етров ширины. Следовательно,  площадь  домов  образовывала  выступ  по  обе
стороны экипажного хода, в свою очередь имевшего только пять метров  ширины.
Платформы,  положенные  на  длинные  и   чрезвычайно   эластичные   рессоры,
совершенно скрадывали толчки, и ехать в  паровом  доме  оказывалось  так  же
покойно, как по самой благоустроенной железной дороге.
     Первый вагон был пятнадцать метров длиной. Впереди находилась  веранда,
поддерживаемая легкой колоннадой,  она  оканчивалась  широким  балконом,  на
котором легко могло уместиться десять человек. Два окна и дверь  открывались
на веранду из гостиной, освещавшейся, кроме того, двумя боковыми окнами.
     Убранство гостиной состояло  из  стола,  библиотеки  и  широких  мягких
диванов  по  стенам,  обитых  и  изящно  драпированных  роскошными  тканями.
Пушистый смирнский ковер покрывал паркет. "Татти" -  род  плетеных  экранов,
стоявших перед оконными отверстиями и беспрерывно  поливаемых  ароматической
водой, поддерживали приятную свежесть  как  в  гостиной,  так  и  в  каютах,
служивших спальнями. С потолка свешивалась "пунка", автоматически качавшаяся
на ходу поезда благодаря проведенному к машине ремню, а во время остановок в
движение ее приводила рука слуги. Нельзя было не прибегать  ко  всевозможным
средствам для  ослабления  неудобств  знойной  температуры,  в  иные  месяцы
доходящей в тени 46<sup>o</sup> по Цельсию.
     В глубине гостиной вторая дверь вела в столовую, освещенную  не  только
стенными окнами, но и сверху, сквозь матовое стекло,  вделанное  в  потолке.
Вокруг  стола,  занимавшего  середину  комнаты,  могло  поместиться   восемь
человек. Буфеты и шкафы, уставленные грудами серебра,  фарфора  и  хрусталя,
составляющими  неотъемлемую  собственность  английского  комфорта,   служили
убранством столовой. Понятно, все хрупкие предметы были защищены от  падения
зарубками, в которые они вставлялись до половины, как  это  практикуется  на
кораблях, и, таким образом, могли смело подвергаться толчкам дурной дороги.
     Дверь из столовой вела в коридор, примыкавший к балкону,  помещавшемуся
на заднем фасаде  бенгало  и  защищенному,  как  и  лицевой  балкон,  крышей
веранды. Вдоль коридора помещались четыре  каюты  с  боковым  освещением,  в
каждой из них находилась постель, туалет, шкаф,  диван,  точь-в-точь  как  в
каютах роскошных атлантических пароходов. Первую из этих  комнат,  по  левую
руку, занимал полковник  Мунро,  вторую,  направо,  инженер  Банкс,  комната
капитана Года была рядом с каютой  инженера,  а  моя  -  рядом  со  спальней
полковника.
     Вагон второй платформы имел двенадцать метров длины и  так  же,  как  и
первый, был украшен балконом и верандой, ведущей в просторную кухню с  двумя
кладовыми по бокам. Кухня  сообщалась  с  коридором,  который  расширялся  в
центральной части  в  квадратную  комнату,  освещенную  сверху  и  служившую
столовой персоналу экспедиции. По четырем же углам ее  были  выгаданы  каюты
для помещения Мак-Нейля, механика,  кочегара  и  денщика  полковника.  Кроме
этого, сзади находились еще две каюты для повара и денщика капитана Года.  А
далее еще каюты: для багажа, ледник, кладовая, и все это  замыкалось  задней
верандой.
     Как видно, Банкс умно и комфортабельно распланировал передвижные жилища
парового дома. Их можно было отапливать в зимнее время посредством аппарата,
разносившего по комнатам теплый воздух, проведенный из топки  машины.  Кроме
того, в гостиной и столовой были устроены маленькие камины.
     Итак, нам нечего было бояться холода, и мы могли бы спокойно отважиться
на прогулку даже по нижним отрогам Тибета.
     Не был забыт и важный вопрос о продовольствии: мы взяли с собой богатый
запас превосходных консервов вареной и маринованной говядины, и  паштеты  из
"муржи ".
     Благодаря новым препаратам, позволяющим перевозку на дальние расстояния
в сгущенном виде, мы не могли чувствовать  недостатка  ни  в  молоке,  ни  в
бульоне. Что касается льда,  употребление  которого  так  приятно  в  жарком
климате, мы могли добывать его легко, в несколько минут, с помощью  аппарата
Карре, производящего понижение  температуры  посредством  испарения  жидкого
аммония.
     В одной из  задних  кают  был  устроен  даже  ледник,  и  благодаря  ли
испарению  аммония  или  улетучиванию  метиленового  эфира,   запасы   дичи,
доставляемые нашей охотой, могли  сохраняться  бесконечно  долгое  время  по
способу, изобретенному моим соотечественником французом  Шарлем-Теллье.  Как
видит читатель, это было драгоценным приобретением, обеспечивающим  нам  при
всех условиях возможность иметь съестные припасы лучшего качества.
     Что касается напитков, то наш погреб был прекрасно снабжен. Французские
вина, пиво всех сортов, водка, арака были запасены в должном количестве  для
удовлетворения первых потребностей.
     Следует добавить, что наш маршрут не должен был завести нас на  далекие
расстояния от населенных местностей  полуострова.  К  тому  же  Индия  -  не
пустыня, и если не  скупиться  на  рупии,  там  легко  доставать  не  только
предметы первой необходимости, но и удовлетворять свои прихоти. Если  бы  мы
зазимовали в северной полосе, у подножия Гималаев, нам пришлось бы, пожалуй,
ограничиться нашими дорожными запасами; но и в этом случае мы продолжали  бы
пользоваться всеми преимуществами  комфорта.  Предусмотрительный  ум  нашего
друга Банкса все предвидел, и относительно нашего  продовольствия  мы  могли
положиться на него вполне.
     В действительности маршрут  наш  был  следующий:  ехать  из  Калькутты,
следуя долиной Ганга до Аллахабада,  подняться  до  первых  отрогов  Тибета,
через королевство Ауд, кочевать несколько месяцев в различных пунктах с тем,
чтобы доставить капитану Году случай организовать различные охоты,  и  затем
спуститься в Бомбей.
     Итак, нам предстояло проехать девятьсот лье. И если принять  в  расчет,
что мы отправлялись целым домом,  то  кто,  спрашивается,  отказался  бы  от
путешествия, если бы пришлось даже прокатиться несколько раз вокруг света.
   
   
        ^TГлава шестая - ПЕРВЫЕ ПЕРЕХОДЫ^U   
   
     Утром 6 мая я покинул отель Спенсера, один из лучших отелей  Калькутты,
где я остановился по приезде в столи цу Индии.
     Обширный город не был для меня новостью; я узнал его вдоль  и  поперек,
утром, гуляя пешком, вечером,  катаясь  в  экипаже  по  Странду,  вплоть  до
террасы форта Вилльма. Благодаря многочисленным моим экскурсиям я узнал  его
главные торговые улицы; не раз посетил на берегу  Ганга  поля,  где  сжигают
покойников, и ботанические сады  натуралиста  Гуккера,  "познакомился"  и  с
госпожой Кали, страшной четверорукой женщиной, этой  жестокосердной  богиней
смерти, прячущейся  в  небольшом  капище  предместья,  где  рядом  уживаются
современная цивилизация и первобытное варварство. Все это было мне  знакомо.
Я в совершенстве осмотрел дворец  короля,  красующийся  перед  окнами  отеля
Спенсер, дворцы Чуринга-Род и Таун-Галем, посвященные памяти  великих  людей
нашей эпохи; изучил подробности интересной мечети Гунгли; вдоволь глазел  на
порт, загроможденный лучшими судами  торгового  флота  Англии,  и,  наконец,
распростился с "оргила", или адъютантами, как  разнообразно  называют  здесь
мусорщиков,  обязанных  следить  за  санитарным  благосостоянием  города,  -
словом, мною исполнено было все; оставалось сесть и ехать.
     И вот, рано утром "палки гари" - род дрянной телеги на четырех колесах,
запряженной  парой  лошадей,  экипаж,  недостойный  занимать  место  в  ряду
комфортабельных произведений английского каретного мастерства,  -  явился  к
моим услугам для  доставления  моей  особы  с  Правительственной  площади  к
крыльцу бенгало полковника Мунро.
     В ста шагах за чертой города нас ожидал наш поезд. От  воли  пассажиров
зависел час отъезда, нам оставалось  только  решиться  отправиться  в  путь.
Конечно, весь дорожный багаж каждого из нас предварительно был  размещен  по
специальным нашим каютам. Впрочем, мы брали с  собой  лишь  необходимое.  По
части вооружения капитан Год признал за необходимое: четыре карабина системы
Эйнфильда с разрывными пулями, четыре охотничьих  ружья,  две  винтовки,  не
говоря уж о значительном  количестве  ружей  и  револьверов,  потребных  для
боевой  экипировки  остальных  членов  экспедиции.  Этот   арсенал   угрожал
опасностью скорее хищным зверям, чем невинной съедобной  дичи,  но  на  этот
счет капитан не слушал чужих советов.
     Капитан Год  находился  в  самом  веселом  расположении  духа.  Радость
вырвать  друга  из  уединения,  удовольствие  отправиться  путешествовать  в
северные провинции в  диковинном  экипаже,  перспектива  будущих  охотничьих
подвигов и экскурсий в Гималайских горах - все это, взятое вместе, приводило
его в оживленное и даже восторженное  состояние,  выражавшееся  бесконечными
междометиями  и  крепкими  рукопожатиями,  грозившими  опасностью  дружеским
костям.
     Наконец пробил час отъезда. Пары разведены, машина готова  к  действию.
Механик стоит на своем месте, положив руку на регулятор... Раздался свисток.
     - В путь! - воскликнул капитан Год. - В путь, железный великан!
     "Железный  великан"  -  прозвище,  данное  нашим  восторженным   другом
необычайному двигателю,  и  вдобавок  прозвище  вполне  заслуженное,  так  и
осталось за нашим слоном.
     Скажем несколько слов о жильцах второго передвижного дома. В состав  их
вошли: механик Сторр, англичанин, служивший в  компании  "Сгеа1  ЗоиШегп  о!
1п"11а", оставивший несколько месяцев назад свое  место.  Банкс  хорошо  его
знал и, считая очень сведущим, пригласил на службу  к  капитану  Мунро.  Ему
было лет под сорок, и, как оказалось впоследствии, Банкс  не  ошибся:  Сторр
оказал нам большие услуги.
     Кочегар  Калуф   принадлежал   к   классу   индусов,   высоко   ценимых
железнодорожными   обществами   за   способность   безнаказанно   переносить
тропическую жару Индии, удвоенную топкой. Подобные индусы обладают такими же
свойствами, как арабы, которым общество  морского  транспортирования  кладей
поручает предпочтительно должности кочегаров на пароходах во время  плавания
по Красному морю. Выбор кочегара был так же удачен, как и выбор машиниста.
     Затем следует назвать по порядку денщика полковника Мунро индуса  Гуми,
лет тридцати пяти,  из  племени  гуркасов.  Маленького  роста,  проворный  и
ловкий, человек  испытанной  верности,  Гуми  неизменно  одевался  в  черный
мундир, который был для него дорог не менее собственного тела.
     В сержанте Мак-Нейле и  в  Гуми  полковник  имел  двух  надежных  слуг,
преданных ему душой и  телом.  Под  начальством  полковника  они  дрались  в
Индийскую кампанию, делили с ним все тщетные попытки отыскать Пана Сахиба  и
вместе с ним удалились в  его  отшельнический  бенгало,  -  словом,  они  не
расстались бы с ним ни за что на свете. Индус Гуми был денщиком  полковника,
зато чистокровный  англичанин  фокс  занимал  при  капитане  Годе  должность
чистильщика платья и сапог и разделял со своим  хозяином  страсть  к  охоте.
Ловкость его вполне соответствовала имени: Фокс (лисица!). Он убил на  своем
веку тридцать семь тигров - всего на три меньше, чем сам  капитан.  Впрочем,
он вовсе не намеревался остановиться на этом.
     Для полноты списка экспедиционного отряда необходимо  упомянуть  еще  о
поваре-негре, царившем на  задней  половине  второго  дома.  Родом  француз,
Паразар, которому удалось показать свое искусство под всеми небесами земного
шара, полагал, что должность его - не простое ремесло, а чрезвычайно  важный
пост. Он положительно священнодействовал в минуты, когда  с  пунктуальностью
химика  распределял  по  судкам  перец,  соль  и  прочие  приправы.  Паразар
отличался искусством и  опрятностью,  что  вполне  искупало  его  заносчивое
самолюбие...
     Итак, сэр Эдвард Мунро, Банкс,  капитан  Год  и  я,  с  одной  стороны,
МакНейль, Сторр, Калуф, Гуми, Фокс и Паразар - с другой, в сложности  десять
человек,  составляли   экспедиционный   отряд,   отправлявшийся   на   север
полуострова. Не следует  также  забывать  Фана  и  Блана,  охотничьих  собак
капитана,  достоинства  которых  были  блистательно  доказаны  бесчисленными
походами и охотами.
     Бенгалия - бесспорно самая богатая, если не самая интересная  провинция
в пределах индостанских английских владений. Провинция входит в  состав  так
называемой страны раджи, занимающей центр Индийского государства,  считается
настоящей землей индусов. На севере она простирается до неприступных  вершин
Гималайского хребта, и, согласно принятому нами  маршруту,  мы  должны  были
проехать по этой стране с одного конца в другой.
     Обсуждая первые этапы пути, мы  остановились  на  следующем:  подняться
вверх по течению Хугли, рукав Ганга, омывающий Калькутту, минуя  французский
город Чандернагор, который, таким образом, останется у нас по правую руку  в
стороне, и следовать до Бурдвана по линии железной дороги, затем через Бихар
снова приблизиться к Гангу в Бенаресе.
     - Друзья мои, - сказал полковник Мунро, - я предоставляю вам определить
наш маршрут... Обсудите его без меня. Все, что вы  решите,  будет  наверняка
хорошо.
     - Однако, милейший Мунро,возразил Банкс, - нам необходимо  выслушать  и
твое мнение.
     - Нет, Банкс, я полностью в  твоем  распоряжении,  мне  решительно  все
равно, в какую провинцию мы  поедем  теперь.  Единственный  вопрос  занимает
меня: куда мы отправимся из Банареса?
     - Конечно, на север! - живо вмешался капитан Год. - Мы отправимся прямо
по дороге, ведущей через королевство Ауд к предгорьям Гималаев.
     - В таком случае, друзья  мои,  может  быть,  я  и  обращусь  к  вам  с
просьбой... но об этом мы поговорим  после,  а  пока  едем  куда  вам  будет
угодно, - проронил полковник.
     Намек сэра Эдварда Мунро немного удивил меня. Что творилось в его душе?
Не согласился ли он путешествовать с единственной целью, что  случай  скорее
поможет ему достичь цели, не пришла ли ему мысль,  что  если  жив  еще  Нана
Сахиб, то ему может посчастливиться отыскать  набоба  на  севере  Индии?  Не
сохранил ли он тайной надежды удовлетворить свою месть?  Признаюсь,  у  меня
было предчувствие, мне казалось, что  сержант  Мак-Нейль  посвящен  в  тайну
своего господина.
     Первые часы нашего путешествия мы провели  в  гостиной  парового  дома.
Дверь и оба окна на веранду были  открыты,  и  благодаря  колыханию  "пунки"
температура была сносная.
     Регулятор Сторра заставлял железного  великана  идти  умеренным  шагом,
согласно желанию путешественников как следует осмотреть проезжаемую страну.
     При выезде из калькуттского предместья нас  провожала  небольшая  толпа
европейцев, любовавшихся нашим экипажем, и множество индусов,  глядевших  на
поезд со смесью удивления и страха. Мало-помалу  толпа  редела,  но  это  не
избавило от беспрерывных возгласов: "Уахс! Уахс!" - которыми  приветствовали
нас все встречаемые по дороге путники.
     Понятно,  эти  местные  восклицания  относились  не  столько  к   нашим
колесницам, сколько к тащившему их гигантскому слону.
     В десять  часов  в  столовой  был  сервирован  завтрак,  приготовленный
Паразаром, и мы принялись  за  него.  Тряска  была  гораздо  меньше,  чем  в
железнодорожном салоне первого класса.
     Дорога шла по левому берегу  самого  живописного  из  рукавов  Ганга  -
Хугли, ниже разветвляющегося на  бесчисленную  сеть  рукавов  Сундербундской
дельты. Вся почва этой местности состоит из наносов.
     - Все, что вы видите перед собой в настоящую минуту,  милый  Моклер,  -
сказал мне  Банкс,  -  отвоевано  священной  рукой  у  не  менее  священного
Бенгальского залива. Это работа времени. Здесь, быть может, не  найдется  ни
одной песчинки, которая не была бы принесена сюда  водой  Ганга  с  подножия
Гималаев, легко может быть, что река грабила гору песчинка за песчинкой  для
напластания почвы этой провинции, где затем она проложила себе дорогу.
     - Которую так часто покидает для новой! - заметил капитан Год.  -  Этот
Ганг положительно повеса! Например, люди выстроят на  его  берегу  город,  а
через несколько веков - смотришь, город очутился в равнине,  гавани  его  на
суше, река переменила  и  русло,  и  направление,  и  устья!  Такая  история
случилась уже с двумя злополучными городами: Раймагалом  и  Таулом,  некогда
стоявшими на берегу коварной  реки;  теперь  же  они  томятся  жаждой  среди
пересохших плантаций риса.
     - Может быть, такая же участь ждет и Калькутту? - спросил я.
     - Почем знать!
     - Ну а нас забыли? - возразил  Банкс.  -  Все  дело  в  плотинах!  Если
понадобится, инженеры сумеют совладать с буйством  Ганга!  Наденем  на  него
смирительную рубашку, если уж пойдет на то!
     - На наше счастье, милый Банкс, заметил я, -  индусы  не  слышат  ваших
непочтительных речей о священном Ганге! Они ни за что не простили бы вам их.
     - Действительно, Ганг, по их понятиям, сын неба, если  не  сам  Бог,  и
все, что он ни делает, они считают прекрасным.
     - Даже лихорадки, холеру  и  чуму,  которые  хронически  поддерживаются
рекой! - воскликнул капитан Год. Правда,  тиграм  и  крокодилам,  кишащим  в
Сундербундской дельте, живется от этого не хуже.  Напротив,  можно  было  бы
подумать, что зараженный воздух так же  полезен  этим  милым  животным,  как
атмосфера "санитариума" англоиндийцам в летний зной. Уж эти хищники! Фокс! -
обратился капитан к своему денщику, убиравшему со стола.
     - Слушаю вас, - отозвался Фокс.
     - Ведь ты там подстрелил твоего тридцать седьмого?
     - Так точно, капитан, в двух милях от Порт-Каннинга, - отвечал Фокс.  -
Это было вечером...
     - Довольно, Фокс! - прервал его капитан, допивая большой стакан  грога,
- я слышал историю тридцать седьмого. История о следующем  была  бы  гораздо
интереснее.
     - Но тридцать восьмой еще на очереди, капитан!
     - И ты непременно застрелишь его так же, как  я  застрелю  моего  сорок
первого!
     В разговорах капитана Года и его служителя, как видит  читатель,  слово
"тигр" не произносилось никогда.  Это  было  лишнее,  охотники  и  без  того
понимали друг друга.
     Между тем, по мере  того  как  мы  продвигались  вперед,  Хугли,  около
километра шириной у Калькутты, суживался мало-помалу. Выше города берега его
довольно плоски.
     Нередко в этой местности разыгрываются страшные  циклоны,  опустошающие
всю провинцию. Уничтожение целых  кварталов,  сотни  домов,  превращенные  в
развалины, опустошение обширных плантаций, тысячи  трупов,  разбросанных  по
городу и полям, таковы следы  этих  ужасных  метеорологических  явлений,  из
числа которых циклон 1864 года был особенно несчастлив.
     Известно, что в климате Индии существуют три  времени  года:  дождливый
сезон, холодный и жаркий, последний период самый короткий из всех, но зато и
самый тяжелый.
     Март, апрель, май - самые опасные месяцы в году.  Подвергаться  в  этот
период солнечным лучам то же, что рисковать  жизнью,  по  крайней  мере  для
европейцев. Нередко даже в тени ртуть  термометра  поднимается  до  106<sup>o</sup>  по
Фаренгейту (около 41<sup>o</sup> по Цельсию).
     Тем не менее благодаря движению парового дома, смещению воздушных  волн
посредством  колыхания  пунки  и   влаге,   распространяемой   тростниковыми
экранами, часто поливаемыми водой, мы не особенно страдали от жары.  К  тому
же приближалось дождливое время года, продолжающееся с июня  по  октябрь,  и
нам скорее можно было опасаться этого периода,  нежели  жары.  Впрочем,  при
условиях нашего путешествия трудно было  предвидеть  какие-нибудь  особенные
неудобства.
     Совершив  прелестную  прогулку,  не  выходя  из  дома,  мы  около  часа
пополудни приехали в Чандернагор.
     Я еще раньше видел этот уголок страны, един ственный клочок, оставшийся
у Франции в Бенгальской провинции. Этот город, украшенный трехцветным флагом
и не имеющий права содержать для своей защиты свыше пятнадцати тысяч солдат,
город, бывший во время  борьбы  XVIII  века  опасным  соперником  Калькутты,
теперь находился в большом упадке, у него  не  было  ни  промышленности,  ни
торговли, базары покинуты, порт опустел. Может быть, Чандернагор оживился бы
опять, если бы через него была проведена Аллахабадская железная  дорога,  но
английской компании пришлось обойти не только город, но  и  всю  французскую
территорию    вследствие    чрезмерной     требовательности     французского
правительства, а потому Чандернагор потерял последний  случай  вернуть  себе
какое бы то ни было торговое значение.
     Наш поезд остановился в трех милях от города  на  дороге  при  входе  в
пальмовый лес, и утром 7 мая после спокойной ночи, проведенной пассажирами в
комфортных каютах, мы снова двинулись в путь.
     На привале по распоряжению Банкса был сделан новый запас  топлива,  так
как он считал нужным,  чтобы  в  тендере  постоянно  находилось  достаточное
количество воды, дров и угля для шестидесяти часов хода.
     Капитан Год  и  его  верный  Фокс  твердо  держались  того  же  правила
относительно собственного внутреннего отопления, я говорю об этих  желудках,
представлявших  значительную  поверхность  топки  и   тщательно   снабжаемых
владельцами их азотистым топливом, способным  на  долгий  срок  поддерживать
деятельность человеческой машины.
     Второй наш этап был длиннее. Мы пробыли в пути два  дня  и,  приехав  в
Бурдван, посвятили день 9 мая осмотру города.
     В шесть часов утра Сторр дал свисток, опорожнил цилиндры,  и  "железный
великан" зашагал немного быстрее.
     В течение нескольких часов мы  шли  рядом  с  линией  железной  дороги,
идущей через Бурдван и Раймагон долины Ганга, откуда она  идет  за  Бенарес.
Скорым ходом прошел мимо нас Калькуттский поезд. Пассажиры  огласили  воздух
криками удивления, словно вызывая нашего слона пуститься наперегонки, но  мы
не вняли этому вызову; они могли  ехать  скорее,  но  относительно  комфорта
перевес был на нашей стороне.
     Местность, по которой мы проезжали,  представляла  плоскую  равнину,  а
следовательно, была однообразна. Кое-где начались гибкие  кокосовые  пальмы.
Эти деревья любят береговую почву, и для их питания необходимо присутствие в
воздухе хотя бы незначительного количества морской  влаги.  Благодаря  этому
они встречаются только  на  небольшом  участке  узкой  береговой  полосы,  и
напрасно было бы искать их в Центральной Индии.
     Но это обстоятельство нисколько  не  мешает  разнообразию  и  богатству
флоры индуийского материка.
     По обе  стороны  дороги  виднелись  бесконечные  рисовые  поля,  видимо
похожие на большую шахматную доску. Почва разделена на квадраты;  в  пейзаже
преобладает зеленый цвет, и вид полей сулил богатый урожай.
     Вечером на  следующий  день  машина  сделала  последний  оборот,  и  мы
остановились у ворот  Бурдвана.  В  административном  отношении  этот  город
служит центром английского округа, но  сам  округ  составляет  собственность
магараджи, платящего английскому правительству  не  менее  десяти  миллионов
налога. Большая часть города застроена  низенькими  домами,  между  которыми
проходят чудные аллеи кокосовых и арекиновых деревьев. Аллеи эти  достаточно
широки для проезда экипажей. Местом стоянки мы выбрали  прелестный  тенистый
уголок. В  этот  вечер  в  столице  магараджи  одним  миниатюрным  кварталом
оказалось больше - то был наш кочевой поселок.
     Понятно, и здесь слон наш произвел блестящий  эффект,  то  есть  внушил
боязливое изумление толпе бенгальцев, со всех сторон  сбежавшихся  поглядеть
на чудо. Бенгальцы прибыли  с  непокрытыми  головами,  выстриженными  "a  la
Fitis", и вместо всякой одежды на мужчинах были небольшие  передники,  а  на
женщинах белые плащи, окутывавшие их с головы до ног.
     - Я боюсь одного, - заметил капитан Год, - как бы магараджа Бурдвана не
вздумал купить нашего "Железного великана" и не предложил бы за  него  такой
суммы, что мы должны будем уступить ему.
     - Ни за что на свете! - воскликнул Банкс. - Если он пожелает, я сооружу
ему другого слона, да такого, что он будет в состоянии катать всю столицу  с
одного конца его владений на другой, но нашего великана мы не отдадим ни  за
какие деньги, не правда ли, Мунро?
     - Ни за какие деньги, - подтвердил полковник тоном  человека,  которого
не соблазнят никакие миллионы.
     Впрочем, вопрос о продаже  нашего  гиганта  не  пришлось  и  обсуждать:
магараджа был в отсутствии. С визитом к нам явился его "камдар", нечто вроде
личного секретаря, заинтересованный нашим экипажем. Он предложил  нам,  что,
конечно и было принято с радостью, погулять в дворцовых  садах,  наполненных
великолепнейшими образцами тропической флоры и прекрасными прудами. Парк был
застроен красивыми павильонами, а на зеленых лужайках паслись  стада  ланей,
диких коз и слонов, представителей ручных животных,  между  тем  как  тигры,
львы, пантеры и медведи - представители местной туземной фауны -  помещались
в превосходном зверинце.
     - Тигры в клетках, словно певчие птички! - воскликнул  Фокс.  -  Ну  не
жалко ли это, капитан?
     - Да, мой милый Фокс! - ответил капитан. - Если бы спросить мнения этих
честных хищников, то, конечно, они предпочли бы прогуливаться на  свободе  в
джунглях... даже под прицелом карабина, заряженного разрывными пулями.
     - Ах! Как я сочувствую им, капитан,  -  глубоко  вздыхая,  соболезновал
Фокс.
     На следующий день, 10 мая, мы выехали из Бурдвана. Паровой дом  пересек
железную дорогу, пройдя по стрелке, и прямо пошел по направлению к  Рамгуру,
городу, расположенному в семидесяти пяти лье от Калькутты.
     Действительно, следуя нашему маршруту, мы оставляли  в  стороне  важный
город Муршидабад, ничего любопытного не представляющий ни в индийском, ни  в
английском кварталах.
     Пропустили Бонджир -  индусский  Бирмингем,  лепящийся  на  возвышенной
косе, врезывающейся в священную реку. Пропустили Патну, столицу  королевства
Вегар, проехали центр торговли  опиумом,  которому  грозит  исчезновение  от
обилия могучих вьющихся растений, преобладающих в  его  флоре.  У  нас  была
более заманчивая цель: прокатиться по прекрасной долине Ганга немного южнее.
     Во время этого переезда слона заставили ускорить  аллюр,  и  он  скакал
легкой рысцой, позволившей нам вполне  оценить  превосходную  постановку  на
рессоры наших передвижных домов.
     Отличная дорога также способствовала удаче нашего первого опыта  скорой
езды. Вероятно, хищников пугал вид гигантского слона, так как,  к  изумлению
капитана Года, по дороге нам не попался на глаза ни один тигр в джунглях. Но
он рассчитывал насладиться охотой главным образом в Северной Индии и  потому
не особенно жаловался на недостаток дичи в Бенгали.
     Пятнадцатого мая мы были уже в Рамгуре, не более как в  пятидесяти  лье
от Бурдвана. Средняя скорость нашей езды  не  превышала  пятнадцати  миль  в
двенадцать часов. Через три дня поезд остановился в  ста  километрах  далее,
близ незначительного городка Шитра. В этот первый период нашего  путешествия
с нами не случилось ничего неприятного. Погода стояла жаркая, но  под  тенью
веранд нам дышалось легко. Самые удушливые  часы  мы  проводили  в  приятной
атмосфере.
     Вечером  Сторр  и  Калуф  под  наблюдением  Банкса  занимались  чисткой
паровика и машины. А тем временем капитан Год и  я  в  сопровождении  Фокса,
Гуми и двух легавых собак отправились побродить  с  ружьем  по  окрестности.
Охотились мы за мелкой пернатой и четвероногой дичью, к которой капитан хотя
и относился презрительно в качестве охотника,  но  отдавал  полную  честь  в
качестве гастронома, когда на следующий день, к великому  его  удовольствию,
равно  как  и  удовольствию  Паразара,  к  меню  нашего  обеда  прибавлялось
несколько лакомых кусков без затраты консервов.
     Иногда Гуми и Фокс исполняли обязанности дровосеков  и  водовозов,  так
как тендер необходимо было снабжать всем необходимым для поездки  следующего
дня. Вот почему Банкс и избирал места для остановок  преимущественно  вблизи
рек и опушек леса. Вся эта заготовка совершалась под руководством  инженера,
не забывавшего никаких мелочей.
     Когда оканчивалась работа, мы закуривали сигары и вели беседы  об  этой
стране,  вполне  известной  Году  и  Банксу.  Что  касается  капитана,   то,
пренебрегая обыкновенными сигарами, он предпочитал  трубку  с  ароматическим
дымом "гукаха", тщательно набитую рукой его  денщика.  Общим  желанием  было
заманить в небольшие экскурсии полковника Мунро, но всякий раз  он  отклонял
наши предложения и оставался в обществе сержанта Мак-Нейля.
     Прохаживаясь вдвоем взад и вперед,  они  говорили  мало,  но  казалось,
вполне понимали друг друга и не нуждались в обмене мыслями вслух.  Оба  были
поглощены роковыми, ничем не изгладимыми  воспоминаниями.  Может  быть,  эти
воспоминания воскресали еще живее, по мере  того  как  сэр  Эдвард  Мунро  и
сержант приближались к театру восстания?
     Очевидно,  какой-нибудь  затаенный   план,   а   не   простое   желание
путешествовать  в   приятельском   обществе   заставило   полковника   Мунро
присоединиться к экспедиции на север Индии. Я должен сказать,  что  Банкс  и
капитан Год разделяли мое мнение на этот счет. И нередко мы спрашивали  друг
друга, не без некоторых опасений за  будущее,  не  везет  ли  наш  "Железный
великан" актеров целой сложной драмы.
   
   
        ^TГлава седьмая - БОГОМОЛЬЦЫ НА РЕКЕ ФАЛЬГУ^U   
   
     Нынешний  Бихар  занимает  территорию,   некогда   бывшую   Магадхаской
империей. В эпоху буддистов эта страна была священной землей, и до  сих  пор
еще она переполнена храмами и мечетями. Но прошло уже много веков с тех пор,
как брамины заняли место жрецов  Будды,  завладели  их  "вигарами"  и  живут
доходами с богомольцев. Правоверные стекаются к ним с разных сторон,  и  они
конкурируют со священным Гангом, Бенаресом и церемониями  Яггернаута,  одним
словом, превратили страну в свое поместье.
     Край этот один из  богатейших.  Кругом  необъятные  рисовые  плантации,
обширные маковые поля, многочисленные селения, тонущие в  зелени  под  тенью
пальмовых, манговых, финиковых деревьев.  Дороги,  по  которым  катился  наш
паровой дом, походили на крытые аллеи  тенистого  сада,  где  влажная  почва
поддерживает  живительную  прохладу.  Мы  двигались  вперед,  руководствуясь
картой, не боясь сбиться с пути.
     Из-под ног слона  вылетали  целые  стаи  белых  рисовок,  терявшихся  в
молочных спиралях  пара.  Там  и  сям  отделялись  сплошные  массы  бананов,
шеддоков (померанцевых  деревьев  с  крупными  плодами)  и  квадраты  полей,
засаженных кустовидным горохом (ствол имеет до одного метра вышины),  темная
зелень которых служила рамкой заднему плану пейзажа.
     Жара стояла невыносимая. В окна сквозь влажные  плетенки  экранов  едва
проникало несколько струек воздуха. Теплые  ветры,  набравшись  теплорода  с
поверхности обширных западных равнин,  душили  зноем.  Пора  было  июньскому
муссону освежить атмосферу. Никому  нельзя  вынести  палящих  лучей  жаркого
солнца, не рискуя захватить какую-нибудь опасную болезнь.
     Потому-то и в полях не видно было ни души. Даже  "риоты",  привычные  к
знойному припеку, и  те  не  осмеливались  выходить  на  работы.  Только  по
тенистым дорогам и возможно еще было отважиться путешествовать в такую пору,
и то не иначе как под прикрытием  нашего  подвижного  "бенгало".  Наш  Калуф
должен был быть отлит, не скажу из платины - так  как  в  подобных  условиях
сама платина непременно должна была бы расплавиться, - а,  вероятно,  создан
из чистого углерода для того, чтобы оставаться  невредимым  у  расплавленной
решетки паровика. Нашему индусу все было нипочем! Он закалил  себя  не  хуже
огнеупорного  чугуна,  проводя  жизнь  на  площадках  локомотивов  индийских
железных дорог.
     Девятнадцатого  мая  термометр,  висящий  в  столовой,  показывал   106
градусов по Фаренгейту (41<sup>o</sup> по Цельсию). Вечером в  тот  день  мы  не  могли
совершить даже нашей обычной прогулки  для  "гавакана".  Буквальный  перевод
этого термина "поесть воздуху" и употребляется  для  обозначения  того,  что
люди, задыхавшиеся  целый  день  от  жары,  отправляются  подышать  вечерней
прохладой. Однако в упомянутый день и вечером мы не могли высунуть  носа  из
своего бенгало.
     - Господин Моклер, - сказал мне сержант Мак-Нейль, - сегодняшняя погода
напоминает мне последние дни марта, когда сэр Роз с двумя  орудиями  силился
пробить брешь в стенах.
     Было уже шестнадцать дней,  как  мы  переправились  через  Бетву,  и  в
продолжение всех  этих  шестнадцати  дней  ни  разу  не  разнуздывали  наших
лошадей. Мы дрались в высоких гранитных стенах, и можно сказать, что там нам
было не лучше, чем в пылающей  печи.  По  рядам  ходили  "шитзи"  с  мехами,
наполненными водой, и обливали нам голову, пока мы стреляли, иначе мы бы все
попадали от солнечных ударов. Я как раз помню ту минуту, когда я совсем  уже
изнемогал. Череп трещал, собираясь  словно  лопнуть,  и  я  чувствовал,  что
сейчас упаду. Вдруг полковник Мунро заметил мое состояние, выхватил  мех  из
рук "шитзи" и облил меня: это была последняя  порция  воды,  добытой  нашими
водоносами... Такое век не забудешь - за каждую каплю той воды человек готов
заплатить столькими же каплями своей крови! Да если бы я пролил всю кровь за
моего полковника, то и тогда еще останусь его должником.
     - А скажите, сержант, не находите ли вы, что со времени  нашего  выезда
полковник стал еще задумчивее? Мне сдается, что с каждым днем...
     - Вы правы, - перебил меня  несколько  поспешно  Мак-Нейль,  -  но  это
вполне естественно! Полковник приближается к Лакнау и Канпуру, к тем местам,
где Нана Сахиб убил... Не могу говорить об этом без того, чтобы вся кровь не
ударила мне в голову.  Быть  может,  мы  сделали  бы  лучше,  избрав  другой
маршрут,  дальше  от  провинций,  пострадавших  от   мятежа!   Эти   события
недостаточно далеки от нас, чтобы память о них сгладилась!
     - Что же мешает нам, Мак-Нейль, переменить маршрут?
     Я сейчас переговорю об этом с Банксом и капитаном...
     - Поздно, - заметил сержант. - Я имею причины полагать,  что  полковник
желает видеть еще раз театр военных действий и побывать в  том  городе,  где
леди Мунро окончила жизнь, и окончила какой смертью?
     - Если вы так думаете, Мак-Нейль, то не лучше ли представить полковнику
действовать как ему угодно и не менять  наших  планов?  Часто  люди  находят
известного рода облегчение в горе: пойти  поплакать  на  могилу  дорогих  им
покойников.
     - Поплакать на могилу! -  воскликнул  Мак-Нейль.  -  Хорошая  могила  -
канпурский колодезь, куда навалили вперемежку кучу жертв! Разве  это  похоже
на надгробный  памятник  наших  шотландских  кладбищ,  где  заботливая  рука
близких разводит цветы над прахом того,  кто  лежит  под  камнем  с  именной
надписью, и лежит  один,  особняком!  Ах,  господин  Моклер,  боюсь  я,  что
полковнику   будет   страшно   тяжело.   Но,   повторяю,    теперь    поздно
останавливаться. Кто знает, не откажется ли он ехать с нами в  случае,  если
бы мы вздумали изменить направление? Положимся на Божью волю!
     Очевидно, Мак-Нейль, когда разговаривал со мной, знал о  проектах  сэра
Эдварда Мунро. Но сказал ли он мне все, что знал? Не согласился ли полковник
покинуть Калькутту с единственной целью посетить Канпур? Как бы то ни  было,
но теперь его как магнит притягивало к месту развязки ужасной драмы.
     Мне пришло в голову спросить сержанта, отказался ли он  сам  от  всяких
помыслов о  мести  или,  другими  словами,  верит  ли  он,  что  Нана  Сахиб
действительно умер?
     - Нет, - отрезал Мак-Нейль, - хотя у меня нет точных данных, на которых
опиралось бы мое мнение, но я не могу поверить, чтобы Нана  Сахиб  умер,  не
понеся кары за свои преступления... Конечно, я ничего не знаю  и  ничего  не
слыхал... но инстинкт говорит мне это...  Ах,  господин  Моклер!  Жизнь  для
законной  мести  -  это  все  еще  похоже  на  жизнь!  Дай  Бог,  чтобы  мои
предчувствия не обманули меня!
     Сержант не договорил, но жест доказал его мысль. Слуга  был  заодно  со
своим господином! Когда я передал Банксу и Году этот разговор, все мы решили
единодушно, что изменять маршрут нельзя. Впрочем, не было  говорено  о  том,
чтобы ехать в Канпур, а просто существовало намерение, переправясь за  Ганг,
направиться к северу, через восточную часть королевства Ауд и Рохилькенда.
     Несмотря на предложение Мак-Нейля, никто из нас не  знал  положительно,
хочет ли сэр Эдвард Мунро видеть Лакнау и Канпур, напоминавшие ему  о  таких
страшных событиях. И если бы он выразил подобное желание, никто  не  решился
бы полковника отговаривать.
     Что касается Нана Сахиба, его личность была слишком известна, и если бы
объявление,  гласившее  о  его  присутствии  в   Бомбейском   округе,   было
справедливо, то слухи о нем уже дошли  бы  до  нас.  При  нашем  отъезде  из
Калькутты все толки о Нана Сахибе, однако, замолкли, и, справляясь о нем  по
дороге, мы предположили, что власти введены в заблуждение.
     Во всяком случае, если в первоначальных слухах была доля истины и  если
полковник Мунро имел тайные планы, то удивительно, почему его ближайший друг
Банкс не был  выбран  им  в  поверенные  предпочтительно  перед  Мак-Нейлем.
Вероятно, причина заключалась в том, как догадывался Банкс, что он сделал бы
все на свете, чтобы отклонить полковника от опасных и  бесполезных  поисков,
между тем как сержант непременно должен был поощрять подобные замыслы.
     Около полудня 19 мая мы миновали пригород Шигиру. Паровой  дом  отъехал
на расстояние четырехсот пятидесяти километров от места своего  отправления.
На следующий вечер, 20 мая, железный слон прибыл в окрестности Гайи.  Местом
привала был избран берег священной реки  Фальгу,  известной  всем  индусским
богомольцам. Наши два  дома  остановились  на  красивом  откосе,  защищенном
роскошными деревьями, в двух милях от города.
     На  другой  день,  поднявшись  в  четыре  часа  утра,  чтобы   избежать
полуденного зноя,  капитан  Год,  Банкс  и  я,  простившись  с  полковником,
отправились в  Гайю.  Говорят,  что  в  этом  центре  браминских  учреждений
ежегодно перебывает до  ста  пятидесяти  тысяч  богомольцев.  Действительно,
приближаясь к городку, мы встречали по дороге толпы мужчин, женщин, стариков
и детей. Весь  этот  люд,  преодолев  труды  длинного  пути,  шел  теперь  в
торжественной процессии поклониться  святым  местам.  Банксу  случалось  уже
бывать раньше в этой части Бихара для съемок проектированной линии  железной
дороги, не приведенной еще  в  исполнение.  Следовательно,  он  хорошо  знал
местность и мы не могли желать лучшего проводника. Он принудил капитана Года
расстаться на этот раз со всеми его охотничьими доспехами.
     Не доходя до города, которому по  справедливости  можно  дать  название
священного, Банкс остановил нас перед деревом,  вокруг  которого  богомольцы
всех полов и возрастов совершали обряд поклонения.
     Это было дерево "пипал", с огромным стволом,  и  хотя  большинство  его
ветвей высохло от старости,  ему,  вероятно,  было  не  больше  двухсот  или
трехсот лет. Факт этот констатировал Луи Руссле два года позднее,  во  время
интересного своего путешествия в "страну раджей".  Это  дерево  религиозное,
имя его "дерево Бадди", он последний представитель длинного  ряда  поколений
священных пипалов, защищавших в течение нескольких  веков  своею  тенью  это
место, куда первый из них был посажен за пятьсот лет до начала христианства.
Вероятно, фанатики, простертые у его подножия, видели в нем то самое дерево,
которое освятил сам Будда. Этот  пипалмошкан  возвышается  на  развалившейся
террасе подле храма, сложенного из  кирпича,  и,  очевидно,  весьма  древней
постройки.
     Появление трех европейцев в толпе нескольких тысяч индусов было принято
не особенно благосклонно. Правда, нам не сказали ни слова, но мы не могли ни
пробраться к террасе, ни осмотреть развалин храма. Они  были  битком  набиты
богомольцами,  среди  которых  проложить  себе  дорогу   не   было   никакой
возможности.
     - Если бы здесь оказался брамин, сказал нам Банкс, - то наша  экскурсия
была бы удачнее и мы могли бы осмотреть здание.
     - Каким образом? - удивился я, неужели священники менее строги?
     - Милый Моклер, - ответил на это Банкс, - никакая  строгость  не  может
устоять перед предложением нескольких  рупий.  Да  и  говоря  по  правде,  и
браминам нужно же жить чем-нибудь.
     - Я не вижу в этом никакой необходимости, -  заметил  капитан,  имевший
слабость не выказывать к нравам, обычаям, суевериям и верованиям индусов той
терпимости, которая составляет обычаи его соотечественников.  В  его  глазах
Индия была не более как обширное "отъезжее поле", и он  отдавал  несомненное
предпочтение хищным обитателям джунглей перед населением деревень и городов.
     После приличной остановки у подножия священного дерева Банкс повел  нас
по направлению к Гайе.  По  мере  приближения  к  городу  толпы  богомольцев
становились  все  многочисленнее.  Вскоре  в  просеке  зелени  нашим  взорам
предстала сама Гайя на вершине утеса, увенчанного живописными ее зданиями.
     Внимание туристов в этой местности привлекает прежде всего храм  Вишну.
Это здание современной постройки, так как  недавно  храм  заново  перестроен
королевой  Галпара.  Главную  достопримечательность  его  составляют  следы,
запечатлевшиеся на  камне  во  время  борьбы  демона  Майя  с  Вишну,  когда
последний соблаговолил сойти на землю. Поединок между богом и демоном не мог
иметь  сомнительного  исхода.  Демон  был  побежден,  и  базальтовая  глыба,
хранящаяся  в  Вишну-Пад,  свидетельствует  глубокими  отпечатками  ступней,
врезавшихся в твердую  поверхность  камня,  о  силе  противника,  с  которым
пришлось иметь дело представителю  ада.  Сказав,  что  существует  "каменная
глыба с видимыми отпечатками", я спешу оговориться,  что  все  это  доступно
зрению одних индусов. Ни один европеец  не  допускается  к  лицезрению  этих
святынь. Быть может, для того, чтобы различить на чудесном  камне  "видимые"
отпечатки, нужна крепкая вера, давно утраченная западными  людьми.  На  этот
раз рупии не помогли Банксу. Ни один священнослужитель не взял мзды, которая
была бы платой за святотатство.  Не  смею  решить,  была  ли  сумма  слишком
несоразмерна с  ценой  браминской  совести,  знаю  одно:  что  мы  не  могли
проникнуть в храм и что я не видал "отпечатки" красивого и кроткого молодого
человека с "лазоревым" лицом, одетого  как  древние  цари  и  прославленного
десятью воплощениями. Я не познакомился с формой ноги воплотившегося доброго
начала, соперника Шивы, грозного представителя разрушительного начала, того,
кому поклонники его "Вайхнавасы" отводят верховное место в сонме трех  тысяч
богов индусской мифологии. Тем не менее и в Вишну-Пад мы не имели  оснований
раскаиваться в экскурсии,  предпринятой  в  святой  город.  Трудно  было  бы
описать лабиринт храмов, дворцов и "вигар", какими нам  пришлось  пройти  до
его входа. Сам Тезей, не выпуская из рук нити Ариадны, мог бы сбиться с пути
в этих бесчисленных ходах и переходах. Нам пришлось  прогуляться  обратно  к
подножию Гаяского утеса, отложив  надежду  увидеть  внутренность  индусского
святилища. Капитан Год готов был приколотить брамина, отказавшегося впустить
нас в Вишну-Пад.
     - Что вы делаете, Год? - остановил его Банкс. - Разве вы не знаете, что
индусы  считают  браминов  существами  не  только  знатного,  но  и  высшего
происхождения?
     Дойдя до того места, где Фальгу  омывает  подножие  Гаяской  скалы,  мы
увидели на  берегу  несметное  стечение  богомольцев.  Тут  теснились  целые
полчища мужчин, женщин, стариков и детей,  горожан  и  деревенских  жителей:
богатые бобуи и риоты беднейшей категории, вайхии - купцы  и  земледельцы  -
ктатрии, гордые туземные воины - судры, жалкие последователи различных сект,
и, наконец, парии,  стоящие  вне  закона,  один  взгляд  которых  оскверняет
предмет, попавшийся им на глаза; словом, тут были  образцы  всех  классов  и
всех каст Индии.  Рослый  раджуит  красовался  рядом  с  тщедушным  бенгали,
урожденец Пенджаба рядом с  синдским  магометанином.  Одни  прибыли  сюда  в
паланкинах, другие в каретах, запряженных горбатыми  волами.  Иные  отдыхали
рядом с привезшими их верблюдами, растянувшимися  теперь  на  земле,  другие
прибрели пешком издалека, а за ними со всех концов полуострова  тянутся  еще
новые, бесконечные вереницы пилигримов. Там и  сям  высятся  палатки,  стоят
распряженные телеги, шалаши из древесных ветвей, служащие временным  жилищем
благочестивому стану.
     - Экая толпа! - воскликнул капитан Год.
     - Да, не особенно приятно будет пить сегодня вечером воду из Фальгу,  -
заметил Банкс.
     - Почему? - полюбопытствовал я.
     - Река эта священная,  и  вся  наличная  толпа  подозрительной  чистоты
перекупается в ее водах, как это делают "гангисты" в водах Ганга.
     - Разве мы остановились ниже Гайи? - испуганно спросил Год,  протягивая
руки по направлению нашей стоянки.
     - Не беспокойтесь, капитан,возразил инженер, - мы стоим выше.
     - Слава Богу, Банкс! Не подобает поить нашего "Железного  великана"  из
этого нечистого источника.
     Мы продирались кое-как среди этой тысячной толпы индусов, скученных  на
большом пространстве. Слух наш неприятно терзал  раздирающий  визг  цепей  и
звон колокольчиков. Это было не что иное, как туземный способ нищих  взывать
к общественной благотворительности.
     Толпа  кишела  самыми   разнообразными   образчиками   бродяг,   членов
организованной мошеннической ассоциации, разветвленной по  всему  Индийскому
полуострову. Большинство  из  них  выставляло  напоказ  искусственные  раны,
точь-в-точь как это делали средневековые нищие Европы. Но  если  по  большей
части нищие по профессии лжеувечные, то нельзя сказать того же о  фанатиках.
В убеждениях трудно быть искреннее этих людей.
     Мы видели факиров, почти нагих и  посыпанных  пеплом.  У  некоторых  от
продолжительной неподвижности окаменели вытянутые руки,  у  других  насквозь
сжатого кулака проросли ногти.
     Многие дали обет  измерить  своим  телом  все  расстояние  от  дома  до
богомолья.
     Беспрерывно ложась и вставая, они проходят целые сотни  лье,  вымеривая
расстояние, наподобие землемерной цепи.
     Иные, напившись "ханга" -  раствора  опиума,  настоенного  на  конопле,
прикрепив к ветвям крючья, подвешивались на них,  продернув  железо  в  свои
плечи. Они крутятся на крючке, пока не протрется живое мясо и они не  упадут
прямо в реку. Поклонники  Шивы,  проткнув  ногу,  язык  или  грудь  стрелой,
заставляли змею вылизывать кровь, льющуюся из добровольной раны.
     Такое зрелище, естественно, могло вселять европейцу одно отвращение.  И
я торопился пройти скорее мимо всех этих безобразий, когда  Банкс  остановил
меня.
     - Наступил час молитвы, - шепнул он нам.
     В то же мгновение среди толпы  показался  брамин.  Он  поднял  руку  по
направлению к солнцу, скрывшемуся за набежавшее облачко.
     Первый луч лучезарного светила послужил  сигналом.  Толпа  бросилась  в
священные волны. Началось с простого обливания, похожего на крещение  первой
эпохи  христианства.  Но  затем  поднялось  такое   плескание   и   плавание
религиозного характера, которых я, признаюсь, уловить не мог. Определить  не
берусь, омовение ли тела или  души  составляло  главную  цель  купания  этих
верующих, повторявших за брамином "слокасы" или стихиры.
     Религиозное омовение происходит следующим  порядком:  индус,  почерпнув
воды в горсть, плещет по несколько капель  воды,  обращаясь  на  все  четыре
страны света, после чего брызгает себе в лицо. Прибавим, что никто из них не
забывал вырвать себе по крайней мере по одному волоску за  каждое  содеянное
прегрешение. Весьма многие, по всей вероятности, заслуживали выйти  из  волн
Фальгу совсем плешивыми.
     Религиозное купание богомольцев, то погружавшихся  в  воду,  то  бивших
ногами о поверхность реки  как  удалые  пловцы,  было  до  того  шумно,  что
испуганные аллигаторы повыскакивали на противоположный берег.
     Выстроившись фронтом, они глядели своими выпученными глазами на  толпу,
завладевшую их  стихией,  и  оглашали  воздух  щелканьем  грозных  челюстей.
Богомольцы, впрочем, обращали на них так же мало внимания, как  если  бы  те
были безобидными ящерицами.
     Но пора было расстаться со странными  молельщиками,  жаждущими  стяжать
себе прямо вход в кайлас - браминский рай. И мы отправились вверх по  берегу
Фальгу, обратно к нашему кочевью.
     Все общество собралось к завтраку, и остаток необыкновенно жаркого  дня
прошел без всяких приключений. Вечером капитан Год  отправился  с  ружьем  в
соседнюю равнину и принес немного дичи. Тем временем  Сторр,  Калуф  и  Гуми
запасали дрова и воду для тендера,  чтобы  мы  могли  пуститься  в  путь  на
рассвете.
     В девять часов все уже разошлись по каютам.
     Наступила тихая, но довольно темная ночь.  Густые  облака  заволакивали
небо, скрывая звезды и сгущая атмосферу.  Жара  не  уменьшилась  даже  после
захода солнца. Я не мог спать от духоты.
     В растворенное окно входил раскаленный  воздух,  мало  способствовавший
правильной работе легких. Была уже полночь, а я все  еще  не  сомкнул  глаз.
Однако у меня было твердое решение отдохнуть три или четыре часа до отъезда,
но, как я ни старался, заснуть не мог: сон не поддается воле.
     Было около часа, когда мне почудился  глухой  гул  вдоль  берега  реки.
Первым предположением было,  что  в  атмосфере,  насыщенной  электричеством,
поднимается западный грозовой ветер. Но я ошибся. Листья  соседних  деревьев
не шевелились. Я просунул голову в окно и стал прислушиваться.
     Слышен был отдаленный шум, но ничего не было видно. Поверхность  Фальгу
представляла темную ленту, без малейших переливов, указывающих  на  волнение
реки. Не заметив ничего тревожного, я снова улегся и под влиянием  утомления
стал засыпать. Через некоторые  промежутки  времени  до  меня  долетали  еще
порывы необъяснимого гула, но вскоре я заснул.
     Два часа спустя в момент, когда первая полоска белого света  показалась
на горизонте, меня внезапно разбудил громкий голос, звавший Банкса.
     - Что нужно?
     - Подите сюда.
     По голосам я узнал инженера и механика, шедших по коридору.  Немедленно
встав, я вышел из  каюты.  Банкс  и  Сторр  были  уже  на  лицевой  веранде.
Полковник Мун-ро опередил меня, а капитан Год не замедлил  присоединиться  к
остальным.
     - Что такое? - спросил инженер.
     - Взгляните, - отвечал Сторр. Занимавшийся рассвет  позволял  различать
берега Фольгу и часть дороги, извивавшейся на  расстоянии  нескольких  миль.
Каково же было наше изумление, когда мы  увидели  несколько  сотен  индусов,
устилавших берег и дорогу.
     - Ведь это вчерашние богомольцы, - заметил Год.
     - Что им нужно?
     - Вероятно, они  ждут  восхода  солнца,  -  ответил  капитан,  -  чтобы
выкупаться в священной реке.
     - Нет, не то, - сказал Банкс. - Они могли бы совершать свои  погружения
в Гайе. Если они пожаловали сюда, значит...
     - ...наш "Железный великан" произвел обычный свой эффект! -  воскликнул
капитан. - Они узнали, что гигантский слон,  какого  они  не  видели  сроду,
находится по соседству, и пришли полюбоваться!
     - Лишь бы они ограничились одним созерцанием! - возразил инженер, качая
головой.
     - Чего ты опасаешься, Банкс? - спросил полковник Мунро.
     - Чего опасаюсь? Боюсь, как бы эти фанатики не заслонили дорогу  нашему
великану и не помешали нам двигаться!
     -  Во  всяком   случае,   будь   настороже!   С   подобными   безумцами
предосторожность никогда не лишняя.
     - Истинная правда! - подтвердил Банкс. Позвав кочегара, он спросил:
     - Калуф, затоплена ли печь?
     - Да, сэр.
     - Так подложи еще дров.
     - Да, Калуф, - воскликнул капитан, - разожги печь,  и  пусть  наш  слон
дохнет в лицо всем этим богомольцам дымом и паром!
     Это происходило ровно в половине четвертого утра, через полчаса  машина
должна была быть готова в путь.
     Подложили топлива, огонь запылал в  топке,  из  хобота  повалил  черный
столб дыма, теряющийся за ветвями раскидистых вершин высоких деревьев.
     В то же мгновение несколько групп индусов приблизилось к нашему поезду.
Толпа колыхнулась. Со всех сторон нас  обступали  богомольцы,  вздымая  руки
кверху, кланяясь, падая на колени. Очевидно,  это  были  признаки  глубокого
почтения.
     Полковник Мунро, капитан Год и я оставались на веранде, все мы задавали
себе вопрос: чем все это кончится? Мак-Нейль  тоже  пришел  к  нам  и  молча
смотрел. Банкс же отправился вместе со Сторром  в  башенку,  укрепленную  на
спине слона, откуда он мог удобно распоряжаться движениями машины.
     В четыре часа паровик  уже  пыхтел.  Звонкие  вздохи  его  должны  были
казаться  индусам  сердитым  ревом   сверхъестественного   слона.   Манометр
показывал давление  пяти  атмосфер,  и  Сторр  выпускал  из  клапанов  пары,
казавшиеся крупными каплями пота на коже гигантского зверя.
     - Готово, Мунро! крикнул Банкс.
     - С Богом! - отозвался полковник. Но полегоньку, не задавить бы кого!
     Почти  рассвело.  Дорога,  окаймляющая  берег,  была  запружена  толпой
богомольцев, не особенно расположенных сторониться.  При  подобных  условиях
было затруднительно двигаться вперед, никого не раздавив. Банкс дал три  или
четыре свистка. Толпа отвечала исступленным ревом.
     - Прочь с  дороги!  Прочь  с  дороги!  -  крикнул  инженер,  приказывая
механику приоткрыть регулятор.
     Послышался шум пара, ринувшегося в цилиндры.
     Машина двинулась на один  поворот  колеса.  Могучий  клуб  белого  пара
взвился над хоботом.
     Толпа дрогнула на секунду.  Мычания  железного  гиганта  участились,  и
поезд тронулся между теснившихся кругом  индусов,  по-видимому  не  хотевших
сторониться.
     - Стойте, Банкс! - крикнул я.
     Нагнувшись через перила веранды, я  видел,  как  десяток  этих  идиотов
легли  поперек  дороги  перед  локомотивом  с  очевидным   намерением   быть
разможженными под тяжелыми колесами машины.
     - Берегитесь!  Берегитесь!  Отойдите  прочь!  -  повторял  повелительно
полковник Мунро, показывая знаками, чтобы они встали.
     - Безмозглые! - в свою очередь вопил капитан. - Они принимают наш поезд
за колесницу Ягернаута! Они хотят быть растоптанными под копытами священного
слона.
     По знаку Банкса механик запер  заслонку,  преграждающую  впуск  пара  в
машину.  Богомольцы,  лежавшие  поперек  дороги,  по-видимому,   не   думали
вставать. Фанатичная толпа, окружавшая их, вопила и одобряла мимикой. Машина
остановилась. Банкс не знал, что предпринять, и был взволнован. Вдруг у него
явилась мысль.
     "Попробуем!" - сказал он про себя.
     Он открыл клапаны для очистки цилиндров, и тотчас же  порывистые  струи
пара заклубились по земле в то время, как оглушительные свистки раздались  в
воздухе.
     - Урра! Ура! Ура! - воскликнул Год. - Хлестни  их  хорошенько,  дружище
Банкс, гони их прочь!
     Средство оказалось хорошим. Фанатики, обожженные паром, повскакивали на
ноги, испуская громкие крики. Дать себя  растоптать  -  это  еще  в  порядке
вещей, но быть сожженными - дело другое. Толпа расступилась, и  дорога  была
расчищена.
     - Едем! Едем! - кричал капитан Год, хлопая в ладоши и заливаясь звонким
смехом.
     "Железный великан" прибавил шагу,  понесся  прямо  по  дороге  и  скоро
скрылся из глаз ошеломленной толпы.
   
   
        ^TГлава восьмая - НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ В БЕНАРЕСЕ^U   
   
     Итак, перед паровым домом была  открыта  дорога,  которая  должна  была
привести нас через Сассерам к правому берегу Ганга, против Бенареса.
     Отъехав от места ночевки, мы убавили ход и пошли по два с половиной лье
в час. Банкс намеревался остановиться на ночь в двадцати пяти лье от Гайи  и
спокойно отдохнуть в окрестностях небольшого города Сассерама.
     Как  правило,  индийские  дороги  избегают,  насколько  возможно,  рек,
требующих мостов, устройство которых обошлось бы дорого на  наносной  почве.
Потому-то мостов и недостает во многих пунктах,  где  оказалось  невозможным
устроить на пути переправу через реку или речонку. Правда, везде можно найти
плоты, но этот первобытный способ, без сомнения, не  годился  для  переправы
нашего поезда с одного берега на другой. По счастью, мы могли легко обойтись
и без плота.
     Так, в этот день нам предстояло переправиться через  значительную  реку
Сон. Река эта, принимающая выше Роты притоки Копут и Коэл, впадает  в  Ганг,
приблизительно на полпути между Аррахом и Диномуром.
     Переправа эта нас нимало не затруднила. Слон самым естественным образом
превратился в плавательный снаряд.
     Он спустился в воду по отлогому откосу, вошел  в  реку  и,  держась  на
поверхности, принялся рассекать  воду  своими  широкими  ступнями  и  плавно
поволок за собой поезд. Капитан Год не помнил себя от радости.
     - Передвижной дом! - воскликнул он.  -  Дом,  служащий  попеременно  то
вагоном, то  пароходом!  Ему  недостает  только  крыльев,  чтобы  лететь  по
воздуху!
     - Со временем и это будет, друг мой Год, - серьезно сказал инженер.
     - Знаю, друг мой Банкс, - ответил тем же  тоном  капитан,  -  До  всего
додумаются! - Только мы не воскреснем через  двести  лет,  чтобы  любоваться
этими чудесами. Живется не всегда  хорошо,  а  между  тем  я  согласился  бы
прожить два века из-за одного любопытства.
     Вечером,  на  расстоянии  двенадцати  часов   от   Гайи,   пройдя   под
великолепным железнодорожным мостом, возвышающимся на восемьдесят футов  над
Соном,   мы   остановились   лагерем   в   окрестностях   Сассерама.   Здесь
предполагалось провести только ночь, возобновить запасы  воды  и  топлива  и
ехать на рассвете далее.
     Программу удалось исполнить в точности, и на следующее утро, 22 мая, до
восхода солнца, мы двинулись в путь.
     Характер местности был тот же. Не стану перечислять всех многочисленных
селений, рассеянных между обширными полями и тонущих под тенью густых сводов
пальмовых тар, магнолий и других роскошных деревьев. Тем более что мы  и  не
останавливались ни в одном из них.  Когда  дорогу  преграждала  какая-нибудь
телега, запряженная медленно шагающим зебу, мы сгоняли  препятствия  с  пути
свистками, и наш поезд проходил мимо изумленных жителей.
     В этот день я видел несколько прелестных розовых полей. Мы проезжали по
соседству  Газипора,  большого   центра   производства   розовой   эссенции,
добываемой из цветов.
     Я спросил Банкса, может ли он сообщить какие-нибудь сведения о  выделке
этого продукта.
     - Вот вам цифры, милый друг,сказал Банке, -- они покажут вам  стоимость
этого производства. Сорок  фунтов  розовых  лепестков  подвергают  медленной
перегонке на легком огне, из чего получают  около  тридцати  фунтов  розовой
воды. Эту воду наливают  на  сорок  фунтов  свежих  лепестков  и  продолжают
перегонку до получения двадцати фунтов смеси.  Смесь  ставят  на  двенадцать
часов на прохладный ночной воздух и на следующее утро находят на поверхности
жидкости одну унцию благовонного масла. Итак, из  восьмидесяти  фунтов  роз,
составляющих, как говорят, не менее двухсот тысяч  цветов,  в  конце  концов
добывается всего одна унция масла.
     После этого не удивительно, если розовая эссенция, даже на месте, стоит
сорок рупий, или сто франков, за унцию.
     -  Ах,  если  бы  на  унцию  водки  потребовалось  восемьдесят   фунтов
винограда, то страшно дорого обходился бы грог! - заметил капитан.
     В этот день нам цришлось переправиться еще через один из притоков Ганга
- Карамнаку. Индусы превратили эту невинную реку в род Стикса,  по  которому
плавание неприятно.
     Берега ее прокляты, как берега Мертвого моря. Она уносит  вверженные  в
нее трупы прямо в браминский ад. Я не оспариваю этих верований, но  не  могу
согласиться, что вода этой адской реки  невкусна  или  нездорова.  Напротив,
вода в ней превосходная.
     Проехав очень однообразной местностью среди маковых и рисовых полей, мы
к вечеру сделали привал на правом берегу Ганга, остановясь  против  древнего
индусского Иерусалима - св. Бенареса.
     - Двадцать четыре часа остановки! - крикнул Банкс.
     - Как далеко мы отъехали от Калькутты? - спросил я инженера.
     - Около трехсот пятидесяти миль,ответил он. - И сознайтесь, милый друг,
что мы не заметили ни продолжительности, ни особенной утомительности дороги!
     Сколько поэтических легенд будит одно имя  Ганга!  Кажется,  вся  Индия
воплотилась в этой реке. Существует ли в мире другая подобная долина, где бы
река извивалась на протяжении ста пятидесяти лье  и  умещала  не  менее  ста
миллионов жителей? Существует ли какой-нибудь второй пункт на  земном  шаре,
где со времени возникновения азиатской расы скучено более сокровищ?  Что  бы
сказал здесь Виктор Гюго, воспевший Дунай?
     И у Ганга прибой и свои циклоны, затмевающие  все  ураганы  европейской
реки. Он тоже извивается змеей по самым поэтическим местностям мира! Он тоже
течет с запада на восток! И истоком  ему  служит  не  группа  посредственных
холмов, а  самая  высокая  горная  цепь  -  Тибетские  горы,  с  которых  он
ниспадает, поглощая на своем пути все притоки. Колыбель его - Гималаи.
     На следующее утро, 23 мая, широкая водяная скатерть расстилалась  перед
нашими взорами. Несколько  крупных  аллигаторов,  покоясь  на  белом  песке,
упивались  первыми  лучами  восходящего  солнца.  Они   лежали   неподвижно,
обратившись к лучезарному светилу, как будто принадлежали к числу  вернейших
поклонников  Брамы;  но  несколько  плывших  мимо  трупов   вывели   их   из
созерцательного  состояния.  Рассказывают,  будто  труп  мужчины  плывет  по
течению на спине, а женский на  груди.  Могу  засвидетельствовать,  что  это
наблюдение  неправильно.  Чудовища  стремительно   бросились   за   добычей,
ежедневно доставляемой им течением с полуострова, и  увлекли  трупы  на  дно
реки.
     Калькуттская железная дорога перед разветвлением у Аллахабада на Дели и
Бомбей постоянно следует правым берегом Ганга, пересекая многочисленные  его
извилины, прямой линией от  станции  Могуль-Серай,  которую  мы  оставили  в
стороне. На небольшом расстоянии идет ветвь, соединяющая  ее  через  реку  с
Бенаресом и продолжающаяся по  долине  Гутмы  до  Джонпура  на  пространстве
шестидесяти километров,
     Бенарес расположен на левом берегу. Но  мы  должны  были  переправиться
через Ганг не в этом пункте, а в Аллахабаде. "Железный великан"  остался  на
том же месте, куда мы прикочевали вечером 22 мая. На берегу  причалены  были
лодки, готовые доставить нас в святой город, который мне хотелось  осмотреть
повнимательнее.
     Полковника Мунро ничто не интересовало в этих  городах:  они  были  ему
знакомы. Между тем он на минуту  выказал  желание  отправиться  с  нами,  но
тотчас передумал и предпочел прогулку по берегу реки в  обществе  Мак-Нейля.
Они ушли вдвоем раньше нас.
     Что касается капитана Года, он прежде служил  в  гарнизоне  Бенареса  и
хотел идти в  город  повидаться  с  несколькими  товарищами.  Следовательно,
только Банкса и меня, которому инженер взялся служить гидом, влекла в  город
любознательность.
     Сказав,  что  капитан  Год  стоял  гарнизоном  в  Бенаресе,  я   должен
оговориться. Обыкновенно отряды великобританской  армии  не  квартировали  в
индусских городах; казармы  их  находились  в  "лагерях",  превращающихся  в
настоящие английские города. Это повторяется  в  Аллахабаде,  Бенаресе  и  в
остальных местностях, где не только в лагерях живут солдаты,  но  около  них
группируются негоцианты и рантье. Поэтому все индусские  города  разделяются
на две части,  одну  -  снабженную  всем  европейским  комфортом,  другую  -
сохранившую во  всей  своей  неприкосновенности  местный  колорит  нравов  и
обычаев Индии.
     Английский город  Секроль,  примыкающий  к  Бенаресу,  не  представляет
ничего  интересного.  Там  находятся  главные  отели,  служащие  пристанищем
туристам.  Секроль  -  один  из  тех  шаблонных  городов,  какие  фабриканты
Соединенного  королевства  могли  бы  рассылать  укупоренными  в  ящики  для
поставки на место. Следовательно, любопытного в нем нельзя отыскать ничего.
     Банкс и я уселись в гондолу,  переехали  Ганг  наискось,  с  тем  чтобы
полюбоваться общим  видом  великолепной  панорамы  Бенареса,  раскинувшегося
амфитеатром над высоким берегом.
     - Бенарес, - сказал мне Банкс, - по преимуществу  святой  город  Индии.
Это индусская Мекка, и кто проживет в нем хотя бы сутки,  обеспечивает  себе
частицу будущего блаженства. После  этого  понятно,  какое  стечение  народа
привлекает сюда такое верование и какое многочисленное население  доставляет
городу высокая привилегия, дарованная ему Брамой.
     Бенарес насчитывает более тридцати веков существования.  Следовательно,
он основан в эпоху разорения Трои.  Пользуясь  постоянно  самым  большим  не
политическим, а духовным  влиянием  на  Индостан,  город  этот  был  центром
буддийской религии до IX столетия. Но вот совершилась религиозная революция.
Брамизм  вытеснил  древнюю  религию.  Бенарес  сделался  столицей  браминов,
средоточием, к которому стекались правоверные, и говорят, что в нем ежегодно
бывает до трехсот тысяч богомольцев.
     Власть  метрополии  сохранила  раджу  в  святом  городе.  Этот   князь,
получающий  довольно  скудную  пенсию  от  Англии,  живет   в   великолепной
резиденции Веинагура, на Ганге. Он прямой потомок князей Раси  (древнее  имя
Бенареса), но утратил всякое значение, с чем  бы  он,  вероятно,  помирился,
если бы его пенсия не  ограничивалась  одним  лаком  рупий  -  то  есть  ста
тысячами франков, едва равняющихся  сумме  карманных  денег  набоба  доброго
старого времени,
     Бенарес по примеру всех прибрежных городов Ганга был на минуту затронут
великим восстанием 1874 года. В то  время  гарнизон  его  состоял  из  37-го
пехотного полка, туземных войск и корпуса иррегулярной кавалерии и полуполка
сикхов. Из королевской армии в них находилось только полбатареи  европейской
артиллерии. Этой горсти войска нельзя было помышлять об разоружении туземных
солдат.  Поэтому  власти  и  поджидали  с  понятным   нетерпением   прибытия
полковника Нейля, шедшего к Аллахабаду  с  10-м  полком  королевской  армии.
Полковник Нейль вступил в город только с двумястами пятьюдесятью  солдатами,
по случаю чего был объявлен парад на военной площади. Когда все сипаи были в
сборе, им приказали сложить оружие. Они отказались повиноваться.  Завязалась
борьба между ними и пехотой полковника Нейля. К мятежникам  тотчас  пристала
иррегулярная кавалерия, а затем и сикхи. Но  тогда  полубатарея  открыла  по
мятежникам огонь и, несмотря на мужество и настойчивость, они были рассеяны.
     Битва эта происходила вне города. Внутри была сделана только попытка  к
восстанию  мусульманами,  поднявшими  зеленое  знамя,  попытка,   немедленно
подавленная. С  этого  дня  во  все  продолжение  мятежа  Бенарес  оставался
спокоен, даже в те дни, когда на  сторону  мятежников  склонялась  победа  в
западных провинциях.
     Банкс передавал мне  эти  сведения  в  то  время,  когда  наша  гондола
медленно скользила по волнам Ганга.
     - Милый друг мой, -  сказал  он  мне,  -  мы  отправляемся  осматривать
Бенарес, прекрасно! Однако,  несмотря  на  древность  этой  столицы,  вы  не
увидите  ни  одного  памятника  старее  трехсот  лет.  Не  удивляйтесь;  это
результат религиозных войн, в продолжение которых огонь и меч играли слишком
деятельную роль. Тем не менее Бенарес - город любопытный; и вы не раскаетесь
в нашей прогулке.
     Вскоре наша гондола приблизилась на некоторое  расстояние,  позволявшее
нам видеть город, возвышающийся живописным амфитеатром над бухтой, синеющей,
как воды Неаполитанского залива, с громоздящимися на уступах холма дворцами,
целая группа которых, подмываемая водами реки, грозит рухнуть.  Венцом  этой
диковинной панорамы служит пагода китайской архитектуры, посвященная  Будде,
и целый лес башен, минаретов, пирамидальных  конусов  мечетей  и  храмов  и,
наконец, господствующий надо всем золотой  линга  Шивы  и  две  острые  иглы
мечети Ауренгзеба.
     Вместо  того  чтобы  пристать  к  одному  из  "гатов"   или   лестнице,
соединяющих край берега с площадью  дамбы,  Банкс  приказал  проехать  вдоль
набережной, фундамент которой погружается в реку. Тут  я  увидел  повторение
сцены, встреченной в Гайе, только в измененном  виде.  Зеленые  леса  Фальгу
заменены были в фоне картины строениями святого города. Но  сюжет  оставался
неизменным.
     Тысячи богомольцев заполнили набережную,  террасы  и  уступы  береговых
лестниц и погружались в реку шеренгами в три  и  четыре  ряда.  Не  следует,
однако, полагать, что это омовение  совершается  даром,  Сторожа  в  красных
чалмах, с саблей на боку, стоя на последних ступенях лестниц, взимают дань с
богомольцев в обществе браминов, продающих четки, ладанки и другие  предметы
благочестия.
     Но кроме богомольцев, купавшихся ради спасения,  были  тут  и  торгаши,
исключительно промышляющие  водой  святой  реки,  которую  они  разносят  по
отдаленным   закоулкам   полуострова.   Каждая   склянка   священной   влаги
гарантирована печатью браминов. Но вывоз чудотворной  воды  так  велик,  что
приходится сомневаться относительно того, чтобы дело обходилось без подлога.
     - Очень может быть, что не хватило бы всей воды Ганга на удовлетворение
запроса, сказал мне Банкс.
     Я спросил  его,  не  влекут  ли  эти  купания  за  собой  несчастий,  о
предотвращении  которых  никто  не  думает:   тут   нет   знающих   пловцов,
останавливающих неосторожных от плавания по опасным местам быстрого течения.
     - Несчастные случаи бывают нередко, - ответил мой приятель, -  но  если
тело богомольца гибнет, спасается его  душа.  И  потому  об  этом  мало  кто
задумывается.
     - А крокодилы?
     - А крокодилы обыкновенно держатся в стороне: их пугает шум. Страшны не
эти хищники, а злоумышленники, ныряющие вглубь и топящие женщин и  детей,  с
тем чтобы сорвать с них дорогие украшения.
     Рассказывают, что один из этих мошенников, устроив  себе  искусственную
голову, долго разыгрывал роль крокодила и составил себе целое состояние этим
опасным, но прибыльным промыслом. Однако в один прекрасный день  его  самого
съел настоящий аллигатор,  и  нашли  только  кожаную  голову,  всплывшую  на
поверхность.
     Кроме того, есть сумасбродные фанатики,  ищущие  добровольно  смерти  в
волнах Ганга  и  обставляющие  свое  самоубийство  разными  тонкостями.  Они
обматывают  вокруг  тела  длинную  цепь  пустых  и  откупоренных   кувшинов.
Мало-помалу вода, наполняя кувшины, увлекает фанатиков ко  дну  при  громких
аплодисментах зрителей.
     Наша гондола поравнялась  скоро  с  Маншенк-Гоши.  Многоэтажное  здание
наполнено пылающими день и ночь кострами,  на  которых  сжигают  покойников,
позаботившихся о  будущем  блаженстве.  Сожжение  в  священном  месте  очень
ценится правоверными.  Богатые  "бабуи"  из  далеких  местностей  заставляют
переносить себя в  Бенарес,  как  только  занемогают  смертельной  болезнью.
Недаром Бенарес -  наилучший  пункт  для  "отъезда"  на  тот  свет.  Если  у
покойника лежат на совести  одни  легкие  грехи,  душа  его  улетает  в  дым
Ман-шенка прямо в чертог вечного блаженства. Если же, напротив, усопший  был
великий грешник, душа его переселяется в тело новорожденного  брамина.  Надо
надеяться, что благочестивая жизнь при  вторичном  воплощении  избавляет  от
третьего превращения и прямо открывает грешнику двери рая Брамы.
     Остаток дня мы посвятили осмотру города, главных памятников и базаров с
темными лавками арабского образца. В  них  по  преимуществу  торгуют  тонкой
дорогой кисеей  и  "кинкобом",  родом  шелковой  парчи,  затканной  золотом,
выделываемой в Бенаресе. Улицы чисты, но узки, как и следует для города, над
которым почти постоянно светит тропическое солнце, но, несмотря  на  тень  в
них, было очень душно, и мне стало жаль наших  носильщиков  паланкина,  хотя
они, по-видимому, мало страдали от жары.
     Для бедняков это был случай заработать несколько рупий,  что  придавало
им бодрость и силу. Но того же нельзя сказать об одном индусе  или,  вернее,
бенгали, с живыми глазами и хитрой физиономией, следовавшем за нами не таясь
во все время нашей экскурсии.
     При высадке на набережную Маншенк-Гоши я в  разговоре  громко  произнес
имя полковника Мунро. Бенгали, смотревший на причалившую гондолу, вздрогнул.
Я  не  обратил  на  это  особенного  внимания,  но  позднее   вспомнил   это
обстоятельство, заметив, что он ходит по нашим пятам, как шпион. Он отставал
от нас только для того, чтобы опять оказаться или впереди, или  позади  нас.
Был ли то друг или враг? Этого  я  не  знал,  но  очевидно,  что  для  этого
человека имя полковника Мунро не было безразлично.
     Наш паланкин не замедлил остановиться у подножия широкой лестницы в сто
ступеней, ведущей с набережной к мечети Ауренгзеба.
     В былые времена богомольцы поднимались на эти ступени не иначе  как  на
коленях, наподобие того, как это делают набожные люди на Janta Jcale в Риме.
На этом месте некогда стоял храм  Вишну,  замененный  завоевателем  нынешней
мечетью.
     Хотелось бы мне взглянуть на Бенарес с  вершины  одного  из  минаретов,
постройка которых считается архитектурным фокусом. Высотой  в  сто  тридцать
два фута, они в окружности не толще обыкновенной фабричной  трубы,  а  между
тем в полости их спирально извивается лестница. Но теперь, и очень  резонно,
подъем по этим  лестницам  запрещен.  Минареты  уже  заметно  уклоняются  от
перпендикулярной линии и менее устойчивы, чем башня в Пизе, они кончат  тем,
что в один прекрасный день развалятся непременно.
     Выходя из мечети Ауренгзеба, я увидел снова поджидавшего  нас  бенгали.
На этот раз я пристально посмотрел ему в лицо, после чего он опустил  глаза.
Прежде  чем  убедиться,   будет   ли   продолжаться   соглядатайство   этого
подозрительного человека, я решил промолчать.
     В  этом  замечательном  городе  сотни  пагод  и  мечетей,  великолепных
дворцов, самый роскошный из которых  несомненно  дворец  нагурского  короля.
Большинство раджей имеют  свои  дома  в  Бенаресе,  куда  они  приезжают  на
религиозные празднества Мелы. Я не мог задаться  странной  мыслью  осмотреть
все здания города в короткий промежуток времени, каким мы располагали. Итак,
мы ограничились  посещением  Бишесвара,  где  возвышается  линга  Шивы.  Эта
бесформенная каменная глыба, считающаяся членом одного из  суровейших  богов
индусской мифологии, служит покрышкой колодцу со стоячей водой, слывущей  за
чудотворную. Видел я также священный фонтан Маккорник, где купаются набожные
индусы,  к  вящей  выгоде  браминов.  Осматривал  Ман-Мундир,  обсерваторию,
выстроенную два века тому назад императором Акбаром, со  всеми  неподвижными
астрономическими инструментами, высеченными  из  камня.  Слышал  рассказы  о
дворце  обезьян,  посещаемом  всеми  туристами   в   Бенаресе.   Парижанину,
естественно, должно было  представляться  в  воображении  нечто  среднее  со
знаменитым садом Jardin des Plantes. Но на деле оказалось совсем не то.
     Дворец этот - просто храм Дурго-Хунд, находящийся за чертой города.  Он
построен в IX веке и причисляется к древнейшим памятникам  города.  Обезьяны
содержатся в нем не в решетчатых клетках, а бродят на свободе по его дворам,
лазают на  вершины  высоких  манговых  деревьев  и  ссорятся  за  приносимые
посетителями жареные семечки, которые они очень любят. И тут, как и в прочих
местах, брамины - хранители Дурго-Хунда взимают  за  вход  небольшую  плату,
очевидно превращающую браминство в одну из самых прибыльных профессий Индии.
     Лишнее говорить, что мы были  значительно  утомлены  жарой,  когда  под
вечер решили, что пора вернуться в паровой дом.  Завтракали  мы  в  Секроле,
одной из  лучших  гостиниц  английского  города,  а  между  тем,  признаться
сказать, я вздыхал о стряпне Паразара.
     Когда гондола подъехала к подножию Гат, чтобы отвезти  нас  обратно  на
правый берег Ганга, я еще раз увидал бенгали в двух шагах  от  нашей  лодки.
Его ожидал челнок с индусским лодочником.
     Неужели он будет  следовать  за  нами  и  на  другой  берег  реки?  Это
становилось несносным.
     - Банкс, - сказал я шепотом, указывая ему на бенгали, - этот человек  -
шпион, следующий за нами шаг за шагом...
     - Я его заметил, - ответил Банкс, и видел, как  имя  полковника  Мунро,
произнесенное нами, заставило его встрепенуться.
     - Не нужно ли в таком случае?..
     - Нет, оставим его в покое, - прервал Банкс. - Пусть думает, что мы его
не замечаем... Впрочем, он исчез.
     Действительно, челнок с бенгали  затерялся  в  флотилии  многочисленных
лодок всевозможных размеров и форм, покрывавших реку.
     - Знаешь ли ты этого человека? - спросил Банкс, равнодушно оборачиваясь
к нашему лодочнику.
     - Нет, я вижу его в первый раз, - ответил последний.
     Наступила ночь. Сотни лодок, расцвеченных флагами, освещенных  цветными
фонарями, с хорами певцов и музыкантов сновали, перекрещиваясь, по  реке.  С
левого берега поднимались огни  разнообразных  фейерверков,  напоминавших  о
соседстве с Небесной Империей, где они пользуются таким почетом. Трудно дать
верное описание этого зрелища, действительно  оригинального.  В  честь  чего
дается этот ночной праздник, в котором принимали участие индусы всех мастей,
я так и не мог дознаться. Гондола наша причаливала к противоположному берегу
в момент его окончания.
     Все это походило на мимолетное видение, длилось оно не  долее  потешных
огней. Но Индия, как я уже сказал выше,  признает  триста  миллионов  богов,
полубогов и святых всех разрядов, так что в году не только не хватит  часов,
но минут и секунд на чествование каждого из них.
     Возвратясь в паровой  дом,  мы  уже  застали  там  полковника  Мунро  и
Мак-Нейля, явившихся раньше нас. Банкс спросил  сержанта,  не  случилось  ли
чего-нибудь нового в наше отсутствие.
     - Ничего, - ответил тот.
     - Не замечали вы какой-нибудь подозрительной личности?
     - Никого мы не  видали,  господин  Банкс.  Разве  у  вас  есть  причины
подозревать?
     - За нами шлялся шпион во все  время  нашей  прогулки  по  Бенаресу,  -
ответил инженер, - а я не люблю, чтобы за нами подсматривали.
     - И шпион этот был?..
     - ...какой то бенгали, затрепетавший при имени полковника Мунро.
     - Что же нужно этому человеку от нас?
     - Этого я не знаю, Мак-Нейль. Надобно быть настороже.
     - Будем настороже, - ответил сержант.
   
   
        ^TГлава девятая - АЛЛАХАБАД^U   
   
     Расстояние между  Бенаресом  и  Аллахабадом  составляет  приблизительно
около ста тридцати километров. Дорога идет почти все время по правому берегу
Ганга между полотном железной дороги и рекой. Сторр достал каменного угля  в
плитках и наполнил им  тендер.  Продовольствие  слону,  следовательно,  было
обеспечено на несколько дней. Вычищенный,  словно  только  что  вышедший  из
мастерской, великан наш нетерпеливо ждал момента  отъезда.  Понятно,  он  не
ржал, но содрогание колес указывало на  напряжение  пара,  наполнявшего  его
стальные легкие.
     Наш поезд двинулся рано утром 24-го числа со скоростью трех или четырех
миль в час.
     Ночь прошла без приключений, и бенгали не  показывался.  Скажем  здесь,
кстати, раз навсегда,  что  программа  распределения  нашего  времени,  часы
вставания  и  отхода  ко  сну,  завтраков,  обеда  и  отдыха  наблюдалась  в
заведенном порядке с военной пунктуальностью. Жизнь в паровом доме проходила
так же правильно, как в калькуттском бенгало. Окружавший нас ландшафт быстро
менялся, между тем как наше жилище  казалось  нам  неподвижным.  Мы  так  же
привыкли к этому образу жизни, как  пассажиры  корабля  к  плаванию,  с  той
только разницей, что мы не могли пожаловаться на  однообразие,  так  как  не
были замкнуты в один и тот же неизменный горизонт.
     В этот день в одиннадцать часов в долине показался интересный  мавзолей
могольской архитектуры, воздвигнутый в честь  двух  магометанских  святых  -
отца и сына, Кассим-Солиманов.  Полчаса  спустя  мы  проезжали  мимо  важной
крепости Шунар, живописные  стены  которой  обрамляют  вершину  неприступной
скалы, возвышающуюся на сто пятьдесят футов над Гангом.
     Мы не  думали  останавливаться  для  осмотра  Шунара,  одной  из  самых
замечательнейших крепостей Гангской  долины,  положением  своим  дозволяющей
экономию пороха и картечи в случае штурма. Действительно,  всякую  штурмовую
колонну, идущую на приступ, можно задавить лавиной камней, сложенных  кучами
у стен крепостей. У подножия  ее  расположен  город,  того  же  имени,  дома
которого кокетливо исчезают в зелени.
     В Бенаресе, как мы уже говорили, существует несколько привилегированных
пунктов, считающихся индусами самыми священными в мире, хотя беспристрастный
исследователь мог бы указать на сотни  других,  не  уступающих  им  святынь,
рассеянных на  поверхности  полуострова.  Крепость  Шунар  имеет  тоже  свою
чудотворную  достопримечательность.  Там  находится  мраморная  доска,  куда
ежедневно какое-то божество слетает для отдыха. Правда, этот бог  спускается
невидимо, почему мы и не стремились посмотреть на него.
     Вечером железный великан остановился на ночлег недалеко от Мирзапура. В
этом городе кроме храмов есть заводы и порт для сбыта хлопка,  производимого
краем. Со временем  Мирзапур  должен  превратиться  в  богатый  коммерческий
центр.
     На следующий день, часов около двух пополудни, мы  переправились  вброд
через небольшую речку Тонзу, где уровень воды в эту пору года  был  не  выше
фута. В пять часов мы миновали точку соединения  Бомбейской  и  Калькуттской
линий. Полюбовались великолепным железным виадуком, погружающим  шестнадцать
шестидесятифутовых каменных быков в волны могучего притока Ганга  -  Джамны,
почти на месте их слияния. Достигнув плаушкоутного моста, перекинутого между
левым и правым берегом на пространстве одного  километра,  мы  переехали  по
мосту без особенных затруднений  и  вечером  остановились  около  предместья
Аллахабада.
     День 26 мая предназначался на обзор этого важного города,  из  которого
расходятся лучами все главные линии железных дорог Индостана. Он  расположен
в прелестной местности, в центре богатейшего края, между рукавами  Джамны  и
Ганга.
     Природа сделала, конечно, все для того,  чтобы  можно  было  превратить
Аллахабад в столицу индийских  владений  Англии,  в  центр  правительства  и
резиденцию вице-короля. И нет ничего удивительного, что  Аллахабад  исполнит
это назначение со временем, если циклоны сыграют какую-нибудь злую шутку над
нынешней метрополией - Калькуттой.
     В обширной стране, носящей название Индии, Аллахабад расположен в самом
центре, как Париж в центре Франции. Правда, что Лондон  не  стоит  в  центре
Соединенного королевства, зато он не имеет над большими английскими городами
-  Ливерпулем,  Манчестером  и  Бирмингемом  -  того   преобладания,   каким
пользуется Париж над остальными французскими городами.
     - Отсюда, - спросил я у Банкса, - мы уже прямо направимся на север?
     - Да, прямо или почти прямо. Аллахабад - на  западе  -  конечный  пункт
первой половины нашей экспедиции.
     - Наконец-то! - воскликнул капитан Год. - Большие города вещь  хорошая,
но большие равнины, большие джунгли еще лучше! Продолжая следовать  рядом  с
железными линиями, кончишь, пожалуй, тем, что  поедешь  по  рельсам,  и  наш
железный великан окажется не более как простым локомотивом!
     - Успокойтесь, Год, - ответил инженер, - этому никогда  не  бывать.  Мы
скоро вступим в любимые ваши местности.
     - Итак, Банкс, мы прямо направимся к индокитайской границе, не  заезжая
в Лакнау?
     - По-моему мнению, лучше  избегать  таких  городков,  и  в  особенности
Канпура, напоминающих слишком много тяжелых событий полковнику Мунро.
     - Вы правы, - поддакнул я, - лучше находиться подальше от этих пунктов.
     - Скажите, Банкс, - спросил капитан Год, - вы ничего не слыхали о  Нана
Сахибе во время вашей прогулки по Бенаресу?
     - Ничего, -  отозвался  инженер.  -  По  всей  вероятности,  бомбейский
губернатор еще раз был введен в заблуждение и Сахиб никогда не  появлялся  в
президентстве.
     - Вероятно, - подтвердил капитан,  -  иначе  старый  мятежник  наверное
заставил бы говорить о себе.
     - Как бы там ни было,  -  сказал  Банкс,  -  но  мне  хочется  поскорее
удалиться от долины Ганга, бывшей свидетельницей стольких бедствий во  время
восстания сипаев от Аллахабада до Канпура. Но главное, не нужно упоминать об
этом городе при полковнике, так же как  мы  не  упоминаем  при  нем  о  Нана
Сахибе! Оставим Мунро вполне свободным в его решениях.
     На другой день Банкс предложил мне себя снова в спутники  для  прогулки
по Аллахабаду.
     Подробный осмотр  трех  кварталов,  составляющих  его,  потребовал  бы,
пожалуй, не менее трех дней. Однако Аллахабад менее интересен, чем  Бенарес,
хотя тоже числится в списке священных мест.
     Об индусском квартале  почти  нечего  сказать.  Это  сборище  низеньких
домов, разделенных узкими улицами и осененных то  там,  то  сям  тамариндами
великолепных размеров.
     Английский город и  военные  поселения  тоже  ничем  не  примечательны.
Широкие тенистые аллеи, богатые здания, обширные площади - словом, элементы,
нужные городу для того, чтобы превратиться в столицу.
     Все это помещается в обширной равнине, замкнутой на  севере  и  на  юге
руслами двух рек: с одной стороны - Джамны, с другой - Ганга.  Долина  носит
название долины Милостыни, так  как  сюда  приезжали  индусские  принцы  для
добрых дел. По словам Русселе, приводящего цитату из жизнеописания Хионен  -
Цанга, "похвальнее подать здесь одну  монету,  чем  раздать  сотню  тысяч  в
другом месте".
     Нельзя не сказать несколько слов об аллахабадском форте, представляющем
большой интерес для посетителя.  Он  построен  на  западной  стороне  долины
Милостыни и смело подымает вверх свои  красные  каменные  стены,  с  которых
пушки могут легко обстреливать  рукава  обеих  рек.  Среди  форта  находится
дворец, бывший любимой резиденцией султана Акбара и  превращенный  теперь  в
арсенал. В одном углу его находится камень Фероз-Шах, великолепный монолит в
тридцать  шесть  футов  вышины,  увенчанный  львом,  а  несколько   отступя,
небольшой храм  -  одна  из  главных  святынь  индусов.  Однако  они  лишены
возможности посещать его, так как их не  впускают  в  форт.  Таковы  главные
достопримечательности, привлекающие внимание туриста в аллахабадском форте.
     Банкс сообщил мне, что у этого форта есть и своя легенда,  напоминающая
библейское сказание о восстановлении Иерусалимского храма Соломоном.
     Когда султан предпринял постройку форта, камни, как  говорят,  выказали
замечательное  сопротивление.  Не   успевали   возвести   стену,   как   она
обрушивалась. Обратились к оракулу. Оракул ответил, по  своему  обыкновению,
что для умилостивления злого рока  нужна  добровольная  жертва.  Один  индус
вызвался пожертвовать собой.  Он  пал  под  жертвенным  ножом,  и  форт  был
построен. Индуса этого звали Брог, и вот причина, почему город  до  сих  пор
носит двойное имя Брог-Аллахабад.
     Затем Банкс  повел  меня  в  знаменитые  сады  Хузру,  достойные  своей
известности. Там, под тенью  роскошнейших  в  мире  тамариндов,  возвышалось
несколько магометанских мавзолеев. Один  из  них  служит  последним  жилищем
султана, давшего свое имя садам.
     На  одной  из  белых  мраморных  стен  памятника  находится   отпечаток
гигантской  ладони.  Нам  показали  его  с  любезностью,  какой  мы   тщетно
добивались, когда желали видеть священные следы в Ганге. Правда, на этот раз
дело шло не об отпечатке ноги божества, а о следе руки  простого  смертного,
внука Магомета.
     Во время восстания 1857 года Аллахабад не был пощажен от кровопролития,
и его постигла участь остальных городов долины Ганга.  Сражение  королевской
армии с мятежниками на площади маневров Бенареса подало сигнал к  возмущению
туземных войск, и главным образом к возмущению 6-го полка бенгальской армии.
Началось  оно  убийством  восьми  прапорщиков;  но   благодаря   энергичному
поведению нескольких артиллеристов,  принадлежащих  к  европейскому  корпусу
Шинара, сипаи кончили тем, что сложили оружие.
     В военных поселениях  дело  приняло  более  серьезный  оборот.  Туземцы
восстали, тюрьмы  были  растворены,  даже  ограблены,  и  жилища  европейцев
сожжены. В это время полковник Нейль,  восстановивший  порядок  в  Бенаресе,
прибыл к Аллахабаду со своим полком и сотней фузилеров мадрасского полка. Он
отнял у мятежников плашкоутный мост, 18 июня, овладев предместьями, разогнал
членов  временного  правительства  и  снова  восстановил  свою  власть   над
провинцией.
     Во время нашей кратковременной экскурсии по  Аллахабаду  мы  с  Банксом
постоянно сторожили, не следят ли здесь за нами, как в Бенаресе, но  в  этот
раз ничего подозрительного не заметили.
     - Все равно, - сказал мне инженер, - нам следует  остерегаться,  и  мне
хотелось бы сохранить наше инкогнито, так как имя полковника  Мунро  слишком
известно населению этой провинции.
     В шесть часов мы вернулись к обеду. Сэр Эдвард Мунро,  отлучавшийся  из
стоянки на два или три  часа,  возвратился  раньше  и  ожидал  нас.  Что  же
касается капитана  Года,  ходившего  повидаться  с  несколькими  товарищами,
стоявшими гарнизоном в военных поселениях, то он пришел домой почти  в  одно
время с нами.
     Я тотчас же заметил и обратил внимание  Банкса  на  то,  что  полковник
Мунро казался если не печальным, то задумчивее обыкновенного.
     - Вы правы, - ответил Банкс на мое замечание, что-то есть,  но  что  же
могло случиться?
     - Не расспросить ли нам МакНейля? - спросил я.
     -  Да  Мак-Нейль,  быть  может,  знает...  Инженер,  покинув  гостиную,
отправился к дверям каюты сержанта.
     Сержанта там не оказалось.
     - Где Мак-Нейль? - спросил Банкс у Гуми, готовившегося служить у нашего
стола.
     - Он ушел из стоянки, - ответил Гуми. - Когда?
     - Около часа назад, по приказанию полковника Мунро.
     - Вы не знаете, куда он пошел?
     - Нет, господин Банкс, не сумею сказать, куда и зачем ушел он.
     - А ничего нового без нас не случилось?
     - Ничего.
     Банкс вернулся, сообщил мне об отсутствии сержанта и повторил еще раз:
     - Не знаю еще что, но что-то такое есть положительно! Подождем.
     Мы сели за стол. Чаще всего полковник Мунро  во  время  обеда  принимал
участие  в  разговоре.  Он  любил  слушать  рассказы  о  наших  похождениях.
Интересовался тем, что мы делали днем. Я старательно избегал говорить о том,
что могло хотя издали напомнить  восстание  сипаев.  Мне  казалось,  что  он
замечает это, но был ли он благодарен за эту внимательность?  Кто  знает?  А
между тем было мудрено обходить молчанием эту тему, когда дело шло  о  таких
городах, как Бенарес и Аллахабад, бывших театром восстания.
     За нынешним обедом предстояла опасность  разговора  об  Аллахабаде.  Но
опасения были напрасны. Полковник Мунро не спросил ни Банкса, ни меня о том,
как провели мы время. Он молчал весь обед. Его задумчивость стала тягостной.
Он часто взглядывал на дорогу, ведущую к  военным  поселениям,  и  мне  даже
показалось, что раза два он порывался встать из-за  стола,  -  очевидно,  он
нетерпеливо ждал возвращения сержанта Мак-Нейля.
     Обед прошел довольно тоскливо. Капитан Год  молча,  взглядом  спрашивал
Банкса, в чем дело, но Банкс знал не более его.
     После обеда полковник Мунро вместо того, чтобы пойти  и  отдохнуть,  по
обыкновению, спустился по ступеням  веранды  и  сделал  несколько  шагов  по
дороге, всматриваясь в даль. Затем обернулся к нам.
     - Банкс, Год и вы, Моклер, хотите пройтись  со  мной  до  первых  домов
военного поселения?
     Мы тотчас поднялись из-за стола и последовали за  полковником.  Он  шел
вперед медленно и молча.
     Пройдя сотню шагов, сэр Эдвард Мунро остановился перед возвышавшимся по
правую сторону дороги столбом с прибитой к нему афишей.
     - Прочтите, - проговорил он.
     Это было объявление, изданное два месяца назад, в  котором  оценивалась
голова набоба Нана Сахиба и  возвещалось  о  его  присутствии  в  Бомбейском
округе.
     Банкс  и  Год  не  могли  сдержать  досады.  В  Калькутте  и  во  время
путешествия  им  удалось  помешать  этому  объявлению  попадаться  на  глаза
полковника.
     Случай уничтожил все их предосторожности.
     - Банкс, - сказал сэр Эдвард Мунро, беря руку инженера, -  ты  знал  об
этом объявлении.
     Банкс не отвечал.
     - Ты уже два месяца знал, что  присутствие  Нана  Сахиба  в  Бомбейской
провинции открыто, и не сказал мне?
     Не находя ответа, Банкс продолжал молчать.
     - Да, полковник, мы это знали! - воскликнул капитан Год, -  Но  к  чему
было сообщать это  вам?  Где  доказательство,  что  это  объявление  говорит
правду, и зачем напоминать вам массу тяжелых событий?
     - Банкс, - громко  заговорил  полковник  Мунро,  лицо  которого  словно
преобразилось, - ты забыл, что мне более чем кому-нибудь  принадлежит  право
судить этого человека. Знай же, что если я согласился покинуть Калькутту, то
только потому, что это путешествие должно  было  приблизить  меня  к  северу
Индии, что я все время не верил в смерть  Нана  Сахиба  и  не  забывал  моих
обязанностей судьи! У меня была одна мысль, одна надежда, я рассчитывал, что
случайности путешествия и помощь Божия приведут меня к цели. И я  был  прав!
Бог привел меня к этому объявлению. Нана Сахиба надо искать не на севере,  а
на юге! Прекрасно! Я отправлюсь на юг.
     Итак, наши предчувствия не обманули нас. Они оказались  слишком  верны!
Не только затаенная мысль, но  настоящая  idee  fixe  руководила  более  чем
когда-нибудь полковником Мунро. Он сам открыл ее нам сполна.
     - Мунро,  -  ответил  Банкс,  -  если  я  не  сказал  тебе  ничего,  то
единственно потому, что сам не верил в присутствие Нана Сахиба в  Бомбейской
провинции. Власть еще раз ошиблась. Это объявление помещено 6 марта, и с тех
пор не было подтверждений известия о появлении набоба.
     Полковник  не  сразу  ответил  на  замечание  инженера.  Он   еще   раз
продолжительно поглядел на дорогу.
     - Друзья мои, - сказал  он  затем,  -  я  сейчас  узнаю,  в  чем  дело.
Мак-Нейль отправился в Аллахабад с письмом к  губернатору.  Через  минуту  я
буду знать, действительно  ли  появился  Нана  Сахиб  в  одной  из  западных
провинций, там ли он еще или скрылся.
     - Но если факт окажется верен, Мунро, что ты намерен делать? -  спросил
Банкс, взяв за руку полковника.
     - Я отправлюсь туда! - ответил сэр Эдвард Мунро. - Я пойду всюду,  куда
меня призовет долг правосудия!
     - Это решено, Мунро?
     - Решено положительно, Банкс. Продолжайте путешествие без меня,  друзья
мои... Сегодня вечером я пересяду на бомбейский поезд.
     - Хорошо, но ты не поедешь один! - ответил инженер, оборачиваясь к нам.
- Мы поедем с тобой, Мунро!
     - Да, да полковник! - воскликнул капитан Год.  -  Мы  не  отпустим  вас
одного! Вместо охоты за хищниками мы будем охотиться за злодеями!
     - Вы позволите и мне, полковник,  присоединиться  к  капитану  и  вашим
друзьям? - спросил я.
     - Да, Моклер, - ответил  Банкс.  -  Мы  сегодня  же  вечером  уедем  из
Аллахабада...
     - Бесполезно! - раздался за нами серьезный голос...
     Мы обернулись. Перед нами стоял Мак-Нейль с газетой в руке.
     - Прочтите, полковник, - сказал он. - Губернатор приказал показать  вам
это.
     Сэр Эдвард Мунро прочел следующее:
     "Губернатор Бомбейской  провинции  доводит  до  сведения  публики,  что
объявление 6 марта касательно набоба Данду-Пана не имеет более  силы.  Вчера
Нана Сахиб, атакованный в ущельях Сатпурских гор, где он  искал  убежища  со
своим отрядом, убит в схватке. Сомнения относительно личности  убитого  быть
не может. Он был узнан жителями Канпура и Лакнау. На левой руке  недоставало
одного пальца, а, как известно, Нана Сахиб отрубил себе палец,  когда  желал
уверить  всех  в  своей  смерти  ложными  похоронами.   Королевству   Индии,
следовательно, нечего более опасаться происков кровожадного набоба, стоивших
стольких жертв стране".
     Полковник Мунро читал эти строки глухим голосом, затем уронил листок.
     Мы не произнесли ни слова. Несомненно, смерть Нана  Сахиба  освобождала
нас от всяких тревог за будущее.
     Промолчав несколько минут, полковник Мунро провел рукой по глазам,  как
бы желая стереть след страшных воспоминаний.
     - Когда мы должны покинуть Аллахабад? - спросил он.
     - Завтра на рассвете, - сказал инженер.
     - Банкс, - продолжал полковник Мунро, - нельзя ли остановиться  нам  на
несколько часов в Канпуре?
     - Ты хочешь?
     - Да, Банкс,., я желал бы увидать еще в последний раз... Канпур!
     - Мы будем там через два дня, - ответил инженер.
     - А затем?.. - спросил полковник Мунро.
     - Затем... будем продолжать наш путь на север.
     -  Да,  да...  пойдем  на  север!  -   подхватил   полковник   голосом,
перевернувшим мне сердце.
     В самом деле можно было бы предположить, что сэр Эдвард Мунро сохраняет
еще сомнения относительно исхода этой последней борьбы между Нана Сахибом  и
агентами английского правительства. Был ли он прав, не веря очевидности?
     На это ответит нам будущее.
   
   
        ^TГлава десятая - ГРУСТНЫЕ КАРТИНЫ^U   
   
     Королевство  Ауд  было  некогда  одним  из  значительнейших  государств
полуострова, и до сих пор оно одно  из  богатейших  в  Индии.  В  числе  его
государей  были  сильные  и  слабые  правители.  Слабость  одного  из   них,
Ваяд-Али-Шаха, привела к присоединению королевства Ауд к владениям Индийской
компании 6 февраля 1857 года. Случилось это, как видно, за несколько месяцев
до начала восстания, и здесь-то произошли самые жестокие избиения и не менее
жестокие репрессии.
     Имена двух городов  -  Лакнау  и  Канпура  -  в  особенности  сохранили
печальную известность. Лакнау - столица, а Канпур - один из главных  городов
бывшего королевства.
     Полковник Мунро желал побывать в Канпуре, и мы приехали туда  утром  29
мая, следуя правым берегом Ганга,  пересекающим  плоскую  равнину,  покрытую
обширными полями индиго. В продолжение двух дней "Железный великан" наш  шел
со скоростью трех лье в час на пространстве двухсот километров от Аллахабада
до Канпура.
     Мы  находились  приблизительно  на  расстоянии  тысячи  километров   от
Калькутты, исходной точки нашего путешествия.
     Город Канпур занимает на правом берегу реки полосу земли  в  пять  миль
длиной и имеет до шестидесяти тысяч жителей. В нем  стоит  гарнизон  в  семь
тысяч человек, расположенных в военных поселениях.
     Несмотря на древность Канпура, построенного,  как  говорят,  до  начала
христианства, турист напрасно стал бы искать  в  нем  памятников,  достойных
внимания. Поэтому нас влекло туда не любопытство,  а  исключительно  желание
полковника Мунро.
     Утром 30 мая мы вышли из нашего дома. Банкс, капитан Год и я, следуя за
полковником  и  сержантом  Мак-Нейлем  по  пути  к  местам,  полным  тяжелых
воспоминаний, которые еще раз захотел увидеть сэр Эдвард Мунро.
     Нужно  запомнить  следующие  факты,   рассказанные   мне   Банксом,   и
передаваемые мной здесь в нескольких словах: Канпур в  момент  присоединения
королевства Ауд и начала  мятежа  насчитывал  не  свыше  двухсот  пятидесяти
солдат королевской армии при трех полках туземной пехоты: 1-м,  53-м,  56-м,
двух полках кавалерии и  одной  артиллерийской  батареи  бенгальской  армии.
Кроме  этого  в  городе  находилось  значительное   количество   европейцев:
служащих, купцов и проч. и до восьмисот пятидесяти человек  женщин  и  детей
солдатских и  офицерских  семейств  32-го  королевского  полка,  занимавшего
гарнизоном Лакнау.
     Полковник Мунро жил несколько лет  в  Канпуре,  где  и  познакомился  с
девушкой, сделавшейся его женой.
     Мисс Ганлей была прелестная молодая англичанка,  умная,  с  благородным
характером и возвышенным сердцем, словом,  девушка  с  героической  натурой,
достойная любви такого человека, как полковник, и он  чтил  и  любил  ее  до
обожания. Она жила с матерью на  окраине  города  в  бенгало,  в  котором  и
совершилась свадьба полковника в 1855 году.
     Два года после свадьбы, в 1857 году, когда обнаружились первые признаки
мятежа в Мируте, полковник Мунро был принужден отправиться в полк, не  теряя
ни минуты.  Жену  и  тещу  ему  пришлось  оставить  в  Канпуре,  советуя  им
немедленно начать сборы к отъезду в Калькутту. Полковник  не  считал  Канпур
безопасным, и - увы! - события слишком скоро оправдали его мнение.
     Отъезд миссис Ганлей и леди Мунро был замедлен, а между тем  несчастные
были застигнуты событиями и не могли выехать из Канпура.
     Дивизией командовал генерал сэр Гуго Уллер, честный  и  прямой  солдат,
которому суждено было сделаться в скором времени игрушкой коварных  замыслов
Нана Сахиба. Набоб находился в то время в  своем  замке  Бильгур,  в  десяти
милях от Канпура, и притворно поддерживал дружеские отношения с европейцами.
     - Вам известно, милый Моклер, - говорил мне Банкс, - что первые попытки
к восстанию произошли в Мируте и Дели.  Известие  о  том  дошло  до  Канпура
пятнадцатого мая. И в тот же день  первый  полк  сипаев  обнаружил  мятежное
настроение. Тогда Нана Сахиб предложил свои  услуги  правительству.  Генерал
Уллер был достаточно простодушен,  поверив  искренности  злодея,  и  солдаты
последнего тотчас заняли здание казначейства. В тот  же  день  полк  сипаев,
проходивший через Канпур, вырезал своих офицеров у  самых  городских  ворот.
Тогда разом обрисовалась вся глубина опасности. Генерал Уллер приказал  всем
европейцам переселиться в казармы, где жили жены и дети солдат 32-го  полка,
стоявшего в Лакнау. Казармы  эти  находились  вблизи  Аллахабадской  дороги,
единственной, откуда могла прийти помощь. Леди Мунро и  ее  матери  пришлось
запереться с остальными. Во время заключения молодая женщина  самоотверженно
помогала товарищам  по  несчастью.  Она  ходила  за  больными,  помогала  им
деньгами, ободряла примером и словами и доказала,  как  я  вам  уже  говорил
раньше, что у нее сердце героя.
     Между тем и  охранение  арсенала  было  поручено  войску  Нана  Сахиба.
Изменник развернул знамя восстания, и по собственному его  приказанию  сипаи
атаковали 7 июня казарму, в которой не было и трехсот  здоровых  солдат  для
защиты. Эти храбрецы защищали ее под огнем осаждающих, под  градом  картечи,
среди разрушительных болезней, умирая от голода и жажды, так как запасы были
недостаточны, а вода в колодцах иссякла скоро. Сопротивление продолжалось до
27 июня.  Нана  Сахиб  предложил  капитуляцию,  на  которую  генерал  Уллер,
совершив непростительную ошибку, согласился,  несмотря  на  увещевания  леди
Мунро, умолявшей  его  продолжать  борьбу.  На  основании  этой  капитуляции
человек пятьсот мужчин, женщин и детей - в том числе и леди Мунро с  матерью
- были посажены на