Серая церковка показалась мне еще серее, нелюдимое кладбище еще нелюдимей. Я видел, как овцы, забредшие с поля, щипали невысокую траву на могилах. День был ясный, жаркий - слишком жаркий для путешествия; но жара не мешала мне любоваться восхитительной картиной подо мной и надо мной; если б я увидел ее ближе к августу, она, наверно, соблазнила бы меня провести здесь месяц в уединении. Зимой ничего не может быть печальней, летом ничего очаровательней этих ложбин, запертых в холмах, и этих гордых, одетых вереском круч. Я добрался до Мызы засветло и постучал в дверь; все домочадцы удалились в задние пристройки, рассудил я, приметив одинокий голубой дымок, тонким завитком висевший над кухней, и не услышали стука. Я проехал во двор. Под навесом крыльца сидела девочка лет девяти-десяти и вязала, а на ступеньках, сгорбившись, задумчиво покуривала трубку престарелая женщина. - Миссис Дин дома? - спросил я старуху. - Миссис Дин? Нет! - ответила та. - Она тут не живет; она живет там, наверху, на Перевале. - Значит, вы тут за ключницу? - продолжал я. - Да, я присматриваю за домом, - был ответ. - Отлично. Я - мистер Локвуд, хозяин. Скажите, тут найдутся комнаты, где я мог бы расположиться? Я хочу здесь переночевать. - Хозяин! - вскричала она, пораженная. - Как же так? Кто же знал, что вы приедете? Хоть бы словом известили наперед! Тут нет ничего - ни сухого угла, ни места пристойного... Она засуетилась, отшвырнула трубку, бросилась в дом; девочка побежала за ней, а следом прошел и я. Убедившись вскоре, что мне сказали истинную правду и что старуха вдобавок чуть с ума не своротила от моего неожиданного приезда, я стал ее успокаивать: я, мол, пойду прогуляюсь, а она тем часом пускай приготовит мне уголок в гостиной, где бы мне поужинать, да спальню, где я мог бы выспаться; ни мести, ни пыль вытирать не нужно, - был бы только жаркий огонь и сухие простыни. Она, казалось, рада была всячески стараться, хоть и сунула сгоряча в камин половую щетку вместо кочерги и так же не по назначению пустила в ход другие атрибуты своего ремесла; все же я удалился, поверив, что ее усердие обеспечит мне к возвращению место для отдыха. Целью затеянной мною прогулки был Грозовой Перевал. Но, крепкий задним умом, я, едва выйдя со двора, тут же вернулся. - На Перевале все благополучно? - спросил я у ключницы. - Да, как будто, - ответила она и прошмыгнула мимо с полной сковородой горячих углей. Мне хотелось спросить, почему миссис Дин рассталась с Мызой, но невозможно было задерживать женщину в такую критическую минуту; итак, я повернул назад, опять переступил порог и неторопливым шагом пустился в путь. Передо мной разливалось мягкое сияние восходящего месяца, ширясь все ярче, по мере того как догорал пожар заката за моей спиной - в час, когда я вышел из парка и стал подниматься по каменистому проселку, забиравшему вправо к жилищу Хитклифа. Дом еще не встал перед моими глазами, когда день и вовсе угас и осталась от него только тусклая янтарная полоса на западе; но в ярком свете месяца я различал каждый камушек на тропе, каждый стебель травы. Мне не пришлось ни перелезать через ворота, ни стучать: они уступили первому усилию моей руки. Перемена к лучшему! - подумалось мне. И я отметил еще одну, о которой мне поведали ноздри: под приветливыми плодовыми деревьями носился в воздухе сладкий запах левкоя и желтофиоля. И двери, и окна были распахнуты; а все же, как это обычно можно видеть в краю каменноугольных рудников, приятный красный отсвет огня стоял над дымоходом; радость, которую пламя доставляет глазу, позволяет мириться с излишним жаром. Впрочем, дом на Грозовом Перевале так велик, что его обитателям хватает места, чтобы держаться подальше от жара, и все, кто был в доме, расположились у окон. Я мог их видеть и слышать их разговор раньше, чем переступил порог; и я стал наблюдать и слушать, толкаемый любопытством, не свободным от зависти, все возраставшей, пока я медлил. - Контуры?! - сказал голос, нежный, как серебряный колокольчик. - В третий раз, тупая голова! Я не стану повторять еще раз. Изволь вспомнить, или я оттаскаю тебя за волосы. - Ну, контуры, - сказал другой голос, басистый, но мягкий. - А теперь поцелуй меня за то, что я так хорошо помню. - Нет, сперва перечти все правильно, без единой ошибки. Обладатель низкого голоса начал читать. Это был молодой человек, прилично одетый и сидевший за столом над раскрытой книгой. Его красивое лицо горело от удовольствия, а глаза то и дело нетерпеливо перебегали со страницы на белую ручку, которая лежала на его плече и легким шлепком по щеке каждый раз давала ему знать, что от ее владелицы не ускользнул этот признак невнимания. А сама владелица стояла за его спиной, и кольца мягких светлых ее волос время от времени перемешивались с его каштановыми кудрями, когда она наклонялась, чтобы проверить своего ученика; и ее лицо... хорошо, что ученик не видел ее лица, а то едва ли он был бы так прилежен. Но я видел, и я кусал губы от досады, что упустил возможность, которая, быть может, позволила бы мне не довольствоваться одним лишь созерцанием ясной красоты этого лица. Урок был завершен - не без новых ошибок. Все же ученик потребовал награды, и ему подарено было не меньше пяти поцелуев; он их, впрочем, не скупясь, возвратил. Потом он направился вместе с нею к дверям, и я понял из их разговора, что они собираются выйти побродить по полям. Я подумал, что Гэртон Эрншо, коли не на словах, то в душе пожелает мне провалиться на самое дно преисподней, если сейчас моя злосчастная особа появится подле него; и я с чувством унижения и обиды шмыгнул за угол, чтоб искать прибежища на кухне. С той стороны вход был так же доступен, и в дверях сидела Нелли Дин, мой старый друг, и шила, напевая песенку, которую часто прерывали резкие окрики, доносившиеся из дому, совсем уже не мелодичные, звучавшие презрением и нетерпимостью. - По мне, лучше пусть чертыхаются с утра до ночи над самым моим ухом, чем слушать вас! - сказал голос из кухни в ответ на недослышанное мною замечание Нелли. - Стыд и срам! Только я раскрою святую книгу, как вы начинаете славословить сатану и все самые черные пороки, какие только рождались на свет! Ох! Вы - подлая негодница, и она вам под стать: бедный мальчик погибнет через вас обеих. Бедный мальчик! - повторил он со вздохом, - околдовали его, я знаю наверняка! Господи, соверши ты над ними свой суд, раз что нет у наших правителей ни правды, ни закона! - Ясно, что нет, - не то нас, без сомнения, жгли бы на пылающих кострах, - возразила певунья. - Но ты бы лучше помалкивал, старик, и читал свою Библию, как добрый христианин, а меня бы не трогал. Я пою "Свадьбу волшебницы Энни" - чудесная песня, под нее так и подмывает в пляс пойти. Миссис Дин запела было вновь, когда я подходил. Сразу меня признав, она вскочила и закричала: - Господи, да никак это вы, мистер Локвуд! С чего это вы надумали вернуться в наши края? На Мызе все заперто. Вы бы хоть дали нам знать. - Я уже распорядился, чтобы меня устроили с удобствами на то короткое время, что я там пробуду, - ответил я. - Утром я опять уезжаю. А как случилось, что вы переселились сюда, миссис Дин? Объясните. - Зилла взяла расчет, и мистер Хитклиф вскоре после вашего отъезда в Лондон пожелал, чтобы я перебралась в дом и оставалась тут до вашего возвращения. Но заходите же, прошу вас. Вы пришли сейчас из Гиммертона? - С Мызы, - ответил я. - Пока они там готовят мне комнату, я решил сходить к вашему хозяину и закончить с ним дела, потому что едва ли мне в скором времени представится другой удобный случай. - Какие дела, сэр? - сказала Нелли, вводя меня в дом. - Его сейчас нет, и он не скоро вернется. - Насчет платы за дом, - ответил я. - Ох, так это вам нужно уладить с миссис Хитклиф, - заметила она, - или, пожалуй, со мной. Она еще не научилась вести свои дела, так что за нее веду их я, больше некому. Я смотрел на нее в недоумении. - Ах! Вы, я вижу, еще не слышали о смерти Хитклифа? - продолжала она. - Хитклиф умер! - воскликнул я, пораженный. - Давно ли? - Три месяца тому назад. Но садитесь, дайте сюда вашу шляпу, и я вам все расскажу по порядку. Погодите, вы, верно, ничего еще не ели? - Ничего мне не нужно, я заказал ужин дома. Садитесь и вы. Вот уж не думал, не гадал, что он умрет. Расскажите мне, как это произошло. Вы сказали, что нескоро ждете их домой, вашу молодежь? - Да. Мне каждый вечер приходится бранить их за позднюю прогулку, но они меня не слушают. Ну, выпейте хоть нашего доброго эля; это вам будет кстати, - у вас усталый вид. Она поспешила за элем, не дав мне времени отказаться, и я слышал, как Джозеф вопрошал, "не вопиющий ли это срам, что она, в ее-то годы, принимает кавалеров, да еще подносит им угощение из хозяйского погреба! Просто стыдно смотреть на такое дело и молчать!". Она не стала вступать с ним в пререкания и в одну минуту воротилась с пенящейся через край серебряной пинтой, содержимое которой я, как подобает, похвалил со всей серьезностью. А затем она выложила мне дальнейшую историю Хитклифа. Он, по ее словам, "кончил странно". - Меня вызвали на Грозовой Перевал через две недели после вашего отъезда, - сказала она, - и я охотно подчинилась - ради Кэтрин. Мое первое свидание с ней огорчило меня и потрясло, - так сильно она изменилась за время нашей разлуки. Мистер Хитклиф не стал объяснять, с чего это он вдруг решил по-иному вопрос о моем переезде; он только сказал, что я ему нужна и что ему надоело смотреть на Кэтрин: я должна сидеть со своей работой в маленькой гостиной и держать его невестку при себе, хватит с него, если он по необходимости видит ее раза два в день. Кэтрин как будто обрадовалась такому распорядку; и одну за одной я перетаскала к нам много книжек и других вещей, когда-то доставлявших ей удовольствие на Мызе, и тешилась надеждой, что мы заживем с ней не так уж плохо. Обольщение длилось недолго. Кэтрин, довольная вначале, вскоре сделалась раздражительной и беспокойной. Во-первых, ей запрещалось выходить за ограду сада, и когда наступила весна, ей становилось все обидней, что она заперта в таких тесных границах. Во-вторых, хлопоты по дому часто принуждали меня оставлять ее одну, и она жаловалась на тоску. Ей милей бывало ссориться на кухне с Джозефом, чем мирно сидеть в одиночестве. Меня не тревожили их стычки, но Гэртону тоже часто приходилось удаляться на кухню, когда хозяин хотел посидеть у очага один. Спервоначалу она либо уходила при появлении Гэртона, либо спокойно принималась помогать мне в моих занятиях, стараясь не замечать его, никогда к нему не обращаясь. А он, со своей стороны, был всегда так угрюм и молчалив, что дальше некуда. Однако через некоторое время она переменила свое поведение и уже не оставляла беднягу в покое: она заговаривала с ним, отпускала замечания насчет его тупости и лени, выражала удивление, как терпит он такой образ жизни - сидит целый вечер, уставившись в огонь, и подремывает. - Он совсем как собака, правда, Эллен? - сказала она раз, - или как ломовая лошадь. Только и знает: отработал, поел - и спать! Как пусто и уныло должно быть у него на душе!.. Вам когда-нибудь что-нибудь снится, Гэртон? И если снится, то что? Но вы же не можете разговаривать со мной! Она поглядела на него; но он не разомкнул губ и не ответил на ее взгляд. - Вот и сейчас ему, верно, что-нибудь снится, - продолжала она. - Он дернул плечом точь-в-точь, как Юнона. Спроси его, Эллен. - Мистер Гэртон попросит хозяина отправить вас наверх, если вы не будете держать себя пристойно, - сказала я. (Он не только дернул плечом, но и сжал кулаки, как будто в искушении пустить их в ход.) - Я знаю, почему Гэртон всегда молчит, когда я на кухне! - объявила она в другой раз. - Боится, что я стану над ним смеяться. Эллен, что ты скажешь? Он как-то начал сам учиться читать, а когда я посмеялась над ним, он сжег свои книги и бросил это дело. Ну, не дурак ли он? - А вы? Не злой ли проказницей вы были? - спросила я. - Вот вы мне на что ответьте. - Возможно, - не унималась Кэтрин, - но я не ожидала, что он окажется таким глупеньким... Гэртон, если я дам вам книгу, вы примете ее теперь? Я попробую. Она вложила ему в руку книгу, которую читала. Он отшвырнул ее и проворчал, что, если Кэтрин не замолчит, он свернет ей шею. - Хорошо, я положу книгу сюда, - сказала она, - в ящик стола, и пойду спать. Затем она шепнула мне, чтоб я проследила, возьмет ли он книгу, а сама вышла вон. Но он и близко не подошел к столу; и я так и доложила ей утром - к ее большому разочарованию. Я видела, что она раскаивается в своей упрямой озлобленности и холодности. Совесть укоряла ее, что она его отпугнула, когда он захотел учиться. В этом она действительно преуспела. Но ум ее усердно искал средства исправить сделанное зло. Когда я, бывало, стану гладить или займусь другой затяжной работой, которую неудобно делать наверху в гостиной, Кэтрин принесет какую-нибудь хорошую книгу и начнет читать мне вслух. И если случится при этом Гэртон, она, бывало, оборвет на интересном месте и оставит книгу на кухне - и делала это не раз и не два; но он был упрям, как мул, и, вместо того чтобы кинуться на ее приманку, он в сырую погоду подсаживался к Джозефу и курил; и они сидели, точно истуканы, у огня: тот - по одну сторону, этот - по другую. И хорошо, что старший был слишком глух, чтобы понимать ее "греховный вздор", как он это назвал бы, а младший старался, как мог, не обращать внимания. В погожие вечера он уходил поохотиться, а Кэтрин зевала и вздыхала и приставала, чтобы я поговорила с ней, но, только я начну, выскакивала во двор или в сад; и под конец прибегала к последнему средству: плакала и говорила, что ей надоело жить - жизнь ее никому не нужна. Мистер Хитклиф, становясь все более нелюдимым, почти совсем изгнал Эрншо из комнат. А после несчастного случая, произошедшего с беднягой в начале марта, парень на несколько дней прочно засел на кухне. Когда он бродил по холмам, ружье у него выстрелило само собой; ему поранило осколком руку, повыше локтя, и он, пока добрался до дому, потерял много крови. Таким образом Гэртон силой обстоятельств, пока не поправился, был осужден сидеть без дела у печки. Его двоюродной сестре это было на руку: во всяком случае, ее комната стала ей после этого еще более ненавистна; и Кэтрин все время принуждала меня выискивать себе работу на кухне, чтобы и ей самой можно было сидеть там со мною. В Фомин понедельник Джозеф погнал скот на гиммертонскую ярмарку, я же после обеда занялась на кухне бельем. Эрншо, как всегда мрачный, сидел в углу у окна, а моя маленькая госпожа, чтобы как-нибудь заполнить время, выводила рисунки на стеклах окна или для разнообразия вдруг начнет тихонько напевать или что-нибудь проговорит вполголоса и с досадой и вызовом бросит быстрый взгляд на своего двоюродного брата, который упорно курил и смотрел на уголь в топке. Когда я сделала замечание, что так у меня дело не пойдет, если она то и дело будет загораживать мне свет, Кэтрин отошла к очагу. Я не стала больше обращать внимания на ее затеи, когда вдруг услышала такие слова: - Я сделала открытие, Гэртон, что я хочу... что я рада... что теперь меня бы радовало, что вы - мой двоюродный брат, если бы только вы не были таким сердитым со мной и таким грубым. Гэртон не отвечал. - Гэртон, Гэртон, Гэртон! вы слышите? - не унималась она. - Отвяжитесь! - проворчал он с недвусмысленной резкостью. - Позвольте мне убрать это, - сказала она, осторожно занесла руку и вынула трубку у него изо рта. Не успел он даже попытаться отобрать трубку обратно, как та была уже сломана и брошена за печь. Он выругался и взял другую. - Стойте! - закричала Кэтрин. - Сперва вы должны меня выслушать, а я не могу говорить, когда мне пускают клубы дыма в лицо. - Ну вас к черту! - крикнул он в ярости. - Можете вы оставить меня в покое? - Нет, - заупрямилась она, - не могу. Я уж не знаю, что и делать, чтоб заставить вас поговорить со мной; а вы решили не понимать меня. Когда я называю вас глупым, это ничего такого не значит. Это вовсе не значит, что я вас презираю. Бросьте, Гэртон, вам нельзя не замечать меня. Вы мой двоюродный брат, и пора вам признать меня. - Мне пора послать вас к черту с вашей проклятой гордостью и подлым издевательством! - ответил он. - Пусть дьявол живьем уволочет меня в ад, если я еще раз хоть краем глаза погляжу на вас. Убирайтесь вон, сию минуту! Кэтрин насупилась и отошла к окну, кусая губу и мурлыча смешную песенку, чтобы скрыть, как сильно хочется ей разрыдаться. - Вы с вашей двоюродной сестрой должны стать друзьями, мистер Гэртон, - вмешалась я, - раз она раскаивается в своей заносчивости. Вам это очень пойдет на пользу: вы станете совсем другим человеком, если она будет вам добрым товарищем. - Товарищем! - вскричал он. - Когда она меня ненавидит и считает меня недостойным стереть грязь с ее башмака! Нет! Хоть сделайте меня королем, не соглашусь я опять сносить насмешки за свое старание понравиться ей. - Не я вас - это вы меня ненавидите! - расплакалась Кэти, не скрывая больше своего волнения. - Вы меня ненавидите не меньше, чем мистер Хитклиф, и даже сильней. - Гнусная ложь! - начал Эрншо. - Зачем же тогда я сто раз выводил его из себя, принимая вашу сторону? да еще когда вы только фыркали на меня и презирали и... Если вы не перестанете меня изводить, я пойду в дом и скажу, что меня выжили из кухни. - Я не знала, что вы принимали мою сторону, - ответила она, вытирая глаза, - и я была несчастна и озлоблена против всех. Но теперь я вас благодарю и прошу у вас прощения: что еще я могу сделать? Она подошла к очагу и чистосердечно протянула руку. Гэртон нахмурился, почернел, как туча, и, решительно сжав кулаки, уставился в пол. Кэтрин, должно быть, чутьем угадала, что такое поведение вызвано не враждой, а закоренелым упрямством: постояв с минуту в нерешительности, она наклонилась и тихонько поцеловала его в щеку. Плутовка думала, что я ничего не видела, и, отойдя, преспокойно заняла свое прежнее место у окна. Я укоризненно покачала головой, и тогда она вспыхнула и прошептала: - Ну, а что же мне было делать, Эллен? Он не хочет пожать мне руку, не хочет смотреть на меня: должна же я как-нибудь показать ему, что он мне мил... что я готова подружиться с ним. Убедил ли Гэртона поцелуй, я не скажу вам. Несколько минут он всячески старался, чтоб мы не видели его лица, а когда поднял голову, был сильно смущен задачей, куда отвести глаза. Кэтрин нашла себе дело: она аккуратно завертывала в белую бумагу красивую книгу. Затем, обвязав ее ленточкой и сделав надпись - "мистеру Гэртону Эрншо", попросила меня быть ее посредницей и передать подарок тому, кому он назначен. - И ты ему скажи, что, если он примет, я приду и поучу его правильно это читать, - добавила она, - а если не примет, то я уйду наверх и больше никогда не буду ему докучать. Я понесла и повторила сказанное под внимательным взглядом отправительницы. Гэртон не разжал кулаков, и я положила пакет ему на колени. Он его все же не скинул. Я вернулась к своей работе. Кэтрин сидела, скрестив руки на столе и склонив на них голову, пока не услышала легкий шелест разворачиваемой обертки. Тогда она тихонько подошла и села рядом со своим двоюродным братом. Он дрожал, и лицо его горело: вся его грубость и вся угрюмая резкость сошли с него. Он сперва не мог собраться с мужеством, чтобы хоть полслова выговорить в ответ на ее пытливый взгляд и тихонько вымолвленную просьбу: - Скажите, что вы меня прощаете, Гэртон! Да? Вы можете сделать меня такой счастливой, сказав одно только маленькое словечко. Он что-то невнятно пробурчал. - И вы станете моим другом? - добавила Кэтрин полувопросительно. - Нет, вам придется за меня краснеть каждый день вашей жизни, - ответил он, - и тем сильней, чем больше вы будете узнавать меня; а этого я не снесу. - Так вы не хотите быть моим другом? - сказала она с медовой улыбкой и подсела совсем близко. Что говорили они дальше, мне не было слышно; но когда я снова оглянулась, я увидела два сияющих лица, склоненных над страницей принятой в подарок книги; так что у меня не осталось сомнения, что договор утвержден обеими сторонами и враги стали отныне верными союзниками. В книге, которую они рассматривали, было много чудесных картинок; и это, да и самое соседство заключало в себе достаточно очарования, чтоб ни он, ни она так и не двинулись с места, пока не явился Джозеф. А тот, бедняга, пришел в суеверный ужас, когда увидел, что Кэтрин сидит на одной скамейке с Гэртоном Эрншо, положив руку ему на плечо, - и в крайнее смущение, что его любимец терпит эту близость; это так глубоко задело старика, что в тот вечер он не позволил себе на их счет ни одного замечания. Его волнение выдавали только отчаянные вздохи, которые он испускал, когда, торжественно раскрыв на столе свою огромную библию, стал раскладывать на ней грязные банкноты, вынимаемые им из записной книжки - дневная выручка от торговых сделок. Наконец он подозвал к себе Гэртона. - Отнести это хозяину, мой мальчик, - сказал он, - и оставайся там. Я ухожу в свою комнату. А это помещение не про нас - тут нам сидеть не по чину: мы должны посторониться и подыскать себе другое. - Идемте, Кэтрин, - сказала я, - нам тоже пора "посторониться". Я все перегладила. Вы готовы? - Еще нет восьми, - ответила она, неохотно вставая. - Гэртон, я оставлю эту книгу на камине и принесу вам завтра еще несколько. - Всякую книгу, какую вы тут оставите, я снесу в _дом_, - сказал Джозеф, - и хорошо еще, если вы после того найдете ее опять. Так что как вам будет угодно! Кэти пригрозила, что ему придется поплатиться за ее книги собственной библиотекой; и, улыбнувшись Гэртону, когда проходила мимо, пошла, напевая, к себе наверх. И еще никогда, я посмею сказать, у нее под этой крышей не было так легко на сердце; разве что при первых ее свиданиях с Линтоном. Дружба, так завязавшаяся, быстро крепла; иногда происходили и короткие размолвки. Эрншо не мог по первому велению стать культурным человеком, а моя молодая госпожа не была ни философом, ни образцом терпения. Но так как у них у обоих все силы души были устремлены к одной и той же цели - потому что одна любила и желала уважать любимого, а другой любил и желал, чтоб его уважали, - они в конце концов достигли своего. Вы видите, мистер Локвуд, не так это было трудно - покорить сердце миссис Хитклиф. Но теперь я рада, что вы и не пытались. Их союз будет венцом моих желаний. В день их свадьбы я ни одному человеку на свете не буду завидовать: в Англии тогда не сыщется женщины счастливей меня! 33 На другой день, то есть во вторник утром, Эрншо все еще не мог приступить к своим обычным занятиям и, значит, оставался дома; и я быстро убедилась, что мне никак не удастся удержать мою подопечную возле себя, как я держала ее до тех пор. Она сошла вниз раньше моего, а затем и в сад, где Гэртон выполнял кое-какую нетрудную работу; и когда я вышла позвать их к завтраку, я увидела, что она его уговорила расчистить довольно большой кусок земли среди смородины и крыжовника, и теперь они обсуждают вдвоем, какую рассаду перенести сюда из Скворцов. Я была в ужасе от опустошения, произведенного за какие-нибудь полчаса; кустами черной смородины Джозеф дорожил как зеницей ока, и среди них-то Кэтрин и надумала разбить свой цветник! - Ну вот! - закричала я. - Это, как только откроется, будет в тот же час показано хозяину, и чем вы станете тогда оправдываться, что позволяете себе так хозяйничать в саду? Не миновать нам грозы, вот увидите... Мистер Гэртон, меня удивляет, что у вас только на то и достало ума, чтобы взять да и наделать бед по ее указке! - Я и забыл, что кусты - Джозефа, - ответил Эрншо, несколько смутившись, - но я ему скажу, что это сделал я. Мы ели всегда вместе с мистером Хитклифом. Я исполняла роль хозяйки - разливала чай, резала мясо и хлеб; так что без меня за столом обойтись не могли. Обычно Кэтрин сидела подле меня, но сегодня она пододвинулась поближе к Гэртону; и я сразу поняла, что она так же не намерена скрывать свою дружбу, как раньше не скрывала вражды. - Смотрите не разговаривайте много с двоюродным братом и не слишком его замечайте, - шепнула я ей в предостережение, когда мы входили в столовую. - Это, конечно, не понравится мистеру Хитклифу, и он разъярится на вас обоих. - Я и не собираюсь, - был ее ответ. Минуту спустя она бочком наклонилась к соседу и стала тыкать ему первоцвет в тарелку с овсяным киселем. Гэртон не смел заговорить с ней, даже не смел взглянуть; и все же она продолжала его дразнить и дважды довела до того, что он чуть не рассмеялся. Я насупилась, и тогда она покосилась на хозяина, чьи мысли были заняты чем угодно, только не окружавшим его обществом, как ясно выдавало выражение его лица; и она остепенилась на минутку и с глубокой серьезностью всматривалась в него. Потом отвернулась и снова принялась за свои глупости. У Гэртона вырвался наконец сдавленный смешок. Мистер Хитклиф вздрогнул, глаза его быстро пробежали по нашим лицам. Кэтрин ответила свойственным ей беспокойным и все-таки вызывающим взглядом, который так его злил. - Хорошо, что мне не дотянуться до вас, - крикнул он. - Какой черт в вас сидит, что вечно вы глядите на меня этими бесовскими глазами? Пропади они пропадом! И больше не напоминайте мне о своем существовании. Я думал, что давно отучил вас от смеха. - Это я смеялся, - пробормотал Гэртон. - Что ты сказал? - спросил хозяин. Гэртон уставился в свою тарелку и не повторил признания. Мистер Хитклиф поглядел на него, потом молча вернулся к еде и к прерванному раздумью. Мы почти уже кончили, и молодые люди благоразумно отодвинулись подальше друг от друга, так что я не предвидела новых неприятностей за столом, когда в дверях появился Джозеф, дрожавшие губы которого и яростный взгляд показывали, что нанесенный его драгоценным кустам ущерб раскрыт. Он, верно, видел Кэти и ее двоюродного брата на том месте в саду и пошел проверить, не натворили ли они чего-нибудь. Работая челюстями, как корова, когда жует свою жвачку, так что трудно было разобрать хоть слово, он начал: - Я вынужден просить свое жалованье, потому что вынужден уйти! Я располагал умереть там, где прослужил шестьдесят лет. И я думал: уберу-ка я свои книги к себе на чердак и все свои пожитки, а кухня пускай остается им, вся целиком, спокойствия ради. Нелегко отказываться от своего насиженного места у очага, но я все-таки решил уступить им свой угол. Так нет же: она отобрала у меня и сад, а этого, по совести скажу, хозяин, я не могу снести. Кому другому, может, и способно гнуться под ярмом, и он согнется - я же к этому непривычен, а старый человек не скоро свыкается с новыми тяготами. Лучше я пойду дорогу мостить - заработаю себе на хлеб да на похлебку. - Ну, ну, болван, - перебил Хитклиф, - говори короче: чем тебя обидели? Я не стану мешаться в твои ссоры с Нелли. Пусть она тебя хоть в угольный ящик выбросит, мне все равно. - Да я не о Нелли, - ответил Джозеф, - из-за Нелли я бы не стал уходить, хоть она и злая негодница. Нелли, слава богу, ни у кого не может выкрасть душу! Она никогда не была так красива, чтоб на нее глядели, глаз не сводя. Я об этой богомерзкой распутнице, которая околдовала нашего мальчика своими наглыми глазами и бесстыжей повадкой до того, что он... Нет, у меня сердце разрывается! Позабывши все, что я для него сделал, как для него старался, он пошел и вырыл лучшие смородинные кусты в саду! - И тут старик разохался без удержу, сокрушаясь о горьких своих обидах и неблагодарности юного Эрншо, вступившего на гибельный путь. - Дурень пьян? - спросил Хитклиф. - Гэртон, ведь он винит тебя? - Да, я выдернул два-три кустика, - ответил юноша, - но я собирался высадить их в другом месте. - А зачем тебе понадобилось их пересаживать? - сказал хозяин. Кэтрин вздумалось вмешаться в разговор. - Мы захотели посадить там цветы, - крикнула она. - Вся вина на мне, потому что это я его упросила. - А вам-то какой дьявол позволил тронуть тут хоть палку? - спросил ее свекор в сильном удивлении. - И кто приказывал тебе, Гэртон, слушаться ее? - добавил он, обратившись к юноше. Тот молчал, как немой; за него ответила двоюродная сестра: - Вы же не откажете мне в нескольких ярдах земли для цветника, когда сами забрали всю мою землю! - Твою землю, наглая девчонка? У тебя ее никогда не было, - сказал Хитклиф. - И мои деньги, - добавила она, смело встретив его гневный взгляд и надкусив корку хлеба - остаток своего завтрака. - Молчать! - вскричал он. - Доедай - и вон отсюда! - И землю Гэртона и его деньги, - продолжала безрассудная упрямица. - Мы с Гэртоном теперь друзья, и я все ему о вас расскажу! Хозяин, казалось, смутился: он побелел и встал, глядя на нее неотрывно взглядом смертельной ненависти. - Если вы меня ударите, Гэртон ударит вас, - сказала она, - так что лучше вам сесть. - Если Гэртон не выпроводит тебя из комнаты, я его одним пинком отправлю в ад, - прогремел Хитклиф. - Проклятая ведьма! Ты посмела заявить, что поднимешь его на меня? Вон ее отсюда! Слышишь? Вышвырнуть ее на кухню!.. Я ее убью, Эллен Дин, если ты позволишь ей попасться мне хоть раз на глаза! Гэртон шепотом уговаривал Кэти уйти. - Тащи ее прочь! - яростно крикнул хозяин. - Ты еще тут стоишь и разговариваешь? - И он подошел, чтобы самому выполнить свой приказ. - Больше он не станет, злой человек, подчиняться вам, - сказала Кэтрин. - И скоро он будет так же ненавидеть вас, как я. - Тише, не надо! - забормотал с укоризной юноша, - я не хочу слышать, как вы с ним так разговариваете. Довольно! - Но вы не позволите ему бить меня? - крикнула она. - Уходите, - прошептал он серьезно. Было уже поздно. Хитклиф схватил ее. - Нет, ты уходи! - сказал он Гэртону. - Ведьма окаянная! Она раздразнила меня - и в такую минуту, когда это для меня нестерпимо. Я раз навсегда заставлю ее раскаяться! Он запустил руку в ее волосы. Эрншо пробовал высвободить их, убеждая хозяина не бить ее на этот раз. Черные глаза Хитклифа пылали - казалось, он готов был разорвать Кэтрин на куски; я собралась с духом, хотела прийти к ней на выручку, как вдруг его пальцы разжались. Теперь он ее держал уже не за волосы, а за руку у плеча и напряженно смотрел ей в лицо. Потом прикрыл ладонью ее глаза, минуту стоял, словно стараясь прийти в себя, и, снова повернувшись к Кэтрин, сказал с напускным спокойствием: - Учитесь вести себя так, чтоб не приводить меня в бешенство, или когда-нибудь я в самом деле убью вас! Ступайте с миссис Дин и сидите с ней. И смотрите - чтоб никто, кроме нее, не слышал ваших дерзостей. Что же касается Гэртона Эрншо, то, если я увижу, что он слушает вас, я его отошлю, и пусть ищет, где заработать свой хлеб. Ваша любовь сделает его отверженцем и нищим... Нелли, убери ее, и оставьте меня, все вы! Оставьте меня! Я увела свою молодую госпожу: она была слишком рада, что дешево отделалась, и не стала противиться. Остальные последовали за нами, а мистер Хитклиф до самого обеда сидел в столовой один. Я присоветовала Кэтрин пообедать наверху; но, как только он заметил, что ее место пустует, он послал меня за ней. Он не говорил ни с кем из нас, ел очень мало и сразу после обеда ушел, предупредив, что не вернется до вечера. Новоявленные друзья, пока его не было, расположились в _доме_, и я слышала, как Гэртон сурово оборвал свою двоюродную сестру, когда та попробовала раскрыть, как поступил ее свекор с Хиндли. Юный Эрншо сказал, что не допустит ни одного слова в осуждение хозяина. Пусть он дьявол во плоти - ничего не значит: он, Гэртон, все равно будет стоять за него горой; и пусть уж лучше она ругает его самого, как раньше, чем принимается за мистера Хитклифа. Кэтрин сперва разозлилась на это. Но он нашел средство заставить ее придержать язык: он спросил, как бы ей понравилось, если б он стал худо говорить о ее отце. Тогда она поняла, что Эрншо считает себя оскорбленным, когда чернят его хозяина; что он привязан к нему слишком крепкими узами, каких не разорвут никакие доводы рассудка, - цепями, выкованными привычкой, и жестоко было бы пытаться их разбить. Она показала доброту своего сердца, избегая с этого часа жаловаться на Хитклифа или выражать свою неприязнь к нему; и она призналась мне, что сожалеет о своей попытке поселить вражду между ним и Гэртоном: в самом деле, мне кажется, Кэти с тех пор никогда в присутствии двоюродного брата не проронила ни слова против своего угнетателя. Когда это небольшое разногласие уладилось, они стали опять друзьями, и были оба - и ученик и учительница - как нельзя более прилежны в своих разнообразных занятиях. Управившись с работой, я зашла посидеть с ними; и так мне было любо и отрадно смотреть на них, что я не замечала, как проходит время. Вы знаете, они оба для меня почти как родные дети. Я долго гордилась одною, а теперь у меня явилась уверенность, что и другой станет источником такой же радости. Его честная, горячая натура и природный ум быстро стряхнули с себя мрак невежества и приниженности, в котором его воспитали, а искренние похвалы со стороны Кэтрин, поощряя юношу, побуждали его удвоить усердие. По мере того как просветлялся ум, светлело и лицо, и от этого внешность Гэртона стала одухотвореннее и благородней. Я едва могла себе представить, что предо мной тот самый человек, которого я увидела в памятный день, когда нашла нашу маленькую барышню на Грозовом Перевале после ее поездки к Пенистон-Крэгу. Пока я любовалась ими и они трудились, надвинулись сумерки, а с ними пришел и хозяин. Он застал нас врасплох, войдя с главного хода, и не успели мы поднять головы и взглянуть на него, он уже увидел всю картину - как мы сидим втроем. Что ж, рассудила я, не было еще никогда более приятного и безобидного зрелища; и это будет вопиющий срам, если он станет бранить их. Красный отблеск огня горел на их склоненных головах и освещал их лица, оживленные жадным детским интересом, потому что, хоть ему было двадцать три, а ей восемнадцать, им обоим еще предстояло узнать и перечувствовать много неизведанного: ни в нем, ни в ней еще не выявились, даже не возникли, чувства, свойственные трезвой разочарованной зрелости. Они вместе подняли глаза на мистера Хитклифа. Вы, может быть, не замечали никогда, что глаза у них в точности те же, и это глаза Кэтрин Эрншо. У второй Кэтрин нет других черт сходства с первой - кроме разве широкого лба и своеобразного изгиба ноздрей, придающего ей несколько высокомерный вид, хочет она того или нет. У Гэртона сходство идет дальше. Оно всегда удивляло нас, а в тот час казалось особенно разительным, оттого что его чувства были разволнованы и умственные способности пробуждены к необычной деятельности. Уж не это ли сходство обезоружило мистера Хитклифа? Он направился к очагу в явном возбуждении; но оно быстро опало, когда он взглянул на юношу - или, вернее сказать, приняло другой характер, - потому что Хитклиф все еще был возбужден. Он взял у Гэртона книгу из рук и посмотрел на раскрытую страницу; потом вернул, ничего не сказав, только сделав невестке знак удалиться. Ее товарищ не долго медлил после нее, и я тоже поднялась, чтоб уйти, но хозяин попросил меня остаться. - Не жалкое ли это завершение, скажи? - заметил он, поразмыслив минуту о той сцене, которой только что был свидетелем. - Не глупейший ли исход моих отчаянных стараний? Я раздобыл рычаги и мотыги, чтоб разрушить два дома, я упражнял свои способности, готовясь к Геркулесову труду! И когда все готово и все в моей власти, я убеждаюсь, что у меня пропала охота сбросить обе крыши со стропил. Старые мои враги не смогли меня одолеть. Теперь бы впору выместить обиду на их детях. Это в моих силах, и никто не может помешать мне. Но что пользы в том? Мне не хочется наносить удар; не к чему утруждать себя и подымать руку. Послушать меня, так выходит, что я хлопотал все время только затем, чтобы в конце концов явить замечательное великодушие. Но это далеко не так: я просто утратил способность наслаждаться разрушением - а я слишком ленив, чтоб разрушать впустую. Нелли, близится странная перемена: на мне уже лежит ее тень. Я чувствую так мало интереса к своей повседневной жизни, что почти забываю есть и пить. Те двое, что вышли сейчас из комнаты, - только они еще сохраняют для меня определенную предметную сущность, представляются мне явью, и эта явь причиняет мне боль, доходящую до смертной муки. О девчонке я не буду говорить, и думать о ней не желаю! Я в самом деле не желаю ее видеть: ее присутствие сводит меня с ума. А он - он вызывает во мне другие чувства; и все же, если б я мог это сделать, не показавшись безумцем, я бы навсегда удалил его с глаз. Ты, пожалуй, решила бы, что я и впрямь схожу с ума, - добавил он, силясь улыбнуться, - если б я попробовал описать тебе все представления, которые он пробуждает или воплощает, тысячу воспоминаний прошлого. Ведь ты не разболтаешь того, что я тебе скажу; а мой ум всегда так замкнут в себе, что меня наконец берет искушение выворотить его перед другим человеком. Пять минут тому назад Гэртон мне казался не живым существом, а олицетворением моей молодости. Мои чувства к нему были так многообразны, что невозможно было подступиться к нему с разумной речью. Во-первых, разительное сходство с Кэтрин - оно так страшно связывает его с нею! Ты подумаешь, верно, что это и должно всего сильней действовать на мое воображение, - но на деле в моих глазах это самое второстепенное: ибо что же для меня не связано с нею? Что не напоминает о ней? Я и под ноги не могу взглянуть, чтоб не возникло здесь на плитах пола ее лицо! Оно в каждом облаке, в каждом дереве - ночью наполняет воздух, днем возникает в очертаниях предметов - всюду вокруг меня ее образ! Самые обыденные лица, мужские и женские, мои собственные черты - все дразнит меня подобием. Весь мир - страшный паноптикум, где все напоминает, что она существовала и что я ее потерял. Так вот, Гэртон, самый вид его был для меня призраком моей бессмертной любви, моих бешеных усилий добиться своих прав; призраком моего унижения и гордости моей, моего счастья и моей тоски... Безумие пересказывать тебе мои мысли; но пусть это поможет тебе понять, почему, как ни противно мне вечное одиночество, общество Гэртона не дает мне облегчения, а скорей отягчает мою постоянную муку; и это отчасти объясняет мое безразличие к тому, как он ладит со своей двоюродной сестрой. Мне теперь не до них. - Но что разумели вы под "переменой", мистер Хитклиф? - сказала я, встревоженная его тоном; хотя, на мой суд, ему не грозила опасность ни умереть, ни сойти с ума. Он был крепок и вполне здоров, а что касается рассудка, так ведь с детских лет он любил останавливаться на темных сторонах жизни и предаваться необычайным фантазиям. Быть может, им владела мания, предметом которой являлся утраченный кумир; но по всем другим статьям ум его был так же здоров, как мой. - Этого я не знаю, пока она не настала, - сказал он. - Сейчас я только предчувствую ее. - А нет у вас такого чувства, точно вы заболеваете? - спросила я. - Нет, Нелли, нет, - ответил он. - Вы не боитесь смерти? - продолжала я. - Боюсь ли? Нет! - возразил он. - У меня нет ни страха, ни предчувствия смерти, ни надежды на нее. Откуда бы? При моем железном сложении, умеренном образе жизни и занятиях, не представляющих опасности, я должен - и так оно, верно, и будет - гостить на земле до тех пор, покуда голова моя не поседеет добела. И все-таки я больше не могу тянуть в таких условиях! Я принужден напоминать себе, что нужно дышать... Чуть ли не напоминать своему сердцу, чтоб оно билось! Как будто сгибаешь тугую пружину - лишь по принуждению я совершаю даже самое нетрудное действие, когда на него не толкает меня моя главная забота; и лишь по принуждению я замечаю что бы то ни было, живое или мертвое, когда оно не связано с одной всепоглощающею думой. У меня только одно желание, и все мое существо, все способности мои устремлены к его достижению. Они были устремлены к нему так долго и так неуклонно, что я убежден: желание мое будет достигнуто - и скоро, потому что оно сожрало всю мою жизнь. Я весь - предчувствие его свершения. От моих признаний мне не стало легче, но, может быть, они разъяснят некоторые без них неразъяснимые повороты в состоянии моего духа, проявляющиеся с недавних пор. О боже! Как долго идет борьба, скорей бы кончилось! Он зашагал по комнате, бормоча про себя страшные вещи, покуда я и сама не склонилась к мысли, которой будто бы держался Джозеф: к мысли, что совесть превратила сердце его хозяина в ад земной. Я спрашивала, чем же это кончится. Раньше Хитклиф редко хотя бы внешним своим видом выдавал это свое душевное состояние, однако я давно уже не сомневалась, что оно стало для него обычным; так он и сам утверждал; но никто на свете по всему его поведению не догадался бы о том. Ведь вот и вы не догадывались, мистер Локвуд, когда виделись с ним, - а в ту пору, о которой я рассказываю, мистер Хитклиф был точно таким же, как тогда: только еще более склонен к уединению да, пожалуй, еще неразговорчивей на людях. 34 После этого вечера мистер Хитклиф несколько дней избегал встречаться с нами за столом, однако он не хотел попросту изгнать Гэртона и Кэти. Его смущала такая полная уступка своим чувствам, - уж лучше, считал он, самому держаться подальше; есть раз в сутки казалось ему достаточным для поддержания жизни. Однажды ночью, когда в доме все улеглись, я услышала, как он спустился вниз и вышел с парадного. Прихода его я не слышала, а наутро убедилась, что его все еще нет. Это было в апреле: погода держалась мягкая и теплая, трава такая была зеленая, какой только может она вырасти под ливнями и солнцем, и две карликовые яблоньки под южными окнами стояли в полном цвету. После завтрака Кэтрин уговорила меня вынести кресло и сесть со своей работой под елками возле дома. И она подластилась к Гэртону, который уже совсем оправился после того несчастного случая, чтоб он вскопал и разделал ее маленький цветник, перенесенный по жалобе Джозефа в дальний конец сада. Я мирно радовалась весенним запахам вокруг и чудесной мягкой синеве над головой, когда моя молодая госпожа, убежавшая было к воротам надергать первоцвета для бордюра, вернулась лишь с небольшою охапкой и объявила нам, что идет мистер Хитклиф. "И он говорил со мной", - добавила она в смущении. - Что же он сказал? - полюбопытствовал Гэртон. - Велел мне поскорей убраться, - ответила она. - Но он был так непохож на себя, что я все-таки немного задержалась - стояла и смотрела на него. - А что? - спросил тот. - Понимаете, он был ясный, почти веселый. Нет, какое "почти"! Страшно возбужденный, и дикий, и радостный! - объясняла она. - Стало быть, ночные прогулки его развлекают, - заметила я притворно беспечным тоном, но в действительности удивленная не меньше, чем она. И спеша проверить, правильны ли ее слова, потому что не каждый день представлялось нам такое зрелище - видеть хозяина радостным, - я подыскала какой-то предлог и пошла в дом. Хитклиф стоял в дверях, он был бледен и дрожал, но глаза его и вправду сверкали странным веселым блеском, изменившим самый склад его лица. - Не желаете ли позавтракать? - спросила я. - Вы, верно, проголодались, прогуляв всю ночь. - Я хотела выяснить, где он был, но не решалась спрашивать напрямик. - Нет, я не голоден, - ответил он, отворотив лицо и говоря почти пренебрежительно, как будто поняв, что я пытаюсь разгадать, почему он весел. Я растерялась: меня брало сомнение, уместно ли сейчас приставать с назиданиями. - Нехорошо, по-моему, бродить по полям, - заметила я, - когда время лежать в постели; во всяком случае, это неразумно в такую сырую пору. Того и гляди простынете или схватите лихорадку. С вами творится что-то неладное. - Ничего такого, чего бы я не мог перенести, - возразил он, - и перенесу с великим удовольствием, если вы оставите меня в покое. Входите и не докучайте мне. Я подчинилась и, проходя, заметила, что он дышит учащенно, по-кошачьи. "Да! - рассуждала я про себя. - Не миновать нам болезни. Не придумаю, что он такое делал". В полдень он сел с нами обедать и принял из моих рук полную до краев тарелку, точно собирался наверстать упущенное за время прежних постов. - Я не простужен, не в лихорадке, Нелли, - сказал он, намекая на мои давешние слова, - и готов воздать должное пище, которую вы мне преподносите. Он взял нож и вилку и собрался приступить к еде, когда у него точно вдруг пропала охота. Он положил прибор на стол, устремил пронзительный взгляд в окно, потом встал и вышел. Нам видно было, как он прохаживался по саду, пока мы не отобедали, и Эрншо сказал, что пойдет и спросит, почему он не стал есть; он подумал, что мы чем-то обидели хозяина. - Ну что, придет он? - спросила Кэтрин, когда ее двоюродный брат вернулся. - Нет, - ответил тот, - но он не сердится; он, кажется, в самом деле чем-то чрезвычайно доволен. Только я вывел его из терпения, дважды с ним заговорив, и он тогда велел мне убраться к вам: его удивляет, сказал он, как могу я искать другого общества, кроме вашего. Я поставила его тарелку в печь на рашпер, чтоб не простыла еда; а часа через два, когда все ушли, он вернулся в дом, нисколько не успокоившись: та же неестественная радость (именно, что неестественная) сверкала в глазах под черными его бровями, то же бескровное лицо и острые зубы, которые он обнажал время от времени в каком-то подобии улыбки; и он трясся всем телом, но не так, как другого трясет от холода или от слабости, а как дрожит натянутая струна, - скорее трепет, чем дрожь. "Спрошу-ка я, что с ним такое, - подумала я, - а то кому же спросить?" И я начала: - Вы получили добрую весть, мистер Хитклиф? Вы так возбуждены! - Откуда прийти ко мне доброй вести? - сказал он. - А возбужден я от голода. Но, похоже, я не должен есть. - Ваш обед ждет вас, - ответила я, - почему вы от него отказываетесь? - Сейчас мне не хочется, - пробормотал он торопливо. - Подожду до ужина. И раз навсегда, Нелли: прошу тебя предупредить Гэртона и остальных, чтоб они держались от меня подальше. Я хочу, чтоб меня никто не беспокоил - хочу один располагать этой комнатой. - Что-нибудь приключилось у вас, что вы их гоните? - спросила я. - Скажите мне, почему вы такой странный, мистер Хитклиф? Где вы были этой ночью? Я спрашиваю не из праздного любопытства, а ради... - Ты спрашиваешь из самого праздного любопытства, - рассмеялся он. - Но я отвечу. Этой ночью я был на пороге ада. Сегодня я вижу вблизи свое небо. Оно перед моими глазами - до него каких-нибудь три фута! А теперь тебе лучше уйти. Ты не увидишь и не услышишь ничего страшного, если только не станешь за мной шпионить. Подметя очаг и стерев со стола, я вышла, озадаченная, как никогда. В тот день он больше не выходил из дому, и никто не нарушал его уединения, пока, в восемь часов, я не почла нужным, хоть меня и не просили, принести ему свечу и ужин. Он сидел, облокотясь на подоконник, у раскрытого окна и смотрел в темноту - не за окном, а здесь. Угли истлели в пепел; комнату наполнял сырой и мягкий воздух облачного вечера, тихий до того, что можно было различить не только шум ручья близ Гиммертона, но и журчанье его и бульканье по гальке и между крупными камнями, которые выступали из воды. Возглас досады вырвался у меня при виде унылого очага, и я начала закрывать рамы одну за другой, пока не дошла до его окна. - Можно закрыть? - спросила я, чтобы пробудить его, потому что он не двигался. Вспышка огня в очаге осветила его лицо, когда я заговорила. Ох, мистер Локвуд, я не могу выразить, как страшно оно меня поразило в то мгновение! Эти запавшие черные глаза! Эта улыбка и призрачная бледность! Мне показалось, что предо мною не мистер Хитклиф, а бес. С перепугу я не удержала свечу, она у меня уткнулась в стенку, и мы очутились в темноте. - Да, закрой, - сказал он своим всегдашним голосом. - Эх, какая неловкая! Зачем же ты держишь свечу наклонно. Живо принеси другую. В глупом страхе я бросилась вон и сказала Джозефу: - Хозяин просит тебя принести свет и разжечь у него огонь. - Сама я не посмела войти туда опять. Джозеф нагреб жара в совок и пошел; но он очень быстро вернулся с ним обратно, неся в другой руке поднос с едой, и объяснил, что мистер Хитклиф ложится спать и ничего не желает есть до утра. Мы услышали затем, как он поднимался по лестнице; но он прошел не в свою обычную спальню, а в ту, где огороженная кровать: окошко там, как я уже упоминала, достаточно широкое, чтобы в него пролезть кому угодно; и мне пришло на ум, что он затевает, верно, новую полночную прогулку, но не хочет, чтобы мы о ней заподозрили. "Уж не оборотень ли он, или вампир?" - размышляла я. Мне случалось читать об этих мерзостных, бесовских воплощениях. Затем я стала раздумывать о том, как я его нянчила в детстве, как он мужал на моих глазах, как прошла я бок о бок с ним почти всю его жизнь; и как глупо поддаваться этому чувству ужаса! "Но откуда оно явилось, маленькое черное создание, которое добрый человек приютил на свою погибель?" - шептало суеверие, когда сознание ослабевало в дремоте. И я в полусне принялась самой себе докучать, изобретая для него подходящее родство; и, повторяя трезвые свои рассуждения, я снова прослеживала всю его жизнь, придумывая разные мрачные добавления, и под конец рисовала себе его смерть и похороны, причем, я помню, чрезвычайно мучительной оказалась для меня задача продиктовать надпись для его надгробья и договориться на этот счет с могильщиками; и так как у него не было фамилии и мы не могли указать его возраст, нам пришлось ограничиться одним только словом: "Хитклиф". Так оно и вышло. Если зайдете на погост, вы прочтете на его могильной плите только это и дату его смерти. Рассвет вернул меня к здравому смыслу. Я встала и, как только глаза мои начали кое-что различать, вышла в сад проверить, нет ли следов под его окном. Следов не было. "Ночевал дома, - подумала я, - и сегодня будет человек как человек". Я приготовила завтрак для всех домашних, как было у меня в обычае, но сказала Гэртону и Кэтрин, чтоб они поели поскорее, пока хозяин не сошел, потому что он заспался. Они предпочли устроиться с завтраком в саду, под деревьями, и я вынесла им для удобства столик. Войдя снова в дом, я увидела внизу мистера Хитклифа. Они с Джозефом обсуждали что-то, касавшееся полевых работ. Хозяин давал ясные и подробные деловые указания, но говорил быстро, поминутно оглядываясь, и у него было все то же настороженное лицо - и даже еще более взволнованное. Потом, когда Джозеф вышел из комнаты, он сел, где всегда любил сидеть, и я поставила перед ним чашку кофе. Он ее придвинул поближе, затем положил неподвижно руки на стол и уставился в противоположную стену, рассматривая, как мне казалось, определенный ее кусок и водя по нему сверкавшим и беспокойным взглядом с таким жадным интересом, что иногда на полминуты задерживал дыхание. - Что ж это вы? - воскликнула я, пододвигая хлеб ему прямо под руку. - Ешьте же и пейте, пока горячее, кофе ждет вас чуть ли не час. Он меня не замечал, но все-таки улыбался. Мне милее было бы глядеть, как он скалит зубы, чем видеть эту улыбку! - Мистер Хитклиф! Хозяин! - закричала я. - Бога ради, не глядите вы так, точно видите неземное видение. - Бога ради, не орите так громко, - ответил он. - Осмотритесь и скажите мне: мы здесь одни? - Конечно, - был мой ответ, - конечно, одни. Все же я невольно повиновалась ему, как если б не совсем была уверена. Взмахом руки он отодвинул от себя посуду на столе и наклонился вперед, чтоб лучше было глядеть. Теперь я поняла, что смотрел он не на стену, потому что, хоть я-то видела только его одного, было ясно, что глаза его прикованы к чему-то на расстоянии двух ярдов от него. И что бы это ни было, Оно, очевидно, доставляло ему чрезвычайное наслаждение и чрезвычайную муку, во всяком случае выражение его лица, страдальческое и восторженное, наводило на такую мысль. Воображаемый предмет не был неподвижен: глаза Хитклифа следовали за ним с неутомимым старанием; и, даже когда говорил со мной, он их ни на миг не отводил. Напрасно я ему напоминала, что он слишком долго остается без еды. Если он, уступая моим уговорам, шевелился, чтобы к чему-либо притронуться, если протягивал руку, чтобы взять ломтик хлеба, пальцы его сжимались раньше, чем дотягивались до куска, и застывали на столе, забыв, за чем потянулись. Я сидела, набравшись терпения, и пробовала отвлечь его мысль от поглощавшего его раздумья, покуда он не встал, раздосадованный, и не спросил, почему я не предоставлю ему есть тогда, когда ему захочется; и он добавил, что в следующий раз мне незачем ждать - я могу поставить все на стол и уйти. Проговорив эти слова, он вышел из дому, медленно побрел по садовой дорожке и скрылся за воротами. Тревожно проходили часы; снова настал вечер... Я до поздней ночи не ложилась, а когда легла, не могла уснуть. Он вернулся за полночь и, вместо того чтобы идти в спальню и лечь, заперся в нижней комнате. Я прислушивалась и ворочалась с боку на бок и наконец оделась и сошла. Слишком уж было томительно лежать и ломать голову над сотнями праздных опасений. Мне слышно было, как мистер Хитклиф без отдыха мерил шагами пол и то и дело нарушал тишину глубоким вздохом, похожим на стон. Бормотал он также и отрывистые слова; единственное, что мне удалось разобрать, было имя Кэтрин в сочетании с дикими выражениями нежности или страдания; и он произносил его так, как если бы обращался к присутствующему человеку: тихо и веско, вырывая из глубины души. У меня недоставало храбрости прямо войти к нему в комнату, но я хотела отвлечь его от мечтаний и для этого завозилась на кухне у печки - поворошила в топке и стала выгребать золу. Это привлекло его быстрей, чем я ждала. Он тотчас открыл дверь и сказал: - Нелли, иди сюда. Уже утро? Принеси свечу. - Бьет четыре, - ответила я. - Свеча нужна вам, чтобы взять ее наверх? Вы могли бы засветить ее от этого огня. - Нет, я не хочу идти наверх, - сказал он. - Пойди сюда, разведи мне огонь и делай в комнате все, что нужно. - Сперва я должна раздуть угли докрасна тут, на кухне, а там уж можно будет принести жару и в дом, - возразила я и, придвинув стул, взялась за мехи. Он между тем шагал взад и вперед в состоянии, близком к сумасшествию; и его тяжелые вздохи так часто следовали один за другим, что, казалось, просто не оставляли ему возможности дышать. - Когда рассветет, я пошлю за Грином, - сказал он. - Я хочу задать ему несколько юридических вопросов, пока я могу еще занимать свои мысли такими вещами и пока в состоянии действовать спокойно. Я до сих пор не написал завещания. Да и как распорядиться своею собственностью, - все никак не надумаю. Я бы с радостью уничтожил ее в прах. - Я бы так не говорила, мистер Хитклиф, - вставила я свое слово. - Повремените лучше с завещанием: вам самое время покаяться во многих ваших несправедливых делах. Я никогда не думала, что нервы у вас могут так ослабеть. Сейчас, однако, они у вас в крайнем расстройстве - и почти целиком по собственной вашей вине. Как вы провели последние три дня! Да это свалило бы с ног и титана. Поешьте хоть немного и поспите. Вы только посмотрите на себя в зеркало - и увидите, до чего необходимы вам и еда и сон: щеки у вас ввалились, а глаза налиты кровью, как у человека, который умирает с голоду и слепнет от бессонницы. - Не моя вина, что я не могу ни есть, ни спать, - возразил он. - Уверяю вас, это происходит не вследствие определенного намерения. Я буду спать и есть, когда наконец получу возможность. Но это же все равно, что предлагать человеку, барахтающемуся в воде, чтоб он отдохнул, когда еще один только взмах руки - и он достигнет берега! Я должен сперва выбраться на берег, и тогда отдохну. Хорошо, не надо мистера Грина. А что касается покаяния в несправедливых делах, так я не совершал никаких несправедливостей, мне каяться не в чем. Я слишком счастлив; и все-таки я счастлив недостаточно. Моя душа в своем блаженстве убивает тело, но не находит удовлетворения для себя самой. - Вы счастливы, хозяин? - вскричала я. - Чудное это счастье! Если вы можете выслушать меня без гнева, я дала бы вам один совет, который сделает вас счастливей. - Какой же? - спросил он. - Говорите. - Сами знаете, мистер Хитклиф, - сказала я, - с тринадцати лет вы жили себялюбиво, не по-христиански, и едва ли за все это время вы хоть раз держали в руках евангелие. Вы, должно быть, позабыли, о чем говорится в святом писании, а теперь вам и некогда разбираться в этом. Разве так уж вредно было бы послать за кем-нибудь (за священником любого толка - все равно какого), кто мог бы разъяснить вам евангелие и показать, как вы далеко отошли от его предписаний и как непригодны вы будете для его неба, если не переменитесь прежде, чем вам умереть. - Я не только не гневаюсь, Нелли, я вам очень обязан, - сказал он, - вы мне напомнили о том, как я хочу распорядиться насчет своих похорон. Пусть меня понесут на кладбище вечером. Вы и Гэртон можете, если захотите, проводить меня; и проследите непременно, чтоб могильщик исполнил мои указания касательно двух гробов! Никакому священнику приходить не надо, и никаких не надо надгробных речей: говорю вам, я почти достиг моего неба. Небо других я ни во что не ставлю и о нем не хлопочу. - Но если, допустим, вы будете настаивать на своем упрямом говений и уморите себя таким способом и вас запретят хоронить на освященной земле? - сказала я, возмутившись его безбожным безразличием. - Это вам понравится? - Не запретят, - возразил он. - А если запретят, вам придется перенести меня тайком. И если вы не исполните мой наказ, вы узнаете на деле, что умершие не перестают существовать. Как только он услышал, что и другие в доме зашевелились, он скрылся в свою берлогу, и я вздохнула свободней. Но во второй половине дня, когда Джозеф и Гэртон ушли работать, он снова зашел на кухню и, дико озираясь, попросил меня прийти посидеть в _доме_: ему нужно, чтобы кто-нибудь был с ним. Я отказалась: заявила напрямик, что его странные разговоры и поведение пугают меня и у меня нет ни сил, ни охоты составить ему компанию. - Я, верно, кажусь вам самим нечистым, - сказал он, невесело усмехнувшись, - чем-то слишком мерзким, с чем и жить непристойно под одною крышей. - Затем, обратившись к Кэтрин, которая была тут же и спряталась за моей спиной при его появлении, он добавил полунасмешливо: - Не пойдете ли вы, моя пташка? Я вам худого не сделаю. Нет? Для вас я обернулся хуже, чем дьяволом. Что же, здесь есть одна, которая не будет меня чураться. Но видит бог, она безжалостна! Проклятье! Это несказанно больше, чем может вынести плоть и кровь - даже мои. Больше он никого не упрашивал посидеть с ним. Когда смерклось, он пошел в свою комнату. Всю ночь и долго после рассвета мы слышали, как он стонал и о чем-то шептался сам с собой. Гэртон рвался зайти к нему, но я его попросила привести мистера Кеннета - и тогда они зайдут вдвоем навестить его. Когда врач пришел и я потребовала, чтобы нас впустили, и попробовала открыть дверь, она оказалась на замке; и Хитклиф послал нас ко всем чертям. "Мне лучше, - сказал он, - оставьте меня в покое", - с тем врач и ушел. Вечер настал сырой, потом лило всю ночь до рассвета; и когда я поутру пошла в свой обход вокруг дома, я увидела, что окно у хозяина распахнуто и дождь хлещет прямо в комнату. Значит, не может он лежать в кровати, подумалось мне: промок бы насквозь. Он либо встал, либо вышел. Не буду подымать тревогу, зайду к нему смело и посмотрю. Успешно отперев дверь другим ключом, я подбежала к кровати - в комнате оказалось пусто. Быстро раздвинув загородки, я заглянула внутрь. Мистер Хитклиф был там - лежал навзничь в постели. Его глаза встретили мои таким острым и злобным взглядом, что меня передернуло; и казалось, он улыбался. Я не допускала мысли, что он мертв, но его лицо и шея были омыты дождем; с постели текло, и он был совершенно недвижим. Створка окна, болтаясь на петлях, содрала кожу на руке, простертой по подоконнику. Из ссадины не сочилась кровь, и, когда я приложила к ней пальцы, я больше не могла сомневаться: он был мертв и окоченел! Я заперла окно на задвижку; зачесала назад его длинные черные волосы со лба; попробовала закрыть ему глаза, чтобы, если можно, погасить их страшный, как будто живой, исступленный взгляд, пока никто другой не встретил этого взгляда. Глаза не закрывались - они как будто усмехались на мои усилия. Разомкнутые губы и острые белые зубы тоже усмехались. Охваченная новым приступом страха, я кликнула Джозефа. Джозеф приплелся наверх и расшумелся. Но решительно отказался прикоснуться к нему. - Черт уволок его душу! - кричал он. - По мне, пусть берет в придачу и ее оболочку, нужды нет! Эх, каким же он смотрит скверным покойником: скалится, гляди! - И старый грешник передразнил его оскал. Я подумала, что он вот-вот начнет скакать и паясничать вокруг кровати, но он вдруг приосанился; потом упал на колени, воздел руки к потолку и стал возносить благодарения господу за то, что древний род и законный владелец восстановлены в своих правах. Я была подавлена ужасным событием, и память моя в какой-то гнетущей печали невольно возвращалась к минувшим временам. Но бедный Гэртон, больше всех обиженный, был единственным, кто в самом деле тяжко горевал. Он всю ночь сидел подле покойника и лил жаркие слезы. Он сжимал его руку и целовал дикое осклабленное лицо, на которое все другие избегали смотреть; и скорбел об усопшем той истинной скорбью, которая естественно возникает в благородном сердце, даже когда оно твердо, как закаленная сталь! Мистер Кеннет затруднялся определить, от какой болезни умер хозяин. То обстоятельство, что он четыре дня не ел, я утаила, опасаясь, как бы это не привело к осложнениям; да к тому же я была убеждена, что он воздерживался от пищи не намеренно: это было не причиной, а следствием его странной болезни. Мы его похоронили, к негодованию всей округи, так, как он того желал. Эрншо, я да могильщик и шесть человек, несших гроб, - больше никто не провожал покойника. Те шестеро удалились, как только опустили гроб в могилу. Мы же остались посмотреть, как его засыплют землей. Гэртон с мокрым от слез лицом накопал зеленого дерна и сам обложил им бурый холмик. Могила и сейчас такая же опрятная и зеленая, как две соседние, и я надеюсь, жилец ее крепко спит, как спят и в тех. Но люди на деревне, если вы их спросите, поклянутся на библии, что он "разгуливает": иные говорят, что сами встречали его близ церкви и в зарослях вереска и даже в этом доме. Пустые россказни, скажете вы, и я так скажу. Но тот старик, сидящий там на кухне у огня, утверждает, что видит, как оба они выглядывают из окна комнаты мистера Хитклифа каждую дождливую ночь со дня его смерти. И странная вещь приключилась со мной около месяца тому назад. Как-то вечером я шла на Мызу - темный был вечер, собиралась гроза, - и у самого поворота к Грозовому Перевалу я встретила маленького мальчика, который гнал перед собой овцу с двумя ягнятами. Он громко плакал, и я подумала, что ягнята заупрямились и не слушаются погонщика. - В чем дело, мой маленький? - спросила я. - Там Хитклиф и женщина - вон под той горой, - сказал он, всхлипывая, - я боюсь пройти мимо них. Я не видела ничего, но ни мальчик, ни овцы не шли; и тогда я посоветовала ему обойти нижней дорогой. Он, верно, вспомнил, когда шел один по глухим местам, те глупости, о которых толковали при нем его родные и приятели, вот ему и померещились призраки. Но все же я теперь не люблю выходить в темноте и не люблю оставаться одна в этом мрачном доме. Ничего не могу поделать с собой. Я рада буду, когда они съедут отсюда и переберутся на Мызу. - Они собираются, значит, переехать на Мызу? - сказал я. - Да, - ответила миссис Дин, - как только поженятся; свадьба у них намечена в день Нового года. - А кто же будет жить здесь? - Кто? Джозеф останется смотреть за домом и, может быть, возьмет к себе одного паренька. Они устроятся на кухне, а все остальное будет заперто. - ...И предоставлено тем призракам, какие вздумают поселиться в доме, - добавил я. - Нет, мистер Локвуд, - сказала Нелли, покачав головой, - я верю, что мертвые мирно спят. Но нехорошо говорить о них так легко. В эту минуту распахнулись садовые ворота; те двое вернулись с прогулки. - Их-то ничто не страшит, - проворчал я, наблюдая в окно, как они приближаются. - Вдвоем они готовы пойти против сатаны со всем его воинством. Когда они взошли на крыльцо и остановились полюбоваться напоследок луной - или, верней, друг другом в ее свете, - меня потянуло снова уклониться от встречи; и, сунув кое-что на память о себе в руку миссис Дин и презрев ее упрек в неучтивости, я скрылся через кухню, когда они отворяли дверь дома. Таким образом, я укрепил бы Джозефа в его догадках насчет нескромных развлечений ключницы, если бы, к счастью, старик не признал во мне респектабельного человека, когда услыхал у своих ног сладостный звон соверена. Обратный мой путь был длиннее, потому что я сделал крюк, завернув к церкви. Остановившись под ее стенами, я увидел, что разрушение сильно продвинулось вперед даже за эти семь месяцев: многие окна зияли без стекла черными проемами и шиферные плиты выбились кое-где за прямую черту крыши, чтобы постепенно осыпаться в надвигающихся бурях осени. Я стал искать и вскоре нашел три надгробных камня на склоне окрай болота: средний из них был серым и утопал наполовину в вереске; только камень Эдгара Линтона отчасти гармонировал с ним, убранный дерном и мхом, заползшим на его подножие; камень Хитклифа был еще гол. Я бродил вокруг могил под этим добрым небом; смотрел на мотыльков, носившихся в вереске и колокольчиках, прислушивался к мягкому дыханию ветра в траве - и дивился, как это вообразилось людям, что может быть немирным сон у тех, кто спит в этой мирной земле.