это было задумано умно, и чем больше об этом размышлял Карл Драгош, тем больше хвалил себя за идею, которая обеспечила ему инкогнито на веем протяжении Дуная и увеличила шансы на успех. К несчастью, рассуждая таким образом, сыщик не думал о случайностях. Он не подозревал, что совокупность самых странных событий через немногие два повернет розыски в непредвиденном направлении и придаст его миссии неожиданную широту. ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА Оставив баржу, Карл Драгош направился в центр города. Он знал Ратисбон и без колебаний шел по молчаливым улицам, где по бокам там и сям возвышались феодальные дворцы в десять этажей, останки некогда шумного города, население которого теперь упало до двадцати шести тысяч. Карл Драгош не думал осматривать город, как предполагал Илиа Бруш. Он шел не в качестве туриста. Невдалеке от моста он очутился перед кафедральным собором с неоконченными башнями, но он не бросил рассеянного взгляда на любопытный портал конца XV века. И, конечно, он не шел восхищаться дворцом князей Тур и Таксис [германская княжеская фамилия, представители которой прославились устройством почтовых сообщений в Германии], готической капеллой и стрельчатым монастырем или коллекцией трубок, курьезной достопримечательностью этого древнего монастыря. Тем более, он не вздумал посетить ратушу, где некогда помещался сейм. Зала этого здания украшена старинными коврами, и привратник не без гордости показывает камеру пыток с различными приспособлениями. Драгошу не пришлось давать "на водку", чтобы оплатить услуги проводника. Он в этом не имел нужды и без посторонних указаний нашел почтовое отделение, где его ждало несколько писем на условленные инициалы. Когда Карл Драгош прочитал письма, причем на лице его не отразилось никаких ощущений, он направился к выходу, но у двери его остановил довольно плохо одетый человек. Этот человек и Драгош узнали друг друга, так как сыщик жестом остановил вновь пришедшего, когда тот собрался заговорить. Очевидно, этот жест обозначал: "Не здесь!" Оба направились на соседнюю площадь. - Почему ты не ждал меня на берегу? - спросил Карл Драгош, удостоверившись в отсутствии нескромных ушей. - Я боялся проглядеть вас, - ответил тот. - И так как я знал, что вы придете на почту... - Ладно, ты здесь, это главное, - перебил Карл Драгош. - Ничего нового? - Ничего. - Даже самого простенького налета в окрестностях? - Ни в окрестностях, ни в других местах по всему Дунаю. - Давно ли получены последние новости? - Телеграмма из Будапештского центрального бюро пришла не больше двух часов назад. По всей линии спокойно. Карл Драгош немного подумал. - Ты сошлешься в прокуратуре на меня. Ты назовешься своим именем, Фридрих Ульман, и попросишь, чтобы тебя держали в курсе всех событий, вплоть до самых мелких. Затем отправишься в Вену. - А наши люди? - Я сам ими займусь. Я увижу их в пути. Встретимся в Вене через неделю. Это приказ. - Значит, вы оставляете верхнее течение без надзора? - спросил Ульман. - Местной полиции там достаточно, - ответил Драгош, - и мы появимся при малейшей тревоге. До сих пор, впрочем, выше Вены не случалось ничего такого, что входило бы в нашу компетенцию. Не так они глупы, эти молодчики, чтобы действовать так далеко от своей базы. - От базы? - переспросил Ульман. - Вы получили какие-нибудь сведения? - У меня, во всяком случае, есть мнение. - Какое? - Ты слишком любопытен! Как бы то ни было, я тебя предупреждаю, что нам придется дебютировать между Веной и Будапештом. - Почему там, а не в другом месте? - Потому что там совершено последнее преступление. Ты помнишь этого фермера, которого они "поджаривали" и который был найден обожженным до колен. - Тем более причин, чтобы они стали действовать в другом месте в ближайший раз. - Почему? - Да ведь они скажут себе, что район, где совершено последнее преступление, будет особенно тщательно охраняться. Они пойдут пытать счастья подальше. Нет смысла действовать дважды подряд в одном месте. - Тогда они будут рассуждать, как ослы, и ты им подражаешь, Фридрих Ульман, - возразил Карл Драгош. - Я как раз и рассчитываю на их глупость. Все газеты, как ты знаешь, приписывают мне такое намерение: они единодушно опубликовали, что я покину верхний Дунай, так как, по-моему, преступники не рискнут туда вернуться. Поэтому я отправлюсь в южную Венгрию. Бесполезно тебе говорить, что во всем этом нет ни слова правды, но можешь быть уверен, эти тенденциозные сообщения не минуют заинтересованных лиц. - Вы так думаете? - Они не направятся в южную Венгрию, чтобы не броситься в волчью пасть. - Дунай велик, - заметил Ульман. - Есть Сербия, Румыния, Турция... - А война? Там им нечего делать. Впрочем, увидим. Карл Драгош немного помолчал. - Мои инструкции выполняются точно? - спросил он. - Точно. - Надзор за рекой продолжается? - День и ночь. - И не открыли ничего подозрительного? - Абсолютно ничего. У всех барж и шаланд бумаги в порядке. По этому поводу я должен сказать, что проверка вызывает много недовольства. Речники протестуют, и, если хотите знать мое мнение, они правы. На судах не найдешь того, что мы ищем. Ведь преступления совершаются не на воде. Карл Драгош нахмурил брови. - Я придаю большое значение посещению барж, шаланд и даже маленьких суденышек, - повторил он сухим тоном. - Повторяю последний раз для всех, что я не люблю возражений. - Хорошо, сударь, - степенно согласился Ульман. Карл Драгош сказал: - Я еще не знаю, что буду делать... Может быть, я задержусь в Вене. Может быть, доеду до Белграда... Я пока не решил. Так как очень важно не терять связи, держи меня в курсе дела при помощи сообщений, посланных в стольких экземплярах, сколько необходимо для наших людей, рассеянных между Ратисбоном и Веной. - Слушаюсь, сударь, - ответил Ульман. - А я?.. Где я увижу вас снова? - В Вене через неделю, как я тебе сказал. Драгош размышлял несколько мгновений. - Ты можешь идти, - добавил он. - Не забудь зайти в прокуратуру и садись на первый поезд. Ульман уже удалялся, когда Драгош снова позвал его. - Ты слышал о некоем Илиа Вруше? - спросил он. - Это рыболов, который решил спуститься по Дунаю с удочкой? - Вот именно. Так если увидишь меня с ним, не показывай вида, что знаешь меня. Когда они расстались, Фридрих Ульман исчез в верхней части города, а Карл Драгош направился в гостиницу "Золотой крест", где заказал обед. Десяток застольников уже разговаривали о том, о сем, когда Карл Драгош занял место. Он ел с большим аппетитом и не вмешивался в разговор. Напротив, он слушал как человек, имеющий привычку не пропускать мимо ушей всего, что говорится вокруг него. И он услышал, как один из собеседников спросил у другого: - Ну, что новенького об этой знаменитой банде? - Не больше, чем о знаменитом Бруше, - ответил тот. - Его ждут в Ратисбоне, но, кажется, он еще не появлялся. - Это странно. - Если только Бруш и глава шайки не одно и то же лицо. - Вы смеетесь? - Гм... Кто знает? Карл Драгош широко раскрыл глаза. Вот уж второй раз предлагалась его вниманию эта гипотеза, очевидно, висевшая в воздухе. Но он ответил на нее незаметным пожатием плеч и окончил обед, не сказав ни слова. Все это шутки. Видно, он хорошо осведомлен, этот болтун, который даже не знает о прибытии Илиа Бруша в Ратисбон. Окончив обед, Карл Драгош спустился на набережную. Там, вместо того чтобы сразу направиться к барже, он задержался на старом каменном мосту, соединяющем Ратисбон и Штадт-ам-Хоф, его пригород, и задумчиво смотрел на реку, где еще скользили суда, спешившие воспользоваться угасающим светом дня. Он совершенно забылся в своем созерцании, когда чья-то рука ударила его по плечу, и он услышал знакомый голос: - Можно подумать, господин Йегер, что все это вас интересует. Карл Драгош повернулся и увидел перед собой улыбающееся лицо Илиа Бруша. - Да, - отвечал он, - это движение по реке очень любопытно. Я не перестаю его наблюдать. - Ну, господин Йегер, оно вас заинтересует гораздо больше, когда мы спустимся в нижнюю часть реки, где судов намного больше. Вот увидите, когда мы будем у Железных ворот... Вы их знаете? - Нет, - ответил Драгош. - Нужно это видеть, - заявил Илиа Бруш. - Если нет в мире реки прекраснее Дуная, то на всем протяжении Дуная самое красивое место - Железные ворота!.. Тем временем мрак совсем сгустился. Большие часы Илиа Бруша показывали более девяти часов. - Я был внизу, на барже, когда заметил вас на мосту, господин Йегер, - сказал он. - Я подошел сюда напомнить, что завтра мы отправляемся очень рано, и потому сделаем хорошо, если ляжем спать. - Я с вами согласен, господин Бруш, - ответил Карл Драгош. Оба спустились к реке. Когда они обогнули мост, пассажир спросил: - А как с продажей нашей рыбы, господин Бруш? Довольны вы? - Скажите, я очарован, господин Йегер! Я вам вручу не менее сорока одного флорина! - Что составит уже шестьдесят восемь с полученными ранее двадцатью семью. И мы еще только в Ратисбоне!.. Ого, господин Бруш, дельце кажется мне не совсем плохим! - Я тоже начинаю так думать, - согласился рыболов. Спустя четверть часа они спали друг против друга, и с восходом солнца суденышко было уже в пяти километрах от Ратисбона. Ниже этого города берега Дуная совершенно различны. На правом расстилаются до горизонта плодородные равнины, богатая сельская местность, где нет недостатка ни в фермах, ни в деревнях; левый берег изобилует глухими лесами, и там поднимаются холмы, сливающиеся с Богемским лесом [Богемский лес, или Чешский лес - горный массив на границах Чехословакии, Германии, Австрии]. Проезжая, господин Йегер и Илиа Бруш могли заметить повыше городка Донаустауф летний дворец князей Тур и Таксис и старинный епископский дворец Ратисбона. Далее, на горе Савальтор возвышалась Валгалла, или "Жилище избранных", род Парфенона [величайший памятник древнегреческого искусства, храм богини Афины, построенный в Афинах в V веке до нашей эры], построенная королем Людвигом под баварским небом и не имеющая ничего общего с греческим. Внутри музей, где находятся бюсты германских героев, но музей не так восхищает, как прекрасная внешность здания. Если Валгалла и не может равняться с афинским Парфеноном, она лучше того здания, которое воздвигли шотландцы на одном из холмов Эдинбурга, этой "старой коптильни". Велико расстояние от Ратисбона до Вены, особенно по извилинам Дуная. На этом водном пути длиной около четырехсот семидесяти пяти километров значительные города редки. Можно отметить только Штраубинг, складочное место земледельческих продуктов Баварии, где баржа остановилась вечером 18 августа, Пассау, куда она прибыла 20-го, и Ленц, который она миновала днем 21-го. Помимо этих городов, из которых два последних имеют некоторое стратегическое значение, но не насчитывают и по двадцать тысяч жителей, больше нет значительных поселений. За отсутствием созданий рук человеческих турист может бороться со скукой, наблюдая разнообразное зрелище берегов великой реки. Ниже Штраубинга, где Дунай достигает ширины в четыреста метров, он снова начинает суживаться, меж тем как первые отроги Ретийских Альп мало-помалу подымают его правый берег. В Пассау, построенном при слиянии трех рек - Дуная, Инна и Ильса, из которых две первые входят в число самых значительных в Европе, Германия остается позади, и правый берег становится австрийским чуть пониже города; левый же берег начинает входить в империю Габсбургов только на несколько километров ниже. Здесь ложе реки представляет собой долину шириной всего около двухсот метров, а дальше, на пути к Вене, оно то расширяется, образуя настоящие озера, усеянные островами и островками, то еще больше суживается, и тогда воды глухо шумят среди крутых берегов. Илиа Бруш, казалось, совсем не интересовался этой сменой разнообразных и всегда прелестных картин и лишь старался во всю силу своих мускулов ускорить бег лодки. Впрочем, такое равнодушие вполне можно было объяснить тем вниманием, с которым нужно было следить за движением суденышка. Помимо трудностей, представляемых песчаными мелями, трудностей, являющихся, так сказать, разменной монетой дунайской навигации, приходилось бороться и с более серьезными. За несколько километров до Пассау Бруш должен был преодолеть стремнины Вильсхофена, а ста пятьюдесятью километрами ниже, за Грейном, одним из самых жалких городков Верхней Австрии, находились ужасные пороги Штрудель и Вирбель. В этом месте долина превращается в узкий коридор, зажатый дикими крутизнами, между которыми кипят стремительные воды. В старину многочисленные подводные камни делали проход еще более опасным, и нередко суда терпели там большой ущерб. Теперь опасность значительно уменьшилась. Сильнее всего мешавшие движению скалы, тянувшиеся от одного берега до другого, взорваны. Пороги утратили былую ярость, водовороты перестали так сильно кружить суда, и катастрофы сделались значительно реже. Все же и большие шаланды и маленькие лодки должны принимать серьезные предосторожности. Все это не могло затруднить Илиа Бруша. Он проходил теснины, избегал песчаных отмелей, побеждал водовороты и пороги, и все с поразительной ловкостью. Эта ловкость восхищала Карла Драгоша, но вместе с тем он удивлялся, что простой рыболов так превосходно знает Дунай с его предательскими сюрпризами. Если Илиа Бруш удивлял Карла Драгоша, то удивление было взаимным. Рыболов восхищался, ничего в этом не понимая, обширностью связей своего пассажира. Каким бы незначительным ни было местечко, выбранное для ночлега, редко случалось, чтобы господин Йегер не находил там знакомого. Едва лишь причаливала баржа, он выскакивал на землю, и почти тотчас же к нему подходили один или двое. Обменявшись несколькими словами, собеседники исчезали, а господин Йегер возвращался на баржу. Наконец, Илиа Бруш не мог сдержаться. - Вы всюду имеете понемногу друзей, господин Йегер? - спросил он однажды. - Конечно, господин Бруш, - ответил Карл Драгош. - Я ведь часто проезжал по этим краям. - Как турист, господин Йегер? - Нет, господин Бруш, не как турист. Я путешествовал в то время по делам одного будапештского торгового дома, а при этом занятии не только видишь страну, но и заводишь многочисленные знакомства. Таковы были немногие события, - если только можно назвать их событиями, - которые отметили путешествие с 18 по 24 августа. В этот день после ночи, проведенной на реке вдали от жилья, ниже маленького городка Тульв. Илиа Бруш пустился в путь до зари, как обычно. Этот день не должен походить на предыдущие. В самом деле, вечером они будут в Вене, и в первый раз за неделю Илиа Бруш собирался удить, чтобы не разочаровать поклонников, которые, без сомнения, найдутся в столице, так как он позаботился известить их о своем прибытии через стоголосую прессу. Впрочем, разве он не должен был подумать об интересах господина Йегера, забытых во время этой недели отчаянной гонки? Хоть тот и не жаловался, помня условие, но и не мог быть довольным, и Илиа Бруш это хорошо понимал. Он возымел намерение дать пассажиру хоть некоторое удовлетворение и решил проплыть в этот последний день не более тридцати километров. Тогда они прибудут в Вену рано и успеют продать рыбу. В момент, когда Карл Драгош вышел из каюты, улов уже был обильный, но рыболов не успокоился. Около одиннадцати часов он выудил щуку в двадцать фунтов. Это была царская добыча, за которую венские любители, без сомнения, дадут высокую дену. Ободренный успехом, Илиа Бруш решил попытать счастья в последний раз, и в этом была его ошибка, как показали события. Как это получилось? Он не мог сказать. Дело было в том, что он, всегда такой ловкий, сделал неудачный заброс. Был ли это результат мгновенной рассеянности или другая причина, но его леска получила неверное направление, и крючок после сильного размаха впился ему в лицо и прочертил кровавый след. Илиа Бруш испустил крик от боли. Расцарапав щеку, крючок продолжал свой путь, зацепил очки с большими темными стеклами, которые рыболов носил день и ночь, и эта принадлежность проделала опасную дугу в нескольких сантиметрах от поверхности воды. Заглушив восклицание досады, Илиа Бруш бросил беспокойный взгляд на господина Йегера, быстро подтащил блуждающие по воздуху очки и поспешил водворить их на прежнее место. После этого он, казалось, успокоился. Этот инцидент продолжался несколько секунд, но в эти секунды Карл Драгош успел заметить, что у его хозяина великолепные голубые глаза, живой взгляд которых вряд ли говорил о плохом зрении. Сыщик не мог не подумать об этой странности, так как привык размышлять надо всем, что привлекало его внимание. Размышления Драгоша еще не пришли к концу, как голубые глаза снова исчезли под темным занавесом, который их обычно скрывал. Бесполезно говорить, что Илиа Бруш в этот день больше не удил. Тщательно перевязав рану, он собрал удочки. Пока лодка плыла вниз по течению, ее пассажиры позавтракали. Незадолго до этого они миновали подножие Калемберга, горы в триста пятьдесят метров высотой, вершина которой господствует над Веной. Теперь чем ниже они спускались, тем больше оживление берегов говорило о близости большого города. Сначала шли деревни, чем дальше, тем ближе одна к другой. Потом заводы стали загрязнять небо дымом своих высоких труб. Скоро Илиа Бруш и его компаньон заметили на берегу несколько фиакров, которые придали этой пригородной местности совершенно городской вид. В первые часы после полудня баржа оставила позади Нусдорф, пункт, где останавливаются паровые суда из-за своей осадки. Для скромного суденышка рыболова не существовало таких препятствий. Впрочем, на нем не было, как на пароходах, пассажиров, которые потребовали бы, чтобы их перевезли по каналу в центр города. Ничем не стесненный в своих действиях, Илиа Бруш плыл по главному рукаву Дуная. Около четырех часов он остановился у берега и зацепил якорь за одно из деревьев Пратера, знаменитого парка, который для Вены то же, что Булонский лес для Парижа. - Что у вас с глазами, господин Бруш? - спросил в это время Карл Драгош, который после случая с очками не произнес ни одного слова. Илиа Бруш прервал работу и обернулся к пассажиру. - С глазами? - повторил он вопросительным тоном. - Да, с глазами, - сказал господин Йегер. - Ведь, я полагаю, вы не для удовольствия носите эти темные очки? - Ах, - молвил Илиа Бруш, - мои очки?.. У меня слабое зрение, и свет мне вреден, вот и все. Слабое зрение?.. С такими глазами!.. Дав объяснение, Илиа Бруш закончил устанавливать баржу на якорь. Его пассажир смотрел на него с задумчивым видом. ОХОТНИКИ И ДИЧЬ В это послеполуденное августовское время несколько гуляющих оживляли набережную Дуная, которая образует на северо-востоке оконечность парка Пратер. Дожидались ли эти гуляющие Илиа Бруша? Вероятно, потому что этот последний предупредил через газеты о месте и о вероятном часе своего прибытия. Но как эти любопытные, рассеянные по такому обширному пространству, узнают баржу, которая ничем не привлечет их внимание? Илиа Бруш предвидел эту трудность. Как только его суденышко причалило, он поспешил прикрепить к мачте большой плакат, на котором было написано: "Илиа Бруш, лауреат "Дунайской лиги". Потом на кровле каюты он устроил из пойманной утром рыбы нечто вроде выставки, где щука заняла почетное место. Эта реклама в американском вкусе имела немедленный результат. Несколько зевак остановились против баржи и глазели на нее от нечего делать. Эти первые зеваки привлекли других. Сборище быстро приняло такие размеры, что подлинно интересующиеся не могли его не заметить. Одни стали собираться, видя, что все люди спешат в одном и том же направлении, а другие, следуя их примеру, побежали сами не зная почему. Менее чем через четверть часа пятьсот человек собрались возле баржи. Илиа Бруш даже не мечтал о таком успехе. Между публикой и рыболовом не замедлил завязаться разговор. - Господин Илиа Бруш? - спросил один из присутствующих. - К вашим услугам, - отвечал спрошенный. - Позвольте представиться. Клавдиус Рот, один из ваших коллег по "Дунайской лиге". - Очень приятно, господин Рот! - Здесь, впрочем, несколько наших коллег. Вот господа Ханиш, Тьетце, Гуго Цвидинек, не считая тех, с которыми я незнаком. - Я, например, Матиаш Касселик из Будапешта, - сказал один из зрителей. - А я, - прибавил другой, - Вильгельм Бикель из Вены. - Я восхищен, господа, что оказался среди знакомых! - воскликнул Илиа Бруш. Вопросы и ответы быстро чередовались. Разговор сделался всеобщим. - Как плыли, господин Бруш? - Превосходно. - Быстро, во всяком случае. Вас не ждали так скоро. - Однако я уже пятнадцать дней в пути. - Да, но ведь так далеко от Донауэшингена до Вены! - Около девятисот километров, что в среднем составляет шестьдесят километров в сутки. - Течение делает их едва ли не в двадцать четыре часа. - Это зависит от местности. - Верно. А ваша рыба? Легко ли вы ее продаете? - Прекрасно. - Тогда вы довольны? - Очень доволен. - Сегодня у вас отличный улов. Особенно великолепна щука. - Да, она в самом деле, не плоха. - Сколько за щуку? - Как вам будет угодно уплатить. Я хотел бы, с вашего позволения, пустить рыбу с аукциона, оставив щуку к концу. - На закуску! - пояснил один шутник. - Превосходная идея! - вскричал господин Рот. - Покупатель щуки вместо того, чтобы съесть мясо, может, если захочет, сделать чучело на память об Илиа Бруше. Эта маленькая речь имела большой успех, и оживленный аукцион начался. Четверть часа спустя рыболов положил в карман кругленькую сумму; знаменитая щука принесла не менее тридцати пяти флоринов. Когда продажа закончилась, между лауреатом и его почитателями продолжался разговор. Узнав о прошлом, они интересовались его намерениями на будущее. Илиа Бруш отвечал, впрочем, любезно и объявил, не делая из этого секрета, что он посвятит следующий день Вене и завтра вечером остановится на ночлег в Пресбурге. Мало-помалу с приближением вечера количество любопытных уменьшалось, каждый спешил обедать. Принужденный подумать и о своем обеде, Илиа Бруш исчез в каюте, предоставив публике восхищаться пассажиром. Вот почему двое гуляющих, привлеченных сборищем, которое все еще насчитывало сотню людей, заметили только Карла Драгоша, одиноко сидевшего под плакатом, возвещавшим для всеобщего сведения имя и звание лауреата "Дунайской лиги". Один из вновь пришедших был высокий детина лет тридцати, с широкими плечами, с волосами и бородой того белокурого цвета, который кажется достоянием славянской расы; другой, тоже крепкий по внешности и замечательный необычайной шириной плеч, казался старше, и его седеющие волосы показывали, что ему перевалило за сорок. При первом взгляде, который младший из двух бросил на баржу, он задрожал и, быстро отступив, увлек за собой компаньона. - Это он, - молвил младший глухим голосом, как только они выбрались из толпы. - Ты думаешь? - Конечно! Разве ты не узнал? - Как я его узнаю, если я никогда его не видел! Последовал момент молчания. Оба собеседника размышляли. - Он один в барже? - спросил старший. - Совершенно один. - И это баржа Илиа Бруша? - Ошибиться невозможно. Фамилия написана на плакате. - Тогда это непонятно. После нового молчания заговорил младший: - Значит, это он делает такое путешествие с большим шумом под именем Илиа Бруша? С какой целью? Человек с белокурой бородой пожал плечами: - С целью, проехать по Дунаю инкогнито, это ясно. - Черт! - сказал старший из компаньонов. - Это меня не удивляет, - заметил другой. - Драгош - хитрец, и его замысел превосходно удался бы, если бы случай не привел нас сюда. Старший из собеседников еще не совсем убедился. - Так бывает только в романах, - пробормотал он сквозь зубы. - Правильно, Титча, правильно, - согласился его товарищ, - но Драгош любит романтические приемы. Мы, впрочем, выведем дело начистоту. Около нас говорили, что баржа останется завтра в Вене на весь день. Нам придется вернуться. Если Драгош еще будет тут, значит это он влез в шкуру Илиа Бруша. - И что мы сделаем в этом случае? - спросил Титча. Его собеседник ответил не сразу. - Мы посмотрим, - молвил он. Оба удалились в сторону города, оставив баржу, окруженную все более рассеивающейся публикой. Ночь прошла спокойно для Илиа Бруша и его пассажира. Когда этот последний вышел из каюты, он увидел, что Бруш собирается подвергнуть рыболовные принадлежности основательной проверке. - Хорошая погода, господин Бруш, - сказал Карл Драгош вместо приветствия. - Хорошая погода, господин Йегер, - согласился Илиа Бруш. - Не рассчитываете ли вы ею воспользоваться, господин Бруш, чтобы посетить город? - Честное слово, нет, господин Йегер. Я не любопытен по природе и буду занят целый день. После двух недель плавания не мешает навести немножко порядка. - Как хотите, господин Бруш! А я не намерен подражать вашему равнодушию и думаю остаться на берегу до вечера. - И хорошо сделаете, господин Йегер, - одобрил Илиа Бруш, - потому что вы ведь венский житель. Быть может, у вас тут семья, которая рада будет увидеть вас. - Заблуждение, господин Бруш, я - холостяк. - Тем хуже, господин Йегер, тем хуже. Даже и вдвоем не так легко нести жизненную ношу. Карл Драгош разразился хохотом. - Черт возьми, господин Бруш, вы невесело настроены сегодня утром! - Я всегда таков, господин Йегер, - ответил рыболов. - Но пусть это не мешает вам забавляться как можно лучше. - Я попытаюсь, господин Бруш, - сказал Карл Драгош, удаляясь. Идя по Пратеру, он вышел на Главную аллею, место прогулок элегантных венцев в хорошую погоду. Но в августе, в тот час, Главная аллея была почти пустынна, и он мог ускорять шаги, не теснясь в толпе. Но все же там было достаточно публики, и Драгош не заметил двоих прогуливающихся, с которыми встретился, когда миновал Константиновский холм, искусственное возвышение, которым постарались придать разнообразие перспективе Пратера. Не обращая внимания на двоих гуляющих, Карл Драгош спокойно продолжал свой путь и десять минут спустя вошел в маленькое кафе на круглой площади "Пратер Штерн" ["Звезда Пратера" (нем.)]. Его там ждали. Один из посетителей, уже сидевший за столом, поднялся, увидев его, и подошел встретить. - Здравствуй, Ульман! - сказал Карл Драгош. - Здравствуйте, сударь! - ответил Фридрих Ульман. - Все еще ничего нового? - Ничего. - Это хорошо. На этот раз у нас в распоряжении целый день, и мы зрело обсудим, что нам делать. Если Карл Драгош не заметил двоих гуляющих по Главной аллее, то они, - как раз те два субъекта, которых накануне случай привел к барже Илиа Бруша, - наоборот, превосходно видели его. Одновременно они сделали крутой поворот, разминувшись с начальником дунайской полиции, и последовали за ним на достаточном расстоянии, чтобы не быть замеченными. Когда Драгош исчез в маленьком кафе, они вошли в такое же заведение, расположенное напротив, с другой стороны круга, решив оставаться в засаде, если понадобится, целый день. Их терпение подверглось большому испытанию. Потратив несколько часов, чтобы подробно договориться о будущих действиях, Драгош и Ульман не спеша позавтракали. Окончив завтрак и желая покинуть душную залу, они устроились на свежем воздухе и приказали подать по чашке кофе, которое сделалось необходимым заключением каждой еды. Они уже начали наслаждаться им, когда внезапно Карл Драгош сделал жест удивления и, словно не желая быть замеченным, быстро скрылся в глубине ресторана, откуда через оконные занавески стал наблюдать за человеком, пересекавшим площадь. - Это он, прокляни меня боже! - бормотал Драгош, следя глазами за Илиа Брушем. И в самом деле, это был Илиа Бруш, которого легко было узнать по бритому лицу, темным очкам и волосам, черным, как у южного итальянца. Когда рыболов повернул на Кайзер-Иозефштрассе, Драгош присоединился к Ульману, оставшемуся на террасе, отдал приказ дожидаться, сколько потребуется, и устремился по следу. Илиа Бруш шел, не думая оглядываться, со спокойствием чистой совести. Неторопливым шагом он достиг конца Кайзер-Иозефштрассе, потом через парк Аугартен попал в Бригиттенау. Несколько мгновений он как будто колебался, потом вошел в грязную лавчонку, бедная витрина которой выходила на одну из самых невзрачных улочек этого рабочего района. Полчаса спустя он снова появился. Все время незаметно преследуемый Карлом Драгошем (проходя мимо, тот прочитал вывеску лавки, в которой побывал его компаньон по путешествию), Илиа Бруш прошел на Рембрандтштрассе, потом, идя левым берегом канала, достиг Пратерштрассе и по ней проследовал до круга. Там он решительно повернул направо и удалился по Главной аллее под сень деревьев Пратера. Очевидно, он возвращался на борт баржи, и Карл Драгош счел бесполезным продолжать слежку. Он вернулся в маленькое кафе, где его ждал верный Фридрих Ульман. - Знаешь ли ты еврея по имени Симон Клейн? - спросил сыщик. - Конечно, - ответил Ульман. - Что он собой представляет? - Мало хорошего. Старьевщик, ростовщик, при надобности укрыватель краденого; я думаю, это обрисовывает его с головы до ног. - Так я и думал, - пробормотал Драгош, казалось, погруженный в глубокие размышления. После недолгого молчания он спросил: - Сколько у нас здесь людей? - Около сорока, - ответил Ульман. - Этого достаточно. Слушай меня внимательно. Надо похерить все, о чем мы говорили сегодня утром. Я меняю план, так как чем дальше, тем больше я предчувствую, что дело, где бы оно ни произошло, случится при мне. - При вас? Я не понимаю. - Это тебе ни к чему. Ты расставишь людей попарно по левому берегу Дуная через каждые пять километров, начав за двадцать километров ниже Пресбурга. Их единственная цель - наблюдать за мной. Заметив меня, последняя пара должна опередить переднюю на пять километров и так далее. Понятно? И пусть они не зевают! - А я? - спросил Ульман. - А ты устраивайся, чтобы не терять меня из виду. Когда я буду в лодке посреди реки, это не так трудно... Что же касается твоих людей, то они, отправляясь на посты, должны быть возможно лучше осведомлены. В случае надобности тот пост, который узнает о важном событии, должен назначить место сбора и предупредить Других. - Понятно. - Отправляйтесь в путь сегодня вечером, чтобы завтра я нашел людей на постах. - Они там будут, - сказал Ульман. Два или три раза Карл Драгош без устали повторял свой план, и только, когда уверился, что подчиненный его превосходно понял, он решил вернуться на баржу, так как уже наступил вечер. В маленьком кафе на противоположной стороне площади двое гулявших по Пратеру не прекращали свою слежку. Они видели, как Драгош вышел из кафе, но не поняли причины, потому что Илиа Бруш не привлек их внимания, как и всякий другой прохожий. Их первое движение было пуститься в погоню, но присутствие Фридриха Ульмана их от этого удержало. Успокоенные, они решили ждать, в уверенности, что Карл Драгош вернется. Возвращение сыщика доказало, что они поступили правильно, и, когда Драгош исчез с Ульманом внутри кафе, они оставались на страже вплоть до момента, когда начальник полиции и его подчиненный расстались. Предоставив Ульману направиться к центру, два субъекта снова прицепились к Карлу Драгошу и проследовали за ним по Главной аллее, где утром шли в обратном направлении. После сорокапятиминутной ходьбы они остановились. Уже показалась линия деревьев, окаймлявшая берег Дуная. Не было сомнений, что Драгош возвращается на свое судно. - Бесполезно идти дальше, - сказал младший. - Теперь мы знаем, что Карл Драгош и Илиа Бруш одно и то же лицо. Доказательства надежны, а, следуя дальше, мы рискуем, что нас самих заметят. - Что же теперь делать? - спросил его компаньон с наружностью борца. - Мы еще об этом поговорим, - ответил другой. - У меня есть идея. Пока два незнакомца так усердно занимались особой Карла Драгоша и, удаляясь по направлению к "Пратер Штерн", вырабатывали планы, исполнение которых откладывалось не слишком далеко, сыщик возвратился на баржу, не подозревая о том, что за ним самим следили весь этот день. Он нашел Илиа Бруша, поглощенного приготовлением обеда, который оба компаньона час спустя разделили, как обычно, сидя верхом на скамейке. - Ну, господин Йегер, довольны вы прогулкой? - спросил Илиа Бруш, когда трубки начали выпускать тучи дыма. - Восхищен, - ответил Карл Драгош. - А вы, господин Бруш, не изменили своих намерений и не решились немножко прогуляться по Вене? - Нет, господин Йегер, - заверил Илиа Бруш. - Я здесь никого не знаю. Пока вы отсутствовали, я даже не выходил на берег. - В самом деле? - Да, это так. Я не покидал лодки, где у меня, впрочем, хватило работы до вечера. Карл Драгош ничего не сказал. Мысли, которые внушила ему явная ложь хозяина, он предпочел сохранить при себе, и они разговаривали о посторонних вещах, пока не пробил час сна. ПОРТРЕТ ЖЕНЩИНЫ Был ли Илиа Бруш виновен в предумышленной лжи или он изменил намерения просто по капризу? Как бы то ни было, то, что он сообщил о себе, отличалось исключительной неточностью. Отправившись за два часа до рассвета утром 26 августа, он не остановился в Пресбурге, хотя объявил об этом накануне. Двадцать часов отчаянной гребли привели его к пункту на пятнадцать километров ниже города, и он возобновил свои сверхчеловеческие усилия после краткого отдыха. Илиа Бруш не считал себя обязанным объяснять господину Йегеру, почему он так лихорадочно стремится ускорить свое путешествие, хотя интересы последнего серьезно страдали; а тот, со своей стороны, верный данному слову, не проявлял никаких признаков досады, которую должен был испытывать от такой поспешности. Занятия Карла Драгоша отвлекали, впрочем, внимание господина Йегера. Маленькие неприятности, которым мог подвергнуться второй, ничего не стоили в сравнении с заботами первого. В это утро, 26 августа, Карл Драгош сделал, в самом деле, еще одно наблюдение, совершенно необычное, которое, вместе с фактами предшествующих дней, его глубоко смутило. Случилось это около десяти часов утра. В этот момент Карл Драгош, погруженный в размышления, машинально смотрел, как Илиа Бруш, стоя на корме баржи, греб с упорством рабочего вола. Вследствие извилистости русла, по которому они как раз плыли к северо-западу, солнце было позади рыболова. Голова его была обнажена, так как, буквально истекая потом, он бросил к ногам меховую шапку, которую обычно носил, и яркий свет проходил насквозь через его обильную черную шевелюру. Внезапно Карла Драгоша поразила особенность, самая странная. Илиа Бруш был брюнетом, но только частично. Черные на концах, его волосы у корней неопровержимо оказывались на протяжении нескольких миллиметров белокурыми. Такое различие цвета было ли природным явлением? Возможно. Но вероятнее, вовремя не была возобновлена окраска волос. Однако, если на этот счет у Карла Драгоша было сомнение, оно исчезло утром следующего дня, потому что волосы Илиа Бруша потеряли двойную окраску. Рыболов заметил свою небрежность и исправил ее ночью. Эти глаза, которые их владелец так тщательно скрывал за непроницаемыми стеклами, эта явная ложь на венской пристани, эти белокурые волосы, превращенные в черные, эта непонятная поспешность, не совместимая с целью путешествия, - все это составляло совокупность улик, из которых следовало заключить... В самом деле, что же следовало заключить? В конце концов, Карл Драгош ничего не знал. Верно, что поведение Илиа Бруша казалось подозрительным, но какой отсюда можно сделать вывод? Однако предположение, сто раз отвергнутое прежде, в конце концов подействовало на Карла Драгоша, который не переставал раздумывать над задачей, предложенной его догадливости. И это предположение было то самое, которое уже дважды подсказывал ему случай. Сначала веселый серб Михаил Михайлович, потом собеседники в ратисбонском отеле, разве они полушутя, полусерьезно не высказывали мысли, что под маской лауреата скрывается атаман шайки злодеев, терроризующей целый край? Должен ли он серьезно рассматривать гипотезу, которой сами ее авторы не придавали ни малейшего вероятия? А в конце концов, почему бы и нет? Правда, факты до сих пор не оправдали такую уверенность. Но они оправдывали всевозможные подозрения. И в действительности, если последующие наблюдения установят основательность подозрений, получится очень забавное приключение, когда одно и то же судно будет везти на такое далекое расстояние атамана бандитов и полицейского, которому предстоит его арестовать. Этой своей стороной драма обещала превратиться в водевиль, и Карлу Драгошу противно было допустить мысль о возможности такого чудесного совпадения. Но специальные водевильные приемы разве не состоят единственно лишь в концентрации в одном и том же месте и на кратком отрезке времени недоразумений и сюрпризов, которых не замечают или которые кажутся менее веселыми в действительной жизни, по причине их разбросанности и, если можно так выразиться, их состояния разжиженности? Ведь совсем не логично попросту отбрасывать факт лишь на том основании, что он кажется ненормальным. Нужно быть более скромным и допустить бесконечное богатство случайных стечении обстоятельств. Под властью этих забот Карл Драгош утром 28 августа после ночи, проведенной в поле, в нескольких километрах южнее Комарно, завел разговор по вопросу, которого до сих пор никогда не касался. - Доброе утро, господин Бруш, - сказал он, выходя утром из каюты, где готовил план атаки. - Доброе утро, господин Йегер, - ответил рыболов, который, как всегда, энергично греб. - Вы хорошо спали, господин Бруш? - Превосходно. А вы, господин Йегер? - Гм... Гм... Так себе. - Неужели? - сказал Илиа Бруш. - Почему же вы не сказали мне, если плохо себя чувствовали? - Я совершенно здоров, господин Бруш, - возразил Йегер. - Но, тем не менее, ночь показалась мне чересчур длинной. Я совсем не огорчился, признаюсь, когда она кончилась. - Потому что?.. - Потому что я немного побаивался, в чем хочу теперь признаться. - Побаивались? - повторил Илиа Бруш тоном самого чистосердечного изумления. - Это уже не в первый раз я боялся, - объяснил господин Йегер. - Мне всегда было не по себе, когда вам приходила фантазия ночевать вдали от города или деревни. - Ба! - сказал Илиа Бруш, который точно свалился с облаков. - Нужно было сказать мне, и я бы устраивался по-другому. - Вы забываете, что я обязался предоставить вам полную свободу действий. Обещанное надо выполнять, господин Бруш. Это не мешает мне по временам беспокоиться. Что поделаешь? Я горожанин, и на меня действуют это Молчание и эта пустынная природа. - Дело привычки, господин Йегер, - весело ответил Илиа Бруш. - Вы к этому тоже привыкнете, когда мы подольше попутешествуем. На самом-то деле меньше опасностей в чистом поле, чем в центре большого города, где бродят убийцы и грабители. - Вероятно, вы правы, господин Бруш, но впечатлениями не распоряжаешься. Тем более, что мои страхи не совсем безрассудны в данном случае, потому что мы пересекаем область, пользующуюся особенно дурной славой. - Дурной славой? - вскричал Илиа Бруш. - Откуда вы это взяли, господин Йегер? Я здесь живу, ваш покорный слуга, и я никогда не слышал, что у этой местности дурная слава! Теперь была очередь господина Йегера выразить живейшее удивление. - Вы серьезно говорите, господин Бруш? - воскликнул он. - Тогда вы единственный человек, которому неизвестно то, что знают все от Баварии до Румынии. - А что же именно? - спросил Илиа Бруш. - Черт возьми! Что банда неуловимых злодеев регулярно опустошает берега Дуная от Пресбурга и до устья! - Я впервые слышу об этом, - заявил Илиа Бруш с чистосердечным видом. - Невозможно! - поразился господин Йегер. - Да ведь по всей реке ни о чем другом не говорят. - Новости появляются каждый день, - спокойно заметил Илиа Бруш. - И давно начались эти грабежи? - Уже около восемнадцати месяцев, - отвечал господин Йегер. - И если бы речь шла только о грабежах!.. Но негодяи не ограничиваются грабежами. Если им понадобится, они убивают. За эти восемнадцать месяцев совершено по меньшей мере десять убийств, виновники которых остались неизвестными. Как раз последнее убийство случилось менее чем в пятидесяти километрах отсюда. - Я теперь понимаю ваше беспокойство, - сказал Илиа Бруш. - Может быть, и я разделял бы его, если бы был лучше осведомлен. В будущем мы станем останавливаться по вечерам как можно ближе к какой-либо деревне или городу, начиная с сегодняшнего ночлега, который устроим в Гроне. - О, - одобрил господин Йегер, - там мы будем спокойны. Грон - значительный город. - Я буду очень доволен, - продолжал Илиа Бруш, - что вы окажетесь там в безопасности; я ведь намерен покинуть вас в следующую ночь. - Вы будете отсутствовать? - Да, господин Йегер, но всего несколько часов. Из Грона, где я надеюсь быть довольно рано, я хочу съездить в Сальку, которая оттуда недалеко. Я ведь там живу, как вы знаете. Я, впрочем, вернусь еще до рассвета и наше отправление завтра утром не задержится. - Будь по-вашему, господин Бруш, - согласился господин Йегер. - Я понимаю, что вам хочется побывать у себя, а в Гроне, повторяю, мне нечего бояться. На полчаса разговор прекратился. После перерыва Карл Драгош начал снова. - Очень любопытно, - сказал он, - что вы никогда не слыхали разговоров об этих дунайских злодеях. Это тем любопытнее, что делом особенно занимались за несколько дней до рыболовного конкурса в Зигмарингене. - По какому поводу? - спросил Илиа Бруш. - По поводу создания специальной полицейской бригады под командованием очень искусного, как утверждают, начальника, некоего Карла Драгоша, сыщика из Будапешта. - Ему хватит работы, - заметил Илиа Бруш, на которого это имя, по-видимому, не произвело никакого впечатления. - Дунай велик, и очень неудобно разыскивать людей, о которых ничего неизвестно. - Вы ошибаетесь, - возразил господин Йегер. - Полиция кое-что знает. Совокупность собранных свидетельств дает, прежде всего, почти полную уверенность насчет атамана шайки. - И каков же этот субъект? - спросил Илиа Бруш. - Вообще говоря, это человек, внешне похожий на вас... - Очень благодарен, - смеясь перебил Илиа Бруш. - Да, - продолжал господин Йегер, - он примерно вашего роста и вашего телосложения, но в остальном как будто никакого сходства. - Ну, это еще хорошо, - вздохнул Илиа Бруш с видом облегчения, который мог показаться смешным. - Говорят, что у него прекрасные голубые глаза, и ему не приходится, как вам, носить очки. Впрочем, тогда как вы сильный брюнет и тщательно бреетесь, он ходит с бородой, как утверждают, белокурой. Насчет этого последнего пункта свидетельства, кажется, не очень достоверны. - Конечно, это является указанием, - заметил Илиа Бруш, - но еще достаточно неясным. Блондинов много, и нельзя всех подозревать в преступлениях. - Знают и другое. Прежде всего, говорят, что этот атаман болгарин... как и вы, господин Бруш! - Что вы хотите этим сказать? - спросил Илиа Бруш взволнованным голосом. - По вашему акценту, - объяснил Карл Драгош с невинным видом, - я заключаю о вашем болгарском происхождении... Но, быть может, я ошибаюсь? - Вы не ошибаетесь, - подтвердил Илиа Бруш после краткого колебания. - Значит, этот атаман - ваш соотечественник. В народе его имя даже переходит из уст в уста. - Даже!.. Так его знают? - Разумеется, но это совсем не официально. - Официально или полуофициально, но каково же имя этой подозрительной личности? - Правильно или нет, но прибрежные жители относят злодеяния, от которых им столько приходится страдать, на счет некоего Ладко. - Ладко!.. - повторил Илиа Бруш и, охваченный живейшим волнением, внезапно перестал грести. - Ладко, - удостоверил Карл Драгош, наблюдая за собеседником уголком глаза. Но тот уже овладел собой. - Это странно, - сказал он просто, в то время как весло снова заработало в его руках. - Что же здесь странного? - настаивал Карл Драгош. - Вы знаете этого Ладко? - Я? - возразил рыболов. - Меньше всего на свете. Но ведь Ладко - это не болгарская фамилия. Вот что я вижу здесь странного. Карл Драгош не стал продолжать разговора, который рисковал сделаться опасным и результаты которого уже удовлетворили его. Удивление рыболова, когда он услышал описание наружности преступника, смущение, когда была названа его предполагаемая национальность, волнение, когда он услышал имя, - всего этого нельзя было отрицать, и это давало новую силу первоначальным подозрениям, но не являлось, однако, решительным доказательством. Как и предвидел Илиа Бруш, еще не было двух часов пополудни, когда баржа прибыла в Грон. За пятьдесят метров до ближайших домов рыболов причалил к левому берегу, чтобы его не задержали любопытные, как он объяснил, и попросил господина Йегера одного, переправиться на правый берег, где он окажется в центре города, на что пассажир согласился охотно. Выполнив эту задачу, последний превратился в сыщика. Поставив баржу на якорь, он выпрыгнул на набережную в поисках своих людей. Он не сделал и двадцати шагов, как столкнулся с Фридрихом Ульманом. Между двумя полицейскими произошел быстрый разговор. - Все идет хорошо? - Да - Нужно замыкать круг, Ульман. Отныне посты наших людей ставь через километр один от другого. - Значит, становится горячо? - Да. - Тем лучше. - На завтра задача - не терять меня из виду. У меня есть мысль ускорить дело. - Понятно. - И чтоб у меня не спали! Ухо востро! Спешить! - Рассчитывайте на меня. - Если что-нибудь узнаешь, сигнал с берега, не так ли? - Условленно. Собеседники разошлись, и Карл Драгош вернулся на суденышко. Если бы отдых Драгоша не смущало беспокойство, которое он испытывал, то его нарушил бы в эту ночь оглушительный шум стихий. В полночь с востока пришла гроза и усиливалась с часу на час, а дождь свирепо хлестал. В то время, когда Илиа Бруш вернулся на баржу, около пяти часов утра, дождь лил потоками, и ветер яростно дул как раз против течения. Рыболов, впрочем, отплыл, не колеблясь. Вытащив якорь, он выбрался на середину реки и возобновил свою привычную греблю. Нужна была подлинная смелость, чтобы приняться за работу в таких условиях после утомительной ночи. В продолжение первых часов утра буря не показывала никакого намерения утихнуть, наоборот, она усиливалась. Баржа, несмотря на помощь течения, с трудом подвигалась против бешеного ветра, и после четырех часов усиленной работы она прошла только двенадцать километров от Грона. Приток Ипель, на правом берегу которого расположена Салька, где, по словам Илиа Бруша, он побывал ночью, находился уже не очень далеко. В это время гроза удвоила ярость, и положение сделалось очень опасным. Если Дунай и нельзя сравнить с морем, он все же достаточно широк, чтобы на нем могли возникать большие волны при сильном ветре. Так было и в этот день, и сила бури заставила Илиа Бруша искать убежища у левого берега. Он до него не добрался. Его отделяло от берега еще более пятидесяти метров, когда произошло ужасное и редкое явление природы. Несколько выше баржи деревья, росшие на берегу, внезапно устремились в реку, словно начисто срезанные гигантской косой. В то же время вода, поднятая неизмеримой мощью, набросилась на берег и отхлынула от него огромной волной, подхватившей и закружившей баржу. Очевидно, в верхних слоях атмосферы образовался смерч и присосался к поверхности реки с неотразимой силой. Илиа Бруш понял опасность. Энергичным ударом весла повернув лодку, он направил ее к правому берегу. Если этот маневр и не дал желанного результата, то все же рыболов и пассажир были ему обязаны спасением. Подхваченная смерчем, продолжавшим свой яростный бег, баржа, по крайней мере, избежала поднимавшейся перед нею водяной горы. Поэтому ее не затопило, что стало бы неизбежно без маневра Илиа Бруша. Увлеченная наружным краем воздушного водоворота, баржа помчалась по дуге большого радиуса. Слегка задетая воздушным осьминогом, щупальца которого на этот раз промахнулись, лодка не была засосана. В несколько секунд смерч пронесся мимо, и волны с ревом покатились вниз по реке, а сопротивление воды понемногу уменьшало скорость суденышка. К несчастью, прежде чем эта скорость стала обычной, неожиданно возникла новая опасность. Прямо перед лодкой, рассекавшей воду со скоростью экспресса, рыболов внезапно заметил одно из вырванных деревьев, которое медленно плыло по течению вверх корнями. Суденышко, налетев на корни, могло опрокинуться или, по меньшей мере, получить серьезные повреждения. Илиа Бруш испустил крик ужаса, заметив это непредвиденное препятствие. Но Карл Драгош также увидел опасность и понял ее неизбежность. Не колеблясь, он устремился к носу лодки, схватил руками корни, торчавшие из воды, и, согнувшись дугой, чтобы лучше бороться с напором судна, силился избежать нежелательной встречи. Ему это удалось. Баржа, отклонившись в сторону, пролетела, как стрела, задев сначала за корни, потом за верхушку дерева, покрытую листьями. Мгновение спустя она должна была оставить позади дерево, мягко увлекаемое потоком; но в это время одна из последних ветвей ударила Карла Драгоша прямо в грудь. Напрасно он сопротивлялся удару. Потеряв равновесие, он перелетел через борт и исчез в воде. За его падением последовало другое, на этот раз добровольное. Илиа Бруш, увидев несчастье с пассажиром, без колебаний бросился на помощь. Нелегко было рассмотреть что-либо в грязной воде, к тому же взволнованной недавним яростным смерчем. Целую минуту потратил Илиа Бруш напрасно и ужо начал отчаиваться в спасении господина Йегера, когда нашел, наконец, этого несчастного под водой в бесчувственном состоянии. Но это было к лучшему. Утопающий обычно бьется и бессознательно мешает спасти себя. Человек в обмороке - только неподвижная масса, спасение которой зависит исключительно от ловкости спасателя. Илиа Бруш тотчас же поднял над водой голову господина Йегера и быстро поплыл к барже, которая в это время удалилась метров на тридцать. Он к ней приблизился в несколько взмахов, что показалось игрой для искусного пловца. Одной рукой он схватился за борт, а другой поддерживал все еще бесчувственного пассажира. Оставалось теперь втащить господина Йегера на борт лодки, что было трудной задачей. Илиа Бруш ценой тысячи усилий благополучно справился с делом. Положив утопленника на одну из кушеток в каюте, он снял с него одежду и, достав из сундука кусок шерстяной материи, начал энергичные растирания. Вскоре господин Йегер открыл глаза и пришел в чувство. В общем, погружение в воду было непродолжительным и можно было надеяться, что оно обойдется без серьезных последствий. - Ну, ну, господин Йегер, - вскричал Илиа Бруш, когда его пациент пришел в сознание, - вы решили понырять! Господин Йегер слабо улыбнулся, не отвечая. - Это ничего, - продолжал Илиа Бруш, не прекращая энергичных растираний. - Нет ничего лучше для здоровья, чем августовское купанье! - Спасибо, господин Бруш, - пробормотал Карл Драгош. - Не за что, - весело ответил рыболов. - Это я должен вас благодарить, господин Йегер, потому что вы дали мне превосходный предлог искупаться. Силы Карла Драгоша возрастали на глазах. Хороший глоток водки, и все будет в порядке. К несчастью, Илиа Бруш, более взволнованный, чем старался показать, напрасно перерывал свои сундуки. Запасы спиртного истощились, и на борту баржи не осталось ни капли. - Вот это досадно! - вскричал Илиа Бруш. - Ни капли водки в нашей кухне! - Неважно, господин Бруш, - говорил Карл Драгош слабым голосом. - Мне стало гораздо лучше, уверяю вас. Однако Карла Драгоша трясло, несмотря на его уверения, и прием подкрепительного был бы ему весьма полезен. - Вы ошибаетесь, - отвечал Илиа Бруш, который не питал иллюзий насчет состояния пассажира, - это так просто не пройдет, господин Йегер. Предоставьте мне действовать. Это не займет много времени. Мгновенно рыболов переменил мокрую одежду на сухую, потом несколькими ударами весла пригнал баржу к левому берегу, где крепко привязал ее. - Немножко терпения, господин Йегер, - сказал Илиа Бруш, соскочив на берег. - Я знаю эту местность, так как вижу приток Ипель. Менее чем в полутора километрах есть деревня, где я найду все нужное. Я вернусь через полчаса. Сказав это, Илиа Бруш удалился, не ожидая ответа. Оставшись один. Карл Драгош опустился на постель. Он был разбит больше, чем хотел признаться, и, утомленный, закрыл глаза. Но жизнь быстро брала свое; кровь билась в его жилах. Скоро он открыл глаза и посмотрел вокруг себя. Прежде всего его еще смутный взор привлек один из сундуков, который Илиа Бруш в спешке перед уходом забыл закрыть. Внутренность этого сундука, развороченная в бесполезных поисках, представляла сборище разных вещей. Грубое белье, одежда, сапоги с толстыми подошвами громоздились там в беспорядке. Почему глаза Карла Драгоша внезапно заблестели? Неужели это зрелище, способное, однако, вызвать мало восторга, заинтересовало его до такой степени, что он после нескольких секунд внимательного рассматривания поднялся на локте, чтобы лучше видеть внутренность ящика? Конечно, ни одежда, ни белье не могли возбудить такое любопытство нескромного пассажира, но среди этих предметов испытующий взгляд сыщика увидел нечто более достойное его внимания. Это был наполовину раскрытый портфель, из которого вываливались многочисленные бумаги. Портфель! Бумаги! Здесь, без сомнения, был ответ на те вопросы, которые Карл Драгош задавал себе уже несколько дней. Сыщик не мог сдержаться. После короткого колебания он нарушил закон благодарности за гостеприимство, рука его потянулась в сундук и вытащила соблазнительный портфель с его содержимым, которое он тотчас начал рассматривать. Прежде всего письма, которые Карл Драгош немедленно начал читать; они были адресованы Илиа Брушу в Сальку. Затем документы, среди которых квитанции в оплате квартиры на то же имя. Во всем этом не было ничего интересного. Карл Драгош уже хотел все это бросить, но последний документ заставил его задрожать. Не было, однако, ничего более невинного, и следовало быть полицейским, чтобы испытать перед таким "документом" иное чувство, кроме глубокой симпатии. Это был портрет, портрет молодой женщины, совершенная красота которой вдохновила бы живописца. Но полицейский не был художником, и не от восторга перед этим восхитительным лицом забилось сердце Карла Драгоша. Он даже едва рассмотрел его черты. По правде говоря, он ничего не заметил в этом портрете, кроме простой надписи, сделанной по-болгарски внизу фотографии. "Моему дорогому мужу от Натчи Ладко" - таковы были слова, которые прочитал ошеломленный Карл Драгош. Итак, его подозрения оправдались, и заключения, основанные на замеченных им странностях, оказались логичными. Ладко! Это все-таки с Ладко он спускался по Дунаю столько дней. Это все-таки был опасный преступник, напрасно разыскиваемый до сих пор и скрывшийся под безобидной внешностью лауреата "Дунайской лиги". Как же должен вести себя Карл Драгош после такого открытия? Он еще не успел принять решения, как шум шагов на берегу заставил его быстро бросить портфель в глубину сундука, крышку которого он закрыл. Но вновь пришедший не мог быть Илиа Брушем, который ушел всего десять минут назад. - Господин Драгош! - позвал голос снаружи. - Фридрих Ульман! - пробормотал Карл Драгош, который с трудом поднялся и шатаясь вышел из каюты. - Извините, что я вас позвал, - сказал Фридрих Ульман, увидев начальника. - Но я заметил, что ваш компаньон ушел, и знал, что вы один. - Что у тебя? - спросил Карл Драгош. - Новости, сударь. В эту ночь совершено преступление. - В эту ночь! - вскричал Карл Драгош, тут же подумав об отсутствии Илна Бруша в предшествующую ночь. - Поблизости отсюда разгромлена вилла. Пострадал сторож. - Убит? - Нет, тяжело ранен. - Хорошо, - сказал Карл Драгош, сделав подчиненному знак молчать. Он погрузился в глубокое раздумье. Что делать? Конечно, действовать, и для этого у него хватало сил. Новость, которую он только что получил, оказалась наилучшим лекарством. Не осталось даже следов от случая, жертвой которого он только что чуть не сделался. Ему даже не пришлось опираться на крышу каюты. От нервного возбуждения кровь волнами приливала к его лицу. Да, надо действовать, но как? Дождаться ли возвращения Илиа Бруша, или, вернее, Ладко, потому что таково было настоящее имя его компаньона по путешествию, и неожиданно положить ему руку на плечо именем закона? Это было бы наиболее благоразумным, потому что отныне не было никакого сомнения в виновности так называемого рыболова. Старание скрыть свою настоящую личность, тайна, его окружавшая, имя, которое оказалось его собственным и которое народная молва приписывала атаману бандитов, его отсутствие в прошлую ночь, совпавшее с совершением нового преступления, - все говорило Карлу Драгошу, что Илиа Бруш и есть разыскиваемый бандит. Но этот бандит спас ему жизнь!.. Вот что осложнило положение! Как могло получиться, что грабитель, более того - убийца бросился в воду, чтобы вытащить его? И если эта невероятная вещь произошла, возможно ли было только что вырванному от смерти так ответить на преданность своего спасителя? Какой риск, в самом деле, отсрочить арест? Теперь, когда фальшивый Илиа Бруш разоблачен, когда его личность установлена, ему невозможно ускользнуть от полицейских агентов, разбросанных по реке, и если расследование приведет в самом деле к так называемому рыболову, у Карла Драгоша под руками окажется более многочисленный персонал, и арест легче будет произвести. В продолжение пяти минут Карл Драгош на всякие лады обдумывал решение, которое ему предстояло принять. Отправиться, не повидав Илиа Бруша? Или остаться, спрятать Фридриха Ульмана в засаду в каюте и, когда рыболов появится, неожиданно броситься на него, отложив объяснения на дальнейшее?.. Нет, решительно нет. Ответить таким предательством на самоотверженный поступок - это разрывало ему сердце. Лучше было, рискуя дать виновному возможность спастись, начать розыски и на время забыть то, что он знал. Если следствие все-таки приведет его, в конце концов, к Илиа Брушу, если долг заставит его рассматривать своего спасителя как врага, тогда по крайней мере они станут биться лицом к лицу и после того, как Драгош даст ему время приготовиться к защите. Одобрив жестом все последствия, вытекавшие из его решения, Карл Драгош скрылся в каюте. Поспешно набросанной запиской он предупредил Илиа Бруша о необходимости отлучиться, и просил хозяина подождать его по меньшей мере сутки. Потом он собрался уходить. - Сколько у нас людей? - спросил он, выйдя из кабины. - На месте двое, но уже объявлен сбор. В этот вечер у нас будет двенадцать. - Хорошо, - одобрил Карл Драгош. - Ты, кажется, сказал, что место преступления недалеко? - Всего в двух километрах, - ответил Ульман. - Веди меня, - сказал Карл Драгош и выпрыгнул на берег. ДВА ПОРАЖЕНИЯ КАРЛА ДРАГОША В северной части Венгрии Карпаты описывают огромную дугу, западная оконечность которой разделяется на две второстепенные ветви. Одна из них кончается у Дуная на высоте Пресбурга; другая достигает реки в окрестностях Грона, где она оканчивается на правом берегу горой Пилиш в семьсот шестьдесят шесть метров высоты. Преступление совершилось у подножия этой невысокой горы, куда отправился Карл Драгош, чтобы попытаться отыскать виновников ужасных преступлений, которые ему поручили расследовать. Украдкой покинув баржу, он сделал над собой усилие и, несмотря на слабость, принял приглашение Фридриха Ульмана. А за несколько часов до того тяжело нагруженная телега остановилась перед плохонькой гостиницей, построенной у подножия одного из холмов, которыми гора Пилиш спускается в долину Дуная. Положение этого постоялого двора было очень удачно выбрано с коммерческой точки зрения. Он стоял на скрещении трех путей, которые направлялись - один к северу, другой - к юго-востоку и третий - к северо-западу. Эти три пути примыкали к Дунаю: северный - к дуге, которую он описывает перед горой Пилиш, юго-восточный - у города Сентендре, а северо-западный - у города Грон; гостиница была расположена как бы между ножками огромного циркуля, образованного рекой, и ее не могли миновать ломовики, подвозившие товар для перегрузки на суда. Дунай, который после Грона течет с запада на восток, уклоняется к югу на некотором расстоянии от притока Ипель, потом направляется к северу, описав полуокружность небольшого радиуса. Но почти тотчас он снова извивается, чтобы принять направление с севера на юг, по которому затем следует достаточно долго. В момент, когда повозка остановилась, солнце едва поднялось. Все еще спали в доме, толстые ставни которого были крепко закрыты. - Эй там, в трактире! - закричал один из двоих людей, сопровождавших повозку, колотя в дверь рукояткой бича. - Сейчас! - отвечал изнутри внезапно разбуженный трактирщик. Через мгновение всклокоченная голова показалась в окне первого этажа. - Чего вам? - бесцеремонно спросил трактирщик. - Сначала есть, потом спать, - ответил возчик. - Сейчас, - сказал хозяин, исчезая внутри. Повозка въехала во двор через широко открытые ворота. Возчики поспешили отпрячь лошадей и отвести в конюшню, где им был засыпан обильный корм. Все это время хозяин не переставал вертеться около ранних посетителей. Очевидно, ему хотелось завязать разговор, но ломовики, напротив, не желали отвечать. - Вы очень рано приехали, друзья, - не унимался трактирщик. - Наверно, были в дороге ночью? - Наверно, - ответил один из возчиков. - И далеко направляетесь? - Далеко или близко - это наше дело, - был ответ. Трактирщик воздержался от замечаний. - Зачем ты мучишь этого добряка, Фогель? - вмешался другой возчик, до того не открывавший рта. - У нас нет причин скрывать, что мы направляемся в Сентендре. - Возможно, что мы и не скрываем, - грубо возразил Фогель, - но, я думаю, это не касается никого. - Конечно, - согласился трактирщик, угодливый, как истый коммерсант. - Я расспрашивал просто по привычке... Господа желают кушать? - Да, - ответил тот из двух ломовиков, который казался менее грубым. - Хлеба, сала, окорок, сосиски - все, что у тебя есть. Повозка, очевидно, прошла длинный путь, так как голодные возчики усердно налегли на еду. Они устали и потому не засиделись за столом. Съев последний кусок, они отправились спать, один на соломе в конюшне, близ лошадей, другой под покрышкой повозки. Был полдень, когда они появились снова. Они опять потребовали еды, и им подали обед, как и в первый раз, в большой зале трактира. Теперь они отдыхали и не торопились. За десертом последовали стаканы с водкой, которая исчезала в их грубых глотках, как вода. После полудня несколько телег останавливалось возле трактира, и многочисленные пешеходы заходили выпить глоточек. Это были по большей части крестьяне, которые с котомкой за спиной и с посохом в руке возвращались в Грон. Почти все они были завсегдатаи, и трактирщику приходилось только радоваться, что у него столь необходимая в его профессии крепкая голова, так как он выпивал почти со всеми клиентами. Это называлось делать коммерцию. Разговаривая, выпивали, а за разговором пересыхали глотки, и это требовало новых возлияний. Как раз в этот день для разговоров хватало пищи. Совершенное ночью преступление занимало все умы, Новость была принесена первыми прохожими, и каждый добавлял какую-нибудь неизвестную еще подробность или выражал личное мнение. Так трактирщик постепенно узнал, что великолепная вилла графа Хагенау, расположенная в пятистах метрах от Дуная, была ограблена и что сторожа Христиана серьезно ранили; что преступление, без сомнения, дело неуловимой банды преступников, которым приписывались все нераскрытые злодейства, и что бандитов ищет бригада, недавно созданная для надзора за рекой. Два возчика не вмешивались в крикливые разговоры и рассуждения о событии. Они молчаливо оставались в сторонке, но, по-видимому, немало были заинтересованы тем, что волновало всех. Однако шум понемногу утих, и к половине седьмого вечера они снова остались одни в большой зале, откуда только что удалился последний посетитель. Один из них позвал трактирщика, который старательно полоскал стаканы за стойкой. Тот немедленно подбежал. - Что угодно господам? - спросил он. - Ужинать, - отвечал возчик. - А потом, конечно, спать? - спросил трактирщик. - Нет, хозяин, - ответил тот из ломовиков, который казался более общительным. - Мы рассчитываем отправиться к ночи. - К ночи?.. - удивился трактирщик. - Конечно, чтобы к рассвету быть на месте назначения. - В Сентендре? - Или в Гроне. Это будет зависеть от обстоятельств. Мы ожидаем приятеля, который принесет нам нужные сведения. Он скажет, где выгоднее сбыть товар. Трактирщик вышел из комнаты, чтобы приготовить кушанья. - Ты слышал, Кайзерлик? - тихо сказал младший возчик, наклоняясь к компаньону. - Да. - Дело открыто. - Но ты же не рассчитывал, я полагаю, что оно останется в тайне? - И полиция повела кампанию. - Пусть себе ведет. - Под начальством Драгоша, как утверждают. - Это другое дело, Фогель. По-моему, те, которые боятся только Драгоша, могут спать спокойно. - Что ты хочешь этим сказать? - То, что я сказал, Фогель. - Значит, Драгош будет... - Что? - Устранен? - Завтра увидишь. А пока молчок! - кончил возчик, увидев входящего трактирщика. Тот, кого ждали ломовики, появился только с наступлением ночи. Между тремя сообщниками состоялся быстрый разговор. - Уверяют, что полиция на следу, - тихо сказал Кайзерлик. - Она ищет, но не найдет. - А Драгош? - Захвачен. - Кто сделал дело? - Титча. - Тогда все хорошо... А нам что делать? - Немедленно запрягать. - Чтобы отправиться... - В Сентендре. Но за полкилометра отсюда повернете назад. Трактир уже закроется, вы проедете незаметно и направитесь на север. Когда вас будут считать в той стороне, вы окажетесь в противоположной. - Где шаланда? - В бухте у Пилиша. - Встреча там? - Нет, поближе, на поляне, слева от дороги. Ты ее знаешь? - Да. - Полтора десятка наших будут там. Вы их встретите. - А ты? - Я вернусь за остальными, которых оставил сторожить. Приведу их с собой. - Тогда в путь, - согласились возчики. Пять минут спустя телега двинулась. Хозяин, полуоткрыв створку ворот, вежливо поклонился клиентам. - Итак, решено, вы в Грон? - спросил он. - Нет, - ответили возчики, - в Сентендре, приятель. - Счастливого пути, ребята! - Спасибо, друг! Повозка покатилась направо, к западу, по дороге в Сентендре. Когда она скрылась в темноте, субъект, которого ждали весь день Кайзерлик и Фогель, в свою очередь удалился в противоположном направлении по дороге в Грон. Трактирщик ничего не заметил. Не занимаясь проезжими, которых, вероятно, никогда больше не увидит, он спешил закрыть дом и улечься на покой. Телега, которую не спеша везли лошади, через полкилометра повернула, следуя приказу, и направилась назад по только что пройденному пути. Когда она снова оказалась против гостиницы, все было уже, в самом деле, закрыто, и телега могла миновать это место без всяких происшествий, но собака, уснувшая посреди дороги, сорвалась с места с таким громким лаем, что испуганная пристяжная рванулась к обочине дороги. Возчики быстро направили лошадь куда следует, и телега исчезла в темноте. Было около половины одиннадцатого, когда, оставив наезженную дорогу, телега проникла в лесок, темная масса которого поднималась налево. Она вскоре остановилась. - Кто идет? - спросил голос из потемок. - Кайзерлик и Фогель, - отозвались возчики. - Проезжайте, - ответил голос. Миновав первые ряды деревьев, телега въехала на поляну, где спали десятка полтора людей, растянувшись на мху. - Атаман здесь? - спросил Кайзерлик. - Нет еще. - Он нам приказал тут ждать. Ожидание было недолгим. Через какие-нибудь полчаса атаман, тот самый субъект, которого так долго ждали в трактире, появился в свою очередь с дюжиной сообщников, так что численность членов шайки превысила два с половиной десятка. - Все здесь? - спросил он. - Да, - ответил Кайзерлик, который, казалось, пользовался в банде некоторой властью. - А Титча? - Я здесь, - послышался звучный голос. - Ну? - с беспокойством спросил атаман. - Полный успех. Птичка в клетке, на борту шаланды. - В таком случае отправляемся да побыстрее, - приказал атаман. - Шесть человек на разведку, остальные позади, повозка в середине. До Дуная не более пятисот метров, и перегрузку сделаем одним махом. Тогда Фогель уведет телегу, и все местные спокойно возвратятся к себе. Прочие сядут на шаланду. Едва лишь начали выполнять приказ, как один из людей, оставленных настороже близ дороги, прибежал во всю прыть. - Тревога! - тихо сказал он. - Что там такое? - спросил главарь банды. - Слушайте!.. Все навострили уши. С дороги послышался шум идущих людей. К этому шуму примешался звук голосов. Расстояние не превышало сотни туазов [старинная французская мера длины, равная 1,95 м]. - Оставаться на поляне, - приказал атаман. - Эти люди пройдут, не заметив нас. Конечно, их не увидят в полной тьме, но дело могло стать более серьезным: если, на их несчастье, по дороге шел взвод полиции, то он направится к реке. Может быть, судно даже найдут, однако все предосторожности были приняты. Пусть агенты полиции переворошат его сверху донизу, они не обнаружат ничего подозрительного. Но если полиция не подозревает о присутствии шаланды, она, возможно, останется в засаде в окрестностях, а в этом случае было бы неблагоразумно отправить повозку. В конце концов, придется действовать по обстоятельствам. Прождав следующий день на поляне, если потребуется, некоторые из людей спустятся ночью к Дунаю и удостоверятся в отсутствии полицейских. В данный момент самое важное не быть обнаруженными и ничем не выдать себя приближавшейся группе. Эта последняя не замедлила достигнуть места, где дорога шла вдоль поляны. Несмотря на темноту ночи, можно было рассмотреть, что она состоит из дюжины людей, и многозначительное позванивание стали показывало, что они были вооружены. Группа уже почти ми-повала поляну, когда неожиданный случай совершенно изменил положение вещей. Одна из лошадей, испуганная появлением людей на дороге, испустила звонкое ржание, которое повторила ее товарка. Маршировавшая группа остановилась. Это действительно был наряд полиции, который спускался к реке под начальством Карла Драгоша, совершенно исцелившегося от последствий утреннего происшествия. Быть может, если бы люди на поляне знали эту подробность, их беспокойство возросло бы. Но, как уже сказано, их атаман считал, что страшный полицейский вышел из строя. Как он допустил такую ошибку, почему он думал, что ему не придется считаться с противником, который как раз стоял лицом к лицу с ним, это читатель скоро узнает из продолжения нашего рассказа. Когда утром этого дня Карл Драгош выпрыгнул на берег, подчиненный повел его вверх по реке. Метров через двести-триста они нашли спрятанную у берега лодку, в которую и сели. Тотчас же весла, которыми сильно греб Фридрих Ульман, понесли легкое суденышко на другой берег реки. - Значит, преступление совершено на правом берегу? - спросил Карл Драгош. - Да, - ответил Фридрих Ульман. - Где? - Вверху. В окрестностях Грона. - Как? В окрестностях Грона? - вскричал Драгош. - Ведь ты мне только что говорил, что это недалеко. - Это недалеко, - сказал Ульман. - Тут не больше трех километров. На самом деле там было четыре, и этот длинный переход не без труда совершил человек, только что ускользнувший от смерти. Несколько раз Карл Драгош должен был останавливаться, чтобы перевести дыхание. Было около трех часов пополудни, когда он достиг, наконец, виллы графа Хагенау, где его ждали служебные обязанности. Как только ему стало лучше благодаря принятому лекарству, Карл Драгош приказал вести себя к постели сторожа Христиана Хоэля. Перевязанный несколько часов назад хирургом из окрестностей, сторож лежал с бледным лицом, с закрытыми глазами, тяжело дыша. Хотя рана была очень серьезной и затронула легкое, можно было надеяться, что Хоэль поправится, если его не будут беспокоить. Все же Карлу Драгошу необходимо было получить некоторые сведения, и сторож дал их задыхающимся, прерывистым голосом. Путем терпеливых расспросов сыщик узнал, что шайка преступников в составе пяти-шести человек, самое меньшее, ворвалась в виллу, взломав дверь. Сторож Христиан Хоэль, разбуженный шумом, едва успел подняться, как получил удар кинжалом между лопаток. Поэтому он не знал, что было дальше, и не мог дать никаких указаний насчет нападавших. Впрочем, он услыхал, что их атаманом был некий Ладко, имя которого сообщники назвали несколько раз с непонятным бахвальством. Лицо Ладко закрывала маска, это был высокий здоровяк с голубыми глазами и большой белокурой бородой. Эта последняя подробность, способная укрепить подозрения, которые он питал против Илиа Бруша, однако, смутила Карла Драгоша. Илиа Бруш тоже был блондин, это несомненно, но этот блондин перекрасился в брюнета, а краску нельзя снять вечером, чтобы восстановить ее завтра, как можно сделать с париком. В этом было серьезное затруднение, которое Карл Драгош решил выяснить на досуге. Сторож Христиан не мог, впрочем, дать ему более подробных сведений. Он ничего не мог сказать о других нападавших; они, как и их вожак, из осторожности замаскировались. Заполучив эти данные, сыщик предложил несколько вопросов о вилле графа Хагенау. Как он узнал, это было очень богатое жилище, обставленное с княжеской роскошью. Драгоценностями, серебром и ценными предметами изобиловали шкафы, на каминах и столах были произведения искусства, на стенах старинные ковры и картины мастеров живописи. Ценные бумаги оставались на хранении в несгораемом шкафу, в первом этаже. Нет сомнений, что похитители получили прекрасную добычу. Это Карл Драгош мог, в самом деле, легко установить, пройдясь по комнатам виллы. Грабеж был полный, совершенный с замечательной методичностью. Громилы, как люди со вкусом, не обременяли себя малоценными вещами. Дорогие предметы исчезли; большие голые квадраты на стенах остались на месте содранных ковров; лишенные лучших полотен, искусно вырезанных, печально висели пустые рамы. Грабители присвоили картины из числа самых дорогих и ковры, самые роскошные. Несгораемый шкаф был взломан, и его содержимое исчезло. "Это все не унести людям на спине, - сказал сам себе Карл Драгош, осмотрев опустошения. - Здесь было чем нагрузить целую повозку. Нужно ее искать". Допрос и первоначальный осмотр по необходимости отняли много времени. Приближалась ночь. Важно было до полного ее наступления обнаружить следы телеги, которой, по мнению полицейского, обязательно должны были воспользоваться грабители. Сыщик поспешил выйти из виллы. Ему не пришлось далеко идти. В обширном дворе виллы он нашел на земле следы колес, отпечатавшиеся перед разбитой дверью, и почва была там изрыта копытами долго ожидавших лошадей. Заметив все это с одного взгляда, Карл Драгош приблизился к месту, где стояли лошади, и внимательно осмотрел почву. Потом, оставив двор, он снова тщательно осмотрел на протяжении сотни метров дорогу, ведущую от решетки виллы к шоссе, и самое шоссе. Вернувшись обратно, он позвал: - Ульман! - Сударь? - ответил агент, приблизившись к начальнику. - Сколько у нас людей? - Одиннадцать. - Мало, - заметил Драгош. - Однако, - заметил Ульман, - сторож Христиан считает, что нападавших было не более пяти-шести. - У сторожа Христиана свое мнение, а у меня свое, - возразил Драгош. - Что ж, придется довольствоваться тем, что есть. Ты оставишь одного человека здесь, десять возьмешь с собой. С нами двумя будет дюжина. Это уже кое-что. - У вас есть какие-нибудь указания? - спросил Фридрих Ульман. - Я знаю, где наши грабители... По крайней мере, в какой стороне. - Осмелюсь ли спросить?.. - начал Ульман. - Откуда я взял такую уверенность? - закончил Карл Драгош. - Ну, это детская забава. Прежде всего, я увидел, что вещей взято слишком много, - значит, нужна была повозка. Я искал эту повозку и нашел ее след. Это телега на четырех колесах, в которую запряжены две лошади; у пристяжной недостает гвоздя на правой передней подкове. - Как вы смогли все это узнать? - спросил Фридрих Ульман. - Потому что прошлой ночью шел дождь, и плохо просохшая почва сохранила отпечатки. Я также узнал, что телега, оставив виллу, повернула налево, в направлении, противоположном дороге на Грон. Мы пойдем туда по следу лошади с приметной подковой. Вряд ли вероятно, чтобы наши молодчики путешествовали днем. Они, без сомнения, прячутся где-нибудь до вечера. А эта область мало населена, и дома здесь немногочисленны. Мы перероем все те, какие попадутся на дороге. Собирай людей, так как уже наступает ночь и дичь должна выбираться на волю. Карл Драгош и его подчиненные шли медленно, ища новых следов преступников. Было около половины одиннадцатого, когда, напрасно посетив две-три фермы, они добрались до трактира на скрещении трех путей, где два возчика провели день и откуда они отправились всего за три четверти часа до того. Карл Драгош повелительно застучал в дверь. - Именем закона! - провозгласил Карл Драгош, когда в окне показался трактирщик, сон которого вторично нарушался в этот день, как было предписано судьбой. - Именем закона!.. - повторил трактирщик, испуганный тем, что его дом окружила многочисленная группа людей. - А что я такое сделал? - Спускайся, и тебе все объяснят. Но не мешкай, - нетерпеливо сказал Драгош. Когда полуодетый трактирщик открыл дверь, полицейский быстро его допросил. Прибыла ли сюда утром повозка? Сколько людей ее сопровождало? Останавливалась ли она здесь? Куда отправилась? Ответы не заставили себя ждать. Да, повозка с двумя людьми прибыла в гостиницу рано утром. Она там оставалась до вечера и отбыла только по прибытии третьего лица, которого ждали два возчика. Уже пробило половину десятого, когда она удалилась в направлении Сентендре. - В Сентендре? - настойчиво переспросил Карл Драгош. - Ты в этом уверен? - Уверен, - утверждал трактирщик. - Тебе сказали или сам видел? - Сам видел. - Гм!.. - пробормотал Карл Драгош и прибавил: - Хорошо. Ложись спать, приятель, да держи язык за зубами. Трактирщик не заставил просить себя дважды. Дверь закрылась, и наряд полиции остался на дороге. - Минутку! - скомандовал Карл Драгош своим людям, которые неподвижно ждали, и с фонарем в руке тщательно исследовал почву. Сначала он не заметил ничего подозрительного, но вот, пересекая дорогу, он подошел к ее обочине. Здесь земля, менее изрытая проезжающими телегами и не так основательно замощенная, сохранила некоторую мягкость. С первого же взгляда Карл Драгош открыл отпечаток подковы, где не хватало гвоздя, и увидел, что лошадь, обладательница приметной подковы, направлялась не к Сентендре и не к Грону, но прямо к реке по северной дороге. По этой же дороге устремился Карл Драгош во главе своих людей. Три километра были пройдены без всяких происшествий по совершенно пустынной местности, когда налево от дороги раздалось лошадиное ржанье. Удержав людей жестом, Карл Драгош направился к опушке леска, который неясно различался в темноте. - Кто идет? - вскричал громкий голос. Никакого ответа не было на этот вопрос. Один из агентов по приказу начальника зажег смолистый факел. Его дымное пламя живо озарило безлунную ночь, но свет угасал в нескольких шагах, бессильный рассеять мрак, еще более сгустившийся под деревьями. - Вперед! - скомандовал Драгош, проникая в заросли во главе взвода. Но лес имел своих защитников. Едва только они миновали опушку, как повелительный голос произнес: - Ни шагу дальше, иначе мы стреляем! Эта угроза не могла остановить Карла Драгоша, тем более, что при смутном свете факела он, казалось, различил неподвижную массу, без сомнения, повозку, а вокруг нее группировались люди, численность которых сыщик не мог определить. - Вперед! - скомандовал он снова. Повинуясь приказу, полицейские продолжали продвигаться, правда неуверенно, в этом незнакомом лесу. Трудности еще увеличились. Внезапно факел был выбит из рук агента, который его нес. Тьма сделалась полной. - Увалень! - заворчал Драгош. - Свету, Франц, свету! Его досада была тем больше, что при последнем мерцании угасавшего факела он увидел, как повозка начала отступать, удаляясь под деревья. К несчастью, о преследовании не могло быть и речи. Взвод полиции встретил живую стену. Перед каждым агентом было два-три противника, и Драгош немного поздно понял, что не располагает достаточными силами для победы. До сих пор еще не было сделано ни одного выстрела и с той, ни с другой стороны. - Титча! - позвал в это время голос из мрака. - Здесь! - отвечал другой голос. - Повозка? - Отправилась. - Тогда надо с этим кончать. Эти голоса Драгош запомнил. Он никогда их не забудет. Когда кончился этот краткий разговор, в ход пошли револьверы, сотрясая воздух сухим треском выстрелов. Пули ранили нескольких полицейских, и Карл Драгош, поняв, что упорствовать бессмысленно, скомандовал отступление. Наряд полиция выбрался на дорогу, и победители не рискнули его преследовать; ночь обрела утраченный покой. Сначала нужно было заняться ранеными. Трое полицейских были задеты пулями. После перевязки их отправили назад в сопровождении четырех товарищей. Драгош с Ульманом и тремя другими агентами устремились через поле к Дунаю, слегка уклоняясь в направлении Грона. Сыщик без труда нашел место, где причалил за несколько часов перед этим, и лодку, в которой они с Ульманом переплыли реку. В нее сели пять человек и, перебравшись на левый берег Дуная, стали спускаться по течению. Карл Драгош потерпел поражение, но задумал взять реванш. Что Илиа Бруш и слишком известный Ладко были одним и тем же человеком, в этом сыщик теперь не сомневался; он убедил сам себя, что тот был виновником преступления предыдущей ночи. Очевидно, Ладко спрятал добычу и, не зная, что его шайка открыта, поспешит снова принять фальшивый облик, который до сих пор позволял ему обманывать полицию. Перед рассветом он, конечно, вернется на баржу и станет ждать отсутствующего пассажира, как сделал бы безобидный и честный рыболов, каким Ладко хотел казаться. Пять решительных людей будут тогда в засаде. Эти пятеро, побежденные Ладко и его бандой, легко восторжествуют над сопротивлением, которое может оказать им этот Ладко, принужденный в одиночестве играть роль Илиа Бруша. Этот хорошо задуманный план, к несчастью, был неисполним. Карл Драгош и его люди могли как угодно обследовать реку, но баржу рыболова оказалось невозможно разыскать. Драгош и Ульман без труда нашли место, где была стоянка Бруша, но не обнаружили ни малейших следов баржи. Баржа исчезла, и Илиа Бруш вместе с ней. С Карлом Драгошем сыграли злую шутку, и это наполнило его яростью. - Фридрих, - сказал он подчиненному, - я выдохся до конца и не в силах сделать больше ни шагу. Мне надо уснуть на траве, чтобы набраться немного сил. Но один из наших людей должен взять лодку и немедленно подняться в Грон. Как только откроется почтовое отделение, он должен послать телеграмму. Зажги фонарь. Я буду диктовать, пиши. Фридрих Ульман молча повиновался. - "Этой ночью совершено преступление в окрестностях Грона. Добыча погружена на шаланду. Строго проводить предписанные обыски". Вот одна, - сказал Драгош, прерывая диктовку. - А теперь другая: "Мандат на арест так называемого Ладко, ложно именующего себя Илиа Брушем и играющего роль лауреата "Дунайской лиги" на последнем конкурсе в Зигмарпнгене. Упомянутый Ладко, он же Илиа Бруш, обвиняется в грабежах и убийствах". Пусть эта телеграмма будет немедленно передана во все без исключения прибрежные населенные пункты, - приказал Карл Драгош и в изнеможении растянулся на земле. ПЛЕННИК Подозрения Карла Драгоша, которые открытие женского портрета окончательно подкрепило, не были целиком ошибочны, время сказать об этом читателю для лучшего понимания нашего рассказа. В одном пункте, по крайней мере, Карл Драгош рассуждал правильно. Да, Илиа Бруш и Сергей Ладко - одно лицо. Напротив, Драгош серьезно ошибался, когда приписывал своему компаньону по путешествию целый ряд грабежей и убийств, которые столько месяцев нарушали спокойствие дунайской области, и, в частности, последнее преступление - разграбление виллы графа Хагенау и ранение сторожа Христиана. Ладко, впрочем, не думал, что его пассажир имел подобные мысли. Он только знал, что его фамилией называли известного преступника, и не мог понять, как могло получиться такое недоразумение. Сперва Ладко был поражен сообщением об ужасном однофамильце, который, к довершению несчастья, оказался его соотечественником, и испытал инстинктивный страх. Но что ему, в конце концов, до преступника, с которым у него общим было только имя? Невиновному нечего бояться. О, он, конечно, был невиновен во всех этих преступлениях. Вот почему Сергей Ладко, которому мы отныне присвоим его настоящее имя, спокойно оставил баржу в предыдущую ночь, чтобы побывать в Сальке, как он и объявил. Он, в самом деле, скрывался в этом маленьком городке после отъезда из Рущука; там он в течение долгих недель ждал под именем Илиа Бруша известий от своей дорогой Натчи. Ожидание, как уже известно, сделалось для него невыносимым, и он напрасно искал средства проникнуть инкогнито в Болгарию, когда ему случайно попал на глаза номер газеты "Пестер Ллойд", где с большой сенсацией сообщалось о предстоящем рыболовном конкурсе в Зигмарингене. Читая статью, посвященную соревнованию, изгнанник, такой же искусный рыболов, как и признанный лоцман, составил план, самая причудливость которого обещала, быть может, успех. Под именем Илиа Бруша, которое он носил в Сальке, он вступит в "Дунайскую лигу", явится на конкурс в Зигмарингене и, благодаря виртуозному искусству рыболова, завоюет первый приз. Придав, таким образом, своему вымышленному имени известность, он с большим шумом и даже с возможным заключением пари объявит о намерении спуститься по Дунаю с удочкой от истоков до устья. Не было сомнений, что этот проект взволнует любителей-рыболовов и создаст его автору репутацию среди остальной публики. Обеспечив себе бесспорное гражданское положение, так как обычно к "звездам" питают слепое доверие, Сергей Ладко в самом деле начнет спускаться по Дунаю. Разумеется, он будет, насколько возможно, ускорять ход своей лодки и станет терять на рыбную ловлю минимум времени. И все же он заставит говорить о себе во время плавания, чтобы о нем не забывали и чтобы он мог открыто высадиться в Рущуке под защитой приобретенной известности. Чтобы благополучно достигнуть этой единственной цели его предприятия, никто не должен будет заподозрить его настоящее имя или в наружности рыболова Илиа Бруша узнать черты лоцмана Сергея Ладко. Первое условие легко было осуществить. Достаточно, преобразившись в лауреата "Дунайской лиги", безошибочно играть эту роль. Сергей Ладко поклялся самому себе оставаться Илиа Брушем наперекор всему, что бы ни случилось во время путешествия. Можно было, впрочем, предполагать, что путешествие совершится медленно, но верно, и что никакие приключения не сделают его клятву трудной для выполнения. Удовлетворить второму условию оказалось еще проще. Бритва снесла его бороду, краска изменила цвет волос, большие темные очки скрыли глаза, и этого было достаточно. Сергей Ладко совершенно переменил наружность в ночь перед отъездом из Сальки и пустился в путь до рассвета, уверенный, что его никто не узнает. В Зигмарингене события развернулись по его плану. Когда он стал бесспорным лауреатом конкурса, его проект был благосклонно принят печатью прибрежных стран. Став достаточно известной личностью для того, чтобы никто не мог заподозрить его подлинное имя, и уверенный, с другой стороны, что рассеянные по реке члены "Дунайской лиги" в случае надобности помогут ему, Сергей Ладко пустился по течению. В Ульме его постигло первое разочарование: он убедился, что относительная известность не спасает его от зорких глаз администрации. И он был совершенно счастлив, приняв на борт пассажира с бумагами в полном порядке, по-видимому пользующегося уважением полиции. Конечно, когда он будет в Рущуке и спуск по Дунаю придется прекратить, присутствие постороннего представит известные трудности. Но тогда он объяснится, а до того общество пассажира увеличит шансы на успех путешествия, которое Сергей Ладко страстно желал привести к счастливому концу. Известие о том, что он носит такое же имя, как ужасный бандит, и что этот бандит тоже болгарин, заставило Сергея Ладко снова испытать неприятное волнение. Какова бы ни была его невиновность, а следовательно, и безопасность, он понимал, что тождество имен могло вызвать самые прискорбные ошибки и даже важные осложнения, Если имя, которое он скрывает под псевдонимом Илиа Бруша, откроется, это не только помешает высадке в Рущуке, но можно будет бояться долгой отсрочки. Против этой опасности Сергей Ладко ничего не мог сделать. Впрочем, если она и была серьезной, не следовало ее преувеличивать. В действительности, было маловероятно, чтобы полиция без особых причин обратила внимание на безобидного рыболова-удильщика, и особенно на рыболова, увенчанного лаврами зигмарингенского конкурса. Прибыв в Сальку после захода солнца и оставив ее до рассвета, так что никто его не видел, Сергей Ладко только побывал в доме, чтобы удостовериться в отсутствии известий от Натчи. В продолжительности молчания было что-то страшное. Почему молодая женщина не писала уже два месяца? Что с ней случилось? Времена общественных потрясений влекут за собой бедствия отдельных людей, и лоцман говорил себе с тоской, что если он высадится счастливо в Рущуке, то, быть может, появится слишком поздно. Эта мысль, разбивая ему сердце, в то же время удесятеряла силу его мускулов. Это она дала ему после отправления из Грона силу бороться с грозой и остервенелым ветром. Это она заставляла его ускорять шаги, когда он возвращался к барже, неся подкрепительное для господина Йегера. Велико было его удивление, когда он не нашел пассажира, оставленного в таком тяжелом состоянии, и найденная записка это удивление не уменьшила. Какая важная причина заставила господина Йегера уйти при такой слабости? Какие могли быть у обитателя Вены настоятельные дела в чистом поле, далеко от населенных центров? Здесь была загадка, которую размышления лоцмана вряд ли могли разрешить. Но какова бы ни была причина отсутствия господина Йегера, оно, во всяком случае, создавало неудобство и удлиняло путешествие, и без того долгое. Без этого непредвиденного происшествия баржа уже была бы посредине реки, и к вечеру много километров прибавилось бы к тем, которые остались за ее кормой. Очень было сильно искушение не считаться с просьбой господина Йегера, отчалить и без потери времени продолжать путешествие, цель которого притягивала Сергея Ладко, как магнит железо. Лоцман, однако, решился ждать. Он обязался перед своим пассажиром, и, со всех точек зрения, лучше было потерять день, чтобы не доставлять предлогов к позднейшим протестам. Чтобы с пользой употребить остаток дня, ему, к счастью, хватило работы. Надо было привести в порядок баржу и исправить повреждения, причиненные бурей. Сергей Ладко сначала принялся укладывать содержимое сундуков, которые перерыл во время утренних бесполезных поисков. Это у него не потребовало много времени, и, когда он уложил второй сундук, его взгляд упал на портфель, который незадолго перед этим привлек внимание Карла Драгоша. Лоцман открыл портфель, как и полицейский, и как он же, но с совершенно другими чувствами вытащил портрет с трогательной надписью, который Натча дала ему в момент расставанья. Сергей Ладко долго созерцал это очаровательное лицо. Натча!.. Да, это она!.. Это ее дорогие черты, ее чистые глаза, ее губы, полуоткрытые, точно она хочет заговорить. Со вздохом он положил дорогое изображение в портфель и портфель в сундук, который старательно закрыл; он спрятал ключ в карман и вышел из каюты, чтобы заняться другой работой. Но работа не шла ему на ум. Скоро руки его опустились, и, сев на скамейку спиной к берегу, он устремил взгляд на реку. Его мысль улетела в Рущук. Он видел свою жену, свой дом, веселый, полный песен... Нет, он не жалел ни о чем. Он снова пожертвует своим счастьем для блага родины, если это понадобится... И, однако, как он страдал, что такая горестная жертва принесена бесполезно! Революция вспыхнула преждевременно и безжалостно раздавлена. Сколько лет суждено еще Болгарии изнывать под игом угнетателей? И, если он сможет пересечь границу, найдет ли ту, которую любит? Не захватили ли ее турки, как заложницу, как жену одного из своих непримиримых противников?. Если это так, что они сделали с Натчей?. Увы! Следы этой скромной семейной драмы затеряются среди грозных событий, потрясающих балканскую область. Кому какое дело до несчастья двух существ среди всеобщего народного отчаяния? Свирепые орды наводнили полуостров. От дикого топота лошадей дрожит земля, и даже самые бедные деревушки опустошены войной. Против турецкого колосса поднялись два пигмея - Сербия и Черногория. Сможет ли этот Давид победить Голиафа? [В библии рассказывается, как слабый юноша Давид победил свирепого великана Голиафа.] Ладко понимал, до какой степени неравны силы, и возлагал надежды на отца всех славян, великого русского царя, который, быть может, соблаговолит протянуть мощную руку на помощь угнетенным сынам. Погруженный в свои мысли, Сергей Ладко совершенно забыл о том, где находится. По берегу мог промаршировать целый полк, а он бы не обернулся. Тем более он не заметил приближения трех людей, которые подкрадывались сверху с большой осторожностью. Но, если Ладко их не видел, они его прекрасно заметили, как только баржа показалась из-за поворота реки. Трое тотчас остановились и стали тихо совещаться. Один из этих троих уже представлен читателю в венской гавани под именем Титчи. Это он в сопровождении спутника крался за Карлом Драгошем, пока сыщик в свою очередь выслеживал Илиа Бруша; а тот шел посетить одного из посредников, принимавших участие в доставке оружия в Болгарию. Если читатель помнит, слежка привела обоих шпионов к барже; уверившись, что они узнали плавучее обиталище полицейского, люди удалились с намерением извлечь пользу из этого открытия. Теперь они решили осуществить свой проект. Три человека затаились в прибрежной траве и оттуда следили за Сергеем Ладко. А тот, погруженный в размышления, не подозревал об их присутствии и о грозившей ему опасности. А опасность в самом деле была велика, так как люди, скрывавшиеся в засаде, состояли в шайке преступников, грабивших дунайскую область, и не очень-то приятно было встретиться с ними в темном уголке. В этой банде Титча играл значительную роль; он являлся первым после атамана, "подвиги" которого доставили лоцману Ладко незаслуженно постыдную славу. Двое других, Сакман и Церланг, были простыми исполнителями. - Это он! - пробормотал Титча, останавливая жестом сообщников, как только перед ними открылась баржа. - Драгош? - спросил Сакман. - Да. - Ты уверен в этом? - Абсолютно. - Но ведь лица не видно, а только спину, - возразил Церланг. - Мне не к чему смотреть ему в лицо, - сказал Титча. - Я его лица не знаю, я едва заметил его в Вене. - Так как же... - Но я превосходно знаю судно, - перебил Титча, - я его очень хорошо рассмотрел, пока я и Ладко скрывались в толпе. Я уверен, что не ошибаюсь. - Тогда за дело! - сказал один из людей. - За дело, - согласился Титча, развертывая узел, который держал в руках. Лоцман даже не подозревал, что за ним подсматривают. Он не заметил, как приблизились трое врагов; он не слышал их шагов, заглушенных густой травой. Погруженный в мечты, он мысленно спешил по реке к Натче и родной стране. Внезапно множество крепких веревок сразу обвилось вокруг него, ослепило, оглушило, парализовало его члены. Порывисто вскочив, он инстинктивно бился в напрасных усилиях, когда жестокий удар по голове ошеломил его и сбросил на дно баржи. Он, впрочем, успел заметить, что запутался в ячейках рыболовной сети, какими иногда сам ловил рыбу. Когда Сергей Ладко вышел из полуоцепенения, он уже не был опутан сетью. Его связали крепкой веревкой, и он не мог пошевельнуться; затычка во рту должна была заглушать его крики, непроницаемая повязка закрывала глаза. Первым чувством Сергея Ладко, когда он вернулся к сознанию, было непередаваемое изумление. Что с ним произошло? Что означало это необъяснимое нападение и что с ним хотят сделать? В одном он был по крайней мере уверен: если бы его собирались убить, это было бы уже сделано. Раз он еще в этом мире, значит, на его жизнь не покушаются, и нападающие, кто бы они ни были, только хотели завладеть его особой. Но зачем, какая цель в таком захвате? Ответить на вопрос было нелегко. Грабители? Они не стали бы трудиться и так старательно упаковывать жертву, когда удар ножа был бы быстрее и вернее. Впрочем, какие это жалкие, должно быть, грабители, если их привлекло содержимое бедной баржи! Мщение? Это еще более невозможно. У Илиа Бруша не было врагов. Единственные враги Ладко, турки, не могли подозревать, что болгарский патриот скрывается под именем рыболова, а если бы даже узнали об этом, не такой он был важной персоной, чтобы они рискнули на это насилие так далеко от границы, в центре Австрийской империи. Кроме того, турки умертвили бы его с большим вероятием, чем простые разбойники. Убедившись, что в данный момент тайна неразрешима, Сергей Ладко, как человек дела, перестал об этом раздумывать и стал наблюдать за событиями и искать средства возвратить свободу, если только будет возможно. По правде говоря, его положение не способствовало наблюдениям. Крепко обмотанный веревкой, он совсем не мог двигаться, а повязка закрывала глаза так плотно, что он не мог бы отличить дня от ночи. Весь уйдя в слух, он убедился, что лежит на дне судна, своего, без сомнения, и что это судно быстро движется под усилиями крепких рук. Он явственно слышал скрип весел об уключины и плеск воды о борта судна. Куда направлялась баржа? Такова была вторая задача, которую он разрешил довольно легко, определив заметную разницу температур своего левого и правого бока. Толчки, которые испытыва