едь,  конечно,
выкарабкался бы наружу. Но на скользкое льду его когтям  не  за  что  было
зацепиться, я зверь хотя и расширил свою тюрьму, но выйти из нее не мог.
   Теперь уже завладеть им было нетрудно. Две пули прикончили его  на  дне
рва; наиболее сложным оказалось вытащить  его  оттуда.  Охотники  пошли  в
факторию за подкреплением. Захватив веревки, они в  сопровождении  десятка
товарищей вернулись к западне,  и  общими  усилиями  извлекли  медведя  на
поверхность. То был громадный зверь шести футов ростом, весивший не меньше
шестисот фунтов. Сила его, надо думать, была чудовищная. Он принадлежал  к
породе полярных медведей: у него  был  плоский  череп,  длинное  туловище,
короткие, почти прямые когти,  узкая  морда  и  совершенно  белая  шерсть.
Съедобные части этого гиганта были  торжественно  препровождены  к  миссис
Джолиф и в тот же день послужили украшением обеденного стола.
   Всю следующую неделю капканы  действовали  довольно  успешно.  Попалось
штук двадцать куниц во всей красе  их  зимнего  наряда  и  только  две-три
лисицы. Эти пронырливые животные чутьем  угадывали,  что  мясо  лежит  тут
неспроста, и, поднажав вокруг капкана землю, умудрялись достать  приманку,
а затем  выбраться  из-под  захлопнувшейся  над  ними  западни.  Плачевный
результат ловли приводил Сэбина  в  негодование,  и  охотник  заявил,  что
подобные увертки "недостойны уважающей себя лисы".
   Десятого декабря ветер подул с северо-запада и опять пошел снег, но уже
не крупными хлопьями. Это был мелкий и редкий  снежок,  однако  мороз  был
порядочный, и снежный наст тотчас же обращался в  лед;  скоро  усилился  и
ветер,  так  что  долгое  пребывание  на  воздухе  стало  затруднительным.
Пришлось снова запереться в четырех стенах и приняться за  домашние  дела.
Джаспер  Гобсон  предусмотрительно  роздал  всем  известковые  лепешки   и
лимонный сок - промозглая сырость держалась упорно, и пора было пустить  в
ход противоцинготные средства. Впрочем, у жителей  форта  Надежды  еще  не
появлялось  признаков  цинги.  Благодаря  принятым   гигиеническим   мерам
здоровье у всех было отличное.
   Стояла глубокая полярная  ночь.  Приближалось  зимнее  солнцестояние  -
время,  когда  в  Северном  полушарии  дневное  светило   особенно   низко
опускается за горизонт. Во время полуночных сумерек южный край  необъятной
белой равнины только едва-едва светлел. Безысходную  грусть  навевала  эта
окутанная мраком земля!
   В совместных трудах и развлечениях прошло еще несколько  дней.  Джаспер
Гобсон уже меньше опасался нападения диких животных с тех  пор,  как  снег
перед оградой был убран. Это было сделано вовремя, ибо то и дело доносился
грозный рев, в  происхождении  которого  ошибиться  было  невозможно.  Что
касается посещения индейских или канадских охотников, то зимой бояться  их
было нечего.
   Тем не менее через несколько дней случилось происшествие,  которое  для
зимовщиков было целым событием; и оно показало, что даже в разгар зимы эта
безмолвная пустыня не была  совершенно  безлюдна.  По  побережью  и  тогда
скитались человеческие существа, которые, построив себе  снеговые  хижины,
промышляли охотой на моржей. Эти люди принадлежали к племени  "пожирателей
сырых рыб" [перевод слова "эскимос" (прим.авт.)], которые кочуют по  всему
североамериканскому континенту от Баффинова моря до Берингова пролива,  но
никогда не заходят южнее Невольничьего озера.
   В девять часов утра 14 декабря, возвратившись в факторию  после  обхода
побережья, сержант Лонг, заканчивая свое донесение лейтенанту, сказал, что
если глаза его не обманули, то возле маленького мыса, в четырех  милях  от
форта, расположилось биваком какое-то кочевое племя.
   - Кто же эти кочевники? - спросил Джаспер Гобсон.
   - Либо люди, либо моржи, - ответил сержант. - Середины быть не может!
   Бравый сержант очень удивился бы, если б узнал,  что  некоторые  ученые
как раз признают эту самую "середину", существования  которой  он  не  мог
допустить. Действительно, нашлись натуралисты, которые наполовину в шутку,
наполовину всерьез считали эскимосов "породой, средней между  человеком  и
тюленем".
   Лейтенант, миссис Полина Барнет, Мэдж и еще  несколько  человек  тотчас
решили  воочию  убедиться  в  присутствии,  нежданных   гостей.   Одевшись
потеплее, чтобы невзначай не отморозить себе лицо или  руки,  вооружившись
ружьями  и  топорами,  обувшись  в  меховые  сапоги,  в  которых  даже  на
оледенелом льду не скользит нога, они вышли из  ворот  и  двинулись  вдоль
края загроможденного льдинами побережья.
   Луна в последней четверти бросала сквозь туман слабый свет  на  ледяное
поле. Прошагав с час, лейтенант стал уже подумывать, что Лонг ошибся или в
самом деле видел лишь  моржей,  нырнувших  затем  в  родную  стихию  через
никогда не замерзающие лунки во льду.
   Однако сержант показал на  сероватую  струйку,  вившуюся  в  нескольких
сотнях шагов над небольшой  конической  возвышенностью  поля,  и  спокойно
заметил:
   - А вот и дымок у моржей!
   В эту минуту из снежной хижины ползком выбрались на лед какие-то  живые
существа. То были эскимосы, но мужчины или женщины, сказать мог только  их
соплеменник, ибо по одежде различить их было невозможно.
   И вправду, хотя приведенное выше суждение натуралистов, мало похвально,
всякий невольно  принял  бы  этих  эскимосов  за  тюленей,  за  настоящих,
покрытых шерстью  животных.  Их  было  шестеро:  четверо  больших  и  двое
маленьких. Несмотря на низкий рост, все были широкоплечие,  безбородые,  с
плоским носом, с  нависшей  над  глазами  тяжелой  складкой  век,  большим
толстогубым ртом и длинными черными жесткими волосами. Одеты  они  были  в
круглые малицы с  капюшонами  из  моржовых  шкур;  на  них  были  моржовые
башлыки, сапоги и рукавицы. Эти полудикие существа подошли к европейцам  и
принялись молча их разглядывать.
   - Кто говорит по-эскимосски? - спросил Джаспер Гобсон своих товарищей.
   С эскимосским языком не был знаком  никто,  но  вдруг  раздался  чей-то
голос, и все услышали английское приветствие:
   - Welcome! Welcome! [Добро пожаловать! (англ.)]
   Говорил  эскимос,  вернее,  как  вскоре  выяснилось,   эскимоска;   она
приблизилась к миссис Полине Барнет и дружелюбно помахала ей рукой.
   Изумленная путешественница произнесла в ответ несколько  слов,  которые
туземка,  по-видимому,  легко  поняла;  затем  европейцы  пригласили   все
эскимосское семейство направиться вместе с ними в форт.
   Эскимосы обменялись взглядами, словно советуясь между  собой,  и  после
некоторого колебания тесной группой последовали за лейтенантом Гобсоном.
   Когда эскимосы подошли к ограде и увидели дом, о существовании которого
никто из них не имел представления, туземка воскликнула по-английски:
   - Дом! Дом! Снежный дом?
   Она спрашивала, сделан  ли  дом  из  снега;  такой  вопрос  был  вполне
естественен, ибо  все  строения  совершенно  сливались  с  белой  пеленой,
покрывавшей землю. Ей объяснили, что  дом  деревянный.  Эскимоска  сказала
что-то своим, и те ответили ей утвердительным знаком. Затем  все  вошли  в
ворота, и минуту спустя гости были введены в большую залу.
   Здесь эскимосы скинули башлыки, и тогда стало  возможным  различить  их
пол.  Среди  них  было  двое  мужчин  лет   сорока   или   пятидесяти,   с
желто-красными лицами, у обоих были острые зубы и сильно выдающиеся скулы,
что придавало им отдаленное сходство с хищными зверями; затем две довольно
молодые женщины с туго заплетенными косами, украшенными зубами  и  когтями
полярных медведей;  наконец,  двое  детей  лет  пяти-шести  -  два  бедных
маленьких существа с оживленными личиками,  которые  глядели  вокруг  себя
широко раскрытыми от удивления глазами.
   - Надо полагать, эскимосы всегда голодны, - сказал  Джаспер  Гобсон.  -
Добрый кусок мяса, наверно, придется по вкусу нашим гостям.
   По приказу лейтенанта капрал вынес жареного оленьего мяса,  на  которое
бедняги  накинулись  с  чисто  животной   жадностью.   Только   говорившая
по-английски молодая  эскимоска  обнаружила  некоторую  сдержанность;  она
внимательно рассматривала миссис Полину Барнет и других  женщин  фактории.
Увидев младенца  на  руках  миссис  Мак-Нап,  она  вскочила  из-за  стола,
подбежала  к  нему  и  начала  очень  мило  его  ласкать,   что-то   нежно
приговаривая.
   Молодая туземка казалась если не более развитой, то  во  всяком  случае
более  цивилизованной,  чем  прочие  члены  ее  семейства;  это   особенно
бросилось в глаза, когда, закашлявшись, она поднесла руку ко рту  согласно
элементарным правилам учтивости.
   Эта подробность ни от кого  не  ускользнула.  Миссис  Барнет,  стараясь
употреблять самые простые  английские  слова,  завела  с  ней  разговор  и
узнала, что молодая  женщина  год  прожила  в  Упернивике  в  услужении  у
датского губернатора, женатого на англичанке. Затем ей  пришлось  покинуть
Гренландию вместе со своей семьей, отправлявшейся на промысел. Двое мужчин
были ее братья. Вторая женщина, мать детей, была жена одного из них  и  ее
невестка. Все они возвращались с расположенного  на  востоке  у  побережья
Британской Америки острова Мельбурн и направлялись  на  запад,  в  Русскую
Америку, к мысу Барроу в Джорджии, где обосновалось их племя. То,  что  на
мысе Батерст оказалась фактория, их  очень  поразило.  Оба  эскимоса  даже
покачали головой, увидав здесь  поселение  европейцев.  Отнеслись  ли  они
неодобрительно к тому, что на этой точке  побережья  вообще  был  построен
форт? Или же просто местоположение его показалось им  неудачно  выбранным?
Как ни старался лейтенант Гобсон добиться от них толкового объяснения, ему
это так и не удалось, а быть может, он не понял их ответов.
   Молодая эскимоска, которую звали Калюмах, видимо, почувствовала большую
приязнь к миссис Барнет. Однако, несмотря на явное  влечение  к  обществу,
бедная девушка ничуть  не  жалела  о  покинутом  ею  месте  у  губернатора
Упернивика; она была, должно быть, сильно привязана к своей семье.
   Подкрепившись и разделив  между  собой  полпинты  бренди,  причем  даже
малыши получили свою долю, эскимосы распрощались  с  хозяевами;  но  перед
уходом молодая туземка попросила путешественницу  непременно  посетить  их
снеговую хижину. Миссис Полина  Барнет  пообещала  прийти  назавтра,  если
позволит погода.
   И вот на следующий день в  сопровождении  Мэдж,  лейтенанта  Гобсона  и
нескольких вооруженных солдат - не  против  этих  бедняг,  конечно,  а  на
случай встречи с бродившими по побережью медведями, - миссис Полина Барнет
отправилась к мысу Эскимосов, как был назван выступ берега, где находилось
туземное стойбище.
   Калюмах выбежала навстречу своей вчерашней приятельнице и  с  довольным
видом показала ей на хижину. Хижина эта представляла собою большой снежный
конус, в вершине его было пробито узкое отверстие, через  которое  выходил
дым от очага; в  этой  снежной  глыбе  эскимосы  выкопали  себе  временное
пристанище. Такие снежные дома строятся очень быстро, на местном языке  их
называют "иглу". Они удивительно приспособлены к суровому  климату,  и  их
обитатели, даже не разводя огня, легко  переносят  в  них  сорокаградусные
морозы. Летом эскимосы  разбивают  палатки  из  оленьих  и  тюленьих  кож,
называемые "тапик".
   Проникнуть в хижину было не так-то просто. Единственный вход был сделан
вровень с ее основанием, а так как снежные стены были  очень  толстые,  то
приходилось  три-четыре  фута  ползти  по  тесному  лазу.  Однако  опытной
путешественнице   и   лауреату   Королевского   общества    не    пристало
останавливаться перед подобным препятствием,  и  миссис  Барнет  вместе  с
Мэдж, не колеблясь,  храбро  полезла  в  узкий  проход  вслед  за  молодой
эскимоской. Что касается лейтенанта Гобсона и солдат, то они уклонились от
посещения хижины.
   Миссис Барнет очень скоро поняла, что главная трудность заключалась  не
в том, чтобы залезть в снежную хижину, а в том, чтобы пробыть там хотя  бы
некоторое время. Воздух,  нагретый  костром,  в  которой  пылали  моржовые
кости,  пропитанный  вонью  горевшей  лампы,  насыщенный  испарениями   от
просаленной одежды и моржового мяса, составляющего главную пищу эскимосов,
был тошнотворен. Мэдж не могла вытерпеть  и  секунды  и  тотчас  выбралась
наружу. Но миссис  Барнет,  боясь  огорчить  молодую  эскимоску,  проявила
сверхчеловеческую выдержку и высидела в хижине пять долгих минут  -  целых
пять веков! Оба ребенка  и  мать  были  дома.  Мужчины  ушли  на  моржовый
промысел за четыре или пять миль от стоянки.
   Выйдя из хижины, миссис Барнет с наслаждением вдохнула морозный воздух,
возвративший краску ее слегка побледневшим щекам.
   - Что скажете, сударыня? - спросил ее лейтенант. - Как  вам  понравился
эскимосский дом?
   - Вентиляция оставляет желать лучшего, - кратко ответила миссис Барнет.
   Целую неделю прожило на своей стоянке  любопытное  туземное  семейство.
Оба эскимоса из двадцати четырех часов двенадцать ежесуточно проводили  на
охоте за  моржами.  Только  жителям  снеговых  хижин,  вероятно,  доступно
терпение, с каким они подстерегали у лунок  появление  моржа,  вылезающего
подышать на  поверхность  ледяного  поля.  Как  только  морж  показывался,
туземцы накидывали на него стягивавшуюся под ластами петлю, не  без  труда
выволакивали его на лед и убивали ударом топора.  По  правде  говоря,  это
походило больше на рыбную  ловлю,  чем  на  охоту!  Затем  начинался  пир:
эскимосы упивались горячей моржовой кровью,  что  было  для  них  истинным
наслаждением.
   Несмотря на стужу, Калюмах  ежедневно  прибегала  в  форт  Надежды.  Ей
доставляло огромное удовольствие обойти все комнаты, посмотреть, как и что
шьют,  и  последить  за  кулинарными  манипуляциями  миссис  Джолиф.   Она
спрашивала английские названия предметов  и  часами  беседовала  с  миссис
Полиной Барнет, если только старательное подыскивание  понятных  друг  для
друга слов можно назвать  беседой.  Когда  путешественница  читала  вслух,
Калюмах слушала ее  с  напряженным  вниманием,  хотя,  конечно,  мало  что
понимала.
   У Калюмах был довольно приятный  голос,  и  она  пела  песни  странного
ритма, песни  холодные,  леденящие  душу,  печальные,  с  непривычным  для
европейского  уха  чередованием  рифм.  У  миссис  Полины  Барнет  хватило
терпения перевести один такой образчик гиперборейской поэзии -  любопытную
гренландскую "сагу",  грустный  напев  которой,  прерывавшийся  паузами  и
поражавший неожиданной сменой  тональностей,  не  лишен  был  своеобразной
прелести.  Вот   слова   этой   песни,   выписанные   из   альбома   самой
путешественницы:

   ГРЕНЛАНДСКАЯ ПЕСНЯ

   На небе мгла.
   Влачится солнце мимо,
   Чуть зримо.
   Боль тяжела
   Невыразимо:
   Та, что любима,
   Златоволосая, не внемлет песне грез,
   И в сердце у нее безжалостный мороз.

   О ангел мой!
   Рвусь к милой ежечасно
   Столь страстно,
   Что надо мной
   Пурга не властна.
   Ты так прекрасна!
   Ах! Поцелуев жар сердечка не зажег,
   Снегов твоей души он растопить не мог!

   Но будет час!
   Его, во тьме тоскуя,
   Все жду я.
   В сиянье глаз,
   Смеясь, ликуя,
   Ответ найду я.
   И солнцем небосвод наш озарится вновь,
   И в сердце у тебя растопит льды любовь.

   Двадцатого  декабря  эскимосы  всей  семьей  пришли  в   форт   Надежды
попрощаться   с   его   обитателями.   Калюмах   сильно   привязалась    к
путешественнице, и та охотно удержала бы ее при себе, но  молодая  туземка
не хотела расставаться со своими. Однако  она  пообещала  следующим  летом
непременно побывать в форте Надежды.
   Прощание было  трогательное.  Калюмах  подарила  миссис  Полине  Барнет
маленькое медное колечко и в  свою  очередь  получила  агатовое  ожерелье,
которое тут же надела на себя. Джаспер Гобсон распорядился  снабдить  этих
бедняков провизией на дорогу. Ее сложили в  их  сани,  и  Калюмах  сказала
несколько  благодарственных  слов;  после  этого   необычайное   семейство
направилось на запад и вскоре скрылось в густом, нависшем  над  побережьем
тумане.



        20. РТУТЬ ЗАМЕРЗАЕТ

   Сухая и тихая погода еще несколько дней  благоприятствовала  охотникам.
Тем не менее они старались не особенно удаляться от форта, да в этом и  не
было надобности: обилие дичи  позволяло  им  действовать  на  ограниченном
пространстве. Лейтенанту Гобсону  оставалось  только  радоваться,  что  он
решил основать факторию в этой  точке  континента.  В  капканы  попадалось
множество различных пушных зверей. Сэбин и  Марбр  убили  немало  полярных
зайцев. Штук двадцать  голодных  волков  было  прикончено  из  ружей.  Эти
хищники вели себя крайне  вызывающе  и,  собираясь  стаями  вокруг  форта,
оглашали воздух хриплым воем. Со стороны ледяного  поля,  между  торосами,
часто показывались громадные медведи, за приближением которых настороженно
следили охотники.
   Двадцать пятого декабря вновь пришлось отложить  все  ранее  задуманные
экскурсии. Поднялся северный ветер, и опять начались жестокие  морозы.  На
воздухе нельзя было оставаться без риска мгновенно  закоченеть.  Термометр
Фаренгейта упал до восемнадцати градусов ниже нуля (-28<sup>o</sup>C). Ветер  свистел
подобно залпам картечи. Прежде  чем  снова  затвориться  в  доме,  Джаспер
Гобсон позаботился о животных: собакам и оленям задали корму на  несколько
недель вперед.
   Двадцать пятого декабря было рождество - праздник, который так  чтут  и
так  свято  соблюдают  англичане.  Его  справили  истово  и  благоговейно.
Зимовщики благодарили провидение за то, что оно до сих пор хранило  их  от
беды. Вечером труженики фактории, отдыхавшие весь сочельник, собрались  за
роскошно убранным столом, на котором красовались два громадных пудинга.
   Окруженный стаканами, запылал традиционный пунш. Лампы были погашены, и
зала, освещенная синеватым  пламенем  брандвейна,  приняла  фантастический
вид. Дрожащие отсветы заиграли на  добродушных  лицах  солдат,  оживленных
предвкушением веселья, которое обещал им горячий напиток.
   Огонь стал затухать, разбежался  голубыми  язычками  по  краям  чаши  с
национальным угощеньем и погас.
   Но что за чудо! Хотя лампы не были еще вновь  зажжены,  зала  оказалась
ярко освещенной. В окно проникал красноватый свет, не  заметный  ранее  за
светом ламп.
   Пирующие поднялись, в изумлении глядя друг на Друга.
   - Пожар! - крикнул кто-то.
   Однако, коль скоро не горела сама фактория, какой же пожар мог быть  по
соседству с мысом Батерст?
   Лейтенант бросился к окну и тотчас догадался о причине зарева. Началось
извержение вулкана.
   В самом деле, на западе,  позади  скал,  позади  Моржовой  бухты,  весь
горизонт был в огне. Вершины огнедышащих сопок, находившихся километрах  в
тридцати от мыса Батерст, не были видны, но огненный  столб,  взметнувшись
высоко в небо, бросал на всю окрестность рыжий отблеск.
   - Это еще  красивее  северного  сияния!  -  воскликнула  миссис  Полина
Барнет.
   Томас  Блэк  возмутился.  Разве  может  земное  явление  быть  красивее
небесного? Но вступать в спор с астрономом не захотел никто:  несмотря  на
стужу и пронизывающий ветер, все высыпали во двор любоваться полыхавшим  в
черном небе ослепительным столбом пламени.
   Если б у Джаспера Гобсона и его спутников и спутниц уши и рты  не  были
так плотно закутаны в густые меха, они  услышали  бы  доносившийся  издали
глухой гул извержения и поделились  бы  впечатлениями  от  этого  грозного
зрелища. Но, укрытые с головой, зимовщики не могли обмениваться словами  и
ничего не слышали. Им оставалось только глядеть. Зато какая величественная
картина предстала перед их взорами! Какое незабываемое воспоминание запало
им в душу! Между бездонным мраком небес и необъятной белой  пеленою  снега
протянулись полосы  вулканического  огня,  порождавшие  световые  эффекты,
которых не описать никакому перу и не передать никакой  кисти.  Гигантское
зарево охватило полнеба, одну за другою затмевая  звезды.  Снежный  покров
отливал всеми оттенками золота. Торосы на ледяном поле, а за ними огромные
айсберги, словно бесчисленные горящие  зеркала,  отражали  каждую  вспышку
пламени. Снопы света преломлялись и отсвечивали в гранях льда,  а  ледяные
плоскости, по-разному наклоненные, отбрасывали их с еще  большим  блеском,
придавая им новую окраску. Поистине волшебное скрещение  лучей!  Казалось,
грандиозная ледовая декорация была, точно в  феерии,  нарочно  воздвигнута
для этого праздника света!
   Но сильная стужа скоро загнала зрителей обратно в их теплое  жилище,  и
не один нос едва не заплатил дорогой  ценой  за  удовольствие,  которое  в
ущерб ему получили на свирепом морозе глаза!
   В последующие дни было  отмечено  еще  большее  понижение  температуры.
Можно было опасаться, что  на  ртутном  термометре  не  хватит  делений  и
придется пустить в ход спиртовой градусник. И действительно, в ночь  с  28
на 29 декабря ртутный столбик упал до тридцати  двух  градусов  ниже  нуля
(-36<sup>o</sup>C).
   Печки были до отказа набиты дровами, но температуру в доме  все  же  не
удавалось поднять выше  двадцати  градусов  (-7<sup>o</sup>C).  Зябли  даже  в  жилых
комнатах, и жар печи в десяти футах уже  совершенно  не  ощущался.  Лучшее
местечко предоставили младенцу, колыбельку которого поочередно качали все,
кто подходил к очагу погреться. Строжайше было запрещено отворять  окно  и
дверь, иначе скопившиеся в помещении пары немедля обратились бы в снег.  В
сенях человеческое дыхание мгновенно замерзало. Со всех сторон  раздавался
громкий сухой треск, очень удивлявший тех, кому в этом  климате  все  было
внове. Это трещали под действием мороза стволы деревьев, из  которых  были
сложены стены дома. Запас  спиртных  напитков,  водки  и  джина  поспешили
спустить с чердака в общую залу, ибо спирт уже сгустился на дне бутылок  в
виде шариков. Пиво из еловых почек замерзло, и бочки  полопались.  Твердые
предметы точно окаменели и не  поддавались  влиянию  тепла.  Дрова  горели
плохо, и Джасперу Гобсону,  чтобы  облегчить  их  воспламенение,  пришлось
пожертвовать некоторым количеством моржового жира. По счастью,  тяга  была
хорошая, и в комнатах совсем не оставалось дурного запаха. Но  на  вольном
воздухе форт Надежды, вероятно, издалека выдавал свое  присутствие-горьким
и вонючим дымом и по виду  мог  быть  причислен  к  вредным  для  здоровья
жилищам.
   Достойно упоминания то, что в течение этих  очень  холодных  дней  всех
мучила страшная жажда. Чтобы  освежиться,  у  огня  то  и  дело  оттаивали
напитки, ибо в замерзшем виде они не могли бы утолить этой  жажды.  Другим
характерным симптомом была  неодолимая  сонливость,  с  которой  лейтенант
Гобсон всячески  увещевал  бороться,  но  далеко  не  всем  его  товарищам
удавалось ее победить. Мужественная миссис Барнет подбадривала всех своими
советами, добрым словом и хлопотливой деятельностью, разгоняя тем самым  и
собственную дремоту. То она читала рассказ о каком-нибудь путешествии,  то
пела старинную английскую песенку, и все хором ее подхватывали.  От  этого
пения волей-неволей пробуждались уснувшие и скоро в свою очередь  начинали
подпевать. Так протекали долгие дни заточения, а Джаспер Гобсон,  наблюдая
сквозь мутное окошко за  наружным  термометром,  отмечал,  что  мороз  все
крепчает. Наконец, 31 декабря  ртуть  в  чашечке  термометра  окончательно
замерзла. Это означало, что температура упала до сорока  четырех  градусов
ниже нуля (-42<sup>o</sup>C).
   На следующий день, 1  января  1860  года,  лейтенант  Гобсон  поздравил
миссис Полину Барнет с Новым годом и пожелал ей и в  будущем  с  такой  же
твердостью и добрым расположением  духа  переносить  невзгоды  зимовки.  С
подобным же приветствием обратился он к астроному, но тот в  замене  цифры
1859 цифрой 1860 видел лишь  наступление  долгожданного  года,  в  котором
должно  было  состояться  его  знаменитое  солнечное   затмение.   Добрыми
пожеланиями обменялись и прочие члены дружной маленькой колонии; все они -
благодарение богу - пользовались  отменным  здоровьем.  Едва  у  кого-либо
появлялись признаки цинги, как своевременным употреблением лимонного  сока
и известковых лепешек их быстро заставляли исчезнуть.
   Но торжествовать пока было рано! Впереди было еще  три  зимних  месяца.
Правда, солнце вскоре  уже  должно  было  показаться  над  горизонтом,  но
достигла ли стужа предела - этого никто не знал, тем более что в  северных
широтах максимальное понижение температуры наблюдается главным  образом  в
феврале. Во веяном случае, в первые дни нового года мороз не уменьшился, а
6 января спиртовой термометр,  висевший  снаружи  у  окна  сеней,  показал
шестьдесят шесть градусов ниже нуля (-54<sup>o</sup>C).  Еще  несколько  градусов,  и
температура на мысе Батерст  сравнялась  бы  с  минимальной  температурой,
отмеченной в 1845 году в форте Релайанс, а может быть, оказалась  бы  даже
еще ниже.
   Упорно державшийся  свирепый  мороз  все  сильнее  и  сильнее  тревожил
Джаспера Гобсона. Он опасался, что пушные звери  уйдут  на  юг  в  поисках
более умеренного климата и его планы  на  весеннюю  охоту  будут  сорваны.
Кроме того, он часто слышал под землей глухие раскаты, имевшие несомненную
связь с извержением вулкана. Горизонт на западе  был  по-прежнему  охвачен
отсветом подземного пламени, и было ясно, что в недрах  земли  совершается
какая-то гигантская плутоническая работа. Не таило ли опасности для  новой
фактории это соседство с действующим вулканом? Вот о чем думал  лейтенант,
прислушиваясь к грозному подземному гулу. Но свои тревоги, впрочем,  тогда
еще очень неопределенные, Джаспер Гобсон хранил про себя.
   Во время таких холодов нечего было и думать о том, чтобы выйти из дому.
Собакам и оленям корму задали вдоволь, к тому  же  животные,  привыкшие  к
длительным зимним  голодовкам,  не  требовали  от  своих  хозяев  никакого
особого ухода. Итак, подвергать себя  риску  обморожения  не  было  нужды.
Довольно было уже того, что все дрогли даже  в  той  относительно  сносной
температуре, какую  удавалось  поддерживать  усиленной  топкой  дровами  и
моржовым жиром.  Несмотря  на  все  принятые  меры,  сырость  проникала  в
непроветриваемые комнаты и отлагалась на бревенчатых стенах утолщавшимся с
каждым днем блестящим слоем инея. Конденсаторы  наполнились  до  краев,  и
один из них даже лопнул от  давления  распиравшей  его  изнутри  замерзшей
воды.
   При этих обстоятельствах  лейтенант  Гобсон  отбросил  всякую  мысль  о
сбережении топлива. Напротив, он щедро  расходовал  его,  надеясь  поднять
температуру, которая, едва только в печке и в плите немного утихал  огонь,
сразу опускалась до пятнадцати градусов  по  Фаренгейту  (-9<sup>o</sup>C).  Дежурным
истопникам, сменявшимся каждый  час,  было  приказано  поддерживать  яркий
огонь и следить, чтобы он не пригасал.
   - Нам скоро не хватит дров, - сказал однажды лейтенанту сержант Лонг.
   - Как так не хватит! - воскликнул Джаспер Гобсон.
   - Я хочу сказать, - пояснил сержант, - что  находящийся  в  доме  запас
иссякает и за дровами скоро придется идти в  сарай.  Между  тем  по  опыту
известно, что выходить на воздух в такой мороз опасно для жизни.
   - Да! - ответил лейтенант Гобсон. -  Мы  сделали  ошибку,  не  построив
сарай вплотную к дому и не соединив  их  прямым  ходом.  Я  это  сообразил
слишком поздно. Мне следовало  помнить,  что  зимовать  нам  предстоит  за
семидесятой параллелью. Но что сделано, то сделано. Скажите, Лонг, сколько
дров осталось в доме?
   - Хватит чем топить печь и плиту еще дня два-три, не больше, -  доложил
сержант.
   - Будем надеяться, - продолжал Джаспер Гобсон, -  что  к  тому  времени
мороз смягчится и можно будет без риска пересечь двор.
   - Вряд ли, лейтенант, - возразил, покачав головой, сержант Лонг. - Небо
чисто,  ветер  установился  северный,  и  я  не  удивлюсь,   если   морозы
продержатся еще недели две, то есть до новолуния.
   - Что ж, мой славный Лонг, - ответил лейтенант, - не погибнем же мы  от
холода, не правда ли? И в тот день, когда нужно будет рискнуть...
   - Мы рискнем, лейтенант, - докончил сержант Лонг.
   Джаспер Гобсон крепко пожал руку сержанта,  самоотверженность  которого
была ему хорошо известна.
   Может показаться, что Джаспер Гобсон  и  сержант  Лонг  преувеличивали,
полагая, что  при  внезапном  соприкосновении  человеческого  организма  с
ледяным воздухом возможен смертельный исход. Но они всю  жизнь  прожили  в
полярном климате и накопили на сей счет достаточный опыт. Не раз  при  них
крепкие люди, выйдя из теплого помещения, тут  же  в  обмороке  падали  на
снег: от  мороза  у  них  захватывало  дыхание,  и  их  уносили  замертво.
Свидетелями подобных случаев - как ни невероятны они на  первый  взгляд  -
постоянно  бывают  зимовщики.  В  своем  описании  путешествия  к  берегам
Гудзонова залива в 1746 году  Вильям  Мур  и  Смит  рассказывают  о  таких
печальных происшествиях; они лишились  даже  нескольких  своих  товарищей,
которых мороз поразил как ударом грома. Можно считать бесспорной  истиной,
что выходить на воздух в то время, когда даже  ртутный  столбик  не  может
больше измерять степень стужи, значит  подвергать  себя  риску  мгновенной
смерти.
   Итак, положение обитателей форта Надежды было уже достаточно тревожным,
когда новое, неожиданное обстоятельство еще больше усугубило грозившую  им
опасность.



        21. ПОЛЯРНЫЕ МЕДВЕДИ

   Из четырех окон форта единственное, не закрытое ставнями, было  окно  в
сенях, и только через него можно было видеть двор.  Но,  чтобы  что-нибудь
рассмотреть, приходилось каждый раз смывать с него кипятком  толстый  слой
льда. По настоянию лейтенанта эту работу проделывали несколько раз в  день
и, оглядывая окрестности мыса Батерст, одновременно внимательно следили за
состоянием неба и показаниями висевшего снаружи спиртового термометра.
   И вот в одиннадцать часов утра 6 января солдат Келлет,  на  которого  в
тот день возложено было наблюдение, вдруг позвал сержанта и показал ему на
какие-то смутно шевелившиеся в потемках громадные туши.
   Сержант Лонг, подойдя к окну, невозмутимо сказал:
   - Это медведи!
   В самом деле, с полдюжины медведей изловчились перелезть через частокол
и, привлеченные запахом дыма, подбирались к дому.
   Как только Джасперу Гобсону доложили о присутствии  страшных  хищников,
он приказал немедленно забаррикадировать изнутри окно из сеней. Этим окном
пользовались, как единственным выходом, и, забив его, казалось, можно было
быть уверенным, что доступ медведям  в  жилье  будет  надежно  прегражден.
Плотник Мак-Нап накрепко заколотил окно толстыми  брусьями,  оставив  лишь
узкий просвет для наблюдения за действиями докучных посетителей.
   - Теперь, - заявил плотник, - эти господи  уже  не  влезут  без  нашего
разрешения. А мы тем временем созовем военный совет!
   - Что ж, мистер Гобсон, - сказала миссис Барнет. -  Зимовка  у  нас  по
всем правилам: сначала стужа, затем медведи.
   - Увы, не "затем", - ответил лейтенант Гобсон, - а в самую  стужу,  что
куда серьезнее! Да еще в какую стужу! Нам нельзя даже высунуться во  двор!
Не знаю, право, как мы избавимся от этих зловредных тварей.
   - Я думаю, они потеряют терпение и уйдут так же, как пришли, - заметила
путешественница.
   Джаспер Гобсон с сомнением покачал головой.
   - Вы не знаете медведей, сударыня, - возразил он. - За суровую зиму они
изголодались и не сдвинутся с места, пока их к этому не принудишь.
   - Вы, кажется, встревожены, мистер Гобсон? - спросила миссис Барнет.
   - И да и  нет,  -  ответил  лейтенант  Гобсон.  -  В  дом  медведям  не
проникнуть  -  это  верно,  но  как  мы   отсюда   выйдем,   если   явится
необходимость, - этого я себе не представляю!
   Тут Джаспер Гобсон вернулся к окну, а миссис Барнет  и  другие  женщины
обступили  сержанта  -  бывалого  солдата  и  специалиста  по  "медвежьему
вопросу" -  и  стали  слушать  его  рассказы.  Сержанту  Лонгу  много  раз
случалось иметь дело с этими хищниками, ибо встреча  с  ними  не  редкость
даже в более южных областях; но там  на  медведей  с  успехом  можно  было
напасть самим, здесь  же  обитатели  форта  очутились  в  осаде,  а  мороз
препятствовал всякой попытке выйти наружу.
   День  прошел  в  настороженном  наблюдении  за  бродившими   по   двору
медведями. Время от времени какой-нибудь из них подходил к окну и упирал в
него свою толстую морду; тогда до людей доносилось  его  глухое,  сердитое
рычание. Лейтенант Гобсон и сержант обсудили положение, и было решено, что
если медведи не удалятся, то в стенах просверлят бойницы и отгонят  зверей
ружейными залпами. Но прежде, чем прибегнуть к этому средству,  надо  было
подождать день-другой:  Джаспер  Гобсон  отнюдь  не  спешил  устанавливать
лишние пути сообщения между наружным воздухом и комнатным,  уже  настолько
холодным, что  даже  моржовый  жир,  который  подбрасывали  в  печь,  стал
твердым, как камень, и его приходилось разрубать топором.
   Новых происшествий в тот день не произошло. Медведи приходили, уходили,
кружились вокруг дома, но на прямое нападение не  отваживались.  Всю  ночь
люди не покидали сторожевого поста,  и  к  четырем  часам  утра  появилась
надежда, что осаждавшие покинули двор. Во всяком  случае,  они  больше  не
показывались.
   Однако часов в семь утра Марбр,  поднявшись  на  чердак  за  провизией,
тотчас опрометью сбежал вниз и объявил, что медведи разгуливают по крыше.
   Джаспер Гобсон, сержант, Мак-Нап  и  два-три  солдата,  схватив  ружья,
бросились на лестницу, сообщавшуюся с чердаком посредством откидного люка.
На чердаке был такой холод, что через  несколько  минут  лейтенант  и  его
товарищи не могли уже держать в  руках  стволы  своих  ружей.  Пар  от  их
дыхания обращался в иней.
   Марбр не ошибся. Медведи взобрались на крышу. Слышно было, как  они  по
ней бегали и рычали. Иногда, пронзив когтями слой льда,  они  впивались  в
брусья кровли, и можно было опасаться, что у них хватит силы их отодрать.
   Лейтенант и его люди, продрогнув на нестерпимом морозе, поспешно  сошли
вниз. Джаспер Гобсон рассказал о создавшемся положении.
   - Медведи, - сообщил он, - расположились на крыше. Это сильно осложняет
дело. Нам самим опасность пока не угрожает, ибо пробраться в комнаты им не
удастся. Но боюсь, что они залезут на чердак и сожрут хранящиеся там меха.
Меха же  эти  принадлежат  компании,  и  наша  обязанность  сберечь  их  в
неприкосновенности. Поэтому я прошу вас, друзья, помочь мне перенести их в
безопасное место.
   Лейтенант расставил людей цепочкой в зале,  на  кухне,  в  сенях  и  на
лестнице. Сменяясь, так как длительной работы на морозе никто выдержать не
мог, они по двое, по трое выходили на чердак, и через час  меха,  целые  я
невредимые, были сложены в зале.
   Пока происходила переноска мехов, медведи продолжали возиться на крыше,
стараясь оторвать стропила. В иных местах брусья  уже  прогнулись  под  их
тяжестью. Плотник Мак-Нап тревожился все больше и больше. Когда он  ставил
крышу, ему не приходила в голову возможность подобной нагрузки,  и  сейчас
он опасался, что крыша не выдержит.
   Но и этот день  миновал  благополучно  -  осаждающие  не  ворвались  на
чердак. Однако другой,  не  менее  грозный  враг  -  холод  -  мало-помалу
проникал в комнаты. Огонь в печах угасал. Запас топлива подходил к  концу.
Через несколько часов сгорит последнее полено - и печи потухнут.
   Приближалась смерть, самая страшная из смертей,  -  смерть  от  мороза.
Несчастные люди,  прижавшись  друг  к  другу,  окружили  угасавшую  печку,
чувствуя, как понемногу уходит из организма их собственное тепло. Но никто
не жаловался. Даже  женщины  героически  переносили  муки  холода.  Миссис
Мак-Нап судорожно прижимала младенца к своей  хладеющей  груди.  Некоторые
солдаты спали, или, вернее, застыли в  тупом  оцепенении,  которое  нельзя
было назвать сном.
   В три часа  утра  Джаспер  Гобсон  посмотрел  на  комнатный  термометр,
висевший на стене, в десяти шагах от печки.
   Фаренгейт показывал четыре градуса ниже нуля (-20<sup>o</sup>C).
   Лейтенант провел рукой по  лбу,  оглядел  сидевших  тесной,  молчаливой
кучкой товарищей  и  погрузился  в  раздумье.  Пар  от  дыхания,  леденея,
окутывал его беловатым облаком.
   В эту минуту чья-то рука легла на его плечо. Он вздрогнул и  обернулся.
Перед ним стояла миссис Полина Барнет.
   - Надо что-то предпринять, лейтенант Гобсон, - сказала ему эта  сильная
духом женщина. - Не умирать же нам, ничего не сделав для своего спасения!
   - Да! - ответил лейтенант,  в  котором  эти  слова  пробудили  душевную
энергию. - Надо что-то предпринять!
   Лейтенант подозвал сержанта Лонга,  Мак-Напа  и  кузнеца  Рэя  -  самых
отважных людей своего отряда. В сопровождении миссис Барнет они подошли  к
окну, промыли его кипятком и посмотрели на наружный термометр.
   - Семьдесят два градуса (-58<sup>o</sup>C)! - воскликнул Джаспер Гобсон. -  Друзья
мои! У нас осталось только два выхода: либо с  риском  для  жизни  достать
дрова из сарая, либо начать жечь скамьи, кровати, перегородки -  все,  что
может поддержать огонь в печах. Но это  крайнее  средство,  ибо  ничто  не
предвещает перемены погоды, и морозы, наверное, удержатся.
   - Надо рискнуть! - ответил сержант Лонг.
   Таково же было мнение и обоих товарищей сержанта.
   Больше не было сказано ни слова, и все четверо стали приводить  себя  в
боевую готовность.
   Вот на чем остановились и какие были приняты меры для  того,  чтобы  по
возможности охранить жизнь тех, кто решил пожертвовать собой  ради  общего
блага.
   Сарай, в котором были  заперты  дрова,  находился  шагах  в  пятидесяти
позади дома, чуть влево от него. Было решено, что  кто-нибудь  один  бегом
добежит до сарая. Вокруг  себя  он  обмотает  длинную  веревку,  а  другую
потянет за собой, оставив конец ее в руках товарищей. Войдя  в  сарай,  он
живо наложит на хранящиеся там сани побольше дров, привяжет к  их  передку
свободную веревку, за которую его товарищи  тотчас  же  поволокут  сани  к
дому, а к задку прикрепит ту, которой  был  обмотан:  за  эту  веревку  он
потащит опорожненные сани обратно в сарай; и таким образом между  домом  и
сараем установится непрерывное сообщение, что позволит, не подвергая  себя
серьезной опасности, возобновить в доме запас дров.  Сильное  дерганье  за
конец той или другой веревки будет означать, что  сани  либо  нагружены  в
сарае, либо разгружены в доме.
   План  был  хорош,  однако  мог  потерпеть  неудачу  по  двум  причинам:
во-первых, дверь сарая, по всей вероятности, примерзла и ее  очень  трудно
будет отворить; во-вторых, можно было  опасаться,  что  медведи  слезут  с
крыши и бросятся во двор. Вот две возможности, с которыми почти  наверняка
пришлось бы столкнуться.
   Все трое - сержант Лонг, Мак-Нап и Рэй - вызвались на это опасное дело.
Но сержант заметил, что его товарищи люди женатые,  и  настаивал  на  том,
чтобы все было поручено ему. Лейтенант же хотел взять риск на себя; однако
миссис Барнет решительно этому воспротивилась.
   - Мистер Гобсон, - сказала она ему, - вы командир  отряда,  ваша  жизнь
нужна всем, и вы не имеете права ставить ее на карту. Мистер Гобсон, пусть
идет сержант Лонг.
   Сознание долга, возложенного на него занимаемым  положением,  заставило
Джаспера Гобсона подчиниться; но на ком-нибудь все же надо было остановить
выбор, и Джаспер Гобсон решил послать сержанта. Миссис Барнет пожала  руку
отважному Лонгу.
   Остальные обитатели форта, погруженные в сон  или  забытье,  ничего  не
знали о предполагавшейся вылазке.
   Приготовили две длинные веревки. Одну сержант обмотал  вокруг  туловища
поверх теплых мехов, в которые закутался, неся на себе ценность более  чем
в тысячу фунтов стерлингов. Другую  привязал  к  поясу,  заткнул  за  пояс
огниво и  заряженный  револьвер.  Перед  самым  выходом  он  залпом  выпил
полстакана водки, что называлось у него "хлебнуть горячительного".
   Джаспер Гобсон, Лонг, Рэй и Мак-Нап  вышли  из  залы  и,  пройдя  через
кухню, в которой уже погасла плита, очутились  в  сенях.  Рэй  поднялся  к
чердачному  люку  и,  приоткрыв  его,  прислушался:  медведи   по-прежнему
топтались на крыше. Наступило время действовать.
   Отворили первую дверь из сеней.  Несмотря  на  теплую  меховую  одежду,
Джаспер Гобсон и его товарищи почувствовали, что  мороз  пробирает  их  до
костей. Затем распахнули наружную дверь, выходившую во  двор,  и  невольно
попятились: морозом перехватило дыхание. Скопившаяся в сенях влага  тотчас
же кристаллизовалась в иней, и тонкий белый слой покрыл пол и стены.
   Воздух на улице был необыкновенно сух. Как никогда ярко горели звезды.
   Не теряя ни секунды, сержант Лонг бросился во тьму,  увлекая  за  собой
веревку,  конец  которой  крепко  держали  его  товарищи.  Наружную  дверь
притворили и плотно заперли вторую; Джаспер Гобсон, Мак-Нап и Рэй вошли  в
сени и стали ждать. Если Лонг тотчас же не вернется, значит дело  идет  на
лад: он находится в сарае и накладывает первую порцию дров. На  это  самое
большее уйдет минут  десять,  если,  конечно,  дверь  сарая  уступила  его
усилиям.
   Пока Джаспер Гобсон  и  Мак-Нап  дожидались  в  сенях,  Рэй  следил  за
чердаком и прислушивался к поведению медведей. Ночь была темная,  и  можно
было надеяться, что сержант проскользнул незаметно.
   Через десять минут после  его  ухода  Джаспер  Гобсон,  Мак-Нап  и  Рэй
вернулись в тесный тамбур между  двумя  входными  дверьми,  с  нетерпением
ожидая сигнала тащить сани.
   Прошло  еще  пять  минут.  Веревка,  конец  которой  они  держали,   не
шевелилась. Можно себе представить их беспокойство!  Сержант  ушел  больше
четверти часа назад; этого времени было  вполне  достаточно  для  нагрузки
саней, но условного знака Лонг не подавал.
   Джаспер Гобсон подождал еще немного, затем, натянув веревку, с  помощью
товарищей начал тащить.  Если  дрова  еще  не  наложены,  Лонг  сейчас  же
остановит сани.
   Веревка дрогнула и быстро пошла. Что-то тяжелое волочилось по  снегу  и
через несколько секунд приблизилось к наружным дверям...
   То было привязанное за пояс тело сержанта!  Несчастный  Лонг  не  успел
даже добежать до сарая. Задохнувшись, он  упал  по  дороге,  и  его  тело,
пролежав двадцать минут на страшном морозе, могло быть лишь трупом!
   Крик отчаяния вырвался у Мак-Напа и Рэя. Тело Лонга внесли  в  сени,  а
лейтенант  между  тем  возвратился,  чтобы   закрыть   дверь,   но   вдруг
почувствовал, что кто-то  сильно  на  нее  напирает  снаружи.  Послышалось
грозное рычание.
   - Ко мне! - закричал Джаспер Гобсон.
   Мак-Нап и Рэй бросились ему на помощь, но их опередила женская  фигура.
Это миссис Полина Барнет поспешила  присоединить  свои  усилия  к  усилиям
лейтенанта Гобсона. Однако чудовищный зверь налег всей тяжестью на  дверь,
просвет становился все шире, и медведь уже готов был ворваться в сени.
   Миссис Барнет выхватила  из-за  пояса  Джаспера  Гобсона  один  из  его
револьверов и, хладнокровно дождавшись  мгновенья,  когда  голова  медведя
просунулась в отверстие, выпустила  весь  заряд  прямо  в  открытую  пасть
хищника.
   Медведь рухнул, сраженный наповал; дверь заперли, а затем  основательно
забаррикадировали.
   Тело сержанта было перенесено в залу и положено у печки, в которой чуть
тлели последние уголья. Как  оживить  несчастного?  Как  вызвать  Лонга  к
жизни, все признаки которой, казалось, покинули его?
   - Я пойду, я! - крикнул кузнец Рэй. - Я пойду за дровами, не то...
   - Да, Рэй, - раздался рядом с ним чей-то голос. - И мы пойдем вместе!
   То была его мужественная жена.
   - Нет, нет, друзья мои! - воскликнул Джаспер Гобсон. - Вам не  миновать
гибели если не от мороза, то от медведей.  Сожжем  лучше  здесь  все,  что
может гореть, а там - да поможет нам бог!
   Услышав эти слова, измученные полузамерзшие люди вскочили со своих мест
и,  как  сумасшедшие,  похватали  топоры.  В  один  миг  скамейки,  столы,
перегородки - все было повалено, расколото, разрублено в  куски,  и  скоро
печь в большой зале и кухонная плита загудели от жаркого огня,  в  который
подбросили еще немного моржового жира.
   Температура в помещении поднялась градусов на  двенадцать.  Лонгу  была
оказана первая помощь. Сержанта растерли  горячей  водкой,  и  мало-помалу
кровообращение его восстановилось. Белые пятна,  местами  покрывшие  тело,
начали исчезать. Но бедняга жестоко страдал,  и  прошло  несколько  часов,
прежде чем он мог выговорить хоть слово. Его уложили в нагретую постель, и
миссис Барнет вместе с Мэдж продежурили при нем всю ночь.
   Тем временем Джаспер Гобсон, Мак-Нап и Рэй изыскивали  выход  из  столь
резко ухудшившегося положения. Нового топлива, позаимствованного  в  самом
доме, хватит самое большее на два дня. Что  станет  со  всеми  обитателями
форта, если мороз продлится? Новолуние наступило уже двое суток назад,  но
не принесло с собой никакой перемены погоды. Ледяной  северный  ветер  дул
по-прежнему. Барометр стоял на "ясно, сухо",  и  с  земли,  представлявшей
теперь гигантское ледяное поле, не поднималось ни единой  струйки  тумана.
Вряд ли можно было рассчитывать на смягчение погоды. На что  же  решиться?
Возобновить попытку пробраться в сарай,  попытку,  которая  сделалась  еще
опаснее с тех пор, как двор сторожат медведи? Или вступить с ними в бой на
открытом воздухе? Нет. Это было бы безумие, следствием которого могла быть
лишь общая гибель.
   Но пока что температура в комнатах установилась сносная.  Утром  миссис
Джолиф подала на завтрак жареное мясо и чай. Не был забыт и горячий  грог,
и храбрый Лонг мог уже проглотить  свою  долю.  Благодатное  тепло  печей,
поднимая температуру  в  доме,  поднимало  в  то  же  время  и  дух  наших
зимовщиков. Чтобы напасть  на  медведей,  ждали  только  приказа  Джаспера
Гобсона.  Однако  лейтенант,  считая  силы  слишком  неравными,  не  хотел
рисковать людьми. День, по всей видимости, должен  был  пройти  без  новых
происшествий, как вдруг  около  трех  часов  пополудни  сверху  послышался
страшный треск.
   -  Это  они!  -  закричали  солдаты,  поспешно  вооружаясь  топорами  и
револьверами.
   Очевидно, медведи все же отодрали какую-то балку и ворвались на чердак.
   - Всем оставаться на месте! - спокойно скомандовал  лейтенант.  -  Рэй,
люк!
   Рэй бросился в сени, взбежал на лестницу и наглухо захлопнул  подъемную
дверь.
   Над  потолком,  который,  казалось,  оседает  под  тяжестью   медведей,
слышался ужасный шум: рычанье, топот и злобные удары когтями.
   Изменилось ли положение людей от того, что медведи вторглись на чердак?
Увеличилась  ли  опасность,  или  нет?  Джаспер  Гобсон  и  его   товарищи
посовещались между собой. Большинство  сходилось  на  том,  что  положение
улучшилось. Раз все медведи собрались на чердаке, - а, вероятно, так оно и
было, - то на этом узком пространстве на них уже можно было  напасть,  тем
более что от холода людям там не захватит дыхание и оружие  не  выпадет  у
них из рук. Конечно, сражаться врукопашную  с  этими  хищниками  в  высшей
степени опасно, но по крайней мере физическая невозможность такой  попытки
была теперь устранена.
   Оставалось решить, атаковать  ли  непрошенных  гостей  на  занятой  ими
позиции? Дело это было рискованное - особенно потому, что через узкий  люк
солдаты могли вылезать на чердак только поодиночке.
   Понятно, Джаспер Гобсон медлил отдавать приказ о нападении. Обдумав все
и посоветовавшись с сержантом и другими  своими  товарищами,  в  храбрости
которых   сомневаться   не   приходилось,   лейтенант   решил   подождать.
Какое-нибудь неожиданное обстоятельство могло увеличить  шансы  на  успех.
Разломать же потолочные балки, более прочные, чем брусья  крыши,  медведям
было почти невозможно, а следовательно, невозможно  было  и  проникнуть  в
комнаты нижнего этажа.
   День прошел в ожидании. Ночью никто не мог уснуть - так бесновались  на
чердаке разъяренные звери.
   На следующее утро в девять  часов  новая  беда  осложнила  положение  и
заставила лейтенанта Гобсона действовать.
   Как известно, трубы от печки и кухонной плиты проходили сквозь  чердак.
Эти  трубы,  сложенные  из  известковых  кирпичей  и  недостаточно  крепко
сцементированные, не могли устоять против сильного бокового напора. И  вот
случилось, что медведи - то ли ударяя по трубам лапами, то ли  навалившись
на них всем туловищем, чтобы  погреться,  -  понемногу  расшатали  кладку.
Куски кирпичей с шумом попадали вниз, и скоро в печи и плите  прекратилась
тяга.
   То было непоправимое бедствие, от которого, конечно, менее стойкие люди
пришли бы в отчаяние. Но и это было не все. Едва  огонь  начал  пригасать,
как по всему дому распространился едкий черный дым,  тошнотворно  вонявший
моржовым жиром. Трубы обрушились.  Через  несколько  минут  дым  настолько
сгустился,  что  затмил  свет  ламп.  Перед  Джаспером   Гобсоном   встала
необходимость вывести людей из дома, чтобы спасти их от удушья. А выйти из
дому - значило погибнуть от холода. Послышались вопли женщин.
   - Друзья! - крикнул лейтенант, хватая топор, - за мной, на медведей!
   Больше ничего не оставалось делать. Хищников надо  было  истребить.  Во
главе с Джаспером Гобсоном все до единого кинулись через сени на лестницу.
Отбросили люк. Посреди клубов  черного  дыма  засверкали  выстрелы.  Крики
людей смешались с медвежьим ревом, полилась  кровь.  Дрались  в  полнейшем
мраке...
   И вдруг грозный гул потряс воздух, от сильных толчков закачалась земля.
Дом накренился, словно сдвинувшись со своего основания.  Бревна  в  стенах
разошлись, и сквозь образовавшиеся щели ошеломленный Джаспер Гобсон и  его
товарищи увидели, как, воя от ужаса, убегают во тьму медведи.



        22. ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ

   Сильнейшее землетрясение поколебало эту часть американского континента.
Наверное, подобные толчки нередко случались в  недрах  этой  вулканической
почвы. Существование тесной связи  между  землетрясениями  и  извержениями
подтвердилось еще раз.
   Джаспер Гобсон понял, что произошло. В щемящей тоске он стоял  и  ждал,
что будет дальше. Глубокая трещина в земле в любую минуту могла  поглотить
его товарищей и его самого. Но дальнейших толчков не последовало. И первый
толчок, по  всей  вероятности,  был  не  прямой,  а  отраженный.  Под  его
действием дом наклонился в сторону озера, и  стены  его  расселись.  Затем
почва вновь приобрела прежнюю устойчивость и неподвижность.
   Надо было обратиться  к  делам  первейшей  необходимости.  Хотя  дом  и
сместился, но жить в нем было  еще  можно.  Наскоро  заделали  щели  между
разошедшимися бревнами. Кое-как починили трубы.
   По счастью, раны, полученные некоторыми солдатами во  время  схватки  с
медведями, были не опасны и не требовали ничего, кроме обычных  перевязок.
В таких условиях несчастные люди прожили два тяжких дня, сжигая кровати  и
последние  доски  перегородок.  За  это  время  Мак-Нап  и  его  подручные
закончили самые спешные починки внутри дома. Столбы, глубоко врубленные  в
землю, не треснули, и постройка держалась крепко.  Но  было  ясно,  что  в
результате землетрясения поверхность  побережья  получила  какой-то  новый
наклон и во всей окрестности  произошли  значительные  изменения.  Джаспер
Гобсон стремился поскорее  выяснить  все  последствия  катастрофы,  ибо  в
известной мере они могли угрожать безопасности фактории. Но свирепый мороз
не позволял и думать о том, чтоб выйти на воздух.
   Между тем некоторые признаки указывали  на  довольно  близкую  перемену
погоды. В окно было видно, что звезды сверкают уже не так ярко. 11  января
барометр упал на несколько делений. В  воздухе  появился  туман,  который,
сгустившись, должен был повысить температуру.
   В самом деле, 12 января подул юго-западный ветер и с  перерывами  пошел
снег. Почти тотчас же ртуть в термометре поднялась до пятнадцати  градусов
выше нуля (-9<sup>o</sup>C). Настрадавшимся зимовщикам такая  температура  показалась
весенней.
   В этот день в одиннадцать  часов  утра  все  обитатели  фактории  вышли
наружу. Со стороны можно было подумать, что  какой-то  партии  невольников
нежданно возвратили свободу. Но из опасения неприятных встреч выходить  за
пределы форта было строго-настрого запрещено.
   В это время года солнце еще не показывается, но уже близко  подходит  к
горизонту, и над зимовьем установились долгие сумерки. На расстоянии  двух
миль отчетливо вырисовывались предметы. Джаспер  Гобсон  поспешил  окинуть
взглядом окружающую местность -  после  землетрясения  она,  должно  быть,
приняла совсем другой вид.
   Действительно, перемен  было  много.  Утес,  которым  заканчивался  мыс
Батерст, наполовину  обрушился,  и  на  берегу  валялись  громадные  глыбы
мерзлой земли. Самый же мыс как будто накренился в сторону озера,  сдвинув
площадку, на которой стоял дом. Вся поверхность земли  заметно  понизилась
на западе и приподнялась на востоке. Это  изменение  рельефа  должно  было
повлечь  за  собой  важное  последствие:  воды  озера   и   реки   Полины,
освободившись ото льда, устремятся с  востока  на  запад  согласно  новому
наклону и часть западной  территории  будет,  вероятно,  затоплена.  Речка
проложит себе новое русло, и, следовательно, исчезнет существовавшая в  ее
устье маленькая естественная гавань. Холмы в  восточной  части  побережья,
казалось, сильно понизились. Что касается скал на западе, то узнать о  них
что-либо, ввиду их  удаленности,  пока  еще  было  нельзя.  Словом,  самое
существенное изменение, вызванное землетрясением, заключалось в следующем:
на  пространстве  по  крайней  мере  четырех  или  пяти  квадратных   миль
горизонтальное положение почвы  нарушилось,  поверхность  земли  приобрела
наклон с востока на запад.
   - Вот беда-то, мистер Гобсон, - сказала, смеясь, путешественница. -  Вы
были так любезны, что назвали моим именем  порт  и  речку,  и  вдруг  порт
Барнет и река Полины исчезли с лица земли! Надо признаться, мне не везет!
   - Действительно, сударыня, - ответил  лейтенант.  -  Но  хоть  речка  и
пропала, зато озеро осталось,  и,  если  вы  позволите,  мы  будем  впредь
именовать его "озеро  Барнет".  Хочется  думать,  что  уж  оно-то  вам  не
изменит.
   Мистер и миссис Джолиф, выйдя  из  дому,  тотчас  направились  один  на
псарню, другая - в оленьи стойла. Собаки не особенно пострадали от долгого
заключения и, весело прыгая, выскочили во двор. Один из  оленей  несколько
дней назад пал. Остальные, правда, похудели, но, видимо, были здоровы.
   - Итак, сударыня, - обратился лейтенант Гобсон к миссис Барнет во время
прогулки, - мы  выпутались  из  беды,  и  благополучнее,  чем  можно  было
ожидать!
   -  Я  не   отчаивалась   ни   минуты,   мистер   Гобсон,   -   ответила
путешественница. - Опасностям зимовки не сломить таких  людей,  как  вы  и
ваши товарищи!
   - Сударыня, с тех пор как  я  живу  в  полярных  странах,  -  продолжал
лейтенант Гобсон, - я никогда не испытывал подобного  мороза  и  скажу  по
правде: продлись он еще несколько дней, я полагаю, мы все бы погибли.
   - Значит, землетрясение началось как нельзя  более  кстати,  -  сказала
путешественница. - По крайней мере оно разогнало этих проклятых  медведей,
а может быть, повлияло и на погоду.
   - Возможно, сударыня, вполне возможно, - ответил лейтенант. -  Все  эти
явления природы находятся во взаимной зависимости. Но,  должен  сознаться,
меня весьма беспокоит вулканическое строение здешней почвы. Мне сильно  не
нравится, что соседом фактории оказался действующий вулкан. Лава  затопить
нас не может, но подземные удары приносят дому ужасный вред. Взгляните, на
что он стал похож!
   - Весной вы его почините, мистер Гобсон, - ответила миссис Барнет, - и,
наученные опытом, воздвигнете постройку более прочную!
   - Само собой разумеется, сударыня! Но пока-то,  каково  вам  будет  еще
несколько месяцев! Пожалуй, в таком виде наш дом вам уж не покажется таким
удобным!
   - Это мне-то - путешественнице! - расхохоталась миссис Полина Барнет. -
Я буду воображать, что живу в каюте судна, которое дало крен,  а  так  как
при этом не будет ни боковой, ни килевой качки, то бояться морской болезни
нечего!
   - Отлично, сударыня, отлично! - ответил Джаспер Гобсон. - Ваш  характер
заслуживает высшей похвалы! Все это знают. Своей душевной энергией,  своей
постоянной веселостью вы поддержали всех нас - моих товарищей и меня  -  в
дни суровых испытаний, и я благодарю вас от их и от своего имени.
   - Уверяю вас, мистер Гобсон, - вы преувеличиваете...
   - Нет, нет, все вам окажут то же самое... Но позвольте мне задать  один
вопрос. Как вы знаете, в июне месяце капитан Крэвенти должен прислать  нам
караван с подкреплением, который на обратном пути отвезет в форт  Релайанс
добытые нами меха. По всей вероятности, наш друг Томас Блэк, налюбовавшись
своим затмением, отправится в июле с  этим  отрядом.  Разрешите  спросить,
сударыня, намерены ли вы вернуться вместе с ним?
   -  Вы  меня  прогоняете,  мистер   Гобсон?   -   с   улыбкой   спросила
путешественница.
   - О сударыня!..
   - Так вот, любезный лейтенант, -  ответила  миссис  Барнет,  протягивая
Джасперу Гобсону руку, - я попрошу у вас позволения провести еще одну зиму
в форте Надежды. Очень возможно, что в  будущем  году  какое-нибудь  судно
компании бросит якорь у мыса Батерст,  и  тогда  я  воспользуюсь  им;  мне
улыбается перспектива, добравшись  сюда  сушей,  обратный  путь  совершить
через Берингов пролив.
   Лейтенант был в восторге от решения своей спутницы. Он сумел  понять  и
оценить  ее.  Искренняя  симпатия  привязывала  его  к  этой  мужественной
женщине, а она в свою очередь считала его  честным  и  храбрым  человеком.
Если б час расставанья был близок, они с большим огорчением  думали  бы  о
разлуке. К тому же как знать? Может быть, небо готовило им новые,  ужасные
испытания и душевная сила обоих, соединившись, должна была  еще  послужить
на благо остальным...
   Двадцатого  января  в  первый  раз  показалось  солнце;  полярная  ночь
кончилась. Солнце лишь  несколько  мгновений  стояло  над  горизонтом,  но
зимовщики приветствовали его радостными возгласами "ура". Начиная с  этого
числа продолжительность дня все время возрастала.
   Весь февраль и первая половина марта были отмечены резким  чередованием
хорошей и дурной погоды. Хорошая сопровождалась сильными морозами,  дурная
- обильными снегопадами. В ясные дни стужа мешала охотникам отправиться на
промысел, в дурные - их удерживали  дома  снежные  бури.  Наружные  работы
могли производиться, только когда  стояла  переменная  погода,  однако  от
дальних походов пока что приходилось отказываться. Впрочем,  удаляться  от
форта не было и надобности, ибо капканы действовали  безотказно.  В  конце
зимы куниц, лис, горностаев, росомах и других ценных животных было поймано
видимо-невидимо, и охотники не сидели  сложа  руки,  хотя  и  не  покидали
ближайших окрестностей мыса Батерст. Только в марте они однажды  дошли  до
бухты  Моржовой  и  там  впервые  во  всем  объеме   увидели   последствия
землетрясения: вид прибрежных скал оказался совсем иным, да и  сами  скалы
сильно ушли в землю. Над видневшимися  в  отдалении  огнедышащими  сопками
висело облако пара, но действие вулканов, видимо, на время прекратилось.
   Около 20  марта  охотники  заметили  первых  лебедей;  наполняя  воздух
пронзительным свистом, птицы возвращались из южных краев,  устремляясь  на
север. Затем появились белоснежные "подорожники" и "соколы-зимовщики".  Но
бескрайний белый ковер все еще покрывал землю, и солнце не могло растопить
ледяную поверхность моря и озера.
   Океан начал освобождаться ото  льда  только  в  первых  числах  апреля.
Ледяной покров ломался  с  невероятным  грохотом,  временами  напоминавшим
артиллерийскую канонаду. Замерзший океан быстро менял  свой  вид.  Потеряв
равновесие, разбиваясь друг о  друга,  подточенные  снизу,  с  неимоверным
шумом рушились айсберги. Эти обвалы ускоряли вскрытие ледяного поля.
   В это время средняя температура равнялась тридцати двум  градусам  выше
нуля по Фаренгейту (0<sup>o</sup>C). Кромка льда  у  берега  не  замедлила  растаять,
ледовый барьер, увлекаемый северными течениями, мало-помалу отодвинулся, а
вскоре и совсем исчез за туманным горизонтом. К 15 апреля море очистилось,
и судно, пройдя из Тихого океана через  Берингов  пролив  и  следуя  вдоль
американского побережья, могло бы пристать к мысу Батерст.
   Одновременно с Ледовитым океаном освободилось  от  ледяного  панциря  и
озеро Барнет - к великому удовольствию уток и других  водоплавающих  птиц,
тысячами кишевших на его берегах. Но, как и  предвидел  лейтенант  Гобсон,
очертания озера изменились в связи с новым рельефом местности.  Прибрежная
полоса, примыкавшая к ограде форта и заканчивавшаяся на востоке  лесистыми
холмами, значительно расширилась. Джаспер Гобсон подсчитал, что воды озера
на  сто  пятьдесят  шагов  отступили  от  своего  восточного  берега.   На
противоположной стороне они на столько же  должны  были  переместиться  на
запад и, вероятно, затопили бы всю  местность,  если  бы  их  не  сдержала
какая-нибудь естественная преграда.
   Словом, большое счастье, что образовавшийся наклон почвы шел с  востока
на запад, ибо в противном случае фактория неминуемо была бы затоплена.
   Что касается речки, то она иссякла тотчас же после того, как вскрылась.
Воды ее, можно сказать, потекли вспять, ибо  в  этой  части  берега  новый
наклон почвы шел с севера на юг.
   - Придется вычеркнуть ее с  карты  полярных  страна  -  сказал  Джаспер
Гобсон сержанту. - Если б у нас только и было питьевой воды, что  из  этой
речонки, мы очутились бы в затруднительном положении! Но, к счастью,  есть
еще озеро Барнет, и я льщу себя надеждой, что наши товарищи не выпьют  его
до дна!
   - Да, озеро... - ответил сержант Лонг. - Только  вот  остались  ли  его
воды пресными?
   Джаспер Гобсон пристально взглянул на сержанта, и брови его сдвинулись.
Эта мысль ему еще не приходила в голову: действительно, через какую-нибудь
трещину в почве могло установиться сообщение между морем  и  озером.  Если
так - значит,  произошла  непоправимая  беда,  и  она  повлечет  за  собой
разорение фактории, которую по необходимости придется покинуть.
   Лейтенант и сержант Лонг бегом кинулись к озеру. Вода по-прежнему  была
пресная.
   В первых числах мая снег кое-где сошел и земля под действием  солнечных
лучей зазеленела. Показались пучки  мха,  и  какие-то  дикие  злаки  робко
высунули из земли кончики своих  бледных  стебельков.  Проросли  и  семена
щавеля и ложечника,  посеянные  миссис  Джолиф.  Толстый  снеговой  покров
защитил их от мороза. Теперь предстояло уберечь их  от  птичьих  клювов  и
звериных зубов. Эту важную обязанность возложили  на  достойного  капрала,
который исполнял ее с добросовестностью заправского огородного пугала!
   Возвратились долгие дни, и вновь началась охота.
   Джаспер Гобсон хотел пополнить запас мехов - через несколько недель  за
ними должны были прибыть агенты из форта Релайанс. Марбр, Сэбин  и  другие
охотники дружно взялись за дело; однако их вылазки не были ни длительными,
ни утомительными. Им никогда не  приходилось  удаляться  от  мыса  Батерст
дальше чем на две мили. Такого количества дичи они не видели за  всю  свою
жизнь. Это и радовало и удивляло их. Куницы, олени, зайцы, карибу, лисицы,
горностаи просто бежали навстречу выстрелам.
   Отмечено было еще одно любопытное  обстоятельство.  Совершенно  исчезли
медведи - к великой досаде затаивших против них злобу зимовщиков, - и даже
следов их нигде не было видно. Можно было подумать,  что  участники  осады
форта, убегая, увлекли за собою всех  сородичей.  Вероятно,  землетрясение
напугало их сильнее,  чем  всех  прочих  зверей:  медведи,  как  известно,
отличаются очень тонкой и даже "нервной" организацией, если  только  такое
выражение применимо по отношению к простому четвероногому.
   Май  выдался  дождливый.  Снег  и  дождь   шли   попеременно.   Средняя
температура равнялась  сорока  одному  градусу  выше  нуля  (+5<sup>o</sup>C).  Часто
спускались туманы, и временами такие густые, что удаляться от  форта  было
небезопасно. Однажды Петерсен и Келлет  проплутали  двое  суток,  причинив
сильнейшее беспокойство своим товарищам. Сбившись с пути,  охотники  никак
не могли выбраться на верную дорогу: им казалось, что они находятся вблизи
бухты Моржовой, в то время как на самом деле они все время шли к югу.  Оба
вернулись измученные и полуживые от голода.
   Наступил июнь, и вместе с ним установилась  хорошая  погода,  а  иногда
даже бывала настоящая жара. Зимовщики сбросили теплую одежду  и  деятельно
принялись за исправление своего жилища: дом пришлось переделывать с самого
основания. Кроме того, в южном  углу  двора  Джаспер  Гобсон  распорядился
соорудить просторный склад.  Необходимость  этой  постройки  была  вызвана
обилием  пушных  зверей.  Мехов  накопилось   столько,   что   требовалось
специальное помещение для их хранения.
   Джаспер Гобсон со дня на день ожидал прибытия  отряда,  который  должен
был выслать капитан Крэвенти. Еще очень многого не хватало новой фактории.
Подходили к концу и боевые припасы. Если отряд вышел из форта  Релайанс  в
первых числах мая, то на мыс Батерст он  должен  был  прибыть  в  середине
июня. Здесь, как, вероятно, помнит читатель, капитан и лейтенант назначили
место встречи. А так как новый форт  был  основан  Джаспером  Гобсоном  на
самом мысе, то посланные к нему агенты никак не могли его миновать.
   Пятнадцатого июня лейтенант отдал распоряжение, чтобы с этого дня дозор
солдат ежедневно обходил окрестности  мыса.  На  вершине  утеса  водрузили
заметный издали британский флаг. Впрочем, были все основания предполагать,
что вспомогательный отряд пойдет приблизительно тем же  путем,  каким  год
назад двигался лейтенант: то есть начиная от залива Коронации  и  до  мыса
Батерст все время следуя вдоль побережья. В летнюю пору года,  когда  море
свободно ото льдов и линия берега отчетливо видна, это был если  не  самый
короткий, то самый верный путь.
   Июнь прошел, а отряда между тем  все  не  было.  Джаспер  Гобсон  начал
тревожиться, тем более что непроницаемый туман вновь окутал местность. Для
агентов компании, продвигавшихся  по  совершенно  безлюдной  пустыне,  эта
упорно державшаяся плотная пелена могла оказаться серьезным препятствием.
   Джаспер Гобсон часто обсуждал создавшееся положение  с  миссис  Барнет,
сержантом Лонгом, Мак-Напом и Рэем. Астроном Томас Блэк не скрывал  своего
беспокойства: он твердо рассчитывал уехать с отрядом сразу после затмения.
Если же отряд не явится, он  будет  обречен  на  новую  зимовку,  а  такая
перспектива ему вовсе не улыбалась. Почтенный ученый хотел, исполнив  свой
долг перед наукой, тотчас же вернуться восвояси. Он делился своей тревогой
с лейтенантом Гобсоном,  а  тот,  по  правде  говоря,  не  знал,  что  ему
ответить.
   Миновало уже 4 июля, а об отряде не было ни слуху  ни  духу.  Несколько
человек, посланных в разведку на три мили в юго-восточном направлении,  не
обнаружили ни малейших следов отряда.
   Оставалось предположить, что либо агенты вовсе  не  выезжали  из  форта
Релайанс, либо они  заблудились  в  пути.  Увы,  последняя  гипотеза  была
наиболее вероятной. Джаспер Гобсон хорошо знал капитана Крэвенти и не  мог
допустить, чтобы тот не выслал обоза из форта Релайанс точно в условленный
срок.
   Можно себе представить, как сильно он тревожился! Лето  кончалось.  Еще
два месяца, и нагрянет полярная зима с ее пронизывающими ветрами, метелями
и бесконечной ночью.
   Но  не  таков  был  лейтенант  Гобсон,  чтобы  пассивно   пребывать   в
неизвестности! Что-то следовало предпринять, и, посоветовавшись со  своими
товарищами, вот на каком решении он остановился. Нечего  и  говорить,  что
астроном его всячески в этом поддерживал.
   Было 5 июля. Через две  недели  -  18  июля  -  должно  было  произойти
солнечное затмение. Томас Блэк на следующий же день мог выехать  из  форта
Надежды. Условились,  что,  если  до  того  времени  ожидаемые  агенты  не
прибудут, небольшой отряд, состоящий из нескольких человек и  четырех-пяти
саней, отправится из фактории к Невольничьему озеру. Этот отряд захватит с
собой часть наиболее ценных мехов и самое позднее через шесть  недель,  то
есть к  концу  августа,  когда  погода  еще  окончательно  не  испортится,
прибудет в форт Релайанс.
   Успокоившись на этот счет, Томас Блэк вновь сделался самим собою, иначе
говоря, замкнулся в себе, думая лишь о той минуте, когда луна, став  между
ним и сияющим светилом, полностью закроет диск солнца!



        23. СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ 18 ИЮЛЯ 1860 ГОДА

   Туман между тем не  рассеивался.  Солнце  проглядывало  сквозь  плотную
завесу испарений, и астроном терзался мыслью, что наблюдения вообще  могут
не удаться. Бывало, туман сгущался настолько, что со двора форта не  видно
было вершины мыса.
   Лейтенант Гобсон тревожился все больше  и  больше.  Теперь  он  уже  не
сомневался, что обоз  из  форта  Релайанс  заблудился  где-то  в  пустыне.
Какие-то неопределенные опасения и грустные предчувствия смущали его. Этот
энергичный человек с непонятной  ему  самому  боязнью  глядел  в  будущее.
Почему? Он не мог бы на это ответить.  Ведь  все  как  будто  шло  хорошо.
Несмотря на тяжелую  зимовку,  его  маленькая  колония  могла  похвалиться
отменным  здоровьем.   Между   его   товарищами   не   возникало   никаких
недоразумений, и  все  эти  мужественные  люди  ревностно  исполняли  свои
обязанности. Окрестности изобиловали  дичью.  Мехов  добыли  на  славу,  и
компания могла  быть  вполне  довольна  результатами  деятельности  своего
агента. Если даже допустить, что форт  Надежды  так  и  не  получит  новых
припасов, то прожить  можно  будет  и  на  местных  ресурсах,  так  что  и
перспектива  второй  зимовки  вовсе  не  должна  была  пугать.  Почему  же
лейтенант Гобсон утратил уверенность?
   Не  раз  беседовал  он  на  эту   тему   с   миссис   Полиной   Барнет.
Путешественница старалась  его  ободрить,  выставляя  на  вид  только  что
приведенные доводы. В тот день, гуляя с ним по берегу, она особенно горячо
доказывала ему, что он поступил правильно,  выбрав  мыс  Батерст  и  ценой
стольких трудов основав здесь факторию.
   - Да, все это так, сударыня, - ответил Джаспер Гобсон. - Но как сладить
с предчувствием? Человек я  отнюдь  не  суеверный.  Сколько  раз  в  своей
солдатской жизни я бывал в критическом положении, но никогда не  испытывал
страха. И вот впервые будущее меня  страшит.  Если  бы  передо  мной  была
какая-то  определенная  опасность,  я  бы  ее  не  боялся.  Но   опасность
неизвестная,  грозящая  непонятно  откуда,  опасность,  которую   я   лишь
предчувствую...
   - Но какая опасность? - спросила миссис  Барнет.  -  Что  вас  страшит:
люди, животные, стихии?
   - Животные?  Нимало,  -  ответил  лейтенант.  -  Это  им  надо  бояться
охотников мыса Батерст. Люди? Нет. В этих краях одних только  эскимосов  и
встретишь, индейцы - и те редко сюда заходят...
   - Заметьте,  мистер  Гобсон,  -  добавила  миссис  Барнет,  -  канадцы,
появления которых летом вы в известной мере  могли  опасаться,  вообще  не
показались...
   - Это-то и плохо, сударыня!
   - Как! Плохо, что вы избавились  от  конкурентов,  явно  враждебных  по
отношению к компании?
   - Сударыня, - ответил лейтенант, - это и плохо и не плохо!.. Трудно это
объяснить!.. Обратите внимание: из форта Релайанс должен был прийти  обоз,
но не пришел. То же случилось и с агентами Сен-Луисской  пушной  компании:
по всей видимости, они должны были явиться, но не явились.  Даже  ни  один
эскимос не заглянул летом в эту часть побережья...
   - Что же из этого следует, мистер Гобсон? - спросила Полина Барнет.
   - Следует то, что, быть может, на мыс Батерст и в форт  Надежды  теперь
уже не так легко попасть, как нам кажется, сударыня!
   Путешественница  взглянула  на  лейтенанта  Гобсона.  Лицо   его   было
сумрачно, и слова "не так легко" он заметно подчеркнул.
   - Лейтенант Гобсон, - сказала она, - животных вы не боитесь,  людей  не
боитесь тоже; остается предположить, что вас пугают стихии...
   - Сударыня, - ответил Джаспер Гобсон, - быть может, я не в  своем  уме,
быть может, меня сбили с толку предчувствия, но как хотите, а в этом  краю
есть что-то странное. Будь он мне лучше известен, я, пожалуй, ни за что не
обосновался бы здесь! О некоторых необъяснимых его особенностях я вам  уже
говорил: например, полнейшее отсутствие камней во  всей  округе  и  гладко
срезанный берег! Геологическое  происхождение  этого  мыса  мне  не  ясно!
Конечно,  соседство  вулкана  может  служить  объяснением  многому...   Но
помните, что я вам говорил о приливах?
   - Как же, мистер Гобсон!
   - Там, где, по свидетельству всех исследователей, море должно  было  бы
подниматься на пятнадцать-двадцать футов, оно  едва  поднимается  на  один
фут.
   - Верно, - ответила миссис  Барнет,  -  но  вы  объяснили  это  явление
своеобразным расположением берегов, узостью проливов...
   - Я пытался его так объяснить - вот и все, - ответил лейтенант  Гобсон,
- но позавчера мне довелось увидеть еще  более  неправдоподобное  явление,
тайну которого разгадать я не в силах, и не знаю, разгадает ли ее хотя  бы
один ученый!
   Миссис Полина Барнет взглянула на Джаспера Гобсона.
   - Что случилось? - спросила она.
   - Позавчера, сударыня, было полнолуние, и, по  данным  астрономического
ежегодника, прилив должен был быть особенно сильным. А между тем  море  не
поднялось даже на фут, как бывало раньше! Оно не поднялось вовсе!
   - Может быть, это ошибка! - заметила миссис Барнет.
   - Нет, не ошибка. Я  сам  проводил  наблюдения.  Позавчера,  четвертого
июля, прилив на побережье мыса Батерст равнялся нулю - абсолютному нулю!
   - В чем же дело, мистер Гобсон? - спросила миссис Барнет.
   -  Дело  в  том,  -  ответил  лейтенант,  -  что  либо  законы  природы
изменились, либо этот край находится в каких-то особых условиях... Вернее,
я не знаю, в чем дело... не способен сделать вывод...  недоумеваю...  и...
встревожен!
   Миссис Барнет больше не  старалась  добиться,  чтобы  лейтенант  Гобсон
высказался определеннее. Очевидно, полное отсутствие прилива было не менее
невероятно и противоестественно, чем, скажем, отсутствие в полдень  солнца
над головой. Разве что землетрясение совсем изменило структуру побережья и
самой арктической почвы?.. Но подобная  гипотеза  не  могла  удовлетворить
вдумчивого наблюдателя явлений природы.
   О том, что лейтенант ошибся в своих наблюдениях, смешно было и  думать;
в тот же день - 6 июля - миссис Барнет, по сделанным на  берегу  отметкам,
вместе с лейтенантом удостоверилась, что прилив, в течение всего  прошлого
года повышавший уровень моря по крайней мере на фут, теперь  решительно  и
безусловно равнялся нулю!
   Это открытие сохранили в тайне. Лейтенант Гобсон не хотел  -  и  вполне
резонно - вселять тревогу в умы своих товарищей. Однако они часто  видели,
как, молчаливый и неподвижный, он одиноко стоял на вершине мыса и  смотрел
на расстилавшееся перед ним открытое море.
   В июле охоту на пушных  зверей  пришлось  прекратить.  Куницы,  лисы  и
прочие  звери  уже  сбросили  свой  зимний  мех.  Охотники  ограничивались
преследованием съедобных животных - карибу и полярных зайцев, которые -  и
это заметила сама миссис Барнет - по какой-то  по  меньшей  мере  странной
прихоти все сбежались в окрестности мыса Батерст, хотя ружейные  выстрелы,
казалось бы, должны были их мало-помалу распугать.
   Наступило 15 июля, но в положении зимовщиков не произошло  перемен.  Из
форта Релайанс по-прежнему  не  было  известий.  Долгожданный  караван  не
показывался. Джаспер Гобсон решил привести свой план в исполнение:  самому
идти к капитану Крэвенти, раз капитан Крэвенти не шел к нему.
   Начальником отряда назначен был Лонг. Сержанту не хотелось  разлучаться
с Джаспером Гобсоном. Действительно, речь шла о  довольно  продолжительном
отсутствии, ибо вернуться в форт Надежды он мог бы не раньше будущего лета
и зиму ему пришлось бы провести в форте Релайанс. Это означало  не  меньше
восьми месяцев отлучки. Конечно, сержанта Лонга могли бы заменить не менее
надежные Мак-Нап и Рэй, но они были люди женатые. А главное,  Мак-Нап  был
плотник, а Рэй - кузнец, и оба были нужны в фактории,  где  без  их  услуг
обойтись было трудно.
   Лейтенант Гобсон взвесил все эти соображения, и сержант  -  "в  порядке
военной дисциплины" - подчинился. Сопровождать Лонга  должны  были  четыре
солдата - Бельчер, Понд, Петерсен и  Келлет,  которые  объявили,  что  они
готовы к отъезду.
   В путешествие было снаряжено четверо саней в собачьих упряжках. На  них
предполагалось  погрузить  продовольствие  и  самые  ценные  меха:  лисьи,
горностаевые, куньи, рысьи, мускусных крыс, росомах, а также лебяжий  пух.
Отъезд был назначен на утро 19 июля, на  следующий  день  после  затмения.
Само собой разумеется,  Томас  Блэк  уезжал  с  сержантом  Лонгом,  и  для
перевозки его особы и всех его инструментов были выделены особые сани.
   Надо  сказать,  что   в   дни,   предшествовавшие   столь   нетерпеливо
ожидавшемуся  затмению,  достойный   ученый   был   предельно   несчастен.
Переменная погода - то хорошая, то дурная,  частые  туманы,  дожди,  после
которых атмосфера бывала насыщена влажными испарениями, никак не  хотевший
установиться ветер - все это вызывало в нем законную тревогу. Он не  спал,
не ел, он почти не жил. Если в течение тех нескольких  минут,  что  длится
затмение, небо будет затянуто облаками;  если  ночное  и  дневное  светила
скроются за густой завесой; если он, Томас Блэк,  посланный  специально  с
целью наблюдения, так и  не  увидит  ни  сияющей  короны,  ни  красноватых
протуберанцев,  -  какое  это  будет   разочарование!   Сколько   лишений,
перенесенных напрасно, сколько опасностей, пережитых зря!
   - Ехать в такую даль, чтобы посмотреть на луну, - и не  увидеть  ее!  -
восклицал он комически жалобным тоном.
   Нет! С этой мыслью он не мог смириться. Как только  наступали  сумерки,
почтенный ученый взбирался на вершину мыса и глядел в небо. Но в последние
ночи он не мог даже утешиться созерцанием  белокурой  Фебеи.  Новый  месяц
должен был народиться лишь через три дня -  сейчас  же  луна  сопровождала
солнце в его движении по небосводу и тонула в его лучах.
   Томас Блэк частенько изливал свои горести добросердечной миссис Барнет.
Отзывчивая женщина сочувствовала ему всей душой и однажды, не зная, чем бы
его еще утешить, сказала, что барометр, кажется, поднимается, что  теперь,
как-никак, стоит лето и потому...
   - Лето! - воскликнул Томас Блэк, пожимая плечами. -  Разве  в  подобных
краях бывает лето?
   - Ах, мистер Блэк! - заметила миссис Барнет. -  Предположим  даже,  что
вам не повезет и этого затмения вы не увидите. Но ведь  будут  же  другие!
Затмение, которое должно состояться восемнадцатого июля, надо  думать,  не
последнее в нашем столетии.
   - Нет, сударыня, - ответил астроном. - Нет, до тысяча девятисотого года
предстоит еще пять полных солнечных затмений:  первое  ожидается  тридцать
первого декабря тысяча восемьсот шестьдесят первого года, оно будет полным
в Атлантическом океане, Средиземном море и  в  пустыне  Сахаре;  второе  -
двадцать второго декабря тысяча восемьсот семидесятого года - будет полным
на Азорских островах, в Южной Испании, в Алжире, Сицилии и Турции;  третье
- девятнадцатого августа тысяча восемьсот восемьдесят седьмого  года  -  в
Северо-Восточной Германии, Южной России и Центральной  Азии;  четвертое  -
девятого  августа  тысяча  восемьсот  девяносто  шестого  года   -   будет
наблюдаться в  Гренландии,  Лапландии  и  Сибири;  и,  наконец,  в  тысяча
девятисотом году, двадцать восьмого мая, в  Соединенных  Штатах,  Испании,
Алжире и Египте состоится пятое полное солнечное затмение.
   - Значит, мистер Блэк, - подхватила миссис Барнет, - если вы пропустите
затмение восемнадцатого июля тысяча восемьсот шестидесятого года, то легко
утешитесь тридцать первого декабря тысяча  восемьсот  шестьдесят  первого!
Что значат какие-то семнадцать месяцев!
   - Чтобы  утешиться,  сударыня,  -  серьезно  ответил  астроном,  -  мне
придется ждать не семнадцать месяцев, а двадцать шесть лет!
   - Почему так?
   - Потому что из всех этих затмений полным в  странах,  расположенных  в
северных широтах - Лапландии, Сибири и Гренландии, - будет  лишь  затмение
девятого августа тысяча восемьсот девяносто шестого года!
   - А зачем вам наблюдать  затмение  непременно  в  северных  высотах?  -
спросила миссис Барнет.
   - Как зачем, сударыня! - вскричал Томас Блэк.  -  Да  потому,  что  это
представляет величайший научный интерес! Очень редко  удавалось  наблюдать
затмение в близких к полюсу  широтах,  то  есть  там,  где  солнце,  низко
поднимаясь над горизонтом, открывает взору диск внушительных размеров. Это
же относится и к луне,  которая  должна  закрыть  собою  солнце,  и  очень
возможно,  что  при  таких   условиях   изучение   светящейся   короны   и
протуберанцев  даст  удивительные  результаты!  Вот  почему,  сударыня,  я
приехал вести  наблюдения  выше  семидесятой  параллели.  Подобный  случай
повторится лишь в тысяча восемьсот девяносто шестом  году!  Поручитесь  ли
вы, что я доживу до того времени?
   Ответить на эти  доводы  было  нечем,  и  горю  Томаса  Блэка  не  было
пределов,  ибо  непостоянная  погода,  кажется,  действительно  собиралась
сыграть с ним плохую шутку.
   Шестнадцатого июля день был прекрасный. А наутро, как  назло,  по  небу
потянулись тучи и поднялся густой туман. Было от чего прийти  в  отчаяние!
Томас Блэк даже расхворался. Лихорадочное  состояние,  в  котором  он  жил
последнее время, грозило перейти в настоящую болезнь. Миссис Полина Барнет
и Джаспер Гобсон тщетно старались его  успокоить.  Что  касается  сержанта
Лонга и остальных, то те искренно удивлялись, как можно "так  страдать  от
любви к луне"!
   Наконец, настал великий день 18  июля!  По  исчислению  астрономических
таблиц, полное затмение  должно  было  длиться  четыре  минуты  сорок  две
секунды и, начавшись в  одиннадцать  часов  сорок  три  минуты  пятнадцать
секунд утра, закончиться в одиннадцать часов сорок  семь  минут  пятьдесят
семь секунд.
   - Ведь что мне нужно? - жалобно восклицал астроном, хватаясь за голову.
- Только чтобы один уголок неба, один крошечный уголок, где  луна  закроет
солнце, не был застлан тучами, и сколько времени? - всего четыре минуты! А
потом - пусть себе идет снег, пусть гремит гром и неистовствуют  стихии  -
мне до этого так же мало дела, как улитке до хронометра!
   Томас Блэк отчаивался не без основания. Было очень похоже  на  то,  что
наблюдение не удастся. На рассвете весь горизонт заволокло туманом. С юга,
с той именно части неба, где  должно  было  произойти  затмение,  поползли
тяжелые тучи. Но, наверно, бог астрономов сжалился над  бедным  Блэком:  в
восемь часов утра с севера подул довольно сильный  ветер  и  очистил  весь
небосклон.
   О! Какой крик благодарности, какие выражения признательности  вырвались
из груди почтенного ученого! Небо было ясно, солнце  сверкало  в  ожидании
той минуты, когда луна, еще не  видная  в  его  ярких  лучах,  мало-помалу
затмит его блеск своим диском.
   Тотчас все приборы Томаса Блэка были вынесены и установлены на  вершине
мыса. Астроном направил  их  на  южный  горизонт  и  стал  ждать.  К  нему
мгновенно вернулось его обычное  терпение  и  необходимое  для  наблюдения
хладнокровие. Чего теперь было опасаться? Разве что небо свалится  ему  на
голову! В девять часов ни на горизонте, ни в  зените  не  было  ни  единой
тучки, ни единого  облачка!  Никогда  еще  астрономические  наблюдения  не
проходили в столь благоприятных условиях.
   Джаспер  Гобсон  со  своими  товарищами  и  миссис  Барнет  со   своими
приятельницами - все  пожелали  присутствовать  при  этом  астрономическом
священнодействии. Колония в полном составе собралась  на  мысе  Батерст  и
окружила   астронома.   Солнце   медленно   поднималось,   описывая    над
простиравшейся  на  юге  необъятной  равниной  сильно   удлиненную   дугу.
Зимовщики стояли молча, в каком-то торжественном волнении.
   Затмение началось в девять часов тридцать минут. Диск  луны  надвинулся
на солнечный  диск.  Но  полностью  закрыть  его  он  должен  был  лишь  в
промежуток  времени  между  одиннадцатью  часами  сорока  тремя   минутами
пятнадцатью  секундами  и  одиннадцатью  часами  сорока   семью   минутами
пятьюдесятью семью секундами. Судя по астрономическим таблицам,  это  было
время полного затмения, а всякому известно,  что  ни  малейшая  ошибка  не
может   вкрасться   в   эти    точнейшие    вычисления,    выверенные    и
проконтролированные учеными всех обсерваторий мира.
   Томас Блэк привез  в  своем  багаже  некоторое  количество  закопченных
стекол; он раздал их окружающим, и всякий без вреда для глаз  мог  следить
за ходом затмения.
   Темный диск луны постепенно надвигался все дальше и дальше. Предметы на
земле  уже  приняли  особенную  оранжево-желтую  окраску.  Небо  в  зените
изменило свой цвет. В десять часов пятнадцать минут луна покрыла  половину
солнечного  диска.  Выпущенные  из  псарни  собаки,  жалобно   повизгивая,
тревожно носились взад и вперед. Утки, до тех  пор  спокойно  сидевшие  на
берегу, вдруг подняли свой вечерний гомон и стали  искать  подходящее  для
ночлега место. Мамаши сзывали птенцов, спешивших спрятаться под их крылья.
Для всех животных началась ночь, приблизился час сна.
   К одиннадцати часам скрылись уже две трети солнца. Освещение  сделалось
винно-красным.  Воцарились  сумерки,  которые  на  время,  равное  четырем
минутам, должны были превратиться  в  почти  полный  мрак.  Появилось  уже
несколько планет - Меркурий, Венера, а  также  созвездия  Овна,  Тельца  и
Ориона. Тьма сгущалась с каждой минутой.
   Томас Блэк замер у своего телескопа и молча наблюдал за ходом затмения.
В одиннадцать часов сорок три минуты оба диска должны были точно  совпасть
друг с другом.
   -  Одиннадцать  часов  сорок  три  минуты,  -  сказал  Джаспер  Гобсон,
внимательно следивший за секундной стрелкой своего хронометра.
   Прильнув к окуляру, Томас Блэк не шевелился, Прошло полминуты...
   Вдруг астроном выпрямился; глаза его были непомерно расширены. Потом он
опять на минутку присел к телескопу и снова вскочил.
   - Но она уходит! Она уходит! - закричал он не своим  голосом.  -  Луна!
Луна бежит! Она исчезает!
   И правда, лунный диск, скользя по диску солнца, не закрыл его  целиком.
Затемнены были только две трети солнца.
   Томас Блэк упал на стул, как громом пораженный. Четыре минуты  истекли!
Понемногу стало светлеть. Сияющая корона не появилась!
   - Что случилось? - спросил Джаспер Гобсон.
   - Что случилось! - воскликнул астроном. - Случилось то, что  настоящего
затмения не произошло, что оно не было полным в этой точке  земного  шара!
Поняли? Не бы-ло пол-ным!
   - Значит, ваши эфемериды ошибочны!
   -  Ошибочны!  Какой  вздор!  Убеждайте  в  этом  кого-нибудь   другого,
лейтенант!
   - Но тогда выходит... - проговорил Джаспер Гобсон, внезапно  меняясь  в
лице.
   - Выходит, что мы не на семидесятой параллели, - подхватил Томас Блэк.
   - То есть как это! - вскричала миссис Барнет.
   - А вот сейчас узнаем, как! - сказал астроном, глаза которого  выражали
глубокое разочарование и в то же время сверкали гневом. - Через  несколько
минут солнце пройдет через меридиан... Мой секстан! Живо! Живо!
   Один из солдат побежал в дом и принес требуемый прибор.
   Томас Блэк навел секстан на дневное светило, выждал, чтобы  оно  прошло
через меридиан, и, опустив секстан, стал быстро заносить в записную книжку
цифры вычислений.
   - Где находился мыс Батерст, когда год назад мы по  приезде  определили
его широту? - спросил он.
   - На  семидесятом  градусе  сорока  четырех  минутах  и  тридцати  семи
секундах! - ответил, лейтенант Гобсон.
   - Так  вот,  милостивый  государь,  сейчас  мыс  Батерст  находится  на
семьдесят третьем  градусе  семи  минутах  и  двадцати  секундах  северной
широты! Как видите, мы вовсе не на семидесятой параллели!..
   - Вернее, мы уже не  на  семидесятой  параллели!  -  прошептал  Джаспер
Гобсон.
   Точно завеса внезапно разорвалась  перед  его  умственным  взором!  Все
необъяснимые дотоле явления стали вдруг ясны!..
   Мыс Батерст с прилегающей к нему местностью "переместился"  со  времени
приезда отряда лейтенанта Гобсона на три градуса к северу.




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ


        1. ПЛАВУЧИЙ ФОРТ

   Итак, форт Надежды, основанный лейтенантом Джаспером Гобсоном  у  самых
границ Северного Ледовитого океана, уносило морским течением. Но можно  ли
было поставить это  хотя  бы  в  малейшую  вину  смелому  агенту  Компании
Гудзонова залива? Нет! Всякого другого на  его  месте  постигла  бы  здесь
такая же неудача. Да и в самом деле, кто мог  бы  предвидеть  эту  роковую
случайность? Он был уверен, что строит на скале,  а  вышло  хуже,  чем  на
песке! Полуостров Виктория, который самые точные карты Британской  Америки
относили  к  американскому  континенту,  внезапно   отделился   от   него.
Оказалось, что полуостров этот был не чем иным, как ледяным полем площадью
в сто пятьдесят квадратных миль. Благодаря  последовательным  наносам  эта
огромная  льдина  приобрела  со  временем  вид  большого  участка  суши  с
плодородной почвой и сравнительно обильной растительностью. Но вот, должно
быть под действием землетрясения 8 января, ледяное поле,  за  сотни  тысяч
лет  как  бы  сросшееся  с  материком,  неожиданно  откололось  от   него.
Полуостров превратился в остров, но остров блуждающий,  бродячий,  который
вот уже три месяца  сила  течений  увлекала  вглубь  Северного  Ледовитого
океана!
   Да, то была просто-напросто дрейфующая льдина, уносившая на  себе  форт
Надежды и его обитателей. Джаспер Гобсон сразу понял, что  только  этим  и
можно объяснить обнаруженное изменение широты. Несколько месяцев  назад  в
районе  полуострова  Виктории  произошло  извержение  вулкана,   вызвавшее
сильный подземный толчок, в результате которого, очевидно, и треснул узкий
перешеек,  соединявший  полуостров  с  континентом.  Пока  стояла  суровая
северная зима и полярные морозы держали море в своих ледяных  оковах,  эта
катастрофа никак не отражалась на географическом положении полуострова. Но
едва началось вскрытие льда, едва нагретый  солнцем  ледяной  покров  стал
таять и ледяные поля  с  нагроможденными  на  них  торосами,  отступив  от
берега, ушли за линию горизонта, -  словом,  когда  море  очистилось,  эта
покоившаяся на льдине земля  под  влиянием  каких-то  арктических  течений
отделилась от  материка.  Она  перемещалась  вместе  со  своими  лесами  и
утесами, со своим скалистым мысом, со своим озером и  прибрежной  полосой.
Несмотря на то,  что  это  движение  происходило  уже  несколько  месяцев,
зимовщики, охотившиеся только вблизи форта Надежды,  ничего  не  замечали.
Отсутствие всякого  ориентира,  густые  туманы,  ограничивавшие  видимость
всего лишь несколькими милями, кажущаяся неподвижность  почвы  -  все  это
привело к тому, что ни лейтенант Гобсон, ни его спутники не заметили,  как
из обитателей континента они превратились в островитян. Следует упомянуть,
что остров, перемещаясь, продолжал сохранять свое  положение  относительно
четырех стран света. Этому, очевидно, способствовала протяженность острова
и прямолинейное направление течения, которое уносило его. Конечно, если бы
мыс Батерст начал менять свое место  относительно  стран  света,  если  бы
остров повернулся вокруг своей оси, а солнце и луна  переменили  бы  точки
своего восхода и захода, то и Джаспер  Гобсон,  и  Томас  Блэк,  и  миссис
Барнет, и остальные зимовщики сразу поняли бы, что произошло. Но  так  как
по неизвестной причине движение льдины совершалось до сих пор по  одной  и
той же параллели и при этом с большой скоростью, то никто этого не ощущал.
   Хотя лейтенант Гобсон нисколько не сомневался в мужестве,  хладнокровии
и стойкости своих  товарищей,  он  пока  не  хотел,  чтобы  они  узнали  о
случившемся. Он считал, что всегда успеет сообщить  им  об  этом,  но  что
раньше надо тщательно обследовать  остров.  К  счастью,  все  эти  люди  -
честные солдаты и рабочие - слабо  разбирались  в  вопросах  астрономии  и
географии, в частности в географической широте и долготе: вот почему мысль
об  изменениях,  происшедших  за  последние  три  месяца   в   координатах
полуострова, так сильно тревожившая лейтенанта Гобсона, им и в  голову  не
приходила.
   Решив до времени не объявлять о том положении, в какое они попали,  ибо
он еще не видел из него выхода, лейтенант Гобсон  призвал  на  помощь  все
свое мужество. Величайшим усилием воли, которое не ускользнуло  от  миссис
Барнет, он вновь овладел собой и принялся успокаивать несчастного ученого,
который готов был в отчаянии рвать на себе волосы.
   Астроном даже не подозревал о явлении, жертвой которого он оказался.  В
отличие от лейтенанта, который уже  давно  доискивался  причины  некоторых
странных особенностей местности, он ничего не понял и ни о  чем  не  хотел
знать, кроме того злополучного факта, что в предустановленный день  и  час
луна полностью не закрыла солнца. Чем же в  сущности  Блэк  мог  объяснить
случившееся? Тем,  что,  к  стыду  обсерваторий,  их  эфемериды  оказались
ошибочными и столь желанное затмение, его, Томаса  Блэка,  затмение,  ради
которого он совершил столь долгое и утомительное путешествие, в этой части
земного шара, лежащей на семидесятой параллели, вообще не должно было быть
полным?! Нет! Он бы никогда не допустил такой мысли! Никогда!  Вот  почему
это так и потрясло его. Но Томасу Блэку предстояло вскоре узнать истину.
   Джаспер Гобсон, уверив зимовщиков, что случай с  неудавшимся  затмением
должен беспокоить только астронома, а их ничуть не касается,  распорядился
возобновить  прерванные  работы.  Однако,  когда   солдаты   приготовились
покинуть оконечность мыса Батерст и вернуться в  факторию,  капрал  Джолиф
неожиданно подошел к лейтенанту и, отдав честь, остановился перед ним.
   - Господин лейтенант, - сказал он, - разрешите задать вам один вопрос.
   - Пожалуйста, капрал, - ответил Джаспер  Гобсон,  не  понимавший,  куда
клонит его подчиненный. - В чем дело? Говорите!
   Но капрал медлил. Он колебался. Тогда его маленькая жена толкнула  мужа
локтем.
   - Я, господин лейтенант, -  произнес,  наконец,  Джолиф,  -  касательно
этого самого семидесятого градуса широты. Сдается, мы  очутились  не  там,
где вы предполагали...
   Лейтенант сдвинул брови.
   - Действительно, - ответил  он  уклончиво,  -  мы  допустили  ошибку  в
вычислениях... наше первое наблюдение оказалось неточным. Но  почему...  с
какой стороны это может вас занимать?
   -  Да  я  насчет  жалованья,  господин  лейтенант,  -  ответил  Джолиф,
ухмыльнувшись. - Вы-то ведь знаете, компания обещала платить вдвойне...
   Джаспер Гобсон облегченно вздохнул. В самом деле, как помнит  читатель,
зимовщики  в  случае  основания  фактории  на  семидесятой  параллели  или
севернее получали право на более высокое  вознаграждение.  Капрал  Джолиф,
человек расчетливый,  проявлял  к  этому  вопросу  исключительно  денежный
интерес и опасался, что прибавка не будет утверждена.
   - Будьте покойны, капрал, - улыбаясь, ответил лейтенант, - и  успокойте
своих славных  товарищей.  Наша  ошибка,  в  самом  деле  необъяснимая,  к
счастью,  не  причинит  вам  никакого  ущерба.  Мы  находимся   не   южнее
семидесятой параллели, а севернее ее,  и,  следовательно,  вам  полагается
двойное жалованье.
   - Благодарю вас, господин лейтенант, - воскликнул  капрал,  просияв,  -
благодарю! Ведь это не мы держимся  за  деньги,  а  эти  проклятые  деньги
держат нас.
   После  этого  капрал  Джолиф  и  весь  отряд  удалились,  нисколько  не
подозревая о той странной и грозной перемене, которая произошла в  природе
и положении фактории.
   Сержант Лонг тоже собрался  было  направиться  к  форту,  но  лейтенант
Гобсон удержал его:
   - Подождите, Лонг.
   Сержант повернулся на каблуках и замер в ожидании.
   На вершине мыса Батерст оставались теперь только миссис Полина  Барнет,
Мэдж, Томас Блэк, лейтенант Гобсон и сержант Лонг.
   С момента несостоявшегося  затмения  миссис  Барнет  не  произнесла  ни
слова. Она вопросительно смотрела на Джаспера Гобсона, но тот  делал  вид,
что ничего не замечает. Лицо отважной женщины выражало  скорее  удивление,
чем тревогу. Поняла ли она? Неужели у нее внезапно мелькнула та же  мысль,
что и у лейтенанта Гобсона? Догадывалась ли она о  положении  фактории,  и
какие выводы сделал из этого ее трезвый ум? Как бы то ни было,  она  молча
сидела, прижавшись к Мэдж, которая обняла ее за талию.
   Между тем астроном продолжал нервно шагать взад и  вперед.  Он  не  мог
стоять на месте. Волосы у него были взъерошены. Он то всплескивал  руками,
то воздевал  их  над  головой,  то  бессильно  опускал  вниз.  С  уст  его
ежеминутно срывались возгласы отчаяния. Он  грозил  солнцу  кулаком  и  не
отрываясь смотрел на него, рискуя повредить глаза.
   Но вот Блэк стал, наконец, приходить в себя. Он почувствовал, что уже в
силах говорить. Скрестив руки, с гневно пылающим взором и нахмуренным лбом
он подошел к лейтенанту Гобсону и грозно остановился перед ним.
   - А теперь поговорим, - крикнул он, - теперь поговорим, господин  агент
Компании Гудзонова залива!
   Этот возглас, тон и поза  были  весьма  похожи  на  вызов.  Но  Джаспер
Гобсон, видимо, не хотел этого замечать и  только  пристально  смотрел  на
злосчастного астронома. Лейтенант  понимал,  как  тяжело  переживает  этот
человек свою неудачу.
   -  Мистер  Гобсон,  -  сказал  Томас  Блэк  тоном  плохо  сдерживаемого
раздражения, - не соблаговолите ли вы объяснить мне, что все  это  значит?
Уж не мистификация ли это с вашей стороны? В  таком  случае,  сударь,  она
заденет людей, стоящих повыше меня,  и  смотрите,  как  бы  вам  потом  не
пожалеть!
   - Что вы хотите этим сказать, мистер Блэк? - спокойно  спросил  Джаспер
Гобсон.
   - Я хочу сказать, сударь, - ответил астроном, -  что  вы  обязаны  были
доставить ваш отряд на семидесятую параллель...
   - Или севернее, - перебил Джаспер Гобсон.
   - Севернее? - вскричал Томас Блэк. - Но что стал бы я делать  севернее?
Ведь чтобы наблюдать полное затмение, мне надо было находиться в  пределах
круга тени, отбрасываемой луной, граница которого в этой части  Британской
Америки  совпадает  с  семидесятой  параллелью,  а  мы,  изволите  видеть,
оказались на три градуса выше!
   - Ничего не поделаешь, мистер Блэк, -  самым  спокойным  тоном  ответил
лейтенант Гобсон. - Значит, мы с вами ошиблись, - вот и все!
   - Вот и все! - возмутился Блэк. Хладнокровие лейтенанта выводило его из
себя.
   - Между прочим, мистер Блэк, должен вам заметить, что если я и  ошибся,
то ведь и вы виноваты не менее. По  прибытии  на  мыс  Батерст  мы  вместе
определяли его географическое местоположение, вы - вашими приборами,  я  -
своими.  И  не  к  лицу  вам  перекладывать  на  меня  ответственность  за
неточность, допущенную вами!
   Эти слова окончательно сразили Томаса Блэка, и, хотя в нем все  кипело,
он не нашелся, что ответить. Да и что мог он сказать  в  свое  оправдание!
Если произошла ошибка, то и он виноват в ней. Но  как  отнесутся  к  этому
ученые Европы, Гринвичская обсерватория? Что подумают  они  о  злосчастном
астрономе,  который  допустил  неточность  в  определении  широты   места!
Знаменитый Томас Блэк ошибается на три градуса - и в  чем?  В  определении
географической параллели. Да еще  при  каких  обстоятельствах!  Когда  это
связано с наблюдениями над  полным  затмением  солнца  в  таких  условиях,
которые не повторятся в течение весьма  длительного  времени!  Томас  Блэк
опозорен, опозорен как ученый!
   - Но как, как мог я так ошибиться? - снова  вскричал  он,  хватаясь  за
голову. - Или я разучился обращаться с секстаном?  Не  способен  вычислить
угол? Ослеп я, что ли? А если так, мне остается броситься вниз  головой  с
вершины этого утеса!..
   - Мистер Блэк! - заговорил лейтенант Гобсон, и в голосе его  прозвучали
торжественные ноты, -  не  обвиняйте  себя  понапрасну:  результаты  ваших
наблюдений безупречны.
   - Значит, вы один...
   - Я виноват не больше вас, сударь. Прошу  вас  выслушать  меня.  И  вас
также, сударыня, - добавил он, поворачиваясь к миссис  Барнет,  -  и  вас,
Мэдж, и вас, сержант Лонг. Но я хотел бы лишь одного: сохраните то, что  я
вам сообщу, в строжайшей тайне. Незачем пугать, быть может даже  приводить
в отчаяние, остальных наших товарищей по зимовке.
   Миссис  Барнет,  Мэдж,  сержант  Лонг  и  Томас  Блэк  молча   окружили
лейтенанта, как бы выражая этим свое согласие хранить доверенную им тайну.
   - Друзья мои, - начал Джаспер  Гобсон.  -  Когда  мы  ровно  год  назад
прибыли  в  эту  часть  Британской  Америки  и  установили  географическое
положение мыса Батерст, он находился как раз на семидесятой  параллели,  и
если сейчас он переместился севернее семьдесят второй параллели,  то  есть
на целых три градуса ближе к полюсу,  то  это  произошло  потому,  что  он
дрейфует.
   - Дрейфует! - вскричал Томас Блэк. - Кому вы это говорите? С каких  это
пор мысы начали дрейфовать?
   - И, однако, это так, мистер Блэк! - невозмутимо  подтвердил  лейтенант
Гобсон. - Полуостров Виктория - это огромная льдина. Подземным толчком  ее
оторвало от американского материка, и теперь одно из  сильнейших  полярных
течений уносит ее!..
   - Куда? - осведомился сержант Лонг.
   - Куда направит ее воля божья, - ответил лейтенант.
   Все молча слушали Джаспера Гобсона. Их взгляды  невольно  обратились  к
югу, туда,  где  за  необъятным  простором  океана  остался  перешеек,  от
которого откололась льдина. Но оттуда, где они  стояли,  видна  была  лишь
северная часть окружавшего их теперь со всех сторон океана. Если бы высота
мыса Батерст над уровнем моря была на  несколько  сот  футов  больше,  вся
местность открылась бы перед ними как на ладони и они могли бы  убедиться,
что находятся уже не на полуострове, а на острове.
   И когда они представили себе, что форт Надежды со всеми его обитателями
уносится от побережья вглубь океана, где он станет игрушкой ветров и волн,
- сердца их сжались.
   - Значит, мистер Гобсон, - прервала молчание миссис  Барнет,  -  это  и
есть  причина  тех  необъяснимых  явлений,  которые  вам  пришлось   здесь
наблюдать?
   - Да, сударыня! - отвечал  лейтенант.  -  И  теперь  мне  все  понятно.
Полуостров, а ныне  остров  Виктория,  который  мы,  естественно,  считали
неотъемлемой частью материка, на деле оказался  огромной  ледяной  глыбой,
уже много веков спаянной с американским континентом. Дувшие с  суши  ветры
постепенно наносили на льдину песок и землю и засевали ее семенами будущих
мхов и деревьев. Тучи поливали его водой, образовавшей озеро  и  небольшую
речку. Покрывшись растительностью, льдина  совсем  преобразилась.  Но  под
озером, под верхним слоем земли и песка, словом, под нашими  ногами  лежит
слой льда, который благодаря присущей ему легкости держится на поверхности
океана. Да, мы живем на плавучей льдине и  поэтому  ни  разу  не  находили
здесь ни булыжника, ни другого камня.  Вот  почему  здесь  такие  отвесные
берега, вот почему, к