в жизни здесь не бывал, - признался он. - Чем я могу быть полезен вам, Автарх? - Одно твое присутствие уже полезно нам. Ты знаешь, кто мы такие, не правда ли? Во время прошлой нашей встречи ты нас узнал. - Если б мне не было знакомо ваше лицо, Автарх, я бы знал о вас раз в двадцать больше. Мне часто о вас рассказывали. Похоже, здесь ни о чем не говорят. Как вас тут взрастили и где потом видели. Как вы выглядели и что именно сказали. Не найдется ни одного повара, который не угощал бы вас пирожными. Все солдаты развлекали вас историями. Давненько я не встречал женщины, которая не целовала бы вас и не штопала бы дыры на ваших штанах. У вас была собака... - Вот это верно, - вмешался я. - У нас действительно был пес. - Да, а еще - кошка, птичка и некая тварь, которая воровала яблоки. Вы излазали здесь все стены и сигали с них вниз или раскачивались на длинной веревке. А бывало, делали вид, что прыгаете, а на самом деле прятались где-нибудь в укромном месте. Вы - это каждый мальчик, когда-либо живший здесь, и я слышал про вас истории, которые на самом деле произошли с людьми, состарившимися, когда я был еще юношей. Мне рассказывали о моих собственных поступках семидесятилетней давности. - Мы уже поняли, что лицо Автарха постоянно скрыто маской, которую лепят ему другие люди. Вне всяких сомнений, это только на пользу: не слишком возгордишься, если тебе известно, насколько ты в действительности отличаешься от предмета общего поклонения. Но мы хотели бы услышать о тебе. По словам старого Автарха, ты был его стражником в Обители Абсолюта, а теперь выясняется, что ты служишь Отцу Иниру. - Да, это так, - ответил старик. - Мне оказана такая честь, и я принес письмо от него. - Он достал маленький, слегка замусоленный конверт. - А мы - хозяин Отца Инира. Он неуклюже поклонился. - Я знаю это, Автарх. - В таком случае мы приказываем тебе сесть и передохнуть. У нас к тебе вопросы, и не дело, чтобы человек твоего возраста стоял перед нами. Когда мы были тем мальчиком, о котором все говорят, или немногим старше, ты указал нам дорогу в книгохранилище мастера Ультана. Почему ты это сделал? - Не потому, что я знал нечто неизвестное другим. И не потому, что так приказал мой хозяин - если вы это имеете в виду. Разве вы не прочитаете письмо? - Чуть позже. Сначала я хочу получить краткий и откровенный ответ. Старик, опустив голову, дернул себя за редкую бородку. Я заметил, как потянувшаяся за белыми волосками сухая кожа его лица образовала два маленьких полых конуса. - Автарх, вы думаете, я уже тогда о чем-то догадывался. Возможно, кое-кто и догадывался. Быть может, догадывался мой хозяин - не знаю. - Он поднял на меня слезящиеся глаза, взглянул из-под бровей и снова опустил взгляд. - Вы были молоды и казались многообещающим юношей, потому-то мне и хотелось, чтобы вы поняли. - Поняли - что? - Я старый человек. Как был им тогда, так и остался теперь. Вы с тех пор повзрослели. Я сужу по вашему лицу. Я же едва ли стал старше, ведь этот срок - ничто для меня. Если подсчитать только то время, что я поднимался и спускался по стремянке, все равно получится более внушительная цифра. Я хотел, чтобы вы поняли, сколько всего было до вас. Узнали о существовании тысяч и тысяч, которые жили и умерли задолго до вашего появления, и некоторые из них были лучше вас. Я имею в виду, Автарх, - по сравнению с вами прежним. Резонно было бы предположить, что все выросшие здесь, в старой Цитадели, с момента рождения проникнуты этим знанием, но я убедился в обратном. Они постоянно находятся рядом, но так и остаются в неведении. Лишь визит в книгохранилище мастера Ультана открывает глаза самым смышленым. - Так ты, значит, защитник мертвых? - Да, - кивнул старик. - Люди болтают о справедливости ко многим, но я не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о справедливом обращении с мертвыми. Мы забрали все, что у них было, и это хорошо. Чаще всего плюют на их мнение, что, по-моему, тоже неплохо. Но время от времени нам следует вспоминать, как много из того, что мы имеем, получено от них. Выходит, пока я еще здесь, мне надо бы замолвить за них словечко. А теперь, если не возражаете, Автарх, я просто положу письмо на этот забавный стол... - Рудезинд... - Да, Автарх? - Ты собираешься чистить свои картины? - Это одна из причин, почему я спешу удалиться, Автарх. Я находился в Обители Абсолюта до тех пор, пока мой хозяин... - тут он запнулся и, казалось, сглотнул, как бывает с людьми, когда они чувствуют, что, возможно, сболтнули лишнего, - пока не отправился на север. Мне нужно чистить Фехина, а я уже выбился из графика. - Рудезинд, нам известны ответы на вопросы, которые, по-твоему, мы только собираемся задать. Мы знаем, что твой хозяин из тех, кого люди называют какогенами, и по какой-то причине он с горсткой себе подобных решился навсегда связать свою судьбу с человечеством, оставшись на Урсе в качестве человеческого существа. Кумеана тоже входит в их число, хотя, возможно, ты не знал об этом. Нам даже известно, что твой хозяин был с нами в северных джунглях, где до последнего момента старался спасти моего предшественника. Мы только хотим сказать: если когда-нибудь, стоя на своей стремянке, ты увидишь юношу, проходящего мимо с поручением, направь его к мастеру Ультану. Таков наш приказ. Когда старик ушел, я вскрыл конверт. Внутри оказался небольшой листок бумаги, исписанный мелким почерком, будто на его поверхности расплющили множество крошечных паучков. "Покорнейший слуга Инир приветствует нареченного Урса, Господина Нессуса и Обители Абсолюта, Главу Расы, Злато Народа, Вестника Неба, Гелиоса, Гипериона, Сурью, Савитара и Автарха! Я спешу, чтобы присоединиться к вам через два дня. Прошло более суток, прежде чем я узнал о случившемся. Моим основным информатором служила женщина по имени Агия, которая, судя по ее же словам, способствовала вашему освобождению. Она сообщила мне кое-что и о ваших с ней прежних отношениях, ибо, как вам известно, у меня достаточно средств для получения информации. От нее вы узнаете, что экзультант Водалус погиб от ее руки. Любовница Водалуса, шатлена Теа, первой пыталась подчинить себе его клевретов, оказавшихся в то время рядом; но поскольку она ни в коей мере не годится пароль их лидера и тем более не способна контролировать тех, кто остался на юге, я сумел найти ей замену в лице упомянутой Агт. Исходя из милосердия, некогда проявленного вами по отношению к этой женщине, полагаю, мой поступок найдет у вас понимание. Конечно, желательно поддержать существование движения, которое в прошлом принесло нам немного пользы, и, пока целы зеркала нашего гостя Гефора, оно обеспечит этим людям достойное руководство. Возможно, вы вслед за мной сочтете тот корабль, что я вызвал на помощь моему господину, нынешнему Автарху, неподходящим; но ничего более приемлемого я раздобыть не смог. В своем путешествии на юг я был вынужден воспользоваться иным, гораздо менее скоростным средством передвижения. Не исключено, что скоро наступит время, когда мои кузены будут готовы примкнуть не только к человечеству, но и к нам; пока же Урс считают менее значительным, чем многие колонизированные миры, а нас самих - наравне с асцианами, то есть ксанфодермами и остальными. Вероятно, вы уже получили более свежую и точную информацию, чем моя. На случай, если такими сведениями вы еще не располагаете, сообщаю: война идет с переменным успехом. Все попытки противника обойти нас с флангов провалились, а на южном направлении он понес столь серьезные потери, что мы вправе говорить о его полном разгроме. Знаю, гибель множества несчастных рабов Эребуса не обрадует вас, но наши армии хотя бы получили передышку. Такая пауза крайне необходима. Среди паралианов ведется антиправительственная агитация, которую следует пресечь в корне. Тарентины, ваши антристионы и городские легионы - три войсковые группировки, принявшие на себя главный удар, пострадали едва ли не так же сильно, как противник. Среди них есть когорты, которые не могут собрать под свои знамена даже сотню боеспособных солдат. Нет нужды докладывать вам, что нам срочно требуется дополнительно приобрести стрелковое оружие, и особенно - артиллерию, если удастся уговорить моих кузенов расстаться с пушками по приемлемой цене. Тем временем следует сделать все возможное, чтобы собрать свежие силы и подготовить новобранцев к весенней кампании. Самая острая необходимость ныне ощущается в легких соединениях, способных вести бой. Однако если в будущем году асциане устроят новый прорыв, возникнет нужда в сотнях тысяч пикенеров и пиланиев, хотя бы часть из которых не мешает поставить в строй уже теперь. Любые новости о вторжении Абайи будут более свежими, чем мои, ибо я ничего об этом не знаю с тех пор, как уехал с фронта. Полагаю, Гормисдас направился на юг, но Олагуер в состоянии предоставить вам нужные сведения. Со скоропалительным почтением, ИНИР". 36. О ФАЛЬШИВОМ ЗОЛОТЕ И ГОРЕНИИ Мне осталось поведать совсем немного. Я знал, что через несколько дней мне придется оставить город, поэтому надеялся завершить свои дела как можно быстрее. В гильдии я не имел достаточно надежных друзей, кроме мастера Палаэмона, но от него было мало проку в том предприятии, которое я задумал. Вот почему я вызвал к себе Роша, полагая, что он не сможет долго лгать мне в глаза. (Я ожидал увидеть человека старше моих лет, но тот рыжеволосый подмастерье, что явился на мой зов, казался почти мальчишкой. Когда он ушел, я принялся разглядывать себя в зеркале, чего прежде никогда не делал.) Рош сказал, что он и еще несколько человек, с которыми я состоял в более или менее дружеских отношениях, выступали против моей казни, тогда как большинство членов гильдии упорствовали в этом решении; и я поверил ему. Еще он довольно легко признался, что предложил искалечить и отправить меня в изгнание, хотя, по его словам, он внес такое предложение, поскольку не видел иного способа спасти мне жизнь. Думаю, он ожидал какого-нибудь наказания. Его обычно румяные щеки и красный лоб побледнели настолько, что веснушки выступили на лице, точно пятна краски. Однако голос его оставался ровным, и он не сказал ничего, что могло бы быть истолковано как попытка оправдаться, свалив вину на других. Конечно, я и впрямь намеревался наказать его, а заодно и остальных членов гильдии. Нет, я не затаил на них злобу, просто считал, что, посидев некоторое время в темнице под башней, они станут более восприимчивы к принципу справедливости, о котором говорил мастер Палаэмон. К тому же так я наверняка получил бы гарантию, что закон о запрещении пыток, который я намеревался издать, будет претворен в жизнь. Те, кто проведет несколько месяцев в страхе испытать это искусство на собственной шкуре, едва ли станут возражать против его упразднения. Тем не менее я ничего не сказал об этом Рошу, лишь попросив принести к вечеру наряд подмастерья, а на следующее утро быть готовым вместе с Дроттом и Эатой оказать мне требуемое содействие. Он вернулся сразу после вечерни. Мне доставило неописуемое удовольствие стащить с себя жесткий костюм и снова облачиться в черную как сажа одежду подмастерья. Ночью под этим мрачным покровом мне было легче всего остаться незамеченным, и, выскользнув из своих апартаментов через одну из потайных дверей, я будто тень двигался от башни к башне, пока не добрался до обрушившегося участка стены. День был теплым; однако ночью похолодало, и некрополь заволокло туманом, как в тот раз, когда я, выступив из-за монумента, спас жизнь Водалусу. Мавзолей, где я играл в детстве, ничуть не изменился, заклинившая дверь была приоткрыта на одну четверть. Я принес с собой свечу и зажег ее, ступив внутрь. Медные мемориальные доски, которые я некогда начищал до блеска, покрылись зеленым налетом, повсюду лежали опавшие листья. Сквозь маленькое забранное железными прутьями оконце протянулась тонкая ветвь растущего рядом дерева. Здесь лежи. Кто ни придет, Стань прозрачен, будто лед; Взгляд чужой - да не падет На тебя. Здесь лежи, не уходи, Избегай чужой руки, Пусть дивятся чужаки, Но не я. Камень был меньше и не таким тяжелым, как мне казалось. Монета под ним потускнела от сырости. Вновь положив ее себе на ладонь, я немедленно оживил в памяти того дрожащего мальчика, каким был я сам, когда сквозь густой туман возвращался к пролому в стене. А теперь я попрошу вас, терпеливо сносивших мои многочисленные отступления и отклонения от темы, простить меня еще раз, последний. Несколько дней назад (иначе говоря, гораздо позднее фактического завершения событий, о которых я собирался рассказать) мне сообщили, что сюда, в Обитель Абсолюта, забрел один странник, назвавшийся моим должником и категорически отвергший предложение передать деньги через посредника. Я смекнул, что мне предстоит увидеться с кем-то из прежних знакомых, и велел камергеру впустить гостя в мои покои. Это был доктор Талос. Похоже, у него завелись деньги, и по случаю приема он облачился в плащ из красного бархата и напялил шапочку из того же материала. Лицо его по-прежнему походило на мордочку чучела лисы; однако теперь казалось, что временами морда оживает, будто кто-то или что-то проглядывает сквозь стеклянные глаза. - Вы высоко вознеслись, - сказал он, отвешивая такой низкий поклон, что кисть на его шапочке коснулась ковра. - Если припомните, я неизменно утверждал, что так и будет. Честность, прямоту и ум не подавишь. - Мы оба знаем, что подавить их ничего не стоит, - ответил я. - И этим ежедневно занималась моя старая гильдия. Но мы рады снова видеть тебя, даже если ты явился как эмиссар своего господина. Одно мгновение доктор казался озадаченным. - Ах, так вы имеете в виду Балдандерса! Нет, боюсь, он отказался от моих услуг. После сражения. После того, как нырнул в озеро. - Значит, по-твоему, он выжил? - О, я совершенно уверен в этом. Вы не знали его так хорошо, как я, Северьян. Он без труда продержался бы с поразительной легкостью! Он имел завидные умственные способности. В своем роде он был непревзойденным гением: видел все насквозь. Сочетал в себе объективность ученого с самопогруженностью мистика. - Хочешь сказать, он производил эксперименты на самом себе? - переспросил я. - О нет, вовсе нет! Он вывернул все наизнанку. Другие экспериментируют на себе для того, чтобы вывести некое правило, применимое к окружающему миру. Балдандерс же ставил опыты над миром, а полученные результаты прилагал, так сказать, к себе. Говорят... - тут он нервно огляделся, проверяя, не подслушивает ли нас кто-нибудь, - говорят, что я - монстр. Так оно и есть. Но к Балдандерсу это относится в еще большей степени. В каком-то смысле он был мне отцом, однако себя он создал собственноручно. По закону природы и того, что стоит над природой, каждое создание должно иметь своего создателя. Но Балдандерс был собственным творением; он лично руководил своими поступками, отрезав себя от нити, соединяющей нас, остальных, с Предвечным. Однако я отвлекся от цели моего визита. - На поясе доктора висел кошель из ярко-красной кожи; он распустил ремешки и начал копаться внутри. Я услышал звон металла. - Ты теперь носишь с собой деньги? - спросил я. - Прежде ты все отдавал ему. Он понизил голос до еле слышного шепота: - А как бы вы поступили в моем нынешнем положении? Теперь я оставляю монеты, небольшие кучки из аэсов и орихальков, у воды. - Потом он заговорил чуть громче: - Никакого вреда от этого нет, зато напоминает мне о славных денечках. Однако я человек чести, убедитесь сами! Он всегда требовал от меня честности. Он тоже был по-своему честным. Во всяком случае, помните ли вы утро перед тем, как мы вышли за ворота? Я делил поровну выручку, собранную накануне вечером, а затем нас прервали. Осталась одна причитавшаяся вам монета. Я отложил ее, намереваясь отдать вам позднее, да позабыл, а потом, когда вы пришли в замок... - Он искоса взглянул на меня. - Но, как известно, уговор дороже денег. Вот она. Монета была в точности такой же, что я извлек из-под камня. - Теперь вы понимаете, почему я не мог отдать ее вашему человеку? Уверен, он счел бы меня сумасшедшим. Я щелчком подбросил монету и поймал ее на лету. На ощупь она казалась слегка замасленной. - По правде говоря, доктор, мы не понимаем. - Да потому, что она фальшивая. Я же предупреждал вас тем утром. Хорош бы я был, если б сказал, что пришел расплатиться с Автархом, а потом сунул бы этому парню фальшивую монету. Они трепещут перед вами и непременно выпотрошили бы меня в поисках настоящей! А верно ли, что у вас есть вещество, которое взрывается в течение нескольких дней, и потому вы можете медленно разрывать людей на куски? Тем временем я сравнил две монеты; они имели одинаковый латунный блеск и, похоже, были отчеканены по одному шаблону. Однако, как я уже упоминал, эта краткая беседа состоялась намного позже настоящей концовки моего повествования. Я вернулся в свои апартаменты во Флаговой Башне тем же путем, каким ушел, и, сняв промокший плащ, повесил его сушиться. Мастер Гурло любил повторять, что отказ носить рубашку - самое неприятное условие членства в нашей гильдии. В этом пусть ироничном высказывании имелась доля истины. Я, бродивший по горам с обнаженной грудью, порядком изнежился за те несколько дней, которые провел в теплом облачении автарха, и теперь дрожал от холода в туманную осеннюю ночь. Во всех комнатах были устроены камины, и в каждом лежала охапка дров, таких сухих и старых, что, вздумай я поворошить их на железной подставке, они наверняка рассыпались бы в прах. С такими каминами я никогда не имел дела, но сейчас решил затопить один из них, чтобы согреться, а принесенную Рошем одежду развесил для просушки на спинке стула. Однако, поискав спички, я обнаружил, что в спешке оставил их вместе со свечой в мавзолее. Смутно догадываясь, что автарх, занимавший эти комнаты до меня (правитель, чье имя хранилось далеко за пределами моей памяти), наверняка держал под рукой какое-нибудь средство для разведения огня в своих многочисленных каминах, я принялся рыться в ящиках шкафов. В основном они были забиты бумагами, которые так заинтересовали меня накануне; но теперь я не тратил время на их изучение, как при первоначальном осмотре комнат, а заглядывал на самое дно ящиков в поисках огнива, кремня или трута. Ничего похожего мне не подвернулось. Зато в большом ящике самого крупного шкафа под шкатулкой с писчими перьями я нашел маленький пистолет. Мне и раньше доводилось видеть такое оружие. Впервые - когда Водалус дал мне ту фальшивую монету, которую я только что достал из тайника. Но прежде я ни разу не сжимал его в собственных пальцах. Оказалось, наблюдать со стороны и держать самому - ощущения совершенно разного порядка. Однажды, по дороге на север, в Тракс, мы с Доркас повстречали караван лудильщиков и мелких торговцев. У нас еще оставалась большая часть денег, которые передал нам доктор Талос, когда мы встретили его в лесу к северу от Обители Абсолюта. Однако мы не знали, насколько их хватит и далеко ли нам еще ехать. Поэтому я наравне с попутчиками занимался своим ремеслом, осведомляясь в каждом городишке, не найдется ли там преступник, приговоренный к пыткам или отсечению головы. Бродяги довольно быстро свыклись с нашим присутствием, и хотя некоторые приписывали нам более или менее высокий общественный статус - ведь я работал только на законные власти, - другие, напротив, общались с нами как с поборниками тирании, то есть с напускным презрением. Как-то вечером один более дружелюбно настроенный точильщик, который оказал нам несколько пустячных услуг, вызвался заострить мой "Терминус Эст". Я сказал, что всегда поддерживаю меч в рабочем состоянии, и предложил ему проверить лезвие на ощупь. Слегка порезав палец (как я и предполагал), он проникся к мечу особой симпатией, принялся восхищаться не только самим клинком, но и мягкими ножнами, резной гардой и так далее. Засыпав меня бесчисленными вопросами об устройстве меча, его истории и способах применения, он в конце концов попросил разрешения подержать его в руках. Я предупредил собеседника о внушительном весе клинка и об опасности повредить острое лезвие о твердую поверхность, после чего передал ему "Терминус Эст". Он улыбнулся и крепко сжал рукоять, следуя моим наставлениям, но, начав поднимать это длинное сияющее орудие смерти, вдруг побледнел, руки его задрожали, и я вырвал него меч, иначе он просто уронил бы его. После он лишь твердил одну и ту же фразу: "Я часто правил солдатские мечи". Теперь мне стало ясно, что именно пережил тот бедняга. Я положил пистолет на стол так поспешно, что чуть не выронил его. Потом принялся вышагивать вокруг стола, будто на нем свернулась ядовитая змея, приготовившаяся к броску. Пистолет был меньше моей ладони и так искусно сработан, что мог бы сойти за ювелирное изделие; каждая его черточка говорила, что своим происхождением он обязан мастеру не с ближних звезд. Серебряная отделка не пожелтела от времени и выглядела так, словно только что вышла из-под рук полировщика. Узоры, похоже, складывались в какие-то (письмена неизвестной принадлежности; но, поскольку мои глаза слишком привыкли к сочетанию прямых и кривых линий, эти знаки порой казались не более чем сложным мерцающим отражением, если бы не то, что отражалось нечто несуществующее. Рукоятка была инкрустирована странными черными камнями, похожими на турмалин, но ярче. Через некоторое время я заметил, что самый маленький из них будто гаснет под косым взглядом, но если не смотреть на него прямо, он переливался, как бриллиант, испуская четыре ослепительных луча. Вглядевшись, я понял, что то был вовсе не драгоценный камень, а крошечная линза, сквозь которую пробивался некий внутренний свет. Значит, по прошествии стольких столетий пистолет сохранил свой заряд. Пусть это звучит нелогично, но последнее открытие успокоило меня. Всякое оружие таит в себе две опасности для владельца: оно может случайно поранить хозяина либо подвести его в ответственный момент. Первая опасность оставалась в силе, но стоило мне увидеть ту яркую световую точку, я полностью исключил вторую. Под стволом имелся предохранитель, которым, вероятно, контролировалась мощность выстрела. Сначала я подумал, что прежний владелец, кем бы он ни был, скорее всего поставил регулятор на максимум и мне лишь требуется сдвинуть его в противоположном направлении, чтобы провести эксперимент с минимальным для себя риском. Но мое предположение не оправдалось - предохранитель стоял в центральном положении. Наконец я решил, что пистолет будет представлять наименьшую опасность, если передвинуть регулятор как можно дальше вперед. Я так и сделал, потом прицелился в камин и нажал на спусковой крючок. В мире нет ничего страшнее, чем звук выстрела. Будто сама материя издает пронзительный крик. На этот раз он был не слишком оглушительным, но пугающим, как отдаленные раскаты грома. Всего на миг - столь краткий, что я едва уверовал в его реальность, - между дулом пистолета и горкой поленьев сверкнул фиолетовый луч. Затем он погас, но дрова уже занялись ярким пламенем, а от задней стены камина отвалился кусок искореженного металла, издав лязг, напоминающий звон треснувшего колокола. На плиту перед очагом пролился серебряный ручеек, подпалив ковер и напустив вокруг тошнотворного дыма. Я убрал пистолет в ташку, прилагавшуюся к моему новому костюму подмастерья. 37. СНОВА ЧЕРЕЗ РЕКУ Рош, Дротт и Эата явились ко мне еще до рассвета. Дротт был старшим из нас, но его лицо и сверкающие глаза делали его моложе Роша. Он казался воплощением силы и выносливости, хоть я и не мог не заметить, что перерос его на два пальца. Наверняка я был выше его уже в ту пору, когда покинул Цитадель, но сам не осознавал этого. Эата по-прежнему рыл ниже всех и даже еще не стал подмастерьем - ведь в конце концов я отсутствовал всего одно лето. Он выглядел немного озадаченным, когда здоровался со мной, и, по-моему, с трудом представлял меня в роли Автарха, тем более что после разлуки я вновь предстал перед ним в гильдийском наряде. Я сказал Рошу, что все трое должны прихватить с собой оружие; он и Дротт взяли мечи, внешне похожие на "Терминус Эст" (но несравненно хуже качеством), а Эата тащил дубинку вроде тех, что я видел на наших празднествах в День Возложения Масок. Не повидай я сражения на севере, я бы посчитал, что они вооружены достаточно хорошо; теперь же не только Эата, но и вся троица походила на детей, нагруженных палками и сосновыми шишками и готовых от души наиграться в войну. В последний раз мы выбрались через пролом в стене и зашагали по вымощенной костьми тропинке, которая вилась между кипарисами и надгробиями. На розовых кустах смерти еще виднелись те поздние цветы, что я стеснялся срывать для Теклы. И тут я подумал о Морвенне, единственной женщине, чью жизнь я забрал, и о ее противнице Эвсебии. Когда мы, миновав ворота некрополя, ступили на грязные улицы города, мои спутники развеселились. Похоже, до сих пор они подсознательно боялись, что попадутся на глаза мастеру Гурло и будут как-нибудь наказаны за повиновение Автарху. - Надеюсь, мы не собираемся плавать, - сказал Дротт. - Эти колуны нас утопят. Рош довольно хихикнул. - Эата на своем не потонет. - Мы направляемся далеко на север. Без лодки не обойтись, но, думаю, мы сможем нанять кого-нибудь, если пройдемся по набережной. - Если кто-нибудь пожелает наняться. И если нас не арестуют по дороге. Вы же знаете, Автарх... - Северьян, - напомнил я ему. - Пока я в этой одежде. - Северьян, эти штуковины нам положено носить лишь на плаху, и придется долго убеждать пелтастов, что работенка требует сразу троих. Они поймут, кто вы такой? Я не... На этот раз его перебил Эата, указавший в сторону реки. - Смотрите, там лодка! Рош заорал, все трое замахали руками, а я достал один из хризосов, позаимствованных у кастеляна, и повернул его так, чтобы он засверкал на солнце, которое только показалось над башнями у нас за спиной. Мужчина на румпеле помахал нам в ответ шапкой, и какой-то стройный юноша вскочил на ноги, чтобы заняться намокшими парусами и повернуть судно на другой галс. То был двухмачтовый люгер с узким бимсом и низкими бортами - идеальное судно для транспортировки контрабандных товаров мимо патрульных катеров, неожиданно поступивших под мое начало. У седовласого рулевого была весьма зловещая внешность, а стройный "юноша" оказался девушкой с веселыми глазами, то и дело бросавшей на нас косые взгляды. - Эге, кажись, мы весело проведем денек, - сказал рулевой при виде наших нарядов. - А я-то думал, вы в трауре, ей-богу, пока не подошел поближе. Шпики? Для меня это в диковинку. - Угадал, - подтвердил я, ступая на борт. Признаться, я испытал смехотворное удовольствие, обнаружив, что не утратил навыки, приобретенные на "Самру", и легко удерживаю равновесие на шаткой палубе, тогда как Дротт и Рош судорожно схватились за шкоты, когда люгер прогнулся под нашим весом. - Не возражаешь, если я гляну на желтого паренька? Хочу убедиться в его добром здравии. Только поздоровкаюсь и сразу верну домой. Я бросил ему монету, а тот поскреб ее ногтем, попробовал на зуб и наконец вернул мне, проводив почтительным взглядом. - Твоя лодка может понадобиться нам на весь день, - предупредил я. - За желтого паренька - хоть на всю ночь в придачу. Нам обоим не помешает компания, как сказал гробовщик призраку. Тут на реке затемно творились странные делишки. Может, поэтому вы, оптиматы, решили с утра пораньше прогуляться по воде? - Отчаливай, - велел я. - При желании можешь рассказать об этих странных делах по дороге. Хотя рулевой сам завел разговор, он, казалось, не спешил вдаваться в подробности - возможно, просто потому, что ему было трудно подобрать слова, чтобы выразить свои чувства и описать все виденное и слышанное. Дул легкий западный ветер, и люгер с туго натянутыми парусами играючи продвигался вверх по течению. Справившись с основной работой, смуглая девушка уселась на носу лодки и стала обмениваться взглядами с Эатой. (Наверное, из-за грязных штанов и рубахи она приняла его за нашего наемного слугу.) Рулевой, назвавшийся ее дядей, во время разговора постоянно следил за румпелем, чтобы люгер не упустил попутный ветер. - Расскажу вам то, что видел собственными глазами, как обещал плотник, закрыв ставень, - начал он. - Мы были в восьми-девяти лигах к северу от того места, где вы окликнули нас. Везли моллюсков, а с ними, сами знаете, не зазеваешься, особливо когда днем обещают теплынь. Обычно мы спускаемся вниз по реке и скупаем их у ныряльщиков, потом шпарим вверх, да побыстрее, пока эти твари не испортились. Если протухнут - пиши пропало, ну а загонишь свежими - возьмешь вдвойне, а то и втройне. На реке я провел больше ночей, чем где бы то ни было. Она, считай, моя спальня, а эта лодка - колыбель, хоть я и редко отправляюсь на боковую до утра. Но прошлой ночью... мне иногда казалось, будто и не Гьолл это вовсе, а какая-то другая река, та, что течет прямо в небо или где-нибудь под землей. Сомневаюсь, чтоб вы заметили, если только не загуляли допоздна, но вчера была тихая ночь с редкими порывами ветра. Дунет слегонца, как человек ругнется, и замрет, а потом - опять. А еще - туман, густой, точно вата. Он висел над водой, как обычно, то бишь между ним и рекой оставалось столько чистого пространства, чтобы прокатить винный бочонок. Большую часть времени мы не видели огней на обоих берегах, сплошной туман, куда ни глянь! Раньше я трубил в рог для тех, кто не видит наших огней, но в прошлом году уронил его за борт. А рог-то был медный, вот он и пошел на дно, с концами! Потому прошлой ночью я кричал во весь голос, стоило мне почуять рядом другую лодку или что еще. Ну так вот, примерно через стражу после того, как опустился туман, я сказал Макселлиндис, чтоб шла спать. Оба паруса были подняты, и при каждом порыве ветра мы чуть продвигались вверх по реке, а потом я снова выбрасывал якорь. Вам, оптиматы, наверное, невдомек, но таков уж речной закон: те, кто идет вверх по течению, держатся берегов, а идущим вниз открыта середина. Мы шли вверх и должны были прижиматься к восточному берегу, но кто там разберет в таком тумане. Затем слышу - гребут. Всмотрелся в туман - никаких огней, тут я и закричал, чтоб они сменили курс. Потом перегнулся через планшир и поднес ухо ближе к воде, для лучшей слышимости. Туман вроде бы всасывает шумы, но хочешь слышать все лучше некуда, опусти голову под туман - звуки-то разносятся над самой водой. В общем, сделал я именно так, и, похоже, на нас двигалась здоровая махина. Если имеешь дело с хорошей командой, на слух число весел не сосчитать - больно слаженно работают гребцы. Но большой корабль на быстром ходу шумно рассекает носом воду. Этот был большим. Я поднялся на рубку, пытаясь разглядеть его, но так и не заметил огней, хотя точно знал, что он где-то рядом. А когда спускался, наконец увидел его: четырехмачтовый галеас с четырьмя рядами весел и без опознавательных огней быстро шел по фарватеру в опасной близи от моей посудины. Ну, думаю, молитесь там, внизу, оно летит, как сказал бык, сорвавшийся со снастей. Конечно, я лишь мельком видел тот корабль, прежде чем он снова пропал в тумане, но я еще долго слышал его. У меня не проходило странное чувство, и я вопил, почти не переставая, хоть поблизости и не было других судов. Кажется, мы проплыли еще пол-лиги или чуть меньше, и тогда я услышал чей-то вопль. Но то был не ответный окрик, а будто кто-то продолжил мой. Я кричал снова и снова и слышал то же самое. Я узнал этот голос, он принадлежал Трасону, такому же хозяину лодки, как и я. "Это ты?" - позвал он, а я откликнулся и спросил, все ли с ним в порядке. И тут он как крикнет: "Швартуйся!" Я, понятно, ответил, что не могу: мол, везу моллюсков и, пусть ночь прохладная, хочу продать их как можно раньше. А он опять: "Швартуйся! Скорее швартуйся и ступай на берег". Ну, я ему в ответ: "А ты чего ждешь?" И тут он как раз появился из тумана. Лодка была перегружена сверх всякой меры - пандурами, я бы сказал, но все пандуры, которых мне доводилось видеть, имели смуглые лица, почти как у меня, а эти казались бледными, точно туман. У них были скорпионы и вулги - я видел их кончики, торчащие над гребешками шлемов. Я перебил рассказчика, спросив, не обратил ли он внимание на истощенный вид солдат и их неестественно большие глаза. Он покачал головой, усмехнувшись уголком рта. - То были крупные мужчины, крупнее тебя, меня и любого на этой лодке, на голову выше Трасона. Но пропали из виду так же быстро, как и галеас. Других кораблей я больше не встречал до тех пор, пока не рассеялся туман. Однако... - Ты видел кое-что еще. Или слышал. Он кивнул. - Я подумал, может, потому-то ты и явился сюда со своими людьми. Да, я видел и слышал всякие странности. Тут, на реке, я насмотрелся такого, чего никогда прежде не встречал. Макселлиндис, проснувшись и выслушав меня, сказала, что это были морские коровы. Дескать, они кажутся бледными при лунном свете и могут сойти за людей, особенно издалека. Но я немало повидал их с детства и ни разу не путал этих тварей с людьми. Еще я слышал женские голоса, не громкие, но внушительные. И не только женские. Я не мог разобрать, что они говорили, но уловил интонацию. Знаете, как бывает, когда звуки разносятся по воде? Они вроде бы говорили: "так, мол, и так". А потом другой, более низкий голос, но, по-моему, не мужской... так вот этот низкий голос, похоже, отвечал: "Ступайте и сделайте то да се". Женские голоса я слышал трижды, а низкий - дважды. Вы не поверите, оптиматы, но порой казалось, будто голоса доносятся прямо из реки. Тут рулевой замолчал и уставился на ненюфары за бортом. Мы порядком продвинулись вверх по реке, оставив позади участок Гьолла напротив Цитадели, но и здесь ненюфары росли сплошным ковром, плотнее, чем дикие цветы на любом из лугов по его сторону рая. Отсюда открывался общий вид на Цитадель, которая благодаря своим размерам казалась сверкающей птичьей стаей, зависшей над холмом. Тысячи металлических башен, повинуясь краткому приказу, были готовы разом взмыть в небо. Под ними раскинул свою бело-зеленую вышивку некрополь. Знаю, о "нездоровом" росте травы и деревьев в подобных местах принято говорить с легким отвращением, но лично я ничего нездорового в них не замечал. Люди и растения умирают, чтобы дать жизнь друг другу; не напрасна смерть даже того невежественного и невинного бедняги, которого я некогда зарубил его собственным топором. Говорят, вся наша листва поблекла, и это, несомненно, так. Когда явится Новое Солнце, его невеста, Новый Урс, восславит его листьями, подобными изумрудам. Но по сей день, день старого солнца и старого Урса, я не видел зелени более густой, чем на огромных соснах в некрополе, когда ветер шевелит их могучие ветви. Они черпают свою силу в поколениях почивших людей, и мачты кораблей, сработанные из множества деревьев, не так высоки, как сосны некрополя. Кровавое Поле расположено далеко от реки. По дороге туда наша четверка притягивала к себе странные взгляды, однако никто не посмел остановить нас. Харчевня Утраченной Любви, которая всегда казалась мне самым непостоянным из всех сооружений, созданных человеческими руками, по-прежнему стояла на месте, как в тот день, когда мы заглянули туда с Агией и Доркас. Теперь при виде нас толстяк-хозяин чуть не упал в обморок. Я велел ему позвать официанта по имени Оуэн. Когда в тот памятный день он принес для нас поднос с угощением, я даже толком не разглядел его. На сей раз я постарался наверстать упущенное. Это был лысеющий мужчина ростом с Дротта, худой и какой-то зажатый на вид. В очертаниях его темно-синих глаз и рисунке губ присутствовала некая утонченность, которую я сразу признал. - Ты знаешь, кто мы такие? - спросил я его. Он медленно покачал головой. - Разве тебе никогда не приходилось обслуживать палача? - Однажды нынешней весной, сьер, - ответил он. - И я знаю, эти двое в черном - палачи. Но ты не палач, сьер, несмотря на одежду. Я пропустил его слова мимо ушей. - Ты никогда прежде не видел меня? - Нет, сьер. - Что ж, может, и не видел. (Как странно осознавать, что ты так сильно изменился.) Оуэн, поскольку ты не знаешь меня, наверное, не помешает, если я узнаю о тебе. Скажи, где ты родился, кем были твои родители и как ты получил место официанта в этой харчевне? - Мой отец держал лавку, сьер. Мы жили в Олдгейте, на западном берегу. Когда мне было десять или около того, он отослал меня на постоялый двор прислуживать господам. С тех пор я сменил несколько мест. - Итак, твой отец был лавочником. А мать? Лицо Оуэна сохраняло присущее официантам подобострастное выражение, но в глазах появилась растерянность. - Я не знал ее, сьер. Ее звали Кае, но она умерла, когда я был слишком мал. По словам отца, она погибла при родах. - Но ты знаешь, как она выглядела? Он кивнул. - У отца был медальон с ее портретом. Когда мне было лет двадцать, я зашел навестить отца и узнал, что он заложил эту вещь. В то время я кое-что заработал, оказывая разные услуги оптиматам - относил записки для их дам, сторожил у дверей и так далее. Поэтому я отправился к ростовщику, выплатил залог и забрал медальон. Он и теперь со мной, сьер. В таком заведении, как наше, где постоянно крутится пришлый народ, лучше хранить ценности при себе. Он сунул руку под рубашку и извлек медальон, украшенный перегородчатой эмалью. Внутри находились два портрета Доркас, изображенной анфас и в профиль, - Доркас едва ли моложе той, что я знал прежде. - Ты говоришь, что начал работать уже в десятилетнем возрасте, Оуэн. Но ты умеешь читать и писать. - Немного, сьер. - Он выглядел смущенным. - Я часто спрашивал у разных людей, что означает та или иная надпись, а память у меня неплохая. - Ты кое-что написал, когда нынешней весной сюда приходил палач, - сказал я. - Помнишь, что именно? Оуэн испуганно затряс головой. - Я всего лишь черкнул записку, чтобы предостеречь ту девушку. - Зато я помню. В ней говорилось: "Эта женщина была здесь раньше. Не верь ей. Трудо сказал, этот человек - палач. Мама, ты пришла!" Оуэн спрятал медальон под рубашку. - Просто она была очень похожа на нее, сьер. В молодости я мечтал когда-нибудь найти такую женщину. Знаешь, твердил себе, что я лучше, чем мой отец, а ведь он в конце концов нашел. Мне так и не удалось ее встретить, и теперь я уже не так уверен, что я лучше своего отца. - В то время ты не знал, как выглядит наряд палача, - сказал я. - Но это знал твой друг Трудо, местный конюх. Он вообще был гораздо лучше осведомлен о палачах, чем ты, потому и убежал. - Да, сьер. Услышав, что о нем спрашивает палач, он бежал без оглядки. - Но ты знал о невиновности той девушки и хотел уберечь ее от палача и другой женщины. Возможно, ты не ошибся в них обоих. - Как скажешь, сьер. - А знаешь ли ты, Оуэн, что ты немного похож на нее? Толстый харчевник более или менее открыто прислушивался к нашему разговору. На этом месте он радостно закудахтал. - Скорее он похож на тебя! Боюсь, я выдал свое изумление, когда, повернувшись, уставился на него. - Я не хотел оскорбить тебя, сьер, но это правда. Он чуть постарше, но, когда вы разговаривали, я наблюдал за вашими лицами со стороны. Просто поразительное сходство! Я еще раз внимательно посмотрел на Оуэна. Его волосы и глаза были не такими темными, как у меня, но если бы не эта разница в цвете, его лицо вполне могло сойти за мое собственное. - Ты сказал, что так и не смог найти женщину вроде Доркас... то есть ту, чей образ хранится в твоем медальоне. Но я все же думаю, ты повстречал какую-то женщину. Я никак не мог встретиться с ним взглядом. - Даже несколько, сьер. - И стал отцом ее ребенка. - Нет, сьер! - Он испугался. - Нет, сьер, никогда. - Очень интересно. У тебя когда-нибудь бывали конфликты с законом? - Неоднократно, сьер. - Что ж, кричать, конечно, незачем, но все же говори погромче. И при этом смотри мне в глаза. Женщина, которую ты любил, или та, что, возможно, любила тебя... темноволосая женщина, ее однажды арестовали, так? - Было дело, сьер, - признался он. - Да, ее звали Катарина. Мне говорили, что это старомодное имя. - Он запнулся и пожал плечами. - Как ты верно отметил, сьер, мы нажили неприятности. Она сбежала из какого-то Ордена Мониалов. Закон настиг ее, и мы больше никогда не виделись. Он не хотел идти с нами, но мы все же взяли его с собой, отправляясь назад к люгеру. Когда я ночью поднимался по реке на "Самру", граница между живым и мертвым городом походила на пограничную черту между темной кривой мира и куполом звездного небосвода. Теперь, при ярком дневном свете, эта линия стерлась. Вдоль берегов тянулись ряды полуразрушенных строений, но то были жилища беднейших горожан или просто заброшенные остовы зданий - я не мог определить, пока не заметил веревку, на которой трепыхались три тряпки. - У нас в гильдии идеализируется нищета, - сказал я Дротту, пока мы стояли, опершись на планшир. - Но этим людям не нужен идеал. Они уже достигли его. - А мне так кажется, что как раз его им и не хватает, - ответил он. Он ошибался. Там был Предвечный, некто выше иеродулов и тех, кому они служили. Даже здесь, на реке, я чувствовал его присутствие, как чувствуешь присутствие хозяина большого дома, пусть он даже спрятался в потайной комнате на другом этаже. Когда мы сошли на берег, меня не покидало чувство, что, ступи я сквозь любой дверной проем, я непременно спугну некую сияющую фигуру; а повелитель всех подобных фигур пребывал повсюду, оставаясь невидимым лишь потому, что был слишком велик, чтобы окинуть его взглядом. Мы нашли мужскую сандалию, ношеную, но не старую, валявшуюся в траве на одной из улиц. - Мне говорили, что здесь бродят грабители, - заметил я. - Это одна из причин, почему я попросил вас пойти со мной. Если бы дело касалось только меня, я бы справился в одиночку. Рош кивнул и вытащил свой меч, но Дротт произнес: - Здесь никого нет. Ты стал не в пример мудрее нас, Северьян, и все же я полагаю, ты слишком привык к вещам, которые пугают обыкновенных людей. Я спросил, что он имеет в виду. - Ты понял, о чем пытался рассказать тот лодочник. Об этом ясно говорило выражение твоего лица. Ты тоже оробел или, по крайней мере, встревожился, но далеко не так сильно, как лодочник в ту ночь или как Рош, Оуэн или я, если бы кто-то из нас оказался тогда у реки и знал, что именно происходит. Грабители, о которых ты ведешь речь, прошлой ночью наверняка крутились поблизости, к тому же они должны следить за патрульными лодками. Держу пари, сегодня, а то и в течение следующих дней их и силой к воде не затащишь. Эата дотронулся до моей руки. - Думаешь, той девушке, Макселлиндис, небезопасно оставаться в лодке? - Грозящая ей опасность не страшнее, чем та, что зависла по ее милости над тобой, - ответил я. Он не понял моих слов, зато я отлично знал, что говорю. Его Макселлиндис - не Текла; наши истории не могли оказаться одинаковыми. Но за лицом беспризорницы с озорными карими глазами я видел вращающиеся коридоры Времени. Любовь - тяжкий труд для палачей; и даже если мне придется распустить гильдию, Эата, как все настоящие мужчины с их общим презрением к богатству, все равно станет палачом, и он приносит боль по самой своей природе и независимо от собственного желания. Мне его было жаль, но еще больше - Макселлиндис, племянницу моряка. Мы с Оуэном вошли в дом, оставив Роша, Дротта и Эату сторожить на некотором расстоянии. Стоя у двери, я мог слышать тихие мягкие шаги Доркас внутри. - Мы не скажем тебе, кто ты такой, - сказал я Оуэну. - И мы не в силах сказать, кем ты можешь стать. Но мы - твой Автарх, мы объясним тебе, что ты должен сделать. Для него у меня не было ключевых слов, но оказалось, что они мне и не нужны. Как некогда кастелян, Оуэн поспешно опустился на колени. - Мы привели с собой палачей, дабы ты знал, что ожидало бы тебя в случае непослушания. Но мы не хотим, чтобы ты ослушался, и теперь, встретив тебя, уже сомневаемся в необходимости их присутствия. В этом доме есть женщина. Через мгновение ты войдешь туда. Ты должен рассказать ей свою историю, как рассказал нам. И ты должен остаться с ней и защищать ее, даже если она попытается прогнать тебя. - Я сделаю все от меня зависящее, Автарх, - ответил Оуэн. - Со временем ты должен уговорить ее оставить сей город смерти. А до тех пор мы даем тебе это. - Я достал пистолет и вручил его Оуэну. - Он стоит целого воза хризосов, но, пока ты здесь, дороже любого золота. Когда ты и эта женщина будете в безопасности, мы выкупим его у тебя, если пожелаешь. - Я показал Оуэну, как пользоваться пистолетом, и зашагал прочь. Итак, я остался в одиночестве; несомненно, среди людей, прочитавших это слишком краткое описание не в меру бурного Лета, найдутся те, кто скажет, что я и прежде был одинок. Иона, мой единственный настоящий друг, сам считал себя обыкновенной машиной; Доркас, которую я все еще люблю, считает себя чем-то вроде призрака. Позвольте с вами не согласиться. Мы лично останавливаем или не останавливаем свой выбор на одиночестве, когда решаем, кого принять в круг товарищей, а кого отвергнуть. Так, отшельник в горной пещере имеет компанию, потому что птицы и кролики, новоявленные собратья, чьи слова живут в его "лесных книгах", да ветры, посланцы Предвечного, - вот его товарищи и друзья. Иной же человек, живущий среди миллионов себе подобных, пребывает в одиночестве, ибо вокруг него лишь враги и жертвы. Агия, которую я мог бы полюбить, предпочла стать Водалусом в женском обличье, выбрав в качестве своего противника все самое живое в человечестве. Я мог бы любить Агию, я любил Доркас всем сердцем, но, возможно, все же недостаточно сильно; и вот теперь я одинок, потому что стал частью ее прошлого, а если отбросить первые дни нашего знакомства, она всегда любила свое прошлое больше, чем меня. 38. ВОСКРЕШЕНИЕ Моя история почти подошла к концу. Наступил рассвет, взошло красное, как налитый кровью глаз, солнце. В окно дует холодный ветер. Скоро явится лакей с дымящимся подносом, вместе с ним, разумеется, согбенный Отец Инир, которому не терпится даже последние оставшиеся моменты посвятить обсуждению неотложных дел, старый Отец Инир, намного переживший свой недолговечный род, древний Отец Инир, который, боюсь, ненамного переживет это красное солнце. Как он будет огорчен, узнав, что я всю ночь просидел над рукописью здесь, в клерестории. Вскоре мне предстоит облачиться в серебристую мантию, я стану носить цвета более чистые, чем белый. Впрочем, неважно. На корабле дни потянутся долго и неспешно. Я буду читать. Мне еще многому нужно научиться. Я буду дремать на своей койке, слушая, как столетия обмывают корпус корабля. Эту рукопись я отошлю мастеру Ультану, но на борту в промежутках между сном, когда чтение утомит меня, я перепишу ее заново, слово в слово, как записано здесь - ведь я ничего не забываю. Я назову ее "Книгой Нового Солнца", ибо, говорят, та книга, утерянная много веков назад, уже предсказала его приход. По завершении я запечатаю второй экземпляр в свинцовый ящик и пущу его дрейфовать по морям пространства и времени. Рассказал ли я все, что обещал? Знаю, что в ходе своего повествования я неоднократно давал торжественное обещание, что тот или иной эпизод непременно прояснится в развязке. Разумеется, я ничего не забыл, но я помню еще и многое другое. Прежде чем вы посчитаете себя обманутыми, не поленитесь просмотреть рукопись заново, как я намерен вновь приступить к ее написанию. Ныне я уяснил для себя два момента. Прежде всего - я не первый Северьян. Те, кто шагает по коридорам Времени, видели, что он достиг Трона Феникса. Потому-то Автарх, которому рассказали обо мне, не удержался от улыбки в Лазурном Доме, а ундина вытолкнула меня на поверхность, когда, казалось, я должен был утонуть. (И все же первый Северьян явно не утонул; что-то уже начало перекраивать мою жизнь.) Позвольте мне представить, хоть это лишь догадка, историю первого Северьяна. Думаю, он тоже был выпестован палачами. Наверное, его тоже отправили в Тракс. Он тоже бежал из Тракса и, хотя не нес с собой Коготь Миротворца, должно быть, участвовал в боях на севере - наверняка он надеялся скрыться от архона, растворившись в солдатской массе. Трудно сказать, при каких обстоятельствах он встретился с Автархом, но встреча состоялась. Итак, он, как и я (ведь в решающем смысле он был и есть я сам), в свою очередь, стал Автархом и отправился в плавание по ту сторону ночных светил. Затем те, кто шагает по коридорам, вернулись во время, когда он был молод, и тут началась моя собственная история, занявшая здесь не одну сотню страниц. Поделюсь и вторым моим соображением. Он не был возвращен в свое время, но сам стал шагать по коридорам. Теперь я знаю личность человека, прозванного Главой дня, знаю, отчего погиб Хильдегрин, который был совсем рядом, когда мы встретились, и почему бежали ведьмы. Я также знаю, в чьем мавзолее я просиживал ребенком, в том небольшом, каменном здании с чеканным изображением розы, фонтана и летящего корабля. Я потревожил собственную гробницу, и теперь я направляюсь туда, чтобы обрести покой. Когда мы с Дроттом, Рошем и Эатой вернулись в Цитадель, я получил срочные послания от Отца Инира и из Обители Абсолюта, но все еще медлил. Я попросил у кастеляна местную карту. После долгих поисков он принес мне большую старую карту, протертую во многих местах. На ней имелось изображение всей Стены целиком, но названия башен ничего не говорили не только мне, но и кастеляну. Попадались башни не из Цитадели, а некоторые знакомые отсутствовали. Тогда я заказал флайер и полдня парил среди башен. Конечно, я много раз видел искомое место, но просто не смог его распознать. Наконец, прихватив яркий, надежный фонарь, я вновь направился в подземную тюрьму, спускаясь ярус за ярусом, пока не добрался до самого нижнего. Любопытно, что за сила позволяет прошлому так прочно корениться в подземельях? Там по-прежнему валялась одна из мисок, в которых я носил суп Трискелю. (Трискель вернулся к жизни от прикосновения моей руки за два года до того, как я получил Коготь.) Я снова, как некогда еще учеником, прошел по следам Трискеля до забытой двери, а оттуда, уже по собственным следам, углубился в темный лабиринт тоннелей. Теперь, при ровном свете фонаря, я увидел, где именно потерял тогда след, проскочив то место, где Трискель свернул в сторону. У меня возник соблазн последовать за псом, чтобы, возможно, выяснить, куда он в итоге выбрался, с кем подружился и к кому потом спешил, когда, случалось, приветствовал меня на тропинках Цитадели. Вернувшись на Урс, я, быть может, так и сделаю, если, конечно, мне суждено вернуться. Но я и на этот раз не свернул в сторону, а выбрал путь, который однажды уже проделал мальчишкой, и направился по прямому коридору, чей пол был покрыт слоем ила, а стены через редкие интервалы пронизаны угрожающими вентиляционными отверстиями и дверными проемами. Северьян, которого я теперь преследовал, носил неудобные башмаки со стоптанными каблуками и протертыми подошвами. Повернувшись и посветив фонарем назад, я обнаружил, что хотя у Северьяна-преследователя отличная обувь, шаги его неодинаковой длины, а носок одной ноги волочится. Один Северьян имел справные башмаки, подумал я, зато другой - справные ноги. И тут я рассмеялся своим мыслям, гадая, кто явится годы спустя и поймет ли он, что столь разные следы оставлены одним и тем же человеком. Не берусь сказать, с какой целью были проложены эти тоннели. Несколько раз я замечал ступени, спускавшиеся еще ниже, но они неизменно вели к темной стоячей воде. Я наткнулся на скелет, чьи кости раскатились под ногой бежавшего Северьяна, но то был всего лишь скелет, едва ли способный мне что-то поведать. Кое-где виднелись надписи, начертанные потускневшей оранжевой или стойкой черной краской, однако письмена эти не поддавались прочтению и были так же неразборчивы, как крысиные каракули в библиотеке мастера Ультана. В некоторых комнатах, куда я заглядывал, на стенах некогда тикали тысячи часов всевозможных видов; и хоть теперь все они были мертвы, их перезвон давно смолк, а стрелки заржавели, показывая время, которое уже никогда не Вернуть, я все же посчитал их добрым предзнаменованием для того, кто ищет Атриум Времени. И вот наконец я нашел его. Маленькое пятнышко дневного света оказалось именно таким, каким сохранилось у меня в памяти. Глупо, конечно, но я погасил фонарь и постоял немного в темноте, глядя перед собой. В тишине подземелья этот неровный квадратик света произвел на меня столь же таинственное впечатление, что и прежде. Я боялся, что не сумею протиснуться сквозь узкое отверстие, но если нынешний Северьян и был несколько шире в кости, зато он явно похудел, поэтому, поработав плечами, я без особого труда вылез наружу. Памятный снег растаял, но разлившийся в воздухе холод подсказывал, что недалек тот день, когда снег выпадет вновь. Несколько мертвых листьев, которые забросил сюда гулявший в вышине ветер, теперь покоились среди увядающих роз. Накренившийся циферблат солнечных часов по-прежнему отбрасывал свои безумные тени, бесполезные, как те мертвые часы под землей, но не столь оцепенелые. Скульптуры животных, как прежде, смотрели на них немигающим взором. Я подошел к двери, постучался. На стук откликнулась робкая старушка, знакомая мне по предыдущему разу, я шагнул в теплую комнату (где уже грелся однажды) и велел привести ко мне Валерию. Старушка поспешила прочь, но не успела она скрыться из виду, как что-то пробудилось в этих обветшалых стенах, и тысячегласый бесплотный хор потребовал, чтобы Валерия предстала перед некой издревле титулованной особой; и, вздрогнув, я понял, что речь идет именно обо мне самом. Здесь мое перо замрет, читатель, но я продолжаю свой путь. Я провел тебя от ворот до ворот - от запертой, окутанной туманом решетки ворот некрополя в Нессусе до заоблачных ворот, которые мы зовем небом, тех, что, надеюсь, уведут меня за пределы ближайших звезд. Перо мое замирает, но я не стою на месте. Читатель, дальше наши дороги расходятся. Пришла пора прощаться. К сему манускрипту я, Северьян Хромой, Автарх, руку свою прилагаю в год, что назовут последним годом старого солнца. ПРИЛОЖЕНИЕ. ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ АВТАРХА И КОРАБЛИ ИЕРОДУЛОВ Наиболее темным местом в рукописи "Книги Нового Солнца" являются страницы, посвященные описанию оружия и военной организации. Путаница с вооружением соратников и противников Северьяна имеет два объяснения, первое из которых состоит в стремлении самого Северьяна присвоить отдельное название каждой разновидности оружия, отличающейся конструкцией или назначением. При переводе мне приходилось прилагать немало усилий, чтобы удержать в уме основное значение использованных терминов, а также предполагаемый внешний вид и функции конкретного оружия. Например, сабля, трезубец и другие предметы вооружения. В одном случае я вложил в руки Агии атаме - специфический меч колдуна. Второй источник трудностей заключается в наличии трех совершенно разных уровней технологии. Самый низкий уровень можно назвать кузнечным. Оружие этого уровня состоит из мечей, ножей, топоров и пик - то есть изделий, которые мог бы выковать опытный кузнец, скажем, в XV веке. Такое оружие, по-видимому, доступно любому среднему горожанину и представляет собой технологические возможности общества в целом. Следующий уровень можно назвать уровнем Урса. Сюда, несомненно, входит кавалерийское вооружение, которое я, ориентируясь на его длину, называл то копьями, то конти, а также пики, которыми стражники угрожали Северьяну за дверьми вестибюля. К этой группе правомерно причислить и оружие пехотных соединений. Насколько оно было распространено - из текста неясно; в одном месте автор упоминает "стрелы" и "хетены с длинным древком", продававшиеся в Нессусе. Едва ли стоит сомневаться, что нерегулярным воинам Гуазахта конти выдавали непосредственно перед сражением, а после собирали и где-то хранили - возможно, в его же палатке. Следует отметить, что таким же образом выдавалось и впоследствии забиралось стрелковое оружие на флоте в XVIII и XIX веках, хотя абордажные сабли и огнестрельное оружие можно было свободно купить на берегу. Арбалеты, которыми пользовались возле шахты убийцы, нанятые Агией, я бы с уверенностью назвал оружием уровня Урса, но похоже на то, что те люди были дезертирами. Таким образом, оружие Урса представляет собой высшую технологию планеты, но не исключено, что и всей Солнечной Системы. Трудно сказать, насколько эффективным оказалось бы это вооружение по сравнению с нашим. По-видимому, доспехи как средство защиты против упомянутого оружия не всегда бесполезны, что, впрочем, верно и применительно к нашим винтовкам, карабинам и автоматам. Третий уровень я назвал бы звездным. Пистолет, отданный Теа Водалусом, и тот, который Северьян оставил Оуэну, - несомненно, звездного уровня, но что касается многих других видов оружия, упомянутых в рукописи, такой уверенности у нас нет. Например, в эту группу могут входить некоторые или даже все типы артиллерийских орудий, применяемых в ходе боевых действий среди гор. Фузеи и джезейлы у специальных подразделений по обе стороны фронта с равной долей вероятности можно приписать к этому уровню или отнести к другому, хотя я лично склоняюсь к первой точке зрения. Вполне очевидно, что звездное оружие не могло производиться на Урсе и его приобретали у иеродулов по высоким ценам. Возникает интересный вопрос, на который я не могу предложить убедительного ответа. Какие товары шли в обмен на это оружие? По нашим меркам, Урс старого солнца, похоже, испытывал острую нужду в сырьевых ресурсах; когда Северьян говорит о разработке недр, он имеет в виду то, что в нашем понимании - всего лишь хищнические раскопки, а новые континенты (в пьесе доктора Талоса), которые якобы поднимутся с приходом Нового Солнца, ко всему прочему привлекают залежами _золота, серебра, железа и меди_... (курсив мой). Таким образом, среди возможных вариантов я бы назвал рабов (в обществе Северьяна, несомненно, присутствуют элементы рабовладения), меха, мясо и другие пищевые продукты, а также трудоемкие изделия, как, например, ювелирные украшения ручной работы. Любая информация, заложенная в рукописях, требует внимательного рассмотрения, но прежде всего мы, разумеется, желали бы узнать побольше о кораблях, бороздящих межзвездное пространство под командованием иеродулов, подчиненными которых иногда выступают люди. (Две самые загадочные личности в манускрипте, Иона и Гефор, похоже, некогда являлись членами подобных экипажей.) Но тут переводчик сталкивается с поистине удручающей проблемой - Северьян не способен провести ясное различие между космическими и океанскими кораблями. При известных обстоятельствах такое недоразумение хоть и досадно, но вполне естественно. Если дальний континент расположен не ближе, чем луна, то и сама луна лежит не дальше, чем упомянутый континент. Более того, межзвездные корабли двигаются благодаря давлению светового потока на гигантские паруса из металлической фольги, а значит мачты, реи и тросы - обычное явление на кораблях обоих типов. Поскольку многие навыки (особенно способность выдерживать длительные периоды изоляции) одинаково важны на всех судах независимо от их назначения, команда самой жалкой, в наших глазах, посудины вполне могла бы завербоваться на корабль, потенциал которого поразил бы наше воображение. И, наконец, последнее замечание. В своем переводе и приложениях я старался избегать каких бы то ни было теоретических построений. Теперь, когда мой семилетний труд близится к концу, я все же позволю себе высказать одно предположение. По-моему, способность этих кораблей пересекать часы и зоны может быть не чем иным, как естественным следствием их способности проникать в межзвездное и даже межгалактическое пространство, спасаясь от предсмертной агонии вселенной. Таким образом, путешествие во Времени - не столь уж затруднительное занятие, как мы склонны думать. Кто знает, быть может, Северьян с самого начала имел некое представление о своем будущем. Дж.В.