дважды, но в обоих случаях при одном и том же освещении:
в первый раз в конце сумерек, а теперь - в начале.  Вполне  возможно,  что
меня ввели в заблуждение игра теней и нагромождения скал, а лампа  в  окне
была всего лишь звездой.
   Что же касается растворившейся долины, когда я пытался подойти к ней  с
другой стороны, то  трудно  найти  рельеф  местности,  более  подверженный
внешнему изменению, чем подобный узкий склон.  Малейшая  неровность  почвы
может  скрыть  его  из  глаз.  Некоторые  автохтонные  племена   пампасов,
защищаясь от мародеров, специально строят свои деревни следующим  образом:
сначала роют большую яму, до дна которой  можно  добраться  по  наклонному
валу, затем устраивают жилые помещения и конюшни в  искусственных  пещерах
по периметру котлована. Как только  вырытая  земля  зарастет  травой,  что
происходит очень быстро после зимних  дождей,  человек  может  проехать  в
половине чейна от того места, где стоит деревня,  и  не  догадаться  о  ее
существовании.
   Может быть, я и попался бы на подобный трюк, но сам-то не  считаю  себя
простаком.  Мастер  Палаэмон,  бывало,  говорил,  что   сверхъестественное
существует для того, чтобы нас не унижал собственный  страх  перед  ночным
ветром. Но все же мне хотелось бы думать, что в окружении того  дома  было
нечто необычное, и теперь я склонен верить в это даже больше, чем прежде.
   Как бы там ни было, я больше не отклонялся от маршрута,  указанного  на
карте, и менее чем через две стражи после наступления темноты оказался  на
тропинке, ведущей прямо к дверям Последней Обители, которая стояла на краю
той же скалы, что сохранилась у меня в памяти. Как и предсказывала Маннеа,
путешествие заняло ровно два дня.



        16. АНАХОРЕТ

   Веранда была едва ли выше того камня, на котором стоял дом, но тянулась
в обе стороны и  заходила  за  углы,  словно  в  одном  из  тех  добротных
загородных домов,  где  нечего  опасаться  и  владелец  любит  посидеть  в
вечерней прохладе и полюбоваться, как Урс спускается под Луну. Я  постучал
в дверь, но никто не ответил; тогда я прошел  по  веранде  направо,  потом
налево, заглядывая в окна.
   Внутри было слишком темно, и я ничего не увидел,  зато  обнаружил,  что
веранда окружает дом до самого края скалы  и  там  обрывается  без  всяких
перил. Я снова постучал, но так же безрезультатно, как  и  в  первый  раз.
Тогда я устроился спать прямо на веранде (ибо получил,  по  крайней  мере,
крышу над головой и вряд ли мог рассчитывать найти  среди  камней  убежище
поудобнее) и тут же услышал слабые шаги.
   Где-то на верхнем этаже этого высокого дома  ходил  человек.  Его  шаги
поначалу были медленными, и я подумал, что он, наверное, либо очень  стар,
либо тяжело болен. Однако когда он подошел ближе, его поступь стала тверже
и  быстрее,  а  у  самых   дверей   превратилась   в   уверенную   походку
целеустремленного мужчины, например, командира манипулы или кавалерийского
отряда.
   К тому времени я уже встал, отряхнул  запылившийся  плащ  и  постарался
придать себе мало-мальски презентабельный вид, но все равно не был готов к
тому, что открылось мне за дверью. Передо мной предстал мужчина, державший
свечу толщиной с мое  запястье,  и  при  этом  освещении  я  увидел  лицо,
подобное иеродулам, которых я повстречал в замке Балдандерса,  но  все  же
лицо человеческое. В сущности, я почувствовал, что если физиономии  статуй
в садах Обители Абсолюта имитировали лица таких  существ,  как  Фамулимус,
Барбатус и Оссипаго, то и последние каким-то чуждым  нашему  миру  образом
являлись имитацией лица, которое я  видел  теперь  перед  собой.  По  ходу
повествования я часто  говорил,  что  помню  абсолютно  все.  Так  оно,  в
принципе, и  есть,  но  пытаясь  сделать  набросок  этого  лица  на  полях
рукописи, я ощущаю полную беспомощность.  Ни  один  эскиз  ни  в  малейшей
степени не напоминает оригинал. Могу только сказать, что у анахорета  были
густые и прямые брови, глаза  глубоко  посаженные,  темно-голубые,  как  у
Теклы. Кожа на его лице была нежная,  как  у  женщины,  но,  кроме  этого,
ничего женского я в нем не заметил. Густая черная борода доходила  ему  до
пояса. Одежда казалась белой, но переливалась всеми цветами радуги  в  тех
местах, куда падал свет от свечи.
   Я поклонился, как учили в Башне Сообразности, назвался сам  и  упомянул
имя той, что послала меня. Потом добавил:
   - А ты, сьер, анахорет из Последней Обители? Он кивнул.
   - Я здесь последний из людей. Можешь называть меня Эш.
   Он шагнул в сторону, жестом приглашая войти, потом повел меня в комнату
в задней части дома, где из широкого окна открывался вид на долину, откуда
я начал свое восхождение накануне вечером.  В  комнате  стояли  деревянные
стулья и деревянный стол. По углам стояли и  висели  металлические  шкафы,
тускло мерцавшие в неровном свете.
   - Прошу прощения за бедную меблировку, - проговорил он. - Именно  здесь
я принимаю гостей, но они захаживают так редко, что я  начал  использовать
гостиную в качестве кладовой.
   - Когда живешь в уединении в столь  затерянном  месте,  лучше  казаться
бедным, мастер Эш. Но эта комната не кажется бедной.
   Я никак не подозревал, что это лицо способно улыбаться, и все же на нем
появилась улыбка.
   - Хочешь взглянуть на мои сокровища? Смотри! - Он поднялся, открыл один
из ящиков шкафа и поднес свечу, чтобы осветить то, что  было  внутри.  Там
лежали квадратные ломти черствого хлеба и пакеты с сушеными финиками.
   - Ты голоден? - спросил он, заметив выражение моего лица. - Эта пища не
заколдована, если, конечно, ты опасаешься подобных вещей.
   Мне стало неловко, потому  что  у  меня  еще  оставалось  немного  еды,
припасенной на обратную дорогу, но я все же сказал:
   - Я не отказался бы от куска хлеба, если ты можешь поделиться.
   Он дал мне полбуханки, уже нарезанной на ломти (и очень острым  ножом),
немного сыру, завернутого в серебристую бумагу, и сухого желтого вина.
   - Маннеа - хорошая женщина,  -  сказал  отшельник.  -  И  ты,  как  мне
кажется, хороший человек, из тех, которые сами не считают  себя  таковыми.
Некоторые полагают, что это единственная разновидность хороших людей.  Она
думает, что я могу помочь тебе?
   -  Скорее  наоборот  -  что  я  могу  помочь  тебе,  мастер  Эш.  Армии
Содружества отступают, и скоро война переместится в эти края, а  вслед  за
ней и асциане.
   Он снова улыбнулся.
   - Люди, не имеющие тени, - так их еще называют. Это одно из многих имен
- ошибочное, но в то же время очень точное. Что бы  ты  подумал,  если  бы
асцианин сказал, что действительно не отбрасывает тени?
   - Не знаю, никогда такого не слышал.
   - Это старая история. Ты любишь  старые  истории?  Ага,  вижу,  у  тебя
загорелись глаза. Жаль, что я не слишком хороший рассказчик. Вы  называете
своих врагов асцианами (они-то себя так, конечно, не называют), потому что
ваши предки считали, будто они пришли с пояса Урса, где в  полдень  солнце
находится прямо над головой. Правда состоит в том,  что  их  родина  лежит
гораздо дальше на север. И все же они асциане. По  легенде,  сложенной  на
самой заре нашей цивилизации, один человек продал свою тень, и  его  стали
гнать отовсюду, куда бы он ни пришел. Никто не  желал  верить,  что  он  -
человек.
   Отхлебнув вина, я подумал об асцианском военнопленном, чья койка стояла
рядом с моей.
   - Что же, тот человек снова обрел свою тень, мастер Эш?
   - Нет, но одно время он скитался вместе с другим человеком, не  имевшим
отражения.
   Мастер Эш помолчал, потом добавил:
   - Маннеа - хорошая женщина, и я хотел бы угодить тебе.  Но  я  не  могу
уйти, а война никогда не настигнет меня, как  бы  там  ни  маршировали  ее
колонны.
   - Может быть, тебе лучше пойти вместе со мной и успокоить шатлену?
   - Этого я тоже не могу сделать.
   Вот тогда я понял, что мне придется заставить его пойти со мной, но  не
видел причин немедленно прибегать к принуждению - завтра утром времени для
этого будет достаточно. Я пожал плечами, будто отказываясь  от  дальнейших
уговоров, и спросил:
   - Могу ли я, по крайней мере, переночевать здесь? Я должен вернуться  и
доложить о твоем решении, но отсюда шагать лиг пятнадцать или даже больше,
и прямо сейчас мне это не под силу.
   И снова я увидел чуть заметную улыбку - такая порой  играет  на  ликах,
вырезанных из слоновой кости, когда при движении факел  отбрасывает  новые
тени в уголках губ статуй.
   - А я-то надеялся узнать от тебя, что нового в мире, - проговорил он. -
Но, вижу, ты измотан. Пойдем со мной, когда закончишь ужинать,  я  провожу
тебя до постели.
   - Я не обучен светским манерам, мастер, но все же  не  настолько  дурно
воспитан, чтобы отправляться на боковую, когда  хозяин  желает  продолжить
беседу. Однако боюсь, что я не слишком много знаю. Судя  по  тому,  что  я
слышал от соседей по палате, война продолжается и с каждым днем становится
все более ожесточенной. К нам на помощь подходят легионы и полулегионы,  а
их подкрепления исчисляются целыми армиями, присылаемыми с севера.  У  них
больше  артиллерии,  и  потому  мы  больше  рассчитываем   на   кавалерию,
вооруженную копьями,  которая  более  маневренна  и  успевает  вступить  в
непосредственный контакт с противником  до  того,  как  он  вводит  в  бон
тяжелые орудия. За год у них прибавилось флайеров, хотя мы  многие  сбили.
Автарх лично взял на себя командование и привел своих  воинов  из  Обители
Абсолюта. Но в то же время... - Я вновь пожал плечами и, замолчав, откусил
кусок хлеба с сыром.
   - Изучение  войн  всегда  казалось  мне  наименее  интересной  областью
истории. Но и здесь прослеживаются определенные  закономерности.  Когда  в
ходе длительного противостояния одна из сторон неожиданно усиливается,  на
это может быть три причины. Первая -  сформировался  новый  военный  союз.
Отличаются ли солдаты этих новых армий от прежних?
   - Да, - ответил я. - Я слышал, что они моложе и в целом слабее. К  тому
же среди них прибавилось женщин.
   - Но никакого различия в языке или одежде?
   Я покачал головой.
   - Тогда, по крайней мере - в настоящее время, дело не  в  новом  союзе.
Вторая причина - окончание войны, которая велась  на  другом  направлении.
Если так, то солдаты, переброшенные в качестве подкрепления,  -  ветераны.
Твои слова убеждают в обратном. Тогда остается третья причина.  Противнику
почему-то потребовалась немедленная победа, и ради этого он напрягает  все
свои силы.
   Я управился с хлебом, но теперь разговор заинтересовал и меня.
   - С какой стати?
   - Поскольку у меня нет  дополнительной  информации,  я  вряд  ли  смогу
предложить разумное объяснение. Возможно, правители боятся своего  народа,
уставшего от войны. Быть может, все асциане - только слуги,  а  теперь  их
хозяева грозятся начать действовать самостоятельно.
   - Ты только подал надежду и тут же отбираешь ее.
   - Нет, не я, но история. Ты сам-то бывал на войне?
   Я покачал головой.
   - Вот и хорошо. Во многих отношениях, чем больше человек  видит  войну,
тем меньше он о ней знает. Как  держится  народ  вашего  Содружества?  Они
горой стоят за своего Автарха? Или же война истощила людей настолько,  что
они требуют заключения мира?
   Я рассмеялся в ответ на его слова, и та  горечь,  которая  помогла  мне
сблизиться с Водалусом, мгновенно вскипела во мне.
   - Стоят горой? Требуют? Я понимаю, ты изолировал себя от внешнего мира,
мастер,  чтобы  сосредоточиться  на  более  высоких  материях,  но   я   и
представить себе не мог, что человек способен до такой  степени  не  знать
страны, в которой живет. На войне сражаются карьеристы, наемники,  молодые
искатели приключений. Пройди  на  сотню  лиг  к  югу  и  поймешь,  что  за
пределами Обители Абсолюта о войне судят лишь по невнятным слухам.
   - В таком случае, - поморщился мастер Эш, - ваше  Содружество  сильнее,
чем я мог предположить. Неудивительно, что враги впали в отчаяние.
   - Если сила в этом,  пусть  Всемилостивый  убережет  нас  от  слабости.
Мастер Эш, фронт может рассыпаться в любой момент. Так  что  самое  мудрое
для тебя - уйти со мной отсюда в безопасное место.
   Казалось, он пропустил мои слова мимо ушей.
   - Если Эребус, Абайя и все остальные вступят в бой, разыграется  совсем
иное сражение. Но вот вопрос: когда? Любопытно. Однако же ты устал, пойдем
со мной. Я покажу тебе твою кровать, а заодно и высокие материи,  которые,
как ты только что выразился, являются предметом моего изучения.
   Мы поднялись на два этажа вверх и вошли в комнату, в окнах  которой  я,
должно  быть,  и  видел  огонек  накануне  вечером.  Просторное  помещение
занимало  весь  этаж.  Здесь  стояли  машины,  но  они   были   мельче   и
малочисленной, чем те, что я видел в замке Балдандерса. Еще  я  заметил  в
комнате множество книг и бумаг, разложенных на  столах.  Посредине  стояла
узкая кровать.
   - Вот здесь я ненадолго проваливаюсь в сон,  -  пояснил  мастер  Эш,  -
когда работа не дает мне оторваться. Эта  кровать  маловата  для  человека
твоего сложения, но, уверен, ты сможешь устроиться на ней с комфортом.
   Поскольку всю прошлую ночь  я  провел  на  голых  камнях,  эта  постель
притягивала меня как магнит.
   Показав, где я могу облегчиться и сполоснуть лицо, он ушел. Прежде  чем
свет погас, я уловил ту странную улыбку, что уже не раз замечал сегодня на
его лице.
   Минуту спустя, когда мои глаза привыкли к темноте, я уже думал совсем о
другом,  ибо  выяснилось,  что  все  окна  светятся   снаружи,   пропуская
перламутровое сияние.
   "Мы над облаками, - сказал я сам себе (и тоже чуть  улыбнулся),  -  или
скорее вершину скалы как саваном окутали низкие  облака,  чье  присутствие
было незаметно для меня в темноте,  но  каким-то  образом  известно  моему
хозяину. И вот теперь я вижу верхушки этих облаков -  несомненно,  высокую
материю, как видел облака из глаз Тифона".
   С этой мыслью я лег и заснул.



        17. РАГНАРЕК - ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА

   На следующее утро я по необъяснимой причине впервые  ощутил  неудобство
от того, что проснулся безоружным. После утраты "Терминус Эст" я  спал  во
время разграбления замка Балдандерса и  не  испытывал  страха,  а  позднее
бесстрашно продвигался на север. Лишь накануне без оружия я провел ночь на
холодных камнях скалы и, наверное, просто потому, что  очень  устал,  тоже
ничего не боялся. Сейчас я думаю, что все эти дни и даже раньше, с тех пор
как бежал из Тракса, я  постепенно  оставлял  за  спиной  свою  гильдию  и
начинал считать себя тем, за кого меня принимали окружающие - своего  рода
искателем приключений, каких я упоминал накануне в  разговоре  с  мастером
Эшем. Будучи палачом, я рассматривал меч  не  как  оружие,  а  скорее  как
инструмент, должностной  символ.  Теперь  же,  оглядываясь  в  прошлое,  я
воспринимал "Терминус Эст" именно в качестве оружия, которого лишился.
   Я размышлял по этому поводу, лежа на спине на  удобном  тюфяке  мастера
Эша, заложив руки за голову. Если останусь в стране, разоренной войной, то
получу другой меч, и было бы разумно иметь  при  себе  оружие,  даже  если
вновь я поверну на юг. Вопрос в том, поворачивать на юг или нет. Если бы я
остался на месте, возникал риск оказаться вовлеченным в битву, где я  имел
все шансы быть убитым. Но в моей ситуации вернуться  на  юг  было  бы  еще
опаснее. Абдиес, архон Тракса, наверняка назначил награду за мою поимку, а
гильдия, несомненно, позаботится о моем умерщвлении, если  меня  обнаружат
где-нибудь недалеко от Нессуса.
   После неясных колебаний по поводу  предстоящего  решения,  как  бывает,
когда еще не совсем проснулся, я вспомнил  о  Винноке  и  о  том,  что  он
рассказал мне про рабов Пелерин. Поскольку для нас позорно, если  кто-либо
из  клиентов  умирает  после  пытки,  в  гильдии  нас  специально  обучали
лекарскому делу. Я подумал, что вряд ли уступаю в этом отношении подручным
Пелерин. Когда я вылечил ту  девушку  в  хижине,  то  испытал  неожиданный
духовный подъем. У шатлены Маннеа уже и так сложилось хорошее  впечатление
обо мне, но я значительно выиграл бы в ее глазах, если бы вернулся  вместе
с мастером Эшем.
   Несколько минут назад меня тревожила мысль об отсутствии оружия. Теперь
же я решил, что все-таки небезоружен - решимость и  план  действий  лучше,
чем меч, ибо на них человек оттачивает собственные грани. Я скинул  одеяло
и тут впервые обратил внимание на мягкость ткани. В комнате было  холодно,
но солнечно. Казалось, со всех  четырех  сторон  помещения  находилось  по
солнцу, будто все стены и окна выходили на восток. Я подошел, не одеваясь,
к ближайшему окну и увидел неровное белое поле, о существовании которого я
смутно подозревал накануне.
   Но то были не облака, а массы льда. Окно либо  вообще  не  открывалось,
либо я просто не мог справиться с  механизмом  запора.  Тогда  я  прижался
лицом к стеклу и постарался заглянуть как  можно  дальше  вниз.  Последняя
Обитель, как я убедился вчера, стояла на  самом  верху  скалы.  Теперь  же
только эта макушка и торчала надо льдом. Я  переходил  от  одного  окна  к
другому, но вид оставался прежним. Вернувшись к своей кровати,  я  влез  в
штаны, натянул сапоги и накинул на  плечи  плащ,  едва  ли  сознавая,  что
делаю.
   В тот самый момент, когда я закончил одеваться, появился мастер Эш.
   - Надеюсь, не помешал, - проговорил он. - Я услышал, что ты проснулся.
   Я покачал головой.
   - Не хотел тебя беспокоить.
   Я непроизвольно провел обеими руками по лицу.  Как  ни  глупо,  но  мне
стало неловко за свою щетину.
   - Я собирался побриться перед тем,  как  надеть  плащ.  До  чего  же  я
бестолковый! Я не брился с тех пор, как ушел из лазарета. -  Я  чувствовал
себя так, будто мой мозг устало тащился по ледяной поверхности, оставив на
произвол судьбы язык и губы.
   - Могу предложить горячую воду и мыло.
   - Хорошо, - сказал я. - А если я спущусь вниз...
   - Будет ли то же самое? - Он улыбнулся своей странной улыбкой.  -  Лед?
Нет. Ты первый обо всем догадался. Могу ли я спросить, каким образом?
   - Давным-давно, нет, всего  несколько  месяцев  назад,  хотя  теперь  и
кажется, что очень давно, я посетил Ботанические Сады в Нессусе. Там  есть
место под названием Птичье Озеро,  где  тела  мертвецов  остаются  свежими
навсегда. Мне сказали, что все дело в  свойствах  воды,  но  я  уже  тогда
удивился, что вода озера обладает такой силой. Есть еще и  так  называемый
Сад  Джунглей,  где  листья  зеленее,  чем  я  мог  себе  представить:  не
ярко-зеленые, а темные с прозеленью, будто растения не могут  использовать
всю энергию, которую солнце изливает на них. Тамошние обитатели словно  из
другого, не нашего времени, хотя не могу сказать, из прошлого или будущего
или же из чего-то третьего. У этих людей был небольшой дом, гораздо меньше
твоего, но чем-то его напоминающий. Я часто вспоминал Ботанические Сады  с
тех пор, как покинул их, и подчас гадал, не состоит ли секрет в  том,  что
время на Птичьем Озере остановилось, а в Саду  Джунглей  человек  каким-то
образом перемещается во времени  взад-вперед,  шагая  по  тропинке.  Я  не
слишком много говорю?
   Мастер Эш покачал головой.
   - Когда я  шел  сюда,  то  увидел  твой  дом  на  верхушке  холма.  Но,
вскарабкавшись наверх, обнаружил, что дом исчез, а долина внизу  вовсе  не
та, которая осталась у меня в памяти. -  Я  замолчал,  не  зная,  что  еще
добавить.
   - Все абсолютно верно, - проговорил мастер Эш.  -  Я  поставлен  здесь,
чтобы наблюдать то, что ты сейчас видишь. Но нижние  этажи  углубляются  в
древние периоды, из которых твой - древнейший.
   - Да ведь это великое чудо.
   - Чудесней то, что ледники пощадили этот отрог  скалы.  Верхушки  более
высоких гор погребены подо льдом,  а  эта  скала  защищена  географическим
феноменом столь тонкого свойства, что это могло  произойти  лишь  по  воле
случая.
   - Но в конечном счете и она погрузится под лед?
   - Да.
   - И что же потом?
   - Тогда я уйду отсюда. Или, точнее говоря, я уйду  незадолго  до  того,
как это произойдет.
   Меня охватил безрассудный гнев. Это чувство бывало у  меня  в  детстве,
когда я не мог заставить мастера Мальрубиуса понять мои вопросы.
   - Я имею в виду: что будет с Урсом?
   - Ничего. То, что ты видишь, - последнее оледенение. Сейчас поверхность
солнца тусклая, но скоро вспыхнет  ярким  пламенем.  Правда,  само  солнце
сожмется, отдавая меньше энергии окружающим мирам. В конечном счете,  если
представить, что кто-то  придет  и  встанет  на  льду,  он  увидит  только
очередную яркую звезду. Лед, на котором он будет стоять, - не тот, что  ты
видишь  перед  собой,  а  будущая  атмосфера  этого  мира.  И  так   будет
продолжаться в течение очень долгого времени. Возможно, вплоть  до  заката
дня вселенной.
   Я подошел к другому окну и вновь поглядел на широкие ледяные просторы.
   - Это произойдет скоро?
   - Пейзаж, который ты сейчас видишь, существует в твоем далеком будущем,
через тысячи лет.
   - Но до того лед, должно быть, придет с юга. Мастер Эш кивнул.
   - И спустится с горных вершин.  Идем  со  мной.  Мы  прошли  на  второй
уровень дома, на который я лишь мельком обратил  внимание  вчера  вечером,
когда поднимался по лестнице. Окон здесь было гораздо меньше, но мастер Эш
поставил стулья перед одним из них и жестом пригласил сесть и взглянуть на
открывавшуюся картину. Все было так, как он  говорил:  лед,  прекрасный  в
своей чистоте, сползал по горным склонам, вступая в  битву  с  соснами.  Я
спросил мастера, отдаленное ли это будущее, и он еще раз кивнул.
   - Ты не доживешь, чтобы увидеть это заново.
   - Но времени, отпущенного на жизнь человека,  почти  достаточно,  чтобы
достигнуть этого будущего? Он поежился и усмехнулся в бороду.
   - Скажем так: это вопрос относительности. Этого будущего не увидишь  ни
ты, ни твои дети, ни дети их детей. Но процесс  уже  начался.  Задолго  до
твоего рождения.
   Я ничего не знал о юге, но поймал себя на мысли об острове из  рассказа
Хальварда, о маленьких уголках, где живут и трудятся, спасаясь от сурового
климата, земледельцы и охотники на тюленей. Островитяне с их семьями долго
смогут ютиться в тех  местах.  Их  лодки  в  последний  раз  со  скрежетом
причалят к каменистым берегам - "_Моя жена,  мои  дети...  Моя  жена,  мои
дети_...".
   - К тому времени переселятся  многие  из  твоего  народа,  -  продолжал
мастер Эш. - Те, кого вы называете  какогенами,  милостиво  возьмут  их  в
другие,  более  благоприятные  миры.  Многие,  очень   многие   уедут   до
окончательной победы льда. Видишь ли, я сам происхожу из этих беженцев.
   Я спросил, удастся ли спастись всем.
   - Нет. - Он печально покачал головой. -  Некоторые  откажутся  уезжать,
кого-то просто не смогут найти. Иным же не найдется прибежища.
   Некоторое время я сидел и глядел на осаждаемую долину, пытаясь привести
в порядок свои мысли. Наконец сказал:
   - Я всегда замечал, что люди от религии говорят  утешительные,  хоть  и
неверные вещи, в то время как ученые  открывают  ужасные  истины.  Шатлена
Маннеа назвала тебя святым человеком, но ты,  похоже,  ученый  муж  и  сам
заявляешь, что твой народ послал тебя на наш мертвый Урс изучать льды.
   - Подмеченное тобою различие уже не работает. Вообще-то религия и наука
всегда сводились к вере во что-то. А в сущности - в одно и то же.  Ты  сам
подходишь под собственное определение ученого мужа, потому я  и  говорю  с
тобой о науке. Если бы здесь была Маннеа со своими жрицами, я  бы  говорил
по-другому.
   У меня так много воспоминаний, что часто я теряюсь  среди  них.  Вот  и
сейчас, глядя на сосны, раскачивавшиеся на ветру, который я не мог ощутить
на собственной коже, я будто слышал бой барабана.
   - Однажды я повстречал человека, который утверждал, что он из будущего.
Он был зеленым, почти таким же зеленым, как те деревья, и  сказал,  что  в
его время солнце светит ярче.
   Мастер Эш кивнул.
   - Несомненно, он говорил правду.
   - Но ты же говорил, что открывшаяся перед нами картина  лежит  всего  в
нескольких человеческих жизнях от  нас,  что  это  часть  уже  начавшегося
процесса,  который  обернется  последним  оледенением.  Либо   ты   ложный
прорицатель, либо он.
   - Я не прорицатель, - ответил  мастер  Эш.  -  Да  и  он  не  занимался
пророчеством. Никому не дано знать будущее. Мы говорим о прошлом.
   Я снова рассердился.
   - Ты мне сказал, что будет через несколько поколений.
   - Да, сказал. Но ты сам и этот пейзаж - уже  эпизоды  из  прошлого  для
меня.
   - Я вовсе не эпизод из прошлого! Я принадлежу настоящему!
   - С твоей личной точки зрения, ты прав. Но не забывай, что  я  не  могу
смотреть на тебя с твоей точки зрения. Это мой дом, а ты глядишь через мои
окна. Мой дом уходит корнями в прошлое. Без этого я бы здесь сошел с  ума.
Но я читаю прошлые столетия, как другие читают книги. Я слышу голоса давно
умерших людей и среди них - твой голос.  Ты  думаешь,  что  время  подобно
единой нити,  но  оно  похоже  на  ткань  или  гобелен,  простирающийся  в
бесконечность во всех направлениях.  Я  слежу  взглядом  за  одной  нитью,
уходящей в прошлое. Ты чертишь цветную линию в будущее, но  мне  неведомо,
какой цвет ты выберешь. Белый может привести ко мне, зеленый  -  к  твоему
зеленому человеку.
   Я растерялся и пробормотал лишь, что  представлял  себе  время  в  виде
реки.
   - Да, ты пришел из Нессуса, не правда ли? Этот  город  был  построен  у
реки. Но когда-то он стоял у самого моря, так что  лучше  бы  ты  уподобил
время морю. Волны накатываются и отступают, а где-то на глубине  пролегают
морские течения.
   - Мне хотелось бы спуститься вниз, - попросил я, -  чтобы  вернуться  в
собственное время.
   - Понимаю, - проговорил мастер Эш.
   - Неужели? Если я правильно тебя понял, твое время - это самый  верхний
этаж дома; там стоит твоя кровать и  находятся  другие  необходимые  вещи.
Однако когда ты не слишком загружен работой, то,  судя  по  твоим  словам,
спишь здесь. И тем не менее ты говоришь,  что  это  место  ближе  к  моему
времени, чем к твоему.
   Он встал на ноги.
   - Я имел в виду, что тоже бегу ото  льда.  Ну  как,  пошли?  Тебе  надо
поесть перед долгой обратной дорогой к Маннеа.
   - Нам обоим надо поесть, - ответил я. Он обернулся и взглянул на  меня,
прежде чем шагнуть к лестнице.
   - Ведь я уже сказал, что не могу пойти с тобой. Ты лично убедился,  как
хорошо спрятан мой дом. Для всех, кто  не  знает  точного  маршрута,  даже
нижний этаж находится в будущем.
   Я схватил его руки и вывернул за спину двойным  захватом,  одновременно
обшарив  одежду  отшельника  на  предмет  оружия.  Такового  при  нем   не
оказалось, и хотя он был силен, но не настолько, как я опасался.
   - Ты все же намерен доставить меня к Маннеа, верно?
   - Да, мастер, и у нас  будет  гораздо  меньше  неприятностей,  если  ты
пойдешь добровольно. Скажи, где я могу найти веревку, мне бы  не  хотелось
использовать пояс от твоей одежды.
   - Веревки у меня нет, - ответил он. Тогда я  связал  руки  старика  его
поясом, что входило в мои первоначальные планы.
   - Когда мы отойдем на достаточное расстояние, я развяжу тебя, если дашь
слово, что будешь хорошо себя вести.
   - Я оказал тебе радушный прием в своем доме. Разве  я  чем-нибудь  тебя
обидел?
   - Очень немногим, но речь не об этом. Ты нравишься мне, мастер Эш, и  я
уважаю тебя. Надеюсь, ты не будешь в претензии за то, что я делаю, так  же
как и я не в претензии за то, что ты сделал со мной. Но  Пелерины  послали
меня за тобой, и я просто доказал себе свою надежность, если ты понимаешь,
что я имею в  виду.  А  теперь,  пожалуйста,  спускайся  по  лестнице,  не
торопясь. Если свалишься вниз, то костей не соберешь.
   Я привел его в ту комнату, где мы беседовали накануне,  взял  черствого
хлеба и пакет сушеных фруктов.
   - Я больше не воспринимаю себя как одного человека, - продолжал я, - но
был воспитан... - я чуть было не сказал "палачом", но сообразил (вероятно,
впервые), что этот термин не совсем подходит к занятию  гильдии,  и  решил
воспользоваться официальным наименованием, - Взыскующим Истины и Покаяния.
Мы выполняем то, что обещали сделать.
   - Ведь и я должен выполнить свою работу. На верхнем уровне, там, где ты
спал.
   - Боюсь, она останется незавершенной. Он  молчал,  когда  мы  вышли  за
дверь и зашагали по каменистой тропе. Потом сказал:
   - Я пойду с тобой, если смогу. Мне всегда хотелось выйти за эту дверь и
идти, не останавливаясь.
   Я пообещал, что, если он даст честное слово, я немедленно развяжу его.
   Он покачал головой.
   - Ты можешь посчитать, что я предал тебя. Я не понял, о чем он говорит.
   - Возможно, где-то есть женщина, которую я называл Вайн. Но твой мир  -
это твой мир. Я могу  существовать  там,  только  если  вероятность  моего
существования достаточно велика.
   - Я же существовал в твоем доме, разве не так? - возразил я.
   - Да, но потому, что твоя вероятность  была  совершенной.  Ты  -  часть
прошлого, из которого явились и мой дом, и я. Вопрос в том, стану ли я тем
будущим, к которому ты направляешься?
   Я  вспомнил  зеленого  человека  в  Сальтусе,  который  был  отнюдь  не
бестелесным.
   - Так ты можешь лопнуть,  как  мыльный  пузырь?  -  спросил  я.  -  Или
рассеяться в воздухе как дым?
   - Не знаю, - ответил он. - Я не знаю, что станется со мной. Или  где  я
окажусь, когда это произойдет.  Я  могу  перестать  существовать  в  любой
момент. Вот почему я никогда не уходил по своей воле.
   Я взял его за руку - наверное, решил, что таким образом смогу  удержать
его возле себя, - и мы продолжали путь.  Я  придерживался  того  маршрута,
который рекомендовала Маннеа, и Последняя Обитель,  высившаяся  за  нашими
спинами, казалась вполне осязаемой, как и всякий  другой  дом.  Мои  мысли
были заняты тем, что поведал и показал мне  отшельник,  поэтому  некоторое
время, в течение двадцати-тридцати шагов,  я  не  оборачивался  на  своего
спутника. Наконец его замечание насчет гобелена напомнило мне  о  Валерии.
Комната, в которой мы с  ней  лакомились  печеньем,  была  сплошь  увешана
гобеленами. А его слова о нитях ассоциировались с лабиринтом тоннелей,  по
которым я бежал перед встречей с Валерией. Я хотел было рассказать  ему  о
своих соображениях, но тут выяснилось, что  он  исчез.  Моя  рука  держала
воздух.  Минуту  я  наблюдал,  как  Последняя  Обитель,   точно   корабль,
колеблется на поверхности ледяного океана. Потом и она  слилась  с  темной
вершиной скалы. А лед обернулся тем, за что я уже однажды  принял  его,  -
обычной грядой облаков.



        18. ПРОСЬБА ФОЙЛЫ

   Следующие сто шагов или больше мне казалось, что  мастер  Эш  исчез  не
полностью. Я ощущал его присутствие, иногда я даже мельком видел  его.  Он
шел рядом со мной, отстав на полшага, если я не пытался глядеть на него  в
упор. Не знаю, каким образом мне  удавалось  видеть  его,  как  он  мог  в
некотором смысле пребывать со  мной  и  одновременно  отсутствовать.  Наши
глаза принимают поток фотонов с  нулевой  массой  или  заряд  от  роящихся
частиц, подобных многим миллиардам солнц, - так  учил  меня  почти  слепой
мастер Палаэмон. Этот град фотонов и убеждает нас  в  том,  что  мы  видим
некоего человека. Иногда человек, которого, по нашему убеждению, мы видим,
на самом деле иллюзорен, как мастер Эш, или даже в большей степени.
   Я также ощущал присутствие его мудрости. То была грустная, но подлинная
мудрость. Я внезапно пожалел, что он не смог  сопровождать  меня,  хотя  и
понимал, что,  окажись  он  в  силах  продолжать  путь,  это,  несомненно,
означало бы наступление льда.
   - Я одинок, мастер Эш, - проговорил я, не осмеливаясь оглянуться назад.
- Я  и  сам  до  настоящего  момента  не  осознавал  всей  глубины  своего
одиночества. Думаю, ты тоже испытывал одиночество. А кто была та  женщина,
которую ты назвал Вайн?
   Может быть, я просто вообразил его голос:
   - Она была первой женщиной.
   - Месхианой? Да, я ее знаю, она  очень  красива.  Моей  Месхианой  была
Доркас, и я скучаю по ней, но и по всем другим  тоже.  Когда  Текла  стала
частью меня, я решил, что никогда больше не буду одиноким. Но сейчас она в
такой степени срослась со мной, что мы  -  одно  целое,  и  я  опять  могу
тосковать по другим. По  Доркас,  по  островной  девушке  Пиа,  маленькому
Северьяну, Дротту и Рошу. Если бы Эата был здесь, я бы крепко обнял его.
   Больше всего я хотел бы увидеть Валерию. Иолента была самой красивой из
виденных мною женщин, но в лице Валерии было нечто разрывавшее мне сердце.
Наверное, я был тогда  всего  лишь  мальчишкой,  хотя  и  не  считал  себя
таковым. Я выбрался из тьмы и оказался в месте, которое называют  Атриумом
Времени. Вокруг вздымались башни, башни семейства Валерии. В центре  стоял
пьедестал с циферблатом солнечных часов, и хотя я помню его тень на снегу,
вряд ли солнце заглядывало туда больше чем на  две-три  стражи;  вероятно,
башни закрывали солнце большую часть дня. Твои познания, мастер Эш, глубже
моих. Можешь ли ты объяснить мне замысел строителей?
   Ветер, гулявший среди скал, рванул мой плащ так, что он взвился у  меня
за плечами. Я поправил его и натянул капюшон.
   - Я шел по следам собаки. Его я назвал Трискель и говорил (даже  самому
себе), что он принадлежит мне, хотя не имел права заводить собаку. Я нашел
его зимним днем. Мы тогда занимались стиркой - полоскали постельное  белье
клиентов, а водосток забился тряпьем и грязью. Я отлынивал  от  работы,  и
Дротт велел мне выйти наружу и снизу прочистить сток при  помощи  бельевой
подпорки. Ветер был ужасно холодным. Наверное, то наступал твой лед,  хотя
тогда я и не знал об этом. С каждым годом зимы становятся  чуть  холоднее.
И, конечно, стоило бы мне прочистить водосток, поток грязной  воды  хлынул
бы вниз и намочил мне руки. Я сердился, так как был третьим по старшинству
после Дротта и Роща и считал, что  эту  работу  должны  выполнять  младшие
ученики. Я пробивал засор в трубе своей палкой, когда увидел его на другом
конце  Старого  Подворья.  Думаю,  блюстители  Медвежьей  Башни  проводили
накануне неофициальный бой, и у дверей в ожидании некера валялись  мертвые
звери: арсиноитер, смилодон и несколько страшных волков. Пес лежал сверху.
Полагаю, он должен был умереть последним; судя  по  ранам,  его  прикончил
один из волков. Конечно, на самом  деле  он  не  умер,  а  только  казался
мертвым.
   Я подошел ближе, чтобы взглянуть на него, -  разумеется,  то  был  лишь
предлог на время отвлечься от работы и подуть на закостеневшие  от  мороза
пальцы. Пес был хладен  и  безжизнен,  как...  Даже  не  рискну  подобрать
сравнение. Однажды я зарубил мечом быка, и когда тот лежал мертвым в  луже
собственной крови, он и то выглядел более живым, чем Трискель. Но я все же
протянул руку и  погладил  пса  по  голове,  большой,  как  у  медведя,  с
обрубленными почти начисто ушами. Когда я прикоснулся к нему, он  внезапно
открыл глаза. Тут я опрометью бросился через двор и так энергично  саданул
палкой по засору в водостоке, что с первого раза  пробил  пробку.  Ведь  я
боялся, что Дротт в скором времени пошлет Роша выяснять, чем я занимаюсь.
   Оглядываясь в прошлое, я чувствую себя так, будто тогда у меня уже  был
Коготь, более чем за год до того, как он действительно попал мне  в  руки.
Хотелось бы мне описать взгляд пса, когда он  поднял  на  меня  глаза.  Он
глубоко тронул мое сердце. Мне не приходилось воскрешать животных, когда я
носил с собой Коготь, но ведь я и не пытался. Обычно, наоборот,  возникало
желание убить какую-нибудь живность, чтобы достать себе пропитание. Теперь
я уже не уверен, что, употребляя животных в пищу, мы поступаем  правильно.
Я обратил внимание, что в твоих съестных припасах нет мяса - только хлеб и
сыр, вино и засушенные фрукты. Может быть, люди, в каком бы  мире  они  ни
существовали в твое время, придерживаются того же мнения?
   Я помолчал, надеясь на ответ, но он ничего не сказал. Теперь все горные
вершины опустились под солнцем,  и  я  больше  не  был  уверен  в  хрупком
присутствии мастера Эша. Возможно, меня сопровождала лишь моя  собственная
тень.
   - Когда у меня появился Коготь, - продолжал я, - выяснилось, что он  не
оживляет мертвецов, погибших от руки  человека.  Однако  он  исцелил  того
обезьяночеловека, которому я отсек руку. По мнению Доркас, суть в том, что
я сам нанес увечье. Трудно сказать... Мне никогда не приходило  в  голову,
что Коготь знает своего владельца, но, быть может, дело именно в этом.
   Тут раздался голос, нет, не голос мастера  Эша,  а  другой,  незнакомый
мне. Я услышал возглас:
   - Счастливого нового года тебе!
   Я поднял глаза и шагах в  сорока  увидел  улана  вроде  того,  которого
ночницы Гефора убили на зеленой дороге в Обитель Абсолюта.  Не  зная,  что
еще предпринять, я приветственно помахал рукой и крикнул в ответ:
   - Разве сегодня Новый год?
   Он слегка пришпорил своего  боевого  коня  и  галопом  пустился  в  мою
сторону.
   - Сегодня середина лета и начало нового года, - сказал он, поравнявшись
со мной. - Счастливый день для нашего Автарха!
   Я постарался припомнить одно из выражений, которые так любила Иолента:
   - Чье сердце - святыня для его подданных.
   - Хорошо сказано! Меня зовут Ибар, я  из  Семьдесят  восьмого  Зенагия,
патрулирую эту дорогу до вечера. Не повезло.
   - Ведь этой дорогой не запрещено пользоваться.
   - Разумеется. Но только если ты готов удостоверить свою личность.
   - Конечно, - ответил я, - с радостью сделаю это.
   Я почти забыл об охранной грамоте  Маннеа.  Теперь  же  я  достал  этот
документ и вручил его патрульному.
   Когда меня останавливали по дороге к Последней Обители, я вовсе не  был
уверен, что солдаты, допрашивавшие  меня,  умеют  читать.  Каждый  из  них
глядел с умным видом на пергамент, но, полагаю, видел лишь печать Маннеа и
ее ровный, энергичный, хоть и слегка эксцентричный почерк. Этот улан,  без
всякого сомнения, читать умел. Я видел, как он бегал  глазами  по  строкам
документа, и даже подметил, когда он чуть споткнулся на  словах  "почетное
погребение".
   Наконец он аккуратно сложил пергамент, но не спешил отдавать мне.
   - Так, значит, ты на службе у Пелерин?
   - Да, имею такую честь.
   - В таком случае ты молился. А я-то подумал, что ты разговариваешь  сам
с собой. Я не падок на  всякую  религиозную  чушь.  Штандарт  Зенагия  под
рукой, а Автарх далеко - вот тебе и все необходимые таинства. Но я слышал,
что Пелерины - добрые женщины.
   Я кивнул.
   - Полагаю, все несколько сложнее, чем ты думаешь. Но их и вправду можно
назвать добрыми.
   - И они послали тебя с поручением. Сколько дней назад?
   - Три дня.
   - Теперь ты возвращаешься в лазарет у медиа Парс?
   Я снова кивнул.
   - Надеюсь добраться засветло.
   Он покачал головой.
   - Не доберешься. Но не вешай носа - вот что  я  тебе  посоветую.  -  Он
протянул мне пергамент.
   Я взял документ и убрал его в свою ташку.
   - Я был не один, с компаньоном. Но он потерялся. Может быть,  ты  видел
его? - И я описал улану внешность мастера Эша.
   Улан отрицательно покачал головой.
   - Я поищу его и если найду, скажу, какой дорогой  ты  пошел.  А  теперь
можешь ответить мне на один  вопрос?  Это  не  официально,  поэтому,  если
хочешь, можешь просто сказать, что это, мол, не мое дело.
   - Отвечу, если смогу.
   - Что ты станешь делать после ухода от Пелерин?
   Меня несколько ошеломил его вопрос.
   - Да я и не собирался уходить от них. Возможно, когда-нибудь...
   - Все  же  подумай  о  легкой  кавалерии.  Ты  производишь  впечатление
бывалого человека, а такой  нам  всегда  пригодится.  Ты  проживешь  вдвое
меньше, чем в пехоте, но удовольствия от жизни получишь вдвое больше.
   Он подстегнул лошадь и ускакал, а я остался размышлять над его словами.
Несомненно, он не шутил, когда предупреждал, что мне  придется  заночевать
на дороге, и именно его серьезное отношение заставило меня прибавить ходу.
По счастью, у меня довольно длинные ноги, и при необходимости я могу  идти
вровень  с  человеком,  пустившимся  трусцой.  Поэтому   я   заставил   их
потрудиться, отбросив все мысли о мастере Эше и мое собственное  тревожное
прошлое. Возможно, неким зыбким образом  мастер  Эш  все  еще  сопровождал
меня, а может быть, и нет. Как бы то ни было, я больше не обращал на  него
внимания.
   Урс еще не отвернул своего лика от  солнца,  когда  я  вышел  на  узкую
дорогу, по которой мы с мертвым солдатом шагали чуть больше недели  назад.
На пыльной поверхности дороги по-прежнему виднелись  пятна  крови,  но  их
стало гораздо больше, чем раньше. После разговора с уланом я опасался, что
Пелерин обвинили в каком-то преступлении; а сейчас я почти уверился в том,
что в лазарет поступила большая  партия  раненых.  Наверное,  улан  просто
решил, что я заслуживаю спокойной ночи, перед  тем  как  присоединиться  к
уходу за новоприбывшими. Эта мысль немного успокоила меня. Большой  наплыв
раненых давал мне шанс продемонстрировать свои способности. В таком случае
Маннеа вряд ли ответит отказом,  когда  я  предложу  ей  купить  меня  для
Ордена, если только сумею сочинить какую-нибудь небылицу, чтобы  объяснить
свою неудачу в Последней Обители.
   Но когда я вышел  на  последний  прямой  участок  дороги,  выходящей  к
лазарету, передо мной открылась совсем неожиданная картина.
   Казалось,  то  место,  где  стоял  лазарет,   было   распахано   толпой
сумасшедших земледельцев, изрыто  глубокими  ямами,  на  дне  которых  уже
выступила вода. Вокруг стояли искореженные деревья.
   Пока не наступила тьма, я бродил взад-вперед по уничтоженному лагерю  в
поисках следов  друзей  и  алтаря,  где  я  спрятал  Коготь.  Я  обнаружил
человеческую руку, мужскую кисть, оторванную у  запястья.  То  могла  быть
рука Мелито или Хальварда, асцианина или Виннока. Кто знает?
   Ту ночь я провел у дороги. С рассветом я продолжил поиски  и  к  вечеру
наткнулся на выживших  в  полудюжине  лиг  от  первоначальной  стоянки.  Я
переходил от одной койки к  другой,  но  многие  были  без  сознания  и  с
перебинтованными лицами, поэтому я не мог их распознать. Не исключено, что
Ава, Маннеа и та Пелерина, которая принесла табуретку к моей  койке,  были
среди этих несчастных, но я никого не нашел.
   Единственной, кого я узнал, была Фойла,  и  то  лишь  потому,  что  она
заметила и позвала меня.
   - Северьян! - услышал я, когда проходил мимо  раненых  и  умирающих.  Я
бросился к ней и попытался расспросить о случившемся, но Фойла была  очень
слаба и мало что могла объяснить. Нападение произошло внезапно,  как  гром
среди ясного  неба.  Она  помнила  лишь  крики  о  помощи,  которые  долго
оставались без ответа. Потом ее куда-то тащили солдаты, еле  смыслившие  в
медицине. Я неуклюже поцеловал  Фойлу,  пообещав  навестить  ее  еще  раз.
Думаю, мы оба понимали, что я не смогу выполнить свое обещание.
   - Помнишь о том, как мы все рассказывали истории? - спросила она.  -  Я
думала об этом.
   Я ответил, что не сомневаюсь.
   - Нет, ты не понял, я думала об этом, когда меня волокли сюда.  Мелито,
и Хальвард, и все остальные наверняка  погибли.  Ты  -  единственный,  кто
будет помнить, Северьян.
   Я заверил Фойлу, что никогда не забуду.
   - Хочу, чтобы ты рассказал об этом  другим  людям.  Как-нибудь,  зимним
днем или вечером, когда нечего больше делать. Ты запомнил эти истории?
   - "Моя страна - это край далеких горизонтов и широкого небосвода..."
   - Да, - кивнула Фойла и словно погрузилась в сон. Свое второе  обещание
я сдержал, сперва записав все истории на чистых листах в конце  коричневой
книги, а потом представив на твой суд, читатель,  все,  что  я  услышал  в
течение долгих теплых дней, проведенных в лазарете.



        19. ГУАЗАХТ

   Следующие два дня я скитался. Не стану много рассказывать об этих днях,
потому что и сказать-то особо нечего.  Имел  возможность  завербоваться  в
несколько различных подразделений, но был вовсе не уверен, что это мне  по
душе. Хотел бы вернуться в Последнюю Обитель, но моя гордость не позволяла
рассчитывать на благосклонность мастера Эша, даже если допустить, что  мне
удалось бы найти его во второй раз. Я говорил себе, что был бы  рад  снова
занять  должность  ликтора  Тракса,  но  если   бы   представилась   такая
возможность, не уверен, что поспешил бы  ее  реализовать.  Я  спал,  точно
зверь, в чаще леса и питался тем, что попадалось под руку, то  есть  очень
плохо.
   На третий день я набрел на заржавевший меч, видимо, оброненный во время
прошлогодней кампании. Я достал флакон с маслом и обломок точильного камня
(я сохранил эти предметы  вместе  с  рукоятью,  когда  выбрасывал  в  воду
остатки "Терминус Эст") и целую стражу  с  удовольствием  чистил  и  точил
найденный меч. Закончив, я потащился дальше и вскоре набрел на дорогу.
   Теперь, когда охранная грамота Маннеа практически потеряла свою силу, я
стал более осторожным, чем по пути от мастера Эша. Однако казалось  весьма
вероятным, что мой мертвый солдат, который был возвращен к жизни Когтем  и
звался Милесом (хотя я и признал в нем частично Иону), завербовался теперь
в  какое-нибудь  подразделение.  Если  так,  то  он   сейчас   шагает   по
какой-нибудь дороге или живет в лагере неподалеку, если еще не участвует в
сражении, а мне хотелось поговорить с ним.  Как  и  Доркас,  он  на  время
задержался в стране мертвых. Она, правда,  находилась  там  дольше,  но  я
надеялся, что если успею расспросить его до тех пор, пока его воспоминания
не  сотрутся,  то  смогу  узнать  нечто  способное  хотя  бы  помочь   мне
примириться с потерей этой женщины, если не вернуть ее назад.
   Ибо я понял теперь, что люблю ее, как никогда не любил прежде, когда мы
брели по бездорожью к  Траксу.  Тогда  я  слишком  много  думал  о  Текле,
постоянно заглядывал внутрь себя, чтобы найти там ее. Теперь,  хотя  бы  в
силу  ее  столь  длительного  пребывания  нераздельной  моей  частью,  мне
кажется, я заключил ее в  объятия,  поистине  более  решающие,  чем  любое
соитие - как мужское семя проникает в тело женщины,  чтобы  произвести  на
свет (если на то будет воля Алейрона) новое человеческое существо,  так  и
она, войдя в мой рот, по моей  воле  сочеталась  с  Северьяном  и  создала
нового человека. Я, по-прежнему называющий себя  Северьяном,  сознаю,  что
имею двойную корневую систему.
   Не знаю, удалось бы мне выведать у  Милеса-Ионы  то,  что  я  стремился
узнать. Я так и не нашел его, хотя до сих пор не прекращаю своих  поисков.
К середине дня я оказался среди поваленных деревьев  и  время  от  времени
натыкался на трупы, находившиеся на разных стадиях  разложения.  Сперва  я
пробовал мародерствовать, как тогда, у тела Милеса-Ионы, но  скоро  понял,
что тут побывали до меня. И действительно, ночью явились лисицы с  острыми
маленькими зубами и стали жадно обгладывать мертвецов.
   Чуть позднее, когда  у  меня  стали  иссякать  силы,  я  остановился  у
дымящихся останков пустого провиантского фургона. Не  так  давно  погибшие
тягловые животные лежали на дороге, между  ними  уткнулся  лицом  в  землю
возница. Мне пришло в голову, что я  мог  бы  отрезать  от  одной  из  туш
столько мяса, сколько мне захочется, а  потом  отнести  в  тихое  место  и
разжечь костер. Я уже вонзил  меч  в  бедро  мертвого  животного,  но  тут
услышал барабанную дробь копыт, и, решив, что это скачет конный  нарочный,
отошел к краю дороги, чтобы пропустить всадника.
   Ко мне приближался низкорослый  коренастый  мужчина  энергичного  вида,
восседавший на высокой  плохо  ухоженной  лошади.  Заметив  меня,  всадник
натянул поводья, но что-то в его лице подсказывало, что мне не потребуется
ни драться, ни убегать. (В противном случае я предпочел бы вступить в бой.
Лошадь мало пригодилась бы  ему  среди  пней  и  поваленных  деревьев,  и,
несмотря на его кольчугу и схваченный медным обручем шлем из кожи буйвола,
я чувствовал, что могу справиться с этим противником.)
   - Кто ты такой? - окликнул он меня.
   - Северьян из Нессуса.
   - Вот как? Значит, ты цивилизованный человек,  но  по  твоему  виду  не
скажешь, что ты питался исправно.
   - Напротив, - сказал я. - Я ем больше, чем когда-либо. -  Я  не  хотел,
чтобы он посчитал меня ослабленным.
   - А мог бы еще лучше. На твоем мече -  не  асцианская  кровь.  Ты  кто,
шиавони? Из нерегулярных?
   - Да, моя жизнь довольно нерегулярна в последнее время, это верно.
   - Но ты не приписан к  какому-либо  подразделению?  -  С  поразительным
проворством он соскочил с лошади, бросил поводья на  землю  и  подошел  ко
мне. У незнакомца оказались кривоватые ноги, а лицо - будто вылепленное из
глины  и  перед  обжигом  приплюснутое  сверху  и  снизу,  поэтому  лоб  и
подбородок получились плоскими, но широкими, глаза как щелки, рот  вытянут
до ушей. Тем не менее он мне сразу понравился живостью  характера  и  тем,
что нисколько не скрывал своих замашек мошенника.
   - Я не приписан ни к чему и ни к кому, кроме собственных воспоминании.
   - А-а! - Он вздохнул и на мгновение закатил глаза. - Знаю, знаю. У  нас
у всех свои трудности. Что у тебя - нелады с женщиной или с законом?
   Я никогда прежде не рассматривал свои проблемы с  такой  точки  зрения,
но, подумав секунду, вынужден был признать, что он в обоих случаях недалек
от истины.
   - Что ж, ты оказался в удачном месте и встретил нужного тебе  человека.
Как ты смотришь на то, чтобы сегодня вечером плотно и вкусно  поужинать  в
большой компании новых Друзей, а завтра получить целую горсть  орихальков?
Звучит хорошо? Вот и славно!
   Он вернулся к  своей  лошади,  молниеносным,  как  у  профессионального
фехтовальщика, движением руки схватил уздечку, прежде чем животное  успело
отбежать в сторону. Завладев поводьями, он вскочил  в  седло  с  такой  же
легкостью, как прежде спрыгнул на землю.
   - Забирайся ко мне за спину! - крикнул он. - Ехать недалеко,  и  лошадь
без труда довезет нас обоих.
   Я последовал его примеру, но сделал это с  гораздо  меньшей  ловкостью,
поскольку стремян у меня не было. Как только я уселся, лошадь  вздыбилась,
но всадник,  очевидно,  предвидел  ее  маневр  и  ударил  животное  медной
головкой эфеса, да так сильно, что кобыла споткнулась и чуть не упала.
   - Не волнуйся! - крикнул он. Короткая шея не  позволяла  ему  повернуть
голову, поэтому он говорил левым уголком рта, таким образом  демонстрируя,
что обращается именно ко мне. - Это прекрасная лошадь и великолепно  ведет
себя в бою. А сейчас она просто захотела, чтобы ты  знал  ей  цену.  Вроде
инициации. Ты знаешь, что такое инициация?
   Я ответил, что знаком с этим термином.
   - Во всяком стоящем деле нужна инициация - сам увидишь. Я лично в  этом
уже убедился. Отважный  парень  обязательно  пройдет  инициацию,  а  потом
посмеется над пережитым приключением.
   После этих загадочных слов он вонзил огромные шпоры в  бока  животного,
будто хотел выпотрошить его на месте, и мы  пустились  вскачь  по  дороге,
оставляя позади облако пыли.
   С тех пор как я  угнал  коня  Водалуса  из  Сальтуса,  я  по  наивности
полагал, что всех лошадей можно разделить на два  вида:  высокопородистые,
быстроногие и хладнокровные,  медлительные.  Хорошие,  думал  я,  бегут  с
грациозной легкостью  кошки,  преследующей  дичь,  а  плохие  тащатся  так
медленно,  что  едва  ли  заслуживают  какого-нибудь  сравнения.  Один  из
наставников Теклы часто  приговаривал,  что  всякая  двуоценочная  система
ошибочна, и во время этой поездки я в который раз убедился в его  правоте.
Лошадь моего благодетеля принадлежала к  третьей  разновидности  (сказочно
вместительной, как я вскоре выяснил) - она легко перегоняла птиц  в  небе,
но в то же время, казалось, скакала словно на железных ногах по каменистой
дороге.  Мужчины  обладают  бесконечным  количеством   преимуществ   перед
женщинами и потому справедливо  возлагают  на  себя  обязанность  защищать
слабый пол. Однако есть одно существенное  превосходство,  которым  всякая
женщина может похвастаться перед своим защитником:  ни  одной  женщине  не
приходилось  расплющивать  детородные  органы  между  собственной  тазовой
костью и  жестким  позвоночником  кобылы,  мчащейся  галопом.  Именно  это
произошло  со  мной  двадцать  или  тридцать  раз  кряду,  прежде  чем  мы
остановились, и когда я наконец соскользнул с крупа лошади и  отпрыгнул  в
сторону, уворачиваясь от удара копытом, настроение у меня было -  хуже  не
бывает.
   Мы очутились на маленьком поле, затерянном среди  холмов,  относительно
ровном, около сотни широких шагов в поперечнике. В центре стояла  палатка,
размером с коттедж, с  выцветшим  черно-зеленым  флагом,  развевающимся  у
входа. По всему полю паслось несколько десятков  стреноженных  лошадей,  а
возле  них  расположилось  столько  же  ободранных  мужчин   и   несколько
неряшливых женщин. Люди чистили доспехи, спали и играли в азартные игры.
   - Эй,  поглядите-ка!  -  крикнул  мой  благодетель,  слезая  с  коня  и
становясь рядом со мной. - Я привез вам новенького! - Мне же он объявил: -
Северьян из Нессуса, ты находишься в расположении  Восемнадцатого  Базелия
Нерегулярной Контарии, и каждый из  нас  становится  неустрашимым  воином,
если имеется шанс заработать горсть монет.
   Расхристанные мужчины и такие же женщины столпились вокруг нас,  многие
глядели на меня с откровенной насмешкой. Потом вперед вышел высокий, очень
худой мужчина.
   - Ребята, оставляю вам Северьяна из Нессуса!
   - Северьян, я - твой кондотьер, можешь называть меня Гуазахтом. А  этот
верзила, который вымахал даже выше тебя, - мой помощник, зовут  -  Эрблон.
Остальные, уверен, представятся сами. Эрблон, мне надо поговорить с тобой.
Завтра отправляемся патрулировать местность. - Он  взял  высокого  мужчину
под руку и повел в палатку, я же остался один в толпе  воинов,  окруживших
меня плотным кольцом.
   Один крупный, медвежьего сложения мужчина, почти с меня ростом, но чуть
ли не вдвое толще, указал на мой меч.
   - А ножны к нему у  тебя  есть?  Дай-ка  взглянуть.  Я  подчинился  без
разговоров; что бы ни  произошло  дальше,  повода  для  смертоубийства  не
предвидится.
   - Значит, ты кавалерист?
   - Нет, - ответил я, - конечно,  верхом  ездить  приходилось,  но  я  не
считаю  себя  экспертом  в  этой  области.  -  Но  с  лошадью-то   сможешь
справиться?
   - В людях я разбираюсь лучше, чем в лошадях. Все засмеялись, а здоровяк
сказал:
   - Вот и прекрасно, потому  что  тебе  не  придется  долго  скакать,  но
хорошее понимание женщин и лошадей очень пригодится.
   Пока он говорил, я услышал стук копыт: двое  мужчин  вели  мускулистого
пегого жеребца с настороженными дикими  глазами.  Поводья  были  разделены
надвое и удлинены, так что мужчины  по  обе  стороны  могли  держаться  на
некотором расстоянии от животного. В седле восседала рыжеволосая  девка  с
насмешливым выражением на лице. Вместо поводьев она держала в обеих  руках
по хлысту. Воины и  женщины  огласили  воздух  приветственными  криками  и
захлопали в ладоши. Под этот вопль пегий, как вихрь, взметнулся на дыбы  и
взбрыкнул передними ногами, продемонстрировав на  каждой  по  три  роговых
отростка, которые мы  называем  копытами,  -  когти,  приспособленные  для
сражения не меньше, чем для выкапывания дерна. Я не успевал глазами за его
ложными выпадами.
   Здоровяк хлопнул меня по спине.
   - Конь не самый лучший, но вполне пригодный, я сам объезжал его. Мезроп
и Лактан передадут тебе поводья, и все, что от тебя требуется, -  сесть  в
седло. Если при этом не скинешь Дарью с коня, она твоя, пока  мы  тебя  не
догоним. - И он громко крикнул: - Все, отпускайте!
   Я ожидал, что те двое вручат мне поводья. Вместо этого они швырнули  их
мне в лицо, и моя попытка поймать поводья на лету не  увенчалась  успехом.
Кто-то пугнул жеребца сзади, а здоровяк издал специфический резкий  свист.
Пегого, видимо, учили  драться,  как  боевых  коней  из  Медвежьей  Башни.
Длинные острые зубы не были увеличены при помощи  металлических  наверший,
но и в естественном виде торчали из пасти животного точно кинжалы.
   Я увернулся от мелькнувшей  рядом  передней  ноги  пегого  и  попытался
ухватиться за уздечку; удар плетью пришелся мне  прямо  по  лицу,  а  конь
толкнул меня так, что я растянулся на земле.
   Должно быть, воины удержали коня, иначе он растоптал бы меня. Возможно,
они также помогали мне подняться на ноги, не помню. Пыль забила мне горло,
кровь, сочившаяся из раны на лбу, заливала глаза.
   Я снова ринулся к коню,  на  этот  раз  обойдя  его  справа  и  держась
подальше от страшных копыт, но пегий обладал отличной реакцией, а  девушка
по имени Дарья щелкнула обеими плетьми перед моим лицом,  чтобы  отпугнуть
меня. Я поймал плетку скорее от гнева, чем по расчету. Петля  этой  плетки
была надета на запястье девушки, поэтому, когда я дернул, она свалилась  с
лошади прямо ко мне в объятия. Девица укусила меня за ухо, но я ухватил ее
сзади за шею, развернул, впившись пальцами в тугую  ягодицу,  и  поднял  в
воздух. Она задрыгала ногами, и  это,  казалось,  испугало  коня.  Жеребец
пятился от меня сквозь толпу, пока один из его мучителей не подтолкнул его
в мою сторону, и тогда я наступил ногой на поводья.
   После этого все пошло гораздо легче. Я отпустил девушку, поднял поводья
и, задрав пегому голову, саданул его по передним ногам, выбив из-под  него
опору, как нас учили обращаться с буйными клиентами.  Конь  издал  высокий
звериный вопль и рухнул на землю. Я взлетел  в  седло  раньше,  чем  пегий
успел подняться на ноги, стегнул его по бокам длинными поводьями и  пустил
вскачь сквозь толпу зрителей, потом развернулся и снова врезался в людскую
массу.
   Мне  всю  жизнь  приходилось  слышать  о  том,  что  участников   таких
состязаний охватывает сильное возбуждение, но сам никогда не присутствовал
при подобных зрелищах. Только теперь я  убедился  в  этом  на  собственном
опыте. Воины и их женщины пронзительно кричали и бегали вокруг,  некоторые
размахивали своими мечами. С большим успехом они могли бы пугать грозу - с
полдюжины нападавших угодили под копыта  пегого.  Рыжая  девица  бросилась
бежать, ее волосы развевались, как флаг на ветру. Но разве под  силу  было
человеческим ногам тягаться с разбушевавшимся жеребцом? Мы в  один  момент
настигли ее, и я, поймав этот пламенеющий стяг,  перебросил  девицу  через
седло перед собой.


   Извилистая тропа вывела нас в  темное  ущелье,  потом  -  в  следующее.
Впереди мелькнула фигура дикого оленя. Тремя бросками мы догнали  животное
с бархатной шкурой и, оттеснив с дороги, понеслись дальше. Будучи ликтором
в Траксе,  я  слыхал,  что  эклектики,  гоняясь  за  лесной  дичью,  часто
выпрыгивают из седла, чтобы заколоть добычу. Только теперь я поверил,  что
это правда: я сам мог бы легко перерезать горло оленю ножом мясника.
   Оставив его далеко позади, мы взлетели на  вершину  холма  и  понеслись
вниз в тихую, поросшую лесом долину.  Когда  мой  пегий  конь  выдохся,  я
ослабил поводья и  предоставил  ему  самостоятельно  выбирать  путь  между
деревьями, крупнее которых я не видел с  тех  пор,  как  покинул  Сальтус.
Вскоре конь остановился, чтобы пощипать сочную нежную траву, пробивающуюся
между корнями, а я, бросив  поводья  на  землю,  как  это  делал  Гуазахт,
спешился сам и помог сойти рыжеволосой девице.
   - Благодарю, - проговорила она. - Ты все-таки справился. Я и не думала,
что у тебя получится.
   - Иначе ты бы не согласилась? Я считал, что тебя заставили.
   - Не надо было мне хлестать тебя по лицу. Теперь ты мне отомстишь,  да?
Будешь бить поводьями?
   - Почему ты так решила? - Я  очень  утомился,  поэтому  сел  на  землю.
Желтые цветы, не крупнее капли воды, росли среди травы. Я сорвал несколько
цветков - они пахли каламбаном.
   - Я сужу по твоей внешности. Кроме того, ты вез меня  вверх  ногами,  а
мужчины, которые так поступают, всегда не прочь отстегать женщину по заду.
   - А я и не знал. Интересная мысль.
   - У меня таких мыслей - пруд пруди. - Девушка быстро и  грациозно  села
рядом и положила руку мне на колено. - Послушай, ведь это была  инициация,
вот и все. Мы делаем это поочередно, и сегодня выпала моя очередь, я  была
обязана побить тебя. Но теперь все позади.
   - Понимаю.
   - Значит,  ты  меня  не  обидишь?  Замечательно!  Мы  и  вправду  можем
прекрасно провести время. Все, что ты захочешь и пока тебе не надоест, нам
не обязательно возвращаться до самого ужина.
   - Но я не сказал, что не обижу тебя.
   Ее лицо, расплывшееся в искусственной улыбке, сразу помрачнело,  и  она
уставилась в землю. Я решил, что она сейчас сбежит.
   - Это лишь доставило бы тебе дополнительное  удовольствие,  прежде  чем
все  закончится.  -  Ее  рука  скользнула  вверх  по  моему  бедру.  -  Ты
привлекательный мужчина, вот что я скажу. И такой высокий. - Она выгнулась
и прижалась  лицом  к  моим  коленям,  потом  поцеловала  меня  и  наконец
выпрямилась. - Это было бы славно. В самом деле, славно.
   - Или ты могла бы убить себя. У тебя есть  нож?  На  мгновение  ее  рот
превратился в маленький правильный овал.
   - Ты что, сумасшедший? Как же я сразу не догадалась? - Она вскочила  на
ноги.
   Я поймал ее за щиколотку и швырнул на мягкую лесную  траву.  Ее  одежда
была ветхой от длительного ношения, один рывок - и платье сброшено.
   - Ты сказала, что не сбежишь.
   Она поглядела на меня через плечо большими испуганными глазами.
   - У тебя нет власти надо мной, - сказал я, - ни у тебя, ни у них. Я  не
боюсь ни боли, ни  смерти.  Для  меня  на  свете  существует  только  одна
желанная женщина, а мужчин и того меньше, разве что я сам.



        20. ПАТРУЛЬ

   Мы удерживали участок не больше пары сотен  шагов  в  поперечнике.  Наш
противник был вооружен в основном ножами и боевыми топорами; эти топоры да
еще рваная одежда напомнили мне о добровольцах, с  которыми  Водалус  (при
моем непосредственном участии) справился в нашем некрополе. Но их было уже
несколько сотен, и подтягивались все новые.
   Наш базель оседлал лошадей и покинул лагерь еще до рассвета.  На  земле
лежали длинные тени, протянувшиеся параллельно  изменчивой  линии  фронта,
когда разведчик показал Гуазахту глубокую колею от кареты,  двигавшейся  в
северном направлении. Мы преследовали ее целых три стражи.
   Асцианские налетчики, захватившие карету, дрались отменно; чтобы  сбить
нас с толку, они повернули на юг, потом на запад, потом - снова на  север,
оставляя за собой петляющие, точно у змеи, следы. Но за ними тянулся шлейф
из мертвецов, погибших под нашим огнем или попавших под залпы  охранников,
которые стреляли через бойницы кареты. Только под конец, когда асциане уже
потеряли надежду спастись бегством, мы заметили и других преследователей.
   К  полудню  небольшая  долина  была  окружена.  Тускло   поблескивавшая
стальная карета, заполненная мертвыми и умирающими, безнадежно,  по  самые
оси, завязла в грязи. Асцианские пленные сидели на корточках перед каретой
под охраной наших раненых.  Асцианский  офицер  говорил  на  нашем  языке;
стражу  назад  Гаузахт  приказал  ему  освободить  повозку   и   застрелил
нескольких асциан, когда  те  не  подчинились.  Их  оставалось  еще  около
тридцати человек - почти голые, апатичные, с пустыми глазами. Отобранное у
них оружие свалили в кучу неподалеку от стоявших на привязи лошадей.
   Теперь Гаузахт объезжал наши позиции, и я увидел, как он помедлил возле
пня,  служившего  убежищем  для  соседнего  со   мной   воина.   Одна   из
женщин-противниц высунула голову из кустов чуть дальше  вверх  по  склону.
Мой контус ударил ее сгустком огня, она рефлекторно рванулась  в  сторону,
потом сжалась в клубок, как делает паук, когда его швыряют на горячие угли
бивуачного костра. Ее лицо под красным платком, повязанным на голове, было
смертельно бледным, и вдруг я понял, что она выглянула не по доброй воле -
за кустами прятались другие люди,  которые  либо  недолюбливали  ее,  либо
совсем не дорожили ею. Это они вынудили женщину пойти на этот опрометчивый
шаг. Я выстрелил снова, прорезав молнией зеленую поросль и подняв  облачко
едкого дыма, которое медленно отнесло ко мне, словно дух той женщины.
   - Не трать напрасно заряды, - произнес у моего уха Гаузахт.  Скорее  по
привычке, чем от страха, он лег на землю рядом со мной.
   Я спросил его, хватит ли зарядов до наступления темноты,  если  я  буду
стрелять по шесть раз за одну стражу.
   Он пожал плечами и покачал головой.
   - Я так и стрелял из этой штуки, насколько я могу судить по солнцу.  Но
когда стемнеет...
   Я взглянул на него, но он лишь снова пожал плечами.
   - Когда стемнеет, - продолжил я, - мы ничего не  увидим,  пока  они  не
подберутся почти  вплотную.  Будем  стрелять  наугад  и  уложим  несколько
десятков, потом достанем мечи и встанем спина  к  спине,  однако  они  все
равно убьют нас.
   - К тому времени подоспеет подмога, - возразил он, но,  увидев,  что  я
ему не верю, смачно сплюнул. - Лучше б я проглядел  ту  чертову  колею  от
кареты. Хоть бы я о ней вообще не слышал!
   Теперь я пожал плечами.
   - Верни карету асцианам, и тогда мы пробьемся.
   - Там внутри - монеты, точно тебе  говорю!  Золотые  монеты,  жалованье
нашим войскам. Потому карета такая тяжелая, другого и быть не может!
   - Но доспехи тоже кое-что весят, - возразил я.
   - Но не столько. Мне приходилось видеть подобные кареты. Это золото  из
Нессуса или из Обители Абсолюта. Но только те твари внутри - да  видал  ли
кто-нибудь таких уродов?
   - Я видал.
   Гаузахт вперился в меня удивленным взглядом.
   - Когда проходил через ворота в Стене Нессуса. Это зверолюди, такой  же
плод забытых знаний, что заставляли наших боевых лошадей скакать  быстрее,
чем древние дорожные машины. - Я попытался вспомнить, что еще  рассказывал
о них Иона,  но  не  придумал  ничего  лучшего,  чем  добавить:  -  Автарх
использует эти существа на работах, слишком тяжелых для обычных людей. Или
там, где на людей нельзя положиться.
   - Ну что ж, вполне справедливо. Ведь они не могут украсть деньги,  куда
им потом деваться? Послушай-ка, я тут за тобой приглядывал.
   - Да, я это почувствовал.
   - Уж как приглядывал, говорю тебе. Особенно после того, как ты заставил
пегого жеребца наброситься на человека, который  объезжал  его.  Здесь,  в
Орифии, мы встречаем множество сильных и  храбрых  людей,  особенно  когда
перешагиваем через их трупы. Находится и немало сообразительных малых,  но
девятнадцать из двадцати таких умников слишком  уж  сообразительны,  чтобы
кому-нибудь принести пользу, даже самим себе. Кто  по-настоящему  ценен  -
так это мужчины, а иногда и женщины, которые  обладают  особой  властью  -
властью заставлять людей добровольно делать то, что им велят.  Без  ложной
скромности скажу: я сам обладаю этим даром. У тебя он тоже есть.
   - Пока он что-то не спешил проявляться.
   - Бывает, требуется война,  чтобы  он  дал  о  себе  знать.  В  этом  и
заключается одно из преимуществ войны, а поскольку их  у  нее  не  так  уж
много, нам следует по достоинству ценить те, что есть. Северьян,  я  хочу,
чтобы ты пошел к карете и переговорил с этими зверолюдьми. Ты сказал,  что
кое-что знаешь о них. Уговори их выйти наружу и  помочь  нам  в  сражении.
Ведь, в конечном счете, мы на одной стороне.
   Я кивнул.
   - Если я смогу уговорить их открыть двери, то мы разделим деньги  между
собой, а кое-кому удастся бежать. Гуазахт брезгливо потряс головой.
   - Что я тебе говорил секунду назад насчет больших умников? Если бы ты и
вправду отличался сообразительностью, то не пропустил бы  это  мимо  ушей.
Нет, ты скажешь им, что даже если их всего трое или  четверо,  сейчас  нам
каждый воин пригодится. Кроме того, не исключено, что один их вид отпугнет
грабителей. Дай мне контус, я подменю тебя здесь до твоего возвращения.
   Я передал Гуазахту свой длинный ствол.
   - Кстати, а кто эти люди?
   - Так, всякий сброд, шатающийся вокруг военных  лагерей,  маркитанты  и
шлюхи, разнополое отребье. Дезертиры. Автарх или кто-либо из его генералов
часто отлавливают их и заставляют трудиться, но они скоро удирают,  только
бы не работать. В искусстве удирать они большие специалисты. Таких надо бы
просто уничтожать.
   - Ты даешь мне  полномочия  вести  переговоры  с  нашими  пленниками  в
карете? Поддержишь меня, если что?
   - Они не пленники, хотя... может быть, ты и прав. Передай им мои  слова
и договорись, как сумеешь. Я поддержу тебя.
   Я минуту глядел на Гуазахта, пытаясь понять, верить ему  или  нет.  Как
многие мужчины средних лет, он уже имел на лице черты старика, которым  он
станет впоследствии, - кислого и ворчливого, уже бормочущего те  жалобы  и
возражения, что сорвутся с его уст во время последней схватки.
   - Я дал тебе слово. Иди же.
   - Ладно.
   Я   встал   на   ноги.   Бронированная   карета   напоминала   экипажи,
предназначенные  для  доставки  особо  важных  клиентов  в  нашу  башню  в
Цитадели. Окна узкие и забранные решетками задние  колеса  в  человеческий
рост. Гладкие стальные бока были детищем  того  утраченного  искусства,  о
котором я говорил Гуазахту. Я знал,  что  у  зверолюдей,  сидящих  внутри,
оружие  лучше  нашего.  Протянув  вперед  руки,  чтобы  показать,  что  не
вооружен, я стал как  можно  спокойней  продвигаться  к  карете,  пока  за
решеткой одного из окон не показалось чье-то лицо.
   Зная о подобных существах лишь понаслышке, представляешь их себе чем-то
стабильным, этакими созданиями, прочно обосновавшимися  на  полпути  между
животными и человеком. Однако при личной встрече - как сейчас  или  же  во
время знакомства  с  обезьянолюдьми  в  шахте  неподалеку  от  Сальтуса  -
создается совсем иное впечатление. Наилучшее сравнение,  которое  приходит
мне в голову, - это трепетание листьев серебристой березы на ветру. Сперва
кажется, что перед тобой самое обыкновенное дерево,  но  в  следующий  миг
листья   поворачиваются    другой    стороной,    и    береза    предстает
сверхъестественным существом. Вот так и с этим зверочеловеком. Сперва  мне
почудилось, что сквозь прутья решетки на меня пялится морда мастифа, потом
я увидел мужчину, благородного в  своем  уродстве,  с  рыжевато-коричневым
лицом и янтарными глазами. Думая о Трискеле,  я  поднес  руки  к  решетке,
чтобы это создание уловило мой запах.
   - Чего ты хочешь? - Его голос был грубым, но не отталкивающим.
   - Хочу спасти ваши жизни, - ответил я. Я сказал не то, что требовалось,
и понял это, как только слова сорвались с моих уст.
   - Мы хотим спасти нашу честь. Я кивнул.
   - Честь - это жизнь высшего порядка.
   - Если ты знаешь, как нам спасти свою честь, говори, мы выслушаем тебя.
Но мы никогда не отдадим доверенный нам груз.
   - Вы уже отдали его, - возразил я.
   Ветер стих, а мастиф на мгновение отпрянул  от  окна,  оскалив  зубы  и
сверкнув глазами.
   - Вас поместили в эту карету вовсе не для охраны золота от  асциан,  но
для того, чтобы защищать его от  тех  подданных  Содружества,  что  готовы
стянуть это золото, если представится случай. Асциане разбиты,  взгляни-ка
сам. Мы - верноподданные Автарха. Те, от кого вы охраняете  золото,  скоро
одолеют нас.
   - Им придется сначала убить меня  и  моих  товарищей,  прежде  чем  они
доберутся до золота.
   Так, значит, там действительно золото! Вслух я сказал:
   - Они так и сделают. Выходите и помогите нам, пока еще есть надежда  на
победу.
   Он заколебался, а я уже не был так уверен, что ошибся, начав переговоры
с фразы о спасении их жизней.
   - Нет, - ответил он. - Мы не можем. То, что ты говоришь, может быть,  и
разумно, не знаю. Но наш закон основан не на разуме, он опирается на честь
и послушание. Мы остаемся.
   - Но ты знаешь, что мы вам не враги?
   - Всякий, посягающий на то, что мы охраняем, есть наш враг.
   - Мы тоже занимаемся  охраной.  Если  бы  эти  проходимцы  и  дезертиры
оказались в радиусе поражения вашего оружия, вы стали бы по ним стрелять?
   - Да, конечно.
   Я приблизился к группе вялых асциан и заявил, что хочу  побеседовать  с
их командиром. Поднялся человек лишь немногим  выше  остальных.  Смышленое
выражение на его  лице  было  того  свойства,  что  встречается  у  хитрых
умалишенных. Я сказал ему,  что  Гуазахт  поручил  мне  вести  переговоры,
поскольку я и раньше нередко  беседовал  с  асцианскими  военнопленными  и
знаком с их обычаями. Эти  слова,  как  я  и  рассчитывал,  услышали  трое
раненых охранников, которые могли видеть, что Гуазахт занимает мое место в
круговой обороне.
   - Приветствую именем Группы Семнадцати! - произнес асцианин.
   - Именем Группы Семнадцати, - откликнулся я. Асцианин явно удивился, но
кивнул в ответ.
   - Мы окружены  неверными  подданными  нашего  Автарха,  которые,  таким
образом, являются врагами и Автарха, и  Группы  Семнадцати.  Наш  командир
Гуазахт придумал план, который обеспечит всем нам жизнь и свободу.
   - Слуги Группы Семнадцати не должны расходоваться бесцельно.
   - Вот именно. Слушай же план. Мы запряжем наших боевых коней в стальную
карету - столько, сколько потребуется, чтобы вытащить ее из  грязи.  Ты  и
твои люди тоже должны помочь. Как  только  карета  будет  освобождена,  мы
вернем вам оружие и поможем прорваться через этот кордон. Твои  солдаты  и
наши - все вместе пойдем на  север.  Вы  можете  оставить  себе  карету  и
деньги, что находятся внутри, и доставить  своему  начальству,  как  вы  и
рассчитывали, когда захватили карету.
   - Свет Правильного Мышления проникает сквозь любую тьму.
   - Нет, мы не перешли на  сторону  Группы  Семнадцати.  И  все,  что  мы
предлагаем, отнюдь не безвозмездно. Во-первых,  вам  придется  помочь  нам
вытащить карету из  грязи;  во-вторых  -  принять  участие  в  прорыве  из
окружения; в-третьих - обеспечить нам свободный проход через  расположение
ваших войск, чтобы мы могли вернуться к своим.
   Асцианский офицер взглянул на слабо мерцающую карету.
   - Ни одна неудача не бывает постоянной неудачей.  Но  неизбежный  успех
может потребовать новых планов и еще больших усилий.
   - Значит, ты согласен с моим новым планом? - Я не замечал,  что  сильно
потею, но сейчас почувствовал, что пот заливает  мне  глаза.  Я  отер  лоб
краем плаща, в точности, как это делал мастер Гурло.
   Асцианский офицер кивнул.
   - Изучение Правильного Мышления  в  конечном  счете  открывает  путь  к
успеху.
   - Да, - ответил я. - Так точно, я тоже изучал его. За  нашими  усилиями
пусть найдутся дальнейшие усилия.
   Когда я вернулся к карете, к окну подошел все тот же  зверочеловек,  но
на этот раз он был настроен менее враждебно.
   - Асциане согласились  еще  раз  попытаться  вытащить  вашу  карету,  -
сообщил я. - Но придется разгрузить ее.
   - Это невозможно.
   - Если мы этого не сделаем, золото исчезнет  вместе  с  солнцем.  Я  не
прошу вас отдавать его - только выгрузить и  продолжать  охранять.  У  вас
будет в руках оружие, и если кто-то вооруженный приблизится к вам,  можете
убить его. Я безоружен и останусь рядом с вами. Вы и меня можете убить.
   На переговоры потребовалось еще немало времени, но в  конце  концов  мы
пришли к соглашению. Я велел раненым, сторожившим асциан, положить конти и
запрячь в карету восемь боевых коней, асциане  тоже  приготовились  тянуть
упряжь и толкать колеса. Затем дверца в стальном боку кареты распахнулась,
и зверолюди стали выносить небольшие металлические ящики; двое работали, а
тот, с кем я разговаривал, караулил. Они оказались выше, чем я  ожидал,  и
были вооружены фузеями, а за поясами держали  пистолеты.  То  были  первые
пистоли, которые я увидел с тех пор, как  иеродулы  пользовались  подобным
оружием, чтобы отбить атаки Балдандерса в садах Обители Абсолюта.
   Когда все ящики были выгружены, трое зверолюдей встали возле них, держа
оружие на изготовку. Я дал команду, и раненые воины ударили плетками коней
в новой упряжке, а асциане принялись тянуть с таким упорством, что  у  них
даже глаза стали вылезать из орбит от  напряжения.  И  вот  когда  мы  уже
решили, что ничего не получится, карета приподнялась из грязи  и  неуклюже
прокатилась с полчейна, прежде чем раненые смогли остановить  ее.  Гуазахт
чуть не угробил нас обоих, бросив свою позицию  и  опрометью  ринувшись  к
карете, размахивая на бегу моим контусом. Однако у зверолюдей хватило  ума
сообразить, что командир  просто  возбужден  и  не  представляет  для  них
опасности.
   Он еще больше разошелся, когда увидел, как  зверолюди  снова  переносят
ящики внутрь повозки, и услышал, что я пообещал асцианам. Я напомнил  ему,
что он разрешил мне действовать от его имени.
   - Когда я действую, - выпалил он, - я нацеливаюсь на победу.
   Я признался, что, в отличие от него, у меня недостает опыта  в  военных
делах, но, как я все  же  мог  убедиться,  в  некоторых  ситуациях  победа
состоит именно в том, чтобы благополучно выпутаться из сложного переплета.
   - И все-таки я рассчитывал, что ты придумаешь что-нибудь получше.
   Мы и не заметили, что вершины гор на западе, неумолимо поднимаясь,  уже
царапали нижний край солнечного диска. Я указал на это Гуазахту.
   Тот неожиданно улыбнулся.
   - В конце концов, ведь это те  же  самые  асциане,  у  которых  мы  уже
однажды отбили его.
   Он  подозвал  офицера  асциан  и  заявил,  что  наши  всадники  поведут
наступление, а его воины пойдут следом за стальной  каретой  пешим  ходом.
Асцианин не возражал, но как только его солдаты вновь получили оружие,  он
стал настаивать на том, чтобы полдюжины из его подразделения взобрались на
крышу кареты, а сам он возглавит атаку с остальными. Гуазахт согласился  с
видимой неохотой, однако его недовольство  показалось  мне  напускным.  Мы
посадили по одному вооруженному воину на каждого из восьми коней  в  новой
упряжке, и я  заметил,  что  Гуазахт  горячо  обсуждает  какой-то  план  с
корнетом из числа той восьмерки.
   Я обещал асцианам, что мы пробьемся через кордон дезертиров  на  север,
но почва на этом направлении оказалась неподходящей для  стальной  кареты,
поэтому в итоге мы сошлись на том, чтобы  изменить  курс  с  северного  на
северо-западный. Асцианская пехота продвигалась  быстрым  шагом,  едва  не
переходя на бег и поливая огнем противника. Следом катилась карета. Тонкие
и длинные струи огня, вырывавшиеся из солдатских конти, вонзались в  толпу
оборванцев, которые пытались подобраться поближе. Асцианские  аркебузы  на
крыше кареты изрыгали брызги фиолетовой энергии, с треском  сыпавшиеся  на
головы врагов. Зверолюди стреляли из фузей через зарешеченные окна,  одним
залпом убивая не меньше полудюжины нападавших.
   Остальные наши воины (в том числе и я) прикрывали карету  с  тыла,  еще
некоторое  время  удерживая  прежние  позиции.  Затем,  чтобы   сэкономить
драгоценные заряды, многие пристегнули свои конти к седлам, выхватили мечи
и в конном строю атаковали  рассеянные  группы  противника,  отставшие  от
асциан и кареты.
   Наконец враг оказался позади, а почва под ногами стала менее топкой.  И
тут солдаты,  рассаженные  на  коней  в  упряжке,  вонзили  шпоры  в  бока
животных, а Гуазахт, Эрблон и еще несколько человек, что скакали прямо  за
каретой,  дружно  пальнули  по  асцианам,  устроившимся  на  крыше,  и  те
скатились вниз в языках темно-красного пламени и клубах  зловонного  дыма.
Асциане, продвигавшиеся пешим ходом, бросились врассыпную,  потом  открыли
ответный огонь.
   Я не считал себя вправе принимать участие в этом бою. Я натянул поводья
и потому увидел - уверен, что раньше других,  -  первых  анпиел,  которые,
точно ангел из рассказа  Мелито,  упали  с  облаков,  раскрашенных  лучами
заходящего солнца. Они смотрелись потрясающе красиво - нагие, со стройными
телами молодых женщин; но их радужные крылья были шире в  размахе,  чем  у
тераторниса, и все анпиелы держали по пистолету в каждой руке.


   Поздно вечером, когда мы вернулись в свой лагерь и раненым была оказана
помощь, я спросил Гуазахта, поступил бы он  точно  так  же,  если  бы  все
повторилось заново.
   Он немного подумал, потом ответил:
   - Я и представить себе  не  мог,  что  появятся  эти  летающие  девицы.
Теперь-то это кажется  вполне  естественным  -  в  карете  наверняка  было
достаточно  денег,  чтобы  расплатиться  с  половиной  армии,  и  они,  не
колеблясь, выслали бы на выручку свои элитные  войска.  И  все-таки  разве
такое могло прийти в голову до того, как все произошло?
   Я покачал головой.
   - Послушай, Северьян, мне бы не следовало так говорить с тобой.  Но  ты
сделал то, что мог, и ловчее проныры, чем ты, я еще не встречал. Как бы то
ни было, все в итоге обернулось самым лучшим образом, не правда ли? Ты сам
убедился, какой дружелюбной  была  их  серафима.  И  что  же  она  видела?
Отважные парни пытаются спасти карету от  асциан.  Пожалуй,  мы  заслужили
благодарность, а может быть, даже награду.
   - Ты мог убить этих зверолюдей, а также асциан, когда золото  выгрузили
из повозки, - сказал я. - Но ты не сделал этого, потому что тогда я  погиб
бы вместе с ними. Думаю, ты заслужил благодарность. По крайней мере  -  от
меня.
   Он потер свое приплюснутое лицо обеими ладонями.
   - Что ж, я просто счастлив. Это мог быть конец Восемнадцатого. Еще одна
стража, и мы начали бы убивать друг друга из-за денег.



        21. ВЫСТУПАЕМ

   Перед  тем  как  грянуло  то  сражение,  мы   временами   патрулировали
местность, а иногда и просто бездельничали. Довольно часто мы не встречали
ни одного асцианина или же натыкались лишь на их трупы. В наши обязанности
входило арестовывать дезертиров и изгонять из окрестностей  разных  мелких
торговцев и бродяг, которые паразитировали на  теле  армии;  но  если  они
казались нам похожими на тех, кто осаждал стальную карету, мы убивали их -
нет, не казнили, а без всяких лишних формальностей рубили им головы,  даже
не вылезая из седла.
   До полнолуния оставалось совсем немного времени, и ночное светило вновь
висело в небе, будто зеленое яблоко. Бывалые воины говорили мне, что самые
кровавые сражения всегда приходятся на время полной луны, ибо, по  слухам,
она потворствует безумству. Но, по-моему, так происходит  потому,  что  ее
сияние позволяет генералам подвести подкрепления в ночную пору.
   На заре того дня, когда  разыгралось  сражение,  громкий  сигнал  трубы
заставил нас поспешно скинуть свои одеяла. В утренней дымке мы построились
в колонну по двое. Во главе колонны встал  Гуазахт,  чуть  позади  него  -
знаменосец Эрблон. Я полагал, что женщины останутся в тылу, как  это  было
во  время  патрулирования,  но  больше  половины  из  них  взяли  конти  и
присоединились к нам. Я заметил, что некоторые спрятали  свои  волосы  под
шлем, а многие облачились в латы, которые сплющивали и скрывали их  груди.
Я сообщил о своем наблюдении Мезропу, вставшему рядом.
   - Могут быть неприятности из-за оплаты, - объяснил он. - Кто-то с очень
цепким взглядом обязательно сосчитает нас, а контракты  обычно  рассчитаны
только на мужчин.
   - Гуазахт сказал, что сегодня заплатят побольше, - напомнил я ему.
   Он прокашлялся, сплюнул, и белая  слюна  исчезла  в  холодном  воздухе,
будто сам Урс поглотил ее.
   - Нам не заплатят, пока  все  не  закончится.  Они  никогда  не  платят
заранее.
   Гуазахт закричал и махнул рукой, Эрблон приподнял знамя, и мы двинулись
в путь. Топот копыт звучал, как приглушенная барабанная дробь.
   - Думаю, таким образом они экономят на убитых, - предположил я.
   - Они платят трижды: за то, что сражался, за пролитую кровь и  отдельно
- при окончательном расчете.
   - Или сражалась, полагаю?
   Мезроп сплюнул снова.


   Некоторое время мы продвигались вперед, потом остановились в  ничем  не
примечательном месте. Когда колонна замерла, среди холмов, что раскинулись
вокруг нас, я услышал гул и невнятное бормотание. Армия, рассредоточенная,
несомненно, по санитарным причинам и чтобы лишить асцианских врагов четкой
мишени, теперь собиралась вновь, в точности как  пылинки  в  памятном  мне
каменном городе образовали тела воскресших танцоров.
   Эти перемещения не остались незамеченными.  Как  некогда  хищные  птицы
летели за нами, пока мы не добрались до границы того города, так и  теперь
какие-то пятиконечные формы, вертевшиеся словно колеса, следили  за  нашим
продвижением из-за разбросанных по небу облаков, которые блекли и таяли  в
ровном красном свете восходящего  солнца.  Издалека  они  сперва  казались
просто серыми, но потом стали пикировать на нас, и я понял,  что  не  могу
точно определить их окрас. Наверное, их можно было бы назвать бесцветными,
но лишь в том смысле, какой вкладывают, называя золото желтым,  а  серебро
белым. Воздух стонал от их непрерывного вращения.
   Еще одна подобная  конструкция,  которую  мы  прежде  не  заметили,  на
скорости пересекла нам дорогу, едва не  задев  верхушки  деревьев.  Каждая
спица в этом гигантском колесе была длиной с башню, испещренную  окнами  и
бойницами. Оно лежало на  боку,  но  будто  перебирало  в  воздухе  своими
гигантскими конечностями. Казалось,  поднятый  им  ураганный  ветер  легко
сломает и унесет прочь деревья.  Мой  пегий  жеребец  испуганно  заржал  и
понес, как и многие другие боевые кони, а некоторые даже рухнули на  землю
под этим странным вихрем.
   Через мгновение все было кончено. Листья, кружившиеся вокруг нас  точно
крупные снежинки, опустились на  землю.  Гуазахт  что-то  крикнул,  Эрблон
протрубил в рог и взмахнул знаменем. Я усмирил пегого и, пустив его легким
галопом, стал  переезжать  от  одного  взбунтовавшегося  коня  к  другому,
придерживая их за ноздри и помогая наездникам привести животных в чувство.
   Среди прочих я выручил Дарью, которая тоже оказалась в колонне, хоть  я
и не знал об этом прежде. В доспехах воина, с  контусом  и  двумя  тонкими
саблями, свисавшими по  обе  стороны  седла,  она  смотрелась  удивительно
привлекательно и несколько ребячливо. При виде ее я  невольно  представил,
как выглядели бы другие знакомые  мне  женщины,  окажись  они  в  подобной
ситуации: Теа - сценический образ воительницы, прекрасный и драматический,
но по сути своей лишь фигура на носу корабля; Текла  -  ныне  неотъемлемая
моя часть - мстительная вакханка, размахивающая отравленным оружием;  Агия
- верхом на тонконогом коне, облаченная в хирасу, отлитую по фигуре, а  ее
волосы с вплетенной в них тетивой развеваются по ветру; Иолента - цветущая
королева в доспехах, усаженных острыми шипами, ее большие груди  и  полные
бедра выглядят совершенно нелепо, стоит коню чуть прибавить ходу,  а  сама
она мечтательно  улыбается  при  каждой  остановке  и  все  время  норовит
откинуться в седле; Доркас  -  стремительно  несущаяся  наяда,  ежеминутно
взмывающая над водой,  подобно  фонтану  переливаясь  под  лучами  солнца;
Валерия - возможно, Дарья в аристократическом варианте.
   Когда я увидел, как разбросало наших людей, я решил, что колонну уже не
собрать. Но с того момента, как над нашими головами промчался  рассекающий
воздух пентадактиль, прошло лишь несколько минут, и вот мы снова оказались
в строю. Мы проскакали галопом одну-две лиги - думаю, главным образом  для
того, чтобы выпустить часть нервной энергии  из  наших  испуганных  коней,
потом остановились у ручья и дали им возможность смочить горло,  не  более
того, ибо в противном случае они сделались бы вялыми.  Отогнав  пегого  от
берега, я выехал на лужайку, откуда мог наблюдать за небом. Вскоре ко  мне
присоединился Гуазахт.
   - Еще одного ждешь? - не без иронии спросил он. Я кивнул  и  признался,
что прежде не видел подобных конструкций.
   - И не увидел бы. Они летают близко от фронта.  Они  бы  не  вернулись,
если б рискнули двинуться дальше на юг.
   -  Солдаты  вроде  наших  с  ними  не  справятся.  Он  неожиданно  стал
серьезным. Его маленькие глазки на загорелом лице превратились в щелочки.
   - Нет. Зато отважные парни могут  встать  на  пути  мобильных  отрядов.
Пушки и воздушные вельботы их не остановят. Мой пегий  конь  волновался  и
нетерпеливо бил копытом.
   - Я из той части города, о которой ты, вероятно, никогда и не слышал, -
из Цитадели. Там есть орудия длиною чуть ли не в целый квартал, но на моей
памяти они стреляли лишь во время церемоний.
   Не отрывая глаз от неба, я представил  себе  вращающихся  пентадактилей
над Нессусом и тысячи снарядов, посылаемых не только из Барбакана и  Башни
Величия, но и со всех башен города. И еще  я  гадал,  каким  видом  оружия
ответят пентадактили.
   - Поехали, - сказал Гуазахт, - я понимаю, трудно удержаться от соблазна
высматривать те штуковины, но какой в этом прок?
   Я вернулся вместе с ним к ручью, где Эрблон собирал воинов в колонну.
   - Они даже не стреляли в нас.  Ведь  у  этих  флайеров  наверняка  есть
оружие.
   - Мы для них слишком мелкая рыбешка. - Я понимал,  что  Гуазахт  хочет,
чтобы я тоже встал в строй, но не решается напрямую приказать мне.
   Я же чувствовал, как страх, словно призрак, овладел  мною,  сковал  мне
ноги и его  холодные  щупальца,  проникнув  внутрь  тела,  касались  моего
сердца. Я хотел промолчать, но не смог заставить себя сдержаться:
   - Когда мы окажемся на поле боя... (Думаю, я  представлял  его  себе  в
виде ровной площади на Кровавом Поле, где я сражался с Агилюсом.)
   Гуазахт рассмеялся.
   - Когда мы вступим в сражение, наши канониры  будут  только  рады,  что
противник  нападет  открыто.  -  Прежде  чем  я  понял,  что   именно   он
намеревается сделать, он ударил мечом плашмя по боку моего пегого,  и  тот
пустился легким галопом, унося меня прочь.
   Страх похож на те болезни, что обсыпают людские лица уродливыми язвами.
При этом человека беспокоит скорее внешнее проявление  уродства,  чем  его
источник, и он чувствует себя не только опозоренным,  но  и  оскверненным.
Когда жеребец замедлил бег, я уперся каблуками в его бока и встал в  строй
в самом конце колонны.
   Несколько минут назад я чуть не занял место Эрблона и  вот  теперь  был
низведен до самого низшего звания, причем не Гуазахтом, а самим собой.  Но
когда я помогал собрать рассеянных  воинов,  то,  чего  я  страшился,  уже
миновало; выходит, вся драма моего возвышения разыгралась уже после  своей
унизительной концовки.  Как  если  бы  на  наших  глазах  некий  заколотый
кинжалом юнец праздно  шатался  по  городскому  парку.  Вот  он  в  полном
неведении завязывает знакомство со сладострастной женушкой своего убийцы и
наконец, казалось бы, убедившись, что ее  муж  находится  в  другом  конце
города, обнимает ее, но она вскрикивает от боли, ибо ее  поранила  рукоять
кинжала, торчащая из груди незадачливого юнца.
   Когда колонна двинулась вперед, Дарья выехала  из  строя  и  придержала
коня, чтобы оказаться рядом со мной.
   - Ты боишься, - сказала она.
   Это был не вопрос, а утверждение, но не упрек, а  почти  пароль,  вроде
тех нелепых условных фраз, которые я заучил на пиру у Водалуса.
   - Да. Ты, видимо, хочешь напомнить мне о том,  как  я  хвастался  перед
тобой в лесу. Могу лишь сказать, что тогда я  не  знал,  насколько  пустой
была моя похвальба. Один мудрый человек как-то раз пытался объяснить  мне,
что даже после того, как клиент выдержал одну пытку, сумел  отрешиться  от
нее, пусть даже вопя и корчась, другая пытка,  совсем  иного  Рода,  может
легко сломить  его  волю,  как  если  бы  он  был  тщедушным  ребенком.  Я
навострился объяснять все это, когда он задавал  соответствующие  вопросы,
но до сих пор не прилагал эту мудрость к собственной  жизни.  А  следовало
бы. Но если я здесь в роли клиента, то кто мой палач?
   - Мы все тут в большей или меньшей степени боимся, -  ответила  она.  -
Вот почему - да, я видела - Гуазахт отослал тебя.  Он  сделал  это,  чтобы
самому чувствовать себя не так паршиво. Если бы ему стало хуже, он не смог
бы командовать отрядом. Когда придет время, ты сделаешь то,  что  вынужден
сделать, - ни больше ни меньше, чем каждый из них.
   - Не поспешить ли нам? - спросил я. Хвост колонны удалялся, вихляя, как
это обычно случается с концом длинной веревки.
   - Если мы припустим теперь, многие поймут, что мы в хвосте потому,  что
боимся. Если же немного подождем, то те, кто видел, как ты разговаривал  с
Гуазахтом, решат, что он специально отослал тебя  назад,  чтобы  подогнать
отстающих, а я просто захотела побыть с тобой.
   - Ладно, - согласился я.
   Ее рука, влажная от пота и тонкая,  как  у  Доркас,  скользнула  в  мою
ладонь.
   До этого момента я  был  уверен,  что  Дарья  и  прежде  участвовала  в
сражениях.
   - Для тебя это тоже впервые? - спросил я.
   - Я могу драться лучше, чем большинство из них, - заявила она. - И  мне
надоело, что все называют меня шлюхой. Так, бок  о  бок,  мы  и  пустились
вслед за колонной.



        22. БИТВА

   Сначала они показались мне рассеянными цветными точками в дальнем конце
широкой долины  -  далекие  фигурки  застрельщиков,  которые  беспорядочно
перемещались, точно пузырьки, танцующие на поверхности в кружке с  сидром.
Мы скакали рысью сквозь искореженную  рощу,  чьи  белые,  лишенные  листвы
деревья напоминали  живые  кости,  торчащие  при  сложном  переломе.  Наша
колонна значительно разрослась, вероятно, включив  в  себя  все  остальные
нерегулярные контарии. Мы попали под огонь противника, не слишком плотный,
и так продолжалось около полустражи. Несколько  человек  получили  ранения
(один, ехавший рядом  со  мной,  -  довольно  тяжелое),  появились  первые
убитые. Раненые заботились о себе сами и помогали друг другу. Если  нам  и
полагалась медицинская обслуга, она осталась слишком далеко позади,  чтобы
задумываться о ней.
   Время от времени мы проезжали мимо трупов, разбросанных среди деревьев;
обычно  мертвецы  валялись  группами  по  два-три  человека,  но   изредка
встречались и одинокие тела. Я заметил одного  солдата,  который,  умирая,
умудрился зацепиться воротником куртки за осколок, торчащий  из  разбитого
ствола дерева, и меня поразил весь ужас его положения -  он  умер,  но  не
смог обрести покой. Потом  я  подумал,  что  такова  участь  многих  тысяч
деревьев, убитых, но не способных упасть.
   Заметив противника, я практически тут же осознал  и  присутствие  наших
собственных войск, продвигавшихся  с  обеих  сторон.  Справа  -  кавалерия
вперемежку с пехотой. Всадники были без шлемов и обнажены до  пояса,  лишь
скатки из красно-синих одеял крест-накрест пересекали их бронзовые  груди.
Однако, подумал я, их верховые лошади лучше, чем у большинства из нас.  На
вооружении эти всадники имели копья немногим длиннее человеческого  роста,
и большинство держали  их  поперек  седельных  лук.  У  левого  предплечья
каждого висел маленький медный щит. Я не имел ни малейшего  представления,
из какой части Содружества прибыли эти воины,  но  почему-то  -  возможно,
из-за длинных волос и обнаженных торсов - принял их за дикарей.
   Если они и были дикарями, то пехота, которая двигалась вместе  с  ними,
представляла собой еще более первобытных людей  -  сутулых,  темнокожих  и
косматых. Я лишь  несколько  раз  мельком  видел  их  сквозь  искореженные
деревья, но успел заметить, что  иногда  они  опускались  на  четвереньки.
Изредка один из них хватался за стремя соседа, как, бывало, Делал я, когда
шагал рядом с мерихипом Ионы, и всякий раз  всадник  ударял  пехотинца  по
руке прикладом.
   Дорога уходила через низину и поворачивала налево; там, дальше, а также
по  обе   стороны   от   дороги   продвигалось   войско,   гораздо   более
многочисленное, чем наша колонна, дикари-всадники  и  их  спутники  вместе
взятые - батальоны пелтастов со сверкающими копьями и большими прозрачными
щитами; хобилеры на гарцующих лошадях, с луками  и  стрелами  в  колчанах,
перекинутых  за  спину;  легковооруженные  черкаджи,  чьи  боевые  порядки
уподоблялись морю плюмажей и знамен.
   Я не мог ничего знать о храбрости всех этих  странных  воинов,  которые
неожиданно стали моими товарищами по оружию, но интуитивно решил, что  они
не храбрее меня и едва ли представляют собой серьезную защиту  против  тех
движущихся точек в дальнем конце долины. Огонь, направленный  против  нас,
усилился, ответный же, насколько я мог судить, отсутствовал вовсе.
   Всего за несколько недель до описываемых событий (хотя мне-то казалось,
что прошел  по  меньшей  мере  год)  меня  ужаснула  бы  сама  мысль  быть
застреленным из  такого  рода  оружия,  каким  пользовался  Водалус  в  ту
туманную ночь в нашем некрополе, с которой я начал свое повествование.  По
сравнению с молниями,  ударявшими  среди  нас,  тот  простой  луч  казался
детской игрушкой, подобной блестящим металлическим брускам,  что  вылетали
из сдвоенного лука старейшины.
   Я не знал, как было устроено  приспособление,  выпускавшее  в  нас  эти
молнии, не представлял даже, имеем ли мы дело  с  чистой  энергией  или  с
какими-то метательными снарядами; но, падая возле нас,  они  давали  яркую
вспышку, за которой следовало нечто вроде раската грома. И хотя их  нельзя
было видеть до падения, они  свистели  при  полете,  и  по  этому  свисту,
длившемуся лишь мгновение, я вскоре научился определять, куда они ударят и
насколько  мощным  будет  последующий  взрыв.  Если  свист   был   ровным,
напоминающим звучание дудки-камертона в руках у  корифея,  значит,  ударит
далеко от меня. Если же  он  быстро  нарастал,  как  будто  мужской  голос
превращался в женский, - значит, разорвется совсем рядом.  И  хотя  только
самый громкий звук предвещал  опасность  для  меня,  каждый  пронзительный
свист означал смерть одного, а чаще нескольких из нас.
   Казалось  полнейшим  безумием  скакать  вперед.  Нам   надо   было   бы
рассредоточиться, спешиться, чтобы найти укрытие среди деревьев.  Если  бы
один из нас так и  сделал,  полагаю,  все  остальные  последовали  бы  его
примеру. При каждом новом ударе молнии я был готов подать этот пример.  Но
всякий раз, как если бы мой разум  был  заключен  в  некой  тесной  сфере,
память о страхе, который я выдал чуть раньше, удерживала  меня  на  месте.
Пусть бегут остальные, тогда и я присоединюсь к ним, но первым - никогда.
   Как и следовало ожидать,  одна  из  молний  ударила  параллельно  нашей
колонне. Шестерых воинов разнесло на куски,  будто  бы  в  каждом  из  них
находилось по маленькой бомбе. Голова первого взорвалась алыми  сгустками,
то же произошло с  шеей  и  плечами  второго,  грудью  третьего,  животами
четвертого и пятого, пахом шестого (или, возможно, с седлом и  спиной  его
лошади). Потом молния вонзилась в землю, подняв гейзер из пыли  и  камней.
Люди и животные рядом с теми, кто был  уничтожен  подобным  образом,  тоже
упали замертво, сраженные взрывной  волной,  а  также  разлетевшимися  при
взрыве кусками доспехов и конечностями.
   Труднее всего было сдерживать лошадь, заставлять ее идти рысью, а то  и
переходить на шаг. Раз уж я не мог  убежать,  мне  хотелось  ускорить  ход
событий, поскорее вступить в бой и умереть, если мне суждено было умереть.
Это нападение дало мне возможность немного отвести душу.  Я  махнул  рукой
Дарье,  чтобы  она  следовала  за  мной,  проехал  мимо  небольшой  группы
уцелевших и умирающих и занял в  колонне  место,  освобожденное  погибшими
воинами. Там уже находился Мезроп. Увидев меня, он усмехнулся.
   - Верно мыслишь. Бьюсь об заклад, во второй раз сюда не скоро попадет.
   Я не стал выводить его из заблуждения.
   Однако до поры до времени его прогноз оправдывался, канониры противника
перенесли огонь на  дикарей  справа,  потрепав  нас.  Неуклюжие  пехотинцы
истошно завопили и затараторили при первых же выстрелах, а  всадники,  как
мне показалось, обратились за спасением  к  магическим  силам.  Иногда  их
монотонное песнопение звучало  столь  явственно,  что  я  начал  разбирать
отдельные слова, хотя они произносились на незнакомом мне языке.  Один  из
всадников в буквальном смысле встал на седло, будто трюкач во время конных
состязаний. Он поднял одну руку к солнцу, другую же простер по направлению
к асцианам. Похоже, у каждого всадника имелось собственное заклинание,  и,
наблюдая  за  их  редеющими  под  бомбардировкой  порядками,  я   наглядно
убеждался, каким образом эти примитивные создания проникаются верой в свои
чары. Ведь выжившие неминуемо приписывали свое спасение  чудотворной  силе
магии, а остальные уже не могли пожаловаться, что ворожба не оправдала  их
надежд.
   Хотя  наши  кони  продвигались  преимущественно  рысью,  не  мы  первые
столкнулись с противником.  В  низине  черкаджи  уже  преодолели  открытое
пространство и обрушились на каре пеших воинов, будто огненная волна.
   Я смутно опасался, что у противника есть оружие гораздо  более  мощное,
чем  у  той  контарии,  -  возможно,  пистолеты  и  фузеи,  какие  были  у
зверолюдей, - и сотня бойцов,  вооруженная  подобным  образом,  без  труда
уничтожит любое  количество  кавалерии.  Вскоре  я  убедился  в  обратном.
Несколько рядов каре подались  назад,  и  теперь  я  находился  достаточно
близко, чтобы слышать воинственные возгласы всадников, отдаленные, но  тем
не менее отчетливые,  и  видеть  отдельных  беглецов  из  числа  вражеских
пехотинцев. Некоторые на ходу отбрасывали свои огромные  щиты,  еще  более
крупные,  чем  зеркальные  щиты  пелтастов,  но  сверкавшие  металлическим
блеском. В качестве наступательного оружия они  имели  лишь  скошенные  на
конце копья, не больше  трех  кубитов  длиной,  посылающие  широкие  ленты
пламени, но пригодные только для ближнего боя.
   За первым каре пехоты появилось второе, потом еще одно, и так дальше по
всей долине.
   Когда мы уже не сомневались, что  нас  отправят  на  помощь  черкаджам,
поступил приказ остановиться. Взглянув направо, я  обнаружил,  что  дикари
встали чуть позади и теперь отгоняли своих лохматых соседей на  позицию  в
дальнем конце от нас.
   - Мы в заграждении! Спокойно, ребята! - крикнул Гуазахт.
   Я посмотрел на Дарью, она ответила мне таким же  растерянным  взглядом.
Мезроп махнул рукой в направлении восточного края долины.
   - Прикрываем фланг. Если никто не появится, мы сегодня неплохо проведем
время.
   - Но не те, кто уже погиб, - сказал я.
   Бомбардировка, которая  прежде  сделалась  менее  интенсивной,  теперь,
казалось, и вовсе прекратилась. Нас окутала тишина,  еще  более  пугающая,
чем визг молний.
   - Похоже на то. - Мезроп пожал плечами,  тем  самым  напомнив,  что  мы
потеряли лишь пару дюжин человек в отряде общей численностью  в  несколько
сотен.
   Черкаджи отошли назад, укрывшись за хобилерами, которые засыпали градом
стрел передний край асциан, расставленных в шахматном порядке. Большинство
стрел просто скользило по поверхности щитов, но некоторые из  них  все  же
вонзились в металл, и тот  вспыхнул  не  менее  ярким  пламенем,  окутался
клубами белого дыма.
   Когда шквал стрел несколько  ослабел,  квадраты  асцианской  "шахматной
доски" снова двинулись вперед резкими толчками, точно бездушные механизмы.
Черкаджи продолжали отступать и теперь оказались в тылу  линии  пелтастов,
чуть впереди нас. Я вполне  отчетливо  видел  их  темнокожие  лица.  Отряд
состоял в основном из мужчин - все бородатые, числом около двух тысяч.  Но
среди  них  я  заметил  примерно   дюжину   молодых   женщин.   Украшенные
драгоценностями, они устроились  в  золоченых  седлах  под  балдахином  на
спинах арсинойтеров, покрытых попонами.
   Эти черноглазые смуглолицые женщины своими пышными фигурами  и  томными
взглядами напомнили мне об Иоленте. Я указал на них Дарье и спросил, знает
ли она об их вооружении. Сам-то я никакого оружия у