них не заметил. - Хотел бы заполучить одну из них, да? Или сразу парочку? Держу пари, они приглянулись тебе даже с такого расстояния, - засмеялась она. Мезроп подмигнул мне и сказал: - Я сам бы не отказался от двух красоток. - Они будут драться, как альрауны, если кто-либо из вас рискнет подступиться к ним, - рассмеялась Дарья. - Эти Дочери Войны священны и неприкасаемы. Вы когда-нибудь видели вблизи животных, которые возят на себе этих женщин? Я покачал головой. - В атаке они невозмутимы, и ничто не может их остановить. Но ходят они всегда одинаково - прямиком на беспокоящий их объект, а потом еще чейна два не сворачивая. Затем останавливаются и возвращаются назад. Тем временем я следил за происходящим. У арсинойтеров два больших рога - не столь широко расставленных, как у буйволов, но расходящихся под углом не шире, чем получается, если растопырить указательный и средний пальцы. Вскоре я убедился, что арсинойтеры наступают в точности так, как описывала Дарья, опустив рога вровень с землей. Черкаджи вновь сплотились и пошли в атаку, держа наперевес свои тонкие пики и размахивая раздвоенными мечами. Следом, намного отстав от этой стремительной волны, неуклюже затопали арсинойтеры с опущенными вниз черно-серыми головами и задранными хвостами. Полногрудые и смуглолицые девы поднялись на ноги под балдахинами, крепко сжимая в руках позолоченные шесты. Уже по тому, как они держались, можно было заключить, что их бедра полны, точно вымя дойных коров, и округлы, будто стволы деревьев. Арсинойтеры провезли женщин сквозь водоворот сражения и доставили далеко (но не слишком) в глубь "шахматной доски". Асцианские пехотинцы стреляли в животных со всех сторон, карабкались по их серым бокам, стремились взобраться на низко опущенные головы, но те поднимали их на рога и швыряли в воздух. На помощь девам бросились черкаджи, шахматный порядок асциан смешался и, схлынув, освободил одну клетку. Наблюдая за ходом боя, я понял, что мысленно сравниваю сражение с шахматной партией, и почувствовал, как кто-то еще, неведомо где, лелеет схожие мысли и бессознательно позволяет им кроить его собственный план. - Как они хороши! - продолжала поддразнивать меня Дарья. - Их отбирают в двенадцатилетнем возрасте и откармливают медом и чистыми растительными маслами. Я слышала, их тела настолько изнежены, что они не могут спать на земле - остаются синяки. Поэтому за ними всюду возят мешки, набитые перьями. Если же перин нет, девушек укладывают спать в жидкую грязь, которая принимает форму их тел. Евнухи, ухаживающие за ними, добавляют в грязь нагретое на огне вино, чтобы Дочери Войны не замерзли. - Надо спешиться, - сказал Мезроп. - Это сбережет силы животных. Но я хотел наблюдать за сражением и поэтому не слез с коня, хотя вскоре из всего базеля только мы с Гуазахтом остались в седле. Черкаджей вновь отбросили назад, и теперь они оказались под испепеляющим огнем невидимой артиллерии. Пелтасты падали на землю, прикрываясь сверху щитами. Из леса, с северной стороны долины, появились новые каре асцианской пехоты. Казалось, им не будет конца; у меня возникло чувство, что силы нашего противника неисчерпаемы. Это ощущение усилилось, когда черкаджи пошли в атаку в третий раз. Одна из молний поразила арсинойтера, превратив животное и его прекрасную наездницу в сплошное кровавое месиво. Теперь пехотинцы начали целиться в этих женщин. Вот съежилась еще одна, а седло и балдахин вспыхнули и исчезли в облаке дыма. Каре пехоты двигались вперед по телам в ярких одеждах и трупам боевых лошадей. По законам войны, победитель с каждым новым шагом что-либо теряет. Вот и теперь, захватив участок долины, противник обнажил фланг своего передового каре, и, к моему удивлению, нам приказали вернуться в седла, выстроиться в линию и развернуться для атаки. Сначала мы двигались рысью, потом легким галопом и наконец под рев медных труб ринулись вперед очертя голову. Если черкаджи были вооружены легко, то мы - еще легче. И все же в нашем броске было что-то от магии, более могущественной, чем в песнопениях дружественных нам дикарей. Под нашим бешеным огнем отдаленные ряды противника валились, будто пшеничные колосья под косой. Я хлестал поводьями пегого, чтобы оторваться от настигавшего меня топота копыт. Тщетно. Мельком я увидел промчавшуюся мимо Дарью - огненно-рыжие волосы, развевающиеся по ветру, в одной руке контус, в другой - сабля, щеки белее, чем взмыленные бока ее лошади. Теперь я понял, откуда пошел обычай черкаджей, и, хотя при этой мысли Текла расхохоталась моими губами, погнал коня еще быстрее, лишь бы не дать Дарье умереть. Боевые кони бегут иначе, чем обычные лошади, они летят над землей, как стрелы, выпущенные из лука. Через мгновение огонь асцианской пехоты в полулиге впереди встал прямо перед нами плотной стеной. Еще миг, и мы оказались в самой гуще асциан, а наши кони по колено утопали в их крови. Каре, поначалу представлявшееся несокрушимым каменным монолитом, превратилось в обезумевшую толпу коротко стриженных воинов с большими щитами. В пылу боя эти люди убивали всех без разбору и часто своих же товарищей. Сражение - в лучшем случае большая глупость, но кое-что все же следует о нем знать. Прежде всего - численное соотношение сказывается лишь со временем. Непосредственный бой - это, как правило, схватка человека с одним или двумя противниками. В данном случае мы получили превосходство над врагом благодаря нашим боевым коням не только из-за их большого роста и веса, но и потому, что они отчаянно кусались и колотили передними ногами; и лишь вооруженный булавой Балдандерс, как ни один другой мужчина, мог бы посоперничать с мощью этих ударов. Огонь разрезал надвое мой контус. Я выронил его, но продолжал драться мечом, рубил направо и налево и даже не заметил, что ранен выстрелом в ногу. Думаю, я убил не меньше полудюжины асциан, прежде чем заметил, как они похожи друг на друга. Не то чтобы они все были на одно лицо (как в некоторых соединениях нашей армии, где воинов связывали узы, более тесные, чем братские), но всякое различие между ними казалось случайным и незначительным. Подобное сходство я уже отмечал в наших пленниках, когда мы отбивали стальную карету, но тогда оно не запечатлелось в моем сознании. Только теперь, в безумстве битвы, оно производило настоящее впечатление, поскольку казалось органичной частью этого безумства. Среди беснующихся фигур я видел и мужчин, и женщин. Женщины имели маленькие, но отвислые груди, ростом они были на голову ниже мужчин. Никаких других отличий я не заметил. Все как один с большими, дико блестящими глазами, стриженные чуть ли не наголо, с исхудалыми от голода лицами, разинутыми в яростном вопле ртами, торчащими наружу зубами. Мы сражались с тем же успехом, что и черкаджи; каре было изрядно потрепано, но не уничтожено. Стоило нам дать своим коням секундную передышку, и асциане перестроились, выставив вперед легкие полированные щиты. Вдруг один копьеносец нарушил строй и ринулся в нашу сторону, размахивая на бегу своим оружием. Сначала я подумал, что это простая бравада; затем, когда он приблизился (нормальный человек бежит гораздо медленней, чем боевой конь), я решил, что он собирается сдаться в плен. И наконец, подбежав почти вплотную к нашим рядам, он открыл огонь, но сам был подстрелен одним из всадников. В предсмертных конвульсиях асцианин метнул в воздух сверкающее копье; я отчетливо помню, как оно мелькнуло на фоне темно-синего неба. Ко мне подъехал Гуазахт. - У тебя сильное кровотечение. Не свалишься с седла, когда мы снова пойдем в атаку? Я чувствовал себя полным сил и сообщил ему об этом. - И все-таки тебе надо перевязать рану на ноге. Из глубокого пореза на опаленной плоти сочилась кровь. Дарья, у которой не было ни царапины, сделала мне перевязку. Но ожидаемой атаки так и не произошло. Как снег на голову (по крайней мере, для меня) поступил приказ развернуться, и мы двинулись на северо-восток по открытой местности, поросшей жесткой шелестящей травой. Дикари, казалось, исчезли. Вместо них на том фланге, к которому мы теперь повернулись лицом, возникли новые войска. Сперва я решил, что это всадники на кентаврах - существах, изображение которых я встречал в коричневой книге. Я видел головы и плечи всадников, возвышающиеся над человеческими головами скакунов. Причем и те и другие, похоже, были вооружены. При ближайшем рассмотрении картина оказалась вовсе не столь романтичная: просто очень маленькие люди, настоящие карлики, восседали на плечах своих долговязых собратьев. Траектории движения наших отрядов были почти параллельны и все же медленно сходились. Карлики угрюмо поглядывали в нашу сторону. Высокие же вообще не обращали на нас внимания. Наконец, когда нашу колонну отделяло от них не больше двух чейнов, мы остановились и повернулись к ним лицом. С ужасом, не изведанным мною прежде, я понял, что эти странные всадники и их причудливые скакуны - асциане. Своим маневром мы должны были воспрепятствовать им ударить пелтастам во фланг. Теперь, если б они решили атаковать, им пришлось бы сперва прорвать наши боевые порядки. Однако их было около пяти тысяч, гораздо больше, чем мы могли бы сдержать. Атаки, впрочем, не последовало. Мы остановились и сформировали плотную линию, стремя в стремя. Несмотря на явное численное превосходство, асциане нервно перемещались взад-вперед перед нашим строем, будто обдумывали, не лучше ли обойти нас справа или же слева. Тем не менее было очевидно, что, даже отправившись в обход, им все-таки не избежать соприкосновения с нами (хотя бы отдельным отрядом), поскольку в противном случае оголялись их тылы. Мы же, словно надеясь оттянуть сражение, не спешили открывать огонь. Тут мы увидели повторение действий того одинокого копьеносца, который раньше оставил каре и бросился к нам. Один из долговязых ринулся в нашу сторону. В одной руке он держал тонкую палку, скорее даже прут, а в другой - меч, из тех, что зовутся шотелями, - с очень длинным обоюдоострым клинком, конец которого изогнут полумесяцем. Приблизившись, он замедлил бег, и я обратил внимание на его несфокусированный взгляд - он был слеп! Карлик, сидевший на его плечах, держал в руках короткий изогнутый лук со стрелой на тугой тетиве. Когда эта пара оказалась в получейне от нас, Эрблон откомандировал двух человек отогнать их. Но не успели те подъехать поближе, как слепой стремглав бросился к нашему строю, не уступая в скорости боевому коню, но до жути бесшумно. Десяток солдат выстрелил, но тут я убедился, как нелегко поразить столь быстро передвигающуюся цель. Вылетела стрела, вспыхнувшая оранжевым пламенем. Один из наших попытался парировать удар слепого, нанесенный прутом, но следом обрушился шотель, и его изогнутое лезвие раскроило бедняге череп. Затем уже группа из трех слепцов с тремя всадниками отделилась от вражеской массы. Прежде чем они приблизились, появилось еще пять или шесть таких групп. В дальнем конце шеренги наш гиппарх поднял руку; Гуазахт дал нам знак начинать движение вперед, Эрблон протрубил к атаке, и этот ревущий сигнал эхом разнесся во все стороны, будто разом зазвонили несколько зычных колоколов. Лишь теперь я убедился в том, что в принципе и так не требовало доказательств: столкновение отрядов, состоящих исключительно из кавалерии, быстро оборачивается банальной свалкой. Так получилось и на этот раз. Мы налетели на них и, хотя потеряли при этом двадцать или тридцать человек, сумели-таки прорваться сквозь их ряды. Потом сразу же развернулись и снова вступили в бой, чтобы помешать их фланговой атаке на пелтастов, да и самим не слишком отрываться от основных сил нашей армии. Асциане, разумеется, тоже развернулись нам навстречу, и очень скоро боевой порядок обеих сторон был нарушен, а о единой тактике ведения боя и речи не шло, поскольку каждый воин сражался по своему усмотрению. Лично я избегал сшибаться лоб в лоб с готовыми к выстрелу карликами и старался нападать на тех, кто поворачивался ко мне спиной или боком. Эта тактика вполне оправдывала себя там, где удавалось ее применить, но вскоре я обнаружил, что, хотя карлики казались почти беспомощными, если под ними убивали слепых, сами долговязые скакуны, лишившись всадника, приходили в неистовство, с бешеной энергией бросались на любого, кто оказывался на их пути, и, следовательно, становились еще более опасны. Очень скоро стрелы карликов и наши конти породили в траве множество очагов огня. Удушливый дым внес свою лепту в общую неразбериху. Чуть раньше я потерял из виду не только Дарью и Гуазахта, но и вообще всех, с кем был знаком. Сквозь едкую серую пелену я разглядел лишь фигуру человека на вздыбленном коне, отбивавшегося от четырех наседавших на него асциан. Я бросился к нему на помощь, и, хоть один карлик повернул своего слепого скакуна и успел выпустить стрелу, просвистевшую у самого моего уха, я наскочил на них и услышал, как треснули кости слепца под копытами пегого. Из тлеющей травы позади другой пары асциан поднялась волосатая фигура и срубила их наповал, как батрак рубит дерево - три-четыре удара топором в одну и ту же точку, и слепец рухнул на землю. Всадник, к которому я поспешил на выручку, не принадлежал к нашему отряду, но был одним из тех дикарей, что занимали прежде позицию справа от нас. Он был ранен, и, увидев кровь, я вспомнил о своем ранении. Моя нога не сгибалась, силы были почти на исходе. Я бы повернул на юг и отправился в расположение наших войск, если б только знал, в какую сторону двигаться. Тогда я отпустил поводья и подстегнул пегого, поскольку слышал, что лошади имеют обыкновение сами возвращаться к тому месту, где в последний раз отдыхали и пили воду. Мой конь пустился легким галопом, постепенно прибавляя ходу. Один раз он прыгнул так резко, что я чуть не вывалился из седла. Бросив взгляд на землю, я мельком заметил труп животного, а рядом - мертвого Эрблона. На горящем дерне валялись медная труба и черно-зеленое знамя. Я бы повернул назад, чтобы подобрать их, но, когда мне удалось придержать пегого, я уже не мог найти то место. Справа сквозь дым показался развернувшийся строй всадников, их очертания были неясны и почти бесформенны. Далеко за ними маячила огнеметная машина, напоминавшая шагающую боевую башню. На мгновение все вдруг исчезло из поля зрения, а в следующий миг они хлынули на меня, будто стремительный поток. Не могу сказать, кто были эти всадники и на каких животных они восседали; нет, дело не в моей памяти (ведь я ничего не забываю) - просто я видел их очень смутно. О сопротивлении не могло быть и речи, лишь бы остаться в живых. Я отразил удар какого-то изогнутого оружия - не меча и не топора; мой конь встал на дыбы, и я заметил, что у него из груди, точно огненный рог, торчит вражеская стрела. Один из всадников налетел на нас, и мы провалились во тьму. 23. МОРСКОЙ СТРАННИК ЗАВИДЕЛ ЗЕМЛЮ Когда ко мне вернулось сознание, я прежде всего ощутил острую боль в ноге. Ногу зажала упавшая туша пегого, и я начал попытки освободиться еще прежде, чем сообразил, кто я такой и как здесь оказался. Мои руки, лицо, да и сама земля подо мной - все было покрыто коркой запекшейся крови. И тишина, полнейшая тишина. Я старался расслышать глухой топот копыт, тот барабанный бой, при котором сам Урс становится гулким барабаном. Тщетно. Не было больше ни криков черкаджей, ни пронзительных безумных воплей, доносившихся из шахматных порядков асцианской пехоты. Я попробовал повернуться, чтобы вытащить ногу из-под седла, но безуспешно. Где-то далеко, несомненно, на одном из горных кряжей, окаймлявших долину, завыл на луну бродячий волк. Этот нечеловеческий стон, который Текла слышала раз или два, когда двор отправился на охоту возле Сильвы, помог мне понять, что окружавшее меня марево объясняется не дымом от занявшейся ранее травы и не дефектом зрения, вызванным ранением в голову (чего я отчасти опасался). Стояли сумерки, но была ли то предрассветная стража или солнце недавно зашло, определить я не мог. Немного отдохнув и, возможно, подремав, я снова приподнялся, так как услышал шаги. Стало еще темнее. Кто-то неспешно приближался ко мне тяжеловесной, но плавной походкой. Нет, не кавалерия на марше и не размеренная поступь пехоты - тяжелее, чем у Балдандерса, и еще медленнее. Я открыл рот, намереваясь позвать на помощь, но тут же стиснул губы. Ведь я мог накликать на свою голову нечто еще более страшное, чем то, что я однажды разбудил в шахте обезьянолюдей. В детстве мне часто говорили, что я лишен воображения. Если так, то в наш союз его, должно быть, привнесла Текла, ибо я без труда представил себе спускающуюся в долину стаю волков - черные молчаливые призраки, не меньше онигера каждый; я почти слышал, как они глодают ребра покойников. И тут я закричал, а потом - снова, прежде чем осознал, что делаю. Мне почудилось, что существо, чьи тяжелые шаги я слышал, остановилось. Да, если раньше и оставались какие-то сомнения, то теперь оно точно двигалось прямо на меня. В траве что-то зашевелилось, и откуда ни возьмись выскочил маленький, полосатый как дыня фенокод, напуганный все еще незримой для меня опасностью зверек, бросился в сторону и через мгновение исчез. Я уже упоминал, что труба Эрблона смолкла. Теперь же послышался другой трубный зов, более низкий, протяжный, исполненный неистовства. На фоне сумеречного неба возникли очертания изогнутого орфиклейда. Когда музыка смолкла, орфиклейд опустился; а еще через миг прямо над собой, в три раза выше, чем находился бы шлем всадника, я увидел голову того музыканта, затмившую полированный диск луны, - куполообразную лохматую голову. Орфиклейд вновь издал низкий, как шум водопада, звук. На этот раз он взмыл вверх под охраной двух белых бивней, торчащих с обеих сторон, и тогда я понял, что лежу на пути самого символа доминиона, зверя по имени мамонт. Гуазахт говорил, что я имею некую власть над животными даже без Когтя. Пытаясь воспользоваться ею, я принялся нашептывать невесть какие слова и так сконцентрировался на одной мысли, что казалось, мои виски вот-вот лопнут. Пошарив хоботом почти в кубит диаметром, мамонт легко, точно детской ладонью, коснулся им моего лица. Меня обдало горячим, влажным дыханием со сладким привкусом сена. Труп пегого был немедленно убран прочь; я попытался встать, но почему-то упал. Мамонт подхватил меня, обвив хоботом за талию, и поднял выше собственной головы. Первое, что я увидел, было дуло трилхоэна с темной выпуклой линзой размером с суповую тарелку. Там имелось и место для оператора, которое теперь пустовало. Стрелок спустился вниз и стоял на шее мамонта, как моряк на палубе корабля, положив одну руку на ствол орудия. На мгновение меня ослепил свет, ударивший прямо в лицо. - Так это ты?! Чудеса, да и только! - Голос в равной степени не подходил ни мужчине, ни женщине. Скорее он мог бы принадлежать мальчику. Я лежал у ног говорившего. - Ты ранен. Можешь стоять на больной ноге? Я был вынужден признаться в своем бессилии. - Ты разлегся в неподходящем месте. Того и гляди упадешь. Там подальше есть гондола, но, боюсь, Мамиллиан не дотянется хоботом туда. Тебе придется усесться здесь, прислонившись спиной к вертлюгу. Я ощутил у себя под мышками его ладони, маленькие, мягкие и влажные. Вероятно, именно это прикосновение помогло мне узнать его. То был гермафродит, которого я встречал в заснеженном Лазурном Доме, а позднее - в искусно уменьшенной комнате, замаскированной под картину в коридоре Обители Абсолюта. _Автарх_! Благодаря воспоминаниям Теклы я увидел его облаченным в драгоценные одежды. По его словам, он узнал меня, но я был так удивлен, что не мог поверить в это, поэтому произнес условную фразу, услышанную однажды из его собственных уст: "Морской странник завидел землю". - Завидел. Воистину завидел. Но если ты сейчас вывалишься за борт, боюсь, Мамиллиан не успеет подхватить тебя... хотя он и очень мудрый. Помоги ему, как сможешь. Я ведь не так силен, каким кажусь. Я ухватился за выступ на установке трилхоэна и подтянулся на затхлой циновке - шкуре мамонта. - Честно говоря, - ответил я, - ты никогда не казался мне сильным. - Ничего удивительного - ведь у тебя глаз профессионала, но я даже слабее, чем тебе кажется. Зато ты всегда представлялся мне конструкцией из рога и дубленой кожи. Наверное, так оно и есть, иначе тебя сейчас уже не было бы в живых. Что случилось с твоей ногой? - Сильный ожог, полагаю. - Что-нибудь придумаем. - Он слегка возвысил голос: - _Домой! Возвращайся домой, Мамиллиан!_ - Могу ли я спросить, что ты тут делаешь? - Осматриваю поле битвы. Судя по всему, ты сам здесь сегодня дрался. Я кивнул, хотя при этом и почувствовал, что моя голова вот-вот скатится с плеч. - А я нет... или, вернее, сражался, но опосредованно. Послал в бой несколько легких вспомогательных соединений при поддержке легиона пелтастов. Кажется, ты был среди первых. Кто-нибудь из твоих друзей погиб? - У меня был всего один друг. Когда я видел ее в последний раз, она была невредима. Его зубы сверкнули при лунном свете. - Значит, ты сохранил интерес к женщинам. Речь идет о Доркас? - Нет... впрочем, неважно. - Я не знал, какими словами выразить то, что намеревался сказать. (Ведь в высшей степени неприлично в глаза заявлять инкогнито, что его тайна раскрыта.) Наконец я решился: - Вижу, ты занимаешь высокое положение в нашем Содружестве. Если из-за этого вопроса меня не скинут со спины животного, не соблаговолишь ли ответить мне, что человек, управляющий легионами, делает во главе того заведения в квартале Мучительных Страстей? Пока я говорил, ночная тьма быстро сгустилась, в небе одна за другой подмигивали звезды, точно огоньки тонких свечей в зале, когда бал окончен и ливрейный лакей проходит меж ними с щипцами для снятия нагара. Будто позолоченные митры, покачивались они на тонких как паутина нитях. Словно издалека послышался голос гермафродита: - Ты знаешь, кто мы такие. Мы - истинный и самовластный правитель, Автарх. Мы же знаем больше. Мы знаем, кто ты такой. Как я теперь понимаю, мастер Мальрубиус перед смертью тяжело болел. В то время я не догадывался об этом, ибо сама мысль о болезни была мне чужда. По меньшей мере половина наших учеников, а то и больше, умерли еще до возвышения в ранг подмастерьев; но мне никогда не приходило в голову, что наша башня может быть нездоровым местом низовья Гьолла, где мы часто купались, немногим чище, чем выгребная яма. Ученики умирали постоянно, и когда мы, оставшиеся в живых, рыли для них могилы, то поднимали из земли маленькие тазовые кости и черепа; мы же, последующее поколение, раз за разом закапывали их обратно, до тех пор, пока эти известковые частицы, многократно потревоженные лопатой, не смешивались с дегтеобразной почвой. Лично у меня лишь изредка побаливало горло да насморк надоедал - то есть я знал только такие формы заболеваний, которые служат исключительно для того, чтобы здоровые люди пребывали в уверенности, что понимают, в чем состоит болезнь. А вот мастер Мальрубиус страдал от настоящей болезни, то есть видел притаившуюся в тени смерть. Когда он стоял за своим маленьким столом, не проходило ощущение, что он чувствует, будто кто-то дышит ему в затылок. Он глядел прямо перед собой, никогда не поворачивал головы, даже плечами не шевелил, и говорил так, словно в числе его слушателей был тот невидимый гость. - Я сделал все, что мог, чтобы донести до вас, мальчики, зачатки учености. Это семена деревьев, которые должны вырасти и расцвести в ваших умах. Северьян, взгляни-ка на свою О. Она должна быть круглой и полной, как лицо счастливого юноши, но одна ее щека ввалилась, как твоя собственная. Вы все, мальчики, видели, что спинной мозг, достигая наивысшей точки, раскидывает свои ветви и наконец распускается мириадами тропинок мозга головного. А здесь - одна щека круглая, а другая увядшая и сморщенная. Трясущейся рукой он потянулся к грифелю, но тот выпал из его пальцев, подкатился к краю стола и со стуком упал на пол. Мастер Мальрубиус не стал нагибаться и подбирать его, вероятно, опасаясь, что при этом может мельком увидеть незримого посетителя. - Большую часть своей жизни, мальчики, я провел, стараясь насадить те семена среди учеников нашей гильдии. Кое в чем я преуспел, но не во многом. Был один мальчик, но он... Мастер Мальрубиус подошел к амбразуре и сплюнул, а поскольку я сидел совсем рядом, то заметил вьющуюся струйку крови и понял, что не вижу той темной фигуры (ведь смерть чернее сажи), которая сопровождает мастера повсюду, ибо она была не рядом, но внутри его. Недавно я обнаружил, что смерть в своем новом обличье в образе войны может напугать меня, отчаявшись это сделать в прежних личинах; теперь я убедился, что телесный недуг способен внушить мне тот же ужас и отчаяние, которые, должно быть, испытывал мой учитель. Сознание то покидало меня, то возвращалось вновь. Сознание то возвращалось, то покидало меня, как странствующие весенние ветры, и я, которому прежде бывало так непросто уснуть среди осаждающих теней воспоминаний, боролся теперь с забытьем, как ребенок, силящийся запустить в небо норовистого воздушного змея. Временами я не помнил ни о чем, кроме боли в собственном теле. Боль в моей ноге, едва ощутимая в момент получения раны и практически не дававшая о себе знать после того, как Дарья перевязала меня, теперь пульсировала с особой силой, став фоном всех моих мыслей, будто громыхание, несущееся из Барабанной Башни в период солнцестояния. Я ворочался с боку на бок, ибо мне постоянно казалось, что я лежу на больной ноге. До меня доносились какие-то звуки, но я не видел их источника, иногда же - наоборот, я наблюдал за беззвучными картинками. Потом я поднял голову со свалявшейся шкуры Мамиллиана и вновь опустил ее на подушку, сотканную из мельчайших пушистых перьев колибри. Как-то раз я увидел факелы с алыми и лучисто-золотыми языками пламени, несомые величавыми обезьянами. Надо мной склонился рогатый человек с мордой Тельца - созвездие, обретшее жизнь. Я заговорил с ним и, как выяснилось, признался в своем бессилии назвать точную дату своего рождения, но сказал, что если именно его милостивый дух лугов и неподдельная мощь руководили моей жизнью, я искренне благодарен ему за это. (Потом я вспомнил, что знаю дату - вплоть до своей смерти отец дарил мне по мячу в день моего рождения под созвездием Лебедя.) Он внимательно слушал, повернув рогатую голову и глядя на меня одним коричневым глазом. 24. ФЛАЙЕР Солнечный свет в лицо. Я попытался сесть, даже сумел опереться на один локоть. Надо мной мерцала цветная сфера - пурпур, циан, рубины, лазурь, и всю эту удивительную палитру точно мечом пронзал луч солнца, бьющий мне в глаза. Затем он погас, и только тогда мне удалось разглядеть то, что затмевалось его великолепием: я лежал в увенчанном куполом шатре из разноцветного шелка; дверной проем оставался открытым. Ко мне шел хозяин мамонта. Как и в прошлые наши встречи, он был облачен в шафрановые одежды, а в руках держал эбеновый жезл, слишком легкий, чтобы служить оружием. - Ты поправился, - объявил он. - Я бы напрягся и ответил утвердительно, но подобное усилие доконает меня. Казалось, он улыбнулся моей горькой шутке, хотя эта улыбка была не чем иным, как нервным подергиванием рта. - Ты должен знать лучше, чем кто-либо иной, что страдания, которые мы испытываем в этой жизни, делают возможными все удачные-преступления и приятные мерзости в предстоящей... Ты, я смотрю, не торопишься с выводами? Я покачал головой и снова прильнул к подушке. От нее шел слабый запах мускуса. - Это неплохо, потому что тебе потребуется некоторое время, чтобы сосредоточиться. - Так говорят твои врачи? - Я сам себе врач, и это я лечил тебя. Шок - вот в чем была твоя главная проблема. Звучит, как старушечье недомогание, о чем ты наверняка сейчас и подумал. Однако очень многие раненые умирают именно от шока. Если бы все погибшие подобным образом были сейчас живы, я бы с готовностью смирился со смертью тех, кто умер от удара мечом в сердце. - Когда ты врачевал себя и меня, ты говорил правду? Теперь его улыбка стала шире. - Я всегда говорю правду. В моем положении мне приходится слишком много говорить, чтобы содержать в порядке большой клубок лжи; разумеется, ты должен понимать, что правда... та мелкая, обыденная правда, о которой судачат фермерши, имеет мало общего с первичной универсальной Правдой, которую ни я, ни ты не в состоянии выразить словами... эта правда более обманчива. - Перед тем как я потерял сознание, мне показалось, ты назвал себя Автархом. Он плюхнулся возле меня, как ребенок, и при соприкосновении его тела с ворсистым ковром раздался отчетливый шлепок. - Да, назвал. Так оно и есть. Ты изумлен? - Я был бы изумлен еще больше, - ответил я, - если б не помнил тебя так живо по нашей встрече в Лазурном Доме. (Портик, покрытый снегом, толстым слоем снега, заглушающим наши шаги, возник в шелковом шатре словно призрак. Когда взгляд голубых глаз Автарха встретился с моим взглядом, я почувствовал, что рядом со мной в снегу стоит Рощ и оба мы одеты в незнакомые, не слишком хорошо сидящие костюмы. А внутри какая-то женщина, не Текла, но преобразившаяся в Теклу, как мне потом предстояло изобразить Месхию, первого человека. Кто знает, до какой степени актер проникается духом человека, которого он изображает на сцене? Играя Помощника, я не испытывал ничего особенного, ибо практически не отличался от того, кем я был - или только полагал, что был, - в своей жизни; но в образе Месхии мне в голову лезли мысли, которые никогда бы не возникли в другой ситуации, мысли, чуждые как Северьяну, так и Текле, мысли о начале всего сущего и об утрате мира.) - Вспомни, я никогда не говорил тебе, что я _только_ Автарх. - Когда я встретил тебя в Обители Абсолюта, ты выглядел как мелкий придворный чиновник. Правда, сам ты никогда не представлялся чиновником, и, в сущности, я и тогда знал, кто ты на самом деле. Но ведь именно ты дал деньги доктору Талосу, не правда ли? - Могу признаться в этом, не краснея. Это совершенная правда. Я действительно занимаю несколько незначительных постов при моем дворе... Почему бы и нет? В моей власти назначать таких чиновников, могу и себя назначить. Видишь ли, непосредственный приказ Автарха - это иногда слишком тяжелое орудие. Ты же никогда бы не стал пробовать отрезать нос тем большим мечом палача, который ты прежде носил с собой. Когда требуется указ Автарха, а когда и письмо от третьего казначея - всему свое время. Я же и тот и другой, и ими дело не ограничивается. - А в том доме в квартале Мучительных Страстей... - Ко всему прочему, я преступник... как и ты. Нет предела человеческой глупости. Говорят, даже космос ограничен собственной курватурой, но глупость продолжается и за пределами бесконечности. Я, который всегда считал себя если не по-настоящему умным, то хотя бы предусмотрительным и быстро усваивающим простые формы, я, не сомневавшийся в своей практичности и дальновидности, когда странствовал вместе с Ионой и Доркас, никогда прежде не связывал положение Автарха на самой вершине структуры законопорядка с его несомненной осведомленностью, что я проник в Обитель Абсолюта в качестве агента Водалуса. В этот миг я бы вскочил и бежал из шатра без оглядки, если б только мог, но мои ноги - они были как ватные! - Все мы - преступники, все, кто обязан насаждать закон. По крайней мере, так должно быть. Думаешь, твои братья по гильдии обошлись бы с тобой так же сурово - мой агент сообщает, что многие из них желали тебе смерти, - если бы они сами были виновны в чем-то аналогичном? Ты представлял для них опасность, пока не подвергся страшному наказанию, ибо в противном случае однажды они сами испытали бы искушение. Судья или тюремщик, не имеющий на совести никаких преступлений, - это монстр, то присваивающий прощение, принадлежащее исключительно Предвечному, то напускающий на себя смертельную строгость, которая не принадлежит никому и ничему. Поэтому я стал преступником. Преступления, связанные с насилием, оскорбляли мое человеколюбие, а для воровства мне недоставало ловкости рук и быстроты мыслей. После недолгого периода проб и ошибок - полагаю, примерно в год твоего рождения - я нашел свое истинное призвание. Эта профессия отвечает определенным эмоциональным потребностям, которые я нынче не могу удовлетворить иным образом... к тому же я действительно знаком с человеческой натурой. Я знаю, когда следует предложить взятку и сколько именно дать и, что самое важное, когда не следует этого делать. Я знаю, как следует относиться к работающим на меня девушкам, чтобы они были вполне довольны своей карьерой, но не слишком удовлетворены своей судьбой... Конечно, они хайбиты, выросшие из телесных клеток экзультанток, чтобы обмен крови продлевал молодость последним. Я знаю, как заставить моих клиентов почувствовать, что встречи, которые я организую, есть уникальное переживание, а не что-то среднее между слезливой романтикой и рукоблудием. Ты же ощутил уникальность пережитого, не правда ли? - Мы тоже называем их так, - откликнулся я. - Клиентами. - Его интонация интересовала меня не меньше, чем слова. Он был счастлив, думаю, счастлив больше, чем во время наших предыдущих встреч, и речь его удивительно напоминала пение дрозда. Похоже, он и сам об этом догадывался, ибо задирал голову и вытягивал шею, а буквы "р" в словах "организую" и "романтика" разливались трелью на солнечном свете. - В этом есть и своя польза. Я не теряю контакта с низами населения, поэтому знаю, насколько добросовестно собирают налоги, считают ли эти обложения справедливыми, какие общественные элементы возвышаются, а какие опускаются на дно. Я чувствовал, что он обращается ко мне, но не понимал смысла его слов. - Те женщины при дворе, - сказал я, - почему ты не взял себе в помощь настоящих? Одна из них выдавала себя за Теклу, когда настоящая Текла томилась в темнице под нашей башней. Он посмотрел на меня так, будто я сморозил глупость. Впрочем, так оно и было. - Потому что я не мог доверять им. Подобные занятия должны оставаться в тайне... Подумай, какие возможности предоставляются для убийц. Ты же не думаешь, что, если все эти расфуфыренные персоны из древних родов так низко кланяются в моем присутствии, угодливо улыбаются, шепотом отпускают осторожные шутки и делают непристойные предложения, они хранят мне хоть каплю верности? Сам убедишься в обратном. При дворе я могу доверять очень немногим, и, уж конечно, не экзультантам. - Ты сказал, что у меня будет возможность убедиться в обратном. Означает ли это, что ты не намерен меня казнить? - Я чувствовал биение пульса у меня на шее и видел алые брызги крови. - Поскольку теперь ты знаешь мой секрет? Нет. У нас на тебя другие планы, как я уже сказал, когда мы беседовали в комнатке за картиной. - Потому что я присягнул Водалусу. Тут его веселье вырвалось наружу. Он запрокинул голову и рассмеялся, точно пухлый ребенок, довольней тем, что разгадал устройство какой-то мудреной игрушки. Когда смех наконец утих, превратившись в радостный клекот, он хлопнул в ладоши. Хоть руки его казались изнеженными, звук получился на удивление громким. Вошли два существа с женскими телами и кошачьими головами. Их глаза, крупные, будто сливы, были широко расставлены; ступали они на носках, как иногда ходят танцовщицы, но гораздо грациознее. Нечто едва уловимое в их движениях подсказало мне, что то была их естественная походка. Я назвал их тела женскими, но это не совсем верно, ибо из одевающих меня коротких мягких пальчиков торчали кончики коготков. Я в замешательстве взял одну из них за руку и слегка сжал, как прежде, бывало, пожимал лапку дружелюбной кошечке. Коготки выступили наружу. Глаза мои наполнились слезами, ибо формой коготки напоминали тот самый Коготь, что некогда был заключен внутри драгоценного камня, который я, по невежеству, называл Когтем Миротворца. При виде моих слез Автарх сказал женщинам-кошкам, что они делают мне больно и должны уложить меня. Я же чувствовал себя, как младенец, сообразивший, что его навсегда разлучили с родной матерью. - Но мы не делаем ему больно, Легион, - возразила одна из них голосом, который мне не доводилось слышать прежде. - Уложите его, я сказал! - Они даже не поцарапали мне кожу, сьер, - пробормотал я. При помощи этих женщин-кошек я смог передвигаться. Стояло раннее утро - пора, когда все тени разбегаются, завидев лик солнца. Разбудивший меня свет возвещал начало нового дня. Его свежесть наполняла мои легкие, а грубая трава, по которой мы ступали, пятнала росой изношенные сапоги; волосы теребил слабый, как меркнущие звезды, ветерок. Шатер Автарха стоял на вершине холма. Вокруг раскинулся главный лагерь его армии - черно-серые палатки, иные напоминали засохшую листву; виднелись прикрытые дерном лазы, ведущие в подземные убежища, откуда теперь, точно серебристые муравьи, вереницей выбирались солдаты. - Понимаешь ли, мы должны соблюдать осторожность, - пояснил Автарх. - Хотя мы не у самой линии фронта, окажись наш лагерь чуть менее замаскированным, наверняка бы последовала атака с воздуха. - Я всегда удивлялся, почему твоя Обитель Абсолюта располагается ниже собственных садов, сьер. - Необходимость в этом давно отпала, но было время, когда они опустошали страну вплоть до Нессуса. У подножия холма и по всей округе заголосили серебряные трубы. - Прошла только одна ночь? - спросил я. - Или я проспал больше суток? - Нет, всего лишь ночь. Я дал тебе кое-какие лекарства, чтобы унять боль и продезинфицировать рану. Я не стал бы будить тебя нынче утром, но, когда вошел, увидел, что ты проснулся... да и времени больше нет. Я не совсем понял смысл его слов. Не успел я переспросить его, как заметил шестерых полуголых мужчин, тянувших канат. Сначала мне показалось, что они опускают вниз какой-то огромный воздушный шар, но то был флайер, и его черный корпус немедленно напомнил мне о дворе Автарха. - А я ожидал увидеть... как там его зовут? Вспомнил... Мамиллиана. - Нет, сегодня - никаких любимцев. Мамиллиан - прекрасный друг, молчаливый и умный, в бою он соображает не хуже меня, а когда все кончено, я катаюсь на нем ради удовольствия. Но сегодня мы стащим тетиву с асцианского лука и используем один механизм. Ведь и они многое у нас воруют. - Верно ли, что при приземлении расходуется энергия? Кажется, кто-то из твоих аэронавтов однажды говорил мне об этом. - То есть когда ты был шатленой Теклой. Исключительно Теклой. - Да, разумеется. Не будет ли бестактно с моей стороны спросить тебя, Автарх, почему ты велел меня убить? И как ты узнал меня теперь? - Я узнал тебя потому, что вижу твое лицо в лице моего юного друга и слышу твой голос в его голосе. Твои сиделки тоже узнали тебя. Взгляни на них. Я последовал его совету и увидел на лицах женщин-кошек гримасы страха и удивления. - А что касается причин твоей смерти, мы поговорим об этом - с ним - на борту флайера... если будет время. Теперь возвращайся на место. Тебе нетрудно проявить себя, потому что он слаб и болен, но сейчас мне нужен он, а не ты. И если ты не уберешься, я найду на тебя управу. - Сьер... - Да, Северьян? Ты боишься? Тебе приходилось ступать на борт таких приспособлений? - Нет, - ответил я, - но я не боюсь. - Помнишь свой вопрос насчет их энергии? Это правда, в некотором смысле. Их подъем обеспечивается антиматериальным эквивалентом железа, который удерживается в запорной трубе благодаря магнитным полям. Поскольку антижелезо имеет перевернутую магнитную структуру, его отталкивает сила промагнетизма. Конструкторы этого флайера окружили его магнитами, поэтому, дрейфуя в сторону от своего места в центре, он оказывается в более сильном поле и вытесняется назад. В мире антиматерии это железо весило бы столько же, сколько большой камень, но здесь, на Урсе, оно противодействует весу провещества, использованного в конструкции флайера. Следишь за моей мыслью? - Кажется, да, сьер. - Беда в том, что наша технология не позволяет герметично закрывать камеру. Часть атмосферы - несколько отдельных молекул - всегда просачивается через поры сварных швов или же проникает через изоляцию магнитных проводов. Каждая такая молекула нейтрализует свой эквивалент антижелеза, генерируя теплоту. Всякий раз, когда это происходит, флайер теряет бесконечно малую часть подъемной силы. Единственное решение проблемы, найденное на сегодняшний день, - это удерживать флайер на максимально возможной высоте, где практически отсутствует давление воздуха. Флайер осторожно опускался вниз. Теперь он был достаточно близко, чтобы я мог по достоинству оценить удивительную плавность его контуров. Очертаниями он в точности повторял вишневый лист. - Я не совсем понял, - вмешался я, - но, полагаю, канаты должны быть невероятно длинными, чтобы флайер мог подняться на нужную высоту и принести хоть какую-нибудь пользу. К тому же есть опасность, что асцианские пентадактили, подобравшись ночью, перережут канаты, и тогда флайеры отнесет прочь. Женщины-кошки оживились. Еле заметная улыбка тронула их губы. - Канат нужен только для приземления. Без него нашему флайеру потребовалось бы немалое расстояние для разгона, чтобы благополучно спуститься. Однако, зная, что мы внизу, флайер выбрасывает трос, как утопающий протягивает руку человеку, который вытащит его из воды. Понимаешь ли, он обладает собственным разумом. Не таким, как у Мамиллиана, но созданным по нашему усмотрению, то есть вполне достаточным, чтобы избегать всяческих неприятностей и спускаться к земле, когда от нас поступает соответствующий сигнал. Нижняя часть флайера была сделана из светонепроницаемого черного металла, а верхняя представляла собой купол, совершенно прозрачный и почти неразличимый для человеческого глаза - вероятно, из того же материала, что и крыша Ботанических Садов. На корме торчал ствол орудия, того же типа, что носил на себе мамонт, на носу - еще одна пушка, в два раза больше кормовой. Автарх поднес руку ко рту и будто шепнул что-то в ладонь. В куполе флайера появилось отверстие (словно дырка в мыльном пузыре), и к нам спустилась серебристая лесенка, на вид такая тонкая и иллюзорная, будто паутинка. - Как думаешь, сумеешь подняться? - спросил Автарх. - Если только руки не откажут. Он пошел первым, а я позорно потащился следом, волоча раненую ногу. Сиденья внутри флайера представляли собой длинные скамьи, тянувшиеся вдоль корпуса и обитые мехом; но даже этот мех показался мне холоднее, чем лед. Отверстие в куполе за моей спиной уменьшилось, потом исчезло вовсе. - Здесь внутри сохранится такое же давление, как на поверхности Урса, независимо от того, на какую высоту мы поднимемся. Так что не бойся, не задохнешься. - К сожалению, я слишком невежествен, чтобы испытывать страх, сьер. - Хочешь взглянуть на свой бывший базель? Они там, намного правее, но я постараюсь найти их для тебя. Автарх уселся перед рычагами управления. До тех пор я встречал машины лишь у Тифона, Балдандерса да еще у мастера Гурло в Башне Сообразности. Именно машин, а не удушья, я боялся, но мне удалось подавить свой страх. - Когда ты спас меня вчера вечером, ты дал понять, что не знал, сражаюсь ли я в твоей армии. - Я навел справки, пока ты спал. - Это ты приказал нам наступать? - В каком-то смысле... Я отдал приказ, что повлекло за собой ваше передвижение, но непосредственно с твоим базелем я не имел ничего общего. Ты возмущен моим приказом? Присоединяясь к нам, разве ты не знал, что рано или поздно тебе придется сражаться? Мы поднимались ввысь или (чего я уже однажды опасался) падали прямо в небо. Но я вспомнил дым, металлический рев трубы, воинов, обращенных свистящими молниями в кровавое тесто, и ужас сменился гневом. - Я ничего не знал о войне. А много ли ты знаешь о ней? Ты когда-нибудь участвовал в настоящем бою? Он бросил на меня взгляд через плечо, и его голубые глаза вспыхнули. - Я принимал участие в тысяче сражений. Ты - это двое в обычном исчислении. А сколькими людьми, по-твоему, исчисляюсь я? Я ответил ему далеко не сразу. 25. МИЛОСЕРДИЕ АГИИ Сначала я решил, что нет более страшного зрелища, чем вид нашей армии, растянувшейся на поверхности Урса. Вот она раскинулась перед нами, точно гирлянда, сверкая оружием и доспехами; крылатые анпиелы парили над ней почти на той же высоте, что и мы, кружась и взмывая в потоках утреннего ветра. Потом перед моим взором предстала совсем уж необычная картина - армия асциан, водянисто-белая и серовато-черная масса, столь же неподвижная, сколь наша казалась текучей, но простиравшаяся до северного горизонта. Я шагнул вперед и вперил в нее изумленный взгляд. - Могу показать их тебе поближе, - сказал Автарх. - Но ты увидишь только человеческие лица. Я понял, что он испытывает меня, хоть и не знал - как. - Что ж, покажи мне их. Продвигаясь в конном строю шиавони и наблюдая за вводом в бой наших войск, я поражался, насколько беспомощными они выглядели в общей своей массе. Кавалерия накатывала и отступала, точно морская волна, которая обрушивается с сокрушительной силой, а потом подается назад немощной водицей, такой слабой, что не в силах удержать мышиное тельце, горсть песка, зачерпнутую ребенком. Даже сомкнувшие ряды пелтасты с их кристальными щитами смотрелись немногим более грозно, чем игрушечные солдатики на столе. Теперь же я убедился, как мощно выглядят неподвижные порядки противника, прямоугольники с боевыми машинами величиной с крепость, и сотни тысяч солдат, стоящих плечом к плечу. Но благодаря экрану в центре панели управления я заглянул под забрала их шлемов, и вся эта мощь, вся непреклонность обернулись ужасом. В рядах пехоты были старики и дети, а также люди, показавшиеся мне идиотами. Почти у всех были те изможденные, безумные лица, что я видел накануне, и я вспомнил человека, который выбежал из строя и в предсмертной агонии метнул копье в небо. Я отвернулся от экрана. Автарх рассмеялся, но сейчас в его смехе не было радости - унылый звук хлопающего на сильном ветру флага. - Тебе приходилось наблюдать за самоубийством? - Нет, - ответил я. - Повезло. А я вот частенько вижу такое, когда слежу за ними. Оружие им выдают лишь прямо перед боем, и очень многие пользуются удобным случаем. Копьеносцы упирают приклады в мягкую землю, а потом стреляют себе в голову. Однажды я видел двух меченосцев - мужчину и женщину, которые заключили соглашение. Они пронзили друг другу животы и принялись считать, размахивая в такт левыми руками. Один... два... три... и упали замертво. - Кто они такие? Он бросил на меня странный взгляд. - Я спросил, кто они, сьер. Знаю, что они - наши враги, живущие на севере в жарких странах и, по слухам, порабощенные Эребусом. Но все же, кто они такие? - До этого момента я сомневался, что ты знаешь о своем неведении. Это так? У меня почему-то пересохло в горле. - Я никогда их раньше не видел до того, как попал в лазарет к Пелеринам. На юге война кажется такой далекой. Он кивнул. - Мы, автархи, оттеснив их на север, освободили половину территории, которую они захватили, некогда отогнав нас на юг. А кто они, ты узнаешь в свое время... Главное, что ты хочешь это знать. - Он помолчал. - И те и другие могут быть нашими - обе армии, не только южная... Ты бы посоветовал мне взять обе? - Говоря это, он манипулировал рычагами на панели управления; флайер устремился вперед, задрав корму к небу и опустив нос к зеленой земле, будто желая выбросить нас на спорную территорию. - Не понимаю, о чем идет речь, - признался я. - Половина из того, что ты говоришь, неверно. Они пришли не из жарких стран севера, а с континента на экваторе. Но ты был прав, когда назвал их рабами Эребуса. Они считают себя союзниками тех, кто ожидает в пучине. В действительности Эребус и его союзники отдали бы их мне, если бы я отдал им наш юг. Отдал и тебя, и всех остальных. Мне пришлось схватиться за спинку сиденья, чтобы не упасть на Автарха. - Зачем ты говоришь мне все это? Поклевав носом, наш флайер выровнялся, как игрушечный кораблик в пруду. - Как ты вскоре неминуемо поймешь, другие уже чувствовали то, что тебе еще только предстоит. Мне все не удавалось сформулировать вопрос, который я намеревался задать. Наконец я сказал: - Ты обещал мне объяснить, зачем ты убил Теклу. - Разве она не живет в Северьяне? Стена без окон в моем сознании рухнула, обратившись в пыль. - _Я умерла_! - закричал я, сам не понимая, что говорю, рока эти слова не слетели с моих губ. Автарх достал пистолет из-под приборной панели и, положив его на колени, обернулся ко мне. - Тебе это не понадобится, сьер, - сказал я. - Я слишком слаб. - В тебе есть поразительная способность к восстановлению... Я уже убедился в этом. Да, шатлены Теклы больше нет, если забыть, что она продолжает жить в тебе, и пусть вы неразлучны, вы все же оба одиноки. Тебя по-прежнему тянет к Доркас? Помнишь, ты рассказывал о ней, когда мы встретились во Второй Обители? - Зачем ты убил Теклу? - Я не убивал ее. Ошибочно думать, будто я - первопричина всех событий. Никто таковой не является... ни я, ни Эребус, ни кто-либо еще. Что же касается шатлены, ты - это она. Тебя публично взяли под стражу? Память так живо воспроизвела события, как я и представить себе не мог. Коридор, на стенах печальные серебряные маски, я вошла в одну из заброшенных комнат с высоким потолком, почувствовала запах плесени, исходящий от древней драпировки. Курьер, которого я должна была встретить, еще не явился. Я знала, что пыльные диваны испачкают мое платье, поэтому выбрала стул, искусное изделие из позолоченной слоновой кости. За моей спиной со стены упал гобелен; помню, я взглянула наверх и увидела, как ко мне спускается Судьба, увенчанная оковами, и Недовольство с жезлом и зеркалом - изображения, вытканные цветными нитями. - Тебя арестовали офицеры, - говорил тем временем Автарх. - Они узнали, что ты передаешь информацию любовнику своей сводной сестры. Арестовали тайно, потому что твое семейство имеет большое влияние на севере страны, и препроводили в полузабытую тюрьму. К тому времени, когда я узнал, что произошло, ты уже была мертва. Должен ли я был наказать тех офицеров, которые действовали самостоятельно в мое отсутствие? Они патриоты, а ты была предательницей. - Я, Северьян, - тоже предатель. - И я впервые рассказал Автарху во всех подробностях, как спас Водалуса, и о том пиршестве, в котором позднее принимал участие вместе с ним. Когда я закончил, он кивнул своим мыслям. - Преданность Водалусу, разумеется, исходит от шатлены. Часть ты усвоил, когда Текла была еще жива, но в основном - уже после ее смерти. Каким бы наивным ты ни был, уверен, ты не считаешь совпадением, что именно ее плоть подали тебе пожиратели трупов. - Даже если бы он знал о моей связи с ней, - возразил я, - у него просто не хватило бы времени доставить ее тело из Нессуса. Автарх улыбнулся. - Разве ты забыл то, о чем сам только что поведал мне? Когда ты спас его, он улетел на корабле, подобном нашему. Из того леса, едва ли в дюжине лиг от Городской Стены, он мог бы домчаться до центра Нессуса, откопать труп, оставшийся свежим в холодной почве ранней весны, и вернуться обратно меньше чем за стражу. В сущности, ему даже не требовалось слишком много знать и торопиться. Пока ты томился в заключении, арестованный твоими же собратьями, до него наверняка дошла весть, что шатлена Текла, сохранившая ему верность до самой смерти, погибла. Угостив своих соратников ее плотью, он укрепил бы в них преданность его делу. Вполне достаточный повод, чтобы выкрасть ее тело; и, несомненно, он перенес ее останки куда-нибудь в подвал, схоронив в снегу, или спрятал в заброшенной шахте, каких множество в том районе. Ты появился, и, захотев привязать тебя к себе, он приказал подать ее к столу. Что-то незримо пронеслось рядом, и вслед за этим флайер сильно тряхнуло, по экрану пробежали искры. Не успел Автарх схватиться за рычаги управления, как нас отбросило назад. Раздался взрыв, такой мощный, что меня, казалось, парализовало. Грохочущие небеса разверзлись, выпустив желтый огненный цветок. Как-то я видел воробья, сбитого камнем, который был выпущен из рогатки Эаты. Он трепыхался в воздухе и падал, завалившись набок, - в точности как теперь падали мы. Я осознавал лишь, что лежу в темноте среди едкого дыма на прохладной земле. На мгновение, а может, на целую стражу я забыл о своем спасении и не сомневался, что нахожусь на поле боя, где мы с Дарьей, а также Гуазахт, Эрблон и другие сражались с асцианами. Кто-то лежал рядом, я слышал его дыхание, поскрипывание и скрежет, выдававшие его движение, но сперва не обратил на это внимания; потом я решил, что эти звуки издают рыскающие в поисках добычи звери, и не на шутку испугался. Наконец я вспомнил последние события, понял, что рядом шевелится Автарх, который, должно быть, тоже выжил в катастрофе, и окликнул его. - Так, значит, ты еще жив, - сказал он слабым голосом. - Я боялся, что ты умрешь... как это ни глупо с моей стороны. Я не мог привести тебя в чувство, да и пульс едва прощупывался. - Я забыл! Помнишь, как мы летели над армиями? На время я совсем забыл об этом! Теперь я знаю, что значит забыть. - И запомнишь это всегда. - В его голосе угадывалась скрытая насмешка. - Надеюсь, но уже сейчас, пока мы говорим, память об этом постепенно стирается, рассеивается как туман, что, наверное, само по себе есть забвение. Каким оружием нас подбили? - Я не знаю. Но послушай. Это самые важные слова в моей жизни, послушай. Ты служил Водалусу и его мечте о возрожденной империи. Ты и теперь хотел бы, чтобы человечество вновь отправилось к звездам, не правда ли? Я вспомнил, что говорил мне Водалус в том лесу, и ответил: - Люди Урса, бороздящие межзвездные пространства, от галактики к галактике, господа дочерей солнца... - Однажды так уже было... и они привезли с собой с Урса все древние войны, и на молодых солнцах вспыхивали новые. Даже они (я не мог видеть говорившего, но по его интонации понял, что он указывает на асциан) и то понимают, что это не должно повториться. Они хотят, чтобы человеческий род превратился в одну-единственную личность... одну и ту же, воспроизведенную бесконечное множество раз. Мы же хотим, чтобы каждый нес в себе весь человеческий род и все его чаяния. Ты обращал внимание на пузырек, который я ношу на груди? - Да, неоднократно. - В этом пузырьке - фармакон вроде альзабо, смешанный и поддерживаемый в виде суспензии. Я уже хладен ниже пояса. Скоро я умру. Но прежде... ты должен воспользоваться им. - Я не вижу тебя и едва могу пошевелиться. - Тем не менее ты найдешь способ. Ты ничего не забываешь, поэтому должен вспомнить вечер, когда ты пришел в мой Лазурный Дом. В тот вечер кое-кто еще навестил меня. Когда-то я был слугой в Обители Абсолюта... Вот почему они ненавидят меня. Они и тебя будут ненавидеть за твое прошлое. Воспитывавший меня Пэон пятьдесят лет служил подавальщиком меда. Я знал, кто он на самом деле, ибо встречался с ним раньше. Он и поведал мне, что ты - тот самый... следующий. Не думал я, что это случится так скоро... Голос Автарха смолк, и я пополз в его сторону, шаря рукой впотьмах. Наконец я коснулся его ладони. - Воспользуйся ножом, - прошептал он. - Мы находимся в тылу у асциан, но я вызвал тебе на выручку Водалуса... я уже слышу стук копыт его боевых коней. Мое ухо было всего в пяди от его губ, но я едва расслышал последнюю фразу. - Тебе нужен покой, - сказал я. Зная, что Водалус ненавидит его и намеревается уничтожить, я решил, что Автарх бредит. - Я - его шпион. Это тоже входит в мои обязанности. Он будто притягивает к себе предателей. Я узнаю, кто они такие, чем занимаются и что думают. Один из его людей. Теперь я сообщил ему, что Автарх попался в ловушку собственного флайера, и дал наши координаты. А прежде он был... моим телохранителем... Тут и я услышал звук приближающихся шагов. Я приподнялся в поисках возможности подать какой-нибудь сигнал; моя рука уперлась в меховую поверхность, и я понял, что флайер перевернулся, накрыв нас, как жаб, своим корпусом. Раздался треск, потом заскрежетал рвущийся металл. Я разглядел Автарха, его редкие седые волосы, потемневшие от запекшейся крови. А чуть выше я различил силуэты, зеленые тени, склонившиеся над нами. Их лиц я не видел, но твердо знал, что эти мерцающие глаза, узколобые головы принадлежат не сторонникам Водалуса. Я принялся лихорадочно искать пистолет Автарха, но меня схватили за руки и вытащили наружу. И тут я невольно вспомнил мертвую женщину, которую подняли из могилы в некрополе, ибо флайер упал на мягкую землю и наполовину зарылся в грунт. В том месте флайера, куда попала молния асциан, зияла рваная пробоина, из которой торчал клубок разодранных в клочья проводов. Металл оплавился и потерял первоначальную форму. Но у меня не было времени рассматривать повреждения. Мои враги ворочали меня с боку на бок, хватали за лицо, тщательно ощупывали плащ, словно никогда прежде не видели такой ткани. Эти эвзоны с огромными глазами и запавшими щеками во многом походили на пехотинцев, с которыми мы сражались. Однако, хотя среди них было несколько женщин, стариков и детей я не заметил. Вместо доспехов они носили серебристые шапки и рубахи, в руках держали джезейлы странной формы, с такими длинными стволами, что, когда приклад упирался в землю, дуло торчало над головой. - Твое послание перехватили, сьер, - произнес я, увидев, что Автарха подняли из флайера. - Тем не менее оно дошло до адресата. - Он был слишком слаб, чтобы указать рукой, но я проследил его взгляд и через мгновение различил на фоне луны несколько летящих объектов. Создавалось впечатление, будто они скользят прямо по лунным лучам, так быстро и целеустремленно они двигались. Их головы напоминали женские черепа, круглые и белые, покрытые костяными митрами, а челюсти - вытянутые кривые клювы с рядами острых зубов. Эти существа имели крылья, такие большие, что туловище вовсе терялось в сравнении с ними (по меньшей мере кубитов двадцать в размахе). Они колотили крыльями совершенно беззвучно, но далеко внизу я ощущал стремительные порывы ветра. (Однажды я вообразил, как подобные создания уничтожают леса Урса и ровняют с землей его города. Не мои ли мысли помогли появиться этим тварям?) Похоже, прошло немало времени, прежде чем асцианские эвзоны увидели их. Наконец двое или трое пальнули разом, и одно из существ, оказавшись в точке пересечения выпущенных молний, разлетелось в клочья. Следующие выстрелы снова попали в цель. На мгновение свет померк, и что-то холодное на излете ударило мне в лицо, сбив меня с ног. Когда ко мне снова вернулось зрение, с полдюжины ас-циан валялись бездыханными, остальные же стреляли в воздух по целям, практически не заметным для меня. Сверху падало что-то белесое. Я приготовился к взрыву и пригнул голову, но вместо этого корпус поврежденного флайера зазвенел, как цимбала. Тело, человеческое тело, разломанное, как кукольное, шмякнулось вниз, но крови я не заметил. Один из эвзонов саданул прикладом мне в спину и подтолкнул вперед, еще двое вели под руки Автарха точно так же, как недавно поддерживали меня женщины-кошки. Я заметил, что напрочь утратил чувство ориентации. Хотя луна еще светила, массы облаков закрыли почти все звезды. Тщетно искал я крест и три звезды, по непонятным причинам называемые "Восьмеркой", созвездие, навечно зависшее над южными льдами. Несколько эвзонов еще стреляли, когда меж нами ударила сверкающая стрела или копье, взорвавшись ослепительными белыми искрами. - Этим дело и ограничится, - прошептал Автарх. Я еще ковылял и судорожно тер глаза, но все же нашел в себе силы спросить, что он имеет в виду. - Разве ты не видишь? Они больше ни на что не способны. Наши друзья наверху... думаю, люди Водалуса... не знали, что те, кто взял нас в плен, так хорошо вооружены. Прицельных выстрелов больше не жди, и как только это облако закроет диск луны... Мне стало зябко, будто теплый воздух вокруг нас был моментально унесен холодными ветрами гор. Всего несколько мгновений назад я был в отчаянии от того, что оказался среди этих изможденных солдат, но теперь хватался за малейший шанс остаться вместе с ними. Слева от меня Автарх безвольно свисал на руках двух эвзонов, которые забросили за спины свои длинноствольные джезейлы. Голова его поникла, и я понял, что он либо без сознания, либо мертв. Женщины-кошки называли его Легионом, и для того чтобы связать этот титул с тем, что он сам сказал мне в разбитом флайере, большой проницательности не требовалось. Если во мне объединились Текла и Северьян, то в нем, несомненно, сплотилось множество личностей. С тех пор как однажды вечером я впервые увидел его, когда Рош привел меня в Лазурный Дом (чье странное название я только сейчас, похоже, начал понимать), я чувствовал многосложность его мысли, как мы чувствуем, даже при тусклом свете, многосложность мозаики, мириад бесконечно малых частиц, что в совокупности являют нам светящийся лик и широко раскрытые глаза Нового Солнца. Он сказал, что мне предопределено стать его преемником, но долгим ли будет мое царствование? Меня снедало тщеславие, каким бы нелепым оно ни казалось для человека, захваченного в плен, тяжело раненного и ослабленного настолько, что предел его мечтаний - это одна стража отдыха на грубой траве. Он сказал, что я должен вкусить его плоть и проглотить снадобье, пока он еще жив; и, любя его, я бы вырвал собственную плоть из рук врага, если б только имел силы, чтобы заявить свои права на роскошь, великолепие и власть. Я был и Северьяном, и Теклой, и, вероятно, оборванный ученик палачей, сам того не осознавая, тосковал по подобным вещам сильнее, чем молодая экзультантка, запертая при дворе. Потом я понял, что именно чувствовала несчастная Кириака в садах архона; и все же, если б она всецело прониклась тем чувством, что я испытывал теперь, у нее наверняка разорвалось бы сердце. Через мгновение у меня пропали все желания. Какой-то своей частью я лелеял то прибежище, куда даже для Доркас была заказана дорога. Глубоко в извилинах моего мозга, где-то на молекулярном уровне, соединились мы с Теклой. Другим же (дюжине или, быть может, тысяче, если, впитывая личность Автарха, мне суждено впитать всех тех, кого он объединил в себе) ворваться туда, где мы возлежим, - все равно что толпе народа с базарной площади наводнить маленький будуар. Я обнял свою сердечную подругу и сам очутился в ее объятиях. Я очутилась в его объятиях и сама обняла своего сердечного друга. Луна потускнела, как потайной фонарь, когда, повинуясь чьей-то воле, его створки медленно закрываются, оставляя лишь еле заметную световую точку, а потом и вовсе ничего. Асцианские эвзоны пальнули из своих джезейлов переплетением ветвей сирени и гелиотропа - лучами, устремившимися далеко в небо и проткнувшими облака, точно цветными булавками. Безрезультатно. Подул ветер, жаркий и стремительный, а потом тьма вспыхнула - иначе не скажешь. Автарх исчез, и что-то огромное устремилось в мою сторону. Я пал ниц. Наверное, я ударился о землю - не помню. На краткий миг мне показалось, что я несусь по воздуху, вращаюсь, взмываю ввысь и мир подо мной - сплошная черная ночь. Чья-то костлявая рука, твердая, как камень, и в три раза больше человеческой, схватила меня поперек туловища. Мы ныряли, крутились, кренились набок, скользили по наклонной плоскости, затем, поймав воздушный поток, стали подниматься все выше и выше, пока моя кожа не онемела от холода. Вывернув шею, чтобы взглянуть наверх, я увидел белые нечеловеческие челюсти существа, чьей ношей я оказался. То был ночной кошмар, посетивший меня несколько месяцев назад, когда я спал в одной постели с Балдандерсом, хотя во сне я мчался верхом на этом звере. Кто знает, отчего возникла эта разница между сном и явью? Я закричал невесть что, и крылатая тварь разинула свой кривой клюв, издав свистящее шипение. И тут сверху до меня донесся женский голос: - Теперь мы квиты - ведь ты все еще жив. 26. НАД ДЖУНГЛЯМИ Мы приземлились при свете звезд - словно наступило пробуждение. Казалось, будто позади осталось не небо, а страна ночных кошмаров. Подобно опадающему листу, огромное существо опускалось, описывая в воздухе круги, через постепенно теплеющие слои атмосферы, пока я не ощутил терпкий аромат Сада Джунглей - запах зелени и гниющей древесины, к которому примешивалось благоухание крупных безымянных цветов. Темная верхушка зиккурата не только возвышалась над деревьями, но и несла на себе груз, ибо они облепили крошащиеся стены башни, как грибы облепляют засохший ствол. Мы невесомо опустились на зиккурат, и тут же послышались взволнованные голоса, замелькали огни факелов. У меня все еще кружилась голова от разреженного ледяного воздуха, который я вдыхал несколько мгновений назад. Когтистая лапа, так долго державшая меня, сменилась человеческими руками. Мы сошли вниз по уступам и винтовым лестницам из разбитых камней, и вот наконец я очутился перед костром, а напротив увидел красивое неулыбчивое лицо Водалуса и личико в форме сердечка, принадлежащее его супруге Теа, нашей сводной сестре. - Кто это? - спросил Водалус. Я попытался поднять руки, но меня крепко держали. - Сьер, - сказал я, - ты должен меня знать. За моей спиной раздался голос, который я слышал во время полета: - Этот человек - ценная добыча, убийца моего брата. Ради него я и мой слуга Гефор оказывали тебе услуги. - Зачем же ты привела его ко мне? - спросил Водалус. - Он твой. Неужели ты думала, что если я встречался с ним прежде, то пожалею о нашем соглашении? Может, я был сильнее, чем мне самому казалось. А может, я просто воспользовался тем, что охранник, стоявший справа от меня, потерял равновесие; как бы то ни было, мне удалось вывернуться и толкнуть его в костер, где взметнулись красные угли. За мной стояла обнаженная до пояса Агия, рядом с ней - Гефор, который положил руки ей на груди и оскалил все свои гнилые зубы, но она ударила меня ладонью по щеке. Меня пронзила острая боль, потом хлынула теплая кровь. Вот я и познакомился с так называемым луцивеем. Агия воспользовалась именно им, потому что Водалус запретил всем, кроме собственных телохранителей, носить в его присутствии какое-нибудь оружие. Луцивей - это просто небольшой брусок с кольцами для большого пальца и мизинца плюс четыре-пять изогнутых лезвий, которые нетрудно спрятать в ладони; но немногие выживают после удара луцивеем. Я оказался одним из тех немногих, поднявшись через два дня на ноги и обнаружив себя запертым в пустой комнатенке. Возможно, в жизни каждого человека должна быть комната, которую он знает лучше всякой другой; для заключенных - это тюремная камера. Теперь и я, долго служивший с внешней стороны, подавая подносы с едой обезображенным и спятившим от пыток узникам, вновь познал собственную камеру. Чем прежде был зиккурат - я так и не выяснил. Возможно, и впрямь тюрьмой или же мастерской какого-то забытого ремесла. Моя камера была раза в два больше той, в которой я был заточен под башней палачей, шагов десять в длину и шесть - в ширину. Древняя дверь из мерцающего сплава стояла прислоненной к стене, поскольку тюремщики Водалуса нашли ее бесполезной, не сумев справиться с замком. Новая, грубо сколоченная из внешне напоминающих железо бревен, добытых в джунглях, закрывала дверной проем. Думаю, окон здесь никогда не предполагалось, но таковым служила круглая дыра в стене диаметром не больше моей руки. Сквозь это отверстие в грязной стене на большой высоте и проникал в камеру скудный свет. Прошло еще три дня, прежде чем я окреп настолько, чтобы подпрыгнуть и, подтянувшись на одной руке, выглянуть из окна наружу. Когда же этот день настал, перед моим взором предстал холмистый зеленый ландшафт, усеянный порхающими бабочками, - словом, картина настолько неожиданная, что я усомнился в своем рассудке и от удивления свалился на пол камеры. Лишь со временем я понял, что видел верхушки деревьев, то есть доступную главным образом птицам область, где на высоте десяти чейнов могучие стволы раскидывают целые лиственные поля. Какой-то старик с неглупым, но злым лицом перевязал мне щеку и сменил бинты на ноге. Позднее он привел мальчика лет тринадцати, чьей кровью накачивал меня до тех пор, пока его губы не приобрели свинцовый оттенок. Я спросил старого лекаря, откуда он родом, и старик, очевидно, решив, что я уроженец здешних мест, ответил следующим образом: - Из большого города на юге, в долине реки, что собирает воды в холодных землях. Эта река зовется Гьолл, она длиннее всех ваших, хотя течение ее не столь стремительное. - Ты очень искусен, - сказал я. - Мне не доводилось слышать о таких умелых врачевателях. Я уже чувствую себя хорошо и хотел бы, чтобы ты остановился, пока этот мальчик не умер. Старик ущипнул его за щеку. - Он быстро восстановит силы, как раз вовремя, чтобы согреть мне на ночь постель. В его годы это нетрудно. Нет, не то, что ты думаешь. Я только сплю рядом с ним, потому что ночное дыхание юноши благотворно влияет на людей моего возраста. Видишь ли, юность - это тоже болезнь, и есть шанс подхватить ее в легкой форме. Как твоя рана? Ничто - даже признание, которое, вероятно, коренилось бы в упрямом желании поддержать хотя бы видимость прежней силы, - не могло явить мне более веских доказательств, чем его отрицание. Я сказал ему правду - что правая щека онемела, если не принимать в расчет слабого, но назойливого, как зуд, жжения, - тем временем гадая, какая из обязанностей причиняет несчастному пареньку больше беспокойства. Старик размотал мои бинты и наложил повязку, пропитанную вонючей коричневой мазью, которую он уже использовал прежде. - Я вернусь завтра, - сказал он, - хотя не думаю, что тебе снова понадобится помощь Мамаса. Ты быстро поправляешься. Ее Экзультантство (кивком головы он дал понять, что его ироническое замечание относится к Агии) будет вне себя от радости. Стараясь говорить небрежным тоном, я высказал предположение, что все его пациенты чувствуют себя хорошо. - Ты говоришь о том доносчике, которого привели сюда вместе с тобой? Ему настолько хорошо, насколько можно было ожидать. - Он отвернулся, стараясь скрыть испуганное выражение на своем лице. В надежде подчинить его своей воле и таким образом помочь Автарху я вознес неумеренную хвалу его способностям, под конец выразив недоумение, отчего столь одаренный целитель вынужден прозябать на службе у таких недостойных людей. Он пристально взглянул на меня, и его лицо стало серьезным. - Ради знаний. Только здесь человек моей профессии может узнать столько, сколько узнал я. - Ты имеешь в виду поедание трупов? Я тоже приобщился к этому, хотя, возможно, тебе и не сказали. - Нет-нет. Ученые мужи - особенно моей профессии - практикуют это повсюду и обычно с большей отдачей, поскольку мы разборчивей в объектах изучения и ограничиваемся самыми качественными тканями. Знания, которые я стремлюсь таким путем приобрести, ибо никто из недавно умерших не обладал ими, если вообще кому-то посчастливилось... Он прислонился к стене и, казалось, помимо меня, разговаривал с каким-то невидимым собеседником. - Стерильная наука прошлого привела лишь к истощению планеты и уничтожению рас. Она была основана на примитивном желании эксплуатировать простую энергию и материальные субстанции вселенной, не заботясь об их симпатиях, антипатиях и конечном предназначении. Посмотри! - Он подставил руку под солнечный луч, проникший сквозь круглое отверстие наверху. - Вот свет. Ты скажешь, это не живая сущность, но ведь дело в том, что свет - нечто большее, а не меньшее. Не занимая пространства, свет заполняет вселенную. Он питает собою все, хотя сам питается за счет разрушения. Мы кичимся своей властью над ним, но не верно ли предположение, что он сам культивирует нас как источник пропитания? Разве не может быть, что все деревья растут только для того, чтобы их потом поглотил огонь? Не рождаются ли люди исключительно для того, чтобы разводить костры? А вдруг наши притязания на управление светом столь же абсурдны, как если бы пшеница заявила, что управляет нами, поскольку мы возделываем для нее землю и готовим ее сношение с Урсом? - Складно говоришь, - вставил я, - но не по делу. Почему ты служишь Водалусу? - Эти знания даются только экспериментальным путем. - Он улыбнулся и положил руку на плечо мальчика. Я представил себе детей, объятых пламенем. Надеюсь, я ошибался. Изложенный разговор состоялся за два дня до того, как я нашел в себе силы подтянуться и заглянуть в окно. Старый лекарь больше не навещал меня: то ли он попал в немилость, то ли его отослали в другое место, а может быть, он просто решил, что в дальнейшем уходе за мной нет необходимости - не знаю. Однажды заглянула Агия и, стоя между двумя вооруженными стражницами Водалуса, плюнула мне в лицо, описав те пытки, что она и Гефор уготовили мне к тому времени, когда я достаточно окрепну, чтобы выдержать их. Когда она закончила, я вполне откровенно сказал ей, что большую часть своей жизни ассистировал при операциях гораздо более страшных, и посоветовал заручиться поддержкой опытных специалистов. На этом она и удалилась. С тех пор я несколько дней провел наедине с самим собой. Каждый раз при пробуждении я ощущал себя почти другим человеком, ибо в одиночестве обособленности моих мыслей в темные интервалы сна практически хватало, чтобы лишить меня чувства индивидуальности. Однако все эти Северьяны и Теклы одинаково стремились к свободе. Уход в воспоминания давался без труда. Мы часто проделывали, воскрешая те идиллические дни, когда Доркас и я направлялись в Тракс, игры в лабиринте со стенами из кустарника, который был устроен позади виллы моего отца, или забавы на Старом Подворье, долгий путь вниз по Адамнианской Лестнице вместе с Агией, еще до того как я распознал в ней своего врага. Но часто я отбрасывал воспоминания и принуждал себя собраться с мыслями, иногда, прихрамывая, вышагивал взад-вперед, иногда просто ждал, когда в оконце залетит какое-нибудь насекомое и тогда, потехи ради, ловил его в кулак. Я планировал побег, но при сложившихся обстоятельствах считал его практически невозможным. Перебирая в уме отрывки из коричневой книги, я пытался приложить их к собственному жизненному опыту, дабы (насколько это возможно) вывести некую общую теорию человеческого поведения, которая пошла бы мне на пользу, окажись я на воле. Ведь если мой лекарь, пожилой человек, мог по-прежнему гнаться за знанием, невзирая на уверенность в близкой смерти, не мог ли и я, чья смерть казалась еще более близкой, черпать утешение в уверенности, что она все же не так уж несомненна? Итак, я анализировал поведение человека, с которым я заговорил у хижины больной девушки, и поступки других известных мне мужчин и женщин, стараясь подобрать ключ к их сердцам. Но я так и не нашел ничего, что помогло бы мне сформулировать краткую формулу: "Мужчины и женщины поступают следующим образом потому-то и потому-то..." Не подходил ни один кусочек зазубренного металла - ни жажда власти, ни любовное вожделение, ни потребность самоутвердиться, ни стремление придать жизни пикантный привкус романтики. И все же я вывел один принцип, который в итоге назвал Первобытностью. Именно этот принцип, с моей точки зрения, применялся достаточно широко и если не лежал в основе поступка, то, по крайней мере, серьезно влиял на то, какую форму принимал конкретный поступок. Я бы сформулировал его так: "Поскольку доисторические культуры просуществовали в течение стольких хилиардов лет, они сформировали наше наследие таким образом, чтобы заставить нас поступать так, как если бы их условия наличествовали и сегодня". Например, технологии, которые некогда позволили Балдандерсу следить за всеми поступками старейшины из приозерной деревни, обратились в прах уже многие тысячи лет назад; однако в течение эонов собственного существования они наложили на него своего рода чары, благодаря которым, не дожив до наших дней, все же сохранили определенную эффективность. Так и все мы храним в себе призраки давно исчезнувших вещей, разрушенных городов и чудесных машин. Это ясно показывала история, которую я как-то раз прочитал Ионе, когда мы были в заключении (куда менее обременительном и в более многочисленной компании); и вот теперь, в зиккурате, я заново перечитал ее. Автору истории потребовался образ некоего морского чудовища, вроде Эребуса или Абайи, но в легендарном обрамлении. Поэтому он снабдил это чудовище головой в виде корабля - единственной видимой частью тела, ибо остальное скрывала вода. Таким образом существо перемещалось из протоплазменной реальности и становилось машиной, чего и требовал ритм мышления автора. Развлекаясь подобными теориями, я постепенно понимал, что Водалус занял это древнее сооружение лишь на время. Как уже говорилось, лекаря я больше не видел, да и Агия с тех пор не навещала меня, но я часто слышал звуки торопливых шагов по коридору за дверью моей квартиры, а иногда до меня долетали и обрывки фраз, брошенных на бегу. Всякий раз, когда раздавались эти голоса, я прикладывал незабинтованное ухо к обшивным доскам; в сущности, я часто предвкушал их, подолгу просиживая у стены в надежде подслушать часть разговора, который помог бы мне выяснить намерения Водалуса. Так как мои старания были тщетны, я не мог не думать о сотнях узников в нашей подземной темнице, которые наверняка прислушивались к моим шагам, когда я передавал их еду Дротту, и, должно быть, напрягали слух, силясь уловить фрагменты разговора, проникавшие из камеры Теклы в коридор и дальше - в их камеры, когда я навещал свою собеседницу. А что же мертвые? По временам я думал о себе почти как о мертвеце. Разве там, глубоко под землей, не томятся они, миллионы и миллионы, в своих камерах, гораздо теснее, чем моя? Не существует области человеческой деятельности, где бы мертвые не превосходили численностью живых во много раз. Большинство прекрасных детей мертвы. Большинство солдат и трусов. Самые красивые женщины и самые ученые мужи - все они мертвы. Их тела покоятся в гробах и саркофагах, под сводами из грубого камня, повсюду, по всей земле. Их дух наводняет наш разум, уши изнутри прижимаются к нашим лбам. Кто скажет, как внимательно они прислушиваются к нашим разговорам и какого слова ждут? 27. ПЕРЕД ВОДАЛУСОМ Наутро шестого дня моего заключения за мной пришли две женщины. Накануне я очень плохо спал. Одна из летучих мышей-кровососов, распространенных в этих северных джунглях, проникла через окно в мою камеру, и хотя мне удалось выгнать эту тварь и остановить кровотечение, она снова и снова возвращалась - думаю, влекомая запахом от моих ран. Даже теперь в зеленоватой полутьме с рассеянным светом мне всякий раз видится летучая мышь, подбирающаяся, как большой паук, а затем броском взлетающая в воздух. Солнце только что встало, и, увидев меня бодрствующим, женщины удивились не меньше, чем я при их появлении. Они заставили меня встать, одна связала мне руки, другая приставила к горлу кинжал. Последняя тем не менее спросила, как заживает моя щека, добавив, что еще в день моего прибытия ей сообщили, будто я - симпатичный парень. - Тогда я был почти так же близок к смерти, как теперь, - сказал я ей. Правда же заключалась в том, что, хотя контузия, полученная мною при крушении флайера, больше не давала о себе знать, лицо и нога все еще побаливали. Женщины привели меня к Водалусу, но не куда-нибудь в зиккурат, где, как я смутно себе представлял, он бы торжественно восседал бок о бок с Теа, а на лужайку, с трех сторон окруженную мутно-зеленым водным потоком. Ожидая, пока Водалус покончит с другими делами, я отнюдь не сразу сообразил, что эта река течет на северо-восток, с чем я прежде никогда не сталкивался; судя по моим прошлым наблюдениям, все реки текли на юг или юго-запад, неизменно впадая в Гьолл, чей поток также стремился в юго-западном направлении. Наконец Водалус кивнул в мою сторону, и меня подтолкнули вперед. Заметив, что я едва держусь на ногах, он приказал моим стражницам усадить меня у его ног, потом велел им отойти на такое расстояние, чтобы они не могли слышать наш разговор. - Твое нынешнее появление не столь впечатляюще, как в тот раз, в лесу близ Нессуса, - произнес он. Я не мог не согласиться. - Но, сьер, я и теперь явился как твой слуга. В точности, как при первой нашей встрече, когда я спас твою шею от топора. Если я предстал перед тобой в окровавленном тряпье и со связанными руками, то исключительно потому, что так ты обращаешься со своими слугами. - Согласен, что стягивать тебе запястья - это легкий перебор, учитывая твое состояние. - Он едва заметно улыбнулся. - Тебе больно? - Нет. Боль уже ушла. - Тем не менее веревки больше не потребуются. Водалус встал, вынул тонкое лезвие и, наклонившись ко мне, перерезал путы. Я расправил плечи, и тут же будто тысячи иголок пронзили мне руки. Усевшись на место, Водалус спросил меня, намерен ли я отблагодарить его. - Ты никогда не благодарил меня, сьер. Вместо благодарности ты всучил мне монету. Кажется, у меня где-то завалялась одна. - Я стал шарить у себя в ташке в поисках денег, которыми расплатился со мной Гуазахт. - Оставь ее при себе. Я собираюсь потребовать от тебя гораздо больше. Ты готов сказать мне, кто ты такой? - Всегда готов, сьер. Я - Северьян, бывший подмастерье гильдии палачей. - Всего лишь подмастерье этой гильдии и никто больше? - Так точно. Водалус вздохнул и улыбнулся, потом откинулся в кресле и снова вздохнул. - Мой слуга Хильдегрин постоянно твердил, что ты - важная персона. Когда я спрашивал - почему, он путался в собственных предположениях, ни одно из которых не казалось мне убедительным. Я считал, что он пытается вытянуть из меня побольше серебра за необременительный шпионаж. И тем не менее он был прав. - Я лишь однажды сыграл для тебя важную роль, сьер. - Всякий раз при встрече ты напоминаешь мне, что когда-то спас мне жизнь. А знаешь ли ты, что Хильдегрин спас жизнь тебе? Именно он крикнул "Беги!" твоему противнику во время поединка в городе. Ведь ты упал, и тот парень мог заколоть тебя. - Агия здесь? - спросил я. - Она бы постаралась убить тебя, если бы слышала это. - Теперь нас никто не слышит. Можешь рассказать ей после, если хочешь. Она никогда не поверит тебе. - На твоем месте я бы не был так уверен в этом. Он широко улыбнулся. - Прекрасно, я передам тебя ей в руки. Тогда-то мы и увидим, кто из нас прав. - Как тебе будет угодно. Он отмахнулся от моего проявления покорности изящным движением руки. - Думаешь, ты можешь загнать меня в тупик своей готовностью умереть? На самом деле ты предлагаешь мне простой выход из затруднительного положения. Твоя Агия явилась ко мне в сопровождении очень полезного чудотворца и попросила за его и свои услуги только одно - тебя, Северьяна из Ордена Взыскующих Истины и Покаяния. А теперь ты заявляешь, что ты - тот самый Северьян Палач и никто иной, и мне очень трудно отказать ей в ее требованиях. - А кем я, по-твоему, должен быть? - У меня есть или, точнее сказать, был самый лучший слуга в Обители Абсолюта. Ты наверняка его знаешь, ведь именно ему ты передал мое послание. - Водалус помолчал и улыбнулся. - Неделю или около того назад мы получили от него весть. Разумеется, сообщение не было открыто адресовано мне, но не так давно я позаботился, чтобы он знал о нашем местонахождении, да и мы обретались неподалеку. И знаешь, о чем он доложил? Я покачал головой. - Странно, ведь ты был рядом в это время. Он сказал, что находится в разбитом флайере... вместе с Автархом. Он был бы полным идиотом, если б послал такое сообщение в ординарной ситуации, ведь он выдал свои координаты, хотя не мог не знать, что оказался в нашем тылу. - Значит, ты состоишь в асцианской армии? - Да, мы проворачиваем для них некоторые разведывательные операции. Вижу, тебя смущает то, что Агия и ее чудотворец убили нескольких асцианских солдат, когда явились за тобой. Не стоит беспокоиться об этом. Хозяева тех солдат ценят их еще меньше, чем я, а времени на переговоры не оставалось. - Однако Автарха они не захватили. - Я не особо искусный лжец, но, думаю, я был слишком изнурен, чтобы Водалус смог что-либо прочитать на моем лице. Он подался вперед, на миг его глаза засверкали так, будто в глубине зрачков зажглись свечи. - Он был там! Замечательно. И ты его видел. Ты летел вместе с ним в королевском флайере. Я снова кивнул. - Видишь ли, как ни смешно это звучит, но я опасался, что он - это ты. Никогда нельзя заранее знать. Один Автарх умирает, и его место занимает другой; этот новый может править полстолетия, а может - всего пару недель. Итак, на флайере вас было трое? Не больше? - Нет, не больше. - Что собой представляет Автарх? Расскажи как можно подробнее. Я подчинился, описав внешность доктора Талоса, когда он появлялся в этой роли. - Значит, ему удалось вырваться как от созданий чудотворца, так и от асциан? Или последние все же схватили его? А может, эта женщина и ее любовник приберегли его для себя? - Я же сказал, что асциане не добрались до него. Водалус снова улыбнулся, но сверкающие глаза и искривленный рот выдали его горечь. - Видишь ли, - повторил он, - я уже было решил, что это ты. У нас есть слуга, но он страдает от раны в голове и пребывает в сознании лишь эпизодически. Боюсь, очень скоро его не станет. Но он всегда говорит мне правду, и Агия утверждает, что с ним был только ты. - Значит, ты думаешь, что я - Автарх? Нет, это не так. - Но за последнее время ты сильно изменился. - Ведь ты сам дал мне альзабо и жизнь шатлены Теклы. Я любил ее. Неужели ты думал, что, вкусив ее сущность, я останусь прежним? Она постоянно со мной, и поэтому я - это двое в одном теле. Но я - не Автарх, в чьем теле целая тысяча. Водалус ничего не ответил, но прикрыл глаза, будто боялся, что я увижу их пламя. Тишина нарушалась лишь плеском речной воды и приглушенными голосами вооруженных мужчин и женщин, сгрудившихся в сотне шагов от нас и время от времени поглядывавших в нашу сторону. Перелетавший с дерева на дерево попугай неожиданно издал пронзительный крик. - Я по-прежнему готов служить тебе, - сказал я Водалусу, - если ты позволишь. - Я не был уверен в фальшивости этих слов, пока они не сорвались с моих губ, и потому растерялся, силясь понять, как то, что прежде казалось правдой для Теклы и Северьяна, теперь обернулось для меня ложью. - "Автарх, в чьем теле целая тысяча", - слово в слово повторил Водалус за мной. - Верно, но сколь немногие из нас знают об этом. 28. НА МАРШЕ Сегодня, в последний раз перед грядущим отъездом из Обители Абсолюта, я принимал участие в торжественной религиозной церемонии. Подобные ритуалы распределяют по семи ступеням в зависимости от их значения, или, как выражаются гептархии, "трансцендентности" - о чем я и не подозревал в те времена, о которых только что вел речь. К нижнему уровню - то есть уровню Аспирации - относятся обычные проявления благочестия, включая молитвы, читаемые в уединении, манипуляции с каменной пирамидкой и так далее. Общие собрания и публичные молебны, которые в детстве ассоциировались у меня со всей организованной религией, на самом деле составляют второй уровень, называемый уровнем Интеграции. Сегодняшняя служба принадлежала к седьмому и наивысшему - уровню Ассимиляции. В соответствии с принципом цикличности большая часть приобретений, собранных в процессе продвижения через первые шесть уровней, теперь потеряла свою актуальность. Никакой музыки не было, и богатые ризы уровня Убежденности уступили место накрахмаленным рясам, чьи скульптурные складки придавали нам вид оживших статуй. Мы больше не можем проводить церемонию, как прежде, окутанные сияющим поясом галактики; но для достижения максимально близкого эффекта поле тяготения Урса было удалено из базилики. Я испытывал совершенно новое ощущение и, хоть страха не было и в помине, снова вспомнил ту ночь, проведенную в горах, когда мне казалось, что я вот-вот выпаду из нашего мира; завтра мне предстоит пережить это наяву. По временам потолок оборачивался полом или же (что гораздо больше смущало меня) стена превращалась в потолок, и, глядя вверх через открытые окна, можно было видеть травянистый горный склон, отвесно вздымавшийся к небу и в бесконечность. При всей своей необычности это зрелище было не менее подлинным, чем привычный для человеческого глаза пейзаж. Каждый из нас стал солнцем, круглые черепа цвета слоновой кости превратились в наши планеты. Я сказал, что мы обходились без музыки, но это не совсем верно. Вращаясь вокруг нас, черепа издавали еле слышный мелодичный свист и гул, вызванный потоками воздуха, струившимися сквозь глазницы и челюсти. Те, чьи орбиты представляли собой округлость, пели практически на одной ноте, с незначительным отклонением при вращении вокруг собственной оси; голоса других на эллиптических орбитах то прибывали, то понижались - поднимались по мере приближения ко мне и переходили в низкий стон при удалении. Не глупо ли усматривать лишь смерть в этих пустых глазницах и белых, как мрамор, сферах? Как много среди них наших друзей? Коричневая книга, с которой я зашел так далеко, единственный предмет среди взятых мною из Башни Сообразности, что остался со мной по сей день, была переплетена, напечатана и задумана мужчинами и женщинами с такими вот костлявыми лицами. И мы в водовороте их голосов, от имени тех, кто есть прошлое, предлагали себя и настоящее сверкающему свету Нового Солнца. И все же в тот момент, окруженный самыми многозначительными и величественными символами, я не мог не задуматься над тем, насколько иной была действительность, когда на следующий день после моей беседы с Водалусом мы покинули зиккурат и неделю, а то и больше двигались походным порядком (я - под охраной шести женщин, которым периодически приходилось меня нести) через зловонные джунгли. Я не знал - да и теперь не ведаю, - скрывались ли мы от армии Содружества или от асциан, бывших союзников Водалуса. Возможно, мы просто стремились соединиться с основными силами повстанцев. Мои стражницы жаловались на влагу, капавшую с деревьев и словно кислота разъедавшую их оружие и доспехи, а также на удушливую жару; но я ничего подобного не ощущал. Помню, я опустил взгляд вниз и с удивлением заметил, что часть плоти на моем бедре отпала, обнажив выступающие, как тугие веревки, мускулы. Я мог наблюдать за работой собственного коленного сустава, будто за мельничными валами и колесами. Вместе с нами шагал старый лекарь, который теперь осматривал меня два-три раза в день. Сначала он пытался сохранить мою повязку на лице в сухом состоянии, но, убедившись в тщетности своих усилий, вовсе снял бинты, довольствуясь тем, что обмазал раны целебным снадобьем. После этого некоторые из охранниц перестали даже глядеть в мою сторону и, если не могли избежать разговора со мной, объяснялись, потупив глаза. Другие же, наоборот, гордились возможностью проявить выдержку при виде моего разодранного лица. Они вставали передо мной, широко расставив ноги - поза, которую они, похоже, считали воинственной, - и с нарочитой небрежностью клали левую ладонь на рукоять меча. Я старался заговаривать с ними как можно чаще. Нет, не потому, что хотел этих женщин - хворь, явившаяся вместе с ранами, лишила меня всякого любовного желания. Просто в центре растянувшейся колонны меня угнетало особое одиночество, какого я никогда прежде не испытывал - ни в скитаниях по раздираемому войной северу, ни запертый в камере древнего зиккурата; а еще в каком-то нелепом уголке своего сознания я все еще надеялся на побег. Я задавал своим стражницам вопросы на любую тему, где они могли проявить какую-либо осведомленность, и был несказанно удивлен тем, как редко совпадали наши мнения. Ни одна из шести не присоединилась к Водалусу потому, что понимала разницу между восстановлением прогресса, который он стремился олицетворять, и застоем Содружества. Три из них просто-напросто увязались за мужчиной, две - потому что надеялись отомстить за какую-то личную обиду, а одна бежала от ненавистного отчима. Все, кроме одной, последней, теперь сожалели о своем опрометчивом поступке. Ни одна из охранниц не имела четкого представления как о прежнем месте стоянки, так и о цели нашего нынешнего путешествия. Проводниками нашей колонне служили три дикаря: двое юношей - скорее всего братья или даже близнецы, и один мужчина гораздо старше, чье лицо, по-видимому, искаженное не только старостью, но и физическим уродством, неизменно скрывалось под гротескной маской. Несмотря на разницу в возрасте, вся троица напомнила мне голого человека, которого я однажды видел в Саду Джунглей, - они были такими же нагими, с такой же смуглой кожей с металлическим отливом и столь же прямыми волосами. Молодые дикари имели церботаны длиннее вытянутой руки, а также мешки с дротиками, вручную сплетенные из дикорастущего хлопка и окрашенные жженой умброй - несомненно, при помощи рока какого-то растения. Старик опирался на посох, кривой, как его собственная фигура, и увенчанный высушенной головой обезьяны. В закрытом паланкине, значительно дальше по ходу колонны, несли Автарха, который, как дал мне понять старый лекарь, был еще жив. Однажды ночью, когда мои стражницы увлеклись оживленной болтовней, а я сидел скорчившись у тлеющего костра, я заметил, как пожилой проводник (его согбенная фигура и голова, непомерно большая из-за маски, не позволяли спутать старика ни с кем другим) приблизился к паланкину и проскользнул внутрь. Некоторое время спустя он поспешно выбрался наружу. Говорили, что этот человек - утурунку, то есть шаман, способный превращаться в тигра. Через несколько дней после ухода из зиккурата, миновав участок джунглей, где не было и намека на дорогу, мы наконец наткнулись на тропу, усеянную трупами. То были асциане, раздетые и без всякого снаряжения, будто их истощенные тела свалились сюда прямо с неба. Я бы предположил, что они погибли около недели назад, но, несомненно, жара и влажность ускорили разложение, и смерть наступила значительно позже. Причина их гибели в большинстве случаев оставалась неясной. До сих пор мы редко встречали живность крупнее, чем гротескного вида жуки, жужжавшие над нашими кострами по ночам. Птицы, щебетавшие на верхушках деревьев, как правило, избегали попадаться нам на глаза, а летучие мыши-кровососы если и навещали нас, то их черные крылья терялись на фоне густой тьмы. Теперь же мы, казалось, продвигались сквозь целые полчища разных тварей, которые собирались у тропы, точно мухи, слетевшиеся на тушу сдохшего вьючного животного. Не проходило и стражи, чтобы мы не услышали хруста костей, разгрызаемых мощными челюстями. А ночью в темноте, окружавшей наши небольшие костры, мерцало множество пар зеленых и алых глаз, по временам отстающих друг от друга на добрые две пяди. И хотя было бы нелепо предполагать, что эти объевшиеся падалью хищники станут досаждать нам, мои охранницы выставили двойной караул; те же, кто улегся спать, предпочли остаться в латах и не выпускали из рук свои куртелаксы. С каждым днем трупы становились все более свежими, пока среди них не стали попадаться живые люди. Какая-то обезумевшая женщина с коротким ежиком волос и блестящими глазами, спотыкаясь, приблизилась к колонне как раз перед нашим отрядом и, выкрикнув несколько непонятных слов, скрылась среди деревьев. Мы слышали мольбы о помощи, визг и чей-то бессвязный бред, но Водалус строго-настрого запретил нам сходить с тропы. Наконец после полудня мы очутились в гуще асцианского воинства, как прежде находились в самой гуще северных джунглей. Наша колонна состояла из женщин, провианта, самого Водалуса с прислугой, а также нескольких его помощников с собственным эскортом. Всего - не больше пятой части его армии. Но даже если бы здесь оказались все мятежники, которых он мог собрать под свои знамена, и если бы каждый воин обернулся сотней - все равно наши силы уподобились бы чаше воды, выплеснутой в могучий поток Гьолла. Сперва мы нагнали пехотинцев. Помню, Автарх говорил мне, что асциане выдают оружие лишь непосредственно перед началом сражения. Если так, очевидно, их офицеры решили, что такой момент близок. Я увидел тысячи воинов с рансьерами и почти уверился, что вся асцианская пехота экипирована подобным образом; но к наступлению ночи мы поравнялись с другим, столь же многочисленным соединением, имевшим на вооружении люнеты. Поскольку мы шагали довольно быстро, то оставили позади не одну тысячу асциан. Однако мы раньше, чем они, разбили лагерь (если они вообще отдыхали), и всю ночь, пока меня не сморил сон, я слышал их хриплые крики и шарканье множества ног. Утром мы снова очутились среди умирающих и только через стражу с лишним завидели нестройные ряды пехотинцев. В асцианских солдатах чувствовалась непреклонность и слепая приверженность порядку - уникальная в своем роде и, по-видимому, коренившаяся вовсе не в твердости духа или в дисциплине (в том смысле, в каком я воспринимал эти понятия). Казалось, они выполняли команды лишь потому, что не представляли себе иной линии поведения. Наши воины почти всегда имеют при себе оружие нескольких видов, как минимум энергетическое, и длинный нож в придачу (среди шиавони я был единственным, кто не носил такого ножа в дополнение к мечу). Но я ни разу не встречал асцианина, который таскал бы с собой больше одного вида оружия, а их офицеры вообще, как правило, передвигались налегке, будто относились к войне с нескрываемым презрением. 29. АВТАРХ СОДРУЖЕСТВА К середине дня мы снова обогнали тех, кого повстречали накануне, и вышли к вещевому обозу. Думаю, всех нас поразило открытие, что огромная боевая мощь, которую мы наблюдали раньше, оказалась лишь арьергардом, прикрывающим тыл армии несравненно большей. В качестве тягловой силы асциане использовали уйнтатеров и платибелодонов. Вперемежку с этими животными шагали шестиногие машины, явно приспособленные для перевозки различных тяжестей. Насколько я мог судить, погонщики не делали никаких различий между механизмами и живыми тварями. Если животные валились на спину и не желали подниматься или падала одна из машин, груз просто перекладывали на тех, кто оказывался поблизости, а обессиленного тяжеловоза бросали на обочине. Похоже, асциане не тратили усилий на то, чтобы добить павшее животное, прихватив с собой съедобные части туши, попробовать отремонтировать разлаженный механизм или