луживающих Чикаго, уже накануне доставили в город несколько тысяч приезжих. Погода обещала .быть превосходной. Свежий утренний ветер очистил небеса от ночных испарений, и солнце плавно поднималось на далеком горизонте над озером Мичиган, воды которого, ударяясь о берег, слегка волновались. Шумные массы публики двигались по Мичиган-авеню и Конгресс-стрит, направляясь к колоссальному зданию. На одной стороне его возвышалась четырехугольная башня высотой в триста десять футов {Фут - современная мера длины в странах с английской системой мер, равная 0,3048 м. Дюйм - мера длины равная 2,54 см.}. Список гостиниц в Чикаго очень длинен. Приезжий может всегда выбрать себе какую-нибудь по своему вкусу. К тому же, куда бы городские кэбмеиы, которым платят по двадцать пять центов за милю, его ни повезли, он нигде не рискует остаться без комнаты, за которую берут по два и по три доллара в день. Но с точки зрения удобств и быстроты обслуживания - причем каждому путешественнику предоставляется жить на американский или европейский лад, безразлично, - ни один из этих отелей не может сравниться с Аудиториумом, этим громадным десятиэтажным караван-сараем, помещающимся на углу Конгресс-стрит и Мичиган-авеню, против самого Лейк-Парка. Это громадное здание может приютить несколько тысяч путешественников; в нем имеется театр достаточных размеров, чтобы вместить восемь тысяч зрителей. В утро, о котором идет речь, публики в театре набралось более чем когда-либо. Сбор никогда еще не доходил до такой цифры. Это потому, что нотариус Торнброк, который устроил такой удачный аукцион из фамилий шести избранников, на этот раз предложил организовать платные места всем желающим присутствовать на чтении завещания в зале Аудиториума. Это дало возможность собрать для бедных около десяти тысяч долларов, которые должны были быть распределены между больницей "Алексиан Бразерс" и детской больницей "Морис Портер Мемориал". Как же было не поспешить сюда всем любопытным города и не заполнить каждый уголок огромного зала? На эстраде находились мэр города и весь муниципалитет; позади них - члены "Клуба Чудаков", с председателем Хиггинботамом, а несколько впереди них сидели шесть избранников, размещенные по одной линии около самой рампы, причем каждый из них сидел в позе, которая наиболее соответствовала его общественному положению. Лисси Вэг, смущенная необходимостью быть выставленной напоказ многотысячной публике, сидела в кресле, видимо сконфуженная, низко опустив голову. Гарри Т. Кембэл сидел с довольным, сияющим лицом, раскланиваясь направо и налево со своими товарищами-журналистами, сотрудниками многочисленных издательств самых разнообразных "окрасок". Коммодор Уррикан свирепо вращал глазами, видимо готовый завести спор с каждым, кто осмелится взглянуть ему в лицо. Макс Реаль беспечно наблюдал за этой жужжащей толпой, снедаемой любопытством, которого он лично почти не разделял, и - нужно ли говорить? - часто взглядывал на сидевшую так близко от него прелестную молодую девушку, смущение которой его живо заинтересовало. Герман Титбюри мысленно подводил итог собранным суммам за входные билеты, и цифра эта представлялась ему каплей воды среди миллионов будущего наследства. Том Крабб, сидевший не в кресле, так как оно не могло бы вместить его колоссальное туловище, а на широком диване, ножки которого гнулись под его тяжестью, видимо, не понимал, почему он здесь очутился. Нечего говорить, что непосредственно позади шести избранников, в первом ряду зрителей, находились антрепренер Крабба Джон Мильнер, миссис Кэт Титбюри, делавшая своему мужу какие-то совсем непонятные знаки, и подвижная, нервная Джовита Фолей, без которой Лисси Вэг никогда не согласилась бы появиться перед устрашавшей ее публикой. Дальше, в глубине громадного зала, в местах амфитеатра, на самых отдаленных ступеньках, во всех углах, где только мог поместиться человек, во всех отверстиях, где могла просунуться человеческая голова, виднелись мужчины, женщины и дети, принадлежавшие к различным классам общества, все, кто был в состоянии оплатить свои входные билеты. А за стенами здания, вдоль Мичиган-авеню и Конгресс-стрит, в окнах домов, на балконах гостиниц, на тротуарах, на мостовых, где было приостановлено движение экипажей, стояла толпа не менее шумная, чем Миссисипи во время ее разлива, и волны этой толпы далеко переходили за границы квартала. Полагали, что в этот день Чикаго принял в свои стены пятьдесят тысяч приезжих, посторонних, явившихся как из различных пунктов штата Иллинойс, так и из смежных с ним штатов, а также из Нью-Йорка, Пенсильвании, Огайо и Мэна. Шум и гул голосов все усиливались; они носились над всей этой частью города, наполняли весь Лейк-Парк и терялись в залитых солнцем водах Мичигана. Часы начали отбивать двенадцать. Громкий вздох вырвался из груди присутствующих. Нотариус Торнброк встал со своего места, и этот раздавшийся в театральном зале вздох, подобный сильному порыву ветра, проник через окна здания и донесся до толпы, запрудившей ближайшие улицы. И тотчас же вслед за тем наступила тишина, глубокая, взволнованная тишина, подобная той, какая бывает в промежутке между блеском молнии и раскатом грома, когда вдруг становится тяжело дышать. Нотариус Торнброк, стоя у стола, занимавшего центр эстрады, скрестив руки на груди, с сосредоточенным лицом ждал, когда замрет последний звук последнего, двенадцатого удара часов. На столе перед ним лежал конверт, запечатанный тремя красными печатями с инициалами покойного. В этом конверте находилось завещание Уильяма Дж. Гиппербона и, судя по размерам пакета, еще какие-то документы. Надпись, сделанная на конверте, говорила о том, что его можно было вскрыть только по прошествии пятнадцати дней после смерти завещателя. Она указывала также число и час, в которые этот конверт должен был быть вскрыт, а именно ровно в полдень 15 апреля в зале Аудиториума. Нотариус Торнброк нервным жестом сломал печать конверта и вынул из него сначала документ, на котором виднелась подпись, сделанная хорошо знакомым почерком завещателя, затем вчетверо сложенную карту и, наконец, маленькую коробочку, в один дюйм длиной и шириной и полдюйма высотой. Покончив с этим, нотариус Торнброк пробежал глазами, вооруженными очками в алюминиевой оправе, первые строчки документа и громким голосом, хорошо слышным даже в самых отдаленных углах зала, прочел следующее: - "Мое завещание, написанное моей рукой, в Чикаго, 3 июля 1895 года. Будучи в здравом уме и твердой памяти, я составил этот акт, который заключает в себе мою последнюю волю. Эту волю мистер Торнброк и мой коллега и друг Джордж Б. Хиггинботам, председатель "Клуба Чудаков", обязуются исполнить во всей ее полноте, так же как это было сделано и с распоряжениями, касавшимися моих похорон". Наконец-то вся публика, вместе с наиболее заинтересованными в этом деле лицами, узнает содержание завещания! Настало время получить ответ на все вопросы, интересовавшие жителей Чикаго в течение долгих двух недель, и разрешить все предположения и гипотезы, накопившиеся за дни лихорадочного ожидания! Нотариус Торнброк продолжал читать завещание: - "До сих пор ни один из членов "Клуба Чудаков" не проявил никаких особых чудачеств. Равным образом и пишущий эти строки, подобно своим коллегам, не выходил еще ни разу за пределы своего банального существования. Но то, что ему не удалось совершить при жизни, может совершиться - в том случае, если его последняя воля будет исполнена - после его смерти". Одобрительный шепот пронесся по рядам присутствующих, и нотариус Торнброк должен был сделать полуминутную паузу: - "Мои дорогие коллеги, - продолжал он читать, - вероятно, не забыли, что если я чувствовал к чему-нибудь сильную страсть, то только к благородной игре в "гусек", так распространенной в Европе и особенно во Франции. Там ее считают заимствованной из Эллады, хотя греки никогда не видали, чтобы в игре принимали участие Платон, Фемистокл, Леонид, Аристид и Сократ, - никто вообще из героев ее истории. Я ввел эту игру в нашем клубе. Меня всегда горячо волновало разнообразие всех ее деталей, неожиданность ударов, капризы всевозможных комбинаций, где одна только чистая случайность руководит теми, кто стремится одержать победу на этом оригинальном поле битвы". Но для чего, с какой стати эта благородная игра в "гусекх так неожиданно появилась в завещании Уильяма Дж. Гиппербона?.. Этот вопрос естественно пришел в голову каждому. Нотариус продолжал: - "Игра эта, как всем в Чикаго известно, состоит из целой серии клеток, расположенных в известном порядке и занумерованных начиная с первой и кончая шестьдесят третьей. В четырнадцати из этих клеток изображен гусь, эта домашняя птица, так несправедливо обвиняемая в глупости. Ей надлежало бы быть реабилитированной в тот самый день, когда она спасла Капитолий от нападения Бренна и его галлов" {Имеется в виду древнеримское предание о том, как гуси своим гоготаньем разбудили стражу в тот момент, когда неприятельское войско галлов, подкравшееся ночью, взбиралось на стены Капитолия, и тем спасли Рим.}. Некоторые из присутствующих, более других скептически настроенные, начали думать, что покойный Уильям Дж. Гиппербон желал просто посмеяться над публикой, расточая такие запоздалые похвалы представителям гусиного рода. Чтение завещания продолжалось: - "В этой игре клетки расположены таким образом, что за вычетом четырнадцати вышеуказанных остается еще сорок девять, из которых шесть заставляют играющих платить следующие штрафы: простой штраф в шестой клетке, на которой нарисован мост и из которой игрок переходит в двенадцатую клетку; двойной штраф он платит в девятнадцатой, где он вынужден оставаться в "гостинице", пока его партнеры не сделают двух ходов; тройной штраф в тридцать первой клетке, где изображен колодец, в котором игрок остается до тех пор, пока другой не явится занять его место; двойной штраф в сорок второй клетке, а именно в той, на которой изображен лабиринт и которую игрок должен тотчас же покинуть, для того чтобы вернуться в тридцатую; тройной штраф в пятьдесят второй клетке, где он попадает в "тюрьму" и остается там до тех пор, пока кто-нибудь другой не явится его заместить, и, наконец, тройной штраф в пятьдесят восьмой клетке, где изображена мертвая голова, откуда игрок обязан начать всю партию сызнова". Когда нотариус Торнброк остановился после такой длинной тирады, чтобы перевести дух, в зале раздалось несколько недовольных голосов, но они тотчас же были заглушены огромным большинством присутствующих, видимо сочувственно относившихся к покойному. Но в то же время не пришли же все эти люди для того, чтобы выслушать лекцию о благородной игре в "гусек"! Передохнув, нотариус продолжал: - "В этом конверте вы найдете сложенную карту и коробочку. На карте изображена игра в "гусек", составленная на основании нового расположения клеток, которое я придумал и которое хочу теперь сообщить публике. В коробочке лежат две игральные кости, точная копия тех, которыми я имел обыкновение пользоваться в своем клубе. Как самая карта, так и игральные кости предназначаются для той партии, которая будет сыграна на нижеследующих условиях". Как?.. Вопрос идет здесь о партии игры в "гусек"? Без сомнения, это была мистификация, "утка", "хем-бэг" {Хембэг (с англ.) блеф, надувательство, обман.}, как говорят в Америке. Внушительные возгласы: "Тише! Тише!" - раздались по адресу недовольных, и нотариус Торнброк продолжал свое чтение: - "Вот что я решил предпринять в честь моей страны, которую я люблю горячей любовью патриота, штаты которой я подробно изучал, по мере того как их число увеличивалось, украшая новыми звездами флаг Американской республики". После этих слов раздался тройной возглас "ура", многократно повторенный эхом Аудиториума, после чего воцарилась тишина, так как любопытство публики достигло теперь высшего напряжения. - "Наш Союз - не считая Аляски, которая находится вне территории Соединенных Штатов и присоединится к нам, как только к нам вернется Канада - состоит из пятидесяти штатов, занимающих площадь в восемь миллионов километров. Таким образом, если мы разместим все эти пятьдесят штатов по клеткам в определенном порядке, один за другим, и повторим один из них четырнадцать раз, то получим карту, состоящую из шестидесяти трех клеток, такую же точно, какая имеется в благородной игре в "гусек", превратившейся теперь в благородную игру Соединенных Штатов Америки". Те из присутствующих, которые были хорошо знакомы с игрой, о которой шла речь, без труда уяснили себе идею Уильяма Дж. Гиппербона. Действительно, это было очень удачно, что он смог разместить в шестидесяти трех клетках все Соединенные Штаты. Вот почему аудитория разразилась бурными аплодисментами, которые вскоре затем раздались и на улице. Нотариус Торнброк продолжал читать: - "Оставалось только решить, который из этих пятидесяти штатов будет фигурировать на карте четырнадцать раз. И мог ли я сделать лучший выбор, решив остановиться на штате, который омывают воды Мичигана и который может справедливо гордиться городом, уже около полстолетия отвоевавшим название "Царицы Запада", - словом, на штате Иллинойс? Границами этого штата служат: на севере - озеро Мичиган, на юге - река Огайо, на западе-грека Миссисипи и на востоке - река Уобаш. Он является в одно и то же время и континентальным, и морским и стоит в первом ряду великой федеральной республики". Новый гром рукоплесканий и "ура", от которою, казалось, задрожали стены зала; раскаты его наполнили весь квартал и были повторены многотысячной толпой, находившейся в состоянии исключительного возбуждения. На этот раз нотариус был вынужден на несколько минут прекратить свое чтение. Когда наконец тишина была водворена: - "Мне оставалось только указать, - продолжал он читать, - тех партнеров, которые будут призваны играть на громадной территории Соединенных Штатов, следуя правилам, помещенным на прилагаемой карте, которая будет напечатана в миллионах экземпляров, для того чтобы каждый гражданин мог следить за всеми перипетиями партии. Эти участвующие, в числе шести человек, были выбраны из среды населения нашей столицы, именно на них пал жребий, и в данный момент они должны находиться в зале Аудиториума. Им предстоит переезжать из одного штата в другой согласно числу очков, а в какой именно пункт данного штата надлежит отправляться, это им будет сообщено исполнителем моего завещания, согласно приписке, помещенной мною ниже". Такова была роль, предназначенная шести избранникам. По капризу игральных костей им придется путешествовать по всему Союзу... Они будут подобны фигурам шахматной доски в этой невероятной партии... Если Том Крабб ничего не понял в идее Уильяма Дж. Гиппербона, то этого нельзя было сказать про коммодора Уррикана, Гарри Т. Кембэла, Германа Титбюри, Макса Реаля и Лисси Вэг. Все они смотрели на себя и точно так смотрели на них другие - как на исключительных существ, поставленных судьбой вые общества простых смертных. Оставалось только узнать, каковы были последние распоряжения, придуманные покойным. - "По истечении пятнадцати дней после чтения моего завещания, - читал Торнброк, - каждые два дня в этом самом зале Аудиториума в восемь часов утра нотариус Торнброк в присутствии членов "Клуба Чудаков" будет выбрасывать игральные кости из футляра, громко объявляя о полученном числе очков и извещая о нем участвующих в партии телеграммами. Каждый из них должен будет в это время находиться в определенном месте под угрозой, если бы его там не оказалось, быть выключенным из участия в партии. Принимая в расчет легкость и быстроту передвижения по всей территории федерации, границы которой ни один из шести не будет иметь право переступить, я решил, что пятнадцати дней будет вполне достаточно для каждого переезда, как бы ни был отдален данный пункт". Было очевидно, что если Макс Реаль, Годж Уррикан, Гарри Т. Кембэл, Герман Титбюри, Том Крабб и Лисси Вэг соглашались на участие в этой благородной игре, заимствованной, как оказывается, не от греков, а от французов Уильямом Дж. Гиппербоном, то им придется строго подчиниться всем правилам игры. На каких же условиях будут совершаться эти стремительные путешествия по Соединенным Штатам? - "Все эти шестеро, - раздался снова голос нотариуса Торнброка среди глубокого молчания всех присутствующих, - будут путешествовать на свой счет, сами оплачивая штрафы, налагаемые на них по прибытии в ту или иную клетку, или, другими словами, в тот или иной штат, причем размер каждого штрафа определяется в тысячу долларов. При первой же неуплате штрафа играющий исключается из партии". Тысяча долларов! А в том случае, если вмешается неудача и таких штрафов будет не один, а несколько, то образуется порядочная сумма! Неудивительно поэтому, что недовольная гримаса появилась на лице Германа Титбюри и тотчас же передалась его супруге. Необходимость платить из своих денег штрафы в тысячу долларов каждый не могла не смутить если не всех, то, во всяком случае, некоторых из участвующих. Правда, всегда нашлись бы люди, готовые прийти на помощь тем из шестерых избранных, которые, по их мнению, имели лучшие шансы на выигрыш. И не было ли это новым полем, на котором предстояло разыграться спекулятивной горячке, так свойственной гражданам спекулятивной Америки?.. Завещание заключало в себе еще несколько интересных сообщений и распоряжений, и прежде всего заявление, касавшееся финансового положения Уильяма Дж. Гиппербона: "Мое состояние, заключающееся как в движимом, так и в недвижимом имуществе, в промышленных, банковских и железнодорожных акциях, перечисление которых имеется в конторе нотариуса Торнброка, может быть оценено в шестьдесят миллионов долларов". Это заявление было встречено одобрительным шепотом. Присутствующие были признательны покойному за то, что он оставил наследство такого размера. Эта цифра показалась почтенной даже в стране Гульдов, Беннетов, Вандербильдов, Рокфеллеров и других миллиардеров, королей сахара, пшеницы, муки, нефти, железных дорог, меди, серебра и золота! Во всяком случае, тот или те из "шести", которым достанется это состояние -- все или частями, - смогут этим удовольствоваться. Не так ли? Но какие же потребуется соблюдать при этом условия? На этот вопрос завещание ответило так: "В благородной игре в "гусек", как известно, выигрывает тот, кто первым приходит в шестьдесят третью клетку. Но это бывает только в том случае, когда число выброшенных очков при последнем метании костей как раз образует эту цифру. Если же число очков превосходит цифру, помещенную в клетке, то игрок бывает вынужден вернуться на несколько клеток назад, и именно на столько, сколько выброшено лишних очков. Таким образом, согласно этим правилам, наследником всего моего состояния будет тот из участвующих в партии, кто займет шестьдесят третью клетку, иначе говоря, шестьдесят третий штат, а именно Иллинойс". Итак, выигрывает только один... Первый прибывший?! А его товарищи по путешествию ничего не получат?! И это после стольких волнений, усталости, расходов! Но нет, второй из прибывших, в свою очередь, тоже будет в некоторой мере вознагражден. "Второй, - говорилось в завещании, - то есть тот, кто при окончании партии окажется ближе других к шестьдесят третьей клетке, получит сумму, составленную из уплаченных штрафов в тысячу долларов каждый, - сумму, которая сможет оказаться благодаря случаю очень значительной". Этот параграф не вызвал в публике ни одобрения, ни недовольства. Обсуждать его было уже поздно. Далее Уильям Дж. Гиппербон прибавлял: "Если по той или другой причине один или несколько участников партии выйдут из нее до окончания, то ее будут продолжать те, кто не бросил борьбы. В случае же, если все участники от партии откажутся, мое состояние целиком получит город Чикаго, который сделается, таким образом, моим единственным наследником и, надеюсь, сумеет распорядиться этими деньгами самым лучшим образом". Заканчивалось завещание следующими строчками: "Такова моя последняя воля, исполнение которой поручено Джорджу Б. Хштинботаму, председателю "Клуба Чудаков", и моему нотариусу мистеру Торнброку. Этой воле надлежит быть выполненной со всей строгостью и точностью, так же как должны выполняться все правила благородной игры Соединенных Штатов Америки. И теперь да руководят небеса этой партией, следя за всеми случайностями, и да наградят они наиболее достойных!" Громкое "ура" встретило этот финальный призыв к участию судьбы в пользу одного из шести партнеров, и присутствующие собрались уже покинуть зал, когда нотариус Торнброк, властным жестом призвав публику к молчанию, прибавил: - Имеется еще приписка к завещанию. Приписка?.. Неужели же будут сведены на нет все параграфы завещания и разоблачена наконец та мистификация, которой некоторые из публики ждали от покойного чудака? "К шести участникам, избранным по жребию, будет присоединен еще седьмой по моему собственному выбору. Он будет фигурировать в партии под инициалами X. К. 2., будет пользоваться одинаковыми с другими конкурентами правами и подчиняться тем же самым правилам. Что касается его настоящего имени, то оно будет открыто только в том случае, если он выиграет партию. Все результаты ударов игральных костей будут ему сообщаться исключительно под этими инициалами. Такова моя последняя воля". Это показалось странным. Что скрывалось в этой оговорке? Но обсуждать этот вопрос было так же бессмысленно, как и другие, и толпа в сильнейшем возбуждении, как выражались репортеры, покинула зал Аудиториума. ^TГлава шестая - КАРТА В ДЕЙСТВИИ^U В этот день все вечерние, а на следующий день и утренние газеты вырывались из рук газетчиков и покупались по двойной и тройной цене. Если восемь тысяч зрителей, присутствовавших в Аудиториуме, слышали содержание завещания, то сотни тысяч жителей Чикаго и миллионы населения Соединенных Штатов, пожираемые любопытством, не имели этой счастливой возможности. И хотя газетные статьи и заметки интервьюеров и репортеров в большой мере удовлетворяли любопытство масс, все же общий голос властно требовал опубликования карты, которая была приложена к завещанию. Это была карта благородной игры Соединенных Штатов, составленная Уильямом Дж. Гиппербоном и являвшаяся копией игры в "гусек". Но как именно всеми уважаемый член "Клуба Чудаков" разместил на этой карте пятьдесят штатов Союза? В каких из них путешественникам предстояло задерживаться, в какие возвращаться обратно, чтобы начинать партию сызнова, в каких платить штрафы - простые, двойные или тройные? И неудивительно, разумеется, что в выяснении всех этих вопросов особенно заинтересованы были шесть избранников и их ближайшие друзья. Благодаря заботам Джорджа Б. Хиггинботама и нотариуса Торнброка карта, точная копия той, которую покойный, оставил в своем завещании, была очень быстро составлена, нарисована, раскрашена, напечатана - все это менее чем в сутки - и в количестве нескольких миллионов экземпляров разослана по всей Америке по цене два цента за экземпляр. Она была доступна, таким образом, всем гражданам, и каждый имел возможность последовательно отмечать на ней ходы этой незабываемой партии. Вот в каком порядке и под какими номерами были расположены пятьдесят штатов, из которых состояла в этот период Американская республика: 1 - Род-Айленд 2 - Мэн 3 - Теннесси 4 - Юта 5 - Иллинойс 6 - Нью-Йорк 7 - Массачусетс 8 - Канзас 9 - Иллинойс 10 - Колорадо 11 - Техас 12 - Нью-Мексико 13 - Монтана 14 - Иллинойс 15 - Миссисипи 16 - Коннектикут 17 - Айова 18 - Иллинойс 19 - Луизиана 20 - Делавэр 21 - Нью- Хэмпшир 22 - Южная Каролина 23 - Иллинойс 24 - Мичиган 25 - Джорджия 26 - Висконсин 27 - Иллинойс 28 - Вайоминг 29 - Оклахома 30 - Вашингтон 31 - Невада 32 - Иллинойс 33 - Северная Дакота 34 - Нью-Джерси 35 - Огайо 36 - Иллинойс 37 - Западная Вирджиния 38 - Кентукки 39 - Южная Дакота 40 - Мэриленд 41 - Иллинойс 42 - Небраска 43 - Айдахо 44 - Вирджиния 45 - Иллинойс 46 - Округ Колумбия 47 - Пенсильвания 48 - Вермонт 49 - Алабама 50 - Иллинойс 51 - Миннесота 52 - Миссури 53 - Флорида 54 - Иллинойс 55 - Северная Каролина 56 - Индиана 57 - Арканзас 58 - Калифорния 59 - Иллинойс 60 - Аризона 61 - Орегон 62 - Индейская территория 63 - Иллинойс Таковы были места, отведенные для каждого штата в шестидесяти трех клетках, причем штат Иллинойс был повторен четырнадцать раз. Но прежде всего нужно выяснить, какие же штаты, выбранные Гиппербоном, требовали уплаты штрафов и какие заставляли несчастных игроков подолгу оставаться в той же самой клетке или, что еще хуже, возвращаться назад. Таких штатов было шесть. Во-первых, штат Нью-Йорк, соответствующий в игре в "гусек" шестой клетке, на которой изображен мост. Играющий должен его немедленно покинуть по уплате одного простого штрафа и отправиться в двенадцатую клетку, или, иначе, штат Нью-Мексико. Во-вторых, девятнадцатая клетка, штат Луизиана, соответствующий той клетке, на которой изображена гостиница, где играющий, уплатив двойной штраф, должен переждать два метания игральных костей. В-третьих, штат Невада, тридцать первая клетка, соответствующий клетке с изображением колодца, в котором играющий, уплатив тройной штраф, остается до тех пор, пока кто-нибудь из игроков его не сменит. В-четвертых, штат Небраска, сорок вторая клетка, соответствующий той клетке, на которой изображен лабиринт, откуда играющий, уплатив двойной штраф, вынужден вернуться назад в тридцатую клетку. В-пятых, штат Миссури, пятьдесят вторая клетка, соответствующий той клетке, где находится тюрьма, из которой играющий, уплатив тройной штраф, может выйти только тогда, когда ему на смену явится кто-нибудь другой, уплатив, в свою очередь, такой же тройной штраф. В-шестых, пятьдесят восьмая клетка, штат Калифорния, соответствующий той клетке, на которой изображена мертвая голова и откуда безжалостные правила игры заставляют играющего вернуться обратно в первую клетку, штат Род-Айленд, и сызнова начинать всю партию. Что касается штата Иллинойс, повторенного на карте четырнадцать раз, то занимаемые им клетки соответствуют клеткам с изображением гусей. По играющие никогда не должны в них останавливаться, и по правилам игры они имеют право продолжать эту игру до тех пор, пока число выброшенных очков не приведет их в одну из клеток, на которых нет изображений этой симпатичной птицы, взывающей, по мнению Уильяма Гиппербона, к полной реабилитации. В том случае, если бы при первом же ударе костей играющий получил девять очков, он мог бы, переходя из одной клетки с изображением гуся в другую такую же, дойти до шестьдесят третьей клетки, иными словами, до конца. Так как число девять может быть составлено только двумя способами: или из трех и щести, или из пяти и четырех, то в первом случае играющий отправляется в двадцать шестую клетку, штат Висконсин, а во втором - в пятьдесят третью клетку, Флорида. Для такого исключительно счастливого игрока это является, конечно, большой удачей, так как дает ему сразу преимущество перед его соперниками. Но, в сущности, это преимущество более кажущееся, чем реальное, так как для того, чтобы достигнуть последней клетки, нужно выбросить точное число очков, и если играющий выбросит больше, он вынужден будет возвратиться назад. Наконец, последнее замечание: когда одного из играющих нагоняет другой, первый должен уступить ему свою клетку и вернуться в ту, которую занимал этот последний, уплатив предварительно простой штраф, за исключением того случая, когда он успел уехать из данной клетки до прибытия туда другого партнера. Такое отступление от правил было допущено завещателем с учетом непредвиденных запаздываний, вызванных последовательными перемещениями. Остается еще один, хотя и второстепенный, но все же, безусловно, очень интересный вопрос, который не может быть решен одним только изучением карты: куда именно в каждом данном штате должен отправляться играющий? Шла ли речь о столице, главном официальном пункте штата, или о его Метрополии {Метрополия - крупнейший город штата. Столица - административный центр штата.}, имеющей обычно более важное значение, или, наконец, о каком-нибудь месте штата, представляющем особый интерес с точки зрения географической или исторической? Не допустить ли, что покойный, применяя опыт, полученный от своих путешествий, предпочел выбрать места наиболее восхваляемые? В записке, приложенной к завещанию, скрывался ответ на этот вопрос. Игрок извещался телеграммой о результатах метания игральных костей в его пользу. Ее обязан был посылать нотариус Торнброк, направляя в тот пункт, где в данный момент находился участник матча. Нечего говорить о том, что американские газеты и журналы не замедлили опубликовать все эти замечания, напомнив при этом, что последняя воля завещателя требовала, чтобы все правила благородной игры в "гусек" выполнялись с абсолютной строгостью. Что касается срока, который позволил бы каждому игроку явиться без опоздания в назначенное место, то он был более чем достаточен, несмотря на то, что метание игральных костей происходило через каждые два дня. Но так как всех игроков было семь, то на долю каждого приходилось два раза по семь, то есть четырнадцать дней, которых вполне хватало для переезда из одного конца Союза в другой, например из Мэна в Техас или из Орегона в самый крайний пункт Флориды. В эту эпоху вся поверхность территории Союза была уже испещрена железнодорожными путями, и путешествовать можно было очень быстро. Таковы были правила, не допускавшие никаких возражений. Как говорилось, был дан выбор - соглашаться или отступить. И все согласились. Думать, что все шестеро сделали это с одинаковым удовольствием, конечно, неправильно. В этом отношении коммодор Уррикан был одного мнения с Томом Краббом или, лучше сказать, с Джоном Мильнером и с Германом Титбюри. Макс Реаль и Гарри Кембэл смотрели на это дело с точки зрения туристов: один, намереваясь "извлечь" из путешествия побольше этюдов, другой - газетных заметок. Что же касается Лисси Вэг, то Джовита Фолей заявила ей: - Дорогая моя, я хочу отправиться к Маршаллу Филду и попросить, чтобы он дал отпуск не только тебе, но и мне, так как я провожу тебя до самой шестьдесят третьей клетки! - Но ведь это же совсем безумие! - воскликнула молодая девушка. - Наоборот, это очень разумно, - возразила Джовита Фолей. - И так как шестьдесят миллионов долларов этого почтенного господина Гиппербона достанутся тебе... - Мне?! - Тебе, Лисс. И ты, конечно, не откажешься дать мне половину за мои хлопоты... - Все, если хочешь! - Согласна! - ответила Джовита Фолей серьезнейшим тоном. Само собой разумеется, что миссис Титбюри решила сопровождать Германа Титбюри в его паломничестве, несмотря на то, что это удваивало расходы. Раз им не запрещалось ехать вместе, то они вместе и поедут, это будет лучше для обоих. На этом настояла, конечно, госпожа Титбюри, так же как она настояла и на том, чтобы мистер Титбюри согласился принять участие в партии. Перемещения с места на место и связанные с ним расходы несказанно пугали этого человека, настолько же трусливого, насколько и скупого. Но властная Кэт категорически заявила, что она этого желает, и Герману не оставалось ничего другого, как подчиниться. То же самое можно сказать о Томе Краббе, которого никогда не покидал его тренер. Без сомнения, он повсюду увлек бы его за собой самым сногсшибательным темпом. Что касается коммодора Уррикана, Макса Реаля и Гарри Кембэла, то будут ли они путешествовать одни или в сопровождении своих слуг? На это ответа еще не было, но, во всяком случае, среди параграфов завещания не было такого, который бы это запрещал. Их могли свободно сопровождать все, кто бы этого ни пожелал, сопровождать и держать за них пари, подобно тому как держат пари за беговых или скаковых лошадей. Излишне добавлять, что посмертное чудачество Уильяма Гиппербона произвело громадное впечатление не только в Новом, но и в Старом Свете. Никто не сомневался, зная спекулятивную страсть американцев, что они будут ставить колоссальные суммы за удачу тех или других участников этой волнующей партии. Нужно сказать, что Герман Титбюри и Годж Уррикан, люди богатые, и Джон Мильнер, получивший очень много денег за Тома Крабба, не рисковали застрять в дороге за недостатком средств, требуемых в уплату штрафов. Гарри Кембэлу газета "Трибюн", для которой это служило выгодной рекламой, охотно открывала необходимый кредит. Макса Реаля не беспокоили денежные обязательства и затруднения, так как неизвестно было еще, встретятся ли они на его пути. Во всяком случае, он всегда успел бы об этом подумать. Когда Лисси Вэг расстраивалась, Джовита Фолей говорила ей: - Не бойся ничего, моя дорогая! Мы пожертвуем всеми нашими сбережениями на это путешествие. В таком случае мы не далеко уедем, Джовита! - Очень далеко, Лисе! - Но если судьба заставит нас платить штрафы? - Судьба заставит нас только... выиграть! - объявила Джовита Фолей не допускающим возражений тоном, и Лисси Вэг решила с ней лучше не спорить. Тем не менее, весьма вероятно, ни Лисси Вэг, ни, может быть, даже Макс Реаль никогда не сделались бы любимцами американских дельцов, так как при неуплате какого-нибудь штрафа их не замедлили бы исключить из партии, к выгоде конкурентов. Во всяком случае, единственно, что, по мнению некоторых, говорило в пользу Макса Реаля, было то, что на него пал жребий первым отправиться в путь, - обстоятельство, которое привело коммодора Уррикана в бешенство. Нет! Он положительно не мог переварить мысли, что получил только шестой номер: после Макса Реаля, Тома Крабба, Германа Титбюри, Гарри Т. Кембэла и Лисси Вэг! А между тем это не имело, в сущности, никакого значения. Разве последний из отправившихся не мог бы обогнать своих партнеров, если бы он с первого же удара получил, например, четыре и пять очков, которые отправили бы его в пятьдесят третью клетку, иначе говоря, в штат Флорида? Такого рода случайности были очень свойственны этим удивительным комбинациям, созданным, если верить легенде, таким тонким поэтическим вкусом, каким обладала изобретательная Эллада. Было очевидно, что публика, с самого начала всем этим крайне заинтересованная, не желала считаться ни с трудностью, ни с утомительностью их путешествии. Разумеется, совершить такое путешествие в каких-нибудь несколько недель было невозможно; могло даже случиться, что оно продолжится несколько месяцев и даже лет. И разве этого не знали члены "Клуба Чудаков", которые были свидетелями или игроками нескончаемых партий, предпринимаемых ежедневно Уильямом Гиппербоном в залах этого клуба? Продолжительность перемещений из одного пункта в другой, быстрота движения и переутомление могли вызвать среди участников матча заболевания, и они принуждены были бы бросить всякую мысль о достижении желаемой цели, к выгоде наиболее энергичных или защищаемых судьбой партнеров. Но подобные случайности никого не беспокоили. Все жаждали только одного - поскорее бы началась эта кампания, чтобы принять участие во всех волнениях шестерых избранников, следуя за ними мысленно в их путешествии по Америке или даже фактически, по примеру тех велосипедистов-любителей, которые сопровождают совершающих пробег профессионалов. Вот что удовлетворило бы алчность содержателей отелей тех штатов, через которые проезжали бы участники партии! Но если публика не задумывалась над различными задержками и неприятностями, могущими случиться в пути, то самим участникам партии вполне естественно могла прийти в голову следующая мысль: почему не заключить между собой условие, по которому выигравший партию обязывался разделить свой выигрыш с теми, которые не были осчастливлены судьбой? Или, во всяком случае, оставив себе половину громадного состояния, предоставить другую половину менее счастливым партнерам? Оставить себе тридцать миллионов долларов, а остальные разделить между ними? Эта мысль казалась очень соблазнительной. Быть уверенным в любом случае получить несколько миллионов - для практических умов, не жаждущих никаких авантюр, казалось достойным очень серьезного обсуждения. В этом не было ничего, что противоречило воле завещателя, поскольку партия продолжалась бы в предписанных им условиях и выигравшему предоставлялось право распоряжаться полученной суммой по своему усмотрению. Вот почему заинтересованные в этом лица по инициативе одного из них, наверняка наиболее разумного из шести, организовали официальное собрание с целью обсудить это предложение. Герман Титбюри выразил согласие его принять. Подумайте только: несколько миллионов долларов были бы гарантированы каждому! Обладая темпераментом завзятого игрока, госпожа Титбюри колебалась, но кончила тем, что согласилась. После некоторых размышлений Гарри Кембэл, страстный любитель приключений, тоже выразил свое согласие, так же как и Лисси Вэг, по совету своего патрона Маршалла Филда и несмотря на протесты тщеславной Джовиты Фолей, жаждавшей всего или ничего. Что касается Джона Мильнера, то он присоединился, не спросясь Тома Крабба, и если Макс Реаль сначала немножко поупрямился, то только потому, что в каждом из этих людей искусства таится некоторая доля сумасбродства! Однако в данном случае, может быть, для того, чтобы не сделать неприятного Лисси Вэг, которая его очень интересовала, он заявил, что согласен подписаться под принятым его партнерами решением. Но для того, чтобы это решение было окончательно оформлено, нужны были подписи всех шестерых игроков. А между тем, несмотря на согласие пятерых, шестой оказался настолько упрямым, что никакие уговоры ни к чему не привели. Очевидно, вы догадываетесь, что дело шло об ужасном Годже Уррикане, который наотрез отказался дать свою подпись. Он был избран судьбой, чтобы выиграть партию, и ни на какие соглашения ни с кем идти не желал. Пришлось прервать переговоры, так как с упрямством коммодора ничего нельзя было поделать, несмотря на утрозу чувствительного удара кулаком, который, по совету Джона Мильнера, собирался нанести ему Том Крабб, ручавшийся переломать ему четыре-пять ребер. К довершению всего упустили из виду еще то обстоятельство, что в силу сделанной в завещании приписки играющих было теперь уже не шесть, а семь. Прибавился еще этот неизвестный X. К. 2., выбранный Уильямом Гиппербоном. Но кто же был этот X. К. 2? Жил ли он в Чикаго и знал ли о нем что-нибудь нотариус Торнброк? Приписка гласила, что имя этой таинственной личности станет известно только в случае, если неизвестный выиграет партию. Вот что давало работу умам и вносило новый элемент любопытства в это событие. И раз этот X. К. 2. не мог явиться, чтобы принять участие в переговорах, то привести их к желанному концу не представлялось возможным, даже если бы коммодор Уррикан и дал свое согласие. Ничего другого не оставалось, как ждать первого метания игральных костей, результат которого должен был быть объявлен 30 апреля в зале Аудиториума. С того дня, о котором идет речь, а именно с 25 апреля, до назначенного срока оставалось ровно шесть дней. Что же касается приготовлений к отъезду, то времени на них с избытком должно было хватить не только коммодору Уррикану, который отправлялся шестым по счету, но также и четырем другим - Герману ТитСюри, Гарри Кем-бэлу, Тому Краббу и Лисси Вэг, ехавшим значительно раньше него. Как это ни странно, но менее всех озабоченным предстоящим путешествием казался тот, кому по жребию надлежало отправиться в путь первому. Живя в мире фантазий, Макс Реаль, казалось, совсем об этом не думал, и всякий раз, когда миссис Реаль, покинувшая свой родной Квебек и поселившаяся с сыном в доме по улице Саут-Холстед-стрит, ему об этом напоминала, он отвечал: - У меня впереди еще много времени! - Да нет!.. Совсем не так уж много, дитя мое. - Но, мама, для чего мне, в сущности, бросаться в эту нелепую авантюру? - Как, Макс, ты не хочешь испытать своего счастья? - Счастья сделаться большим миллионером? - Ну разумеется, - отвечала симпатичная дама, мечтавшая о том, о чем мечтают матери для своих сыновей. - Во всяком случае, готовиться к путешествию тебе уже пора. - Завтра, дорогая мама... послезавтра... или, лучшее, накануне отъезда. - Скажи мне по крайней мере, что ты думаешь с собой взять? - Мои кисти, ящик с красками, холст... все это в мешок, на спину, как солдат. - Но имей в виду, что ты можешь быть отослан в самые отдаленные пункты Америки. - На окраину Соединенных Штатов - самое большее, - возражал молодой человек. - Я удовольствовался бы одним чемоданом, чтобы совершить даже кругосветное путешествие. Другого ответа нельзя было от него добиться, и он возвращался в свою мастерскую. Но миссис Реаль ни за что не хотела позволять ему пропустить такой редкий случай нажить себе состояние. Что касается Лисси Вэг, то у нее времени на сборы было очень много, так как ей надо было ехать через десять дней после Макса Реаля. Это очень огорчало нетерпеливую Джовиту Фолей. - Какое несчастье, моя Лисси, - говорила она, - что ты получила только пятый номер! - Успокойся, моя дорогая, - отвечала молодая девушка. - Этот номер так же хорош, как и все другие. Или, лучше сказать, так же плох. - Не говори так, Лисси! И никогда не думай так. Это принесет нам несчастье. - Подождем, Джовита. Взгляни на меня. Неужели ты серьезно думаешь, что ты... выиграешь? - Я в этом так же твердо уверена, моя дорогая, как в том, что у меня еще целы все тридцать два зуба. Вслед за этими словами раздался взрыв неудержимого смеха Лисси, и Джовита Фолей почувствовала сильное желание побить свою подругу. Нечего говорить о том настроении, в каком находился коммодор Уррикан. Его жизнь точно остановилась. Он решил покинуть Чикаго через десять минут после того, как игральные кости объявят ему, куда надлежит отправляться. В пути он не остановится ни на один день, ни на час, даже если бы его отослали в самую глубину Эверглейдс, на полуостров Флорида. Что же касается четы Титбюри, то она думала только о тех штрафах, которые ей придется платить, если им не повезет, особенно если придется застрять в "тюрьме" штата Миссури или "в колодце" штата Невада. Но кто знает? Может быть, им посчастливится избежать всех этих ужасных мест. Чтобы с этим покончить, несколько слов о Томе Краббе. Боксер продолжал обильно питаться шесть раз в день, нимало не заботясь о будущем, и надеялся, что этой хорошей привычке ему не придется изменять в течение всего путешествия. Любитель хорошо поесть, он, без сомнения, всегда найдет гостиницы, хорошо снабженные провизией, даже в самых скромных местечках. С ним будет Джон Мильнер, который, конечно, не допустит, чтобы у него оказался в чем-нибудь недостаток. Без сомнения, это будет стоить больших денег, но зато - какая реклама для чемпиона Нового Света! Возможно, если случай будет им благоприятствовать, ему удастся организовать несколько сеансов бокса, из которых знаменитый сокрушитель челюстей сумеет извлечь для себя и славу и материальную выгоду. Нужно заметить, что в Чикаго и в других городах Союза были созданы агентства по приему пари, которые назначили специальные ставки на каждого из участников. Но само собой разумеется, что они не могли функционировать, пока партия еще не началась. И если нетерпение публики было очень интенсивно между 1 и 15 апреля - днем, в который было прочитано завещание, - то не меньшее нетерпение царило между 15 и 30 апреля - днем, когда впервые игральные кости должны были быть брошены на карту, составленную Уильямом Гиппербоном. Все те, которые привыкли держать пари на бегах, ждали часа, чтобы поставить на "шестерых", теперь уже "семерых", то есть на каждого из них или на всех вместе. Что же должно лечь в основу ставок? Тут не могли иметь значения - как это бывает для пари, которые держат на бегах, - ни список ранее взятых призов, ни перечень знаменитых родоначальников участвующих в бегах лошадей, ни те или другие гарантии, представленные тренерами. Тут можно было только взвешивать личные качества всех участвующих с точки зрения чисто моральных шансов. Нужно, однако, признаться, что Макс Реаль вел себя так, что не мог вызвать к себе симпатий держателей пари. Дошло до того, что 29 апреля, за день до того, когда игральные кости должны были зафиксировать его путь, он ничего лучшего не нашел, как уехать из Чикаго! С ящиком красок и кистями за плечами он уехал из города в его окрестности! Его мать, до крайности взволнованная, не могла сказать, когда он вернется. А если что-нибудь его случайно задержит и он не сможет явиться на следующий день в Чикаго, когда его будут там вызывать? Какое он доставит удовольствие шестому партнеру, который сделается благодаря этому пятым! Таким "пятым" оказался бы Годж Уррикан. Этот неприятный человек уже заранее радовался при мысли, что его очередь, таким образом, подвинется и у него останется вместо шести всего только пять конкурентов. Настало 30 апреля, но никто еще не мог сказать, вернулся ли Макс Реаль из своей экскурсии и находится ли среди публики, наполнявшей зал Аудиториума. В этот день ровно в полдень нотариус Торнброк в присутствии Джорджа Хиггинботама, окруженный членами "Клуба Чудаков", на глазах всех присутствующих в зале твердой рукой потряс коробочкой с игральными костями и выбросил их на карту. - Четыре и четыре! - крикнул он. - Восемь, - ответили в один голос присутствующие. Эта цифра соответствовала клетке, назначенной завещателем для штата Канзас. ^TГлава седьмая - ПЕРВЫЙ ОТЪЕЗЖАЮЩИЙ^U На следующий день на вокзале города Чикаго царило совершенно исключительное оживление. Чем же оно было вызвано? Очевидно, присутствием среди публики путешественника в костюме туриста с ящиком красок и кистей за спиной. Его сопровождал молодой негр с небольшим саквояжем в руках и сумкой через плечо. Они намеревались сесть на поезд, отходящий в восемь часов утра. Федеральная республика не испытывала недостатка в железнодорожных путях. Ее территория перерезана ими по всем направлениям. Стоимость железных дорог Соединенных Штатов превышает пятьдесят пять миллиардов франков в год, обслуживают их семьсот тысяч человек. В один только Чикаго ежедневно прибывают и убывают до трехсот тысяч пассажиров и до десяти тысяч тонн газет и писем, которые перевозятся в железнодорожных вагонах. Из этого можно заключить, что куда бы, по капризу игральных костей, ни были перекинуты семь участников партии, ни одному из них не грозило запоздать хотя бы на один день к месту назначения. К этому громадному числу железнодорожных ветвей нужно еще прибавить пароходы, как морские, так и речные и озерные. Говоря о Чикаго, можно сказать, что если туда легко приехать, то так же легко оттуда и уехать. Макс Реаль, вернувшийся накануне из своей экскурсии, находился в толпе, наполнявшей зал Аудиториума в тот момент, когда "четыре и четыре" было произнесено нотариусом Торнброком. Никто не знал, что он в зале, так как о его возвращении еще никому не было известно. Поэтому, когда было произнесено его имя, в зале наступило минутное молчание, нарушенное громовым голосом коммодора Уррикана, прокричавшего с того места, где он сидел; - Его нет! - Он здесь! - раздалось в ответ, и Макс Реаль, приветствуемый аплодисментами, поднялся на эстраду. - Готовы ехать? - спросил председатель "Клуба Чудаков", подходя к художнику. - Готов ехать... и выигрывать! - ответил, улыбаясь, молодой художник. Коммодор Годж Уррикан в эту минуту был похож на людоеда из Папуасии, готового проглотить живьем своего соперника. Что касается милейшего Гарри Кембэла, то, подойдя к Максу Реалю, он проговорил самым приветливым тоном: - Счастливого пути, товарищ по путешествию! - Счастливого пути также вам, когда настанет ваш день запирать чемодан, - ответил художник, и они обменялись дружеским рукопожатием. Ни Годж Уррикан, ни Том Крабб, первый - от кипевшего в нем бешенства, второй - как всегда, пребывавший в полудремотном состоянии, не сочли нужным присоединить к пожеланиям журналиста свои. Что касается четы Титбюри, то она лелеяла в душе только одно желание: чтобы все самые неприятные случайности, могущие произойти в этой игре, обрушились на голову первого отъезжающего, чтобы он застрял в глубине "колодца" штата Невада или очутился в "тюрьме" штата Миссури и оставался там до конца своих дней. Проходя мимо Лисси Вэг, Макс Реаль почтительно ей поклонился. - Разрешите мне пожелать вам успеха, мисс Вэг, - сказал он. - Но ведь это против ваших собственных интересов, мистер Реаль! - ответила молодая девушка, немного удивленная. - Это безразлично. Будьте только уверены в искренности моих вам пожеланий. - Благодарю вас, - проговорила Лисси Вэг, а присутствовавшая при разговоре Джовита Фолей шепнула на ухо своей подруге: - У него безусловно очень интересная внешность, у этого Макса Реаля! И он, верно, станет еще лучше, если, согласно пожеланию, позволит тебе прибыть к цели путешествия первой! По окончании процедуры зал Аудиториума опустел, и весть о результате первого метания не замедлила распространиться по всему городу. "Матч Гиппербона", как стали выражаться жители Чикаго, должен был скоро начаться. Вечером этого дня Макс Реаль закончил все свои приготовления к отъезду, в сущности очень несложные, и на следующее утро простился с матерью, крепко ее обняв и обещав писать как можно чаще. Потом он покинул дом Э 3997 на Холстедстрит и в сопровождении верного Томми отправился пешком на вокзал, куда пришел за десять минут до отхода поезда. Макс Реаль был прекрасно осведомлен о несметном количестве железнодорожных путей, окружавших Чикаго, и ему нужно было только выбрать одну из двух или трех железных дорог, которые вели в Канзас. Этот штат не граничит непосредственно со штатом Иллинойс, но отделяется от него одним только штатом Миссури. Вот почему путешествие, которое судьба приготовила молодому художнику, не превышало пятисот пятидесяти или шестисот миль, в зависимости от того пути, который он решил избрать. "Я не знаю Канзаса, - сказал он себе, - и это прекрасный для меня случай узнать "американскую пустыню", как называли когда-то этот штат. К тому же среди местных фермеров насчитывают немало канадских французов, и я буду чувствовать себя там как в своей семье. Мне ведь не запрещается избрать любую дорогу, лишь бы только вовремя прибыть в назначенное место". Да, это не было запрещено. Таково было и мнение нотариуса Торнброка, когда его об этом спросили. Записка, составленная Гиппербоном, обязывала Макса Реаля отправиться в Форт Рилей в Канзасе, и он мог явиться туда даже только на пятнадцатый день по выезде из Чикаго и все же вовремя получить там телеграмму, извещающую его о числе очков, выпавших на его долю при втором метании игральных костей, втором для него и восьмом с начала партии. В общем, из всех пятидесяти штатов, расположенных на карте в известном нам уже порядке, было только три, которые обязывали играющего явиться в самый короткий промежуток времени к назначенному пункту. Там он мог надеяться, что его при следующем же метании игральных костей заменит другой игрок: Луизиана, или девятнадцатая клетка, в которой помещается "гостиница"; штат Невада, или тридцатая клетка, в которой находится "колодец"; штат Миссури, или соответствующая ему пятьдесят вторая клетка, в которой расположена "тюрьма". И если Макс Реаль предпочитал достигнуть назначенного ему пункта, избрав для этого "дорогу школьников", как выражаются французы, - то это было его дело, и никто не мог ему в этом препятствовать. Но нельзя было, конечно, ждать, чтобы такой сумасшедший, как коммодор Уррикан, или такой скупой, как Герман Титбюри, захотели бы испытывать свое терпение и тратить свои деньги на остановки в пути. Они помчались бы на всех парах, с головокружительной быстротой, совершенно не желая "transire videndo" {Быть на виду.}. Вот маршрут, избранный Максом Реалем: вместо того чтобы самым коротким путем направиться в Канзас, пересекая с востока на запад штаты Иллинойс и Миссури, он использует Грэнд-Трэнк, железнодорожную ветвь, которая тянется на протяжении трех тысяч семисот восьмидесяти шести миль от Нью-Йорка в Сан-Франциско, "от океана к океану", как говорит в Америке. Сделав около пятисот миль по железной дороге, он достигнет Омахи на границе штата Небраска и оттуда на одном из пароходов, которые идут вниз по Миссури, доедет до столицы Канзас-Сити, откуда в качестве туриста-художника явится в назначенный день в Форт Рилей. Когда Макс Реаль явился на перрон вокзала, там собралось уже много любопытных, Дело в том, что прежде чем рисковать большими суммами денег, держа пари за того или другого из играющих, любители таких пари желали собственными глазами увидеть того из этих играющих, кто в первую очередь должен был отправиться в путь. Хотя "ставки", основанные на тех или иных более или менее вероятных предположениях, не были еще твердо установлены, всем все же хотелось взглянуть на молодого художника в момент его отъезда. Внушит ли доверие его вид? В хорошей ли он форме? Было ли какое-нибудь основание думать, что судьба ему улыбнется? Ведь всегда можно было бояться, что он не избежит пунктов, где ему придется платить штрафы, что повлечет остановку в пути. Нужно сознаться, что Макс Реаль с первого же момента не расположил к себе своих сограждан уже тем, что вез с собой все атрибуты своей профессии. Каждый янки, будучи весьма практичным, считал, что дело вовсе не в том, чтобы осматривать ту или другую местность, писать картины, но в том, чтобы путешествовать не как художник, а как один из участников партии. Придуманная Уильямом Гиппербоном, она вызвала к себе общенациональный интерес. Эта партия стоила того, чтобы к ней относиться вполне серьезно. Если ни один из семи не вложит в эту партию весь тот пыл, на который он способен, то это будет страшным пренебрежением по отношению к громадному большинству граждан свободной Америки. Вот почему среди всей этой разочарованной публики, собравшейся на вокзале, не нашлось никого, кто решился бы сесть в поезд, чтобы составить компанию Максу Реалю хотя бы до первой остановки. Кроме художника, все вагоны были полны только пассажирами, уезжавшими из Чикаго по своим личным, торговым или промышленным делам. Вот почему Макс Реаль мог прекрасно устроиться на одной из скамеек вагона и Томми рядом с ним, так как уже миновало время, когда белые не потерпели бы в своем вагоне присутствия цветного пассажира. Раздался наконец свисток, поезд дрогнул, и мощный паровоз с пронзительным ревом выбросил из своей широкой пасти целый сноп огненных искр и пара. Среди публики, оставшейся на перроне, виднелась фигура коммодора Уррикана, бросавшего вслед первому отъезжающему взгляды, полные угроз. С точки зрения погоды путешествие начиналось неудачно. Не надо забывать, что в Америке на этой долготе, хотя это та же параллель, что проходит и через Северную Испанию, зима еще не кончается в апреле. На всем протяжении этой обширной территории, где совершенно отсутствуют горы, в этот период зимние холода еще продолжаются, и атмосферные течения, устремляясь сюда из полярных районов, бушуют вовсю. Холод начинал понемногу сдавать под первыми лучами майского солнца, но сильные бури продолжали еще временами свирепствовать. Низкие тучи, приносившие сильные ливни, закрывали собой горизонт - досадное обстоятельство для художника, ищущего залитых солнцем пейзажей! И тем не менее всего лучше было путешествовать по штатам Союза именно в эти первые дни весеннего сезона, так как позже жара здесь становилась уже нестерпимой. К тому же можно было надеяться, что плохая погода не продлится долго: некоторые признаки уже указывали на ее скорое улучшение. Теперь - несколько слов о молодом негре, который в течение двух лет находился в услужении у Макса Реаля и вместе с ним отправлялся в это путешествие, обещавшее, по-видимому, множество всяких сюрпризов. Как уже говорилось раньше, это был семнадцатилетний юноша, рожденный свободным гражданином. Освобождение рабов произошло ведь во время войны Северных штатов с Южными, закончившейся лет за тридцать до этой истории, к большей чести американцев и всего человечества. Родители Томми, жившие в эпоху рабства, были уроженцами штата Канзас, в котором борьба между аболиционистами {Аболиционизм - движение за отмену рабства негров. Было вызвано к жизни интересом буржуазии Северных штатов, стремившихся к расширению внутреннего рынка и нуждавшихся в вольнонаемных рабочих.} и плантаторами штата Вирджиния была особенно напряженной. Тем не менее они не подвергались чересчур тяжелой участи - обстоятельство, которое здесь необходимо отметить, - и жить им было легче, чем большинству их сограждан. Имея над собой в качестве полновластного хозяина человека справедливого и доброго, они смотрели на себя как на членов его семьи. А потому, когда вошел в силу билль об уничтожении рабства, они не захотели уходить от хозяина точно так же, как и он не подумал с ними расставаться. Томми после смерти своих родителей и их хозяина - играло ли тут роль влияние атавизма {Атавизм - проявление у потомка признаков, свойственных его отдаленным предкам.} или воспоминание о счастливых днях детства? - почувствовал себя в большом затруднении, очутившись лицом к лицу с житейскими нуждами. Возможно, что его молодой ум не отдавал себе еще отчета в тех преимуществах, которые принес ему этот акт освобождения, когда он узнал, что должен рассчитывать только на свои собственные силы, чтобы выбраться из жизненных тисков, он, который никогда не заботился о будущем, живя только сегодняшним днем. И не были ли более многочисленны, чем это принято думать, эти бедные люди, которые сожалеют, продолжая оставаться все еще детьми, о том, что они из слуг-рабов превратились в слуг-вольнонаемных? К счастью, Томми удалось поступить по рекомендации к Максу Реалю. Будучи от природы довольно развитым, искренним, хорошего поведения, готовый любить каждого, кто проявил бы к нему какое-нибудь участие, он скоро привязался к молодому художнику, работа у которого давала ему обеспеченное существование. Единственно, что его огорчало - и он этого не скрывал, - была невозможность принадлежать своему хозяину всецело, быть полной его собственностью. И часто Томми об этом говорил. - Но зачем это тебе нужно? - спрашивал его Макс Реаль. - Затем, что если бы вы были моим настоящим хозяином, если бы вы меня купили, то я был бы совсем уже вашим. - А что бы ты этим выиграл, мой мальчик? - Выиграл бы то, что вы не могли бы меня тогда прогнать, как это делают со слугами, которыми недовольны. - Но, Томми, кто же думает о том, чтобы тебя прогонять? К тому же, если бы ты был моим рабом, я мог бы тебя всегда продать. - Все равно, это очень большая разница. Так было бы гораздо вернее. - Ничего подобного, Томми! - Да, да... И потом... я не мог бы самовольно уйти от вас. - Успокойся в таком случае: если я буду доволен твоими услугами, то возможно, что в один прекрасный день я тебя куплю. - Но у кого, раз я ровно никому не принадлежу? - У тебя... У тебя самого... когда я разбогатею... и за такую дорогую цену, какую ты только назначишь! Томми одобрительно кивал, глаза его блестели, он улыбался, открывая два ряда сверкающих белоснежных зубов. Бедный малый был счастлив при мысли, что в один прекрасный день он сможет продать себя своему хозяину, которого полюбил за это обещание еще больше. Излишне говорить, как он был доволен возможностью сопровождать художника в его путешествии по Соединенным Штатам. Ему было бы грустно, что тот уезжает неизвестно куда, в полном одиночестве, даже если бы речь шла о самой кратковременной разлуке. А кто мог сказать, как долго продлится эта партия, начатая при столь странных условиях? Возможно, что тот, кому было суждено ее выиграть, употребит много недель, а может быть, даже много месяцев на то, чтобы достигнуть шестьдесят третьей клетки. - Во всяком случае, суждено ли было этому путешествию закончиться скоро или затянуться еще надолго, Макс Реаль пребывал в весьма мрачном настроении в этот первый день, глядя в забрызганные грязью и дождевыми каплями стекла вагонного окна. Приходалось покоряться необходимости и проезжать через страну, не видя ее. Все терялось в сероватых тонах, так не любимых художниками, - небо, поля, города, местечки, дома, вокзалы. Пейзажи Иллинойса только очень смутно виднелись в дымке тумана. Чуть вырисовывались высокие трубы мукомольного завода города Нэйпирсвилла и крыши часовых заводов Ороры. Никаких признаков городов Освиго, Йорквилла, Сэндвича, Мендозы, Принстона и Род-Айленда с его изумительным мостом, переброшенным через Миссисипи, быстрые воды которой окружают остров Рок, никаких признаков всех этих владений штата, превращенных в арсенал, где сотни пушек выглядывают из-за зеленых деревьев и цветущих кустарников. Макс Реаль был разочарован. Если он не будет ничего видеть, кроме бури, дождя и тумана, то его зрение художника мало чем обогатится. Лучше уж было бы спать весь этот день, что Томми добросовестно и проделывал. К вечеру дождь перестал. Облака поднялись в более высокие зоны, и солнце садилось, окутанное золотистой парчой далекого горизонта. Это было большим праздником для глаз художника. Но почти сразу же вслед за тем сумрак наступившего вечера окутал всю пограничную полосу, отделяющую штат Айова от штата Иллинойс, и переезд через эту территорию не доставил Максу Реалю никакого наслаждения. Вскоре он закрыл глаза и раскрыл их лишь на рассвете. И возможно, что он был прав, сожалея, что не сошел с поезда накануне в Род-Айленде. "Да, я сделал глупость, большую глупость, - сказал он себе проснувшись. - Времени у меня совершенно достаточно: чтобы доехать до назначенного пункта, требуется меньше восьмидесяти часов... День, который я оставил для Омахи, я должен был бы провести в Род-Айленде... Для того чтобы попасть оттуда в Давенпорт, расположенный на берегу Миссисипи, нужно только пересечь реку, и я мог бы наконец увидеть этого знаменитого "родоначальника вод" {"Родоначальник вод" - название реки Миссисипи на языке племени альконкинов, одного из небольших индейских племен, населявших окрестности г. Оттавы (Канада).}, по которому мне предстоит, быть может, проехать от верховьев до устья, если только судьба заставит меня кататься по центральным территориям Союза". Но было уже поздно предаваться всем этим размышлениям. Поезд мчался на всех парах по равнинам штата Айова. Макс Реаль не мог хорошенько разглядеть ни Айова-Сити, лежащего в одноименной долине, в течение шестнадцати лет бывшего столицей этого штата, ни Де-Мойна, его теперешней столицы, старинной крепости, построенной при слиянии реки того же имени с рекой Раккун. В Де-Мойне насчитывается пятьдесят тысяч жителей, и он окружен целой сетью железнодорожных линий. Солнце появилось на небе в тот момент, когда поезд остановился в Каунсил-Блафсе, пограничном городе штата, всего в трех милях от Омахи, важного города штата Небраска, природную границу которого составляет река Миссури. Там некогда возвышалась Скала Совета, куда собирались представители индейских племен Дальнего Запада, и оттуда начинали свой путь различные экспедиции, преследовавшие коммерческие или завоевательные цели; там знакомили участников экспедиций с мало известными до тех пор районами, изрезанными отрогами цепи Скалистых гор и гор Новой Мексики. Но Макс Реаль больше не упустит возможности использовать эту первую станцию Центральной Тихоокеанской железной дороги, подобно тому как он упустил другие за вчерашний день! - Вставай! Идем! - сказал он своему спутнику. - Но разве мы уже приехали? - спросил Томми, открывая глаза. - Очевидно, куда-то приехали, раз мы где-то уже находимся. После такого весьма положительного ответа оба они--один с мешком за спиной, другой с чемоданом в руках - спрыгнули на перрон вокзала. Первый пароход должен был отчалить от набережной Омахи в десять часов утра, а было еще только шесть, и у них оставалось достаточно времени для того, чтобы побывать в Каунсил-Блафсе, на левом берегу Миссури, куда они и отправились после наскоро съеденного первого завтрака. Будущий хозяин и его будущий невольник быстро шли по дороге, тянувшейся между двумя железнодорожными путями, заканчивающимися двумя мостами, переброшенными через реку и образовывавшими, таким образом, двойной путь сообщения с важнейшим городом штата Небраска. Небо прояснялось, и через разорвавшиеся тучи, которые легкий ветерок гнал над равниной, солнце бросало снопы утренних лучей. Какое удовольствие после двадцати четырех часов, проведенных в железнодорожном вагоне, идти по дороге легкими и быстрыми шагами! Правда, Макс Реаль не мог даже подумать о том, чтобы зарисовать на ходу какой-нибудь ландшафт: перед его глазами расстилались одни только длинные бесплодные берега, мало привлекательные для кисти художника. Вот почему он решил идти прямо по направлению к Миссури, этому притоку Миссисипи, который назывался когда-то Мизе-Сури Пети-Кануи, что по-индейски значит "Тинистая река". В этом месте Миссури находится в трех тысячах миль от своего истока. Максу Реалю пришла в голову мысль, которая, наверно, не пришла бы ни коммодору Уррикану, ни тренеру Тома Крабба, ни даже Кембэлу, мысль - стараться, насколько это будет в его силах, оградить себя от любопытства публики. Уезжая.из Чикаго, он не сообщил своего маршрута. А между тем город Омаха интересовался не менее других городов этой партией в благородную игру Соединенных Штатов Америки, и если бы его жители знали, что первый из отъезжающих партнеров был теперь их гостем, то они оказали бы ему все те почести, которые полагалось оказывать такому важному лицу. Омаха представляет собой очень значительный город, в котором насчитывается вместе с его южным предместьем не менее ста пятидесяти тысяч жителей. Промышленный подъем, или "бум", правильно названный Элизе Реклю "периодом реклам, спекуляций, ажиотажа и в то же время напряженнейшего труда, вывел в 1854 году город Омаху, подобно многим другим городам, из прежнего его состояния полной заброшенности, снабдив его всеми продуктами промышленности и цивилизации. Будучи азартными игроками, разве могли бы жители этого города противостоять потребности держать пари за того или другого из партнеров этой партии, которым, по воле слепого рока, предстояло путешествовать по всей территории Союза? И вот теперь один из них не соблаговолил сообщить о своем присутствии... Решительно, этот Макс Реаль не желал привлечь к себе симпатии сограждан! Он ограничился тем, что зашел пообедать в самую скромную гостиницу, где не сказал ни своего имени, ни своего звания. Впрочем, не было ничего невозможного в том, что судьба еще не один раз пришлет его в штат Небраска или, во всяком случае, в один из тех штатов, которые обслуживает в направлении на запад Великий Тихоокеанский путь. Как раз в Омахе начинается длинная железнодорожная линия, называемая Тихоокеанской дорогой, которая тянется между Омахой и Огденом, а также Южной Тихоокеанской дорогой, соединяющей Огден с Сан-Франциско. Что касается тех путей, которые соединяют Омаху с Нью-Йорком, - то их так много, что путешественникам остается только выбирать. Продолжая соблюдать инкогнито, Макс Реаль миновал главные кварталы этого города, напоминающего собой, так же как и кварталы соседнего с ним города Коунсил-Блафса, шахматную доску. Было десять часов утра, когда Макс Реаль в сопровождении Томми прошел через северную часть города к берегу Миссури и спустился вниз по набережной к пароходной пристани. Пароход "Дин Ричмонд" был уже готов к отплытию. Его котлы хрипели, как хрипит пьяница, и его балансир {Балансир - качающееся коромысло паровой машины.} ждал только приказания тронуться в путь, чтобы прийти в движение над спардеком {Спардек - верхняя палуба обычно у трехпалубных судов.}. В конце дня "Дин Ричмонд", проплыв сто пятьдесят миль, должен был причалить в Канзас-Сити. Макс Реаль и Томми устроились в верхней крытой галерее задней части парохода. О, если бы пассажиры знали, что один из участников знаменитой партии находится среди них и плывет вместе с ними по миссурийским водам до города Канзас, как восторженно они его приветствовали бы! Но Макс Реаль продолжал хранить самое строгое инкогнито, и Макс никогда не позволил бы себе его выдать. Было десять минут одиннадцатого, когда пароход снялся с якоря. Мощные лопасти его колес пришли в движение, и он поплыл вниз по течению, усеянному кусочками пемзы, добываемой из источников в ущельях Скалистых гор. Берега Миссури на территории штата Канзас, ровные и покрытые зеленой растительностью, не имеют того живописного характера, который им придают в верхнем течении этой реки гранитные отроги горной цепи. Здесь желтые воды Миссури не встречают на своем пути препятствий в виде всякого рода искусственных заграждений, больших водопадов и страшных водоворотов. Но благодаря многочисленным притокам, текущим из самых отдаленных районов Канады, эти воды здесь очень полны и глубоки. Главный из этих притоков известен под именем Йеллоустон-Ривер. "Дин Ричмонд" быстро плыл среди целой флотилии пароходов и парусных лодок, которые пользуются нижним течением этой реки, так как верхнее непригодно для навигации, зимой - из-за массы льдов, а летом - из-за многочисленных мелей, появляющихся в результате длительных и сильных засух. Вскоре они доплыли до Плат-Сити, города, названного так в честь реки, на которой он стоит. Эта река носит еще другое название: Небраска, но первое - Плат (плоская) - ей больше подходит, так как она течет здесь среди густо заросших травой берегов, открытых и плоских, отчего русло ее очень неглубоко. На расстоянии двадцати пяти миль от Плат-Сити пароход причалил к пристани города Небраска, который по справедливости может быть назван портом Линкольна, столицы штата, несмотря на то, что этот город лежит лье на двадцать западнее реки. После полудня Макс Реаль мог сделать несколько эскизов, проезжая Этчинсон, а также зарисовать восхитительную местность, находящуюся поблизости Ливенуэрта, там, где через Миссури перекинут один из самых красивых ее мостов. В этом пункте в 1827 году была выстроена крепость с целью защищать страну от нашествия индейских племен. Было около полуночи, когда молодой художник и Томми вышли на пристани в Канзас-Сити. В их распоряжении оставалось двенадцать дней для того, чтобы достигнуть Форта Рилей, пункта, намеченного в этом штате Уильямом Гшгаербоном. Макс Реаль выбрал довольно представительную с виду гостиницу, в которой великолепно проспал всю ночь после двадцатичетырехчасового пребывания в вагоне и четырнадцатичасового - на пароходе. Следующий день был посвящен осмотру города или, вернее, двух городов, так как на правом берегу реки Миссури, образующей в этом месте затянутую петлю, находятся два Канзаса, отделенные один от другого рекой: один из них принадлежит штату Канзас, а другой - штату Миссури. Второй играет более важную роль, в нем сто тридцать тысяч жителей, тогда как в первом всего только тридцать восемь тысяч. Разумеется, если бы они находились в одном штате, то составили бы один общий город. Впрочем, Макс Реаль не имел ни малейшего желания оставаться более двух суток ни в одном из этих двух Канзасов. Они были так похожи один на другой, как две шахматные доски, и достаточно было видеть один, чтобы составить себе полное представление о другом. Вот почему утром 4 мая он отправился в дальнейший путь, который должен был привести его в Форт Рилей, решив на этот раз путешествовать исключительно как художник. Разумеется, он опять воспользовался железной дорогой, дав себе слово выходить на всех станциях, которые ему понравятся, в поисках интересных пейзажей. Эта дорога не походила более на "американскую пустыню" прежних времен. Обширная равнина постепенно поднимается по направлению к западу и на границе штата Колорадо достигает высоты пятисот туазов {Старинная французская мера длины. Равна 1м 949 мм.}. Ее волнообразную поверхность пересекают широкие, покрытые лесом долины, отделенные одна от другой степями, теряющимися в далекой линии горизонта, теми степями, по которым за сто лет до того двигались индейские племена: Канзас, нэперсэ, отеас и другие, известные под общим именем краснокожих. Но что в корне изменило внешний вид страны, так это исчезновение сосновых и кипарисовых рощ, которые сменились миллионами фруктовых деревьев и многочисленными парниками, где выращиваются ягоды и виноград. Громадные пространства, занятые культурой сорго, играющего теперь важную роль на сахарных заводах, чередуются с полями ячменя, пшеницы, гречихи, овса я ржи, которые делают из Канзаса одну из самых богатых территорий Союза. Что касается цветов, то они были здесь в изобилии каких разнообразных сортов! По берегам реки Канзас встречается особенно много видов белой полыни с пушистыми листьями, причем некоторые травоподобные, другие кустарникообразные, издающие запах скипидара. Таким образом, переходя от одной станции к другой, удаляясь на четыре или пять миль вглубь страны, останавливаясь то там, то тут, чтобы нарисовать несколько полотен, Макс Реаль употребил целую неделю, чтобы добраться до Топики, куда он и прибыл после полудня 13 мая. Топика - столица Канзаса. Своим названием она обязана зарослям дикого картофеля, которым покрыты сплошь склоны долины. Город расположен на южном берегу реки, а его предместье - на противоположном. Полдня ушло на отдых, необходимый как самому Максу "Реалю, так и молодому негру, а следующее утро было посвящено осмотру столицы. Тридцать две тысячи жителей ее не имели никакого понятия о том, что среди них находится один из участников знаменитой партии, имя которого встречалось постоянно во всех газетах. Все знали, что он должен проехать через этот город, для того чтобы добраться до Форта Рилей, и никому не приходило в голову, что он мог избрать для этого какой-нибудь другой путь, не воспользовавшись самым кратчайшим - железнодорожной линией, которая идет по берегу реки. Но население напрасно его ждало: Макс Реаль на рассвете 14 мая выехал из города, сохранив до конца свое строгое инкогнито. Форт Рилей, лежащий на слиянии двух рек, Смоки-Хилл и Рипабликен, был теперь всего в каких-нибудь шестидесяти милях. Макс Реаль мог приехать туда в тот же вечер или же на утро следующего дня, если бы ему не пришла фантазия снова побродить по окрестностям. Он так и сделал, выйдя из вагона на станции Манхаттан. В результате он едва не закончил свое путешествие в самом его начале и не потерял права продолжать партию! Но что поделаешь! Художник не желал больше считаться с "шахматной доской", в которую судьба превратила этот район. Вскоре после полудня Макс Реаль и Томми вышли из вагона на предпоследней станции, находившейся в трех или четырех милях от Форта Рилей, и направились к левому берегу реки Канзас. Полдня было более чем достаточно, чтобы пройти это расстояние, и они были вполне уверены, что придут вовремя в назначенный пункт. Макс Реаль не мог отказать себе в удовольствии сделать остановку на берегу реки, так пленил его очаровательный пейзаж, внезапно открывшийся его взору. В изгибе реки, где свет капризно переплетался с тенью, росло одно из уцелевших деревьев прежней кипарисовой рощи. Его длинные пышные ветви простирались далеко над водой. Внизу виднелись развалины нескольких хижин из необожженного кирпича, а за ними красиво раскинулась обширная долина, пестреющая цветами, среди которых было очень много горевших золотом подсолнечников. За рекой зеленели деревья, и их густую листву местами прорезывали яркие солнечные лучи. Общий вид не оставлял желать ничего лучшего. "Какое прелестное место! - мысленно сказал Макс Реаль. - В каких-нибудь два часа я, наверное, успею покончить с этим эскизом". А между тем, как вы сейчас увидите, с ним самим едва не было здесь "покончено". Молодой художник уселся на берегу, держа перед собой натянутый на крышку ящика с красками холст. Он сосредоточенно работал минут сорок, ничем не отвлекаясь, когда внезапно какой-то отдаленный шум, quadrupedante sonitu {(латин.) - цитата из поэмы знаменитого римского поэта Вергилия (70-19 гг. до н. э.). Буквально означает топот четвероногого.} Вергилия, раздался где-то в западном направлении. Казалось, что по равнине на левом берегу реки несется несметный табун лошадей. Этот все увеличивающийся шум разбудил Томми, который сладко дремал, лежа под деревом. Его хозяин не поворачивал головы, углубленный в свою работу, и ничего, видимо, не слышал. Томми встал и пошел к крутому берегу, чтобы окинуть взглядом окрестность. Шум все время усиливался, и далеко на горизонте поднимались целые облака пыли, гонимые ветром. Быстрыми шагами Томми вернулся обратно, не на шутку напутанный. - Хозяин! - вскричал он. Но художник был так углублен в свою работу, что ничего ему не ответил. - Хозяин! - повторил Томми таким же испуганным голосом, кладя руку ему на плечо. - Да что с тобой, Томми? Что случилось? - спросил Макс Реаль, продолжая озабоченно смешивать краски кончиком кисти. - Хозяин... Но разве вы и сейчас ничего не слышит те? - вскричал Томми. Нужно было быть глухим, чтобы не услышать в эту минуту все приближающегося гула. Макс Реаль вскочил и, положив палитру на траву, побежал к самому берегу реки. На расстоянии всего каких-нибудь пятисот шагов мчалось что-то колоссальное, подымая целые тучи пыли, какая-то лавина, катившаяся по равнине и издававшая ужасающие звуки - дикий топот и ржание. Еще несколько минут, и эта лавина докатится до самого берега реки! Спасаться бегством можно было, только повернув на север, и, схватив все принадлежности для рисования, Макс Реаль, сопровождаемый или, правильнее, предшествуемый Томми, кинулся бежать со всех ног в этом направлении. Страшная лавина, приближавшаяся с такой быстротой, состояла из нескольких тысяч лошадей и мулов, которых этот штат развел когда-то в лесных заповедниках на берегу Миссури. Но с тех пор, как вошли в моду автомобили и велосипеды, эти "четвероногие моторы", как их называют, предоставленные самим себе, блуждают на свободе, перекочевывая из одного конца штата в другой. На этот раз, видимо чем-то страшно перепуганные, они галопировали уже в течение нескольких часов. Никакие препятствия не могли их остановить. Хлебные поля, опытные станции - все было ими растоптано и разрушено, и если река не явится для них непреодолимой преградой, то где остановятся они в своей бешеной скачке? Макс Реаль и Томми хотя и бежали теперь уже из последних сил, скоро очутились бы, без сомнения, под ногами этой грозной орды, близость которой они теперь ясно ощущали, если бы им не удалось в мгновение вскарабкаться на нижние ветви орешника. Это было единственное дерево, возвышавшееся на всем пространстве этой равнины. Было уже пять часов вечера. Вскарабкавшись на дерево, они почувствовали себя в безопасности, и, когда последние ряды страшного табуна исчезли за поворотом реки: - Скорей, скорей! - крикнул Макс Реаль. Томми не очень-то спешил покинуть ветку орешника, на которой удобно уселся верхом. - Скорей же, говорю тебе, так как иначе я потеряю шестьдесят миллионов долларов и не смогу сделать из тебя жалкого невольника! Макс Реаль шутил, так как не было никакого риска не успеть вовремя явиться в Форт Рилей. Но все же, вместо того чтобы идти к станции, которая была теперь от них чересчур далеко и где могло не быть в эту минуту отходившего в Форт Рилей поезда, художник решил продолжать путь пешком и быстро зашагал по равнине в направлении к далеким огонькам, сверкавшим на горизонте. Так закончилась последняя часть их путешествия, и на городской башне не пробило еще восьми часов, когда Макс Реаль и Томми входили в "Джексон-Отель". Итак, первый из избранных уже находился в том пункте, который Уильям Гиппербон выбрал в восьмой клетке. Но почему он выбрал именно этот пункт? Вероятно, потому, что если штат Миссури, находящийся в географическом центре Союза, мог быть назван центральным штатом, то Канзас, в свою очередь, оправдывал этот выбор, так как занимал его геометрический центр, а Форт Рилей помещался в самом центре штата. Макс Реаль благополучно прибыл в Форт Рилей и на другое утро, выйдя из "Джексон-Отеля", где он провел ночь, отправился в почтовое бюро - узнать, не было ли ему телеграммы. - Ваше имя? - спросил его почтовый чиновник. - Макс Реаль. - Макс Реаль?.. Из Чикаго?.. - Именно. - Один из участников знаменитой партии благородной игры Американских Соединенных Штатов? - Он самый. Сохранить дольше свое инкогнито на этот раз было невозможно. Известие о пребывании Макса Реаля в городе не замедлило распространиться среди его жителей, и художник вернулся в отель, сопровождаемый громкими "ура", которые его порядком сердили. Сюда, в этот отель, должны были ему принести телеграмму, которая известит его о втором метании брошенных для него игральных костей и пошлет его... куда? Туда, куда заблагорассудится капризной и непостижимой судьбе. ^TГлава восьмая - ТОМ КРАББ, ТРЕНИРУЕМЫЙ ДЖОНОМ МИЛЬНЕРОМ^U Одиннадцать очков, составленных из пяти и шести, - это, в общем, не такой уж плохой удар, раз игроку не удалось получить девяти очков, составленных из шести и трех или из пяти и четырех, которые могли бы отправить его в двадцать шестую или пятьдесят третью клетку. Было, конечно, не совсем приятно, что указанный числом одиннадцать штат находился очень далеко от Иллинойса. Это обстоятельство не могло не вызвать некоторого недовольства если не Тома Крабба, то, во всяком случае, его тренера Джона Мильнера. Судьба посылала их в Техас, самый обширный из всех штатов Союза, площадь которого превосходит площадь всей Франции. Этот штат, находящийся на юго-западе конфедерации, граничит с Мексикой, от которой он был отделен лишь в 1835 году, после жаркой битвы, выигранной генералом Хьюстоном у генерала Санта-Анна. Том Крабб мог попасть в Техас двумя путями. Покинув Чикаго, он мог или направиться в Сент-Луис и, сев там на пароход, доехать по Миссисипи до Нового Орлеана, или же сделать этот переезд по железной дороге, которая идет в главный город штата Луизиана, пересекая для этого штаты Иллинойс, Теннесси и Миссисипи. Оттуда можно выбрать одну из кратчайших дорог, ведущих в Остин, столицу Техаса, - пункт, указанный в завещании Уильяма Гиппербона. Причем ехать можно было по железной дороге или же на одном из тех пароходов, которые совершают рейсы между Новым Орлеаном и Галвестоном. Джон Мильнер предпочел воспользоваться железной дорогой, для того чтобы перевезти Тома Крабба в Луизиану. В его распоряжении не было столько свободного времени, сколько было у Макса Реаля, и он не мог позволить себе тратить его зря, так как к 16-му, не позже, он был обязан доехать до цели своего путешествия. Итак, когда же вы отправляетесь в путь? - спросил его репортер газеты "Фрейе Прессе", узнав о результате тиража, имевшего место 3 мая в зале Аудиториума. Сегодня вечером., А багаж ваш готов? Мой багаж - это Крабб, - ответил Джон Мильнер. - Он совершенно полон, закрыт и перевязан. Мне остается только доставить его на вокзал. А что он по этому поводу говорит? Ровно ничего. Как только он покончит со своей шестой едой, мы вместе отправимся к поезду, и я с удовольствием отдал бы его в багажное отделение, если бы не боялся, что его вес превзойдет положенный. У меня, между прочим, предчувствие, что Тома Крабба ждет удача. - И у меня тоже, - объявил Джон Мильнер. - Счастливого пути! - Благодарю вас. Тренер не стремился сохранять инкогнито чемпиона Нового Света. Человек с такой заметной внешностью, как Том Крабб, не мог бы ни в коем случае не обратить на себя внимания. Скрыть его отъезд было нельзя, и в этот вечер на перроне вокзала собралась целая толпа, с интересом наблюдавшая за тем, как его вталкивали в вагон при громких криках "ура" присутствующих. Вслед за ним в вагон вошел и Джон Мильнер. Поезд тронулся, и казалось, что паровоз уже ощущал ту чрезмерную нагрузку, которой наградил его тяжеловесный кулачный боец. За ночь проехали триста пятьдесят миль и на следующий день прибыли в Фультен, находившийся на окраине штата Иллинойс, на границе со штатом Кентукки. Том Крабб совершенно не интересовался местностью, по которой он проезжал. А между тем штат занимал четырнадцатое место в ряду штатов Союза. Без сомнения, Макс Реаль и Гарри Т. Кембэл не преминули бы осмотреть и Нашвилл, теперешнюю столицу штата, и поле битвы при Чаттануге, где Шерман {Шерман, Уильям Текумсе (1820-1891) - видный военный деятель США, главнокомандующий армией Севера в последний период Гражданской войны. Федеральные армии - правительственные армии, боровшиеся с южанами.} открыл южные дороги федеральным армиям. Равным образом оба они - один в качестве художника, другой в качестве репортера, наверное, не поленились бы сделать крюк в какую-нибудь сотню миль до Гранд-Джанкшен, для того чтобы почтить своим присутствием город Мемфис. Это единственный важный пункт штата на левом берегу Миссисипи; он очень красиво расположен на скале, возвышающейся над великолепной рекой, усеянной цветущими зелеными островками. Но тренер не считал возможным уклониться от маршрута, чтобы позволить колоссальным ногам Тома Крабба шагать по этому городу с египетким названием {Мемфис - столица Египта в период Древнего царства (3 тысячелетие - до н. э.).}. Поэтому ему не представилось случая спросить, зачем шестьдесят лет тому назад правительство нашло нужным построить в этом городе, столь удаленном от берега моря, арсеналы и верфи, в настоящее время совершенно заброшенные, и услышать ответ, что "Америке подобные ошибки так же свойственны, как и всяким другим странам". Поезд мчался все дальше, унося с собой второго партнера и его ко всему равнодушного компаньона через равнины штата Миссисипи. Вскоре он миновал Холли Спрингс, Гренаду и Джэксон. Последний является столицей не имеющей большого значения территории, на которой исключительная по интенсивности культура хлопка сильно задержала общее развитие промышленности и торговли. На перроне вокзала этого города появление Тома Крабба произвело громадное впечатление. Несколько сотен любопытных явились посмотреть на прославленного кулачного бойца. Правда, он не обладал ни ростом Адама, которому приписывали девяносто футов, ни Авраама - восемнадцать футов, ни даже Моисея - двенадцать футов, {Легенда наделяет этих библейских персонажей необыкновенным ростом.} но все же это был один из представителей гигантов человеческого рода. Среди любопытных находился также один ученый, почтенный Кил-Кирнэй, который, измерив с необыкновенной точностью чемпиона Нового Света, сделал по этому поводу следующее весьма обстоятельное заключение. - Господа, - сказал он, - в результате проделанных мной исторических изысканий мне удалось найти главнейшие вычисления измерений, относящиеся к гигантографическим работам и записанные по десятичной системе. Вот они. В XVII веке появился Вальтер Парсон, ростом в два метра двадцать семь. В XVIII веке явились: немец Мюллер из Лейпцига, ростом в два метра сорок, англичанин Бернсфилд, ростом в два метра тридцать пять, ирландец Маграт, ростом в два метра тридцать, ирландец О'Бриен, ростом в два метра пятьдесят пять, англичанин Толлер, ростом в два метра пятьдесят пять, испанец Эласежэн, ростом в два метра тридцать пять. В XIX веке явились: грек Овассаб, ростом в два метра тридцать три, англичанин Хэле из Норфолка, ростом в два метра сорок, немец Марианн, ростом в два метра сорок пять, и китаец Шанг, ростом в два метра пятьдесят пять сантиметров. Рост же Тома Крабба - считаю нужным заявить это его почтенному тренеру - от пяток до макушки головы составляет всего только два метра тридцать... - Но что же вы хотите, чтобы я сделал? - ответил не без раздражения Джон Мильнер. - Ведь не могу же я его удлинить. - Разумеется нет, - продолжал мистер Кил-Кир-нэй, - я этого и не прошу... Но, во всяком случае, он уступает всем этим... - Том, - сказал Джон Мильнер, - ударь-ка хорошенько господина ученого прямо в грудь, чтобы он мог заодно узнать и силу твоего бицепса! Ученый Кил-Кирнэй не пожелал подвергаться такому опыту, после которого у него не осталось бы требуемого числа ребер, и удалился медленными, преисполненными достоинства шагами. Но Том Крабб был все же встречен шумными рукоплесканиями публики, когда Джон Мильнер от его имени сделал вызов всем любителям бокса. На этот вызов никто не ответил, и чемпион Нового Света отправился в свое купе, сопровождаемый горячими пожеланиями успеха всех присутствующих. Перерезав с севера на юг штат Миссисипи, поезд достиг границы штата Луизиана у станции Рокки-Ком-форт. Далее, у станции Карролтон, поезд подошел к реке шириной приблизительно в четыреста пятьдесят туазов, которая делает здесь петлю, окружая ею главный город этого штата. В Новом Орлеане Том Крабб и Джон Мильнер оставили поезд, сделав переезд в девятьсот миль, считая от Чикаго. Когда они приехали сюда после полудня 5 мая, у них в запасе оставалось еще тринадцать дней, чтобы попасть в назначенный день в Остин, столицу Техаса, любым путем: сухим, использовав для этого Тихоокеанскую железную дорогу, или морским. Времени было достаточно, даже с учетом возможных задержек в дороге. И все же от Джона Мильнера нельзя было ожидать, чтобы он стал прогуливать своего Крабба по городу с целью дать ему случай полюбоваться всеми его диковинками. Если бы судьба послала туда еще кого-нибудь из "семерки", то, конечно, тот лучше сумел бы справиться с подобной задачей. Остин был от них еще на расстоянии четырехсот миль, и Джон Мильнер думал только о том, как бы поскорее в него попасть. Самым близким путем был бы, конечно, железнодорожный, потому что между этими двумя городами существовало прямое сообщение, удобное, однако, только в тех случаях, когда время прихода и отправления поездов совпадает. Действительно, продвинувшись вперед в западном направлении и проехав штат Луизиана через города Лафайет, Рейрелан, Террбон, Тайгервилл, Рамос и Брашир по направлению к великому озеру, поезд, сделав сто восемьдесят миль, доезжает до границы Техаса. Начиная с этого пункта он идет, уже не останавливаясь, последние двести тридцать миль, от станции Орендж вплоть до самого Остина. Тем не менее, хотя он, может быть, был в этом не прав, Джон Мильнер предпочел другой маршрут, решив, что лучше сесть на пароход в Новом Орлеане и проехать водой до Галвестона, который соединяется железной дорогой со столицей Техаса. Оказалось, что пароход "Шерман" отправлялся на следующее утро из Нового Орлеана в Галвестон. Таким случаем нельзя было не воспользоваться. Проехать триста миль морем на пароходе, делающем двенадцать миль в час, можно было в полтора дня, самое большее в два, при неблагоприятном ветре. Джон Мильнер не счел нужным советоваться с Томом Краббом; это было бы равносильно тому, как если бы он захотел посоветоваться со своим чемоданом, доверху набитым и перевязанным. Покончив со своей последней в этот день, шестой по счету, едой, поданной ему в портовой гостинице, знаменитый боксер улегся спать и без просыпу проспал до утра. Было уже семь часов, когда капитан Кертис отдал приказ ослабить цепи "Шермана", сделав это после того, как он приветствовал чемпиона Нового Света с вниманием, которого был достоин второй партнер матча Гиппербона. - Почтенный Том Крабб, - сказал он, - я весьма польщен той честью, какую оказывает мне ваше пребывание на моем пароходе! Боксер, по-видимому, не понял того, что сказал ему капитан Кертис, и глаза его инстинктивно устремились к дверям, которые вели в столовую. - Поверьте, - продолжал капитан "Шермана", я сделаю все возможное, чтобы в самый короткий срок доставить вас в надежную гавань. Я не буду экономить ни горючего, ни пара. Я буду душой своих цилиндров, душой своего балансира, душой своих колес, которые завертятся со всей присущей им быстротой для того, чтобы обеспечить вам славу и деньги! Рот Тома Крабба открылся как бы для ответа, но тотчас закрылся для того, чтобы через минуту опять открыться и снова закрыться. Это указывало на то, что час первого завтрака уже пробил на стенных часах его желудка. - Вся моя кладовая с провизией в вашем распоряжении, - заявил капитан Кертис. - Будьте уверены, что мы вовремя приедем в Техас, если бы даже мне пришлось для этого ввести в дело все предохранительные клапаны, с риском, что пароход взлетит на воздух. - Не будем взлетать на воздух, - сказал Джон Мильнер со свойственным ему благоразумием. - Это было бы большой ошибкой накануне выигрыша шестидесяти миллионов долларов. Погода была превосходная, а к тому же проходы фарватера {Фарватер - проход или определенный путь для безопасного плавания судов.} Нового Орлеана вполне безопасны, несмотря на то, что некоторые из них бывают подвержены резким переменам, за которыми бдительно следит морское управление. "Шерман" следовал теперь по южному проходу среди тростников и камышей, растущих вдоль его низких берегов. Возможно, что обонятельный нерв путешественников был раздражен испарениями бесчисленных пузырей болотного газа, образуемых брожением органических веществ на дне реки; но не было никакой опасности сесть на мель в этом канале, представлявшем собой вход в большую реку. Проехали мимо нескольких заводов и складов, выстроенных на обоих ее берегах, мимо местечка Эльджирс, мимо Пуант-Ала-аш, мимо Джемпа. В это время года уровень воды всегда высок. В апреле, мае и июне Миссисипи вздувается от обычных разливов, а отливают ее воды лишь в ноябре. В силу этого "Шерману" не понадобилось замедлять своего хода, и он без всяких затруднений достиг порта Иде, названного так по имени инженера, работы которого улучшили весь этот южный фарватер. В этом именно месте Миссисипи вливается в Мексиканский залив, и ее течение составляет не менее четырех с половиной тысяч миль. Как только "Шерман" обогнул последний мыс, он повернул на запад. Как же перенес Том Крабб эту часть переезда? Очень хорошо. Позавтракав, пообедав и поужинав в свои обычные часы, он отправился спать и когда на следующее утро появился на своем всегдашнем месте, в задней части спардека, то имел очень свежий и довольный вид. "Шерман" сделал уже около пятидесяти миль в открытом море; смутно вырисовывались в северном направлении очертания все удалявшегося низкого берега. Впервые Том Крабб пускался в плавание по открытому морю, и начавшаяся боковая и килевая качка его сначала только удивила. Мало-помалу это удивление сменилось на его лице, обычно таком румяном, сильной бледностью, постепенно увеличивающейся, и внимательно следивший за ним Джон Мильнер не мог ее не заметить. "Уж не заболевает ли?.." - подумал он, подходя к скамье, на которую спутник его принужден был грузно опуститься, и, потрепав его по плечу: - Ну как?.. Ничего?.. - спросил он. Том Крабб открыл было рот, но на этот раз не голод заставил раздвинуться его челюсти, хотя час первого завтрака уже пробил. И так как закрыть рот он вовремя не смог, то струя соленой воды влилась ему в горло в тот момент, когда "Шерман" под напором высокой волны сильно накренился на один бок. Том Крабб оторвался от скамьи и рухнул на палубу. Необходимость перенести его в центр парохода, где качка была менее ощутима, становилась очевидной. - Идем, Том, - сказал Джон Мильнер. Том Крабб хотел подняться, но все его усилия оказались тщетными, и он тяжело грохнулся на пол. Капитан Кертис, почувствовав сильное сотрясение, поспешил к задней части спардека. - Вижу, в чем дело, - проговорил он. - В общем, это пустяки, конечно, и почтенный Том Крабб скоро к этому приспособится. Немыслимо, чтобы такой человек был подвержен морской болезни! Это допустимо для слабеньких женщин, но было бы ужасно, если бы этому подвергся человек такого крепкого сложения! Да, действительно! Никогда еще пассажиры не присутствовали при более печальном зрелище. Тошнота, как известно, является обычно естественным уделом хилых, болезненных натур. В таких случаях она протекает вполне нормально, не насилуя природы, но человек такой комплекции и такой силы!.. Не будет ли с ним того же, что бывает с массивными зданиями, которые больше страдают от землетрясения, нежели самая хрупкая хижина какого-нибудь индейца?.. Она остается целой в то время, как крупное здание расшатывается и рушится. И Том Крабб "разошелся в пазах" и грозил превратиться в груду развалин. Джон Мильнер, очень всем этим озабоченный, вмешался в дело. - Нужно бы его отсюда оттащить, - сказал он. Для такой работы капитан Кертис призвал начальника судовой команды и двенадцать матросов. Общими усилиями они старались поднять чемпиона Нового Света, но тщетно. Оказалось необходимым сначала катить его по спардеку, как какую-нибудь бочку, потом спустить при помощи двух соединенных блоков на нижнюю палубу и, наконец, дотащить до рубки машины, балансир которой, казалось, издевался над этой обессиленной глыбой. И Том Крабб в полной прострации остался лежать там, куда его приволокли. Я думаю, - заметил Джон Мильнер, обращаясь к капитану Кертису, - что всему виной эта отвратительная соленая вода, которой Том наглотался! Если бы это еще был алкоголь... - Если бы это был алкоголь, - ответил рассудительным тоном капитан Кертис, - то море давно уже было бы все до последней капли выпито и никакой навигации не существовало бы. Все складывалось до крайности неудачно. Ветер, дувший с запада, резко переменил направление. Он все свежел и свежел, а боковая и килевая качка все усиливалась. К тому же, когда приходится идти против волн, движение парохода сильно замедляется, и длительность пере