и сразу же доложили губернатору и теперь будет сделано все возможное, чтобы отыскать заговорщиков. В первую минуту он растерялся - вероятно, заговор раскрыт! - но вскоре, поразмыслив, успокоился. В конце концов, доказательств его вины не было, а если даже и возникли подозрения, ведь нельзя арестовать и тем более осудить человека на основании одних только подозрений! И пока сообщники молчат, вообще никаких улик нет. Несмотря на все эти рассуждения, Дорик страшно разволновался, когда к концу рабочего дня столкнулся лицом к лицу с Кау-джером, пришедшим посмотреть на работы в порту. По внешнему виду правителя нельзя было предположить, что произошло нечто необычайное. Но Дорик знал, что в спокойствии Кау-джер бывает опаснее, чем во гневе, и подумал: "Если губернатор так спокоен - значит, напал на след". Опустив глаза, он притворился, будто целиком захвачен работой. Но постепенно тревога Дорика улеглась, и с каждым днем его уверенность в благополучном исходе возрастала. Он убедился, что, хотя похищение пороха и было обнаружено, вследствие чего изменили порядок несения караульной службы, жизнь города течет нормально. Тем не менее две недели сообщники избегали друг друга и так примерно вели себя, что даже одним своим поведением могли навлечь на себя подозрения. Через некоторое время они начали перебрасываться на ходу отдельными словечками, а потом, видя, что им ничто не угрожает, возобновили вечерние прогулки и тайные сборища. Наконец они настолько осмелели, что даже решились пойти в пещеру, где находился бочонок с порохом. Он оказался на месте, и это окончательно успокоило преступников. С той поры пещера превратилась в постоянное место их встреч. Через месяц после неудавшегося покушения они стали приходить туда каждый вечер и вели нескончаемые разговоры об одном и том же. Больше всего возмущала их необходимость подчиняться наравне с другими закону о труде. Постоянно подхлестывая друг друга взаимными жалобами, они мало-помалу забыли о постигшей их неудаче и принялись изыскивать новые способы убийства Кау-джера. Озлобление заговорщиков дошло до предела, и наконец настал день, когда они почувствовали, что больше не в силах повиноваться губернатору. В этот день, 30 марта, пятеро приятелей выйдя из города поодиночке, встретились через несколько километров на пути к пещерам. Дорик, погруженный в мрачное раздумье, не произносил ни слова. Остальные, также молча, следовали за ним. Тягостное безмолвие напоминало предгрозовое затишье. Дорик первым вошел в пещеру и вдруг в ужасе попятился - там ярко горел огонь. Значит, здесь кто-то был, и, видимо, совсем недавно! Огонь! Дорик сразу подумал о порохе. Если бы костер развели чуть-чуть дальше, тех, кто его зажег, уже не было бы в живых. Сами того не подозревая, эти люди избежали смертельной опасности. Дорик бросился к куче хвороста. Бочонок лежал на месте. Его не обнаружили, когда брали сухие ветви для весело искрившегося костра. Тем временем Кеннеди осматривал вторую пещеру, освещая ее горящей веткой. Вскоре он вернулся и успокоил остальных - там никого не было. Наверно, случайные гости уже ушли. Кеннеди хотел затоптать костер, но Дорик резко остановил его и подбросил в огонь новые сучья. Товарищи с изумлением смотрели на него. - Ну, вот что, друзья, - сказал, повернувшись к ним, Дорик, - с меня хватит... Сюда уже приходил кто-то... Могут прийти опять и найти порох... Надо действовать. Все согласились с ним, за исключением Сердея, хранившего невозмутимое молчание. - Когда же? - спросил Фред Мур. - Сегодня вечером, - ответил Дорик. - Я все обдумал... У нас нет оружия, но я сделаю бомбу... сам... сегодня же. Спрессую порох в нескольких слоях ткани, пропитанной смолой... Для этого мне и нужен огонь... чтобы растопить смолу. Конечно, моей бомбе далеко до усовершенствованных снарядов, с часовыми механизмами... но выше головы не прыгнешь... Я не химик... В некоторых местах пропущу через нее фитиль... Он будет гореть тридцать секунд... Этого достаточно, чтобы зажечь и бросить. Я проверил... Как бы то ни было, бомба сделает свое дело... Заговорщиков поразил странный вид Дорика: он дрожал как в лихорадке, лицо его судорожно подергивалось, голос прерывался, взгляд блуждал как у безумного. Но врачи не сочли бы его умалишенным, хотя он и говорил как в бреду. Злоба и ненависть, накопившиеся за всю жизнь, душили его. Не в силах справиться с собой, он, однако, сохранял всю ясность рассудка, насколько это возможно для человека, ослепленного гневом. - Кто же бросит бомбу? - тихо спросил Сердей. - Я, - ответил Дорик. - Когда? - Сегодня ночью. Около двух часов я постучусь в управление, Кау-джер пойдет открывать... Услышав его шаги, зажгу фитиль... А как только дверь откроется, брошу бомбу. - А сам? - Успею отбежать... Но если даже и подохну, все равно с Кау-джером надо покончить. Наступило тягостное молчание. Зловещий замысел Дорика потряс его сообщников. - Значит, - медленно произнес Сердей, - мы тебе не нужны? - Мне никто не нужен! - крикнул Дорик. - Трусы могут убираться на все четыре стороны! Эти слова задели присутствующих за живое. - Я остаюсь, - заявил Кеннеди. - И я, - сказал Уильям Мур. - И я тоже, - повторил Фред Мур. Сердей промолчал. В пылу спора, сами того не замечая, они заговорили громче, совершенно забыв о том, что люди, зажегшие костер, могли оказаться поблизости и услышать их преступные речи. И действительно, их услышал - совершенно невольно - Дик, но он был еще так мал, что, даже обнаружив его, заговорщики не испугались бы. 30 марта у Дика и Сэнда был свободный день. Поэтому они вышли из города рано утром, чтобы поскорее добраться до пещер, в которых когда-то любили играть. Дети очень непостоянны в своих привязанностях и вкусах. В один прекрасный день они бросают излюбленные забавы, как бы пресытившись ими, а потом, когда им надоедает другое развлечение, вдруг опять возвращаются к ним. Так было и с пещерами. После долгого перерыва Дик и Сэнд снова направлялись туда, на ходу обсуждая важный вопрос о предстоящей игре. Точнее, Дик, по обыкновению, командовал, а Сэнд покорно внимал его приказам. - Старина, - начал Дик, когда они миновали дома на окраине, - я скажу тебе что-то интересное. Сэнд сразу же навострил уши. - Сегодня мы будем играть в ресторан. Сэнд кивнул головой в знак согласия, хотя, по правде говоря, ничего не понял. Дик вынул из кармана спичечную коробку. - Что скажешь на это? - торжествующе спросил он. - Спички! - воскликнул Сэнд, восхищенный такой необыкновенной игрушкой. - А на это? - продолжал Дик, вытаскивая из кармана с полдесятка картофелин. Сэнд радостно захлопал в ладоши. - Так вот, - властно заявил Дик, - ты будешь хозяином ресторана, а я - посетителем. - Почему? - наивно спросил Сэнд. - Потому! - ответил Дик. На такой безоговорочный довод Сэнду нечего было возразить, и, когда они пришли на место, все произошло так, как пожелал его деспотичный друг. В одном углу пещеры они нашли неизвестно откуда взявшуюся кучу хвороста. Взяв из нее несколько сучьев, они подожгли их, соорудили великолепный костер и стали печь картошку. А потом началась настоящая игра. Сэнд замечательно изображал хозяина ресторана. Дик был не хуже в роли посетителя. Надо было видеть, с какой непринужденностью он вошел в пещеру (само собой разумеется, для большей правдоподобности сначала он вышел оттуда), как чинно уселся на земле перед воображаемым столом, как надменно потребовал все кушанья, названия которых знал. Дик заказал яйца, ветчину, цыпленка, солонину, рис, пудинг и всякие разные яства. Клиент мог безнаказанно требовать все, что ему было угодно, - никогда еще не существовало ресторана с таким разнообразным меню. У хозяина имелось решительно все. Что бы ни заказывали, он, не колеблясь, отвечал: "Извольте, сударь!" - и немедленно приносил желаемое кушанье. Никто не усомнился бы в том, что это и на самом деле яйца, ветчина или цыпленок, хотя какой-нибудь поверхностный наблюдатель мог бы случайно спутать их с простыми картофелинами! Но всему приходит конец. Истощаются даже самые обильные запасы и насыщаются даже самые ненасытные желудки. По чудесному совпадению, то и другое совершилось одновременно - именно в тот момент, когда, к великому огорчению Сэнда, была съедена последняя картофелина. Он разочарованно протянул: - Ты все съел... Дик снисходительно улыбнулся: - Но ведь я был посетителем. Не станет же сам хозяин есть свои продукты! Но на этот раз Сэнда не так-то просто было убедить. - А мне ничего и не досталось, - растерянно произнес он. Дик повысил голос: - Может быть, ты еще скажешь, что я - обжора? Тогда, черт возьми, я больше не играю с тобой! - Ну, что ты! - взмолился Сэнд, испугавшись угрозы. Дику только этого и надо было. - Хорошо, - благодушно согласился он, сразу же отказавшись от мщения. - Теперь я буду хозяином, а ты - посетителем. После перемены действующих лиц игра возобновилась. Сэнд вышел из пещеры, снова вернулся и сделал вид, что садится за стол. Дик подбежал и предупредительно поднес ему булыжник. Но так как Сэнд не обладал таким даром воображения, как Дик, он не понял, что от него требуется, и растерянно смотрел на камень. - Дурак, это же счет, - объяснил Дик. - А я еще ничего не заказал! - возмутился Сэнд. - Так ведь больше ничего нет, и остается только заплатить за обед. В ресторане надо платить. Ты скажешь: "Гарсон, дайте счет". А я отвечу: "Пожалуйста, сударь". Ты скажешь: "Вот цент за обед и цент вам на чай". Я скажу: "Спасибо, сударь". И ты дашь мне два цента. Они превосходно разыграли эту сцену. Сэнд тоном ресторанного завсегдатая приказал: "Гарсон, счет!", а Дик так услужливо откликнулся: "Пожалуйста, сударь!", что его можно было принять за официанта первоклассного ресторана. Сэнд в восторге дал ему два цента. Но вдруг он вспомнил о картошке, которую съел Дик. - Ты все съел сам, а мне приходится платить, - сказал он грустно. Дик сделал вид, будто не расслышал, но покраснел до ушей. - Мы купим лакричного соку в магазине Родса, - пообещал он, чтобы заглушить угрызения совести. Затем, как опытный дипломат, желающий сразу покончить с неприятным инцидентом, добавил: - Будем играть в другую игру. - В какую? - спросил Сэнд. - Во льва и охотника. Ты будешь путешественником, а я львом, - заявил Дик, немедленно присваивая себе выигрышную роль. - Ты войдешь в пещеру, чтобы отдохнуть, а я прыгну на тебя. Ты закричишь: "На помощь!" Тогда я выбегу, а потом прибегу опять, но теперь я уже стану охотником и убью льва. - Но как же ты сможешь убить льва, если ты сам - лев? - возразил Сэнд. - Нет, я уже буду охотником. - А кто же бросится на меня? - Глупый, конечно, я - но тогда, когда еще буду львом. Сэнд погрузился в раздумье, пытаясь разобраться в в предстоящей игре, но Дик прервал его и, не объяснив все толком, приказал: - Сейчас ты уходи, а потом возвращайся. Лев будет поджидать тебя среди скал. У тебя еще много времени... Помни, что я - лев и буду в засаде. Львы очень долго сидят в засаде... А ты поднимись по переходу до верхней пещеры и войди совершенно спокойно - ведь ты ничего не знаешь о том, что тебе грозит опасность. Только тогда ты услышишь рыкание льва... Дик испустил леденящее душу рычание. Сэнд вышел и стал подыматься по расщелине. Ему предстояло спуститься в пещеру и стать покорной жертвой страшного льва. Тем временем Дик спрятался между скалами. Ожидание не казалось ему долгим: ведь он был лев, а львы умеют терпеливо подстерегать свою добычу. Ни за что на свете Дик не высунул бы даже кончика носа раньше времени! Изредка он, хотя и в полном одиночестве, добросовестно издавал тихое ворчание, предвещавшее громкий и ужасающий рев, с которым свирепый лев набросится на несчастного путешественника. Эти подготовительные упражнения были прерваны появлением нескольких человек, взбиравшихся на гору. Дик настолько вошел в роль льва, что и в самом деле не побоялся бы наброситься на них, однако его превращение в царя пустыни не помешало ему узнать Льюиса Дорика, братьев Мур и Сердея. Мальчик скорчил гримасу - он не любил этих людей, особенно Фреда Мура, которого считал своим личным врагом. К великому негодованию Дика, вся компания скрылась в пещере, и вскоре до него донеслись их удивленные возгласы - они увидели костер. - Это не их пещера! - сердито пробормотал Дик. Но вдруг прислушался... Они заговорили о порохе и о бомбе. Последнее слово, которое он плохо расслышал, связывалось с именем губернатора и Хартлпула. Может быть, он находился слишком далеко, и поэтому-то не расслышал? Дик осторожно подполз ко входу в пещеру, откуда отчетливо слышалось каждое слово. Он узнал голос Сердея. - А что дальше? - спросил бывший повар, неизменный критик всех предложений Дорика. - Бомба - ведь это не то, что порох. Ты не сможешь уничтожить их всех разом. Убьешь Кау-джера - останется Хартлпул и охрана... - Ерунда! - раздраженно ответил Дорик. - Их я не боюсь. Если снять голову, туловище не опасно. "Убить!"... "Снять голову губернатору!"... Дик сразу же стал серьезным и, задрожав, начал прислушиваться к этим страшным словам. 5. ГЕРОЙ "Снять голову губернатору!"... Дик мгновенно позабыл об игре. Надо скорее бежать в Либерию и сообщить обо всем услышанном! Поспешив, он оступился, и камни с шумом покатились из-под его ног. Тотчас же из пещеры выскочил какой-то человек. Перепуганный Дик узнал Фреда Мура. И тот заметил мальчика. - А, это ты, сопляк! - крикнул он. - Какого черта тебе здесь нужно? Дик, оцепенев от страха, молчал. - Ты что, язык проглотил сегодня? - снова раздался грубый окрик Фреда Мура. - Обычно ты за словом в карман не лезешь. Ну погоди, сейчас заговоришь! От этой угрозы ноги Дика сами пришли в движение, и он пустился наутек. Но враг сразу же догнал его, схватил за руки и поднял над землей как перышко. - Ах, чертенок! - выругался Фред Мур, держа на весу свою жертву. - Я тебе покажу, как подслушивать! Он внес мальчика в пещеру и бросил к ногам Льюиса Дорика. - Вот кого я поймал, - сказал Фред Мур. - Он подслушивал нас. Сильным пинком Дорик поставил мальчика на ноги. - Что ты тут делал? - сердито спросил он. Дику было так страшно, что он дрожал как лист, но мальчишеская гордость победила страх, и, вскинув голову, он звонко выкрикнул: - Не ваше дело! Все имеют право играть в пещере. Она не принадлежит вам. - Я тебя научу вежливости, паршивец, - буркнул Фред Мур, отвесив пленнику тяжелую затрещину. Но Дика нельзя было сломить побоями. Он скорее дал бы превратить себя в котлету, чем поддаться врагам. Мальчик не согнулся под ударами, - выпрямившись и сжав кулаки, он смело бросил в лицо своему мучителю: - Негодяй! Но Фреда Мура трудно было оскорбить. Не обратив внимания на слова Дика, он повторил: - Говори, что ты слышал, или... Он начал избивать Дика, осыпая его градом ругательств. Стиснув зубы, мальчик упорно молчал. - Оставь его, - вмешался Дорик, - так ты ничего не добьешься. Да и неважно, слышал он что-нибудь или нет. Мы ведь все равно не выпустим его. - Уж не собираешься ли ты убить мальчишку? - осведомился Сердей, противник всяких крайних мер. - Не стоит мараться! - проворчал Дорик. - Надо просто заткнуть ему глотку. Есть у кого-нибудь веревка? - На, - сказал Фред Мур, вынимая ее из кармана. - Возьми и это, - добавил его брат Вильям, протягивая кожаный пояс. Дику связали ноги и скрутили руки за спиной. Затем Фред Мур перенес его во вторую пещеру и бросил, как мешок, на землю. - Лежи тихо, гаденыш, не то будешь иметь дело со мной! - пригрозил он и вернулся к товарищам. Дорик уже растопил смолу и, соблюдая все меры предосторожности, начал готовить смертоносное оружие. Тем временем судьба пятерых негодяев решалась независимо от них. Сэнд, направляясь к месту встречи, где по условиям игры ему предстояло стать жертвой кровожадного льва, увидел издали, как его товарища поймали и втащили в пещеру. Мальчик ужасно перепугался. Почему схватили Дика? Зачем Фред Мур унес его в пещеру? Что с ним сделали? Может быть, его убили? А может, он ранен и нуждается в помощи? Если так, то Сэнд спасет его. С быстротой серны он взбежал на гору, добрался до верхней пещеры и по узкому, скрытому переходу снова спустился в нижние пещеры. Менее чем за четверть часа он добрался до места, где туннель расширялся, образуя подобие естественного грота. Туда был брошен Дик. Тусклый свет проникал снаружи через узкую расщелину. Из пещеры доносились приглушенные голоса Льюиса Дорика и его сообщников. Понимая, как важно соблюдать тишину, Сэнд медленно и бесшумно подкрался к Дику. Вытащив из кармана нож, с которым - как настоящий юнга - он никогда не расставался, Сэнд перерезал веревки, связывавшие Дика. Тот сразу же вскочил на ноги и, юркнув в туннель, помчался по галерее, карабкаясь по крутому каменистому склону, падая и снова поднимаясь. Сэнд, задыхаясь, едва поспевал за ним. Мальчикам удалось бы легко скрыться, если бы именно в этот момент Фреду Муру не пришло в голову взглянуть на пленника. Ему показалось, будто в глубине полутемной пещеры кто-то шевелится. Не раздумывая, он бросился вперед и тут обнаружил узкий подземный ход, о существовании которого даже и не подозревал. Фред, чертыхаясь, ринулся в погоню. Хотя дети находились от него уже на расстоянии метров пятнадцати, Фреду Муру с его длинными ногами нетрудно было догнать их, тем более что в этом месте галерея была относительно высокой и просторной. Только кромешная тьма мешала ориентироваться в незнакомом месте. Ослепленный яростью, Фред Мур гнался за детьми, не думая о том, что может разбить голову о какой-нибудь выступ скалы. Дик и Сэнд напрягали последние силы, стремясь скорее добежать до самого узкого места в туннеле, где нависавшие своды держались на одном-единственном камне. Дальше взрослый человек мог продвигаться только ползком. На это и рассчитывали мальчики - в этом было их спасение. Наконец они достигли цели. Дик, наклонившись, первым благополучно пролез под камнем. Сэнд, бегущий вслед за ним, вдруг почувствовал, что кто-то коснулся его ноги. Фред Мур в темноте не заметил каменного выступа и с такой силой ударился о него лбом, что, оглушенный, свалился на землю. Но именно благодаря его падению погоня неожиданно увенчалась успехом: инстинктивно протянув вперед руки, он вцепился в ногу мальчика. Сэнд решил, что погиб. Сейчас Мур прикончит его... снова погонится за Диком... схватит его, опять свяжет и бросит в пещеру... И никто не услышит их криков о помощи... Или же его друга сразу убьют... Неизвестно, так ли думал в эту минуту Сэнд и успел ли он заранее обдумать свое отчаянное решение - ведь все совершилось с молниеносной быстротой. По-видимому, у каждого человека существует второе "я", которое в определенных случаях действует помимо его воли. Благодаря этому "подсознанию", как его называют ученые, мы внезапно разрешаем задачу, над которой бились долго и тщетно и о которой уже перестали думать. Это оно подчас толкает нас на неожиданные поступки, внешне вроде бы и не зависящие от нашего разума, но причина которых кроется все-таки внутри нас. Сэнд сознавал лишь одно: он должен любой ценой остановить погоню и спасти Дика. Все остальное произошло как бы помимо него - руки сами протянулись и крепко ухватились за неустойчивую глыбу, поддерживавшую потолок галереи, в то время как Фред Мур, не подозревая об опасности, продолжал тащить его за ногу. Камень покачнулся... сдвинулся с места... Раздался грохот, и свод рухнул. Услышав шум обвала. Дик остановился и прислушался. Но все мгновенно стихло. Он позвал Сэнда сначала шепотом, потом вполголоса. Не получая ответа. Дик громко и отчаянно закричал. Кругом царили тишина и мрак. Позабыв о преследовании, мальчик решил вернуться обратно, но, пройдя несколько шагов, наткнулся на груду обломков, завалившую проход. Все стало понятно: Сэнд был погребен в каменной могиле. На мгновение Дик застыл на месте, потом пустился бежать по проходу как безумный и, выбравшись из пещер, кубарем скатился с горы. Кау-джер спокойно читал перед сном, как вдруг двери распахнулись настежь, и какое-то растрепанное, окровавленное существо, испускавшее нечленораздельные звуки, бросилось к его ногам. Изумленный Кау-джер с трудом узнал в нем Дика. - Сэнд!.. Губернатор!.. Сэнд!.. - простонал мальчик. - Откуда ты? Что случилось? - строго спросил Кау-джер. Но Дик, казалось, ничего не понимал. Глаза его блуждали, слезы струились по щекам, и, задыхаясь, он то и дело повторял бессвязные слова, дергая Кау-джера за руку, как будто пытаясь повести его за собой: - Сэнд... Губернатор!.. Сэнд... Пещера... Дорик... Мур... Сердей... Бомба... Снять голову... Сэнда завалило... Губернатор!.. Сэнд... По этим отрывистым словам Кау-джер догадался, что в пещерах совершилось какое-то преступление, в котором были замешаны Дорик, Мур и Сердей. Не стал ли их жертвой Сэнд? Бесполезно было расспрашивать Дика. Несчастный мальчик совершенно потерял рассудок и жалобно твердил одни и те же слова. Кау-джер позвал Хартлпула: - Что-то произошло в пещерах. Возьмите пять человек с факелами и ступайте туда за мной. Не задерживайтесь. Потом, не отпуская руки Дика, вышел из дому и быстро направился в горы. Две минуты спустя Хартлпул и пять вооруженных мужчин последовали за ним. И тут произошло роковое недоразумение: Кау-джер приказал Хартлпулу идти к пещерам, но не сказал, к каким именно, и Хартлпул, не видя в темноте, куда скрылся Кау-джер, повел свой отряд к другим пещерам, к тем самым, в которых некогда прятал ружья. Тем временем Дик и Кау-джер обогнули оконечность мыса с севера и вышли с противоположной стороны к пещере, которую Дорик превратил в свой штаб. Услышав громкий возглас Фреда Мура, обнаружившего бегство мальчика, Дорик бросил было работу и направился на помощь к другу, но, решив, что тот и сам справится с ребенком, вернулся к прерванному занятию. Дорик уже закончил изготовление бомбы, а Фред Мур все еще не возвратился. Тогда товарищи, удивленные и обеспокоенные его продолжительным отсутствием, спустились в нижнюю пещеру, освещая себе путь факелами. Впереди шел Уильям Мур, за ним - Дорик и последним - Кеннеди. Сердей сначала хотел пойти с ними, но передумал и повернул назад. Пока его друзья обшаривали все закоулки, он, пользуясь наступлением ночи, укрылся за ближайшей скалой. Сердей счел исчезновение Фреда плохим предзнаменованием и предвидел всевозможные неприятные осложнения. Да, повар с "Джонатана" не был, что называется, "лихим парнем". Он предпочитал хитрость, обман и притворство, а борьба в открытую была ему не по нутру. Дрожа за свою шкуру, он остался в стороне, решив, что будет действовать только наверняка и в зависимости от того, как обернутся обстоятельства. Вскоре Дорик и его спутники обнаружили туннель, по которому неизбежно должен был пройти Фред Мур, так как вторая пещера не имела другого выхода. Прошагав метров сто, они вдруг остановились: дорогу преграждал барьер из каменных глыб. Галерея заканчивалась тупиком. Все с недоумением смотрели друг на друга: - Куда же, черт возьми, делся Фред Мур? Встревоженные его таинственным исчезновением, они молча вернулись в первую пещеру. И там их ожидал сюрприз: у входа появились две человеческие фигуры - мужчина и ребенок. Костер все еще горел, и при свете яркого пламени заговорщики сразу узнали обоих. - Дик! - воскликнули все трое, пораженные тем, что юнга, которого они так крепко связали, вдруг очутился перед ними. - Кау-джер! - в бешенстве закричали Мур и Кеннеди и, не помня себя, бросились вперед. Кау-джер неподвижно стоял на пороге, готовый к внезапному нападению. Бандиты даже не успели вытащить ножи, как он, схватив их за шеи, с такой силой стукнул головами друг о друга, что оба упали оглушенные. Кеннеди так и остался на земле без сознания, а Уильям Мур безуспешно пытался приподняться. Не обращая на них внимания, Кау-джер сделал шаг к Дорику, который словно застыл на месте в глубине пещеры, держа в руке бомбу с длинным фитилем. Растерявшись при появлении Кау-джера, потрясенный неожиданной развязкой, Дорик не успел прийти на помощь своим сообщникам. А теперь было уже ясно, что дальнейшее сопротивление бесполезно и игра проиграна. Тогда его охватило бешенство. Кровь бросилась в голову, в глазах потемнело... Нет, пусть хотя бы один-единственный раз победа будет на его стороне! Даже если придется заплатить своей жизнью за смерть Кау-джера! Дорик подскочил к костру, выхватил пылающий сук, поднес его к фитилю и отвел руку, чтобы бросить смертоносный снаряд... Но в пылу гнева убийца, очевидно, не рассчитал скорости горения фитиля или же в самой бомбе был какой-то изъян - так или иначе, но она вдруг разорвалась у него в руках. Раздался оглушительный грохот. От сильнейшей детонации дрогнула земля. Из раскрытой пасти пещеры вырвался огненный вал. Тотчас же снаружи раздались тревожные возгласы. Хартлпул и его подчиненные, обнаружив наконец свою ошибку, добрались до места происшествия и увидели, как языки пламени, подобно гигантским змеям, подползали к Кау-джеру, стоявшему в середине огненного кольца, рядом с перепуганным Диком, который судорожно припал к его коленям. Стражники бросились спасать губернатора, но тот не нуждался в помощи. По счастливой случайности взрывная волна не задела Кау-джера. Повелительным жестом он остановил подбежавших людей. - Охраняйте вход, Хартлпул! - приказал он обычным тоном. Пораженные таким невероятным хладнокровием, люди повиновались и оцепили вход в пещеру. Понемногу дым рассеялся, но от взрыва костер погас, и в пещере стало совершенно темно. - Дайте свету, Хартлпул, - сказал Кау-джер. Зажгли факелы и прошли в глубь пещеры. Тогда от наружной скалы у входа отделилась какая-то тень. Это был Сердей. Полагая, что Дорик убит или арестован, он поспешил скрыться. Тем временем Кау-джер обследовал место катастрофы. Это было ужасное зрелище. На земле, забрызганной кровью, были разбросаны человеческие останки. С трудом опознали невероятно изуродованный труп Дорика. В нескольких шагах от него валялся Уильям Мур с распоротым животом. Дальше лежал Кеннеди. На теле его не было ран; казалось, что он просто спит. Кау-джер приложил ухо к его груди и сказал: - Жив. По-видимому, бывший матрос, потеряв сознание от удара Кау-джера, не смог подняться с земли, и это спасло его в момент взрыва. - Странно, что не видно Сердея, - заметил Кау-джер, оглядываясь, - он ведь всегда был с ними. Но самый тщательный осмотр пещеры не обнаружил никаких следов повара с "Джонатана". Зато Хартлпул нашел под грудой хвороста бочонок с порохом, лишь незначительная часть которого пошла на изготовление бомбы. - Второй бочонок! - торжествующе воскликнул он. - Значит, это они ограбили склад! В этот момент кто-то схватил за руку Кау-джера, и слабый голосок прошептал: - Сэнд... Губернатор!.. Сэнд... Дик был прав. Следовало немедля продолжать поиски Сэнда, ставшего, по-видимому, жертвой обвала. - Веди нас, мой мальчик, - сказал Кау-джер. Дик бросился к туннелю, соединявшему пещеры, и все, за исключением человека, оставленного возле Кеннеди, поспешили за мальчиком. Они миновали вторую пещеру и прошли по галерее до места, где произошел обвал. - Там, - сказал Дик, указывая рукой на нагромождение обломков. Искреннее отчаяние несчастного ребенка вызывало острую жалость даже у этих закаленных, видавших виды людей. Он больше не плакал, но его сухие глаза лихорадочно блестели, а запекшиеся губы с трудом выговаривали слова. - Там? - мягко переспросил Кау-джер. - Но ты же видишь, малыш, что дальше не пройти. - Сэнд... - упорно повторял Дик, указывая дрожащей рукой на завал. - Что ты хочешь сказать? - повторил Кау-джер. - Неужели ты думаешь, что твой друг там, внизу? - Да, - еле слышно произнес Дик, - здесь был проход... еще сегодня... Дорик связал меня... я убежал... Сэнд бежал сзади... Фред Мур чуть не поймал нас... Тогда Сэнд сдвинул камень, и все рухнуло. Он сделал это нарочно, чтобы спасти меня... Дик умолк и без сил опустился на колени перед Кау-джером: - О губернатор! Помогите!.. Там Сэнд... Кау-джер, растроганный, старался утешить ребенка. - Успокойся, мальчик, - сказал он ласково. - Обещаю тебе сделать все, что в наших силах, чтобы спасти его. За работу, друзья! - скомандовал он, обернувшись к присутствующим. Все энергично принялись за раскопки. К счастью, обломки скалы оказались не очень тяжелыми, и их можно было отодвинуть или поднять даже без помощи инструментов. Дик, повинуясь распоряжению Кау-джера, покорно побрел в первую пещеру и уселся около Кеннеди, который понемногу приходил в себя. Охватив колени руками, с остановившимся взглядом, мальчик ждал, горячо надеясь, что Кау-джер выполнит свое обещание. Внизу же, при свете факелов, продолжалась напряженная работа. Дик не ошибся: под обломками скалы находились человеческие тела. Едва убрали первые камни, как увидели торчавшую под грудой осколков чью-то ногу. Судя по размеру башмака, это была не детская нога, она наверняка принадлежала рослому мужчине. Через несколько минут удалось освободить от каменного покрова туловище и, наконец, - все тело человека, лежавшего плашмя. Повернуть его лицом кверху не удалось - мешала протянутая вперед и зажатая камнями рука. Когда и ее высвободили, оказалось, что пальцы взрослого намертво стиснули ступню ребенка. Окоченевшую руку с трудом разжали и в погибшем только по одежде (так как лицо превратилось в кровавое месиво) опознали Фреда Мура. Люди не щадили сил. Удастся ли спасти маленького друга Дика? Это казалось маловероятным. Судя по искалеченным, раздробленным конечностям, вряд ли мальчик еще жив. Но тут временно пришлось приостановить работу: на огромной глыбе, придавившей ноги Сэнда, лежала целая груда тяжелых камней, и следовало действовать крайне осмотрительно, дабы не вызвать нового обвала. Это осложнило и задержало дальнейшие раскопки. Наконец мало-помалу, сантиметр за сантиметром, глыбу осторожно приподняли и сдвинули в сторону. Ко всеобщему изумлению, под ней оказалась глубокая впадина, в которой, как в каменной колыбели, лежало тело Сэнда. На туловище не было видно никаких повреждений. Мальчика подняли и бережно перенесли на освещенную факелами площадку. Глаза у него были закрыты, посиневшие губы крепко сжаты, лицо покрыто смертельной бледностью. Кау-джер наклонился над ним и долго выслушивал. - Дышит, - сказал он наконец. Два человека подняли легкую ношу, и все молча двинулись в путь. Медленно шагали они по подземному переходу. От коптящих факелов на стенах плясали зловещие тени. Голова Сэнда безжизненно покачивалась, из искалеченных ног стекали крупные капли крови... Когда печальное шествие показалось в наружной пещере, Дик бросился ему навстречу. Он увидел изувеченные ноги и обескровленное лицо. Зрачки его расширились от ужаса... Мальчик глухо вскрикнул и, потеряв сознание, упал на землю. 6. ЗА ПОЛТОРА ГОДА На следующий день Кау-джер поднялся на рассвете. Взволнованный вчерашними мучительными переживаниями, он всю ночь не сомкнул глаз. Прежде чем покарать преступников, Кау-джер поспешил оказать помощь их невинным жертвам. Накануне обоих пострадавших перенесли на носилках, сплетенных из ветвей, в управление. Когда Сэнда раздели и положили на койку, выяснилось, что искалечен он еще больше, чем предполагали. Ноги превратились в кровавую кашу из раздробленных костей, клочьев мяса и обрывков кожи. При виде изуродованного детского тельца у Хартлпула сжалось сердце, и скупые слезы потекли по огрубевшим от морских ветров щекам. Кау-джер осторожно промыл и перевязал страшные раны. По всей вероятности, Сэнд до конца своих дней останется калекой и уже никогда не сможет ходить. Несмотря на возможность опасных осложнений, Кау-джер не решился на ампутацию, боясь, что обескровленный организм ребенка не выдержит сложной операции. Состояние Дика также внушало тревогу. Он не открывал глаз, его воспаленное лицо судорожно подергивалось, дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Мальчик весь горел. Все эти симптомы очень беспокоили Кау-джера, хотя Дик и не получил никаких телесных повреждений. Оказав детям первую помощь, Кау-джер, несмотря на поздний час, отправился к Гарри Родсу и сообщил ему обо всем случившемся. Тот был потрясен и тут же предложил, чтобы его жена и дочь, а также Туллия и Грациэлла Черони поочередно ухаживали за пострадавшими. Госпожа Родс тотчас же оделась и пошла в управление. Обеспечив малышей надлежащим уходом, Кау-джер вернулся домой и попытался уснуть. Но тщетно. Слишком много было пережито, и снова перед ним встали тягостные вопросы. Из пяти преступников трое погибли, но двое были живы. Один из них, Сердей, скрылся, но несомненно будет задержан. Другой, Кеннеди, ожидал приговора в тюрьме. По их вине чуть не погибли два мальчика. На этот раз вряд ли удастся скрыть преступление от колонистов. Уж очень много людей были причастны к его раскрытию. Значит, необходимо сурово покарать преступников. И вот на следующее утро Кау-джер отправился в тюрьму к Кеннеди. Тот поспешно встал при его приближении и даже почтительно стянул свой матросский берет. Для этого смиренного жеста бывшему матросу пришлось поднять одновременно обе руки, скованные короткой железной цепью. Он стоял опустив глаза и покорно ждал своей участи, как животное попавшее в капкан. Униженная поза Кеннеди показалась Кау-джеру невыносимой. - Хартлпул! - позвал он начальника милиции. Хартлпул прибежал из караульного помещения. - Снимите с него цепи, - приказал Кау-джер. - Но, сударь... - робко возразив Хартлпул. - Немедленно! - прервал его губернатор тоном, не допускающим возражений. Когда Кеннеди освободили, Кау-джер спросил: - Ты хотел меня убить? За что? Кеннеди, потупив глаза и переминаясь с ноги на ногу, смущенно мял в руках берет и молчал. Кау-джер с минуту смотрел на него, потом распахнул двери и, отступив в сторону, бросил: - Уходи! Но так как Кеннеди, нерешительно поглядывая на Кау-джера, не двигался с места, тот спокойно повторил: - Убирайся! Тогда бывший матрос, втянув голову в плечи, поплелся к выходу. Кау-джер закрыл за ним двери и, не сказав ни слова растерявшемуся Хартлпулу, пошел навестить своих больных. Сэнд находился в прежнем состоянии, но Дику стало гораздо хуже. В сильном жару он метался по кровати, выкрикивая в бреду бессвязные слова. Лекарств, необходимых для его лечения, на острове не было. Вначале не нашлось даже льда для охлаждающих компрессов, ибо уровень техники на острове Осте еще не обеспечивал получение искусственного льда, а натуральный имелся только зимой. Но природа словно сжалилась над ребенком. Зима 1884 года выдалась исключительно ранняя и на редкость жестокая. Уже апрель принес с собой лютые морозы и непрерывные бури. Через месяц начался такой снегопад, какого Кау-джер не помнил с тех пор, как поселился на архипелаге Магальянес. Люди выбивались из сил, сражаясь со снегом. В июне вдруг забушевали снежные бураны. Несмотря на все принятые меры, Либерия оказалась погребенной под белым саваном. Сугробы забаррикадировали двери домов. Для прохода пришлось использовать окна вторых этажей, а в одноэтажных домах - пробивать отверстия в крышах. Жизнь в колонии замерла. Люди общались друг с другом лишь в случае крайней необходимости. Длительное пребывание в закрытых, лишенных свежего воздуха помещениях пагубно отразилось на здоровье либерийцев. Снова вспыхнули эпидемические заболевания, и Кау-джеру пришлось помогать единственному в Либерии врачу, который не мог обслужить всех больных. Но Дик и Сэнд понемногу стали поправляться. На десятый день после катастрофы Сэнд уже находился вне опасности. Необходимость в ампутации отпала, и раны зарубцевались с быстротой, свойственной молодым организмам. Не прошло и двух месяцев, как ему разрешили встать. Встать! Это слово, конечно, не соответствовало действительности. Сэнд больше никогда не сможет стоять и передвигаться без посторонней помощи. Несчастный калека был обречен на неподвижность... Но мальчик не впадал в отчаяние. Едва он пришел в себя, как, забыв о боли, сразу же спросил о своем друге, которому так самоотверженно спас жизнь. Его уверили, что тот цел и невредим, и радостная улыбка впервые за многие дни озарила его измученное личико. Но Дик так долго не приходил, что Сэнд начал нервничать и настойчиво добиваться свидания. Долгое время его просьбу не могли выполнить, потому что Дик лежал без сознания. Несмотря на ледяные компрессы, его голова пылала, температура не снижалась, бред не прекращался. А когда наконец наступил долгожданный кризис, мальчик настолько ослабел, что, казалось, жизнь его держится на волоске. Однако на смену болезни быстро пришло выздоровление, причем самым целебным лекарством оказалось сообщение о том, что Сэнд тоже вне опасности. Услышав это, Дик облегченно вздохнул и вскоре заснул спокойным сном. Уже через несколько дней он смог навестить Сэнда, который, убедившись, что его не обманули, больше ни о чем не беспокоился. Сэнд как будто совсем забыл о своем несчастье. Наконец, после долгого перерыва, ему разрешили взять в руки скрипку, и тогда мальчик почувствовал себя совершенно счастливым. А еще через неделю, уступив настойчивым просьбам маленьких друзей, Кау-джер поместил их в одной комнате. День, когда Сэнду разрешили встать, произвел тягостное впечатление на всех его друзей. В жалком, с трудом передвигавшемся калеке едва можно было узнать прежнего здорового ребенка. Вид искалеченного Сэнда потряс Дика. Он сразу преобразился, словно его кто-то коснулся волшебной палочкой. Мальчик внезапно повзрослел. Исчезли присущие ему вспыльчивость и резкость. ...Стоял июнь. После сильных снегопадов и бурь вся Либерия оказалась покрытой плотным белоснежным одеялом. Приближались самые холодные недели этой суровой зимы. Кау-джер делал все возможное и невозможное, чтобы хоть как-то избавить людей от длительного пребывания в душных помещениях. Под его руководством организовали игры на воздухе. Через длинный шланг провели воду из реки на болотистую равнину, превратившуюся в замечательный каток. Любители этого спорта, очень распространенного в Северной Америке, могли наслаждаться им вволю. Для тех, кто не умел кататься на коньках, организовывали лыжные походы или головокружительные катания на санках с крутых склонов Южных гор. Постепенно колонисты окрепли, настроение у них улучшилось. С 5 октября наступило долгожданное потепление. Растаяли снега, покрывавшие прибрежную равнину. Сугробы на улицах Либерии превратились в грязные ручьи. Река разбила свои ледяные оковы, и с южных склонов в нее устремились бурные потоки, заливавшие город. Вода в реке быстро прибывала и за сутки достигла уровня берегов. Либерии угрожало наводнение. Кау-джер мобилизовал на работы все городское население. Отряд землекопов возводил кольцевой земляной вал, защищавший город от горных потоков и разлива реки. Но несколько домов, в частности дом Паттерсона, расположенный на самом берегу, остался вне защитного сооружения. Пришлось пойти на эту жертву. Работы, продолжавшиеся днем и ночью, были закончены за сорок восемь часов. И как раз вовремя! Бурлящий водяной шквал, сметающий все на своем пути, обрушился с гор на Либерию. Но земляной вал, подобно стальному клинку, рассек его пополам, отбросив один поток к реке и низвергнув другой в море. Через несколько часов город превратился в крошечный островок среди бушевавших волн. И только вдали, на юго-западе, едва виднелись вершины гор, а на северо-востоке, на высоком холме, - дома Нового поселка. Все дороги между городом и пригородом были затоплены. Так прошла неделя. Вода еще не спала, когда произошло новое несчастье. На участке Паттерсона берег, подмытый бурными волнами, обрушился и увлек в водоворот домик ирландца вместе с его обитателями - Паттерсоном и Лонгом. С самого начала оттепели Паттерсон, вопреки разумным советам, категорически отказывался покинуть свое жилище. Он оставался там и тогда, когда увидел, что его дом очутился вне защитного вала, а часть усадьбы залило водой. И даже волны, набегавшие на порог дома, не заставили упрямого ирландца переменить свое решение. И вот, на глазах нескольких растерявшихся очевидцев, находившихся в эту минуту на земляном валу, безжалостная стихия в один миг поглотила дом Паттерсона и его обитателей. Будто удовлетворив свою ярость двойным убийством, наводнение вскоре пошло на убыль. 5 ноября, ровно через месяц после начала оттепели, река вернулась в русло, оставив после себя огромные разрушения. Улицы Либерии были так изрыты, точно по ним прошел плуг. От дорог, местами совершенно размытых, а местами покрытых густым слоем грязи, осталось только жалкое воспоминание. Прежде всего пришлось восстанавливать разрушенные пути сообщения. Самой изуродованной дорогой оказалась та, что проходила по болоту к Новому поселку; вот поэтому-то восстановили ее значительно позднее других. Ко всеобщему удивлению, первым человеком, пришедшим по ней, был не кто иной, как Паттерсон, которого считали утонувшим. В последний раз его видели рыбаки из Нового поселка: он судорожно цеплялся за ствол дерева, уносимого в море. Ирландцу посчастливилось выйти живым и невредимым из этой катастрофы. Лонг же, по-видимому, погиб, и поиски его тела ни к чему не привели. Паттерсон направился прямо к своему жилищу и, увидев, что от него не осталось и следа, впал в угрюмое отчаяние. Вместе с домом безвозвратно исчезло все, чем он обладал: и деньги, привезенные на остров Осте, и все богатства, накопленные ценой изнурительного труда и жестоких лишений. Этот человек, единственным божеством которого был золотой телец, а единственной страстью - стяжательство, потерял все и превратился в самого нищего из всех окружавших его бедняков. Голому и босому, как новорожденному младенцу, ему приходилось строить жизнь заново. Однако Паттерсон не стонал и не жаловался. Молча сидел на берегу реки, так безжалостно ограбившей его, и обдумывал все, что произошло. Потом встал и решительным шагом отправился к Кау-джеру. Извинившись за свою смелость, Паттерсон скромно и вежливо заговорил с губернатором, сообщив, что наводнение едва не погубило его и обрекло на самую крайнюю нищету. Кау-джер, которому Паттерсон внушал глубокую антипатию, ответил довольно холодно: - То, что с вами случилось, очень прискорбно, но при чем тут я? Вы просите помощи? При всех своих недостатках Паттерсон не был лишен чувства гордости. Он никогда ни к кому не обращался за помощью. Не будучи слишком щепетильным в способах обогащения, он противопоставлял себя всему свету и накопленному богатству был обязан только самому себе. - Я не прошу милостыни, - возразил он с достоинством, - а требую правосудия. - Правосудия? - повторил удивленный Кау-джер. А кого вы обвиняете? - Город Либерию, - ответил Паттерсон, - и Остельское государство в целом. - В чем же? - все более и более удивляясь, спросил Кау-джер. Тогда Паттерсон изложил свои требования. Он считал, что колония должна нести ответственность за потери, причиненные наводнением. Во-первых, потому, что вопрос шел о всеобщем бедствии, и следовательно, все нужно распределить между остельцами поровну. Во-вторых, потому, что колония грубо нарушила свои обязанности по защите граждан и не воздвигла земляного вала по самому берегу реки, чтобы защитить все дома без исключения. Как ни возражал Кау-джер против этих фантастических обвинений и требований, лишенных основания, как ни доказывал, что, будь вал построен ближе к реке, он наверняка обрушился бы вместе с крутыми берегами и тогда наводнение захватило бы большую часть города, - Паттерсон не хотел ничего слышать и упрямо повторял свое. Потеряв терпение, Кау-джер прекратил эти бесплодные пререкания. Паттерсон тотчас же отправился в порт, где присоединился к рабочим, но на следующий день подал официальную жалобу председателю суда, Фердинанду Бовалю. Когда-то ирландцу довелось убедиться, что на острове Осте существует правосудие, и теперь он снова взывал к нему. Пришлось суду разбирать это странное дело. Вполне понятно, Паттерсон проиграл. Ничем не обнаружив своего недовольства, не обращая внимания на язвительные шуточки ненавидевших его либерийцев, ирландец спокойно выслушал решение суда, вышел из здания и направился на работу. С тех пор в его душе зародилось новое чувство. Раньше он делил мир на две половины: на одной стороне - он, а на другой - все остальное человечество. Смысл жизни заключался в том, чтобы перекачать как можно больше денег из второй половины в первую. Отсюда вечная борьба, но не вражда. Теперь же Паттерсон возненавидел и Кау-джера, отказавшегося возместить убытки, и всех остельцев, допустивших гибель его имущества, приобретенного таким тяжким трудом. Паттерсон тщательно скрывал свою ненависть, хотя в глубине его души она буйно разрасталась и расцветала, как ядовитый цветок в теплице. Сейчас он бессилен против своих врагов, но времена могут перемениться. Он подождет... Почти все лето колонисты восстанавливали разрушения, причиненные наводнением: исправляли дороги, ремонтировали здания. К февралю 1885 года не осталось никаких следов бедствия, пережитого колонией. Пока велись эти работы, Кау-джер изъездил весь остров. Теперь он мог совершать поездки верхом - в колонию было завезено около сотни лошадей. Не раз он справлялся о Сердее, но получал самые неопределенные ответы. Только несколько эмигрантов припомнили, что прошлой осенью видели, как бывший повар направлялся на север, в горы, но никто не знал, что с ним сталось потом. В конце 1884 года в колонию доставили двести ружей, заказанных сразу же после раскрытия заговора Дорика. Теперь Остельское государство располагало почти двумястами пятьюдесятью ружьями, не считая личного оружия, имевшегося у многих колонистов. В начале 1885 года остров Осте посетило несколько семей огнеземельцев. Как и в прежние годы, бедные индейцы пришли просить приюта и помощи у Кау-джера. Они никогда не забывали того, кто был так добр к индейцам, хотя и покинул их. Однако, несмотря на любовь огнеземельцев к Кау-джеру, ему никогда не удавалось уговорить их поселиться на острове Осте. Эти племена были слишком независимы, чтобы подчиняться каким-либо законам. Они не променяли бы свою свободу на все блага мира. А по их представлениям оседлая жизнь в домах равносильна рабству. Уверенности в куске хлеба они предпочитали скитания в поисках скудного и случайного пропитания. В этом году Кау-джеру впервые удалось убедить три семейства пожить, хотя бы временно, в палатках на острове Осте. Эти семьи, состоявшие из наиболее развитых туземцев, обосновались на левом берегу реки, между Либерией и Новым поселком, образовав нечто вроде лагеря, сделавшегося приманкой для остальных индейцев. Летом произошло еще два примечательных события. Первое касалось Дика. В середине июня оба мальчика окончательно поправились. Правда, Дик очень исхудал за время болезни, но при его прекрасном аппетите можно было не сомневаться, что он быстро наверстает упущенное. Что же касается Сэнда, наука оказалась бессильной. Он был обречен на неподвижность до конца своих дней. Впрочем, как уже говорилось ранее, маленький калека относился очень спокойно к случившемуся несчастью. Природа наградила его, в противоположность Дику, нежной душой и кротким характером. Он даже не жалел о шумных играх, которые любил Дик. Сэнд предпочитал уединенную жизнь, лишь бы под рукой была всегда скрипка, а рядом - любимый друг. За время болезни Сэнда Дик превратился в настоящую сиделку. Он помогал больному перейти с кровати в кресло, часами оставался около друга, выполняя его малейшие желания с таким неистощимым терпением, которого никто не ожидал от этого вспыльчивого мальчишки. Кау-джер, наблюдавший за детьми, очень привязался к ним, особенно к Дику, вызывавшему у него живой интерес. С каждым днем Кау-джер все больше и больше убеждался в исключительной душевной прямоте, тонкости восприятия и живом уме мальчика и искренне жалел, что такие редкие качества остаются втуне. Он решил уделить этому ребенку особое внимание и передать ему все свои познания. От Дика можно было ожидать многого, захоти он только использовать исключительные способности, отпущенные ему природой. Однажды, в конце зимы, Кау-джер вызвал Дика для серьезного разговора: - Вот Сэнд, можно сказать, выздоровел, - начал он, - но ты никогда не должен забывать, мой мальчик, что он стал калекой, спасая тебя. Дик посмотрел на Кау-джера с грустным удивлением. Почему губернатор так говорит с ним? Разве можно забыть того, кому обязан жизнью? - Есть только одна возможность отблагодарить Сэнда, - продолжал Кау-джер, - сделать так, чтобы принесенная им жертва научила бы тебя жить не только для себя, но и для других. До сих пор ты был ребенком. Теперь ты должен готовиться стать мужчиной. Глаза Дика заблестели. Слова Кау-джера запали в его душу. - Что я должен делать, губернатор? - спросил он. - Трудиться, - ответил тот. - Если ты обещаешь работать усердно, я стану твоим учителем. Наука - это целый мир, в который мы проникнем вместе. - О губернатор! - воскликнул Дик, не в силах больше ничего добавить. И занятия начались. Ежедневно Кау-джер посвящал им один час, а затем Дик учил уроки, сидя возле Сэнда. Ученик делал замечательные успехи, и приобретаемые знания как бы закрепляли те изменения в его характере, которые вызваны были самопожертвованием Сэнда. Кончились детские проказы и игры во льва и в ресторан. Ребенок, преждевременно созревший из-за перенесенных страданий, превращался в юношу. Вторым замечательным событием было бракосочетание Хальга и Грациэллы. Хальгу исполнилось двадцать два года, а Грациэлле шел двадцатый. Это была уже не первая свадьба на острове Осте. С самого начала своего правления Кау-джер создал учреждение, ведавшее гражданским состоянием колонистов. Будущее новой семьи было надежно обеспечено. Рыбный промысел, возглавляемый Хальгом и его отцом Кароли, давал прекрасный доход. Больше того, возник даже вопрос об устройстве консервной фабрики для экспорта рыбных продуктов. Но, независимо от этого проекта, Хальг и Кароли успешно сбывали свой улов на месте и могли не бояться нужды. В конце лета пришел довольно неопределенный ответ от правительства Чили. Кау-джера просили дать время на обсуждение его предложения и, видимо, всячески стремились затянуть переговоры. Вскоре начались заморозки, и снова наступила зима, в течение которой не произошло ничего примечательного, за исключением небольших волнений среди населения, носивших чисто политический характер. Случайным зачинщиком смуты был не кто иной, как Кеннеди. Роль этого матроса в компании Дорика была общеизвестна. Такие события, как смерть Льюиса Дорика и братьев Мур, героическое самопожертвование Сэнда, продолжительная болезнь Дика, исчезновение Сердея, а главное - чудесное избавление Кау-джера от уготованной ему гибели, не могли пройти незамеченными на острове Осте. Поэтому, когда Кеннеди вернулся в колонию, его встретили не слишком-то приветливо, но со временем первые неприятные впечатления сгладились, и все недовольные правлением Кау-джера стали группироваться вокруг бывшего матроса. Как ни говори, а он был незаурядной личностью, и, хотя большинство остельцев считало его преступником, никто не отрицал, что Кеннеди - человек с сильным характером, готовый на все. Поэтому он, естественно, стал главарем оппозиции. Она состояла, в основном, из лентяев или неудачников, а также из людей, сбившихся с пути. К ним присоединились различные болтуны и политиканы. Весь этот пестрый сброд хорошо ладил между собой во всем, что касалось противодействия Кау-джеру. Всех их объединяло общее стремление нарушить организованную жизнь колонии. Но если бы это им удалось, то к моменту дележа добычи стяжательские инстинкты бесспорно превратили бы вчерашних союзников в непримиримых врагов. Возникшие волнения проявились в собраниях и митингах протеста. Эти сборища отнюдь не были многолюдными - на каждом присутствовало не более сотни колонистов, но они шумели так, словно их было не меньше тысячи, и отголоски их речей всегда доходили до Кау-джера. Ничуть не поражаясь новому доказательству человеческой неблагодарности, он спокойно просмотрел предъявленные требования и даже нашел их отчасти справедливыми. Действительно, оппозиционеры, утверждавшие, что губернатор ни от кого не получал полномочий, а присвоил их самовольно, как диктатор, были правы. Тем не менее Кау-джер ничуть не раскаивался, что поступил именно так - в то время обстоятельства требовали решительных действий. Теперь же положение совершенно изменилось. Жизнь на острове Осте вошла в определенное русло. Все колонисты были обеспечены работой. Общественные связи непрерывно расширялись. Возможно, что колонисты уже созрели для более демократической системы? Поэтому, дабы успокоить недовольных, Кау-джер решился на рискованный шаг - провести выборы губернатора и создать совет из трех человек, являющийся исполнительным органом. Выборы были назначены на 20 октября 1885 года, то есть на первые весенние дни. Население острова уже превышало две тысячи человек, из них тысяча двести семьдесят пять взрослых мужчин. Но некоторые избиратели, жившие слишком далеко от Либерии, не пришли на выборы, так что всего было подано тысяча двадцать семь бюллетеней, из них девятьсот шестьдесят восемь за Кау-джера. Колонисты оказались достаточно благоразумными, избрав в совет подавляющим большинством голосов Гарри Родса, Хартлпула и Жермена Ривьера. Оппозиция, сознавая свое бессилие, вынуждена была покориться. Кау-джер воспользовался избранием в совет надежных людей, чтобы осуществить задуманное путешествие, о котором мечтал уже давно: ему хотелось поехать на архипелаг и подробно обследовать остров, по поводу которого велись нескончаемые переговоры с Чили. 25 ноября Кау-джер отправился с Кароли на "Уэл-Киедж", рассчитывая вернуться не ранее 10 декабря. В день возвращения Кау-джера в Либерию примчался какой-то всадник, покрытый пылью. Видно было, что он приехал издалека и скакал во весь опор. Всадник направился прямо в управление, где и встретился с Кау-джером. Он заявил, что привез важные вести, и просил губернатора принять его немедленно. Через четверть часа собрался совет колонии. Специальные посыльные отправились во все концы города, чтобы созвать милицию. Не прошло и часа, как Кау-джер уже несся во главе отряда из двадцати пяти всадников в глубь острова. Причину столь поспешного отъезда не удалось сохранить в тайне. Вскоре поползли зловещие слухи о том, что Осте захвачен патагонцами, войска которых, переправившись через пролив Бигл, высадились на северной стороне полуострова Дюма и теперь движутся на Либерию. 7. НАШЕСТВИЕ Слухи подтвердились, но народная молва, как всегда, преувеличила подлинные факты. Отряд патагонцев в количестве около семисот человек, высадившийся сутки назад на северном побережье острова, никак нельзя было назвать войском. Обычно к патагонцам причисляют все племена, обитающие в пампасах Южной Америки и весьма отличающиеся друг от друга в этнологическом отношении. Северные племена, живущие на границе с Аргентиной, относительно миролюбивы. Ведя оседлое существование, они основали множество поселков и даже несколько городков и занимаются сельским хозяйством. Но чем ближе к югу, тем резче меняются их характер и обычаи. Южные племена, куда более воинственные, редко засиживаются на одном месте. Меткие стрелки, лихие наездники, промышляющие главным образом охотой, они-то и являются патагонцами в собственном смысле слова. У этих племен еще сохранилось рабство. Во время набегов и войн между племенами число рабов непрерывно пополняется. Южные патагонцы ведут постоянные междоусобные войны, которые весьма выгодны соседним государствам. Напавшие на остров Осте принадлежали к наиболее отсталому племени патагонцев. Индейцы, совершающие набеги на близлежащие земли, часто переправляются через Магелланов пролив и безжалостно грабят большой остров - Магелланову Землю, называемый также Огненной Землей. Однако до сих пор они никогда не отваживались на такой дальний поход. Добраться до острова Осте патагонцы могли двумя путями: по Огненной Земле, а затем через пролив Бигл, или же на лодках, по извилистым проливам архипелага. И в том и в другом случае им предстояло столкнуться с большими трудностями: при передвижении по суше индейцам угрожал голод, а во время плавания по морским проливам их легкие пироги могли опрокинуться под тяжестью лошадей. Кау-джер, мчавшийся впереди своих спутников, думал о том, что заставило патагонцев отважиться на набег, противоречивший их вековым традициям? До некоторой степени это оправдывалось самим фактом существования Либерии. Возможно, что слухи о новом городе распространились на окружающих островах, и молва приписала ему сказочные богатства. Все это подействовало на воображение дикарей и разожгло их грабительский пыл. Конечно, можно было ограничиться и этим объяснением. И все же дерзость индейцев казалась непонятной. Несмотря на присущую им жадность, вряд ли они рискнули бы без особых к тому причин напасть на такое большое поселение белых людей, как Либерия. Кау-джер не имел ни малейшего представления, в какой части острова он может встретиться с патагонцами. Где они сейчас? Уже в пути или еще не покинули места высадки? В последнем случае (по сведениям, полученным от гонца) им предстоял переход в сто двадцать - сто двадцать пять километров, для чего потребовалось бы не менее пяти дней. Так как остельские дороги еще не были полностью восстановлены, Кау-джер, отправившись в путь утром 10 декабря, мог наткнуться на передовые отряды индейцев не ранее вечера 11 декабря. Неподалеку от Либерии дорога шла берегом Тихого океана, потом, петляя по долине, направлялась к крутому перевалу через высокий горный хребет. На 95-м километре от Либерии она пересекала узкий перешеек полуострова Дюма и тянулась дальше вдоль пролива Бигл. По этой-то дороге и следовал отряд Кау-джера, к которому по пути присоединилось несколько фермеров на собственных конях. Тем колонистам, кто имел личное оружие, Кау-джер приказал укрыться по обе стороны дороги в самых недоступных для патагонцев местах, там поджидать врага, обстреливать его и сразу отступать в горы. Он советовал стрелять в лошадей, потому что спешенный патагонец не представляет опасности. Все остальные, не имевшие ружей, должны были разрушить дорогу. Кроме того, Кау-джер приказал в течение суток уничтожить весь урожай на окрестных полях и все запасы продовольствия на фермах, дабы лишить врага источников питания. Жителям ближайших ферм ведено было укрыться в усадьбе Ривьера, захватив с собою оружие, а также топоры и косы. Окруженная высоким забором и защищенная многочисленным гарнизоном, усадьба превращалась в настоящую неприступную крепость. Кау-джер, как и предполагал, достиг перешейка полуострова Дюма 11 декабря, в 6 часов вечера. Здесь не было никаких следов патагонцев. Но теперь, по мере приближения к месту их высадки, требовалась исключительная осторожность, так как в это время года темнело очень поздно. Только через пять часов показались огни костров неприятельского лагеря. Индейцы сделали привал, чтобы дать отдых коням. Маленький отряд Кау-джера насчитывал всего тридцать два ружья, включая и его собственное. Но в глубине острова сотни людей старались преградить путь захватчикам: копали рвы, валили деревья, сооружали завалы. Обнаружив патагонцев, отряд Кау-джера остановился в пяти-шести километрах от перешейка полуострова Дюма. Лошадей отвели в горы, а спешенные всадники, рассеявшись по обрывистым склонам дороги, стали поджидать неприятеля. Кау-джер не хотел вступать в открытый бой. Он считал, что в данных условиях наилучшая тактика - партизанская война. Защитники острова, скрывающиеся в зарослях на холмах, будут обстреливать врага в то самое время, когда он попытается преодолеть воздвигнутые на его пути препятствия. Известно, что патагонцы не слезают с коней, чтобы преследовать пеших стрелков. На следующий день, 12 декабря, в 9 часов утра, показались первые отряды патагонцев. За три часа они прошли двадцать пять километров. Медленно двигаясь сомкнутым строем по дороге, ограниченной с одной стороны морем, а с другой крутыми горами, они представляли прекрасную мишень для остельских стрелков. Внезапно загремели выстрелы. Первые ряды попятились, вызвав смятение во всей колонне. Пули колонистов попали в цель: один индеец извивался в предсмертных судорогах на обочине дороги; две лошади были убиты. Поскольку других выстрелов не последовало, патагонцы снова тронулись в путь, но через полкилометра натолкнулись на заграждение из поваленных деревьев. Пока они расчищали путь, снова раздались выстрелы - упало еще несколько лошадей. Этот тактический прием успешно повторялся раз десять, пока голова колонны не подошла к перешейку полуострова Дюма. Здесь дорога, суживаясь, проходила через ущелье, где возвышался новый мощный завал, а перед ним был вырыт широкий и глубокий ров. И вновь, как только индейцы приступили к расчистке пути, на левом фланге возобновилась ружейная пальба. Одни стали отстреливаться наугад, другие же спешили разобрать завал. Перестрелка усиливалась. Пули свинцовым дождем поливали дорогу, и первые отважившиеся проникнуть в опасную зону были убиты. Индейцы заколебались. Вся вражеская колонна была на виду у остельских стрелков. Она растянулась больше чем на полкилометра. Из конца в конец то и дело скакали всадники - по-видимому, гонцы, передававшие приказы вождя. Несколько раз патагонцы пытались продвинуться вперед, и всякий раз терпели неудачу. Только к вечеру они смогли разобрать завал. Теперь ничто, кроме пуль, не преграждало путь наступающим. И вдруг, решившись на отчаянный прорыв, патагонцы пустили коней в галоп. Три человека и двенадцать лошадей остались на месте, остальным удалось прорваться. Через пять километров, на открытой местности, где им ничто не грозило, индейцы остановили коней и устроили привал на ночь, а колонисты продолжали свое планомерное отступление, подготовляя позиции на завтра. На следующий день враг потерял пять человек и тридцать коней. У остельцев же был только один раненый. На третий день остельцы повторили тот же маневр. К двум часам пополудни патагонцы, проделавшие с начала наступления шестьдесят километров, добрались до вершины горы. После трехчасового непрерывного подъема люди и животные окончательно выбились из сил и были вынуждены расположиться на отдых перед ущельем. Кау-джер воспользовался этим и занял позицию впереди, на некотором расстоянии от них. Его отряд, насчитывавший теперь около шестидесяти человек, стал по одну сторону дороги, в самой узкой части ущелья. Колонистам, хорошо защищенным нависшими скалами, не угрожали страшные метательные снаряды неприятеля. Сами же они могли стрелять почти в упор. Едва патагонцы тронулись в путь, как с горы посыпался свинцовый град, сбивший все передние ряды. Сначала индейцы в беспорядке отступили, затем бросились в атаку, но она была отбита. Два часа подряд длилось это побоище, и все безрезультатно. Патагонцы были храбрыми воинами, но плохими стратегами - только потеряв множество людей, они догадались повторить маневр, удавшийся им накануне. Построившись тесными рядами так, что весь отряд слился в единое целое, они бешеным галопом устремились вперед. От дикого конского топота дрожала и гудела земля. Ружья остельцев яростно поливали неприятеля смертоносным огнем. Но ничто не могло остановить всадников, несшихся с быстротой метеоров. Если один из них падал с коня, задние безжалостно топтали его. Если валилась убитая или раненая лошадь, другие перескакивали через нее и неслись все дальше и дальше. Остельцы понимали, что в этом сражении решается вопрос их жизни или смерти. Они заряжали ружья, целились, стреляли... снова заряжали, целились, стреляли, и так все время. Ружейные стволы раскалились и обжигали руки, но колонисты не прекращали огня. В пылу сражения они безбоязненно покидали укрытия, зная, что на полном скаку патагонцы не могли пустить в ход свое оружие. Индейцы же, поняв, что силы противника невелики, стремились во что бы то ни стало вырваться из опасного кольца. Им удалось проскочить полосу ружейного огня и, перейдя с галопа на крупную рысь, они двинулись по дороге через перевал. Все стихло. Только изредка, в местах, где скалы нависали над дорогой, раздавались одиночные выстрелы. Патагонцы, не останавливаясь, отвечали на них беспорядочной стрельбой. Теперь они уже не повторили прежней ошибки и уходили как можно дальше от места последнего сражения. До наступления ночи патагонцы спустились с гор и разбили лагерь. День был утомительным - они проделали шестьдесят пять километров. Справа от их стоянки набегали на песчаный берег волны Тихого океана. Слева расстилалась равнина. Здесь ночью индейцам не угрожало неожиданное нападение, а поутру они уже достигнут Либерии, находящейся в тридцати километрах к югу. Теперь отряд Кау-джера уже не мог проскользнуть незамеченным мимо патагонцев, ибо местность была открытая, да и слишком малое расстояние отделяло его от неприятеля. По приказу Кау-джера остельцы тоже устроили привал на несколько часов - люди валились с ног от усталости. Тактика Кау-джера оправдала себя: за последний день враг лишился не менее пятнадцати человек и пятидесяти лошадей. Можно было надеяться, что, пока индейцы доберутся до Либерии, они потеряют не менее сотни воинов, а главное, понесут большой моральный урон. Вряд ли они ожидали такое сопротивление. На следующий день остельские стрелки, снова севшие на коней, начали спускаться с гор. Ничто не препятствовало их быстрому продвижению. По сообщениям дозорных, наблюдавших за врагом из засады, опасности пока не предвиделось, так как индейцы ушли далеко вперед. В три часа дня остельцы достигли места последнего привала индейцев, которые, вероятно, теперь уже находились под Либерией. Еще через два часа, подъехав к усадьбе Ривьера, они заметили на дороге около сотни патагонцев, лишившихся коней во время недавних стычек. Из усадьбы раздались выстрелы. Несколько патагонцев упало, остальные пытались отстреливаться или спастись бегством, но подошедший отряд Кау-джера отрезал им отступление, открыв по ним огонь. Из ворот фермы выбежали люди с вилами, топорами и косами и преградили захватчикам путь на Либерию. Окруженные со всех сторон, индейцы растерялись, побросали оружие и без боя сдались в плен. Их заперли в сарае. У дверей поставили часовых. Это была великолепная операция. Колонисты захватили не только сотню пленных, но и сотню ружей, которые - хоть и неважного качества - усиливали боевую мощь отряда Кау-джера. Теперь защитники острова располагали тремястами пятьюдесятью ружьями, тогда как у индейцев их было около шестисот. Силы становились почти равными. В усадьбе Ривьера Кау-джер узнал, что утром патагонцы пытались перебраться через забор, но после первых же выстрелов с фермы отказались от этого намерения и удалились, не приняв боя. Воинственные дикари не знали законов тактики. Они шли прямо к цели - в Либерию, не думая о неприятеле, оставшемся у них в тылу. Кау-джер решил прежде всего допросить пленных. В сарае, куда их заперли, царила глубокая тишина. Связанные индейцы терпеливо ожидали решения своей участи. Сами они превращали пленных в рабов и считали естественным, что с ними поступят точно так же. Ни один из них даже не взглянул на вошедшего Кау-джера. - Кто-нибудь говорит по-испански? - громко спросил он. - Я, - сказал один из пленников, подняв голову. - Как тебя зовут? - Атхлината. - Зачем ты пришел в наши края? Индеец бесстрастно ответил: - Сражаться. - Из-за чего ты хотел сражаться с нами? - спросил Кау-джер. - Мы с тобой не враги. Патагонец молчал. Кау-джер заговорил снова: - Никогда твои братья не приходили сюда. Почему же теперь вы ушли так далеко от родных мест? - Вождь приказал, - спокойно ответил индеец, - воины повиновались. - Но все-таки, - настаивал Кау-джер, - что вам надо? - Большой город на юге, - сказал пленник, - там много сокровищ, а индейцы бедны. - Эти сокровища еще нужно завоевать, - возразил Кау-джер, - горожане будут защищать их. Патагонец в ответ насмешливо улыбнулся. - Ведь вот ты и твои братья попали в плен, - продолжал Кау-джер. - Патагонских воинов много, - заявил индеец с непоколебимой уверенностью, - одни останутся в плену, зато другие вернутся на родину, привязав твоих братьев к хвостам коней! - Глупости, - возразил Кау-джер, - ни один из вас не войдет в Либерию. Патагонец опять хитро улыбнулся. - Ты мне не веришь? - спросил Кау-джер. - Белый человек обещал, - уверенно ответил индеец, - отдать большой город патагонцам. - Белый человек? - удивленно повторил Кау-джер. - Разве среди вас есть белые? Но все дальнейшие вопросы оказались напрасными. Видимо, индеец больше ничего не знал. Кау-джер вышел из сарая очень встревоженный. Кто же этот белый предатель, перешедший на сторону патагонцев? Следовало как можно скорее вернуться в Либерию, гарнизон которой, возглавляемый Хартлпулом, нуждался в подкреплении. К восьми часам вечера отряд Кау-джера двинулся в путь. Теперь он состоял из ста пятидесяти шести человек, сто два из которых были вооружены ружьями патагонцев. Полагая, что проникнуть в осажденную Либерию легче пешком, всех лошадей оставили в усадьбе Ривьера. Через три часа Кау-джер со своими людьми приблизился к городу. Стояла глубокая ночь, и только цепочка огней обнаруживала лагерь патагонцев, расположившихся широким полукругом от болота до реки. Либерия была полностью окружена. Пройти незаметно между постами неприятеля, находившимися на расстоянии ста метров друг от друга, было невозможно. Кау-джер решил сделать привал и обдумать планы на будущее. Но не все индейцы оставались на правом берегу. Часть из них переправилась через реку выше по течению, и, пока Кау-джер размышлял, на северо-востоке вдруг вспыхнуло яркое пламя. Это горели дома Нового поселка. 8. ПРЕДАТЕЛЬ Пока правитель со своим отрядом боролся с патагонцами, Гарри Родс и Хартлпул, к которым перешла власть, не теряли времени даром. Благодаря мудрой тактике Кау-джера наступление индейцев было приостановлено на четыре дня. Этого времени оказалось достаточно, чтобы организовать оборону города. Либерийцы выкопали два широких и глубоких рва, позади которых вырос земляной бруствер, непроницаемый для пуль. Южный ров, длиной в две тысячи футов, начинался от реки, огибал город полукругом и тянулся до непроходимых болот, в которых кони вязли по самое брюхо. Северный ров, длиной около пятисот футов, шел также от реки к болоту, но уже с другой стороны города, пересекая дорогу из Либерии на Новый поселок. Таким образом город был защищен со всех сторон. Жители Нового поселка укрылись в Либерии со всем своим имуществом, бросив дома на произвол судьбы. В первый же вечер после отъезда Кау-джера, еще до окончания работ по укреплению города, вокруг Либерии - на земляных валах и по берегу реки - выставили наблюдательные посты. Правда, пока городу не грозила непосредственная опасность, но все же следовало быть начеку. Поэтому около пятидесяти человек круглые сутки посменно несли караульную службу на постах, размещенных на расстоянии тридцати метров один от другого. Сто семьдесят пять колонистов вооруженные всеми оставшимися ружьями, являлись резервом, находившимся в полной боевой готовности в центре Либерии. Все они назначались поочередно в караул и в резерв, а в случае тревоги население обязано было оказывать посильную вооруженную помощь стрелкам. Хотя у жителей имелись только топоры да ножи, но и это оружие могло пригодиться в рукопашном бою. Благодаря такой организации обороны все население, за исключением караульных, могло спать мирным сном. Паттерсон, наравне с остальными, подлежал всеобщей мобилизации. Каковы бы ни были его истинные чувства, он покорился без возражений. Его внутренние переживания были настолько противоречивы, что он и сам не знал, радует ли его или огорчает возникшая опасность. Стоя на посту, он только и думал об этом, стараясь разобраться в хаосе собственных ощущений. В сердце его еще жила злоба на сограждан, на всех колонистов. Поэтому он отнюдь не горел желанием участвовать в каком-либо деле, направленном на благо ненавистных ему люден. С этой точки зрения несение караульной службы представляло для него весьма тягостную обязанность. Но ненависть не была преобладающим чувством у Паттерсона. Для сильной ненависти, как и для горячей любви, необходимо иметь большое сердце, а мелкая душонка скупца не в состоянии вместить столь сильные страсти. Итак, второй характерной чертой Паттерсона была трусость. Теперь, когда его жизнь оказалась связанной с судьбой всех либерийцев, страх заставил его скрывать свои подлинные мысли. Хотя он с превеликой радостью полюбовался бы со стороны, как пылает ненавистный ему город, тем не менее ирландец понимал, что лишен возможности удрать заблаговременно. К тому же по всему острову рыскали отряды свирепых патагонцев, которые вскоре могли оказаться и под Либерией. В конце концов, защищая город, Паттерсон защищал самого себя, и поэтому он предпочел нести караульную службу наравне с остальными. Правда, приходилось оставаться одному, даже ночью, на передовой линии, под постоянной угрозой быть захваченным патагонцами. Но страх сделал из Паттерсона превосходного часового: он напряженно вглядывался в темноту, непрерывно обходил свой участок, держа палец на курке, готовый выстрелить при малейшем подозрительном шорохе. Четыре дня прошли спокойно. На пятый день после полудня появились передовые отряды патагонцев, расположившиеся лагерем к югу от города. Теперь находиться в охранении и нести караульную службу было опасно: враг стоял у самых ворот Либерии. В тот же день, к вечеру, едва Паттерсон заступил на пост на северном валу между рекой и дорогой к Новому поселку, в стороне порта вспыхнул яркий свет - патагонцы начали подготовку к штурму города. По всей вероятности, наступление начнется именно здесь, у дороги к Новому поселку, где, по воле злого рока, поставили на пост Паттерсона! Ужас охватил ирландца, когда он вдруг услышал, как по дороге приближается большой отряд. Хотя Паттерсон и знал, что путь на Либерию прегражден рвом, наполненным водой, это препятствие, выглядевшее днем непреодолимым, в момент опасности показалось ему ничтожным. Ирландцу уже мерещилось, что свирепые дикари переправились через ров, взобрались на вал и овладели городом... А тем временем те, кого он принял за индейцев, остановились на краю рва. Паттерсон понял, что там о чем-то совещаются, хотя издали не мог разобрать слов. Потом началась суматоха: подносили бревна, доски и жерди для сооружения переправы. Вскоре ирландец увидел, что по наведенным мосткам цепочкой движутся темные фигуры. Их было много, и при бледном свете ущербной луны лишь поблескивали стволы ружей. Первым шел высокий человек. Паттерсон узнал Кау-джера. При его появлении сердце ирландца сжалось от радости и гнева. От радости потому, что теперь он поверил в победу, от гнева же потому, что он ненавидел губернатора. Но почему Кау-джер вошел в город со стороны Нового поселка? А произошло это так. Заметив в ночи пламя пожара, охватившего пригород, правитель мгновенно составил план действий. Как и патагонцы, он переправился со своим маленьким отрядом через реку, но тремя километрами выше, и пошел через поля прямо на огонь, будто на свет маяка. Судя по количеству костров, Кау-джер точно определил, что основные силы противника сосредоточены к югу от города. Следовательно, в районе Нового поселка враг способен оказать лишь слабое сопротивление, преодолев которое остельцы смогут вернуться в Либерию обычным путем. Последующие события подтвердили правильность расчетов Кау-джера. Его отряд захватил поджигателей порта в то самое время, когда те, не найдя в поселке ничего ценного, в неистовстве разрушали дома. Не встретив ни малейшего отпора и убедившись, что поселок совершенно пуст, захватчики настолько осмелели, что даже не нашли нужным выставить заслоны. Отряд Кау-джера обрушился на них, как гром среди ясного неба. Внезапно раздалась ружейная пальба. Растерявшиеся индейцы обратились в бегство, оставив в руках победителей пятнадцать ружей и пять пленных. Их не стали преследовать - выстрелы могли услышать на том берегу, где находились основные силы индейцев, а Кау-джер опасался привлечь их внимание. Поэтому остельцы поспешно отступили к Либерии. Стычка продолжалась не более десяти минут. Неожиданное возвращение Кау-джера было не единственным сюрпризом, уготованным судьбой Паттерсону. Через три дня его ожидало еще более сильное потрясение, повлекшее за собою тягостные последствия. На этот раз он дежурил с шести часов вечера до двух часов ночи на обрывистом берегу реки, около северного вала. Между валом и участком Паттерсона находилось еще трое часовых. Ирландцу повезло - его самого охраняли со всех сторон. Когда Паттерсон заступил на пост, было еще светло, и обстановка показалась ему вполне благоприятной. Но постепенно опустилась ночь, и им овладели привычные страхи. Снова он напряженно прислушивался к малейшему шороху, снова озирался по сторонам, пытаясь различить в темноте какие-нибудь подозрительные тени. Но ирландец ожидал опасность издалека, а она была здесь, совсем рядом. Он замер от ужаса, услышав, как в двух шагах от него кто-то тихо окликнул: - Паттерсон! Ирландец чуть не закричал, но угрожающий голос шепотом приказал: - Молчи! - а затем спросил: - Узнаешь меня? И, так как Паттерсон не мог вымолвить ни слова, невидимый собеседник продолжал: - Я - Сердей. Ирландец вздохнул с облегчением. Сердей был своим парнем, хотя его появление здесь было совершенно непонятным. - Сердей? - переспросил он недоверчиво. - Да... Тише... Говори шепотом... Ты один?.. Никого нет поблизости? Паттерсон, всматриваясь в темноту, ответил: - Никого. - Не шевелись! - приказал Сердей. - Стой так, чтобы тебя было видно. Я подползу ближе, но ты не поворачивайся в мою сторону. Зашуршала трава. - Вот и я, - сказал Сердей, не подымаясь с земли. Несмотря на запрещение, Паттерсон рискнул повернуть голову в его сторону и увидел, что Сердей промок с головы до ног. - Откуда ты взялся? - спросил ирландец. - С реки... Я с патагонцами. - С патагонцами?! - изумленно воскликнул Паттерсон. - Да. Полтора года назад, когда я покинул остров Осте, огнеземельцы переправили меня через пролив Бигл. Я хотел пробраться в Пунта-Аренас, а оттуда в Аргентину или еще куда-нибудь дальше. Но патагонцы захватили меня в пути. - И что же ты у них делаешь? - Я их раб. - Раб! - повторил Паттерсон. - Но ты ведь на свободе? - Посмотри, - коротко ответил Сердей. Паттерсон внимательно оглядел его и заметил веревку, привязанную к поясу Сердея. Но когда тот пошевелил ею, оказалось, что это не веревка, а тонкая железная цепь. - Вот моя свобода, - снова заговорил Сердей, - не говоря уже о том, что в десяти шагах отсюда сидят по горло в воде два патагонца, которые стерегут меня. Если я даже и разорву эту цепь, они сразу же бросятся в погоню за мной. Паттерсона так затрясло от страха, что Сердей заметил это. - Что с тобой? - спросил он. - Патагонцы!.. - пролепетал перепуганный насмерть ирландец. - Не бойся, - сказал Сердей, - они ничего тебе не сделают, ты им нужен. Я сказал, что рассчитываю на тебя, и они послали меня для переговоров. - Что им надо? - еле слышно спросил Паттерсон. Сердей помолчал, не решаясь сразу ответить. - Чтобы ты пропустил их в город. - Я?! - возмутился Паттерсон. - Да, ты. Так надо. Послушай, ведь для меня это вопрос жизни или смерти. Когда я попал в плен к индейцам, я стал их рабом, как тебе уже известно. Они всячески мучили меня. Однажды я проговорился, что я из Либерии. Патагонцы решили воспользоваться мною, чтобы овладеть городом, о котором уже много слышали, и обещали освободить, если я помогу им. Ну, ты сам понимаешь, что... - Тихо! - прервал его Паттерсон. К ним приближался соседний часовой, решивший поразмяться. Дойдя до границы своего участка, он остановился неподалеку от них и сказал: - Что-то похолодало к вечеру. - Д-да... - глухо обронил Паттерсон. - Доброй ночи, сосед! - Доброй ночи. Часовой сделал полный оборот и исчез во мраке. Сердей продолжал: - ...Ну, ты сам понимаешь, что я, конечно, обещал. Тогда они предприняли этот поход, взяли меня с собой и стерегут днем и ночью. Теперь индейцы требуют, чтобы я выполнил обещанное. Сначала-то они рассчитывали без труда проникнуть в город, а оказалось, что у них погибло много людей и более сотни захвачено в плен. Это их бесит... Сегодня вечером я сказал, что попробую установить связь с товарищем, который не откажется помочь мне. Я узнал тебя издали... Если окажется, что я их обманул - мне крышка... Пока Сердей посвящал Паттерсона в свои злоключения, тот размышлял. Конечно, приятно было бы видеть Либерию разоренной, а всех жителей, особенно губернатора, убитыми или изгнанными. Но вся эта затея кажется слишком рискованной... Осторожный ирландец предпочитал безопасность. - Чем же я могу помочь тебе? - холодно спросил он. - Пропустить нас, - ответил Сердей. - Для этого я вам не нужен, - возразил Паттерсон, - ведь ты же добрался сюда без моей помощи. - Один человек может проскользнуть незаметно, - ответил Сердей, - совсем другое дело пятьсот человек. - Пятьсот! - Черт возьми! Не думаешь ли ты, что я обращаюсь к тебе за помощью, чтобы совершить приятную прогулку по городу? Для меня Либерия так же ненавистна, как и патагонцы... Кстати... - Молчи! - вдруг приказал Паттерсон. Послышались шаги, и вскоре из темноты вынырнули три человека. Один из них подошел к Паттерсону и, приоткрыв фонарь, спрятанный под плащом, осветил на мгновение лицо часового. - Что нового? - спросил вновь пришедший; это был не кто иной, как Хартлпул. - Ничего. - Все спокойно? - Да. Проверяющие пошли дальше. - Так что ты хотел сказать? - спросил Паттерсон после их ухода. - Я хотел узнать, что сталось с остальными. - С кем? - С Дориком? - Умер. - А Фред Мур? - Умер. - Уильям Мур? - Умер. - Черт побери! А Кеннеди? - Жив и здоров. - Да не может быть! Значит, ему удалось замести следы? - По-видимому. - И он даже вне подозрений? - Похоже на то. Он все время на свободе. - А где он теперь? - Стоит где-нибудь на посту... Точно не знаю где. - Ты не мог бы узнать? - Нет. Нельзя уходить с поста. А впрочем, зачем тебе Кеннеди? - Поговорю с ним, поскольку тебя мое предложение не устраивает. - А ты полагал, что я пойду на это? - запротестовал Паттерсон. - Думаешь, я буду помогать патагонцам, чтобы всех нас перерезали? - Не бойся, - возразил Сердей, - они не тронут своих друзей. Наоборот, выделят нам долю после захвата города. Так мне обещали. - Хм, - недоверчиво произнес Паттерсон. Тем не менее он заколебался. Отомстить остельцам и вместе с тем поживиться за их счет показалось ему очень заманчивым... Но довериться на слово дикарям!.. И осторожность победила еще раз. - Все это пустые слова, - решительно сказал ирландец. - Даже при всем желании ни Кеннеди, ни я не сможем пропустить сразу пятьсот человек. - Это и не нужно, - возразил Сердей, - достаточно пропустить пятьдесят, даже тридцать. Пока первые будут сдерживать натиск либерийцев, остальные успеют пройти. - Пятьдесят, тридцать, даже десять - слишком много. - Это твое последнее слово? - Первое и последнее. - Значит, нет? - Нет. - Что ж, все ясно, - сказал Сердей и начал отползать к реке. Но тотчас же остановился и, взглянув на Паттерсона, добавил: - А знаешь, ведь патагонцы могут заплатить. - Сколько? Этот вопрос как будто сам собой сорвался с губ Паттерсона Сердей снова приблизился. - Тысячу пиастров, - сказал он. Тысяча пиастров! В прежние времена эта сумма, хотя и довольно крупная, не потрясла бы воображение ирландца. Но наводнение отняло у него все, что он имел, и за год напряженного труда ему едва удалось скопить какие-то несчастные двадцать пять пиастров, составлявшие теперь все его богатство. Конечно, в дальнейшем оно будет возрастать быстрее, для этого есть немало разных возможностей. Труднее всего (он знал это по опыту) сделать первое накопление. Но тысяча пиастров! Получить сразу сумму, в сорок раз превышающую полуторагодичный заработок! Не говоря о том, что, может, удастся сорвать с индейцев еще больше... Ведь при каждой торговой сделке полагается поторговаться... - Не так уж много, - бросил он пренебрежительно. - За дело, в котором приходится рисковать своей шкурой, надо взять не менее двух тысяч. - В таком случае, спокойной ночи! - ответил Сердей, делая вид, что удаляется от часового. - По крайней мере полторы тысячи, - невозмутимо продолжал Паттерсон. Теперь он почувствовал себя в своей стихии - стихии торга. В этой сфере он обладал большим опытом. Независимо, от того, что продавалось - товар или совесть, - дело сводилось к купле-продаже, которые подчиняются определенным незыблемым законам, в совершенстве изученным Паттерсоном. Известно, что продавец всегда запрашивает, а покупатель сбивает цену. Они начинают торговаться и договариваются до настоящей стоимости. Человек, который торгуется, всегда что-нибудь выигрывает и никогда ничего не теряет. Так как нужно было спешить, Паттерсон решился, в виде исключения, ускорить переговоры и сразу спустил с двух тысяч до полутора. - Нет, - твердо сказал Сердей. - Хотя бы тысяч четыреста! - вздохнул Паттерсон. - Из-за такой суммы еще стоит, пожалуй, разговаривать. Но из-за тысячи пиастров... - Тысяча, и ни одной монетой больше, - решительно заявил Сердей и стал медленно отползать к реке. Но Паттерсон проявил стойкость. - Тогда ничего не выйдет, - спокойно ответил он. Теперь заволновался Сердей. Ведь дело, казалось, уже налаживалось. Неужели все сорвется из-за каких-то двухсот пиастров! Он снова подполз ближе. - Поделим разницу пополам, - предложил он, - получится тысяча двести. Паттерсон поспешно согласился: - Только ради тебя уступаю за тысячу двести. - Заметано? - спросил Сердей. - Заметано! - подтвердил Паттерсон. Оставалось договориться о подробностях. - Кто будет платить? - осведомился ирландец. - Разве патагонцы настолько богаты, чтобы так запросго отвалить тысячу двести пиастров? - Наоборот, очень бедны, - возразил Сердей, - но их много, и все с радостью вывернутся наизнанку, чтобы собрать эти деньги. Они пойдут на все, ибо хорошо знают, что при грабеже Либерии получат во сто крат больше. - Что ж, я не против, - согласился Паттерсон, - это меня не касается. Мое дело - получить деньги. Когда они заплатят? До или после прохода? - Половину - до, половину - после. - Нет, - заявил Паттерсон, - мое непременное условие: завтра же вечером восемьсот пиастров! - А где ты будешь? - осведомился Сердей. - Где-нибудь на посту. Разыщешь меня... А остальные деньги - в тот день, когда я пропущу первый десяток, - пусть передаст мне замыкающий. Если обманут, я подыму тревогу. Если заплатят честно, я - молчок и потихоньку удеру. - Договорились, - подтвердил Сердей. - Когда можно будет пройти? - На пятую ночь после этой. Будет новолуние. - А где? - На моем участке. - Кстати, - вдруг вспомнил Сердей, - я что-то не заметил твоего дома. - Его снесло наводнением в прошлом году, - объяснил Паттерсон, - но чтобы скрыть вас, хватит и забора. - Да он почти весь разрушен. - Я починю. - Отлично, - сказал Сердей. - До завтра! - До завтра! - ответил Паттерсон. Он услышал, как зашуршала трава, а потом по слабому всплеску понял, что Сердей осторожно вошел в воду. Больше ничто не нарушало ночной тишины. На следующий день всех очень удивило, что Паттерсон начал ремонтировать свой полуразрушенный забор. Казалось странным, что при создавшихся обстоятельствах он может заниматься таким делом. Но, в конце концов, это была его усадьба, у него в кармане лежали документы на землю (вернее, копии с них, выданные ему после наводнения). Значит, он имел право делать на своем участке все, что заблагорассудится. Целый день Паттерсон усердно трудился. С утра до вечера ставил колья, укреплял их перекладинами, заделывал щели между ними, не обращая внимания на пересуды, вызванные его занятием. Вечером его назначили на пост на южном валу. На этот раз ему пришлось принять вахту ранним вечером. Было еще совсем светло. Но к концу смены уже стемнеет, и Сердей без труда доберется до вала. Если только... Если только предложение бывшего повара с "Джонатана" было серьезным. Ведь нельзя же исключить возможности, что Паттерсону просто-напросто подстроили ловушку, а он как дурак попался в нее. Но вскоре ирландец успокоился. Сердей был уже здесь, около него. Укрывшись в густой траве, невидимый для всех, повар оказался рядом с тем, кто с нетерпением поджидал его появления. Ночь вступала в свои права. Когда совсем стемнело, Сердей подполз к своему сообщнику, и все произошло так, как было условлено. Обе стороны расстались довольные друг другом. - На четвертую ночь после этой, - еле слышно прошептал Паттерсон. - Договорились. - Не забудь остальные деньги, иначе ничего не выйдет. - Будь спокоен. После этого краткого диалога Сердей уполз, но сначала положил к ногам предателя мешок, который, коснувшись земли, издал легкий звон. Это были обещанные восемьсот пиастров. Плата за предательство. 9. НОВАЯ РОДИНА На следующий день Паттерсон продолжал чинить забор, но, понимая, что подобное занятие в такой тревожный момент может показаться по меньшей мере странным, он решил при первом же случае объяснить свои поступки и отвести от себя всякие подозрения. Ирландец смело обратился к Хартлпулу с просьбой назначать его в караул только на принадлежащем ему прибрежном участке. Это желание показалось вполне обоснованным. Действительно, какой смысл посылать Паттерсона на другой пост, в то время как кто-то посторонний будет охранять его усадьбу? Хартлпул испытывал какую-то необъяснимую антипатию к ирландцу, хотя в некоторых отношениях тот даже заслуживал уважения. Паттерсон был неутомимым работником и покладистым парнем. И в его просьбе, в общем-то, не было ничего предосудительного. - Странно, что вы начали ремонтировать свою изгородь именно теперь, - все же заметил Хартлпул. Ирландец невозмутимо возразил, что сейчас для этого дела самое подходящее время. Все общественные работы прекращены, и, чтобы не сидеть сложа руки, он решил привести в порядок свое личное хозяйство. Объяснение было вполне убедительным и соответствовало трудолюбию Паттерсона. Хартлпула оно удовлетворило. - Что ж, не возражаю, - сказал он. Не придав этому эпизоду никакого значения, Хартлпул даже не счел нужным сообщить о нем Кау-джеру. Но, к счастью для остельской колонии, другому человеку удалось своевременно предостеречь губернатора. Накануне, приняв смену, Паттерсон полагал, что находится на посту один. Однако он ошибался - в нескольких шагах от него, в высокой траве, лежал Дик. Мальчик ничуть не интересовался часовым. Когда тот стал на пост, Дик только окинул ирландца рассеянным взглядом и продолжал следить за патагонцами. Это занятие, всецело поглощавшее его, было делом совершенно добровольным, ибо по возрасту Дик освобождался от мобилизации. Но близкая опасность возбуждала его воинственный пыл. Если бы взгляд Паттерсона не был прикован к месту, откуда должен был появиться Сердей, постовой, возможно, и заметил бы мальчика, тем более что тот и не думал прятаться. А Дик вскоре начисто забыл об ирландце, так как нечто непонятное и странное привлекло все его внимание. Среди лесных зарослей, у подножия холма, вдруг что-то зашевелилось. Человек или зверь?.. Нет, человек... Дик даже разглядел его лицо, обращенное в сторону Либерии... Пристально вглядевшись в незнакомца, мальчик вздрогнул. Это же Сердей! Черт возьми! Он хорошо помнил бывшего повара с "Джонатана" и узнал бы его среди тысячи других людей. Ведь Сердей тоже был в пещере в тот страшный день, когда чуть не погиб бедный Сэнд. Зачем же явился сюда этот ужасный человек? Инстинктивно Дик прижался к земле. Еще не отдавая себе отчета в своих действиях, он не хотел, чтобы его заметили. Время шло. В этих широтах сумерки сгущаются медленно, постепенно переходя в темную ночь. Дик сидел в своем тайнике, как мышь в норе, изо всех сил напрягая зрение и слух. Но часы проходили, а он не видел и не слышал ничего подозрительного. Правда, один раз ему показалось, что во мраке какая-то тень ползком приближается к Паттерсону. Ему послышался шелест травы, неясный шепот и тихое позвякивание, как будто встряхнули мешок с золотыми монетами... Затем все стихло. Ирландца сменил другой часовой, но Дик не покинул своего наблюдательного поста и до самой зари напряженно всматривался в темноту, прислушиваясь к ночным шорохам. Однако ночь прошла спокойно. Как только взошло солнце, Дик сразу побежал к Кау-джеру. Боясь, что ему попадет за добровольное ночное бдение, он начал речь издалека: - Губернатор, мне нужно кое-что вам сказать... - Затем, сделав нарочитую паузу, осведомился: - А вы не будете бранить меня? - Смотря за что, - улыбаясь, ответил Кау-джер. - Зачем же бранить, если ты не сделал ничего дурного? На вопрос Дик ответил встречным вопросом. О, он был тонким дипломатом, этот господин Дик! - Провести всю ночь на южном валу - это дурно? - В зависимости от того, что ты там делал, - сказал Кау-джер. - Смотрел на патагонцев. - Всю ночь? - Да. - Зачем? - Я наблюдал за врагом. - Это занятие не для тебя. Для этого есть часовые. - Но я увидел среди них одного человека, которого хорошо знаю. - Как? Среди патагонцев? - воскликнул изумленный Кау-джер. - Да, губернатор. - Кого же? - Сердея. Сердей!.. Кау-джер сразу вспомнил слова Атхлинаты. Неужели Сердей и есть тот белый человек, обещаниям которого так верил индеец? - Ты не ошибся? - взволнованно спросил он. - Нет, губернатор, - твердо ответил Дик, - в этом я не ошибся. Вот насчет остального... не знаю... Не уверен. - Остального? А что же было еще? - Когда стемнело, мне показалось, что кто-то подполз к валу... - Сердей? - Не знаю... Может, и он... Мне послышалось, что там шептались и чем-то позвякивали... вроде как бы долларами. Но я не уверен в этом. - Кто" охранял тот участок? - Паттерсон. Это имя всегда вызывало у Кау-джера подозрения, и он глубоко задумался... Есть ли какая-нибудь связь между починкой забора Паттерсоном и тем, что видел и слышал Дик, пусть даже ему почудилось... Уж не этим ли объяснялось бездействие осаждающих, которое начинало удивлять осажденных? Неужели патагонцы, не надеясь собственными силами взять город штурмом, попытаются осуществить под покровом ночи какой-то тайный план захвата Либерии? Черт возьми, сколько неразрешимых вопросов! Во всяком случае, невозможно принять какое-то решение, основываясь на тех слишком неточных и неопределенных сведениях, которые он получил от Дика. Следовало выжидать и, главное, понаблюдать за Паттерсоном, поскольку его поведение не внушало ни малейшего доверия. - Я не буду бранить тебя, - сказал Кау-джер мальчику, ожидавшему приговора. - Ты поступил правильно. Но дай слово, что никому не скажешь обо всем, что сейчас сообщил мне. Дик торжественно поднял руку: - Клянусь, губернатор! Кау-джер улыбнулся. - Хорошо, - сказал он. - Теперь иди ложись спать, чтобы наверстать упущенное. Но помни - никому ни слова. Понял? Ни Хартлпулу, ни Родсу. Повторяю - никому! - Я ведь поклялся, губернатор! - гордо ответил мальчик. Желая как-то уточнить полученные сведения, Кау-джер отыскал Хартлпула и спросил его: - Что нового? - Ничего, сударь, - ответил Хартлпул. - Как сторожевая служба? Вы должны лично проверять посты и следить, чтобы каждый часовой точно Выполнял свои обязанности. - Так я и делаю, сударе - ответил Хартлпул, - все в порядке. - Никто не возражает против утомительных ночных дежурств? - Нет. Ведь все заинтересованы в безопасности. - Даже Кеннеди не ропщет? - Кеннеди? Да это один из лучших дозорных. Прекрасное зрение и наблюдательность. Если в другое время он немногого стоит, то в боевой обстановке матрос остается матросом. - А Паттерсон? - И о нем не скажу ничего дурного. Да, кстати, не удивляйтесь, если его не будет видно. Теперь он будет дежурить только в своей усадьбе, поскольку она граничит с рекой. - А почему? - Он сам просил меня об этом, и я разрешил. - И правильно поступили, Хартлпул, - согласился Кау-джер. - Будьте и впредь так же бдительны. Но если индейцы не начнут штурм в ближайшие дни, мы сами через несколько дней атакуем их. События принимали неожиданный оборот. Несомненно, у Паттерсона была какая-то определенная цель, поскольку он обратился к Хартлпулу с подобной просьбой. И, конечно, Хартлпул, не будучи в курсе дел, не нашел в ней ничего предосудительного. Но после сообщения Дика Кау-джеру все это показалось подозрительным. Возвращение Сердея, его тайные встречи с ирландцем, ремонт изгороди, предпринятый Паттерсоном, и, наконец, желание последнего оставаться на своем участке, удалив оттуда посторонних людей, - все эти факты, сочетаясь, могли превратиться в настоящие улики, хотя сейчас они еще ничего не доказывали и на основании их невозможно было обвинить ирландца в чем-то предосудительном... Оставалось одно: незаметно следить за ним и быть всегда начеку. Тем временем Паттерсон спокойно продолжал свою работу. Вдоль границ его участка вырос высокий частокол, доходивший до самой воды. Теперь двор усадьбы был совершенно скрыт от постороннего взгляда. Итак, в назначенный день ограда была восстановлена. Как честный коммерсант, ирландец выполнил обязательство в срок. Покупатель мог получить оплаченный товар. Солнце село. Наступила ночь. Безлунная, темная ночь. Притаившись за изгородью, Паттерсон поджидал индейцев. Но всего не предусмотришь. Если из-за высокого забора не было видно, что происходит во дворе у ирландца, то и сам хозяин усадьбы не мог рассмотреть, что делается снаружи. Сосредоточив все внимание на противоположном берегу реки, он даже не заметил, как бол