Жюль Верн. Кораблекрушение "Джонатана" ----------------------------------------------------------------------- Пер. с фр. - В.Гинзбург. М., "Детская литература", 1967. OCR & spellcheck by HarryFan, 14 August 2001 ----------------------------------------------------------------------- ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1. ГУАНАКО Это грациозное животное с длинной шеей и изящным туловищем, с высоким крупом, подтянутым животом и тонкими нервными ногами, с золотистой, в белых пятнах, шерстью и коротким, пышным, как султан, хвостом называется в Америке "гуанако". Издали стадо мчащихся гуанако похоже на кавалькаду, и путешественники часто ошибаются, принимая их за отряд скачущих всадников. Однажды, на одном из островов Магеллановой Земли, в пустынной местности, на пригорке, возвышавшемся среди необозримой равнины, появился одинокий гуанако. Кругом шелестели травы, протягивавшие свои острые стрелы между пучками колючих растений. Гуанако, повернув мордочку, принюхивался к запахам, доносимым легким восточным ветерком. Пугливо озираясь, насторожившись, он напряженно прислушивался к голосам прерии, готовый умчаться при малейшем подозрительном шорохе. Кое-где на равнине высились небольшие холмики - результат страшных грозовых ливней, размывавших почву. Скрываясь за одним из таких бугорков, полз по земле индеец. Почти обнаженный, прикрытый лишь куском звериной шкуры, он, бесшумно скользя в траве и боясь спугнуть желанную добычу, медленно приближался к животному. Но все же гуанако почуял опасность и забеспокоился. И тогда внезапно в воздухе просвистело гибкое лассо, но, не достигнув цели, лишь задело круп гуанако и упало на землю. Удобный момент был упущен. Когда индеец поднялся на холм, гуанако уже скрылся за деревьями. Животному удалось спастись, но зато теперь угроза нависла над человеком. Подтянув лассо, привязанное к поясу, охотник стал спускаться с холма, как вдруг поблизости раздался дикий рев, и почти тотчас же на индейца кинулся огромный зверь. Это был ягуар. Его сероватая шерсть пестрела белыми пятнами с черным ободком, похожими на глазки. Зная свирепость и силу этого зверя, способного в мгновение ока расправиться с человеком, туземец молниеносно отскочил назад, но споткнулся о камень и, потеряв равновесие, упал. Выхватив из-за пояса нож из острой тюленьей кости, он попытался защищаться и даже на какую-то секунду решил, что ему удастся встать на ноги, однако ягуар, задетый ножом, бросился на индейца, повалил навзничь и вонзил ему в грудь когти. Казалось, смерть неминуема. И вдруг раздался выстрел из карабина. Ягуар, пораженный пулей в самое сердце, упал. В сотне шагов от места схватки медленно таял легкий белый дымок. Там, на каменистом уступе прибрежной скалы, стоял человек, все еще державший карабин у плеча. Он был, бесспорно, характерным представителем белой расы. В коротко остриженных волосах и густой бороде незнакомца пробивалась седина. Возраст его трудно было определить - по всей вероятности, между сорока и пятьюдесятью годами. Высокий, крепкий, покрытый густым загаром, он казался наделенным недюжинной силой и несокрушимым здоровьем. Мужественные и благородные черты одухотворенного лица, высокий, изборожденный морщинками лоб мыслителя, осанка и движения этого человека выражали чувство собственного достоинства. Убедившись, что второго выстрела не потребуется, незнакомец разрядил карабин и повесил его через плечо. Затем крикнул: "Кароли!" - и прибавил несколько слов на резком гортанном наречии. Минуту спустя в расщелине скалы появился юноша лет семнадцати, за которым следовал мужчина. Судя по внешности, оба принадлежали к индейскому племени. Мужчине, видимо, уже перевалило за сорок. Он был пяти футов роста, широкоплечий, мускулистый, с мощным торсом и большой квадратной головой на массивной шее. У него была очень темная кожа, иссиня-черные волосы и глубоко сидящие под едва намеченными бровями глаза. На подбородке росло лишь несколько волосков. Юноша - его сын - с гибким, как у змеи, и совершенно обнаженным телом, видимо, намного превосходил отца по умственному развитию. Более высокий лоб и живой взгляд свидетельствовали об уме, душевной прямоте и искренности. Обменявшись несколькими словами на туземном наречии, мужчины направились к индейцу, распростертому на земле подле убитого ягуара. Несчастный уже лишился сознания. Из груди, разорванной когтями свирепого зверя, ручьем лилась кровь. Однако, почувствовав, что кто-то осторожно приподымает его одежду, раненый открыл глаза. Когда же он узнал своего спасителя, в его глазах затеплился радостный огонек, и, с трудом шевеля побелевшими губами, он прошептал: - Кау-джер! "Кау-джер" на местном наречии означает "друг", "покровитель", "спаситель". Очевидно, это прекрасное имя принадлежало белому человеку, потому что тот утвердительно кивнул головой. Пока Кау-джер осматривал раненого, Кароли снова исчез в расщелине скалы и вскоре вернулся с охотничьей сумкой, где находился перевязочный материал и несколько склянок с соком местных лекарственных растений. Кау-джер, промыв следы когтей хищника и остановив кровотечение, сблизил края раны и покрыл их марлевыми повязками, пропитанными целебным снадобьем. Затем, сняв с себя шерстяной пояс, он забинтовал грудь туземца. Выживет ли бедняга? Кау-джер сомневался в этом. Ни одно лекарство не могло помочь заживлению страшных ран. Кароли, улучив момент, когда охотник снова открыл глаза, спросил: - Где твое племя? - Там... там... - прошептал индеец, указывая рукой на запад. - Сейчас только четыре часа. Скоро начнется прилив, - сказал Кау-джер. - Мы сможем отплыть лишь на рассвете. - Да, не раньше, - согласился Кароли. Кау-джер приказал: - Перенесите этого человека в лодку. Больше мы ничем не можем ему помочь. Подняв индейца на руки, Кароли с сыном начали осторожно спускаться к песчаному берегу. Потом один из них вернулся за ягуаром, шкуру которого можно было продать заезжим купцам за большие деньги. Тем временем Кау-джер поднялся на один из утесов, окаймлявших обрывистый берег. Отсюда он мог окинуть взглядом весь горизонт. Внизу причудливой линией извивалось северное побережье пролива шириной в несколько лье. Противоположный берег, изрезанный на всем видимом протяжении заливами и бухтами, притаился за неясными очертаниями островов и островков, казавшимися издали легкими облачками. Ни на западе, ни на востоке не видно было начала или конца пролива, вдоль которого громоздилась высокая каменная гряда. На севере тянулись бесконечные прерии и равнины, испещренные множеством рек, бурными потоками или шумными водопадами изливавшимися прямо в море. Кое-где на этих необъятных просторах четко выделялись зеленые пятна густых лесов. Лучи заходящего солнца обагряли верхушки деревьев. А дальше, замыкая горизонт, вырисовывалась массивная цепь гор, увенчанных ослепительно белыми коронами ледников. Нигде не было никаких следов человеческого жилья. На востоке пейзаж был еще суровее. Скалистая гряда, нависая над морским берегом, поднималась почти отвесными уступами, а затем внезапно переходила в острые каменные пики, вонзающиеся высоко в небо. И здесь тоже - ни на суше, ни на воде - ни малейшего признака жизни. Ни единой лодки - будь то пирога под парусом, будь то каноэ из древесной коры. Всюду, куда только хватал глаз - на южных островах, на побережье, среди каменной гряды, - нигде не было видно даже дымка, напоминающего о присутствии человека. Близились те часы, предшествующие сумеркам, которые всегда вызывают ощущение легкой грусти. Стаи больших, пронзительно кричавших птиц, заполонив все небо, парили в воздухе в поисках ночного пристанища. Скрестив руки на груди, застыв как статуя, стоял Кау-джер на вершине скалы. При виде этого благодатного земного и морского пространства, этого затерянного, забытого клочка земли, никому не подвластной, никем не порабощенной, лицо его озарилось восторгом, ресницы дрогнули, во взгляде зажглось какое-то священное вдохновение. Долго стоял он так, освещенный лучами солнца, овеваемый морским ветром; потом, глубоко вздохнув, простер руки, будто хотел объять и вдохнуть в себя весь бесконечный простор, расстилавшийся перед ним. И когда Кау-джер с вызовом взглянул на небеса, а затем обвел гордым взором лежавшую под его ногами землю, из груди у него вырвался ликующий крик, в котором звучало безудержное стремление к неограниченной, абсолютной свободе. Это был призыв анархистов всего мира, знаменитая формула, содержащая в четырех словах сущность этого учения. - Ни бога, ни властелина! - с торжеством крикнул Кау-джер, наклонившись над бушующими волнами, у самого края утеса. И порывистым взмахом руки как бы смел все стоящие на его пути преграды. 2. ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ Географы называют Магеллановой Землей или Магальянес группу крупных и мелких островов, расположенных между Атлантическим и Тихим океанами, у южной оконечности Американского континента. Самая южная часть материка, Патагония (продолжением которой являются два больших полуострова - Короля Вильгельма и Брансвик), переходит в мыс Фроуард. Все земли, не примыкающие к полуостровам непосредственно, а лежащие по ту сторону Магелланова пролива, входят в состав архипелага, справедливо названного в честь знаменитого португальского мореплавателя XVI века Магеллановой Землей. До 1881 года эта территория Нового Света не была связана ни с одним цивилизованным государством, даже с самыми ближайшими соседями - Чили и Аргентиной, которые в то время оспаривали друг у друга пампасы Патагонии. Поскольку Магелланова Земля не принадлежала никому, то, если бы там возникли какие-нибудь поселения, они могли бы сохранить полную независимость. Эта громадная страна занимает площадь пятьдесят тысяч квадратных километров. Помимо множества небольших островков, к ней относится Огненная Земля, острова Десоласьон, Кларенс, Осте и Наварино, а также архипелаг мыса Горн, состоящий из островов Греви, Уоллестон, Фрейсинэ, Эрмите и Хершел, и, кроме того, крошечные островки и рифы, которыми завершается огромный массив Американского материка. Огненная Земля - самый крупный из островов архипелага Магальянес - на севере и на западе ограничен извилистым побережьем, идущим от скалистого мыса Эспириту Санто до пролива Магдалена. Образуя на западе причудливой формы полуостров, над которым возвышается гора Сармьенто, Огненная Земля заканчивается на юго-востоке мысом Сан-Диего, по очертаниям напоминающего сидящего на задних лапах сфинкса, хвост которого опущен в воды пролива Ле-Мер. На этом большом острове и происходили в апреле 1880 года события, описанные в первой главе. Пролив, простиравшийся перед глазами Кау-джера, назывался проливом Бигл. Он омывал южное побережье Огненной Земли, а его противоположный берег составляли острова Гордон, Осте, Наварино и Пиктон. Еще южнее были разбросаны причудливой формы мелкие островки архипелага мыса Горн. За десять лет до начала нашего повествования тот, кого индейцы позднее назвали Кау-джером, впервые появился на Огненной Земле. Как он туда попал? Вероятно, на одном из парусных или паровых судов, плававших по лабиринту проливов Магеллановой Земли, мимо рассеянных в Тихом океане ее многочисленных островов, где моряки скупали у индейцев шкуры гуанако и тюленей, шерсть американской ламы-викуньи и страусовые перья. Таким образом, присутствие чужеземца на этом острове объяснить было не трудно. Значительно труднее было бы ответить на вопрос о его имени, национальности и о том, кто он: уроженец Старого или Нового Света? О нем ничего не знали. Впрочем, нужно отметить, что он никого и не интересовал. Да и кто бы стал задавать подобные вопросы в стране, где не существовало никакой власти? Ведь Кау-джер находился не в одном из тех организованных государств, где полиция интересуется прошлым человека и где невозможно прожить долгое время незамеченным. Здесь же не существовало людей, облеченных какой-либо властью, и можно было пользоваться полнейшей свободой, не считаясь ни с законами, ни с обычаями той или иной страны. Первые два года после прибытия на Огненную Землю Кау-джер не хотел обосновываться в каком-нибудь определенном месте. Во время непрерывных скитаний он часто заводил знакомства с индейцами, но никогда не приближался к факториям, созданным здесь белыми колонистами. Если же ему и приходилось для пополнения запасов пороха и медикаментов вступать в сношения с моряками, приплывавших на один из островов архипелага, то он делал это всегда через кого-нибудь из огнеземельцев. Подобные сделки Кау-джер совершал либо путем обмена, либо расплачивался за покупки испанскими или английскими деньгами, в которых, видимо, не испытывал недостатка. В остальное время он странствовал по острову, посещая различные племена, переходя из одного поселения в другое. Он находился то среди жителей побережья, то среди индейцев, кочевавших по центральной части острова; спал вместе с ними в хижинах или палатках, занимался, как и они, охотой и рыбной ловлей. Кау-джер лечил больных, помогал вдовам и сиротам. Бедные люди полюбили его всем сердцем и дали почетное имя "Кау-джер", ставшее известным на всех островах архипелага. Несомненно, Кау-джер был образованным человеком. Особенно хорошо он знал медицину. Кроме того, он так свободно владел многими языками, что французы, англичане, немцы, испанцы и норвежцы с одинаковой легкостью могли принять его за соотечественника. Вскоре к своему багажу полиглота таинственный незнакомец присоединил и язык индейского племени яганов. Он бегло изъяснялся на этом самом распространенном на Магеллановой Земле наречии. Огненная Земля, где поселился Кау-джер, отнюдь не является необитаемым островом, как обычно полагают ученые. В действительности страна эта гораздо интереснее и богаче, чем ее описывали первые исследователи. Конечно, было бы преувеличением считать ее земным раем или утверждать, что ее крайняя оконечность, мыс Горн, не подвержена частым и сильным бурям. Однако существуют же и в Европе плотно населенные страны, где климатические условия еще суровее, нежели в этих краях. Если климат Магеллановой Земли характеризуется крайне высокой влажностью, то зато благодаря морю тут всегда держится довольно ровная температура и не бывает таких жгучих морозов, как в северной России, Швеции и Норвегии. Средняя годовая температура здесь не опускается зимой ниже 5o, а летом не поднимается выше 15o по Цельсию. Но даже при отсутствии метеорологических данных один вид этих островов мог бы удержать исследователей от излишнего пессимизма хотя бы в оценке климатических особенностей Магеллановой Земли. Такая пышная растительность не могла бы развиться в условиях полярной зоны. На архипелаге Магальянес немало густых лесов и обширнейших пастбищ, способных прокормить бесчисленные стада. И все-таки страна эта почти безлюдна. Население ее состоит лишь из небольшого числа индейцев, называемых "огнеземельцами", - настоящих дикарей, которые почти не знают одежды и влачат нищенское существование, кочуя по необозримым и пустынным прериям. Задолго до начала описываемых событий правительство Чили как будто заинтересовалось неизведанными территориями и основало у Магелланова пролива колонию Пунта-Аренас. Но последующих шагов в этом направлении не делалось, и, хотя молодая колония развивалась и процветала, Чилийская республика не предпринимала дальнейших попыток укрепиться на Магеллановой Земле в собственном смысле этого слова. Что же привело Кау-джера сюда, в почти никому неведомый край? Это оставалось загадкой, которую, впрочем, можно было частично разгадать, услышав страстный возглас, брошенный им с вершины скалы, - своеобразный вызов небу и восторженную хвалу природе. "Ни бога, ни властелина!" - классическая формула анархистов. Судя по ней, можно было предположить, что и Кау-джер принадлежал к этой секте, вернее - к разношерстной толпе, в которой встречается немало уголовных преступников и одержимых фанатиков. Первые, обуреваемые завистью и злобой, всегда готовы пойти на любое насилие и даже на убийство. Вторые же мечтают об утопическом обществе, где навсегда будет уничтожено зло потому лишь, что отменят законы, созданные якобы для искоренения того же зла. Кем же был Кау-джер? Неужели одним из сторонников крайних мер и решительных действий, человеком, изгнанным изо всех стран и нашедшим пристанище только здесь, у последней границы цивилизованного мира? Подобное предположение никак не вязалось с его добрым и заботливым отношением к туземцам. Тот, кто так настойчиво стремится к спасению людей, не может желать их уничтожения. Да, он был анархистом (ибо сам подтверждал это), но примыкал к группе мечтателей, а не к приверженцам кинжала и бомбы. И, в таком случае, изгнание Кау-джера могло быть только добровольным - своеобразной логической развязкой внутреннего конфликта, а не наказанием, обусловленным чужой волей. Опьяненный своей мечтой, он, видимо, не смог примириться с железными законами цивилизованного общества, помыкающими человеком на всем его жизненном пути, от колыбели до могилы. Кау-джер чувствовал, что задыхается в дремучих дебрях бесчисленных законов, взамен которых граждане любого государства, принося в жертву свою независимость, получают минимум жизненных благ и относительную безопасность существования. А поскольку Кау-джер вовсе не собирался насильно навязывать людям свои принципы и вкусы, ему осталось только одно: отправиться на поиски страны, в которой не знают рабства. Может быть, поэтому-то он и обосновался в конце концов на Магеллановой Земле - единственном месте на земном шаре, где еще сохранилась полная свобода. Кау-джер пользовался у индейцев большим доверием, и влияние его непрерывно росло. К нему стали приезжать за советом туземцы с других островов, так называемые "индейцы на каноэ" или "индейцы на пирогах" - племена, несколько отличающиеся от яганов, населяющих Огненную Землю. Кау-джер никому не отказывал ни в советах, ни в помощи. В тяжелые времена, когда вспыхивала какая-нибудь эпидемия, он нередко рисковал жизнью в борьбе со страшным бедствием. Вскоре слава о нем распространилась повсюду и даже вышла за пределы Магелланова пролива. Там стало известно, что некий чужеземец, поселившийся на Огненной Земле, снискал у благодарных туземцев почетное имя "Кау-джер", и его не раз приглашали в Пунта-Аренас. Но на все настойчивые просьбы приехать он неизменно отвечал отказом. К концу второго года пребывания Кау-джера на Огненной Земле произошел случай, повлиявший на всю его дальнейшую жизнь. Нужно сказать, что патагонцы нередко совершали набеги на территорию Магеллановой Земли. За несколько часов они могли переправиться вместе с лошадьми на южный берег Магелланова пролива. Отсюда они начинали долгие походы или, как их называют в Америке, рейды по всей Огненной Земле. Патагонцы безжалостно грабили местных жителей и похищали их детей, которых превращали в рабов. Между патагонцами и огнеземельцами существует значительное этнологическое различие. Первые неизмеримо более воинственны и опасны. Они промышляют охотой и живут отдельными племенами, управляемыми старейшинами. Вторые - мирные существа; они селятся семьями и занимаются рыбной ловлей. Внешне огнеземельцы также резко отличаются от соседей - жителей континента. Они меньше ростом, и их легко можно узнать по большой квадратной голове, выступающим скулам, придавленному черепу и почти полному отсутствию бровей. В общем, они считаются существами довольно примитивными, но, как бы то ни было, племя это отнюдь не вырождается, ибо детей у них не меньше, чем собак, которыми кишат все их поселения. Патагонцы же отличаются высоким ростом и крепким, пропорциональным сложением. Они выщипывают бороду, а волосы перехватывают повязкой. Их смуглые лица в скулах шире, чем у висков, носы приплюснуты, узкие раскосые глаза сверкают в глубоких глазницах. Этим бесстрашным и неутомимым наездникам необходимы пастбища для скота и бескрайние просторы, чтобы охотиться там, мчась на своих выносливых конях. Кау-джеру пока еще никогда не доводилось по-настоящему встречаться с этими жестокими грабителями, которых не могли обуздать ни аргентинцы, ни чилийцы. Только в ноябре 1872 года Кау-джеру, находившемуся в то время в западной части Огненной Земли, близ Магелланова пролива, пришлось столкнуться с патагонцами и стать на защиту огнеземельцев из бухты Инутиль. Эта бухта, граничащая на севере с болотами, образует глубокую выемку почти напротив того места, где когда-то Сармьенто [Сармьенто де Гамбоа - испанский мореплаватель XVI века; основал на берегу Магелланова пролива колонию, почти все население которой впоследствии погибло от голода (Пуэрто-Хамбре по-испански значит: Голодная Гавань)] основал печальной памяти колонию Пуэрто-Хамбре. Итак, отряд патагонцев, высадившийся на южном берегу бухты Инутиль, напал на поселение яганов, насчитывавшее не более двух десятков семейств. Численное превосходство было на стороне нападавших, к тому же более сильных физически и лучше вооруженных. И все же огнеземельцы пытались обороняться под командованием одного индейца из племени каноэ, только что прибывшего в их селение на своей лодке. Звали его Кароли. Он работал лоцманом и водил каботажные суда по проливу Бигл и между островами архипелага мыса Горн. Закончив в этот день проводку очередного корабля в Пунта-Аренас, он на обратном пути остановился в бухте Инутиль. С помощью яганов Кароли попытался оттеснить захватчиков. Однако силы оказались слишком неравными. Огнеземельцы не смогли противостоять врагу. Поселение было взято приступом, палатки разорены, семьи разлучены. Кровь лилась потоками. Во время сражения сын Кароли, девятилетний Хальг, терпеливо поджидал отца, не выходя из лодки. Мальчик не отплывал от берега. Правда, в открытом море ему бы ничего не грозило, но зато отец не смог бы добраться до каноэ. Вдруг к ребенку кинулись два патагонца. Один из них вскочил в лодку и схватил Хальга. Как раз в этот момент Кароли удалось вырваться из лап нежданных пришельцев и бежать из поселка. Он бросился на помощь к сыну, которого уже уносили враги. Стрела, пущенная одним из патагонцев, просвистела возле самого уха Кароли, не задев его. Не успела пролететь другая, как раздался ружейный выстрел. Смертельно раненный патагонец упал на землю, а его товарищ обратился в бегство. Стрелял белый человек, случайно попавший на поле битвы. Это был Кау-джер. Теперь следовало дорожить каждым мгновением. Быстро подтянув лодку к берегу, Кау-джер, Кароли и Хальг прыгнули в нее и, не мешкая, вышли на морской простор. Они уже находились на расстоянии доброго кабельтова от берега, когда остальные патагонцы заметили их и послали вдогонку тучу стрел. Одна из них угодила Хальгу в плечо. Рана была довольно опасна, поэтому Кау-джер не захотел покинуть спутников, которым могла понадобиться помощь. Лодка, обогнув Огненную Землю, прошла по проливу Бигл и наконец достигла маленькой, хорошо защищенной от ветра бухты на острове Исла-Нуэва, где жил Кароли. Мальчику уже не угрожала опасность, ибо рана больше не кровоточила. Кароли не находил слов, чтобы выразить свою благодарность чужеземцу. Когда они подошли к берегу, индеец выскочил на берег и пригласил Кау-джера следовать за ним. - Вот мой дом, - сказал он. - Здесь я живу с сыном. Если захочешь провести у нас несколько дней, будешь желанным гостем. Потом в моем каноэ переправишься на другой берег. Если же ты пожелаешь остаться здесь навсегда, мой дом станет твоим домом, а я - твоим верным другом. С этого дня Кау-джер не покидал острова Исла-Нуэва. Он остался с Кароли и Хальгом, помог индейцу благоустроить жилище и даже облегчил его работу лоцмана: ветхое каноэ заменила прочная шлюпка "Уэл-Киедж", купленная после крушения одного норвежского судна. В нее-то и перенесли теперь раненого охотника. Так прошло несколько лет, и казалось, что Кау-джер навсегда останется свободным на свободной земле, как вдруг одно непредвиденное событие резко изменило всю его жизнь. 3. КОНЕЦ СВОБОДНОЙ СТРАНЫ Остров Исла-Нуэва, расположенный у восточного входа в пролив Бигл, имеет форму неправильного пятиугольника площадью восемь на четыре километра. Обширные луга и множество деревьев самых разнообразных пород оживляют пейзаж острова. В некоторых, защищенных от ветра участках можно найти великолепную землю, вполне пригодную для выращивания овощей. На этом острове, на склоне прибрежной скалы, обращенном к морю, и поселился около десяти лет назад индеец Кароли. Трудно было найти более удобное место для жилья. Отсюда он мог видеть все суда, выходившие из пролива Ле-Мер. Капитаны, державшие курс на Тихий океан мимо мыса Горн, не нуждались в посторонней помощи, но те, кто хотел пройти через многочисленные проливы архипелага Магальянес, не могли обойтись без лоцмана. Однако в Магелланов пролив корабли заходят относительно редко, так что ремесло лоцмана не могло прокормить Кароли и его сына. Приходилось промышлять охотой и рыбной ловлей, а потом выменивать добычу на предметы первой необходимости. Долгое время Кароли жил в естественном гроте, выдолбленном природой в гранитной скале, который был во всех отношениях удобнее, чем хижины яганов. Но после приезда Кау-джера индеец обзавелся настоящим домом. На его постройку пошли деревья из соседнего леса, камни, добытые около ближайших скал, и известь, полученная из размельченных раковин, усеивавших берег. Дом состоял из трех комнат. В центре - общее помещение с большой печью, справа - комната Кароли и Хальга, слева - Кау-джера. Там, на полках, лежали его бумаги и книги - большей частью труды по медицине, политической экономии и социологии. В шкафу стояли склянки с лекарствами и хирургические инструменты. Сюда-то и вернулся Кау-джер со своими спутниками после посещения Огненной Земли, с которого началось наше повествование. Но еще до возвращения домой они на "Уэл-Киедж" доставили раненого туземца в его селение, расположенное у восточного входа в пролив Бигл. Едва завидев шлюпку, несколько десятков мужчин и женщин выбежали на берег. Вслед за ними увязалась целая орава голых ребятишек. Как только Кау-джер вышел из лодки, индейцы окружили его. Все хотели пожать ему руку, высказать искреннюю благодарность за помощь, которую получали от него; он терпеливо выслушал все новости. Потом матери повели Кау-джера к больным детям и с волнением внимали его советам. Казалось, одно присутствие этого человека уже утешало их. Тем временем индейца, растерзанного ягуаром и умершего по дороге, несмотря на полученную помощь, положили на берегу, и все жители поселка столпились вокруг него. Кау-джер подробно рассказал об обстоятельствах гибели охотника, а затем отправился в обратный путь, великодушно подарив вдове погибшего шкуру ягуара, представлявшую целое состояние для бедных туземцев. Приближалась зима. Жизнь в домике на Исла-Нуэва шла своим чередом. Несколько раз приходили каботажные суда, спешившие закупить пушнину до наступления зимних бурь, когда навигация в этих районах прекращалась. Охотники выгодно продавали или обменивали меха на предметы, необходимые на время холодов, которые продолжаются здесь с июня по октябрь. В конце мая один из капитанов обратился за помощью к Кароли. Кау-джер и Хальг остались на острове одни. Юноше исполнилось уже семнадцать лет. Он по-сыновнему привязался к Кау-джеру. И тот отвечал ему отцовской нежностью и всячески заботился о его умственном развитии. Кау-джеру удалось вывести мальчика из первобытного состояния, и теперь он резко отличался от соплеменников. Нужно ли говорить о том, что Кау-джер постоянно внушал юному Хальгу идеи независимости, в которые свято верил сам? Кау-джер никогда не выказывал своего превосходства и вел себя с Кароли и его сыном как с равными. Недаром он всегда говорил, что человек, в полном смысле этого слова, никому не подчиняется. Все люди свободны и равны. Эти семена падали на благодатную почву. Ведь огнеземельцы - страстные приверженцы свободы. Ради нее они жертвуют всем, отказываясь от жизненных благ. Как правило, большинство из них кочуют с места на место, хотя оседлая жизнь обеспечивала бы им относительно большее благополучие и безопасность. Они всегда спешат снова двинуться в путь - пусть голодные, пусть нищие, но зато свободные. В начале июня на Магеллановой Земле наступила зима. Правда, больших морозов не было, но дули ураганные ветры, бушевали свирепые метели, и Исла-Нуэва совершенно потонул под снегом. Так прошли июнь, июль и август. К середине сентября температура значительно повысилась, и каботажные суда с Фолклендских островов снова появились на фарватере. 19 сентября Кароли, оставив Хальга и Кау-джера на острове, повел по проливу Бигл американский пароход с лоцманским флагом на фок-мачте. Индеец отсутствовал почти неделю. Когда он вернулся домой, Кау-джер, по обыкновению, стал его расспрашивать, как прошло путешествие. - Все в порядке, - ответил Кароли, - море было спокойно, а ветер попутный. - Где ты сошел с корабля? - В проливе Дарвин, у косы острова Стюарт. Там мы встретились с рассыльным судном. - Куда оно направлялось? - К Огненной Земле. На обратном пути я видел его уже в бухте. С него высадился целый отряд солдат. - Солдат?! - воскликнул Кау-джер. - Какой страны? - Чилийцы и аргентинцы. - Зачем они пожаловали? - Сказали, будто сопровождают двух чиновников, которые ведут разведку на Огненной Земле и соседних островах. - А откуда прибыли чиновники? - Из Пунта-Аренаса. Губернатор дал в их распоряжение рассыльное судно. Поток вопросов иссяк. Кау-джер задумался. Зачем приехали сюда чиновники? Что им понадобилось в этой части Магеллановой Земли? Может быть, дело касалось какого-нибудь географического или гидрографического исследования и они должны были лишь уточнить глубины морского дна в интересах навигации? Кау-джер никак не мог избавиться от какого-то смутного беспокойства. Неужели разведка будет производиться на всем архипелаге Магеллановой Земли и рассыльное судно появится даже в водах Исла-Нуэва? Особое значение этой новости заключалось в том, что экспедиция была послана правительствами Чили и Аргентины. Возможно ли, что обе республики, до сих пор не установившие между собой нормальных отношений, наконец договорились по поводу территории, на которую, кстати сказать, ни та, ни другая не имели законных прав? После разговора с Кароли Кау-джер поднялся на холм, возвышавшийся над их домом. Отсюда открывалась бесконечная морская гладь. Взгляд Кау-джера невольно устремился на юг, к последним рубежам американского континента, составляющим архипелаг мыса Горн. Неужто придется перебираться туда, чтобы найти свободную землю? А может, еще дальше? Мысли Кау-джера уже бродили где-то у Полярного круга, он вступал в необъятные просторы Антарктики, окутанной непостижимой тайной и недоступной даже самым бесстрашным исследователям... Как бы огорчился Кау-джер, если бы узнал, насколько верны его опасения! На борту чилийского корабля находились чилийский и аргентинский комиссары, уполномоченные своими правительствами подготовить раздел архипелага Магальянес между двумя государствами, заявившими на него права. Уже много лет вокруг этого вопроса шли бесконечные споры, но пока обе стороны все никак не могли прийти к обоюдному согласию. Подобная ситуация могла бы со временем обостриться и привести к серьезному конфликту. Вот почему нужно было договориться как можно скорее - и не только с точки зрения коммерческой, но и с политической. Ведь ненасытная захватчица Англия находилась неподалеку и со своих Фолклендских островов вполне могла протянуть руку к Магеллановой Земле. Ее каботажные суда частенько наведывались в проливы, а ее миссионеры оказывали все большее влияние на обитателей Огненной Земли. Так что в один прекрасный день на каком-нибудь из островов мог взвиться английский государственный флаг, а всем известно, что нет ничего труднее, чем снять британский флаг с того места, где он был водружен. Комиссары, закончив обследование архипелага, возвратились восвояси: один в Сант-Яго, другой в Буэнос-Айрес. Месяц спустя, 17 января 1881 года, в столице Аргентины было подписано соглашение между двумя республиками, разрешившее опасную проблему архипелага Магальянес. По этому договору Патагония изымалась из-под власти Аргентины и переходила к Чили, за исключением территории, лежащей между 52o широты и 70o долготы к западу от гринвичского меридиана. Взамен этого Чилийское государство отказывалось от части Огненной Земли, расположенной на 68o долготы к востоку. Отныне все остальные острова архипелага принадлежали Чили. Итак, Магелланова Земля теряла свою независимость. Что же будет делать Кау-джер, поневоле очутившийся на территории, принадлежавшей теперь Чили? На Исла-Нуэва о договоре стало известно только 25 февраля. Новость привез Кароли, вернувшийся из очередного лоцманского рейса. Узнав об этом, Кау-джер не мог подавить приступ гнева. Правда, он не проронил ни слова, но в глазах у него загорелись огоньки ненависти, и резким, негодующим жестом он невольно протянул руку к северу. Не в силах справиться с волнением, он принялся нервно расхаживать взад и вперед по берегу. Ему казалось, что почва ускользает из-под ног. Наконец Кау-джеру удалось взять себя в руки. Его лицо вновь приняло обычное невозмутимое выражение и, подойдя к Кароли, он спросил спокойным тоном: - Эти сведения достоверны? - Ну конечно, - ответил индеец. - Я узнал все в Пунта-Аренасе. Говорят, что у входа в пролив на Огненной Земле уже укрепили два флага: чилийский на мысе Орендж и аргентинский на мысе Эспириту-Санту. - Значит, все острова на юге пролива Бигл принадлежат Чили? - Да, все. - Даже Исла-Нуэва? - И он тоже. - Этого следовало ожидать, - прошептал Кау-джер, судорожно сглотнув комок, подкатившийся к горлу. Потом он вернулся в дом и заперся в своей комнате. Кто же был этот человек? Какие причины заставили его метаться с одного континента на другой, дабы наконец заживо похоронить себя на Магеллановой Земле? Почему все связи с человечеством ограничились для него лишь несколькими туземными племенами, которым он не раздумывая посвятил всю свою жизнь? На первый вопрос дадут ответ те ближайшие события, о которых читатель узнает из дальнейшего повествования. На два же остальных вопроса ответом послужит краткий рассказ о прежней жизни Кау-джера. Замечательный человек, одинаково глубоко постигший как социальные, так и естественные науки, обладавший мужественным и решительным характером, Кау-джер был искренним последователем теоретических положении анархизма. Известно, что анархисты отрицают всякую организацию общества, необходимую для нормальной деятельности человеческого коллектива. Проповедуя абсолютный индивидуализм, они стремятся к уничтожению любой власти и к разрушению всех социальных связей. К ним-то и принадлежал Кау-джер. Его бунтарская, неукротимая, неспособная к повиновению душа восставала против всех законов (кстати говоря, весьма несовершенных!), при помощи которых человечество пытается вслепую регламентировать общественные отношения. Конечно, он никогда не принимал участия в насильственных деяниях, проповедуемых анархистами, и никогда не подвергался изгнанию. Просто ему самому опротивела так называемая цивилизация и, стремясь сбросить с себя бремя какой бы то ни было власти, он искал некий уголок на земле, где человек мог быть совершенно свободным. Ему казалось, что такое место он нашел именно здесь, на самом краю света, на одном из островов Магеллановой Земли. И вот по договору, заключенному между Чили и Аргентиной, эта территория тоже теряла свою независимость. Теперь все острова архипелага, лежащие в южной части пролива Бигл, переходили во владение Чили. Отныне все они, даже маленький островок Исла-Нуэва, где нашел пристанище Кау-джер, будут подчинены власти губернатора Пунта-Аренаса. Забраться так далеко, затратить столько сил, вести такую тяжкую жизнь - и ради чего?! Чтобы все пошло прахом?.. Нескоро оправился Кау-джер от удара. Его мысли устремились в будущее, которое казалось ему мрачным и безрадостным. В Чили знали, что на Исла-Нуэва поселился белый человек. Присутствие чужеземца на Магеллановой Земле, его дружба с местными жителями и влияние на них уже не раз вызывали беспокойство чилийского правительства. Губернатор, вероятно, пожелает выяснить - кто он такой? На остров, несомненно, пришлют чиновников, и те учинят Кау-джеру подробный допрос о его прошлом и заставят раскрыть свое инкогнито, которым он так дорожил. Прошло несколько дней. Кау-джер больше не заговаривал о предстоящих событиях, вызванных недавним соглашением, но стал еще мрачнее, чем прежде. Тревожные думы не давали ему покоя. Как поступить? Быть может, ему следует покинуть Исла-Нуэва и укрыться в каком-нибудь недоступном для людей месте, где можно было бы вновь обрести свободу и независимость, без которых, как ему казалось, жизнь невозможна? Допустим... Ну, а если он даже приютится на каком-нибудь жалком скалистом островке у мыса Горн - не настигнет ли его и там бдительное око правительства Чили? Было начало марта. Теплая погода могла продержаться еще около месяца. В это время - пока можно было пользоваться морским путем - Кау-джер обычно навещал индейские поселения. Однако на сей раз он не собирался отправляться в путь. Неоснащенная "Уэл-Киедж" стояла в глубине бухты. Только 7 марта, после пополудни, Кау-джер сказал Кароли: - Приготовь шлюпку на завтра. С рассветом выйдем в море. - На несколько дней? - Да. - Хальг поедет с нами? - Да. - А собака? - Тоже. На заре "Уэл-Киедж" подняла парус. Дул восточный ветер. Бурный прибой бился о подножие утеса. На севере, в открытом море, перекатывались вздувшиеся длинные валы. Шлюпка обогнула Исла-Нуэва и направилась к острову Наварино, чья двуглавая вершина смутно вырисовывалась в утреннем тумане. Они бросили якорь еще до захода солнца у южной косы этого острова. Там, в глубине маленькой бухты с крутыми берегами, можно было спокойно провести ночь. На следующий день шлюпка пересекла по диагонали бухту Нассау и взяла курс на остров Уоллестон, куда пришла в тот же вечер. Погода заметно испортилась. Ветер, дувший с северо-востока, крепчал. На горизонте собирались густые тучи. Надвигалась буря. Чтобы плыть на юг, Кароли приходилось выбирать самые узкие проходы, где море было спокойнее. Поэтому, обогнув остров Уоллестон с запада, они направились в пролив, отделяющий остров Эрмите от острова Хершел. 15 марта, во второй половине дня, они подошли к этой крайней оконечности архипелага, испытав немало опасностей среди разбушевавшейся водной стихии. Кау-джер тотчас же сошел на берег. Ничего не объясняя Кароли и Хальгу, он прогнал увязавшуюся было за ним собаку и направился к скалистому мысу. Остров Горн представлял собой хаотическое нагромождение колоссальных каменных глыб, у подножия которых застряла масса сплавного леса и гигантских водорослей, принесенных течением. А дальше среди белоснежной пены прибоя, виднелись острия мелких рифов. На невысокий мыс острова Горн нетрудно забраться по северному, пологому склону, на котором кое-где попадаются участки плодородной земли. По этому-то склону и стал подниматься Кау-джер, добираясь до вершины мыса. Буря разыгралась не на шутку. Дул такой неистовый ветер, что приходилось сгибаться в три погибели, чтобы не сорваться в море. Высоко взлетавшие брызги волн хлестали по лицу. Оставшиеся внизу Кароли и Хальг молча смотрели, как постепенно уменьшается силуэт Кау-джера. Видно было, что ему трудно бороться с ветром. Тяжкий подъем продолжался почти целый час. Достигнув вершины мыса, Кау-джер приблизился к самому краю отвесного берега и застыл как изваяние, устремив взгляд на юг. С востока уже надвигалась ночь, а с противоположной стороны горизонта все еще сверкали последние отблески солнца. Клочья огромных, разорванных ветром туч, похожих на клубы дыма, проносились со скоростью урагана. Вокруг бушевал океан. Зачем же пришел сюда этот человек с мятущейся душой? Быть может, у него была какая-нибудь цель или надежда? Или же, забравшись на край света и остановившись перед непреодолимым, он мечтал лишь о том, чтобы обрести там вечный покой? Время шло. Кромешная тьма поглотила все... Ночь. И вдруг где-то далеко-далеко блеснула слабая вспышка света и донесся глухой отзвук выстрела. Это был пушечный залп с корабля, терпевшего бедствие. 4. ШТОРМ Было около восьми часов вечера. Юго-восточный ветер с неистовой силой хлестал по берегу. Ни один корабль не смог бы обогнуть крайнюю оконечность Южной Америки, не рискуя при этом разбиться о рифы. Именно такая опасность угрожала судну, известившему о ней пушечным выстрелом. По-видимому, капитан не смог поднять все паруса, чтобы держаться нужного направления среди бушующих волн, и корабль неудержимо несло на рифы. Не прошло и получаса, как Кароли и Хальг, цепляясь за выступы скал и за мелкий кустарник, пробивавшийся в расщелинах, поднялись на вершину мыса. Теперь они втроем напряженно прислушивались к вою бури. Раздался второй залп. На какую помощь надеялся злополучный корабль, оказавшийся среди необитаемых островов, во власти разъяренной стихии? - Он на западе, - сказал Кароли, определив направление выстрела. - Идет правым галсом, - добавил Кау-джер, - потому что теперь он ближе к мысу, чем когда стрелял первый раз. - Ему не обогнуть мыс, - заметил Кароли. - Ни в коем случае, - подтвердил Кау-джер. - Слишком сильная волна... Но почему капитан не выходит в открытое море? - Наверно, не может. - А может быть, он не видит берега? Нужно дать ему ориентир. Скорее разожжем костер! - воскликнул Кау-джер. С лихорадочной поспешностью они стали собирать по склонам мыса ветки кустарника, сбитые шквалом, сухую траву и лишайники, скопившиеся в углублениях почвы, и складывать все это на вершине скалы. Кау-джер высек огонь. Сначала загорелся трут, за ним отдельные сучья, а потом раздуваемое ветром пламя заметалось у ног Кау-джера. И вот не прошло и минуты, как к небу взвился ослепительный огненный столб, окутанный густыми клубами дыма, которые уносились прочь на север. Хворост трещал так громко, будто рвались патроны, и временами звуки эти заглушали даже рев бури. Казалось бы, что мыс Горн, находящийся на стыке двух океанов, специально создан для возведения маяка, который предотвращал бы частые здесь кораблекрушения. Но маяка не было, и его роль выполнил костер. Во всяком случае, огонь показывал кораблю, что берег близко. По этому ориентиру капитан мог бы выйти в фарватер с подветренной стороны острова Горн. Правда, осуществить такой маневр в полной темноте представлялось весьма опасным. К тому же, если на борту не было человека, знакомого с условиями плавания в этих районах, кораблю вряд ли удалось бы благополучно пробраться между рифами. Тем временем костер все еще полыхал, вонзаясь яркими языками пламени в непроглядную тьму. Кароли и Хальг все время подбрасывали в огонь новые и новые сучья. Кау-джер, стоя перед костром, тщетно пытался определить положение судна. Вдруг на какой-то миг, в просвете между тучами, выглянула луна и осветила большой четырехмачтовый корабль, корпус которого четко выделялся среди белой морской пены. Судно действительно держало курс на восток, с трудом преодолевая натиск ветра и волн. И в ту же минуту в тишине, наступившей между двумя порывами шквала, раздался зловещий грохот. Две кормовые мачты сломались у самого основания. - Конец! - вскричал Кароли. - В шлюпку! - скомандовал Кау-джер. Все трое мгновенно, рискуя жизнью, сбежали с вершины мыса, через несколько минут очутились на берегу, вскочили в лодку и вышли из бухты. Хальг сидел на руле, Кау-джер и Кароли гребли изо всех сил - о том, чтобы поднять парус, не приходилось и думать. С величайшим трудом им удалось вывести "Уэл-Киедж" за линию рифов. Шлюпку так бросало с волны на волну, то подкидывая кверху, то швыряя вниз, в пучину (как говорят моряки, "мотало"), что она трещала по всем швам. Тяжелые валы перекатывались до самой кормы. Залитая водой, "Уэл-Киедж" могла в любой момент пойти ко дну. Хальгу пришлось бросить руль и орудовать черпаком. Тем не менее они приближались к кораблю. Уже можно было различить его сигнальные огни и весь темный корпус, покачивавшийся наподобие гигантского черного бакена на более светлом фоне неба. Две сломанные мачты, удерживаемые вантами, болтались за кормой. Фок-мачта и грот-мачта описывали в темноте полукруги. - Где же капитан? - воскликнул Кау-джер. - Почему он не освободится от рангоута? Ведь корабль не сможет войти в пролив с таким хвостом! В самом деле, следовало как можно скорее перерубить снасти, на которых держались упавшие за борт мачты. По-видимому, на судне царила паника. А может быть, на нем уже не было капитана? Такое предположение казалось вполне вероятным, судя по тому, что даже в такой критический момент ничего не предпринималось для спасения корабля. Однако и команда должна была понимать, что парусник относит к берегу и что он непременно разобьется о скалы. А пламя костра, горевшего на вершине мыса Горн, все еще извивалось, подобно огромным огненным змеям, взметавшимся от каждого порыва шквала. - Значит, на борту никого не осталось, - ответил Кароли на замечание Кау-джера. Конечно, вполне могло случиться, что экипаж покинул судно и теперь пытается добраться до берега на шлюпках, если... если только весь корабль не превратился в огромный гроб с мертвецами и умирающими. Даже в краткие мгновения относительного затишья с судна не доносилось ни единого крика о помощи. Наконец "Уэл-Киедж" вышла на траверс корабля как раз в тот момент, когда его так сильно накренило на левый борт, что он чуть не опрокинулся. Но кто-то ловким поворотом руля выровнял судно. Кароли быстро схватил один из обрывков снастей, висевших вдоль борта парусника, и закрепил нос шлюпки. Затем все трое, взяв собаку, перелезли через релинги и вступили на палубу. О нет, корабль отнюдь не был покинут. Наоборот, его переполняла толпа обезумевших женщин, мужчин и детей. Сотни несчастных пассажиров, охваченных паническим ужасом, лежали плашмя в рубках, коридорах, на нижней палубе. Страшная бортовая качка валила с ног, не позволяя подняться. В темноте никто из них даже и не заметил, как на борту очутились новые люди. Кау-джер бросился на корму, к рулевому... Но там никого не было. Судно, лишенное парусов, плыло в буквальном смысле слова без руля и без ветрил. Где же капитан и офицеры? Неужели, забыв о долге, они подло бросили корабль на произвол судьбы? Кау-джер схватил за плечо проходившего мимо матроса. - Где капитан? - спросил он по-английски. Матрос, даже не обратив внимания, что с ним заговорил посторонний, только пожал плечами. - В море... Убит рухнувшим рангоутом... И другие там же... - ответил матрос странно безразличным голосом. Итак, на судне не было капитана, не хватало команды. - А помощник капитана? - продолжал Кау-джер. Матрос снова так же равнодушно пожал плечами. - Помощник? - переспросил он. - Переломаны обе ноги, и пробита голова. Валяется на нижней палубе. - А рулевой? Боцман? Где они? Матрос жестом показал, что ничего не знает. - Кто же, в конце концов, командует судном? - воскликнул Кау-джер. - Вы! - заявил Кароли. - Тогда берись за руль и выходи в открытое море! Кау-джер и Кароли бросились на корму и изо всех сил налегли на руль. Корабль с трудом, как бы нехотя, медленно перешел на левый галс. Став под ветер, парусник понемногу начал набирать ход. Неужели удастся пройти на запад от острова Горн? Куда держал путь корабль? Это выяснится позднее. А пока Кау-джер при свете фонаря смог прочесть на рулевом колесе название судна и порт его прописки: "Джонатан. Сан-Франциско". Сильная качка мешала управлять судном. Все же Кау-джер и Кароли пытались удержать его в пределах фарватера, ориентируясь на последние отблески пламени, которое еще несколько минут полыхало на вершине мыса Горн. Но этого оказалось достаточно, чтобы войти в пролив, видневшийся с правого борта, между островами Эрмите и Горн. Если бы "Джонатану" удалось проскочить рифы в средней части пролива, он смог бы тогда стать на якорь в бухте, защищенной от ветра и волн, и спокойно дождаться восхода солнца. Прежде всего Кароли с помощью нескольких матросов, которые в растерянности даже не заметили, что ими командует индеец, быстро перерезал ванты и бакштаги с левого борта, удерживавшие обе обломившиеся мачты. Ведь они волочились вслед за кораблем и так колотились о корму, что могли в конце концов пробить корпус судна. Как только матросы перерубили снасти, мачты сразу унесло течением. Что же касается "Уэл-Киедж", то с помощью фалиня ее отвели за корму. Шторм крепчал. Огромные валы, перекатывавшиеся через фальшборт, усиливали панику среди пассажиров. Лучше бы все эти люди спустились в кубрики или каюты, но несчастные были не в состоянии услышать и понять то, что от них требуют. Наконец, резко кренясь то на один, то на другой борт, захлестываемый волнами, корабль обогнул мыс Горн. Скользнув по выступавших из воды рифам, "Джонатан", на носу которого укрепили вместо кливера простой кусок парусины, обошел под ветром остров Горн, укрывший его от неистовства бури. Во время этого относительного затишья на полуют поднялся какой-то человек и, подойдя к Кау-джеру и Кароли, стоявшим у руля, обратился к Кау-джеру: - Кто вы такой? - Лоцман, - ответил Кау-джер. - А вы? - Был боцманом. - Где ваши офицеры? - Погибли. - Все? - Все. - Почему вы, оставили свой пост? - Меня сбило упавшей мачтой. Я только что пришел в себя. - Ладно. Мы и вдвоем справимся здесь. Отдохните, а когда сможете, соберите ваших людей. Надо навести порядок. Опасность еще не миновала - до этого было далеко. Как только корабль достигнет северной косы острова, в проливе между островами Хершел и Горн, на него снова обрушатся свирепые шквалы волн и ветра. Но иного пути не было. Кроме того, здесь, близ мыса Горн, не было никакого убежища, где "Джонатан" смог бы стать на якорь. Да и ветер, дувший теперь с юга, бесспорно помешает добраться до этой части архипелага. У Кау-джера оставалась лишь одна-единственная надежда: податься на запад и достичь острова Эрмите. На его южном побережье имеются довольно глубокие бухты и, возможно, "Джонатану" удастся укрыться от шторма, обогнув один из выступов острова. А когда море утихнет, Кароли, дождавшись попутного ветра, попытается провести пострадавшее судно через Магелланов пролив в Пунта-Аренас. Но сколько опасностей поджидает их на пути к острову Эрмите! Как избежать столкновения с многочисленными рифами, усеивающими море в этом районе? Как провести корабль по нужному курсу в полной темноте, с единственным парусом, сделанным из обрывка кливера? Прошел мучительный час. Последние скалы острова Горн остались позади. Море снова обрушилось на "Джонатана". Боцману с помощью десятка матросов удалось установить фор-стень-стаксель, на что ушло не менее получаса. Наконец ценой сверхчеловеческих усилий парус подняли на блоке, посадили на галс и натянули шкот талями. Казалось бы, для судна подобного тоннажа действие этого жалкого куска парусины будет едва ощутимым. Однако он сделал свое дело, а ветер был настолько силен, что судно прошло семь-восемь миль, отделявших остров Горн от острова Эрмите, меньше чем за час. Кау-джер и Кароли уже полагали, что их попытка спасти корабль увенчалась успехом, как вдруг раздался оглушительный грохот, перекрывший на миг даже раскаты бури. На высоте десяти футов от палубы сломалась фок-мачта. При падении она увлекла за собою часть грот-мачты и, разрушив фальшборт, свалилась в океан. Эта роковая случайность погубила множество людей. Послышались душераздирающие крики. В ту же минуту "Джонатан" накрыла огромная волна, и он дал такой крен, что чуть не пошел ко дну. Однако судно выровнялось, но по всей палубе опять прокатился стремительный поток, сметая все на своем пути. К счастью, такелаж был уже разрушен и остатки снесенных ураганом мачт не угрожали кораблю. "Джонатан" превратился в беспомощный обломок, плывущий по воле волн. - Погибаем! - раздался чей-то крик. - Даже лодок не осталось! - простонал кто-то другой. - А шлюпка лоцмана? - прервал третий. Толпа бросилась на корму, где на буксире шла "Уэл-Киедж". Но боцман тотчас же установил цепь матросов, преградившую дорогу обезумевшим пассажирам. Теперь им приходилось только дожидаться развязки. Через час Кароли заметил на севере мощный горный массив. Неизвестно каким чудом "Джонатан" проскользнул невредимым через узкий пролив, отделяющий остров Хершел от острова Эрмите. Так или иначе, перед кораблем уже высились скалы острова Уоллестон. Сильное течение мгновенно пронесло судно мимо острова. Кто же победит - ветер или течение? Пройдет ли "Джонатан", подгоняемый ветром, с востока от острова Осте или же, уносимый течением, обогнет остров с юга? Оказалось, ни то, ни другое. Среди ночи сильнейший удар потряс весь корпус корабля, и он неподвижно застыл на месте, резко накренясь на левый борт. Американский парусник напоролся на рифы у восточного берега оконечности острова Осте, носящей название "мыс Горн Ложный". 5. КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ За две недели до памятной ночи, с 15 на 16 марта, американский клипер "Джонатан" покинул калифорнийский порт Сан-Франциско, направляясь в Южную Африку. Любое быстроходное судно при благоприятной погоде могло проделать такой путь за пять недель. Этот парусник водоизмещением в три с половиной тысячи тонн был оснащен четырьмя мачтами. Командир судна, капитан Леккар, весьма опытный моряк, имел в своем подчинении помощника капитана Месгрева, лейтенанта Мэдисона, боцмана Хартлпула и команду из двадцати семи матросов. "Джонатан" был зафрахтован для перевозки завербованных Обществом колонизации эмигрантов в африканскую бухту Лагоа, где португальское правительство предоставляло им земельную концессию. В трюме клипера, помимо необходимой на время путешествия провизии, имелось все, что могло Потребоваться молодой колонии в период ее организации. Запасов муки, консервов и спиртных напитков хватило бы колонистам на первые несколько месяцев. Кроме того, "Джонатан" вез палатки, сборные дома и различные предметы домашнего обихода - словом, все, что нужно для устройства на новом месте. Чтобы скорее приступить к разработке земельных участков, Общество колонизации позаботилось о снабжении колонистов сельскохозяйственными орудиями, различными саженцами, семенами злаков и овощей, некоторым количеством рогатого скота, свиней, овец, а также всевозможной домашней птицей. Таким образом, новая колония была бы надолго обеспечена и продовольствием и орудиями труда. Впрочем, будущие колонисты знали, что их впредь не оставят на произвол судьбы. Но с самого начала путешествия все силы природы словно объединились против "Джонатана". После долгого и тяжелого плавания корабль наконец достиг мыса Горн будто только для того, чтобы стать жертвой самой жестокой бури, когда-либо разыгравшейся в этих краях. Капитан Леккар, не имея возможности определить свое точное местонахождение по солнцу, полагал, что судно находится далеко от земли. Поэтому он решил идти первым галсом, надеясь, не меняя курса, кратчайшим путем добраться до Атлантики, где рассчитывал на более благоприятную погоду. Но едва выполнили приказ, как огромная волна, обрушившаяся на "Джонатана" с правого борта, унесла в море нескольких пассажиров и матросов. Спасти несчастных не удалось - они мгновенно исчезли в пучине. Вот тогда-то на корабле и начали палить из пушки, оповещая о том, что "Джонатан" терпит бедствие. Первый же выстрел был услышан Кау-джером и его спутниками. Видимо, капитан Леккар не заметил зажженного на вершине мыса огня, иначе смог бы вовремя обнаружить свою ошибку. В довершение всего его помощник Месгрев попытался положить судно на другой галс, чтобы выйти в открытое море, хотя из-за сильного шторма и ограниченной парусности это казалось почти неосуществимым. Однако когда после многих бесплодных попыток этот маневр почти удался, вдруг рухнул кормовой рангоут, сбросив Месгрева и лейтенанта Мэдисона за борт. В ту же секунду раскачавшийся блок ударил по голове боцмана, и он упал без сознания на палубу. Остальное читателю уже известно. Плавание закончилось. "Джонатан", намертво зажатый острыми рифами, оказался прикованным у побережья острова Осте. Далеко ли земля? Это могло выясниться только утром. Теперь же непосредственная опасность миновала, ибо судно по инерции проскочило далеко за линию подводных скал, а рифы защищали "Джонатана" от бурных волн. Можно было надеяться, что за ночь с кораблем больше ничего не случится, поскольку рифы крепко, как на стапеле, удерживали его. Кау-джеру с помощью боцмана Хартлпула удалось кое-как втолковать обезумевшим от страха людям, что сейчас им уже ничто не угрожает. Несколько пассажиров - одни по своей воле, другие унесенные неистовым шквалом - оказались за бортом как раз в ту минуту, когда судно село на мель. Они упали прямо на рифы, откуда их тотчас же смыло волной, и теперь искалеченные тела погибших безжизненно покачивались на воде. Но неподвижность "Джонатана" подействовала успокаивающе на остальных эмигрантов. Мало-помалу все они укрылись в рубке или на нижней палубе от потоков дождя, водопадом низвергавшихся из грозовых туч. Кау-джер, Кароли, Хальг и боцман остались на вахте, охраняя покои и безопасность пассажиров "Джонатана". Очутившись в судовых помещениях, где было относительно спокойно, большинство эмигрантов сразу же забылись тревожным сном. Едва бедняги почувствовали над собой власть разумного и энергичного человека, они бросились в другую крайность и моментально успокоились. Как-то само собой получилось, что они доверились и подчинились Кау-джеру, переложив на его плечи все заботы о своей дальнейшей судьбе. Эти люди не были подготовлены к подобным испытаниям. Привыкнув безропотно переносить повседневные лишения, они оказались совершенно беспомощными перед лицом развернувшихся грозных событий. Они бессознательно мечтали о том, чтобы нашелся какой-нибудь человек, готовый обязать каждого из них выполнить порученное ему задание. Среди эмигрантов находилось немало французов, итальянцев, русских, ирландцев, англичан и даже японцев, но больше всего - выходцев из северо-американских штатов. Столь же разнообразны оказались и их профессии. В большинстве своем это были люди холостые, и лишь около сотни эмигрантов везли с собой целую кучу детей. Их объединяло то, что все они принадлежали к обездоленным слоям общества. Впрочем, нищих среди них не было, потому что Общество колонизации требовало от своих членов предъявления капитала в пятьсот франков. Ну, а кое-кто располагал суммой и в двадцать - тридцать раз большей. Словом, это сборище было во всех отношениях не хуже и не лучше любого другого. В нем проявлялись те же пороки и добродетели, те же противоречивые чувства и желания, что и везде. Что же станется с этими людьми, заброшенными судьбой на необитаемый остров? Как им удастся выжить в этих невероятно трудных условиях? ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1. НА СУШЕ Даже в этих гористых местах остров Осте поражает своим причудливым рельефом. Если северное его побережье, частично прилегающее к проливу Бигл, образует прямую линию, то остальные берега усеяны скалистыми выступами или изрыты узкими, глубокими заливами, тянущимися чуть ли не через весь остров. Осте - один из самых больших островов архипелага Магальянеса. Ширина его исчисляется в пятьдесят километров, длиной же он более ста километров, не считая территории полуострова Харди, изогнутого как турецкая сабля. Его коса, выдающаяся на восемь - десять лье к юго-западу, носит название "мыс Горн Ложный". "Джонатан" был выброшен на огромную гранитную скалу, отделяющую бухту Орендж-бей от бухты Скочуэлл в восточной части полуострова Харди. В смутном свете зарождавшегося дня, среди тумана, вскоре развеянного последним дыханием пронесшейся бури, проступили очертания диких отвесных берегов. "Джонатан" лежал на обрывистом мысе, выдававшемся в море острой косой и соединявшемся с основной территорией полуострова массивной горной цепью. У подножия этого скалистого пика тянулась каменная гряда, потемневшая от морских водорослей. Между рифами виднелись участки еще мокрого песка, усыпанного раковинами и моллюсками, которыми изобилуют берега Магеллановой Земли. На первый взгляд остров Осте казался не слишком-то гостеприимным. Как только рассвело, большинство пассажиров "Джонатана" спустилось на рифы, к тому времени выступившие из воды, и поспешило на сушу. Бесполезно было бы удерживать их. После всех ночных волнений людям не терпелось ощутить под ногами твердую землю. Около сотни человек поднялось на холм, обойдя его с противоположной стороны, чтобы лучше рассмотреть местность, расстилавшуюся перед ними. Некоторые отправились вдоль южного берега косы, другие же - вдоль северного. Многие остались на песчаном берегу, осматривая разбитый корабль. Лишь несколько человек, наиболее разумных или хладнокровных, не покинули "Джонатан". Взоры их были устремлены на Кау-джера, словно в ожидании распоряжений этого незнакомца, принявшего столь деятельное участие в их судьбе. Но, поскольку тот, видимо, не собирался прерывать разговора с боцманом, один из эмигрантов, отделившись от маленькой группы пассажиров, направился к беседующим. По выражению лица, по походке, по тысяче едва уловимых признаков нетрудно было угадать, что этот пятидесятилетний человек принадлежал к более высоким слоям общества, чем все остальные. - Сударь, - сказал он по-английски Кау-джеру, - прежде всего я хочу поблагодарить вас за спасение от неминуемой смерти. Без вас и ваших спутников мы наверняка погибли бы. И черты лица, и голос, и жесты этого человека - все говорило о его прямой и честной натуре. Кау-джер дружески пожал протянутую ему руку. - Мой друг Кароли и я, - ответил он на том же языке, - счастливы, что нам удалось благодаря знанию фарватера предупредить страшную катастрофу. - Разрешите мне представиться. Я - эмигрант. Меня зовут Гарри Родс. Со мной едут жена, дочь и сын, - добавил он, указывая на людей, стоявших поблизости. - Мой товарищ - лоцман Кароли. А это его сын Халы, - представил своих спутников Кау-джер. - Они уроженцы Огненной Земли. - А вы? - спросил Гарри Родс. - Я - друг индейцев. Они зовут меня Кау-джер, и другого имени у меня нет. Гарри Родс удивленно посмотрел на собеседника, спокойно выдержавшего его взгляд. Поняв, что настаивать не следует, эмигрант спросил: - Как вы полагаете, что нам теперь делать? - Как раз об этом мы и говорили с господином Хартлпулом, - ответил Кау-джер. - Все зависит от состояния "Джонатана". По правде говоря, я не обольщаюсь надеждами, но все же, прежде чем что-то решить, надо осмотреть судно. - А в какой части Огненной Земли мы находимся? - На юго-восточном берегу острова Осте. - Близ Магелланова пролива? - Наоборот, очень далеко от него. - Черт побери! - воскликнул Гарри Родс. - Потому-то, повторяю, все зависит от состояния "Джонатана". Сначала нужно осмотреть корабль, а уж потом предпринимать что-либо. В сопровождении Хартлпула, Гарри Родса, Хальга и Кароли Кау-джер спустился на рифы и приступил к тщательному осмотру клипера. Вскоре все пришли к единодушному выводу: корабль ни на что не годен. Корпус его, пробитый почти по всему правому борту, треснул в двадцати местах. А поскольку корпус "Джонатана" был сделан из металла, исправить положение невозможно. Итак, всякая надежда спустить "Джонатан" на воду отпала. - По-моему, - продолжал Кау-джер, - следует разгрузить судно и поместить груз в надежное место. А тем временем можно будет починить нашу шлюпку, сильно пострадавшую во время шторма. Потом Кароли отвезет в Пунта-Аренас кого-нибудь из эмигрантов, чтобы известить губернатора о случившемся. Несомненно, тот примет все необходимые меры, дабы ускорить ваше возвращение на родину. - Что ж, все это весьма разумно, - согласился Гарри Родс. - Я думаю, - снова заговорил Кау-джер, - что следует сообщить о нашем плане действий остальным пассажирам "Джонатана", а для этого, если не возражаете, созовем всех на берег. Пришлось довольно долго ждать возвращения отдельных групп эмигрантов, которые разбрелись в разные стороны. Однако к девяти часам голод заставил их вернуться к "Джонатану", застрявшему на рифах. Гарри Родс, взобравшись на скалу, рассказал о предложении Кау-джера. Оно не встретило единодушного одобрения. Некоторые пассажиры были недовольны. Послышался ропот. - Разгружать судно в три тысячи тонн! Этого еще не хватало! - проворчал один. - За кого нас принимают? - возмутился другой. - Мало мы намаялись, - буркнул под нос третий. Наконец в толпе кто-то громко произнес на ломаном английском языке: - Прошу слова. - Говорите, - разрешил Гарри Родс, даже не узнав имени оратора, и тотчас же спустился со скалы. Его сменил мужчина средних лет, с довольно красивым лицом, окаймленным густой каштановой бородой, и с голубыми мечтательными глазами. По-видимому, он чрезвычайно гордился своей великолепной шелковистой бородой, ибо то и дело любовно поглаживал ее белой, выхоленной рукой. - Друзья, - начал он, расхаживая по скале, словно на ораторской трибуне, как некогда делал это Цицерон, - кое-кто из вас только что выразил вполне естественное удивление. В самом деле: что нам предлагают? Жить в течение неопределенного времени на необитаемом берегу и выполнять бессмысленную работу по спасению чужого груза. Но зачем дожидаться возвращения шлюпки, если ее можно использовать для перевозки по очереди всех пассажиров в Пунта-Аренас? В толпе раздались одобрительные возгласы: "Совершенно верно!.. Он абсолютно прав!.." Однако Кау-джер, стоявший в толпе, возразил: - Само собой разумеется, "Уэл-Киедж" в вашем распоряжении. Но чтобы перевезти всех в Пунта-Аренас, потребуется не менее десяти лет. - Допустим, - согласился оратор. - В таком случае подождем возвращения лодки. Но это вовсе не значит, что мы обязаны заниматься разгрузкой корабля вручную. Никто не возражает против того, чтобы забрать из трюма свои личные вещи. Но остальное!.. Разве мы чем-то обязаны Обществу колонизации, которому принадлежит груз? Наоборот, оно должно нести ответственность за все наши беды. Если бы оно не поскупилось и дало бы нам лучшее судно и более опытную команду, мы бы не очутились здесь. Но как бы то ни было, не забывайте, что мы принадлежим к неисчислимой рати эксплуатируемых и не собираемся добровольно превращаться в рабочий скот для эксплуататоров. Его доводы показались убедительными. Кто-то выкрикнул: "Браво!" Кое-где раздался громкий смех. Ободренный оратор продолжал с еще большим пылом: - Кто усомнится в том, что нас бессовестно эксплуатируют, нас, истинных трудящихся! (При этих словах он исступленно ударил себя в грудь.) Даже ценой тягчайшего труда мы не смогли на родине заработать кусок хлеба, орошенного потом. Мы были бы глупцами, если бы стали гнуть спины под тяжестью всего этого барахла, созданного руками таких же, как мы, рабочих, но являющегося собственностью угнетателей-капиталистов. Ведь это их необузданный эгоизм и алчность вынудили нас покинуть семьи и отчизну. Некоторые эмигранты с растерянным видом слушали эту выспреннюю речь, произнесенную на скверном английском языке с резким иностранным акцентом. У других, казалось, возникли сомнения. Несколько же человек, стоявших у подножия "трибуны", выражали явное одобрение. Кау-джер снова уточнил положение дел. - Мне неизвестно, кому принадлежит груз "Джонатана", - спокойно заявил он, - но, зная здешний климат, уверяю вас, что все эти вещи еще пригодятся. Мало ли что может случиться в будущем, и, по-моему, разумнее сохранить их для себя же. Поскольку предыдущий оратор не выказывал желания вступить в спор, Гарри Родс опять взобрался на скалу и поставил предложение Кау-джера на голосование. Все руки взметнулись вверх: оно было принято. - Кау-джер спрашивает, - продолжал Гарри Родс, - нет ли среди вас плотников, которые помогли бы починить его шлюпку? - Есть! - крикнул какой-то солидный человек, подняв руку над толпой. - Есть! - заявили почти одновременно еще двое. - Первый - это Смит, - сказал Хартлпул Кау-джеру, - рабочий, завербованный Обществом колонизации. Надежный парень. Других я не знаю. Мне известно только, что одного из них зовут Обар. - А оратора знаете? - Это эмигрант - видимо, француз. Мне говорили, что его зовут Боваль. Но я в этом не уверен. В общем-то, боцман не ошибся. Это действительно был француз, по имени Боваль. Вот краткое описание его бурной, богатой событиями жизни. Фердинанд Боваль начал с адвокатуры и мог бы преуспеть на этом поприще, так как обладал и умом и талантом. К несчастью, в самом начале своей карьеры он увлекся политикой. Стремясь к осуществлению своих пылких, но весьма туманных и честолюбивых замыслов, он без раздумий покинул Дворец правосудия и окунулся с головой в политическую борьбу, однако скомпрометировал себя в одном сомнительном деле, и с этого момента началось его падение. Постепенно докатившись сначала до бедности, а потом до нищеты, он был вынужден отправиться на поиски счастья в Америку. Но и там судьба не улыбнулась Бовалю. Скитаясь из города в город, перепробовав все профессии, он попал наконец в Сан-Франциско. Понимая, что и здесь не добьется успеха, что его положение безвыходно, адвокат решился эмигрировать еще раз. Ознакомившись с проспектом, сулившим златые горы первым колонистам бухты Лагоа, он раздобыл требуемую сумму и записался в эту партию переселенцев. Кораблекрушение "Джонатана", выброшенного на скалы полуострова Харди, чуть не привело к полному краху всех его надежд. И, однако, постоянные неудачи, преследовавшие бывшего адвоката, ничуть не поколебали его самонадеянности и веры в свою счастливую звезду. Все свои беды Боваль объяснял человеческой злобой, неблагодарностью и завистью. Он слишком высоко ценил собственную персону, полагая, что таланты его восторжествуют при первой же возможности. Поэтому он ни на минуту не забывал о той роли вождя, которую - без излишней скромности! - взял на себя. Едва очутившись на борту "Джонатана", он с первых же дней попытался распространять среди окружающих полезные, с его точки зрения, идеи, делая это иногда столь невоздержанно, что капитану Леккару не раз приходилось пресекать его бурные выступления. Несмотря на все препоны, Фердинанду Бовалю еще в самом начале плавания, так трагически окончившегося, все же удалось добиться кое-какого успеха. Некоторые товарищи по несчастью не без удовольствия внимали демагогическим разглагольствованиям бывшего адвоката, составлявшим суть его красноречия. Именно эти эмигранты образовали вокруг него сплоченную, хотя и довольно малочисленную группу. Конечно, у Боваля нашлось бы куда больше сторонников, если бы он, продолжая обыгрывать произошедшую с "Джонатаном" катастрофу, не столкнулся с опасным соперником - с американцем из Северных Штатов, по имени Льюис Дорик. Этот человек с бритым лицом, холодным взглядом и резким голосом проповедовал те же теории, что и Боваль, но держался еще более крайних убеждений. Впрочем, их разделяли не столько принципиальные разногласия, сколько разница в характерах. Боваль - увлекавшийся представитель латинской расы, обладавший пылким воображением, сам опьянялся собственными словами, но при этом имел довольно кроткий нрав. У Дорика же, исступленного и непримиримого бунтаря, было каменное, не знавшее жалости, сердце. Один из них, хотя и мог силой убеждения довести слушателей до безумия и насильственных действий, оставался совершенно безобидной личностью. Другой же несомненно был опасным человеком. Дорик проповедовал равенство, но делал это так, что не находил последователей. Все его помыслы были направлены не на облегчение жизни неимущих, а на попытки проникнуть в высшие сферы общества. Жалкая участь подавляющего большинства человечества не вызывала у него ни малейшего сочувствия. Но сознание того, что ничтожная кучка богачей занимает более высокое социальное положение, чем он сам, заставляла Льюиса Дорика содрогаться от зависти. Попытки образумить его не приводили к добру. Дорик сразу становился заклятым врагом всякого, кто пытался ему противоречить, и даже по отношению к самому кроткому противнику в споре способен был прибегнуть к насилию и убийству. От этого уязвленного самолюбия и проистекали все его несчастья. В бытность свою преподавателем литературы и истории Дорик на занятиях не мог удержаться от изложения теорий, не имевших ничего общего с литературой. Он настойчиво проповедовал свои анархистские принципы, но высказывал их не в форме чисто теоретической дискуссии, а в виде категорических утверждений, которые все слушатели должны были принимать беспрекословно. Такое поведение не замедлило принести свои плоды. Дорика уволили, и ему пришлось искать другое место Но и в дальнейшем те же причины приводили к аналогичным последствиям. И на новом месте ему тоже вскоре отказали от должности, и на следующих повторилась обычная история, пока он окончательно не потерял доступ в учебные заведения. Вот таким образом бывший преподаватель, выброшенный на улицу и превратившийся в эмигранта, очутился на борту "Джонатана". В пути Боваль и Дорик вербовали приверженцев. Один использовал собственное красноречие, не охлажденное критическим отношением к излагаемым идеям, другой - силу авторитета, свойственную человеку, убежденному в своей абсолютной правоте. Внешне оба сохраняли дружелюбные отношения, но в их сердцах глухо клокотала взаимная ненависть. Едва ступив на берег острова Осте, Боваль решил, не теряя ни минуты, добиться превосходства над соперником. Улучив благоприятный момент, он взобрался на "трибуну" и произнес уже известную читателю речь. Тот факт, что доводы его не восторжествовали, не имел для него особого значения. Главное, что он оказался центральной фигурой. Пока Кау-джер разговаривал с Хартлпулом, Гарри Родс продолжал: - Поскольку предложение принято, надо поручить кому-нибудь из нас руководство работами. Разгрузить корабль в три с половиной тысячи тонн - нелегкая задача. Для этого нужна сноровка. Что вы скажете, если мы попросим руководить этим делом боцмана, господина Хартлпула? Пусть он распределит между нами работы и покажет, как лучше их выполнить. Кто согласен, поднимите руку. Почти все подняли руку. - Значит, договорились, - сказал Гарри Родс и обратился к боцману: - Каковы будут ваши распоряжения? - Всем - завтракать, - коротко ответил Хартлпул. - Перед работой надо подкрепиться. Эмигранты беспорядочной толпой устремились на корабль, где матросы роздали им консервы. Тем временем Хартлпул, отозвав в сторону Кау-джера, сказал ему с озабоченным видом: - С вашего разрешения, сударь, осмелюсь утверждать, что я - опытный моряк. Но надо мною всегда стоял капитан. - Что вы хотите этим сказать? - осведомился Кау-джер. - А то, - ответил боцман, с лица которого не сходило выражение тревоги, - что я могу похвастаться точным выполнением любого приказа, но инициатива - не моя стихия. Крепко держать руль - сколько угодно. Но прокладывать курс - не берусь. Кау-джер пристально взглянул на собеседника. - Иначе говоря, вы охотно возглавите работы, но вам хотелось бы предварительно получить некоторые общие указания? - Точно! - подтвердил Хартлпул. - Ну что ж, нет ничего проще, - продолжал Кау-джер. - Каким количеством рабочих вы можете располагать? - При отплытии из Сан-Франциско экипаж "Джонатана" состоял из тридцати четырех человек, включая личный состав, повара и двух юнг. На борту числилось тысяча сто девяносто пять пассажиров. Всего - тысяча двести двадцать девять человек. Но многие погибли. - Число погибших мы уточним позднее. Теперь же будем исходить из того, что у нас приблизительно тысяча двести человек. Если не учитывать женщин и детей, остается примерно восемьсот мужчин. Разбейте их на два отряда. Двести человек останутся на судне и начнут поднимать груз из трюма на палубу. Остальные пойдут со мною в ближайший лес. Там мы срубим деревья, очистим стволы от сучьев, сложим их в два ряда, вдоль и поперек, и прочно перевяжем. Получится несколько плотов. Вы соедините их по краям так, чтобы образовалось некое подобие широкой дороги от корабля к берегу. Во время прилива плоты образуют своеобразный плавучий мост, а при отливе лягут на вершины рифов. Вам придется лишь укрепить их, чтобы они не сдвинулись с места. Таким способом и при таком количестве работников для разгрузки потребуется не более трех дней. Хартлпул подчинился этим разумным распоряжениям и, как предсказал Кау-джер, весь груз с "Джонатана" уже к вечеру 19 марта доставили на берег и надежно укрыли от волн. Кстати, при проверке оказалось, что паровая лебедка не пострадала, и это значительно облегчило работу. В то же самое время три плотника - Смит, Обар и Чарли - закончили ремонтировать шлюпку, и 19 марта она тоже была готова к спуску на воду. Оставалось только выбрать делегата. Фердинанду Бовалю снова представился случай взойти на трибуну и добиваться доверия избирателей. Но ему решительно не везло! Хотя за него подали около полусотни голосов, а за Льюиса Дорика (который, впрочем, и не выставлял свою кандидатуру) вообще никто не голосовал, большинство выбрало делегатом некоего Жермена Ривьера, фермера франко-канадского происхождения, отца пятерых детей. В данном случае избиратели, по крайней мере, были уверены, что он не сбежит и вернется за семьей. "Уэл-Киедж", управляемая Кароли, подняла парус утром 20 марта. Кау-джер и Хальг остались на острове Осте. Эмигранты же принялись за устройство временного лагеря. До возвращения шлюпки (то есть, примерно, на три недели) не имело смысла обосновываться по-настоящему. Поэтому решили не ставить сборных домов, а обойтись палатками, найденными в трюме корабля. К ним добавили еще запасные паруса, и это помогло укрыть не только пассажиров, но и наиболее ценную часть груза. Из кусков фальшборта устроили нечто вроде птичника, а из брусьев и канатов - загон для скота, доставленного с "Джонатана". В общем, нельзя было сказать, что эмигранты попали в положение людей, выброшенных на необитаемую землю и лишенных средств к существованию и надежд. Катастрофа с "Джонатаном" произошла в архипелаге Огненной Земли, в месте, точно указанном на картах, на расстоянии не более ста лье от Пунта-Аренаса. Продуктов хватало. Так что - ни малейших причин для беспокойства. Не будь здесь такой тяжелый климат, переселенцы могли бы прекрасно прожить на острове до момента возвращения на родину, - точно такая же обстановка, ничуть не хуже, ожидала бы их и в начале пребывания на африканской земле. Само собой разумеется, что при разгрузке "Джонатана" Кау-джер и Хальг принимали самое деятельное участие во всех работах. Особенно ценной оказалась помощь Кау-джера. Несмотря на всю его скромность и стремление оставаться незамеченным, его превосходство было для всех совершенно очевидным. Поэтому у Кау-джера то и дело спрашивали совета. Заходила ли речь о переброске тяжелых грузов, об их размещении или о разбивке палаток - к нему обращался не только Хартлпул, но и все эмигранты, в большинстве своем непривычные к подобным работам. Не успели переселенцы обосноваться на новом месте, как в конце марта им пришлось еще раз убедиться в суровости климата Магеллановой Земли. В течение трех суток шел проливной дождь, сопровождаемый ураганным ветром. Когда же буря улеглась, "Джонатана" уже не оказалось на прежнем месте: куски листового железа да обломки металлических брусьев - вот все, что осталось от великолепного клипера, чей форштевень еще несколько дней назад гордо рассекал морскую гладь. Хотя с судна сняли все, что представляло малейшую ценность, у потерпевших кораблекрушение сжалось сердце при виде жалких останков "Джонатана". Теперь они и впрямь оказались отрезанными от всего человечества, и если шлюпка не достигнет благополучно Пунта-Аренаса, никто не узнает о постигшей их участи. Решили подсчитать оставшихся в живых. Поименная перекличка, произведенная Хартлпулом по судовым книгам, показала, что при катастрофе погиб тридцать один человек, из них пятнадцать членов экипажа и шестнадцать пассажиров. Уцелело тысяча сто семьдесят девять эмигрантов и девятнадцать моряков. Вместе с двумя огнеземельцами и их спутником население острова Осте отныне состояло из тысячи двухсот одного человека. Кау-джер предложил воспользоваться хорошей погодой и осмотреть прилегающую к лагерю местность. Договорились, что его будут сопровождать Хартлпул, Гарри Родс, Хальг и еще три эмигранта: итальянец Джимелли, американец Гордон и русский Иванов. Но в последний момент нежданно-негаданно явилось еще два необычных кандидата. Кау-джер, направляясь к условленному месту встречи, заметил двух приближавшихся к нему мальчиков лет десяти. Первый, со смышленой и несколько дерзкой физиономией, старался идти непринужденно, вразвалочку, что придавало ему довольно комичный вид. Второй робко следовал за ним. Смельчак подошел к Кау-джеру. - Ваше превосходительство... - начал он. Это неожиданное обращение очень позабавило Кау-джера. Он внимательно посмотрел на мальчугана. Тот стойко выдержал его взгляд, не опуская глаз. - "Превосходительство"? - рассмеялся Кау-джер. - Почему ты так называешь меня, малыш? Парнишка, казалось, удивился. - Разве не так полагается обращаться к королям, епископам и министрам? - спросил он, опасаясь, как бы не оказаться невежливым. - Что-что? - воскликнул пораженный Кау-джер. - А откуда же ты знаешь, что королей, министров и епископов называют "превосходительствами"? - Из газет, - уверенно ответил мальчик. - Ты что же, читаешь газеты? - А почему бы и нет? Когда дают... - Так... так... - задумчиво протянул Кау-джер. - Как тебя зовут? - Дик. - Дик. А дальше? Тот как будто не понял. - Как твоя фамилия? Как зовут твоего отца? - У меня нет отца. - А мать? - И матери нет, ваше превосходительство. - Ах, вот оно что!.. - бросил заинтересованный Кау-джер. - Ну, насколько мне известно, я - не король, не министр и не епископ... - Вы губернатор! - с жаром перебил его мальчик. - Губернатор? - Кау-джер прямо опешил. - С чего ты взял? - Так уж... - смущенно пролепетал Дик. - Но все же? - настаивал Кау-джер. Дик заколебался. - Не знаю... - выдавил он наконец из себя. - Вы всеми командуете... И поэтому все вас так называют... - Да что ты! - возмутился Кау-джер и серьезно добавил: - Ошибаешься, дружок. Я здесь по положению не выше и не ниже остальных. Здесь никто не командует, потому что нет начальников. Дик недоверчиво, широко раскрыв глаза, посмотрел на Кау-джера. Разве бывает жизнь без начальников? - Нет начальников, - повторил Кау-джер и спросил: - Где ты родился? - Не знаю. - Сколько тебе лет? - Говорят, скоро одиннадцать. - А ты сам в этом не уверен? - Черт возьми, нет! - А кто твой товарищ, что стоит там как вкопанный? - Сэнд. - Брат? - Вроде как брат. Друг. - Вы, наверно, вместе воспитывались? - Воспитывались? - запротестовал Дик. - Мы вообще не воспитывались, сударь. У Кау-джера сжалось сердце. Как печальны были эти слова, произнесенные задорным мальчишеским тоном. Дик походил на хорохорящегося боевого петушка. - Где вы познакомились? - На набережной во Фриско. - Давно? - Очень давно. Тогда мы были еще маленькими, - ответил Дик, пытаясь восстановить в памяти события. - Наверно, уже с полгода назад. - В самом деле очень давно, - подтвердил Кау-джер не моргнув глазом и, обернувшись к молчаливому спутнику своего удивительного собеседника, сказал: - Подойди ближе и, пожалуйста, не называй меня превосходительством. Ну что же ты молчишь? Может, проглотил язык? - Нет, сударь, - еле слышно пролепетал мальчик, вертя в руках матросский берет. - Тогда почему же ты молчишь? - Потому что он очень робкий, - объяснил Дик. Каким неодобрительным тоном было высказано это суждение! - Да? - засмеялся Кау-джер. - Он робкий? Зато про тебя этого не скажешь! - Конечно, нет, сударь! - простодушно ответил Дик. - Ты вполне прав, черт возьми! Но как вы сюда попали? - Мы - юнги. Кау-джер вспомнил, что Хартлпул, перечисляя команду "Джонатана", действительно упоминал о двух юнгах. Но до сих пор они ничем не отличались от других детей эмигрантов. Сегодня же мальчики сами обратились к Кау-джеру. - Что же вы от меня хотите? - Нам хотелось бы пойти с вами, с господином Хартлпулом и с господином Родсом. - Зачем? У Дика заблестели глаза: - Чтобы увидеть разные вещи. Разные вещи! Весь мир отразился в этих детских словах. Все мечты о чудесном, еще невиданном... Все смутные ребяческие желания... Страстная мольба загорелась в глазах Дика, и его маленькая фигурка словно устремилась к тому, от кого зависело решение. - А ты? - обратился Кау-джер к Сэнду. - Тебе тоже хочется увидеть "разные вещи"? - Нет, сударь. - Чего же ты тогда хочешь? - Быть вместе с Диком, - тихо ответил Сэнд. - Ты его очень любишь? - Очень! - проникновенно, словно взрослый, воскликнул Сэнд. Кау-джер, крайне заинтересованный, пристально рассматривал ребят. Какая странная и трогательная пара! Наконец он сказал: - Хорошо, пойдете с нами. - Да здравствует губернатор! - крикнули мальчики, подбрасывая береты, и принялись скакать, как козлята. От Хартлпула Кау-джер узнал историю своих новых знакомых - по крайней мере, все, что знал сам боцман, и, видимо, даже больше того, что знали о себе они сами. Родители бросили их. И просто уму непостижимо, как им удалось выжить. Все же они не погибли, зарабатывая на хлеб с самого раннего детства всевозможными нехитрыми уловками, изобретаемыми детским разумом: чистили обувь, открывали двери, продавали полевые цветы. Но чаще всего находили пропитание на мостовых Сан-Франциско - как воробьи. Еще полгода назад они даже и не догадывались о существовании друг друга. Судьба свела их неожиданно. Однажды, сдвинув берет набок, засунув руки в карманы и насвистывая сквозь зубы модную песенку. Дик брел по набережной. Вдруг он увидел мальчика, на которого с громким лаем, оскалив грозные клыки, бросалась большая собака. Перепуганный мальчонка, плача, пятился от пса, неловко защищая лицо согнутым локтем. Дик, не колеблясь ни секунды, одним прыжком оказался между робким малышом и его страшным противником и, глядя прямо в глаза собаке, храбро ждал ее нападения. Быть может, пес испугался этого неожиданного заступника. Кто знает? Во всяком случае, он отступил и, поджав хвост, удрал. Дик повернулся к Сэнду. "Как тебя зовут?" - спросил он высокомерным тоном. "Сэнд, - ответил тот, всхлипывая. - А тебя?" "Дик. Хочешь дружить?" Вместо ответа Сэнд бросился герою на шею. Так они заключили нерушимый дружеский союз. Хартлпул издали наблюдал за этой сценой. Подойдя к детям, он заговорил с ними и узнал их грустную историю. Боцману захотелось помочь Дику, храбрость которого успел оценить. Он предложил мальчику поступить юнгой на трехмачтовое судно "Джошуа Бреннер", где служил сам. Но Дик сразу же поставил непременным условием, чтобы Сэнда взяли тоже. Пришлось согласиться, и с тех пор Хартлпул не покидал ребятишек, перешедших с ним вместе с "Джошуа Бреннера" на "Джонатана". Он обучил их читать и писать, то есть примерно всему, что знал сам. Его заботы были вознаграждены. Боцман не мог нарадоваться на своих питомцев. Характеры у мальчиков были совершенно разные. Один - вспыльчивый, подозрительный, задиристый, всегда готовый помериться силами с кем бы то ни было. Другой - молчаливый, мягкий, скромный, боязливый. Но обоих отличало трудолюбие, чувство долга и искренняя привязанность к общему старшему другу - боцману Хартлпулу. Вот такими добровольцами пополнилась теперь экспедиция Кау-джера, отправившаяся в путь спозаранку 28 марта. Она должна была обследовать не весь остров Осте, а только те районы, что примыкали к лагерю. Сначала исследователи перевалили через центральный горный хребет полуострова Харди и вышли на западное побережье. Затем прошли к северу, чтобы вернуться в лагерь по противоположному берегу, и пересекли таким образом южную часть территории острова. С самого начала похода стало ясно, что суровый пейзаж, раскрывавшийся на месте кораблекрушения, еще не давал никакого повода судить обо всем крае в целом. Если полуостров Харди представлял собой не что иное, как гряду голых, неприступных скал, переходящих в косу мыса Горна Ложного, то холмистая местность, видневшаяся на северо-западе, была вся покрыта богатой растительностью. Обширные прибрежные луга, простиравшиеся у подножия невысоких лесистых гор, чередовались со скалами, увитыми морскими водорослями, и с оврагами, заросшими вереском. Поражало обилие карликовых растений. Землю покрывали буйные травы, которых хватило бы на прокорм тысячеголового стада. Маленький отряд разделился на группы, соответственно личным симпатиям. Дик и Сэнд сломя голову носились взад и вперед, что значительно удлиняло пройденный ими путь. Три фермера, удивленно оглядываясь по сторонам, перебрасывались на ходу скупыми словами. Гарри Родс шел с Хальгом и Кау-джером. Мужчины дружески беседовали. Гарри Родс воспользовался случаем, чтобы побольше разузнать об архипелаге Огненной Земли, и, в свою очередь, рассказал Кау-джеру много любопытного о наиболее примечательных эмигрантах. Прежде всего, о том, что сам он владел довольно крупным состоянием, разорился по чужой вине и после этого неожиданного удара вынужден был эмигрировать, дабы, по возможности, обеспечить будущность жены и детей. Затем Гарри Родс сообщил Кау-джеру все, что ему было известно из судовых документов о пассажирах "Джонатана". Среди них было семьсот пятьдесят земледельцев, многие с женами и детьми. Три представителя свободных профессий, пять бывших рантье и сорок один рабочий. К последним следовало прибавить четырех рабочих не эмигрантов, а законтрактованных Обществом колонизации на службу в колонию - каменщика, плотника, слесаря и столяра. Всего - тысяча сто семьдесят девять пассажиров, отмеченных при перекличке. Гарри Родс заметил, что братья Мур (один из них обратил на себя внимание своей грубостью во время разгрузки корабля), видимо, обладали буйным нравом, и что семьи Ривьеров, Джимелли, Гордонов и Ивановых - это добродушные и честные труженики. Остальные же представляли обычную толпу, в которой можно было найти и добродетели и пороки: лень, пьянство и тому подобное. Но пока еще трудно высказать окончательное суждение об отдельных личностях. Кроме того, Гарри Родс сказал, что четверо рабочих, нанятых Обществом колонизации после тщательного отбора, были настоящими специалистами, знатоками своего дела. Что же касается других рабочих, то они имели весьма подозрительный вид. Судя по их отталкивающим физиономиям, можно предположить, что большинство этих людей привычно скорее к кабакам, нежели к мастерским. Двое-трое выглядели настоящими преступниками и только числились рабочими. Из пяти рантье четверо принадлежали к семье Родс. Пятый же, по имени Джон Рам, представлял собой довольно плачевную фигуру. Этот господин двадцати пяти - двадцати шести лет от роду, изнуренный разгульной жизнью, промотавший целое состояние, казался совершенно никчемным существом, и то, что он присоединился к партии эмигрантов, было, по-видимому, просто его последней безумной выходкой. Родс упомянул еще троих неудачников - представителей свободных профессий, выходцев из Германии, Америки и Франции. Немец Фриц Гросс, обрюзгший, с огромным животом, был неисправимый пьяница, доведенный алкоголем до скотоподобного состояния. Обычно он бесцельно бродил взад и вперед по палубе. Громкое сопение, багровая физиономия, лысый череп, отвисшие щеки, гнилые зубы и толстые, как сосиски, дрожащие пальцы производили отвратительное впечатление. Даже среди самых невзыскательных людей он славился невероятной неряшливостью. И этот выродок был музыкантом! Иногда в его игре чувствовался настоящий талант. Только скрипка пробуждала почти угасшее сознание Фрица Гросса. Когда немец был трезв, он с нежностью подолгу смотрел на свою скрипку, любовно поглаживая ее, как живое существо, но из-за конвульсивной дрожи в пальцах не мог извлечь из инструмента ни звука. Однако под воздействием алкоголя движения Гросса становились увереннее, его душу охватывало вдохновение, и скрипка начинала изливать изумительные мелодии. Гарри Родс дважды присутствовал при этом чуде. Француз и американец - Фердинанд Боваль и Льюис Дорик - уже были представлены читателю. Гарри Родс не преминул изложить Кау-джеру их пагубные социальные теории. - Как вы думаете, - спросил он в заключение, - не следует ли принять некоторые меры предосторожности против этих бунтарей? В пути они уже успели вызвать волнения среди пассажиров. - Какие же меры вы предлагаете? - спросил Кау-джер. - Для начала сделать строгое предупреждение, а затем постоянно следить за ними. Если это не поможет, поставить их в такие условия, где они не смогли бы оказывать вредное влияние. В крайнем случае - изолировать. - Черт побери! - воскликнул Кау-джер. - Вы, я вижу, не боитесь крутых мер! Да кто же посмеет посягнуть на свободу себе подобных? - Те, для кого подобные личности представляют опасность. - А в чем, собственно, вы видите даже не скажу "опасность", а хотя бы вероятность опасности? - В чем? В подстрекательстве к бунту несчастных невежественных людей, которых так же легко одурачить, как малых ребят. Ведь чуточку польстив им, можно запросто опьянить их лишь красивыми словами. - Но для чего же их нужно подстрекать? - К присвоению того, что принадлежит другим. - Разве "другие" обладают хоть чем-нибудь? - иронически спросил Кау-джер. - Этого я и не знал. Во всяком случае, здесь, на необитаемой земле, "другим" терять совершенно нечего. - А груз с "Джонатана"? - Груз - коллективная собственность, которая при необходимости будет использована для общих нужд. Это понимают все, и никто не посягнет на нее. - Боюсь, что события докажут вам обратное, - горячо возразил Гарри Родс, взволнованный неожиданным разногласием. Но у таких людей, как Дорик и Боваль, нет материальной заинтересованности. Им просто нравится приносить вред людям. И, кроме того, их воодушевляет мысль о власти. - Будь проклят тот, кого влечет к власти! - с внезапной силой воскликнул Кау-джер. - Всякий, кто стремится к господству над другими, должен быть стерт с лица земли! Гарри Родс удивленно посмотрел на собеседника. Какая неуемная страсть таилась в этом человеке, чья речь всегда отличалась такой размеренностью и невозмутимостью! - В таком случае, надо уничтожить Боваля, - сказал Гарри Родс не без иронии, - потому что под маской неограниченного равенства все теории этого болтуна сводятся только к одной цели - добиться власти. - Система Боваля - просто ребячество, - резко возразил Кау-джер. - Это одна из теоретических форм социальной структуры, только и всего. Но та или иная форма, в сущности, всегда таит в себе несправедливость и глупость. - Неужели вы придерживаетесь идей Льюиса Дорика? - живо спросил Гарри Родс. - Неужели вы тоже хотели бы вернуть нас к первобытному существованию? Свести все общественные формы к случайным соединениям индивидуумов, лишенных каких-либо взаимных обязанностей? Разве вы не понимаете, что все эти теории основаны на зависти? Ведь в них так и сквозит человеконенавистничество! - Если Дорик ненавидит людей, - решительно заключил Кау-джер - значит, он просто безумец. Как! Человек является, независимо от своей воли, на эту землю... и находит здесь бесконечное множество себе подобных, таких же несчастных, страдающих, гибнущих существ... И вместо жалости испытывает к ним ненависть?! Такой человек - не в своем уме, а с потерявшими разум не вступают в споры. Но если теоретик безумен, это еще не значит, что сама по себе теория плоха. - Однако, - настаивал Гарри Родс, - как только люди перестают жить в одиночку и объединяются в единый коллектив с общими интересами, тут-то и возникает необходимость в законах. Посмотрите, что происходит даже здесь. Этих людей никто специально не отбирал для создания какого-либо определенного коллектива, и, по-видимому, они представляют собой самую обычную толпу. И что же мы видим? Разве я не заметил среди них нескольких типов, кои, в силу той или иной причины, не в состоянии управлять собственными страстями? А ведь я еще не всех знаю. Сколько зла могут причинить эти личности, если бы законы не сдерживали их дурные наклонности. - Но именно законы способствовали развитию у них этих наклонностей, - возразил Кау-джер с глубокой убежденностью. - Не будь законов, человечество никогда бы не знало пороков и развивалось бы свободно и гармонично. - Хм... - с сомнением произнес Гарри Родс. - Здесь нет никаких законов, - продолжал Кау-джер. - А все идет как по маслу. - Зачем же брать именно такой пример? - запротестовал Гарри Родс. - Все знают, что настоящее положение вещей временное и что пребывание на острове Осте скоро закончится. - Все обстояло бы точно так же, если бы пришлось остаться здесь навсегда. - Сомневаюсь, - скептически протянул Гарри Родс, - и, признаюсь, предпочел бы не проверять это на опыте. Кау-джер ничего не ответил, и они продолжали путь молча. Возвращаясь обратно по восточному берегу, путники вышли к бухте Скочуэлл, которая совершенно очаровала их. Сеть мелких бухточек, сливаясь, как бы образовала дельту быстрой и прозрачной реки, берущей начало в горах, что высились в центре острова. Богатейшие заливные луга, соперничавшие с великолепными лесами, свидетельствовали о плодородии земли. Корни мощных, стройных деревьев уходили в мягкую, но упругую почву. Среди разбросанного мелколесья разросся густой мох. Под зелеными сводами ветвей носились тысячи различных пернатых величиной от перепелки до фазана. Берега были усеяны множеством морских птиц. На полянах резвились нанду, вигони и гуанако. Конечно, столь необычное зрелище не могло не вызвать