освещая им дорогу. Свет фонаря отражался на потных бритых головах рабов. Они уложили раненого на койку, сложили ему руки на груди, как у покойника, и удалились. Я поглядел на Коготь. Он казался безжизненно черным, когда лежал на ладони Пелерины, но сейчас от основания к его острию беззвучно пробегали искорки белого огня. Теперь я чувствовал себя хорошо. В сущности, я даже удивлялся, как мог я весь день провести на узком матрасе! Но когда я попытался встать, то едва сумел удержаться на ногах. Опасаясь, что свалюсь на чью-либо койку, я все же проковылял около двадцати шагов к вновь поступившему пациенту. Это был Эмилиан, которого я знавал как одного из щеголей при дворе Автарха. Я так опешил, увидев его здесь, что назвал его по имени. - Текла, - пробормотал он, - Текла... - Да, Текла. Ты вспомнил меня, Эмилиан. Теперь все будет хорошо. - И я прикоснулся к нему Когтем. Он открыл глаза и закричал. Я бросился прочь, но упал по дороге, не успев добраться до своей койки. Я был очень слаб и боялся, что даже ползком не одолею расстояния, остававшегося до моего места, но все же сумел убрать Коготь, а сам закатился под койку Хальварда, подальше от посторонних глаз. Когда вернулись рабы, Эмилиан уже сидел на койке. Он обрел способность говорить, хотя рабы едва ли понимали его слова. Они дали ему каких-то лекарственных трав, и один из них остался с пациентом, пока тот пережевывал снадобье, но потом тихо удалился. Я выкатился из-под койки и, подтянувшись за край одеяла, сел. В палате стояла тишина, но я знал, что многие из больных, возможно, видели меня перед падением. Эмилиан, вопреки моим ожиданиям, не спал, но пребывал в возбужденном состоянии. - Текла, - бормотал он. - Я слышал Теклу. Говорили, что она умерла. Что это за голоса из страны мертвых? - Ты их больше не услышишь, - заверил я его. - Ты был болен, но теперь скоро поправишься. Я поднял Коготь над головой и сосредоточил свои мысли на Мелито и Фойле, а также на Эмилиане - на всех больных лазарета. Коготь замерцал и потух. 9. ИСТОРИЯ МЕЛИТО: ПЕТУХ, АНГЕЛ И ОРЕЛ "Не так уж давно и не очень далеко от того места, где я родился, была прекрасная ферма. Она особенно славилась птичьим двором: стаями уток, белых как снег; гусей, крупных, как лебеди, и таких жирных, что они едва могли ходить; цыплятами с яркими разноцветными перьями, как у попугая. У фермера, создавшего этот птичник, имелось великое множество довольно странных замыслов, но он так преуспел в их воплощении, что мало кто из его рассудительных соседей находил в себе решимость назвать его дураком. Одна из его затей касалась разведения цыплят. Всякий знает, что петушки, когда они еще маленькие, должны быть охолощены, и оставляют только одного петуха на весь птичник. Если же их будет хотя бы два, то драки неизбежны. Но этот фермер не стал придерживаться общепринятых правил. - Пусть себе растут, - говорил он. - Пусть дерутся между собой. Вот что я тебе скажу, сосед. Победит самый лучший и самый петушиный из петухов, который даст многочисленное потомство, прекрасных цыплят. Более того, его цыплята будут особенно стойки ко всем куриным болезням. И когда твои куры погибнут, ты придешь ко мне, и я продам тебе отборных кур по моей собственной цене. Что же до петухов-неудачников, то я и моя семья их съедим. Ни один каплун не бывает таким вкусным, как боевой петух, погибший в драке, так же как и лучшая говядина - из быка, погибшего на арене, или оленина - от самца, за которым собаки гонялись целый день. Кроме того, курятина из каплунов снижает мужскую потенцию. Этот странный фермер считал своим долгом выбирать на обед худшую из птиц. - Резать лучшую птицу, - говаривал он, - это большой грех. Живность должна процветать и благоденствовать во славу Панкреатора, который сотворил и петухов, и куриц, и мужчин, и женщин. - Возможно, из-за такого отношения птичье поголовье фермера было безупречным, и среди него, казалось, не имелось плохих птиц. Из всего, что я до сих пор рассказал, ясно, что петух на этом птичьем дворе был настоящим героем - молодой, сильный, храбрый. Его хвост был не хуже, чем у фазана, гребешок тоже очень хорош, хотя и потрепан в многочисленных кровавых сражениях, из которых его хозяин всегда выходил победителем. Грудь петуха была ярко-красного цвета - как алая одежда Пелерин, - но гуси говаривали, что прежде у него была белоснежная грудь, а потом окрасилась его собственной кровью. Крылья у петуха были такие сильные, что он умел летать лучше белых уток. Его шпоры были длиннее среднего пальца человека, а клюв - острый как меч. У этого прекрасного петуха имелась тысяча жен, но любимой подругой, цветком его сердца была одна курочка, такая же красавица, как и он, благородных кровей, признанная королева среди кур на много лиг вокруг. С какой гордостью эта пара вышагивала между углом сарая и утиным прудом! Это зрелище не сравнить даже с самим Автархом, выступающим рядом с фавориткой из Кладезя Орхидей - тем более что Автарх, по слухам, как раз каплун. На завтрак эта счастливая пара лакомилась жучками и наслаждалась безоблачной жизнью, пока однажды вечером нашего петуха не разбудил ужасный шум. В курятник ворвалась огромная ушастая сова и ринулась на кур, устроившихся на насесте. Конечно, сова напала на самую красивую курицу, любимицу петуха. Схватив красавицу-наседку в когти, сова расправила свои широкие крылья и полетела прочь. Совы прекрасно видят в темноте, поэтому она, должно быть, заметила, что петух бросился за ней в погоню, преисполненный ярости. Видел ли кто-нибудь из вас удивленное выражение на лице совы? Но именно удивление было написано на лице хищницы, когда она вылетала из курятника. Петух перебирал шпорами быстрее, чем танцор-виртуоз ногами, а клюв его безостановочно долбил круглые блестящие глаза совы, как клюв Дятла по стволу дерева. Сова выпустила курицу из когтей и улетела восвояси. Ее никогда больше не видели в этих краях. Разумеется, петух имел право гордиться собой, но его гордость превзошла все допустимые границы. Одержав победу над совой в темноте, он посчитал, что сможет побить любую птицу при любых условиях. Он начал поговаривать о том, что может спасти куропаток, попавших в когти сокола, и запугать тераторниса, самого крупного и ужасного из летающих существ. Если бы петуха окружали мудрые советники, например, ламы и свиньи, которых берут в помощники большинство правителей, то, я уверен, экстравагантные выходки хвастливого петуха вскоре были бы тактично, но эффективно пресечены. Увы, таких советников у него не оказалось. Петух прислушивался только к мнению кур, которым он совершенно вскружил головы, а также гусей и уток, которые были не прочь погреться в лучах славы своего знаменитого товарища по птичьему двору. Но пришел тот самый день, который всегда наступает для тех, кто слишком возгордился. В тот раз петух зашел гораздо дальше обычного - попросту зарвался. Это случилось на восходе солнца, то есть в самое опасное время для всех, кто творит неладное. Наш петух взлетал все выше и выше, пока ему не показалось, что он покорил небо, а потом, в апогее своего полета, он уселся на верхушку флюгера, высшую точку над всей фермой. И когда солнце прогнало тени всполохами пурпура и сверкающего золота, петух во всеуслышание заявил, что он - верховный повелитель всех пернатых на свете. Выкрикни он эту фразу семь раз, тем бы дело и ограничилось, ведь семь - счастливое число. Но нашего хвастуна число семь не устраивало. Он прокричал восьмой раз, после чего опустился на двор. Не успел он приблизиться к своим курам, как высоко в небе, прямо над фермой, началось нечто поразительное. Казалось, сотни солнечных лучей пересеклись в одной точке, как бывает, когда котенок запутывает клубок с шерстяными нитками, и перемешались, точно тесто под руками кухарки. Потом из этого сгустка яркого света появились ноги, руки, голова и наконец крылья, и существо спланировало на птичий двор. То оказался ангел с крыльями красного, синего, зеленого и золотистого цветов. И хотя ростом он был не выше петуха, как только тот посмотрел ему в глаза, наш гордец сразу понял, что намного уступает ему по внутренней силе. - Итак, - сказал ангел, - да восторжествует справедливость. Ты утверждаешь, что ни одно пернатое существо не устоит против тебя. Вот я такое же пернатое, как все птицы. Все могущественное оружие воинства света я оставил дома и теперь предлагаю тебе помериться силами со мной в честном бою, один на один. При этих словах петух расправил крылья и поклонился так низко, что его драный гребешок испачкался в пыли. - До конца дней своих буду гордиться оказанной мне честью, - сказал петух. - Такого лестного предложения не получала еще ни одна птица. Но я с глубоким сожалением вынужден отклонить приглашение к бою по трем причинам: во-первых, хотя у тебя есть перья на крыльях, мне придется сражаться не с этими крыльями, а с головой и грудью. Таким образом, ты не из тех пернатых существ, которых я упоминал в своем заявлении. Ангел закрыл глаза и прикоснулся руками к телу, когда же он поднял руки, волосы на его голове превратились в яркие перья, ярче, чем у самой нарядной канарейки, а его льняное одеяние тоже преобразилось и стало белым оперением, белоснежное, чем у самого изысканного из голубей. - Во-вторых, - продолжал ничуть не обескураженный петух, - ты, как только что доказал, обладаешь даром перевоплощения и в ходе сражения можешь стать другим существом, не имеющим перьев, - скажем, большой змеей. Поэтому, если бы я согласился сражаться с тобой, у меня не было бы гарантии честного боя. Тогда ангел распахнул свою грудь и, продемонстрировав всем собравшимся птицам находящиеся внутри качества, извлек и отложил в сторону способность изменять форму. Этот дар он временно передал самому толстому гусю, который, не сходя с места, воспользовался представившимся случаем и превратился в серого гуся той породы, что летают от полюса к полюсу. Однако он не улетел, но добросовестно сохранил доверенную ему ангелом ценность. - В-третьих, - безрассудно продолжал петух, - ты, несомненно, на службе у Панкреатора и устанавливаешь справедливость в порядке выполнения своих служебных обязанностей. Если бы я принял вызов, как ты того желаешь, то совершил бы тяжкое преступление, выступая против воли единственного правителя, которого признает наше храброе куриное племя. - Хорошо, - сказал ангел. - Это очень веский и законный довод, и, как я полагаю, ты считаешь, что сумел выйти сухим из воды. Но истина в том, что своими возражениями и отговорками ты проторил дорогу к собственной смерти. Ведь я намеревался лишь слегка вывернуть тебе крылья и повыдергивать перья из хвоста. - Потом ангел поднял голову и издал странный дикий вопль. Тут с неба молнией слетел орел и опустился перед петухом. Они сражались и на птичьем дворе, и возле утиного пруда, и на лужайке, потому что орел был очень сильным, а петух - смелым и быстрым. У одной из стен сарая стояла телега со сломанным колесом, и под этой телегой, где орел не мог налететь сверху, петух и нашел себе убежище, чтобы поостыть в тени. Однако наш петух обливался кровью так обильно, что не успел орел, почти столь же окровавленный, приблизиться к нему, как тот зашатался, упал, попытался подняться и упал снова. - Вот так, - проговорил ангел, обращаясь к собравшимся вокруг птицам. - Вы были свидетелями торжества справедливости. Не зазнавайтесь! Не хвастайте! Ибо возмездие покарает вас неотвратимо! Вот он лежит, поверженный в прах, жертва не орла, нет, но жертва собственного зазнайства и гордыни, побитый и уничтоженный. Тогда петух, которого все уже сочли мертвым, поднял голову. - Ты, конечно, очень умен, ангел, - сказал петух. - Но ты ничего не знаешь о петухах. Петух не бывает поверженным, пока не повернется хвостом к противнику и не покажет белых перьев, что растут внизу хвоста. Мои силы, накопленные во время полетов, в сражениях и тренировках, иссякли. Но мой боевой дух, полученный из рук твоего хозяина, Панкреатора, еще силен. Орел, я не собираюсь просить у тебя пощады, подойди и убей меня, но, если ты дорожишь своей честью, никогда не говори, что ты побил меня. Выслушав слова петуха, ангел и орел переглянулись. - Панкреатор бесконечно далек от нас, - сказал наконец ангел. - Он бесконечно далек и от меня, хотя я летаю несравнимо выше, чем ты. Я угадываю его желания - никто не может поступать иначе. Ангел снова раскрыл свою грудь и вернул на место дар перевоплощения. Потом он и орел улетели. Некоторое время их сопровождал предприимчивый гусь. Вот и все, конец истории". Пока Мелито рассказывал, он лежал на спине и глядел на парусину над головой. Меня не покидало чувство, что он был слишком слаб даже для того, чтобы приподняться на локте. Остальные пациенты вели себя тихо и слушали его историю столь же внимательно, как и рассказ Хальварда. - Прекрасно, - сказал я наконец. - Мне будет чрезвычайно трудно отдать предпочтение одному из рассказчиков. Если ты, Хальвард, и Фойла не возражаете, я бы сперва немного поразмыслил. Фойла, которая сидела, обхватив колени руками и уперев в них подбородок, проговорила: - Не нужно никому из них отдавать предпочтение. Конкурс еще не окончен. Все встревоженно поглядели на нее. - Объясню завтра, - пообещала она. - А пока, Северьян, не надо выбирать победителя. Но скажи, что ты думаешь об этой истории? - Вот что я об этом думаю, - ворчливо перебил ее Хальвард. - Полагаю, Мелито пошел на ту самую хитрость, что приписывал мне. Он проигрывает при сравнении со мной, он не так силен, как я, поэтому и стремится вызвать женское сочувствие. Ловко придумано, маленький петушок. Голос Мелито прозвучал слабо, совсем не так, как во время его рассказа о боевом петухе. - Это худшая история из тех, что я знаю. - Худшая? - удивился я. Слова Мелито поразили всех слушателей. - Да, худшая. Эту глупую сказку мы рассказываем своим детям, которые не видят ничего, кроме уличной пыли, животных на ферме да неба над головой. Это же очевидно из каждого слова моей истории. - Разве ты не хочешь победить в этом конкурсе, Мелито? - спросил Хальвард. - Конечно, хочу. Но ты не любишь Фойлу так же сильно, как люблю ее я. Я готов умереть за обладание ею, но тем скорее я умру, чтобы не разочаровать ее. Если история, которую я только что рассказал, выиграет, тогда, значит, я никогда ее не разочарую, хотя бы своими рассказами. Я знаю тысячу историй гораздо лучше этой. Хальвард встал, подошел к моей койке и, как за день до этого, сел в ногах. Я же, в свою очередь, опустил ноги на пол и устроился рядом с ним. - То, что сказал Мелито, очень умно, - начал он. - Мелито вообще говорит умные вещи. Но тем не менее ты должен судить только по рассказанным историям, а не по тому, что мы якобы знаем, но не рассказываем. Я тоже припас много других историй. Зимние ночи в наших краях - самые долгие во всем Содружестве. Я ответил, что, по желанию Фойлы, первой предложившей устроить конкурс и являвшейся главным призом, я пока что не стану определять победителя. - Все, кто говорит по Правильному Мышлению, хорошо говорят, - неожиданно вступил в разговор асцианин. - В чем состоит превосходство одних учеников над другими? В умении говорить. Разумные ученики говорят по Правильному Мышлению разумно. Слушатель по интонации узнает, что они понимают. Благодаря особой речи разумных учеников Правильное Мышление переходит от одного к другому, как огонь при пожаре. Думаю, никто из нас не подозревал, что асцианин прислушивается к нашей беседе. Поэтому мы даже слегка испугались, услышав его голос. Через минуту Фойла перевела: - Он имеет в виду, что судить надо не по содержанию рассказа, а по тому, как оно передается. Не могу сказать, что я полностью согласна с его мнением, но что-то в этом есть. - А я совершенно не согласен, - проворчал Хальвард. - Слушатели скоро устают от приемов рассказчика. Лучшее качество - это простота. Все остальные тоже вступили в спор, и мы еще долго говорили об этом и о маленьком боевом петухе. 10. АВА Пока я болел, я мало обращал внимания на тех, кто приносил нам еду, но впоследствии они вставали в моей памяти очень ясно, как, собственно, все, что мне приходилось видеть. Однажды нас опекала Пелерина, та самая, с которой я беседовал минувшим вечером. В других случаях прислуживали бритоголовые рабы-мужчины или послушницы в коричневых одеяниях. В этот вечер, когда Мелито рассказывал нам свою историю, ужин принесла послушница, которую я прежде не видел, стройная сероглазая девушка. Я встал и помог ей разносить подносы с едой. Когда мы закончили раздачу, она поблагодарила меня и сообщила: - Ты здесь недолго пробудешь. Я ответил, что у меня еще есть дела в лазарете и что пойти мне некуда. - Тебя ждут в легионе. Если же твой легион расформировали, то тебя зачислят в другой боевой отряд. - Я не солдат. Пришел на север, намереваясь завербоваться, но заболел, не успев поступить на военную службу. - Мог бы подождать в своем родном городе. Мне говорили, что вербовщики разъезжают повсюду и бывают в каждом городке не реже двух раз в году. - Мой родной город - Нессус. - Я заметил, что она улыбнулась. - Я уехал оттуда некоторое время назад, а сидеть где-нибудь и ждать целых полгода - это не по мне. Мне это даже и в голову не приходило. Ты тоже из Нессуса? - Наверное, тебе тяжело стоять. - Ничего, все в порядке. Она прикоснулась к моей руке робким жестом, который напомнил мне прирученного оленя в саду Автарха. - Да ведь ты шатаешься. Даже если у тебя прошла лихорадка, ты еще слаб, и стоять на ногах тебе не следует. Ведь ты несколько дней не поднимался с койки. Поэтому прошу тебя немедленно лечь. - Но тогда мне будет не с кем поговорить, кроме тех, кого я вижу целый день. Человек справа от меня - асцианин, военнопленный, а слева - из глухой деревни, о которой ни ты, ни я никогда и слыхом не слыхивали. - Ну ладно, если ты послушаешься меня и ляжешь, я посижу рядом, и мы поговорим. Мне все равно нечего делать до вечера. Так в каком районе Нессуса ты жил? Пока она помогала мне добраться до койки, я сказал, что хочу не столько говорить, сколько слушать, и спросил, какой квартал города она считает своим домом? - Когда служишь в Ордене Пелерин, он и есть твой дом - любое место, там, где установлены палатки. Орден становится твоей семьей, твоими друзьями, как если бы все твои подруги неожиданно стали тебе сестрами. Но прежде чем я пришла сюда, я жила далеко на северо-западе той части города, где видна Стена. - Возле Кровавого Поля? - Да, совсем рядом. Ты знаешь это место? - Я сражался там однажды. Она удивленно раскрыла глаза. - В самом деле? Мы туда ходили посмотреть. Вообще-то нам не разрешали, но мы все равно ходили. Ты тогда одержал победу? Мне эта мысль никогда не приходила в голову, поэтому пришлось сперва все взвесить, прежде чем ответить ей. - Нет, - сказал я. - Потерпел поражение. - Но ты остался жив. Я уверена, лучше проиграть сражение и остаться в живых, чем отнять жизнь у другого человека. Я распахнул на себе одежду и показал ей шрам на груди, который остался от листка аверна, брошенного Агилюсом. - Тебе очень повезло. К нам часто привозят солдат с подобными ранами на груди, но спасти их удается редко. - Она осторожно прикоснулась к шраму. На ее лице появилось очень милое выражение, такого мне еще не приходилось видеть у женщин. Она нежно погладила меня, потом быстро отдернула руку. - Эта рана не могла быть слишком глубокой. - Нет, рана была поверхностная, - подтвердил я. - Как-то раз мне довелось увидеть драку между офицером и экзультантом во время маскарада. В качестве оружия они использовали ядовитые растения - я решила, что иначе у офицера было бы преимущество - меч. Экзультант был убит, и я ушла, но потом начался большой скандал, потому что тот офицер обезумел. Он бросился мимо меня, размахивая своим ядовитым растением, но кто-то швырнул дубинку ему под ноги, и офицер упал. Думаю, это была самая захватывающая схватка из тех, что я видела. - Они смело дрались? - Не особенно. Было много споров о правилах поединка. Да ты, наверное, сам знаешь, как ведут себя мужчины, когда не хотят начинать дуэль. - "До конца дней своих буду гордиться оказанной мне честью. Такого лестного предложения не получала еще ни одна птица. Но я с глубоким сожалением вынужден отклонить приглашение к бою по трем причинам: во-первых, хотя у тебя есть перья на крыльях, мне придется сражаться не с этими крыльями..." Ты знаешь эту историю? Послушница улыбнулась и покачала головой. - Хорошая история. Я когда-нибудь перескажу тебе ее. Если ты жила так близко от Кровавого Поля, то твоя семья, должно быть, знатных кровей. Наверное, ты армигер? - Практически мы все армигерки или экзультантки. Боюсь, это довольно аристократический Орден. Иногда дочь оптимата, вроде меня, может быть допущена в Орден, если этот оптимат длительное время ходил в друзьях и помощниках Ордена. Но таких, как я, в Ордене только три. Мне говорили, что некоторые оптиматы полагают: все, что от них требуется, - сделать щедрый подарок и тогда их дочерей примут в общину. Но в действительности это не так, они должны всячески помогать в работе Ордена, и не только деньгами. Они должны оказывать помощь не один день и не один год. Видишь ли, мир не так испорчен, как люди предпочитают считать. - Ты полагаешь, это правильно - таким образом ограничивать доступ в Орден? Ведь вы служите Миротворцу. Разве он спрашивал тех людей, которых возвращал к жизни, армигеры они или экзультанты? - Этот вопрос многократно обсуждался в Ордене, - снова улыбнулась она. - Но существуют другие общины, открытые для оптиматов, а также для людей низших сословий. Устанавливая же высокую социальную планку, мы получаем крупные пожертвования для использования в нашей деятельности, к тому же мы имеем немалое влияние в обществе. Если бы мы ухаживали и кормили людей только определенного социального класса, я бы сказала, что ты прав. Но это не так, по возможности мы помогаем даже животным. Конекса Эпихарис говорила, что наш нижний предел - насекомые, но как то раз она видела одну из нас - я говорю о послушницах, - которая пыталась выправить сломанное крыло бабочки. - А вас не тревожит одно противоречие? Ведь эти солдаты изо всех сил старались убить как можно больше асциан? Ее ответ оказался для меня неожиданным: - Асциане - не люди. - Я уже говорил тебе, что мой сосед - асцианин. По моим наблюдениям, вы ухаживаете за ним так же, как и за нами. - А я тебе говорила, что мы помогаем и животным. Разве ты не знаешь, что человеческие существа могут потерять человечность? - Ты говоришь о зоантропах? Я встречал их. - Да, о них. Они сами добровольно отказались от всего человеческого. Существуют и другие, которые потеряли человеческие черты непредумышленно, часто по ошибке, считая, что они, наоборот, развивают свои качества или поднимаются до состояния более возвышенного, чем нам дано при рождении. А вот стряхнули с себя все человеческое. Я подумал о Балдандерсе, который нырнул со стены своего замка в воды озера Диутурн. - Но эти существа... они заслуживают нашего сочувствия. - Животные тоже заслуживают сочувствия. Вот почему члены нашего Ордена заботятся о них. Но когда человек убивает животное - это не убийство. Я сел и взял ее за руку, мне трудно было сдержать волнение, внезапно охватившее меня. - Не думаешь ли ты, что если что-то, скажем, десница Миротворца, может исцелить человеческое существо, то на существа нечеловеческие эти чары не подействуют? - Ты говоришь о Когте. Закрой рот, пожалуйста, ты смешишь меня своим видом, а мне нельзя смеяться на глазах у тех, кто не принадлежит Ордену. - Значит, ты знаешь! - Твоя сиделка рассказала мне об этом. Она назвала тебя безумцем, но не злобным. Она считает, что ты никому не причинишь вреда. По моей просьбе она посвятила меня в подробности. Якобы у тебя есть Коготь и иногда тебе удается вылечивать больных и даже оживлять мертвых. - Ты тоже считаешь меня безумцем? Она улыбнулась и кивнула. - Но почему? Неважно, что сообщила тебе Пелерина. Разве сегодня я сказал что-нибудь, что подтвердило бы ее подозрения? - Быть может, дело не в безумии, а в каких-то чарах? По правде говоря, ты вообще ничего не сказал. Разве что самую малость. Но ты - это не один человек. После этих слов она помолчала. Мне кажется, она ожидала возражений, но я не спешил с ответом. - Что-то есть в твоем лице и в движениях. Кстати, ведь я до сих пор не знаю даже твоего имени. Сиделка мне не сказала. - Северьян. - А меня зовут Ава. Северьян - это одно из парных имен, не правда ли? Северьян и Севера. У тебя есть сестра? - Не знаю. Если есть, то она - ведьма. Ава пропустила это мимо ушей. - Как зовут ту, другую? - Значит, ты знаешь, что это женщина. - Да. Когда я раздавала еду, то на мгновение подумала, что одна из сестер-экзультанток пришла помогать мне. Я подняла глаза и увидела тебя. Сначала я замечала это боковым зрением. Но вот теперь, во время беседы я практически вижу ее, даже когда смотрю тебе прямо в глаза. Когда ты направляешь взгляд в одну сторону, то вдруг исчезаешь, и на твоем месте возникает высокая бледная женщина, позаимствовавшая твое лицо. Только не говори, пожалуйста, что я слишком много пощусь. Это неправда. Да если б и было правдой, на этот раз дело в другом. - Ее имя - Текла. Вспомни, что ты только что говорила о потери человечности. Ты хотела рассказать мне о ней? Ава покачала головой. - Нет, но я хотела спросить тебя кое о чем. Здесь, в лазарете, был еще один пациент вроде тебя. Мне сказали, он пришел вместе с тобой. - Ты говоришь о Милесе? Нет, его случай совсем иной. И я не стану о нем рассказывать. Либо он сам расскажет о себе, либо никто. А вот о себе я расскажу. Ты слыхала о пожирателях трупов? - Ты не такой. Несколько недель назад у нас было три пленных повстанца. Так что я знаю, как они выглядят. - Чем они отличаются от обычных людей? - Они... - она с трудом подыскивала слова, - они не контролируют себя. Говорят сами с собой. Ну, конечно, многие люди сами с собой разговаривают, но эти видят то, чего не видят другие. Нет, ты не один из них. - И все-таки ты заблуждаешься, - ответил я. И рассказал ей, не углубляясь в подробности, о банкете Водалуса. - Тебя заставили, - проговорила она, когда я закончил. - Если бы ты стал противиться, они бы убили тебя. - Не в том дело. Я пил альзабо. Я ел ее плоть. Сначала было противно, хотя я и любил ее. Она была во мне, я разделил ее жизнь, хоть она и была мертва. Я почти ощущал ее разложение. Но в первую ночь я видел ее во сне, то был чудесный сон. Погружаясь в воспоминания, я больше всего дорожу именно этим видением. А потом началось нечто ужасное. Иногда я, кажется, грезил наяву - те самые разговоры и странные взгляды, о которых ты говорила. Теперь и, похоже, надолго она вновь обрела жизнь, но существует внутри меня. - Не думаю, что такое же испытывают и другие. - Я тоже так не думаю, - признался я. - По крайней мере, судя по тому, что я о них слышал. На свете есть много такого, чего я не понимаю. То, что я сейчас рассказал, - одна из главных загадок. Ава помолчала, потом широко раскрыла глаза. - Тот Коготь, в который ты веришь, он и тогда был у тебя? - Да, но я не знал, на что он способен. Он еще не действовал, то есть действовал, он воскресил женщину по имени Доркас, но я сам не понял, что произошло, откуда она вдруг появилась. Если бы я знал, то мог бы спасти Теклу, вернуть ее назад. - Но ведь Коготь уже был у тебя? Я кивнул. - Так неужели ты не понял? Коготь все-таки вернул ее назад. Ты же сам сказал, что Коготь может действовать незаметно. Получив его, ты получил и ее, разлагающуюся, как ты выразился, у тебя внутри. - Без ее тела... - Ты материалист, как все невежественные люди, но твое убеждение не делает материализм истинным. Понимаешь? В конечном итоге важнее всего дух и мечта, мысль, любовь и действие. Я был так поражен идеями, теснившимися в моей голове, что надолго замолчал - просто сидел, углубившись в собственные размышления. Когда я наконец снова пришел в себя, то был удивлен тем, что Ава еще не ушла, и как мог выразил ей свою благодарность. - Мне так спокойно сидеть и разговаривать с тобой. Если бы появилась одна из сестер, я бы сказала, что дежурю здесь - вдруг кому-то из больных понадобится моя помощь. - Я так и не осмыслил до конца твои слова о Текле. Мне надо хорошенько подумать, возможно, на это понадобится немало времени, даже несколько дней. Мне говорили, что я довольно глупый человек. Она улыбнулась, и, по правде говоря, своим признанием я хотел вызвать у нее улыбку (хотя и не покривил душой). - Нет, это не так. Скорее уж ты основательный человек. - Во всяком случае, у меня есть еще один вопрос. Часто, когда я старался заснуть или же просыпаясь среди ночи, я пытаюсь связать свои успехи и неудачи. Я имею в виду те моменты, когда я пользовался Когтем и кого-то оживлял, и случаи, когда, несмотря на все старания, воскрешение не получалось. Мне кажется, что тут не просто случайность, но связь, которую я не могу определить. - Думаешь, теперь ты в этом разобрался? - Вот ты говорила о людях, утративших человечность, - возможно, связь заключается именно в этом. Например, одна женщина... она могла быть именно такой, хотя отличалась необыкновенной красотой. Или мой друг, излечившийся лишь частично. Если некто в состоянии потерять свою человечность, значит, вполне возможно, что кто-то ее обретает. То, что один человек теряет, кто-то обязательно находит. По-моему, он и был таким. К тому же, похоже, воздействие менее эффективно, когда смерть насильственная... - Я это подозревала, - тихо проговорила Ава. - Коготь исцелил обезьяночеловека, которому я отрубил Руку. Может быть, потому, что я сам нанес увечье. Он помог Ионе, но я - Текла - когда-то пользовалась такими же хлыстами. - Целительные силы защищают нас от Природы. Почему Предвечный должен защищать нас от самих себя? Ведь мы сами могли бы защититься от самих себя. Вероятно, он станет помогать нам только тогда, когда мы пожалеем о том, что сделали. Я кивнул, задумавшись над ее словами. - А теперь мне пора в часовню. Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы осилить короткое расстояние? Тогда пойдем со мной. Пока я находился под широкой парусиновой крышей, я думал, что вижу весь лазарет. Теперь же понял, что лазарет состоит из множества палаток и павильонов, хотя было темно и я плохо различал помещения. В большинстве палаток для пущей прохлады стены были собраны гармошкой, как паруса у стоящего на якоре корабля. По петляющей тропинке мы прошли между палатками, и путь показался мне довольно долгим. Наконец, миновав многие, мы вышли к палатке со спущенными донизу стенами. Эти стены были не из парусины, а из шелка и светились изнутри красным сиянием. - Когда-то у нас был большой собор, - рассказывала Ава. - Там могли поместиться десять тысяч человек, и в то же время собор был складным и в собранном виде умещался в одном фургоне. Но наша Домницелла сожгла его как раз перед тем, как я поступила в Орден. - Да, я знаю, - откликнулся я. - Я присутствовал при этом. Внутри шелкового шатра стоял простой алтарь, украшенный цветами, перед которым мы опустились на колени. Ава молилась. Я не знал молитв и беззвучно обратился к тому, кто иногда бывал внутри меня, а иногда, как говорил ангел, бесконечно далеко. 11. ВЕРНЫЙ ГРУППЕ СЕМНАДЦАТИ - ИСТОРИЯ О СПРАВЕДЛИВОМ ЧЕЛОВЕКЕ На следующее утро, когда все проснулись и позавтракали, я отважился спросить Фойлу, не пришло ли время подвести итоги конкурса рассказчиков. Она покачала головой, но не успела и слова вымолвить, как асцианин объявил: - Каждый должен внести свой вклад в дело служения массам. Вол тащит за собой плуг, собака сторожит овец, кот ловит мышей в амбаре, точно так же мужчины, женщины и даже дети могут служить народным массам. Фойла одарила нас чудесной улыбкой. - Наш друг тоже хочет рассказать свою историю. - Что?! - На мгновение мне показалось, что Мелито готов подняться с постели. - Да неужели мы допустим, чтобы этому... одному из этих... учитывая, что... Фойла подняла руки, призывая всех к тишине. - А почему бы и нет? - Уголки ее рта дрогнули. - Я считаю, что он может принять участие в конкурсе. Конечно, придется переводить его слова, чтобы все понимали. А что ты думаешь по этому поводу, Северьян? - Если таково твое желание... - откликнулся я. - Мы так не договаривались вначале. Я помню каждый пункт в условиях конкурса, - проворчал Хальвард. - Я тоже помню, - парировала Фойла. - Участие асцианина не противоречит ни одному из них, к тому же вполне соответствует духу договора, по которому соискатели, претендующие на мою руку - боюсь, не особенно нежную и привлекательную, хотя она и стала посимпатичней с тех пор, как я вынужденно прикована к этому месту, - вступают в состязание. Асцианин станет моим поклонником, если считает, что ему это по силам. Вы обратили внимание, как он все время смотрит на меня? - Объединившись, мужчины и женщины становятся сильнее, - проговорил асцианин, - но храбрая женщина желает иметь детей, а не мужей. - Он имеет в виду, что хотел бы жениться на мне, но не думает, что его ухаживания будут уместны. Он ошибается. - Фойла взглянула на Мелито и Хальварда, и ее улыбка превратилась в усмешку. - Вы что же, так испугались его рассказов? Да в таком случае вы, как зайцы, удрали бы, завидев первого асцианина на поле боя! Оба жениха промолчали, и спустя несколько минут асцианин начал свою историю: - В давние времена верность делу служения массам обнаруживалась всюду. Воля Группы Семнадцати была волей каждого человека. - _Однажды_... - вступила Фойла. - Пусть никто не пребывает в праздности. Если кто-то погряз в праздности, пусть он присоединится к другим бездельникам, и пусть отправляются они искать праздную страну. Пусть всякий, кто встретится им на пути, укажет им дорогу. Лучше пройти пешком тысячу лиг, чем сидеть в Обители Голода. - _На одной отдаленной ферме работали несколько человек, которые были не родственниками друг другу, а партнерами_. - Один сильный, другой красивый, третий искусный ремесленник. Который из них лучше? Тот, кто служит массам. - _На этой ферме жил один добрый человек_. - Пусть труд распределяет умный специалист по распределению труда. Пусть еду раздает справедливый раздатчик еды. Пусть свинья нагуливает жир. Пусть крысы дохнут с голоду. - _Партнеры обманом отняли долю доброго человека_. - Люди, собравшиеся на совет, могут творить суд, но никто не получит более сотни ударов. - _Добрый человек выразил свое недовольство, и его избили за это_. - Какое питание получают руки? Их питает кровь. Каким образом кровь доходит до рук? По венам. Если вены закупорены, руки отмирают. - _Он ушел с фермы и отправился в дальний путь_. - Там, где заседает Группа Семнадцати, вершится окончательное правосудие. - _Он пришел в столицу и пожаловался на дурное обращение_. - Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет его пища горячей, а постель - чистой. - _Он вернулся на ферму, усталый и голодный после длительного путешествия_. - Никто не должен получать более сотни ударов. - _Его снова избили_. - За каждым предметом находится следующий: дерево - за птицей, камень - под почвой, солнце - за Урсом. За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. - _Справедливый человек не сдался. Он опять ушел с фермы и пешком направился в столицу_. - Можно ли выслушать всех просителей? Нет, потому что все кричат одновременно. Тогда кто же из просителей будет услышан? Тот, кто кричит громче всех? Нет, потому что все кричат громко. Услышат того, кто кричит дольше всех, и только он добьется правосудия. - _Добравшись до столицы, он расположился возле самых дверей Группы Семнадцати и просил каждого проходившего мимо выслушать его. Не скоро допустили его во дворец, где облеченные властью выслушали его жалобу с сочувствием_. - Так сказала Группа Семнадцати: у тех, кто ворует, забери все, ибо то, чем они владеют, - не их собственность. - _Ему велели вернуться на ферму и передать плохим людям, что они должны удалиться_. - Граждане так же послушны Группе Семнадцати, как ребенок - своей матери. - _Он сделал так, как ему велели_. - Что такое глупая речь? Это - ветер. Она влетает в уши и вылетает через рот. Никто не должен получать более сотни ударов. - _Партнеры посмеялись над ним. Потом опять избили_. - За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. - _Справедливый человек не сдался. Он вернулся в столицу еще раз_. - Граждане воздают массам то, что надлежит воздавать массам. А что нужно массам? Все. - _Он очень устал. Его одежда превратилась в лохмотья, обувь стопталась, у него не осталось еды, и продать было нечего_. - Лучше быть справедливым, чем добрым, но только хорошие судьи могут быть справедливыми. Пусть тот, кому не под силу справедливость, будет добрым. - _В столице он жил на подаяния_. На этом месте я не выдержал и прервал повествование. Я сказал Фойле, что считаю поразительной ее способность так хорошо интерпретировать каждую цитату, произносимую асцианином, но не могу представить себе, каким образом она это делает. Откуда, например, она взяла, что фраза о доброте и справедливости означает, что наш герой просил милостыню? - Ну, допустим, кто-то другой, скажем, Мелито, рассказывал бы эту историю, в какой-то момент протянул руку и начал просить милостыню. Ведь ты понял бы, что это означает? Мне пришлось согласиться с ней. - То же самое и в этом случае. Иногда мы натыкаемся на отставших асцианских солдат, очень голодных или слишком больных. Убедившись, что мы не собираемся их убивать, они начинают говорить о доброте и справедливости. По-асциански, конечно. В Асции именно так просят подаяние. - Услышат того, кто кричит дольше всех, и только он добьется правосудия. - _На этот раз он очень долго ждал, прежде чем его допустили во дворец, но наконец его приняли и выслушали_. - Те, кто не желает служить массам, будут служить массам. - _Они сказали, что посадят плохих людей в тюрьму_. - Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет чистой его вода для тех, кто трудится, да будет их пища горячей, а постель - мягкой. - _Он вернулся домой_. - Никто не должен получать более сотни ударов. - _Его снова избили_. - За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. - _Справедливый человек не сдался и на этот раз. Он снова пошел в столицу со своей жалобой_. - Тот, кто сражается за массы, имеет тысячу сердец. Тот же, кто сражается против масс, не имеет ни одного. - _Теперь плохие люди испугались_. - Никто не смеет спорить с решением Группы Семнадцати. - _Они сказали себе: "Он снова и снова ходит во дворец, и каждый раз он, должно быть, сообщает правителям, что мы не подчиняемся их распоряжениям. На этот раз они наверняка пришлют солдат, чтобы убить нас"_. - Если их ранили в спину, кто остановит кровотечение? - _Плохие люди убежали_. - Где теперь те, кто в стародавние времена осмеливался спорить с решением Группы Семнадцати? - _Их никогда больше не видели_. - Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет его пища горячей, а постель - чистой. Тогда он станет трудиться припеваючи, и работа покажется ему легкой. Тогда он станет петь во время жатвы, и урожай будет обильней. - _Справедливый человек вернулся домой и жил с тех пор счастливо_. Слушатели захлопали в ладоши, когда асцианин закончил свою историю. Людей растрогал и сам рассказ, и неподдельное чистосердечие асцианского военнопленного. Окружающих покорила возможность хоть краешком глаза заглянуть в жизнь Асции, но больше всего, мне кажется, они были в восторге от находчивого и тактичного перевода Фойлы. У меня нет возможности узнать, понравились ли тебе, будущий читатель этих записей, рассказанные истории. Если не понравились, ты, несомненно, без внимания пролистал эти страницы. Признаюсь, мне они очень по душе. В сущности, мне часто кажется, что из всех стоящих вещей в этом мире человечество может записать на свой счет лишь музыку и рассказы; все остальное - милосердие, красота, сон, чистая вода и горячая пища (как выразился бы асцианин) - все это создано трудом Предвечного. Таким образом, эти рассказы - маленькие деяния в масштабах вселенной, но, в самом деле, как не любить лучшее, что мы создали! Из асцианской истории, хотя она была самой короткой и самой простой из записанных здесь, я узнал несколько важных вещей. Во-первых, большинство слов, которые якобы впервые срываются с наших уст, на самом деле слагаются в набор готовых штампов. Ведь асцианин сыпал только цитатами, выученными наизусть, хотя мы и не слышали их прежде. Фойла же говорила так, как обычно говорят фразами; но как часто можно было предугадать конец ее предложения, заслышав лишь несколько первых слов. Во-вторых, я понял, как трудно пресечь стремление к выразительности речи. Народ Асции не мог говорить иначе, кроме как словами своих хозяев; но из штампов и цитат эти люди создали новый язык, на котором могут выразить любые мысли. Я не сомневался в этом теперь, выслушав историю асцианина. В-третьих, я еще раз убедился, сколь многогранен процесс повествования. Едва ли существует история проще, чем рассказанная асцианином, но тем не менее кто возьмется определить ее смысл? Быть может, в ней восхвалялась Группа Семнадцати? Само это название обращало в бегство всех злодеев. Или же эта история осуждала правителей? Они выслушали жалобы справедливого человека и остались безучастными, лишь выразив ему устную поддержку. Ведь не было ни малейших указаний на то, что они намерены предпринять какие-то серьезные шаги. Но, слушая асцианина и Фойлу, я все-таки не узнал того, что больше всего хотел бы узнать. Почему Фойла согласилась на участие асцианина в конкурсе? Просто из озорства? Судя по ее смеющимся глазам, в это можно было поверить. А может быть, этот асцианин и в самом деле нравился ей? В это уже верилось с трудом, но исключить такое было нельзя. Кто не встречал женщин, влюбленных в мужчин, полностью лишенных видимой привлекательности? У Фойлы было мною общего с асцианином, а этот не был обыкновенным солдатом, поскольку выучил наш язык. Может быть, она надеялась выведать у него какой-то секрет? А как насчет него? Мелито и Хальвард обвиняли друг друга в тайных помыслах. Не крылся ли и в истории асцианина некий намек? Если так, он, наверное, хотел сказать Фойлс (да и всем нам), что никогда не отступит. 12. ВИННОК В этот вечер ко мне пришел еще один посетитель - один из бритоголовых рабов. Я сидел на койке и пытался беседовать с асцианином. Бритоголовый подошел и устроился рядом. - Ты помнишь меня, ликтор? - спросил он. - Меня зовут Виннок. Я покачал головой. - А ведь я купал тебя, ухаживал той ночью, когда тебя привели. Я ждал, когда ты поправишься настолько, что сможешь разговаривать. Я подошел бы к тебе вчера вечером, но ты был занят разговором с одной из наших послушниц. Я спросил его, о чем он хотел поговорить. - Секунду назад я назвал тебя ликтором, и ты не возразил. Ты действительно ликтор? В тот вечер ты был одет, как ликтор. - Да, я был ликтором, - ответил я, - и другой одежды у меня нет. - Но теперь ты больше не ликтор? - Я пришел на север, чтобы завербоваться в армию. - Вот, значит, как... - Он посмотрел в сторону. - Другие тоже так поступают. - Совсем немногие. Большинство присоединяются к войскам на юге. Или их вербуют насильно. Лишь некоторые вроде тебя идут на север, потому что хотят служить в конкретном подразделении, где у них уже есть друг или родственник. Ведь солдатская жизнь... Я подождал, пока он договорит. - По-моему, солдат - это все равно что раб. Я сам никогда не был солдатом, но со многими разговаривал. - Твоя жизнь такая несчастная? Мне показалось, что Пелерины добрые хозяйки. Тебя бьют? Он расплылся в улыбке и повернулся, выставив на обозрение свою спину. - Ты был ликтором. Что ты думаешь о моих шрамах? При бледном свете я едва различил рубцы, поэтому провел по ним пальцами. - Могу сказать только, что шрамы старые и остались от Ударов бичом, - сказал я. - Меня высекли, когда мне не было еще двадцати лет. Сейчас мне почти пятьдесят. Их оставил один человек в черном одеянии, как у тебя. Ты долго был ликтором? - Нет, недолго. - Значит, ты не очень хорошо знаком с обязанностями ликтора. - Достаточно, чтобы их исполнять. - Всего лишь? Человек, который оставил эти шрамы, сказал, что он из гильдии палачей. Может быть, ты слышал о такой гильдии? - Да, слышал. - Так она и вправду существует? Мне говорили, что эта гильдия отмерла уже много лет назад. Это не совпадает с тем, что говорил мне палач, бичевавший меня. - Гильдия по-прежнему существует, - подтвердил я, - насколько мне известно. Ты помнишь имя человека, который тебя бил? - Он называл себя мастером Палаэмоном. О, ты знаешь его! - Да, знаю. Он был моим учителем некоторое время. Теперь он старик. - Но ведь он еще жив, да? Ты увидишься с ним? - Не думаю. - Я хотел бы с ним повидаться. Может, еще доведется. В конце концов, все в руках Предвечного. Вы, молодые люди, ведете бесшабашную жизнь. Я знаю, сам был таким в твои годы. Но знаешь ли ты, что именно он придает форму всем нашим деяниям? - Возможно. - Поверь мне, так оно и есть. Я повидал гораздо больше, чем ты. Может быть, мне никогда не удастся снова свидеться с мастером Палаэмоном, а тебя забросило сюда, чтобы ты стал моим посланником. И в тот момент, когда я уже ожидал услышать от него некое послание, он вдруг замолчал. Соседи по палате, которые так внимательно слушали историю асцианина, сейчас беседовали между собой. В этот миг в стопке грязной посуды, которую собрал старый раб, одна из мисок сдвинулась и негромко звякнула. Я отчетливо расслышал этот звук. - Что ты знаешь о рабовладельческих законах? - спросил он меня. - Я имею в виду, как мужчина или женщина могут в законном порядке стать рабами? - Я очень мало знаю об этом. Один мой друг (я подумал о зеленом человеке) назывался рабом, но он был лишь невезучим иноземцем, которого схватили бессовестные люди. Я знаю также, что это было сделано незаконным путем. Бритоголовый согласно покачал головой. - Он был темнокожим? - Пожалуй - да, так можно сказать. - В стародавние времена рабов определяли по цвету кожи так мне рассказывали. Чем темнее кожа, тем в большей степени он был рабом. Я понимаю, что в это трудно поверить, но у нас в Ордене была одна шатлена, которая прекрасно знала историю. Это я слыхал из ее уст, а она была правдивой женщиной. - Несомненно, темный цвет кожи был первоначально связан с рабством, потому что рабам приходилось много трудиться под палящим солнцем, - заметил я. - Многие обычаи прошлого кажутся нам теперь причудами. При этих словах он немного рассердился. - Поверь мне, молодой человек, я пожил в стародавние времена, пожил и в нынешние и куда лучше тебя разбираюсь в жизни. - Так рассуждал мастер Палаэмон. Как я и рассчитывал, упоминание о мастере Палаэмоне вернуло раба к главной теме разговора. - Существует три способа порабощения мужчины. Хотя в случае с женщиной все несколько по-иному: брак и тому подобные обстоятельства. Если мужчину привели в Содружество из чужих земель, а до этого он был рабом, то он рабом и останется, и хозяин, который пригнал его, может при желании его продать. Это первый путь. Военнопленные - вот как этот асцианин - рабы Автарха, господина господ и раба рабов. Автарх может их продавать, если захочет. Часто он так и делает, и поскольку большинство асциан ни к чему, кроме монотонной работы, не пригодны, их часто можно видеть в качестве гребцов на Речных судах. Это второй путь. Есть и третий: мужчина может продать сам себя кому-то в Услужение, потому что свободный человек - хозяин своего тела и, таким образом, есть собственный раб. - Рабов редко истязают палачи, - заметил я. - Какой в этом смысл? Ведь хозяин сам всегда может побить своего раба. - В те времена я не был рабом. Вот об этом я и хотел бы поговорить с мастером Палаэмоном. Я был просто молодым парнем, которого поймали на воровстве. Мастер Палаэмон пришел поговорить со мной утром того дня, когда я должен был подвергнуться бичеванию. Я подумал, что это добрый поступок с его стороны, хоть именно тогда он и сообщил мне о своей принадлежности к гильдии палачей... - По возможности мы всегда подготавливаем клиентов, - перебил я. - Он посоветовал мне не пытаться сдерживать крики. Как он сказал, бичевание не столь мучительно для наказуемого, если тот кричит, когда опускается плетка. Он пообещал, что не сделает ни одного лишнего удара сверх того, что определил судья. Поэтому при желании можно считать удары, и тогда будет точно известно, когда наказание закончится. И еще он пообещал бить не сильнее, чем необходимо, чтобы рассечь кожу, но не поломать кости. Я кивнул. - Я спросил, не окажет ли он мне услугу, и он согласился. Тогда я попросил его зайти ко мне после бичевания, чтобы продолжить разговор. Он ответил, что постарается навестить меня, когда я немного приду в себя. После этого явился священник прочитать молитву. Меня привязали к столбу, заломив руки над головой. На столб они прикрепили приговор суда. Вероятно, ты сам делал так не один раз. - Да, довольно часто, - согласился я. - Сомневаюсь, чтобы в моем случае было по-другому. На мне до сих пор остались шрамы, но, как ты сам заметил, они давным-давно зажили. Видал я шрамы и пострашнее. Тюремщики доволокли меня до камеры, как у них заведено, но, думаю, я мог бы добраться и самостоятельно. Когда отнимают руку или ногу, гораздо больнее. Мне не раз приходилось помогать хирургам при ампутации. - В то время ты был худым? - спросил я. - Очень худым, можно было все ребра пересчитать. - Тогда тебе крупно повезло. Плеть глубоко врезается в спину толстого человека, и кровь хлещет, как из поросенка. Люди говорят, что торговцев мало наказывают за обвес покупателей, но они не знают, насколько сильнее те страдают от плетей. Виннок согласно кивнул. - На следующий день я уже чувствовал себя почти таким же сильным, как прежде. Ко мне пришел мастер Палаэмон, как и обещал. Я рассказал ему о себе - как жил и всякие подробности и расспросил о его жизни. Полагаю, тебе странно, что я стремился поговорить с человеком, который только что избивал меня. - Нет, не странно. Мне доводилось сталкиваться с такими случаями. - Он рассказал мне, что совершил некое преступление против своей гильдии. В чем именно был его проступок, он не сказал, но за это он на некоторое время отправился в изгнание. Он говорил о своих переживаниях и о своем одиночестве. Сказал, что старался думать о других людях, лишенных поддержки гильдии, стремясь найти в этих мыслях утешение. Но ему очень скоро становилось жаль этих людей, а потом и самого себя. Он сказал, что, если я хочу обрести счастье и больше не подвергаться таким наказаниям, я должен найти для себя какое-нибудь братство или товарищество и стать его членом. - В самом деле? - переспросил я. - Да, вот я и решил последовать его совету. Когда я вышел на свободу, то стал разговаривать с мастерами разных гильдий, чтобы подобрать подходящую для себя. Потом просто обращался к тем, кто мог бы принять меня, - к мясникам, изготовителям свечей. Но никто не пожелал брать себе в ученики человека моего возраста, тем более не имеющего денег или с дурным характером. Понимаешь, стоило им посмотреть на мою спину, и они сразу решали, что я возмутитель спокойствия. Думал я завербоваться моряком или поступить в армию и До сих пор иногда жалею, что не завербовался, хотя, возможно, поступи я на службу, я жалел бы об этом сейчас, если бы вообще остался жив, чтобы испытывать какие-нибудь эмоции. Потом, не знаю почему, я вбил себе в голову, что должен иступить в один из религиозных орденов. Я поговорил с разными людьми, и двое согласились принять меня даже после того, как я признался, что не имею денег, и показал им свою спину. Но чем больше я узнавал об их жизни в этих орденах, тем меньше она мне нравилась. Я сильно попивал, любил женщин и вовсе не собирался что-нибудь менять. Однажды я стоял на углу и заметил человека, который, казалось, принадлежал к доселе незнакомому мне ордену. В то время я уже решил завербоваться на борт одного корабля, но он отплывал только через неделю. А какой-то моряк рассказал о тяжелой работе, которая предстоит до поднятия якоря, и посоветовал мне выждать денек-другой. То была ложь, но тогда я поверил ему. Так вот, я пошел следом за тем человеком. Когда он остановился - видишь ли, его послали купить овощей, - я подошел к нему и расспросил об Ордене. Он рассказал, что служит рабом у Пелерин. Якобы это почти то же самое, что состоять членом Ордена, только лучше. Можно разок-другой глотнуть горячительного, и никто не будет поднимать шум, если ты выполняешь свою работу на трезвую голову. Можно и с женщиной переспать, и даже есть дополнительные преимущества: девушки думают, что ты - своего рода святой человек, да и повидать белый свет представляется возможность. Я спросил, возьмут ли меня, по его мнению, и предположил, что он сильно приукрасил свою жизнь у Пелерин. Он ответил, что меня непременно возьмут, и хоть он не может доказать правдивость своих слов относительно девушек немедленно, но на счет выпивки - хоть сейчас. И предложил пойти и распить с ним бутылку красного вина. Мы отправились в таверну, что возле рынка, и сели за стол. Все вышло так, как он говорил. Еще он сказал, что его жизнь похожа на жизнь моряка, ведь лучшее в профессии моряка - возможность повидать свет, а именно это дает работа у Пелерин. Его служба похожа и на солдатскую, потому что приходится носить оружие, когда Орден путешествует по диким, неосвоенным местам. К тому же еще и получаешь деньги при вербовке. Повсюду принято, что Орден взимает плату с каждого, кто присягает ему на верность. Если потом этот человек решает выйти из Ордена, ему возвращают деньги, но не полностью, а с учетом времени, проведенного в Ордене. Но для нас, рабов, объяснил мне тот знакомый, все иначе. Рабу платят, когда он нанимается на службу. Если потом он захочет уйти, то должен выкупиться. Если же он продолжает служить, то все деньги остаются у него. У меня была мать, и хотя я никогда не навещал ее, я знал, что у нее нет ни аэса за душой. Размышляя о вступлении в какой-нибудь религиозный орден, я и сам стал более религиозным, но не знал, как мне служить, имея на совести нищую мать. В общем, я подписал бумаги. Естественно, Гозлин, тот раб, который привел меня к Пелеринам, получил наградные, а я отвез матери остальные. - Уверен, и ты, и она были очень счастливы, - предположил я. - О, сначала она подумала, что здесь какой-то подвох, но я все-таки оставил ей деньги. Мне надо было срочно возвращаться в Орден, ведь они, разумеется, отпустили меня с сопровождающим. И вот уже тридцать лет я служу здесь. - Надеюсь, тебя можно поздравить. - Не знаю. У меня была довольно тяжелая жизнь, но ведь у всех жизнь нелегкая, судя по тому, что я наблюдаю вокруг. - Да, согласен. - Честно говоря, меня клонило в сон, и я хотел, чтобы он ушел. - Благодарю тебя за рассказанную историю. Это было интересно. - Хочу кое о чем попросить тебя, - сказал Виннок. - Не мог бы ты задать один вопрос мастеру Палаэмону, если тебе доведется встретиться с ним? Я кивнул, приготовившись выслушать бритоголового. - Ты сказал, что, по-твоему, Пелерины - добрые хозяйки. Пожалуй, ты прав. От некоторых из них я видел немало добра, и меня никогда не секли здесь, так - иногда получал пару тумаков. Но ты должен знать, как они управляются. Рабов, которые плохо себя ведут, продают, вот и все. Может, ты не понял меня? - Кажется, не совсем. - Много мужчин продают себя в рабство этому Ордену, полагая, так же как и я когда-то, что здесь легкая жизнь, полная приключений. Так оно чаще всего и есть, да и приятно думать, что ты лечишь больных и выхаживаешь раненых. Но тех, кто не устраивает Пелерин, они перепродают, причем за гораздо большую цену, чем первоначально заплатили. Понимаешь теперь, что получается? Вот почему у них нет необходимости бить рабов. Худшее наказание - это отправиться чистить выгребные ямы. Но стоит только попасть в немилость - живо окажешься где-нибудь на рудниках. Вот что я хотел спросить у мастера Палаэмона все эти годы... - Виннок замолчал и закусил губу. - Ведь он был палачом, верно? Он так сказал, да и ты подтвердил. - Верно, он и сейчас палач. - Я хотел бы знать: то, что он сказал, имело целью помучить меня, или же он дал совет от чистого сердца? - Виннок отвернулся, и я не мог разглядеть выражения его лица. - Ты спросишь его от моего имени? А там, быть может, и мы с тобой когда-нибудь еще свидимся. - Он дал тебе лучший совет, какой только мог дать, - ответил я. - Я убежден в этом. Если бы ты остался таким, каким был, тебя давно казнил бы либо он сам, либо другой палач. Ты когда-нибудь видел казнь? Но ведь и палачи не всеведущи. Виннок встал. - Рабы тоже. Благодарю, молодой человек. Я удержал его, взяв за руку. - Могу ли теперь я задать тебе вопрос? Я сам был палачом. Если ты в течение стольких лет опасался, что мастер Палаэмон говорил с тобой только для того, чтобы причинить тебе дополнительную боль, откуда ты знаешь, что я не сделал бы то же самое сейчас? - Потому, что ты сказал бы другое, - ответил раб. - Спокойной ночи, молодой человек. Некоторое время я размышлял над словами Виннока и над тем, что когда-то посоветовал ему мастер Палаэмон. Он тоже был скитальцем, возможно, лет за десять до моего рождения. И тем не менее он вернулся в Цитадель и стал мастером гильдии. Я вспомнил, как Абдиес (которого я предал) хотел сделать меня мастером. Конечно, какое бы преступление ни совершил мастер Палаэмон, его скрыли братья гильдии. Теперь он ходил в мастерах, но, как я сам видел, хоть никогда и не задумывался об этом, всеми делами гильдии заправлял мастер Гурло, несмотря на то что был гораздо младше Палаэмона. Снаружи с крепежными канатами палаток играл теплый ветер северного лета, а мне казалось, что я вновь взбираюсь вверх по ступеням Башни Сообразности и слышу завывание холодного ветра среди твердынь Цитадели. Наконец, в надежде отвлечься от тяжелых воспоминаний, я встал, потянулся и подошел к койке Фойлы. Она не спала, и мы проговорили с ней несколько минут, потом я спросил, могу ли теперь рассудить участников конкурса. Но она ответила, что мне придется подождать еще один день, прежде чем вынести окончательное решение. 13. ИСТОРИЯ ФОЙЛЫ: ДОЧЬ АРМИГЕРА - Хальвард, Мелито и даже асцианин использовали свой шанс. Так неужели у меня нет на это права? Даже тот, кто ухаживает за девушкой, думая, что избавился от всех конкурентов, все же имеет одного, и этот соперник - она сама. Женщина может отдаться своему избраннику, но может и предпочесть остаться сама с собой. Мужчина должен убедить ее в том, что с ним она будет счастливее, чем одна. Хотя мужчинам нередко удается убедить женщин в этом, часто бывает совсем не так. В нашем соревновании я хочу быть еще одним участником и, если смогу, выиграю себя для себя самой. Если выхожу замуж за умельца рассказывать истории, разве стану я женой человека, который уступает мне в этом искусстве? Каждый из мужчин рассказывал историю своей страны. Я поступлю так же. Моя страна - это край далеких горизонтов и широкого небосвода. Это земля трав, ветра и скачущих мустангов. Летом ветер может быть жарким, как дыхание печи, а когда пампасы охвачены огнем, линия дыма растягивается на сотни лиг, и львы, точно демоны, седлают домашний скот, пускаясь вскачь от опасности. Мужчины моей страны смелы, как быки, а женщины яростны, как соколы. В те времена, когда моя бабушка была молода, в нашей стране, в очень отдаленном месте, стояла вилла. Место находилось в такой глуши, что туда никто не приезжал. Вилла принадлежала одному армигеру, вассалу сеньора Паскуа. Земли там богатые, дом прекрасный. Потолочные балки столь большие и тяжелые, что их целое лето свозили на стройку при помощи могучих волов. Стены - из глины, как стены всех домов в моей стране. Толщина стен - в три шага. Люди, живущие в лесных краях, с презрением относятся к таким конструкциям, но зато в доме с глинобитными стенами всегда прохладно, да и сами стены очень красиво выглядят после побелки, к тому же им не страшен пожар. В доме была башня и просторный банкетный зал, а еще имелось устройство из тросов, ведер и колес, при помощи которого два мерихита, ходившие по кругу, поливали сад, разбитый на крыше. Армигер был галантным мужчиной, а его жена - очаровательной дамой, но из всех их детей выжила только одна девочка. Высокая, стройная, со смуглой кожей, с волосами цвета светлого вина и глазами темными, как грозовое облако. Но вилла, как я упоминала, стояла в столь глухом и отдаленном месте, что никто не знал о ней, никто не приезжал в гости. Девушка часто весь день ездила верхом в полном одиночестве, охотилась с сапсаном и своими пятнистыми охотничьими кошками, которые загоняли для нее антилоп. Временами она подолгу сидела одна-одинешенька в своей спальне и слушала песни жаворонка в клетке или же листала страницы старинных книг, привезенных ее матерью из родительского дома. Наконец отец решил, что ей пора выходить замуж, ведь девушке скоро должно было исполниться двадцать лет, а после двадцати она уже никому не приглянется. Отец разослал своих слуг повсюду, в радиусе трехсот лиг, с вестью о красоте дочери и о богатом наследстве. Немало прекрасных всадников явилось на зов. Их седла были украшены серебром, а эфесы мечей - кораллами. Отец развлекал гостей, а дочь в мужском наряде, широкополой шляпе и с длинным ножом на перевязи замешалась в толпу женихов, и никто не мог ее распознать. Девушка слушала разговоры претендентов на ее руку, их бахвальство многочисленными победами над женщинами и подмечала, как некоторые занимались воровством, думая, что их никто не видит. И каждый вечер девушка приходила к своему отцу и называла ему имена тех молодых людей, кого уличала в недостойном поведении. Когда же она удалялась, отец приглашал незадачливых претендентов и рассказывал им о страшных позорных столбах в пустыне, к которым преступников привязывали сыромятными ремнями и оставляли умирать на солнцепеке. На следующее утро те женихи садились на своих лошадей и скакали прочь, только их и видели. Вскоре осталось только три жениха, и дочь армигера уже не могла спрятаться среди них, ибо мужчины сразу узнали бы ее. Девушка пошла к себе в спальню, расчесала волосы, сняла охотничий наряд и искупалась в ванне с благовониями. Она надела на руки кольца и браслеты, вдела серьги в уши, а на голову водрузила прекрасную диадему из чистого золота, которую имела право носить только дочь армигера. Короче говоря, она постаралась выглядеть как можно более привлекательной, и поскольку в ее груди билось отважное сердце, наверное, не было на свете девушки прекраснее дочери армигера. Закончив туалет, она послала служанку за отцом и тремя женихами. "Теперь прошу меня выслушать, - объявила она. - Вы видите золотое кольцо на моей голове и кольца поменьше в ушах. Мои руки, которые будут обвивать одного из вас, сами обвиты кольцами браслетов, и на пальцах вы видите маленькие кольца. Моя шкатулка с драгоценностями перед вами, но в ней нет других колец, однако в этой комнате все-таки есть еще одно кольцо, то, которое я не надела. Может ли кто-нибудь из вас найти и подать его мне?" Три жениха искали кольцо повсюду - за коврами и под кроватью. Наконец самый юный из них снял клетку с жаворонком с крюка и подал ее дочери армигера. На правой лапке жаворонка было надето маленькое золотое колечко. "Теперь я объявляю, - проговорила девушка, - что моим мужем станет тот мужчина, который еще раз покажет мне эту маленькую коричневую птичку". С этими словами она открыла клетку, просунула в нее Руку, достала птичку, поднесла ее к окну и выпустила на волю. Три жениха на секунду замерли, вглядываясь в отблеск золота на лапке птицы, когда та взмыла вверх под лучами солнца. Жаворонок поднимался все выше, пока не превратился в едва заметную точку на небосводе. Потом молодые люди бросились вниз по лестнице, выбежали во двор и кликнули своих скакунов, быстроногих товарищей, которые уже пронесли их многие лиги по безлюдным пампасам. Забросив свои украшенные серебром седла на спины коней, они мгновенно скрылись из виду армигера, его дочери и друг друга, ибо один поскакал на север, к джунглям, другой - на восток, в горы, а самый младший направился на запад, к берегу беспокойного моря. Тот, который помчался на север, проскакав уже несколько дней, выехал к реке и увидел, что течение слишком сильное, чтобы переправиться вплавь. Тогда он двинулся вдоль берега, прислушиваясь к пению птиц, гнездившихся в прибрежных кустах, пока наконец не заметил брод. И там, возле брода, он встретился с всадником в коричневом одеянии, который сидел на боевом коне коричневой масти. Лицо незнакомца скрывалось за коричневым шейным платком, его плащ, шляпа - все было коричневого цвета. На правом коричневом сапоге всадника, у щиколотки, виднелось золотое кольцо. - Кто ты? - спросил жених. Человек в коричневом не промолвил ни слова. - В доме армигера среди нас был один молодой человек, который внезапно исчез за день до решающего приема, - сказал жених, - и я думаю, что это был ты. Каким-то образом ты узнал о моей задаче и теперь ищешь способ помешать мне. Убирайся с дороги, иначе умрешь на месте! С этими словами он выхватил меч и, пришпорив коня, ринулся в речные воды. Они долго сражались так, как это принято в моей стране: с мечом в правой руке и длинным ножом - в левой, ибо жених был силен и храбр, а всадник в коричневом - быстр и искусен в фехтовании. Наконец всадник упал, и его кровь окрасила воду. - Я не возьму твоего скакуна, - сказал на прощание жених. - Если у тебя хватит сил, ты заберешься в седло. Я милосердный человек. И претендент на руку дочери армигера ускакал прочь. Жених, направившийся в горы, скакал несколько дней и добрался до моста, построенного горцами. То было шаткое сооружение из тросов и бамбука, перекинутое через пропасть и похожее на паутину. Ни один разумный человек не стал бы въезжать на такой шаткий мост верхом, поэтому жених спешился и повел коня за поводья. Когда он начал переправляться, ему казалось, что дорога впереди свободна, но не прошел он и четверти пути, как заметил на середине моста какую-то фигуру. Казалось, то был человек, одетый во все коричневое, и лишь небольшое белое пятнышко выделялось на темном фоне, а за спиной виднелись сложенные коричневые крылья. Когда же второй жених подошел ближе, он различил на голенище сапога незнакомца золотое кольцо, а коричневые крылья обернулись не чем иным, как плащом того же цвета. Тогда жених начертил в воздухе Знак, дабы защитить себя от тех духов, что забыли своего создателя, и воскликнул: - Кто ты? Назови себя! - Ты меня видишь, - ответил незнакомец. - Назови меня правильно, и тогда твое желание станет моим. - Ты дух жаворонка, посланный дочерью армигера, - ответил второй жених. - Ты можешь менять свой облик, но ее кольцо выдает тебя. Человек в коричневом вытащил меч и передал его жениху эфесом вперед. - Ты правильно назвал меня. Чего ты хочешь от меня? - Вернуться вместе со мной в дом армигера, - сказал жених, - чтобы я мог показать тебя невесте и таким образом завоевать ее руку и сердце. - Я с радостью пойду с тобой в дом армигера, - ответил незнакомец. - Но предупреждаю, она может не увидеть во мне то, что видишь ты. - Все равно, пойдем со мной, - сказал жених, ибо он не знал, что еще сказать. На мосту, что строят горцы, человек может развернуться без особого труда, но для четвероногого животного это почти невозможно. Поэтому им пришлось бы пройти до конца, на Другой край пропасти, чтобы жених мог развернуться там с лошадью и начать движение в сторону дома армигера. "Как это досадно, - думал молодой человек, шагая по длинной хлипкой конструкции, - и в то же время нелегко и опасно! Нельзя ли использовать это неудобство с выгодой для себя?" Наконец он не выдержал и окликнул незнакомца: - Мне придется пройти мост до конца и, развернувшись, преодолеть его заново. Но ведь тебе не обязательно это делать. Почему бы тебе не перелететь на другую сторону и не подождать меня там? На эти слова человек в коричневом рассмеялся, будто издал чудесную птичью трель. - Разве ты не видишь, что одно из моих крыльев перебито? Я подлетел слишком близко к твоему сопернику, и он поранил меня мечом. - Значит, ты не можешь далеко лететь? - переспросил второй жених. - Нет, не могу. Когда ты подошел к этому месту, я сидел на мостках и отдыхал. Заслышав твое приближение, я почувствовал, что у меня еще не хватает сил упорхнуть. - Понятно, - ответил жених и больше ничего не сказал. Но про себя подумал: "Если бы я перерезал тросы этого моста, то жаворонок был бы вынужден снова принять птичий облик. Но ведь он не может далеко летать, и мне наверняка удастся убить его. Тогда я смогу взять мертвого жаворонка с собой, и дочь армигера узнает птицу". Когда они дошли до дальнего конца пропасти, жених потрепал коня по шее и развернулся. При этом он подумал, что животное погибнет, но даже самый лучший скакун - ничто по сравнению с приобретением сотен голов домашнего скота. - Иди за нами, - сказал он человеку в коричневом и ступил на мост еще раз. Теперь жених шел первым над страшной пропастью, за ним - его конь, а замыкала шествие фигура в коричневом. "Когда мост начнет рушиться, конь попятится назад, - думал жених, - и дух жаворонка не сможет обогнать животное и проскочить мимо. Поэтому ему придется либо принять облик птицы, либо погибнуть". Как видите, он сам строил планы на основе верований, бытующих в моей стране. Те, кто верит в способность некоторых тварей изменять свой облик, скажет вам, что, подобно мыслям, они не изменяются, стоит им только потерять свободу. Итак, эта троица прошла по длинному мосту еще раз, и когда второй жених добрался до противоположного конца, он выхватил меч, такой острый, каким только мог сделать его хозяин. Поручни моста представляли собой две веревки, а мостки поддерживались двумя тросами из пеньки. Молодому человеку следовало сначала перерубить тросы, но он замешкался, перерезая поручни. И тогда человек в коричневом вскочил в седло, вонзил шпоры в бока лошади и ринулся вперед. Так второй жених погиб под копытами собственного скакуна. Младшему из женихов тоже пришлось проделать путь в несколько дней, прежде чем он добрался до неспокойного моря. Там, на берегу, ему повстречался некто в коричневом плаще, коричневой шляпе, коричневой тряпице, закрывающей нижнюю часть лица, и с золотым кольцом на голенище коричневого сапога. - Ты видишь меня, - окликнул незнакомец третьего жениха. - Назови меня правильно, и тогда твое желание станет моим желанием. - Ты - ангел, - ответил молодой жених, - посланный помочь мне в поисках жаворонка. Услышав эти слова, коричневый ангел достал меч и передал его молодому человеку эфесом вперед. - Ты правильно назвал меня, - проговорил ангел. - Чего ты хочешь от меня? - Я ни в коем случае не хотел бы идти против воли сеньора ангелов, - ответил молодой человек. - Поскольку тебя послали помочь мне найти жаворонка, мое единственное желание - принять твою помощь. - Я готов помочь тебе, - согласился ангел, - но что ты предпочитаешь - самый короткий путь или самый лучший? Молодой человек подумал про себя: "В этом наверняка кроется подвох. Небесные силы всегда упрекают людей в нетерпеливости, ибо сами, будучи бессмертными, легко могут себе это позволить. Конечно же, кратчайший путь лежит через кошмары подземных пещер или нечто подобное". Поэтому он ответил ангелу следующим образом: - Предпочитаю наилучший путь. Ведь честь моей будущей жены пострадала бы, выбери я иную дорогу. - Некоторые люди сказали бы так, другие - иначе, - ответил ангел. - А теперь позволь мне сесть на коня позади тебя. Недалеко отсюда есть большой порт. Там я только что продал двух скакунов, не хуже твоего боевого жеребца, даже лучше. Мы продадим и твоего коня, а также золотое кольцо, что на моем сапоге. В порту они сделали так, как и предложил ангел, а на вырученные деньги купили корабль - не очень большой, но быстроходный и надежный. Кроме того, они наняли трех опытных мореходов. На третий день плавания жениху приснился сон, какие посещают молодых мужчин. Проснувшись, он прикоснулся к подушке рядом с собой, и она была теплой. Тогда он снова лег спать и уловил тонкий аромат духов, запах полевых цветов, которые женщины моей страны сушат по весне, чтобы затем вплести себе в волосы. Они причалили к безлюдному острову, и молодой человек вышел на берег в поисках жаворонка. Он не нашел птицы, но под конец дня разделся и решил искупаться в бурном море. Там, в воде, когда звезды стали яркими, к нему присоединился второй купальщик. Они вместе поплавали, а потом лежали на берегу и рассказывали друг другу сказки. Однажды, когда, стоя на носу своего корабля, они высматривали корабль противника (ибо, кроме торговли, им иногда приходилось и воевать), налетел сильнейший порыв ветра, который сдул с ангела коричневую шляпу и швырнул ее в морскую пучину, а потом туда полетел и коричневый платок, скрывавший ангельское лицо. Вскоре им надоело вечно бушующее море, и они вспомнили о своей стране, где осенью, когда воспламеняется трава, львы седлают домашний скот, мужчины храбры, как быки, а женщины яростны, как соколы. Свой корабль они назвали "Жаворонок", и вот теперь "Жаворонок" летел над голубыми просторами и каждое утро насаживал красное солнце на свой бушприт. В порту, где когда-то был приобретен корабль, они продали его в три раза дороже, ибо "Жаворонок" снискал добрую репутацию, его прославляли в чудесных историях и воспевали в песнях. И действительно, всякий приходивший в порт дивился малым размерам корабля, ведь опрятное коричневое суденышко едва достигало двух десятков шагов от форштевня до рудерпоста. Добро, добытое в сражениях, они тоже продавали, как и приобретенные товары. Люди моей страны оставляют самых породистых лошадей себе, но лучших из тех, что идут на продажу, пригоняют в тот самый порт, и молодой жених с ангелом купили себе прекрасных скакунов, а свои переметные сумы набили драгоценностями и золотом. После этого они двинулись в обратный путь, к дому армигера, на виллу, которая располагалась в такой глуши, что туда никто не ездил. По пути домой они пережили немало приключений и опасностей, и не раз обагрялись кровью их мечи, что прежде часто омывались в морских водах и насухо вытирались о парусину или песок. В конце концов они добрались домой. Армигер шумно приветствовал ангела, его жена плакала от счастья, а слуги причитали и тараторили. И тут ангел сбросил свои коричневые одежды и вновь обернулся прежней дочерью армигера. Свадьбу запланировали с размахом. В моей стране подготовка к свадебным торжествам занимает не один день - забивают скотину, роют новые печи для жарки мяса, рассылают гонцов за гостями, которым тоже приходится проделать неблизкий путь. На третий день ожидания дочь армигера послала слугу к молодому жениху со словами: "Моя хозяйка сегодня не поедет на охоту. Она приглашает тебя к себе в спальные покои, чтобы побеседовать о пережитых вместе приключениях на суше и на море". Жених надел лучшие одежды, что купил по возвращении в порт, и вскоре уже стоял перед дверью спальни дочери армигера. Он нашел ее сидящей в кресле у окна. Она перелистывала страницы старой книги, привезенной ее матерью из родительского дома, и слушала пение жаворонка в клетке. Молодой человек подошел к клетке и увидел золотое кольцо на лапке птицы, и тогда он удивленно обернулся к дочери армигера. - Разве ангел, которого ты встретил на берегу моря, не обещал тебе помочь найти этого жаворонка? - спросила она. - И самым лучшим путем. Каждое утро я открываю дверцы клетки и выпускаю жаворонка полетать, чтобы он мог размять крылышки, и всякий раз он возвращается туда, где его ждет пища, чистая вода и покой. Некоторые люди говорят, что свадьба этого молодого человека и дочери армигера была самой прекрасной в истории моей страны. 14. МАННЕА В тот вечер было много разговоров об истории, рассказанной Фойлой, и на этот раз я сам предложил отложить окончательное решение. На самом же деле меня повергала в ужас предстоящая необходимость выносить приговор; возможно, это чувство родилось во мне благодаря воспитанию среди палачей, которые с самого детства вбивали мне в голову, что член гильдии должен неукоснительно выполнять указания судей, назначенных, в отличие от самих палачей, властями Содружества. Кроме того, меня смущало и нечто другое. Я рассчитывал, что ужин будет разносить Ава, но, когда мои ожидания не оправдались, я все же встал с койки, облачился в собственную одежду и тихонько выскользнул в сгущающиеся сумерки. К моему приятному удивлению, оказалось, что я снова прочно стою на ногах. Лихорадка отпустила меня несколько дней назад, но я уже привык считать себя больным (так же, как прежде я по привычке считал себя вполне здоровым) и лежал пластом на койке. Несомненно, есть немало людей, которые ходят и выполняют свою работу, не подозревая, что умирают; другие же лежат в постели весь день, а в действительности они здоровее тех, кто приносит им еду и помогает умываться по утрам. Шагая по извилистой тропе между палатками, я старался припомнить, когда я чувствовал себя так хорошо. Только не в горах или на озере: там многочисленные лишения и трудности постепенно истощили мои жизненные силы, пока я не пал жертвой лихорадки. Нет, не во время побега из Тракса - тогда я уже был измучен своими дикторскими обязанностями. Не по прибытии в Тракс - по дороге, в безлюдной местности, мы с Доркас пережили лишения, немногим уступающие тем, что выпали мне на долю в одиноких скитаниях по горам. Даже не в Обители Абсолюта (этот временной отрезок казался мне теперь столь же далеким, как эпоха правления Имара), потому что тогда я страдал от последствий альзабо и проглоченных мертвых воспоминаний Теклы. Наконец я нашел подходящее сравнение - я чувствовал себя, как в то памятное утро, когда мы с Агией отправились в Ботанические Сады, в первое утро после моего ухода из Цитадели. Именно тогда я обрел Коготь, хотя сам не знал об этом. Я впервые задумался, не был ли он проклятьем, равно как и благословением. Или, возможно, все минувшие месяцы потребовались мне, чтобы полностью оправиться от раны, нанесенной листом аверна вечером того же дня. Я достал Коготь и внимательно вгляделся в его серебристое мерцание, а подняв глаза, обнаружил, что стою перед сияющим алым шатром часовни Пелерин. До меня донеслось монотонное песнопение, и я понял, что придется подождать, прежде чем храм опустеет, но тем не менее двинулся вперед. Потом я проскользнул внутрь и устроился в часовне у задней стенки. О литургии Пелерин я ничего не стану рассказывать. Подобные обряды отнюдь не всегда удается описать должным образом, а если и удается, не уверен, что это следует делать. Впрочем, Орден Взыскующих Истины и Покаяния, к которому я в свое время принадлежал, имеет собственные церемонии, одну из которых я довольно подробно описал выше. Конечно, эти церемонии отличаются своеобразием, как и церемонии Пелерин, хотя не исключено, что и те и другие некогда имели универсальный характер. В качестве стороннего и непредвзятого наблюдателя могу заметить, что обряд Пелерин превосходил наши церемонии красотой, но был менее театрален и, в конечном счете, наверное, менее трогателен. Несомненно, костюмы участников обряда были древними и яркими. В песнопениях чувствовалась странная привлекательность, которой я не замечал в других музыкальных произведениях. Наши церемонии имели одну главную цель - возвеличить роль гильдии в глазах ее молодых членов. Возможно, схожие функции выполняли и церемонии Пелерин; если же нет, тогда они стремились привлечь к себе особое внимание Всевидящего, но удавалось ли им это - не могу сказать наверняка. Как бы там ни было, Орден так и не получил особого покровительства. По окончании церемонии одетые в алое жрицы стали выходить из часовни. Я же склонил голову и сделал вид, будто погружен в молитву. Очень скоро выяснилось, что моя уловка обернулась чем-то серьезным. Я по-прежнему ощущал свое коленопреклоненное тело, но лишь как некое побочное бремя. Я унесся разумом к звездным пустыням, далеко от Урса и неимоверно далеко от архипелага его основных миров, но, казалось, то, к чему я обращался, находилось еще дальше - будто я добрался до стен самой вселенной и теперь кричал сквозь эти стены тому, кто ожидал снаружи. Нет, не кричал, возможно, я выбрал неверное слово. Скорее я шептал, как, вероятно, Барнох, замурованный в собственном доме, шептал через щель какому-нибудь сочувствующему прохожему. Я рассказывал о том, кем я был, когда носил драную рубаху и глазел на птиц и животных через узкое окно мавзолея, и кем я потом стал. Я говорил также - нет, не о Водалусе и его борьбе с Автархом, но о тех мотивах, которые я когда-то по глупости приписывал ему. Я не обманывал себя мыслью, что мне суждено вести за собой миллионы людей. Я попросил лишь научить меня вести самого себя. И тогда мне показалось, что я все яснее вижу в щели вселенной некую новую вселенную, купающуюся в золотистом свете, и моего слушателя, опустившегося на колени и внимающего моим словам. То, что мнилось трещиной в мироздании, расширялось до тех пор, пока я не увидел лицо, молитвенно сложенные руки и глубокое, точно тоннель, отверстие в человеческой голове, которая в какой-то момент показалась больше головы Тифона, высеченной на поверхности скалы. Я шептал в собственное ухо и, когда понял это, влетел туда, как шмель, и наконец поднялся на ноги. Помещение опустело, и в воздухе, смешавшись с фимиамом, повисла абсолютная тишина. Передо мной возвышался алтарь, скромный по сравнению с тем, что мы разрушили вместе с Агией, но прекрасный в своем сиянии, непорочности линий и чистоте панелей из солнечного камня и лазурита. Теперь я выступил вперед и преклонил колена прямо перед алтарем. Мне не требовалось ученых доказательств, чтобы понять, что от этого я не стал ближе к Теологуменону. Тем не менее я чувствовал его присутствие и потому нашел в себе силы в последний раз достать Коготь, хотя раньше и сомневался, что смогу это сделать. Тщательно подбирая слова, я мысленно обратился к Когтю: "Я носил тебя повсюду - в горах, на реках и в пампасах. Ты породил во мне жизнь Теклы. Ты дал мне Доркас и вернул Иону в этот мир. Я не жалуюсь на тебя, а вот ты, должно быть, имеешь ко мне претензии. Одну из них я все же не заслужил. Никто не скажет, что я не сделал все, что было в моих силах, чтобы возместить причиненный мною вред". Я знал, что Коготь просто смахнут, если я открыто оставлю его на алтаре. Взобравшись на помост, я принялся искать место, куда мог бы спрятать его надолго и достаточно надежно, и наконец заметил, что алтарный камень удерживается снизу четырьмя зажимами, которые наверняка никто не трогал с тех пор, как установили этот алтарь. У меня сильные руки, и я смог отогнуть скобы, но не думаю, что нашлось бы много людей, способных повторить мой подвиг. Над деревянным полом под камнем кто-то поработал со стамеской, оставив выдолбленное пространство, так что сам камень упирался в помост лишь своими краями и был более устойчив. Я не мог и мечтать о такой удаче. Бритвой Ионы я отрезал кусок ткани от края моего изношенного гильдийского плаща и завернул в эту тряпицу Коготь. Потом я положил его под камень и заново закрепил скобы, до крови разодрав себе пальцы, стараясь убедиться, что никто случайно не разогнет зажимы. Отойдя в сторону от алтаря, я ощутил глубокую грусть, но не успел пройти и половину пути до двери из часовни, как меня охватило необузданное веселье. Я освободился от тяжкого бремени ответственности за жизнь и смерть. Отныне я стал просто человеком и был вне себя от радости. Я чувствовал себя, как в детстве, после долгих занятий с мастером Мальрубиусом, когда я наконец-то был свободен и убегал поиграть на Старом Подворье или карабкался сквозь брешь в стене, чтобы через минуту уже мчаться среди деревьев и мавзолеев нашего некрополя. Я был опозорен и изгнан, лишился дома, остался без друзей и без денег, а теперь еще и отдал самый ценный предмет на свете, в конечном счете единственный ценный предмет. Но тем не менее я знал, что все будет хорошо. Я спустился до самой основы существования и ощущал это дно руками. Теперь я знал, что такая основа действительно существует и отныне я буду только подниматься вверх от этой нижней точки. Я завернулся в плащ, как делал это на сцене, ибо ощущал себя не палачом, а актером, хотя некогда действительно был палачом. Я подскакивал в воздух, как скачут горные козлы, и дурачился, ибо чувствовал себя ребенком и знал, что тот, кто не испытывает этого чувства, - не человек. Когда я вышел из часовни, воздух оказался свежим и прохладным, словно специально созданным для меня, чем-то новым, но только не древней атмосферой Урса. Я с наслаждением купался в этом воздухе, распустив полы плаща и воздев руки вверх, к звездам, наполняя свои легкие, словно новорожденный, чуть не захлебнувшийся околоплодными водами. Все эти мои переживания заняли куда меньше времени, чем требовалось на описание. Я уже был готов направиться обратно в лазарет, как вдруг заметил неподвижную фигуру. Некто наблюдал за мной, схоронясь в тени одной из палаток. С тех пор как мы с мальчиком едва спаслись от слепо рыскающего чудовища, разрушившего деревню магов, я боялся, что кто-нибудь из слуг Гефора вновь идет по моему следу. Поэтому я хотел было удрать, но фигура выступила в лунный свет, и я увидел перед собой Пелерину. - Подожди, - проговорила она. - Извини, если я напугала тебя. Ее овальное гладкое лицо казалось почти бесполым. Она была молода, но постарше, чем Ава, и на добрых две головы выше ее - настоящая экзультантка, такая же высокая, какой некогда была Текла. - Когда долго смотришь в лицо опасности... - начал было я. - Понятно. Я ничего не знаю о войне, но много - о мужчинах и женщинах, которые с ней знакомы не понаслышке. - Чем я могу быть полезен, шатлена? - Прежде всего я должна выяснить, выздоровел ли ты. Что скажешь? - Вполне выздоровел, - ответил я. - И ухожу отсюда завтра. - Значит, ты зашел в часовню, чтобы поблагодарить за свое исцеление? Я замялся. - Мне много чего надо было сказать, шатлена. В том числе выразить благодарность за выздоровление. - Можно проводить тебя? - Да, конечно, шатлена. Мне доводилось слышать, что высокая женщина кажется выше любого мужчины - вероятно, это правда. Ростом моя спутница намного уступала Балдандерсу, но, шагая рядом с ней, я чувствовал себя почти карликом. Мне вспомнилось и то, как Текла наклонялась, чтобы обнять меня, и как я целовал ее груди. Пройдя несколько шагов, Пелерина продолжила разговор: - Ты хорошо ходишь, ноги длинные, и, по-моему, ты одолел немало лиг. Не приходилось тебе служить в кавалерии? - Я ездил верхом, но не в кавалерии. Горы я пересек пешком, если это тебя интересует, шатлена. - Что ж, это хорошо, потому что у меня нет для тебя лошади. Но, кажется, я забыла представиться. Меня зовут Маннеа, я - настоятельница послушниц нашего Ордена. Наша Домницелла в отъезде, поэтому в настоящее время я несу ответственность за всех здешних людей. - А меня зовут Северьян из Нессуса, я странник. Хотел бы я предложить тебе тысячу хризосов на благородное дело, но могу лишь устно поблагодарить тебя за доброту, с которой ко мне здесь отнеслись. - Когда я упомянула о лошади, Северьян из Нессуса, я не собиралась ни продать ее тебе, ни подарить, чтобы таким образом заслужить твою благодарность. Если мы еще не заслужили твою благодарность, то и в будущем на нее нечего рассчитывать. - Я действительно искренне благодарен, - заверил я Пелерину. - И, как уже сказал, не задержусь здесь, в лазарете, в расчете на вашу доброту. - Я так и не думала. - Маннеа взглянула на меня сверху вниз. - Сегодня утром одна из послушниц рассказала мне, что какой-то пациент ходил вместе с ней в часовню два вечера назад, и описала его внешность. Вот почему, когда ты нынче остался в часовне один, я сразу поняла, о ком говорила послушница. Понимаешь ли, у меня есть задание, но некому его выполнить. В более спокойное время я послала бы группу наших рабов, но они обучены уходу за больными, а нам и так даже не хватает рабочих рук. Но сказано же: "Он посылает нищему посох, а охотнику копье". - Не хочу обидеть тебя, шатлена, но полагаю, ты ошибаешься, доверяя мне лишь потому, что я ходил в вашу часовню. Ведь я мог бы воровать драгоценности с алтаря. - Ты хочешь сказать, что воры и лжецы нередко приходят помолиться? Да, с благословения Миротворца, это так. Поверь мне, Северьян, странник из Нессуса, никто больше не делает этого - ни из членов Ордена, ни из посторонних людей. Но ты ничуть меня не обидел. Мы и наполовину не так могущественны, как полагают невежественные люди. Тем не менее те, кто считает нас бессильными, еще более невежественны. Не выполнишь ли ты мое поручение? Я дам охранную грамоту, чтобы тебя не схватили как дезертира. - Если только это поручение мне по силам, шатлена. Она положила руку мне на плечо. При этом первом ее прикосновении я чуть не вздрогнул - будто меня неожиданно задело крыло птицы. - Примерно в двадцати лигах отсюда, - сообщила Маннеа, - живет отшельником один мудрый и святой анахорет. До последнего времени он был в безопасности, но все нынешнее лето Автарх был вынужден отступать, и вскоре кошмар войны докатится до его дома. Кто-то должен пойти к нему и убедить переехать к нам или же, если уговорить не удастся, доставить его силой. Думаю, сам Миротворец указал мне, что именно ты можешь выполнить эту миссию. Согласен? - Я, конечно, не дипломат, - ответил я. - Что же касается второй части поручения, признаюсь, я прошел длительное обучение. 15. ПОСЛЕДНЯЯ ОБИТЕЛЬ Маннеа вручила мне грубо выполненную карту, на которой было изображено прибежище анахорета. При этом она подчеркнула, что если я хоть немного отклонюсь от указанного маршрута, то почти наверняка не смогу найти конечной цели путешествия. Трудно сказать, в какой стороне от лазарета находился дом отшельника. Отдельные отрезки пути были обозначены на карте соответственно трудности передвижения, а повороты-с учетом размеров самой карты. Я двинулся на восток, но вскоре заметил, что дорога поворачивает на север, потом - на запад, через узкий каньон с шумным ручьем, струящимся по дну, и в конце концов - на юг. В начале пути я встречал очень много солдат. Однажды увидел два ряда воинов по обе стороны дороги, а по центру - мулов, впряженных в телеги с ранеными. Меня дважды останавливали, но всякий раз охранная грамота открывала мне возможность следовать дальше. Грамота была написана на кремовом пергаменте прекрасным почерком и имела орденское изображение нартекса, вытисненное в золоте. Документ гласил: "Для находящихся при исполнении: Податель сего письма - есть наш слуга Северьян из Нессуса, молодой человек с черными волосами, темными глазами, бледным лицом, худощавый и значительно выше среднего роста. Поскольку вы чтите охраняемую нами память и учитывая, что вам самим может потребоваться помощь в трудную минуту или, при необходимости, почетное погребение, мы просим вас не препятствовать упомянутому Северьяну выполнять возложенное на него поручение, но оказывать всяческое содействие, которое может ему потребоваться и которое вы в состоянии оказать. От имени Ордена Странствующих Поборниц Миротворца, известных как Пелерины, шатлена Маннеа, наставница и директриса". Однако стоило мне углубиться в узкий каньон, все войска мира, казалось, исчезли. Я больше не видел солдат, и гул водного потока заглушал отдаленные раскаты сакар и кульверин Автарха, если их вообще можно было услышать в этом месте. Я выслушал устное описание дома анахорета, и к этому описанию прилагался набросок на врученной мне карте. Более того, мне сказали, что у меня уйдет два дня, чтобы добраться до назначенной цели. Поэтому я немало удивился, когда на заходе солнца поднял глаза вверх и увидел этот дом на вершине отвесной скалы, вырисовывавшейся над моей головой. Ошибки быть не могло. Набросок Маннеа идеально копировал эту высокую остроконечную крышу, передавая впечатление легкой и в то же время мощной. В маленьком окошке уже зажглась лампа. Странствуя в горах, я не раз взбирался на высокие скалы. Некоторые были намного выше этой, часть из них - гораздо круче (по крайней мере, со стороны). Я отнюдь не стремился заночевать среди камней, поэтому как только я увидел дом анахорета, то сразу решил, что эту ночь я проведу под его крышей. Первую треть подъема я преодолел без труда. Я карабкался по склону как кошка и до наступления темноты проделал более половины пути. Я всегда хорошо видел по ночам, а теперь убедил себя, что скоро взойдет луна, и продолжал подъем. И напрасно. Старая луна, пока я лежал в лазарете, сошла на нет, а до появления молодой оставалось еще несколько дней. Минимум света давали звезды, хоть под ними и сновали туда-сюда стайки облаков. Однако и этот свет был обманчивым. Лучше бы вообще никакого света, чем такой. Мне припомнилось, как Агия и ее наемники ожидали моего возвращения из подземного мира обезьянолюдей. У меня по спине пробежали мурашки, словно сверкающие арбалетные стрелы вот-вот должны были просвистеть рядом со мной. Вскоре мое положение стало еще хуже: я утратил ощущение равновесия. Не то чтобы у меня голова совсем пошла кругом. В целом я понимал, что "вниз" - значит, к ногам, а "вверх" - к звездам, но точнее определить не мог и потому не вполне ясно представлял себе безопасный угол отклонения от каменной стены при поиске нового выступа. Как раз в тот момент, когда мне пришлось особенно туго, бегущие облака сомкнули свои ряды, и я к тому же оказался в полной темноте. Иногда мне казалось, что поверхность скалы становится более отлогой, а я могу выпрямиться и без труда взойти вверх по ее склону. В другие же моменты она точно выпирала наружу, и мне приходилось цепляться за стену, чтобы не упасть. По временам я не сомневался, что вообще не поднимаюсь, а лишь ползу то влево, то вправо. А однажды выяснилось, что я умудрился перевернуться вверх ногами. Наконец я добрался до широкого выступа, где решил дожидаться рассвета. Я завернулся в свой плащ и улегся, постаравшись плотно прижаться к скале спиной. Однако спина никак не упиралась в твердый камень. Я продвинулся еще немного - и опять безрезультатно. Тогда я испугался, что ко всему прочему разучился ориентироваться в пространстве и, каким-то образом развернувшись, подползаю теперь к краю пропасти. Нащупав ровную поверхность уступа по обе стороны от моего тела, я перекатился на спину и раскинул руки. В этот миг в небе вспыхнул яркий зеленовато-желтый свет, окрасивший снизу все облака. Неподалеку какая-то большая бомбарда извергла свой смертоносный заряд, и при этом болезненном освещении я обнаружил, что нахожусь на вершине скалы, но никакого дома здесь нет и в помине. Пока я лежал на голом камне, мне на лицо упали первые капли дождя. Наутро, замерзший и несчастный, я утолил голод тем, что захватил с собой из лазарета, и начал спуск по дальней стороне высокого холма, частью которого и являлась злосчастная скала. Склон здесь был более пологий, и я намеревался обогнуть холм и вновь выйти в узкую долину, отмеченную на карте. Меня постигло разочарование. Нет, спустился я беспрепятственно, но после долгого перехода, когда я вроде бы вышел к искомому месту, оно оказалось совершенно иным, чем мне представлялось, - низина была не такая глубокая, как прежде, протока шире. Несколько страж я провел, рыская по долине, и все-таки обнаружил ту точку, с которой (как мне казалось) я накануне увидел дом анахорета, приткнувшийся к верхушке скалы. Думаю, излишне говорить, что никакого дома там не было, да и сама скала выглядела не такой высокой и крутой, как я полагал. Только теперь я снова взял в руки карту и, внимательно разглядев ее, заметил под изображением обиталища отшельника слова, написанные столь мелким почерком, что я едва представлял себе, как они могли быть выведены пером, которое я видел в руке Маннеа. "Последняя Обитель", - гласила надпись. Почему-то эти слова и рисунок дома на вершине скалы напомнили мне хижину, которую мы с Агией видели в Саду Джунглей, где муж и жена сидели и слушали обнаженного человека по имени Исангома. Агия, которая неплохо разбиралась во внутреннем устройстве Ботанических Садов, сказала мне тогда, что если я повернусь на тропинке и попробую вернуться к хижине, то мои старания окажутся тщетными. Размышляя над тем случаем, я обнаружил, что не верю ей теперь, но тогда поверил. Возможно, моя недоверчивость была реакцией на ее вероломство, в котором мне с тех пор пришлось неоднократно убедиться. Или же это объясняется моим тогдашним простодушием: ведь и дня не прошло, как я выбрался из-под крыла гильдии и покинул Цитадель. Но не исключено, что моя прежняя вера укрепилась благодаря совсем недавним впечатлениям. Я на собственном опыте убедился в существовании подобного эффекта - это, а также знакомство с теми людьми говорило само за себя. Строительство Ботанических Садов приписывалось Отцу Иниру. Разве не мог и анахорет обладать толикой подобных знаний? Отец Инир построил также в Обители Абсолюта ту потайную комнату, которая всем гостям казалась картиной. Я сам, помнится, совершенно случайно обнаружил обман, и то только потому, что послушался совета старого чистильщика картин, который явно знал о моем скором открытии. Теперь же я нарушал инструкции Маннеа. Я прошел обратно весь предыдущий отрезок пути, обогнул склон холма и поднялся на пологий отрог. Памятная крутая скала обрывалась прямо передо мной, а у ее подножия бежал ручей, заполняя своей песней всю тесную долину. Положение солнца показывало, что до конца светового дня оставалось не более двух страж, но спускаться вниз по скале оказалось гораздо легче, чем карабкаться к ее вершине в кромешной тьме. Не прошло и стражи, как я уже очутился на дне узкой долины, которую покинул вчера вечером. Никакого света в окнах я не видел, но сама Последняя Обитель стояла там же, где и прежде, опираясь своим основанием на камень, по которому я недавно ступал. Я потряс головой, отвернулся от дома и в сгущающихся сумерках стал изучать карту Маннеа. Прежде чем продолжать повествование, я хотел бы подчеркнуть, что отнюдь не считал описанные мною события чем-то сверхъестественным. Да, я видел Последнюю Обитель