Жюль Верн. Дунайский лоцман ----------------------------------------------------------------------- Spellcheck by HarryFan, 25 April 2001 ----------------------------------------------------------------------- НА СОРЕВНОВАНИИ В ЗИГМАРИНГЕНЕ В этот день, в субботу 5 августа 1876 года, шумная многочисленная толпа наполняла кабачок под вывеской "Свидание рыболовов". Песни, звон стаканов, аплодисменты, возгласы смешивались в ужасающий шум, среди которого время от времени выделялись крики "хох!", выражавшие радость, дошедшую до предела. Окошки кабачка выходили прямо на Дунай, у окраины очаровательного маленького городка Зигмарингена, столицы прусского владения Гогенцоллернов, расположенного почти у истоков великой реки Центральной Европы. Прочитав вывеску, начертанную красивыми готическими буквами над входной дверью, в кабачок входили члены "Дунайской лиги", международного общества рыболовов, принадлежавших различным прибрежным нациям. Не бывает веселых сборищ без знатной выпивки. Итак, там пили отличное мюнхенское пиво и доброе венгерское вино полными кружками и полными стаканами. Там курили, и в большой зале было темно от ароматного дыма, который выбрасывала без устали длинные трубки. Если собеседники не видели друг друга, то они друг друга слышали, по крайней мере те, кто не был глух. Спокойные и молчаливые за делом, рыболовы-удильщики становятся самыми шумными людьми на свете, когда откладывают в сторону свои принадлежности. В рассказах о великих подвигах они не уступают охотником, а этим уже немало сказано. Дело шло к концу весьма существенного завтрака, который собрал вокруг столов сотню приглашенных рыцарей удилища, ярых приверженцев воды, фанатиков крючка. Утренние подвиги, без сомнения, иссушили их глотки, судя по количеству бутылок, появившихся за десертом. Потом пришла очередь многочисленных ликеров, которыми эти люди решили заменить кофе. Пробило три часа после полудня, когда приглашенные покинули стол. Говоря по правде, некоторые из них пошатывались и совсем не могли идти без помощи соседей. Но большая часть крепко держалась на ногах, как твердые и храбрые завсегдатаи долгих священных заседаний, которые ежегодно возобновлялись несколько раз по случаю соревнования "Дунайской лиги". Слава этих, превращенных в праздники, частых соревнований была велика на всем протяжении знаменитой реки, желтой, а не голубой, как поется в известном вальсе Штрауса. Соперники стекались на них из герцогства Баденского, из Вюртемберга, Баварии, Австрии, Венгрии, из Румынии, Сербии и даже из турецких провинций Болгарии и Бессарабии. Общество существовало уже пять лет. Прекрасно управляемое своим президентом, венгерцем Миклеско, оно процветало. Его возрастающие средства позволяли предлагать значительные призы на соревнованиях, и его знамя блистало многочисленными медалями, завоеванными в упорной борьбе с другими рыболовными обществами. Комитет его директоров, хорошо знакомый с законами о рыбной ловле на реках, поддерживал единомышленников то против государства, то против частных лиц и защищал их права и привилегии с особой настойчивостью, можно сказать, с особым профессиональным упорством, свойственным тем двуногим, которых стоит выделить в особый разряд человечества за склонность к рыбной ловле на удочку. Соревнование, которое только что состоялось, было вторым в 1876 году. В пять часов утра конкуренты покинули городок и собрались на левом берегу Дуная чуть пониже Зигмарингена. Они были в форме Общества: короткая блуза, не стеснявшая движений, панталоны, заправленные в сапоги на толстых подошвах, фуражка с большим козырьком. Само собой разумеется, они владели полным набором различных орудий, перечисленных в "Руководстве рыболова": удилищами, подсачками, лесками, упакованными в замшевые чехольчики, поплавками, глубомерами, свинцовыми дробинками всевозможных размеров для грузил, искусственными мушками, шнурками, флорентийской жилкой. Ловля была свободной в том смысле, что всякая пойманная рыба шла в счет, и каждый рыболов мог прикармливать ее, как заблагорассудится. Когда пробило шесть часов, девяносто семь соперников заняли места с удочками в руках, готовые забросить крючки. Труба проиграла сигнал, и девяносто семь лесок одновременно взвились над рекой. На конкурсе было объявлено несколько призов; два первые, по сто флоринов каждый, назначались тому рыболову, который поймает самое большое количество рыбы, и тому, кто изловит самый большой экземпляр. До второго сигнала трубы не случилось никаких происшествий. Соревнование закончилось в одиннадцать часов. Добыча каждого была представлена жюри, состоявшему из президента Миклеско и четырех членов "Дунайской лиги". Хотя у рыболовов-удильщиков самые горячие головы на свете, никто ни на мгновенье не сомневался, что эти высокие и могущественные особы примут решение со всем беспристрастием, так что никакие возражения не будут возможны. Приходилось только вооружиться терпением, чтобы узнать результаты добросовестного расследования; распределение различных призов по весу или по числу должно было оставаться в секрете до момента выдачи, предшествуемого братской трапезой всех конкурентов. Этот час настал. Рыболовы, не говоря о любопытных зигмарингенцах, ожидали, комфортабельно усевшись, перед эстрадой, на которой находились президент и другие члены Лиги. И в самом деле, если хватало стульев, скамеек и табуреток, то было достаточно и столов, а на столах стояли кружки с пивом, бутылки с различными напитками, маленькие и большие стаканы. Когда каждый занял место и трубки задымили вовсю, президент встал. - Слушайте! Слушайте! - раздалось со всех сторон. Господин Миклеско осушил кружку пива, и пена еще висела на кончиках его усов. - Мои дорогие коллеги, - начал он по-немецки, на языке, понятном всем членам "Дунайской лиги", без различия национальностей, - не ждите от меня классически построенного рассуждения с введением, главной частью и заключением. Нет, мы здесь не для того, чтобы упиваться торжественными официальными речами, и я буду говорить только о наших маленьких делах по-товарищески, скажу даже, по-братски, если такое выражение подходяще для международного общества. Эти две фразы, чересчур длинные, как все те, какими обычно начинается речь, даже когда оратор не хочет быть многословным, вызвали единодушные аплодисменты, к которым присоединились многочисленные "очень хорошо!" и "хох!", прерываемые икотой. Потом президент поднял бокал, и все наполненные стаканы были выпиты. Продолжая речь, господин Миклеско поместил рыболова-удильщика в первый разряд человечества. Он подчеркнул все качества, все добродетели, которыми наградила удильщика щедрая природа. Он указал, сколько нужно терпения, изобретательности, хладнокровия, высокой интеллигентности, чтобы преуспевать в рыболовном искусстве, так как это больше, чем ремесло, это именно искусство, и оно намного выше подвигов, которыми понапрасну хвалятся охотники. - Разве можно сравнивать, - вскричал он, - охоту с рыбной ловлей?! - Нет, нет! - хором ответили присутствующие. - Какая заслуга убить куропатку или зайца, когда видишь их на расстоянии выстрела и когда собака - а разве мы имеем собак? - отыскивает для вас дичь? Эту дичь вы замечаете издалека, вы не спеша целитесь в нее и выпускаете бесчисленное количество дробинок, большая часть которых пропадает напрасно!.. Напротив, за рыбой вы не можете следить взглядом... Она скрывается под водой... Сколько нужно искусных маневров, уловок, ума и хитрости, чтобы заставить рыбу взять крючок, чтобы ее подсечь, чтобы вытащить из воды, то недвижно висящую на конце лески, то трепещущую и как бы аплодирующую вам за победу! На этот раз ответом были громовые возгласы "браво!" Решительно, президент Миклеско умел затронуть чувства членов "Дунайской лиги". Понимая, что невозможно зайти слишком далеко в похвалах своим сотоварищам, он осмелился, не боясь быть обвиненным в преувеличениях, поставить их благородное занятие выше всех других, вознес до небес горячих приверженцев научного рыболовства и даже обратился к памяти великолепной богини, которая являлась во главе юных любителей древнего Рима на праздниках рыболовов. Были ли поняты эти намеки? Вероятно, так как они вызвали настоящую бурю энтузиазма. Потом, переведя дыхание и осушив еще кружку пенистого пива, он продолжал: - Мне остается только поздравить вас с растущим процветанием Общества, которое каждый год пополняется новыми членами и репутация которого прочно установлена во всей Центральной Европе. Я вам не буду говорить о наших успехах. Вы их знаете, вы в них участвуете, и это большая честь выступать на соревнованиях. Немецкая печать, чешская печать, румынская печать не скупятся на похвалы, столь драгоценные, и я добавлю, столь заслуженные! Я поднимаю тост, и прошу поддержать меня, за журналистов, преданных международному делу "Дунайской лиги"! Конечно, все откликнулись на призыв президента Миклеско. Бутылки опорожнились в стаканы, а стаканы опрокинулись в глотки с такой же легкостью, с какой вода великой реки и ее притоков изливается в море. Можно бы на этом остановиться, если бы речь президента окончилась на последнем тосте. Но предлагались и другие тосты, очевидно, столь же своевременные. В самом деле, президент выпрямился во весь рост между секретарем и казначеем, которые тоже встали. Каждый из них в правой руке держал бокал шампанского, а левую прижимал к сердцу. - Я пью за "Дунайскую лигу"! - воскликнул господин Миклеско, окидывая взглядом присутствующих. Все встали, подняв бокалы. Некоторые рыболовы влезли на скамейки, другие на столы и все ответили с великолепным единодушием на предложение господина Миклеско. А президент начал снова после того, как было сделано пополнение из неисчерпаемых бутылок, стоявших перед ним и его сотоварищами: - За различные народы: за баденцев, за вюртембержцев, за баварцев, за австрийцев, за венгров, за сербов, за валахов, за молдаван, за болгар, за бессарабов, которых "Дунайская лига" объединяет в своих рядах! И бессарабы, болгары, молдаване, валахи, сербы, венгры, австрийцы, баварцы, вюртембержцы, баденцы ответили ему, как один человек, поглотив содержимое своих бокалов. Наконец, президент закончил выступление, объявив, что пьет за здоровье каждого члена Общества. Но так как их количество достигает четырехсот семидесяти трех, он, к несчастью, вынужден объединить здравицу за них. Ему ответили тысячью "хох!", которые продолжались до полного истощения голосовых средств. Следующий номер программы завершился традиционными возлияниями рыболовов. Под конец должны были объявить имена лауреатов. Каждый ожидал этого с беспокойством, вполне естественным, потому что, как уже сказано, секрет жюри хранился строго. Но момент пришел, и сейчас все откроется. Президент Миклеско приготовился читать официальный список наград. В соответствии с уставом Общества наименьшие призы объявлялись первыми, что придавало чтению наградного списка все возрастающий интерес. При оглашении имен лауреаты низших премий по количеству пойманных рыб представали перед эстрадой. Президент обменивался с ними рукопожатием, вручал диплом и денежный приз сообразно занятому месту. Рыбы, содержавшиеся в их сетках, были те, каких может поймать каждый рыболов в водах Дуная: колюшки, плотва, пескари, окуни, лини, щуки, карпы и другие. Валахи, венгры, баденцы, вюртембержцы фигурировали в перечне низших премий. Второй приз вручили за семьдесят семь пойманных рыб немцу, по имени Вебер, успех которого был встречен горячими рукоплесканиями. Вебера, в самом деле, хорошо знали сотоварищи. Уже много и много раз на предыдущих соревнованиях имя его стояло в первых рядах, и в этот день ждали, что он, как всегда, получит первый приз по количеству. Нет, только семьдесят семь рыб было в его садке, семьдесят семь хорошо сосчитанных и пересчитанных, тогда как его конкурент, если не более искусный, то, по крайней мере, более счастливый, предъявил девяносто девять рыб. Имя этого мастера рыбной ловли было провозглашено. Им оказался венгр Илиа Бруш. Удивленное собрание, услышав незнакомое имя этого венгра, лишь недавно вступившего в "Дунайскую лигу", не аплодировало. Так как лауреат не счел нужным явиться за получением премии в сто флоринов, президент Миклеско незамедлительно перешел к чтению списка победителей по весу выловленных рыб. Премии получили румыны, славяне, австрийцы. Когда было произнесено имя получившего второй приз, оно было встречено аплодисментами, как и имя немца Вебера. Господин Иветозар, один из соревнователей, восторжествовал над карпом в три с половиной фунта весом, который наверняка ускользнул бы от менее искусного и хладнокровного рыболова. Господин Иветозар был одним из самых видных, самых деятельных, самых преданных членов Общества и имел в эту пору самое большое количество премий. Потоку-то его и приветствовали единодушными рукоплесканиями. Оставалось только присудить первый приз по этой категории, и все сердца затрепетали в ожидании имени лауреата. Каково же было удивление, даже больше, чем удивление, - всеобщее остолбенение, когда президент Миклеско голосом, дрожь которого не мог сдержать, с трудом произнес: - Первый приз по весу за щуку в семнадцать фунтов присуждается венгру Илиа Брушу! Гробовое молчание наступило в собрании. Руки, собравшиеся хлопать, остались неподвижными, рты, готовые кричать в честь победителя, молчали. Все присутствующие замерли на месте от любопытства. Появится ли, наконец. Илиа Бруш? Придет ли он получить от президента Миклеско почетные дипломы и присоединенные к ним двести флоринов? Внезапно по собранию пронесся ропот. Один из рыболовов, который до того держался в стороне, направился к эстраде. Это и был венгр Илиа Бруш. Судя по тщательно выбритому лицу, над которым поднималась густая черная шевелюра, Илиа Бруш был не старше тридцати лет. Роста выше среднего, с широкими плечами, крепко стоящий на ногах, он, вероятно, обладал редкой силой. Можно было, в самом деле, удивляться, как молодец такой закалки увлекся мирным занятием - рыбной ловлей на удочку да еще и приобрел в этом трудном искусстве мастерство, неопровержимым доказательством которого служили результаты конкурса. Другая достаточно странная особенность: Илиа Бруш, очевидно, страдал каким-то недостатком зрения. В самом деле, большие темные очки скрывали его глаза, цвет которых невозможно было определить. А ведь зрение самое драгоценное из чувств для тех, кто живо интересуется чуть заметными движениями поплавка и кому необходимо разгадывать многочисленные рыбьи хитрости. Но, каково бы ни было удивление, приходилось подчиняться. Беспристрастие жюри не вызывало сомнений, Илиа Бруш являлся победителем соревнования, и при таких обстоятельствах, каких еще не встречалось на памяти членов Лиги. Собрание, наконец, ожило, и достаточно звучные рукоплескания приветствовали триумфатора в момент, когда он получал дипломы и премии из рук президента Миклеско. После этого Илиа Бруш, поговорив с президентом, не спустился с эстрады, а повернулся к заинтересованному собранию и жестом потребовал молчания, которое наступило точно по волшебству. - Господа и дорогие коллеги, - начал Илиа Бруш, - я прошу позволения обратиться к вам с несколькими словами, что мне разрешил наш президент. Можно было услышать, как пролетит муха в зале, только что перед этим такой шумной. Что означает это выступление, не предусмотренное программой? - Я сначала желаю вас поблагодарить, - продолжал Илиа Бруш, - за ваше сочувствие и за аплодисменты, но прошу вас верить, что я не возгордился сверх меры двойным успехом, которого мне удалось достигнуть. Я сознаю, что успех, приличествующий наиболее достойному, должен был бы принадлежать кому-нибудь из старейших членов Лиги, столь богатой выдающимися рыболовами, и что я обязан не столько моим заслугам, сколько счастливому случаю. Скромность этого вступления понравилась собранию; раздалось несколько приглушенных возгласов: "Очень хорошо!" - Этот благоприятный случай я должен оправдать, и я составил с этой целью проект, который, надеюсь, по своему характеру заинтересует присутствующих здесь знаменитых рыболовов. Вы знаете, дорогие коллеги, сейчас мода на рекорды. Почему не последуем мы примеру чемпионов других видов спорта и не попытаемся установить рекорд рыбной ловли на удочку? Заглушенные восклицания пробежали по аудитории. Слышалось: "Ах, ах!", "Слушайте, слушайте!", "Почему бы и не так?" Каждый член Общества выражал впечатления сообразно своему темпераменту. - Когда эта мысль, - продолжал тем временем оратор, - пришла мне впервые в голову, я ее тотчас одобрил и понял, при каких условиях она должна быть осуществлена. Мое звание члена "Дунайской лиги", впрочем, ограничивает задачу. Я член "Дунайского общества" и только на Дунае должен искать счастливого исхода моего предприятия. И я составил проект спуститься по нашей знаменитой реке от самого ее истока до Черного моря и питаться во время этого пробега в три тысячи километров исключительно плодами моей рыбной ловли. Сегодняшняя удача еще более увеличила мое желание выполнить путешествие, интерес которого, я уверен, вы оцените; вот почему я решил отправиться 10 августа, то есть в ближайший четверг, и назначаю вам свидание в этот день в самом том месте, где начинается Дунай. Легче вообразить, чем описать энтузиазм, который вызвало это неожиданное сообщение. В продолжение пяти минут гремела буря возгласов "хох!" и бешеных рукоплесканий. Такое важное событие должно было получить достойное завершение. Господин Миклеско это понял и, верный себе, поступил, как настоящий председатель. Немного тяжеловато, быть может, он встал еще раз, поддержанный двумя помощниками. - За нашего коллегу Илиа Бруша! - воскликнул он взволнованным голосом, размахивая бокалом шампанского. - За нашего коллегу Илиа Бруша! - отозвалось собрание, как раскат грома, за которым немедленно последовало полное молчание, так как человеческие существа, к сожалению, неспособны кричать и пить в одно и то же время. Однако молчание продолжалось недолго. Пенящееся вино придало пересохшим глоткам новую силу, что позволило провозгласить еще бесчисленное множество здравиц до того момента, когда закрылся при всеобщем веселье знаменитый конкурс рыболовов, открытый в этот же день, 5 августа 1876 года, "Дунайской лигой" в очаровательном маленьком городке Зигмарингене. В ВЕРХОВЬЯХ ДУНАЯ Хотел ли добиться славы Илиа Бруш, когда объявил коллегам, собравшимся в "Свидании рыболовов", о своем намерении спуститься по Дунаю с удочкой в руке? Если такова была его цель, он мог похвалиться, что достиг ее. Печать заговорила об этом случае, и все газеты дунайской области посвятили соревнованию в Зигмарингене статьи своих репортеров, более или менее обширные и, во всяком случае, способные приятно пощекотать самолюбие победителя, имя которого становилось популярным. Уже на следующий день, в номере от 6 августа, венская "Нейе Фрайе Пресс" писала: "Последнее соревнование "Дунайской лиги" по уженью закончилось вчера в Зигмарингене настоящим театральным эффектом, героем которого был венгр по имени Илиа Бруш, вчера еще никому не известный, а сегодня почти знаменитый. Вы спросите: что же такое сделал Илиа Бруш, чтобы заслужить такую внезапную славу? Во-первых, этот искусник сумел заслужить два первых приза - по весу и по количеству рыбы, далеко оставив позади конкурентов, чего, кажется, не случалось за все время, как существуют подобные соревнования. Это уже не плохо. Но дальше будет еще лучше. Когда он собрал богатую жатву лавров и одержал такую блестящую победу, казалось, он вправе насладиться заслуженным отдыхом. Нет, не таково было мнение этого удивительного венгра, который приготовился поразить нас еще больше. Если мы хорошо осведомлены, - а точность нашей информации известна, - Илиа Бруш объявил коллегам, что он намерен спуститься с удочкой в руке вниз по Дунаю, от его верховья в герцогстве Баденском до устья в Черном море, сделав путешествие приблизительно в три тысячи километров. Мы будем держать наших читателей в курсе всех перипетий этого оригинального предприятия. Илиа Бруш должен отправиться в путь 10 августа, в следующий четверг. Пожелаем ему счастья, но попросим также ужасного рыболова не истреблять вплоть до последнего представителя водяное население великой интернациональной реки!" Так писала венская "Нейе Фрайе Пресс". Не меньше горячности проявила будапештская "Пестер Ллойд", а также и белградская "Сербске Новине" и бухарестская "Романул", в которой заметка разрослась до размеров настоящей статьи. Все эти заметки и статьи, умело написанные, привлекли внимание к Илиа Брушу, и если правда, что печать есть отражение общественного мнения, то можно было ожидать, что путешествие по мере его продолжения будет возбуждать все возрастающий интерес. В самом деле, разве в городах, расположенных на берегах реки, не проживают члены "Дунайской лиги", которые сочтут долгом принять участие в славе своего сотоварища? Нет сомнения, что он получит от них в случае надобности сочувствие и поддержку. Пока что комментарии печати имели большой успех у рыболовов-удильщиков. В глазах этих профессионалов предприятие Илиа Бруша имело огромную важность, и некоторые члены Лиги, участники конкурса в Зигмарингене, задержались, чтобы присутствовать при отправлении чемпиона "Дунайской лиги". Хозяину "Свидания рыболовов" не приходилось жаловаться на продолжение их пребывания в Зигмарингене. После полудня 8 августа, за два дня до срока, назначенного лауреатом для начала оригинального путешествия, более тридцати собутыльников продолжали веселиться в большой зале кабачка, владелец которого, предоставляя этой избранной клиентуре неограниченные возможности для выпивки, получал непредвиденные доходы. Однако, несмотря на приближение события, задержавшего любопытных в столице Гогенцоллернов, вечером 8 августа в "Свидании рыболовов" разговаривали не о герое дня. Другое событие, еще более важное для обитателей берегов великой реки, служило темой общего разговора и приводило всех в волнение. Это волнение было вполне понятным, и его оправдывали серьезные события. Дело в том, что уже в течение многих месяцев берега Дуная подвергались постоянным грабежам. Не счесть было обокраденных ферм, разграбленных замков, обворованных деревушек. Были и убийства: несколько человек заплатили жизнью за сопротивление, которое они пытались оказать неуловимым злодеям. По всей вероятности, столько преступлений не могло совершить несколько отдельных лиц. Ясно, что речь шла о хорошо организованной банде, без сомнения, очень многочисленной, судя по ее "подвигам". Странным казалось, что банда действовала только в непосредственной близости от Дуная. Уже за два километра от берегов реки никакое преступление нельзя было отнести на ее счет. Зато поле ее деятельности, по-видимому, было ограничено только в ширину, и берега австрийские, венгерские, сербские или румынские одинаково подвергались нападениям бандитов, которых никогда не удавалось захватить на месте. Сделав свое дело, бандиты исчезали до ближайшего преступления, совершаемого в другом месте, иногда за сотни километров от предыдущего, и о них ничего на было слышно. Казалось, они улетучивались, а с ними и их добыча, иногда очень громоздкая. Заинтересованные правительства в конце концов были взволнованы этими последовательными ударами, которые, по всей вероятности, можно было приписать недостаточной связи между полицией придунайских стран. По этому поводу произошел обмен дипломатическими нотами, и, как сообщила печать в тот самый день 8 августа, переговоры привели к созданию интернациональной полиции, которая должна была действовать под управлением одного начальника на всем течении Дуная. Выбор начальника представил большие трудности, но в конце концов согласились на кандидатуре венгра Карла Драгоша, полицейского комиссара, хорошо известного в тех краях. Карл Драгош считался, в самом деле, замечательным сыщиком, и нельзя было выбрать более достойного. Ему исполнилось сорок пять лет; это был человек среднего роста, худощавый, наделенный более моральной стойкостью, чем физической силой. Однако он обладал достаточной силой, чтобы выносить профессиональные трудности службы, и храбростью, чтобы не бояться ее опасностей. Он числился на жительстве в Будапеште, но чаще всего находился в провинции, занятый какими-нибудь щекотливыми расследованиями. Прекрасное знание всех языков Юго-Восточной Европы - немецкого, румынского, сербского, болгарского и турецкого, не говоря уже о родном венгерском, позволяло ему выходить из всяких затруднений. Будучи холостяком, он не боялся, что семейные заботы стеснят свободу его передвижений. Как сказано, печать хорошо отозвалась о назначении Драгоша. Публика тоже одобрила его единодушно. В большой зале "Свидания рыболовов" новость приняли крайне лестным образом. - Нельзя было лучше выбрать, - утверждал в тот момент, когда в кабачке зажглась лампа, господин Иветозар, обладатель второго приза по весу рыбы на только что закончившемся конкурсе. - Я знаю Драгоша. Это - человек. - И искусный человек, - добавил президент Миклеско. - Пожелаем, - вскричал кроат с трудно произносимым именем Серб, владелец красильни в предместьях Вены, - чтобы ему удалось оздоровить берега реки! Жизнь здесь стала прямо невозможной! - У Карла Драгоша сильный противник, - сказал немец Вебер, покачивая головой. - Посмотрим его за работой. - За работой!.. - вскричал господин Иветозар. - Он уже за ней, будьте спокойны! - Конечно, - поддержал господин Миклеско. - Не в духе Карла Драгоша терять время. Если его назначение произошло четыре дня назад, как утверждают газеты, то он, по крайней мере, уже три дня делает свое дело. - С чего бы ему начать? - спросил господин Писсеа, румын, самой своей фамилией [piscis - рыба (лат.)] предназначенный стать рыболовом. - На его месте, признаюсь, я был бы в крайнем затруднении. - Потому вас и не поставили на его место, мой дорогой, - благодушно заметил серб. - Будьте уверены, что Драгош не затруднится. А уж докладывать вам свой план, это извините. Быть может, он направился в Белград, быть может, остался в Будапеште... Если только не предпочел явиться как раз сюда, в Зигмаринген, и если его нет в этот момент среди нас в "Свидании рыболовов"! Это предположение вызвало бурный взрыв веселья. - Среди нас! - вскричал Вебер. - Вы смеетесь над нами, Михаил Михайлович! Зачем он явится сюда, где на людской памяти никогда не совершалось ни малейшего преступления?. - Гм! - возразил Михаил Михайлович. - А может, для того, чтобы присутствовать послезавтра при отправлении Илиа Бруша. Может, он его интересует, этот человек... Если только Илиа Бруш и Карл Драгош не одно лицо. - Как это, одно лицо! - закричали со всех сторон. - Что вы под этим подразумеваете? - Черт возьми! А это было бы здорово... Никто не заподозрит полицейского в шкуре лауреата, и он будет инспектировать Дунай на полной свободе. Эта фантастическая выдумка заставила всех собутыльников широко открыть глаза. Уж этот Михаил Михайлович! Только у него и могут явиться подобные идеи! Впрочем, Михаил Михайлович не очень держался за предположение, которое только что рискнул высказать. - Если только... - начал он оборотом, который, очевидно, был его излюбленным. - Если только? - Если только Карл Драгош не имеет другой причины присутствовать здесь, - продолжал он, переходя без передышки к другому, не менее фантастическому предположению. - Какой причины? - Предположите, например, что этот проект спуститься по Дунаю с удочкой в руке кажется ему подозрительным. - Подозрительным!.. Почему подозрительным? - Черт побери! Да ведь это было бы совсем не глупо для мошенника скрыться под маской рыболова, и особенно рыболова, столь известного. Такая известность стоит любого инкогнито в мире. Можно нанести сто ударов, где только захочется, а в промежутках ловить рыбку. Хитрая выдумка! - Но надо уметь удить, - поучительно заметил президент Миклеско, - а это привилегия честных людей. Такой моральный вывод, быть может, немножко чересчур смелый, был встречен горячими рукоплесканиями этих страстных рыболовов. Михаил Михайлович с замечательным тактом воспользовался всеобщим энтузиазмом. - За здоровье президента! - вскричал он, поднимая свой стакан. - За здоровье президента! - повторили собутыльники, опустошив стаканы, как один человек. - За здоровье президента! - повторил один из посетителей, одиноко сидевший за столом и в течение некоторого времени, казалось, с живым интересом прислушивавшийся к происходившему вокруг него разговору. Господин Миклеско был тронут любезным поступком незнакомца и, чтобы его отблагодарить, поднял в его честь бокал. Одинокий посетитель, считая, без сомнения, что этим вежливым поступком лед сломан, решил, с позволения почтенного собрания, выразить и свое мнение. - Хорошо сказано, честное слово! - заметил он. - Да, конечно, уженье - удовольствие порядочных людей. - Мы имеем честь говорить с коллегой? - спросил господин Миклеско, обращаясь к незнакомцу. - О! - скромно ответил этот последний. - Всего лишь любитель, который восхищается блестящими подвигами, но не имеет дерзости им подражать. - Тем хуже, господин... - Йегер. - Тем хуже, господин Йегер, так как я должен заключить, что мы никогда не будем иметь чести считать вас в числе членов "Дунайской лиги". - Кто знает? - возразил господин Йегер. - Может быть, и я когда-нибудь решусь протянуть руку к пирогу... к удочке, хотел я сказать, и в этот день я, конечно, буду вашим, если только сумею удовлетворить условиям, необходимым для принятия в ваше Общество. - Не сомневайтесь в этом, - горячо заверил господин Миклеско, воодушевленный надеждой завербовать нового приверженца. - Эти условия очень просты, и их всего четыре. Первое - платить скромный ежегодный взнос. Это - главное. - Разумеется, - смеясь подтвердил господин Йегер. - Второе - это любить уженье. Третье - быть приятным компаньоном, и мне кажется, что это третье условие уже выполнено. - Очень любезно с вашей стороны! - заметил господин Йегер. - Что же касается четвертого, то оно состоит во внесении своей фамилии и адреса в список Общества. Имя ваше известно, и когда я буду иметь ваш адрес... - Вена, Лейпцигерштрассе, номер сорок три. - ...вы будете полноправным членом Лиги за двадцать крон в год. Оба собеседника рассмеялись от чистого сердца. - И больше никаких формальностей? - спросил господин Йегер. - Никаких. - И не надо удостоверения личности? - Ну, господин Йегер, - возразил президент, - чтобы ловить рыбу на удочку!.. - Это верно, - заметил господин Йегер. - Впрочем, это неважно. Ведь все должны знать друг друга в "Дунайской лиге". - Как раз наоборот, - заверил господин Миклеско. - Вы только подумайте! Некоторые из наших товарищей живут здесь, в Зигмарингене, а другие на берегу Черного моря. Не так-то легко поддерживать добрососедские отношения. - В самом деле! - Так, например, нашего поразительного лауреата последнего конкурса... - Илиа Бруша? - Его самого. И что ж? Его никто не знает. - Невозможно! - Но это так, - уверил господин Миклеско. - Ведь он всего две недели назад вступил в Лигу. Совершенно для всех Илиа Бруш удивительное... - что я говорю! - подлинное откровение. - Это то, что на скачках называют "темная лошадка"? - Именно. - А из какой страны эта темная лошадка? - Это венгр. - Так же, как и вы. Потому что вы венгр, как я полагаю, господин президент? - Чистокровный, господин Йегер, венгр из Будапешта. - А Илиа Бруш? - Из Сальки. - Где эта Салька? - Это местечко, маленький городок, если хотите, на правом берегу Ипеля, реки, которая впадает в Дунай на несколько лье [старинная французская мера длины, около четырех километров] выше Будапешта. - С ним, по крайней мере, господин Миклеско, вы можете считаться соседями, - смеясь заметил Йегер. - Не раньше, чем через два или три месяца, - таким же тоном возразил президент "Дунайской лиги". - Столько времени ему понадобится для путешествия... - Если только оно состоится! - ядовито молвил веселый серб, бесцеремонно вмешиваясь в разговор. Другие рыболовы придвинулись к ним. Йегер и Миклеско оказались в центре маленькой группы. - Что вы хотите этим сказать? - спросил господин Миклеско. - У вас блестящее воображение, Михаил Михайлович! - Простая шутка, господин президент, - ответил спрошенный. - Впрочем, если Илиа Бруш, по-вашему, ни полицейский, ни преступник, почему он не может посмеяться над нами и оказаться просто хвастуном? Господин Миклеско взглянул на дело серьезно. - У вас недоброжелательный характер, Михаил Михайлович, - возразил он. - Когда-нибудь он сыграет с вами скверную шутку. Илиа Бруш производит на меня впечатление человека честного и положительного. Кроме того, он член "Дунайской лиги". Этим все сказано. - Браво! - закричали со всех сторон. Михаил Михайлович, казалось, совсем не сконфуженный уроком, с замечательным присутствием духа воспользовался новым предлогом и провозгласил тост. - В таком случае, - сказал он, схватив стакан, - за здоровье Илиа Бруша! - За здоровье Илиа Бруша! - хором ответили присутствующие, не исключая господина Йегера, который добросовестно осушил стакан до последней капли. Последняя выходка Михаила Михайловича была, впрочем, не менее лишена здравого смысла, чем предыдущие. Объявив о своем проекте с большим шумом, Илиа Бруш больше не показывался. Никто ничего о нем не слышал. Не было ли странно, что он держался где-то в стороне, и возникало вполне законное предположение, что он хотел одурачить своих чересчур легковерных товарищей. Как бы то ни было, ожидать придется недолго. Через тридцать шесть часов все разрешится. Тем, которые интересовались проектом, нужно было только подняться на несколько лье выше Зигмарингена. Там они, без сомнения, встретят Илиа Бруша, если он, действительно, такой серьезный человек, как утверждал президент Миклеско. Но здесь могла возникнуть одна трудность. Было ли установлено местонахождение истока великой реки? В точности ли указывали его карты? Не существовала ли неуверенность в этом вопросе, и, когда попытаются встретить Илиа Бруша в одном пункте, не окажется ли он в другом? Конечно, нет сомнений в том, что Дунай, Истр древних, берет начало в великом герцогстве Баденском. Географы даже утверждают, что это происходит на шести градусах десяти минутах восточной долготы и сорока семи градусах сорока восьми минутах северной широты. Но даже это определение, допуская, что оно справедливо, доведено только до дуговой минуты, а не до секунды, и это допускает широкие разногласия. Ведь дело шло о том, чтобы забросить удочку в том самом месте, где первая капля дунайской воды начинает скатываться к Черному морю. Согласно одной легенде, которая долго считалась географической истиной, Дунай рождался в саду принца Фюрстенберга. Колыбелью его будто бы был мраморный бассейн, в котором многочисленные туристы наполняли свои кубки. Не у края ли этого неисчерпаемого водоема нужно ожидать Илиа Бруша утром 10 августа? Нет, не там подлинный источник великой реки. Теперь известно, что он образован слиянием двух ручьев, Бреге и Бригаха, которые ниспадают с высоты в восемьсот семьдесят пять метров и протекают через Шварцвальдский лес [горный массив, составляющий часть Альпийской горной системы]. Их воды смешиваются у Донауэшингена, на несколько лье выше Зигмарингена, и объединяются под общим названием Дунай. Если какой-либо из ручьев больше другого заслуживает считаться рекой, то это Бреге, длина его тридцать семь километров, и начинается он в Брисгау. Но, без сомнения, наиболее осведомленные сказали себе, что местом отправления Илиа Бруша, - если он все же отправится, - будет Донауэшинген, и там они собрались, в большинстве члены "Дунайской лиги", во главе с президентом Миклеско. С утра 10 августа они выстроились, как на часах, у берега Бреге, при слиянии двух ручьев. Но часы проходили, а героя дня не было видно. - Он не явится, - сказал один. - Это просто мистификатор, - молвил другой. - А мы настоящие простаки! - добавил Михаил Михайлович, который скромно торжествовал. Только президент Миклеско настойчиво защищал Илиа Бруша. - Нет, - уверял он, - я никогда не допущу мысли, что член "Дунайской лиги" вздумает дурачить своих товарищей!.. Илиа Бруш запоздал. Будем терпеливы. Мы вот-вот его увидим. Господин Миклеско был прав в своем доверии. Незадолго до девяти часов из группы, собравшейся при слиянии Бреге и Бригаха, донесся крик: - Вот он!.. Вот он!.. В двухстах шагах из-за поворота показалась лодка, направляемая кормовым веслом вдоль берега, минуя быстрину. На корме стоял человек. Этот человек и был тот самый, который несколько дней назад появился на конкурсе "Дунайской лиги" и завоевал два первых приза, венгр Илиа Бруш. Когда лодка достигла слияния ручьев, она остановилась, и на берег был выброшен небольшой якорь. Илиа Бруш высадился, и любопытные собрались вокруг него. Без сомнения, он не ожидал встретить такую многочисленную компанию и казался несколько смущенным. Президент Миклеско подошел к нему и протянул руку, которую Илиа Бруш почтительно пожал, сняв шапку из меха выдры. - Илиа Бруш, - сказал господин Миклеско с чисто президентской важностью, - я счастлив видеть великого победителя на нашем последнем конкурсе. Великий победитель поклонился в знак благодарности. Президент продолжал: - Раз мы встретились с вами у истоков нашей интернациональной реки, мы заключаем, что вы начинаете приводить в исполнение проект спуститься до устья с удочкой в руке. - Конечно, господин президент, - ответил Илиа Бруш. - И вы начинаете ваше плавание сегодня? - Именно сегодня, господин президент. - Как вы рассчитываете совершить путешествие? - Спускаясь по течению. - В этой лодке? - В этой лодке. - Никогда не причаливая к берегу? - Нет, кроме как ночью. - Но вы ведь знаете, что речь идет о трех тысячах километров? - По десять лье в день это займет около двух месяцев. - В таком случае, счастливого пути, Илиа Бруш! - Благодарю вас, господин президент! Илиа Бруш поклонился в последний раз и вошел в свое суденышко, а любопытные теснились, чтобы увидеть, как он отправится. Он взял удочку, насадил наживку, положил удилище на скамейку, поднял якорь на борт, оттолкнул лодку сильным ударом багра, потом, сев на корме, закинул удочку. Мгновение спустя он ее вытащил. На крючке бился усач. Это показалось счастливым предзнаменованием, и, когда он повернул нос лодки, вся компания приветствовала бешеными криками "хох!" лауреата "Дунайской лиги". ПАССАЖИР ИЛИА БРУША Он начался, этот спуск по великой реке. Илиа Брушу предстояло путешествие через одно герцогство - Баден, через два королевства - Вюртемберг и Баварию, через две империи - Австро-Венгрию и Турцию, через три княжества - Гогенцоллерн, Сербию и Румынию [эти два княжества были потом возведены в королевства: Румыния в 1881 году и Сербия в 1882 году (прим.авт.)]. Оригинальный рыболов мог не страшиться усталости во время этого долгого плаванья протяженностью более семисот лье. Течение Дуная должно было донести его до самого устья со скоростью немного больше лье в час, то есть в среднем пятьдесят километров в день. Через два месяца он будет, таким образом, у цели своего путешествия при условии, что никакая случайность не задержит его в пути. Но почему он должен подвергнуться задержкам? Лодка Илиа Бруша была двенадцати футов [старинная мера длины, около тридцати сантиметров] длины. Это был род плоскодонной баржи, шириной в четыре фута посредине. Впереди под круглой крышей - рубка, каюта, если хотите, в которой могли укрыться два человека. Внутри этой рубки два ящика по бокам содержали скромный гардероб владельца и по желанию могли превращаться в кушетки. Задняя часть сундуков образовала скамейку, и на ней помещались кухонные принадлежности. Бесполезно говорить, что баржа была снабжена всеми снастями, которые составляют инвентарь настоящего рыболова. Илиа Бруш не мог без этого обойтись, потому что, как он заявил своим товарищам в день конкурса, он должен был во время путешествия существовать исключительно плодами ловли, если не питаясь рыбой, то меняя ее на звонкую монету, которая позволит ему составлять более разнообразное меню, не нарушая своего плана. С этой целью Илиа Бруш намеревался продавать по вечерам рыбу, пойманную днем, а эта рыба найдет ценителей на том или другом берегу после шума, какой создался возле имени рыболова. Так протек первый день. Впрочем, наблюдатель, который не сводил бы глаз с Илиа Бруша, был бы по праву удивлен тем малым усердием, с каким лауреат "Дунайской лиги", казалось, относился к ужению, которое, однако, являлось единственным оправданием его эксцентрического предприятия. Когда он чувствовал, что за ним не следят посторонние взгляды, он спешил сменить удочку на весло и греб изо всех сил, как будто стараясь ускорить бег лодки. Напротив, когда несколько любопытных появлялись на одном из берегов или встречался перевозчик, он тотчас схватывал свое профессиональное орудие и с обычной ловкостью немедленно вытаскивал из воды прекрасную рыбу, что доставляло ему аплодисменты зрителей. Однако, как только зевак скрывало течение реки, а паромщик исчезал за поворотом, он снова брался за весло и разгонял тяжелую баржу. Имел ли Илиа Бруш причину сократить срок путешествия, которое, впрочем, никто не вынуждал его предпринимать? Но что об этом ни говори, он продвигался довольно быстро. Увлекаемый течением, быстрым у начала реки, а в дальнейшем более медленным, гребя всегда, когда представлялся благоприятный случай, он делал восемь километров в час, если не больше. Миновав несколько мелких поселений, он оставил позади Тутлинген, более значительный центр, не останавливаясь, хотя несколько почитателей делали ему с берега знаки причалить. Илиа Бруш, отклонив жестом приглашение, отказался прервать свой путь. В четыре часа пополудни он очутился близ маленького городка Фридингена, в сорока восьми километрах от места отправления. Он охотно пронесся бы мимо Фридингена, если только можно употребить такое выражение, когда следуешь по воде, но энтузиазм публики не позволил ему этого. Как только он появился, несколько барок, откуда доносились бесчисленные восклицания "хох!", отделились от берега и окружили знаменитого лауреата. Илиа Бруш принял их приветливо. Разве не нужны были ему покупатели для рыбы, которую он наловил в те моменты, когда занимался ужением? Усачи, подлещики, плотва бились в его садке, не считая нескольких голавлей. Явно, он не мог съесть все это один. Да об этом не было и речи. Любителей явилось много. Как только остановилась баржа, вокруг нее столпилось полсотни баденцев, приглашая Бруша, воздавая ему почет, приличествующий лауреату "Дунайской лиги". - Эй! Сюда, Бруш! - Кружку доброго пива, Бруш! - Мы покупаем вашу рыбу, Бруш! - За эту двадцать крейцеров! - За эту - флорин! Лауреат не знал, кому и отвечать, и быстро получил за рыбу несколько приятных звонких монет. С той премией, которую он заработал на конкурсе, это, в конце концов, составит хорошую сумму, если его с таким же энтузиазмом будут встречать от истока великой реки до ее устья. А почему он прекратится? Разве не почетно владеть хотя бы одной штукой, вышедшей из его рук? Конечно, ему не придется ходить по домам, предлагая свой товар, раз публика спорит из-за его рыбы на месте. Решительно, такая продажа - гениальная идея. В этот вечер, помимо того, что он легко продал рыбу, не было недостатка в приглашениях. Илиа Бруш, который, по-видимому, хотел покидать судно как можно реже, отклонил их все и так же энергично отказался от добрых стаканов вина и добрых кружек пива, хотя его я звали со всех сторон зайти выпить в береговом кабачке. Его почитатели вынуждены были от этого отказаться и расстались со своим героем, назначив ему свидание назавтра, в момент отплытия. Однако утром они уже не нашли баржи. Илиа Бруш отправился до рассвета, и, одинокий в этот утренний час, усердно греб, держась посреди реки, на равном расстоянии от довольно крутых берегов. Пользуясь быстрым течением, он миновал в пять часов утра Зигмаринген, пройдя в нескольких метрах от "Свидания рыболовов". Без сомнения, немного позже кто-нибудь из членов "Дунайской лиги" выйдет постоять на балконе трактира, чтобы подстеречь появление прославленного сочлена. Но он станет сторожить напрасно. Рыболов будет уже далеко, если не уменьшится скорость его баржи. В нескольких километрах от Зигмарингена остался позади первый приток Дуная, простой ручеек Лушат, впадающий слева. Благодаря тому, что населенные центры были сравнительно редки в этой части его пути, Илиа Бруш весь день ускорял бег своего суденышка и уделил ужению самое малое время. Поймав лишь столько рыбы, сколько требовалось для собственного пропитания, он остановился ночевать в поле, немного выше маленького городка Мундеркингена, обитатели которого, конечно, не думали, что рыболов так близко. За этим вторым днем плаванья последовал третий, во всем ему подобный. Илиа Бруш быстро проплыл перед Мундеркингеном до восхода солнца и рано утром оставил позади большой город Эшинген. В четыре часа он миновал Иллер, значительный приток справа, и еще не пробило пяти часов, как он отшвартовался у железного кольца, вделанного в набережную Ульма, самого большого города в королевстве Вюртемберг после его столицы Штутгарта. Прибытие знаменитого лауреата не было замечено. Его ждали только к вечеру следующего дня. Поэтому не было обычной суматохи. Очень довольный своим инкогнито, Илиа Бруш решил употребить конец дня на общее знакомство с городом. Впрочем, надо сказать, что набережная была не совсем пустынна. Там находился один гуляющий, и все заставляло думать, что он поджидал Илиа Бруша, потому что, когда баржа показалась, он следовал за ней вдоль реки. Весьма вероятно, лауреату "Дунайской лиги" не удастся избежать обычной овации. Когда баржа пришвартовывалась к набережной, одинокий прохожий не подошел к ней. Он остановился на некотором расстоянии и, казалось, наблюдал, стараясь быть незамеченным. Это был человек среднего роста, одетый по венгерской моде, сухой, с живым взглядом, хотя, наверное, прожил более сорока лет. Он держал в руке кожаный чемодан. Илиа Бруш, не обращая на него внимания, крепко привязал судно, уверился, что сундуки заперты висячими замками, прикрыл дверь каюты, затем спрыгнул на землю и направился по первой улице, ведущей в город. Человек, быстро положив в баржу свой кожаный чемодан, тотчас пошел за ним. Пересекаемый Дунаем, Ульм - это вюртембергский город на левом берегу и баварский на правом, но на обоих берегах это город типично немецкий. Илиа Бруш шел по старинным улицам, окаймленным лавками; в эти лавки покупатели не входят, и сделки происходят через форточки в застекленных витринах. А когда свистит ветер, тяжелые железные вывески, вырезанные в форме медведей, оленей, крестов и корон, качаются, шумят и звенят. Илиа Бруш, миновав древнюю ограду, прошел в квартал, где мясники, торговцы требухой и колбасники имеют свои заведения, и потом, прогуливаясь, очутился перед собором. Его колокольня имела претензию подниматься выше страсбургской колокольни. Эта честолюбивая претензия рушилась, как и многие другие, более скромные: было доказано, что высота вюртембергского шпиля не превышает трехсот тридцати семи футов [колокольня страсбургского собора поднимается на высоту около четырехсот футов]. Илиа Бруш не был альпинистом, ему не пришло в голову подняться на колокольню, откуда его взгляд мог бы охватить город и прилегающие поля. Если бы он это сделал, за ним наверняка последовал бы неизвестный, который не покидал его, стараясь оставаться незамеченным. По крайней мере, он сопровождал Бруша и тогда, когда тот вошел в собор и удивлялся дарохранительнице [предмет церковной утвари, употребляемый при богослужении], которую французский путешественник Дюруи сравнил с бастионом, с ячейками и машикулями [навесные бойницы, закрытые сверху и с боков], а также любовался сиденьями на хорах, которые художник XV века населил изображениями знаменитых особ той эпохи. Преследуемый и преследующий прошли мимо городской ратуши, почтенного здания XII века, и снова спустились к реке. Прежде чем пройти на набережную, Илиа Бруш остановился на несколько мгновений - посмотреть на компанию горожан, взгромоздившихся на ходули; этот вид спорта весьма уважают в Ульме, хотя он и не предписан его обитателям в обязательном порядке, как водится еще сейчас в старинном университетском городке в Тюбингене из-за влажной и изрытой почвы, затрудняющей обычное пешее хождение. Чтобы удобнее наслаждаться представлением, участниками которого были веселые молодые люди, юноши и девушки, Илиа Бруш занял место в кафе. Незнакомец не замедлил усесться за соседний стол, и оба приказали подать себе по кувшину знаменитого местного пива. Через десять минут они пустились в путь, но уже в обратном порядке. Незнакомец теперь шел вперед скорым шагом. Когда Илиа Бруш, следуя за ним без всяких подозрений, пришел к барже, то нашел там посетителя, который сидел с таким видом, как будто дожидается очень давно. Было еще совсем светло. Илиа Бруш издалека заметил непрошенного посетителя, комфортабельно усевшегося на заднем ящике с желтым чемоданом у ног. Очень удивившись, он ускорил шаг. - Простите, сударь, - сказал он, прыгая в лодку, - вы, по-моему, ошиблись? - Ничуть, - ответил незнакомец. - Именно с вами я желаю говорить. - Со мной? - С вами, господин Илиа Бруш. - О чем? - Хочу сделать вам предложение. - Предложение! - вскричал крайне удивленный рыболов. - И даже превосходное предложение, - уверил незнакомец, который жестом пригласил собеседника сесть. По правде, это приглашение было не совсем приличным, так как не в обычае предлагать сесть тому, кто принимает вас у себя. Но посетитель говорил с такой решительностью и спокойной уверенностью, что это подействовало на Илиа Бруша. Не говоря ни слова, он повиновался. - Я, как и все, - снова заговорил незнакомец, - знаю ваш проект и, следовательно, знаю, что вы рассчитываете спуститься по Дунаю, существуя исключительно за счет рыбной ловли. Я сам страстный любитель рыболовного искусства и хочу быть кровно заинтересованным в вашем предприятии. - Каким образом? - Я и собираюсь сказать это вам. Но сначала позвольте предложить один вопрос. В какую сумму оцениваете вы стоимость рыбы, которую предполагаете поймать в продолжение путешествия? - Что может принести мне рыбная ловля? - Да. Я подразумеваю то, что вы продадите, не считая того, что съедите сами. - Может быть, сотню флоринов. - Я предлагаю пятьсот. - Пятьсот флоринов! - вскричал ошеломленный Илиа Бруш. - Да, пятьсот флоринов, и плачу вперед. Илиа Бруш был поражен этим странным предложением, и, видимо, взгляд его был так красноречив, что его собеседник ответил на мысль, не высказанную рыболовом. - Успокойтесь, господин Бруш. Я в здравом уме. - Но тогда какова же ваша цель? - спросил мало убежденный лауреат. - Я вам это сказал, - объяснил незнакомец. - Я хочу интересоваться вашими успехами, даже присутствовать при них. А потом, есть и волнение игрока. Оценив ваши шансы в пятьсот флоринов, я буду наслаждаться, видя, как эта сумма возвращается ко мне частями по вечерам после окончания продажи. - По вечерам? - настойчиво переспросил Илиа Бруш. - Значит, вы имеете намерение отправиться со мной? - Безусловно, - ответил незнакомец. - Разумеется, мой проезд не входит в наши условия и будет оплачен тапкой же суммой в пятьсот флоринов, что составит в целом тысячу флоринов, полностью оплаченных авансом. - Тысяча флоринов! - повторил Илиа Бруш, все более и более изумляясь. Конечно, предложение было соблазнительное. Но, надо полагать, рыболов предпочитал одиночество, так как коротко ответил: - Сожалею, сударь! Я отказываюсь! Перед таким категорическим ответом, высказанным решительным тоном, приходилось только уступить. Но, без сомнения, не таково было мнение страстного любителя рыбной ловли, который совсем не казался обескураженным ясностью отказа. - Вы позволите мне, господин Бруш, узнать причину? - спокойно спросил он. - Мне нечего объяснять. Я отказываю, и все тут. Я думаю, это мое право, - отвечал Илиа Бруш, начиная проявлять нетерпение. - Конечно, это ваше право, - продолжал его собеседник, не трогаясь с места. - Но и я в своем праве, когда прошу вас объяснить мотивы вашего решения. Мое предложение отнюдь не является нелюбезным, и, естественно, со мной надо обращаться вежливо. Эти слова были сказаны без всякой угрозы, но таким твердым, даже авторитетным тоном, что Илиа Бруш был поражен. Он не только дорожил уединением, он, без сомнения, еще больше старался избежать нескромных расспросов. - Вы правы, сударь, - молвил он. - Я вам прежде всего скажу, что мне просто совестно вовлекать вас в такую невыгодную операцию. - Это мое дело. - Но также и мое, потому что я намерен удить не более часа ежедневно. - А остальное время? - Я буду грести, чтобы ускорить ход моего судна. - Значит, вы спешите? Илиа Бруш кусал себе губы. - Спешу или нет, - сухо ответил он, - но это так. Вы должны понять, что принимать при таких условиях пятьсот флоринов - настоящее воровство. - Ничуть, раз я предупрежден, - настаивал покупатель, не теряя своего непоколебимого спокойствия. - Все-таки, - возразил Илиа Бруш, - я не хочу быть вынужденным ловить рыбу каждый день, хотя бы и в течение часа. Нет, я не могу принять на себя такое обязательство. Я намерен действовать по своей фантазии. Я хочу быть свободным. - Вы и будете, - объявил незнакомец. - Вы станете удить, когда вам захочется, и только тогда. Это даже увеличит прелесть игры. Впрочем, я знаю, вы достаточно искусны, чтобы двумя или тремя счастливыми забросами принести мне выгоду, и я все же рассматриваю эту сделку, как превосходную. Я настаиваю на своем предложении: пятьсот флоринов за рыбу и тысяча флоринов, включая проезд. - А я настаиваю на своем отказе. - Ну, тогда я вновь повторяю свой вопрос: почему? В такой настойчивости было что-то неуместное. Илиа Бруш, по природе очень спокойный, начал терять терпение. - Почему? - более живо ответил он. - Я, кажется, вам уже сказал. И я добавляю, раз вы требуете, что я не хочу никого на борту. Я думаю, никому не запрещено любить одиночество. - Конечно, - согласился его собеседник, не показывая ни малейших признаков того, что намерен оставить скамейку, к которой точно прирос. - Но со мной вы и будете один. Я не тронусь с места и даже не скажу ни слова, если вы поставите мне такие условия. - А ночью? - возразил Илиа Бруш, которого стал разбирать гнев. - Уж не думаете ли вы, что двоим будет удобно в моей каюте? - Она достаточно велика для двоих, - сказал незнакомец. - Впрочем, тысяча флоринов может несколько вознаградить за тесноту. - Я не знаю, может она или нет, - отпарировал Илиа Бруш, все более и более раздражаясь. - Нет, сто раз нет, тысячу раз нет. Это ясно, по-моему. - Очень ясно, - согласился незнакомец. - Итак? - спросил Илиа Бруш, указывая рукой на набережную. Но его собеседник, казалось, не понял столь ясного жеста. Он вытащил из кармана трубку и начал заботливо раскуривать. Такой апломб взбесил Илиа Бруша. - Вы хотите, чтобы я вас высадил на землю? - вне себя вскричал он. Незнакомец кончил раскуривать трубку. - Вы будете не правы, - молвил он, и в голосе его не было ни малейшей боязни. - И вот вам три довода. Первый: драка не замедлит вызвать вмешательство полиции. Нас обоих заставят отправиться к полицейскому комиссару, чтобы мы объявили наши имена и фамилии и отвечали на нескончаемые вопросы. Это совсем не забавно, признаюсь, и, кроме того, такое приключение совсем не ускорит ваше путешествие, как вы того хотите. Рассчитывал ли упрямый любитель рыбной ловли на этот аргумент? Если у него был такой расчет, он оправдался. Внезапно укрощенный Илиа Бруш, казалось, решил выслушать защитительную речь до конца. Впрочем, речистый оратор, очень занятый разжиганием трубки, не заметил эффекта своих слов. Он собирался продолжать свои доказательства, но в этот самый момент на баржу спрыгнул второй посетитель, приближения которого Илиа Бруш, поглощенный спором, не заметил. Вновь пришедший носил форму немецкого жандарма. - Господин Илиа Бруш? - спросил этот представитель публичной власти. - Это я, - ответил спрошенный. - Ваши документы, пожалуйста. Вопрос упал как камень в середину спокойного болота. Илиа Бруш был, видимо, уничтожен. - Мои документы? - забормотал он. - Но у меня нет документов, если не считать конвертов от адресованных мне писем и квитанций в уплату за квартиру, где я жил в Сальке. Этого достаточно? - Это не документы, - строго возразил жандарм. - Свидетельство о крещении, проездной служебный билет, рабочая книжка, паспорт - вот документы! Есть у вас что-нибудь в этом роде? - Абсолютно ничего, - в отчаянии признался Илиа Бруш. - Это печально для вас, - пробормотал жандарм, который, казалось, был искренне раздосадован необходимостью прибегнуть к суровым мерам. - Для меня! - протестовал рыболов. - Но прошу вас поверить, что я честный человек. - Я в этом убежден, - заявил жандарм. - И я ничего и никого не боюсь. Меня, наконец, хорошо знают. Ведь я лауреат последнего рыболовного конкурса "Дунайской лиги" в Зигмарингене, о котором говорила вся печать, и даже здесь я, конечно, найду поручителей. - Будьте спокойны, они найдутся, - заверил жандарм. - А пока я вынужден попросить вас последовать к комиссару, который удостоверится в вашей личности. - К комиссару! - вскричал Илиа Бруш. - Но в чем меня обвиняют? - Совершенно ни в чем, - объяснил жандарм. - Но только я имею приказ. Мне предписано наблюдать за рекой и приводить к комиссару всех, у кого бумаги окажутся не в порядке. Вы на реке? Да. Имеете бумаги? Нет. Ну что ж, я вас увожу. Остальное меня не касается. - Но это оскорбление! - в отчаянии протестовал Илиа Бруш. - Пусть так, - флегматично заявил жандарм. Кандидат в пассажиры, убедительную речь которого внезапно прервали, прислушивался к разговору с таким вниманием, что у него даже погасла трубка. Он решил, что для него пришел момент вмешаться. - А если я поручусь за господина Илиа Бруша, - сказал он, - этого будет достаточно? - Ну, еще посмотрим, - произнес жандарм. - Кто вы такой? - Вот мой паспорт, - ответил любитель рыбной ловли, протягивая развернутый лист. Жандарм пробежал документ глазами, и его обращение сразу изменилось. - Это совсем другое дело, - сказал он. Он бережно свернул паспорт и протянул владельцу. После этого выпрыгнул на берег и сказал, отвесив почтительный поклон компаньону Илиа Бруша: - До свиданья, господа! Илиа Бруш, удивленный как внезапностью этого неожиданного инцидента, так и его разрешением, следил глазами за отступавшим неприятелем. А в это время его спаситель, начав нить своего рассуждения с пункта, где оно было прервано, продолжал неумолимо: - Второй мотив, господин Бруш, это тот, что по причинам, вам, может быть, неизвестным, за рекой тщательно следят, как вы в этом только что убедились. Надзор станет еще более строгим по мере того, как вы будете спускаться вниз, и даже усилится, если только это возможно, когда вы будете пересекать Сербию и болгарские провинции Оттоманской империи, страны, охваченные смутой и даже официально находящиеся в состоянии войны с 1 июля. Я полагаю, что еще немало инцидентов случится на вашем пути и что вы не будете досадовать, если к вам, в случае надобности, придет помощь честного горожанина, который, к счастью, обладает некоторым влиянием. Искусный оратор мог надеяться, что этот второй аргумент, ценность которого сейчас была доказана, окажется очень убедительным. Но он, без сомнения, не рассчитывал на такой полный успех. Илиа Бруш, совершенно убежденный, только и искал случая уступить. Затруднение состояло лишь в том, чтобы найти удобный предлог для отступления. - Третья и последняя причина, - продолжал, между тем, кандидат в пассажиры, - это та, что я обращаюсь к вам от имени вашего президента, господина Миклеско. Так как вы поставили свое предприятие под покровительство "Дунайской лиги", то она, по меньшей мере, должна иметь наблюдение за его выполнением, чтобы иметь возможность засвидетельствовать, в случае нужды, соблюдение его условий. Когда господин Миклеско узнал о моем намерении составить вам компанию в путешествии, он дал мне почти официальный мандат в этом смысле. Я сожалею о том, что, не предвидя вашего непонятного сопротивления, отказался от рекомендательного письма, которое он мне предлагал для вас. Илиа Бруш испустил вздох облегчения. Мог ли найтись лучший предлог, чтобы согласиться на то, от чего он так яростно отказывался? - Нужно было сказать об этом! - вскричал он. - Это совсем другое дело, и я виноват в том, что так долго отклонял ваши предложения. - И так, вы их принимаете? - Я принимаю. - Очень хорошо - сказал любитель ужения, добившийся исполнения своих желаний, и вытащил из кармана несколько банковых билетов. - Вот тысяча флоринов. - Нужна расписка? - спросил Илиа Бруш. - Если это вас не затруднит. Рыболов вытащил из ящика чернила, перо и записную книжку, из которой вырвал листок, потом при последнем свете дня начал писать расписку, которую в то же время громко читал. - "Получил в уплату за рыбу, которую я поймаю на удочку в течение моего настоящего путешествия, и в уплату за проезд от Ульма до Черного моря сумму в тысячу флоринов от господина..." От господина?.. - повторил он вопросительным тоном, подняв перо. Пассажир Илиа Бруша снова принялся раскуривать трубку. - Йегера, Вена, Лейпцигерштрассе, номер сорок три, - отвечал он в промежутке между двумя затяжками табаку. СЕРГЕЙ ЛАДКО Из различных стран земного шара, которые с начала исторического периода особенно подвергались военным испытаниям, - если бы только какая-нибудь страна могла похвалиться тем, что она извлекала из этого хоть маленькую пользу! - нужно упомянуть в первую очередь Юг и Юго-Восток Европы. Вследствие географического положения эти страны, вместе с частью Азии, заключенной между Черным морем и Индом, являлись ареной, где роковым образом сталкивались соперничавшие расы, населяющие старый материк. Финикийцы, греки, римляне, персы, гунны, готы, славяне, мадьяры, турки и многие другие спорили за право владеть этими злополучными странами. Там проходили племена, чтобы потом осесть в Центральной или Западной Европе, где, после медленного развития, они породили современные национальности. Если судить по многочисленным пророчествам ученых, будущее улыбается им не больше, чем их трагическое прошлое. По этим пророчествам желтое нашествие обязательно приведет когда-нибудь к резне, какие бывали в древности или в средние века. Когда придет такой день, Южная Россия, Румыния, Сербия, Болгария, Венгрия и даже Турция, удивленная тем, что ей приходится играть такую роль (если только страна, которую так называют сегодня, будет еще в эту эпоху под властью сынов Османа [сынами Османа в старину называли турок], в силу обстоятельств станут передовым оплотом Европы и вынесут первые удары. В ожидании подобных катастроф, наступление которых представляется, однако, весьма отдаленным, различные расы, в течение веков наслаивавшиеся одна на другую между Средиземным морем и Карпатами, кончили тем, что осели со всем своим добром, и в восточных странах стал утверждаться мир, относительный мир между так называемыми цивилизованными нациями. Местные смуты, грабежи, убийства, кажется, с этих пор ограничились частью Балканского полуострова, еще управляемой турками. Появившиеся впервые в Европе в 1356 году, хозяева Константинополя в 1453 году, турки столкнулись с предшествующими завоевателями, которые, придя прежде них из Центральной Азии и давно уже приняв христианство, начали сливаться с туземными народами и превращаться в устойчивые, постоянные нации. В постоянно возобновлявшейся вечной борьбе за существование эти рождающиеся нации защищались с ожесточением, которому научились у других. Славяне, мадьяры, греки, кроаты, тевтоны противопоставили турецкому нашествию живой барьер, который местами прогибался, но нигде не был полностью опрокинут. Задержанные по сю сторону Карпат и Дуная, турки оказались даже неспособными удержаться в этих границах, и так называемый "восточный вопрос" [борьба великих держав в XVIII-XIX вв. за преобладающее влияние в Турции и на Балканах] есть история их векового отступления. В отличие от тех завоевателей, которые им предшествовали и которых они хотели заменить, этим азиатским мусульманам никогда не удавалось ассимилировать народы, подпавшие под их власть. Водворившись путем победы, они и остались победителями, распоряжаясь, как господа рабами. При различии религий такой метод управления мог иметь последствием только постоянные восстания угнетенных. В самом деле, история полна такими восстаниями, которые после столетий борьбы завершились в 1875 году более или менее полной независимостью Греции, Черногории, Румынии и Сербии. Что же касается других христианских народов, они продолжали терпеть владычество последователей Магомета. Это владычество в первые месяцы 1875 года было еще более тяжелым, чем обычно. Под влиянием мусульманской реакции, которая тогда торжествовала при дворе султана, христиане Оттоманской империи были обременены налогами, их убивали, подвергали тысяче мучений. Ответ не заставил себя ждать! В начале лета снова поднялась Герцеговина. Отряды патриотов вышли на бой и под предводительством таких храбрых командиров, как Пеко Павлович и Любибратич, отвечали ударом на удар посланных против них регулярных войск. Скоро пожар распространился, захватил Черногорию, Боснию, Сербию. Новое поражение, которое турецкие войска потерпели в ущельях Дуга в январе 1876 года, воспламенило мужество патриотов, и народный гнев начал подниматься в Болгарии. Как всегда, он начался скрытыми заговорами, тайными объединениями, где собиралась пылкая молодежь страны. В этих тайных сообществах быстро выделялись вожди и утверждали свой авторитет над более или менее многочисленными товарищами, одни - красноречием, другие - силой ума или горячностью патриотизма. Группы создавались в короткое время, и в каждом городе все группы объединялись в одну. В Рущуке [теперь этот город носит название Русе], значительном болгарском центре, расположенном на берегу Дуная почти напротив румынского города Журжево [теперь Джурджу], наибольший авторитет завоевал лоцман Сергей Ладко. Заговорщики не могли сделать лучший выбор. Достигший примерно тридцати лет, высокого роста, белокурый, как истый северный славянин, геркулесовской силы, необыкновенной ловкости, привычный ко всяким телесным упражнениям, Сергей Ладко обладал всеми физическими качествами, которые так нужны командиру. Но, что было важнее, он имел и моральные качества, необходимые для вождя: энергию в решениях, благоразумие при выполнении, страстную любовь к своей стране. Сергей Ладко родился в Рущуке, где изучил профессию дунайского лоцмана, и покидал город только для того, чтобы проводить в Вену или еще выше или ниже - к волнам Черного моря - баржи и шаланды, которые доверялись его превосходному знанию великой реки. В промежутках между этими полуречными, полуморскими плаваниями он посвящал свои досуги ужению и, пользуясь своими исключительными природными данными, достиг удивительной ловкости в этом искусстве, доходы от которого, присоединенные к лоцманскому заработку, обеспечивали ему полное довольство. Работа лоцмана и страсть к рыболовству вынуждали Ладко проводить четыре пятых жизни на реке, и он стал считать воду родной стихией. Переплыть Дунай, который у Рущука широк, как морской пролив, он считал просто игрой, и не счесть было спасенных этим отважным пловцом. Такое достойное и честное существование еще до антитурецких волнений сделало Сергея Ладко популярным в Рущуке. Бесчисленны были его друзья, которых он иногда даже не знал. Можно было бы даже сказать, что эти друзья составляли все городское население, если бы не существовал Иван Стрига. Он был уроженцем Болгарии, этот Иван Стрига, как и Сергей Ладко, с которым, однако, у Стриги не было ничего общего. Наружность их была совершенно различна, но в паспорте, который содержит лишь общие приметы, пришлось бы употребить одинаковые термины, чтобы описать и того и другого. Так же как и Ладко, Стрига был высок, широк в плечах, силен, имел белокурые волосы и бороду. У него также были голубые глаза. Но этими общими чертами и ограничивалось сходство. Насколько лицо одного с благородными чертами выражало откровенность и сердечность, настолько грубые черты другого говорили о лукавстве и холодной жестокости. В нравственном отношении различие еще более увеличивалось. В то время как Ладко жил открыто, никто не мог сказать, как добывает Стрига то золото, которое он тратил, не считая. Так как об этом ничего не было известно, людское воображение давало себе полную волю. Говорили, что Стрига предатель своей страны и народа, служит наемным шпионом у турецких угнетателей; говорили, что к занятию шпионажем он добавляет контрабанду, когда представляется случай, и что всевозможные товары переправляются благодаря ему с румынского берега, на болгарский и обратно без уплаты таможенных сборов; говорили даже, покачивая головой, что всего этого еще мало и что Стрига обычно добывает средства грабежом и разбоем; говорили еще... Но чего не скажут? По правде, никто ничего не знал о делах этой подозрительной личности, и, если обидные предположения публики отвечали действительности, он, во всяком случае, был очень ловок и никогда не попадался. Впрочем, об этих предположениях говорили друг другу по секрету. Никто не рискнул бы громко сказать слово против человека, жестокость и цинизм которого всех устрашали. Стрига мог притворяться, что не знает мнения, какое о нем создалось, и приписывать всеобщему восхищению дружеское расположение, которое многие выказывали ему из трусости; он проходил по городу, как завоеватель, и возмущал его скандалами и оргиями в компании самых развращенных городских обитателей. Между таким субъектом и Ладко, который вел совсем другой образ жизни, не могло быть никаких отношений, и, в самом деле, они знали друг друга только понаслышке. Логически рассуждая, так должно было и остаться. Но судьба смеется над тем, что мы зовем логикой, и, видно, где-то было предписано, что эти два человека встретились лицом к лицу и стали непримиримыми противниками. Натче Грегоревич, известной всему городу своей красотой, исполнилось двадцать лет. Сначала с матерью, потом одна, она жила по соседству с Ладко, который знал ее с детства. В течение долгого времени в доме не хватало мужской руки. За пятнадцать лет до начала нашего рассказа отец пал под ударами турок, и воспоминание об этом отвратительном убийстве еще заставляло дрожать от негодования угнетенных, но не порабощенных патриотов. Его вдова, вынужденная рассчитывать только на себя, смело принялась за работу. Опытная в искусстве вязания кружев и вышивок, которыми у славян самая бедная крестьянка охотно украшает скромный наряд, она сумела обеспечить свое существование. Для бедняков особенно мрачными являются периоды смуты, и не раз уже кружевница страдала бы от постоянной анархии в Болгарии, если бы Ладко тайно не приходил ей на помощь. Мало-помалу большая дружба установилась между молодым человеком и двумя женщинами, которые предлагали юноше убежище под своим мирным кровом во время его досуга. Часто он стучался вечером в их дверь, и часы протекали у кипящего самовара. Иногда он предлагал в благодарность за их сердечный прием развлечение в виде прогулок или рыбной ловли на Дунае. Когда умерла госпожа Грегоревич, истощенная беспрестанной работой, Ладко продолжал покровительствовать сироте. Это покровительство стало даже более неусыпным, и благодаря ему никогда девушка не страдала от разлуки с матерью, которой она обязана была тем, что не погибла от голода. Итак, со дня на день любовь закрадывалась в сердца двух молодых людей. Они поняли это благодаря Стриге. Заметив ту, которую обычно называли "красавицей Рущука", Стрига увлекся ею внезапно и яростно, что хорошо характеризовало его необузданную натуру. Как человек, привыкший, чтобы все склонялись перед его капризами, он явился к девушке и без всяких формальностей предложил ей руку. Впервые в жизни он столкнулся с непобедимым сопротивлением. Натча с риском навлечь на себя ненависть такого ужасного человека объявила, что ничто не заставит ее решиться на подобное замужество. Стрига напрасно возобновлял попытки. Он только добился, что при третьем предложении перед ним наглухо закрыли дверь. Тогда его злоба перешла границы. Дав волю своей дикой натуре, он разразился такими проклятиями, что Натча испугалась. В тревоге она поделилась своими опасениями с Сергеем Ладко, и доверие девушки зажгло его гневом, таким же сильным, как испугавший ее гнев Ивана Стриги. Не желая ничего слушать, Ладко в необычайно резких выражениях бранил человека, осмелившегося поднять взор на Натчу. Однако Ладко дал себя успокоить. Последовало туманное объяснение, но результат его был совершенно ясен. Часом позднее Сергей и Натча радостно обменялись первыми поцелуями жениха и невесты. Когда Стрига узнал новость, он чуть не умер от ярости. Он смело явился в дом Грегоревичей с оскорблениями и угрозами. Выброшенный железной рукой, он понял, что отныне здесь есть мужчина, который будет защищать этот дом. Быть побежденным!.. Найти укротителя ему, Стриге, который так гордился своей атлетической силой!.. Этого унижения он не мог вынести и решил отомстить. С несколькими авантюристами того же сорта он поджидал Ладко вечером, когда тот поднимался с берега реки. На этот раз дело шло не о простой Драке, а об умышленном убийстве. Нападающие размахивали ножами. Это новое нападение имело не больше успеха, чем предыдущее. Действуя веслом, как дубиной, лоцман отразил нападение противников, и Стрига, преследуемый, был принужден постыдно бежать. Через год после свадьбы Сергея и Натчи, в начале 1876 года, разразились события в Болгарии. Как ни была глубока любовь, которую питал Сергей Ладко к жене, она не заставила его забыть долг перед родиной. Без колебаний он присоединился к тем, которые начали собираться и изыскивать средства прекратить несчастья родной страны. Прежде всего надо было достать оружие. Многочисленные молодые люди эмигрировали с этой целью, перебрались через реку, поселились в Румынии и даже в России. Среди них находился Сергей Ладко. С сердцем, разрываемым сожалениями, но твердый в исполнении долга, он отправился, оставив далеко от себя любимую, подвергавшуюся всем опасностям, угрожающим во время революции жене партизанского вождя. В это время ему пришло на ум воспоминание о Стриге, еще увеличившее его опасения. Не воспользуется ли бандит отсутствием счастливого соперника, чтобы поразить его в том, что ему дороже всего? В самом деле, это было возможно. Но Сергей Ладко не стал считаться с этой законной боязнью. Впрочем, Иван Стрига, по-видимому, покинул страну несколько месяцев назад без намерения возвратиться. Судя по тому, что говорили в городе, он перебрался куда-то на север. Россказней было много, но они оставались несвязными и противоречивыми. Общественное мнение обвиняло его во всех преступлениях, но в точности никто не знал ни об одном. Однако отъезд Стриги казался верным фактом, а это и было важно для Ладко. События оправдали его уверенность. Во время его отсутствия ничто не угрожало безопасности Натчи. Вскоре после его возвращения появилась необходимость отправиться снова. Вторая экспедиция обещала быть продолжительнее первой. До этого повстанцам удавалось добывать только незначительное количество оружия. Транспорты, доставляемые из России, перевозились по сухопутью через Венгрию и Румынию, то есть через страны, совсем лишенные в то время железных дорог. Болгарские патриоты надеялись легче достигнуть желанного результата, если один из них отправится в Будапешт - собирать посылки с оружием, приходящие по железной дороге, и перегружать его на шаланды, которые будут быстро спускаться по Дунаю. Ладко, которому доверили это важное поручение, отправился в путь в тот же вечер. В компании одного соотечественника, который должен был вернуть лодку на болгарский берег, он пересек реку, чтобы достигнуть столицы Венгрии наиболее быстрым путем, через Румынию. В этот момент произошел случай, который заставил очень призадуматься посланца, заговорщиков. Его компаньон и он находились не дальше пятидесяти метров от берега, как раздался выстрел. Пуля была, очевидно, предназначена им, так как просвистела мимо их ушей; лоцман в этом почти не сомневался, тем более, что в стрелке, неясно видном в сумерках, он как будто узнал Стригу. Значит, тот вернулся в Рущук? Смертельная тоска, которую Ладко испытал при этом осложнении, не поколебала его решимости. Прежде всего родине он должен пожертвовать свою жизнь. Он знал также, что, если нужно, он пожертвует для нее своим счастьем, в тысячу раз более драгоценным. При звуке ружейного выстрела он упал на дно лодки. Но это была военная хитрость, предназначенная для того, чтобы избежать новой атаки, и эхо еще не перестало звучать в поле, как его рука, сильнее опираясь на весло, быстрее погнала лодку к румынскому берегу, в Журжево, огни которого блестели в сгущающемся мраке. Прибыв к месту назначения, Ладко деятельно занялся выполнением своего поручения. Он вошел в сношения с посланцами русского царя, одни из которых оставались на русской границе, а другие пробрались инкогнито в Будапешт или Вену. Несколько шаланд, нагруженных благодаря его заботам оружием и боеприпасами, спустились по течению Дуная. Он часто получал от Натчи письма, посылаемые на его вымышленное имя и передаваемые на румынскую территорию под покровом ночи. Вести, сначала добрые, под конец стали очень беспокойными. Натча, правда, не называла имени Стриги. Казалось, она даже не знала, что бандит возвратился в Болгарию, и Ладко начал сомневаться в обоснованности своих страхов. Но вскоре стало очевидно, что Стрига донес на него турецким властям, потому что полиция ворвалась в его жилище и сделала обыск, впрочем, безрезультатный. Следовательно, он не должен был спешить с возвращением в Болгарию, так как это оказалось бы подлинным самоубийством. Его роль знали, его выслеживали день и ночь, и стоило ему показаться в городе, чтобы его арестовали при первом же шаге. Арест у турок означал казнь, и Ладко вынужден был отказаться от возвращения на родину до того времени, когда широко развернется восстание и когда не будет опасений навлечь самые худшие несчастья на себя и на жену, которую пока не беспокоили. Этот момент не замедлил наступить. Болгария поднялась в мае. По мнению лоцмана, это было слишком преждевременно. Но каково бы ни было его суждение на этот счет, он должен был спешить на помощь своей стране. Поезд доставил его в Сомбор, последний венгерский город на железной дороге, наиболее близкий к Дунаю. Там он сядет на судно, и ему только останется отдаться на волю течения. Известия, которые он получил в Сомборе, заставили его прервать путешествие. Его опасения оказались чересчур верны. Болгарская революция была раздавлена в зародыше. Турки уже сконцентрировали многочисленные войска в обширном треугольнике, вершинами которого были Рущук, Видин и София, и их железная рука тяжко легла на несчастную Болгарию. Ладко вынужден был вернуться назад и ждать лучших дней в маленьком городке, где он устроился на жительство. Письма Натчи, которые он вскоре получил, показали ему невозможность принять иное решение. За его домом следили больше, чем когда-либо, и Натча оказалась настоящей пленницей; больше, чем когда-либо, его подстерегали, и приходилось в общих интересах старательно воздерживаться от неблагоразумных поступков. Ладко изнывал от нетерпения в своем бездействии; пересылка оружия сделалась невозможной после неудачи восстания и сосредоточения турецких отрядов на берегу реки. Но это ожидание, тягостное само по себе, сделалось для него совершенно невыносимым, когда в конце июня он перестал получать известия от своей Натчи. Он не знал, что и подумать, и его беспокойство сменилось мучительной тоской по мере того, как шло время. Действительно, он вправе был опасаться всего. Первого июля Сербия официально объявила войну султану, и с тех пор дунайскую область наводнили войска, постоянные передвижения которых сопровождались самыми ужасными насилиями. Оказалась ли Натча в числе жертв этой смуты, или, быть может, турецкие власти заключили ее в тюрьму, как заложницу или как предполагаемую сообщницу своего мужа? После месяца такого молчания он не мог больше терпеть и решил пренебречь всеми опасностями и проникнуть в Болгарию, чтобы узнать его истинную причину. Но в интересах самой Натчи ему нужно было действовать благоразумно. Бессмысленно рисковать попасть в руки турецких часовых, если его возвращение не принесет пользы, если он не сумеет проникнуть в Рущук и свободно разгуливать там, невзирая на то, что его подозревают. Нужно действовать умно, смотря по обстоятельствам. В худшем случае, если придется быстро возвратиться за границу, он, по крайней мере, будет иметь радость прижать к сердцу жену. Несколько дней Сергей Ладко искал разрешения трудной задачи. Ему, наконец, показалось, что он его нашел, и, не доверяясь никому, немедленно принялся за выполнение задуманного им плана. Удастся ли этот план? Это покажет будущее. Следовало, во всяком случае, попытать судьбу, и вот почему утром 28 июля 1876 года ближайшие соседи лоцмана, из которых никто не знал его настоящего имени, увидели наглухо закрытым маленький домик, где он одиноко проживал в последние месяцы. Каков был план Ладко, каким опасностям он шел навстречу, пытаясь его осуществить, каким образом события в Болгарии, и в частности в Рущуке, оказались связанными с соревнованием удильщиков в Зигмарингене, читатель узнает при дальнейшем чтении этого ничуть не вымышленного рассказа, главные герои которого еще живут в наши дни [роман Жюля Верна "Дунайский лоцман" был написан в последние годы жизни писателя] на берегах Дуная. КАРЛ ДРАГОШ Положив расписку в карман, господин Йегер начал устраиваться. Получив разрешение расположиться на кушетке, он исчез в каюте, унося чемодан. Десять минут спустя он вышел из нее, преобразившись с головы до ног. Одетый, как настоящий рыболов - грубая куртка, высокие сапоги, шапка из меха выдры, - он казался копией Илиа Бруша. Господин Йегер был немного удивлен, что за время его краткого отсутствия хозяин покинул баржу. Верный взятому на себя обязательству, он не позволил себе ни одного вопроса, когда тот вернулся через полчаса. Но без хлопот со своей стороны он узнал, что Илиа Бруш счел долгом послать несколько писем в газеты, чтобы объявить о своем прибытии в Ратисбон на следующий день и в Нейштадт послезавтра вечером. Теперь, когда в игру вмешались интересы господина Йегера, не следовало, в самом деле, пренебрегать публичными встречами, как получилось в Ульме. Илиа Бруш даже выразил сожаление, что он не сможет остановиться в городах, которые он минует до Нейштадта, а именно в Нейбурге к Ингольштадте, довольно значительных пунктах. К несчастью, эти остановки не входили в его план, и он принужден от них отказаться. Господин Йегер был восхищен заботой о его выгоде и не показал досады, что им не придется остановиться в Нейбурге и Ингольштадте. Напротив, он одобрил своего хозяина и еще раз заявил, что ничуть не желает стеснять его свободу, как они условились. Два компаньона поужинали, сидя Лицом к лицу на одной из скамеек. Господин Йегер достал все из того же неистощимого чемодана великолепный окорок, и это произведение города Майнца было по достоинству оценено Илиа Брушем, который начал признавать, что его гость добрый малый. Ночь прошла без приключений. Перед восходом солнца Илиа Бруш поднял якорь, не смущая глубокого сна, в который был погружен его приятный пассажир. В Ульме, где Дунай покидает маленькое королевство Вюртемберг, чтобы перебраться в Баварию, это очень скромная река. Дунай еще не принял больших притоков, которые увеличивают его мощь в нижнем течении, и ничто не предсказывает, что он сделается одной из самых значительных рек Европы. Быстрота течения, уже очень укротившегося, едва достигала одного лье в час. Барки всевозможных размеров, среди которых было несколько тяжелых судов, нагруженных до предела, спускались по течению, иногда помогая себе широкими парусами, раздуваемыми северо-западным ветром. Погода обещала быть прекрасной, без дождя. Оказавшись посреди потока, Илиа Бруш принялся действовать веслом, ускоряя бег суденышка. Несколько часов спустя проснувшийся господин Йегер нашел его за этим занятием, и рыболов предавался ему до вечера, кроме короткого перерыва для завтрака, во время которого спуск по реке не прекращался. Пассажир не сделал никакого замечания и если удивлялся такой поспешности, то делал это про себя. Мало слов было сказано во время этого дня. Илиа Бруш энергично греб. А господин Йегер наблюдал за судами, бороздившими Дунай, с таким вниманием, которое, конечно, удивило бы его хозяина, если бы тот был менее поглощен своим занятием; иногда же Йегер пробегал взглядом по обоим берегам Дуная. Эти берега значительно понизились. Река даже частью расширилась за счет окрестностей. Левый берег, наполовину затопленный, уже нельзя было ясно различать; по правому же берегу, искусственно поднятому для прокладки железной дороги, бежали поезда, пыхтели паровозы, смешивая свой дым с дымом пароходов, колеса которых били по воде с большим шумом. У Оффингена, перед которым прошли после полудня, железная дорога уклонилась к югу, решительно уйдя от реки, и правый берег, в свою очередь, превратился в обширные болота, которым не видно было конца. Ночевать остановились в Диллингене. На следующий день, после такого же трудного перехода, как и предыдущий, якорь бросили в пустынной местности, в нескольких километрах выше Нейбурга, и снова, когда наступил рассвет 15 августа, баржа уже была посреди потока. Как раз на вечер этого дня Илиа Бруш назначил прибытие в Нейштадт. Было бы стыдно явиться туда с пустыми руками. Погода благоприятствовала, переход оказался значительно короче, чем предшествующие, и Илиа Бруш решил заняться рыбной ловлей. Утром он тщательно проверил свои снасти. Его компаньон, сидя на корме баржи, с интересом следил за его приготовлениями, как и полагается истинному любителю. Работая, Илиа Бруш не пренебрегал разговором. - Сегодня, как видите, господин Йегер, я рассчитываю удить, и приготовления к ловле немного затянулись. Рыбы недоверчивы по натуре, и не может быть слишком много предосторожностей, чтобы их привлечь. Некоторые из них крайне хитры, и среди них линь. С ним надо сражаться хитростью же, и губы у него такие жесткие, что он может оборвать лесу. - Не слишком замечательная рыба линь, как мне кажется, - заметил господин Йегер. - Нет, потому что он предпочитает болотистую воду, и она придает его мясу неприятный вкус. - А щука? - Щука превосходна, - объявил Илиа Бруш, - но при условии, что она весит не менее пяти-шести фунтов, а в маленьких одни кости. Во всяком случае, щуку нельзя поместить в разряд хитрых, умных рыб. - В самом деле, господин Бруш? Итак, акулы пресной воды, как их называют... - Так же глупы, как акулы соленой воды, господин Йегер. Настоящие скоты, на том же уровне, как акулы и угри! Их ловля может доставить выгоду, но славу - никогда... Как заметил один тонкий знаток, это рыбы, "которые ловятся", а не такие, "которых ловят". Господину Йегеру осталось только удивляться такому убедительному рассуждению Илиа Бруша, а равно тщательному вниманию, с каким он готовил свои снасти. Прежде всего, он взял удилище одновременно легкое и гибкое, которое, будучи согнуто до того, что чуть не ломалось, снова становилось прямым, как прежде. Это удилище состояло из двух колен; первое имело в основании диаметр в четыре сантиметра и уменьшалось до сантиметра в том месте, где начинался кончик из тонкого упругого дерева. Сделанное из орешника, оно имело больше четырех метров длины, что позволяло рыболову, не покидая берега, ловить рыб глубокой воды, таких, как лещ и красноперка. Илиа Бруш, показывая господину Йегеру крючки, которые он привязал один над другим к леске из флорентийской жилки, сказал: - Вы видите, господин Йегер, это крючки номер одиннадцатый, с очень тонким стержнем. Для плотвы самая лучшая приманка поджаренные зерна, проколотые с одной стороны и очень размягченные... Ну! Все готово, и остается только попытать счастье. В то время как господин Йегер прислонился к кровле каюты, рыболов сел на скамейку с подсачкой под рукой, потом забросил удочку после методичного покачивания, которому нельзя было отказать в грациозности. Крючки погрузились в желтоватую воду, и грузило придало им вертикальное положение, что является наиболее желательным, по мнению всех профессионалов. Над ними плавал поплавок из лебединого пера, который не смачивается водой и потому превосходен. Понятно, что глубокое молчание воцарилось в лодке с этого момента. Шум голосов отпугивает рыбу, да, впрочем, у серьезного рыболова есть другое занятие, помимо болтовни. Он должен внимательно следить за всеми движениями поплавка и не упустить момент, когда следует подсекать добычу. В это утро Илиа Бруш мог быть довольным. Он не только поймал два десятка плотвы, но и дюжину карпов и несколько подлещиков. Если господин Йегер в действительности был страстным любителем, каким он старался себя показать, ему оставалось лишь восхищаться быстротой и точностью, с которой его хозяин подсекал так, как это требовалось для данного сорта рыбы. Как только он замечал, что рыба взяла, он остерегался тотчас выводить добычу на поверхность воды, он давал ей походить в глубине и устать от напрасных усилий освободиться и показывал непоколебимое хладнокровие - необходимое качество рыболова, достойного этого звания. Ужение закончилось около одиннадцати часов. В хорошее время года рыба, в самом деле, перестает клевать, когда солнце, поднимаясь до высшей точки, заставляет блестеть поверхность воды. Добыча, впрочем, была достаточно обильна. Илиа Бруш даже опасался, что ее слишком много, из-за незначительности городка Нейштадта, где баржа остановилась в пять часов вечера. Он ошибся. Человек двадцать пять или тридцать сторожили его появление и приветствовали аплодисментами, как только причалило судно. Ему не пришлось много хлопотать, и в несколько мгновений рыба была продана за двадцать семь флоринов, которые Илиа Бруш немедленно вручил господину Йегеру в качестве первого дивиденда. Этот последний, сознавая, что не имеет никаких прав на публичное восхищение, скромно укрывался в каюте, где к нему присоединился Илиа Бруш, отделавшись от своих восторженных почитателей. Нужно было, в самом деле, не терять времени для сна, так как ночь предстояла очень короткая. Желая добраться пораньше до Ратисбона, до которого считалось около семидесяти километров, Илиа Бруш решил отправиться в час утра, что давало ему возможность поудить днем, несмотря на продолжительность перегона. Тридцать фунтов рыбы поймал Илиа Бруш до полудня, так что зеваки, толпившиеся на набережной Ратисбона, прождали не напрасно. Энтузиазм публики, видимо, увеличивался. Любителями был устроен на свежем воздухе аукцион, и тридцать фунтов рыбы принесли не менее сорока одного флорина лауреату "Дунайской лиги". Он и не мечтал о подобном успехе, и ему пришла в голову мысль, что господин Йегер, пожалуй, заключил превосходную сделку. В ожидании, пока это дело выяснится, он готов был вручить сорок один флорин законному владельцу, но Илиа Брушу оказалось невозможно выполнить свой долг. Господин Йегер, в самом деле, скромно оставил баржу, предупредив компаньона, что его не надо ждать ужинать и что он вернется поздно вечером. Илиа Бруш нашел вполне естественным, что господин Йегер хочет посетить город, который был в продолжение полустолетия местопребыванием имперского сейма. Может быть, он испытал бы меньше удовлетворения и больше удивления, если бы мог видеть, каким занятиям предавался тогда пассажир, и если бы он узнал его подлинное имя. "Господин Йегер, Вена, Лейпцигерштрассе, номер 43" - послушно написал Илиа Бруш под диктовку незнакомца. Но этот последний очутился бы в большом затруднении, если бы рыболов оказался более любопытным и если бы, предприняв со своей стороны расследование, неприятность которого только что испытал на себе, он, по примеру нескромного жандарма, попросил господина Йегера предъявить документы. Илиа Бруш пренебрег предосторожностью, законность которой ему, однако, продемонстрировали, и это пренебрежение должно было повлечь для него ужасные последствия. Какое имя немецкий жандарм увидел на паспорте, показанном ему господином Йегером, никто не знал; но, если это было действительно имя настоящего владельца паспорта, жандарм прочитал имя Карла Драгоша. Страстный любитель рыбной ловли и начальник дунайской полиции были в действительности одним и тем же человеком. Решившись попасть во что бы то ни стало в лодку Илиа Бруша и предвидя возможность непобедимого сопротивления, Карл Драгош заранее принял меры. Вмешательство жандарма было подготовлено, и сцену разыграли, как в театре. Этот случай показал, что Карл Драгош действовал наверняка, потому что Илиа Бруш рассматривал теперь как счастливый случай возможность иметь могущественного покровителя среди опасностей, которые перед ним открылись. Успех был такой полный, что Драгош даже смутился. Почему, прежде всего, Илиа Бруш так сильно взволновался после приказа жандарма? Почему он так боялся быть вовлеченным в приключение подобного рода, что из-за этого страха даже пожертвовал любовью к одиночеству, причем самая сила этой любви представлялась чрезмерной? Честный человек, черт возьми, не боится до такой степени появления перед полицейским комиссаром. Самое худшее, что могло из этого выйти, - задержка на несколько часов, и когда не спешишь... Правда, Илиа Бруш спешил, над чем тоже стоило пораздумать. Недоверчивый, как всякий хороший полицейский, Карл Драгош размышлял. Но он был достаточно наделен здравым смыслом, чтобы придавать значение случайным обстоятельствам. Он просто регистрировал эти мелкие замечания в своей памяти и прилагал все силы своего ума к разрешению более серьезной задачи, которую возложил на себя. Проект, который Карл Драгош приводил в исполнение, напросившись к Илиа Брушу в качестве пассажира, не зародился целиком в его мозгу. Настоящим творцом его был Михаил Михайлович, который, впрочем, об этом совсем не подозревал. Когда этот веселый серб от нечего делать намекал в "Свидании рыболовов", что лауреат "Дунайской лиги" может оказаться либо преследуемым преступником, либо преследующим полицейским, Карл Драгош обратил серьезное внимание на это предположение, брошенное наудачу. Конечно, он не принял его буквально. Он-то прекрасно знал, что между рыболовом и сыщиком Карлом Драгошем нет ничего общего. Следуя далее по аналогии, он соображал, что вероятность какой-либо связи между рыболовом и разыскиваемым преступником бесконечно мала. Но если ничего не случилось, то из этого не следует, что ничего не может случиться. Карл Драгош тотчас подумал, что благодушный серб прав, и что сыщик, желающий наблюдать Дунай на полной свободе, оказался бы очень искусным, появившись под маской рыболова, настолько известного, чтобы никто не мог заподозрить обман. Но как ни соблазнительна была такая комбинация, от нее пришлось отказаться. Конкурс в Зигмарингене прошел, Илиа Бруш, победитель турнира, объявил публично о своем проекте, и, конечно, он не согласится по доброй воле на подмен его персоны, подмен тем более сомнительный, что черты лауреата отныне стали известны большому количеству его коллег. И все же, если приходилось отказаться от мысли, что Илиа Бруш позволит другому выполнить под своим именем задуманное им путешествие, быть может, существовало средство достигнуть той же цели. Раз невозможно стать Илиа Брушем, не может ли Карл Драгош удовольствоваться проездом у него на борту? Кто обратит внимание на компаньона человека, который почти прославился и поэтому употребляет себе на пользу всеобщее сочувствие? И даже, если кто-нибудь нечаянно бросит взгляд на незаметного компаньона, придет ли ему в голову подумать о связи между этой неопределенной личностью и полицейским, который, таким образом, будет выполнять свою миссию в спасительной тени? Подробно обдумав проект, Карл Драгош нашел его превосходным и решил осуществить. Уже известно, с каким искусством он разыграл первоначальную сцену, но за этой сценой, при надобности, могли последовать другие. Если бы потребовалось, Илиа Бруша потащили бы к комиссару, даже посадили бы в тюрьму под удобным предлогом, запугали бы сотней способов. И можно быть уверенным, что Карл Драгош без всяких угрызений совести разыграл бы роль посредника, и устрашенный рыболов увидел бы спасителя в пассажире, которого он оттолкнул. Сыщик был, впрочем, доволен, что восторжествовал без такого жестокого нравственного насилия, и не продолжил комедию дальше первого акта. Теперь он занял место, и настолько прочно, что, если бы сделал вид, что хочет покинуть хозяина, тот воспротивился бы его уходу с такой же энергией, с какой сопротивлялся водворению. Оставалось извлекать пользу из своего положения. Для этого Карлу Драгошу пришлось только отдаться на волю течения. Пока его компаньон удил или греб, он наблюдал за рекой, где ничто более или менее важное не ускользало от его опытного взора. Во время пути он виделся со своими людьми, рассеянными вдоль реки. При первом же известии о преступлении он покинет Илиа Бруша, чтобы броситься по следам злодеев; но если при отсутствии преступлений какое-нибудь подозрительное событие привлечет его внимание, он и этим сумеет воспользоваться. Все