н. Служивший солдатом, потом капралом, наконец, сержантом - Мартьяль был слугой этого офицера, который спас ему жизнь в сражении при Сольферино. Впоследствии они оба совершили поход против пруссаков. За две или три недели до объявления войны 1870 года семейные дела заставили г-жу Кермор отправиться на Мартинику. Там родилась Жанна. Узнав об этом среди ужасных испытаний войны, полковник страшно обрадовался рождению ребенка. Если бы служба не удержала его, он поехал бы к жене и дочери на Антильские острова и вместе с ними вернулся во Францию. Не желая ждать конца войны, когда мужу можно будет приехать к ней, г-жа Кермор решила вернуться одна, так как ей хотелось скорее свидеться с ним. В мае 1871 года она села в Сен-Пьере на английский пароход "Нортон", шедший в Ливерпуль. С г-жой Кермор ехала креолка - кормилица ее дочери; девочке в это время было всего несколько месяцев. Г-жа Кермор намерена была оставить эту кормилицу при себе в качестве горничной по возвращении в Бретань, в Нант, где она жила до своего отъезда. В ночь на 24 мая в Атлантическом океане во время сильного тумана "Нортон" столкнулся с испанским пароходом "Виго" из Сантандера. "Нортон" пошел почти тотчас же ко дну, увлекая с собой пассажиров и экипаж; спаслось лишь 5 пассажиров и 2 человека из команды; оказать помощь "Виго" не смог. Г-жа Кермор не успела даже выйти из своей каюты, находившейся на том борту, которым "Нортон" столкнулся с "Виго"; кормилица погибла тоже, хотя она и успела выбежать с ребенком на палубу. Каким-то образом благодаря самоотверженности одного из матросов "Нортона", которому удалось доплыть до "Виго", ребенок был спасен, После гибели "Нортона" испанский пароход, который повредил себе носовую часть, но машины которого остались целы, спустил шлюпки, но поиски его оказались тщетными, и он должен был пойти в ближайший порт на Антильские острова, куда и прибыл через восемь дней. Отсюда те несколько пассажиров, которые спаслись на "Виго", вновь отправились на родину. Среди пассажиров "Виго" находились богатые колонисты, родом из Гаваны - муж и жена Эредиа, которые пожелали взять на свое попечение маленькую Жанну. Был ли у нее какой-нибудь родственник, этого узнать не удалось. Один из спасенных матросов утверждал, правда, что мать этой девочки, француженка, была на "Нортоне", но он не знал ее имени, и узнать его не удалось, так как в конторе пароходства оно записано не было... Жанна, удочеренная семьей Эредиа, была отвезена в Гавану. Здесь, после тщетных попыток узнать фамилию ее родителей, они воспитали ее. Ей дали имя Жуана. Очень способная от природы, девочка отлично училась и выучилась говорить по-французски и по-испански. От нее не скрыли ее прошлого, и поэтому она постоянно стремилась мыслью во Францию, где, может быть, находился ее отец, который горевал о ней и не надеялся ее когда-либо увидеть. Что касается полковника Кермора, то легко себе представить, как велико было его горе, когда он узнал о гибели жены и дочери. В тревогах войны 1871 года он знал только, что г-жа Кермор решила выехать с Мартиники, но не знал, что она села на "Нортон". Он узнал об этом одновременно с известием о крушении этого парохода. Напрасно он старался найти какие-нибудь следы. Все его поиски привели лишь к окончательному убеждению, что жена и дочь погибли вместе с большинством пассажиров и экипажа парохода. Горе полковника Кермора было безгранично. Он потерял одновременно и горячо любимую жену, и крошку дочь, которую ни разу даже не поцеловал. Впечатление от этого двойного несчастья было так сильно, что одно время можно было опасаться за его рассудок. Во всяком случае, он серьезно заболел, и если бы не заботы о нем старого солдата, сержанта Мартьяля, род Керморов, вероятно, прекратился бы. После выздоровления полковник долго еще не мог окончательно поправиться. Он решил уйти со службы и в 1873 году подал в отставку. Ему был тогда всего 41 год, и он находился еще в полной силе. С этого времени полковник Кермор жил совсем уединенно, в скромном деревенском домике в Шантенэ на Луаре, около Нанта. Он не принимал никого из друзей. Единственным его товарищем был сержант Мартьяль, который покинул службу одновременно с ним. Два года спустя полковник Кермор исчез. Под предлогом путешествия он покинул Нант, и сержант Мартьяль напрасно ждал его возвращения. Половину своего состояния - десяток тысяч франков годовой ренты - он оставил своему товарищу по оружию, который получил их от нотариуса семьи. Другую же половину состояния полковник увез с собой... Куда?.. Это должно было остаться тайной. "Завещание" в пользу сержанта Мартьяля сопровождалось такой запиской: "Прощаюсь с честным солдатом, с которым хочу разделить мое добро. Пусть он не пытается разыскивать меня: это будет напрасным трудом. Я умер для него, для моих друзей, для всего мира, как умерли те существа, которых я любил больше всего на свете..." И больше ничего. Сержант Мартьяль не хотел верить в невозможность увидеть когда-нибудь полковника. Им были предприняты шаги, чтобы узнать, в какие страны поехал полковник коротать свою разбитую жизнь, вдали от всех тех, кто знал его и с кем он навеки простился... Между тем маленькая девочка росла в семье, которая приняла ее. Двенадцать лет прошло прежде, чем Эредиа удалось собрать кое-какие сведения относительно родителей ребенка. Наконец они узнали, что матерью Жанны была одна из пассажирок "Нортона", г-жа Кермор, и что муж этой дамы, полковник Кермор, еще жив. Жанне было тогда двенадцать лет, и она обещала сделаться прелестной девушкой. Образованная, серьезная, проникнутая глубоким чувством долга, она обладала редкой энергией, мало свойственной ее возрасту и полу. Эредиа не сочли возможным скрыть от нее полученные ими сведения, и начиная с этого дня ее мысль направилась исключительно в одну сторону. Какой-то внутренний инстинкт звал ее на поиски отца. Это настроение овладело ею совершенно, эта мысль не оставляла ее ни на минуту. Как ни была она счастлива в этом доме, где на нее смотрели точно на родную дочь и где она провела свое детство, - теперь она жила исключительно надеждой вернуться к полковнику Кермору... Стало известно, что он поселился в Бретани, около своего родного города Нанта... Навели справки о том, живет ли он еще там... Точно громом поразило девушку известие, что ее отец исчез уже несколько лет назад! Тогда дочь Кермора уговорила своих нареченых родителей отпустить ее в Европу... Она решила ехать во Францию... в Нант... искать следы своего отца... Ей казалось, что там, где чужие люди ничего не могли узнать, она, руководимая дочерним инстинктом, может что-нибудь сделать. Эредиа согласились отпустить ее, хотя и не надеялись на какой-либо успех ее предприятия. Дочь Кермора оставила Гавану и после счастливого переезда через океан прибыла в Нант, здесь она нашла одного только сержанта Мартьяля, который продолжал оставаться в полном неведении относительно того, что сталось с полковником. Пусть читатель сам судит о том волнении, которое испытал старый солдат, когда порог дома в Шантенэ переступила эта девушка-ребенок, которую считали погибшей на "Нортоне". Он не хотел верить - и должен был поверить. Лицо Жанны напоминало ему черты ее отца, его глаза, его выражение - все, что только может быть передано по наследственности как в физическом отношении, так и в чертах характера. Неудивительно, что он принял молодую девушку с восторгом. Но к этому времени надежду разузнать, в какие страны уехал полковник влачить свое печальное существование, он окончательно уже потерял... Что касается Жанны, то она решила не покидать больше отцовского дома. Состояние, которое получил сержант Мартьяль и которое он передал девушке, они должны были, по мысли последней, употребить на новые поиски. Тщетно семья Эредиа настаивала на возвращении дочери Кермора к ним. Пришлось примириться с этой разлукой. Жанна благодарила своих воспитателей за все, что они для нее сделали. Ее сердце было переполнено благодарностью к этим людям, которых ей долго, конечно, не суждено было увидеть. Но для нее полковник Кермор был жив, и, может быть, ее уверенность имела некоторые основания, так как ни сержант Мартьяль и никто из друзей полковника в Бретани не получали вестей о его смерти... Девушка решила поэтому искать и... найти отца... Хотя отец и дочь никогда не видели друг друга, но между ними была какая-то связь, ничем не разрушимая! Молодая девушка осталась, таким образом, в Шантенэ с сержантом Мартьялем. Последний сообщил ей, что через несколько дней после ее рождения в Сен-Пьере на Мартинике она получила имя Жанна, которое и было им восстановлено вместо полученного ею в семье Эредиа. Поселившись с сержантом, девушка принялась за поиски, решив не пренебрегать ни малейшими указаниями, которые могли навести ее на след полковника Кермора. Но к кому обратиться? Разве сержант Мартьяль не перепробовал всех средств, чтобы получить какие-либо указания относительно полковника?.. Подумать только, что полковник Кермор покинул родину лишь вследствие уверенности, что он совершенно одинок на свете!.. Если бы он знал, что его дочь, спасшаяся во время кораблекрушения, ждала его дома! Так прошло несколько лет. Ни один луч не осветил тайны. И, конечно, эта тайна продолжала бы окутывать судьбу полковника Кермора, если бы неожиданно не обнаружился следующий факт. Как читатель помнит, в 1879 году в Нант прибыло письмо, подписанное полковником. Это письмо пришло из Сан-Фернандо на Атабапо, из Южной Америки. Адресованное нотариусу семьи Керморов, оно касалось совершенно частного дела формального характера, но в то же время должно было храниться в самой строгой тайне. Когда Жанна была еще на Мартинике и когда никто еще не знал, что она - дочь полковника, этот нотариус умер. Только 7 лет спустя письмо было найдено в бумагах покойного, где оно пролежало 13 лет. В это время наследники нотариуса, которые знали историю Жанны Кермор, ее жизнь с сержантом Мартьялем и попытки найти какие-либо документы, относящиеся к ее отцу, поспешили сообщить ей об этом письме. Жанна Кермор была уже в то время взрослой. Со времени пребывания ее, можно бы сказать, под "материнским крылом" старого товарища отца по оружию, образование, полученное ею в семье Эредиа, было пополнено серьезным и солидным изучением всего, что рекомендуется современной педагогикой. Можно представить себе, что чувствовала девушка и какие желания она испытала, когда в ее руки попал этот документ! Это была уверенность, что полковник Кермор в 1879 году находился в Сан-Фернандо, Если было неизвестно, что сталось с ним с тех пор, то, во всяком случае, имелось указание - так долго ожидаемое указание! - которое позволяло сделать первые шаги к поискам. Было послано письмо губернатору Сан-Фернандо, затем было послана еще несколько писем. Ответы все были одинаковы: никто не знал полковника Кермора, никто не помнил, чтобы он приезжал в этот город... При этих условиях не было ли наиболее целесообразным отправиться лично в Сан-Фернандо? Конечно! И вот молодая девушка решила ехать в область верхнего Ориноко. Дочь Кермора оставалась в постоянной переписке с семьей Эредиа. Она сообщила приемным родителям о своем решении отправиться туда, где она, может быть, могла найти последние следы своего отца, и они, несмотря на трудности подобного путешествия, могли лишь одобрить ее решение. Но из того, что Жанна Кермор выработала такой план, следовало ли, что сержант Мартьяль захочет следовать ему?.. Не откажет ли он в своем согласии?.. Не воспротивится ли исполнению того, что Жанна считала своим долгом?.. Не постарается ли помешать ей из боязни тех трудностей и опасностей, которые ожидали девушку в этих отдаленных областях Венесуэлы?.. Ведь приходилось ехать за несколько тысяч километров!.. - И, однако, мой добрый Мартьяль должен был согласиться, - сказала Жанна, заканчивая этот рассказ, который открыл глаза обоим молодым людям на тайну ее прошлого. - Да!.. Он согласился, и это было необходимо, не правда ли, мой старый друг?.. - Я должен раскаяться в этом, - ответил cержант, - так как, несмотря на столько предосторожностей... - ...наш секрет обнаружился! - добавила молодая девушка, улыбаясь. - И вот теперь я уже больше не твой племянник... И ты не мой дядюшка! Впрочем, Хелло и Патерн не расскажут об этом никому... Не правда ли, Хелло?.. - Никому, сударыня! - Пожалуйста, без "сударыня", Хелло! - поспешила заметить Жанна Кермор. - Не надо привыкать называть меня так... Вы кончите тем, что выдадите себя. Нет... Жан!.. Только Жан!.. - Да... Жан... совсем коротко... и даже - наш дорогой Жан... для разнообразия, - сказал Герман Патерн. - Теперь, Хелло, вы можете уяснить себе, чего требовал от меня Мартьяль... Он сделался моим дядюшкой, а я его племянником... Я оделась в мужской костюм, обрезала себе волосы и в таком виде села в Сен-Назере на пароход, идущий в Каракас. Я говорила по-испански как на своем родном языке - это могло оказать мне большую пользу во время путешествия, - и вот я в городе Сан-Фернандо!.. Когда я найду своего отца, мы вернемся в Европу через Гавану... Мне очень хочется, чтобы он посетил эту самоотверженную семью, которая заменила его дочери... которой мы оба обязаны такой благодарностью!.. На глазах Жанны Кермор показались слезы, но она овладела собой и прибавила: - Нет, дядюшка, нет, не надо жаловаться на то, что наш секрет раскрылся... надо радоваться тому, что на нашем пути встретились два преданных друга... От имени моего отца я благодарю вас за все, что вы уже сделали... и за все, что вы решили сделать еще!.. Она пожала руку Жаку Хелло и Герману Патерну, которые ответили ей таким же дружеским рукопожатием. На другой день молодые люди, сержант Мартьяль и Жан - это имя будет сохранено за ним, пока того будут требовать обстоятельства, - распрощались с Мигуэлем, Фелипе и Варинасом, которые приготовлялись к обследованию Гуавьяре и Атабапо. Прощаясь с ними и пожелав им всякого успеха, Мигуэль сказал юноше: - Может быть, вы застанете нас здесь по вашем возвращении, мое дорогое дитя, если я и мои товарищи не сможем столковаться. Наконец, получив напутствия губернатора, который дал им рекомендательные письма к комиссарам главнейших прибрежных городов, и простившись с Мирабалем, Жак Хелло и Герман Патерн, Жан и сержант Мартьяль сели в пироги. Обойдя скалы, которые возвышаются при слиянии Гуавьяре и Атабапо, лодки достигли Ориноко и исчезли из виду, поднимаясь вверх по течению по направлению к востоку. ^TГлава вторая - ПЕРВЫЙ ПЕРЕХОД^U "Галлинетта" и "Морита" находились под командой рулевых Паршаля и Вальдеса, как и раньше, со дня отплытия из Кайкары. Относительно продолжения путешествия с Парша л ем и его людьми у Жака Хелло и Германа Патерна никаких затруднений не вышло. Приглашенные на неопределенное время, эти отважные люди готовы были отправиться к истокам Ориноко или по другим притокам реки, безразлично, лишь бы они были уверены, что получат хорошее вознаграждение. Что касается Вальдеса, то с ним пришлось заключать новое условие... Этот индеец должен был доставить сержанта Мартьяля и его племянника лишь до Сан-Фернандо. Они и не могли заключить иного условия, так как находились в зависимости от указаний, которые надеялись получить в этом городе. Вальдес был уроженцем Сан-Фернандо, где он и жил, и, получив условленную плату от сержанта Мартьяля, рассчитывал на подходящий случай, чтобы спуститься по реке с какими-нибудь пассажирами или торговцами. Сержант Мартьяль и Жан были очень довольны расторопным и ловким Вальдесом и с сожалением расставались с ним на время второй, и наиболее трудной части экспедиции. Поэтому они предложили ему остаться на пироге "Галлинетта". Вальдес охотно согласился на это. Но из девяти человек его экипажа у него оставалось всего пять, так как четверо должны были остаться для сбора каучука, который составляет здесь главную доходную статью туземцев. К счастью, рулевой нашел взамен этих людей трех марикитаросов и одного испанца, так что экипаж "Галлинетты" был пополнен. Марикитаросы, принадлежавшие к индейским племенам, живущим на восточной территории, - отличные лодочники. К тому же те, которые были наняты, знали реку на протяжении нескольких сот километров выше Сан-Фернандо. Что касается испанца по имени Жиро, прибывшего дней 15 назад в город, то он, по его словам, искал случая добраться в Санта-Жуану, где рассчитывал поступить на службу в миссию. Узнав, что сын полковника Кермора решил отправиться в Санта-Жуану и проведав о цели его путешествия, Жиро поспешил предложить себя в качестве гребца. Вальдес, которому не хватало одного человека, принял его предложение. Этот испанец казался смышленым малым, хотя жесткие черты его лица и испытующий, горящий взгляд его глаз не располагали в его пользу. К тому же он имел мрачный характер и был малообщителен. Следует заметить, что рулевые Вальдес и Паршаль уже поднимались по реке до Рио-Маваки, одного из левых притоков, находящегося в 350 километрах от гор Паримы, откуда берет свое начало Ориноко. Нелишне обратить также внимание на то, что пироги, употребляемые на верхнем Ориноко, обыкновенно бывают иной, более легкой конструкции, чем на среднем течении реки. Но "Галлинетта" и "Мориша", имевшие небольшие размеры, оказались пригодными для этого путешествия. Их тщательно осмотрели, проконопатили и вообще привели в полную готовность. В октябре воды реки, несмотря на засуху, еще не спали окончательно, глубина Ориноко была достаточна для обеих фальк, и менять их на другие лодки не стоило, тем более что пассажиры в течение больше чем двухмесячного пребывания в пути привыкли к ним. В то время, когда Шаффаньон совершал свое замечательное путешествие, существовала только очень неточная карта Коддаци, которую французскому путешественнику во многих отношениях пришлось исправить. Таким образом, на эту вторую часть своей экспедиции путешественники должны были вооружиться картой Шаффаньона. Ветер был попутный и довольно свежий. Обе пироги, подняв паруса, шли довольно быстро, почти рядом. Сидевшим на носу гребцам работать не приходилось. Погода стояла хорошая, только изредка по небу неслись с запада небольшие облака. В Сан-Фернандо фальки были снабжены сушеным мясом, овощами, консервами, табаком и предметами для обмена: ножами, топориками, бусами, зеркальцами, материями, а также платьем, одеялами и боевыми припасами. Это было необходимо, так как выше города достать что-либо, кроме провизии, было очень трудно. Что же касается продовольствия, то "гаммерлесс" Жака Хелло и карабин сержанта Мартьяля могли в этом отношении доставить все нужное с избытком. Рыбная ловля обещала тоже хорошую добычу, так как в многочисленных "рио", впадающих в реку, рыбы множество. Вечером, около пяти часов, обе пироги, шедшие все время под хорошим ветром, пристали к верховью острова Мина, почти напротив Мавы. К запасам провизии прикасаться не пришлось, так как были убиты две морские свинки. На другой день, 4 октября, путешествие продолжалось при тех же условиях. Пройдя по прямому направлению этой части реки, называемой индейцами Нубэ, около 20 километров, "Галлинетта", и "Мориша" остановились у подножия странных по виду скал Пьедра-Пинтада. Герман Патерн напрасно пытался разобрать надписи этой "раскрашенной горы", частично залитой водой. Разливы дождливого периода поддерживали здесь уровень воды выше обыкновенного. Большей частью путешествующие по водам верхнего Ориноко сходят на ночь на берег. Расположившись лагерем под деревьями, они подвешивают свои гамаки на нижних ветках деревьев и спят при свете великолепных звезд, - а звезды всегда великолепны в Венесуэле, если только они не закрыты тучами. На этот раз, однако, пассажиры, удовлетворявшиеся до сих пор своими каютами, не подумали оставлять их. В самом деле, не говоря уж о том, что, лежа на берегу, пассажиры рисковали попасть под ливень, вообще бывающий здесь довольно часто, они могли подвергнуться и всякой другой не менее неприятной случайности. В таком смысле высказались в этот вечер Вальдес и Паршаль. - Если бы можно было благодаря этому избавиться от комаров, - заметил первый из них, - тогда еще стоило бы располагаться лагерем на берегу. Но комары кусаются одинаково и на реке, и на берегу... - Кроме того, - прибавил Паршаль, - на берегу можно подвергнуться укусам муравьев, от чего делается лихорадка. - Не говоря уж о различных чипитас - маленьких, едва видимых насекомых, которые кусают вас с головы до ног, и термитах, до такой степени несносных, что индейцы бегут из-за них из своих хижин. - И не считая еще чиков, - прибавил Паршаль, - а также вампиров, которые высасывают у вас кровь до последней капли... - И не считая змей, - заключил Герман Патерн, - этих противных гадин, длиной свыше шести метров!.. Я предпочитаю им комаров... - А я так не люблю ни тех, ни других! - объявил Жак Хелло. Все согласились с этим, и решено было остаться ночевать на лодках. Разве только гроза или чубаско могли вынудить пассажиров сойти на берег. Вечером достигли устья Рио-Вентуари - важного притока с правой стороны. Было всего пять часов, и до сумерек оставалось еще два часа. Однако, по совету Вальдеса, остановились здесь, так как выше Вентуари русло реки загромождено скалами и плавание там настолько опасно, что было бы рискованно пускаться в него к вечеру. Ужинали все вместе. Сержант Мартьяль теперь, когда секрет Жана был известен его двум соотечественникам, уже не мог препятствовать этому. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн в отношении молодой девушки явно обнаруживали крайнюю сдержанность. Они сами упрекнули бы себя, если бы стеснили ее своим чересчур частым общением, особенно Жак Хелло. Когда он находился около дочери Кермора, он испытывал не то застенчивость, не то какое-то другое, особенное чувство, Жанна не могла не заметить этого, но не отстранялась. Она вела себя так же просто и свободно, как и прежде. Она ежедневно вечером приглашала молодых людей в свою пирогу, и здесь завязывалась беседа о приключениях плавания, о будущих событиях, о шансах успеха их предприятия, о тех возможных указаниях, которые будут получены, конечно, в миссии Санта-Жуана. - Хорошее предзнаменование, что она носит это имя, - заметил Жак Хелло. - Да, это хорошее предзнаменование, потому что это - ваше имя... сударыня... - Пожалуйста... Жан... Жан! - прервала его молодая девушка, улыбаясь, бросив искоса взгляд на сержанта Мартьяля, густые брови которого насупились. - Да, Жан! - ответил Жак Хелло, показывая жестом, что ни один из гребцов не мог слышать его слов. В этот вечер разговор зашел о притоке, у истоков которого пироги остановились на ночь. Это был один из самых крупных притоков Ориноко. Он вливает в последнее громадное количество воды через свои семь рукавов, расположенных дельтой. Вентуари течет с северо-востока на юго-запад, неся с собой неисчерпаемые источники воды Гуйанезских Анд, и орошает территории, обитаемые обыкновенно индейцами накосами и марикитаросами. Стремительность его течения гораздо больше, чем левых притоков, - рек, которые тянутся по плоской саванне. Это обстоятельство заставило Германа Патерна объявить, - впрочем, с пожатием плеч: - Вот прекрасный предмет для спора Мигуэлю, Варинасу и Фелипе! Этот Вентуари мог бы с успехом оспаривать право первенства у Атабапо и Гуавьяре. Если бы наши ученые были здесь, мы бы целую ночь слушали, как они, надрывая себе грудь, обсуждали этот вопрос. - Возможно, - ответил Жан, - так как эта река - самая большая в здешней области. - Положительно, - воскликнул Герман Патерн, - я чувствую, как гидрография овладевает моим мозгом!.. Почему бы Вентуари не быть Ориноко? - Ты думаешь, что я буду оспаривать это мнение? - возразил Жак Хелло. - А почему бы и нет? Оно нисколько не хуже мнения Варинаса и Фелипе... - Ты хочешь сказать, что оно не лучше? - Почему? - Потому что Ориноко - это Ориноко. - Великолепный аргумент, Жак! - Итак, Хелло, - спросил Жан, - ваше мнение такое же, как и Мигуэля?.. - Вполне, дорогой Жан! - Бедный Вентуари! - ответил, смеясь, Герман Патерн. - Я вижу, что у него нет шансов на успех, и я от него отказываюсь. Дни 4, 5 и 6 октября потребовали больших усилий; гребцам пришлось то идти на шестах, то тянуть бечеву. После Пьедра-Пинтады пирогам пришлось на расстоянии 7 или 8 километров лавировать среди множества островов и скал, которые делали плавание крайне медленным и тяжелым. Хотя ветер продолжал дуть с запада, пользоваться парусами в этом лабиринте было бы невозможно. В довершение всего пошел проливной дождь, и пассажирам пришлось долгие часы просидеть в своих каютах. За этими скалами следовали пороги Св. Варвары, которые пироги прошли, не разгружаясь. Указанных в этом месте Шаффаньоном развалин бывшей здесь когда-то деревни не оказалось, по крайней мере их никто не заметил; эта часть левого берега производила такое впечатление, точно здесь никогда не жили индейцы. Только за проходом Кангрео плавание опять началось при нормальных условиях. Это позволило фалькам достигнуть сейчас же после полудня 6 октября деревни Гуачапаны, где они и остались на ночь. Рулевые Вальдес и Парша ль остановились здесь только для того, чтобы дать отдохнуть утомившейся команде. Гуачапана состоит всего из полудюжины давно покинутых хижин. Причина этому та, что окружающая саванна изобилует термитами, муравейники которых достигают двух метров вышины. Перед таким нашествием "лесных вшей" устоять невозможно; им приходится уступать место, что и сделали индейцы. - Таково, - заметил Герман Патерн, - могущество "малых сил". Ничто не устоит против них, когда они наступают мириадами. Можно отбросить стаю тигров, ягуаров, даже очистить от них страну... Никто не отступает перед этими хищниками... - За исключением индейцев-пиароанцев, - сказал Жан, - судя по тому, что я читал... - Но в этом случае пиароанцы бегут скорее вследствие предрассудка, чем из страха, - заметил Герман Патерн, - тогда как муравьи или термиты делают в конце концов страну необитаемой... Около пяти часов вечера гребцам "Мориши" удалось поймать черепаху. Из нее вышел отличнейший суп. Кроме того - это позволило сэкономить на провизии лодок, - на опушке соседнего леса было множество обезьян, морских свинок и пекари, которые только ждали ружейного выстрела, чтобы очутиться на столе пассажиров. Во всех направлениях росли ананасы и бананы. Над берегом беспрестанно пролетали, шумя крыльями, черные куры. Воды изобиловали рыбой в таком количестве, что индейцы бьют ее обыкновенно стрелами. В один час можно было бы наполнить пироги до краев. Таким образом, вопрос о продовольствии не мог беспокоить путешественников верхнего Ориноко. Выше Гуачапаны ширина реки не превосходит 500 метров. Тем не менее ее русло разделяется многочисленными островами, которые образуют протоки с крайне быстрым течением. "Мориша" и "Галлинетта" смогли в этот день добраться лишь до острова Парра-де-Агуа, да и то прибыли к нему почти уже к ночи. Через 24 часа после этой остановки, после дождливого дня и перемежающего ветра, который вынудил пироги идти на шестах, путешественники достигли лагуны Кариды. В этом месте когда-то была деревня, которую индейцы покинули, как об этом свидетельствует Шаффаньон, потому что один пиароанец был съеден титром. Французский путешественник нашел в этой деревне лишь несколько хижин, которыми пользовался индеец барэ, менее суеверный или более храбрый, чем его сородичи. Этот барэ основал здесь плантацию, которую Жак Хелло и его товарищи нашли в цветущем состоянии. Тут были поля маиса и маниоки, плантации бананов, табака и ананасов. На службе у индейца и его жены находилось около 12 негров. Трудно было отказаться от приглашения хозяина плантации, который предложил путешественникам осмотреть его поселок. Он явился на пироги, как только они пристали к берегу. Ему предложили стакан водки. Он принял его лишь с тем условием, что путешественники отправятся пить "тафию" и курить сигареты "табари" в его хижину; было бы невежливо отклонить это приглашение, и пассажиры обещали отправиться к нему после обеда. При этом случилось маленькое происшествие, на которое никто не обратил, да и не мог обратить серьезного внимания. В тот момент, когда барэ сходил с "Галлинетты", он заметил одного из гребцов, того самого Жиро, которого рулевой пригласил в Сан-Фернандо. Читатель помнит, что испанец предложил свои услуги лишь ввиду его намерения добраться до миссии Санта- Жуана. Барэ, внимательно отлядев его, спросил: - Э! Друг... скажите мне... я вас не видал где-нибудь раньше?.. Жиро, у которого слегка насупились брови, поспешил ответить: - Во всяком случае, не здесь, потому что я никогда не был на вашей плантации. - Это удивительно!.. Мимо Кариды проезжает мало иностранцев, и трудно забыть их лица, даже если они показались хотя бы только один раз. - Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо? - возразил испанец. - С какого времени вы там были? - Последние три недели. - Нет, не там... потому что я уже больше двух лет не был в Сан-Фернандо. - В таком случае вы ошибаетесь, индеец!.. Вы никогда меня не видали! - оборвал резко Жиро. - Путешествие но верхнему Ориноко я совершаю впервые... - Готов вам верить, - ответил барэ, - и все-таки... Разговор на этом кончился. Жак Хелло слышал конец этого диалога, но не обратил на него внимания. В самом деле, зачем Жиро стал бы скрывать, если бы это была правда, что он уже бывал в Кариде! К тому же Вальдес мог только быть довольным этим сильным и ловким человеком, который не отказывался ни от какой работы, как бы утомительна она ни была. Одно можно было заметить - однако не в упрек ему, - что он жил, сторонясь других, мало разговаривая и больше слушая, что говорили между собой пассажиры и гребцы. Тем не менее этот разговор между барэ и Жиро подал Жаку Хелло мысль спросить испанца, с какой целью он направляется в Санта-Жуану. Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось этой миссии, с нетерпением стал ожидать, что ответит испанец. Тот объяснил все чрезвычайно просто, не обнаруживая ни малейшего смущения: - В детстве я был послушником в монастыре Мерседы в Кадиксе... Затем меня взяла охота путешествовать... Я служил матросом на испанских кораблях в течение нескольких лет... Но эта служба меня утомила и, так как я опять почувствовал склонность к монастырской жизни, то задумал поступить в какую-нибудь миссию... Шесть месяцев назад я находился в Каракасе, на торговом судне, когда услышал о миссии Санта-Жуана, основанной отцом Эсперанте... Уверенный, что я буду хорошо принят в этом учреждении, которое, как я слышал, процветает, я решил отправиться туда. Не откладывая дела в долгий ящик и нанимаясь гребцом то на одну, то на другую пирогу, достиг Сан-Фернандо... Здесь я ждал случая, чтобы отправиться в верховья Ориноко, и мои сбережения, то есть то, что я отложил за время моего путешествия, уже приходили к концу, когда ваши пироги прибыли в этот город... Распространился слух, что сын полковника Кермора, в надежде отыскать своего отца, собирается отправиться в Санта-Жуану... Узнав, что рулевой Вальдес нанимает людей для своей пироги, я попросил его взять меня. И вот я плыву теперь на "Галлинетте"... Таким образом, я имею основание сказать, что этот индеец никогда не видел меня в Кариде, так как я впервые прибыл сюда сегодня вечером. Жак Хелло и Жан были поражены искренностью, с которой все это было сказано испанцем. Имея в виду, что этот человек смолоду, как он сам рассказал, получил некоторое образование, они предложили ему нанять за себя индейца для "Галлинетты" и остаться пассажиром одной из пирог. Жиро поблагодарил обоих французов, заявив, что он привык к своему ремеслу гребца за время путешествия до Кариды и будет продолжать его до истоков реки. - Если, - прибавил он, - мне не удастся поступить на службу в миссии, то я прошу вас дать мне возможность вернуться в Сан-Фернандо, взяв меня в качестве гребца, или даже в Европу, когда вы будете возвращаться туда. Испанец говорил спокойным, хотя и довольно жестким голосом, которому он силился придать мягкость. Но это гармонировало с его суровым лицом, решительным видом, его большой головой с черными волосами, его загорелым лицом и тонкими губами, из-под которых виднелись белые зубы. Обращала на себя внимание еще одна особенность, которой до сих пор никто не интересовался, но с этого дня заинтересовавшая Жака Хелло: странные взгляды, которые Жиро бросал время от времени на юношу. Не понял ли он секрета Жанны Кермор, которого не подозревали ни Вальдес, ни Паршаль и никто из людей обеих лодок? Это беспокоило Жака Хелло, и он решил следить за ним, хотя ни молодая девушка, ни сержант Мартьяль не имели по отношению к нему ни малейшего подозрения. В случае, если бы его подозрения подтвердились, Жак Хелло всегда имел возможность отделаться от Жиро, высадив его в какой-либо деревне - например, в Эсмеральде, - когда пироги остановятся там. В этом случае не нужно было бы даже давать Жиро каких-либо объяснений. Просто Вальдес рассчитал бы его, и он мог добираться как ему угодно до миссии Санта-Жуана. По поводу этой миссии Жан захотел, между прочим, расспросить испанца о том, что ему известно о ней, и спросил его, не знает ли он отца Эсперанте, у которого он хочет устроится. - Да, господин Кермор, - ответил Жиро после некоторого колебания. - Вы видели его? - В Каракасе. - Когда? - В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, когда я находился на борту одного коммерческого судна. - Отец Эсперанте был тогда в Каракасе в первый раз? - Да... в первый раз... Оттуда он и отправился основывать миссию Санта-Жуана. - Как он выглядит? - спросил Жак Хелло. - Или, скорее, каким он был в то время? - Это человек лет пятидесяти, высокого роста, большой силы, с большой, уже седой, головой, которая теперь, вероятно, совсем белая. На этом ответе разговор кончился. Наступило время идти отдать визит на плантацию барэ. Сержант Мартьяль и Жан, Хелло и Герман Патерн высадились на берег и через поля маиса и маниоки направились к жилищу индейца и его жены. Это была хижина, построенная более тщательно, чем обыкновенные хижины индейцев в этой местности. В ней были мебель, гамаки, инструменты и кухонные принадлежности, стол, несколько корзин, заменявших шкафы, и с полдюжины скамеек. Принимал и угощал гостей сам барэ, так как его жена не понимала по-испански, тогда как он говорил на этом языке свободно. Его жена была индеанкой. Барэ, очень гордившийся своим имением, долго говорил о выгодах его эксплуатации и о планах на будущее, причем выражал сожаление, что гости не могут осмотреть плантации на всем ее протяжении. Лепешки из маниоки, ананасы лучшего качества, водка "тафия", которую барэ сам добывал из сахарного тростника, сигареты из дикого тростника, свернутые из простого листа, в оболочке из коры, "табари", - все это было предложено гостям. Один Жан отказался от сигарет, несмотря на настояния индейца, и согласился лишь помочить губы в тафии. Это была благоразумная предосторожность, так как водка жжет как огонь. Жак Хелло и сержант Мартьяль, выпивая ее, не моргнули, но Герман Патерн - что, по-видимому, доставило настоящее удовольствие индейцу - не мог удержаться от гримасы, которой могли бы позавидовать обезьяны Ориноко. Гости ушли около 10 часов вечера, и барэ, сопровождаемый несколькими слугами, проводил их до пирог, экипажи которых спали глубоким сном. В момент расставания индеец не смог удержаться и сказал по адресу Жиро: - Я все-таки уверен, что видел этого испанца в окрестностях моей плантации... - Зачем он стал бы скрывать это? - спросил Жан. - Тут, очевидно, дело в простом сходстве, - заметил Хелло. ^TГлава третья - ДВУХДНЕВНАЯ ОСТАНОВКА В ДАНАКО^U Уже в течение 48 часов на горизонте к востоку вырисовывалась вершина горы, которую Вальдес и Паршаль называли горой Япакана. Пироги достигли этой горы вечером 11 октября. В течение трех дней после ухода из Кариды плавание фальк благодаря постоянному попутному ветру совершалось быстро и без препятствий. За это время прошли остров Люна, миновали часть реки между берегами, окаймленными густыми пальмовыми рощами. Единственным препятствием оказался порог, называемый Проходом Дьявола. Но на этот раз "дьявол" пе помешал. Гора Япакана возвышается среди равнины на правом берегу Ориноко. По словам Шаффаньона, она имеет вид огромного саркофага. Напротив горы, несколько выше острова Мавилл, левый берег был занят резиденцией венесуэльского комиссара. Это был метис, по имени Мануэль Ассомпсион. Он жил здесь со своей женой, тоже метиской, и детьми. Когда пироги остановились у Данако, наступила ночь, так как плавание в этот день задержалось вследствие аварии, которую потерпела "Галлинетта". Несмотря на всю свою ловкость, Вальдес не смог помешать захваченной водоворотом пироге удариться об угол скалы. Вследствие этого удара в лодке открылась течь, правда незначительная, так что ее удалось прекратить, заткнув пробоину несколькими охапками сухой травы. Но ввиду дальнейшего путешествия нужно было основательно исправить эту аварию, и лучше всего это было сделать в Данако. Пассажиры оставались всю ночь у берета, на южной стороне острова. На другой день, с восходом солнца, пироги пересекли небольшой рукав реки и пристали к мосткам, предназначенным: к выгрузке и погрузке лодок. Дапако было теперь уже деревней, а не простым поселением, каким обозначал его французский путешественник. Действительно, благодаря предусмотрительной энергии Мануэля Ассомпсиона этот поселок в несколько лет разросся, и его благосостояние все увеличивалось. Этому метису пришла счастливая мысль покинуть свое местопребывание в более близкой к Сан-Фернандо Гуачапане, где его часто беспокоили губернаторские реквизиции. Здесь, в Дапако, он мог свободнее заниматься коммерцией, и это давало отличные результаты. Уже с утра Мануэль знал о прибытии пирог. Поэтому, сопровождаемый несколькими слугами, он поспешил навстречу путешественникам. Последние немедленно сошли на берег. Прежде всего Жан счел за лучшее вручить одно из писем, которыми снабдил его губернатор Сан-Фернандо для передачи комиссарам верхнего Ориноко. Мануэль Ассомпсион взял письмо, прочел его и с некоторой гордостью сказал: - Мне не нужно было этого письма, чтобы хорошо встретить путешественников, которые остановились в Данако, Иностранцы могут быть уверены, что их всегда хорошо встретят в венесуэльских селениях. - Мы благодарим вас, господин Мануэль, - ответил Жак Хелло. - Но исправление, необходимое вследствие аварии одной из наших пирог, заставит нас, пожалуй, быть вашими гостями в течение сорока восьми часов... - Хоть восьми дней, если вам угодно, сударь... Данако всегда к услугам соотечественников француза Трушона, которому плантаторы верхнего Ориноко обязаны благодарностью. - Мы знали, что будем отлично приняты, - сказал Жан. - А почему вы знали это, мой молодой друг? - Потому что это гостеприимство, которое вы нам предлагаете, вы оказали еще пять лет назад одному из наших соотечественников, который поднимался вверх по течению реки до ее истоков... - Шаффаньон! - воскликнул комиссар. - Да, это отважный исследователь. О нем я сохранил хорошее воспоминание, так же как и о его спутнике, Муссо... - И он сохранил не менее хорошие воспоминания о вас, - прибавил Жан, - и об услугах, которые вы оказали ему. Он их отметил в рассказе о своем путешествии. - У вас есть этот рассказ? - спросил Мануэль с большим любопытством. - Да, - ответил Жан. - Если вы хотите, я переведу то место, которое относится к вам... - Это мне доставит удовольствие, - ответил комиссар, протягивая руку пассажирам пирог. В рассказе был отличный отзыв не только о Мануэле Ассомпсионе и его резиденции в Данако, но также и о Трушоне. Трушон основал плантацию на территории верхнего Ориноко лет 40 назад. До него индейцы были совершенно незнакомы с добыванием каучука, и только благодаря его указаниям это выгодное занятие сделалось доходной статьей этих отдаленных областей, причем индейцы использовались на плантациях в качестве рабочей силы. Мануэлю Ассомпсиону было 60 лет. Он имел еще вид человека, находящегося в расцвете сил; цвет лица его был смуглый, лицо смышленое, взгляд живой; он умел подчинить себе людей, главным образом индейцев, занятых на его плантации. Индейцы эти были марикитаросы, принадлежащие к одной из лучших рас Венесуэлы. Деревня, которая образовалась около плантации, была населена исключительно марикитаросами. Когда пассажиры приняли гостеприимное предложение комиссара, отдано было распоряжение немедленно приступить к исправлению аварии "Галлинетты". Для этого нужно было ее разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, чтобы законопатить дно. С работниками, которых комиссар давал на помощь Вальдесу, эту работу можно было закончить в два дня. Было семь часов утра. Погода стояла пасмурная, но не грозящая дождем. Температура была сносная и не превышала 27o Цельсия. Путешественники направились к деревне, лежащей в полукилометре от левого берега, через густой лес. Впереди по широкой, хорошо содержащейся тропинке шли Мануэль Ассомпсион, Жак Хелло и Жан. За ними - сержант Мартьяль и Герман Патерн. Комиссар по дороге заставлял путешественников любоваться богатыми продуктами плантации, раскинувшейся почти до самого берега реки, ее насаждениями манговых, лимонных деревьев, банановых, кокосовых пальм. Дальше тянулись поля, засаженные бананами, и вполне готовые к жатве поля маиса, маниоки, сахарного тростника, табака. Что касается каучуковых деревьев, то они составляли главную статью дохода. Мануэль повторял: - Если ваш соотечественник вновь посетит нас, какую перемену он найдет на плантации Данако и в деревне, которая стала одной из самых крупных на этой территории!.. - Крупнее Эсмеральды? - спросил Жак Хелло, называя имя одной из деревень, лежащих выше по течению. - Без сомнения, - ответил комиссар, - так как этот маленький поселок почти покинут, тогда как Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда будете проходить мимо. К тому же марикитаросы - трудолюбивые и смышленые индейцы. Вы сами можете заметить, что их хижины гораздо удобнее, чем хижины мапойосов и пиароанцев среднего Ориноко. - Однако, - возразил Жак Хелло, - мы познакомились в Урбане с неким Мирабалем... - Знаю, знаю! - ответил Мануэль Ассомпсион. - Это владелец дома в Тигре... Человек смышленый... Я слышал о нем много хорошего... Но его поместье никогда не сделается городом, Данако же, в которое мы в настоящий момент входим, когда-нибудь будет им. По-видимому, комиссар завидовал немного Мирабалю. "Вот куда забирается зависть!" - подумал Жак Хелло. Впрочем, Мануэль Ассомпсион сказал о деревне, которой он, видимо, гордился, лишь правду. В это время Данако состояло из пятидесяти построек, которые уже нельзя было бы назвать хижинами. Эти постройки состояли из цилиндро-конического основания, оканчивающегося высокой крышей из пальмовых ветвей. Нижнее же основание представляло собой крепкий плетень, обмазанный глиной. В каждой хижине сделаны были две двери, одна напротив другой. Через них входят во внутреннее помещение, состоящее не из одной общей комнаты, а из двух, разделенных общим залом. Это уже был несомненный прогресс по сравнению с индейскими хижинами, предотвращающий смешение полов. Такой же прогресс замечался в этих хижинах и в отношении меблировки, которая, при всей грубости столов, скамеек, корзин, гамаков и т. п., свидетельствовала об известной потребности в удобствах. Проходя через деревню, путешественники могли наблюдать мужское и женское население Данако, так как женщины и дети не убежали при их приближении. Мужчины, довольно красивого типа, были крепкого и здорового телосложения, хотя и утратили несколько туземную оригинальность тех времен, когда их одежда состояла всего только из пояса. Точно так же и женщины довольствовались прежде простым домотканым передником, вышитым бусами и опоясанным на бедрах ниткой жемчуга. В настоящее время их костюм приближался к одежде метисов или цивилизованных индейцев. Более знатные индейцы носили нечто вроде мексиканского "пух"; что же касается женщин, то они не были бы женщинами, если бы не носили множества браслетов на руках и на ногах. Пройдя шагов сто по деревне, комиссар направил своих гостей влево. Через две минуты они остановились перед главным домом Данако. Пусть читатель представит себе двойную хижину или, вернее, две соединенных вместе хижины, высоко поднимающиеся над фундаментом, со множеством окон и дверей. Их плетневые стены окружены палисадом, образующим двор перед фасадом. По бокам дома, закрывая его тенью, стояли великолепные деревья, а еще дальше - надворные постройки, где хранились полевые орудия и куда запирался скот. Приняты были гости в первой комнате одной из хижин, где находилась жена Мануэля Ассомпсиона - метиска, происшедшая от брака бразильского индейца с негритянкой, и его два сына - рослые ребята двадцати пяти и тридцати лет. Цвет лица у них был несколько белее, чем у отца и матери. Жак Хелло и его товарищи были встречены очень радушно. Так как вся семья комиссара понимала и говорила по-испански, то разговор завязался без затруднений. - Прежде всего, - обратился Мануэль к своей жене, - так как "Галлинетта" будет исправляться два дня, сержант и его племянник будут жить здесь. Ты приготовишь им одну или две комнаты, как им удобнее. - Две, если вам не трудно, - ответил сержант Мартьяль. - Две так две, - заметил комиссар, - и если господин Хелло и его друг хотят ночевать в нашем доме... - Благодарю вас, - ответил Герман Патерн. - Наша пирога "Мориша" в исправности. Не желая причинять вам беспокойства, мы сегодня вечером вернемся на нее. - Как вам угодно, - сказал комиссар. - Вы не стеснили бы нас, но мы не желаем стеснять и вас. Затем, обратившись к своим сыновьям, он сказал: - Нужно будет послать несколько лучших наших слуг, чтобы они помогли экипажам лодок... - Мы тоже поработаем с ними, - ответил старший из сыновей. После завтрака, за которым было подано много дичи, фруктов и овощей, Мануэль стал расспрашивать своих гостей о цели их путешествия. До сих пор верхнее Ориноко посещалось лишь редкими купцами, которые направлялись в Кассиквиар, лежащий выше Данако. Дальше этого пункта плавание в коммерческих целях не практикуется, и только исследователи могли направляться к истокам реки. Комиссар поэтому был несколько изумлен, когда Жан сообщил ему причины, заставившие его предпринять это путешествие, к которому присоединились его два соотечественника. - Так вы в поисках вашего отца?.. - спросил он с волнением, которое передалось его сыновьям и жене. - Да, и мы надеемся напасть на его следы в Санта-Жуане. - Вы ничего не слышали о полковнике Керморе? - спросил Жак Хелло Мануэля. - Никогда при мне не произносили этого имени. - Но двенадцать лет назад вы уже были в Данако? - задал вопрос Герман Патерн, - Нет... Мы тогда находились еще в Гуачапане и ничего не слышали о том, чтобы полковник Кермор был в этих местах. - А между тем, - сказал сержант Мартьяль, который понимал достаточно, чтобы принять участие в разговоре, - между Сан-Фернандо и Санта-Жуаной ведь нет другого пути, кроме как по Ориноко... - Это самый легкий и прямой путь, - ответил Мануэль, - и путешественник здесь в большей безопасности, чем в том случае, если он углубится в страну, где бродят индейцы. Если полковник Кермор направился к истокам реки, то он должен был подняться по реке так же, как и вы. Говоря таким образом, Мануэль Ассомпсион не производил, однако, впечатления, что он уверен в своих словах. И действительно, было странно, что полковник Кермор, направляясь в Санта-Жуану, не оставил за время своего плавания по Ориноко от Сан-Фернандо никаких следов. - Скажите, пожалуйста, - спросил комиссара Жак Хелло, - вы посещали миссию? - Нет, я вообще не ездил к востоку дальше устья Кассиквиара. - Вам говорили когда-нибудь о Санта-Жуане? - Да... как об учреждении, которое благодаря энергии его начальника процветает. - Вы не знаете отца Эсперанте? - Знаю... я видел его раз года три назад... Он спускался по реке по делам миссии и остановился на день в Данако. - Каков он собой, этот миссионер?.. - спросил сержант Мартьяль. Комиссар описал отца Эсперанте и нарисовал его портрет, который сходился с тем, что говорил о нем испанец Жиро, Таким образом, не было сомнений, что последний, как он и заявлял, действительно встретил миссионера в Каракасе. - А со времени его пребывания в Данако, - заметил Жан, - вы не встречались больше с отцом Эсперанте? - Нет, - ответил Мануэль. - Впрочем, несколько раз я узнавал от индейцев, которые приходили с востока, что Санта-Жуана с каждым годом расширяется. - Я уверен, - сказал Жак Хелло, - что мы встретим хороший прием у отца Эсперанте... - Можете в этом не сомневаться, - заметил Мануэль, - он отнесется к вам радушно. - Ах, если бы он мог направить нас по следам моего отца! - прибавил Жан. После полудня гости комиссара должны были осмотреть плантацию со всеми ее полями и насаждениями, с лесами, где сыновья Мануэля вели нескончаемую войну с воровками-обезьянами, и с лугами, на которых паслись стада. Было время сбора каучука, в этом году очень раннего. Обыкновенно он начинается в ноябре и продолжается до конца марта. Поэтому Мануэль сказал: - Если это может вас интересовать, я покажу вам завтра, как добывается каучук. - С удовольствием, - ответил Герман Патерн. - Для этого надо встать рано утром, - заметил комиссар. - Мои сборщики каучука начинают работу с рассветом... - Мы не заставим их ждать, будьте спокойны, - ответил Герман Патерн. - Что ты скажешь, Жак? - Я буду готов вовремя, - обещал Жак Хелло. - А вы, дорогой Жан?.. - Я не пропущу этого случая, - отвечал Жан, - и если дядюшка будет еще спать... - Ты меня разбудишь, племянник, ты меня разбудишь, надеюсь! - заметил сержант Мартьяль. - Раз мы приехали в страну каучука, то мы по крайней мере должны узнать, как делают... - ...резину, сержант, резину! - воскликнул Герман Патерн. После прогулки, которая продолжалась все послеобеденное время, общество вернулось к дому комиссара. За ужином собрались к одному столу. Разговор шел главным образом о путешествии, о приключениях, случившихся со дня отъезда из Кайкары, о нашествии черепах, о чубаско, который чуть не стоил путешественникам жизни. - В самом деле, - подтвердил Мануэль, - эти чубаско ужасны. От них не избавлено и верхнее Ориноко. Что касается нашествия черепах, то нечего их бояться на этой территории, где нет песков, годных для несения яиц: эти животные встречаются здесь только одиночками. - Не будем говорить о них худо! - заметил Герман Патерн. - Хорошо сваренный суп из черепах вещь превосходная! Только с одними этими животными да с жарким из обезьян - кто поверит этому? - можно быть сытым, поднимаясь по вашей реке! - Совершенно верно, - сказал комиссар. - Но, возвращаясь к чубаско, должен предупредить вас, чтобы вы остерегались их. Выше Сан-Фернандо они так же неожиданны и так же сильны, как и ниже его. Лучше было бы, если бы вы не давали случая господину Хелло второй раз спасать вас, Жан! - Ладно... ладно! - сказал сержант Мартьяль, который не любил этой темы. - За чубаско будут следить... будут следить, господин комиссар! Герман Патерн сказал: - А наши спутники, о которых мы ничего не говорим господину Мануэлю? Разве мы уже забыли их?.. - В самом деле, - прибавил Жан, - они прекрасные товарищи... Мигуэль... и Фелипе... и Варинас... - Кто такие эти люди, имена которых вы называете? - заинтересовался комиссар. - Три венесуэльца, с которыми мы совершили путешествие из Боливара в Сан-Фернандо. - Путешественники? - спросил Мануэль. - Путешественники и ученые, - объяснил Герман Патерн. - А что же они знают, эти ученые? - Вы лучше спросите, чего они не знают! - заметил Жак Хелло. - Чего же не знают они? - Они не знают, Ориноко ли та река, которая протекает мимо вашей плантации... - Как! - воскликнул Мануэль. - Они имеют смелость утверждать... - Один из них, Фелипе, утверждает, что настоящим Ориноко является его приток Атабапо, другой, Варинас, - что таковым является приток Гуавьяре... - Вот наглость! - воскликнул комиссар. - Послушать их только!.. Ориноко не есть Ориноко! Мануэль Ассомпсион был вне себя. Его жена и оба сына разделяли его негодование. Их самолюбие было задето в самом дорогом для них: затронули их Ориноко, Великие Воды, как его называют на таманакском наречии. Пришлось объяснять, зачем Мигуэль и его два товарища поехали в Сан-Фернандо, какими исследованиями, сопровождаемыми, конечно, самыми бурными спорами, они должны были заниматься в настоящий момент. - А этот... Мигуэль... Что он думает?.. - спросил комиссар. - Мигуэль утверждает, что река, по которой мы поднимались из Сан-Фернандо в Данако, есть действительно Ориноко, - ответил Герман Патерн. - И она вытекает из гор Паримы! - громогласно подтвердил комиссар. - Пусть же Мигуэль приезжает к нам. Он будет встречен радушно!.. Но пусть другие два не осмеливаются останавливаться у плантации, так как мы их бросим в реку. Они так наглотаются в ней воды, что убедятся в том, что она из Ориноко. Около 10 часов вечера Жак Хелло и его товарищ распрощались с семьей Ассомпсиона, с сержантом Мартьялем и Жаном и вернулись на свою пирогу. Невольно мысль Жака Хелло остановилась на Жиро. Не могло быть сомнений, что этот испанец знал отца Эсперанте, что он встретил его в Каракасе или в другом месте, так как он описал его совершенно так же, как и Мануэль. Однако, с другой стороны, оставалось утверждение индейца барэ, что Жиро уже поднимался по Ориноко, по крайней мере до Кариды. Несмотря на отрицание испанца, индеец остался при своем мнении. Иностранцы не так многочисленны на территории Южной Bенесуэлы, чтобы можно было смешать их. Это могло случиться по отношению к индейцу. Но возможно ли было это, когда речь шла об испанце, наружность которого так характерна? А если Жиро бывал в Кариде и, следовательно, в других деревнях или поселках, расположенных выше или ниже по реке, то почему он отрицал это?.. Какие причины могли заставлять его скрывать это?.. Чем могло это повредить ему в мнении тех, с кем он направлялся в миссию Санта-Жуана? В конце концов, барэ мог ошибиться. Если один человек говорит другому: "Я видел вас здесь", а этот другой говорит: "Вы не могли меня видеть, так как я никогда не бывал здесь", то ошибка, если она ж есть, скорее, должна быть приписана первому. И, однако, этот инцидент все же беспокоил Жака Хелло, не потому, чтобы он боялся за себя, но потому, что все относящееся к путешествию дочери полковника Кермора, все, что могло задержать его или воспрепятствовать успешному его окончанию, раздражало, беспокоило, смущало Жака больше, чем он того хотел. В эту ночь он заснул очень поздно, и утром, когда солнце уже поднималось над горизонтом, Герману Патерну пришлось разбудить его дружеским шлепком. ^TГлава четвертая - ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ МАНУЭЛЯ АССОМПСИОНА^U Нужно ли подчеркивать то, что испытывал Жак Хелло с того дня, когда Жан уступил место Жанне, с того дня, когда дочь полковника Кермора, спасенная из вод Ориноко, не могла больше прятаться под маской племянника сержанта Мартьяля? Что испытываемые Жаком чувства были замечены Жанной, которая в свои 22 года могла в платье мальчика казаться семнадцатилетней девочкой, это объясняется вполне естественно. К тому же Герман Патерн, который ничего не понимал в этих вещах, если верить его товарищу, тоже очень хорошо замечал, какие перемены происходили в сердце Жака Хелло. И если бы Герман Патерн сказал ему: "Жак, ты любишь Жанну Кермор", можно было бы ручаться, что Жак ответит: "Мой бедный друг, ты ничего не понимаешь в этих вещах!" И Герман Патерн ждал только случая, чтобы выразить ему свое мнение по этому поводу, хотя бы для того, чтобы в своем лице реабилитировать ботаников, натуралистов и других ученых на "ист", которые совсем уж не так чужды самым нежным человеческим чувствам, как думают в этом прозаическом мире. Что касается сержанта Мартьяля, то, когда он думал об этих событиях, о своем открытом секрете и о всех своих предосторожностях, оказавшихся тщетными благодаря этому проклятому чубаско, о своем потерянном положении дядюшки Жана Кермора, который был даже не его племянницей, - каким мыслям предавался он тогда? В сущности, он был ужасно зол, - зол на самого себя, на всех, Жан не должен был падать в реку во время грозы... Он сам должен был броситься в реку, чтобы другой не мог вытащить его... Жак Хелло не должен был оказывать ему помощь... Разве это касалось его? И, однако, он хорошо сделал, потому что без него... он... нет... она... непременно погибла бы... Правда, можно было надеяться, что дело не пойдет дальше. Секрет оставался все же секретом... Наблюдая за сдержанным поведением спасителя Жанны, сержант Мартьяль не замечал ничего подозрительного... и полковник, когда он встретится с ним, не сможет ни в чем упрекнуть его... Рано утром сержант Мартьяль был разбужен Жаном, которого уже ждали Мануэль и его сыновья. Почти тотчас же подошли и оба француза, высадившиеся на берег на четверть часа раньше. После взаимных утренних приветствий Жак Хелло объявил, что исправление "Галлинетты" продвигается и что пирога будет готова к плаванию завтра же. Затем все общество направилось в поле, где сборщики каучука уже были в сборе. В сущности, эти поля представляют собой скорее леса, в которых деревья отмечаются зарубками, как во время вырубки. Впрочем, здесь нужно было не рубить их, а только снять с них кору и затем "выдоить" их, как выражаются о молочных деревьях в Южном полушарии. Мануэль, сопровождаемый своими гостями, вошел в каучуковый лес, где сборщики приступали к своей работе. Самым любопытным из гостей, который больше всех интересовался этой операцией как ботаник, оказался - кто бы удивился этому? - Герман Патерн. Он захотел наблюдать за работой во всех ее деталях, и комиссар спешил отвечать на все его вопросы. Операция была самая простая. Прежде всего каждый сборщик, имея в своем распоряжении площадь в сто деревьев, рассекал на них острым топориком кору. - Количество надрезов ограничено? - спросил Герман Патерн. - Да, их бывает от четырех до двенадцати, смотря по толщине дерева, - ответил Мануэль, - и нужно, чтобы эти надрезы были сделаны очень тщательно, чтобы не прорезать кору глубже, чем нужно. - В таком случае, - заметил Герман Патерн, - это не ампутация, а только кровопускание. Как только были сделаны надрезы, из них потекла жидкость, которая, стекая вдоль ствола, собиралась в маленький горшок, поставленный таким образом, чтобы ни одна капля не миновала его. - А сколько времени продолжается течь? - спросил Герман Патерн. - От шести до семи дней, - ответил Мануэль. Часть утра Жак Хелло и его спутники прогуливались по плантации, глядя, как сборщики надрезывали деревья. Таким образом подвергнуто было этой операции 700 деревьев, которые обещали богатую добычу каучука. В жилище вернулись лишь к завтраку, которому проголодавшиеся гости оказали должную честь. Оба сына Мануэля устроили в соседнем лесу охоту, и приготовленная их матерью дичь была превосходна. Великолепной оказалась также рыба, которую два негра выудили и убили стрелами у берегов Ориноко. Чрезвычайно вкусны были фрукты и овощи плантации, и среди них ананасы, которые уродились в этом году в громадном количестве. Любопытство Германа Патерна не было, однако, удовлетворено тем, что он присутствовал при начале сбора каучука и видел, как делаются надрезы. Он попросил Мануэля объяснить ему, каким образом продолжается операция. - Если бы вы остались несколько дней в Данако, - ответил комиссар, - вы бы увидели прежде всего следующее: первые часы после надрезов каучук течет довольно медленно; прежде чем из деревьев вытечет жидкость, проходит неделя. - Таким образом, весь этот каучук вы соберете лишь через восемь дней? - Нет. Сегодня вечером каждый из сборщиков принесет все, что даст сегодняшний день. Затем они приступят к копчению, которое необходимо для получения сгущенного каучука. Разлив жидкость на доски, ее подвергают действию густого дыма горящего сырого дерева. Тогда образуется первый сгущенный слой, за которым, по мере наливания жидкости, образуется второй. Таким образом приготовляется нечто вроде каучукового хлеба, который может уже идти в продажу и в производство. - А до прибытия сюда нашего соотечественника Трушона, - спросил Жак Хелло, - индейцы ничего не знали об этом производстве, не правда ли? - Ничего или почти ничего, - ответил комиссар. - Они не подозревали даже ценности этого продукта. И никто, конечно, не мог предвидеть, какого значения для торговли и промышленности достигнет это производство. Трушон, поселившийся сначала в Сан-Фернандо, потом в Эсмеральде, показал индейцам способ эксплуатации этого продукта, может быть, самого важного в этой части Америки, и стал пользоваться их услугами для работ. В течение дня, после нескольких часов отдыха, комиссар предложил своим гостям пойти к маленькому порту, где шли работы по исправлению пироги. Он лично хотел узнать, как идет дело. Все общество спустилось к берегу, идя через плантации и слушая Мануэля, который рассказывал о своем имении. Когда прибыли в порт, "Галлинетта" была уже совершенно исправлена, и ее собирались спускать на воду, где "Мориша" качалась на своей чалке. Вальдес и Паршаль с помощью гребцов и негров отлично справились с работой. Комиссар остался очень доволен. Обе пироги показались ему вполне пригодными для оставшейся части путешествия. Оставалось только стащить "Галлинетту" на воду, поставить на нее плетенку, установить мачту и погрузить багаж. В тот же вечер Жан и сержант Мартьяль могли опять водвориться в ней на жительство, а на следующее утро, с рассветом, предстояло пуститься в дальнейшее плавание. В этот момент солнце закатывалось в багровом тумане, предвещавшем западный ветер. Это было благоприятное обстоятельство, которым следовало воспользоваться. В то время как гребцы и слуги комиссара приготовлялись к спуску "Галлинетты", Мануэль Ассомпсион, его сыновья и пассажиры пирог прогуливались вдоль берега. Среди гребцов, занятых этой работой, комиссар обратил внимание на Жиро, который отличался от остальных. - Кто этот человек? - спросил он. - Один из гребцов "Галлинетты", - ответил Жак Хелло. - Он не индеец? - Нет, испанец. - Где вы наняли его? - В Сан-Фернандо. - Он по ремеслу лодочник Ориноко? - Нет, не постоянный. Но нам не хватало гребца, а этот испанец, желавший добраться до Санта-Жуаны, предложил свои услуги; Вальдес и взял его. Жиро заметил, что говорят о нем, и, продолжая принимать участие в работе, внимательно прислушивался к разговору. Жак Хелло предложил тогда комиссару следующий вопрос, пришедший ему в голову: - Вы знаете этого человека? - Нет, - ответил Мануэль. - Разве он уже бывал на верхнем Ориноко? - Индеец барэ говорит, что встретил его в Кариде, хотя Жиро утверждает, что никогда там не был. - Я вижу его в первый раз в жизни, - продолжал комиссар. - Если я обратил на него внимание, то лишь потому, что его невозможно смешать с индейцем. Вы говорите, что он направляется в Санта-Жуану? - Он желает, по-видимому, поступить на службу в миссию, так как он уже был раньше послушником. Если верить ему, то он знает отца Эеперанте; он видел будто бы его в Каракасе лет двенадцать назад, и это, должно быть, верно, так как он описал нам этого миссионера так же, как и вы. - В конце концов, - заметил Мануэль, - не все ли равно, раз этот человек хороший лодочник? Только в этом краю надо остерегаться всяких авантюристов, которые являются неизвестно откуда... и направляются неизвестно куда... - Я приму к сведению ваш совет, - ответил Жак Хелло, - и буду все время следить за этим испанцем... Слышал ли Жиро то, что говорили о нем?.. Во всяком случае, он не подал виду, хотя его глаза, как он ни старался скрыть это, несколько раз зажигались беспокойным огнем. Затем, несмотря на то, что путешественники о нем уже не говорили и направлялись к стоявшей рядом с "Моришей" "Галлинетте", он продолжал незаметно прислушиваться. Разговор в это время коснулся необходимости иметь пироги в полной исправности для плавания в верховье реки, где течение очень быстрое, и Мануэль настаивал на этом. - Вы встретите еще пороги, - сказал он, - они менее длинны, преодолеть их не так трудно, как у Апуре и Мэпюра, но, во всяком случае, это будет стоить больших хлопот. Может быть, вам придется даже перетаскивать пироги через рифы, а этого достаточно, чтобы привести их в негодность, если они не отличаются большой прочностью. Я вижу, что пирогу сержанта Мартьяля исправили как следует, и думаю о том, осмотрели ли и вашу пирогу, господин Хелло?.. - Не беспокойтесь, я приказал это сделать. Паршаль убедился, что "Мориша" имеет вполне исправное дно. Мы можем надеяться, что наши обе пироги смогут справиться с порогами и с чубаско, которые, как вы сказали, так же страшны на верховьях, как и в низовьях реки... - Да, это правда, - ответил комиссар. - Без предосторожностей, с гребцами, не знающими реки, трудно избежать этой опасности. Впрочем, она - не главная... - А какая же есть еще? - спросил сержант Мартьяль, взволновавшись. - Опасность встретить индейцев, которые бродят вдоль этих берегов. - Вы говорите о гуахарибосах? - спросил Жан. - Нет, мое дорогое дитя, - ответил, улыбнувшись, комиссар, - эти индейцы - безобидные люди. Я знаю, что когда-то они считались опасными. В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, в то время, когда полковник Кермор поднимался по Ориноко, им приписывали разрушение нескольких деревень и избиение их жителей... - Моему отцу, может быть, пришлось защищаться от нападения гуахарибосов! - воскликнул Жан. - Не попал ли он им в руки? - Нет... нет... - поспешил ответить Жак Хелло. - Никогда, конечно, Мануэль не слыхал... - Никогда, господин Хелло, никогда, мое дорогое дитя! Я повторяю вам: ваш отец не мог стать жертвой этих индейцев, так как они уже лет пятнадцать не заслуживают такой дурной репутации... - Вы имели с ними дело, господин Мануэль? - спросил Герман Патерн. - Да, несколько раз. И я мог убедиться, что Шаффаньон говорил правду, когда при своем возвращении он описал мне этих индейцев в виде довольно несчастных существ маленького роста, слабых, очень боязливых и, в общем, совсем неопасных. Поэтому я не скажу: "Берегитесь гуахарибосов", но я скажу: "Берегитесь всяких авантюристов, которые посещают эти саванны... Берегитесь этих, способных на всякое преступление разбойников, от которых правительство должно было бы очистить территорию, выслав против них свою армию!" - Один вопрос, - заметил Герман Патерн. - То, что опасно для путешественников, не должно ли быть опасным также и для плантаций и их собственников?.. - Разумеется! Вот почему в Данако мои сыновья, слуги и я постоянно находимся начеку. Если бы эти бандиты подошли к плантации, они были бы замечены и не застали бы нас врасплох; их встретили бы ружейными выстрелами, и мы отбили бы у них охоту к новому посещению. К тому же в Данако, как они знают, марикитаросы не боязливы, и они не решились бы напасть на нас. Что же касается путешественников, которые плывут по реке, то они должны быть крайне осторожны, так как берега ненадежны. - В самом деле, - ответил Жак Хелло, - нас предупредили, что многочисленная шайка квивасов бродит по этой территории. - К несчастью, да! - ответил комиссар. - Говорят даже, что у них начальником состоит беглый каторжник. - Да... Это ужасный человек! - Вот уже несколько раз, - заметил сержант Мартьяль, - мы слышим об этом каторжнике, который, как говорят, бежал из Кайенны... - Из Кайенны... это правда. - Что же, это француз? - спросил Жак Хелло. - Нет, испанец, который был осужден во Франции, - сказал Мануэль. - Как его зовут?.. - Альфаниз. - Альфаниз?.. Может быть, это вымышленное имя? - заметил Герман Патерн. - По-видимому, это его настоящее имя. Если бы Жак Хелло посмотрел на Жиро в этот момент, он, конечно, заметил бы, как передернулось его лицо. Испанец шел мелкими шажками вдоль берега, приближаясь к группе, чтобы лучше расслышать разговор, и собирая в то же время различные предметы, разбросанные по песку. Но Жак Хелло повернулся в другую сторону, услышав неожиданное восклицание. - Альфаниз?.. - воскликнул сержант Мартьяль, обращаясь к комиссару. - Вы сказали: Альфаниз?.. - Да, Альфаниз... - Ну... вы правы... Это не вымышленное имя... Это действительно имя этого негодяя... - Вы знаете Альфаниза? - спросил Жак Хелло, очень удивленный этим замечанием. - Еще бы не знаю! Говори, Жан, расскажи им, откуда мы знаем его!.. Я запутаюсь на своем плохом испанском языке, и комиссар не сможет меня понять. Жан рассказал тогда следующую историю, которую он слышал от сержанта Мартьяля, - историю, которую старый солдат не раз напоминал ему, когда у себя дома, в Шантенэ, они оба говорили о полковнике Керморе. В 1871 году, незадолго до окончания войны, когда полковник командовал одним из пехотных полков, ему пришлось выступить свидетелем по двойному судебному делу: о воровстве и об измене. Этим вором был не кто иной, как испанец Альфаниз. Изменник, будучи шпионом пруссаков, прибегал в то же время к воровству при содействии одного писаря, который избег суда благодаря самоубийству. Когда проделки Альфаниза были открыты, он успел убежать, и схватить его не удалось. Только случайно его арестовали два года спустя, в 1873 году, приблизительно за шесть месяцев до исчезновения полковника Кермора. Привлеченный к суду Нижнелуарского округа и обвиненный показаниями полковника, он был осужден на вечные каторжные работы. Альфаниз сохранил страшную ненависть к полковнику Кермору, - ненависть, которая сопровождалась самыми ужасными угрозами. Испанец был отправлен в Кайенну, откуда бежал в начале 1892 года с тремя своими товарищами, после 19 лет заключения. Так как ему было 23 года, когда он был осужден, то ко времени побега ему было 42 года. Считая его очень опасным преступником, французские власти поставили на ноги своих агентов, чтобы напасть на его след. Это оказалось бесполезным. Альфанизу удалось покинуть Гвиану, а среди обширных, едва населенных территорий в огромных льяносах Венесуэлы как было найти следы этого бежавшего каторжника?! Все, что узнала администрация, - и в чем венесуэльская полиция была уверена, - это то, что каторжник стал во главе шайки квивасов, которые, будучи выгнаны из Колумбии, перенесли свою деятельность на правый берег Ориноко. Лишившись своего начальника со смертью негра Саррапиа, эти индейцы, самые опасные из всех туземцев, собрались под командой Альфаниза. Действительно, грабежи и убийства, совершенные за последние годы в южных провинциях республики, могли быть приписаны только его шайке. Таким образом, Альфаниз бродил по тем самым территориям, где Жанна Кермор и сержант Мартьяль искали полковника. Не могло быть сомнений, что каторжник не пощадил бы своего обвинителя, если бы он попал в его руки. Это было новое испытание для молодой девушки, и она не могла удержаться от слез при мысли, что преступник, сосланный в Кайенну и смертельно ненавидящий за это ее отца, бежал. Жак Хелло и Мануэль успокоили, однако, девушку. Каким образом мог Альфаниз открыть местопребывание полковника Кермора, местопребывание, которого не удалось узнать после стольких расспросов? Нет... нечего было опасаться, чтобы он мог попасть в его руки. Во всяком случае, надо было продолжать поиски, не позволяя себе ни малейшего промедления и не отступая ни перед какими препятствиями. К тому же все уже было почти готово к отправлению. Гребцы Вальдеса, считая и Жиро, были заняты погрузкой "Галлинетты", которая могла пуститься в дорогу на другой же день. Мануэль заставил своих гостей провести последний вечер у него. После ужина разговор завязался снова. Всякий принимал к сведению советы комиссара, в особенности касающиеся мер предосторожности на пирогах. Наконец, когда настал час уходить, семья Ассомпсиона проводила пассажиров до набережной. Здесь попрощались, в последний раз пожали друг другу руки, обещали вновь увидеться по возвращении, и Мануэль не забыл сказать: - Кстати, господин Хелло, и вы также, господин Патерн, - когда вы вернетесь к вашим товарищам, которых вы оставили в Сан-Фернандо, передайте мой привет Мигуэлю! Что же касается его двух друзей, то им передайте мое проклятие. И да здравствует Ориноко! Единственное!.. Настоящее!.. То, которое протекает у Данако и орошает берега моего имения. ^TГлава пятая - БЫКИ И ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ УГРИ^U Итак, плавание по верхнему течению реки возобновилось. Путешественники продолжали надеяться на успешное окончание экспедиции. Они спешили прибыть в миссию Санта-Жуана, получить от отца Эсперанте верные указания и надеялись избежать встречи с шайкой Альфаниза, которая могла бы совершенно погубить экспедицию. В это утро, почти в час отправления, Жанна Кермор, оставшись наедине с Жаком Хелло, сказала ему: - Хелло, вы не только спасли мне жизнь, но захотели еще присоединить свои усилия к моим. Моя душа полна благодарности... Я не знаю, чем я смогу отплатить вам... - Не будем говорить о благодарности, - ответил Хелло. - Такие услути являются обязанностью, и эту обязанность ничто не помешает мне выполнить до конца. - Нам, может быть, грозят большие опасности. - Нет, надеюсь! К тому же это лишнее основание, чтобы я не покидал дочери Кермора... Я... чтоб я покинул вас!.. - прибавил он, взглянув на молодую девушку так, что она опустила глаза. - Это именно вы хотели сказать мне?.. - Да... я хотела... я должна была... я не могу злоупотреблять вашей добротой... Я отправилась в это далекое путешествие одна... Вы случайно встретились на моем пути, и я этому рада... Но... - ...но ваша пирога ждет вас, сударыня, как моя ждет меня, и они пойдут вместе к одной и той же цели... Я принял это решение, зная, на что я иду. А что я раз решил, то делаю до конца... Если единственная причина, из-за которой вы не хотите, чтобы я продолжал это плавание, - опасности, о которых вы говорите... - Жак, - ответила поспешно Жанна Кермор, - какие другие причины могут быть у меня?.. - В таком случае... Жан!.. Мой дорогой Жан... как я должен вас называть!.. Не будем больше говорить о разлуке... И - в путь! Сильно билось сердце у "дорогого Жана", когда он садился на "Галлинетту"! А когда Жак Хелло вернулся к своему другу, то последний с улыбкой сказал ему: - Держу пари, что дочь Кермора благодарила тебя за все, что ты сделал для нее, и просила тебя больше не делать этого... - Я отказался!.. - воскликнул Жак Хелло. - Я никогда не покину ее! - Еще бы! - ответил просто Герман Патерн, хлопнув своего приятеля по плечу. Что эта последняя часть путешествия должна была доставить пассажирам обеих пирог большие трудности, это было не только возможно, но даже вероятно. Во всяком случае, жаловаться сейчас было нечего. Западный ветер держался крепко, и пироги под парусами довольно быстро поднимались вверх по течению реки. В этот день, пройдя мимо нескольких островов, на которых ветер гнул высокие деревья, пироги достигли к вечеру остров Байанона, лежащий у изгиба реки. Так как, благодаря щедрости Мануэля Ассомпсиона и его сыновей, провизии было множество, то охотиться не пришлось. И так как ночь была лунная, то Паршаль и Вальдес предложили сделать стоянку лишь на следующий день. - Если река свободна от рифов и скал, - ответил Жак Хелло, - и если вы не боитесь попасть на какие-нибудь камни, то, пожалуй... - Нет, - сказал Вальдес, - надо воспользоваться хорошей погодой, чтобы подняться как можно выше. Редко бывает, чтобы в эту пору погода оказывалась такой благоприятной. Предложение было разумно. Его приняли, и пироги не причаливали. Ночь прошла без приключений, хотя и без того неширокое русло в 350 метров, часто суживалось благодаря островам, в особенности у устья Рио-Гуанами, притока с правой стороны. Утром "Галлинетта" и "Моршпа" очутились у острова Тембладор, где Шаффаньон познакомился с гостеприимным негром по имени Рикардо. Но этого негра, который в то время числился комиссаром Кунукунумы и Кассиквиара, двух важных притоков с правой и левой стороны, не было больше в этой резиденции. Между тем пассажиры ожидали встретить его здесь, на острове Тембладор, так как Жан говорил о нем, основываясь на своем путеводителе. - Я очень жалею, что этого Рикардо нет здесь, - заметил Жак Хелло. - Может быть, мы узнали бы от него, не показывался ли в окрестностях реки Альфаниз. Обратившись к испанцу, он спросил: - Жиро, за время вашего пребывания в Сан-Фернандо вы слышали что-нибудь о беглых каторжниках из Кайенны и о шайке индейцев, которая присоединилась к ним?.. - Да, - ответил испанец. - Их местопребыванием считали провинцию верхнего Ориноко? - Об этом я не слышал... Говорили об отряде индейцев-квивасов... - Это именно они и есть, Жиро, и во главе их стоит каторжник Альфаниз. - В первый раз слышу это имя, - заявил испанец. - Во всяком случае, нам нечего опасаться встречи с квивасами, так как, судя по тому, что говорилось о них, они направились в Колумбию, откуда были изгнаны. А раз это так, то их не может быть на Ориноко. Возможно, что Жиро и был осведомлен об этом, когда говорил, что квивасы направились в льяносы Колумбии, к северу. Как бы там ни было, путешественники не забывали советов Мануэля Ассомпсиона и держались настороже. День прошел спокойно. Плавание продолжалось при наилучших условиях. Пироги шли от острова к острову. Вечером они стали на ночевку у оконечности острова Карича. Так как ветер стих, то лучше было заночевать, чем идти в темноте на шестах. Во время прогулки по острову Жак Хелло и сержант Мартьяль убили в ветвях церкопии одного "ленивца", питающегося листьями этого растения. Затем, возвращаясь, у устья Рио-Каричи, в тот момент, когда пара двуутробок ловила рыбу, путешественники сделали два выстрела, очень удачные, но не особенно производительные. Питаясь рыбой, эти двуутробки имеют твердое и невкусное мясо, которое индейцы не едят. Заменить, таким образом, обезьян, которые даже для европейских желудков являются лакомством, они не могут. Впрочем, двуутробки были охотно приняты Германом Патерном, который с помощью Паршаля занялся обдиранием с них кож для своей коллекции. Что касается "ленивца", питающегося лишь растениями, то его положили на всю ночь в яму, наполненную раскаленными камнями. Пассажиры рассчитывали полакомиться им на второй день за завтраком, а если бы его мясо слишком пахло дымом, то оно нашло бы все же любителей среди гребцов пирог. Вообще индейцы были неприхотливы, и в этот же вечер, когда один из них принес несколько дюжин земляных червей, длиной около 30 сантиметров, они разрезали их на куски, сварили с какими-то травами и потом самым добросовестным образом лакомились ими. На следующее утро путешественники спешно отправились в дальнейший путь, чтобы воспользоваться довольно свежим утренним ветром. С того места, где стояли пироги, виднелась высокая горная цепь, которая тянулась за лесом вдоль правого берега до горизонта. Это была цепь Дундо, от которой путешественники находились еще в нескольких днях пути, - одна из самых значительных горных цепей этой области. Двадцать четыре часа спустя, после утомительного дня с перемежающимся ветром, со страшными ливнями и короткими промежутками ясной погоды, Вальдес и Паршаль остановились на ночевку у Пьедра-Пинтады. Не следует смешивать эту "раскрашенную гору" с той, которую путешественники видели выше, у Сан-Фернандо. Если она и называется так, то потому, что скалы на левом берегу так же, как и у той горы, носят на себе следы иероглифов и фигур. Благодаря довольно уже значительной убыли воды эти знаки ясно выделялись у основания скал, и Герман Патерн мог хорошо их рассмотреть. Впрочем, Шаффаньон, как он и свидетельствует об этом в описании своего путешествия, уже сделал это. Нужно, однако, заметить, что соотечественник Германа Патерна исследовал эту часть Ориноко во второй половине ноября, тогда как наши путешественники находились здесь во второй половине октября. Разница в один месяц выражается в этой местности, где сухое время года резко сменяется дождливым, довольно значительными климатическими колебаниями. Уровень реки, таким образом, был в это время несколько выше, чем он бывает несколькими неделями позже, и это обстоятельство должно было благоприятствовать плаванию обеих пирог, так как главное, препятствие в этом отношении и создает именно мелководье. В тот же вечер лодки остановились у устья Кунукунумы, одного из главных притоков с правой стороны. Герман Патерн не стал, однако, говорить за и против этого притока, как он сделал это относительно Вентуари, хотя и мог бы повторить то же самое с не меньшим успехом. - К чему? - заметил он. - Все равно Варинаса и Фелипе нет с нами, и спор завянет. Может быть, при иных обстоятельствах Жак Хелло, ввиду данного ему поручения, и последовал бы примеру своего соотечественника, который до него поднимался по Ориноко. Может быть, он сел бы с Паршалем в шлюпку "Мориша". Может быть, по примеру Шаффаньона он обследовал бы Кунукунуму дней в пять-шесть. Может быть, наконец, он возобновил бы отношения с кептэном и его семьей, которого посетил и сфотографировал французский путешественник... Но - надо признаться в этом - инструкции министра были принесены в жертву иной цели, которая увлекала Жака Хелло до Санта-Жуаны. Он спешил туда и был бы неделикатен, если бы задержал Жанну Кермор, стремившуюся исполнить свою дочернюю обязанность. Иногда - не для того, чтобы упрекнуть его, а "по долгу службы" - Герман Патерн говорил ему два-три слова о забытой им первоначальной цели путешествия, - Хорошо... хорошо! - отвечал Жак Хелло. - То, что упущено нами теперь, мы сделаем на обратном пути... - Когда же? - Когда будем возвращаться, черт возьми!.. Неужели ты думаешь, что мы не вернемся?.. - Я?.. Я ничего не знаю об этом!.. Кто знает, куда мы идем!.. Кто знает, что там случится!.. Предположим, что мы не найдем полковника Кермора... - Ну, тогда, Герман, и настанет время подумать о том, чтобы спуститься по реке. - С дочерью Кермора? - Конечно! - А предположим, что наши поиски достигнут цели... что полковник Кермор будет найден... что его дочь, как это вполне вероятно, захочет остаться с ним... Ты решишься тогда вернуться?.. - Вернуться? - ответил Жак Хелло тоном человека, которого этот вопрос смущает. - Да, вернуться одному... со иной, конечно... - Ну разумеется, Герман!.. - А я не верю твоему "разумеется", Жак! - Ты с ума сошел! - Пусть, но ты... ты влюблен, - это тоже особый вид сумасшествия... и притом неизлечимого. - Опять?.. Опять ты говоришь о вещах, в которых... - ...в которых я ни чуточки не понимаю? Это уже известно!.. Но послушай, Жак... Между нами говоря... если я ничего не понимаю, то я вижу... и я не знаю, зачем ты пробуешь скрыть свое чувство, которое ничего общего не имеет с твоей научной экспедицией... и которое я к тому же нахожу вполне естественным? - Ну, так да, мой друг! - ответил Жак Хелло прерывающимся от волнения голосом. - Да!.. Я люблю эту отважную девушку. Разве удивительно, что моя симпатия к ней превратилась... Ну да!.. Я люблю ее!.. Я не покину ее!.. Что будет с этим чувством, которое захватило меня целиком? Я не знаю, как это кончится! - Хорошо кончится! - ответил Герман Патерн. Он не счел нужным что-либо прибавлять к этим двум, может быть, слишком самоуверенным словам, за которые его друг пожал ему руку крепче, чем когда-либо. Из всего этого вытекало, что если течение Кунукунумы и не было обследовано, то было так же сомнительно, чтобы это было сделано и при возвращении пирог. Между тем Кунукунума заслуживала этого, так как она протекает по живописной и богатой местности. Что касается ее устья, то оно имело здесь меньше двухсот метров ширины. Итак, на другой день "Галлинетта" и "Мориша" отправились в дальнейший путь. И то, что не было сделано для Кунукунумы, не было также сделано и для Кассиквиара, мимо устья которого прошли в это утро. Между тем дело касалось одного из важнейших притоков великой реки. Вода, которую он вливает в Ориноко через свое устье на левом берегу, течет со склонов бассейна Амазонки. Это установил Гумбольдт, а еще раньше исследователь Солано убедился, что между обоими бассейнами существует связь через Рио-Негро и Кассиквиар. Действительно, около 1725 года португальский капитан Мораэс, продолжив свое плавание по Рио-Негро за Сан-Габриель, у устья Гуаира, а затем по Гуаиру до Сан-Карлоса, спустился отсюда по Кассиквиару в Ориноко, пройдя, таким образом, венесуэльско-бразильскую область. Без сомнения, Кассиквиар стоил исследования, хотя его ширина в этом месте не превосходит 40 метров. Однако пироги продолжали свое плавание вверх по реке. В этой части Ориноко правый берег реки очень крутой. Не говоря о цепи Дундо, которая выделяется на горизонте, покрытая непроходимыми лесами, горы Гуарако образуют высокий крутой берег, с которого открывается широкий вид на льяносы левого берега, изборожденные капризным и извилистым течением Кассиквиара. Пироги шли при слабом ветре, с трудом иногда преодолевая течение. Незадолго до полудня Жан указал на низкое, густое облако, которое ползло по саванне. Парша ль и Вальдес присмотрелись к этому облаку, которое развертывалось все шире, набегая ближе и ближе на правый берег. Жиро, стоя на носу "Галлинетты", тоже глядел в эту сторону, стараясь понять причину такого явления. - Это облако пыли, - сказал Вальдес. К такому мнению присоединился и Паршаль. - Кто может поднимать эту пыль? - спросил сержант Мартьяль. - Вероятно, какой-нибудь движущийся отряд, - ответил Паршаль. - В таком случае он должен быть многочислен, - заметил Герман Патерн. - Конечно, - ответил Вальдес. Облако, находившееся на расстоянии 200 метров от берега, быстро приближалось. Иногда оно разрывалось, и в просветах можно было, казалось, разглядеть какие-то красноватые движущиеся массы. - Неужели это шайка квивасов? - воскликнул Жак Хелло. - В таком случае, - сказал Паршаль, - лучше отвести, из предосторожности, лодки к другому берегу. - Да, из предосторожности следует это сделать, - сказал Bальдес, - и притом не теряя ни минуты. Соответствующее распоряжение было отдано. Убрали паруса, которые стеснили бы движение лодок при их движении наискось реки, и гребцы, налегая на шесты, двинули пироги к левому берегу. Жиро, внимательно рассмотрев облако пыли, тоже присоединился к гребцам, не выказав ни малейшего смущения. Но если испанец не беспокоился, то путешественники имели к тому все основания, раз им действительно предстояла встреча с Альфанизом и его шайкой. Со стороны этих бандитов нельзя было ждать никакой пощады. К счастью, так как у них, по-видимому, не было лодок, то пироги, держась у левого берега, оказывались сейчас в безопасности от их нападения. Достигнув левого берега, Вальдес и Паршаль причалили. Здесь, приготовив ружья, пассажиры стали выжидать, готовые к защите. Ширина Ориноко в триста метров не превосходила дальнобойности карабинов. Ждать пришлось недолго. Пыльное облако находилось уже всего в двадцати шагах от реки. Из него раздались крики, вернее, мычания, относительно которых ошибиться было невозможно. - Ну! Бояться нечего!.. Это всего только стадо быков! - воскликнул Вальдес. - Вальдес прав, - прибавил Паршаль. - Эту пыль поднимает стадо в несколько тысяч голов... - Оно производит ужаснейший шум! - заметил сержант Мартьяль. Этот шум производили мчавшие быки. Жан, которого Жак Хелло уговорил скрыться в каюте "Галлинетты", вышел теперь из нее, заинтересованный зрелищем переправы стада через Ориноко. Эти переходы быков на территории Венесуэлы весьма часты. Собственники скота вынуждены считаться с требованиями сухого и влажного времен года. Когда ощущается недостаток травы на высоких местах, то приходится выбирать для пастбищ низкие равнины у берегов рек, выискивая главным образом такие низины, где благодаря наводнению трава достигает невероятного роста. На всем протяжении этих низин трава доставляет животным превосходную и обильную пищу. Таким образом, погонщики должны перегонять стада, и когда на пути попадается река, то животные переплывают ее. Жаку Хелло и его товарищам, не имевшим никаких оснований опасаться этого тысячного сборища жвачных, предстояло интересное зрелище. Дойдя до берега, быки остановились. Поднялось ужасное смятение, так как последние ряды толкали первые, а те боялись броситься в реку. Увлек их в воду ехавший впереди "кабэстеро". - Это "капитан плавания", - сказал Вальдес. - Он бросится сейчас на своей лошади вплавь, и животные последуют за ним. Действительно, "кабэстеро" спрыгнул с крутого берега в воду. И быки, с вожаками во главе, которые издали странный, дикий сигнал "вперед", бросились вплавь. Тотчас же все стадо очутилось в воде, на поверхности которой можно было разглядеть лишь головы с длинными кривыми рогами. Несмотря на быстрое течение, переправа происходила благополучно до середины реки, и можно было надеяться, что она закончится без приключений благодаря руководству "капитана плавания" и ловкости "вожаков". Но случилось иначе. Когда несколько сот быков были всего в 20 метрах от берета, произошло вдруг ужасное смятение. Затем в тот же миг крики "вожаков" смешались с мычанием быков. Казалось, все стадо объято ужасом, причина которого была непонятна. - Электрические утри... электрические утри!.. - воскликнули гребцы "Мориши" и "Галлинетты". - Электрические утри? - повторил Жак Хелло. - Да!.. - воскликнул Паршаль. - Карибы и парайосы. Действительно, стадо наткнулось на стаю ужасных электрических угрей, которые миллионами живут в реках Венесуэлы. Под разрядами этих живых "лейденских банок", всегда заряженных и отличающихся чрезвычайной силой, быки были парализованы. Они поворачивались набок и под влиянием электрических ударов дергали ногами. Многие из них исчезли под водой в несколько мгновений, тогда как другие, не слушаясь больше "вожаков", из которых некоторые тоже были ударены угрями, увлечены были течением и выбрались на противоположный берег несколькими сотнями метров ниже. Так как остановить задние ряды оказалось невозможным, то перепуганные быки волей-неволей должны были продолжать бросаться в реку. Впрочем, скоро нападение угрей ослабло, и значительная часть быков, достигнув берега, шумно умчалась вглубь саванны. - Вот чего не увидишь, - сказал Герман Патерн, - ни на Сене, ни на Луаре, ни даже на Гаронне, и что стоит увидеть! - Черт возьми, мы хорошо сделаем, если остережемся этих отвратительных угрей! - проворчал сержант Мартьяль. - Конечно, сержант, - сказал Жак Хелло, - в крайнем случае от них надо защищаться, как от электрический батарей. - Самое благоразумное, - прибавил Паршаль, - это не падать в воду, где они кишат. - Все это верно, Паршаль! - рассмеялся Герман Патерн. Этих угрей водится много в венесуэльских реках. Но, с другой стороны, рыбаки также и ловят их во множестве, так как они представляют очень вкусное блюдо. Их ловят с помощью сетей и, дав им разрядить свое электричество, без труда уже берут их. Что нужно думать о рассказе Гумбольдта, передающего, что в его время для облегчения этой ловли в реку пускали табуны лошадей? Элизе Реклю полагает, что даже в то время, когда в льяносах лошади водились в изобилии, их ценность оставалась все же настолько значительной, что жертвовать ими таким варварским образом на стали бы, И надо думать, что он прав. Когда пироги пустились снова в дорогу, их движение было замедлено недостатком ветра, который обыкновенно стихал после полудня. В нескольких узких проходах, где течение было очень быстрое, пришлось идти на шестах, что заставило потерять несколько часов. Наступала уже ночь, когда пассажиры остановились на ночевку у деревни Эсмеральда. В этот момент на правом берегу пространство ярко было освещено великолепным снопом света, поднимающимся над лесистой вершиной пирамиды Дундо, возвышающейся на 2474 метра над уровнем моря. Это было не вулканическое извержение, а какие-то странные огни, которые плясали по склонам горы. Ослепленные этим светом летучие мыши-рыболовы кружились над стоящими у берега пирогами, погруженными в сон. ^TГлава шестая - УЖАСНОЕ БЕСПОКОЙСТВО^U Пока также люди, как индейцы барэ, останутся барэ, появление этих огней на вершине горы Дундо будет считаться дурным предзнаменованием. Пока марикитаросы останутся марикитаросами, это появление останется для них предзнаменованием счастливых событий. Таким образом, эти два туземных племени совершенно по-разному относятся к пророческой горе. Но кто бы из них ни был прав, несомненно, соседство горы не принесло счастья деревне Эсмеральда. Трудно было бы найти более приятное местоположение в прилегающих к Ориноко равнинах, - лучших и удобнейших пастбищ для скота, лучшего климата, который не знает крайностей тропического пояса. И, однако, Эсмеральда находилась в состоянии упадка и запустения. От старинного поселка, основанного испанскими колонистами, остались лишь развалины маленькой церкви и пять-шесть хижин, которые бывают населены только временно, в пору рыбной ловли и охоты. Когда "Галлинетта" и "Морипга" прибыли сюда, они не встретили в порту ни одной лодки. Кто же прогнал отсюда индейцев? Легионы комаров, которые делают местность необитаемой, мириады насекомых, которых не могли бы уничтожить все огни горы Дундо. Пироги были так осаждены этими комарами, что даже предохранительные сетки оказались недостаточной защитой; пассажиры и гребцы получали такие укусы - даже племянник сержанта Мартьяля, которого дядюшка не смог на этот раз уберечь, - что Паршаль и Вальдес еще ночью отвалили от берега при помощи шестов в ожидании утреннего ветра. Этот ветер начался только около шести часов утра, и два часа спустя пироги прошли устье Игуапо, одного из притоков правой стороны. Жак Хелло также не думал обследовать Игуапо, как он не подумал этого сделать относительно Кунукунумы и Кассиквиара. Но Герман Патерн не сказал ему по этому поводу ни слова, даже в виде дружеской шутки. К тому же у Жака Хелло не меньше, чем у сержанта Мартьяля, был другой предмет для беспокойства. Как ни была сильна и энергична Жанна Кермор, которая до сих пор выносила все испытания, можно было опасаться, что она заболеет от местного климата. На поверхности болотистых низин здесь господствуют лихорадки, которых трудно избежать. Благодаря крепкому сложению Жак Хелло, Герман Патерн и сержант Мартьяль не поддались еще этой болезни. Оставался здоровым и экипаж пирог, привыкший к местному климату. Но молодая девушка испытывала уже несколько дней общее недомогание, серьезность которого была замечена. Герман Патерн понял, что Жанна Кермор страдает лихорадкой. Ее силы падали, исчезал аппетит, и страшная слабость заставляла ее лежать в каюте целыми часами. Она старалась пересилить недомогание, крайне опечаленная мыслью, что ее болезнь создает ее спутникам новые беспокойства. Оставалась, правда, надежда, что это нездоровье окажется лишь мимолетным. Может быть, диагноз Германа Патерна был ошибочен? Потом, принимая во внимание физическую выносливость Жанны, не явится ли для нее лучшим доктором крепкая натура, а лекарством - молодость? Тем не менее Жак Хелло и его товарищи пустились в дальнейшее плавание крайне обеспокоенные. На ночевку пироги остановились у устья Габиримы, притока с левой стороны. Здесь не оказалось никаких следов индейцев барэ, указанных Шаффаньоном. Сожалеть об этом не приходилось, так как две хижины, стоявшие у устья реки в то время, когда их посетил французский путешественник, были населены семьей убийц и грабителей, один из которых был прежний "кептэн" Эсмеральды. Остались ли они такими же негодяями или сделались с тех пор честными людьми - этот вопрос не поднимался. Во всяком случае, они перенесли свою деятельность в другое место. Таким образом, узнать что-нибудь о шайке Альфаниза здесь не удалось. На следующее утро пироги пустились в дальнейшее плавание, снабженные олениной, морскими свинками и пекари, убитыми охотниками накануне. Погода стояла скверная. Временами шел проливной дождь. Жанна Кермор очень страдала от этого. Ее состояние не улучшалось. Лихорадка упорствовала, даже усиливалась, несмотря на все старания остановить ее. Изгибы реки, ширина которой уменьшалась порой до 200 метров, при множестве рифов, не позволили пройти в этот день дальше острова Яно - последнего на пути лодок к верховьям. На следующий день, 21 октября, некоторое затруднение плавание встретило на пороге, лежащем между тесными, высокими и крутыми берегами, и вечером "Мориша" и "Галлинетта" воспользовались попутным ветром и остановились у реки Падамо. Лихорадка, мучившая молодую девушку, не проходила. Жанна все более и более слабела и не могла уже выходить из каюты. Старый солдат стал жестоко упрекать себя за то, что согласился на это путешествие. Это была его вина! Но что делать? Как остановить припадки лихорадки и как помешать им начаться вновь?