- Нет, что вы, господин Казаллон, - ответила молодая девушка, подавляя
вздох, - а между тем это может быть единственное место, где я была
счастлива!
- И я тоже! - прошептал Андре.
Сколько скрытой боли чувствуется в словах мисс Херби! Несчастная
сирота, не имеющая ни родных, ни друзей, нашла проблеск счастья лишь на
этом неведомом рифе посреди Атлантического океана!
19. С ШЕСТОГО ПО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ НОЯБРЯ
В первые пять дней после аварии из трюма "Ченслера" вырывался густой
едкий дым, потом он понемногу стал редеть, и 6 ноября можно уже считать,
что пожар прекратился. Из предосторожности Роберт Кертис приказывает
по-прежнему накачивать воду в трюм, так что корпус судна залит теперь чуть
ли не до межпалубного пространства. Только во время отлива вода в трюме
убывает, понижаясь до уровня моря.
- Раз вода вытекает так быстро, значит пробоина получилась большая, -
говорит мне Роберт Кертис.
И в самом деле, пробоина в корпусе оказалась не менее четырех
квадратных футов. Один из матросов, Флейпол, нырнув при низкой воде,
определил место и размеры повреждения. Течь открывается в тридцати футах
от руля; три доски обшивки выбиты при ударе приблизительно на два фута
выше килевого шпунта. Огромная сила толчка объясняется не только штормом,
бушевавшим тогда на море, но и значительной осадкой судна. Даже
удивительно, что корпус не был проломлен в нескольких местах. Что же
касается течи, то пока еще невозможно сказать, легко ли удастся ее
заделать. Для этого надо вытащить или переместить груз, чтобы дать
плотнику осмотреть поврежденное место. Но пройдет еще дня два прежде, чем
можно будет проникнуть в трюм и вытащить оттуда тюки хлопка, уцелевшие от
огня.
А пока что Роберт Кертис трудится не покладая рук, и матросы усердно
следуют его примеру. Выполнен ряд важных работ.
Так, капитан приказал поставить упавшую во время аварии бизань-мачту,
которую удалось втащить на риф вместе со всем такелажем. С помощью
установленных на корме кранов мачта поднята на борт судна. Плотник Даулас
мастерски приделал ее к прежнему основанию. Обе сломанные части
крепко-накрепко соединены железными болтами.
Вслед за этим матросы тщательно пересмотрели все снасти, заново
натянули ванты, фордуны и штаги, сменили несколько парусов, привели в
порядок бегучий такелаж, и теперь можно спокойно продолжать плавание.
Есть еще много работы на корме и на носу "Ченслера", ибо ют и помещение
экипажа сильно пострадали от огня; необходимо все отремонтировать заново,
а это потребует времени и труда. Времени у нас достаточно, есть и рабочие
руки, и мы скоро сможем опять занять свои каюты.
Только восьмого числа удалось приступить к разгрузке "Ченслера". Так
как во время прилива груз покрывается водой, у люков устанавливают тали, и
мы помогаем матросам вытаскивать из трюма тяжелые тюки хлопка, по большей
части совершенно испорченные. Их грузят по одному в вельбот и перевозят на
риф.
Когда верхний слой тюков выгружен, приходится подумать о том, чтобы
откачать, хотя бы частично, наполняющую трюм воду. Для этого необходимо
прежде всего как можно скорее-заделать пробоину. Это трудное дело, но
боцман и матрос Флейпол превосходно справляются с ним. Во время отлива они
ныряют в море под корму корабля, добираются до пробоины и забивают
отверстие медным листом. Но так как лист может не выдержать напора
снаружи, когда вода из трюма будет выкачена, Роберт Кертис приказывает
навалить тюки хлопка на поврежденное место. В материале нет недостатка, и
вскоре все дно "Ченслера" как бы вымощено тяжелыми водонепроницаемыми
тюками, благодаря чему, надо надеяться, медный лист будет держаться
крепче.
Все удалось как нельзя лучше. И едва заработали насосы, уровень воды в
трюме стал мало-помалу снижаться, что дало возможность продолжать
разгрузку.
- Нам, вероятно, удастся подойти вплотную к пробоине и заделать течь
изнутри, - говорит нам Роберт Кертис. - Конечно, лучше всего было бы
положить судно на бок и сменить доски обшивки, но мы не можем предпринять
такой сложный ремонт, к тому же я боюсь, как бы не испортилась погода.
Если корабль будет лежать на боку, его погубит первый же налетевший шквал.
Все же я ручаюсь, что течь будет прочно заделана и вскоре мы попытаемся
достигнуть берега, не подвергая себя слишком большой опасности.
После двух дней упорной работы выкачали почти всю воду и закончили
выгрузку хлопка. Пассажирам пришлось в свою очередь взяться за насосы,
чтобы помочь матросам, и мы добросовестно справились с делом. Андре
Летурнер работал вместе со всеми, несмотря на хромоту, и каждый из нас
выполнил долг по мере своих сил.
Все же это утомительное дело, и мы не можем долго откачивать воду, не
отдыхая. Руки и поясница скоро устают от бесконечного подымания и
опускания ручки насоса, и я понимаю, почему матросы питают отвращение к
этой работе. А ведь надо сознаться, что мы находимся в благоприятных
условиях, поскольку судно стоит на месте и у нас нет под ногами бездны
океана. Мы не защищаем свою жизнь от угрожающего нам моря, не боремся с
водой, которая вновь заливает судно по мере того, как ее выкачивают.
Дай-то бог, чтобы мы никогда больше не подверглись подобному испытанию на
тонущем корабле.
20. С ПЯТНАДЦАТОГО ПО ДВАДЦАТОЕ НОЯБРЯ
Сегодня удалось осмотреть трюм, где и была, наконец, обнаружена бутыль
с пикратом калия. Она находилась близ кормы, куда, к счастью, еще не дошел
пожар. Бутыль цела и невредима, даже содержимое не попорчено водой. Ее
спрятали в надежном месте на дальнем краю островка. Но почему было тут же
не бросить взрывчатое вещество в море? Не знаю, но, как бы то ни было,
бутыль не бросили.
Роберт Кертис и Даулас установили при осмотре, что палуба и
поддерживающие ее бимсы пострадали гораздо меньше, чем предполагалось. От
сильного жара толстые крепкие доски и поперечные брусья лишь покоробились,
- очевидно, огонь обрушился главным образом на корпус "Ченслера".
В самом деле, внутренняя обшивка корабля выгорела на большом
пространстве. То там, то тут торчат обугленные концы нагелей, и, к
несчастью, очень серьезно пострадал набор корабля. Пенька в торцовых и
продольных швах усохла, и просто чудо, что корабль до сих пор не
развалился.
Нельзя не признать, что все это очень неприятно. "Ченслер" получил
такие повреждения, которые нашими средствами невозможно исправить, тем
более что кораблю предстоит еще долгое плавание.
Понятно, что капитан и плотник возвращаются с осмотра очень
озабоченные. Повреждения настолько серьезны, что, будь Роберт Кертис на
острове, а не на утесе, который море грозит залить каждую минуту, он, не
колеблясь, разобрал бы судно, чтобы построить из него другое, поменьше, но
более надежное.
Однако Роберт Кертис быстро принимает решение и собирает всех -
матросов и пассажиров - на палубе.
- Друзья мои, - говорит он, - авария гораздо значительнее, чем мы
предполагали, корпус "Ченслера" сильно поврежден. Вместе с тем у нас нет
ни возможности, как следует починить судно, ни времени, чтобы построить
новое, так как при первом шторме нас смоет с этого островка. Вот почему я
предлагаю сделать следующее: заделать как можно лучше течь и добраться до
ближайшей земли. Мы находимся лишь в восьмистах милях от порта Парамарибо
на северном берегу голландской Гвианы и при благоприятной погоде будем там
через десять - двенадцать дней.
Ничего другого не оставалось делать, и предложение Роберта Кертиса было
единодушно принято.
Даулас со своими помощниками тотчас же принялся заделывать течь и
укреплять насколько возможно шпангоуты, поврежденные огнем. Ясно, однако,
что "Ченслер" не выдержит длительного перехода и с него придется сойти в
первом же порту.
Плотник конопатит также внешнюю обшивку судна в тех местах, которые
обнажаются во время отлива, но он ничего не может сделать с частью,
неизменно скрытой под водой, и вынужден ограничиться там внутренним
ремонтом.
Работы заканчиваются 20 ноября. Сделав все, что в человеческих силах
для восстановления корабля, Роберт Кертис решает в тот же день выйти в
море.
Нечего и говорить, что как только выбросили груз и выкачали воду из
трюма, "Ченслер" сошел с рифа и оставался на поверхности воды даже в часы
отлива. Из предосторожности, чтобы корабль не прибило к рифу, с носа и
кормы были отданы якоря. "Ченслер" стоял в маленькой естественной гавани,
справа и слева защищенный скалами, которые море не покрывает даже при
полной воде. В самой широкой части этой гавани "Ченслер" мог
поворачиваться по ветру, причем этот маневр облегчался прикрепленными к
рифу перлинями. В данный момент корабль был обращен носом к югу.
По всей вероятности, вывести "Ченслер" в открытое море будет нетрудно.
Надо либо поднять паруса при благоприятном ветре, либо дотащить судно на
буксире до конца пролива при противном ветре. Встретятся, конечно, и
некоторые трудности, которые надо будет преодолеть.
В самом деле, вход в пролив преграждает подводная скала, и даже при
полной воде глубина, там едва ли достаточна для теперешней осадки
"Ченслера". Если он и прошел над этой плотиной перед катастрофой, то,
повторяю, потому, что его поднял огромный вал и перебросил в естественную
гавань, о которой я уже говорил. К тому же в тот день наблюдался
исключительно сильный прилив, один из тех, что бывает в периоды
равноденствия, и раньше нескольких месяцев он не повторится.
Само собой разумеется, что Роберт Кертис не согласится ждать несколько
месяцев. Сегодня полнолуние, и вода высока; следует воспользоваться этим,
вывести корабль из гавани и, нагрузив его балластом, чтобы он устойчиво
держался под парусами, пуститься в дальний путь. Ветер как раз
благоприятный, северо-восточный. Дует он по направлению к проливу. Однако
капитан поступает совершенно правильно, не желая пускаться на всех парусах
навстречу препятствию, на которое может наскочить корабль, прочность
которого теперь оставляет желать лучшего. И вот, посоветовавшись с
лейтенантом Уолтером, боцманом и плотником, Роберт Кертис приказывает
тащить "Ченслер" на буксире. Один якорь отдают с кормы на случай, если
маневр не удастся и придется возвращаться обратно, два других выносят за
пролив, длина которого не превышает двухсот футов. Цепи наматываются на
вал брашпиля, у которого работает весь экипаж, и в четыре часа пополудни
"Ченслер" начинает двигаться по направлению к проливу.
В двадцать три минуты пятого прилив достигнет наивысшей точки. Остается
еще десять минут. "Ченслер" протащили так далеко, как только позволяет его
осадка, но вот передняя часть киля поднялась на подводную скалу, и корабль
остановился.
И теперь, когда форштевень "Ченслера" преодолел препятствие, Роберт
Кертис решает присоединить силу действия ветра к механической силе
брашпиля и велит поставить верхние и нижние паруса.
Однако пора! Море не шелохнется. Матросы и пассажиры работают у
брашпиля. Летурнеры, Фолстен и я стоим на правом борту, у насоса. Роберт
Кертис на юте наблюдает за парусами, лейтенант дежурит на баке, боцман у
руля.
"Ченслер" несколько раз вздрагивает, прилив слегка приподнимает его.
Море, к счастью, спокойно.
- Ну, друзья, - кричит Роберт Кертис своим спокойным решительным
голосом, - дружно, разом... вперед!
Брашпиль вновь начинает работать. Слышно позвякивание цепей. Проходя
через клюзы, они постепенно натягиваются. Ветер крепчает, и, так как
корабль не может развить нужную скорость, мачты гнутся под напором
парусов. Проходим футов двадцать. Один из матросов запевает громкую песню,
под которую легче становится работать. Мы удваиваем усилия, корпус
"Ченслера" дрожит...
Напрасные старания! Прилив начинает спадать. Мы не пройдем.
Однако "Ченслер" не может оставаться на подводной скале во время
отлива, он потеряет равновесие и переломится надвое. По приказу капитана
быстро убирают паруса, кормовой якорь должен немедленно сослужить нам
службу. Терять нельзя ни минуты. Корабль тянется назад, и все замирают в
страшной тревоге... Но "Ченслер" плавно скользит килем по подводной скале
и возвращается обратно в маленькую гавань, которая становится отныне его
тюрьмой.
- Господин капитан, как же мы теперь пройдем? - спрашивает боцман.
- Не знаю, - отвечает Роберт Кертис, - но мы пройдем!
21. С ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ПО ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ НОЯБРЯ
В самом деле, надо уходить из этого узкого бассейна и без промедления.
Погода, благоприятствовавшая нам весь ноябрь месяц, грозит перемениться.
Со вчерашнего дня барометр упал, и море вокруг Хэм-Рока начинает
волноваться. Между тем в бурю нельзя оставаться близ островка, так как
"Ченслер" вдребезги разобьется о скалы.
В тот же вечер мы с Робертом Кертисом, Фолстеном, боцманом и Дауласом
исследуем подводную скалу, заграждающую выход из бухточки. Есть только
один способ проложить путь кораблю - это пробить скалу кирками на десять
футов в ширину, на шесть футов в длину и углубить дно пролива на
восемь-девять дюймов, хорошо все расчистив кругом. Тогда при своей
теперешней осадке "Ченслер" без труда выйдет из бассейна в открытое море.
- Но ведь базальт тверд, как гранит, - замечает боцман, - придется с
ним повозиться, тем более что работать можно только во время отлива, иначе
говоря каких-нибудь два часа в сутки!
- Тем более, боцман, нельзя терять ни минуты, - отвечает Роберт Кертис.
- Да на это понадобится целый месяц, господин капитан, - говорит
Даулас. - Нельзя ли взорвать скалу? Ведь у нас на борту есть порох.
- Его слишком мало, - заявляет боцман.
- Действительно, положение чрезвычайно серьезное. Целый месяц работы!
Да ведь раньше месяца волны разобьют корабль.
- А ведь у нас есть нечто получше пороха, - вмешивается в разговор
Фолстен.
- Что же это такое? - спрашивает Роберт Кертис.
- Пикрат калия!
В самом деле, у нас есть пикрат калия. Та самая бутыль, которую
погрузил на борт "Ченслера" несчастный Руби. Пикрат чуть было не взорвал
корабль, а теперь пригодится, чтобы взорвать препятствие! Стоит только
заложить мину, и скала будет сметена с лица земли!
Как я уже говорил, бутыль с пикратом калия укрыта на островке в
надежном месте. Какое счастье, просто перст провидения, что ее не
выбросили в море!
Матросы приносят кирки, и Даулас под руководством Фолстена принимается
долбить базальт, в определенном направлении, чтобы сделать минную камеру.
Можно надеяться, что камера будет готова ночью, а завтра на рассвете перед
кораблем откроется после взрыва свободный выход в море.
Как известно, пикриновая кислота - горькое кристаллическое вещество,
добываемое из каменного угля. В соединении с углекислым калием она дает
желтого цвета соль, известную под названием пикрата калия. Взрывчатая сила
его несколько слабее, чем у пироксилина или динамита, но намного больше,
чем у обыкновенного пороха [один грамм пикринового порошка равняется по
силе действия тринадцати граммам обыкновенного пороха (прим.авт.)].
Воспламеняется пикрат калия от сильного, резкого удара. Мы без труда можем
достигнуть того же результата при помощи капсюля - детонатора.
Даулас и его помощники трудятся с большим усердием, но на рассвете
конца работы все еще не видно. Да это и не удивительно - ведь долбить
минную камеру можно только во время отлива, то есть в течение
какого-нибудь часа-двух. Значит, надо поработать четыре отлива подряд,
чтобы сделать ее достаточно глубокой.
И вот только утром 23 ноября работа, наконец, закончена. В базальтовой
скале сделано косое углубление, в которое как раз могут войти фунтов
десять взрывчатого вещества. А время между тем уже приближается к восьми.
Перед тем как заложить мину, Фолстен заявляет нам:
- По-моему, не худо бы смешать пикрат с обыкновенным порохом, тогда
вместо капсюля, который взрывается лишь от удара, можно будет попросту
зажечь фитиль, что гораздо проще. Кроме того, употребление смеси пороха и
пикрата рекомендуется при взрыве твердых пород. Пикрат, обладающий большой
взрывчатой силой, проложит путь, а порох, который воспламеняется медленнее
и горит равномернее, лучше разрушит базальт.
Инженер Фолстен говорит мало, но надо ему отдать справедливость - уж
если раскроет рот, то скажет что-нибудь дельное. Его совет принимается.
Смешивают оба вещества и, опустив один конец фитиля на дно углубления,
закладывают туда минный заряд.
"Ченслер" стоит достаточно далеко от мины, и ему нечего опасаться.
Однако из предосторожности пассажиры и матросы укрываются в гроте на
противоположном берегу островка, и даже мистер Кир, несмотря на
возражения, вынужден покинуть корабль.
Тогда Фолстен зажигает фитиль, который должен гореть минут десять до
взрыва, и присоединяется к нам.
Слышится взрыв. Он звучит глухо, гораздо слабее, чем мы предполагали,
но так всегда бывает, когда мина заложена глубоко.
Спешим взглянуть, что получилось... Все удалось как нельзя лучше: от
базальтовой скалы буквально не осталось и следа, препятствие устранено;
образовавшийся маленький канал быстро начинает наполняться водой, так как
прилив уже наступил.
Путь свободен. Мы оглушительно кричим "ура". Дверь тюрьмы распахнулась,
и заключенным остается только бежать.
И вот, дождавшись высокой воды, "Ченслер" минует пролив и выходит в
открытое море.
Но нам приходится пробыть еще один день возле островка, так как перед
плаванием необходимо взять балласт для придания остойчивости судну. Целые
сутки матросы проводят за погрузкой камней и наименее испорченных тюков
хлопка.
В этот день Летурнеры, мисс Херби и я совершили еще одну прогулку на
базальтовый островок, который мы никогда больше не увидим и где провели
целых три недели. Андре очень искусно выгравировал на одной из скал слово
"Ченслер", название рифа, а также дату кораблекрушения. И вот последнее
"прости" сказано островку, связанному для некоторых из нас с
воспоминаниями о счастливейших днях жизни.
Наконец, 24 ноября, в час утреннего прилива, на "Ченслере" ставят
нижние паруса, марселя и брамселя, и два часа спустя последняя верхушка
Хэм-Рока исчезает за горизонтом.
22. С ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО НОЯБРЯ ПО ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ
И вот мы снова в море, на корабле, надежностью которого нельзя
похвастаться. Большое счастье, что плавание нам предстоит недолгое -
остается пройти всего восемьсот миль. Если попутный северо-восточный ветер
продержится еще несколько дней, то "Ченслер" не слишком пострадает в пути
и без труда достигнет берегов Гвианы.
Курс взят на юго-запад. Жизнь на борту идет своим чередом.
Первые дни проходят спокойно, без происшествий. Направление ветра не
меняется, но Роберт Кертис не хочет ставить много парусов, опасаясь, как
бы при большой скорости судна не открылась течь.
Невесело, в общем, плыть, когда нет уверенности в прочности корабля, на
котором находишься, к тому же мы возвращаемся по уже пройденному пути
вместо того, чтобы идти вперед! Поэтому каждый погружен в свои мысли и нет
на борту того оживления, которое наблюдается при быстром и благополучном
плавании.
Днем 29 ноября ветер передвигается на один румб к северу. Идти на
фордевинд уже нельзя. Приходится брасопить реи и ставить паруса на правый
галс. Поэтому судно довольно сильно накренилось.
Видя, что крен не уменьшается, а это очень опасно для корабля, Роберт
Кертис дает команду взять брамселя на гитовы. И он прав, ведь дело не в
том, чтобы ускорить плавание, а в том, чтобы добраться до берега без новых
происшествий.
Ночь с 29 на 30 ноября темная, пасмурная. Ветер все крепчает и, к
несчастью, начинает дуть с северо-запада. Пассажиры большей частью сидят в
каютах, но капитан Кертис остается на юте, и матросы не покидают палубы.
Корабль все время идет с большим креном, хотя верхние паруса и убраны.
Около двух часов ночи, когда я только что собрался спуститься к себе в
каюту, матрос Берке выбегает из трюма с криком:
- Вода! На два фута воды!
Роберт Кертис и боцман спешат по трапу в трюм и убеждаются, что
зловещая новость более чем справедлива. То ли, несмотря на все
предосторожности, снова открылась течь, то ли разошлись плохо
законопаченные швы, но только трюм довольно быстро наполняется водой.
Капитан возвращается на ют, приводит корабль на фордевинд, чтобы его
меньше качало. И мы ждем утра.
На заре новое измерение показывает, что в трюме уровень воды поднялся
до трех футов.
Я смотрю на Роберта Кертиса. От волнения у него побелели губы, но
внешне он вполне спокоен. Несколько пассажиров поднимаются на палубу. Они
уже осведомлены о происходящем, да это и трудно скрыть.
- Новое несчастье? - спрашивает господин Летурнер.
- Это можно было предвидеть, - отвечаю я. - Но мы, наверно, не очень
далеко от земли и, надеюсь, скоро до нее доберемся.
- Да услышит вас бог! - замечает господин Летурнер.
- Разве есть бог на борту? - восклицает, пожимая плечами, Фолстен.
- Да, сударь, он здесь, - серьезно говорит мисс Херби.
Инженер умолкает, относясь с уважением к этим словам, полным
нерассуждающей веры.
Между тем по приказу Роберта Кертиса работа насосов возобновилась.
Матросы принялись за дело без всякой охоты, с молчаливой покорностью. Но
ведь вопрос стоит о спасении корабля, и, разделившись на две команды, они
посменно выкачивают воду.
Днем боцман несколько раз измеряет уровень воды в трюме и обнаруживает,
что она медленно, но неуклонно прибывает.
К несчастью, от долгого употребления насосы стали часто портиться, и
приходится их чинить. А иногда они засоряются то золой, то волокнами
хлопка, заполняющего нижнюю часть трюма. Чистка тоже отнимает немало
времени и тормозит работу.
На следующее утро оказывается после нового измерения, что уровень воды
поднялся до пяти футов. Итак, стоит почему-либо перестать откачивать воду,
и она зальет весь корабль. Это было бы лишь вопросом времени и,
несомненно, очень короткого. Ватерлиния "Ченслера" уже опустилась в воду
на один фут, и килевая качка становится все ощутимее, ибо корабль с трудом
поднимается на гребень волны. Я вижу, как хмурится капитан Кертис всякий
раз, когда боцман или лейтенант подходят к нему с докладом. Это плохой
признак.
Работа насосов не прекращается весь день и всю ночь, но море опять
побеждает. Матросы выбились из сил, упали духом, и это чувствуется. Но
капитан и боцман сами занимают места у насосов, и пассажиры следуют их
примеру.
Положение было лучше, когда "Ченслер" налетел на риф Хэм-Рок. Теперь
корабль находится над морской бездной, которая каждую минуту грозит его
поглотить.
23. ВТОРОЕ - ТРЕТЬЕ ДЕКАБРЯ
Мы боремся изо всех сил еще сутки, не давая уровню воды в трюме
подниматься. Ясно, однако, что скоро уже нельзя будет выкачивать столько
воды, сколько ее набирается.
Капитан Кертис не отдыхает ни минуты. Он снова лично осматривает трюм,
я сопровождаю его вместе с плотником и боцманом. Отодвинув несколько
тюков, мы прислушиваемся и различаем какое-то журчание, или, точнее,
бульканье. Не открылась ли снова течь? Или весь корпус судна расшатался?
Трудно сказать. Как бы то ни было, Роберт Кертис пытается преградить
доступ воде, подведя с внешней стороны под корму просмоленный парус. Быть
может, приток воды хоть временно прекратится? В таком случае работа
насосов пойдет успешнее и осадка корабля, вероятно, уменьшится.
Но дело это гораздо сложнее, чем кажется. Сначала надо уменьшить
скорость "Ченслера", затем при помощи горденей подвести толстые паруса под
его киль и закрыть ими место, где находится пробоина, плотно обтянув
талями этот пластырь.
Все приведено в исполнение, теперь мы уже начинаем побеждать море и
испытываем прилив бодрости. Несомненно, вода еще проникает в трюм, но
меньше, чем прежде, и к концу дня установлено, что уровень ее понизился на
несколько дюймов. Всего лишь несколько дюймов! Не беда! Все же насосы
выбрасывают больше воды, чем ее просачивается в трюм. Работа не
прекращается ни на минуту.
Ночь выдалась темная, ветер сильно посвежел, капитан Кертис приказывает
поставить все паруса. Он прекрасно знает, как ненадежен корпус "Ченслера",
и потому спешит добраться до ближайшего берега. Если бы в открытом море
показался какой-нибудь корабль, он, не колеблясь, подал бы сигнал
бедствия, чтобы спасти пассажиров и матросов, а сам остался бы на борту
"Ченслер а", считая своим долгом не покидать корабля до последней минуты.
На следующий день выясняется, однако, что все принятые меры ни к чему не
привели.
За ночь парус, которым было обтянуто поврежденное место, не выдержал
напора воды, и утром 3 декабря боцман произвел, как всегда, измерение и
крикнул, отчаянно ругаясь:
- Опять на шесть футов воды в трюме!
Да, это неоспоримый факт! Корабль снова погружается, и его ватерлиния
уже заметно ушла под воду.
Однако мы работаем насосами еще усерднее, чем прежде. Силы наши
слабеют, руки болят, пальцы в крови, но, несмотря на все усилия, вода
побеждает. Роберт Кертис выстроил людей в ряд большого люка, и полные
ведра быстро начинают переходить из рук в руки.
Все напрасно! В половине девятого утра отмечено новое повышение уровня
воды в трюме. Тут некоторыми матросами овладевает отчаяние. Роберт Кертис
приказывает им продолжать работу. Они отказываются.
У матросов есть зачинщик, о котором я уже говорил, это мятежник Оуэн.
Ему сорок лет. На подбородке - рыжеватая остроконечная борода, нерастущая
или чисто выбритая на щеках. Губы узкие, поджатые, светло-карие глазки
окружены красными веками, прямой кос, сильно оттопыренные уши, лоб
изборожден злыми морщинами.
Он первый покидает пост.
Пять или шесть товарищей следуют за ним, и среди них я замечаю повара
Джинкстропа, он тоже нехороший человек.
На приказание Роберта Кертиса вернуться к насосам Оуэн отвечает от
имени всех решительным отказом.
Капитан повторяет приказ. Оуэн снова отказывается.
Роберт Кертис вплотную подходит к бунтовщику.
- Не советую вам меня трогать! - холодно заявляет Оуэн и поднимается на
бак.
Тогда Роберт Кертис идет к себе в каюту и возвращается оттуда с
заряженным револьвером в руке.
Оуэн одно мгновение пристально смотрит на капитана, но Джинкстроп
делает ему знак, и все снова принимаются за работу.
24. ЧЕТВЕРТОЕ ДЕКАБРЯ
Первая попытка к возмущению была энергично пресечена капитаном. Но
можно ли рассчитывать на такую же удачу в будущем? Надо надеяться, что да:
если экипаж разложится, наше положение, и без того серьезное, станет
ужасным.
Ночью насосы уже едва справляются с откачкой. Судно движется тяжело, с
трудом поднимаясь на гребень волны. Вода хлещет через борт, проникает в
люки. Она все прибывает.
Положение скоро станет не менее опасным, чем оно было во время пожара,
в последние его часы. Пассажиры, экипаж - все чувствуют, что судно
постепенно уходит у них из-под ног. Они видят, что вода поднимается
медленно, но непрерывно, она начинает им внушать такой же ужас, как прежде
огонь.
Между тем матросы продолжают работать под грозные окрики Роберта
Кертиса и волей-неволей борются изо всех сил, но силы эти уже на исходе.
Матросы не могут выкачать воду, которая прибывает без конца; уровень ее
поднимается с каждым часом. Те, кто вычерпывает ее ведрами в трюме, уже
стоят по пояс в воде и рискуют утонуть. Они вынуждены подняться на палубу.
Остается один лишь выход, и утром 4 декабря лейтенант, боцман и капитан
Кертис, посовещавшись, принимают решение оставить судно. Так как вельбот,
единственное, что у нас осталось, не может вместить и пассажиров и экипаж,
- придется сделать плот. Матросы будут выкачивать воду до тех пор, пока не
получат приказа покинуть судно.
Вызывают плотника Дауласа. Решено, что плот начнут строить немедленно
из запасных рей и рангоута, предварительно распиленных на бревна нужной
длины. Море относительно спокойно, и это облегчит работу, трудную даже при
самых благоприятных обстоятельствах.
И вот Роберт Кертис, инженер Фолстен, плотник и десять матросов,
вооруженных пилами и топорами, достают и распиливают реи, прежде чем
бросить их в море. После этого останется лишь крепко связать их и сделать
прочное основание футов сорока в длину и двадцати - двадцати пяти в
ширину.
Остальная команда и мы, пассажиры, занимаемся откачкой воды. Возле меня
работает Андре Летурнер, на которого отец смотрит с глубокой скорбью. Что
будет с его сыном, под силу ли ему сражаться с волнами в такой обстановке,
когда даже здоровому человеку трудно спастись? Как бы то ни было, нас
двое, и мы не покинем юношу в беде.
От миссис Кир, надолго впавшей в какое-то дремотное, почти
бессознательное состояние, скрыли грозящую нам опасность.
Мисс Херби несколько раз ненадолго выходила на палубу. От усталости она
побледнела, но держится стойко. Я советую ей быть готовой ко всему.
- Я всегда готова к худшему, сударь, - отвечает храбрая девушка и
тотчас же возвращается к миссис Кир.
Андре Летурнер провожает ее печальным взглядом.
К восьми часам вечера основание плота уже почти готово. Спускают
пустые, герметически закрытые бочки и прикрепляют их к плоту, чтобы он
лучше держался на воде.
Через два часа в рубке раздаются отчаянные вопли. Выбегает мистер Кир.
- Мы тонем! Тонем! - кричит он.
И тотчас же мисс Херби и Фолстен выносят бесчувственную миссис Кир.
Роберт Кертис бросается в свою каюту и возвращается с картой,
секстаном, компасом.
Крики ужаса... На судне все и вся беспорядочно перемешалось. Матросы
устремляются к плоту, но не могут им воспользоваться: готово лишь
основание, настил еще отсутствует...
Невозможно пересказать все мысли, промелькнувшие у меня в эту минуту,
или нарисовать быстро пронесшиеся видения - развернутый свиток моей жизни!
Мне кажется, что все мое существование сосредоточилось в этой последней,
завершающей его минуте! Я чувствую, что палуба уходит у меня из-под ног. Я
вижу, как вокруг судна поднимается вода, точно океан разверзся, чтобы нас
поглотить!
Несколько матросов, испуская вопли ужаса, ищут убежища на вантах. Я
собираюсь последовать за ними...
Кто-то останавливает меня. Летурнер указывает мне на сына, из его глаз
текут крупные слезы.
- Да, - говорю я, судорожно сжимая его плечо. - Вдвоем мы спасем его!
Но Роберт Кертис опережает меня, он подходит к Андре, чтобы отнести его
на ванты грот-мачты. "Ченслер", который шел с большой скоростью, гонимый
ветром, внезапно останавливается. Мы ощущаем сильный толчок.
Судно идет ко дну! Вода уже лижет мне ноги, я инстинктивно хватаюсь за
канат... Но вдруг мы перестали погружаться. И хотя палуба ушла на два фута
под воду, "Ченслер" продолжает держаться на поверхности океана.
25. НОЧЬ С ЧЕТВЕРТОГО НА ПЯТОЕ ДЕКАБРЯ
Роберт Кертис берет на руки молодого Летурнера и, перебежав с ним через
залитую водой палубу, ставит его на ванты правого борта. Отец Летурнер и я
взбираемся на те же ванты.
Я оглядываюсь. Ночь достаточно светла, и я могу рассмотреть все, что
делается вокруг. Роберт Кертис опять занял свой пост в рубке. Сзади, возле
незатопленного еще гакаборта, я различаю смутные силуэты мистера Кира, его
жены, мисс Херби и Фолстена; на самом краю бака вижу лейтенанта и боцмана;
на марсах и вантах - всех остальных.
Андре Летурнер поднялся на грот-марс с помощью отца, который
переставлял его ноги с перекладины на перекладину, и, несмотря на качку,
благополучно добрался до места. Но миссис Кир не поддалась никаким
уговорам и не покинула рубки, где ее может смыть волной, если усилится
ветер. Поэтому и мисс Херби самоотверженно осталась подле нее.
Как только судно перестало погружаться, Роберт Кертис приказал
немедленно спустить все паруса, а затем убрать реи и брам-стеньги, чтобы
оно не потеряло остойчивости. Он надеется, что благодаря этим мерам
"Ченслер" не будет опрокинут волнами. Но ведь судно может с минуты на
минуту затонуть? Я подхожу к Роберту Кертису и задаю ему этот вопрос.
- Не знаю, - отвечает он спокойно. - Это прежде всего зависит от моря.
Ясно, что теперь "Ченслер" находится в состоянии равновесия... но это
каждое мгновение может измениться.
- Может ли плавать "Ченслер", раз его палуба уже на два фута
погрузилась в воду?
- Нет, господин Казаллон, но течение и ветер могут нести его и, если он
продержится несколько дней, прибить его к какой-нибудь точке побережья.
Наконец, у нас есть плот - наше последнее прибежище; он будет окончен
через несколько часов, и с наступлением дня мы на него переберемся.
- Значит, надежда еще не потеряна? - спросил я, удивленный спокойствием
Роберта Кертиса.
- Надежды никогда нельзя терять, господин Казаллон, даже в самом
отчаянном положении. Если из ста шансов девяносто девять против нас, то на
сотый все-таки можно рассчитывать, это все, что я могу сказать вам. Если
память мне не изменяет, наполовину затонувший "Ченслер" находится точно в
таком же положении, в каком было трехмачтовое судно "Юнона" в тысяча
семьсот девяносто пятом году. Более двадцати дней оно находилось на
волосок от гибели. Пассажиры и матросы спаслись на марсах, и, когда,
наконец, показалась земля, все, кто вынес голод и усталость, были спасены.
Это известный факт из летописи флота, и я не могу не вспомнить о нем в
такую минуту! Нет никаких оснований полагать, что на "Ченслере" оставшимся
в живых повезет меньше, чем на "Юноне".
Многое, пожалуй, можно возразить Роберту Кертису, но из этого разговора
ясно одно: наш капитан не потерял надежды.
Но раз равновесие может быть в любое мгновение нарушено, необходимо
покинуть "Ченслер", и чем раньше, тем-лучше. Поэтому решено, что завтра,
как только плот будет готов, все переберутся на него.
Легко представить себе, какое отчаяние овладело экипажем, когда Даулас
заметил около полуночи, что остов плота исчез! Канаты, как они ни были
крепки, перетерлись от боковой качки, и плот уже, вероятно, с час как
унесен течением.
Когда матросы узнали об этом новом несчастье, послышались возгласы
отчаяния.
- В море! Мачты в море! - кричат потерявшие голову люди.
Они хотят перерезать такелаж, чтобы сбросить а море стеньги и сейчас же
построить новый плот...
Но тут раздается голос Роберта Кертиса.
- По местам, ребята! - кричит он. - Чтобы ни одна нитка не была
перерезана без моего приказания! "Ченслер" держится! "Ченслер" еще не
тонет!
К экипажу, как только он услышал решительный голос капитана, вернулось
хладнокровие, и, несмотря на явное неудовольствие некоторых матросов, все
разошлись по местам.
С наступлением дня Роберт Кертис поднимается на салинг, он внимательно
осматривает даль вокруг судна. Нет! Плота нигде не видно! Что же делать?
Снарядить вельбот и пуститься на поиски, быть может продолжительные и
опасные? При сильном волнении это невозможно, такому утлому суденышку не
совладать с ним. Значит, надо взяться за постройку нового плота - и
немедленно.
Волнение еще усилилось, и миссис Кир, наконец, решилась оставить свое
место в конце юта; она тоже взобралась на грот-марс и упала там почти в
полном бесчувствии. Мистер Кир поместился вместе с Сайласом Хантли на
фор-марсе. Возле миссис Кир и мисс Херби устроились оба Летурнера, тесно
прижавшись друг к другу, ведь длина этой площадки составляет всего-навсего
двенадцать футов. Но между вантами протянуты канаты, которые помогают
держаться при сильной качке. Кроме того, Роберт Кертис велел натянуть над
марсом парус, который немного защищает обеих женщин от палящего солнца.
Несколько бочонков и ящиков, плававших между мачтами, были вовремя
подобраны, подняты на марс и крепко привязаны к штагам. Эти ящики с
консервами и сухарями да бочонки с пресной водой - весь наш скудный запас
провизии.
26. ПЯТОЕ ДЕКАБРЯ
Жаркий день. Декабрь на шестнадцатой параллели это уже не осенний, а
настоящий летний месяц. Надо ждать жестокой жары, если ветер не умерит
палящего зноя солнечных лучей.
Однако на море волнение продолжается. Волны бьются, точно об утес, о
корпус судна, на три четверти погруженного в воду. Пенистые гребни
достигают марсов и обдают нас брызгами, похожими на мелкий дождь.
Вот все, что осталось от "Ченслера", что находится еще на поверхности
бурного моря: три мачты, над ними - стеньги, бушприт, к которому подвешен
вельбот, чтобы его не разбили волны, затем рубка и бак, соединенные лишь
узким фальшбортом. Что касается палубы, она совершенно погружена в воду.
Сообщение между марсами очень затруднено. Только матросы, передвигаясь
по штагам, могут пробираться от одного марса до другого. Внизу между
мачтами, на пространстве от гакаборта до бака, волны перекатываются,
пенясь, точно над подводной скалой, и мало-помалу отрывают от судна куски
обшивки; матросы подбирают доски. Воистину ужасающее зрелище для
пассажиров, взгромоздившихся на узкие площадки, - видеть у себя под ногами
ревущий океан. Мачты, торчащие из воды, вздрагивают при каждом ударе
волны, и кажется, что их вот-вот смоет.
Лучше всего не смотреть, не думать, ведь эта бездна притягивает,
хочется броситься в нее!
Между тем матросы без устали трудятся над сооружением второго плота. В
дело идут стеньги, брам-стеньги, реи; под руководством Роберта Кертиса
работа ведется самым тщательным образом. По-видимому, "Ченслер" затонет не
скоро: по словам капитана, он еще продержится некоторое время, наполовину
погруженный в воду. И Роберт Кертис следит, чтобы плот был сколочен
возможно крепче. Путь предстоит долгий, так как ближайший берег,
гвианский, отстоит от нас на несколько сот миль. Поэтому лучше провести
лишний день на марсах и за это время соорудить плот понадежнее. На этот
счет мы все одного и того же мнения.
Матросы несколько приободрились, работа идет дружно.
И только один моряк, шестидесятилетний старик, поседевший в плаваниях,
находит, что нет смысла покидать "Ченслер". Это ирландец О'Реди.
Как-то мы с ним одновременно оказались в рубке.
- Сударь, - сказал он, жуя табак с видом величайшего равнодушия, -
товарищи думают, что нам надо оставить судно. Я - нет. Я девять раз терпел
кораблекрушение - четыре раза в открытом море и пять раз у берега. Это
стало моей профессией. О, я знаю толк в кораблекрушениях. Так вот,
провались я на этом месте, ежели вру, но те хитрецы, что искали спасения
на плотах или в шлюпках, всегда находили гибель! Пока судно держится, надо
оставаться на нем. Уж поверьте мне.
Произнеся весьма решительным тоном эту тираду, старый ирландец,
заговоривший, очевидно, для очистки совести, снова ушел в себя и не сказал
больше ни слова.
Сегодня днем, часа в три, я заметил, что мистер Кир и бывший капитан
Сайлас Хантли оживленно разговаривают на фор-марсе. Торговец нефтью,
по-видимому, в чем-то горячо убеждает своего собеседника, а тот возражает.
Сайлас Хантли несколько раз и подолгу озирает море и небо, покачивая
головой. Наконец, после целого часа препирательств Хантли спускается по
штагу на бак, подходит к группе матросов, и я теряю его из виду.
Впрочем, я не придаю особого значения этому разговору. Возвращаюсь на
грот-марс и несколько часов провожу в беседе с обоими Летурнерами, мисс
Херби и Фолстеном. Солнце палит немилосердно, и если бы не парус,
заменяющий тент, положение наше было бы невыносимо.
В пять часов мы обедаем. Каждый получает по сухарю, немного сушеного
мяса и полстакана воды. Миссис Кир, изнуренная лихорадкой, не ест. Мисс
Херби ухаживает за больной, время от времени смачивая водой ее запекшиеся
губы. Несчастная женщина сильно страдает. Сомневаюсь, чтобы она могла
долго выдержать выпавшие на нашу долю испытания.
Муж ни разу не осведомился о ней. Впрочем, была минута, когда мне
показалось, что сердце этого эгоиста забилось, наконец, от искреннего
душевного порыва. Часов около шести мистер Кир позвал несколько матросов с
бака и попросил их помочь ему спуститься с фор-марса. Не почувствовал ли
он желание побыть возле жены, лежащей на грот-марсе?
Матросы не сразу ответили на зов мистера Кира. Тот окликнул их еще
громче, обещая хорошо заплатить тем, кто окажет ему эту услугу.
Два матроса, Берке и Сандон, тотчас же бросились к фальшборту и по
вантам поднялись на марс.
Добравшись до мистера Кира, они долго торгуются. Ясно, что матросы
заломили большую цену, а мистер Кир не хочет ее дать. Матросы собираются
даже спуститься обратно, оставив пассажира на марсе. Но, наконец, обе
стороны приходят к соглашению, мистер Кир достает пачку долларов и вручает
ее одному из матросов. Тот внимательно пересчитывает деньги - на мой
взгляд, не меньше ста долларов.
Матросам предстоит доставить мистера Кира на бак. Берке и Сандон
обвязывают вокруг его тела веревку, которую затем наматывают на штаг. Они
спускают пассажира словно тюк, встряхивая его под шутки и прибаутки
матросов.
Но я ошибся. Мистер Кир не имел ни малейшего желания отправиться на
грот-марс и побыть возле жены. Он остается на баке вместе с Сайласом
Хантли, который поджидал его там. Вскоре становится темно, и я теряю их из
вида.
Наступила ночь, ветер стих, но море все еще неспокойно. Луна, взошедшая
еще в четыре часа дня, лишь изредка проглядывает в узкие просветы между
туч. Длинные слоистые облака, обложившие горизонт, отливают красным, что
предвещает на завтра крепкий ветер. Дай-то бог, чтобы он опять подул с
северо-востока и понес нас к берегу! Если же направление ветра изменится,
нас ждет неминуемая гибель. Ведь мы переберемся на плот, который может
идти лишь по ветру.
Роберт Кертис поднялся на грот-марс в восемь часов вечера. Он, кажется,
не особенно доволен видами на погоду и старается угадать, что сулит нам
завтрашний день. С четверть часа капитан наблюдает небо; прежде чем
спуститься, он, не говоря ни слова, пожимает мне руку и отправляется на
свое обычное место, в рубку.
Я пытаюсь заснуть на марсе, в тесноте, но сон не приходит. Осаждают
мрачные предчувствия, тревожит почти полное безветрие, которое кажется мне
зловещим. Лишь изредка легкое дуновение проносится по оснастке судна,
чуть-чуть дрожат металлические тросы. Впрочем, море не совсем спокойно.
Волнение довольно сильное - очевидно, где-то далеко свирепствует буря.
Часам к одиннадцати вечера ярко засияла луна, показавшаяся между
тучами, и волны заблестели, точно сами излучали этот свет.
Я встаю, всматриваюсь вдаль. Странно, мне мерещится какая-то черная
точка, которая то поднимается, то опускается на сверкающей поверхности
моря. Это не скала, нет, так как она перемещается вместе с волнами. Что же
это такое?
Луна снова заволакивается облаками, тьма становится непроглядной, я я
ложусь возле вант левого борта.
27. ШЕСТОЕ ДЕКАБРЯ
Мне удалось на несколько часов заснуть. В четыре часа утра меня вдруг
разбудил свист ветра. Сквозь рев бури, сотрясающей мачты, слышится голос
Роберта Кертиса.
Я поднимаюсь. Крепко уцепившись за канат, пытаюсь рассмотреть, что
происходит вокруг.
Во мраке слышен рев моря. Между мачтами, содрогающимися от боковой
качки, проносятся пенистые волны, скорее мертвенно-синего, чем белого
цвета. На беловатом фоне моря, со стороны кормы, видны две черные тени.
Это капитан Кертис и боцман. Их голоса, едва различимые среди грохота моря
и свиста ветра, доносятся до меня, словно стоны.
В эту минуту мимо проходит один из матросов, поднявшийся на марс, чтобы
закрепить какую-то снасть.
- Что случилось? - спрашиваю я.
- Ветер переменился...
Матрос говорит еще что-то, но я не разбираю его слов.
Мне слышится нечто вроде "подул в обратную сторону"!
- В обратную сторону! Но значит, это уже не северо-восточный ветер, а
юго-западный, и теперь нас несет от берега в открытое море! Итак,
предчувствие не обмануло меня!
Медленно занимается день. Оказывается, ветер - северо-западный и дует
он хотя не прямо от берега, но это тоже для нас плохо. Он удаляет нас от
земли. Но этого мало. Вода на палубе поднялась до пяти футов, так что
фальшборт уже не виден. За ночь судно еще глубже погрузилось в воду; бак и
рубка едва виднеются над волнами, которые непрестанно на них набегают.
Ветер крепчает. Роберт Кертис и его матросы кончают постройку плота, но
работа идет медленно из-за сильного волнения; надо принять самые серьезные
меры, чтобы плот не разбило волнами еще раньше, чем он будет готов.
Отец и сын Летурнеры как раз стоят возле меня. Качка очень усилилась, и
старик поддерживает Андре.
- Марс ломается! - восклицает старик Летурнер, слыша, как трещит
небольшая площадка, на которой мы примостились.
При этих словах мисс Херби поднимается и говорит, указывая на миссис
Кир, распростертую у ее ног:
- Что же нам делать?
- Оставаться здесь, - отвечаю я.
- Мисс Херби, - прибавляет Андре, - марс пока еще самое надежное
убежище. Не бойтесь ничего...
- Не за себя я боюсь, - спокойно отвечает молодая девушка, - а за тех,
кто дорожит своей жизнью.
В четверть девятого боцман кричит матросам:
- Эй, вы там - на баке!
- В чем дело, боцман? - отвечает один из матросов, кажется О'Реди.
- Вельбот не у вас?
- Нет, боцман.
- Ну, значит, гуляет по морю!
В самом деле, вельбота на бушприте уже нет, и тотчас же все замечают,
что вместе с ним исчезли мистер Кир, Сайлас Хантли и три человека из
экипажа - один шотландец и два англичанина. Теперь я понял, о чем накануне
совещались мистер Кир и Сайлас Хантли. Опасаясь, что "Ченслер" пойдет ко
дну до окончания постройки плота, они уговорились бежать и, подкупив трех
матросов, завладели вельботом. Так вот что это была за черная точка,
которую я видел ночью. Негодяй бросил свою жену на произвол судьбы! Подлец
капитан покинул судно! Они украли у нас вельбот, единственное оставшееся у
нас суденышко!
- Пять человек спаслись! - говорит боцман.
- Пять человек погибли! - возражает старик ирландец.
И в самом деле, вид бушующего моря как бы подтверждает слова О'Реди.
Теперь нас на борту только двадцать два человека. Насколько еще
уменьшится это число?
Узнав о подлом дезертирстве капитана и о краже вельбота, экипаж осыпает
беглецов проклятиями. Если бы случай привел их обратно на "Ченслер", они
дорого заплатили бы за свое предательство!
Я советую скрыть от миссис Кир бегство мужа. Несчастную женщину снедает
лихорадка, с которой мы бессильны бороться, ведь катастрофа произошла так
быстро, что мы не успели спасти аптечку. Но, будь у нас лекарства, разве
они помогли бы в той обстановке, в какой находится миссис Кир?
28. ШЕСТОЕ ДЕКАБРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
"Ченслер" с трудом сохраняет равновесие среди осаждающих его волн.
Весьма вероятно, что корпус судна не выдержит и распадется; к тому же оно
все глубже погружается в море.
К счастью, плот будет закончен вечером. Мы сможем перебраться на него,
если только Роберт Кертис не предпочтет сделать это завтра на рассвете.
Основание плота сделано прочно. Бревна связаны крепкими веревками, а так
как они кладутся крест-накрест, то все сооружение возвышается примерно на
два фута над поверхностью воды. Настил же состоит из досок фальшборта,
оторванных волнами и своевременно подобранных.
К вечеру на плот начинают грузить все уцелевшие припасы, паруса,
приборы, инструменты. Надо торопиться, так как грот-марс уже находится
всего на высоте десяти футов над водой, а от бушприта виден только сильно
накренившийся кончик.
Я буду очень удивлен, если завтра "Ченслеру" на придет конец.
Ну, а наше душевное состояние? Я стараюсь разобраться в том, что
происходит во мне.
Я испытываю скорее какое-то глубокое безразличие, чем чувство
покорности судьбе. Господин Летурнер живет только своим сыном, который в
свою очередь думает лишь об отце. Андре выказывает мужественную
христианскую покорность, очень напоминающую настроение мисс Херби. Фолстен
всегда остается Фолстеном, и помилуй меня бог - он еще заносит какие-то
цифры в свою записную книжку. Миссис Кир умирает, несмотря на заботливый
уход молодой девушки и все мои старания.
Что касается матросов, двое-трое спокойны, но остальные почти потеряли
голову. Иные находятся во власти грубейших инстинктов, которые могут
толкнуть их на любую крайность. Этих людей, подпавших под влияние Оуэна и
Джинкстропа, трудно будет сдерживать, когда мы очутимся с ними на тесном
плоту!
Лейтенант Уолтер очень ослабел; несмотря на все свое мужество, он не в
состоянии выполнять свои обязанности. Роберт Кертис и боцман - люди
энергичные, непоколебимые, люди "крепкого закала" - пользуясь выражением,
употребляемым в металлургии.
Около пяти часов вечера перестал страдать один из наших товарищей по
несчастью: миссис Кир умерла после мучительной агонии, вероятно не
сознавая опасности своего положения. Послышался вздох, другой - и все было
кончено. Мисс Херби до последней минуты окружала ее заботами, которые всех
нас глубоко тронули!
Ночь прошла без всяких происшествий. Утром, едва забрезжил свет, я
дотронулся до руки умершей, она уже окоченела. Тело нельзя оставлять на
марсе. Мисс Херби и я завернули миссис Кир в ее одежду. Затем мы прочли
несколько молитв за упокой души несчастной женщины, и первая жертва
постигших нас бедствий исчезла в морской пучине.
Тут один из матросов, находящихся на вантах, произнес ужасные слова:
- Мы скоро пожалеем, что бросили в море труп!
Я оборачиваюсь. Это Оуэн. Мне приходит в голову, что ведь и в самом
деле может наступить день, когда мы окажемся без продовольствия.
29. СЕДЬМОЕ ДЕКАБРЯ
Судно все больше погружается в воду, которая доходит почти до
фор-марса. Ют и бак покрыты водой, нок бушприта исчез. Из волн торчат
только три мачты.
Но плот готов, и на него погружено все, что можно спасти. В передней
части плота устроено гнездо для мачты, которую будут поддерживать ванты,
прикрепленные к краям площадки. Грот-бом-брамсель привяжут к рее, он
поможет нам добраться до берега.
Кто знает, не спасемся ли мы на этом хрупком дощатом плоту, ведь
"Ченслер" все равно обречен на гибель? Надежда так глубоко гнездится в
человеческом сердце, что я все еще не потерял ее!
Уже семь часов утра. Мы собираемся перебраться на плот. Вдруг "Ченслер"
начинает быстро погружаться в воду; плотники и матросы, работающие на
плоту, вынуждены обрубить швартовы, чтобы не попасть в водоворот вместе с
кораблем.
Мы испытываем мучительную тревогу: как раз в то мгновение, когда бездна
готовится поглотить судно, плот, наше единственное спасение, может
ускользнуть от нас!
Два матроса и юнга потеряв голову бросаются в море вслед за плотом, но
бороться с волнами они на в силах. Вскоре всем нам становится ясно, что
они не смогут ни добраться до плота, ни вернуться на судно: волны и ветер
слишком сильны. Роберт Кертис привязывает себе к поясу веревку и бросается
к ним на помощь. Напрасное самопожертвование! Еще прежде, чем он успевает
доплыть до них, трое несчастных, несмотря на свои отчаянные усилия,
исчезают в пучине, тщетно протягивая к нам руки!
Матросы вытаскивают из воды Роберта Кертиса, который весь избит валами,
- валы уже доходят до верхушек мачт.
Между тем Даулас и матросы пытаются снова приблизиться к судну с
помощью шестов, которыми они гребут как веслами. После часа напряженной
работы, часа, показавшегося нам веком, так как море за это время поднялось
до уровня марсов, плот, отнесенный только на два кабельтовых [около
четырехсот метров (прим.авт.)], приблизился к "Ченслеру". Боцман бросает
Дауласу швартов, и плот снова привязывают к такелажу грот-мачты.
Нельзя терять ни минуты: возле тонущего судна образуется сильный
водоворот, и поверхность воды покрывается огромными пузырями.
- На плот! На плот! - кричит Роберт Кертис.
Мы бросаемся к плоту. Андре Летурнер, уверившись, что мисс Херби
спустилась, сам благополучно перебирается на площадку плота, а вслед за
ним - и его отец. В течение нескольких минут мы садимся все, кроме
капитана Кертиса и старика матроса О'Реди.
Роберт Кертис стоит на грот-марсе. Он покинет свое судно только перед
тем, как оно канет в бездну. Это его долг и его право. Какое волнение,
по-видимому, охватывает капитана в эти минуты прощания с "Ченслером" -
судном, которое он любит, которым он еще командует!
Ирландец остался на фор-марсе.
- Садись на плот, старина! - кричит ему капитан.
- Судно тонет? - с величайшим хладнокровием спрашивает упрямый старик.
- Да. Тонет.
- Значит, надо уходить, - отвечает О'Реди, стоя по пояс в воде.
И, тряхнув головой, прыгает на плот.
Роберт Кертис еще остается на марсе; он бросает вокруг прощальный
взгляд и покидает свой корабль последним.
Пора! Швартовы медленно перерезывают, и плот медленно отплывает от
гибнущего судна.
Все мы смотрим в ту сторону, где идет ко дну корабль. Сначала исчезает
верхушка фок-мачты, затем - грот-мачты, и, наконец, от красавца "Ченслера"
не остается и следа.
30. СЕДЬМОЕ ДЕКАБРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Уносящий нас плот затонуть не может. Он сделан из бревен, которые при
любых обстоятельствах будут держаться на воде. Но не разобьют ли его
волны? Не перетрутся ли канаты, которыми он связан? Не поглотит ли море
горстку потерпевших кораблекрушение, собравшихся на этой скорлупе?
Из двадцати восьми человек, отплывших на "Ченслере" из Чарлстона,
десять уже погибло.
Осталось, значит, восемнадцать - восемнадцать человек на плоту, имеющем
футов сорок в длину и двадцать в ширину.
Вот имена тех, кто остался в живых: Летурнеры, инженер Фолстен, мисс
Херби и я - пассажиры; капитан Роберт Кертис, лейтенант Уолтер, боцман,
буфетчик Хоббарт, повар - негр Джинкстроп, плотник Даулас и семь матросов:
Остин, Оуэн, Уилсон, О'Реди, Берке, Сандон и Флейпол.
Не довольно ли бедствий ниспослано нам небом за семьдесят два дня - с
тех пор как мы покинули берега Америки? Не достаточно ли уже тяжко бремя
страданий, возложенное на нас? Даже самые доверчивые не смеют надеяться.
Но не надо заглядывать в будущее, будем думать только о настоящем и
отмечать день за днем все эпизоды разыгрывающейся драмы.
С пассажирами плота читатель уже знаком. Скажем несколько слов о
провизии и вещах, оставшихся в их распоряжении.
Роберт Кертис мог погрузить на плот только то, что удалось извлечь из
камбуза; большая часть провианта пропала в тот момент, когда опустилась
под воду палуба "Ченслера". Запасы наши скудны, если принять во внимание,
что придется кормить восемнадцать человек и что пройдет, быть может, много
времени, прежде чем мы увидим корабль или землю. Бочонок с сухарями,
бочонок с сушеным мясом, маленькая бочка водки, две бочки воды - вот и
все, что нам удалось спасти. Поэтому необходимо с первого же дня
установить рацион.
Запасной одежды нет никакой. Несколько парусов будут служить нам
одновременно и одеялами и крышей. Инструменты, принадлежащие плотнику
Дауласу, секстан и компас, карта, складные ножи, металлический чайник,
жестяная кружка, с которой никогда не расстается старый ирландец О'Реди, -
таковы инструменты и утварь, которыми мы располагаем. Все ящики, стоявшие
на палубе в ожидании погрузки на первый плот, затонули, когда судно стало
погружаться в море, а пробраться в трюм после этого было невозможно.
Положение наше тяжелое, но отчаиваться нет основания. К несчастью,
следует опасаться, что с упадком физических сил у многих пропадет и воля к
борьбе. К тому же среди нас есть лица с дурными наклонностями. Справиться
с ними будет нелегко.
31. СЕДЬМОЕ ДЕКАБРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Первый день прошел без приключений.
Сегодня в восемь часов утра капитан Кертис собрал всех нас, пассажиров
и матросов.
- Друзья мои, - сказал он, - выслушайте меня. Я командую на этом плоту,
как командовал на борту "Ченслера", и рассчитываю на повиновение каждого
из вас. Будем же думать только об общем спасении, будем действовать
дружно, и да смилуется над нами небо!
Эти слова были встречены всеобщим одобрением.
Ветерок, направление которого капитан определил по компасу, окреп и
подул с севера - обстоятельство весьма благоприятное. Надо немедля им
воспользоваться, чтобы возможно скорее вернуться к берегам Америки.
Плотник Даулас занялся установкой мачты, гнездо которой было прилажено на
передней части плота; он сделал две подпорки, чтобы придать мачте
устойчивость. Тем временем боцман и матросы прикрепили маленький
бом-брамсель к рее, специально для этого предназначенной.
К половине десятого мачта уже поставлена и укреплена при помощи вант.
Парус поднят, галс посажен, шкот выбран, и плот, подгоняемый ветром, идет
довольно быстро; ветер еще крепчает.
Как только кончили эту работу, плотник принялся за установку руля,
который позволит нам придерживаться желаемого направления. Роберт Кертис и
инженер Фолстен дают плотнику советы и указания. После двухчасовой работы
удается приладить к заднему краю плота подобие кормового весла, вроде
того, что употребляют малайцы.
В это время капитан Кертис производит необходимые наблюдения, чтобы
точно вычислить долготу, а с наступлением полудня измеряет высоту солнца.
Вот результаты его наблюдений: северная широта - 15o7', западная долгота -
49o35', считая от Гринвичского меридиана.
Эта точка, нанесенная на карту, показывает, что мы находимся
приблизительно на расстоянии шестисот пятидесяти миль к северо-востоку от
Парамарибо, самой близкой к нам части южноамериканского материка, то есть
берегов голландской Гвианы.
А между тем мы не можем даже при наличии пассатов рассчитывать на то,
что нам удастся делать более десяти - двенадцати миль в день на таком
несовершенном сооружении, как плот, неспособном спорить с ветром. Другими
словами - при самых благоприятных обстоятельствах нам понадобится два
месяца, чтобы достигнуть берега, если только мы не встретим какое-нибудь
судно - случай маловероятный. В этой части Атлантического океана корабли
ходят гораздо реже, чем дальше к северу или югу. К несчастью, нас отнесло
в сторону от путей, по которым следуют английские или французские
трансатлантические корабли, направляющиеся к Антильским островам или в
Бразилию; лучше не рассчитывать на случайную встречу. А если наступит
штиль, если ветер переменится и понесет нас на восток, понадобится, может
быть, и не два месяца, а четыре, шесть; а ведь наши съестные припасы
кончатся к концу третьего месяца!
Итак, осторожность требует, чтобы мы с первого же дня ограничили свои
потребности. Капитан Кертис совещался с нами по этому поводу, и мы ввели
суровый режим, которого намерены придерживаться. Рацион установлен
одинаковый для всех и с таким расчетом, чтобы лишь наполовину утолять
голод и жажду. Управление плотом не требует большого расхода физических
сил. Нам можно поэтому довольствоваться и скудным питанием. Водка, - а в
бочонке ее имеется только пять галлонов [около двадцати трех литров
(прим.авт.)], - будет выдаваться очень скупо. Никто не имеет права
прикасаться к ней без разрешения капитана.
Режим "на борту" установлен следующий: пять унций мяса и пять унций
сухарей в день на душу. Немного, но тут ничего не поделаешь, ибо
восемнадцать человек съедят в день более чем по пяти фунтов каждого из
этих продуктов, то есть в три месяца - шестьсот фунтов. В нашем же
распоряжении имеется не больше шестисот фунтов мяса и сухарей.
Следовательно, рацион нельзя увеличить. Воды же у нас около ста тридцати
двух галлонов [около шестисот литров (прим.авт.)], и решено, что мы будем
получать на человека всего одну пинту [0,56 литра (прим.авт.)] в день;
таким образом воды нам тоже хватит на три месяца.
Раздача съестных припасов будет производиться в десять часов утра
боцманом. Каждый получит на день свой рацион сухарей и мяса, а съедать его
будет, как и когда захочет. За недостатком посуды - ведь у нас нет ничего,
кроме чайника и кружки ирландца, - вода будет выдаваться два раза в день,
в десять часов утра и в шесть вечера: каждому придется выпить ее тут же.
Надо заметить, что у нас есть надежда увеличить свои запасы: дождь и
рыбная ловля могут оказаться для нас немалым подспорьем. На плоту
выставлены две пустые бочки в расчете на то, что дождь наполнит их. А
рыболовную снасть взялись изготовить матросы; плот потащит ее за собой.
Вот какие меры приняты нами. Они всеми одобрены и будут строго
соблюдаться. Лишь при самом суровом режиме можно надеяться, что мы
избегнем ужасов голода. Жестокие испытания научили нас
предусмотрительности, и если нам придется терпеть еще большие лишения, то
лишь потому, что судьба пошлет нам новые удары!
32. С ВОСЬМОГО ПО СЕМНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ
С наступлением вечера мы забились под паруса. Утомленный долгим
пребыванием на рангоуте, я на несколько часов заснул. Плот, относительно
мало нагруженный, плывет довольно легко. Море спокойно, и волны не
беспокоят нас. К несчастью, волнение стихло лишь потому, что спадает
ветер, и к утру я вынужден отметить в дневнике: штиль.
С наступлением дня я не мог записать ничего нового. Отец и сын
Летурнеры тоже проспали часть ночи. Мы еще раз пожали друг другу руки.
Отдохнула и мисс Херби; ее лицо уже не кажется таким усталым, оно, как
всегда, дышит спокойствием.
Мы находимся ниже одиннадцатой параллели. Стоит сильная жара, солнце
светит ярко. Воздух насыщен горячими испарениями. Ветер налетает порывами,
и в промежутках, увы, слишком продолжительных, парус неподвижно висит на
мачте. Но Роберт Кертис и боцман по некоторым приметам, в которых
разбираются только моряки, предполагают, что какое-то течение увлекает нас
на запад - со скоростью двух-трех миль в час. Это была бы для нас удача,
которая сильно сократила бы наше плавание. Хочется надеяться, что капитан
и боцман не ошиблись - ведь с первых же дней в такую жару нам едва хватает
нашего рациона воды, чтобы утолить жажду!
И, однако, с тех пор как мы покинули "Ченслер", или, вернее, марсы
корабля, чтобы пересесть на плот, положение значительно улучшилось. Ведь
"Ченслер" мог в любую минуту затонуть, а деревянная площадка, которую мы
сейчас занимаем, относительно прочна. Да, повторяю, положение заметно
улучшилось, и по сравнению с прежним все мы чувствуем себя неплохо. У нас
есть некоторые удобства. Мы можем передвигаться по плоту. Днем мы
собираемся, разговариваем, спорим, смотрим на море. Ночью спим под защитой
парусов. Развлекаемся, наблюдая за горизонтом и следя за рыболовными
снастями, опущенными в воду.
- Господин Казаллон, - говорит мне Андре Летурнер через несколько дней
после нашего перехода на плот, - мне кажется, что здесь нам живется так же
спокойно, как на острове Хэм-Рок.
- Да, дорогой Андре.
- Но прибавлю, что у плота есть перед островом важное преимущество: он
движется.
- При попутном ветре, Андре, преимущество явно на стороне, плота, но
если ветер переменится...
- Полно, господин Казаллон! - отвечает молодой человек. - Не будем
смотреть на будущее слишком мрачно. Побольше веры!
Вера воодушевляет всех нас! Да! Нам кажется, что ужасные наши испытания
кончились! Обстоятельства переменились к лучшему. Все мы почти
успокоились.
Я не знаю, что происходит в душе Роберта Кертиса и не могу сказать,
разделяет ли он наши радужные надежды. Держится он большей частью
особняком. Это объясняется, конечно, лежащей на нем огромной
ответственностью. Он - капитан, он обязан спасать не только свою жизнь, но
и наши! Я уверен, что он понимает свой долг именно так. Поэтому он часто
сидит погруженный в размышления, и мы стараемся не беспокоить его.
В эти долгие часы большинство матросов спит на переднем конце плота. По
приказу капитана другую половину отвели пассажирам; здесь соорудили
палатку, которая дает нам немного тени. Чувствуем мы себя
удовлетворительно. Только лейтенанту Уолтеру никак не удается поправиться.
Заботы, которыми мы окружаем его, не идут ему впрок, и он слабеет с каждым
днем.
Только теперь я вполне оценил Андре Летурнера. Этот славный молодой
человек - душа нашего маленького кружка. Он обладает оригинальным умом,
его суждения часто поражают своей новизной и неожиданностью. Беседа с ним
нас развлекает и подчас бывает очень поучительна. Когда Андре говорит, его
несколько болезненное лицо оживляется. Отец, можно сказать, упивается его
словами. Иногда он берет сына за руку и не выпускает ее целыми часами.
Мисс Херби, как всегда, очень сдержанная, все же порой принимает
участие в наших беседах. Каждый из нас старается заботами и вниманием
отвлечь ее от мыслей об утрате людей, которые считались ее покровителями.
Эта молодая девушка нашла в господине Летурнере надежного друга, почти
отца; когда она обращается к нему, в ее словах сквозит непринужденность,
объясняемая пожилым возрастом Летурнера. По его настоянию она рассказала
ему свою жизнь - жизнь, полную мужества и самоотверженности. На что может
рассчитывать бедная сирота? Она прожила два года в доме миссис Кир и
теперь осталась без всяких средств, но с спокойной верой в будущее, ибо
она готова встретить любые испытания. Мисс Херби внушает нам уважение
своим характером, своей нравственной силой, и до сих пор ни один из самых
грубых людей, находящихся на борту, не осмелился оскорбить ее ни словом,
ни жестом.
Двенадцатого, тринадцатого и четырнадцатого декабря никаких перемен в
нашем положении не произошло. Ветер по-прежнему налетал порывами. Плавание
наше ничем не нарушалось. Никаких работ на плоту не было надобности
выполнять. Не пришлось даже переделывать руль, вернее кормовое весло. Плот
идет, подгоняемый ветром, он достаточно устойчив и не дает крена ни в
одну, ни в другую сторону. На переднем конце плота всегда дежурят
несколько матросов: им приказано зорко наблюдать за морем.
Уже прошла неделя с тех пор, как мы покинули "Ченслер". Я замечаю, что
мы привыкли к нашему рациону - по крайней мере к рациону еды. Правда, нам
не приходится истощать свои силы физической работой. Как говорится в
просторечии, "мы не изматываем себя" - выражение, хорошо передающее мою
мысль; в наших условиях человеку немного надо для поддержания сил. Самое
тяжелое для нас - это недостаток воды: в такую жару нам явно не хватает
выдаваемой порции.
Пятнадцатого декабря возле плота появилась целая стая рыб из породы
спаров. Хотя наши рыболовные снасти состоят всего-навсего из длинных
веревок с загнутым гвоздем на конце и кусочками сухого мяса в виде
приманки, мы вылавливаем множество спаров, до того они прожорливы.
Да, улов поистине чудесный, и в этот день у нас на плоту праздник. Мы
жарим рыбу на вертеле, варим ее в морской воде, разведя костер на переднем
конце плота. Какое пиршество! Да и пополнение наших запасов... Рыбы так
много, что за два дня мы наловили ее около двухсот фунтов. Если бы еще
вдобавок пошел дождь, то лучшего и желать нельзя было бы.
К несчастью, стая спаров недолго оставалась в наших водах. 17 декабря
на поверхности моря появилось несколько крупных акул - из чудовищной
породы пятнистых морских волков, в четыре-пять метров длиной. Плавники и
спина у них черные, с белыми пятнами и поперечными полосами. Близость этих
ужасных акул всегда вызывает тревогу. Плот наш не высок, мы находимся
почти на одном с ними уровне, и несколько раз их хвосты ударяли по нашему
борту с невероятной силой. Однако матросам удалось прогнать их ударами
аншпугов. Я был бы очень удивлен, если бы акулы не последовали за нами,
считая нас верной добычей. Не нравятся мне эти "предчувствующие" чудовища.
33. С ВОСЕМНАДЦАТОГО ПО ДВАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ
Сегодня погода переменилась, ветер усилился. Не будем жаловаться, он
нам благоприятствует. Капитан приказал из предосторожности получше
укрепить мачту, чтобы вздувшийся парус не опрокинул ее. После этого
тяжелый плот стал двигаться несколько быстрее, оставляя за собой длинный
след.
Днем на небе появились облака, и жара несколько спала. Волны сильнее
раскачивают плот, два или три раза они даже залили его. К счастью,
плотнику удалось сделать из нескольких досок фальшборт в два фута вышиной,
и теперь мы лучше защищены от моря. Бочонки с провизией и водой крепко
принайтовлены двойным канатом. Если бы волны унесли их, это обрекло бы нас
на ужасные бедствия, нельзя даже и подумать о такой возможности без
содрогания!
Восемнадцатого декабря матросы достали из воды морские водоросли,
известные под названием "саргассовые", мы уже встречали их между
Бермудскими островами и Хэм-Роком. Это не что иное, как сахаристые
ламинарии. Я советую моим спутникам пожевать их стебли. Они очень освежают
рот и горло.
Сегодня не произошло ничего нового. Я лишь заметил, что некоторые
матросы - Оуэн, Берке, Флейпол, Уилсон и негр Джинкстроп - часто
совещаются между собой. О чем? Не могу понять. Они умолкают, как только
кто-нибудь из офицеров или пассажиров приближается к ним. Роберт Кертис
заметил это еще до меня. Эти тайные совещания ему не нравятся. Он решил
внимательно наблюдать за матросами. Негр Джинкстроп и матрос Оуэн -
негодяи, которых следует остерегаться, так как они могут увлечь за собой
других.
Девятнадцатого декабря зной становится невыносимым. На небе ни облачка.
Ветер не надувает паруса, и плот остается неподвижным. Несколько матросов
окунулось в море, и купанье очень освежило их, на время умерив жажду. Но
купаться в море, изобилующем акулами, чрезвычайно опасно, и никто из нас
не последовал примеру этих беспечных людей. Кто знает, может быть позднее
мы не устоим и сами будем купаться. Когда видишь, что плот стоит на месте,
поверхность океана гладка, парус вяло обвис на мачте, становится страшно:
неужели же наше плавание еще затянется?
Нас очень беспокоит здоровье лейтенанта Уолтера. Молодого человека
снедает лихорадка, припадки которой наступают через неравные промежутки
времени. Быть может, с болезнью удалось бы справиться с помощью хинина.
Но, повторяю, рубку затопило так быстро, что ящик с медикаментами в
мгновение ока исчез в волнах. Кроме того, бедный малый, невидимому,
страдает туберкулезом - болезнью неизлечимой, и за последнее время его
состояние очень ухудшилось. Некоторые симптомы весьма характерны. У
Уолтера сухой кашель, короткое дыхание, обильные выпоты, особенно по
утрам; он худеет, нос заострился, скулы выдаются, и на бледном лице
пятнами выделяется чахоточный румянец, щеки впали, рот свело, глаза
неестественно блестят. Если бы даже несчастный лейтенант находился в
лучших условиях, медицина оказалась бы бессильной перед этой беспощадной
болезнью.
Двадцатого декабря та же жара, плот все так же неподвижен. Горячие лучи
солнца проникают сквозь полотно нашего тента, и зной так невыносим, что мы
просто задыхаемся. С каким нетерпением мы ждем минуты, когда боцман выдаст
нам скудную порцию воды! С какою алчностью мы глотаем эти несколько капель
теплой жидкости! Кто не испытывал мук жажды, тот меня не поймет.
Лейтенант Уолтер очень осунулся; недостаток воды он переносит хуже, чем
все мы. Я заметил, что мисс Херби отдает ему почти всю свою порцию. Эта
добрая душа всеми силами старается хоть немного облегчить страдания нашего
несчастного товарища.
Сегодня мисс Херби сказала мне:
- Наш больной слабеет с каждым днем, господин Казаллон.
- Да, мисс, - ответил я, - и мы ничего не можем сделать для него,
ничего!
- Тише, - сказала мисс Херби, - как бы он нас не услышал!
Она отходит, садится на край плота и, опустив голову на руки,
погружается в раздумье.
Сегодня произошел неприятный случай, о котором следует упомянуть.
Матросы Оуэн, Флейпол, Берке и негр Джинкстроп оживленно разговаривали о
чем-то целый час. Они спорили вполголоса и, судя по их жестам, были сильно
возбуждены. После этого разговора Оуэн решительно направился к той части
плота, которая отведена пассажирам.
- Ты куда, Оуэн? - спрашивает у него боцман.
- Куда нужно, - нахально отвечает матрос.
Услышав этот грубый ответ, боцман поднимается, но Роберт Кертис,
опередив его, уже стоит лицом к лицу с Оуэном.
Матрос, выдержав взгляд капитана, развязно заявляет:
- Капитан, я должен поговорить с вами от имени товарищей.
- Говори, - холодно отвечает Роберт Кертис.
- Это касательно водки, - продолжает Оуэн. - Вы знаете, маленький
бочонок... для кого его берегут? Для дельфинов, для офицеров?
- Дальше? - спрашивает Роберт Кертис.
- Мы требуем, чтобы по утрам нам выдавали, как всегда, нашу порцию.
- Нет, - отвечает капитан.
- Что такое?.. - вскрикивает Оуэн.
- Я говорю: нет.
Матрос пристально смотрит на Роберта Кертиса; на его губах змеится
недобрая улыбка. Одно мгновение он колеблется, может быть собирается
настаивать, но, сдержавшись, молча возвращается к товарищам. И они
начинают шушукаться.
Правильно ли поступил Роберт Кертис, так решительно отвергнув просьбу
матросов? Это покажет будущее. Когда я заговорил об этом случае с
капитаном, он сказал:
- Дать водку этим людям? Уж лучше выбросить бочонок в море.
34. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ
Вчерашнее столкновение пока еще не имеет никаких последствий.
Спары опять появились на несколько часов возле нашего плота; улов
оказался богатым. Рыбу складывают в пустую бочку; теперь, когда у нас есть
лишний запас провизии, мы надеемся, что по крайней мере не будем страдать
от голода.
Наступил вечер, но не принес с собой прохлады, обычной для тропических
ночей. Сегодня будет, невидимому, очень душно. Над волнами носятся тяжелые
испарения. Молодой месяц взойдет лишь в половине второго утра. Ни зги не
видно, и вдруг горизонт озаряется ослепительным светом зарниц.
Электрические вспышки пожаром охватывают часть неба. Но грома нет и в
помине. Тишина кругом стоит такая, что становится жутко.
Мисс Херби, Андре Летурнер и я, дожидаясь мгновения прохлады, целых два
часа наблюдаем эти предвестники грозы, эту репетицию, устроенную природой;
мы забываем об опасностях, восхищаясь великолепным зрелищем: битвой между
заряженными электричеством облаками. Они походят на зубчатые стены
крепости, гребни которых поминутно вспыхивают огнем. Души самые
ожесточенные чувствительны к таким величественным зрелищам; матросы
внимательно наблюдают за этим разгорающимся в облаках пожаром. В то же
время все настороженно следят за "всполохами", которые так называют в
просторечье, потому что они вспыхивают то тут, то там и сеют тревогу,
предвещая близкую битву стихий. В самом деле, что станется с нашим плотом
среди бешеного разгула моря и неба?
До полуночи мы все сидим на заднем конце плота. При свете молний,
особенно ярких в ночной тьме, лица кажутся мертвенно-бледными; такой
призрачный оттенок обычно придает предметам пламя спирта, насыщенного
солью.
- Вы не боитесь грозы, мисс Харби? - спрашивает Андре Летурнер у
молодой девушки.
- Нет, - отвечает мисс Херби, - я сказала бы, что чувствую не страх, а
скорее благоговение. Ведь это одно из самых прекрасных явлений природы, не
восхищаться им нельзя.
- Да, это правда, мисс Херби, - отвечает Андре Летурнер, - особенно
когда рокочет гром. Нет звуков более величественных... Разве может
выдержать с ними сравнение гром артиллерии, этот сухой грохот без
раскатов? Гром наполняет душу, это именно звук, а не шум, он то
усиливается, то стихает, как голос певца. Правду говоря, мисс Херби,
никогда голос артиста не волновал меня так, как этот великий несравненный
голос природы.
- Глубокий бас, - сказал я смеясь.
- Да, в самом деле, - ответил Андре, - и хотелось бы, наконец, услышать
его... ведь эти молнии без звука так однообразны!
- Да что вы, дорогой Андре, - ответил я. - Будет гроза, ничего не
поделаешь, но только не накликайте ее.
- Гроза - это ветер!
- И вода, конечно, - прибавила мисс Херби, - вода, которой нам так не
хватает!
Многое можно было бы возразить этим двум молодым людям, но мне не
хочется примешивать свою грустную прозу к их поэзии. Они рассматривают
грозу с особой точки зрения и вот уже целый час как занимаются тем, что
поэтизируют и призывают ее.
Тем временем звездное небо постепенно скрылось за густой пеленой
облаков. Звезды гаснут одна за другой в зените после того, как
зодиакальные созвездия исчезли в тумане, заволакивающем горизонт. Над
нашими головами повисли, закрыв последние звезды, тяжелые черные тучи. Из
них поминутно вырываются белые снопы света, озаряя плывущие ниже маленькие
сероватые облака.
Все электричество, накопившееся в верхних слоях атмосферы, до сих пор
разряжалось бесшумно, но так как воздух очень сух и служит поэтому плохим
проводником, электрические флюиды не замедлят проложить себе путь с
сокрушительной силой. Ясно, что вскоре разразится страшная гроза.
Роберт Кертис и боцман вполне со мной согласны. Боцман руководствуется
только своим чутьем моряка - чутьем непогрешимым; что касается капитана,
то, кроме чутья weather wise [буквально: угадывающий погоду (англ.)], он
обладает познаниями ученого. Он показывает мне густое облако, которое
метеорологи называют "cloud-ring" [кольцеобразное облако (англ.)]; такой
формы облака образуются только в жарком поясе, насыщенном испарениями,
которые пассаты несут с различных точек океана.
- Да, господин Казаллон, - говорит мне Роберт Кертис, - мы находимся в
зоне гроз, куда ветер занес наш плот. Наблюдатель, одаренный тонким
слухом, постоянно слышит здесь раскаты грома. Это замечание было сделано
уже давно, и я думаю, что оно верно.
- Мне кажется, - ответил я, напряженно прислушиваясь, - что различаю
раскаты, о которых вы говорите.
- В самом деле, - сказал Роберт Кертис. - Это первые предвестники бури,
которая через два часа разгуляется на славу. Ну что ж! Мы готовы ее
встретить.
Никто из нас не думает о сне, да и не мог бы спать в этой атмосфере.
Молнии сверкают все ярче, они вспыхивают на горизонте, охватывая
пространство в 100-150o и постепенно распространяются по всему небосводу,
а воздух начинает излучать фосфоресцирующий свет.
Наконец, раскаты грома приближаются, становятся явственнее, но, если
можно так выразиться, это пока еще закругленные звуки, без углов, то есть
без сильных взрывов, - рокот, не усиливаемый эхом. Небесный свод как бы
окутан облаками, заглушающими грохот электрических разрядов.
Море до сих пор оставалось спокойным, тяжелым, почти недвижным, но
постепенно на нем начинают вздыматься широкие волны - безошибочная примета
для моряков. Они говорят, что море "вот-вот разыграется", что где-то
вдалеке прошла буря и оно ее чувствует. Вскоре поднимается страшный ветер.
Если бы мы были на "Ченслере", капитан приказал бы "привести судно к
ветру", но плот не может маневрировать, и ему придется нестись по воле
бури.
В час утра яркая молния, сопровождаемая через несколько секунд ударом
грома, показала нам, что гроза уже почти над нами. Горизонт вдруг исчез в
плотном сыром тумане, и нам почудилось, что стена тумана вплотную
придвинулась к нам.
И тотчас же послышался голос одного из матросов:
- Шквал! Шквал!
35. НОЧЬ С ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО НА ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ
Боцман хватает фал, привязанный к парусу, и одним рывком спускает рею.
И как раз вовремя, ибо шквал налетел с необычайной силой. Если бы не
предостерегающий крик матроса, шквал опрокинул бы нас и швырнул в море.
Палатку, устроенную на заднем конце плота, снесло в один миг.
Но если плот, еле возвышающийся над водой, не боится ветра и не может
пострадать от него, ему угрожают чудовищные волны, вздымаемые ураганом.
Море на несколько минут как бы оцепенело под напором ветра; но затем,
противодействуя его силе, волны поднимаются еще с большей яростью, еще
выше.
Плот отражает эти беспорядочные скачки волн, он не идет вперед, его
кидает из стороны в сторону, как щепку.
- Привяжите себя! Привяжите себя! - кричит боцман, бросая нам веревки.
На помощь пассажирам приходит Роберт Кертис. И вот Летурнеры, Фолстен и
я уже крепко привязаны к плоту. Море смоет нас только в том случае, если
плот будет разбит. Мисс Херби привязала себя за талию к одному из шестов
унесенной ветром палатки. При свете молнии я вижу, что лицо ее осталось
спокойным, ясным.
Теперь молнии сверкают непрерывно и сопровождаются раскатами грома.
Этим светом, этими звуками мы ослеплены, оглушены. Удары грома следуют
один за другим, одна молния не успевает погаснуть, как уже полыхает
другая. От этих ярких вспышек кажется, что весь небосвод объят пламенем.
Да и самый океан охвачен пожаром; и мне чудится, что молнии слетают с
гребней волн, взвиваются в небо и скрещиваются с такими же молниями в
облаках. В воздухе распространяется сильный запах серы, но молнии до сих
пор нас щадили и падали только в воду.
К двум часам ночи гроза разбушевалась вовсю. Ветер превратился в
ураган, и-сильное волнение грозит разбить плот. Плотник Даулас, Роберт
Кертис, боцман и другие матросы стараются получше скрепить его веревками.
На нас обрушиваются огромные валы, окатывая с ног до головы почти теплой
водой. Летурнер подставляет себя этим яростным волнам как бы для того,
чтобы защитить сына. Мисс Херби неподвижна, как статуя, олицетворяющая
покорность судьбе.
При мимолетном свете молний я замечаю длинные и густые рыжеватые
облака; слышится треск, напоминающий ружейную пальбу; этот особый звук
производится бесчисленными электрическими разрядами, встречающими на своем
пути зерна града. И в самом деле, от столкновения грозовой тучи с холодной
струей воздуха образовался град, и теперь он идет с неистовой силой.
Градины величиной с орех падают на нас как снаряды и ударяют по плоту с
металлическим звуком.
Град продолжается с полчаса и понемногу сбивает ветер, который, мечась
из стороны в сторону, через некоторое время возобновляется с небывалой
силой. Ванты лопнули, и мачта лежит поперек плота, матросы спешат
высвободить ее из гнезда, чтобы она не переломилась у основания. Руль
унесен валами, а вслед за ним и кормовое весло; удержать его было
невозможно. Левый фальшборт сорван, и в образовавшуюся брешь хлынули
волны.
Плотник и матросы хотят исправить повреждение, но качка мешает им, они
валятся один на другого. Вдруг плот, поднятый на гребень чудовищного вала,
наклоняется под углом более чем в 45o. Как этих людей не унесло? Как не
разорвались удерживающие нас веревки? Как волны не швырнули всех нас в
море? На эти вопросы невозможно ответить. Мне кажется немыслимым, чтобы
один из валов не опрокинул плот, и тогда мы, привязанные к этим доскам,
утонем, задохнемся.
И в самом деле, около трех часов утра, когда ураган разыгрался с еще
большей силой, плот, поднятый волной, стал чуть ли не на ребро. Раздались
крики ужаса! Мы опрокинемся!.. Нет... Плот удержался на гребне волны, на
непостижимой высоте, и при ослепительном свете перекрещивающихся молний
мы, ошеломленные, оцепеневшие от страха, окидываем взглядом море: оно
бурлит, пенится, словно ударяясь о скалы.
Затем плот почти тотчас же снова принимает горизонтальное положение; но
при толчке порвались канаты, которыми были привязаны бочонки. На моих
глазах один из них исчез в море, у другого, наполненного водой, выскочило
дно.
Матросы бросаются, чтобы удержать бочонок с сушеным мясом. Но один из
них защемил ногу между разошедшимися досками плота и упал, испуская
жалобные стоны.
Я хочу бежать к нему на помощь, с трудом развязываю удерживающие меня
веревки... Слишком поздно, и при вспышке молнии я вижу, что несчастный
матрос, которому удалось высвободить ногу, унесен волной, залившей весь
плот. Его товарищ исчез вместе с ним. Мы лишены возможности спасти их.
Волна опрокидывает меня на настил плота; голова моя ударяется о край
какого-то бревна, и я теряю сознание.
36. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ
Наконец, наступило утро; из-за облаков, еще остававшихся на небе после
бури, показалось солнце. Борьба стихий продолжалась всего несколько часов,
но она была ужасна; ветер и вода вступили в чудовищное единоборство.
Я отметил только важнейшие события: ведь обморок, вызванный падением,
лишил меня возможности видеть конец катаклизма. Знаю только, что вскоре
после сильного ливня ураган утих. Избыток атмосферного электричества,
наконец, получил грозовую разрядку. Гроза не затянулась на всю ночь. Но
какой урон, какие невознаградимые потери она причинила нам за это короткое
время. Какие бедствия нас теперь ожидают! Мы не сумели собрать ни капли из
тех потоков воды, которые пролились на нас!
Я пришел в себя благодаря заботам Летурнеров и мисс Херби. Но если я не
был унесен, когда на нас вторично хлынули волны, то этим обязан Роберту
Кертису.
Один из двух матросов, погибших во время бури, - Остин, двадцати восьми
лет, славный парень, энергичный и мужественный. Второй - старик ирландец
О'Реди, переживший на своем веку столько кораблекрушений.
Теперь нас на плоту только шестнадцать - значит, около половины тех,
кто сел на борт "Ченслера", уже нет в живых.
Что у нас осталось из провизии?
Роберт Кертис решил сделать точный подсчет уцелевшим запасам. На
сколько времени их хватит?.
Вода у нас пока есть, так как на дне разбившейся бочки осталось около
четырнадцати галлонов [шестьдесят пять литров (прим.авт.)], а второй
бочонок уцелел. Но бочонок с сушеным мясом и тот, в который мы складывали
наловленную рыбу, унесены; из этого запаса не осталось ничего. Что
касается сухарей, то Роберт Кертис полагает, что их уцелело не более
шестидесяти фунтов.
Шестьдесят фунтов сухарей на шестнадцать человек - это значит, что пища
у нас есть только на восемь дней, если считать по полфунта в день на душу.
Роберт Кертис ничего не скрыл от нас. Его выслушали в полном молчании.
В таком же молчании прошел весь день 22 декабря. Все мы ушли в себя, но
ясно, что одни и те же мысли преследуют каждого из нас. Мне кажется, что
теперь мы смотрим друг на друга совсем другими глазами и что призрак
голода уже стоит над нами. До сих пор мы еще по-настоящему не страдали ни
от голода, ни от жажды. А теперь рацион воды придется уменьшить, что же
касается рациона сухарей...
Как-то я подошел к группе матросов, растянувшихся на краю плота, в тот
момент, когда Флейпол иронически говорил:
- Если кому суждено умереть, так уж пусть лучше поскорей умирает.
- Да, - ответил Оуэн, - по крайней мере его порция достанется другим.
День прошел в подавленном настроении. Каждый получил свои полфунта
сухарей. Некоторые набросились на них с жадностью, другие бережно отложили
часть про запас. Мне кажется, что инженер Фолстен разделил свою порцию на
несколько частей, по числу обычных приемов пищи.
Если кто-нибудь из нас выживет, то это Фолстен.
37. С ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО ПО ТРИДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ
После бури ветер, все еще свежий, подул с северо-востока. Надо этим
воспользоваться, так как он несет нас к земле. Мачта, исправленная
стараниями Дауласа, опять крепко вделана в гнездо, парус поднят, и плот
идет, подгоняемый ветром, со скоростью двух - двух с половиной миль в час.
Матросы занялись изготовлением кормового весла из шеста и широкой
доски. Оно работает кое-как, но при той скорости, которую ветер сообщает
плоту, нет нужды в больших усилиях, чтобы управлять им.
Настил мы тоже исправили, скрепив веревками разошедшиеся доски.
Унесенная морем обшивка левого борта заменена новой, и теперь волны не
заливают нас. Словом, мы сделали все возможное, чтобы исправить плот - это
соединение мачт и рей, - но главная опасность грозит нам с другой стороны.
Небо прояснилось, засияло солнце, а с ним вернулась тропическая жара,
от которой мы так страдали за последние дни. Сегодня она, к счастью,
умеряется ветром. Палатку вновь соорудили, и мы по очереди ищем там защиты
от жгучих солнечных лучей.
Однако недостаток пищи дает себя знать. Мы явно страдаем от голода. У
всех ввалились щеки, осунулись лица. У многих из нас явно не в порядке
нервная система; пустота в желудке вызывает сильные боли. Будь у нас хоть
какой-нибудь наркотик, опиум или табак, нам, быть может, удалось бы
обмануть голод, усыпить его! Но нет! Мы лишены всего!
Только один человек на плоту не ощущает этой властной потребности. Это
лейтенант Уолтер, снедаемый изнурительной лихорадкой, - она-то и "питает"
его; но зато больного мучит сильнейшая жажда. Мисс Херби не только отдает
ему часть своей порции, но и выпросила у капитана дополнительный рацион
воды; каждые четверть часа она смачивает лейтенанту губы. Уолтер не в
силах говорить, но он благодарит добрую девушку взглядом. Бедняга! Он
обречен, и самый заботливый уход не спасет его. Ему-то во всяком случае
уже недолго осталось страдать!
Сегодня, по-видимому, лейтенант сознает свое положение; он подзывает
меня рукой. Я сажусь возле него. Тогда он собирает все свои силы и
прерывающимся голосом спрашивает:
- Господин Казаллон, я скоро умру?
Я колеблюсь лишь одно мгновение, но Уолтер замечает это.
- Правду! - говорит он. - Всю правду!
- Я не врач и не могу...
- Это неважно! Отвечайте мне, прошу вас!..
Я долго смотрю на больного, потом прикладываю ухо к его груди. За
последние дни чахотка, по-видимому, произвела в этом организме ужасные
опустошения. Совершенно ясно, что одно из его легких отказалось работать,
а другое с трудом справляется со своей задачей. У Уолтера сильно поднялась
температура, а при заболевании туберкулезом это, насколько я знаю, признак
близкого конца.
Что мне ответить на вопрос лейтенанта?
Он не спускает с меня вопрошающих глаз, а я не знаю, что сказать, и
подыскиваю слова для уклончивого ответа.
- Друг мой, - говорю я, - при таком положении никто из нас не может
рассчитывать на долгую жизнь! Кто знает, может быть, не пройдет и недели,
как все мы тут на плоту...
- Не пройдет и недели! - шепчет лейтенант, по-прежнему не отрывая от
меня горящих глаз.
Затем он отворачивается и, по-видимому, забывается сном.
Двадцать четвертого, двадцать пятого, двадцать шестого декабря никаких
перемен в нашем положении. Это может показаться невероятным, но мы
привыкаем не умирать с голоду. Потерпевшие крушение часто отмечали в своих
рассказах то же, что наблюдаю и я. Читая их, я не верил, находил, что все
преувеличено. Но это не так. Теперь я вижу, что голод можно переносить
гораздо дольше, чем я думал. Между прочим, капитан счел нужным выдавать
нам, кроме сухарей, еще несколько капель водки, и это поддерживает нас
гораздо больше, чем можно было бы думать. Если бы такой рацион был нам
обеспечен хотя бы на два, на один месяц! Но запасы истощаются, и недалек
тот день, когда у нас не будет даже этого скудного пропитания.
Надо, значит, во что бы то ни стало вырвать пищу у моря, а это теперь
очень трудно. Все же боцман и плотник смастерили новые удочки, рассучив с
этой целью веревку; они вырвали несколько гвоздей из досок настила и
прикрепили их к удочкам вместо крючков.
Боцман, по-видимому, доволен своей работой.
- Это, конечно, не то, что заправские удочки, - говорит он, - но рыба
все равно может клюнуть. Да вот, все дело в насадке! У нас есть только
сухари, а сухарь на удочке не держится. Если бы поймать хоть одну рыбу! Я
бы уж использовал ее для насадки. Но как ее словить, эту первую рыбу, -
вот в чем загвоздка!
Боцман прав, и ловля вряд ли что-нибудь даст нам. Все же он решается
рискнуть, забрасывает удочки. Но, как и можно было ожидать, рыба не клюет.
Да и мало рыбы в этих морях!
Двадцать восьмого и двадцать девятого декабря мы снова силимся поймать
рыбу - и так же неудачно. Кусочки сухаря, которые мы насаживаем на удочки,
размокают в воде. Приходится отказаться от дальнейших попыток. Мы только
без всякого толку тратим сухари, нашу единственную пищу, а ведь пришла
пора считать даже крошки.
Боцман в поисках выхода вздумал насадить на гвозди лоскутки материи.
Мисс Херби оторвала для него кусок своей красной шали. Может быть, этот
яркий лоскут, мелькая под водой, привлечет какую-нибудь прожорливую рыбу?
Эту новую попытку предприняли днем тридцатого. В течение нескольких
часов мы забрасываем удочки, но, когда вынимаем их, оказывается, что
красный лоскут остался нетронутым.
Боцман совершенно обескуражен. Опять сорвалось! Чего бы мы не дали,
чтобы выудить эту первую рыбу, которая дала бы нам возможность поймать и
других!
- Есть еще одно средство заправить наши удочки, - говорит мне боцман на
ухо.
- Какое? - спрашиваю я.
- Узнаете потом! - отвечает боцман, как-то странно взглянув на меня.
Что он хотел сказать? Ведь этот человек никогда зря не болтает! Я думал
о его словах всю ночь.
38. С ПЕРВОГО ПО ПЯТОЕ ЯНВАРЯ
Прошло более трех месяцев с тех пор, как мы вышли на "Ченслере" из
Чарлстона. Уже целых двадцать дней мы носимся по океану на нашем плоту,
отдавшись на волю стихий! Подвинулись ли мы на запад, к побережью Америки,
или же буря отбросила нас еще дальше от земли? Мы даже не имеем
возможности ответить на этот вопрос. Во время урагана, имевшего для нас
такие роковые последствия, инструменты капитана сломались, несмотря на все
предосторожности. У Роберта Кертиса нет уже ни компаса, который помог бы
ему определить страны света, ни секстана для измерения высоты светил.
Находимся ли мы поблизости от берега или отделены от него сотнями миль?
Этого мы не знаем, но опасаемся, что земля далеко: ведь все ополчилось
против нас.
Полная неизвестность порою доводит нас до отчаяния; но так как надежда
неразлучна с человеческим сердцем, мы порою верим вопреки разуму, что суша
недалеко. Каждый вглядывается в горизонт и старается различить очертания
берега в беспредельной дали океана. Нас, пассажиров, глаза все время
обманывают, и это еще обостряет наши мучения. Думаешь, будто увидел... но
нет! Это только облако, это туман или более высокая, чем другие, волна.
Земли не видно, ни одно судно не выделяется на сероватом фоне воды. Плот
неизменно остается в центре пустынного океана.
Первого января мы съели наш последний сухарь, или, вернее говоря,
последние сухарные крошки. Первое января! Какие воспоминания пробуждает у
нас этот день и каким тягостным он кажется нам по сравнению с прошлым.
Новый год, поздравления, пожелания, сердечное внимание родных и близких,
надежда, от которой полнится сердце, - все это не для нас! Кто из нас
посмел бы сказать слова, обычно произносимые с улыбкой: "С новым годом! С
новым счастьем!" Кто из нас смеет надеяться прожить еще один день?
И, однако, боцман подошел ко мне и сказал, как-то странно взглянув на
меня:
- Господин Казаллон, поздравляю вас...
- С новым годом?
- Нет, с наступлением нового дня, - и даже это очень самонадеянно с
моей стороны, так как на плоту нет ни крошки еды.
Да, больше нечего есть. Это всем нам известно, и, однако, наутро, в час
выдачи пайка, это поражает нас, как неожиданный удар. С трудом верится,
что наступил абсолютный голод!
К вечеру я почувствовал сильные рези в желудке. Началась мучительная
зевота; через два часа боли несколько утихли.
Третьего января я с удивлением убеждаюсь, что никаких болей нет. Я
чувствую внутри какую-то бездонную пустоту, но это скорее душевное
состояние, чем физическое ощущение. Мне кажется, что голова у меня
невероятно тяжелая, еле держится на плечах, она кружится, точно я стою над
пропастью.
Но не все испытывают одно и то же. Некоторые из моих спутников ужасно
страдают. Между прочим, плотник и боцман, обладающие волчьим аппетитом,
так мучаются, что у них время от времени невольно вырываются стоны. Они
туго стянули себе живот веревкой. А ведь это только второй день!
Ах! полфунта сухарей, этот скудный паек, который казался нам
недостаточным, каким завидным он стал в наших глазах! Теперь, когда у нас
нет ничего, эта порция кажется нам огромной! Если бы нам еще раз выдали
эти полфунта, если бы мы получили хоть половину, хоть четверть, мы
просуществовали бы несколько дней! Мы ели бы сухари по крошке.
В осажденном городе, обреченном на голод, можно еще отыскать в
развалинах, в канавах, в закоулках какую-нибудь кость, какие-нибудь
отбросы, чтобы хоть на минуту обмануть голод! Но на этих досках, не раз
омытых волнами, уже не найдешь ничего, - ведь мы обыскали все щели, все
уголки, куда ветер мог бы занести хоть крошку...
Очень долгими кажутся нам ночи - более долгими, чем дни! Тщетно ждешь
от сна хотя бы минутного забвения! Если смыкаешь глаза, то это лишь
лихорадочная дрема, полная кошмаров.
Но сегодня ночью, изнемогая от усталости, я на несколько часов уснул, и
вместе со мной уснул мой голод.
На следующее утро в шесть часов меня разбудили крики, раздававшиеся на
плоту. Я вскакиваю и вижу на передней части плота негра Джинкстропа,
матросов Оуэна, Флейпола, Уилсона, Берке, Сандона. Они собрались в кучку и
держат себя вызывающе. Эти негодяи завладели инструментами плотника -
топором, пилой, лопатой и угрожают капитану, боцману и Дауласу. Я тотчас
же подхожу к Роберту Кертису и тем, кто его окружает. Фолстен следует за
мной. У нас нет ничего, кроме перочинных ножей, но тем не менее мы полны
решимости защищаться.
Оуэн и его отряд идут на нас. Эти несчастные пьяны. Ночью они разбили
бочонок с водкой и напились.
Чего они хотят?
Оуэн и негр, более трезвые, чем остальные, подстрекают своих
сторонников убить нас; все охвачены каким-то пьяным бешенством.
- Долой Кертиса! - кричат они. - В море капитана! Командует Оуэн!
Командует Оуэн!
Вожак - это Оуэн, а негр - его правая рука. Ненависть этих двух человек
к офицерам проявилась в этом бунте, который даже в случае удачи не улучшит
их положения. Но их мятежники не способны рассуждать; они вооружены, а мы
нет - и в этом их сила.
Роберт Кертис, видя, что они приближаются, идет к ним навстречу и
кричит громовым голосом:
- Сложите оружие!
- Смерть капитану! - ревет Оуэн.
Негодяй жестом подбадривает своих сообщников, но Роберт Кертис,
отстранив пьяных матросов, направляется прямо к нему.
- Чего ты хочешь? - спрашивает он.
- Чтобы никто не командовал на плоту! - отвечает Оуэн. - Здесь все
равны!
Глупец! Как будто бы не все равны перед таким бедствием!
- Оуэн, - вторично говорит капитан, - отдай оружие!
- Смелее! - кричит Оуэн своим.
Начинается схватка. Оуэн и Уилсон бросаются на Роберта Кертиса, который
отбивается обломком шеста; Берке и Флейпол нападают на Фолстена и на
боцмана. Я сцепился с негром Джинкстропом, он размахивает топором,
стараясь меня ударить. Я пытаюсь обхватить его руками, чтобы сковать его
движения, но негодяй сильнее меня. После недолгой борьбы я чувствую, что
начинаю слабеть. Но тут Джинкстроп падает, увлекая меня за собой. Это
Андре Летурнер схватил его за ногу и повалил.
Он-то и спас меня. Негр, падая, выпустил оружие, которым я завладел. Я
хочу размозжить ему голову, но Андре останавливает меня в свою очередь.
Взбунтовавшиеся матросы оттеснены на переднюю часть плота. Роберт
Кертис, увернувшись от ударов, которые пытался нанести ему Оуэн, схватил
топор и размахнулся.
Но Оуэн отскочил в сторону, и топор угодил прямо в грудь Уилсону.
Негодяй падает навзничь, прямо в воду и исчезает в волнах.
- Спасите его! Спасите его! - кричит боцман.
- Но он мертв! - отвечает Даулас.
- Э! Именно поэтому!.. - вырывается у боцмана, но он не кончает фразы.
Смертью Уилсона схватка закончилась. Флейпол и Берке, мертвецки пьяные,
лежат без движения, мы бросаемся на Джинкстропа и крепко привязываем его к
подножию мачты.
С Оуэном совладали плотник и боцман. Роберт Кертис подходит к нему.
- Молись богу! Ты умрешь! - говорит он.
- Вам, видно, страсть как хочется съесть меня! - отвечает Оуэн
невообразимо нахальным тоном.
Этот ужасный ответ спас ему жизнь. Роберт Кертис, побледнев,
отбрасывает уже занесенный топор, отходит в сторону и садится на край
плота.
39. ПЯТОЕ И