ны уложить тебя силой. И это, безусловно, не понравится тебе, шатлена. - Я думала, - прошептала Текла, - что ты покажешь мне все эти механизмы... - Мне просто нужно было отвлечь чем-либо мысли пациента перед процедурой. На этом нам придется закончить экскурсию, шатлена. Теперь, пожалуйста, ляг - я не стану повторять просьбы. Она тут же опустилась на стол - быстро и изящно, как ложилась на свою койку в камере. Ремни, которыми мы с Рошем пристегивали ее к столешнице, оказались такими старыми и растрескавшимися, что я даже засомневался, выдержат ли они. Из конца в конец комнаты для допросов тянулись провода, подсоединенные к реостатам и динамо-машинам. На пульте управления, точно кроваво-красные глаза, замерцали древние огни. Гул, наподобие жужжания какого-то огромного насекомого, наполнил зал. На несколько мгновений древние двигатели башни ожили вновь. Один из проводов вышел из своего гнезда; голубые, будто горящий бренди, искры мерцали вокруг бронзовых штырей на его конце. - Молния, - объяснил мастер Гурло, вгоняя штыри в гнездо. - Для этого есть и другое название, но я забыл. Во всяком случае, "Революционизатор" приводится в действие посредством молнии. Конечно же, эта молния не ударит тебя, шатлена, но именно сила, заключенная в ней, заставляет механизм делать свое дело. Северьян, передвинь свою рукоять до этого шпенька. Рукоять, мгновением раньше холодная, точно гадюка, успела ощутимо нагреться. - Что же этот механизм делает с пациентами? - Не могу описать, шатлена. На себе, понимаешь ли, ни разу не довелось попробовать. Мастер Гурло коснулся ручки на пульте управления, и ослепительно-белый, обесцветивший все, чего коснулся, свет залил распростертую на столе Теклу. Она закричала. Я всю свою жизнь слышу крики, однако этот был самым ужасным, хотя и не самым громким из них, ибо обладал размеренностью скрипа плохо смазанного колеса. Когда ослепительный свет погас, Текла еще была в сознании. Широко раскрытые глаза ее смотрели в потолок, но она, казалось, не видела моей руки и не ощутила прикосновения. Дыхание ее участилось. - Может быть, подождать, пока она сможет идти? - спросил Рош, явно представив себе, как неудобно будет нести женщину столь высокого роста. - Нет, забирайте, - велел мастер Гурло, и мы взялись за дело. Покончив с дневными работами, я спустился в темницы навестить Теклу. К тому времени она полностью пришла в себя, но встать еще не могла. - Мне бы следовало возненавидеть тебя, - сказала она. Чтобы расслышать ее, пришлось наклониться к самой подушке. - Я бы не удивился. - Но я не стану... Нет, не ради тебя... но, если я возненавижу своего последнего друга, что же мне останется? На это сказать было нечего, и потому я промолчал. - Знаешь, каково это? Понадобилось много времени, прежде чем я смогла хотя бы думать об этом... Ее правая рука вдруг медленно поползла вверх, подбираясь к глазам. Я поймал ее и прижал к кровати. - Я словно увидела своего злейшего врага, сущую дьяволицу. И дьяволица эта - я сама. Скальп ее кровоточил. Достав чистую корпию, я промокнул ранки, хотя и знал, что вскоре кровь свернется сама. Пальцы левой руки Теклы запутались в прядях вырванных с корнем волос. - После этого я уже не властна над собственными руками... могу управлять ими только если специально думаю об этом и понимаю, что они намерены сделать. Но это очень тяжело, а я так устала... - Склонив голову набок, она сплюнула на пол кровавой слюной. - Кусаю сама себя - щеки изнутри, язык, губы... Один раз собственные руки хотели задушить меня, и я подумала: "Вот и хорошо; наконец я умру"... Но стоило мне потерять сознание, они, должно быть, тоже утратили силу - я очнулась. Совсем как с тем механизмом, верно? - Да, как с "Ожерельем Аллоуина", - подтвердил я. - И даже хуже. Теперь мои руки пытаются ослепить меня, вырвать веки. Я в самом деле ослепну, да? - Да, - сказал я. - А долго ли я еще проживу? - Возможно, с месяц. Эта тварь внутри тебя, подспудная ненависть к себе самой, разбуженная "Революционизатором", будет слабеть вместе с тобой, ведь его сила - твоя сила. В конце концов вы умрете вместе. - Северьян... - Да? - Впрочем... Эта тварь из глубин Эребуса или Абайи - подходящий компаньон для меня. Водалус... Я наклонился еще ближе к ней, но не смог расслышать ни слова и наконец сказал: - Я хотел спасти тебя. Украл нож и целую ночь ждал удобного случая. Но заключенного может вывести из камеры только мастер, и мне пришлось бы убивать... - ...своих друзей. - Да, своих друзей. Руки ее вновь зашевелились; в уголке рта выступила кровь. - Ты принесешь мне этот нож? - Он у меня с собой. Я вынул нож из-под плаща - обычный кухонный нож, около пяди в длину. - С виду - острый... - И не только с виду. Я знаю, как обращаться с лезвием, и хорошо наточил его. Больше я ничего не сказал. Просто вложил нож ей в руку и вышел прочь. Я знал, что на некоторое время ей еще хватит воли, чтобы сопротивляться. Тысячу раз в голове мелькала одна и та же мысль: повернуть назад, отнять нож, и тогда никто ничего не узнает. И я смогу спокойно прожить в гильдии всю свою жизнь. Если она и захрипела перед смертью, я не услышал этого - лишь через некоторое время увидел багряную струйку, ползущую в коридор из-под двери. Тогда я отправился к мастеру Гурло и признался во всем. 13. ЛИКТОР ГОРОДА ТРАКСА Следующие десять дней я прожил как пациент в камере верхнего подземного яруса (не так уж далеко от той, где держали Теклу). Поскольку гильдия не имела права держать меня в заточении в обход законных процедур, дверь не запирали, однако снаружи дежурили двое подмастерьев с мечами, и я переступал порог лишь единожды, на второй день, когда меня водили к мастеру Палаэмону, чтобы доложить о происшедшем и ему. Это, если хотите, и было судом надо мной, а оставшиеся восемь дней ушли на вынесение приговора. Говорят, будто время имеет странное свойство - сохранять в целости факты, делая нашу прошлую ложь истиной. Так вышло и со мной. Я лгал, утверждая, будто люблю нашу гильдию и не желаю для себя иной жизни. Теперь ложь эта оказалась правдой: жизнь подмастерья или даже ученика казалась мне бесконечно привлекательной. Нет, не только от уверенности в скорой смерти - все это тянуло к себе оттого, что было бесповоротно утрачено. Теперь я смотрел на своих братьев глазами пациента, и с этой точки зрения они казались неизмеримо могущественными, воплощенными первоосновами огромного, враждебного и почти совершенного механизма. Теперь, находясь в совершенно безнадежном положении, я ощутил на себе то, что внушил мне однажды мастер Мальрубиус: надежда есть физиологический процесс, не зависящий от реалий внешней среды. Я был молод, я получал достаточно пищи и вволю спал, и потому - надеялся. Вновь и вновь, засыпая и просыпаясь, я мечтал о том, что в самый последний миг Водалус явится мне на выручку - и не один, как в тот раз в некрополе, но во главе армии, которая сметет с лица Урса тысячелетнюю гниль и снова сделает нас повелителями звезд. Мне часто казалось, будто из коридора доносится грохот шагов этой армии, а порой я даже подносил свечу к дверному окошку, так как думал, что видел там, за дверью, лицо Водалуса. Я, как уже было сказано, не сомневался, что буду казнен. Больше всего в те дни мои мысли были заняты тем, как именно это произойдет. Я был обучен всем премудростям палаческого искусства и теперь оценивал способы казни - иногда один за другим, в том порядке, в каком их нам преподавали, иногда же - все вкупе, словно впервые открывая для себя сущность боли. Жить день за Днем в камере под землей и думать о муках - мучительно само по себе. На одиннадцатый день меня вызвали к мастеру Палаэмону. Я снова увидел яркий солнечный свет и вдохнул воздух, напоенный влагой, принесенной ветром, предвещающим скорую весну. Но - чего стоило мне пройти мимо распахнутых дверей башни и увидеть сквозь нее ворота в стене, возле которых мирно почивал в кресле брат привратник! Кабинет мастера Палаэмона показался мне огромным и бесконечно - словно все заполнявшие его пыльные книги и бумаги были моими собственными - дорогим. Мастер попросил меня сесть. Он был без маски и казался гораздо более старым, чем раньше. - Мы с мастером Гурло обсудили твой поступок, - сказал он. - Пришлось посвятить в происшедшее также и подмастерьев и даже учеников. Им лучше знать правду. Большинство сошлось на том, что ты заслуживаешь смерти. Он сделал паузу, ожидая, что я отвечу на это, но я молчал. - Однако многие высказывались и в твою защиту. Некоторые подмастерья в частных беседах со мной и с мастером Гурло настаивали на том, чтобы тебе было позволено умереть без боли. Уж не знаю, отчего, но мне вдруг показалось необычайно важным, сколько нашлось таких, кто выступил в мою защиту, и я спросил об этом. - Более чем двое, и более чем трое. Точное количество не имеет значения. Или ты не думаешь, что заслужил смерть в муках? - Я желал бы казни на "Революционизаторе", - сказал я, надеясь, что, если попрошу о такой смерти как о снисхождении, мне будет отказано. - Да, пожалуй, это подошло бы. Но... Он снова сделал паузу. Мгновения тишины тянулись бесконечно долго. Первая бронзовая муха нового лета, жужжа, билась о стекло иллюминатора. Хотелось и прихлопнуть ее, и, поймав, отпустить на свободу, и заорать на мастера Палаэмона, чтобы он продолжал, и даже убежать прочь из его кабинета; но ничего этого я сделать не мог. Вместо этого я опустился в старое деревянное кресло возле его стола, чувствуя, что уже мертв, хотя смерть еще впереди. - Понимаешь ли, мы не можем казнить тебя. Тяжеленько мне было убедить в этом Гурло, и все же это - так. Убей мы тебя без суда, окажемся не лучше, чем ты - ты обманул нас, а мы в этом случае обманем закон. Инквизитор, безусловно, объявил бы это убийством, и на репутацию гильдии легло бы несмываемое пятно. Он снова умолк, ожидая, что я скажу, и я заговорил: - Но за то, что я сделал... - Да. Приговор был бы совершенно справедлив. Однако мы не имеем законного права своевластно лишать тебя жизни. Обладатели этого права охраняют свои прерогативы ревностно. Обратись мы к ним - вердикт был бы однозначен, но дело получило бы нежелательную для гильдии огласку. Наш кредит доверия был бы исчерпан раз и навсегда, что повлекло бы за собой строгий сторонний надзор над делами гильдии. Хотелось бы тебе, Северьян, чтобы наших пациентов стерегли солдаты? Перед внутренним взором моим внезапно встало то же видение, что и тогда, под водой, когда я едва не утонул. Как и в тот раз, оно влекло к себе - мрачно и неодолимо. - Скорее я предпочел бы расстаться с жизнью добровольно, - ответил я. - Отплыть подальше от берега, где никто не придет на помощь, и утонуть. Тень горькой улыбки мелькнула на морщинистом лице мастера. - Я рад тому, что никто, кроме меня, не слышал твоего предложения. Мастер Гурло был бы слишком уж рад отметить, что до наступления купального сезона придется ждать не менее месяца, иначе происшествие вызовет толки. - Но я говорю совершенно искренне! Да, я хочу умереть безболезненно - но именно умереть, а вовсе не оттянуть гибель! - Твое предложение неприемлемо, даже если бы лето уже было в самом разгаре. Инквизитор все равно мог бы решить, что мы причастны к твоей смерти. Поэтому мы - к твоему счастью - сошлись на решении менее радикальном. Известно ли тебе, как обстоят дела с нашим ремеслом в провинции? Я покачал головой. - Там оно в полном упадке. Нигде, кроме Нессуса - кроме нашей Цитадели, - нет отделений гильдии. В провинциальных селениях имеется разве что казнедей, лишающий приговоренных жизни тем способом, какой назначают местные судьи. Человека этого неизменно боятся и ненавидят. Понимаешь? - Эта должность слишком высока для меня, - отвечал я. Это было сказано от чистого сердца - в тот миг я презирал самого себя гораздо больше, чем гильдию. С тех пор я часто вспоминал эти слова, хотя они были моими собственными, - и, будь даже я в беде, становилось как-то полегче. - На свете есть город под названием Тракс. Тракс, Град Без Окон. Их архон - он зовется Абдиесом - прислал официальное прошение в Обитель Абсолюта. Там гофмаршал переслал его кастеляну, а тот уж вручил мне. Траксу настоятельно необходим человек на ту должность, которую я описал. Ранее там просто миловали кого-нибудь из приговоренных при условии, что он возьмется за эту работу. Теперь же провинция насквозь пропитана ядом измены, и местные власти решили отказаться от своей обычной практики, так как названная должность предполагает определенную степень доверия. - Понимаю, - сказал я. - В прежние времена члены гильдии уже дважды отправлялись в удаленные селения, однако были ли их случаи подобны твоему - хроники о том умалчивают. Как бы там ни было, прецедент был создан, и это - выход из сложившегося на сегодняшний день неприятного положения. Ты отправишься в Тракс, Северьян. Я приготовил рекомендательное письмо к архону и его советникам. В нем сказано, что ты весьма искушен в нашем ремесле - для подобного городишки это не будет преувеличением. Я уже успел смириться с тем, что натворил, но, сидя перед мастером Палаэмоном и старательно изображая подмастерье, единственное желание которого - повиноваться воле старших, вдруг ощутил новый прилив жгучего стыда. Стыд этот был не так силен, как прежний, причиной коему послужило бесчестье, причиненное мною гильдии, однако жег он даже больнее, ибо я еще не привык к нему, в отличие от того, первого. Я был рад тому, что ухожу - ноги мои уже предвкушали ласку мягкой зеленой травы, глаза - красу незнакомых пейзажей, а легкие - новый, чистый воздух далеких, безлюдных земель. Я спросил, где находится Тракс. - Вниз по Гьоллу, - ответил мастер Палаэмон. - На морском побережье. - Тут он осекся, как часто случается со старыми людьми. - Нет-нет; что я говорю... Вверх по Гьоллу, конечно же. Сотни лиг морских волн, песчаный берег и протяжный крик морских птиц, на миг представившиеся мне при первых словах мастера, поблекли и исчезли. Мастер Палаэмон извлек из шкафа карту, развернул ее передо мной и сам склонился к ней так, что линзы, без помощи которых он вовсе ничего не разобрал бы, едва не касались пергамента. - Вот, - сказал он, указывая на точку возле устья небольшой речки, у нижних ее порогов. - Имея деньги, можно было бы нанять лодку. Но тебе, в силу своего положения, придется идти пешком. - Понятно, - ответил я. Нет, я не забыл о золотой монете, данной мне Водалусом и надежно припрятанной, однако хорошо понимал, что не могу воспользоваться благами, которые можно оплатить ею. Волею гильдии я должен покинуть Цитадель, имея в кармане не больше, чем обычный молодой подмастерье. Ради чести и славы гильдии я был должен идти пешком. Но понимал я и то, что это несправедливо. Не видя той женщины с прекрасным, совершенным лицом, не заработав этой монеты, я, скорее всего, ни за что не принес бы Текле нож и сохранил бы свое место в гильдии. В каком-то смысле я продал за эту монету свою собственную жизнь... Что ж, хорошо. Старая жизнь - позади... - Северьян! - воскликнул мастер Палаэмон. - Ты меня не слушаешь. В классе ты никогда не отличался невниманием. - Прости меня, мастер. У меня столько разного в мыслях... - Несомненно. - В первый раз за время нашей беседы он действительно улыбнулся и на миг снова стал старым мастером Палаэмоном моего детства. - Однако же ты пропустил такой хороший совет на дорогу! Придется тебе идти без него... хотя ты все равно тут же забыл бы все. О дорогах тебе известно? - Я знаю, что ими запрещено пользоваться. Ничего более. - Дороги закрыл автарх Марутас - еще во времена моей юности. Движение способствует бунту... К тому же он хотел, чтобы товары ввозились и вывозились из города по реке - так легче облагать торговцев налогом. С тех пор этот закон остается в силе, и, как я слыхал, через каждые пятьдесят лиг установлены редуты. Но все же дороги сохранились. Говорят, кое-кто пользуется ими по ночам, несмотря на весьма плачевное их состояние. - Понятно... Дорогой - закрыта она или нет - идти все же легче, чем по бездорожью. - Сомневаюсь в этом. Я лишь пытался предостеречь тебя от соблазна. Дороги патрулируются уланами, имеющими приказ убивать всех нарушителей. Обладая вдобавок правом на все имущество последних, они вряд ли очень уж склонны выслушивать оправдания. - Я понимаю, - сказал я, гадая про себя, откуда мастер Палаэмон так много знает о путешествиях. - Вот и хорошо. Полдня уже прошло; если хочешь, можешь переночевать в гильдии и отправиться в путь завтра поутру. - Переночевать в камере? Мастер Палаэмон кивнул. Я отлично понимал, что он едва может разглядеть мое лицо, и все же чувствовал, что он каким-то образом внимательно изучает меня. - Тогда я уйду сейчас. Я изо всех сил старался вспомнить, что нужно сделать, прежде чем навсегда покинуть нашу башню. В голову ничего не приходило, однако что-то, несомненно, сделать следовало. - У меня есть стража на сборы? По истечении этого времени я уйду. - Да, это время я легко могу даровать тебе. Но перед уходом вернись сюда - я хочу дать тебе кое-что. Хорошо? - Конечно, мастер. - И будь осторожен, Северьян. В гильдии много твоих друзей, но есть и другие, считающие, что ты обманул наше доверие и не заслуживаешь ничего, кроме мучительной смерти. - Благодарю тебя, мастер, - ответил я. - Эти, последние, правы. Скудные мои пожитки уже лежали в камере. Увязав их в узел, я обнаружил, что тот вышел совсем маленьким, и его легко можно спрятать в висевшую на моем поясе ташку. Движимый любовью и сожалением о случившемся, я спустился к камере Теклы. Камера еще пустовала. Кровь была отмыта, но на металлическом полу темнело большое пятно кроваво-красной ржавчины. Платья ее и косметика исчезли, но те четыре книги, принесенные мной год назад, лежали на столике вместе с прочими. Я не смог одолеть соблазна взять одну - в библиотеке их столько, что одного-единственного томика ни за что не хватятся. Рука моя сама собой потянулась к книгам, но тут я понял, что не знаю, какую из них выбрать. Книга о геральдике была самой красивой, но слишком большой, чтобы брать с собою в дальнюю дорогу. Книга о теологии была самой маленькой - но и та, в коричневом переплете, ненамного больше... В конце концов ее я и выбрал, предпочтя теологии сказания исчезнувших миров. После этого я взобрался на самый верх башни - мимо складов, к артиллерийской площадке, где осадные орудия покоились в колыбелях из чистой энергии, и еще выше, в зал со стеклянной крышей, серыми экранами и креслами странной формы, и дальше, по узкому трапу, пока не выбрался, распугав черных дроздов, испятнавших небо, на самую крышу. Я встал у флагштока - так, что наш стяг цвета сажи трепетал на ветру над самой головой. Отсюда Старое Под ворье казалось крохотным и тесным, однако бесконечно, по-домашнему уютным. Брешь в стене была гораздо больше, чем обычно, но Красная и Медвежья башни все так же гордо и непоколебимо высились справа и слева от нее. Башня ведьм, ближайшая к нашей, была темна, стройна и высока; порыв ветра донес до моих ушей их дикий хохот, и я вновь ощутил старый страх перед ними, хотя мы, палачи, всегда состояли в самых дружественных отношениях с сестрами нашими, ведьмами. За стеной отлого спускался к Гьоллу, чьи воды местами поблескивали меж полуразрушенных зданий на берегу, огромный некрополь. Круглый купол караван-сарая казался отсюда не больше булыжника, а окружавшие его городские кварталы - лишь россыпью разноцветного песка, разметанного стопой мастера-палача. Я увидел каик под вздувшимся парусом, с высоким, острым носом и кормой, плывший на юг, вниз по течению, и в мыслях невольно понесся следом за ним - к болотистой дельте Гьолла, к сверкающим айсбергам моря, где огромный зверь Абайя, в доледниковые дни принесенный волнами с дальних берегов вселенной, нежится в донном иле, пока не придет для него и всего его рода пора пожрать континенты. Затем я оставил мысли о юге и его скованных льдами морях и повернулся к северу, к горам вверх по реке. Я долго смотрел в ту сторону (уж не знаю, как долго, однако солнце к тому моменту, когда я вновь обратил на него внимание, заметно сместилось к закату). Горы видны были лишь моему мысленному взору; везде, куда достигал взгляд, лежал город - миллионы и миллионы крыш. К тому же обзор наполовину закрывала серебристая громада Башни Величия и окружающие ее шпили. Но мне не было дела до них - их я почти и не замечал: где-то там, на севере, была Обитель Абсолюта, и пороги, и Тракс, Град Без Окон, просторные пампасы, непроходимые леса и гнилые джунгли, словно пояс охватившие мир. Так я стоял, представляя себе все это, пока совсем не ошалел от богатства красок, а после спустился к мастеру Далаэмону и сказал, что готов. 14. "ТЕРМИНУС ЭСТ" - Я приготовил тебе подарок, - сказал мастер Палаэмон. - Учитывая твою молодость и силу, ты вряд ли сочтешь его слишком тяжелым. - Но я не заслужил никаких подарков. - Воистину. Однако ты должен помнить, что дар заслуженный есть не дар, но плата. Истинными являются лишь дары, подобные тому, какой ты получишь сейчас. Я не могу простить содеянного тобой, но и не могу забыть, каким ты был до этого. У меня не было лучшего ученика с тех самых пор, как мастер Гурло был возвышен до подмастерья. - Он поднялся и проковылял в свой альков. - О, он еще не слишком тяжел и для меня! Мастер держал в руках нечто - предмет был таким темным, что тень полностью скрадывала его. - Позволь помочь тебе, мастер, - сказал я. - Не стоит, не стоит... Легок на подъем, а в ударе - тяжел, как и надлежит хорошему инструменту... Он положил на стол черный ящик длиною с хороший гроб, но гораздо более узкий. Серебряные застежки его зазвенели, точно колокольчики. - Ларец останется у меня - тебе в дороге он будет только помехой. Ты же возьми клинок, ножны для защиты от непогоды и перевязь. Прежде чем я окончательно понял, _что_ дал мне мастер, меч очутился в моих руках. Ножны из атласной человеческой кожи скрывали его почти по самую головку эфеса. Я снял их (они оказались мягкими, точно перчатка) и увидел клинок. Не стоит утомлять вас долгим перечнем его красот и достоинств - чтобы постичь их, такой меч нужно видеть собственными глазами и держать в собственных руках. Клинок его, длиною в эль, был прямым, без колющего острия, каким и положено быть клинку палаческого меча. Обе режущие кромки могли разделить надвое волос: уже в пяди от массивной серебряной гарды, украшенной изображениями двух человеческих голов. Рукоять в две пяди длиной была сделана из оникса, перевитого серебряной лентой, и увенчана крупным опалом. Украшен меч был богато, впрочем - без надобности, ибо украшения лишь придают привлекательность и значимость тем вещам, которые, не будь украшены, лишились бы таковых качеств. Вдоль клинка тянулась выполненная прекрасной, затейливой вязью надпись: Terminus Est. После визита в Атриум Времени я поднаторел в древних языках достаточно, чтобы понять значение этих слов - "Се Есть Черта Разделяющая". - Он отлично наточен, ручаюсь, - сказал мастер Палаэмон, заметив, как я пробую пальцем режущую кромку. - И во имя тех, кто отдан в твои руки, держи его хорошо наточенным всегда. Вопрос лишь в том, не слишком ли он тяжел для тебя. Подними, посмотрим. Взяв "Терминус Эст", так же как и тот фальшивый меч на церемонии моего возвышения, я осторожно, чтобы не зацепить потолок, поднял его над головой и едва не выпустил - я словно бы держал в руках змею. - Не трудно? - Нет, мастер. Но меч шевельнулся, когда я подняв его. - В клинке его высверлен канал, по которому струится гидраргирум - сей металл тяжелее железа, но может течь, подобно воде. Баланс, таким образом, смещается к рукояти при подъеме и к кончику лезвия - при опускании. Тебе частенько придется ожидать завершения последней молитвы или же взмаха руки инквизитора, но меч не должен дрожать или колебаться... Впрочем, все это ты уже знаешь. Не тебя учить уважению к такому инструменту. Да будет Мойра благосклонна к тебе, Северьян. Вынув из кармашка в ножнах точильный камень, я бросил его в ташку, туда же положил письмо к архону Тракса, завернутое в кусок промасленного шелка, и покинул кабинет. С широким клинком за левым плечом я вышел в обдуваемый ветром некрополь. Часовые у нижних ворот на берегу реки выпустили меня без звука, только долго пялились вслед. Я зашагал узкими улочками в сторону Бичевника - большой улицы, тянущейся вдоль берега Гьолла. А теперь пришло время написать о том, чего я стыжусь до сих пор, даже после всего происшедшего. Стражи этого вечера были счастливейшими в моей жизни. Старая ненависть к гильдии исчезла без следа. Осталась лишь любовь к ней - к мастеру Палаэмону, к братьям моим, подмастерьям, и даже к ученикам; к традициям ее и обычаям... Любовь эта никогда не умирала во мне, но я покинул - а перед тем обесчестил - все, что любил. Мне бы заплакать - но нет. Я не шел, я точно парил в воздухе, и впечатление еще усиливалось оттого, что встречный ветер раздувал полы плаща, словно крылья. Нам запрещено улыбаться в присутствии кого бы то ни было, кроме наших мастеров, братьев, пациентов и учеников. Надевать маску не хотелось - вместо этого я натянул капюшон и склонил пониже голову - так, чтобы встречные не видели моего лица. Я думал, что буду убит по дороге, - и ошибался. Думал, будто никогда больше не вернусь в Цитадель и не увижу нашей башни, но ошибался и в этом. Со счастливой улыбкой думал я о том, что впереди меня ждет множество дней, подобных этому, - но и тут был не прав. По незнанию своему я полагал, будто еще до темноты успею оставить город позади и переночую в относительной безопасности под каким-нибудь деревом. На деле же вышло, что, когда западный горизонт, поднимаясь, начал закрывать солнце, я едва-едва миновал самые древние и бедные кварталы. Проситься на ночлег в трущобах вдоль Бичевника или попробовать прикорнуть где-нибудь в закоулке было равносильно самоубийству. Посему я шел и шел вперед под яркими звездами в дочиста выметенном ветром небе. Встречные не узнавали во мне палача; для них я был просто мрачновато одетым путником с темной патериссой на плече. Время от времени по глади задохнувшейся в водорослях воды мимо меня скользили лодки, и ветер приносил с собой скрип уключин и хлопанье парусов. На лодках победнее не было ни единого огонька, и выглядели они лишь немногим лучше обычного плавника, но несколько раз на глаза мне попались богатые таламегии с носовыми и кормовыми огнями. Эти, страшась нападения, держались по центру фарватера, подальше от берегов, однако пение гребцов далеко разносилось над водой: Вдарь, братцы, вдарь! Теченье против нас, Вдарь, братцы, вдарь, Однако ж Бог за нас! Вдарь, братцы, вдарь! И ветер против нас, Вдарь, братцы, вдарь, Однако ж Бог за нас! И так далее. И даже когда огни удалялись более чем на лигу вверх по течению, песня, несомая ветром, все еще была слышна. Позже я увидел собственными глазами, как гребцы в момент рефрена делают мощный гребок, а на прочие строки поднимают весла для замаха и так гребут стражу за стражей. Я шел и шел. Мне уже чудилось, что вот-вот должен наступить новый день, и тут впереди показалась цепочка огней, протянувшаяся от берега к берегу, явно не имевших ничего общего с лодками. Это был мост. После долгих блужданий впотьмах я поднялся на него по выщербленной лестнице - и тут же почувствовал себя актером на незнакомой, непривычной сцене. Мост был ярко освещен - здесь было столь же светло, сколь темно внизу, на Бичевнике. Через каждые десять шагов стояли столбики со светильниками, а через каждую сотню - сторожевые башенки, окна караулок которых сверкали в ночи праздничным фейерверком. По мостовой грохотали кареты с собственными фонариками, и почти каждый из толпившихся на мосту пешеходов нес с собою свет либо имел при себе мальчишку-факельщика. Бесчисленные торговцы наперебой расхваливали свои товары, разложенные на висевших на их шеях лотках, иноземцы лопотали на своих грубых наречиях, нищие выставляли напоказ свои увечья, немилосердно терзали блажолеты и офиклеиды и украдкой щипали завернутых в тряпье младенцев, отчего те громко вопили. Признаюсь, все это было ужасно интересно, и только воспитание не давало мне остановиться посреди мостовой с разинутым ртом. Надвинув капюшон еще ниже и глядя прямо перед собою, я шел сквозь толпу, якобы не обращая ни на что особого внимания. Но тем не менее усталость вскоре как рукой сняло, а каждый шаг казался слишком широким - очень уж хотелось задержаться на мосту подольше. В сторожевых башенках несли вахту не городские патрульные, но пельтасты с прозрачными щитами и в легких доспехах. Я почти добрался до западного берега, когда двое из них, выступив вперед, загородили мне путь сверкающими копьями. - Ходить в такой одежде, как у тебя, - серьезное преступление. Если ты затеял пошутить, то рискуешь жизнью ради своей шутки. - Я всего лишь следую уставу своей гильдии, - ответил я. - То есть ты всерьез заявляешь, будто ты - казнедей? А это у тебя что - меч? - Да, но я вовсе не казнедей. Я - подмастерье Ордена Взыскующих Истины и Покаяния. Вокруг стало тихо. За несколько мгновений, понадобившихся стражам, чтобы задать вопрос и получить на него ответ, вокруг нас собралось около сотни человек. Я заметил, как второй пельтаст переглянулся с первым, точно говоря: "Он и вправду не шутит". - Войди внутрь. Начальник караула желает видеть тебя. Они пропустили меня вперед. Внутри башенка состояла лишь из одной комнатки со столом и несколькими стульями. Поднявшись наверх по узкой, истертой множеством тяжелых сапог лесенке, я увидел человека в кирасе, что-то писавшего за высокой конторкой. Караульные поднялись следом, и тот, что заговорил со мной первым, сказал: - Вот, этот самый! - Вижу, - ответил начальник караула, не поднимая взгляда. - Называет себя подмастерьем гильдии палачей. Перо в руке начальника, до этого безостановочно бегавшее по бумаге, на миг замерло. - Никогда не думал, что встречу такое где-либо, помимо страниц какой-нибудь книги, но все же возьму на себя смелость предположить, что он говорит чистую правду. - Значит, мы должны отпустить его? - спросил солдат, - Но не сразу. Начальник караула отер перо, посыпал песком письмо, над которым трудился, и наконец-то поднял взгляд. - Твои подчиненные, - заговорил я, - задержали меня, усомнившись в моем праве носить этот плащ. - Они задержали тебя по моему приказу, а я отдал этот приказ потому, что ты, согласно донесениям с восточных постов, возмущаешь спокойствие. Если ты в самом деле из гильдии палачей - которую я, признаться, считал давным-давно расформированной, - то всю жизнь провел в... как это называется? - Башня Сообразности. Он прищелкнул пальцами, точно происходящее одновременно и забавляло и раздражало его. - Я имею в виду то место, где стоит ваша башня. - Цитадель. - Да, Старая Цитадель. Помнится мне, она - где-то на востоке, у реки, чуть севернее квартала Мучительных Страстей. Еще кадетом меня водили туда взглянуть на Донжон. Часто ли тебе доводилось выходить в город? - Даже очень, - ответил я, вспомнив о наших вылазках на реку. - И в этой самой одежде? Я покачал головой. - Если уж не желаешь тратить слова, откинь хотя бы капюшон. Иначе я ничего не увижу, кроме кончика твоего носа. - Спрыгнув с табурета, начальник караула подошел к окну, выходившему на мост. - Как по-твоему, сколько народу в Нессусе? - Понятия не имею. - И я - тоже, палач. И никто не имеет! Любая попытка сосчитать их неизменно заканчивалась провалом, как и любая попытка систематически собирать налоги. Город растет и меняется еженощно, как меловые надписи на стенах. Посреди улиц, благодаря умникам, которым хватает смекалки воспользоваться темнотой, захватить кусок мостовой и объявить землю своей, вырастают дома - известно ли тебе это?! Экзультант Таларикан, чье безумие выражается в нездоровом интересе к ничтожнейшим из аспектов человеческой жизни, утверждает, будто два гросса тысяч человек питаются единственно мусором, остающимся от прочих! Что в городе насчитывается десять тысяч бродячих акробатов, почти половина которых - женщины! Если бы даже мне было позволено делать вдох лишь тогда, когда какой-нибудь нищий сиганет с моста в реку, я жил бы вечно - город порождает и убивает людей много чаще, чем человек делает вдох! В такой тесноте спасает лишь общественное спокойствие. Возмущения спокойствия допускать нельзя, так как мы не сможем совладать со смутой. Понимаешь? - Отчего же, есть еще такое понятие, как порядок. Но до тех пор пока он достижим... в общем, я понимаю тебя. Начальник караула вздохнул и повернулся ко мне. - Вот и замечательно. Значит, ты наконец осознал необходимость обзавестись менее вызывающей одеждой. - Но я не могу вернуться в Цитадель. - Тогда на сегодня скройся из виду, а завтра купишь что-нибудь. Средства есть? - Немного. - Отлично. Купи что-нибудь. Или укради. Или сними со следующего бедолаги, которого укоротишь при помощи этой штуки. Я бы послал кого-нибудь из ребят проводить тебя до постоялого двора, но это только вызовет больше толков. На реке что-то стряслось, и люди уже вдоволь наслушались всяких ужасов. А тут еще ветер утих, скоро с реки поползет туман, и станет еще хуже. Куда ты направляешься? - Я получил назначение в Тракс. - И ты ему веришь, старшой? - вмешался пельтаст, заговоривший со мной первым. - Он не представил никаких доказательств в подтверждение сказанного. Начальник караула вновь отвернулся к окну. Теперь и я углядел пряди желтоватого тумана, наползавшего на мост с реки. - Если уж не можешь работать головой, - ответил он, - то хоть принюхайся. Что за запахи сопровождают его? Пельтаст неуверенно улыбнулся. - Ржавое железо, холодный пот и гниющее мясо! А от шутника пахло бы новой одеждой или тряпками, выуженными из мусорного ящика. Учись проворнее, Петронакс, иначе у меня живо отправишься на север, воевать с асцианами! - Но, господин начальник... - заговорил пельтаст, метнув в мою сторону столь ненавидящий взгляд, что я решил, будто он обязательно захочет расправиться со мной, стоит лишь мне покинуть караулку. - Докажи этому парню, что ты действительно из гильдии палачей. Пельтаст стоял, расслабившись, не ожидая ничего худого, поэтому выполнить просьбу начальника караула оказалось несложно. Я просто-напросто оттолкнул в сторону его щит и придавил левой ступней его правую, дабы обездвижить и без помех вонзить палец в тот нерв, на шее, что вызывает судороги. 15. БАЛДАНДЕРС Город к востоку от моста оказался совсем не таким, как прежний, оставленный мной позади. Здесь светильники стояли на каждом углу, а карет и повозок было не меньше, чем на мосту. Прежде чем покинуть караулку, я спросил начальника, не может ли он подсказать, где мне провести остаток ночи, и теперь шел, преодолевая вновь навалившуюся усталость и оглядываясь в поисках вывески рекомендованного им постоялого двора. Казалось, темнота вокруг с каждым новым шагом становилась гуще и гуще, и я где-то сбился с пути. Но очень уж не хотелось возвращаться и заново приступать к поискам, поэтому я просто шел, стараясь держать на север, успокаивая себя тем, что, пусть я заблудился, но с каждым шагом приближаюсь к Траксу. Наконец я все же наткнулся на маленькую гостиницу. Вывески я не заметил - возможно, ее там не было вообще, - однако я учуял запахи кухни, услышал звон бокалов, вошел, распахнув дверь настежь, и рухнул в ближайшее кресло, не обращая внимания на собравшихся. Не успел я перевести дух и подумать о каком-нибудь местечке, где мог бы снять сапоги (хотя о немедленных поисках такового пока не могло быть и речи), трое выпивавших за угловым столиком поднялись и вышли, а старик хозяин, увидев, что мое присутствие отнюдь не служит успеху в делах, подошел и спросил, что мне угодно. Я ответил, что мне нужна комната. - Свободных комнат нет. - Ну и хорошо, - сказал я, - мне все равно нечем заплатить. - Тогда тебе придется уйти. Я покачал головой. - Не так сразу. Я очень устал. (Я слышал, что другие подмастерья уже проделывали в городе такой трюк.) - Ведь ты - казнедей, так? Головы рубишь? - Принеси парочку тех рыбин, которые так восхитительно пахнут, - головы как раз останутся тебе. - Я позову городскую стражу, и тебя выведут! Тон его ясно говорил, что старик сам не верит своим словам, и потому я сказал, что он может звать кого угодно, но рыбу пусть принесет. Он, ворча, удалился. Я расправил спину и поудобнее пристроил меж колен "Терминус Эст", который снял с плеча, прежде чем сесть. За столами сидело еще пятеро, но все они старательно избегали встречаться со мною взглядом, а вскоре двое из них тоже ушли. Старик вернулся ко мне с небольшой рыбкой поверх ломтя черствого, грубого хлеба. - Вот, ешь и уходи! Пока я ужинал, он стоял возле меня. Покончив с рыбой, я спросил, где мне можно переночевать. - Я ведь сказал: все занято! Если бы в получение от этой гостиницы меня ждал дворец с распахнутыми настежь воротами, я и тогда не смог бы заставить себя покинуть ее. - Тогда я буду спать в этом кресле. Посетителей у тебя на сегодня все равно не предвидится... - Подожди. Старик снова ушел. Я слышал, как он в соседней комнате разговаривает с какой-то женщиной. Проснулся я оттого, что он тряс меня за плечо. - Есть место в кровати с еще двумя постояльцами. - Кто они? - Двое оптиматов, клянусь! Очень приятные люди, путешествующие вдвоем. Женщина из кухни крикнула ему что-то - я не смог разобрать слов. - Слыхал? - спросил старик. - Один из них даже еще не вернулся! И, скорее всего, сегодня уже не вернется - на дворе глубокая ночь. Целая кровать - вам на двоих! - Но если эти люди сняли комнату... - Они не будут возражать, ручаюсь! Сказать тебе правду, господин казнедей, они исчерпали кредит. Три ночи ночуют, а заплатили только за одну. Мной явно хотели воспользоваться, как уведомлением о выселении. Впрочем, мне не было дела до этого. Сложившееся положение даже сулило кое-какие выгоды - если оставшийся тоже уйдет, комната достанется мне одному. С трудом поднявшись, я последовал за стариком наверх, сопровождаемый отчаянным скрипом ступеней. Дверь оказалась незапертой, но в комнате было темно как в могиле. Темноту сотрясал могучий храп. - Эй, добрый человек! - крикнул старикашка, видно, забыв, что недавно божился, будто его постоялец принадлежит к оптиматам. - Как-бишь-тебя-там? Балда... Балдандерс! Вот тебе новый сосед! Не платишь в срок - придется примириться с этим! Ответа не последовало. - Входи, господин казнедей, - сказал старик, - я тебе посвечу. Он принялся раздувать кусочек тлеющего трута, пока тот не разгорелся настолько, чтобы зажечь огарок свечи. В маленькой комнатушке не было никакой мебели, кроме кровати. В ней, отвернувшись лицом к стене и вытянув ноги, спал настоящий великан - ни до, ни после не доводилось мне видеть такого. - Добрый человек! Балдандерс! Разве ты не хочешь взглянуть, с кем тебе придется разделить постель? Мне хотелось поскорее прилечь, поэтому я велел старику оставить нас. Он пытался возражать, но я вытолкал его из комнаты и, стоило ему убраться, опустился на свободный край кровати и с наслаждением стянул с ног сапоги вместе с чулками. Тусклый огонек свечи подтвердил, что я успел натереть с десяток мозолей. Затем я расстелил плащ поверх покрывала и некоторое время размышлял, снять ли и штаны с поясом или спать так. Усталость и чувство собственного достоинства настаивали на последнем, вдобавок я заметил, что великан полностью одет. С невыразимым облегчением я задул свечу и, не в силах более одолевать усталость, лег, чтобы впервые на моей памяти заснуть где-либо вне Башни Сообразности. - Никогда! Голос оказался столь звучен и басовит (даже орган вряд ли может звучать ниже), что я не понял, что должно означать это слово - и слово ли это вообще. - Что? - пробормотал я. - Балдандерс. - Знаю, хозяин говорил. А я - Северьян. Я лежал на спине, а между нами покоился "Терминус Эст", взятый мною в постель ради пущей сохранности. Я не мог разглядеть, повернулся ли великан лицом ко мне, но был уверен, что любое движение этой громадины наверняка почувствую. - Казнить. - Так ты слышал, как мы вошли? Я думал, ты спишь. Я уже хотел было сказать, что я никакой не казнедей, а подмастерье гильдии палачей, но тут же вспомнил свое бесчестье и назначение в какой-то захолустный Тракс. - Да, я - палач, но тебе незачем меня бояться. Я просто делаю работу, которой обучен. - Завтра. - Да, завтра у нас будет довольно времени для бесед. После этого я снова заснул, и мне снился сон - впрочем, слова Балдандерса тоже могли быть просто-напросто сном, но вряд ли. А если и так, то это был другой сон. Я летел - мчался по хмурому небу верхом на огромном звере с перепончатыми крыльями. Держась как раз между несущимися вперед облаками и сумрачной землей, мы будто скользили по склону пологого воздушного холма - крылья зверя, сдается мне, не сделали ни единого взмаха. Заходящее солнце неподвижно, хотя мы все неслись и неслись вперед, висело впереди у самого горизонта - должно быть, скорость наша была равна скорости вращения Урса. Но вот земля внизу сделалась иной - я вначале решил, что мы достигли пустыни. Нигде, куда достигал взгляд, не видно было ни городов, ни ферм, ни лесов, ни полей - лишь ровная пурпурно-черная земля, безликая, застывшая в своей неподвижности. Перепончатокрылый тоже заметил перемену или же учуял какой-то новый запах - мускулы его ощутимо напряглись, а крылья совершили три взмаха подряд. Бескрайний пурпур внизу был испятнан белыми крапинками. Через некоторое время я понял, что эта кажущаяся неподвижность - не более чем обман, порожденный единообразием. Пурпурно-черный простор всюду был одинаков, но вместе с тем пребывал в неустанном движении. То была Мировая Река Уроборос, море, в котором, словно в колыбели, покоится Урс. Тут я впервые оглянулся назад - туда, где осталась поглощенная ночью земля, обитель всего человечества. Когда она окончательно скрылась из виду и ничего, кроме беспокойных волн, не осталось вокруг, зверь обернулся ко мне. Клюв ибиса на острой щучьей морде; костяная митра венчает голову... На какой-то миг взгляды наши встретились, и я, казалось, понял его мысль: "Да, я - твой сон, но, стоит тебе пробудиться от своего бодрствования, я приду". Зверь сменил курс, точно люггер, идущий в лавировку против ветра. Одно крыло его опустилось вниз, а другое поднялось так, что кончик его указывал прямо в небо. Пальцы мои лишь скользнули по твердой чешуе, и я полетел вниз. Удар при падении разбудил меня. Вздрогнув всем телом, я услышал, как великан бормочет во сне. Я тоже что-то пробормотал, пощупал, на месте ли меч, и уснул вновь. Морские воды сомкнулись над моей головой, однако я не утонул. Я чувствовал, что вполне мог бы дышать водой, - но не сделал ни единого вдоха. Вода была прозрачна, словно хрусталь; казалось, я падаю в абсолютную, лишенную даже воздуха, пустоту. Вдали виднелись огромные, в сотни раз больше человека, тени - корабли, тучи, человеческая голова без тела, тело с сотней голов... Все они были окутаны голубой дымкой. Внизу, подо мной, лежало песчаное дно, изборожденное течениями. Там, прямо на песке, стоял огромный - куда как больше нашей Цитадели - дворец, но дворец тот лежал в руинах, и покои его лишены были крыш, а внутри обитали огромные существа, белые, точно кожа прокаженного. Я приближался к ним, и вскоре они заметили меня, и лица их были такими же, как то, что привиделось мне в Гьолле. То были женщины - обнаженные, с волосами из зеленой морской пены и коралловыми глазами. Со смехом наблюдали они за моим падением, и смех их, пузырясь, поднимался ко мне. Зубы их оказались белы и остры, и каждый - длиною в палец. Теперь они были совсем близко; руки их потянулись ко мне и принялись гладить, как матери гладят детей. В дворцовых садах буйно росли морские губки, актинии и множество прочих прекрасных растений, коим я не знаю имен. Огромные женщины окружили меня - рядом с ними я казался всего лишь куклой. - Кто вы и что делаете здесь? - спросил я. - Мы - невесты Абайи! Игрушки Абайи! Подружки Абайи! Земля не в силах носить нас. Груди наши - словно тараны, а зады - сломают спину и быку. Здесь мы растем, пока не сможем возлечь с Абайей - тем, кто однажды пожрет континенты. - А кто же такой я? Они засмеялись все вместе, и смех звенел, как волны, бьющиеся о стеклянные берега. - Мы покажем тебе! - сказали они. - Мы покажем тебе! Они подхватили меня под руки, подняли и понесли через сад. Пальцы их, соединенные перепонками, были длиной с мою руку от плеча до локтя. Вскоре огромные женщины остановились, всколыхнув воду, точно затонувшие галеоны, и ноги наши коснулись дорожки. Перед нами была низкая стена, а на ней - крохотный помост с занавесом не больше салфетки, какими порой забавляют детей. Волна, поднятая нами, всколыхнула занавес, и он поднялся, будто невидимая рука дернула за веревочку. На помосте тотчас же появился деревянный человечек - руки и ноги из веточек с набухшими зеленью почками, проклевывавшимися сквозь тонкую кору; туловище и ветки потолще, размером с большой палец; голова - деревянный кругляш, завитки которого изображали глаза и рот. Человечек двигался, словно живой, и тут же погрозил нам дубинкой, которую держал в руке. Пока он скакал перед нами и демонстрировал свою ярость, колотя дубинкой о помост, на сцене появилась еще одна фигурка - мальчик, вооруженный мечом. Искусство, с которым была сделана вторая марионетка, казалось как раз под стать примитивной грубости первой - она вполне могла бы оказаться настоящим ребенком, уменьшенным до размеров мыши. Оба поклонились нам и немедленно вступили в бой. Деревянный человечек огромными прыжками носился по помосту, и за его палицей было почти не уследить. Мальчик танцевал вокруг него, будто пылинка в солнечном луче, делая выпады своим крохотным клинком. В конце концов деревянный человечек рухнул наземь. Нальчик, встав над ним, хотел было поставить ногу ему на грудь, но прежде чем он успел сделать это, деревянная фигурка поплыла, лениво вращаясь, вверх, прочь со сцены, и вскоре скрылась из виду. Мальчик застыл над сломанным мечом и расщепленной палицей. Казалось, где-то за сценой торжественно затрубили игрушечные фанфары (хотя звук этот, без сомнения, был всего-навсего скрипом колес, доносившимся с улицы). Проснулся я оттого, что в комнате появился кто-то третий. Он оказался невысоким проворным человеком с огненно-рыжей шевелюрой, хорошо - даже щеголевато - одетым. Увидев, что я не сплю, он отдернул шторы, и в комнату хлынул красный солнечный свет. - Сон моего партнера, - заговорил он, - отличается необычайной звучностью. Не оглушил ли тебя его храп? - Я сплю крепко, - ответил я. - Если он и храпел - я не слышал. Казалось, невысокий человек обрадовался этому - он широко улыбнулся, сверкнув золотыми зубами. - Еще как храпел! Могу тебя заверить - храп его сотрясает Урс! - Он подал мне изящную, ухоженную руку. - Я - доктор Талос. - Подмастерье Северьян. Откинув тонкое покрывало, я поднялся, чтобы пожать его руку. - Я вижу, ты носишь черное. Что же это за гильдия? - Цвет сажи. Гильдия палачей. - О-о! - Склонив голову набок, он обошел меня кругом, чтобы получше разглядеть. - Ты слишком высок - жаль, жаль... Однако этот цвет сажи, надо заметить, впечатляет! - Мы находим его практичным, - отвечал я. - Подземелья - место грязное; да и следы крови на наших плащах незаметны. - У тебя есть чувство юмора! Прекрасно! Могу свидетельствовать: лишь немногое на свете способно принести человеку большую выгоду. Юмор собирает публику. Юмор в силах утихомирить разъяренную толпу и успокоить целую ораву ревущих в три ручья детей. Юмор унижает и возвышает - а уж азими притягивает как магнит! Я едва понимал, о чем он говорит, но, видя его благодушное настроение, сказал: - Надеюсь, я не стеснил вас? Хозяин привел меня сюда, а кровать оказалась достаточно широка для двоих. - Нет-нет, ничуть! Я вернулся только сейчас - нашел себе ночлег получше. Сплю я мало и, должен признаться, беспокойно, но все же замечательно - чудесно! - провел ночь. Куда ты направляешься сегодня, оптимат? Я в этот момент шарил под кроватью в поисках сапог. - Сначала, наверное, подыщу место, где можно позавтракать. После этого - покидаю город и иду на север. - Прекрасно! Завтрак мой партнер, безусловно, оценит и примет его с превеликой радостью! Мы тоже идем на север - после успешных гастролей в городе, понимаешь ли, возвращаемся домой. Шли вниз по течению - представляли на левом берегу, идем вверх - представляем на правом. Быть может, по дороге на север остановимся и в Обители Абсолюта. Это ведь, знаешь ли, наша профессиональная мечта - сыграть во дворце Автарха. Или же - вернуться туда еще разок, если уже играл однажды. Хризосов - хоть шляпой греби... - Одного человека, мечтавшего вернуться туда, я уже встречал. - Ладно, не грусти о нем - кстати, если выдастся случай, обязательно расскажешь, кто он был такой. А теперь, раз уж мы идем завтракать... _Балдандерс_!!! Вставай! Давай-давай, подымайся! Вставай! - Танцующей походкой подойдя к изножью кровати, он ухватил великана за лодыжку. - Балдандерс! Не хватай его за плечо, оптимат (я, впрочем, и не собирался), может отшвырнуть. БАЛДАНДЕРС!!! Великан зашевелился и что-то пробормотал. - Балдандерс! Новый день наступил! И мы еще живы! Пора питаться, испражняться и размножаться! Подымайся иначе никогда не попадем домой! Казалось, великан не слышит ни слова. Бормотанье словно было лишь протестом в ответ на что-то увиденное во сне либо вовсе предсмертным хрипом. Доктор Талос сдернул с партнера засаленное одеяло, и великан предстал перед нами во всей своей чудовищной красе. Он был даже выше, чем я думал - длины кровати едва хватало для него, хотя он спал, свернувшись калачиком и поджав колени чуть ли не к самому подбородку. Огромные ссутуленные плечи его были не менее эля в ширину. Лицом великан уткнулся в подушку, поэтому я не мог разглядеть его. Уши и шея гиганта были исполосованы странными шрамами, тянувшимися под сальные, очень густые волосы. - _Балдандерс_!!! Прошу прощения, оптимат, нельзя ли на время позаимствовать твой меч? - Нет, - ответил я. - Ни в коем случае. - О нет, я вовсе не собираюсь убивать его - ничего подобного! Если и ударю, то только плашмя. Я покачал головой. Видя мою неуступчивость, доктор Талос принялся шарить по комнате. - А, трость я оставил внизу... Дурное обыкновение - наверняка украдут. Ох, надо бы приучиться хромать; ох, надо бы!.. Но ведь здесь совсем ничего нет! Он выскочил вон из комнаты и немедля вернулся с прогулочной тросточкой из железного дерева, увенчанной блестящим бронзовым набалдашником. - Ну, Балдандерс, держись! Удары посыпались на спину великана, будто крупные капли дождя, предвещающие грозу. Внезапно великан сел. - Я не сплю, доктор. - Лицо его оказалось широким и грубым, но в то же время и трогательно печальным. - Ты что, в конце концов решил убить меня? - О чем это ты, Балдандерс? А, этот оптимат... Нет, он не сделает тебе ничего дурного - он разделил с тобой постель и теперь намерен составить нам компанию за завтраком. - Он спал здесь, доктор? Мы с доктором Талосом кивнули. - Тогда понятно, откуда взялся этот сон... В памяти моей еще свежи были образы великанш на дне моря, поэтому я, хоть вид гиганта и повергал меня в трепет, спросил, что ему снилось. - Пещеры, где острые каменные клыки сочатся кровью... Отрубленные руки на песчаных дорожках, какие-то твари, лязгающие цепями в темноте... Спустив ноги на пол, он запустил в рот огромный палец и принялся чистить им редкие и удивительно мелкие зубы. - Идемте, наконец! - сказал доктор Талос. - Если уж мы собираемся поесть, побеседовать и вообще хоть что-нибудь успеть сегодня - самое время двигаться. Дел у нас предостаточно. Балдандерс сплюнул в угол. 16. ЛАВКА ТРЯПИЧНИКА В то утро, на дремлющей нессусской улочке, столь часто навещающая меня печаль впервые сжала сердце мое изо всех сил. Пока я был заключен в темницу, ее приглушала чудовищность содеянного мною и чудовищность неизбежной и скорой, как мне казалось, расплаты в руках мастера Гурло. Накануне же новизна и острота ощущений вовсе прогнали ее прочь. А вот сейчас... казалось, в целом мире не осталось ничего, кроме смерти Теклы. Любое черное пятнышко тени напоминало о ее волосах; любой проблеск белизны в солнечных лучах - о ее коже. Порой я готов был бежать обратно в Цитадель, чтобы посмотреть, не сидит ли она в своей камере, читая при свете серебряного светильника. Мы отыскали кафе с расставленными снаружи, вдоль стены, столиками. Улица была еще почти пуста. На углу, прямо на мостовой, лежал мертвец (наверное, задушенный ламбрекеном - в городе было достаточно умельцев по этой части). Доктор Талос обшарил его карманы, но вернулся к нам с пустыми руками. - Ну что ж, - сказал он, - подумаем. Нужно разработать план. Официантка принесла нам по чашке мокко, и Балдандерс подвинул одну доктору. Тот рассеянно помешал в ней пальцем. - Дружище Северьян! Пожалуй, мне следует разъяснить наше положение. Балдандерс - мой единственный пациент - и сам я пришли сюда с озера Диутурна. Дом наш сгорел, и мы решили попутешествовать, дабы заработать деньжат на его восстановление. Мой друг - человек удивительной силы. Я собираю публику и, пока он ломает несколько бревен и поднимает разом по десять человек, приторговываю целебными снадобьями. Казалось бы, немного. Но, скажу тебе больше, у меня есть пьеса и кое-какое оборудование. Если ситуация благоприятствует тому, мы представляем некоторые сцены, причем даже вовлекаем в действо кое-кого из публики. Ты, друг мой, идешь на север и, судя по тому, как вчера устроился на ночлег, стеснен в средствах. Могу ли я предложить тебе присоединиться к нашему предприятию? Балдандерс, похоже, понявший лишь начало речи своего компаньона, медленно проговорил: - Он не совсем сгорел. Стены-то - каменные, толстые. Кое-что сохранилось. - Совершенно верно. Мы думаем восстановить наш добрый старый дом. Но, видишь ли, какая перед нами встала дилемма: мы уже на полпути обратно, а скопленных капиталов все еще недостаточно. Посему я предлагаю... К нам вновь подошла официантка - хрупкая юная девушка - с миской овсянки для Балдандерса, хлебом и фруктами для меня и печеньем для доктора. - Как привлекательна эта девушка! - заметил он. Девушка улыбнулась доктору. - Не можешь ли ты присесть к нам? Других клиентов пока не видно! Бросив взгляд в направлении кухни, она пожала плечами и принесла себе стул. - Угощайся - я слишком занят разговором. Глотни и кофе, если тебе не претит пить после меня. - Вы ведь думаете, он нас кормит бесплатно? - заговорила девушка. - Нет! Дерет с нас обычную цену! - О! Значит, ты - не хозяйская дочь. И не супруга. Отчего же он не отщипнет лепесток от такого цветка? - Я здесь меньше месяца. И зарабатываю только то, что оставляют на столах. Взять хоть вас троих - если вы ничего не дадите мне, выйдет, что я обслуживала вас задаром. - Вот так-так! Но - что, если мы предложим тебе роскошный дар, а ты откажешься принять его? С этими словами доктор Талос склонился поближе к девушке, и я внезапно увидел, что лицом он похож не просто на лисицу (это-то, благодаря его густым рыжим бровям и острому носу, приходило в голову немедленно), но - на лисицу-_скульптуру_. От всех, кому в силу ремесла своего приходится копать землю, я слышал, что нигде в мире нет клочка земли, где, копнув пару раз, не вытащишь на свет осколков прошлого. Где бы лопата ни вонзилась в почву, штык ее неизменно наткнется на булыжник разрушенной мостовой либо изъеденный коррозией металл. Ученые пишут, будто тот особый песок, называемый художниками полихромным (из-за того, что среди его белизны попадаются все возможные цвета и оттенки), на самом деле вовсе не песок, но древнее стекло, истертое в порошок многими зонами времени и безжалостным морским прибоем. И если реальность столь же многослойна, как и попираемая нашими ногами история, то на некоем глубинном ее уровне лицо доктора Талоса было лисьей маской на стене, и теперь я дивился тому, как маска эта поворачивается и склоняется к девушке, а тени от носа и бровей изумительным образом придают ей выражение - осмысленное и живое. - Итак, ты не откажешься от нашего дара? - спросил доктор. Я вздрогнул, словно до этого спал и был неожиданно разбужен. - Какого дара? Один из вас - казнедей. Может, ты говоришь о даре смерти? Наш Автарх, чья мудрость блеском своим затмевает и звезды, защищает жизнь своих подданных! - Дар смерти? О, нет! - засмеялся доктор. - Нет, дорогая моя, этот дар ты получила еще при рождении, равно как и он. Зачем же дарить тебе то, что у тебя есть и без нас? Я предлагаю одарить тебя красотой - красотой, влекущей за собою богатство и славу. - Если вы что-то продаете, денег у меня все равно нет. - Продаем? Вовсе нет! Напротив, мы предлагаем тебе новую работу. Я - тауматург, чудотворец, а эти оптиматы - актеры. Неужели тебе никогда не хотелось выйти на сцену? - А вы - забавные! - Место инженю в труппе сейчас вакантно. Если пожелаешь, можешь занять его. Но тогда тебе придется отправиться с нами прямо сейчас - мы не можем ждать и сюда больше не вернемся. - Но я не стану красивее, сделавшись актрисой! - Я сделаю тебя прекрасной, поскольку ты нужна нам как актриса. Я, среди прочего, властен и над этим. - Он поднялся. - Сейчас или никогда! Идешь с нами? Официантка тоже встала со стула, не отрывая глаз от лица доктора. - Мне нужно сходить к себе в комнату... - Тщета! Я должен наложить заклятье и за день обучить тебя роли! Нет, я не могу ждать! - Тогда заплатите за завтрак, а я скажу хозяину, что ухожу. - Вздор! Как член труппы ты обязана способствовать сбережению средств, которые, кстати, потребуются на твои костюмы. Не говоря уж о том, что это ты съела мое печенье. Плати за него сама! Какое-то мгновенье девушка колебалась. - Можешь ему поверить, - сказал Балдандерс. - Доктор, конечно, видит мир по-своему, но лжет куда меньше, чем кажется. Слова, неспешно произнесенные глубоким, уверенным голосом, убедили ее. - Хорошо. Я иду. Вскоре мы вчетвером были уже в нескольких кварталах от кафе и шли мимо лавок, большей частью еще закрытых. Через некоторое время доктор Талос объявил: - Теперь, друзья мои, нам придется разделиться. Я посвящу свое время просвещению сей сильфиды. Балдандерс! Ты заберешь наш ветхий помост и прочие пожитки из гостиницы, где вы с Северьяном провели ночь - я полагаю, трудностей с этим не предвидится. Северьян! Скорее всего, мы будем представлять у Ктесифонского перекрестка. Знаешь, где это? Я кивнул, хоть и не имел понятия, где этот Ктесифонский перекресток. Честно говоря, я вовсе не собирался возвращаться к ним. После того как доктор Талос быстро удалился, сопровождаемый рысившей за ним официанткой, я остался наедине с Балдандерсом посреди пустынной улицы. Желая, чтобы и он ушел поскорее, я спросил, чем он намерен заняться. Разговаривать с ним было - все равно что с каменной статуей. - Тут у реки есть парк, где можно поспать днем, хотя ночью и запрещают. Как начнет темнеть, я проснусь и пойду за нашими вещами. - Боюсь, мне-то спать не хочется... Поброжу по городу, полюбуюсь окрестностями. - Значит, встретимся у Ктесифонского перекрестка. Отчего-то я был уверен, будто Балдандерс знает, что у меня на уме. Глаза его потускнели, точно у быка. - Да, - сказал я. - Конечно. Балдандерс побрел в сторону Гьолла, а я, поскольку его парк лежал на востоке, а доктор Талос увел официантку на запад, снова повернул на север, продолжив свой путь в Тракс, Град Без Окон. Но пока что вокруг простирался Нессус, Несокрушимый Град, который я, прожив в нем всю жизнь, знал весьма плохо. Я шел вдоль широкой улицы и не имел (впрочем, и не желал иметь) представления, что это за улица - боковая или же главная в квартале. По обеим сторонам мостовой тянулись пешеходные дорожки, а еще одна, третья, отделявшая северное направление от южного, была устроена в центре. Дома слева и справа теснили друг друга, точно всходы на слишком густо засеянном поле. И - что это были за дома! Ни величиной, ни древностью они не могли сравниться с Башней Величия; наверняка не было здесь и металлических стен в пять шагов толщиной, как в нашей башне; но что касается цвета и оригинальности новаторских, фантастических замыслов - тут Цитадели было до них далеко. Каждое здание по-своему выделялось на общем фоне - а ведь их были сотни! Как заведено в некоторых частях города, нижние этажи этих домов были заняты лавками, хотя поначалу там явно задумывались вовсе не лавки, но гильдейские залы, базилики, арены, оранжереи, сокровищницы, часовни, артеллы, богадельни, мануфактуры, молитвенные собрания, странноприимные дома, лазареты, гауптвахты, трапезные, мертвецкие, скотобойни и театры. Архитектура построек отражала все эти функции и, сверх того, еще тысячу самых разнообразных и противоречивых вкусов и стилей. В небо яростно вонзались башни и минареты, но купола, фонари и ротонды словно бы сглаживали их ярость; наверх вели пролеты крутых, точно трапы, лестниц, притулившихся к стенам, а балконы, протянувшиеся вдоль фасадов, были засажены цитронами и гранатами, скрывавшими окна от посторонних взглядов. Не знаю, сколько времени я мог бы дивиться на эти висячие сады среди джунглей розового и белого мрамора, красного сардоникса, серого, кремового и черного кирпича, желтой и пурпурной черепицы, если бы вид ландскнехта, стоявшего на часах у входа в казармы, не напомнил мне об обещании, данном накануне вечером офицеру пельтастов. Денег у меня было мало, а теплый гильдейский плащ наверняка еще мог пригодиться в дороге, поэтому лучший выход состоял в покупке какой-нибудь просторной накидки из дешевой ткани, которую можно надеть поверх плаща. Лавки в эту пору уже начали открываться, однако все, что продавалось в них, не годилось для моих Целей, а цены не соответствовали содержимому моего кошелька. Мысль о том, чтобы заработать денег при помощи своего ремесла до прихода в Тракс, еще не приходила мне в голову, а если бы и пришла, я бы отринул ее, рассудив, что палаческая работа вряд ли требуется каждый день, и потому поиск таковой не принесет выгоды. Полагая, что три азими и несколько орихальков с аэсами придется растягивать до самого Тракса, и не имея даже представления о размерах жалованья, которое будет мне предложено там, я просто глазел на балмаканы и сюртуки, доломаны и куртки из тонкого сукна, шерсти и сотни прочих дорогих тканей, не заходя в лавки, в витринах которых они были выставлены, и даже не останавливаясь, чтобы разглядеть их получше. Вскоре внимание мое привлекли другие товары. Тогда я еще не знал, что именно в те дни тысячи наемников подбирали себе снаряжение для летней кампании. В глазах рябило от ярких солдатских плащей и попон, седел с высокой, защищающей пах, лукой, красных торб для овса, хетенов на длинных древках, сигнальных вееров из серебристой фольги, замысловато изогнутых кавалерийских луков, наборов из десяти и двадцати стрел, колчанов из дубленой кожи, украшенных блестящими гвоздями и перламутром, щитков, предохраняющих запястье от ударов тетивы... При виде всего этого мне вспомнились слова мастера Палаэмона насчет марша под барабанную дробь, и, хотя к матросам Цитадели мы всегда относились с некоторым презрением, в ушах моих зазвучали боевые трубы и протяжные строевые команды. Но, стоило мне напрочь забыть о предмете своих поисков, из ближайшей лавки вышла, чтобы поднять жалюзи, стройная женщина лет двадцати с небольшим. Одета она была в платье из переливчатой парчи, изумительно дорогое и поношенное. Когда я взглянул на нее, солнечный луч как раз забрался в прореху пониже талии, окрасив кожу в бледно-золотистый цвет. Я не могу объяснить причины моего вожделения к ней в тот момент и впоследствии. Из многих женщин, которых я знал, она была, пожалуй, наименее красивой - не столь грациозной, как та, которую я любил больше всех, не столь чувственной, как другая, и уж вовсе не столь благородной, как Текла. Была она среднего роста, с коротким носом, широкими скулами и продолговатыми, темными - словом, совершенно обычными для подобных лиц - глазами. И все же, стоило мне увидеть ее, поднимавшую жалюзи, я полюбил ее сразу и навсегда - хотя и не всерьез. Конечно, я тут же направился к ней. Я просто не в силах был побороть влечение, как не в силах был бы одолеть слепую жадность Урса, если бы упал вниз с отвесной скалы. Я не знал, что сказать ей, и очень боялся, что она в ужасе отпрянет, завидев мой меч и плащ цвета сажи. Однако она улыбалась и, очевидно, была восхищена моей внешностью. Я молчал, и тогда она спросила, чего я хочу. Я же, в свою очередь, спросил, где мог бы купить накидку. - Тебе она в самом деле нужна? - Голос ее оказался глубже, чем я ожидал. - У тебя такой замечательный плащ! Можно потрогать? - Пожалуйста, если хочешь. Взяв плащ за край, она слегка потерла ткань ладонями. - В первый раз вижу... Такой черный, что не видно ни складок, ни швов! Моя рука - точно исчезла! И меч... Это опал? - Тоже хочешь взглянуть? - Нет-нет. Вовсе нет. Но, если тебе действительно нужна накидка... Женщина указала на витрину, и я увидел, что она сплошь увешана ношеной одеждой - джелабами, ротондами, блузами, сорочками и так далее. - И очень недорого. По вполне разумным ценам. Только загляни внутрь - и, я уверена, ты найдешь все, что тебе требуется. Со звоном распахнув дверь, я вошел в лавку, но женщина (вопреки всем моим надеждам) осталась снаружи. В лавке царил полумрак, но я почти тут же понял, отчего женщину не испугал мой облик. Человек за прилавком оказался с виду ужаснее любого палача. Лицо его было настоящим лицом скелета - темные дыры глазниц, впалые щеки, безгубый рот. Если бы он не заговорил, я был бы уверен, что передо мной - мертвец, поставленный за прилавок во исполнение последней воли кого-нибудь из бывших владельцев лавки. 17. ВЫЗОВ Однако же "мертвец" этот повернулся ко мне и заговорил: - Прекрасно! О да, замечательно! Твой плащ, оптимат, - могу ли я взглянуть на него? Плиты, которыми был выложен пол в лавке, были истерты множеством ног и лежали неровно. Я подошел к нему. Красный солнечный луч с клубящимися в нем пылинками пронзил полумрак между нами, точно клинок. - Твой плащ, оптимат... Я подал ему край плаща, и лавочник ощупал ткань - точно так же, как молодая женщина снаружи. - Да, чудесно! Мягок, наподобие шерсти, но мягче, гораздо мягче... смесь льна с викуньей? И цвет превосходный! Облачение палача! Можно бы усомниться, что настоящие хоть вполовину так же хороши, но кто же станет возражать против подобного текстиля?! - Он наклонился и вытащил из-под прилавка охапку тряпья. - Могу ли я взглянуть и на меч? Обещаю, я буду предельно осторожен! Я вынул из ножен "Терминус Эст" и положил его на тряпки. Лавочник склонился над ним, не говоря ни слова и не касаясь клинка. К этому времени глаза мои привыкли к темноте, и я заметил черную ленту над его ухом, почти скрытую волосами. - Ты носишь маску. - Три хризоса. За меч. И еще один - за плащ. - Я ничего не продаю, - ответил я. - Сними ее. - Как пожелаешь... Хорошо, четыре хризоса! Лавочник дернул маску мертвой головы за верхний край и оставил висеть на шее. Настоящее лицо его оказалось плоским и смуглым, удивительно похожим на лицо молодой женщины снаружи. - Мне нужна накидка. - Пять хризосов. Это - последняя цена, в самом деле. И тебе придется дать мне день, чтобы собрать эту сумму. - Я ведь сказал, что меч не продается. Я забрал с прилавка "Терминус Эст" и вложил его в ножны. - Шесть. - Перегнувшись через прилавок, лавочник взял меня за плечо. - Это больше того, что он стоит. Послушай, это - твой последний шанс. Шесть! - Я пришел, чтобы купить накидку. Твоя, если не ошибаюсь, сестра, сказала, что у тебя они имеются - и по разумной цене. - Ладно уж, - вздохнул лавочник, - подыщем тебе накидку... Но, может быть, хоть скажешь, где ты его раздобыл? - Этот меч дал мне мастер нашей гильдии. На лице лавочника мелькнуло выражение, коего я не смог опознать, и потому спросил: - Ты не веришь мне? - В том-то и беда, что верю! Кто же ты такой? - Подмастерье гильдии палачей. Мы нечасто бываем на этом берегу и еще реже заходим так далеко на север. Но неужели ты в самом деле так уж удивлен? Лавочник кивнул: - Все равно, что повстречаться с психопомпом... Могу я узнать, что тебе нужно в этой части города? - Можешь, но это будет последним вопросом, на который я намерен отвечать. Я получил назначение в Тракс и направляюсь туда. - Благодарю тебя, - сказал он. - Больше расспрашивать не буду. Мне вообще не следовало навязываться с расспросами. Ну что ж, раз уж ты хочешь удивить друзей, неожиданно сняв накидку - верно я понимаю? - цвет ее должен резко контрастировать с цветом твоего облачения. Хорош был бы белый, но этот цвет и сам по себе достаточно драматичен, да к тому ж исключительно марок. Как насчет чего-нибудь блекло-коричневого? - Маска, - отвечал я. - Ее ленты все еще у тебя на шее. Лавочник, выволакивавший ящик из-под прилавка, промолчал, но стоило ему выпрямиться, зазвенел дверной колокольчик, и в лавку вошел новый покупатель. Он оказался юношей в шлеме, полностью закрывавшем лицо, и доспехе из лаковой кожи. Рога шлема затейливо загибались вниз, образуя забрало, а с нагрудника таращились на нас исполненные безумия глаза золотой химеры. - Что угодно господину гиппарху? - Лавочник бросил свой ящик и почтительно склонился перед вошедшим. - Чем могу служить? Рука в массивной латной перчатке потянулась ко мне. Пальцы гиппарха были сложены щепотью, точно он хотел дать мне монету. - Возьми, - испуганно шепнул лавочник. - Возьми, что бы там ни было. В подставленную мной ладонь упало блестящее черное семя размером с изюмину. Лавочник ахнул. Человек в доспехе повернулся к нам спиной и вышел из лавки. Я положил семя на прилавок. - Даже не думай отдать его мне! - взвизгнул лавочник, шарахнувшись прочь. - Что это? - Ты не знаешь?! Это - зернышко аверна! Чем ты ухитрился оскорбить офицера Дворцовой Стражи?! - Ничем. Для чего он дал его мне? - Тебя вызывают. Ты получил вызов. - Мономахия? Этого не может быть. По классовой принадлежности я ему не ровня. Лавочник пожал плечами, и этот жест был куда выразительнее его слов. - Придется драться, иначе к тебе подошлют убийц. Вопрос лишь в том, на самом ли деле ты оскорбил этого гиппарха, или же он послан каким-нибудь высокопоставленным чиновником из Обители Абсолюта. Хотя благоразумие подсказывало мне, что зернышко аверна следует выбросить и бежать из города, я не мог сделать этого. Столь же ясно, как и человека за прилавком, я увидел Водалуса, бьющегося в одиночку против троих добровольцев. Кто-то - может статься, и сам Автарх или призрачный Отец Инир - узнал правду о смерти Теклы и возжелал уничтожить меня, не причиняя бесчестия нашей гильдии. Что ж, хорошо. Я буду драться, и, возможно, одолев противника, заставлю их передумать. Если же умру... Пусть; это будет только справедливо. - Другого меча, кроме этого, я не знаю, - сказал я, вспомнив тонкий клинок Водалуса. - Тебе не придется драться на мечах. Меч лучше всего оставь пока мне. - Абсолютно исключено. Лавочник снова вздохнул. - Я вижу, ты ничего не знаешь о таких делах, однако намерен сегодня, с наступлением сумерек, драться насмерть. Что ж, ты - мой покупатель, а я не бросаю своих покупателей в беде. Тебе нужна накидка... - Он удалился в заднюю комнату и вскоре вернулся с одеянием цвета сухих листьев. - Держи. Примерь эту. Если подойдет - с тебя четыре орихалька. Накидка столь свободного покроя могла бы подойти кому угодно, если б только не оказалась слишком длинна или коротка. По-моему, он запросил лишку, однако я заплатил и, обрядившись в свое приобретение, сделал еще один шаг к тому, чтоб стать актером - похоже, весь этот день задался целью вынудить меня пойти на сцену. Впрочем, к тому времени я, сам того не зная, уже успел сыграть великое множество ролей... - Ну что ж, - заговорил лавочник, - сам я не могу бросить торговлю, но пошлю с тобой сестру - она поможет тебе добыть аверн. Она часто ходит на Кровавое Поле, и, вероятно, сможет также преподать тебе кое-какие начатки боевых навыков. - Тут кто-то поминал обо мне? Молодая женщина, встреченная мной на улице, вошла в лавку сквозь темный проем двери, ведшей в заднюю комнату. Она была так похожа на брата, что я был уверен: передо мною - близнецы. Вот только тонкая кость и деликатность черт, так шедшая ей, совершенно не подходили ее брату. Какое-то время он, должно быть, объяснял ей, какая напасть приключилась со мной - не знаю, я не слышал. Я смотрел только на нее. Продолжаю писать. С тех пор как были начертаны строки, которые вы прочли мгновением раньше, прошло довольно много времени (я дважды слышал, как сменялся караул за дверями моего кабинета). Не знаю, стоит ли описывать все эти сцены так подробно - может статься, они ни для кого, кроме меня, не представляют интереса. Мне нетрудно восстановить в памяти все до мелочей: вот я вижу лавку и вхожу в нее; вот офицер Серпентрионов вызывает меня на поединок; вот лавочник посылает сестру помочь мне сорвать ядовитый цветок... Множество утомительных дней провел я за чтением жизнеописаний моих предшественников, и почти все они представляют собою подобные отчеты-дневники. Вот, например, об Имаре: "Переодевшись, отправился он в поля, где нашел муни, предававшегося медитации под платаном. Автарх присоединился к нему и сидел так, спиною к стволу, пока не начал Урс затмевать солнце. Промчались мимо воины под развевавшимся стягом, проехал торговец на муле, шатавшемся под тяжестью кошелей с золотом, прекрасная женщина проехала в паланкине, несомом евнухами, и, наконец, пробежал по пыльной дороге пес. Тогда поднялся Имар и пошел следом за псом тем, смеясь". Если анекдот сей правдив, объяснить его смысл легче легкого: Автарх наглядно показал, что отвергает бездеятельность по собственному желанию, а не ради мирских соблазнов. Но вот, например, у Теклы наверняка было много учителей, каждый из которых объяснил бы данный факт по-своему. Второй мог бы сказать, что Автарх устоял перед тем, что влечет к себе обычных людей, но перед своей любовью к охоте оказался бессилен. Третий заявил бы, что Автарх своим поступком выказал презрение к муни, который хранил молчание, хотя мог бы сеять знание и пожинать плоды просвещения. Таким образом, Автарх не мог уйти, когда дорога была пуста, ибо одиночество есть великий соблазн для мудрых. Не мог он уйти и за солдатами, богатым торговцем или женщиной, ибо все то, что воплощено в них, жаждет непросвещенный, и муни просто счел бы его одним из таковых. Четвертый сказал бы, что Автарх предпочел пса неподвижному муни оттого, что пес шел вперед и шел в одиночестве, тогда как солдаты ехали в окружении товарищей, у торговца был мул, а у мула - торговец, а при женщине состояли ее рабы. Но чему же смеялся Имар? Кто может объяснить это? Быть может, торговец следовал за солдатами, чтобы скупить их трофеи, а после - перепродать с выгодой? Быть может, женщина следовала за купцом, чтобы продать жар своих губ и бедер? Принадлежал ли пес к охотничьей породе или же был из тех коротколапых собачонок, которых женщины держат при себе и которые докучают всем тявканьем, если их перестать гладить? Кто может знать это теперь? Имар давно мертв, и память о нем, жившая когда-то в крови его преемников, тоже давно мертва. Если так, со временем поблекнет память и обо мне. В одном я уверен: среди всех этих объяснений поведения Имара ни одно не верно. Истинное же, каким бы оно ни было, гораздо проще и тоньше. Вот обо мне могут спросить: отчего я, никогда в жизни не имевший настоящего товарища, принял в товарищи сестру того лавочника? Кто, прочтя лишь слова "сестра того лавочника", способен понять, отчего я не отверг ее общества? Никто, конечно же. Я уже говорил, что не могу объяснить своего влечения к ней, и это правда. Я любил ее любовью отчаянной и ненасытной. Я чувствовал, что вдвоем мы можем совершить нечто столь ужасное, что мир, глядя на нас, найдет деяние наше неотразимым. Чтобы узреть тех, кто ждет нас за бездной смерти, не нужно никакого разума - каждому ребенку знакомы эти фигуры - в ореоле славы, мрачной либо сияющей ослепительной белизной, облеченные властью, что древнее самого мироздания. Они являются к нам в первых снах и в последних предсмертных видениях. Мы не ошибаемся, чувствуя, что именно они управляют нашей жизнью, как не ошибаемся и в том, сколь мало мы заботим их, зодчих невообразимого и воинов в битвах за гранью всего сущего. Трудность - в том, чтобы понять, что и в самих нас заключены столь же великие силы. Вот человек говорит: "Я хочу" или "Я не хочу" - и полагает (хотя каждый день повинуется приказам каких-нибудь совершенно прозаических личностей), будто он - сам себе господин. Истина же - в том, что настоящие наши хозяева спят. Порой кто-нибудь из них просыпается в нас и принимается править нами, словно лошадьми, хотя наездник сей до пробуждения был всего лишь какой-то частицей нашего существа, неведомой нам самим. Возможно, этим и объясняется анекдот из жизни Имара. Как знать? Одним словом, я позволил сестре лавочника помочь мне привести в порядок накидку. Она плотно стягивалась у горла, а по бокам имела прорези для рук; таким образом, мой плащ цвета сажи был под нею не виден, а "Терминус Эст", отстегнутый от перевязи, вполне мог сойти за посох - ножны его закрывали большую часть гарды и заканчивались наконечником из темного железа. То был единственный раз в моей жизни, когда я прятал наше гильдейское облачение под обычной одеждой. Некоторые говорили, будто в таких случаях чувствуешь себя крайне глупо, неважно, удалось остаться не узнанным или нет. Теперь я понял, что они имели в виду. Впрочем, мою накидку вряд ли можно было считать маскировкой. Такие накидки давным-давно были изобретены пастухами, носящими их и до сих пор. В те дни, когда здесь, в холодных южных краях, начались войны с асцианами, от пастухов их переняли военные. После этого практичность одежды, которую без труда можно превратить в более-менее сносную небольшую палатку, оценили паломники и бродячие проповедники. Упадок веры, без сомнения, здорово повлиял на исчезновение таких накидок в Нессусе, где я ни разу не видел другой такой, кроме моей собственной. Знай я о них больше в тот момент, когда купил свою в лавке тряпичника, приобрел бы к ней и мягкую широкополую шляпу. Однако я ничего такого тогда не знал, да еще сестра лавочника сказала, что из меня вышел замечательный паломник. Сказала она это, конечно же, не без насмешки - без нее она, казалось, просто не могла, но я был так озабочен собственной внешностью, что ничего не заметил и сказал ей с братом, что хотел бы знать о религии больше. Оба они улыбнулись, и лавочник сказал: - Если будешь начинать беседу с этого, с тобой никто не станет говорить о религии. Кроме того, ты вполне можешь заработать репутацию славного малого, нося эту накидку и _воздерживаясь_ от религиозных бесед. А если привяжется человек, с которым ты не хочешь разговаривать вовсе - начинай клянчить подаяние. Вот так я стал - по крайней мере, с виду - пилигримом, совершающим паломничество в один из дальних храмов на севере. Кажется, я уже говорил о том, как время превращает ложь в истину? 18. РАЗРУШЕНИЕ АЛТАРЯ Пока я был в лавке тряпичника, снаружи не осталось и намека на утреннюю тишь. Улица была полна грохота копыт и колес: стоило нам с сестрой лавочника выйти за порог - высоко над нашими головами со свистом пронесся флайер, лавируя меж шпилей и башенок. Подняв взгляд вовремя, я даже смог разглядеть его - блестящий и обтекаемый, точно капля дождя на оконном стекле. - Наверное, тот самый офицер, что вызвал тебя, - заметила моя спутница. - Возвращается в Обитель Абсолюта. Гиппарх Серпентрионов - так Агилюс говорил? - Твой брат? Да, что-то подобное... А как зовут тебя? - Агия. Значит, о мономахии ты не знаешь ничего, и тебя нужно обучить. - Что ж, Ипогеон тебе в помощь! Для начала нам следует отправиться в Ботанические Сады и добыть тебе аверн. У тебя хватит денег нанять фиакр? - Наверное, хватит. Если без этого не обойтись. - Ну, значит, ты и впрямь не переодетый армигер! Значит, ты в самом деле... тот, кем назвался. - Да, палач. Когда мы встречаемся с этим гиппархом? - Не раньше наступления сумерек. В это время раскрываются цветы аверна, и на Кровавом Поле начинаются поединки. Времени у нас полно, но все равно не стоит тратить его зря. Нужно достать аверн и показать тебе, как им пользуются. - Она махнула кучеру обгонявшего нас фиакра, запряженного парой онагров. - Ты хоть понимаешь, что наверняка будешь убит? - Судя по твоим словам, все идет к этому. - Исход поединка практически предрешен, поэтому о деньгах можешь не беспокоиться. Агия шагнула прямо на мостовую (сколь тонки были черты ее лица, как грациозна фигура!), на миг застыв с поднятой рукой, точно статуя какой-то неизвестной пешей женщины. Я думал, она собирается погибнуть под колесами! Фиакр остановился совсем рядом, норовистые онагры заплясали перед нею, точно сатиры перед вакханкой, и она села в повозку. Несмотря на легкость ее тела, крохотный экипаж накренился. Я сел рядом с ней, тесно прижавшись бедром к ее бедру. Кучер оглянулся на нас. - К Ботаническим Садам, - сказала Агия, и фиакр помчался вперед. - Значит, смерть тебя не волнует. Занятно! Я ухватился за спинку кучерского сиденья. - Что в этом особенного? На свете, должно быть, тысячи - а может, и миллионы - людей, подобных мне. Эти люди привыкают к смерти, считая, что настоящая и вправду стоящая часть их жизни - уже в прошлом. Солнце только-только поднялось к самым высоким шпилям; свет его залил мостовую, превратив пыль в красное золото и настроив меня на философский лад. В книге, хранившейся в моей ташке, имелось повествование об ангеле (возможно, на самом деле то была одна из тех крылатых воительниц, что, по слухам, служат Автарху), сошедшем на Урс по каким-то своим делам, который был поражен случайно попавшей в него стрелой, выпущенной ребенком из игрушечного лука, и умер. Сияющие одежды его сплошь окрасились кровью, точно улицы в свете заходящего солнца, и тогда он встретился с самим Гавриилом. В одной руке архангела сверкал меч, в другой - огромная двуглавая секира, а за спиной висела на перевязи из радуги та самая труба, что однажды созовет на битву Воинство Небесное. - Камо грядеши, малыш? - спросил Гавриил. - И почему грудь твоя красна, точно у малиновки? - Я убит, - отвечал ангел, - и возвращаюсь к Панкреатору, дабы в последний раз слиться с ним. - Что за вздор? Ты не можешь умереть, ибо ты - ангел, бесплотный дух! - И все же я мертв, - сказал ангел. - Ты видишь кровь мою - отчего же не замечаешь, что не бьет она больше струей, но лишь вытекает по капле? Взгляни, сколь бледен лик мой! Разве не теплым и светлым должно быть прикосновение ангельское? Коснись десницы моей - и ощутишь, что хладна она, точно рука утопленника, извлеченного из болота! Обоняй дыхание мое - разве не зловонно оно, разве не гнилостно? Ничего не ответил Гавриил. - Брате мой, - сказал тогда ангел, - хоть и не веришь ты свидетельствам смерти моей, молю: оставь меня, и я избавлю от себя мироздание! - Отчего же, я верю тебе, - отвечал Гавриил, освобождая путь ангелу. - Я лишь задумался: ведь, знай я прежде, что мы можем быть повержены, вовсе не был бы всегда столь отчаянно храбр! - Я чувствую себя, точно архангел из той истории, - сказал я Агии. - Знал бы, что жизнь может кончиться так легко и быстро - наверное, поостерегся бы. Знаешь эту легенду? Но теперь уже все решено, этому не поможешь ни словом, ни делом. Значит, сегодня вечером тот Серпентрион убьет меня... чем? Растением? Цветком? Я перестаю понимать, что происходит! Совсем недавно я полагал, что без особых помех доберусь до городка под названием Тракс, где - уж как получится - проживу всю жизнь. Но уже вчера ночью мне пришлось делить комнату с великаном... Одно фантастичнее другого! Она не ответила, и через некоторое время я спросил: - Что это там за здание? Вон то, с пунцовой крышей и разветвленными колоннами? И, кажется, там толкут гвоздику в огромной ступе - по крайней мере, пахнет даже здесь. - Монастырская трапезная. А ты хоть знаешь, как пугающе выглядишь? Когда ты вошел к нам в лавку, я подумала: вот, еще один молодой армигер, вырядившийся шутом гороховым. А потом, когда поняла, что ты и вправду палач, решила: ну и что ж, парень как парень, хоть и палач... - Ну да, парней ты, надо думать, знала во множестве. Сказать правду, я надеялся, что так оно и есть. Мне хотелось, чтобы она была опытнее меня; чтобы, хоть я ни на миг не воображал себя таким уж невинным и чистым, она все же оказалась менее невинна и чиста, чем я сам. - Но в тебе есть нечто большее. У тебя лицо человека, который со дня на день унаследует два палатината и какой-нибудь неведомый мне остров - и манеры сапожника. Когда ты сказал, что не боишься умереть, ты в самом деле был уверен в этом, и из-за этой уверенности действительно как бы не боишься смерти - разве что где-то в самой глубине души... И ведь тебя ничуть не затруднит отрубить голову, скажем, мне - верно? Улица вокруг нас кипела и бурлила. Мостовую запрудили машины, экипажи с колесами и без, влекомые разнообразным тягловым скотом и рабами, пешеходы, всадники на дромадерах, волах, метаминодонах и лошадях. С нами поравнялся открытый фиакр - почти такой же. - Мы вас обставим! - крикнула Агия сидевшей в нем паре, перегнувшись через борт. - Докуда? - крикнул в ответ мужчина. Я с удивлением узнал в нем сьера Рахо, с которым встречался однажды, когда был послан за книгами к мастеру Ультану. Я схватил Агию за руку: - Ты с ума сошла? Или это он рехнулся? - До Ботанических Садов! Ставим хризос! Их фиакр рванулся вперед, оставив нас позади. - Быстрее! - крикнула Агия кучеру. - Кинжала у тебя нет? Хорошо бы кольнуть его в спину, чтобы потом мог сказать, будто гнал под угрозой смерти. - Зачем все это? - Проверка! Сам по себе твой костюм не обманет никого, но все думают, будто ты - переодевшийся для забавы армигер. И я это только что наглядно доказала. (Фиакр наш, сильно накренившись, обогнал телегу, груженную песком.) Кроме того, мы выиграем. Я знаю этого кучера, и упряжка у него свежая. А тот, другой, возил эту шлюху полночи. Тут я понял, что в случае нашей победы Агия будет считать выигрыш своим, а в случае проигрыша та женщина потребует с Рахо мой (несуществующий) хризос. И все-таки - как приятно было бы оконфузить его! Стремительная езда и близость смерти (я не сомневался, что в самом деле погибну от рук гиппарха) сделали меня беззаботнее, чем когда-либо за всю мою жизнь. Я обнажил "Терминус Эст" и, благодаря длине его клинка, легко смог дотянуться до онагров. Бока их уже были мокры от пота, и небольшие ранки, нанесенные мною, должны были жечь огнем. - Это получше всякого кинжала, - объяснил я Агии. Толпа шарахалась прочь от бичей возниц. Матери бежали прочь, прижимая к себе детишек, а солдаты вскакивали на подоконники, опираясь на древки копий. Положение благоприятствовало нам: другой фиакр, несшийся впереди, расчищал нам дорогу, да к тому же его заметно задерживали прочие экипажи. Но все же мы нагоняли лишь понемногу, и, чтобы выиграть несколько элей, наш кучер, несомненно, рассчитывавший на солидные чаевые в случае выигрыша, на полной скорости направил онагров вверх по лестнице с широкими ступенями из халцедона. Казалось, мраморные плиты, статуи, колонны и пилястры валом обрушились прямо на нас! Мы проломили живую изгородь высотою с хороший дом, опрокинули тележку с засахаренными фруктами, нырнули под арку, прогрохотали вниз по лестнице, круто свернули в сторону и вновь помчались по улице, так и не узнав, в чей патио ворвались столь бесцеремонно. Здесь в узкий промежуток между нашими экипажами затесалась тележка пекаря, запряженная овцой. Огромное заднее колесо нашего фиакра зацепило ее - свежевыпеченные булки так и брызнули на мостовую! Толчок швырнул Агию прямо на меня, и ощущение оказалось столь приятным, что я обнял ее и удержал в новом положении. Прежде я часто сжимал в объятиях тела женщин - Теклы и наемных шлюх из города. Но в этом объятье была новая горьковатая сладость, порожденная мучительным влечением к Агии. - Хорошо, что ты сделал это, - шепнула она мне на ухо. - Терпеть не могу мужчин, которые меня хватают. С этими словами она покрыла мое лицо поцелуями. Кучер оглянулся на нас с победной ухмылкой, предоставив упряжке самой выбирать дорогу: - Вот так! Еще сотня элей - и мы их сделали! Круто свернув, фиакр вырвался на узкую дорожку меж двух рядов густого кустарника, и оказался прямо перед стеной огромного здания. Кучер изо всех сил натянул вожжи, но было поздно. Мы въехали в стену, и она разошлась перед нами, словно мираж. За ней оказалось громадное, мрачное помещение, где отчего-то сильно пахло сеном. Впереди был украшенный множеством голубых огоньков алтарь в виде ступенчатой пирамиды размером с добрый коттедж. Увидев его, я тут же понял, отчего видно его так хорошо: кучера сшибло с облучка или, может, он спрыгнул сам. Агия завизжала. На полном ходу врезались мы в алтарь! Хаос, последовавший за столкновением, невозможно описать. Казалось, все вокруг кружилось в воздухе, сталкиваясь, но попадая - все это сравнимо лишь с хаосом, царившим до сотворения мира. Почва словно бы прыгнула вверх и ударила меня всею своею массой. В ушах загудело. Я не выпускал из рук "Терминус Эст", пока летел по воздуху, но после падения его уже не было при мне. Я хотел подняться и отыскать его, но обнаружил, что не могу - не хватало сил даже сделать вдох. Где-то вдали закричали. Повернувшись набок, я собрался с силами и все же с неимоверным трудом встал. Похоже, мы оказались примерно в центре помещения, размерами не уступавшего Башне Величия, однако совершенно пустого - ни внутренних стен, ни лестниц, ни какой-либо мебели. Сквозь золотистую пыль, клубящуюся в лучах света, я разглядел накренившиеся столбы из крашеного дерева. В чейне - или даже больше - над нашими головами виднелись светильники, казавшиеся лишь крохотными светлыми точками. Высоко над ними ветер, которого я не чувствовал, трепал и раздувал разноцветную крышу. Под ногами моими - и повсюду вокруг, точно на поле какого-нибудь титана после сбора урожая - лежала солома, усеянная досками, из которых был собран алтарь. Обломки дерева были обиты листовым золотом и украшены бирюзой и аметистами. Повинуясь смутным мыслям о том, что меч нужно найти, я побрел вперед и почти сразу же наткнулся на разбитый фиакр. Рядом лежал один из онагров - я, помню, подумал, что он, должно быть, сломал себе шею. - Палач! - позвал кто-то. Оглянувшись, я увидел Агию, кое-как держащуюся на ногах, и спросил, цела ли она. - Жива - и на том спасибо. Но отсюда надо уходить поскорее. Онагр мертв? Я кивнул. - Жаль, я могла бы сесть на него верхом. А так тебе придется, если сможешь, нести меня. Нога вряд ли выдержит... С этими словами она сделала шаг ко мне - пришлось прыгнуть к ней, чтобы вовремя удержать от падения. - Идем, - сказала она. - Оглядись... видишь где-ни-будь выход? Скорее! Выхода я не видел. - Но куда нам так спешить? - Если уж ослеп и не видишь пола, то хоть принюхайся! Принюхавшись, я почувствовал запах не просто соломы, но - соломы горящей. Почти тут же увидел я и огонь - язычки пламени, явно только что разгоревшегося из искр, весело плясали в полумраке. Я рванулся бежать, однако ноги почти не слушались. - Где мы? - В Соборе Пелерин - некоторые еще называют его Храмом Когтя. Пелерины - это шайка жриц, странствующих по континенту. Они никогда не... Агия запнулась - мы шли прямо к группе людей в алых одеждах. Или, может быть, это они шли к нам, так как неожиданно оказались совсем близко. Бритоголовые мужчины были вооружены кривыми, точно молодой месяц, блестящими ятаганами, а высокая, точно экзультантка, женщина держала в руках двуручный меч в ножнах - мой "Терминус Эст". Одета она была в длинный узкий плащ с капюшоном и длинными султанами позади. - Наши лошади понесли, Святейшая Домницелла... - начала Агия. - Это неважно, - оборвала ее женщина, державшая в руках мой меч. Она была поразительно красива - но не той красотой, что возбуждает желание. - Это принадлежит мужчине, несущему тебя. Вели ему поставить тебя на ноги и взять это. Ты можешь идти и сама. - С трудом. Делай, как она говорит, палач. - Ты не знаешь его имени? - Он называл, но я забыла. - Северьян, - сказал я, поддерживая Агию одной рукой, а другой принимая меч. - Пусть он в руце твоей прекращает свары, - сказала женщина в алом, - но отнюдь не начинает их. - Солома на полу этого огромного шатра горит. Тебе известно об этом, шатлена? - Огонь будет погашен. Сестры и наши слуги уже затаптывают угли. - Она помолчала, быстро взглянув на меня, и снова обратилась к Агии: - Среди обломков уничтоженного вами алтаря мы нашли лишь одну вещь, принадлежащую вам и, видимо, дорогую для вас. Вот этот меч. Мы вернули его вам. Не хотите ли и вы вернуть нам то, что могли найти среди обломков, и что может быть для нас дорого? Я вспомнил об аметистах. - Я не нашла ничего ценного, шатлена. - Агия молча покачала головой, и я продолжал: - Там были обломки дерева, украшенного драгоценными камнями, но я не тронул их. Бритоголовые мужчины поигрывали эфесами ятаганов и явно рвались в бой, но высокая женщина не двигалась с места. Она окинула взглядом меня, затем - Агию. - Подойди ко мне, Северьян. Я сделал шага три вперед, изо всех сил противясь соблазну выхватить из ножен "Терминус Эст", дабы хоть оборониться от клинков бритоголовых. Хозяйка их, взяв меня за запястья, заглянула мне в глаза. Взгляд ее глаз был спокоен, странно светел и тверд, точно то были не глаза, но бериллы. - На нем нет вины, - сказала она. - Ты ошибаешься, Домницелла, - пробормотал один из бритоголовых. - Невиновен, говорю я! Отойди, Северьян, пусть вперед выйдет женщина. Я сделал, как было сказано, и Агия с трудом сделала шаг к женщине в алом. Та, видя, что другого шага Агии не сделать, сама приблизилась к ней и взяла ее за запястья - так же как и меня. Взглянула ей в глаза, оглянулась на другую женщину, стоявшую за спиной одного из бритоголовых... Прежде чем я успел понять, что происходит, двое вооруженных ятаганами, подступив к Агии, через голову сорвали с нее платье. - Ничего нет, Великая Мать, - сказал один из них. - Наверное, настал тот день. Пророчество сбылось. Агия, прикрыв грудь руками, шепнула мне: - Эти Пелерины - сумасшедшие. Об этом все знают: будь у нас больше времени, я бы предупредила тебя. - Верните ее тряпье, - распорядилась высокая женщина. - Коготь никогда не исчезал из памяти живущих, но сейчас покинул нас собственной волею. Препятствовать этому невозможно и непозволительно. - Великая Мать, быть может, мы еще отыщем его среди обломков, - негромко сказала одна из женщин. - И разве они не заплатят за содеянное? - прибавила вторая. - Позволь нам убить их, - заропотали бритоголовые. Высокая женщина словно и не слышала их. Она уже шла прочь, и ноги ее, казалось, лишь слегка касались выстеленного соломой пола. Прочие женщины, переглянувшись, последовали за ней. Мужчины, опустив сверкающие клинки, отступили. Агия не без труда оделась. Я спросил у нее, что такое Коготь и кто такие эти Пелерины. - Выведи меня отсюда, Северьян, и я тебе все объясню. Разговоры о них в их собственном жилище ни к чему хорошему не приведут. Что там, в стене, - прореха? Увязая в мягкой соломе, мы пошли в указанном ею направлении. Прорехи в стене не оказалось, но я сумел приподнять край шелковой ткани шатра и выбраться наружу. 19. БОТАНИЧЕСКИЕ САДЫ Солнечный свет ослеплял; мы словно шагнули из вечерних сумерек в ясный полдень. В воздухе возле шатра до сих пор кружились, медленно падая на землю, золотистые соломинки. - Вот так-то лучше, - сказала Агия. - Остановись; надо понять, где мы. Пожалуй, где-то справа от нас - Ацамнианская Лестница. Кучер вряд ли рискнул бы спускаться прямо по ней - хотя с него сталось бы, чего доброго. Она приведет нас к Садам кратчайшим путем. Дай руку, Северьян, моя нога еще не совсем прошла. Мы ступили на траву, и тогда я увидел, что огромный шатер-храм установлен на обширном лугу среди богатых особняков; колеблющиеся на ветру колокольни возвышались над толстыми каменными оградами. Луг был окружен широкой дорожкой, вымощенной булыжником, и, когда мы добрались до нее, я снова спросил, что представляют собою Пелерины. Агия искоса взглянула на меня. - Прости, но мне нелегко говорить о профессиональных девственницах с мужчиной, только что видевшим меня обнаженной. В других обстоятельствах все могло бы быть иначе. - Она глубоко вздохнула. - На самом-то деле я мало знаю о них. В нашей лавке имеются и их одежды, и как-то я спросила брата о них и внимательно выслушала ответ. Эти красные балахоны - весьма популярные маскарадные костюмы. В общем, как ты уже понял и сам, это - довольно известный религиозный орден. Алый цвет символизирует свет, низвергаемый на землю Новым Солнцем, а сами Пелерины низвергаются на землевладельцев, странствуя по континенту со своим храмом и самовольно устанавливая его, где пожелают. Орден их, как сами они говорят, владеет самой ценной реликвией мироздания, Когтем Миротворца, и поэтому алый цвет может символизировать и Раны, От Когтя Причиненные. - Вот не знал, что у него были когти, - заметил я, желая сострить. - Не настоящий коготь. Говорят, это - драгоценный камень. Ты наверняка слышал о нем. Я не понимаю, отчего его называют Когтем; это вряд ли знают и сами Пелерины. Но - сам понимаешь, сколь важна реликвия, имеющая прямое отношение к Миротворцу! В конце концов современное знание о нем - чисто исторического характера. То есть мы либо признаем, либо отрицаем, что он когда-то, в далеком прошлом, вступал в контакт с нашей расой. Если Коготь - на самом деле то, чем его объявляют Пелерины, Миротворец в самом деле когда-то жил, хотя к настоящему времени мог и умереть. Изумленный взгляд встречной женщины, несшей в руках цимбалы, подсказал мне, что накидка, приобретенная у брата Агии, распахнулась, открыв для всеобщего обозрения мой гильдейский плащ цвета сажи (наверняка показавшийся бедной женщине этаким сгустком тьмы). Поправив накидку