ван, венок украден!.. И это накануне свадьбы! Дурное предзнаменование. Весь день перед домом Родерихов собирались любопытные, толпясь у закрытых окон нижнего этажа. Простонародье, по большей части женский пол, стекались на набережную Батьяни. Разговоров было много. Строились самые чудовищные предположения. На дом Родерихов поглядывали с опаской. В этот день никто из семьи Родерихов не вышел на свою обычную прогулку. Госпожа Родерих заболела от потрясения, а Мира осталась при матери, нуждавшейся в покое и заботливом уходе. В восемь часов ко мне в номер пришел Марк и привел доктора Родериха и капитана Гаралана. Нам нужно было обсудить необходимые мероприятия, и удобнее было сделать это не в доме Родерихов, а на нейтральной почве. Мы с братом вернулись домой в эту ночь вместе, а утром он уже успел сбегать к Родерихам, проведать их, причем уговорил доктора и капитана идти с ним ко мне, чтобы переговорить обо всем по секрету. Мы сразу же приступили к беседе. - Генрих, - сказал Марк, - я распорядился никого не принимать. Здесь нас никто не может слышать, здесь мы совершенно одни в комнате. Мой брат был в ужасном состоянии. Лицо осунулось, побледнело. От прежнего счастливого, жизнерадостного выражения не оставалось и следа. Я даже находил, что он расстроился больше, чем оправдывали обстоятельства. Доктор Родерих делал над собой заметные усилия, чтобы сдерживаться, но его сын даже и не пытался овладеть собой: губы его были плотно сжаты, брови нахмурены, глаза как-то странно блуждали. Я дал себе слово быть хладнокровным за всех. Первым моим вопросом было: как чувствуют себя госпожа Родерих и Мира? - Они были вчера обе очень потрясены, - ответил доктор, - и еще нескоро придут в норму. Впрочем, Мира держится молодцом: взяла себя в руки и старается успокоить мать, которую все это потрясло гораздо сильнее. Я надеюсь, моя жена тоже скоро оправится, если подобные сцены больше не повторятся. - Неужели вы думаете, доктор, что они могут повториться? - сказал я. - Мне кажется, такого случая больше не представится. - Как знать? - возразил доктор Родерих. - Поэтому я и хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. Я начинаю верить тем угрозам, которые мне сделаны... Фразы своей доктор не докончил, но мы с Гараланом поняли, что хотел он сказать. Марк, не знавший о последних шагах Шторица, по-видимому, не расслышал или не обратил внимания. У капитана Гаралана был свой собственный взгляд, но он его не высказывал, а ждал, чтобы сначала я высказал свое мнение. - Скажите, мсье Видаль, что вы обо всем этом думаете? - задал мне вопрос доктор Родерих. Я полагал, мне следует представиться скептиком, не придающим большого значения подобным странностям. Лучше сделать вид, что не находишь в них ничего необыкновенного, хотя и не знаешь, чем их объяснить. Все-таки, если сказать правду, вопрос доктора меня затруднял. - Знаете, господин Родерих, - отвечал я, - в моих глазах все это не заслуживает чересчур большого внимания. Просто скверная шутка какого-нибудь злостного мистификатора. В толпу гостей замешался мистификатор, устроил чревовещание - это штука, вы сами знаете, очень простая и старая. Капитан Гаралан быстро повернулся ко мне и посмотрел мне прямо в глаза, как бы стараясь прочесть в них то, что я действительно думаю. Его взгляд говорил ясно: "Мы здесь не для того, чтобы отыгрываться на подобных объяснениях". Доктор Родерих возразил: - Извините, мсье Видаль, но я не могу допустить, что это только фокус, шутка. Тут нечто иное. - Иного объяснения, доктор, я придумать не могу. В противном случае придется допустить сверхъестественное, какую-нибудь чертовщину. - Почему чертовщину? Почему непременно сверхъестественное? - возразил капитан Гаралан. - Вполне естественное, но только такое, чего мы не знаем, что для нас еще тайна. - Почему же вы не хотите допустить, что слышанный нами голос принадлежал чревовещателю? - отстаивал я свое мнение. Доктор Родерих покачал головой, решительно отказываясь принять это объяснение. - Повторяю: чревовещатель легко мог проникнуть в дом незаметно и спеть "Песню ненависти", чтобы раздразнить мадьярский патриотизм, - сказал я. Конечно, это было допустимое объяснение, в особенности если отбросить существование сверхъестественного. Но доктор Родерих тут же задал мне вопрос: - Прекрасно, мсье Видаль. Допустим, к нам в дом забрался озорник-чревовещатель, хотя я так не думаю. Ну-с, а как же букет, контракт и венок? Как вы эти факты объясните? Действительно, тут мое объяснение не годилось. С другой стороны, ведь бывают очень ловкие фокусники... Капитан Гаралан прибавил к словам своего отца: - Говорите же, любезный Видаль! Неужели ваш чревовещатель и букет раздергал, и контракт разорвал на мелкие клочки, и свадебный венок утащил на глазах у всех? Неужели это все он? Я молчал. - Или, может быть, вы думаете, что у всех была галлюцинация? - продолжал он, волнуясь. - Нет, конечно. Галлюцинации не было. Все происшедшее видели по крайней мере сто человек. После паузы, которую я не собирался прерывать, доктор продолжил: - Посмотрим на вещи так, как они есть, и не будем себя обманывать. Перед нами факты, которые нельзя ни объяснить естественным образом, ни отрицать. Поищем не озорника, а человека, которому это было выгодно, которому необходимо было устроить нам эту пакость. Поищем врага. Это была правильная постановка вопроса. - Врага? - удивился Марк. - Да какой же может быть здесь у нас с вами враг, господин Родерих? Вы разве знаете такого? - Знаем, - сказал капитан Гаралан. - Это отвергнутый жених Миры, сватавшийся за нее прежде вас. - Вильгельм Шториц? - Вильгельм Шториц. Марку рассказали то, чего он еще не знал. Он услышал от доктора о недавнем визите Шторица, о его домогательствах, о новом ему отказе и о его угрозах. Все это, разумеется, вполне оправдывало возникшие у всех подозрения против него. - И вы до сих пор ничего мне не говорили! - вскричал Марк. - Только теперь, когда Мире грозит опасность, вы наконец сообщаете мне все это!.. Господа, это нехорошо. Сейчас я пойду к этому Шторицу и потребую... - Марк, предоставь это нам, - остановил его капитан Гаралан. - Негодяем осквернен дом моего отца... - И оскорблена моя невеста! - отвечал Марк, теряя всякую сдержанность. Обоих ослеплял гнев. Положим, Вильгельм Шториц собирался мстить Родерихам, но ведь его участие во вчерашних событиях не подтверждалось никакими фактами. Нельзя же было обвинить его на основании одних предположений и сказать: "Вы были вчера среди гостей. Вы пропели оскорбительную "Песню ненависти". Вы изорвали букет и контракт. Вы похитили венок невесты", - ведь Шторица никто не видел, решительно никто. Далее - разве мы не застали его дома? Разве он не самолично отворил нам ворота? Правда, он очень долго не отворял их, так что если он был в доме Родерихов, то имел достаточно времени прибежать оттуда домой, но ведь это же опять-таки одни предположения. Наконец, как же бы он пробежал это расстояние не будучи узнанным мною и капитаном Гараланом? Все эти факты я представил собравшимся и попросил их принять мои соображения. Доктор Родерих встал на мою сторону. Но капитан Гаралан и Марк ничего не хотели слушать и объявили, что сейчас же пойдут на бульвар Текели. Наконец мне удалось прийти к такому соглашению с ними. - Друзья мои, - сказал я, - идите лучше в ратушу, а не к Шторицу. Пойдемте вместе. Расскажем все начальнику полиции. Объясним ему, какие чувства питает Шториц по отношению к Родерихам, какие он выдвигал угрозы по адресу Марка и Миры. Сообщим ему и о том, как Шториц хвастался своим "сверхъестественным могуществом". Начальнику полиции самому виднее будет, какие меры окажется нужным принять против подозрительного иностранца. В самом деле, было гораздо лучше обратиться в полицию. Если Марк и Гаралан отправятся сами к Шторицу, их могут ведь и не принять, а вламываться силой в чужой дом они не имеют права. Но полиция может войти и без разрешения. Да, конечно, лучше было обратиться в полицию. Условились, что Марк вернется в дом к Родерихам, а мы с доктором и капитаном отправимся в городское полицейское управление. Была половина одиннадцатого. Весь город уже знал о событиях, случившихся накануне. Когда мы входили в ратушу, все, кто нас видел, сразу же догадались, зачем мы туда идем. Доктор велел доложить о себе начальнику полиции, который немедленно пригласил нас в свой кабинет. Генрих Штепарк был невысокого роста, но энергичный, с пытливым взглядом умных, проницательных глаз. Полицейское чутье у него было замечательно развито, это он доказывал уже во многих случаях. Можно было заранее сказать, что в деле Родерихов он употребит все усилия для раскрытия истины. Но только будет ли в его власти раскрыть ее, если факты окажутся слишком неправдоподобными, даже исключающими всякую вероятность? Обо всех происшествиях начальник полиции оказался уже осведомлен вполне основательно, за исключением тех подробностей, которые были известны только доктору, капитану и мне. - Я ожидал вашего посещения, господин Родерих, - сказал Штепарк, - и если бы вы ко мне не пожаловали, я бы сам к вам явился. Я узнал, что у вас в доме прошлой ночью произошли странные вещи, перепугавшие всех ваших гостей. Испуг передался всему городу, и я должен констатировать факт, что наш Рач волнуется. Спокойствие в городе нарушено. По этому вступлению мы догадались, что проще всего будет подождать вопросов господина Штепарка и отвечать на них. - Прежде всего, доктор, я спрошу вас вот о чем: не возбудили ли вы против себя в ком-либо ненависти, желания отомстить и нет ли между этой ненавистью и свадьбой мадемуазель Миры Родерих какой-нибудь связи? - Кажется, так. - Кто же этот человек? - Вильгельм Шториц, - сказал капитан Гаралан. Штепарк, по-видимому, нисколько не удивился. Тут доктор Родерих рассказал все, что ему было известно про Шторица, и закончил описанием своего последнего свидания с ним, когда тот разразился уже известными читателю угрозами. - Так, так, - заметил Штепарк. - А начал он с того, что сорвал объявление в соборе. И сделал это совершенно незаметно. Мы согласились с этим мнением, но от нашего единодушия дело вперед не двигалось. Все-таки феномен так и оставался без объяснения, если не допустить во всем этом участия какого-нибудь колдовства. Полиция с нечистой силой в борьбу не вступает, она действует только в сфере реального и хватает за ворот только людей, состоящих из плоти и крови. Привидений и призраков она под арест не берет. Кто сорвал объявление, кто разорвал букет и контракт, кто утащил венок невесты, тот должен иметь телесный облик и, разумеется, его можно и должно схватить и посадить в тюрьму. Господин Штепарк нашел, что против Шторица имеются основательные подозрения. - Этот субъект всегда казался мне очень подозрительным, - сказал он. - Живет он как-то странно и неизвестно на какие средства. Почему он покинул свою родину - Шпремберг? Почему он, будучи прусским немцем, поселился среди мадьяр, которые немцев не любят? Держит одного слугу, старика немца, и никому нет доступа в его дом на бульваре Текели. Почему так? Все это очень, очень подозрительно. - Что же вы думаете делать, господин Штепарк? - спросил капитан Гаралан. - Хочу сделать внезапный обыск у него в доме, не найдем ли мы там какое-нибудь доказательство или хотя бы указание на факт причастности Шторица к происшествиям. - А даст ли губернатор разрешение на обыск? - спросил доктор Родерих. - Ведь без его разрешения нельзя обойтись. - Полагаю, разрешение будет дано. Ведь этот иностранец угрожал вашей семье. - Губернатор сам вчера был на балу, - заметил я. - Я знаю это, господин Видаль, и он уже вызывал меня к себе по поводу событий, очевидцем которых ему самому пришлось быть. - Как же он их объясняет? - Никак. Он теряется в догадках. - Но если он узнает, что тут замешан Вильгельм Шториц... - ...тогда он еще больше будет стараться в выяснении дела. Подождите меня здесь, господа. Я сейчас отправлюсь к губернатору и через полчаса возвращусь с разрешением произвести обыск в доме Шторица. - Мы хотим тоже быть при обыске, - сказал капитан Гаралан. - Я ничего против этого не имею, - отвечал Штепарк. - И господин Видаль может присутствовать, если ему угодно. - Вы отправляйтесь на обыск, господа, - сказал доктор Родерих, - а мне пора домой. После обыска приходите прямо к нам и расскажите о результатах. - Будет не только обыск, а последует, чего доброго, и арест, - заметил Штепарк. Он отправился к губернатору, а доктор ушел к себе домой. Мы с капитаном Гараланом остались в кабинете начальника полиции. Итак, мы скоро переступим порог таинственного дома. Где в эту минуту находится его хозяин? Если он дома - сможет ли сдержать себя капитан Гаралан, когда его увидит? Штепарк вернулся через полчаса с разрешением от губернатора на обыск и с предписанием принять все меры, какие после того окажутся необходимыми. - Не угодно ли вам, господа, выйти отсюда прежде меня? - сказал начальник полиции. - Вы идите вперед, я пойду по одной стороне улицы, агенты мои - по другой, и мы сойдемся у дома Шторица. Хорошо? - Хорошо, - ответил капитан Гаралан. Мы вдвоем вышли из ратуши и пошли по набережной Батьяни. ^TГЛАВА ДЕВЯТАЯ^U Наши три группы шли разными дорогами. Погода была пасмурная. По небу быстро неслись к востоку серые пухлые облака. С пронзительным криком летели против ветра парами аисты и журавли. Дождя не было, но он мог хлынуть каждую минуту, и притом проливной. Прохожие встречались редко, но все-таки, если бы мы шли вместе, на нас бы обращали внимание. Поэтому господин Штепарк отлично сделал, что распорядился разбить нас на группы. Капитан Гаралан молчал всю дорогу. Я продолжал опасаться, что он не сдержит себя и совершит насилие над Шторицем. Поэтому я даже сожалел, что Штепарк позволил нам присутствовать при обыске. Через четверть часа мы дошли до того угла набережной и бульвара, где стоял дом Родерихов. В нижнем этаже не было открыто ни одного окна. Окна в спальнях мадам Родерих и Миры также были закрыты. Какой контраст с вчерашним оживлением! Капитан Гаралан постоял, поглядел на опущенные занавески, вздохнул и погрозил кулаком, но не сказал ни слова. Завернув за угол, мы пошли по бульвару Текели и остановились у дома Шторица. У ворот уже прохаживался, заложив руки в карманы, начальник полиции. Вскоре подошли и его агенты. С ними находился приглашенный слесарь. Окна в доме были закрыты, по всегдашнему обыкновению. Даже в бельведере были опущены все занавеси, так что внутри ничего не было видно. - Кажется, никого нет, - сказал я Штепарку. - Сейчас мы узнаем, - ответил он. - Но будет странно, если в доме никого не окажется. Вон там, налево, виден дым из трубы. Действительно, над крышей дома вилась струя дыма. - Если хозяина нет, - прибавил Штепарк, - то лакей, во всяком случае, должен быть налицо, а нам решительно все равно, кто бы нас ни впустил. Лично я даже был бы рад, если бы Шторица в доме не оказалось, ввиду присутствия с нами капитана Гаралана. Пусть бы даже Шторица совсем не было в Раче! Начальник полиции громко постучал молотком в доску, вмонтированную в решетку. Мы стали ждать, чтобы кто-нибудь вышел и отворил ворота. Прошла минута. Никто не вышел. Штепарк опять постучал. - Должно быть, тут все оглохли? - пробормотал он. Подождав еще немного, он сказал слесарю: - Действуй! Слесарь выбрал из связки инструменты, вложил в защелку. И ворота легко отворились. Мы все вошли во двор. Четверо агентов пошли с нами, а двое остались у ворот. Крыльцо в три ступени вело к дверям, которые также были заперты. Господин Штепарк два раза постучал в них своей палкой. Ответа не было. Из дома не доносилось ни малейшего шороха. Слесарь взошел на крыльцо и вложил в замок одну из своих отмычек. Можно было ожидать, что замок повернут на несколько поворотов и что, кроме того, дверь заперта изнутри на задвижки. Увидев полицию, Шториц мог сделать все это, чтобы ее задержать. Ничуть не бывало. Замок легко поддался, и дверь сразу же открылась. - Войдемте, - сказал Штепарк. Коридор освещался решетчатым окошком, устроенным над входной дверью, и кроме того, в него проникал свет через стекла другой двери, которая вела в сад. Начальник полиции ступил несколько шагов по коридору и громким голосом спросил: - Есть здесь кто-нибудь? Тишина. Он повторил вопрос. Опять никто не ответил. В доме не слышно было ни звука. Только в одной из боковых комнат нам послышался как будто легкий шорох. Но, вероятно, мы ошиблись. Господин Штепарк прошел по коридору дальше. Я шел за ним, а за мной капитан Гаралан. Один из агентов остался на крыльце. Мы отворили дверь и окинули взглядом сад. Он был окружен высоким каменным забором и занимал площадку в три тысячи шагов в квадрате. В середине находилась лужайка с некошеной травой, почти уже увядшей. Вокруг дома шла извилистая аллея часто посаженных молодых деревьев. Вдоль забора виднелись старые большие деревья. На всем лежал отпечаток неряшливой запущенности. Сад осмотрели, но никого в нем не нашли, хотя на дорожках заметны были свежие следы. Окна дома со стороны сада были все закрыты ставнями, кроме одного, крайнего в первом этаже. Этим окном освещалась лестница. - Обитатели дома, по-видимому, ушли ненадолго и должны скоро вернуться, - сказал начальник полиции. - Впрочем, может быть, они держались все время начеку и скрылись куда-нибудь перед самым нашим приходом. - Вы думаете, они узнали о нашем посещении? - возразил я. - Едва ли. Нет, скорее, по-моему, можно ожидать, что они вот-вот вернутся. Штепарк с сомнением покачал головой. - А дым из трубы? - напомнил я. - Ведь это значит, что где-нибудь топится печь. - Поищем, где она топится, - сказал начальник полиции. Убедившись, что в саду и во дворе никого нет, господин Штепарк предложил нам войти в дом. Дверь в коридор заперли на ключ. В коридор выходили четыре комнаты. В одной из них, окнами в сад, была кухня. В другой находилась только лестница на следующий этаж и на чердак. Осмотр начали с кухни. Один из агентов открыл окно и отодвинул ставни с узким прорезом, пропускавшим очень мало света. Обстановка кухни оказалась самой простой. Чугунная плита, по бокам два деревянных шкафа, посередине стол, два плетеных стула и две некрашеные скамьи. По стенам висела незатейливая посуда и кухонная утварь. В углу тикали часы с недавно подтянутыми гирями. Плита топилась. В ней тлел уголь, от которого и шел дым, виденный нами. - Кухня есть, - сказал я, - ну а где же повар? - И его господин? - прибавил капитан Гаралан. - Будем искать дальше, - ответил Штепарк. Остальные комнаты нижнего этажа также подверглись обыску. Одна из них, гостиная, была обставлена мебелью старинной работы с немецкой обивкой, полинялой и потертой. На каминной доске стояли старые некрасивые часы, все в пыли. Они давно уже не ходили. В одном из простенков, напротив окна, висел в овальной раме большой портрет. На раме было написано: Отто Шториц. На полотне была подпись неизвестного художника, но работа была талантливая, кисть сильная, краски смелые. Капитан Гаралан не мог отвести глаз от этого холста. Лицо Отто Шторица произвело и на меня очень сильное впечатление. Чему это приписать? Собственному известному настроению или влиянию обстановки? Как бы то ни было, в этой заброшенной старой гостиной знаменитый ученый представлялся каким-то фантастическим существом. Могучая голова с густыми волосами, похожими на седую львиную гриву, громадная борода, непомерно огромный лоб с горящими как уголь глазами, как будто вздрагивающие губы... Портрет казался мне живым. Казалось, Отто Шториц вот-вот выскочит из рамы и крикнет замогильным голосом: "Что вы здесь делаете? Какая дерзость с вашей стороны - нарушать мой покой!" Сквозь занавешенное окно проходило достаточно света. Отодвигать занавески не требовалось. В светлом полумраке портрет, пожалуй, производил еще более сильное впечатление. Начальника полиции больше всего поразило сходство между портретом и самим Вильгельмом Шторицем. - Если бы не разница в возрасте, - сказал он, - то можно было бы подумать, что портрет писан не с отца, а с сына. Те же глаза, тот же лоб, та же голова на широких плечах. И то же дьявольское выражение лица! Так и хочется прочитать молитву. - Да, - отозвался я, - сходство поразительное. Капитан Гаралан все стоял перед полотном, точно прирос к полу. Можно было подумать, что он видит перед собой не портрет, а живого человека. - Идите, капитан! - сказал я ему. Через коридор мы перешли в следующую комнату, в кабинет. Беспорядок был тут полный. По стенам висели белые полки с книжками без переплетов - все больше были сочинения по математике, химии и физике. В углу свалены инструменты, аппараты, машины, стаканы, бокалы, переносная печка, реторты, котлы, образцы металлов. Между металлами были какие-то совершенно мне неизвестные, хотя я и инженер. Посреди комнаты на столе с бумагами и письменными принадлежностями лежали три или четыре тома сочинений Отто Шторица. Рядом с этими книгами находилась рукопись. Я наклонился к столу, заглянул в нее и увидел, что она написана тоже Отто Шторицем и содержит какое-то исследование о свете. Бумаги, книги и эта рукопись были опечатаны и взяты полицейскими. Обыск кабинета не дал больше никаких результатов. Мы уже хотели уходить, как вдруг Штепарк обратил внимание на синий стеклянный пузырек очень странной формы. Из простого любопытства или руководимый полицейским инстинктом, Штепарк протянул руку, чтобы взять пузырек и рассмотреть его поближе. Но он, должно быть, как-нибудь неосторожно задел его, потому что пузырек вдруг упал на пол и разбился. Пролилась жидкость желтоватого цвета. Она сейчас же стала испаряться, распространяя какой-то очень странный запах, впрочем не сильный и не тяжелый. - Пузырек упал будто нарочно, - заметил Штепарк. - В нем было какое-нибудь снадобье, изобретенное Отто Шторицем, - сказал я. - Сыну, вероятно, рецепт состава известен, он может приготовить и другой пузырек, - возразил Штепарк. Он направился к дверям и сказал: - Теперь пойдем наверх. Двум агентам Штепарк велел остаться в комнате. Напротив кухни была лестница с деревянными перилами и скрипучими ступенями. На площадку выходили две смежные комнаты с незапертыми дверями, так что войти в них было очень просто. Первая комната находилась прямо над гостиной. Это была, по-видимому, спальня Вильгельма Шторица. В ней стояла самая простая мебель: железная кровать, ночной столик, дубовый шкаф для белья и платья, умывальный столик на железных ножках, диван, кресло, обитое грубым бархатом, и два стула. Ни у кровати, ни на окне не было занавесок. Ничего лишнего, только все необходимое. Не видно было нигде ни клочка бумаги - ни на камине, ни на маленьком круглом столике, стоявшем в углу. Постель была смята и не оправлена, но не было оснований утверждать, спал на ней кто-нибудь в эту ночь или нет. Впрочем, в тазу на умывальном столе была мыльная вода с пузырями. Штепарк обратил внимание на эту воду. - Если бы тут умывались вчера, а не сегодня, - сказал он, - то мыльные пузыри успели бы разойтись. Очевидно, тот, кто здесь живет, умывался над этим тазом сегодня утром, перед тем как вышел. - Так что он еще может вернуться, если не заметит ваших агентов, - заметил я. - Если он увидит моих агентов, то и они его увидят, - возразил Штепарк. - Им приказано его сейчас же задержать и привести сюда. Но я не рассчитываю, что он даст себя поймать. Вдруг в соседней комнате раздался треск расшатанного паркета, как будто по полу кто-то шел. Треск послышался из комнаты, находившейся над кабинетом. Между этой комнатой и спальней была дверь, так что для перехода из одной комнаты в другую не требовалось выходить на площадку. Раньше начальника полиции капитан Гаралан кинулся к двери в эту комнату и отворил ее. Мы ошиблись. Там никого не было. Может быть, треск был не здесь, а на чердаке, где есть выход на бельведер? Вторая комната была меблирована еще скуднее, чем спальня. Постель состояла из рамы, обтянутой холстом; на раме лежал старый, сплющенный от употребления матрац, покрытый грубой простыней. Одеяло было старое шерстяное. В комнате стояли два разрозненных стула, на камине - кувшин с водой и таз. На стене висела одежда из грубой материи. Большой дубовый сундук заменял комод и шкаф. В нем Штепарк нашел довольно много белья. Очевидно, в этой комнате жил старый лакей Герман. Начальник полиции знал от агентов, что если окно в спальне иногда, хотя и редко, открывалось для проветривания, то в этой комнате оно не открывалось никогда. Впрочем, это даже можно было заметить по заржавленным задвижкам, которые с трудом подавались, когда стали пробовать их передвинуть, и по положению оконной занавески. В комнате не было никого. Если хозяин и лакей не спрятались где-нибудь на чердаке, в погребе или в бельведере, то значит, они покинули дом и, может быть, даже с тем, чтобы никогда больше в него не возвращаться. - Вы не допускаете, господин Штепарк, - спросил я, - что Вильгельм Шториц мог проведать как-нибудь о готовящемся обыске? - Нет, не допускаю. Для этого ему нужно было спрятаться или у меня в кабинете, или в кабинете губернатора, когда мы беседовали об этом деле. - Возможно, нас видели, когда мы шли по бульвару Текели. - Допустим. Но тогда как же бы они вышли из дома незаметно для нас? - Очень просто: задворками, и убежали за город, в поле. - Они бы не успели перелезть через стену: она высокая. Да, наконец, там крепостной ров... Нет, это не так. Начальник полиции полагал, что Вильгельма Шторица и его лакея уже не было в доме в тот момент, как мы туда входили. Мы вышли из комнаты через площадку. Как только мы начали подниматься по лестнице на следующий этаж, на нижнем этаже раздался треск ступеней, как будто по ней кто-то быстро бежал вниз, и вслед за тем кто-то упал и закричал. Мы наклонились через перила. Один из агентов, оставленных в коридоре, поднимался с пола, потирая себе поясницу. - Что случилось, Людвиг? - спросил Штепарк. Агент объяснил, что он стоял на второй ступеньке лестницы, как вдруг услышал, что лестница трещит, как будто по ней кто-то идет. Он обернулся посмотреть и, должно быть, при этом как-нибудь оступился, потому что вдруг упал и больно ушиб себе поясницу. Но отчего он оступился - этого агент не мог понять. Он готов был поклясться, что его толкнули или поставили подножку. Но это было недопустимо, потому что тут не было никого, кроме его товарища, стоявшего у выхода на крыльцо. - Гм! - произнес озабоченно Штепарк. Мы поднялись на самый верхний этаж. Тут был только чердак, освещенный слуховыми окнами. Было светло. Мы убедились, что и тут никто не прятался. Посередине чердака довольно крутая лестница вела на бельведер, вход в который прикрывался люком. - Люк открыт, - сказал я Штепарку, который уже вступил на лестницу. - Да, мсье Видаль, и оттуда тянет сквозняком. Вот и причина того шума, который мы слышали. Ветер сегодня довольно сильный. Слышите, как визжит флюгер? - Но ведь шум такого рода, как будто кто-то ходит, - возразил я. - Кому же было ходить, раз никого не было? - А там, наверху, господин Штепарк? - Капитан Гаралан слушал наш спор и вдруг сказал, указывая на бельведер: - Идемте туда. С потолка свешивалась веревка, чтобы держаться при подъеме по лестнице. Штепарк взялся за нее и стал подниматься по ступеням. Капитан Гаралан и я полезли вслед за ним. Бельведер был совсем маленький, так что троим повернуться было негде. В нем было темно из-за опущенных шерстяных занавесок. Мы их отодвинули. Вид из бельведера был на весь Рач; панорама расстилалась шире, чем с бельведера у Родерихов. Я невольно залюбовался. Нечего и говорить, что в бельведере не было ни души, как и во всем доме. Приходилось сознаться, что обыск не дал никаких результатов. Я раньше думал, что этот бельведер служит для астрономических наблюдений и что там имеются необходимые для этого инструменты. Я ошибался. Там стояли только стол с креслом. На столе лежали разные бумаги и номер немецкой газеты со статьей о годовщине смерти Отто Шторица. Статья была отмечена крестом, сделанным простыми чернилами. Очевидно, сын Отто Шторица приходил иногда сюда читать и отдыхать. Вдруг раздался громкий крик гнева и удивления. Капитан Гаралан заметил на одной полке какую-то картонку и открыл ее. Что же он увидел внутри? Свадебный венок, украденный на балу у Родерихов! ^TГЛАВА ДЕСЯТАЯ^U Таким образом участие Вильгельма Шторица во всех этих делах было установлено с достоверностью. У нас имелось в руках вещественное доказательство. Сам ли он действовал, другой ли кто вместо него, но только эта странная кража была совершена в его интересах. - Вы и теперь все еще будете сомневаться, любезный Видаль? - вскричал капитан Гаралан дрожащим от гнева голосом. Штепарк молчал. Как бы то ни было, в этом странном деле далеко еще не все было понятно. Виновность Вильгельма Шторица была, положим, доказана, но каким способом он действовал - оставалось невыясненным. И вряд ли можно было рассчитывать, что это когда-нибудь выяснится. Вопрос капитана был обращен непосредственно ко мне, но я тоже молчал. Что мне было отвечать? - Не он ли, негодяй этот, и песню нам оскорбительную пропел? Вы его тогда не видели, но слышали его голос. Он нам не показался, сумел спрятаться. А этот венок, опоганенный его руками! Я не хочу, чтобы от него остался хоть один листик. Штепарк остановил капитана в ту минуту, когда тот уже начал было рвать венок. - Остановитесь, ведь это вещественное доказательство, - сказал начальник полиции. - Оно нам может еще пригодиться. Капитан Гаралан отдал ему венок, и мы спустились по лестнице, еще раз безрезультатно осмотрев все комнаты. Входную дверь и ворота заперли на замок, опечатали и оставили дом таким же пустым, каким его нашли. Впрочем, для надзора поблизости были оставлены два агента. Простившись с Штепарком, попросившим нас никому об обыске не говорить, мы с капитаном Гараланом пошли в дом Родерихов. Идя по бульвару, мой спутник не мог больше сдерживать своего негодования: он громко говорил и размахивал руками. Я безуспешно старался его успокоить. Втайне я надеялся, что Вильгельм Шториц, узнав об обыске, поспешил убраться из Рача. Я говорил: - Дорогой капитан, я вполне понимаю ваше негодование, понимаю, что вам хочется отомстить оскорбителю, но вы не должны забывать, что господин Штепарк просил нас не разглашать результатов обыска. - А как же мой отец? А ваш брат? Неужели и им не говорить? Ведь они спросят, чем кончилось дело? - Конечно, спросят, и мы им скажем, что Вильгельм Шториц, по-видимому, скрылся из Рача. Да оно, вероятно, так и есть. - А про венок, что он у него найден? - Можно будет сказать только - доктору и Марку. Но вашей матушке и сестре лучше не говорить. Зачем их еще больше расстраивать? На вашем месте я бы сказал, что венок нашелся в саду, и отдал бы его мадемуазель Мире. Капитан Гаралан слушал очень неохотно, но все-таки согласился со мной, что так будет лучше, и мы условились, что я схожу к Штепарку и попрошу его возвратить нам венок. Наверное, он согласится. Мне хотелось поскорее повидаться с братом, рассказать ему все и постараться, чтобы поскорее состоялась свадьба. Когда мы пришли в дом, лакей сейчас же провел нас в кабинет, где нас дожидались доктор Родерих и Марк. Не успели мы переступить порог, как нас уже стали расспрашивать. Негодованию обоих не было границ. Марк просто из себя вышел. Он сейчас же хотел бежать и наказать Вильгельма Шторица. Тщетно я уговаривал его, доказывая, что это бесполезно, что Вильгельма Шторица даже нет в Раче. - Если он не в Раче, то, значит, он в Шпремберге. Я поеду туда. Насилу мне удалось его успокоить, и то лишь с помощью доктора, который сказал ему: - Милый Марк, послушайтесь вашего брата. Пусть лучше это неприятное для нас дело закончится. Чем меньше о нем говорить, тем оно скорее забудется. Мой брат сидел, закрыв лицо руками. На него было жаль смотреть. Мне в эту минуту страшно хотелось, чтобы эти дни скорее прошли и чтобы Мира Родерих поскорее сделалась Мирой Видаль! Доктор объявил, что он обратился к губернатору. Шториц - иностранный поданный, и губернатор имеет право выслать его в административном порядке. Нельзя же допускать, чтобы повторялись фокусы, подобные случившимся на балу. Что касается "сверхъестественного могущества", которым хвалился Шториц, то в него, разумеется, никто из нас не поверил. Относительно женщин семьи Родерих - мне удалось всех убедить, чтобы им ничего не рассказывали. Они не должны знать ни о действиях полиции, ни о том, что против Вильгельма Шторица нашлась улика. Мое предложение относительно венка было принято. Решили сказать дамам, что Марк будто бы нашел венок в саду и что все дело оказывается глупой выходкой какого-нибудь озорника, которого скоро найдут и накажут. В тот же день я отправился к Штепарку и попросил у него венок. Он согласился его отдать, и я отнес венок Родерихам. Вечером мы сидели в гостиной. Марк, выйдя на минутку из комнаты, вернулся и сказал: - Посмотрите, Мира, что я вам несу. - Мой венок! - воскликнула она, кидаясь к моему брату. - Да, он самый. Я его нашел в саду в кустах. - Но как же это могло случиться? - спросила госпожа Родерих. - Как? Да очень просто, - отвечал доктор Родерих, - озорник пробрался в дом между гостями, ну и... В общем, это такая глупая история, что не стоит о ней говорить. Лучше ее забыть. - Спасибо, милый Марк, большое спасибо, - говорила Мира со слезами на глазах. В следующие дни не произошло никакого нового инцидента. Город стал успокаиваться. Об обыске в доме на бульваре Текели никто не узнал, и о Вильгельме Шторице нигде не упоминалось. Оставалось только дожидаться поскорее дня свадьбы. Все свободное время я продолжал посвящать прогулкам по окрестностям Рача. Иногда со мной ходил капитан Гаралан. Почти всякий раз мы проходили бульваром Текели: подозрительный дом имел для капитана какую-то притягательную силу. Впрочем, это доставило нам возможность заметить, что в доме по-прежнему никого нет и что за ним неизменно наблюдают два агента. Если бы Вильгельм Шториц возвратился, его бы в ту же минуту арестовали. Вскоре мы получили неопровержимое доказательство его отсутствия. Двадцать девятого мая меня пригласил к себе Штепарк и сообщил, что 25-го числа в Шпремберге состоялись торжественные поминки по Отто Шторицу, что на торжестве было много народу из местных и приезжих. Приезжали даже из Берлина. Па кладбище была страшная давка, так что даже оказалось потом несколько задавленных. Отто Шториц жил и умер, окруженный баснословными рассказами. Все суеверы ожидали на его могиле чуда. Допускали, что ученый-немец может даже выйти из гроба и воскреснуть и что в этот момент с землей произойдет переворот: она начнет вертеться с востока на запад, так что солнце будет всходить уже с другой стороны, что вся Солнечная система изменится, и так далее. Так говорили в публике. На самом деле ничего необычайного не случилось. Памятник не сдвинулся с места, могила не раскрылась, мертвец остался спокойно в ней лежать, и вращение земли не переменилось. На поминках присутствовал сын Отто Шторица. Это для нас было всего интереснее. Значит, он из Рача уехал. Я выразил надежду, что он уехал навсегда. Вот было бы хороню! Я поспешил поделиться новостью с Марком и капитаном Гараланом. Губернатор, однако, продолжал интересоваться этим делом, хотя оно и заглохло. Положим, выходка озорника не имела особо важных последствий, но все-таки повторение чего-нибудь подобного было нежелательно. Этим нарушалось общественное спокойствие, а губернатор обязан его охранять. Когда он узнал от начальника полиции об отношении Шторица к семейству Родерих и об угрозах, высказанных этим немцем, он принял все это близко к сердцу и решил не останавливаться перед крутыми мерами против дерзкого иностранца: тем более что этот немец совершил кражу - все равно, сам или через кого-то другого. Если он окажется в Раче, его сейчас же арестуют, а из четырех стен тюрьмы ему не удастся уйти незамеченным, как он ушел из дома Родерихов. Вследствие этого 30 мая между его превосходительством и Штепарком произошел следующий разговор: - Вы ничего нового не узнали? - Никак нет, ваше превосходительство. - Нет, стало быть, основания предполагать, что Вильгельм Шториц собирается вернуться в Рач? - Ни малейшего, ваше превосходительство. - За домом наблюдают? - Днем и ночью, ваше превосходительство. - Я написал обо всем в Будапешт, и мне рекомендовано принять самые решительные меры для пресечения дальнейших выходок. - Если Вильгельм Шториц не появится в Раче, то опасаться нечего, а мы знаем из вернейших источников, что 25 мая он был в Шпремберге. - Но он может приехать, а этого не следует допускать. - Нет ничего проще, ваше превосходительство: благоволите сделать распоряжение об административной высылке. - Не только из Рача, но и вообще из Венгрии... Да, это так. - Как только у меня будет в руках это постановление вашего превосходительства, я немедленно оповещу все пограничные власти. Постановление было тут же составлено, подписано и вручено Штепарку. Теперь все мы окончательно успокоились. Но мы еще не знали всей таинственной сути дела и не представляли дальнейших событий... ^TГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ^U Приближалось 1 июня - день свадьбы. Я с удовольствием заметил, что Мира очень мало и редко вспоминает о необъяснимых происшествиях. Впрочем, при ней ни разу не было упомянуто имя Вильгельма Шторица. Она была со мной откровенна, делилась планами на будущее, хотя и сама хорошенько не знала, придется ли их осуществить. Ехать ли ей с Марком жить во Францию? Нет, это лучше потом. Сразу расстаться с отцом и матерью ей будет чересчур тяжело. - Сначала мы съездим в Париж на несколько недель, - говорила она. - И вы, конечно, поедете вместе с нами, да? - Отчего же, только вы сами не захотите ехать вместе со мной. Вам будет не до меня. - Да и вам будет с нами скучно. Новобрачные - плохая компания для третьего лица. - Я готов с этим мириться. Доктор одобрял этот план. Уехать из Рача на месяц или на два следует. Конечно, мадам Родерих будет скучать без дочери, но что же делать? Марк тоже забывал, или старался забыть, о таинственных происшествиях, когда находился в обществе Миры, но наедине со мной он часто выражал различные опасения. Он постоянно задавал вопрос: - Ну, что, Генрих, ничего нового не слышал? - Ничего, - неизменно отвечал ему я, и это была сущая правда. Однажды он к своему вопросу прибавил замечание: - Если бы ты даже и услышал что-нибудь в городе или от Штепарка... - Поверь, я бы сейчас же тебе рассказал. - Напротив, ты бы все это от меня скрыл. - Даю тебе честное слово: я все тебе передам, как только узнаю что-нибудь. Но уверяю тебя, все перестали этим делом интересоваться. Никто ничего не говорит. Биржа спокойна, и бумаги идут вверх. - Тебе хорошо шутить, Генрих... - Мне хочется, чтобы и ты был повеселее, и хочется тебе показать, что я в самом деле не имею никаких оснований для беспокойства. - Но если этот человек все-таки... - заговорил было Марк, сделав мрачное лицо. - Поверь, он не настолько глуп, чтобы полезть в расставленную западню, - перебил я его. - Ведь его сейчас же вышлют из Венгрии, как только он объявится здесь. Не знать этого он не может. - А в его сверхъестественное могущество разве ты совершенно не веришь? - А ты веришь? Марк, ведь это же все сказки. Брось ты думать об этой чепухе, думай только о своем близком счастье. Блаженная минута для тебя ведь уже скоро наступит. - Ах, Генрих, Генрих!.. - Какой ты неблагоразумный, Марк. Мира гораздо рассудительнее тебя. - Она не знает того, что знаю я. - А что ты знаешь? Сейчас ты знаешь только то, что врага твоего нет в Раче, что он явиться сюда не может и что ты больше никогда его не увидишь. Неужели этого еще мало для твоего спокойствия? - Мало, Генрих. У меня есть предчувствие. Мне кажется... - Марк, не сходи с ума! Знаешь что? Ступай-ка ты лучше к Мире. При ней у тебя сейчас же опять явится розовое настроение. - Пожалуй, что так. Мне не следует отходить от нее ни на шаг. Бедный Марк! На него было жаль смотреть. Тяжело было его слушать. По мере того как приближалась минута свадьбы, его опасения все росли. Что греха таить: я и сам ждал этого дня с большой тревогой. Относительно брата я мог рассчитывать на Миру, что она поможет мне его успокоить, но с капитаном Гараланом я положительно не знал, что делать. Когда он узнал, что Шториц находится в Шпремберге, я насилу его удержал от поездки туда. Между Шпрембергом и Рачем всего двести миль, то есть четыре дня пути в один конец. В конце концов нам удалось уговорить Гаралана, чтобы он туда не ездил, но он нет-нет да и порывался опять. Я все боялся, что он возьмет да и уедет тайком. Как-то утром он зашел ко мне, и я с первых же его слов понял, что он опять решил ехать в Шпремберг. - Нет, дорогой Гаралан, вы этого не сделаете! - воскликнул я. - Вы не должны встречаться с этим немцем. Умоляю вас остаться в Раче. - Любезный Видаль, этого негодяя нужно наказать, - с мрачной решимостью настаивал капитан. - Это успеется! - воскликнул я. - Но пачкать о него руки не следует порядочному человеку. Это уж обязанность полиции. Капитан Гаралан чувствовал справедливость моих доводов, но все еще не сдавался. - Любезный Видаль, мы с вами по-разному смотрим на вещи, - возразил он. - Оскорблена моя семья, в которую вступает ваш брат. Неужели я не должен вступиться за свою семейную честь и отомстить оскорбителю? - Нет, потому что это дело можно передать в руки правосудия. - А как же оно попадет в руки правосудия, если этот человек сюда больше не приедет? Видите, какое противоречие. Правосудие ждет его в Раче, а въезд в Рач ему запрещен губернатором. Значит, я должен ехать в Шпремберг или вообще туда, где его можно будет найти. - Хорошо. Но, во всяком случае, необходимо дождаться, когда мой брат и ваша сестра будут обвенчаны. Потерпите еще несколько дней, и тогда я первый буду настаивать на том, чтобы вы ехали и даже сам, пожалуй, с вами поеду в Шпремберг. Я убеждал его так горячо, что он дал мне наконец формальное обещание не прибегать до свадьбы ни к каким силовым мерам, но с условием, что после свадьбы я не буду больше его удерживать и даже сам поеду с ним искать Шторица. Нестерпимо долгими, просто бесконечными казались мне часы, оставшиеся до 1 июня. Других я успокаивал, но сам тоже испытывал тревогу. Какой-то инстинкт, какое-то предчувствие тянуло меня аккуратно ходить каждый день на бульвар Текели и поглядывать на дом Шторица. Этот дом оставался по-прежнему запертым, с занавешенными окнами. На бульваре постоянно торчали агенты, наблюдавшие за домом. До сих пор никто не делал попытки войти в дом - ни его владелец, ни слуга владельца. И все-таки мое настроение было такого рода, что, если бы я вдруг увидел выходящий из трубы дым или чью-нибудь фигуру в окне бельведера, я бы нисколько не удивился. В городе давно перестали говорить об этом деле, а между тем нам всем - Марку, мне, доктору и капитану - продолжал всюду мерещиться Вильгельм Шториц. Тридцатого мая я пошел прогуляться на мост, который вел на остров Свендор. Когда я проходил мимо пристани, к ней только что подошло судно с пассажирами, прибывшее откуда-то сверху Дуная. Тут мне пришла на память встреча с немцем на "Доротее" и произнесенные им слова, когда я уже считал его высадившимся в Вуковаре. Эти слова произнес несомненно он. Я узнал его голос в доме у Родерихов. То же произношение, та же грубость и резкость тона. Под влиянием этих мыслей я внимательно разглядывал пассажиров, высаживавшихся в Раче. Я высматривал, не появится ли бледное лицо со странными глазами и злым выражением. Нет, ничего подобного не было. В шесть часов я занял свое место за семейным обедом. Мадам Родерих чувствовала себя теперь гораздо лучше, с тех пор как ее тревога улеглась. Марк возле Миры забывал обо всем на свете. Даже капитан Гаралан казался спокойнее, хотя и был в достаточной степени мрачен. Я решил во что бы то ни стало всех развеселить, заставить забыть обо всех неприятностях. К счастью, мне помогла в этом Мира, так что вечер прошел чрезвычайно оживленно и приятно. Не заставляя себя просить, она сама села за клавесин и спела нам несколько старинных венгерских песен. Когда мы уходили, она сказала мне на прощание: - Не забудьте, Генрих, завтра мы должны собраться у губернатора. - Ах да! За получением разрешения. Я помню. - Вы ведь один из свидетелей со стороны вашего брата. - А вот об этом я было и забыл. Хороню, что вы мне напомнили. - Вы, я заметила, часто бываете очень рассеянны. - Каюсь, да. Но завтра не буду рассеян, даю слово. За меня рассеянным будет Марк. - Нет, я ему не дам забываться. Буду за ним следить. Итак, завтра ровно в четыре часа. Не забудьте. - Разве в четыре часа, мадемуазель Мира? Я ведь думал, что в половине шестого. Хорошо. Будьте покойны. Явлюсь без десяти четыре, не опоздаю. - До свидания, брат моего Марка! - До свидания, мадемуазель Мира! На другой день Марку нужно было сходить по делам в несколько мест. Я отпустил его одного, потому что он мне казался вполне успокоившимся, а сам отправился на всякий случай еще раз к начальнику полиции. Штепарк меня принял, не заставив ждать ни одной минуты. Я осведомился, не узнал ли он чего-нибудь нового. - Ничего решительно, мсье Видаль, - отвечал он. - Вы можете быть совершенно спокойны: этого человека в Раче нет. - Он все еще в Шпремберге? - спросил я. - Я знаю только, что четыре дня тому назад он там был. - Это официально? - Официально - от местной полиции. - Это меня успокаивает. - А мне так это очень досадно. По-видимому, этот господин не желает переезжать через границу. - Тем лучше. - Для вас, может быть, но не для меня, потому что мне хотелось бы арестовать этого колдуна и хорошенько допросить. Ну, да это еще успеется... после. - После свадьбы - сколько угодно, господин Штепарк, но теперь я бы не желал, чтобы он был здесь. Я ушел, сказав "спасибо" Штепарку. В четыре часа мы собрались в гостиной дома Родерихов. На бульваре Текели нас дожидались две парадные кареты: одна для Миры, ее отца, матери и старинного друга их семьи-судьи Неймана, а другая для Марка, капитана Гаралана, его товарища, поручика Армгарда, и меня. Нейман и Гаралан были свидетелями со стороны невесты, а я и Армгард - со стороны жениха. Как мне объяснил капитан Гаралан, в этот день предстояла не свадьба, а нечто вроде предварительной церемонии. К церковному венчанию можно было приступить лишь по получении разрешения губернатора. Если бы после этого обряда церковное венчание почему-либо не могло состояться, все-таки жених и невеста считались бы чем-то вроде полусупругов и ни тот, ни другая не имели бы уже права вступить в новый брак. Таков старинный обычай, сохранившийся в Раче до сего времени. Нечто подобное было когда-то во Франции в средние века. На бульваре собралась толпа любопытных, в особенности молодых девушек, которые всегда интересуются чужими свадьбами в ожидании своей. Завтра к венчанию толпа соберется, конечно, еще больше. Много народу хлынет в собор, где будет происходить торжество. Кареты въехали во двор губернаторского дома и остановились у крыльца. Мира вышла под руку с отцом, мадам Родерих - с судьей Нейманом. Потом вышли Марк, капитан Гаралан, поручик Армгард и я. Нас провели в парадный зал, посредине которого стоял большой стол с двумя корзинами цветов. Жениха и невесту посадили на два кресла рядом; подле этих кресел на двух других уселись, на правах родителей, господин и госпожа Родерих. Мы, четыре свидетеля, заняли второй ряд кресел. Церемонийместер объявил, что идет его превосходительство. Все присутствующие встали. Губернатор сел на возвышении и спросил родителей невесты, согласны ли они отдать свою дочь замуж за Марка Видаля. Затем он задал обычный вопрос жениху и невесте: - Марк Видаль, берете ли вы Миру Родерих себе в супруги? - Беру, - отвечал по уставу Марк. - Мира Родерих, берете ли вы Марка Видаля себе супругом? - Беру, - отвечала Мира. - В силу полномочий, предоставленных мне ее величеством императрицей-королевой, и на основании древнего обычая я, губернатор города и провинции Рача, объявляю дозволенным брак между Марком Видалем и Мирой Родерих. Предписываю совершить церковное венчание этого брака завтра в кафедральном соборе города Рача с соблюдением всех установленных обрядов и форм. Все совершилось и окончилось очень просто. Никакого бесчинства и никакого чуда совершено не было. Акт составили и подписали, и никто его не разорвал на этот раз. Очевидно, или Вильгельм Шториц находился действительно в Шпремберге, к вящему утешению своих земляков, или, если он был в Раче, его "сверхъестественное могущество" улетучилось. Теперь хочет или не хочет этого таинственный колдун, Мира Родерих не может уже быть ничьей женой, кроме Марка Видаля. ^TГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ^U Наступило 1 июня. Мы так ждали этого числа, что уже беспокоились, что оно никогда не наступит. Через несколько часов должно состояться венчание Марка и Миры в кафедральном соборе. После церемонии в доме губернатора все опасения должны были рассеяться. Я встал в этот день пораньше. Но Марк поднялся еще раньше меня. Я еще не успел одеться, как он уже вошел ко мне в номер. Он был одет в парадный костюм жениха и весь сиял счастьем. Мы дружески обнялись и нежно поцеловались. - Мира велела мне тебе напомнить... - сказал он. - ...что свадьба сегодня, - договорил я со смехом. - Знаю. Если я не опоздал к губернатору, то не опоздаю и в собор. Вчера я поставил свои часы по часам на колокольне. Ты вот лучше сам не опоздай как-нибудь, Марк. Это будет гораздо хуже, чем если опоздаю я. Ты тут лицо более необходимое, без тебя и начать нельзя. Он ушел, а я поторопился закончить свой туалет, хотя было еще только девять часов утра. Собрались мы опять в доме Родерихов. Отсюда должен был выехать свадебный кортеж. Чтобы доказать свою великую аккуратность, я явился нарочно несколько раньше и получил в награду милую улыбку своей невестки. Один за другим являлись те, кто играл роль во вчерашней церемонии и должен был фигурировать в сегодняшней. На всех были парадные костюмы. Оба офицера были в красивой граничарской форме, со знаками отличия на груди. Мира, в белом платье с длинным шлейфом, с цветками флердоранжа на груди, с красным венком на голове, была чрезвычайно мила и эффектна. Венок был тот самый, который возвратил ей мой брат. Она не пожелала, чтобы его заменили другим. Она вошла в гостиную с матерью и, увидев меня, особенно дружески протянула мне руку. Глаза ее сияли радостью. Она воскликнула: - Братец, братец! Если бы вы знали, как я счастлива! Итак, дурные дни прошли, все испытания кончились. От них не оставалось никаких следов. Даже капитан Гаралан, казалось, все забыл. Он сказал, пожимая мне руку: - Не будем об этом думать! Программа дня была установлена следующая: в десять часов отбытие в собор, где к тому времени соберутся во главе с губернатором все значительные лица города. После венчания - принесение поздравлений. И тут же в церкви запись брака в метрической книге. Потом завтрак у Родерихов на пятьдесят персон, а вечером бал на двести человек гостей. В парадных каретах мы разместились точно так же, как это было накануне, когда ехали к губернатору. Из церкви Марк и Мира должны были уехать в карете одни, а для оставшихся без мест предполагалось подать к собору другую карету. Без четверти десять кареты отбыли из дома Родерихов и направились к собору. Погода была великолепная. По улицам шло много публики, спешившей в собор. С соборной колокольни навстречу нам несся веселый звон. Было без пяти минут десять, когда обе кареты остановились у главной паперти. Из первой кареты вышел доктор Родерих и высадил Миру. Судья Нейман предложил руку госпоже Родерих. Мы из своей кареты выпрыгнули сами и пошли вслед за Марком между двумя рядами публики. Внутри храма заиграл большой орган, и под его величественные аккорды наш кортеж вступил в собор. Марк и Мира направились к двум креслам, стоявшим против алтаря. Позади этих кресел стояли стулья для родителей и свидетелей. Все места в церкви были уже заняты: были губернатор, судья, городской голова и синдики, все высшие чиновники администрации, крупное купечество, офицеры местного гарнизона. Дамы ослепляли роскошью своих туалетов. За решеткой толпились любопытные из простой публики. Венчание и перед тем обедню должен был совершить старший каноник собора, или протопресвитер с причетниками и певчими. Старший каноник встал перед алтарем и прочитал молитву. Запел хор певчих. Мира стояла на коленях на подушке и горячо молилась. Стоя рядом с ней, Марк не сводил с нее глаз. Литургию совершали в этот раз с особенной торжественностью. Звуки органа гулко разносились под высокими сводами. Обыкновенно в старинных соборах бывает днем довольно темно, потому что сквозь разрисованные фигурами святых стекла в храм проникает лишь очень скудный свет. Но в этот раз великолепное солнце светлыми волнами обильно врывалось в окна и ярко освещало середину церкви. Когда зазвонил колокольчик, все присутствующие встали, и среди глубокой тишины каноник прочитал нараспев Евангелие от Матфея. Протопресвитер, седовласый старец, слабым старческим голосом сказал жениху и невесте приличное случаю поучение и вновь обратился к алтарю, заканчивая церемонию. Отмечаю я все эти подробности потому, что они особенно врезались тогда в мою память. Под звуки органа великолепный тенор пропел молитву о пресуществлении даров. После этого Марк и Мира встали со своих кресел и приблизились к ступеням алтаря. Старик каноник подошел и остановился прямо перед ними. - Марк Видаль, - сказал он, - согласен ли ты взять в супружество Миру Родерих? - Да, - отвечал мой брат. - Мира Родерих, согласна ли ты вступить в супружество с Марком Видалем? - Да, - пролепетала Мира. Собираясь произнести священные слова, связывающие навек мужа с женой, каноник принял от Марка обручальные кольца и благословил их. Одно из них он надел на палец новобрачной... Вдруг раздался крик. То, что произошло дальше, повергло всех в ужас. Причетники отшатнулись назад, как будто отброшенные невидимой силой. Испуганный каноник упал на колени: губы его дрожали, глаза закатывались. Вслед за тем упали на пол мой брат и Мира. Обручальные кольца полетели через всю церковь, и одно из них попало мне в лицо. Потом я услышал, и со мной то же самое услышали сотни человек: - Горе новобрачным!.. Горе им!.. Голос этот мы все уже знали. Это был голос Вильгельма Шторица. Толпа, как один человек, дружно ахнула от испуга. А Мира, привстав, пронзительно закричала и без чувств упала на руки застывшего от ужаса Марка. ^TГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ^U Оба явления - и то, которое мы видели в доме Родерихов, и то, которое произошло в соборе, - были однородны и имели одну и ту же цель. Устроил их, несомненно, один и тот же человек - Вильгельм Шториц. Объяснить все ловким фокусом было невозможно. Скандал в соборе и похищение венка с бала - не фокусы. Очевидно, этот немец унаследовал от своего ученого-отца какой-нибудь секрет, благодаря которому мог делать себя невидимым для других. Разве не может быть такого светового или оптического явления? Но нет. Это все одни догадки, пустые предположения. Вот как я увлекся! Не надо никому говорить, а то еще на смех поднимут. Мы отвезли Миру, все еще находившуюся в обмороке, домой, отнесли в ее комнату, уложили в постель. Несмотря на все наши хлопоты, она не приходила в чувство. Но она была жива, дышала, сердце ее билось. Я удивлялся, как еще она перенесла такое страшное потрясение и осталась жива. Многие из врачей - товарищей доктора Родериха съехались к нему в дом и окружили больную. Мира лежала бледная, с закрытыми глазами, точно восковая фигура. Грудь вздымалась неровным дыханием - слабым-слабым, так что можно было каждую минуту опасаться, что вот-вот прекратится и оно. Марк простирал к ней руки, плакал, молил, звал ее: - Мира!.. Милая Мира! Госпожа Родерих повторяла, рыдая: - Мира!.. Дитя мое! Я здесь... я твоя мама... Мира продолжала лежать с закрытыми глазами и, должно быть, ничего не слышала. Доктора прибегали к самым сильным средствам. Больная начала как будто приходить в чувство. Губы ее что-то шептали, пальцы той руки, которую Марк держал в своей, слабо зашевелились. Приоткрылись глаза. Мира взглянула из-под полуопущенных век и что-то пролепетала. Слова были непонятные, а взгляд совершенно бессмысленный. Марк понял. Он отскочил назад с громким криком: - Она помешалась!.. Я бросился к нему и держал его с помощью капитана Гаралана. Мы боялись, как бы с ним не случилось того же, что с Мирой. Пришлось увести его в другую комнату и сдать с рук на руки врачам. Чем же все это кончится? Какова будет развязка драмы? Острое помешательство Миры не перейдет ли в хроническое? Или оно уступит искусству врачей и заботливому уходу близких? Оставшись со мной наедине, капитан Гаралан сказал: - С этим надобно покончить. Что он хотел сказать? Что Вильгельм Шториц снова находится в Раче и устроил эту историю? Но как же его взять, если он неуловим? С другой стороны, как отнесется ко всему этому город? Примут ли жители естественное объяснение фактов или поверят в колдовство? Ведь мадьяры суеверны и не особенно культурны. Образованный человек поймет, что тут просто какой-нибудь научный секрет, хотя еще и необъяснимый. Но люди невежественные и без того уже считают Шторица колдуном и чуть ли не самим дьяволом. Пришлось всем рассказать, в каком смысле замешан в это дело Вильгельм Шториц. После скандала в соборе св. Михаила Архангела нельзя было больше утаивать шила в мешке. На другой день весь город был в волнении. Случай на балу у Родерихов сопоставлялся с кощунством в соборе. Все теперь знали, кто в этом замешан. Имя Вильгельма Шторица было у всех на устах. Толпа народа хлынула на бульвар Текели и собралась у запертого дома. Настроена она была враждебно. Против Шторица поднялась волна общественной ненависти. В особенности всех возмущало кощунство в соборе. Религиозные мадьяры не могли простить этого Шторицу. Возбуждение росло. Шторица объявили колдуном, знающимся с нечистой силой. Естественного объяснения не принимали, не хотели слушать. Губернатор все время требовал от начальника полиции самых энергичных мер. С паникой необходимо было бороться. Приходилось также охранять дом на бульваре Текели, потому что толпа угрожала разгромить его и сжечь. Я продолжал размышлять над своей первоначальной гипотезой и все больше и больше приходил к заключению, что в ней нет ничего невозможного. Наука безгранична в своем могуществе. Отчего не допустить, что человек может изобрести средство делать себя невидимым? Но если это так, если сказание о перстне Гигеса при дворе царя Кандавла могло осуществиться реально, то тогда прощай общественное спокойствие, прощай личная безопасность. Раз Вильгельм Шториц вернулся в Рач и никто не может его видеть, то ведь он что захочет, то и сделает, не подвергая себя ни малейшему риску. И еще другой повод для опасений: оставил ли Вильгельм Шториц при себе научный секрет, полученный им в наследство от отца? Не поделился ли он этим секретом со своим лакеем Германом? Не узнали ли тайну и некоторые другие лица? Тогда ведь начнет происходить нечто ужасное. Люди будут входить невидимыми в любой дом и проделывать что угодно, будут узнавать чужие тайны и пользоваться ими по своему усмотрению. На улицах, в публичных местах будет еще того хуже. Всякие преступления будут возможны, потому что будут оставаться безнаказанными. Общественное спокойствие будет уничтожено в самый короткий срок. Тут некоторые припомнили случай, произошедший на Коломановом рынке, когда мы проходили там с капитаном Гараланом. Кто-то невидимый толкнул прохожего мужика, так что тот упал на землю. Мужик уверял, что он не сам упал, что его толкнули, но ему не поверили и сочли за пьяного. Теперь приходилось допустить, что мужик говорил правду. Конечно, его толкнул или Шториц, или Герман, или кто-нибудь из их шайки. Каждый думал теперь, что в любую минуту это и с ним может случиться и никак нельзя себя от этого оградить. Припомнилось разорванное объявление, вывешенное в соборе, шаги, слышанные в соседней комнате во время обыска, падение полицейского агента с лестницы, падение со стола пузырька, который разбился, и так далее. Разумеется, во время обыска и Шториц и Герман находились в доме. Они наблюдали за нами, оставаясь невидимыми. Вот почему и мыльная вода была в тазу, и плита топилась на кухне. Они видели весь обыск и, убегая, толкнули полицейского агента. Похищенный венок мы нашли потому, что Шториц второпях не успел или позабыл подальше его спрятать или унести с собой. Понятен становился теперь и случившийся со мной инцидент на "Доротее", когда я ехал из Пешта в Рач. Я думал, что таинственный пассажир вышел в Вуковаре, а он преспокойно оставался на корабле, только его уже никто не видел. "Стало быть, - говорил я сам себе, - он знает средство делаться невидимкой в любой момент. Он, как волшебник по мановению жезла, может сделать невидимым не только самого себя, но и одежду, которая на нем надета. Но вещи, которые находятся у него в руках, делать невидимыми он не может, поэтому мы все видели растаптываемый букет, разрываемый брачный контракт, похищенный венок невесты, бросаемые обручальные кольца в соборе. Однако тут нет никакого колдовства, никакой черной или белой магии, никакого знакомства с нечистой силой. Это надо отбросить. Будем держаться реальной почвы. Очевидно, Вильгельму Шторицу известен секрет какого-то состава, который стоит только выпить - и человек станет невидимым. Но что это за состав? Конечно, именно он и был налит в том пузырьке, который разбился. Состав летучий - он почти сейчас же испарился. Но как он делается? Из чего? Какова его формула? Этого мы не знали и не имели оснований надеяться, что узнаем. Теперь вопрос о личности самого Шторица. Разве его так уж и нельзя изловить? Если он умеет делать себя недоступным для зрения, то это, я полагаю, еще не значит, что он недоступен и для осязания. Его материальная оболочка, по-видимому, не утрачивает ни одного из трех измерений, свойственных каждому телу, то есть длины, ширины и высоты. Он невидимка, но он тут налицо. Нельзя его видеть, но можно осязать, можно трогать. Неосязаемы только призраки, а он не призрак, это живой человек. Стоит только схватить его за руку, за ногу или за голову - и вот он пойман, хоть он и невидимка. И, несмотря на свое поистине изумительное средство, он все-таки не отвертится от четырех стен тюрьмы, если только суметь его поймать. Все это так, все это было очень возможно в будущем, но тем не менее в настоящем положение было просто невыносимое. Тревога была всеобщая. Никто не чувствовал себя в безопасности ни дома, ни на улице, ни ночью, ни днем. Вздрагивали от малейшего шороха, от ветра, поколебавшего оконную штору, от хлопнувшей половинки окна, от завизжавшего флюгера на кровле. Постоянно чудился Вильгельм Шториц, будто он ходит, подслушивает, подсматривает. Было возможно, что Шториц уехал из Рача в Шпремберг, но имелось ли основание предполагать, что он отказался наконец от своих шуток? Этот вопрос обсуждали мы совместно с губернатором и начальником полиции и пришли к выводу, что от такого человека можно ожидать всего, но только не отказа от своих мстительных планов. Дом Родерихов тщательно охраняется днем и ночью, но разве невидимкой Шториц не может в него проникнуть? А раз он в доме, он может сделать там все, что ему будет угодно. Нетрудно себе представить после этого, в каком состоянии все находились. Это был какой-то кошмар, от которого никак нельзя было отделаться. Неужели так-таки и не было выхода? Я по крайней мере не знал никакого. Устроить отъезд Марка и Миры? Это бы нисколько не помогло. У Вильгельма Шторица была полная возможность погнаться за ними невидимкой и наделать им всякого вреда. Да, наконец, и Мира находилась в таком болезненном состоянии, что никуда везти ее было нельзя. Где же находился в данную минуту наш невидимый враг? После страшной сцены в соборе Михаила Архангела прошло целых два дня, а Мира все еще лежала в постели, находясь между жизнью и смертью. Наступило 4 июня. После завтрака мы сидели в галерее, обсуждая разные мероприятия, как вдруг у нас прямо над ухом раздался в полном смысле слова сатанинский смех. Мы все вскочили в испуге. Марк и Гаралан оба инстинктивно бросились в сторону галереи, откуда донесся до нас смех, но сейчас же остановились. Все произошло в один миг. Я видел, как в воздухе что-то сверкнуло, вроде стального клинка, описывающего смертоубийственную кривую линию. Я видел, как мой брат пошатнулся и упал на руки подхватившего его Гаралана. Я бросился к ним, и в эту минуту знакомый нам всем отвратительный голос проговорил тоном, в котором звучала непоколебимая решимость: - Не бывать Мире Родерих замужем за Марком Видалем!.. Не бывать! От сильного порыва сквозного ветра закачались люстры, дверь в сад кто-то быстро отворил и захлопнул опять, и мы поняли, что наш опасный враг опять от нас ускользает. Мы с капитаном Гараланом уложили брата на диван, и доктор Родерих сейчас же осмотрел его рану. К счастью, она оказалась не особенно тяжелой. Кинжал скользнул по левой лопатке сверху вниз и разорвал только кожу и мускулы, не причинив больше никакого вреда. Рана только на вид была велика и страшна, но ее можно было скоро залечить. На этот раз убийца промахнулся. Но разве он всякий раз будет промахиваться? Марку сделали перевязку и отвезли его в "Темешварскую" гостиницу. Я уселся у его изголовья и весь предался обдумыванию задачи, которую нам во что бы то ни стало нужно было решить. Дело было серьезное. Речь шла не только о счастье, но и о жизни близких мне людей. Мне еще ровно ничего не удалось придумать в этом направлении, как случились новые происшествия, на этот раз не трагические, но довольно странные и даже нелепые. Тем не менее они навели меня на разные мысли. В тот же самый вечер, 4 июня, в самом высоком окне городской башни появился сильный свет. Там то опускался, то поднимался зажженный факел, как будто на башню забрался поджигатель и собирался поджечь здание ратуши. Начальник полиции с агентами кинулся на самый верх башни. Свет исчез. На башне никого не нашли, как, впрочем, Штепарк и ожидал. На полу лежал погасший факел и сильно чадил. По крыше скользили смолистые искорки. Но поджигатель исчез. Он или убежал, или, если это был Вильгельм Шториц, просто спрятался где-нибудь в углу башни, будучи невидимым. Собравшаяся толпа вопила о мщении, а злоумышленник, по всей вероятности, только посмеивался над ней. На следующий день утром городу было устроено новое озорство. Только что на часах пробило половина одиннадцатого, вдруг на городской башне зазвонили все колокола. Сначала похоронный звон, потом самый отчаянный набат. Один человек не мог этого устроить. С Вильгельмом Шторицем непременно был еще кто-нибудь, например лакей Герман. Горожане повалили на Михайловскую площадь, испуганные набатом. Бежали даже с самых отдаленных окраин. Штепарк опять полез на башню со своими агентами. Быстро прошли они всю лестницу, обыскали при ярком дневном свете помещение для колоколов, осмотрели весь верхний этаж и всю галерею. Никого и ничего не было. Колокола еще беззвучно покачивались, но невидимые звонари успели скрыться. ^TГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ^U Итак, наши опасения оправдывались. Вильгельм Шториц из Рача не уезжал и без труда пробрался в дом к Родерихам. Убийство на этот раз не получилось, но нельзя было ручаться за будущее. Свое покушение он может повторить, и, быть может, даже с успехом. Необходимо было что-нибудь придумать, чтобы оградить себя от злодея. Я придумал, и довольно легко. Прежде всего, я предложил заинтересованным лицам, всем, кому грозила какая-нибудь опасность от Шторица, объединиться и организовать систему самозащиты. Я изучил для этого всевозможные способы и немедленно привел свой план в действие. Утром 6 июня, через двое суток после покушения, моего брата перенесли в дом к Родерихам и положили в комнате рядом с комнатой Миры. Его рана уже начала заживать. Свой план я сообщил доктору; он его одобрил, дал мне карт-бланш и сказал, что будет смотреть на меня как на коменданта осажденной крепости. Я сейчас же начал распоряжаться. Оставив для охраны Марка и Миры всего только одного лакея - этот риск был в данную минуту необходим, - я приступил с помощью обитателей дома, не исключая и госпожу Родерих, к самому тщательному осмотру всего жилища. Мы плотной стеной обошли все лестницы, все коридоры, обшарили все комнаты, передвинули всю мебель, заглянули под кровати, под матрацы. Не пропустили ни одного уголка. Все занавески перетряхнули, обшарили все шкафы. После осмотра каждой комнаты дверь ее тщательно запиралась на замок. На эту работу ушло два часа. Теперь мы могли быть уверены, что в доме нет врага, хотя бы он и был невидимкой. Так дошли мы до входной двери. Я сам ее запер и ключ положил к себе в карман. С этих пор без моего позволения никто в дом не мог войти и никто не мог из него выйти. На всякий стук молотка в доску буду выходить я сам с кем-нибудь из прислуги, опрашивать и впускать. Дверь будет отворяться на цепочке. Я принимал на себя обязанность старшего швейцара. Дом превратился в настоящую крепость. Тут, пожалуй, мне возразят. Скажут: даже не в крепость, а в настоящую тюрьму. Что ж, пожалуй, и так. Но тюрьма не беда, если знаешь срок, когда из нее выйдешь. Знали ли это мы? Боюсь, что нет. Я продолжал размышлять над нашим положением, и хотя не проник в тайну Вильгельма Шторица, но до известной степени приблизился к ее разгадке. Нахожу нужным сказать здесь несколько слов хотя бы для краткого и сухого объяснения. Солнечный луч, проходя через призму, разлагается, как известно, на семь цветов, совокупность которых дает белый цвет. Эти цвета - фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый и красный - составляют так называемый солнечный спектр. Но эта видимая световая гамма не есть еще полный спектр. Существуют, по всей вероятности, лучи и других цветов, но только мы их не видим. У этих неизвестных нам лучей могут и свойства быть вполне отличные от свойств, характеризующих лучи, нам известные. Последние могут проходить лишь через немногие прозрачные тела, как, например, через стекло. Почему же не допустить, что первые могут проникать беспрепятственно через всякое тело? {С тех пор как была написана эта рукопись, открыты лучи ультрафиолетовые и инфракрасные, отчасти подтверждающие эту гипотезу. (Примеч. авт.)} Так как мы сами этих лучей не видим, то и это свойство их остается до сих пор нам неизвестным. Возможно, Отто Шторицу удалось открыть лучи, обладающие именно такой способностью, то есть могущие проходить сквозь всякое тело, даже и темное. Открыв эти лучи, он, вероятно, изобрел также и состав, который, будучи введен в организм, может распространяться по его поверхности и вместе с тем изменять природу различных лучей, содержащихся в солнечном спектре. Если сделать такое допущение, то все остальное становится понятным. Свет, падая на поверхность непрозрачного тела, пропитанного этим составом, разлагается не на обыкновенные лучи, а на те неизвестные нам, существование которых я выше предложил допустить. Эти лучи свободно проходят через темное тело и, выходя из него обратно, превращаются в лучи обыкновенные, давая нашему зрению такое впечатление, как если бы этого темного тела не было совсем. Конечно, тут все-таки многое еще непонятно. Почему одежда на Вильгельме Шторице делалась невидимой, как и он сам, а вещи, которые он брал в руки, оставались видимыми? И что это за состав, способный производить такой невероятный световой эффект? Этого я еще не знал, к своему глубокому сожалению. Если бы я знал, то мог бы тогда бороться с нашим врагом равным оружием. Но, быть может, нам удастся осилить его и без этого состава? Я ставил такую дилемму: или этот состав действует лишь временно и потом действие его прекращается, или он действует однажды и навсегда. В первом случае Шторицу приходится повторять через известные промежутки времени прием своего снадобья, во втором он должен принимать какое-нибудь, так сказать, противоядие, чтобы привести себя в обычный вид, потому что и для него самого далеко не всегда удобно быть невидимкой. Как в том, так и в другом случае Шторицу необходимо или всякий раз фабриковать оба состава, или держать где-нибудь у себя постоянный их запас в более или менее значительном количестве. Поставив эту веху, я задался вопросом: какой смысл был в колокольном звоне и в размахивании факелом на башне ратуши? Это ни с чем не вязалось. Это была какая-то бессмыслица. По всей вероятности, у Вильгельма Шторица закружилась голова от собственного "сверхъестественного могущества", как он сам выражался, и он в упоении проделал обе эти крайние нелепости. Другого объяснения придумать было нельзя. Возможно было и то, что Вильгельм Шториц просто-напросто начинал повреждаться в рассудке. Руководствуясь всеми этими соображениями, я пошел к Штепарку и поделился с ним своими выводами. Было решено окружить дом Шторица кордоном из городовых и солдат, так чтобы туда совершенно невозможно было проникнуть. Таким образом Шториц будет отрезан и от своей лаборатории, и от тайника с запасом готового снадобья, если таковое существует. Вследствие этого он или должен будет с течением времени принять свой обычный вид, доступный для зрения, или останется невидимкой навсегда, что, в конце концов, будет довольно плачевно для него же самого. Следовало также ожидать, что если у Шторица действительно начиналось сумасшествие, то оно пойдет и дальше более быстрыми темпами вследствие раздражения, которое вызовут в этом упрямце поставленные ему препятствия. Тогда он наделает неосторожных шагов и попадется в наши руки. Штепарк еще до разговора со мной надумал оцепить дом Шторица. Он находил, что эта мера успокоит город, который волновался все больше и больше. Настроение было такое, как во время осады неприятельскими войсками, когда с минуты на минуту ожидается бомбардировка и каждый думает: "А куда же упадет первая бомба? Не в мой ли дом?" Действительно, чего только нельзя было ожидать от Вильгельма Шторица, если он находился в городе? В доме доктора Родериха положение было еще тяжелее. Рассудок к несчастной Мире не возвращался. С ее губ слетали только бессвязные слова, взгляд блуждал и не мог ни на чем остановиться. Того, что ей говорили, она не понимала. Ни матери своей ни Марка, который уже поправился и поочередно с госпожой Родерих дежурил у постели больной, она не узнавала. Пройдет ли у нее этот острый припадок сумасшествия или оно сделается хроническим? Ничего нельзя было сказать. Слабость у Миры была страшная, как будто вся она была надломлена и разбита. Лежа на постели, она едва была в силах шевелить рукой. Иногда казалось, что она собирается что-нибудь сказать. Марк наклонялся к ней, говорил ей, старался прочесть в ее глазах ответ... Глаза Миры оставались закрытыми, приподнявшаяся рука снова бессильно падала на одеяло. Госпожа Родерих поддерживала себя только усилием воли. Она почти не отдыхала, да и то только по настоянию мужа. Спала она тревожно, постоянно просыпаясь от страшных снов. Ей мерещились в комнате чужие шаги. Она была уверена, что невидимый и неуловимый враг все-таки проник в дом, несмотря на все принятые меры, и бродит вокруг ее дочери. Она вскакивала, бежала в комнату Миры и успокаивалась только тогда, когда находила у ее постели Марка или доктора Родериха. Каждый день несколько товарищей доктора Родериха приходили на консилиум. Больную всякий раз тщательно осматривали, но ни к какому заключению не приходили. Не замечалось реакции. Не было кризиса. Полная инертность. Наука признавала себя тут бессильной. Едва успев немного поправиться, Марк стал дежурить у постели своей невесты. Я тоже отлучался из дома редко, только тогда, когда нужно было сходить к начальнику полиции. Штепарк сообщал мне обо всем, что делалось и говорилось в Раче. От него я узнал, что население в сильнейшей тревоге. Составилось убеждение, что город наводнен целой бандой невидимок с Вильгельмом Шторицем во главе и что население совершенно беззащитно перед их дьявольскими махинациями. Зато капитан Гаралан по большей части отсутствовал. Он бегал по всем улицам, находясь под давлением одной идеи. С собой меня он уже не приглашал. Очевидно, у него в голове зародился какой-то план и он боялся, что я буду его отговаривать. Быть может, он рассчитывал на невероятный случай - встретить Вильгельма Шторица? Или дожидался, когда получит известие, что Шториц находится в Шпремберге, чтобы сейчас же туда отправиться самому? От последнего шага я бы удерживать его не стал, а, напротив, сам бы стал помогать ему покончить со злодеем. Но возможно ли было теперь рассчитывать на встречу с Шторицем где бы то ни было? Конечно нет. Вечером 11 июня у меня был продолжительный разговор с братом. Он казался удрученным больше обыкновенного. Я боялся, не заболел бы он. Его бы нужно было куда-нибудь увезти из этого города - во Францию, что ли, но он ни за что не согласится уехать от Миры. Отчего бы всему семейству Родерихов не покинуть Рач на некоторое время? Я решил поговорить об этом с доктором. Заканчивая в этот день беседу с Марком, я ему сказал: - Я вижу, ты готов оставить всякую надежду. Напрасно. Помутнение рассудка, поверь, у нее только временное. Она скоро придет в себя, вот увидишь. И все опять будет по-прежнему. - Могу ли я не приходить в отчаяние, - говорил с рыданием в голосе Марк, - когда все так ужасно складывается? Если Мира и очнется от своего помешательства, то она все-таки не будет защищена от покушений со стороны этого злодея. Или ты воображаешь, что он успокоится и ограничится тем, что он уже натворил? Ведь он имеет возможность сделать все, что захочет. Понимаешь ли ты это, Генрих? Он может сделать все, а мы ничего не можем. Мы против него беззащитны. - Нет, Марк, это неверно. С ним возможна борьба. - Но как? Каким образом? - волновался Марк. Полно, Генрих, ты говоришь то, чего сам не думаешь. Нет, против этого негодяя мы совершенно беззащитны. Только запершись как в тюрьме, можем мы от него оградиться, да и то не наверняка. Нельзя ручаться, что он все-таки не проберется как-нибудь в дом. Марк говорил в страшном возбуждении. Я не мог ему возражать. Он схватил меня за обе руки, крепко сжал их и продолжал: - Кто тебе сказал, что мы с тобой здесь одни сейчас? Куда бы я ни пошел, он всюду может оказаться идущим за мной. Мне постоянно кажется, что за мной кто-то ходит, а иногда отступает от меня, когда я подхожу спереди... Когда я хочу его схватить, он уворачивается. У нас у всех завязаны глаза. Мы с ним в жмурки играем. Марк говорил прерывисто, а сам бегал по всей комнате, как бы ловя невидимку. Я не знал, чем и как его успокоить. - Мы вот говорим с тобой, а кто знает, не подслушал ли он всего, что мы говорили? Мы думаем, что он далеко, а он здесь. Постой!.. За дверью чьи-то шаги!.. Это он... Идем!.. Убьем его!.. Но разве его убьешь? На такое чудовище смерти нет. Вот до какого состояния дошел мой брат. Разве я не имел основания опасаться, что если так пойдет дальше, то и он лишится рассудка, как и Мира? Очень нужно было Отто Шторицу открывать эту проклятую тайну! И зачем он потом сообщил ее такому злонамеренному человеку? В городе положение не улучшалось. Паника не прекращалась с тех пор, как Шториц своими действиями на городской башне как бы объявил: "Я здесь". Всем казалось, что к ним в дом забрался Шториц. Даже церкви не считались теперь надежным убежищем: ведь безбожнику ничего не стоило кощунствовать и в соборе. Городские власти из сил выбивались, чтобы успокоить население, но ничего не могли сделать. Со страхом бороться трудно. Вот один из целого ряда фактов, свидетельствующих, до чего дошел всеобщий испуг и как были расстроены у людей нервы. Двенадцатого числа утром я вышел из дома, направляясь к начальнику полиции. На улице Князя Милоша, не доходя шагов двухсот до Михайловской площади, со мной встретился капитан Гаралан. - Я иду к Штепарку, - сказал я. - Хотите, капитан, пойдем вместе? Ни слова не говоря, он повернулся и пошел рядом со мной. Мы подходили к площади Курца, как вдруг послышались крики ужаса. По улице несся с невероятной скоростью шарабан, запряженный парой лошадей. Прохожие разбегались в разные стороны. Возницы не было. Он, должно быть, упал на землю, когда лошади взбесились и понесли. Кому-то из прохожих пришло в голову, что это мчится Вильгельм Шториц, что он сам сидит в шарабане, только его не видно. Как электрический ток передалось это соображение всей толпе. Люди кричали: - Это он!.. Это он!.. Я обернулся на капитана Гаралана, но его уже и след простыл. Я увидел, что он бежит прямо навстречу лошадям с явным намерением их схватить и остановить, когда они с ним поравняются. Народу на улице в этот час было много. Имя Вильгельма Шторица слышалось отовсюду. В несущихся лошадей летели камни. Из какого-то магазина грянули даже мушкетные выстрелы. Одна из лошадей упала с простреленным бедром. Шарабан наехал на нее и опрокинулся. Толпа моментально окружила экипаж, хватаясь за колеса, оси, кузов. Сотни рук принялись ловить Шторица, но встречали только пустое место. Невидимый возница, если он только был, успел соскочить с шарабана прежде, чем тот опрокинулся. Никто не сомневался в том, что в шарабане ехал Шториц, пожелавший еще раз поглумиться над городом. Так все думали, но на этот раз ошибались. Вскоре прибежал мужичок из пушты, владелец взбесившихся лошадей. Он их оставил без присмотра на Коломановом рынке, а сам куда-то отошел. Лошади без него понесли. Он очень рассердился, когда увидел одну из них на земле. Но его никто не слушал. Хотели даже его побить, так что мы с Гараланом насилу выручили его. Я повел капитана с собой в ратушу. Господин Штепарк уже знал о приключении на улице князя Милоша. - Город обезумел от страха, - сказал он, - и я просто не знаю, до чего это безумие может дойти. Я задал обычный свой вопрос: - Нет ли каких-нибудь известий? - Есть, - отвечал Штепарк. - Меня извещают, что Шториц находится в Шпремберге. - В Шпремберг! - вскочил капитан Гаралан и сейчас же обратился ко мне: - Едемте. Вы обещали. - Подождите, капитан, - сказал Штепарк. - Я послал в Шпремберг нарочного с запросом, правда ли это. Он с минуты на минуту должен вернуться. Через полчаса вошел курьер и подал Штепарку пакет, привезенный верховым нарочным. Вильгельма Шторица не только не было в Шпремберге, но там даже думали, что он из Рача не уезжал. Прошло еще два дня. Состояние Миры оставалось без перемен. Зато мой брат стал немного спокойнее. Я дожидался только случая, чтобы заговорить с доктором о задуманном мною отъезде. День 14 июня прошел не так спокойно. Городские власти должны были признать свое полное бессилие и неспособность сдерживать далее возбужденное население. В одиннадцать часов, проходя по набережной Батьяни, я услышал отовсюду: - Он вернулся!.. Он возвратился!.. Я догадался, кто это "он", и спросил одного встречного, что случилось. - Из трубы его дома видели дым! - ответили мне. - Его самого видели сквозь занавешенное окно бельведера, - сказал другой прохожий. Нужно было проверить. Я пошел на бульвар Текели. Для чего бы Шторицу было показываться людям? Не было для него никакого смысла так рисковать. Ведь он не мог не знать, какая участь его ожидает, если его удастся поймать. Неужели он был так безрассуден, что действительно показался в окне своего дома? Известие произвело сенсацию. У дома Шторица собралась тысячная толпа, которую едва-едва сдерживала цепь полицейских. Народ продолжал сбегаться. Мужчины, женщины в страшнейшем возбуждении требовали немедленной смерти Вильгельма Шторица. Разубедить их было невозможно. Полицию не слушали. Твердили одно: Шториц тут, Шториц заперся у себя в доме. Его видели в окне бельведера. Нужно его ловить, чтобы он не убежал. Необходимо сделать это поскорее, пока он не успел опять превратить себя в невидимку. На этот раз ему не избежать народного мщения. Тщетно уговаривал толпу начальник полиции, тщетно сопротивлялись ей полицейские. Толпа смела их, разнесла решетку, ворвалась в дом. Двери и окна выломали, мебель повыкидывали в сад и во двор, лабораторные аппараты переломали и перебили вдребезги. Потом вдруг из нижнего этажа полыхнуло пламя, перекинулось на следующий этаж, побежало змейками по крыше, и через несколько минут бельведер рухнул в образовавшийся из дома пылающий костер. Самого Вильгельма Шторица тщетно искали по всему дому, искали в саду, во дворе. Его не было. Или, быть может, его просто не нашли. Дом горел в десяти местах сразу. Пожар уничтожил его быстро. Час спустя от здания остались только четыре стены. Может быть, это было и к лучшему. Пожар мог способствовать успокоению жителей Рача. Многие могли прийти к утешительному заключению, что Вильгельм Шториц, оставаясь невидимкой, погиб в огне. ^TГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ^U После пожара в доме Шторица жители Рача как будто слегка успокоились. По крайней мере в городе уже не замечалось такого возбуждения. Очень многие думали, что "колдун" действительно находился в доме во время пожара и сгорел там. Однако при расчистке пожарища не найдено было ничего такого, чем могло бы подтвердиться подобное предположение. Если Шториц и присутствовал на пожаре, то, по всей вероятности, в таком месте, где огонь не мог его достать. Из Шпремберга были получены новые известия. Там Шторица не было. Не показывался и его лакей Герман. Куда они оба скрылись - никто не знал. Город стал спокойнее, но в доме Родерихов положение не улучшалось. Мира была в том же состоянии: ничего не понимала, ничего не узнавала и была очень слаба. Врачи даже уж и обнадеживать перестали. Но ее жизни опасность не угрожала, хотя она лежала бледная и неподвижная. Когда ее приподнимали, она начинала рыдать, плакать, говорила бессвязные слова, ломала руки. В ее глазах выражался ужас. Должно быть, ей вспоминались пережитые страшные сцены. Если это так, то это был утешительный признак. Являлась надежда на возможность выздоровления. Мой брат не выходил из дома и большую часть времени находился при Мире вместе с ее родителями. Шестнадцатого числа днем я бродил один по улицам города. Мне пришла фантазия переправиться на правый берег Дуная. Я давно задумал эту экскурсию, но до сих пор мешали обстоятельства. Я взошел на мост, прошел через остров Свендор и вступил на сербский берег. Прогулка моя затянулась дольше, чем я предполагал. Часы как раз били половину восьмого, когда я вернулся на мост, пообедав в трактире на сербском берегу. И сам не знаю, что это мне вдруг вздумалось: я прошел только первую половину моста и свернул с него на центральную аллею острова Свендор. Едва успел я пройти несколько шагов, как мне встретился Штепарк. Он был один, сейчас же подошел ко мне и заговорил о том, что в эту минуту нас больше всего интересовало. Походив вдвоем минут двадцать по острову, мы вышли на его северный конец. Стемнело, и в аллеях сгустился мрак. Все домики в парке закрылись, и крутом нас не было никого. Надо было возвращаться в Рач. Мы только что собрались это сделать, как до наших ушей донесся разговор. Я остановился сам и остановил Штепарка, схватив его за руку. Наклонившись к самому его уху, я тихо сказал: - Слушайте!.. Это его голос!.. Я узнал!.. - Чей голос? Шторица? - Да. - Он нас не видит? - Нет. Ночь уравнивает наши шансы. Мы теперь такие же невидимки, как и он. Голоса продолжали доноситься до нас. Разговаривали двое. - С кем это он? - пробормотал Штепарк. - Вероятно, со своим лакеем, - сказал я. Штепарк потащил меня за собой под деревья. Пригибаясь к земле, мы подошли совсем близко к беседующим, но они нас видеть не могли. Разумеется, и мы их не видели, но мы уже знали, что так и должно быть. Собеседники прохаживались мимо нас, то удаляясь, то приближаясь. Мы слушали в волнении, стараясь даже не дышать. - Туда можно будет въехать завтра же? - спросил Шториц. - Завтра же, - отвечал его невидимый собеседник, по всей вероятности лакей Герман. - И никто не будет знать, кто мы такие. - Ты давно возвратился в Рач? - Сегодня утром. - На чье же имя ты нанял этот дом? - На выдуманную фамилию. - И ты уверен, что нам можно будет жить открыто, что нас никто не знает в... К нашей досаде, мы не расслышали название того города, где собирался жить Шториц, потому что беседующие в это время удалились от нас. Но мы теперь знали, что наш враг собирается принять в скором времени обычный вид. Очевидно, поддерживать себя постоянно в невидимом состоянии было для него почему-нибудь неудобно, а быть может, и вредно для здоровья. Голоса снова приблизились к нам. Герман говорил, доканчивая ранее начатую фразу: - ...рачская полиция под этими именами нас ни за что не откроет. Рачская полиция? Значит, они собираются жить в каком-нибудь венгерском городе? Потом собеседники опять отошли от нас. Штепарк воспользовался этим и сказал мне: - Какой город? И какие фамилии? Необходимо будет узнать. Я не успел ответить. Беседующие опять приблизились и остановились совсем рядом. - Неужели так необходима эта поездка в Шпремберг? - спрашивал Герман. - Абсолютно необходима. Там мои деньги, и мне нужно будет их взять. Но ведь это я только здесь не могу показаться безнаказанно, а там ничего... - Вы хотите непременно принять обычный вид? - А как же иначе? Никто, я полагаю, денег не выдаст получателю, если не увидит его перед собой. Как я предвидел, так и выходило. Шториц очутился в таком положении, когда быть невидимкой неудобно. Ему понадобились деньги, и вот он принужден отказаться от своей тайной силы. Он продолжал: - Хуже всего то, что я не знаю, как это сделать. Эти дураки разорили мою лабораторию, а у меня нет ни одного пузырька номер "два". Хороню, что они не добрались до тайника в саду. Но он завален обломками, и мне будет нужна твоя помощь, чтобы их разбросать. - Я всегда к вашим услугам, - сказал Герман. - Приходи туда послезавтра в десять часов. Нас все равно никто не увидит, а нам самим днем виднее. - Почему вы не хотите завтра? - Потому что завтра у меня другое дело. Я такую штуку затеял, что кое-кому от нее солоно придется. Собеседники прошли дальше. Когда они опять вернулись, Шториц говорил: - Нет, я не уеду из Рача до тех пор, пока не утолю своей ненависти к этой семье, покуда Мира и этот французишка... Он не договорил: его душила злоба. Он стал рычать как зверь. В эту минуту он проходил мимо нас. Стоило только протянуть руку, чтобы его схватить. Но наше внимание привлекли слова Германа: - В Раче все уже знают, что вы умеете делаться невидимкой, только не знают, каким способом. - И никогда не узнают, - отвечал Шториц. - С Рачем я еще не покончил своих счетов. Они сожгли мой дом и думают, что сожгли и все мои тайны. Дураки! Нет, Рач не избегнет моей мести, я в нем не оставлю камня на камне... Только он это сказал, как ветви деревьев в темноте быстро раздвинулись. Господин Штепарк бросился в сторону голосов и крикнул мне: - Одного я держу, Видаль! Хватайте другого! Его руки схватили вполне осязаемое, хотя и невидимое тело. Но его оттолкнули с такой силой, что он непременно упал бы, если бы я его не поддержал. Я ожидал теперь нападения на нас самих при неблагоприятных для нас условиях, потому что мы не могли видеть своих противников. Но мы услышали только иронический смех где-то слева и удаляющиеся шаги. - Сорвалось! - воскликнул Штепарк. - Но мы по крайней мере знаем теперь, что их можно схватить, хотя они и невидимки. - Да, это так. Но, к сожалению, они от нас вырвались, и мы не знаем, где они живут. Тем не менее Штепарк был в восторге. - Мы их захватим обоих, - говорил он, идя со мной по набережной Батьяни. - Мы узнали слабую сторону нашего врата, и нам известно, что послезавтра Шториц будет на развалинах своего дома. У нас теперь два способа его осилить. Не поможет один способ - удастся другой. Я расстался со Штепарком и вернулся домой. Марк и госпожа Родерих были у Миры. Я заперся с доктором и сейчас же рассказал ему, что случилось на острове Свендор. Я передал ему все с подробностями, сообщил и об оптимизме Штепарка, но не скрыл, что я лично этого оптимизма не разделяю. Доктор признал вместе со мной, что ввиду угроз Вильгельма Шторипа, ввиду его непреклонного намерения продолжать свое мщение Родерихам и всему городу Рачу лучше всего будет куда-нибудь уехать. Нужно будет уезжать немедленно и в совершеннейшей тайне. - Я вполне с вами согласен, - сказал я, - но только вот вопрос: может ли Мира перенести путешествие? - Моя дочь, в сущности, ничем не больна физически, - отвечал Родерих. - У нее только рассудок поврежден. - Он к ней возвратится, - с твердой уверенностью возразил я. - И это сделается еще скорее там, где ей нечего будет бояться и где у нее будет другая обстановка. - Увы! Я не думаю, чтобы отъезд избавил нас от всякой опасности. Вильгельм Шториц может преследовать нас и там, где мы будем. - Этого не случится, если никто не будет знать, когда и куда мы поедем. Надобно только держать все в секрете. - Ах, какие уж тут секреты! - печально проговорил доктор. Он, как и Марк, сомневался, можно ли что-нибудь сохранить в секрете от Шторица. А вдруг он стоит где-нибудь тут в кабинете и слушает, что мы говорим, а сам затевает какую-нибудь новую махинацию? Во всяком случае, отъезд был решен. Госпожа Родерих возражений не высказала. Ей самой хотелось, чтобы Мира переменила обстановку. Марк тоже одобрил. О приключении на острове Свендор я ему не сказал. Нашел излишним. Зато капитану Гаралану рассказал все подробно. Против нашего отъезда он также ничего не имел. Он только меня спросил: - Вы поедете с братом? - А как же иначе? Мое присутствие при нем необходимо, все равно как и ваше при... - Я не поеду, - категорически заявил он тоном человека, принявшего непоколебимое решение. - Как не поедете? - Так, не поеду. Я должен остаться в Раче, потому что он в Раче. И я предчувствую, что смогу его достать. Возражать было нечего. - Хорошо, капитан. - Я рассчитываю на вас, дорогой Видаль, что вы замените меня для моей семьи; теперь она ведь уже и ваша также. - Положитесь на меня, - отвечал я. Я сейчас же приступил к сборам в дальний путь. Нанял две комфортабельные дорожные кареты. Сходил к Штепарку и посвятил его в наш план. - Вы очень хорошо делаете, что уезжаете, - сказал он. - Жаль, что весь город не может сделать того же. Начальник полиции был, видимо, очень озабочен. Я находил, что это вполне естественно и понятно. В семь часов я вернулся домой и нашел, что там все уже готово к отъезду. В восемь часов приехали кареты. В одной должны были ехать госпожа Родерих с Мирой, в другой мы с Марком. Кареты должны были выехать из города по разным дорогам, чтобы не возбудить подозрений. Но тут произошло нечто непредвиденное и - увы! - самое ужасное из всего, что случилось до сих пор. Кареты нас дожидались. Первая стояла у главного подъезда, вторая у бокового, возле сада. Доктор и Марк пошли за Мирой, чтобы перенести ее в карету. В дверях ее спальни они в ужасе остановились. Кровать была пуста. Миры не было. ^TГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ^U Мира пропала! Когда в доме раздался этот крик, то его значение было даже как будто не сразу понятно. Как - пропала? Не может быть. Куда она могла пропасть? Это было невероятно. За полчаса перед тем Марк и госпожа Родерих находились в спальне Миры, и она преспокойно лежала на постели, уже одетая по-дорожному. Дышала она очень ровно и как будто дремала. Марк только что покормил ее и сам пошел вниз обедать. После обеда доктор и он отправились наверх, чтобы взять Миру и перенести в карету. На постели ее не оказалось. В комнате не было никого. - Мира! - закричал Марк, бросаясь к дому и хватаясь за раму. Но окно было заперто. Если Миру похитили, то не через окно. Прибежала госпожа Родерих, прибежал капитан Гаралан. По всему дому только и было слышно: - Мира!.. Мира!.. Она не откликалась. Это было понятно, она не могла откликнуться, этого от нее никто и не ждал. Но куда же она скрылась из комнаты? Как она могла незаметно встать с кровати, перейти через комнату матери и сойти вниз? Я в это время укладывал в карету разные мелкие вещи. Услышав крик, я вбежал в дом. Доктор и мой брат бегали взад и вперед и кричали как сумасшедшие. - Что такое с Мирой? - спросил я Марка. - Что вы кричите? Доктор с трудом ответил мне: - Мира... пропала!.. Госпоже Родерих сделалось дурно, пришлось уложить ее в постель. Капитан Гаралан подбежал ко мне с искаженным лицом и дикими глазами и закричал: - Это опять он! Я принялся размышлять. Мнение капитана Гаралана казалось мне не особенно основательным. Что Вильгельм Шториц мог пробраться в дом, это было вполне допустимо. Он мог воспользоваться некоторой суматохой, поднявшейся перед отъездом, и проскользнуть через дверь благодаря своей невидимости. Но тогда, стало быть, он или его