Джованни Боккаччо. Фьезоланские нимфы ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Ю. Н. Верховского Giovanni Boccaccio. Elegia di madonna Fiammetta. Il ninfale fiesolanо. Джованни Боккаччо. Фьямметта. Фьезоланские нимфы Издание подготовили И. Н. Голенищев-Кутузов, А. Д. Михайлов Серия "Литературные памятники" М., "Наука", 1968 ---------------------------------------------------------------------------- I {1} Амур мне петь велит {2}. Пора настала. Он в сердце, как в дому, провел лета. Великолепье сердце мне связало, Блеск ослепил; я не нашел щита, Когда лучами душу пронизало Сиянье глаз. Владеет мною та {3}, Что, ночь и день из слез и воздыханий Сплетя, томит - вина моих терзаний. II Амур меня ведет и побуждает В труде, что я отважился начать! Амур меня на подвиг укрепляет, И дар, и мощь - на всем его печать! Амур меня ведет и просвещает, Внушив мне долг - о нем повествовать! Амур меня подъял для воссозданья Старинного любовного преданья! III И вот - всю честь ему воздать я смею: Ведь водит он один пером живым, Что вручено мне донною моею Достойнейшей: никто с ней не сравним. Всех выше добродетелью своею, Красой и благородством неземным, В упрек она не слышала б ни слова, Когда б хоть миг была не столь сурова. IV Теперь молю у вас я обороны, Любовники счастливые! Мой враг - Завистник злоречивый, распаленный Да всякий, кто в любви и нищ, и наг. И вас, все в мире дорогие донны, Не с сердцем ледяным, от ваших благ Молю - молить одну: не. будь надменной С тем, кто перед тобою - раб смиренный! V Давно когда-то Фьезоле {4} не знало Ни стен, ни частокола; весь народ - А было там людей в те поры мало - Ютился у излюбленных высот Окружных гор; и брошена лежала Внизу равнина - из-за терпких вод Болотных, непригодных человеку И разливавшихся в большую реку {5}. VI Царила вера ложная в то время В порочных, лживых, грубых, злых богов, И так взросло зловреднейшее семя, Что всякий мнил: их светлый лик таков На небе, как и здесь. Людское племя Им не жалело празднеств, и даров, И почестей. А всех превыше чтили Юпитера в его державной силе,. VII Еще царила той порой богиня, Что названа Дианою. Она, Для многих жен заветная святыня, От девственниц особо почтена. И той - ее прямая благостыня, Что век свой целомудрию верна. И с торжеством таких она немало В свои леса и рощи принимала. VIII А многие бывали при рожденье Посвящены родителями ей - То по обету, то в благодаренье За милости и блага для детей. Диана всех брала в свое владенье Охотно: для нее всего милей Девичество хранить, бежать пред мужем: Пускай мы браку, суетные, служим. IX Итак, по всей земле высоко чтили Богиню-девственницу. Но к холмам Вернемся фьезоланским. Тут служили Ей ревностно. Во славу ей, а вам В услышанье перескажу я были О девственном содружестве. Все там Тогда прозваньем _нимфы_ величались И с луком и со стрелами являлись. Х Из этих дев Дианой набиралось Число большое тут, в краю холмов, Хоть в их среде открыто оставалась Она лишь изредка: па ней трудов Лежала тьма: для всей земли старалась Дать от обид мужских она покров; Но ежели во Фьезоле бывала, Такой и вид, и облик принимала: XI Стройна и высока, равна красою Величью, взором и лицом она Лучилась столь лучистою звездою, Что верилось - в Эдеме создана, Вблизи слепила смертный взор собою, Сиянием лучей окружена, А кудри светлые - не словно злато: Их цвет к лицу шел более богато. XII Она обычно вольно распускала Над шеей незакрытой их разлив; Туника в легких складках ниспадала, Стан стройный покрывала, не сокрыв; Ткань тонкая вся белизной сияла Безукоризненной; на ней красив Был крепкий пояс; а поверх порою Пурпурный плащ - огнистою игрою. XIII {6} Летами - двадцать пять - являлась дева, Как юной мощи полная пора. Во длани лук она держала слева, Колчан висел у правого бедра, Весь полный стрел, - разить в порыве гнева Не только зверя, - нет: разит, бодра, За нимф и за себя пылая местью, Мужей, кто б ни был - шаг ступи к бесчестью! XIV И Фьезоле такою посещала Диана - нимф любезных повидать, Им милости и блага расточала И часто их любила собирать У светлого ль ручья, иль где ширяла Лесная тень, - в те дни, когда сиять Дано все выше солнцу и согрето - Не в холоде, не в зное - медлит лето. XV Тут нимф она в беседах укрепляла Блюсти священный девственный обет. Подчас охоты, ловли обсуждала - Занятий их любимейший предмет - Меж тех холмов: они зверей немало Травили, их отыскивая след. К успехам впредь и ради упражненья Она давала девам наставленья. XVI Она была их мудрая опора, Как я сказал, в ловитвах и стрельбе. А уходя, всего того собора Наместницу Диана по себе Им оставляла - нимфу, властно, скоро Ее избрав. И в клятве и божбе Все обещали ей служить покорно Иль гибнуть от ее стрелы позорно. XVII Ей подчинялись с ревностью великой, Она как бы Дианою была. И каждая, одетая туникой (Льняная, тонкотканна и бела), - Гроза смертельная всей твари дикой, У каждой лук - на смелые дела. Хоть леопард ей попадется пестрый, - Без промаха сражен стрелою острой. XVIII Тогда земля цвела красою мая, Цветами яркими светился луг, И соловьи, блаженство изливая, У светлых вод влюбленность пели вслух. И юноши, в огне любви пылая, Отвагой, радостной питали дух, Когда во Фьезоле пришла Диана Держать совет средь воинского стана. XIX Среди цветов и трав земного лона, У светлого ручья, что чуть шумит, И медленно влечет волну у склона Чечер-горы {7}, с той стороны, где вид На солнце в полдень, в выси небосклона Лицом к лицу слепительный открыт, - Ручья, что ныне все зовут Аквелли {8}, С Дианой нимфы всей толпой сидели. XX Итак, толпа блестящая шумела На светлом берегу у ручейка. Одна из нимф нежданно, быстро, смело Воспрянула, пряма, стройна, легка, И в рог певучий громко зазвенела, Чтоб смолкли все. И рог молчит. Рука Рог опустила. Все сидят. Молчанье. Все смотрят на Диану в ожиданье. XXI Она сказала, как обыкновенно, Что каждая должна себя блюсти, Чтоб муж не подошел к ней дерзновенно. "А лишь случись мужчину здесь найти, Извергну, как врага, его мгновенно, - Посмей он к вам с обманом подойти Или с насильем. Та ж, кто обольстится, - Та жизни от руки моей лишится". XXII А между тем, сокрытый в чаще темной, Где этот грозный заседал совет, Безусый юноша, румяный, скромный, - Да было ль Африко хоть двадцать лет? - С кудрями светлыми, с улыбкой томной, Весь - словно лилия иль роза, нет - Как яблочко (здесь, недалеко, с детства С родителями жил он без соседства), - ХХIII Вдруг юноша, сокрытый, очутился Вблизи Дианы. Шаг еще ступил - И говор нимф, что звонко разносился, И вид живой его остановил. Тогда в пещеру тихо он сокрылся, И слушал, и дыханье затаил. Невидимый блистательным собором, В него впился он напряженным взором. XXIV Глядит: Диана, властная, сурова В делах и в мыслях, выше всех стоит {9}, И говорит, и запылать готова, И гневно луком, стрелами грозит; А нимфы робки, не проронят слова, Страшит их и чарует грозный вид Ее чела, - безмолвны, бездыханны, Потрясены угрозами Дианы. XXV И видит: по велению богини, Встает одна из нимф, легка, быстра (А избрана по той она причине, Что всех достойнее). "Пришла пора, - Глас прозвучал, - вас покидаю ныне. Сидите. Слушайте. Стоит сестра Пред вами, Альфинея. Почитайте Ее теперь как бы меня. Прощайте". XXVI Стоял и слушал Африко, дивуясь. И приковала взор его одна. И через миг, лицом ее любуясь, Почуял: сердце ранено до дна. Уже вздыхал и чувствовал, волнуясь, Огонь любви. Так жарко зажжена Желания вся нега: любоваться Лишь ей одной, одной - не оторваться. XXVII Он говорил себе: "О, кто б со мною Равнялся в счастье, - только бы ее, Вот эту девушку - назвать женою?! Мне сердце шепчет вещее мое: Никто б не жил блаженней под луною. Когда б не гнев богини - о, свое Свершил бы я, - ее бы взял я силой, И у меня никто б не отнял милой". XXVIII Так чаща свежая еще таила Любовника влюбленного, -воздев Чело, Диана видит, что светило Дневное в небе никнет, потускнев, Лишенное лучистости и пыла, - И вот она и лик веселый дев Идут на холм, поют, непринужденны, Прекраснейшие песни и канцоны. XXIX И Африко, очей не отрывая, Глядит и слушает. Встают, и вот Его любимую зовет другая: "Пойдем же, Мензола!" Она встает - И так легка, подружек нагоняя! Рассыпался прекрасных нимф народ По хижинкам укромным понемногу, Диану проводивши в путь-дорогу. XXX Пятнадцать {10} было нимфе лет едва ли, Златились кудри длинные у ней, Ее одежды белизной сияли, Прекрасен был лучистый взгляд очей. Кто в них глядел, не ведал тот печали; Вид ангела, движенья - нет стройней, Рука стрелой играет заостренной. Но где теперь покинутый влюбленный? XXXI Оп одинок, задумчивый, унылый, Безмерному страданью обречен. Оставленный прекрасноликой милой, Без сил прервать мелькнувший страстный сон, - "Увы мне! О, с какою мучит силой Минувший миг блаженный! - молвит он. - Подумать только: где и как найду я Теперь ее, в отчаянье тоскуя? XXXII Не знаю той, что вдруг меня сразила, Хоть слышал: Мензола - так имя ей. Покинув, осмеяла, изъязвила, Меня не видев, о любви моей Не ведая. О, знай: мне все не мило, И груз любви - что миг, то тяжелей! Ах, Мензола прекрасная, мне больно! Твой Африко покинут, хоть невольно!" XXXIII Потом он сел, где милая сидела, Где только что он любовался ей, , Прелестною; все глубже пламенела Огнем кипящим грудь, все горячей, И, наземь повергаясь то и дело, Он длил игру Амуровых затей, Лобзал траву, шепча: "О, ты блаженна: Тебя касалась та, что совершенна". XXXIV И говорил: "Увы мне! - воздыхая. - Судьбина зла. Сегодня же вела И соблазняла - о, совсем иная! Счастливого - злосчастью обрекла, - И девушка-дитя, сама не зная, На жалкий путь страдальца повлекла. Мне нет вождя, хранителя, - все втуне. Одной любви я верен - и Фортуне. XXXV Хоть знала бы она, как пламенею Любовью к ней, иль видела б меня! Нет, страстью бы испугана моею Она была, - и, всякого кляня, Кто, полюбя, владеть хотел бы ею, Она бежала б этого огня, Смятенная: она ведь ненавидит Всех нас, мужчин, какого ни увидит. XXXVI Что делать мне? Все кончено. Ужели Открыться ей? Себя же погубить. Молчать - нет сил, молчать всего тяжеле: Огонь в груди все будет злей томить. Так, умереть. Жалеть о жизни мне ли? Пусть этой муки оборвется нить: Ведь не погаснет этот пламень жгучий, - Смерть все равно предстанет неминучей". XXXVII Таких речей излил тогда немало Влюбленный юноша. Но видит он - Заря погасла, ночь уже настала И вызвездил давно уж небосклон, - И как душа помедлить ни желала На месте милом, молвил как сквозь сон, Себя одолевая: "Так, злосчастный, Пускай хоть встречу день, мой день ненастный". XXXVIII Он все же встал, побрел, едва шагая {11}, Исполнен дум, долиною речной В родной приют, печально понимая: "Оттуда шел один, придет - иной". Вот перед ним и хижина родная. Так безотчетно он пришел домой: Идти долиной было далеко ли? Ну, с четверть мили, уж никак не боле. XXXIX В свою каморку он тихонько входит, Где спал один, вздыхает, еле жив, Там ощупью постель свою находит И падает, словца не проронив Родителям, и ночь без сна проводит, И только света ждет, нетерпелив, И мечется на ложе, изнывая, Все Мензолу со стоном призывая. XL Не думайте, что люди воздвигали Чертогов и домов блестящий строй, Как ныне там. Хочу, чтобы вы знали, - Избушке были рады той порой, Стен даже известью не укрепляли; Бревно да камень грубый и простой - И все; а кто доволен был, суровый, Мазанкой земляной и тростниковой. XLI Домка в четыре было все селенье У низких и пологих берегов, Вершины высились лишь в отдаленье, Здесь было низких несколько холмов. Вернусь туда, где горькое мученье Нес Африко, все полон тех же снов О Мензоле; но нимфа не являлась, Хотя других и много повстречалось. XLII {12} Амур, с его обычною повадкой, Хотел огонь страдания раздуть, Вдруг юноше как будто отдых краткий Давал, чтоб вновь пылала жарче грудь. И цепью все тягчайшею украдкой Его сковать старался как-нибудь, Умея разжигать своею властью Огонь страданья вместе с нежной страстью. XLIII И ночью раз имел во сне влюбленный Видение: в слепительных лучах Жена явилась ярко озаренной, И мальчик обнаженный на руках {13}, С колчаном, с луком; вмиг, разгоряченный, Достал стрелу и целит впопыхах. Жена сказала: "Погоди, сынишка, И торопиться надо без излишка". XLIV И к Африко она оборотилась И говорит: "Скажи, что за напасть? Что за печаль? И в мыслях помутилось Из-за чего? Иль выпало на часть Перепугаться Мензолы? Явилась - Что ж не возьмешь над сердцем девы власть, Но, словно трус, от грусти и печали Поник? Лови любовь в ее начале! XLV Вставай скорей! Ищи ее ты в долах, Ищи в горах - ее ты уследишь, Веселую среди подруг веселых, В лесах дремучих милую узришь. Хоть на бегу и нет меж них тяжелых, Уверен будь - ее ты победишь. Дианы ж нечего тебе страшиться: Издалека не скоро возвратится. XLVI Тебе я помощь обещаю, зная: Противиться никто не в силах ей; Вот этот сын мой, выстрелить желая Из лука, делал волею моей. Я ведаю - и власть моя такая, Чтобы помочь наукою своей. Все - и Юпитер с многими богами Против нее бессильны были сами". XLVII Потом рекла: "Мой сын, скорей за дело! Уверь его в могуществе своем Пылающем, и лед взломи всецело В его груди и в сердце ледяном. Ну, делай, сын мой, как тебе велела, Как можешь ты". И вот - в пылу таком Лук мощно натянул Амур руками, Что, выстрелив, сошелся он концами {14}. XLVIII Пощады! Поздно. Глубоко вонзилась В грудь Африко стрела - он ощутил, - Прошла насквозь, и сердце раздвоилось, Так что, проснувшись, грудь рукой схватил, Как будто в ней стрела остановилась. Глубок и узок ход кровавый был. Глядит: ведь с мальчиком жена взирает, Как, ею пораженный, он страдает. XLIX Но нет ее. Она из глаз пропала, И оборвался ею данный сон, А раненое сердце все стучало, И боль жила. И тотчас вспомнил он Любимую, какою покидала Она ручей. И в сердце обновлен Прелестный образ, неизменно милый, И в сердце он остался с чудной силой. L И молвил он: "Жена, я полагаю, Венера с сыном. Их увидел я. И если речь богини понимаю, Мне обещала, что вся боль моя, Какою я от Мензолы страдаю, Вскипит ив ней. Так. Лишь бы нимф семья Была подальше, - я решаюсь: ею - Любовью ли иль силой - овладею". LI Так в нем опять желанье запылало, Наполнив грудь. Он Мензолу решил Разыскивать во что бы то ни стало, Пока найдет. И день уж наступил Свершенья помыслов. Так жадно ждало Живое сердце! Одинокий пыл Не в силах умерять, к желанной цели Он из дому спешит - к ручью Аквелли. LII Вновь повздыхал, здесь посидев немного; "Отсюда, - молвил, - раненному в грудь Стрелой любви, мне был назначен строго И слез, и воздыханий новый путь". Сказав, пошел, и от ручья дорога Вела его на холм {15}. Боясь вздохнуть, Глядел и слушал, силясь в напряженье Почуять каждой нимфы приближенье. LIII Так, подымаясь, он пустился в горы, К единой цели устремлен, легок, Подняв чело и напрягая взоры, Чтоб ясно видеть каждый уголок, А ноги наготове, быстры, скоры, - Мгновенно бег ли нужен, иль прыжок. Листок ли чуть на ветке шелохнется, - Уж он бежит: не нимфа ль попадется? LIV Но, шутками такими утомленный, Какою-то обманною игрой, Все нимф не видя, юноша влюбленный Пред новою высокою горой Подумал вдруг: "Куда, ошеломленный, Карабкаться я буду, сам не свой? Ведь это третья? {16} Нет, иной дорогой Теперь пойду, вот этою, отлогой", LV И, повернув на Фьезоле, унылый, Долиною задумчиво бредет, Все в поисках своей дикарки милой, Виновницы печалей и забот. Нет полумили - движим чудной силой, В укромном месте, между двух высот, В долинке малой - вдруг услышал пенье. И видит нимф - желанное виденье! LVI К долинке той приблизившись немного, Вот ангельский он голос уловил И два других. Он замер. Длани строго Сложил крестом; колена преклонил, Склонясь смиренно; тихо молит бога - Юпитера: "О, если б ты хранил Тут Мензолу - и, благ, меня подвигнул, Чтобы с другими я ее настигнул!" LVII Тот, кто, поймать кузнечика желая, - Как длинен, редок, легок шаг! - идет Без шороха. Походка вся такая Была у Африко меж тех высот, Где шел он, пенью нежному внимая Из той долинки. И, пройдя вперед, Вот он увидел жадными глазами - Дубок колеблет легкими ветвями. LVIII Сокрытый, смотрит и подходит к цели: Отсюда шел напев - и не затих; Три милых нимфы вместе песню пели; Одна стояла, возле две других, В канавку ножки опустив, сидели - Как нежны, белы были ножки их! Они, поникнув, ножки тихо мыли, И пели, и на птичек походили. LIX Та, что стояла, ветви соплетала И тем венцом украсила чело, Кудрями светлыми под ним сияла, - Уж солнце их ласкало, а не жгло. Потом подруг венками увенчала Густыми, пышными; легко, светло Кос несплетенных пряди разметались И с ветками зелеными сплетались. LX И в мыслях Африко одно звучало: "Ведь Мензолы меж ними нет моей". И к ним его все ближе привлекало, И разгоралась боль еще больней. "Венера, - молвил, - ты мне обещала, Но все не вижу милости твоей. Что делать мне? Себя я им открою, Спрошу, как свидеться мне с их сестрою", LXI И юноша, открыться им решая, Выходит к нимфам и, ступив вперед, Смиренно, робко, голос понижая, Умильную такую речь ведет: "Диана, ваша госпожа благая, Вас твердыми и стойкими блюдет, О нимфы милые! Но не бегите, Вас умоляю, мне хоть миг внемлите. LXII Ищу одну из вашего я строю, Что Мензолой, я слышал, названа И будет узнана из вас любою. Уж месяц - мне не встретилась она, Ищу, плененный гордою красою,- Она бежит, суровости полна. И вот молю - хоть легкий след девицы Мне укажите, милые сестрицы". LXIII Вдруг - как без пастуха бегут барашки От волка перепуганной толпой, Туда, сюда - и мечутся, бедняжки, Блея во весь дрожащий голос свой; И лисьи как почуявши замашки, Затрепыхав, летят скорей домой И бьются куры, и кудахчут дико, Пока в курятнике замрут без крика, - LXIV Так нимфы милые бегут в тревоге, Его увидя, "ах!" и "ох!" кричат, Для бега обнажив высоко ноги Прелестные, поднявши свой наряд, Не отвечают, яростны и строги, Хватают луки и спешат, спешат Пологим берегом к горе, к пещере, Как дикие затравленные звери. LXV А Африко кричит им: "Подождите! Постойте! Дайте слово произнесть! Я зла не мыслю делать вам, поймите, Не посягну на вашу жизнь и честь! Я пошутил! Напрасно вы бежите! Мне надобна веселость, а не месть: Ведь вы себе во мне найдете друга, А вот бежите сразу с перепуга". LXVI Но что твое отчаянье, моленье! Они бегут проворно, что есть сил, - И ты остался вновь в уединенье, Какого бы ответа ни просил. Их не преследуй: всякое стремленье Их ярый бег равно б опередил: Летят на ветер все твои приманки, Уже не остановятся беглянки. LXVII Мгновенно нимфы были так далеко, Что он уж их из виду потерял. Остановился бедный одиноко, А сам душой терзался и страдал По девам диким странно и жестоко. "Теперь - увы! - что делать? - повторял. - Мне ни одной из них не видеть боле, И ждать могу от них лишь худшей доли. LXVIII Что все мои приманки и моленья, Что и молчанье, хоть молчал бы я! Того не взять и силой, без сомненья, Что просто мне сказали б, не тая. Когда б хоть выведать предподоженья, Где мне искать, где Мензола моя! Когда б я знал, куда она сокрылась! Брожу, как будто солнце вдруг затмилось". LXIX Все поиски его так развлекали - И к Мензоле стремленье, все сильней, И нимфы, что в долинке распевали Под тенью свежих веявших ветвей, И бег за ними - как они бежали! - О, лишь узнать о Мензоле своей, - Что не приметил он: уж вечер близок, И солнца лик уж не горяч и низок. LXX И вот, раздумчивый и огорченный, Досадуя, что рано ночь идет, Походкой медленной и утомленной Он стал сходить с пещеристых высот. Здесь поздно оставаться, искушенный, Боялся он: в лесу густом вот-вот Зашевелится к ночи гад ползучий: Укус его тебя отравит жгучий. LXXI Так повернул он на дорогу к дому. Весь день он крошки хлеба не видал, И ждать его пришлось отцу седому, Что в грусти и тревоге размышлял: Уж не попался ль зверю он какому, А тот его, пожалуй, растерзал, - Кто знает? И тоскует он о сыне, А вот его все нету и в помине. LXXII Еще страшил его и гнев богини, Что мог его всечасно поразить: Всегда враждебная к их роду, ныне Его Диана может и убить. Или, по жалости и благостыне, Хоть в дерево иль камень обратить. И, останавливаясь, ждал тревожно: Не то, так это - все тетерь возможно. LXXIII {17} А солнце уж достигнуло заката И скрылось, и последний свет исчез, И вышли звезды, и луна богато Сияла в чистом воздухе небес; Не слышно соловья, и, мглой объята, Иная птица оглашает лес, Неведомая времени дневному. В ту пору Африко подходит к дому. LXXIV Вошел - и сына с радостью встречает Великою заждавшийся отец: Ни зверь, ничто ему не угрожает, И невредим вернулся молодец. И мать спешит и с плачем обнимает, Жалеет: "Цветик нежный! Наконец! Где пропадал ты, мой сыночек милый? Я вся измучилась в тоске унылой". LXXV Так и отец расспрашивал не строго, - Да где ж он был, да целый день не ел? - А тот, собою овладев немного, Оправдываться начал, как умел. В любви была надежная подмога: Ведь истинно влюбленных благ удел - Он душу, утончая, научает, - И юноша, лукавя, отвечает: LXXVI "Со мной, отец мой, случай был чудесный. Я лань увидел там, среди холмов. Она предстала мне такой прелестной, Что я глазам не верил, и готов Сказать: то сон, - руками ль бог небесный Своими создал стройную? Шагов Ее нет легче: как журавль! Вся - нега. И белизна ее белее снега {18}. LXXVII Увлекся я, бежал за ней далеко Из леса в лес, поймать ее решил. Но так она карабкалась высоко В горах, что я уж выбился из сил. Остановился, огорчен глубоко; Ее сыскать я в сердце положил, Настигнуть, поздно ль, рано ль - обещался Раз десять так домой я возвращался. LXXVIII Сказать по правде, встал я нынче рано, Увидел, как погода хороша, И вспомнил лань, и стало так желанно Ее поймать, лежала к ней душа. Пошел я по тропинке. Даже странно: И оглянуться не успел, спеша - Кругом холмы, а солнце уж высоко, На полдень поднялось, печет жестоко, - LXXIX Как слышу - лист дубков зашевелился. Тихонько я приблизился чуть-чуть, Сейчас же за камнями притаился, Смотрю и слушаю: боюсь дохнуть. Гляжу - три лани; даже подивился - Пасутся дружно так; ну как-нибудь Да изловлю одну. И, еле слышный, Пошел я к ним с пучочком травки пышной. LXXX Да как меня увидели - в минутку Уж на горе. Не ждали! Впопыхах, И на себя рассержен не на шутку, Я вижу, что остался в дураках,- Да что ж играть на старую погудку? Не уступлю! И с тем, что нес в руках, Бежать за ними во весь дух пустился - И только уж впотьмах остановился. LXXXI Теперь, отец, ты знаешь о препоне К возврату моему, уверен будь". Отец, который звался Джирафоне, Конечно, понял россказней всю суть; В таких делах годами умудренный, Он тотчас без сомнений мог смекнуть, Что эти лани, всех венец желаний, Уж верно нимфы, а совсем не лани. LXXXII Но чтоб не показать, что догадался, Да и не сделать сына вдруг лжецом, И чтоб желаний пыл не разгорался И не томил, да и остыл потом, И сам собой, быть может, миновался, - Все это вместе думая тайком, Старик отец немного слицемерил И так сказал, как будто сказке верил: LXXXIII "Ты мне, сынок, желанных всех желанней, Молю тебя - ах, берегись ты тут Всех этих виденных тобою ланей; Пускай своим дурным путем идут: Они ведь все посвящены Диане, Поверь ты мне, - и, встретясь, изведут: Затем и по горам у нас тут бродят, И воду пить к источникам приходят. LXXXIV Диана большей частью ходит с ними, А знай, ее ведь смертоносен лук. И если б за охотами твоими Тебя застала, из своих же рук Убила б насмерть - было так с другими Уже не раз, кого не взлюбит вдруг, - А искони к семье ведь нашей старой Она враждой пылает самой ярой. LXXXV Увы, сынок, я плачу, вспоминая О том, как умер бедный мой отец, Как извела его Диана злая, Терзала и убила наконец. Сыночек, о грехе его простая Вот повесть - зрит Юпитер в глубь сердец! А звался дед, как знаешь ты, Муньоне; Его отец, как я же, Джирафоне. LXXXVI Рассказ мой был бы длинен при желанье Все злоключенья деда описать. Но нам сейчас важней их окончанье. Он шел в горах дичины пострелять, Как все охотники. В его скитанье Тревог немало было. Только глядь - Пред ним река, текущая в долине, Та, что по нем зовут Муньоне ныне. LXXXVII А возле, у прекрасного потока, Вдруг нимфа {19}, одинешенька-одна, Увидела его, уж недалеко, Вскочила девочка, бледна-бледна, "Беда!" - лепечет, - и уже высоко Бежит по круче, ужаса полна. Ее он молит, полн любовным бредом, И через миг бежит за нею следом. LXXXVIII Отец несчастный, ты ведь устремлялся, Того не зная, к смерти лишь своей, Ее сетей, бедняк, ты не боялся, Судьбой захвачен злобною своей! Желали боги, чтоб, когда он гнался За нимфою все тверже и быстрей, Его Диана в птицу превратила, Или в скалу, иль в дерево внедрила. LXXXIX Она реки чуть-чуть не добежала, Как платьица изящное тканье Запуталось в ногах; она теряла Дыханье в беге, страх сломил ее. Увы, Муньоне радость обуяла, Он вмиг настиг сокровище свое, Схватил, держал, обняв ее руками, К девичьему лицу прильнув устами. ХС Тут силой взял он, тут насилье было, И нимфа тут была осквернена, Бессильна отвратить, что так постыло. О жалкий мальчик! О, как ты бедна, Несчастная! Вас бездна разделила, Раскаянья безумного полна! Сама Диана с дальнего пригорка Двоих обнявшихся открыла зорко. XCI Она гремит: "Несчастные! Идете Вы тотчас вместе, грешники, в Аид! Последний час вы на земле живете, Не видеть вам, как летний день сгорит; А ваши имена передаете Навеки водам, видевшим ваш стыд!" И грозно на любовников взглянула - И тетиву тугую натянула. XCII С последним словом и стрела пронзила В тот самый миг, мгновенная, двоих. Сынок, во мне лишь правда говорила! Хотели б боги лжи от слов моих, Так до сих пор тоской бы грудь не ныла! Случилось, что убит один из них: Стрела, пронзив два сердца, их связала. Так кончилась любовь их без начала. XCIII Кровь бедного отца струи речные Все красноватым светом налила - И потекли, как будто кровяные, И боль его всем явной пребыла. Хранят здесь тело глубины родные, Чего душа не знает ни одна, Как и всего того, что дальше было; Одна река лишь имя сохранила {20}. XCIV Сказал я, что Диана съединила И кровь, и тело нимфы молодой С другим и вместе с ним же превратила В источник чудный, что, журча, с рекой Вблизи сливался, - так чтоб явно было: Гнев беспощадно яростный такой Мгновенно надо всяким разразится, Кто оскорбить хоть раз ее решится. XCV И с тысячью, я знаю, так же было, Что ныне птицы, горные ручьи, Иль что она в деревья превратила Преступников в любовном забытьи. И в старину еще она убила Двух кровных братьев - нашей же семьи. Так берегись, храним небесной силой, Ее руки, сыночек ты мой милый!" XCVI {21} Так Джирафоне старенький, рыдая, Окончил свой рассказ и замолчал. Стоял и слушал сын, не прерывая, Подробности со тщаньем замечал. Собою несколько овладевая И поборов смущенье, отвечал, От своего не склонный отступаться: "Ну, этого мне нечего бояться! XCVII Теперь не трону их, избави боже, Случится разве, встречу как-нибудь. Я так устал, ты утомился тоже; Пойдем, отец, нам надо отдохнуть. Чтоб засветло прийти, я лез из кожи, И был нелегок этот горный путь. Домой добрался - и устал сверх силы. Итак, пока прервем беседу, милый". XCVIII Спать улеглись; но день не занимался, - Проснулся Африко, вскочил тишком, Опять туда - к холмам своим пробрался, Где был все время сердцем и умом. Он шел и беспрестанно озирался, Но видно ль Мензолы - искал кругом. И помогла Амурова наука: Он от нее стоит - на выстрел лука. XCIX He он, она увидела сначала - И полем тотчас в ужасе спешит. Тут он услышал, как она кричала, Взглянул - она взывает и бежит, И мысль его как светом осияла: "Ведь это - Мензола!" Он вслед летит, Ее зовет и молит, именуя: "Постой, постой, тебя ведь так люблю я! {22} С О девушка прекрасная! Мгновенье! Ведь без тебя не мил мне белый свет. Давно терплю я от тебя мученье, Мне день и ночь покоя больше нет. Не смерть несу тебе, мое стремленье Тебе вослед не предвещает бед. Амур один меня к тебе кидает, Зло иль вражда тебе не угрожает. CI Тебя не так преследовать хочу я, Как коршун куропаточку когтит Или как волк, свирепо торжествуя, За бедною овечкою спешит, - Но любящей душой тебя милуя, Что красоту твою всех выше чтит. В тебе моя надежда и желанье, И было бы моим твое страданье. СII Коль подождешь меня, клянусь богами, О Мензола прекрасная, тебе, Что я желаю брака между нами И счастие любви найду себе, Все мыслимое здесь под небесами, Тебе врученной вверившись судьбе. Ты, ты меня ведешь, мной обладаешь, Ты жизнью всей моей повелеваешь. CIII И вот - зачем, жестокая, желаешь Причиной быть погибели моей? Неблагодарностью ли отвечаешь Любви моей, которой нет сильней? Иль за любовь мою мне смерти чаешь - И будь она наградой мне твоей? А не любил бы я? Ты как бы мстила? Жесточе б ведь со мной не поступила! CIV Коль убежишь, ты будешь беспощадней Медведицы, где медвежата с ней, И горше желчи; жестче, безотрадней Холодных, твердых мраморных камней. Коль подождешь - и меду ты усладней, И винных лоз нежнее и хмельней, И солнца миповидней красотою Умильной, кроткой, ласково-простою. {23} CV Но вижу - тщетны все мои моленья. Словам моим не внемлешь и молчишь. Ко мне, рабу, не хочешь снисхожденья И даже глаз назад не обратишь; Но, как стрела, исполнена стремленья, В дремучие леса свои спешишь, На скалы ты взбираешься в тревоге - Пусть камни, терны уязвляют ноги. CVI Но раз ты убегаешь, непреклонна, Любимая, как это вижу я, И в этом - весь ответ мольбе влюбленной, И дальше - хуже ненависть твоя; Да уравняются все горы, склоны, - О том к Юпитеру мольба моя, Да будет вся равнина с далью всею Ровней и ниже под ногой твоею. CVII Вас призываю, боги, что живете В тенистых этих долах и лесах, Коль вам любезность ведома - к заботе О милых, нежных, маленьких ногах Вот этой нимфы, - вы не преминете Все камни, терны, сучья на путях Прелестных ножек превратить в лужочки И в тоненькие травки и цветочки. CVIII А я отныне следом за тобою Уж не пойду; куда идешь - иди; С моим несчастием, с моей тоскою Останусь без исхода впереди. Мне ждать недолго вечного покоя: Исходит сердце кровью тут, в груди. Все ты: ведь твой огонь его терзает, Жизнь с каждою минутой исчезает". CIX А нимфа не бежала, а летела. Высоко полы платья подняла, Чтобы предаться бегу уж всецело, Их за пояс заткнула как могла, - Так что сверх поножей открыто, смело Вся стройная нога видна была И, как освобожденные из плена, Пленительные белые колена. CX С копьем в деснице вон она мелькнула, Вдаль отбежать успев крутым путем, И, обернувшись, гневная, взглянула, В испуге вспыхнув пурпурным огнем - И крепкою рукой в него метнула, Чтоб насмерть Африко сразить копьем. И уж сразила б, если б не случилось, Что прежде в крепкий дуб оно вонзилось. CXI Копье, взрезая воздух, засвистело - Она, на миг отдавшись забытью, В лицо его впилась: ведь он всецело, Казалось, ощутил себя в раю, - Ни удержать, ни скрыть уж не сумела Раскаянье и жалость всю свою, Кричит в безумье: "Берегись, несчастный! От смерти как спасу тебя ужасной?" CXII В четырехгранной этой стали сила Такая напряженная была, Что мощный дуб насквозь она пронзила, Как будто льдину слабую прожгла. А толст был дуб: обхвата б не хватило Мужского, чтоб сойтись вокруг ствола. Расселся он; почти что погрузилось В него все древко - и остановилось. CXIII А Мензолу тут радость осияла, Что невредим был юноша: связал Уже Амур ей сердце, вынул жало Жестокости и злую мысль изъял. Хоть ждать его и миг не пожелала - О, ни за что! - Иль чтоб возможен стал С ним разговор - о, нет! - Но просто рада: Его сетей бояться уж не надо. CXIV И снова нимфа дальше побежала, Что было сил: ведь он за ней спешил, И все она по-прежнему внимала, Как следом он и плакал, и молил; Пещер и скал немало миновала, И позади уж он далеко был, Когда она, взобравшись на вершину, Не мнила, что спаслась и вполовину. CXV Но вниз она с стремительностью вящей Спешит с горы по склону. Как стена Стоял здесь лес, сплетен дремучей чащей Непроницаемой. И не слышна, Лесною вольной птицей настоящей, Бесшумно затаилась тут она; Маститый дуб шатром пышно-зеленым Здесь нимфу осенил, над ней склоненным. CXVI {24} Поговорим об Африко. Мгновенье, Как нимфа бросила в него копье, Смутился он. Но слышит в изумленье Он крики "Берегись!", и вид ее, Весь - состраданье, и к нему движенье, И пламень глаз явили ясно, чье Кто сердце вдруг сразил. И с новой силой, И с новой жаждой он бежит за милой. CXVII Как головня погаснуть уж готова И тлеет только искоркой одной, Но вздоха ветра, мощно излитого, Достаточно - и с силою иной, Сильнейшей во сто крат {25}, пылает снова. - Так Африко, почуяв новый зной, Лишь возглас жалостный над ним раздался, Все пламенней, все жарче разгорался. CXVIII Он закричал: "Юпитер, видно, хочет, Раз хочешь ты, чтоб пал здесь мертвый я: Твою надежду тотчас он упрочит Всей силою стального острия, Что сердце мне пронзит и кровь источит, Пройдя всю грудь насквозь. Вина - твоя. А мне - восторг: покончить с жизнью сею В горении любви - рукой твоею!". CXIX {26} Едва лишь Африко закончил слово, Как на вершину Мензола взошла, И ясно он ее увидел снова; Она сошла - ее сокрыла мгла, И тотчас он почуял много злого: Меж них долина длинная легла, - И крепко не на шутку он боялся, Чтоб след ее совсем не затерялся. СХХ И он с трудом вершины достигает И тщетно взорами ее следит. И как охотник часто поступает, Чуть птица снимется и улетит И из виду ее он потеряет: Лицо поднявши, ротозей глядит; Бежит туда-сюда, стоит на месте, И, как в беспамятстве, все это вместе, - CXXI Так Африко ее с своей вершины, Подняв высоко голову, следит. Лоб трет себе руками без причины, Свою фортуну злостную хулит За все ее бесчисленные вины. И к лесу он дремучему спешит, И вновь назад; бормочет: "Что за чудо! Нет, вон туда пошла она отсюда". CXXII И тотчас он туда бегом спускался - Уж где бы ни было ее сыскать, - И снова, не увидев, возвращался, С отчаяньем в душе бежал опять И, отбежав немного, вновь решался Идти иным путем. Но угадать Никак не мог, все недоумевая, Что делать, где искать еще, не зная. CXXIII И он твердил себе: "Она, пожалуй, Вот тут, в лесу пространном и глухом! И если так, то без приметы малой Мне не сыскать ее, блуждая в нем; И больше месяца бродя, усталый, Всей чащи я не обыщу кругом. И ни следа! Ведь если бы вступила Тут в лес она, хоть след бы проложила. CXXIV Хотя бы весть мне сердце провещало, Куда пошла она! Не счесть путей, А ведь из них один она избрала. И дальше устремляясь так за ней, Пойду ли ощупью куда попало - И не туда приду всего верней, А дара уж теперь не потеряю Печального, которым обладаю. CXXV Не знаю я, идти или остаться И ждать, не выйдет ли сюда сама; И верховой здесь мог бы затеряться, - Такая глушь в лесу, такая тьма, Что и его бы следу не сыскаться. А ежели послушаться ума, - Далеко быть мне на полмили надо, Чтоб ею брошена была засада". CXXVI И он взглянул на солнце. Час десятый {27} Уж близок был. И он себе сказал: "Что тешиться надеждою богатой? Надежды нет, которой я дышал; Здесь тратить время - тщетной было б тратой". И в памяти рассказ отца вставал О двух любовниках - что накануне Он слышал, - как погибли вместе втуне. CXXVII А тут же и Амурово шептанъе: "Что мне Диана? Не боюсь ее. Раз увенчать бы страстное желанье - Век было б сердце счастливо мое. И кончится пускай существованье, - Я бога восхвалю за бытие. Но за нее крушился б я душою: Из-за меня ей смерть была бы злою". CXXVIII Одно другим сменяя рассужденья, Здесь Африко немало пребывал, Не в силах разрешить свои сомненья, - Амур его, лелея, обольщал. И наконец-то, ради сожаленья К отцу, что крепко дома тосковал, Идти домой решил он поневоле И в путь пустился, полн великой боли. CXXIX Так возвращался Африко, тоскуя, И, что ни шаг, оглядывался он, Стоял и слушал, мысль одну милуя: "Не Мензола ль? - вздыхая. - Истомлен, Что за глупец, что за тоску несу я Бессменную, всего теперь лишен! Ты здесь осталась, Мензола", - взывая, Метанья длил он без конца и края. СХХХ Но речь о том, как он один метался При каждом легком шелесте листка Взад и вперед, и снова возвращался, И снова шел, была б не коротка. Каким страданьем в сердце он терзался, Поймет ведь каждый, - какова тоска Пути возвратного! Сказать короче, Домой с тоски едва дошел он к ночи. CXXXI Вот наконец в своей каморке малой, Родителями не замечен, он На узкую постель упал усталый И чует - уж у сердца Купидон, Стрелой его сразивший многожалой, - И жадно жаждет он его полон, В тоске простившись с радостью земною, Вдруг сокрушить хоть смертною ценою. CXXXII И Африко, простертый на постели, Вздыхая тяжело, лежит ничком. Уколы шпор любовных так горели, И трижды он вскричал в жару таком: "Увы! Увы!" - что вопли долетели До слуха матери. Вскочив, бегом Она наружу в садик устремилась, Расслышала его и возвратилась. CXXXIII И сына милого воскликновенья Узнавши, в комнатку к нему спешит; Сама вся не своя от изумленья, Вдруг видит - он, простерт, ничком лежит. И обняла, и шепчет утешенья, А голос обрывается, дрожит: "Скажи, сыночек, что тебе так больно? Чем душенька твоя так недовольна? CXXXIV Скажи скорей, сыночек ты мой милый, Где у тебя болит, любимый мой? Дай полечу. Я рада всею силой Тебе помочь. Ведь снимет как рукой. Да повернись, мой голубь сизокрылый, Мне молви хоть словечко, мой родной! Своей я грудью ведь тебя вскормила, Под сердцем девять месяцев носила". CXXXV Услышал Африко - к нему прокралась Мать нежная, и рассердился он: Как бы о чем она не догадалась! Но он в любви лукавству научен - И отговорка в мыслях уж слагалась; Подняв лицо - заплакан, истомлен, - Он молвил: "Матушка, я торопился С утра домой, упал и весь разбился. CXXXVI Я поднялся, но с болью небывалой В боку, - и вот едва добрел домой, Настолько ослабелый и усталый, Что уж едва владел самим собой, Бессилен, словно снег на солнце талый, И лег в постель, чтоб дать себе покой, И, кажется, теперь полегче стало, Потише боль, что так меня терзала. CXXXVII И если любишь ты меня немного, Скорей отсюда, матушка, уйди. Не огорчайся этим, ради бога: Мне говорить - такая боль в груди! Иначе не пройдет моя тревога; Послушайся, больному угоди, Ступай к себе, мне говорить не надо: Ведь это для меня опасней яда". CXXXVIII Он замолчал и, тяжело вздыхая, Склонился на подушку головой. Такие речи слыша, мать седая Задумалась, пошла, сама с собой Безмолвно и любовно рассуждая: "Должно быть, как он слышит голос свой, Так болью звук в груди и отдается, - И словно бы она на части рвется". CXXXIX И вышла из каморки, где в томленье Метался сын и горестно стонал. Почувствовав свое уединенье, Он от любви еще сильней страдал, И груди непривычное мученье Все возрастало, пламень сожигал Все яростней; взывал он: "Почему же Любовь, что миг, терзает больше, хуже?! CXL Я чувствую, что весь внутри сгораю Любовным пламенем: я слышу-грудь И сердце жжет он с краю и до краю; Себе помочь не властный как-нибудь, Беспомощный, бессильный, замираю. И лишь одна могла б в меня вдохнуть, Чуть пожелай, мир и забвенье боли И сделать все со мной, что ей по воле. CXLI И ты одна мила, как ангел нежный, Красою светлокудрою своей, С умильной речью, легкой и небрежной, Всех белых роз улыбчивей, свежей, Всех ясных звезд в лазури безмятежной Блистательней, - ты мне всего милей, Одну тебя, желанная, желаю И ночь, и день всечасно призываю! CXLII Лишь ты одна всю боль моих страданий Могла бы благодатно исцелить! Лишь ты одна всей властью нежных дланей Ведешь моей безвластной жизни нить! Лишь ты одна от смертных воздыханий Мой жалкий век вольна освободить! Лишь ты одна захочешь - обладаешь Мной, как ты можешь, как ты пожелаешь!" CXLIII И говорил: "Жесточе невозможно, Чем ты, томить безжалостной тоской; И, дикую, страшит тебя тревожно Тобою восхищенный взор людской! Вся жизнь моя, что для тебя ничтожна, Во мрак темницы ввержена тобой, И нет в тебе - увы! - тем мукам веры, Что ты не видишь, а дала без меры!" CXLIV Потом, стеня, к Венере обратился: "Священная богиня, победить Властна ты всех на свете, кто бы тщился От ран твоих себя оборонить, И от тебя никто не защитился; А ныне, мнится, не сильна сломить Ты слабой девушки - и перед нею Бессильна всею силою своею. CXLV Ты мощь свою всю ныне потеряла Против нее, и тонкий ум притих, С каким всегда разил сердец немало Твой сын Амур, высоких и простых. Пред сердцем ледяным вдруг все пропало Презревшим обаянье сил твоих; Обыкшие вершить твое отмщенье Лук, стрелы острые - в пренебреженье. CXLVI Ее, быть может, без труда ты мнила Вдруг захватить, как и меня взяла, Чтоб в грудь ее твоя проникла сила, В грудь изо льда, - как и в мою вошла. Она же стрелы просто притупила, Что на нее ты мудро навела; А я, глупец, от них не защитился - И в вечную темницу погрузился. CXLVII Мне никогда уж не освободиться; Мир, отдых и покой - не для меня: Но мукой новой буду я томиться Всечасно от любовного огня. И в этой думе с телом разлучится Душа моя, рыдая и стеня, К погибели своей. И черной тенью С тенями будет. Вот конец мученью. CXLVIII Тебя молю, о Смерть! идешь, врачуя Мне горькое земное бытие; По доброй воле жить уж не хочу я; Рази же сердце бедное мое! А не сразишь, так сам сражу, тоскуя. Как чтил бы я пришествие твое! Так поспешай - и сброшу я оковы, Мне тяжкие мучительно суровы". CXLIX Тут он умолк, и залился слезами, И вспомнил, как прекрасное копье В него метнула нимфа, как словами Прорвалось сострадание ее И ужас, что воздушными струями Неотвратимо мчится острие. И в тех словах почуял он хоть малость Надежды на узывчивую жалость. CL Так плача и томительно вздыхая, Влюбленный юноша один лежал, Жить жаждая и к смерти вдруг взывая, Надеялся и в ужасе дрожал. Бог сна, из врат великих низлетая, Сном благостным страдальца обаял. Усталостью последней истомленный, Все позабыл забывшийся влюбленный. CLI {28} А мать умелая уж насбирала Целебных трав немало - для того, Чтоб сыну сделать ванну: полагала, Что боль в боку измучила его. Доверчивая, ведь она не знала Причин томленья сына своего. Пока весь ход ее работы длился, Домой и Джирафоне воротился. CLII И тотчас же спросил: что сын бесценный? Вернулся ли сегодня он домой? А донна, что звалася Алименой {28}, Ответив "да", свой перепуг ночной Поведала; без боли неизменной Не молвит слова сын; ему покой Необходим; она к нему не входит. "Прошу, нейди и ты, - так речь заводит. - CLIII Я ванну приготовила, что боли Помочь должна. Пускай он отдохнет, Как долго будет то ему по воле, И ванну ту целебную возьмет. И уж страдать не будет, верно, боле: Где б ни болело у него, - пройдет. Оставь, пусть спит. Он говорить не может: Сильнее боль в боку его тревожит". CLIV Когда жена все это рассказала, Его схватила за сердце тоска. Любовь отцовская не устояла, Чтоб тотчас же не повидать сынка. В каморку, где постель его стояла, Невольно потянуло старика. И видит - спит. Его он закрывает И прочь оттуда тотчас поспешает. CLV И он сказал старушке: "Дорогая Жена, сынок, сдается мне, уснул, Лежит в постели, тихо отдыхая, И разбудить его я не дерзнул: Грешно, и шутка вышла бы плохая, Когда б теперь я сон его спугнул". "Конечно, - отвечала Алимена, - И не тревожь: ведь сила сна бесценна". CLVI Когда уж долго юношу, лаская, Опутывал сетями легкий сон, И воля грудь наполнила былая, Вздохнув глубоко, пробудился он, А возле - никого. И, вновь вздыхая, Своей печали прежней возвращен, Он пред собою мыслью неостывшей Все видит нежный взгляд, его сразивший. CLVII Но чтоб себя не выдать вдруг позорно И обмануть отцовское чутье, Вскочил и приоделся он проворно. Скрыв муку страсти, одолел ее. Красивое, спокойное притворно, Отер он полотном лицо свое И взор, еще слезами орошенный, - И вышел вон, хоть несколько смущенный. CLVIII И Джирафоне тотчас же встречает И спрашивает сына своего, Что было с ним и как он поживает. И, все еще любуясь на него, О том же Алимена вопрошает. А он в ответ: "Да, право, ничего. Я выспался - и не томит нимало, Прошла вся боль, что так меня терзала". CLIX Но все ж отец решил приготовленье Горячей ванны для него, - и вот Ее берет он только в уверенье, Что боль иная сердце не гнетет. О Джирафоне, что твое леченье! Любовное страданье не пройдет, И разве тут твоя поможет ванна, Когда глубоко в сердце скрыта рапа! CLX Довольно же. И после омовенья Изрядно грустно день проводит он. Два, три, четыре дня - одни мученья. Минутного он отдыха лишен, Все позабыв былые упоенья, В задумчивости мрачной погружен. Но мысль о той его не покидает, По ком и дни, и ночи он страдает. CLXI Отец, и мать, и все дела на свете, Все - все равно, ничем не занят ум, И мысли нет ни об одном предмете, Вся жизнь кругом - какой-то праздный шум. Но лишь одна бессменно на примете У скованных, порабощенных дум, В одну лишь верит, лишь одной боится, - И ею создана его темница. CLXII Когда бы в страстном, пламенном горенье - Не зная где - он мог ее сыскать, Весь исстрадавшись, принял он решенье Того предела уж не покидать. И лишь в одном он ведал утешенье - Чтоб без помехи плакать, и вздыхать, И тихо вспоминать о том, что было, Что с милою его соединило. CLXIII И Африко столь горю предавался, Что с каждым часом более страдал. Он обессилен был, он задыхался, - Без отдыха недуг его терзал. Он жизни против воли подчинялся: Цепями так Амур его сжигал, Что он почти от пищи отказался, День ото дня слабел и истощался. CLXIV Уже с лица красивого сокрылся Румянец юный, дальше - все бледней И все худей бедняга становился, Стал острым взгляд ввалившихся очей. И так он от печали изменился, Что юношу еще недавних дней Едва напоминал теперь влюбленный, Безжалостным пыланьем опаленный. CLXV Отец не мог бы выразить словами, Как мучился душою за него. И часто ободрял его речами Такими: "Сын мой, молви, отчего Страдаешь ты? Клянусь тебе богами: Узнав причину горя твоего, Все сделаю, хоть из последней силы, Чтоб дать тебе, чего ты хочешь, милый. CLXVI Коль силою нельзя предмет томлений Твоих достать иль разумом людским, Подумаем: есть способ, без сомнений, Мысль отогнать, которой ты томим, Чтоб больше ты не знал таких мучений И был, как прежде, цел и невредим. Не дать тебе совета - быть не может, Сыночек мой, - иль век мой даром прожит?" CLXVII И матушка частенько вопрошала, Чем он, любимый, столько угнетен, Что жизнь его такою горькой стала, И так уныл, и так расстроен он. "Сыночек, - говорит, - мне в душу пала Твоя тоска, и сердце рвется вон С отчаянья: не видеть не могу же, Что с каждым днем тебе все хуже, хуже". CLXVIII Им Африко в ответ - не что иное, Как только, что худого ничего; Не знает, дескать, сам, что с ним такое. А то - чтобы оставили его В покое: голова иль что другое Побаливает - только и всего. И от того не раз его лечили, Да все болезнь не ту в нем находили. CLXIX {30} И в этой жизни тяжкой изнывая, Однажды Африко печальный пас Свои стада и, взоры подымая Рассеянно, бродил за часом час, Все о своей любезной размышляя, Из-за которой таял он и гас. И вот увидел он источник ясный, Светившийся светлей звезды прекрасной. CLXX Деревьями густыми окруженный, Местами сенью веток затемнен Он был. Полюбовался им влюбленный, Сел у корней; склонился грустно он, Раздумьем о злосчастье сокрушенный, К какому был любовью приведен. В воде себя узнав, он поразился, Как мрачен вид его, как изменился. CLXXI И вот, к себе исполнен состраданья, Сраженный переменою своей, Не в силах он удерживать рыданья, Все горше плачет он, все горячей И день злосчастный первого свиданья Уже проклясть готов душою всей. "Ах, - молвит, - за какие прегрешепья Влачу я жизнь, не зная утешенья!" CLXXII И, опираясь на руку щекою, А на колено локоть положив, Он говорил и слезы лил рекою: "О злая жизнь моя, пока я жив! Так этою отягчена тоскою, Пускай растает, словно снег в разлив. А я, как хворост на огне, сгораю, И нет спасенья мне, нет мукам - краю. CLXXIII Уйти от страсти к девушке жестокой, Пленившей сердце мне, я не силен, - Чтоб не желать ее с тоской глубокой Всего превыше. Вижу - заключен В столь крепкие оковы, одинокий, Что день и ночь пылать я обречен В огне недвижно: выйти нет надежды, Коль смерть не поспешит закрыть мне вежды". CLXXIV Потом, любуясь, он глядел на стадо: Резвилися коровки и бычки, Он видел - целовались; всем отрада Была в любви, не ведавшей тоски. Он слушал птиц; полны живого склада, Звучали их любовные стишки, И весело пичужка за пичужкой, Влюбленные, порхали друг за дружкой, CLXXV Любуясь, Африко грустил без меры: "Счастливые созданья, вы верней, Вы более меня друзья Венеры, И как вы радостней в любви своей, В усладах тех, каким не знал я веры! И как должны хвалить вы горячей Амура за любовь, за упоенье, Что вам дано сполна - и в разделенье! CLXXVI Вы стройно песни радости поете, Порхаете, беспечны и легки, А плачу я, в страданьях и заботе И день, и ночь, изнывший от тоски; Исход я вижу в смертной лишь дремоте, Свободы жду от гробовой доски, Отрады, хоть малейшей, ждать не смею От завладевшей волею моею". CLXXVII И тут, вздохнув глубоко и умильно, Расплакался так горько мальчик мой, И слезы полились так изобильно, Что щеки, грудь казалися рекой, Струями слез омоченные сильно, - Так злостной был охвачен он тоской. И к светлому склонившись отраженью, Беседовал он с собственною тенью. CLXXVIII И с нею потуживши над собою, Слезами переполнивши поток, Сменяя долго мысль одну другою, Он несколько сдержать рыданья мог При мысли, поманившей дух к покою, Открывшей в сердце тихий уголок, Напомнившей о сладком упованье: Венера ведь дала обетованье. CLXXIX Но видя - не приходит исполненье, А между тем он до того дошел, Что чувствует уж смерти приближенье, Сказал: "Венера бед моих и зол Ведь и не помнит; зреть ли ей томленье, Которым смертный рок меня борол?" Почтить богиню жертвоприношеньем Решает он - как напоминовеньем. CLXXX Он на ноги встает, идет он живо Туда, где неба не закрыт простор, Умелою рукою взял огниво, Разводит видный, блещущий костер. И целую поленницу, красиво Срубив ее, над пламенем простер. Потом овечку, что глазам отрада - Тучна была, - он быстро взял из стада. CLXXXI И, взяв ее, к огню подвел; сначала Между колен своих установил; Потом, как дело знающий немало, Ее он прямо в горло поразил И кровью, что по капле истекала, Он окропил огонь; и разделил Овечку на две части, и руками Поспешными их возложил на пламя. CLXXXII Одну за Меизолу он возлагает, Другую - за себя, чтобы узнать, Не чудо ли сейчас же воссияет; Во благо, в зло ль - ее лишь увидать, Всю па пего надежду возлагает. Он уповает, должен уповать! И на колени он к земле склонился, В таких словах к Венере обратился: CLXXXIII {31} "Богиня, что над небом и землею Всех выше властью мощною своей, Краса-Венера - сын Амур с тобою Сражает души и сердца людей,- Бегу к тебе с сердечною мольбою, О, не отвергни же мольбы моей, Благослови - и счастье мне содеешь Ты, что сердцами всех живых владеешь! CLXXXIV О, знаешь ты, с готовностью какою Стрелу Амура принял в сердце я В день, как узрел Диану пред собою С толпою нимф изящной у ручья, Тогда же; как страданьем и тоскою Отозвалась в груди стрела твоя По девушке стыдливой, столь прекрасной, Что лик ее в душе остался страстной, CLXXXV А после - что я вынес за терзанья, Приятые покорно за нее, Что за томленья, что за воздыханья,- Нх видит ясно веденье твое! И как Фортуна все мои желанья Презрела, отравив мне бытие, - Свидетели леса: объятый ими, Я их наполнил воплями моими. CLXXXVI Еще - лицо мое изобличает Вполне, что сталось с жизнию моей, Как безысходно в пламени сгорает, Как скоро смерть конец положит ей; От всех твоих обид она спасает, Коль с помощью не поспешишь своей. И если не пошлешь целенья боли, От смерти жду конца моей неволи. CLXXXVII Ты полагала первое начало Моим терзаниям, когда, с сынком Родным явясь в виденье, мне сказала, Чтоб смело к цели шел своим путем, И, молвив так - ты знаешь,- обещала Невдолге увенчать любовь концом Благим. Потом я, раненый, покинут На ложе мукам, что досель не минут. CLXXXVIII И вот - твоим я словом обнадежен, Всю душу предал ей - любви моей: Мне твой завет - я верил - непреложен. И раз ее нашел, увиден ей, Но вмиг ее сомненьем уничтожен: Дика, жестока, ринулась быстрей Стрелы прочь от меня - стрелы летучей, Из лука пущенной рукой могучей. CLXXXIX Я не нашел молений и прельщений, Чтоб хоть взглянула бы издалека; Ничто ей, видно, не было презренней, Чем жизнь моя. Как пес борзой, легка, Поняв, что из последних напряжений Бегу за нею,- вдруг, дерзка, дика, Вмиг обернулась, на меня взглянула И крепкою рукой копье метнула. СХС Тогда - богиня, видишь ты, - разящий Удар бы этот мне смертелен был, Когда бы ствол, передо мной стоящий, Собой удара не остановил. И скрылась в горы. Я в тревоге вящей Покинут, одурачен и уныл. Ее не видел больше. Все ищу я, С тех пор один стеная и тоскуя. CXCI Тебе, богиня, всеми я мольбами Молю, доступными сынам земли: Поникнуть милосердными очами На жизнь страдальную благоволи И сына милого с его стрелами Скорее в сердце Мензолы пошли, Чтоб и она страдала и горела Любовным пламенем, как я, всецело. CXCII А если нет на то благоволенья, Молю, когда достигнет жизнь моя Предела, пусть замедлятся мгновенья Последние земного бытия: Да видит смерть мою, ее томленья Возлюбленная милая моя; Хоть не была б ей смерть моя утехой, Как жизнь теперь стоит одной помехой". CXCIII {32} Речь Африко едва остановилась, Как он увидел, на костер дивясь: Малейшая в нем головня светилась, Овца в огне внезапно поднялась - И часть одна с другой соединилась - И ожила, и, не воспламенясь, С блеяньем громким прямо постояла, И загорелась, и в огонь упала. CXCIV Так чудо разогнало все сомненья, И Африко не мог не зарыдать; Венера, понял он, его моленья Благоволила ласково принять, Что возносил он, полн благоговенья. Он стал ей благодарность воссылать, Увидя в чуде том знаменованье, Что кончиться должно его страданье. CXCV И так как уж почти что закатился Лик солнечный, чуть видный над землей, Все стадо он собрать поторопился И тотчас же погнал его домой. Он даже весь в лице переменился, Повеселел. Пришел под кров родной - Тут и отец, и мать его встречают, И лица их от радости сияют. CXCVI Когда же небо звезды осияли И ночь пришла, тогда они втроем Поужинали вместе, поболтали О всяких новостях, о том, о сем; К тому душа и сердце но лежали У Африко: скучал он их житьем. И вот пошел он спать уединенный, Надеждой, новой думой увлеченный. CXCVII Но прежде чем хоть бы на миг забылся Иль вспомнил бы, что есть на свете сон, Раз тысячу, скажу, поворотился В своей постели с боку на бок он. И ясно, что всем сердцем он стремился Лишь к пей, которой был так истомлен. Но все же хоть в надежде укреплялся, Меж да и нет невольно колебался. CXCVIII Все ж наконец под утро соп усталый Влюбленному неслышно взор сковал. Спал на спине он тихо, как бывало. Венерин образ тут ему предстал, А на руках - Амур, младенец малый, И луком, и стрелами угрожал. Тогда богиня - так ему приснилось - Ему такою речью провещилась; CXCIX "Я принимаю жертвоприношенье И речь, какою ты меня молил, И в полное за них вознагражденье Получишь все, чего себе просил. И будь отныне в крепком убежденье: Отказа в помощи всех наших сил Тебе не будет: я и сын с тобою; Совет мой чти; ко благу все устрою. СС Добудь себе наряд обыкновенный Для девушек, совсем как их шитье, Широкий, длинный до ног непременно. Достав себе лук, стрелы и копье, Иди простою нимфою смиренной На поиски - и ты найдешь ее. Тебя за нимфу примут, выйдет дело, Ты только с ними будь открыто, смело. CCI И как увидишь Мензолу, беседой С ней о вещах священных начинай, Божественных, - приятно проповедуй, А между тем себя не забывай. Тому, что знаешь сам, на деле следуй, И только, сын мой, сердцу помогай - Оно научит всем речам учтивым И для нее приятным и красивым. CCII И только лишь денек твой прояснится, Увидишь - и тогда откройся ей. Она, как птичка, лесом устремится От соколиных яростных когтей. Но сделай - пусть не так тебя боится: Ведь побежит, так побежит быстрей, Чем схватишь ты ее; не сомневайся; Слукавив, своего уж добивайся. CCIII Насилия но бойся: так поранит Ее мой сын, что из твоих когтей Уж не уйдет; получишь все, что манит, И в полноте, по воле ты своей. Пусть мой совет тебе законом станет - И совершишь, и овладеешь ей". Рекла - исчезла. День уж загорелся. И Африко вскочил и вмиг оделся. CCIV И понял он видение Веперы Глубоко - и возрадовался он, И этот план пленил его без меры. Тут пламень в сердце так был разожжен, Что весь пылал он, полон крепкой веры: Ведь уж теперь возьмет ее в полон. Обдумывать он начал предприятье; Все дело в том: как раздобыть бы платье? CCV И вспомнил, поразмыслив, что хранится У матери красивейший наряд - Она в него лишь изредка рядится, - И молвил он себе: "Вот был бы клад, Когда б его добыть!" Лишь отлучится Мать из дому - и будет он богат. В потайном месте так он платье спрячет, Что после взять - уж ничего не значит. CCVI И тут судьба явилась благосклонной И доброю к нему. Едва погас И бледный лик луны в лазури сонной, И звездный свет, и дня был близок час, Как Джирафоне встал и, побужденный Работой спешной, вышел вон как раз, Нимало не замедля. Вся забота, Пошла вослед старушка за ворота. CCVII Тут не был Африко ленив на дело. Увидевши, что в доме - никого, Туда, где платье, поспешил он смело И скоро без труда сыскал его. Едва задумал, как уж все поспело. Никем не зрим, скрывая торжество, Добычу из дому он снес далеко, В чужое место, и укрыл до срока. CCVIII Потом, когда домой он торопился, Для дела все казалось под рукой. А потому он в тот же день стремился За Мензолой; но, как вошел домой, Взял лук он, что за выделку ценился, Со стрелами колчан красивый свой И всякими вещами запасался. Так день прошел, другой уж начинался. CCIX {33} Уж Феба кони быстрые примчали Сменить зарю на блещущий восток; Уже вершины желтые сияли, И отблеск розовый на запад лег; Местами долы лишь в тени лежали, - Как Африко вскочил и со всех ног С колчаном, с луком из дому помчался. "Я на охоту", - матери сказался. ССХ Пошел к вчерашнему он месту, вынул Поспешно платье матери своей; И там с себя свои одежды скинул, В него переоделся поскорей; Подпоясаться стеблем не преминул, Чтоб двигаться свободней и ловчей. Ему Венера, верно, помогала В убранстве: так оно ему пристало! ССХI А спутанные волосы спадали Не слишком величавою волной, Но нитью золотой вдруг отливали И, русые, пленяли красотой. Но хоть еще недавние печали На бледном лике след являли свой, Однако оттого-то поневоле Он женственным еще казался боле. CCXII Преображенный с ловкостью такою, Он с правой стороны колчан надел, Взял в руки лук с легчайшею стрелою И на себя немного поглядел. Себе он показался не собою: Он не мужчиной - женщиной смотрел. Со стороны на эту бы картину Кто глянул - не признал бы за мужчину. CCXIII Затем свои одежды положил он Туда, откуда женские достал, И путь ко фьезоланским устремил он Горам, но шагу уж не прибавлял, И там зверей немало застрелил он, А уж потом себя и не скрывал. Но лишь па высшую вершину вышел Из трех - оттуда сильный шум услышал. CCXIV И Африко взглянул, откуда крики,- Нимф несколько увидел; впереди Бегут - стреляют; слышен вопль великий: "Стой, стой на месте! Зверя подожди!" Стоит, глядит - кабан несется дикий, В нем стрелы, как щетина, позади, И со спины кровь красная стекает. Лук Африко всей силой напрягает - CCXV И прямо в грудь он кабана стрелою Разит - и сердце та прошла насквозь, Вся толща кожи не спасла собою; Ступил он шаг - и сил уж не нашлось, Он пал, сраженный насмерть раной злою. Венере и Амуру привелось Так пожелать, чтоб Мензола глядела, Как было с кабаном лихое дело. CCXVI И нимф толпа сейчас туда сбежалась, Все думали, что Африко - своя. И Мензола со всеми оказалась; Беседой занялась своя семья. Тогда она им рассказать старалась: "Его паденье видела ведь я. Удара в жизнь я краше не видала, Чем вот она, явившись, показала". CCXVII Как сердце Африко в груди взыграло До глубины - с такою похвалой Из уст ее! И тут же горько стало: Молчать, когда она - перед тобой; Но уж одно-то твердо сердце знало: Удар любви отдался в ней самой. Хоть ничего не знай, тут ясно было: Мгновенье роковое наступило. CCXVIII Но, верно, страх сильней всего иного Перед оружьем дев его сдержал. А поосвоившись, за словом слово, В беседу нимф и он уже вступал. О всем событии судил толково, О кабане, что мертвый тут лежал, И как его нашли, и как стреляли, И как в него вдогонку попадали. CCXIX Сказала Мензола: "Будь тут Диана, Что за подарок поднесли б мы ей!" Услышать было Африко желанно, Что далеко Диана: тем вольней. Но, побеседовав еще пространно О чудном звере, меж иных затей, Вот, цель устроив, занялись стрельбою И состязались в ней между собою. ССХХ И все еще ловчились тут немало - То лук звенит, то прожужжит копье. Вот Мензола копье рукою сжала - Всех ближе в цель попало острие. Тому дивится Африко немало; Взял тотчас лук - и где копье ее, В то место и его стрела вонзилась И к цели ближе всех с ним очутилась. CCXXI Как мастерит Амур, когда захочет Кого-нибудь в другого вдруг влюбить, В тот день свой разум тонкий тоньше точит; Чтобы к концу событье торопить, Не словом - делом он его упрочит. Так и в тот день сумел он совершить, Что Африко и Мензола сумели Вдвоем стрелой попасть всех ближе к цели. ССХХII И вот уж Мензоле все больше мило, Что хвалят постоянно их двоих, И вот уже душою полюбила, И каждый миг сближает слаще их. И сладко Африко, и взоров сила Вольна - с нее не сводит он своих. Она что скажет - он уж подтверждает, Она ему все тем: же отвечает. CCXXIII Но вот они стрельбой поутомились И начали скучать своей игрой. Тогда оттуда прочь они пустились И тут же недалеко всей толпой Пришли к пещере, там остановились. Одна из нимф огонь несла с собой. И печь они кабанье мясо стали С другой дичиною, что настреляли. CCXXIV {34} Уж солнце треть дороги совершило В своем течении, когда привал Всех нимф собрал. И тень их осенила: Огромный лавр ее на них бросал. Жаркое на широком камне было Положено. Приправы заменял Хлеб из каштанов, как тогда водилось: Зерна еще для хлеба не родилось. CCXXV А пили воду с медом отварную И с травами - то было их вино - Из деревянных чаш и вкруговую; В средине жбан - из дерева равно. И круг широкий нимф толпу живую Сомкнул у камня. Было суждено, Чтоб Африко и Мензола друг с другом Сидели рядом, сомкнутые кругом. CCXXVI Пришел конец живому угощенью, Из-за стола тут нимфы поднялись И по горе, предавшись нежно пенью - Где две, где три, четыре,- разбрелись Туда, сюда, смотря по настроенью. Влюбленные и тут не разошлись: С тремя другими нимфами отлогой С холма пошли ко Фьезоле дорогой. CCXXVII Как мы сказали, Мензолу пленило Все в Африко" глубоко, торжество В стрельбе искусной, пламенная сила Сближения и речь - нежней всего, Как жизнь, она его уже любила, Без нагляденья глядя на него. Но никому и в мысль не западало, Чтоб их любовь запретная сжигала. CCXXVIII Она чистосердечно полагала, Что это нимфа из соседних гор. Мужчину не напоминал нимало Ни бледный лик его, ни томный взор. Узнай лишь то она, чего не знала, Любезной не была б, как до сих пор И как с другими,- предала б отмщеныо, Бесчестью, истязанью, поношенью. CCXXIX Не нужно говорить - уж говорилось, - Как Африко был в Мензолу влюблен. Но шел он с ней, в груди его таилось Такое пламя, был он так зажжен, Что таял, словно воск, а сердце билось. Он в созерцанье милой углублен; Прикосновенье, слово - все учтиво, И замирает в нем душа стыдливо. ССХХХ Он говорил себе: "Но что со мною? Что мне сказать себе? Что предпринять? Мое желанье только ей открою - Страшусь ее, обидев, потерять: Любовь сменится ненавистью злою, И все начнут меня, как зверя, гнать. А не решусь я нынче ей открыться - Такому случаю не воротиться. CCXXXI Когда б ушли дорогою своею Вот эти нимфы и остался б я В уединенье с Мензолой моею, Мне было б легче, больше не тая, Сказать, кто я, открыться перед нею, И вздумай побежать - уж власть моя Схватить ее умело, чтоб покинуть Меня уж не могла или отринуть. CCXXXII Но нынче уж онп, я полагаю, Ни на минуту не покинут нас; И если медлить, ввек не наверстаю Всех тех удач, что мне даны сейчас. Нет, сделать все, что в силах,- так решаю; Замедлить - потеряю все зараз". Ее схватить он весь уже рванулся, Но удержался, милой не коснулся. ССХХХIII "О, научи, о, помоги, Венера, О, дай сейчас мне благостный совет!