врасплох на часах, и была надежда, что рана окажется несмертельной. Как только лодки квивасов исчезли из виду, сержант Мартьяль, положенный на циновках в каюте, получил первую помощь от Жана. Но мало было быть племянником своего дядюшки, хотя бы и старательным, чтобы помочь ему. Необходимо было иметь некоторые познания в медицине, а между тем юноша ими не обладал. Таким образом, оказалось весьма кстати, что Герман Патерн в качестве натуралиста-ботаника получил некоторые познания в медицине и что на борту "Марипара" нашлась дорожная аптечка. Патерн и оказал первую медицинскую помощь сержанту Мартьялю. Нечего удивляться, конечно, что Жак Хелло охотно пришел ему на помощь. Эти обстоятельства привели к тому, что в течение первых часов плавания на "Галлинетте" очутились лишних два пассажира, и они невольно были тронуты привязанностью, которую проявил Жан к старому солдату. Осмотрев рану, Герман Патерн увидел, что наконечник стрелы вонзился в плечо на три сантиметра, не задев ни мускулов, ни нервов. Вообще можно было надеяться, что осложнений не будет, если стрела не была отравлена. Очень часто индейцы Ориноко обмакивают свои стрелы в сок, известный под названием кураре. Он составляется из сока особого сорта лианы и нескольких капель змеиного яда. У Гумбольдта есть даже указание, что в старину индейцы отомакосы намазывали этим ядом ноготь указательного пальца и вонзали его врагу в руку при рукопожатии. Если бы сержант Мартьяль был задет стрелой, отравленной кураре, это легко можно было бы заметить. У больного сейчас же пропал бы голос, парализовались движения мускулов лица, и спасти его было бы невозможно. Таким образом, оставалось следить, не покажутся ли эти симптомы в ближайшие часы. После перевязки сержант Мартьяль не мог не поблагодарить Германа Патерна, хотя и приходил в бешенство при мысли, что между обеими пирогами установятся теперь более близкие отношения. Затем он впал в забытье, которое сильно беспокоило его товарищей. Юноша, обратившись к Герману Патерну, спросил: - Вас не беспокоит его состояние? - Я не могу еще сказать ничего определенного, - ответил Патерн. - В сущности, рана из легких... Она закроется сама собой... если стрела не была отравлена... Подождем, скоро мы узнаем, в чем дело... - Дорогой Жан, - прибавил Жак Хелло, - надейтесь... Сержант Мартьяль поправится, и поправится скоро... Мне кажется, что, если бы в ране был кураре, она уже имела бы другой вид... - Я тоже так думаю, - заявил Герман Патерн. - При следующей перевязке все будет ясно... и ваш дядюшка... я хочу сказать, сержант Мартьяль... выздоровеет!.. Повторяю вам, надейтесь! И он пожал дрожащую руку Жана Кермора. К счастью, сержант Мартьяль спал. Когда все три фальки, шедшие под свежим норд-остом, выровнялись в одну линию, Мигуэль, Фелипе и Варинас тотчас получили вести о раненом. Они тоже надеялись, что он поправится. Хотя квивасы и имеют обыкновение отравлять свои стрелы, но нельзя сказать, чтобы это было их привычкой. Приготовление яда доступно только специалистам, если можно вообще употребить такой термин по отношению к индейцам, и не всегда легко было воспользоваться их услугами. Таким образом, все шансы были за благополучный исход. К тому же, если, против ожидания, положение сержанта Мартьяля потребовало бы нескольких дней отдыха в условиях более благоприятных, чем на "Галлинетте", то легко было бы сделать остановку в деревне Атур, лежащей на 90 километров выше устья Меты. Так как ветер был благоприятный, можно было предвидеть, что Атур покажется на следующий день. Паруса были поставлены так, чтобы они дали лодкам наибольшую скорость, и, если бы ветер не стих, фальки к вечеру сделали бы больше половины пути. В течение утра Жак Хелло и Герман Патерн три или четыре раза заходили наблюдать за сержантом Мартьялем. Дыхание раненого было ровное, сон глубок и спокоен. После полудня, около часа, проснувшись, сержант Мартьяль заметил около себя Жана и ласково улыбнулся ему. Но, увидев обоих французов, он не смог скрыть гримасы неудовольствия. - Вы страдаете? - спросил его Герман Патерн. - Я, сударь! - возразил сержант Мартьяль, точно он был оскорблен подобным вопросом. - Нисколько!.. Простая царапина!.. Или вы воображаете, что у меня кожа нежной женщины!.. К завтрашнему дню все пройдет. Если вам угодно, мне нетрудно будет даже вас носить на плече! Вообще, я рассчитываю встать... - Нет... вы будете лежать, сержант! - объявил Жак Хелло. - Это предписано доктором... - Дядюшка, - прибавил юноша, - ты должен послушаться... И очень скоро тебе останется только поблагодарить этих людей за их заботы... - Хорошо, хорошо! - пробормотал Мартьяль, ворча, точно дог, которого дразнит шавка. Герман Патерн сделал новую перевязку и убедился, что стрела не отравлена. В самом деле, если бы стрела была отравлена, действие яда успело бы уже сказаться: у раненото к этому времени обнаружился бы частичный паралич. - Ну, сержант, дело идет на поправку, - сказал Патерн. - А через несколько дней пойдет совсем хорошо! - прибавил Жак Хелло. Когда оба француза перебрались на шедшую рядом с "Галлинеттой" свою пирогу, сержант Мартьяль проворчал: - Только этого недоставало!.. Расположились как у себя дома... - Что же делать, - ответил Жан, успокаивая его. - Не надо было давать себя ранить... - Конечно, нет, не нужно было и этого всего... Это моя вина... моя... На восемь дней запретить выход из казарм!.. Куда я годен? Не умею даже стоять на часах!.. К сумеркам лодки достигли Вивараля, где они должны были остаться на ночь. Отсюда уже был слышен шум порогов Атура. Так как можно было опасаться нового нападения квивасов, то были приняты самые строгие меры охраны. Рулевой Вальдес не позволил своим гребцам лечь, прежде чем не назначил первую смену на часы. То же самое было сделано и на двух других пирогах Мартосом и Паршалем. Кроме того, оружие - ружья и револьверы - было заряжено заново. Никакой тревоги на этой остановке, однако, не произошло, и сержант Мартьяль мог спать спокойно. Во время утренней перевязки Герман Патерн убедился, что рана начала заживать. Еще несколько дней, и она должна была зарубцеваться: последствий страшного кураре теперь можно было уже не опасаться. Погода стояла ясная, ветер дул свежий и благоприятный. Вдали обозначались горы обоих берегов, между которыми лежат пороги Атура. В этом месте реки остров Вивараль разделяет Ориноко на два рукава, в которых образуются сильные стремнины. Обыкновенно в период убыли воды скалистое дно обнажается, и тогда невозможно проходить здесь; приходится перетаскивать груз на конец острова. На сей раз делать этого не пришлось: при помощи шестов пирогам удалось достигнуть верхней оконечности острова. Это дало возможность выиграть несколько часов. В течение утра лодки шли вдоль берега у подножия горы, и в полдень фальки остановились у маленькой деревушки Пуэрто-Реаль - громкое имя для речного порта, состоящего из нескольких почти необитаемых хижин. Отсюда содержимое лодок переносится обыкновенно сухим путем до деревни Атур, расположенной на пять километров выше по течению. Гуахибосы рады таким случаям, которые дают им возможность заработать несколько пиастров. Сговорившись с пассажирами, они берут багаж на спину, причем пассажиры следуют за ними, а гребцам предоставляется трудная задача переправлять пироги через стремнины. Эти стремнины не что иное, как узкий канал, вырытый между крутыми горами обоих берегов; длина его достигает десяти километров. Вода, задерживаемая узким руслом, превращается здесь в бурный поток, тем более что дно реки, как говорит Гумбольдт, представляет собой в этом месте лестницу, которая образует водопад. Понижение уровня реки от одного конца стремнины до другого равно 9 метрам. По этим местам, усеянным скалами, приходится перетаскивать лодки. Эта работа требует много времени и больших усилий. Само собой понятно, что при таких условиях разгрузка лодок является необходимостью. Ни одна из них не могла бы пройти этими порогами, не рискуя растерять своего содержимого. Удивительно, что они не проходят здесь даже пустыми; если бы не замечательная ловкость гребцов, которые направляют лодки среди бурунов, их бы, конечно, залило или разбило. Итак, все три пироги были разгружены. Гуахибосы подрядились перенести багаж до деревни Атур. Обыкновенно им платят за это материями, разными безделушками, сигарами, водкой. Впрочем, они не отказываются и от пиастров. В данном случае условленная с ними цена за переноску вещей, казалось, их удовлетворила. Самой собой разумеется, пассажиры не доверяют своего багажа индейцам. Поэтому обычно они сопровождают носильщиков. Так было поступлено и в этом случае. Расстояние от Пуэрто-Реаля до деревни Атур всего пять километров, так что оно могло быть пройдено в несколько часов даже с багажом, который был довольно громоздким и состоял из инструментов, одеял, чемоданов, платья, оружия, патронов, геодезических приборов Жака Хелло, гербариев и фотографических аппаратов Германа Патерна. Но не в этом заключалась трудность. Мог ли пройти это расстояние сержант Мартьяль?.. Не заставит ли рана нести его до деревни на носилках?.. Нет! Старый унтер-офицер не был, как он не переставал повторять, неженкой, и повязка на плече не могла мешать ему переставлять ноги. Рана совсем не причиняла ему страданий, и когда Жак Хелло предложил ему руку, он ответил: - Спасибо, сударь... Я пойду хорошим шагом, мне никого не нужно. Взгляд юноши дал понять Жаку Хелло, что лучше не перечить сержанту. Маленький отряд распростился с гребцами, которые должны были перетащить фальки через пороги. Рулевые - Вальдес, Мартос и Паршаль - обещали не потерять лишнего часа, и на них можно было положиться. Пассажиры вышли из Пуэрто-Реаля около 11 часов утра. Дорога или, вернее, тропинка, шла по правому берегу реки. Это избавляло от необходимости переправляться через реку, так как деревня расположена на этом берегу. Налево поднимались крутые склоны гор. Иногда тропинка была едва достаточна для одного пешехода, и отряд шел гуськом. Гуахибосы шли впереди. За ними следовали Мигуэль и его два товарища, затем Жак Хелло, Жан Кермор и сержант Мартьяль. Герман Патерн составлял арьергард. Когда ширина берега позволяла это, то шли по трое или по двое. Жан, сержант Мартьяль и Жак Хелло находились тогда на одной линии. Очевидно, Жак Хелло и Жан сделались друзьями, и только старый, вечно ворчливый упрямец мог смотреть на это косо. Иногда Герман Патерн останавливался со своим гербарием, когда какое-нибудь растение привлекало его внимание. Товарищи звали его, но он не особенно охотно слушался призывов. Охотиться в этих обстоятельствах нечего было и думать. Другое дело, если бы представился случай подняться метров на тридцать по склону ущелья. Это и случилось, к великому удовольствию Мигуэля, но к несчастью застреленной им обезьяны. - Поздравляю вас, Мигуэль, поздравляю!.. - воскликнул Жак Хелло, когда один из гуахибосов принес убитое животное. - Принимаю ваше поздравление, Хелло, и обещаю, что кожа этого животного после моего возвращения попадет в естественноисторический музей с такой надписью: "Убит рукой Мигуэля, члена Географического общества города Боливара". - Вы вполне это заслужили, - прибавил Фелипе. - Бедное животное! - сказал Жан, рассматривая обезьяну, которая лежала на земле с простреленным сердцем. - Бедное... но очень вкусное для еды... как говорят... - возразил Герман Патерн. - Это правда, - подтвердил Варинас, - и вы сможете судить об этом сегодня вечером в Атуре. Эта обезьяна будет главным блюдом за нашим обедом... - Есть обезьян - да ведь это почти людоедство! - заметил, смеясь, Жак Хелло. - О, Хелло!.. - ответил Жан. - Между обезьяной и человеком... - Ну, разница не так уж велика, дорогой Жан... Не правда ли, сержант?.. - Действительно... оба умеют гримасничать! - ответил сержант Мартьяль. И он воочию в этот момент подтвердил свое мнение. Что касается пернатой дичи, то ее в окрестностях было множество; попадались утки и другие водяные птицы, особенно же часто так называемые павас - особый род дикой курицы с широким оперением. Впрочем, их легче было убить, чем достать, так как они упали бы в стремнину. Любопытное зрелище представляет Ориноко в том месте, где его воды устремляются через пороги Атура, самые обширные и непроходимые из всех. Представьте себе оглушительный шум водопадов, покрытых водяной пылью, несущиеся стволы сломанных деревьев, ударяющихся о скалы, отрывающиеся глыбы береговой полосы, по которой идет узкая тропинка. Невольно задаешь себе вопрос: как ухитряются лодки проходить эти пороги, не ломая себе бортов и днищ? Пассажиры "Галлинетты", "Мориши" и "Марипара" могли быть уверены в целости своих лодок только после их прибытия в Атур. Маленький отряд, движение которого не было задержано никаким приключением, остановился в деревне после двух часов пополудни. В то время Атур имел тот же вид, в каком застал его пять лет назад французский исследователь. Таким он останется и в ближайшем будущем, если верить предсказанию Элизе Реклю относительно деревень среднего Ориноко. До Сан-Фернандо путешественники уже не должны были встретить ни одного сколько-нибудь значительного городка. А дальше на всем протяжении обширных бассейнов Рио-Негро и Амазонки была уже почти пустыня. Восемь или семь хижин - это был весь Атур; человек тридцать индейцев - все его население. Мигуэль и его два товарища, сержант Мартьяль и Жан, Жак Хелло и Герман Патерн должны были кое-как расположиться в наиболее удобных из этих хижин. Впрочем, если эта деревня не изобиловала комфортом и если приходилось жалеть о каютах пирог, зато она обладала одним важным качеством: здесь не было ни одного комара! Отчего несносные насекомые избегали посещать эту деревню? Никто этого не знал; даже Герман Патерн не мог ничего сказать по этому поводу. Достоверно лишь то, что ночью сержанту Мартьялю не пришлось закрывать своего племянника обычной сеткой. Нечего и говорить, что за ужином, который происходил сообща под деревьями, убитая Митуэлем и изжаренная на медленном отне обезьяна явилась главным блюдом. - Не правда ли, это жаркое - первый сорт?! - воскликнул Фелипе. - Да, это четверорукое очень вкусно, - подтвердил Мигуэль. - Оно непременно должно было бы войти в меню европейского стола. - Я согласен с этим, - заметил Жак Хелло, - мы должны были бы отправить несколько дюжин этих обезьян парижским рестораторам... - Да и почему бы этим животным быть хуже телятины, бычьего мяса или барашка, - сказал Герман Патерн, - раз они питаются душистыми растениями?.. - Только трудно подойти к ним на хороший ружейный выстрел, - ответил Варинас. - Мы могли убедиться в этом, - заметил Митуэль, - так как, повторяю, эта обезьяна - первая... - Вы попытаетесь присоединить к ней и вторую, Мигуэль! - сказал Жак Хелло. - Так как мы должны провести в этой деревне несколько дней, то я предлагаю устроить охоту на обезьян. Вы поедете с нами, не правда ли, дорогой Жан? - Я вам очень благодарен, - ответил юноша, благодаря его жестом. - Но... дядюшка мне не позволит этого... по крайней мере без него. - Конечно, не позволю! - объявил сержант Мартьяль, очень довольный, что племянник избавил его от необходимости отказываться от предложения соотечественников. - Но почему же? - возразил Жак Хелло. - Эта охота не представляет никакой опасности... - Всегда опасно пускаться в эти леса, которые посещаются, я полагаю, не одними обезьянами, - ответил сержант Мартьяль. - Действительно... в них иногда можно встретить медведей... - сказал Фелипе. - О, медведей добродушных, - ответил Герман Патерн, - кротких муравьедов, которые никогда не нападают на человека и которые питаются рыбой и медом... - А хищные звери!.. Они тоже едят мед?.. - возразил сержант Мартьяль, который не хотел сдаваться. - Хищники здесь редки, - сказал Минуэль. - Потом, они не бродят около деревень, тогда как обезьяны охотно приближаются к жилищу человека. - Во всяком случае, - сказал Варинас, - в селениях по Ориноко употребляется простой способ ловли обезьян: их ловят, не преследуя и даже не выходя из хижины. - Как же? - спросил Жан. - На опушке леса ставят западню из нескольких тыкв, прочно прикрепленных к земле. В них проделывают дыру, через которую обезьяна может просунуть руку, когда она разжата, но оттуда вытащить ее, сжатую в кулак, обезьяна не может. Внутри тыкв кладут какой-нибудь любимый обезьянами фрукт. Обезьяна замечает его, ей хочется его достать, она просовывает руку в дыру, хватает добычу и попадается, так как не хочет разжать руки... - Как! - воскликнул сержант Мартьяль. - У этого животного не хватает догадки разжать руку?." - Нет, - ответил Варинас, - И после этого говорят, что обезьяны умны и хитры... - Конечно, но их жадность сильнее их ума, - сказал Фелипе. - Глупые животные? В самом деле, животные, которые ловятся в подобную западню, заслуживают такой оценки. Надо было, однако, чем-нибудь заполнить те несколько дней, в течение которых приходилось оставаться в деревне Атур в ожидании пирог. Жан узнал, что шесть лет назад его соотечественник пробыл тут одиннадцать дней, которые оказались нужными для его лодки, чтобы перебраться через пороги Атура. На этот раз благодаря высокой воде, может быть, предстояло ждать меньше. Во всяком случае, в продолжение этой стоянки Жан Кермор и сержант Мартьяль не составили компании троим венесуэльцам и двум французам, которые отправились бродить по равнине в окрестностях деревни. Охотники не встретили никаких хищников; по крайней мере те, которых они заметили, не нападали на них. Только один тапир был ранен пулей Жака Хелло, но ушел. Зато охотникам удалось убить сколько им хотелось пекари и оленей, которые должны были пополнить их запасы. Что не было съедено, то они высушили по индейскому способу в количестве, достаточном для остального пути. Мигуэль, Варинас и Фелипе, Жак Хелло и Герман Патерн успели также посетить знаменитые гроты, расположенные на территории Атура, затем остров Кукуритале, где остались следы пребывания несчастного доктора Крево, наконец, Гору Мертвецов, где гроты служат кладбищами для индейцев. Мигуэль и его товарищи спускались даже километров на двенадцать к югу, чтобы посетить гору Пинтадо. Это - скала из порфира, вышиной до 250 метров, которую индейцы ухитрились украсить в середине гигантскими надписями и рисунками, изображающими человека, птицу и змею длиной до 100 метров. Герман Патерн предпочел бы найти у подошвы "раскрашенной горы" - вернее было бы назвать ее гравированной горой - какие-либо растения, но, к его сожалению, поиски оказались тщетными. Само собой разумеется, экскурсанты возвращались с этих далеких прогулок достаточно усталыми. Жара стояла чрезвычайная, и ее не могли умерить даже частые и сильные грозы. Так проходило время в деревне Атур. За обедом и ужином все собирались за одним столом и сообщали друг другу о событиях дня. Жан с удовольствием слушал охотничьи рассказы Жака Хелло, который старался отвлечь юношу от печальных забот о будущем. Как ему хотелось, чтобы Жан получил в Сан-Фернандо точные указания относительно полковника Кермора и чтобы ему не нужно было отправляться в далекие рискованные поиски! Вечером юноша читал вслух выдержки из своего любимого путеводителя, главным образом те, которые касались Атура и его окрестностей. Мигуэль и его коллеги удивлялись точности и тщательности указаний французского исследователя во всем, что касалось течения реки Ориноко, нравов различных индейских племен, особенности их территории, обычаев жителей льяносов, с которыми путешественникам приходилось иметь дело. Если бы Жану Кермору действительно пришлось продолжить свое путешествие до истоков реки, он мог бы извлечь большую пользу для себя из точных указаний своего соотечественника. Наконец, 9 сентября, около полудня, Герман Патерн, который ходил собирать растения на берегу, вернулся и стал звать своих товарищей. Так как в этот день не предполагалось никакой экскурсии, то они все находились в главной хижине деревни в ожидании завтрака. Услышав крики, Жак Хелло выскочил из хижины. Другие последовали за ним, опасаясь, что Герман Патерн зовет на помощь, встретившись с хищником или с отрядом квивасов. Патерн возвращался один со своим гербарием за спиной и махал руками. - Что случилось? - крикнул ему Жак Хелло. - Наши пироги, друзья! - Уже?.. - воскликнул Фелипе. - Они всего в полукилометре. Все бросились к левому берегу реки и заметили лодки, которые экипаж гнал вдоль берега при помощи шестов. Вскоре пассажиры могли быть услышаны рулевыми, которые, стоя на кормах, направляли лодки через поток. - Вы... Вальдес?.. - спросил сержант Мартьяль. - Я самый, сержант! Как видите, мои товарищи следуют за мной. - Без аварий? - спросил Мигуэль. - Без аварий, - ответил Вальдес. - Но нам все-таки это стоило больших трудов. - Наконец-то вы прибыли!.. - сказал Жак Хелло рулевому "Мориши". - Да... в семь дней... Это редко случается при переходе через пороги Атура. Паршаль говорил правду. Но нужно отдать справедливость банивасам: они отлично управляются с лодками. Можно было их только поблагодарить за старание. Эти отважные люди оказались тем чувствительнее к похвалам пассажиров, что к словам было прибавлено, и притом весьма охотно, несколько дополнительных пиастров. ^TГлава двенадцатая - НЕСКОЛЬКО НАБЛЮДЕНИЙ ГЕРМАНА ПАТЕРНА^U Отправление трех пирог состоялось на следующий день при первых лучах солнца. Накануне, после обеда, было приступлено к погрузке багажа, а так как никаких аварий во время переправы через пороги не произошло, то путешествие не задержалось. Однако между Атуром и Сан-Фернандо путешествие все же могло замедлиться. Стихавший ветер не был достаточен для лодок, которые должны были идти против течения. Тем не менее были поставлены паруса в помощь шестам. Бесполезно прибавлять, что каждая группа пассажиров заняла свои лодки: сержант Мартьяль и Жан Кермор - "Галлинетту", Мигуэль, Варинас и Фелипе - "Марипар", Жак Хелло и Герман Патерн - "Моришу". По возможности лодки держались на одной линии, и сержант Мартьяль с неудовольствием замечал, что чаще всего "Мориша" шла рядом с "Галлинеттой". Это позволяло пассажирам разговаривать, чем они и пользовались. За утро лодки прошли против течения всего 5 километров. Приходилось лавировать среди островов и рифов, которыми Ориноко загроможден выше Атура. Когда флотилия дошла до Горы Мертвецов, русло реки сделалось шире. Приблизившись к правому берегу, где течение слабее, лодки смогли воспользоваться отчасти и парусами. На противоположном берегу возвышалась гора Пинтадо, которую посещали Мигуэль и его товарищи; ее своеобразная громада высилась над обширной равниной, по которой бродят индейцы гуахибосы. Одновременно с закатом стал стихать и ветер, переходя в норд-ост; к пяти часам вечера он совершенно упал. Пироги находились в это время у порогов Гарсита. По совету Вальдеса, пассажиры приготовились к остановке в этом месте, которое представляло хорошее убежище на ночь. За день прошли на этот раз всего 15 километров. В дальнейший путь пустились на другой день с рассветом. Переправа через пороги Гарсита не представляла никаких затруднений. Они вообще проходимы круглый год. К тому же переправа облегчалась тем, что в этом месте Ориноко было достаточно глубоко для плоскодонных судов. Впрочем, убыль воды уже началась, так как приближалась половина сентября и период засухи был близок. Правда, дожди были еще часты и обильны. Они не прекращались с самого начала путешествия, и пассажиры должны были терпеть ливни до самого прибытия в Сан-Фернандо, В этот день бесконечный дождь заставил пассажиров просидеть в каютах. Начал также свежеть и ветер, но на это жаловаться не приходилось. Вечером на повороте реки, устремившей свои воды к востоку, между правым берегом и островом Рабо-Пеладо пироги остановились в довольно закрытом месте. С шести до семи часов вечера охотники обошли опушку почти непроходимого леса, которым зарос этот остров; им удалось застрелить с полдюжины габиот, величиной с голубей, которые были поданы к ужину. Кроме того, возвращаясь, Жак Хелло убил из ружья молодого каймана, мясо которого считается чрезвычайно вкусным. Однако это кушанье было отклонено пассажирами. Один только Герман Патерн захотел попробовать его, так как натуралист не должен быть разборчив и обязан жертвовать собой в интересах науки. - Ну что?.. - спросил его Жак Хелло. - Ничего, - ответил Герман Патерн. - Первый кусок невкусен... Но, может быть, второй... - Ну как? - Отвратителен!.. Кайман был осужден без пощады. На другой день лодки оставили остров Рабо-Пеладо и вновь поплыли к юго-западу - в направлении, в котором течет Ориноко до порогов Гуахибосов. Весь день шел дождь и дул перемежающийся северо-восточный ветер. Паруса пирог то безжизненно висели вдоль мачт, то надувались, как оболочка воздушного шара. Вечером Вальдес сделал остановку у низовья острова Гуахобо, пройдя всего 12 километров, так как действие ветра часто оказывалось слабее течения. На другой день после утомительного перехода пироги достигли порогов Гуахибосов и остановились у устья рукава Карестии, который при впадении своем в Ориноко огибает длинный остров. После ужина, за которым ели убитых на берегу гуккосов, легли спать, и ночь прошла спокойно. В этом месте река широка и глубока, но загромождена массой островов и островков; кроме того, она пересекается каменной грядой, с которой вода падает оглушительным каскадом. Вид этого места великолепен; он, может быть, один из самых прекрасных на всем протяжении среднего Ориноко. Путешественники имели время налюбоваться им, так как на переправу через пороги Гуахибосов потребовалось несколько часов. Около трех часов пополудни, пройдя левым рукавом реки, лодки достигли деревни Карестии, где должна была состояться выгрузка, чтобы облегчить пирогам переправу через порог Мэпюр. Здесь повторился маневр, уже сделанный в Пуэрто-Реале. Индейцы взялись перенести багаж и сопровождать путешественников до Мэпюра, куда они и прибыли около пяти часов вечера. Расстояние между Карестией и Мэпюром незначительно, и идущая вдоль берега тропинка удобна для пешеходов. Здесь надо было ждать "Галлинетту", "Марипар" и "Моришу", которым требовалось для переправы через порог шесть-семь дней. Действительно, хотя порог Мэпюр и короче порога Атур, зато он представляет больше препятствий. Во всяком случае, понижение уровня воды от одного его конца к другому больше, а именно 12 метров на протяжении 6 километров. Но можно было рассчитывать на расторопность и ловкость экипажа. Чтобы выиграть время, он сделал бы все, что только в человеческих силах. К тому же расстояние в 60 километров, которое отделяет эти главные два порога, было пройдено меньше чем в пять дней. От когда-то составлявших целое племя индейцев мэпюров, от которых получило свое название селение, теперь осталось всего несколько семейств сильно изменившегося типа. Расположенная у подножия гранитных глыб деревня имела всего с десяток хижин. Вот здесь-то маленький отряд должен был расположиться на несколько дней в условиях почти одинаковых с теми, которые имелись в Атуре. До Сан-Фернандо приходилось оставлять пироги в последний раз. Отсюда до этого города река свободна от порогов. Таким образом, надо было терпеливо переносить эту обстановку, чтобы ни говорил против этого сержант Мартьяль, который сгорал от нетерпения достигнуть скорее Сан-Фернандо. В Мэпюре не пришлось делать экскурсий, как это довелось в окрестностях горы Пинтадо. Надо было удовольствоваться охотой и гербаризацией. Юноша, сопровождаемый сержантом Мартьялем, живо интересовался научными прогулками Германа Патерна, тогда как охотники доставляли дневную провизию; это было необходимо, так как запасы, сделанные в Урбане и во время предыдущих охот, были бы недостаточны в случае задержки, а пополнить провизию раньше конца путешествия было невозможно. От Мэпюра до Сан-Фернандо, принимая во внимание извилины Ориноко, надо считать от 130 до 140 километров. Наконец, 18 сентября после полудня фальки, поднявшиеь вдоль левого берега реки, на котором расположена деревня, соединились с пассажирами. По своему положению Мэпюр принадлежит Колумбии береговая полоса его признавалась нейтральной до 1911 года, а с этого года сделалась колумбийской. Вальдес и его товарищи, очевидно, постарались, так как переправились через порог в пять дней. Не теряя времени, пироги были нагружены, и 19 сентября утром снова пустились в путь. В продолжение этого дождливого дня флотилии пришлось бесконечно лавировать между островками и скалами, которыми покрыта поверхность реки. Ветер дул с запада и не был благоприятен для движения лодок. Но если бы даже он дул с севера, им все-таки нельзя было бы воспользоваться, так как постоянно приходилось менять направление лодок в узких проходах. Пройдя устье Сипано, лодки встретили порог Сигвауми, переправа через который отняла всего несколько часов, причем разгружаться не пришлось. Тем не менее вследствие всех этих задержек пироги достигли за день лишь устья Рио-Вишады, где и остановились на ночь. Оба берега реки в этом месте представляют разительный контраст. К востоку местность изображена холмами и возвышенностями, сливающимися с горами, отдаленные очертания которых были освещены заходящим солнцем. К западу, напротив, расстилались обширные равнины, орошаемые темными водами Вишады, текущей из колумбийских льяносов и доставляющей большое количество воды в русло Ориноко. Может быть, Жак Хелло ожидал, что между Фелипе и Варинасом разгорится спор относительно Вишады, так как ее можно было считать за главное русло реки с таким же правом, как Гуавьяре и Атабапо. Однако никакого спора не возникло. Оба противника были уже недалеко от места, где сливались излюбленные ими реки. Там они могли иметь достаточно времени для споров на месте и при полном знании всех деталей. Следующий день приблизил их к этому пункту на 20 километров. В этой части реки, свободной от рифов, движение лодок сделалось легче. Рулевые смогли в течение нескольких часов воспользоваться парусами и достигнуть таким образом деревни Матавени, расположенной на левом берегу, около реки того же названия. Здесь находилась всего дюжина хижин, принадлежащих гуахибосам, которые занимают прибрежные территории Ориноко, главным образом правый берег. Если бы путешественники имели время подняться по Вишаде, они встретили бы несколько таких селений, обитаемых этими индейцами, мягкими по характеру, трудолюбивыми и смышлеными, ведущими торговлю маниокой с купцами Сан-Фернандо. Если бы Жак Хелло и Герман Патери были одни, они, вероятно, остановились бы у этого притока, как они это сделали в Урбане несколько недель назад. Правда, их экскурсия в Сьерра-Матапей могла окончиться плохо. Тем не менее Герман Патерн счел своим долгом сделать Жаку Хелло это предложение, когда "Мориша" остановилась у Матавени рядом с "Галлинеттой". - Дорогой Жак, - сказал он, - нам поручено министром народного просвещения, если я не ошибаюсь, сделать научную экскурсию по Ориноко... - Что ты хочешь этим сказать? - спросил Жак Хелло, удивленный этим замечанием. - Вот что, Жак... Разве это поручение касается исключительно только Ориноко? - Ориноко и его притоков... - Так вот, если говорить правду, мне кажется, что мы несколько пренебрегаем притоками этой прекрасной реки с тех пор, как мы оставили Урбану... - Ты полагаешь... - Посуди сам, дорогой друг! Поднимались ли мы по Суапуру, Параруме и по Парагуаце, впадающим с правой стороны?.. - Я не думаю этого. - Поднимались ли мы на нашей пироге по Мете, самому крупному левому притоку большой венесуэльской реки? - Нет, мы проехали устье Меты, не проникнув в него. - А Рио-Сипапо?.. - Мы пренебрегли Рио-Сипапо. - А Рио-Вишада? - Мы не исполнили также наших обязанностей и по отношению к Рио-Вишаде. - И ты шутишь этим, Жак?.. - Да, Герман, ты должен был бы сказать себе, что то, чего мы не сделали на этом пути, никогда не будет поздно сделать на обратном. Ведь они не исчезнут, твои притоки, они даже не высохнут в период засухи, так что мы найдем их на том же самом месте, когда будем спускаться по этой великолепной реке... - Жак!.. Жак!.. Когда мы будем приняты министром народного просвещения. - ...тогда, простота-натуралист ты этакий, мы скажем ему, этому чиновнику: если бы мы были одни, господин министр, то мы, конечно, сделали бы эти исследования, поднимаясь по Ориноко. Но мы были в компании... в хорошей компании, и мы предпочли сделать путешествие до Сан-Фернандо вместе... - Мы пробудем там некоторое время, я полагаю? - спросил Герман Патерн. - Столько, сколько это нужно будет для разрешения вопроса о Гуавьяре и Атабапо, - ответил Жак Хелло, - хотя он и кажется мне разрешенным уже в пользу Мигуэля. Во всяком случае, это отличный повод изучить эти два притока в компании Фелипе и Варинаса. Ты можешь быть уверен, что наша миссия только выиграет от этого и министр народного просвещения поздравит нас по этому поводу самым официальным образом! Нужно сказать, что этот разговор обоих друзей слышал один только Жан, который находился в это время на "Галлинетте". Вопреки всем усилиям сержанта Мартьяля, со времени встречи с Жаном Жак Хелло не пренебрегал ни одним случаем, чтобы проявить самую живую симпатию к юноше. Что последний заметил это, в этом не могло быть сомнения. Как же отвечал он на нее?.. Поддавался ли он ей, как можно было ожидать от юноши его лет по отношению к соотечественнику, который проявлял к нему такой интерес, так горячо желал успеха его планам, готов был помочь ему сколько возможно?.. Нет, и это могло даже казаться странным. Как ни был тронут Жан, как ни благодарен он был Жаку Хелло, он держал себя с ним крайне сдержанно, - не потому, что его разбранил бы сержант Мартьяль, если бы было иначе, а вследствие своей скромности и застенчивости. Когда настал бы час разлуки, когда Жан должен был бы для продолжения своих поисков покинуть Сан-Фернандо, а Жак Хелло - вернуться из своего путешествия обратно, Жан сильно огорчился бы этим... Может быть, он даже сказал себе, что, если бы Жак Хелло был его проводником, он верней достиг бы своей цели... Поэтому он был очень тронут, когда услыхал, как Жак Хелло говорил своему другу: - И потом, Герман, этот юноша, которого случай заставил нас встретить и которым я так интересуюсь... Разве он не внушает тебе чрезвычайной симпатии?.. - Да, Жак! - Потому что, чем больше я думаю о нем, Герман, тем больше боюсь, что если он хорошо сделал, подчинившись сыновнему чувству и предприняв это путешествие, то, с другой стороны, перед ним встанут скоро такие препятствия, которых он не сможет победить! Если он получит новые указания в Сан-Фернандо, разве не бросится он в область верхнего Ориноко или он захочет идти туда... В этом детском теле сильная душа!.. Достаточно немного понаблюдать его, достаточно видеть его, чтобы понять, что чувство долга доведено в нем до героизма!.. Не правда ли, это и твое мнение, Герман? - Я разделяю, Жак, твое мнение о молодом Керморе, и ты прав, опасаясь за него... - Кого он имеет в качестве руководителя, в качестве защитника? - продолжал Жак Хелло. - Старого солдата, который, конечно, позволит убить себя за него... Но разве ему нужен такой спутник?.. Нет, Герман, если хочешь знать мою мысль до конца, по-моему, лучше, чтобы этот несчастный ребенок не нашел никаких указаний, касающихся его отца... Если бы Жак Хелло мог видеть Жана в тот момент, когда он говорил это, он заметил бы, что тот встал с поднятой головой, блестящими глазами, потом опустился, подавленный мыслью, что ему, может быть, не удастся достигнуть своей цели, что ему суждено вернуться, потерпев неудачу... Однако после этой минуты слабости надежда вернулась к Жану, когда он услышал, как Жак Хелло говорил дальше: - Нет! Нет!.. Это было бы слишком жестоко по отношению к Жану. Я хочу верить, что его поиски увенчаются успехом!.. Четырнадцать лет назад полковник Кермор был в Сан-Фернандо... в этом нет никакого сомнения... Там Жан узнает, что сталось с его отцом... Ах! Я хотел бы иметь возможность сопровождать его! - Я понимаю тебя, Жак... Ему нужен был бы такой проводник, как ты, а не как этот старый служака, который не столько его дядюшка, сколько его тетка!.. Но чего ты хочешь?.. Наш путь не может быть его путем. Кроме того, эти притоки, которые мы должны исследовать на обратном пути... - Разве за Сан-Фернандо нет притоков? - заметил Жак Хелло. - Если хочешь, да... Я тебе назову даже замечательные: Кунукунума, Кассиквиар, Мавака... Но в этом направлении наша экспедиция завела бы нас к истокам Ориноко. - А почему бы нет, Герман?.. Исследование было бы полнее, вот и все... И, конечно, министр народного просвещения не был бы недоволен этим... - Министр... министр, Жак! Ты вертишь его так и сяк под всякими соусами!.. Ну а если Жан Кермор должен будет продолжать свои поиски не в сторону Ориноко... если ему придется углубиться в колумбийские льяносы... если, наконец, он должен будет спуститься к бассейну Рио-Негро и Амазонки... Жак Хелло ничего не ответил, так как это было невозможно. В крайнем случае - он хорошо понимал это - можно было продолжать путешествие до истоков Ориноко, это все-таки было бы в пределах порученной ему области... Но оставить бассейн реки и даже территорию Венесуэлы, чтобы следовать за юношей в Колумбию или Бразилию... Нет, это было невозможно. В соседней пироге Жан, стоявший на коленях в своей каюте, слышал все... Он знал, какую симпатию он внушал своим спутникам... Он знал также, что ни Жак Хелло, ни Герман Патерн не верили в родство, которое соединяло будто бы его с сержантом Мартьялем. На чем основывали они это свое неверие и что подумал бы его старый друг, если бы он узнал об этом?.. Не спрашивая себя о том, что готовит ему будущее, придет ли ему когда-нибудь на помощь храбрый, преданный ему Жак Хелло, он радовался, что встретил в пути этого самоотверженного соотечественника. ^TГлава тринадцатая - ПОКЛОНЕНИЕ ТАПИРУ^U На другой день утром, 21 сентября, когда путешественники оставили маленький порт Матавени, они находились всего в трех с половиной днях пути от Сан-Фернандо. Не окажись какой-нибудь случайной задержки - даже если бы им не благоприятствовала погода, - они должны были достигнуть цели своего путешествия через 80 часов. Плавание началось при обыкновенных условиях - под парусами, когда это позволял ветер, под шестами, когда пирогам можно было пользоваться затишьем за многочисленными поворотами реки, и при помощи бечевы, когда шесты не могли преодолеть силы течения. Температура стояла высокая. По небу плыли тяжелые облака, разражавшиеся иногда крупным теплым дождем. Затем показывалось жаркое солнце и приходилось прятаться в каюты. В общем, ветер был слабый, прерывистый и недостаточный для освежения раскаленной атмосферы. В реку, в особенности с левой стороны, впадало множество безымянных притоков, русла которых должны были высохнуть в период засухи. Не раз путешественники встречали лодки с пиароанцами, занимающими правый берег этой части Ориноко. Эти индейцы доверчиво подходили к пирогам и предлагали свои услуги тянуть бечеву. Их охотно нанимали, платя за это кусками материи, бусами и сигаретами. Индейцы эти - хорошие гребцы, и их охотно берут для переправы через пороги. Таким образом, флотилия пристала к деревне Августино с целым конвоем лодок. Расположена эта деревня на правом берегу реки. Шаффаньон ничего не говорит о ней потому, что во время его путешествия ее не существовало. К тому же индейцы мало оседлы. Как они бросают сделанную из коры лодку, переправившись через реку, так же оставляют они и хижину, выстроенную ими на несколько дней вместо палатки. В деревне было около 40 хижин цилиндрической или цилиндро-конической формы, а число ее жителей достигало 200 человек. Высадившись на берег, Мигуэль и его товарищи могли бы подумать, что в Августино нет ни детей, ни женщин. Произошло это потому, что женщины и дети, как обыкновенно при приближении иностранцев, убежали в лес. На берегу показался один из пиароанцев, высокого роста, лет сорока, крепкого сложения, с длинными волосами, выжженными на лбу, с веревочными браслетами на ногах, под коленями и у щиколоток. Этот туземец разгуливал вдоль берега, окруженный десятком других индейцев, которые оказывали ему известные знаки почтения. Это был кептэн - начальник деревни, построивший ее. Мигуэль, сопровождаемый другими пассажирами, приблизился к кептэну, который говорил по-венесуэльски. - Будьте гостями, - сказал тот, протягивая путешественникам руку. - Мы прибыли всего на несколько часов, - ответил Мигуэль, - и рассчитываем отправиться в дальнейший путь завтра с рассветом. - На это время, - сказал пиароанец, - ты можешь отдохнуть в наших хижинах... Они к твоим услугам. - Спасибо, кептэн, - ответил Мигуэль, - мы посетим тебя. Но из-за одной ночи не стоит сходить с лодок. - Как тебе будет угодно. - Твоя деревня очень красива, - продолжал Мигуэль, поднимаясь на берег. - Да... она только недавно построена и будет процветать, если ей окажет поддержку губернатор Сан-Фернандо. Я думаю, что иметь лишнюю деревню по течению Ориноко будет полезно президенту республики... - Мы сообщим ему после нашего возвращения, - ответил Мигуэль, - что кептэн... - Карибаль, - сказал индеец. - ...кептэн Карибаль, - продолжал Мигуэль, - может рассчитывать, что мы поддержим его интересы как перед губернатором Сан-Фернандо, так и в Каракасе, у президента. Мигуэль и его товарищи последовали за индейцами в деревню, находившуюся на расстоянии ружейного выстрела от берега. Жак Хелло и его друг Жан шли рядом впереди сержанта Мартьяля. - Ваш путеводитель, книга нашего соотечественника, дорогой Жан, - сказал Жак Хелло, - дает, вероятно, о пиароанцах точные сведения, и вы должны знать о них больше нас... - Там говорится, - ответил юноша, - что эти индейцы невоинственны. Большую часть времени они проводят в глубине отдаленных лесов бассейна Ориноко. Нужно думать, что они захотели попробовать новой жизни, на берегу реки... - Судя по всему, дорогой Жан, их начальник уговорил их построить в этом месте деревню. Венесуэльское правительство хорошо сделает, поддержав это начинание. И если несколько миссионеров поселятся в Августино, эти пиароанцы станут более цивилизованными. - Миссионеры!.. Да... эти люди могли бы, может быть, чего-нибудь достигнуть среди индейских племен... если бы они действовали иначе. Жак Хелло заметил: - Но, дорогой Жан, об этих вещах люди не думают, когда они молоды... - О!.. Я стар... - ответил Жан, лицо которого слегка покраснело. - Стары... в семнадцать лет?.. - Семнадцать лет без двух месяцев и девяти дней, - подтвердил сержант Мартьяль, который вмешался в разговор. - Я нахожу, что стариться тебе нечего, племянник... - Извините, дядюшка, я себя не буду больше старить, - ответил Жан, который не мог удержаться от улыбки. Хижина начальника была выстроена под великолепной купой деревьев. Крышей служили ей пальмовые ветви, поднимавшиеся кверху цилиндрической кроной, над которой красовался букет цветов. Единственная дверь вела в единственную комнату диаметром пять метров. Обстановка сводилась к самому необходимому: корзинам, одеялам, столу, нескольким грубо сделанным сиденьям и к самым простым принадлежностям хозяйства индейцев: лукам, стрелам и различным инструментам. Эта хижина была только законченной постройкой; еще накануне совершалась церемония освещения ее - церемония изгнания злого духа. Когда путешественники вышли из хижины кептэна Карибаля, население Августино собралось уже поголовно. Женщины и дети, успокоенные и созванные отцами, братьями и мужьями, вернулись в деревню. Они ходили от одной хижины к другой, отдыхали под деревьями, спускались к реке, где стояли фальки. Герман Патерн заметил, что женщины обладали правильными чертами лица, были небольшого роста, хорошо сложены. Пиароанцы приступили к обычной меновой торговле, практикуемой ими с путешественниками и торговцами, которые едут вверх или вниз по Ориноко. Они предлагали свежие овощи, сахарный тростник, платаносы из породы бананов, которыми индейцы питаются обыкновенно в сушеном или консервированном виде во время своих путешествий. Вместо этого пиароанцы получили пачки сигар, которые они очень любят, кожи, ожерелья и, казалось, остались очень довольны "щедростью" иностранцев. Все это, однако, заняло не больше часа. До заката оставалось еще достаточно времени для охотников, чтобы попытать счастья в соседних с Августино лесах. Предложение поохотиться было сделано Жаком Хелло и Мигуэлем, но воспользовались им только они сами. Варинас и Фелипе, Жан Кермор и сержант Мартьяль остались, кто в лодках, кто на берегу или в деревне, предоставив охотникам возможность настрелять пекари, оленей, голубей и уток, которым всегда были рады на лодках. Итак, Жак Хелло, Мигуэль и Герман Патерн, с его гербарием, углубились в чащу пальм, тыквенных деревьев и моришалей, расположенную за полями сахарного тростника и маниоки. Бояться заблудиться было нечего, так как охота предполагалась вблизи Августино. Разве только охотничья страсть увлекла бы охотников вглубь леса. Впрочем, это оказалось излишним. В первый же час Мигуэль убил морскую свинку, а Жак Хелло - оленя. Донести этих животных до лодок было довольно трудной задачей. Может быть, они сделали лучше, если бы взяли с собой одного или двух индейцев. Но они отправились одни, не желая беспокоить гребцов, занятых починкой мелких неисправностей пирог. При таких условиях они оказались на расстоянии трех километров от деревни, когда повернули назад, неся: Мигуэль - свою морскую свинку, а Жак Хелло и Герман Патерн - оленя. На расстоянии пяти-шести ружейных выстрелов от Августино они остановились, чтобы передохнуть. Было очень жарко, и воздух плохо циркулировал под густым навесом деревьев. В тот момент, когда они только улеглись у подножия пальмы, с правой стороны от них с силой зашевелились ветки густого кустарника. - Внимание! - сказал Жак Хелло, вставая и обращаясь к своим товарищам. - Это какой-нибудь хищник. - У меня два заряда в ружье... - ответил Мигуэль. - Будьте наготове, а я тем временем заряжу свое ружье, - заметил Жак Хелло. Ему нужно было всего несколько секунд, чтобы зарядить свой "гаммерлесс". Ветви кустарника больше, однако, не шевелились. Тем не менее, прислушиваясь, охотники смогли различить звук учащенного дыхания и глухого рычания, причина которых была ясна. - Это, должно быть, крупное животное, - сказал Патерн, двинувшись вперед. - Оставайся тут... оставайся!.. - сказал ему Жак Хелло. - Мы, вероятно, имеем дело с ягуаром или пумой... Но с четырьмя пулями, которые его ожидают.,. - Берегитесь... берегитесь!.. - воскликнул Мигуэль. - Кажется, я вижу длинную морду, которая высовывается из-за ветвей... - Ну, кто бы ни был обладатель этой морды... - ответил Жак Хелло. И он сделал два выстрела. Тотчас же таща раздвинулась под сильным напором, раздался рев, и огромная масса бросилась из кустов. Раздались еще два выстрела. Мигуэль в свою очередь разрядил карабин. На этот раз животное упало на землю, издавая последний предсмертный крик. - Э!.. Да это всего только тапир! - воскликнул Герман Патерн. - Право, он не стоил ваших четырех зарядов. Однако, если это безобидное животное и не стоило выстрелов с точки зрения защиты, то стоило с точки зрения гастрономической. Итак, вместо пумы или ягуара, которые являются самыми опасными хищниками Экваториальной Америки, охотники имели дело лишь с тапиром. Это крупное животное с рыжей шерстью, сероватой на голове и на шее, и с гривой, которая составляет принадлежность самца. Это животное, скорее ночное, чем дневное, живет в чаще, а также в болотах. Его нос представляет собой маленький подвижный хобот, оканчивающийся пятачком, и придает ему внешний вид кабана или даже свиньи, имеющей размеры осла. В общем, бояться нападения этого животного нечего. Оно питается исключительно фруктами и овощами, и самое большое, что оно может сделать, - это опрокинуть охотника! Однако сожалеть о сделанных четырех выстрелах из карабинов не следовало; если бы удалось перенести этого тапира к пирогам, экипажи их сумели бы им воспользоваться. Но когда животное упало на землю, Мигуэль и его товарищи не заметили крика индейца, который следил за ними из чащи и который после выстрелов бросился со всех ног бежать по направлению к деревне. Охотники взвалили оленя и морскую свинку к себе на плечи и опять тронулись в путь, намереваясь послать за тапиром нескольких гребцов. Когда они пришли в Августино, население деревни было объято ужасом и гневом. Мужчины и женщины окружали своего начальника. Кептэн Карибаль был, казалось, взволнован не меньше своих подчиненных. Когда показались Герман Патерп, Мигуэль и Жак Хелло, то они были встречены ужасными криками, криками ненависти и мщения. Что случилось?.. Откуда эта перемена?.. Не готовились ли пиароанцы к нападению на пироги?.. Жак Хелло и его два спутника скоро успокоились, увидя, что к ним идут навстречу Жан, сержант Мартьяль, Фелипе и Варинас. - В чем дело? - спросил он их. - Вальдес, который был в деревне, - ответил Жан, - видел индейца, который вышел из леса, подбежал к кептэну и сказал ему, что вы убили... - ...морскую свинку... оленя... которых мы несем... - ответил Мигуэль. - И еще тапира?.. - Да, тапира, - ответил Жак Хелло, - Но что же дурного в убийстве тапира?.. - К пирогам... к пирогам! - крикнул сержант Мартьяль. В самом деле, население, по-видимому, готовилось к нападению. Эти индейцы, такие миролюбивые, такие гостеприимные, такие услужливые, пришли теперь буквально в бешенство. Некоторые из них вооружились луками и стрелами. Их крики все усиливались. Они готовы были броситься на иностранцев. Если бы даже кептэн Карибаль и захотел удержать их, это ему было бы очень трудно, так что опасность увеличивалась с каждой секундой. Неужели же все это произошло только потому, что охотники убили тапира?.. Исключительно только поэтому, и было очень жаль, что перед их уходом Жан не предупредил их, основываясь на своем путеводителе, чтобы они не трогали это животное. По-видимому, тапир в глазах этих индейцев, склонных ко всяким предрассудкам и верящих в переселение душ, является священным животным. Они не только верят в духов, но смотрят на тапира как на одного из своих предков, одного из самых заслуженных и чтимых предков пиароанцев. Душа индейца, когда он умирает, поселяется, по их верованиям, в теле тапира. Таким образом, одним тапиром меньше - это значит одним жилищем меньше для пиароанских душ, которые должны бесконечно путешествовать в пространстве за неимением жилища. Отсюда это безусловное запрещение покушаться на жизнь животного, предназначенного для этой почетной роли. Когда одно из таких животных убито, гнев пиароанцев может заставить их решиться на самую жестокую расправу. Тем не менее ни Мигуэль, ни Жак Хелло не хотели расстаться с оленем и морской свинкой, убийство которых не влекло никакой ответственности. Прибежавшие гребцы схватили их туши, и все направились к пирогам. Население следовало за ним, раздражаясь все больше и больше. Кептэн не пытался умерить их гнев, скорее напротив. Он шел впереди и потрясал своим луком. Негодование туземцев дошло до крайнего предела, когда тело тапира было принесено четырьмя гребцами на носилках из ветвей. В это время пассажиры достигли лодок, плетенки которых были достаточной защитой против стрел индейцев, не имеющих огнестрельного оружия. Жак Хелло заставил Жана быстро взойти на "Раллинетту", прежде чем сержант Мартьяль успел позаботиться об этом, и посоветовал юноше спрятаться в каюте. Затем он бросился в сопровождении Германа Патерна к "Морише". С другой стороны, Мигуэль, Варинас и Фелипе нашли себе прибежище на "Марипаре". Экипажи стали на свои места и приняли все меры, чтобы скорее отплыть на середину реки. Чалки были отданы в тот самый момент, когда град стрел посыпался на пироги, которые удалялись при помощи шестов, чтобы выйти из образованной мысом заводи. Пока лодки не выбрались на быстрину, они могли двигаться очень медленно, рискуя получить второй залп стрел индейцев, выстроившихся вдоль берега. Первый залп никого не задел. Большинство стрел перелетело через лодки, за исключением нескольких, которые вонзились в плетенку кают. Приготовив ружья, Мигуэль и его два товарища, Жак Хелло, Герман Патерн и сержант Мартьяль разместились на носах и кормах трех пирог. Раздалось шесть выстрелов с промежутками в несколько секунд; за первым залпом последовал второй. Семь или восемь индейцев упали ранеными, а двое пиароанцев, скатившись с берега, исчезли в воде. Этого было более чем достаточно, чтобы обратить в бегство перепуганное население деревни, которое в полном беспорядке, с криками вернулось в Августино. Не рискуя больше подвергнуться нападению, фальки обогнули мыс и, пользуясь ветром, пересекли реку наискось. Было шесть часов вечера, когда "Моргала", "Марипар" и "Галлинетта" остановились на ночь у левого берега, где, можно было надеяться, они были ограждены от какого-нибудь нападения. - Скажи, однако, Жак, - спросил Герман Патерн, - что же будут делать пиароанцы со своим тапиром?.. - Они похоронят его со всеми почестями, подобающими такому священному животному! - Как бы не так... Жак!.. А держу пари, что они его съедят, и хорошо сделают, потому что нет ничего вкуснее изжаренного на углях филе тапира! ^TГлава четырнадцатая - ЧУБАСКО^U С рассветом, когда еще последние звезды блестели на западном горизонте, пассажиры были разбужены приготовлениями к отъезду. Все давало надежду, что это будет последний переход. До Сан-Фернандо оставалось всего пятнадцать километров. Мысль лечь спать в тот же вечер в настоящей комнате, с настоящей кроватью была чрезвычайно привлекательна. К этому времени путешественники насчитывали 31 день пути от Кайкары и столько же ночей, во время которых приходилось довольствоваться простыми циновками. Что же касается времени, проведенного в Урбане и в деревнях Атур и Мэпюр под крышей хижин и на индейеких ложах, то, конечно, это не имело ничего общего с комфортом не только гостиницы, но даже постоялого двора, меблированного по-европейски. Без сомнения, город Сан-Фернандо должен был в этом отношении вполне удовлетворить путешественников, Когда Мигуэль и его товарищи вышли из своих кают, фальки были уже на середине реки. Они шли довольно скоро под напором северо-восточного ветра. К несчастью, некоторые признаки, хорошо известные гребцам Ориноко, заставляли опасаться, что под этим ветром не удастся пройти 15 километров. Пироги все шли рядом. Обернувшись к "Галлинетте", Жак Хелло обратился к Жану. - Вы хорошо себя чувствуете сегодня утром, дорогой Жан? - спросил он его, делая приветственный знак рукой. - Благодарю вас, Хелло, - ответил юноша. - А вы, сержант Мартьяль? - Мне кажется, я чувствую себя не хуже, чем всегда, - счел достаточным ответить старый солдат. - Это видно... это видно, - продолжал Жак Хелло добродушным тоном. - Я надеюсь, что мы все в отличном здоровье прибудем сегодня вечером в Сан-Фернандо... - Сегодня вечером?.. - повторил, с сомнением покачав головой, Вальдес. В это время Мигуэль, наблюдавший небо, вмешался в разговор. - Разве вы не довольны погодой, Вальдес? - сказал он. - Не очень... С юга идут тучи, и их вид мне очень не нравится. - А этот ветер их не отгонит?,. - Если он продлится... может быть... Но если он спадет... как я боюсь... Видите ли, это грозовые тучи, а они часто идут против ветра. Жак Хелло осмотрел горизонт и, по-видимому, согласился с мнением рулевого "Галлинетты". - Пока что, - сказал он, - будем пользоваться ветром и пройдем столько, сколько возможно... - Постараемся, - ответил Вальдес. В течение утра пироги особенно задерживались. Они могли пользоваться ветром, чтобы побороть довольно сильное течение между берегами, поросшими густым лесом. Благодаря ветру лодки, обойдя скалы Нерикава, хотя и с большими усилиями, переправились через порог Ахи, проходы в котором в это время года были еще достаточно глубоки, чтобы дать возможность лавировать среди многочисленных рифов. Опасность заключалась в том, что какая-либо из пирог, захваченная неожиданно течением, могла быть брошена на камни, где неминуемо разбилась бы... Подобная катастрофа чуть не случилась с "Мори-шей". Подхваченная со страшной силой течением, она едва не была брошена на острие огромной скалы. Впрочем, если бы это и случилось, "Галлинетта" и "Марипар" могли, конечно, спасти пассажиров и груз с "Мориши". В этом случае Жак Хелло и его товарищ должны были бы сесть на одну из двух лодок, и, конечно, вполне естественно было бы, чтобы соотечественников приняла "Галлинетта". Вот обстоятельство, которое было бы крайне неприятно, чтобы не сказать больше, сержанту Мартьялю. Впрочем, гостеприимство, которое пришлось бы предложить обоим французам, продолжалось бы всего несколько часов. Счастливо избегнув опасностей порога Ахи, лодочники так же удачно прошли и порог Кастиллито - последний, затруднявший плавание по реке ниже Сан-Фернандо. После завтрака, около полудня, Жак Хелло уселся на носу "Мориши" курить свою сигару. К своему неудовольствию, он должен был убедиться, что Вальдес не ошибся в предположениях. Ветер стихал, и повисшие паруса не могли даже бороться с силой течения. Только изредка, под легким дуновением набегавшего ветра, пироги продвигались на несколько десятков метров. Было очевидно, что состояние атмосферы скоро нарушится. К югу серые тучи, испещренные темными пятнами, точно шкура хищника, закрывали горизонт. Солнце, которое находилось в зените, скоро должно было исчезнуть за этой густой сеткой паров. - Тем лучше! - сказал Герман Патерн, щеки которого горели и были покрыты потом. - Тем хуже! - ответил Жак Хелло. - Лучше было бы растаять в испарине, чем быть под страхом грозы в этой части реки, где я не вижу никакого убежища. - Больше нельзя дышать, - сказал Фелипе. - Если ветер спадет, мы задохнемся... - Знаете, что показывает термометр внутри каюты? - спросил Варинас, - Тридцать семь градусов! Если он еще хоть малость поднимется, мы подойдем к точке кипения. - Мне никогда не было так жарко! - ответил Мигуэль, отирая лоб. Искать убежища в каютах было невозможно. На корме пирог можно было хоть немного дышать - правда, горячим, точно выходящим из печи воздухом. "Галлинетта", "Марипар" и "Мориша" добрались, однако, к трем часам до большого острова, обозначенного на карте под названием Аманамени, покрытого густым лесом и окаймленного скалами. При помощи бечевы гребцам удалось подняться по рукаву, где течение было слабее, до южной оконечности острова. Солнце к этому времени исчезло за облаками, которые, казалось, готовы были нагромоздиться одно на другое. Продолжительные раскаты грома громыхали на юге. Первые молнии бороздили скопившиеся тучи, которые готовы были разорваться. С севера не было ни малейшего дуновения. Гроза надвигалась, простирая свои широкие крылья от востока до запада. Скоро все небо должно было закрыться тучами. Не рассеются ли эти тучи, не разразившись грозой?.. Это было возможно, но самый доброжелательный метеоролог не мог бы надеяться на это в данном случае. Из осторожности паруса были убраны, тем более что все равно они были бесполезны. Из осторожности также гребцы убрали рангоут, положив его вдоль лодок. Как только фальки начали дрейфовать, экипаж лодок взялся за шесты и старался изо всех сил, какие можно было употребить в этой душной атмосфере, удерживать фальки против течения. После острова Аманамени достигли острова Гваяртивари, не меньшей величины. Около его довольно пологих берегов удалось несколько подняться вверх. В общем, пироги шли, таким образом, быстрее, чем на шестах, и только так они смогли обогнуть верхнюю часть острова. Пока шедшие с бечевой отдыхали, чтобы приняться затем за шесты, Мигель подплыл к "Морише" и спросил: - На каком еще расстоянии мы находимся от Сан-Фернандо?.. - В трех километрах, - отвечал Жак Хелло, который только что перед этим справлялся с картой. - Ну так надо пройти эти три километра после обеда, - объявил Мигуэль. И. обратившись к гребцам, закричал громким голосом: - Друзья мои, еще последнее усилие - и мы будем в Сан-Фернандо до вечера! Лодки находились наискось от Гуавьяре, устье которого рассекает левый берег Ориноко, если только не Ориноко бороздит правый берет Гуавьяре, как это должно было бы оказаться в случае победы Варипаса над Мигуэлем и Фелипе. Нечего удивляться поэтому, если защитник Гуавья-е, с биноклем в руках, бросал жадные взоры на его широкое русло, через которое выливались глинистые и желтоватые воды его любимой реки. Ничего не было удивительного также в том, что Фелипе, когда его пирога проходила мимо этого устья, с видом презрения спросил ироническим тоном, хотя и знал, в чем дело. - Что это за ручей? Хорош "ручей", по которому суда могут ходить на протяжении 1000 километров, притоки которого орошают огромную территорию, тянущуюся до самых Анд, который выливает из своего устья 3200 кубических метров воды в секунду!.. Однако на презрительный вопрос Фелипе никто не ответил, не имел времени ответить. Или, лучше сказать, ответом на него было только одно слово, вырвавшееся у гребцов всех трех лодок: - Чубаско!.. Чубаско! Таково было индейское название того шквала, который появился на горизонте. Это чубаско неслось на реку, точно лавина. И - это может показаться странным, необъяснимым для тех, кто незнаком с этим явлением венесуэльских льяносов, - оно разразилось с северо-запада. За мгновение до этого атмосфера была спокойная, даже более чем спокойная: она была тяжелая, гнетущая. Тучи, насыщенные электричеством, заволокли небо, и вместо того, чтобы разразиться с юга, буря разразилась на противоположной части горизонта. Ветер встретил почти над головой путешественников все эти массы пара, развеял их, нагромоздил другие, наполненные градом и дождем, и они опрокинулись как раз на то место, где смешиваются воды рек. Сначала чубаско отнесло лодки от устья Гуавьяре, затем не только удержало их против течения, без помощи шестов, но потащило по направлению к Сан-Фернандо. Если бы шторм не подвергал их большой опасности, то пассажирам оставалось бы только радоваться, что они движутся в этом направлении. К сожалению, чубаско чаще всего оканчиваются несчастьями. Кто не был сам очевидцем их, тот не может себе представить их разрушительной силы. Они сопровождаются страшным ливнем, смешанным с градом, который пробивает плетенку лодочных кают. Услышав крики: "Чубаско! Чубаско!" - пассажиры спрятались в каюты. Так как в предвидении этого "собачьего удара", по выражению мапойосов, паруса были сняты и мачты убраны, то "Марипар", "Мориша" и "Галлинетта" смогли устоять против первого натиска вихря. Однако эти предосторожности не устранили опасности, которая заключалась не только в том, что лодки могли опрокинуться. Подхваченные ветром, заливаемые волнами, точно в океане, фальки налетали друг на друга, рискуя треснуть или же разбиться о рифы правого берега. Пассажиры могли высадиться на берег, но весь их груз неминуемо погиб бы. Лодки метались по взволнованной поверхности реки. Управлять ими было невозможно, и рулевые тщетно пытались сделать это при помощи кормовых весел. Фальки кружились, сталкиваясь с заливавшими их громадными валами, и, несомненно, затонули бы, если бы гребцы не отливали воду и если бы на помощь к ним не пришли в этом пассажиры. Вообще эти плоскодонные лодки, сделанные для плавания по спокойной воде, ни по конструкции, ни по форме не могут выдержать подобных ударов, и большая часть их во время частых в жаркое время года чубаско погибает в водах среднего Ориноко. В этом месте река очень широка. Ее русло от южной оконечности острова Гваяртивари расширяется так, что его можно принять за обширное озеро, закругленное к востоку, напротив устья Гуавьяре, который является как бы сужающимся заливом этого озера. Таким образом, буря может разыгрываться здесь совершенно свободно, тем более что прибрежные льяносы не имеют в этом месте ни гор, ни лесов, которые могли бы умерить ее силу. Лодка, застигнутая на воде такой бурей, не имеет даже возможности бежать от нее, как делают в море корабли, и ее единственное спасение - выброситься на берег. Лодочники хорошо знали это и ничего не могли сделать, чтобы предупредить катастрофу. Поэтому они думали о том, чтобы спастись самим, а это возможно было сделать, лишь бросившись на камни. Один из них сказал: - Это называется потерпеть крушение в порту! На борту "Галлинетты" сержант Мартьяль старался быть спокойным. Если бы он был один, если бы ему пришлось бояться лишь за себя, то он нашел бы в себе мужество солдата, видавшего всякие виды! Но Жан... дитя, за которым он согласился следовать в это опасное путешествие, - как спасти его, если пирога утонет раньше, чем достигнет берега?.. Сержант Мартьяль не умел плавать. А если бы даже и умел, что смог бы он сделать среди этих бушующих вод, уносимых молниеносным течением?.. Конечно, он бросится в воду, и если ему не удастся спасти юношу, то он погибнет вместе с ним!.. Жан сохранил все свое хладнокровие, тогда как у сержанта Мартьяля оно исчезло. Выйдя из каюты, юноша держался на корме... Он видел опасность, не скрывая ее от себя... И его губы шептали имя отца... Однако был человек, который следил за ним, хотя юноша и не замечал этого. В то время как пироги, точно бешеные, метались то в одну сторону, то в другую, то вместе, то разъединенные волнами, Жак Хелло не спускал глаз с Жана. Когда фальки сближались борт о борт, рискуя разбиться, он думал лишь о том, чтобы крикнуть юноше ободряющее слово. Нужны ли, однако, были эти слова человеку, который вовсе не собирался дрожать перед смертельной опасностью?.. - Еще две минуты - и мы будем на берегу!.. - сказал Герман Патерн, стоявший на носу "Мориши". - Будем готовы... - ответил Жак Хелло отрывисто, - будем готовы спасать других! Левый берег Ориноко находился всего в 200 метрах. Сквозь дождь и град можно было разглядеть белую от пены покрывавших его волн извилистую линию. Через несколько мгновений лодки должны были очутиться на берегу. Сила чубаско возрастала, и пироги, поставленные боком, прыгали среди воля, которые их заливали с одного конца до другого. Раздался удар. "Мориша" ударилась о "Галланетту". Этот удар был так силен, что "Гадлинетта" зачерпнула воду всем бортом. Однако она не опрокинулась. Вдруг раздался ужасный крик, резко выделившийся среди грохота бури. Этот крик издал сержант Мартьялъ. В момент удара Жан был выброшен в клокочущие воды. - Дитя мое!.. Дитя мое!.. - повторял старый солдат. Сержант Мартьяль совсем потерял голову и не в силах был двинуться с места. Он собирался броситься в воду, но что мог он сделать? Жак Хелло удержал его сильной рукой, потом толкнул в глубь лодки. Хелло находился тут потому, что он прыгнул на "Галлинетту", чтобы находиться около юноши, ближе к нему, в случае если придется его спасать... И в тот момент, когда Жан исчез под водой, он услышал, как сержант Мартьяль выкрикнул имя... Да!.. Другое имя... Это было не имя Жана... - Предоставьте это дело мне! - сказал он. - Вы не можете помешать мне! - воскликнул сержант Мартьяль. - Вы не умеете плавать... вы погибнете оба! А я... я спасу вашего... племянника! И Жак Хелло бросился в реку. Все это было сказано и сделано в несколько секунд. Пять-шесть взмахов рук позволили Жаку доплыть до Жана, который, вынырнув несколько раз на поверхность, готов был окончательно погрузиться. Жак схватил его поперек тела, поднял ему голову, которую он старался держать над водой, и дал течению тащить себя к берегу. - Мужайтесь... мужайтесь!.. - повторял он. Жан с закрытыми глазами, лишившись чувств, не мог ни слышать, ни понимать его... Пироги были в 20 метрах сзади. Вальдес удерживал сержанта Мартьяля, обезумевшего от отчаяния. Жак Хелло, поддерживавший юношу, еле виднелся в волнах. Поток нес их обоих к берегу. Фальки следовали за ними, и по счастливой случайности, вместо того чтобы оказаться выброшенными на камни, они были подняты волной и вынесены на песчаную косу, где и остановились, не потерпев серьезных повреждений. В тот же миг и Жак Хелло вышел из воды. В его руках безжизненно висело тело потерявшего сознание Жана. Положив его на землю и приподняв ему слегка голову, Жак Хелло начал приводить его в чувство... Никто не погиб во время этой бури: ни когда пироги ударялись одна о другую, ни когда они были выброшены на берег. Мигуэль и его товарищи, выскочив из "Марипара", поспешили к Жаку Хелло, который стоял на коленях около юноши. Герман Патерн бежал тоже. Экипажи оттаскивали лодки от прибоя. Сержант Мартьяль подошел в тот момент, когда Жан, открыв глаза, взглянул на своего спасителя. - Дитя мое... дитя мое!.. - воскликнул он. - Мартьяль... мой добрый Мартьяль! - пробормотал Жан. Затем глаза его закрылись, благодарно взглянув на того, кто рисковал из-за него своей жизнью. В пятистах метрах влево виднелись первые дома Сан-Фернандо, куда надо было спешить без промедления. Жак Хелло хотел взять опять на руки юношу, но сержант Мартьяль сказал ему: - Если я не умею плавать, то я умею по крайней мере ходить... сударь... и у меня хватит сил нести мое дитя. Это была вся его благодарность молодому человеку. После этого, взяв Жана на руки, сопровождаемый Мигуэлем и его двумя товарищами, Жаком Хелло и Германом Патерном, Мартьяль пошел по береговой дорожке, которая вела в город. ^TГлава пятнадцатая - САН-ФЕРНАНДО^U Атабапо и Гуавьяре при впадении в Ориноко - пусть читатель примет до поры до времени эту гипотезу - разделяются друг от друга полуостровом. Русла этих двух притоков огибают полуостров, одно - с востока, другое - с запада, а его оконечность направляется к северу. Здесь образуется тот узел, который Элизе Реклю правильно считает "истинным гидрографическим центром всей области, лежащей между Антильским морем и Амазонкой", Сан-Фернандо занимает восточный берег этого полуострова и окаймляется в то же время правым берегом Атабапо. Впадает ли этот приток непосредственно в Ориноко или составляет только рукав Гуавьяре? Вопрос этот еще не решен. Может быть, он решится наконец новыми спорами и исследованиями Мигуэля, Варинаса и Фелипе. Маленький городок, который основал Солано в 1757 году, расположен на 237 метров выше уровня моря. Если какой-нибудь город может достигнуть большого значения в будущем, так это именно Сан-Фернандо, В самом деле, около этого географического пункта сосредоточивается пять судоходных путей сообщения: Атабапо ведет в Бразилию, и Амазонку, проходя через Гавиту по бассейну Рио-Негро; верхнее Ориноко ведет к восточным областям Венесуэлы, а среднее Ориноко - к северным областям; Иринида течет к юго-западным территориям; Гуавьяре течет по колумбийской территории. Между тем, хотя Сан-Фернандо и испускает, точно звезда, лучи из этой испаноамериканской провинции, он не воспользовался, по-видимому, этими лучами для самого себя. Он был всего лишь большой деревней в 1887 году, в то время, когда Шаффаньон останавливался в нем, прежде чем предпринять свою экспедицию к истокам Ориноко. Конечно, его население сейчас было многочисленнее, чем семь лет назад, но рост города все-таки очень незначителен. Жителей в Сан-Фернандо самое большее 500-600 человек. Они строят суда, торгуют каучуком, плодами, особенно - плодами пальмы пирьюаго. Из этого города отправился в 1882 году доктор Крево, сопровождаемый Лежанном, чтобы подняться по Гуавьяре. Эта экспедиция должна была прибавить еще одну жертву в список современных исследователей, погибших ради торжества науки. Население Сан-Фернандо состоит из нескольких семейств белых и некоторого числа негров и индейцев, причем последние большей частью принадлежат к племени банивасов. Власть президента республики и конгресса представлена здесь губернатором, который располагает небольшим числом солдат. Они главным образом предназначаются для полицейской службы и усмирения разбойничьих банд, которые бродят по берегам Ориноко и его притоков. Но иногда они пускаются в ход и против индейцев. Хотя дома в Сан-Фернандо заслуживают лишь названия хижин, но среди них есть и такие, где можно найти известный комфорт. Мигуэль, Фелипе и Варинас нашли себе приют у губернатора. Можно было опасаться, что жилище его превратится в арену такого спора, который сделает его более или менее необитаемым. Впрочем, Мигуэль и его товарищи были лишь в преддверии серьезного спора. Прежде чем заводить его, надо было побывать на местах, сделать наблюдения за и против. Вопрос вызывал необходимость внимательного изучения устьев всех трех рек, довольно продолжительного пребывания у притоков Атабапо и Гуавьяре, может быть, даже тщательного обследования их течений на расстоянии нескольких километров. В настоящий момент защитники этих притоков нуждались в отдыхе после более чем шестинедельного путешествия по течению нижнего и среднего Ориноко. Сержант Мартьяль и Жан Кермор в ожидании новых указаний, которые позволили бы им предпринять дальнейшие поиски, занялись подыскиванием подходящей гостиницы - если возможно, недалеко от порта. Что касается Жака Хелло и Германа Патерна, то они предпочли не покидать своей пироги. Привыкшие к этой плавучей квартире, они чувствовали себя здесь лучше, чем где бы то ни было. "Мориша" доставила их в Сан-Фернандо; она же должна была доставить их обратно в Кайкару, когда кончится их научная миссия. Излишне говорить, что, как только утих чубаско, лодочники поспешили доставить все фальки в порт Сан-Фернандо. Это было сделано в тот же вечер, так как чубаско проходит обычно в два-три часа. Пироги пострадали немного от ударов во время переправ через пороги и когда их выбросило на берег. Впрочем, все эти аварии были легкими, и их нетрудно и недолго было исправить. К тому же времени на это было достаточно и для "Марипара", и для "Мориши", так как их пассажиры должны были пробыть довольно долго в Сан-Фернандо. А что же "Галлинетта"?.. Ее судьбу должны были решить обстоятельства. Если бы Жан напал на следы полковника Кермора, то он рассчитывал, не теряя ни одного дня, вновь пуститься в дорогу. Его товарищи по путешествию, живо заинтересованные в планах юноши, решили общими усилиями помочь ему собрать новые указания. Благодаря содействию Мигуэля и его двух товарищей помощь губернатора была обеспечена. Жак Хелло и Герман Патерн тоже готовы были сделать все возможное, чтобы помочь своим соотечественникам. У них было рекомендательное письмо к очень радушному жителю города, белому, Мирабалю, которому было 68 лет и о котором Шаффаньон говорил с живейшим чувством благодарности в своем рассказе об экспедиции к истокам Ориноко. Оба француза - вернее, четыре француза - должны были встретить самый лучший прием в этой радушной и гостеприимной семье. Впрочем, прежде чем рассказывать о том, что предприняли путешественники в Сан-Фернандо, нужно сообщить, как совершился их переход в город после столкновения пирог. Как читатель помнит, сержант Мартьяль нес Жана на руках. Варинас, Фелипе и Мигуэль шли впереди, а сзади следовали Жак Хелло и Герман Патерн. Последний уверял, что ночь сна вернет юноше все его силы. Он имел предосторожность взять с собой аптечку, а что касается ухода, то, конечно, в нем недостатка быть не могло. С другой стороны, все такой же неприятный и непонятный, сержант Мартьяль не переставал держаться поодаль от Патерна, и когда последний захотел подойти, он проворчал: - Хорошо, хорошо!.. Мой племянник дышит так же, как вы или я... и нам ничего не надо; как только "Галлинетта" будет в порту... - Через несколько часов, - заметил Жак Хелло, который знал от Вальдеса и Паршаля, что пироги прибудут в город до ночи. - Это хорошо, - сказал сержант Мартьяль. - Только бы нам найти хорошую постель в Сан-Фернандо... Кстати... благодарю вас, что спасли ребенка! Очевидно, он решил, что по крайней мере должен хоть в этой короткой и простой форме выразить свою благодарность. Но каким странным тоном он произнес это и каким подозрительным взглядом посмотрел на Жака Хелло... Последний ответил лишь поклоном головы и отстал на несколько шагов. Таким образом потерпевшие крушение добрались до города, где, по указанию Мигуэия, сержант Мартьяль смог нанять две комнаты, в одной из которых Жан мог быть устроен удобнее, чем в каюте "Галлинетты". Герман Патерн несколько раз в течение вечера - но без товарища, который не ходил с ним, - приходил узнавать о здоровье юноши. Единственный ответ, который он получил, заключался в кратком сообщении, что все идет как нельзя лучше и что могут обойтись без его услуг, за которые его благодарят. Правда, молодой Кермор спал спокойно, а как только пирога остановилась в порту, Вальдес принес чемодан с платьем, которое сержант Мартьяль приготовил на завтра. На другой день, когда Герман Патерн явился в качестве доктора и друга, его приняли только как друга, не без ворчания дядюшки. И действительно, во врачебных услугах не было нужды: отдохнув от усталости прошлого дня, Жан чувствовал себя совершенно здоровым. - Я же вам говорил, что все хорошо! - объявил еще раз Мартьяль. - Я обязан жизнью Хелло, - сказал Жан, - и когда я его увижу... Я не знаю, как я смогу выразить ему... - Он только исполнил свой долг, - ответил Герман Патерн. - Хорошо, хорошо, - пробурчал сержант Мартьяль, - когда мы встретим вашего друга Хелло? Его не встретили, однако, - по крайней мере в это утро. Не держался ли он в стороне нарочно?.. Или ему казалось неприличным идти выслушивать благодарность, которую он заслужил своим поведением? Достоверно лишь одно: что он оставался на борту "Мориши", очень задумчивый, хмурый. После того как Герман Патерн сообщил ему о здоровье юноши, никто не мог добиться от Хелло и четырех слов. Однако Жак Хелло и Жан увиделись после обеда. Первый, несколько смущенный, - сержант Мартьяль прикусил себе ус, наблюдая его, - взял протянутую ему руку, но не пожал ее с обычной простотой. Эта встреча случилась у Мирабаля. Жак Хелло был здесь со своим рекомендательным письмом. Что касается сержанта Мартьяля и Жана, то их привело сюда желание получить указания, касающиеся полковника Кермора. Мирабаль не скрыл своего удовольствия видеть путешественников. Он заявил, что отдает себя в полное их распоряжение и сделает все возможное, чтобы быть им полезным. Симпатия, которую он проявлял по отношению к путешественникам, сказывалась в его предложениях, в той поспешности, с какой он давал всякие разъяснения. Он видел доктора Крево во время его проезда... Он вспоминал Шаффаньона и был счастлив, что мог оказать ему услугу... Он был готов сделать то же самое для Жака Хелло и Германа Патерна... для сержанта Мартьяля и его племянника, которые могли рассчитывать на него при всяких обстоятельствах. Юноша объяснил мотивы, которые привели его в Венесуэлу, и это лишь увеличило симпатию к нему Мирабаля. Помнил ли старик, что полковник Кермор был 14 лет назад в городе Сан-Фернандо?.. Ответ не мог удовлетворить юношу. Мирабаль не помнил ничего о полковнике с таким именем и о его пребывании в Сан-Фернандо. На лице Жана появилось выражение глубокого горя, и на глазах показались слезы. - Господин Мирабаль, - спросил тогда Жак Хеллоу - давно ли вы здесь?.. - Больше сорока лет, - ответил старик. - Я оставлял Сан-Фернандо лишь очень редко и на короткие промежутки. Если бы такой путешественник, как полковник Кермор, провел здесь несколько дней, то я, конечно, видел бы его... беседовал бы с ним. Наш город не настолько велик, чтобы иностранец мог в нем остаться незамеченным, и я знал бы о его пребывании. - Ну а если... он хотел остаться неизвестным? - На этот счет я ничего не могу вам сказать, - ответил Мирабаль. - Разве у него были основания к этому?.. - Да, - оказал Жан, - мой отец покинул Францию четырнадцать лет назад, и его друзья узнали о его отъезде лишь гораздо позже. Мой дядя... сержант Мартьялъ... и тот не был посвящен в планы своего полковника. - Конечно, нет! - воскликнул старый солдат. - Потому что я сумел бы помешать ему. - А вы, мое дорогое дитя? - спросил Мирабаль. - Я не жил тогда в доме отца, - ответил Жан с некоторым смущением. - Моя мать и я были в колониях, и когда мы возвращались во Францию, она погибла во время бури... Я... я был спасен, и несколько лет спустя, когда я вернулся в Бретань, мой отец уже покинул Нант... и мы не знаем, что с ним сталось. Очевидно, в жизни юноши была какая-то тайна, которую уже предчувствовал Жак Хелло. Но так как он не считал себя вправе допрашивать его, то держался крайне сдержанно. Не мог подлежать сомнению лишь тот факт, что полковник Кермор уже оставил страну, когда вернулся его сын, и что сержант Мартьяль - был ли он родственником или нет - не знал, куда он уехал. - Но вы все-таки имеете, - сказал Мирабаль, - серьезные основания думать, мое дорогое дитя, что ваш отец был в Сан-Фернандо? - Не только серьезные, сударь, но фактические. - Какие же? - Письмо из Сан-Фернандо, написанное моем отцом, им подписанное и полученное одним из его друзей в тысяча восемьсот семьдесят девятом году. - Да, это действительно серьезный факт. Но, может быть, - прибавил Мирабаль, - существует другой город того же названия в Венесуэле, к востоку от Ориноко? Например, Сан-Фернандо на Апуре? - Письмо пришло из Сан-Фернандо на Атабапо и имело почтовый штемпель от двенадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года. - Почему же, мое дорогое дитя, вы не взялись тотчас же за исполнение вашего плана? - Потому что мой дядя и я узнали об этом письме всего три месяца назад. Друг, которому оно было адресовано, никому не должен был сообщать в нем, и только после его смерти мы получили это письмо от семьи покойного. А если бы я был вблизи отца, когда он уезжал, он остался бы!.. Мирабаль, глубоко тронутый, привлек к себе Жана и поцеловал его. Что мог он сделать, чтобы прийти ему на помощь? Один только факт был очевиден: что полковником Кермором было написано письмо, помеченное 12 апреля 1879 года, и что письмо было отправлено из Сан-Фернандо на Атабапо. - И все-таки, - сказал Мирабаль, - я не могу ничего припомнить... ничего... хотя я и был в то время в Сан-Фернандо. - Как! - воскликнул юноша. - Ведь мой отец проезжал здесь!.. Он должен был пробыть здесь некоторое время... Не мог же он не оставить никаких следов!.. И он зарыдал, потеряв, по-видимому, после этих безотрадных утверждений Мирабаля после днюю надежду. - Не отчаивайтесь, Жан, - заметил Жак Хелло, тоже еле сдерживавший свое волнение. На этот раз он не сказал: "Мой дорогой Жан". - Конечно, полковник Кермор мог быть в Сан-Фернандо, и Мирабаль мог не знать об этом. Старик поднял голову. - Другие лица, может быть, знали его... - продолжал Жак Хелло. - Мы будем искать... мы расспросим. Повторяю вам, Жан, не надо отчаиваться. Сержант Мартьяль молчал. Он смотрел на юношу. Он, казалось, повторял ему то, что не раз говорил перед отъездом: "Ты увидишь, мое бедное дитя, что мы сделаем лишь бесполезное путешествие!.." - Наконец, - прибавил Мирабаль в заключение, - так как возможно, что я лишь случайно ничего не знал о полковнике Керморе, я предприму поиски. Я справлюсь у жителей Сан-Фернандо. Я тоже уверяю вас, что не нужно отчаиваться. Что ваш отец был в Сан-Фернандо, это не подлежит сомнению. Но под своим ли именем он путешествовал? Да! Оставалось еще это предположение, в общем, довольно возможное, хотя трудно было объяснить себе, зачем бы полковник стал скрывать свое имя и свое звание. - Может быть, - заметил Жак Хелло, - полковник Кермор хотел проехать Сан-Фернандо неузнанным! - С какой целью? - спросил Мирабаль. - Мой отец перенес большие несчастья, - ответил юноша, сердце которого сильно билось. - После смерти моей матери он думал, что остался один на свете. - А вы, мое дорогое дитя?.. - Он думал, что я умер... - ответил Жан. Сержант Мартьяль не переставал ворчать в своем углу. Очевидно, такого рода допрос не совсем ему нравился. Это касалось таких подробностей, которые он всегда хотел держать в полной тайне. Ни Мирабаль, ни Жак Хелло не настаивали. В конце концов, было ясно, что полковник Кермор, испытавший много горя, счел нужным уехать тайно, - настолько тайно, что его старый товарищ по оружию ничего об этом не знал. Таким образом, не было ничего невероятного в том, что он переменил имя, не желая, чтобы когда-нибудь открыли место, где он доканчивал свою разбитую столькими испытаниями жизнь. Сержант Мартьяль и юноша после этого откланялись Мирабалю и ушли, оба глубоко опечаленные. Старик все же обещал им, что он узнает все, что ему удастся, о полковнике Керморе, и не было сомнения, что он сдержит это обещание. Вернувшись в гостиницу, сержант Мартъяль и Жан не выходили больше в этот день. На другой день, по совету Мигуэля, Жан имел свидание с губернатором... Генерал ничего не мог сообщить ему о его отце. Он находился в Сан-Фернандо всего 5 лет. Но если он не мог дать никаких указаний юноше, зато он охотно согласился помочь Мирабалю в его розысках. В этот второй день дело не продвинулось ни на шаг. Сержант Мартьяль не переставал сердиться!.. Приехать так далеко, испытать столько опасностей - и все напрасно!.. Как мог он быть настолько слабохарактерным, чтобы согласиться на это путешествие? Как мог он быть настолько податливым, чтобы предпринять его?.. Тем не менее он решил не упрекать Жана, так как это значило бы увеличить его горе, а он видел его и без того удрученным и погруженным в отчаяние... Жак Хелло со своей стороны тоже занимался собиранием сведений. Его поиски были тщетны. Вернувшись на "Моришу", он предался такой скорби, что Герман Патерн начал бояться за него. Его друг, такой словоохотливый, такой общительный, обладавший таким ровным характером, едва отвечал на вопросы. - Что с тобой?.. - спросил его Герман Патерн. - Ничего. - Ничего!.. Иногда это значит: все... Конечно, положение этого бедного юноши очень печально, я согласен с этим. Но ты не должен забывать ради этого своей цели... - Своей цели!.. - Полагаю, что министр народного просвещения послал тебя на Ориноко не для поисков полковника Кермора... - Почему бы нет?.. - Послушай, Жак!.. Будем говорить серьезно... Тебе удалось спасти сына полковника Кермора... - Сына!.. - воскликнул Жак Хелло. - А!.. Сына!.. Нет, Герман, может быть!.. Да!.. Быть может, лучше было бы, чтобы Жан погиб, если ему не суждено отыскать своего отца... - Я не понимаю, Жак... - Есть вещи, в которых ты ничего не понимаешь! - Благодарю! Герман Патерн решил не расспрашивать больше своего товарища. Он невольно задавал себе вопрос, что бы могло значить это все усиливающееся чувство расположения Жака Хелло к молодому Кермору. На следующий день, когда Жан с сержантом Мартьялем пришли к Мирабалю, этот последний собирался вместе с Жаком Хелло отдать им визит. Из опроса жителей Сан-Фернандо вытекало, что, действительно, 12 лет назад какой-то иностранец останавливался в городе. Был ли этот иностранец француз?.. Никто не мог этого сказать, так как он, по-видимому, имел основания сохранять самое строгое инкогнито. Жану показалось, что это был проблеск света в таинственной истории. Не отдавая себе отчета в причинах, он твердо поверил вдруг в то, что этот иностранец был его отец. - А когда этот иностранец оставил Сан-Фернандо, Мирабаль, - спросил он, - было ли известно, куда он направился?.. - Да, мое дитя... Он направился в область верхнего Ориноко. - И с тех пор... никаких известий? - Что с ним сталось - это неизвестно. - Может быть, это можно узнать, - сказал Жак Хелло, - обследовав ту часть реки? - Это было бы очень опасной экспедицией, - заметил Мирабаль, - и решаться на нес, имея такие шаткие указания... Сержант Мартьяль подтвердил жестом опасения, выраженные Мирабалем. Жан помолчал, но по его решительному виду, по блеску его глаз видно было твердое намерение продолжать экспедицию, как опасна она ни была, и, не оставляя своих планов, идти до конца. Мирабаль хорошо понял это, когда Жан сказал ему: - Благодарю вас, господин Мирабаль, благодарю также и вас, Хелло, за все, что вы сделали... В то время, когда мой отец был здесь, в городе видели иностранца... Это совпадает с тем временем, когда отец писал свое письмо из Сан-Фернандо. - Конечно... Но заключать отсюда, что это был полковник Кермор, все-таки рискованно... - заметил старик. - Почему? - воскликнул Жак Хелло. - Разве нет шансов, что это окажется именно он? - Ну... так как этот иностранец отправился в область верхнего Ориноко, - сказал Жан, - то и я отправлюсь туда... - Жан... Жан!.. - воскликнул сержант Мартьяль, бросившись к юноше. - Отправлюсь! - повторил Жан тоном, в котором чувствовалась непоколебимая решимость. Затем, обернувшись к Мирабалю, он спросил: - Есть ли на верхнем Ориноко какие-нибудь городки, какие-нибудь деревни, куда я мог бы направиться и где мог бы получить сведения о... моем отце? - Деревни?.. Их имеется несколько: Гуачапана, Эсмеральда... есть и другие... По моему мнению, однако, если возможно напасть на следы вашего отца, мое дорогое дитя, то за истоками Ориноко... в миссии Санта-Жуана. - Мы уже слышали об этой миссии, - ответил Жак Хелло. - Давно ли она существует?.. - Она основана вот уже несколько лет, - ответил Мирабаль, - и я полагаю, что она находится на пути к процветанию. - Это испанская миссия?.. - Да, во главе ее стоит испанский миссионер... отец Эсперанте. - Как только наши приготовления к путешествию будут закончены, - объявил Жан, - мы отправимся в Санта-Жуану... - Мое дорогое дитя, - сказал старик, - я не могу скрыть от вас, что по течению верхнего Ориноко вас ожидают большие опасности, трудности, лишения, что вы можете попасть в руки индейцев, которые мстят европейцам за их вторжение и отличаются большой жестокостью... или шайки квивасов, которыми командует теперь беглый каторжник из Кайенны... - Я не задумаюсь идти навстречу этим опасностям, чтобы отыскать моего отца. Этим ответом юноши окончилось свидание. Мирабаль понял, что ничто не могло бы остановить Жана. Он пойдет до конца, как сказал. Сержант Мартьяль в отчаянии поплелся за Жаном, который провел весь остальной день на "Галлинетте". Когда Жак Хелло остался один с Мирабалем, последний указал ему, каким бесчисленным опасностям подвергался сын полковника Кермора, имея лишь старого солдата в качестве проводника. - Если вы имеете какое-либо влияние на него, господин Хелло, - прибавил он, - отговорите его от этого плана, который основан на таких недостоверных фактах... Помешайте его отправлению. - Ничто не остановит его, - сказал Жак Хелло. - Я знаю его... ничто! Жак Хелло вернулся на "Моришу" более озабоченный, чем когда-либо; он не ответил даже на вопросы своего товарища. Сидя на корме фальки, Жак Хелло следил за Вальдесом и двумя другими матросами, которые приготовляли пирогу к дальнему путешествию. Ее надо было совершенно разгрузить, чтобы осмотреть дно и затем произвести полный ремонт, необходимый после последнего перехода и крушения на берегу Сан-Фернандо. Жак Хелло наблюдал также и за Жаном, который следил за этой работой. Может быть, юноша ждал, чтобы Жак Хелло заговорил с ним... сказал ему что-нибудь о трудности его планов... попытался отговорить его... Но Жак Хелло оставался нем и неподвижен. Погруженный в свои размышления, он, казалось, был охвачен какой-то одной мыслью... одной из тех, которые, как гвоздь, сидят в голове... которые жгут мозг. Наступил вечер. Около восьми часов вечера Жан собрался уходить в гостиницу. - Добрый вечер, Хелло!.. - сказал он. - Добрый вечер... Жан... - ответил Жак Хелло, который поднялся на ноги с таким видом, как будто хотел последовать за юношей. Жан шел, не поворачивая головы, и на расстоянии ста шагов скрылся за хижинами. Сержант Мартьяль стоял на берегу, очень взволнованный принятым решением. Наконец он решился и подошел к "Морише". - Господин Хелло, - пробормотал он, - я хочу сказать вам два слова. Жак Хелло тотчас вышел на берег и подошел к старому солдату. - Что вы хотите от меня, сержант? - спросил он. - Если бы вы были так любезны... уговорить моего племянника, который, может быть, вас послушает... не предпринимать этого путешествия. Жак Хелло пристально посмотрел на сержанта Мартьяля. Затем после некоторого колебания он ответил: - Я не буду уговаривать его, потому что это было бы бесполезно, вы сами знаете это... и даже при условии, если вы согласитесь... я принял решение... - Какое? - Решение сопровождать Жана... - Вы?.. Сопровождать моего племянника?.. - Который совсем не ваш племянник, сержант! - Его?.. Сына полковника?.. - Не сына... а дочь... дочь полковника Кермора!.. ^TЧАСТЬ ВТОРАЯ^U ^TГлава первая - НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОШЛОМ^U Около 8 часов утра 2 октября пироги "Галлинетта" и "Мориша", пройдя правым рукавом Атабапо, поднимались при благоприятном северо-западном ветре вверх по течению верхнего Ориноко. После вчерашнего разговора между сержантом Мартьялем и Жаком Хелло сержант не мог отказать молодому человеку в разрешении сопровождать их - "племянника" и его самого - до миссии Санта-Жуана. Теперь секрет Жанны Кермор был известен ее спасителю и - конечно, в этом не могло быть сомнения - должен был вскоре стать известным и Герману Патерну. Трудно было бы скрыть это, а принимая во внимание обстоятельства, в которых должна была совершиться вторая часть путешествия, это становилось даже желательным. Но этот секрет, так хорошо хранившийся до того, оба молодых человека должны были скрыть от Мигуэля, Фелипе, Варинаса, Мирабаля и губернатора провинции. По возвращении, если бы поиски увенчались успехом, сам полковник Кермор мог бы представить этим лицам свою дочь. Было условлено также, что ни Вальдес, ни Паршаль и никто из матросов пирог не будет посвящен в последние события. В общем, можно было только похвалить сержанта Мартьяля, что он выдал Жанну за своего племянника Жана в надежде обойти некоторые трудности путешествия, и лучше было оставаться при раз принятом благоразумном решении. Описывать удивление, растерянность, а затем гнев старого солдата, когда Жак Хелло сообщил ему свое открытие, что Жан Кермор был Жанной Кермор, - было бы излишне, так как это легко себе представить. Точно так же незачем останавливаться на вполне понятном смущении молодой девушки, которое она испытала, увидев после этого вновь Жака Хелло и Германа Патерна. Оба поспешили уверить ее в своем уважении к ней, преданности и своей скромности. Впрочем, обладавшая решительным характером девушка скоро овладела собой. - Для вас я Жан... всегда Жан, - сказала она, протягивая руку обоим соотечественникам. - Всегда, сударыня, - ответил Герман Патерн, отвешивая ей поклон. - Да, Жан, мой дорогой Жан, - ответил Жак Хелло, - так я буду называть вас до тех пор, пока мы не вручим Жанну Кермор ее отцу. Нечего и говорить, что Герман Патерн не счел нужным делать замечаний по вопросу об этом путешествии, которое должно было продолжаться до истоков Ориноко, а может быть, и дальше. Лично он был даже доволен этим обстоятельством, так как оно давало ему возможность значительно пополнить его гербарий растениями флоры верхнего Ориноко. Он мог, таким образом, отлично выполнить свою задачу натуралиста, и, конечно, министр народного просвещения не мог бы решительно ничего сказать против того, что экспедиция зашла так далеко. Что касается Жанны Кермор, то она была глубоко тронута тем, что Жак Хелло и Герман Патерн решили прийти ей на помощь и, подвергаясь всем опасностям этой экспедиции, сопровождать ее до миссии Санта-Жуана, что, несомненно, увеличивало шансы успеха ее предприятия. Сердце девушки было переполнено благодарностью к Жаку Хелло, который спас ей жизнь и не оставил ее одну в этом путешествии. Конечно, Жак Хелло объявил Герману Патерну: - Ты понимаешь, ведь не могли же мы бросить мадемуазель Кермор!.. - Я понимаю все, мой дорогой Жак! - ответил Герман Патерн. - Даже и то, что ты считаешь недоступным моему пониманию... Ты думал спасти юношу, а спас молодую девушку: таков факт. Очевидно, нам невозможно расстаться с этой интересной особой! - Я сделал бы то же самое и для Жана Кермора! Конечно... Я не мог бы допустить, чтобы он подверг себя таким опасностям, и не разделить их с ним!.. Это был мой долг. Долг нас обоих, Герман, помочь ему до конца... - Ну еще бы! - сказал Герман Патерн самым серьезным тоном. Вот что молодая Кермор рассказала своим двоим соотечественникам. Родившись в 1829 году и имея, следовательно, теперь 63 года, полковник Кермор женился в 1859 году на креолке с острова Мартиника. Первые два ребенка от этого брака умерли в раннем детстве. Жанна их не знала, но ей известно, что родители ее после этого оставались неутешными. Полковник Кермор в 41 год уже получил этот чи