Жюль Верн. "Ченслер"

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с фр. - М.Мошенко, Р.Розенталь, О.Моисеенко.
   "Собрание сочинений", т.7.
   М., Государственное издательство художественной литературы, 1956.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 20 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   <b>Дневник пассажира Ж.-Р.Казаллона</b>




        1. ЧАРЛСТОН. ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ СЕНТЯБРЯ 1869 ГОДА

   Корабль покидает набережную Баттери в три часа пополудни. Отлив  быстро
несет его в открытое море. Капитан Хантли приказывает поставить верхние  и
нижние паруса, и "Ченслер", подгоняемый северным ветром, пересекает бухту.
Вскоре он огибает форт Самтер  и  оставляет  слева  береговые  батареи.  В
четыре часа корабль входит в пролив, где его подхватывает стремительное  в
эту пору дня течение. Но до открытого моря еще далеко, и, чтобы  добраться
до него, надо пройти по  одному  из  узких  каналов,  прорытых  волнами  в
песчаных отмелях.  Капитан  Хантли  направляет  корабль  по  юго-западному
фарватеру,  влево  от  форта  Самтер.  Теперь  "Ченслер"  идет  в   крутой
бейдевинд. В семь часов вечера корабль минует последнюю песчаную  косу,  и
вот он уже несется под всеми парусами по Атлантическому океану.
   "Ченслер" -  превосходное  трехмачтовое  судно  с  прямым  вооружением,
водоизмещением  в  девятьсот  тонн  -  принадлежит  крупной  Ливерпульской
компании "Лирд и братья". Он был спущен на воду  два  года  назад.  Корпус
обшит медью, палуба сделана из индийского дуба, а все нижние мачты,  кроме
бизань-мачты, - железные, так же, как и часть  оснастки.  Этот  прочный  и
красивый  корабль,  числящийся  среди  лучших  кораблей  в  реестрах  бюро
"Веритас", совершает свое третье плаванье между Чарлстоном  и  Ливерпулем;
Хотя при выходе из Чарлстонской  бухты  британский  флаг  был  спущен,  но
стоило любому моряку взглянуть на корабль,  чтобы  безошибочно  определить
его национальную принадлежность. От ватерлинии до  клотика  "Ченслер"  был
тем, чем он казался, то есть типично английским судном.
   Вот причины, по которым я решил сесть на этот корабль, возвращавшийся в
Англию.
   Между Южной Каролиной и Соединенным королевством не существует  прямого
пароходного сообщения. Чтобы совершить это трансатлантическое путешествие,
надо отправиться в Соединенные Штаты, в Нью-Йорк или в Новый Орлеан. Между
Нью-Йорком и Старым Светом есть несколько линий - английская, французская,
гамбургская; любой пароход  -  "Шотландия",  "Перейре"  или  "Голсатия"  -
быстро доставил бы меня по назначению. А между Новым  Орлеаном  и  Европой
курсируют  суда  "Национальной  пароходной  компании",  следуя  по   линии
французских трансатлантических кораблей: Колон - Франция. Но, прохаживаясь
по набережной Чарлстона, я увидел "Ченслер". Он мне понравился.  Не  знаю,
что побудило меня сесть на это судно. Возможно, вид комфортабельных  кают.
К тому же плавание под парусами, особенно при  благоприятном  ветре  и  не
слишком сильном волнении, можно совершить почти  так  же  быстро,  как  на
пароходе, но зато оно во всех отношениях приятнее. В начале осени  в  этих
широтах погода стоит еще прекрасная. Итак, я решил ехать на "Ченслере".
   Хорошо ли я поступил?  Не  придется  ли  мне  раскаиваться  в  принятом
решении? Это покажет будущее. Я изо дня в день буду вести дневник, хоть  и
не знаю, когда  пишу  эти  строки,  попадет  ли  он  когда-нибудь  в  руки
читателю.



        2. ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ СЕНТЯБРЯ

   Я уже говорил, что капитан "Ченслера" - Хантли, прибавлю еще, что зовут
его  Джон-Сайлас.  Это  шотландец  из  Данди.  Ему  пятьдесят  лет,  и  он
пользуется  репутацией  опытного   моряка,   много   раз   плававшего   по
Атлантическому океану. Хантли - человек среднего роста, узкий в плечах,  с
небольшой головой, по привычке несколько склоненной  влево.  Не  причисляя
себя к первостатейным физиономистам, я думаю, что составил себе правильное
представление о капитане, хотя я знаю его лишь несколько часов.
   Возможно, что Сайлас Хантли хороший моряк и прекрасно знает свое  дело,
но вряд ли он человек физически сильный, твердый и решительный.
   В самом деле, Хантли несколько тяжеловесен, плечи у  него  опущены.  Он
апатичен, о чем свидетельствуют неуверенный взгляд, нерешительные движения
и медленная, вперевалку, походка. У  капитана  нет  и  не  может  быть  ни
стойкости, ни даже упрямства. Чтобы убедиться в этом, стоит  взглянуть  на
его безжизненные глаза, вялый рот и бессильно опущенные руки. К тому же  я
подметил на лице у Сайласа Хантли какое-то  странное  выражение;  не  могу
пока объяснить, в чем тут дело, хоть и наблюдаю за ним  с  тем  вниманием,
которого заслуживает капитан, тот, кого называют на корабле "первым  после
бога".
   Однако, если я не ошибаюсь, на борту "Ченслера" есть человек, который в
случае надобности может занять важное место между богом и Сайласом Хантли.
Это помощник капитана, которого я еще недостаточно изучил. Вот  почему  не
стану пока говорить о нем.
   Экипаж "Ченслера" состоит из восемнадцати человек - капитан Хантли, его
помощник,  Роберт  Кертис,  лейтенант  Уолтер,   боцман   и   четырнадцать
английских и шотландских матросов - количество более чем  достаточное  для
трехмачтового судна водоизмещением в девятьсот тонн. Эти  люди,  очевидно,
хорошо  знают  свое  дело.  Могу  только  сказать,  что  при   выходе   из
Чарлстонской бухты они отлично справились со всеми маневрами под  командой
помощника капитана.
   Чтобы покончить с перечислением лиц, находящихся на  борту  "Ченслера",
следует назвать  буфетчика  Хоббарта,  негра-повара  Джинкстропа  и  также
упомянуть о пассажирах.
   Пассажиров, включая и меня, восемь человек. Я  почти  не  знаю  их,  но
однообразная жизнь на корабле, мелкие  повседневные  случайности,  близкое
соприкосновение на тесном пространстве, естественная потребность  общения,
любопытство, присущее каждому человеку, - все  это  в  конце  концов  нас,
вероятно, сблизит. До сих пор суматоха, неизбежная при посадке, хлопоты по
устройству, необходимому для двадцати - двадцатипятидневного  плавания,  и
всевозможные другие дела отдаляли нас друг от друга. Вчера и сегодня  даже
не все вышли к столу в кают-компании, - возможно, что некоторые  пассажиры
страдают морской болезнью. Словом, я не всех видел, но знаю, что среди нас
есть две дамы, занимающие каюты в кормовой части судна.
   Вот список пассажиров, взятый мной из судового журнала:
   Мистер и миссис Кир, американцы из Буффало;
   Мисс Херби, англичанка, компаньонка миссис Кир;
   Господин Летурнер с сыном Андре, французы из Гавра;
   Уильям Фолстен,  инженер  из  Манчестера,  и  Джон  Руби,  торговец  из
Кардиффа, - оба англичане.
   Дж.-Р.Казаллон из Лондона - автор этого дневника.



        3. ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ СЕНТЯБРЯ

   Привожу текст коносамента капитана Хантли, иначе  говоря  документа,  в
котором  засвидетельствован  факт  погрузки   товаров   на   "Ченслер"   и
перечислены условия их доставки.

   "Бронсфилд и К<sup>o</sup>, комиссионеры. Чарлстон.
   Я,  Джон-Сайлас  Хантли  из  порта  Данди  (Шотландия),  капитан  судна
"Ченслер" водоизмещением в девятьсот  тонн  или  около  того,  находясь  в
настоящее время в Чарлстоне, с тем чтобы при первом попутном ветре  отбыть
с помощью божьей прямым путем в Ливерпуль, принял от  господ  Бронсфилд  и
компания, торговых комиссионеров в Чарлстоне, одну  тысячу  семьсот  тюков
хлопка, стоимостью в двадцать шесть тысяч фунтов [приблизительно  шестьсот
пятьдесят тысяч франков (прим.авт.)], все тюки в прекрасном  состоянии,  с
клеймом и номером согласно прилагаемой описи; указанный  груз  я  обязуюсь
доставить в полной сохранности в Ливерпуль, если  не  приключится  в  море
какой-либо прискорбной случайности, и сдать братьям Лирд или  любому  лицу
по их приказанию, получив фрахт ровно две  тысячи  фунтов  [приблизительно
пятьдесят тысяч франков (прим.авт.)], как то указано в  договоре  о  найме
корабля, и сверх того  возмещение  убытков  от  могущих  быть  повреждений
согласно существующим на это  морским  правилам  и  обычаям.  В  том,  что
принятые на себя обязательства будут  выполнены,  ручаюсь  судном  и  всем
своим достоянием.
   В удостоверение чего и подписываю  три  тождественных  коносамента.  По
приложении на одном из них подписи получателя остальные два теряют силу.
   Составлен в Чарлстоне тринадцатого сентября 1870 года.
   Дж.-С.Хантли".

   Итак,  "Ченслер"  везет  в  Ливерпуль  тысячу  семьсот  тюков   хлопка.
Отправители: Бронсфилд и К<sup>o</sup>  из  Чарлстона.  Получатели:  Братья  Лирд  из
Ливерпуля.
   Погрузка прошла вполне  удачно,  ибо  судно  специально  построено  для
перевозки хлопка. Весь трюм заполнен хлопком за исключением небольшой  его
части, предназначенной для багажа пассажиров. Плотно уложенные при  помощи
ваг тюки  лежат  тесными  рядами.  В  трюме  не  оказалось  таким  образом
свободного места, что весьма  выгодно  для  капитана  судна,  перевозящего
груз.



        4. С ТРИДЦАТОГО СЕНТЯБРЯ ПО ШЕСТОЕ ОКТЯБРЯ

   "Ченслер" - быстроходное судно, без труда обгоняющее корабли такого  же
водоизмещения. С тех пор  как  ветер  посвежел,  за  его  кормой  остается
пенистый след, он тянется насколько видит глаз, словно  белое  кружево  на
синем фоне моря.
   Волнение в океане не особенно  сильное.  Насколько  я  знаю,  никто  на
корабле не страдает ни от  бортовой,  ни  от  килевой  качки.  К  тому  же
пассажиры наши едут не впервые, и все они более или менее знакомы с морем.
Поэтому за столом в часы трапез не пустует ни одно место.
   Пассажиры постепенно знакомятся друг  с  другом,  и  жизнь  на  корабле
становится  менее  скучной.  Я  часто  беседую  с  французом,   господином
Летурнером.
   Господин Летурнер - высокий человек лет пятидесяти пяти. У  него  седые
волосы, в бороде проглядывают серебряные нити. На вид он безусловно старше
своих лет - очевидно, ему пришлось немало выстрадать. Чувствуется,  что  и
сейчас его снедает какое-то затаенное горе. Видимо, этот человек  носит  в
себе неиссякаемый источник печали, что заметно  по  его  слегка  согнутому
стану и по манере часто опускать голову на грудь. Он никогда не смеется, а
если слегка улыбается, то только своему сыну. Взгляд его ласков, но словно
затуманен слезами. Во всем облике старика -  характерная  смесь  горечи  и
нежности, обычно же его лицо выражает безграничную доброту.
   Можно подумать, что господин Летурнер в  чем-то  себя  укоряет.  И  это
действительно так! Но как не испытать глубокого волнения,  узнав,  какими,
безусловно преувеличенными, упреками осыпает себя несчастный отец?
   Господин Летурнер едет  на  корабле  вместе  с  сыном  Андре.  У  этого
двадцатилетнего юноши мягкое привлекательное лицо. Он очень похож на отца,
только наружность у него менее волевая. Но Андре  -  калека,  вот  причина
неутешного горя старика. Левая нога у юноши сильно искривлена, и ходит  он
не иначе, как опираясь на палку и сильно хромая.
   Отец боготворит сына,  и  чувствуется,  что  вся  его  жизнь  посвящена
бедному калеке. Он страдает из-за  врожденного  недостатка  Андре  гораздо
сильнее, чем  сын,  и  в  душе  постоянно  просит  у  него  прощения.  Его
преданность Андре проявляется ежеминутно. Он  не  оставляет  сына  одного,
исполняет малейшее его желание, следит за каждым его движением. Руки  отца
принадлежат  больше  сыну,  чем  ему  самому.  Они   неизменно   обнимают,
поддерживают юношу, когда тот гуляет по палубе "Ченслера".
   Из всех пассажиров господин  Летурнер  особенно  сблизился  со  мной  и
постоянно рассказывает мне о сыне.
   Сегодня я ему сказал:
   - Я только что беседовал с Андре. У вас хороший сын, господин Летурнер,
Это умный и образованный молодой человек.
   - Да, господин Казаллон, - ответил Летурнер,  силясь  улыбнуться,  -  у
него прекрасная душа, заключенная в  убогом  теле,  -  душа  его  покойной
матери, которая умерла, произведя его на свет!
   - Он вас любит, сударь.
   - Дорогое дитя! - прошептал господин Летурнер, грустно опуская  голову.
- Да, вам трудно понять, - продолжал он, - как  страдает  отец,  глядя  на
сына-калеку... калеку от рождения!
   - Господин Летурнер, - ответил я, - несчастье поразило и вас  и  вашего
сына, но бремя это вы  разделили  не  поровну.  Андре  безусловно  достоин
жалости, но разве мало быть любимым так, как  вы  его  любите?  Физический
недуг переносится легче, чем нравственные муки, а они-то  главным  образом
достались на вашу долю. Я внимательно наблюдал за Андре и  готов  побиться
об заклад, что его удручает больше всего ваша печаль...
   - Но я всячески скрываю от него  свое  горе,  -  взволнованно  произнес
господин Летурнер, - и стремлюсь только к  одному:  развлекать  Андре,  не
давать ему грустить. Я знаю, несмотря на хромоту, мой сын  страстно  любит
путешествия. У него всесторонне развитой ум, богатая фантазия, и  вот  уже
несколько лет как мы с ним путешествуем.  Сначала  мы  объехали  Европу  а
теперь возвращаемся из Соединенных Штатов. Я  сам  руководил  образованием
Андре, мне не хотелось посылать его в коллеж. Теперь же,  чтобы  пополнить
полученное сыном образование, я путешествую вместе  с  ним.  Андре  одарен
живым умом, пылким воображением, он очень восприимчив. Иногда я с радостью
вижу, что он забывает о своем несчастье, любуясь величием природы.
   - Да, сударь... без сомнения... - взволнованно говорю я.
   - Но если он и забывает, - продолжает Летурнер, пожимая мне руку, -  то
я не могу забыть и не забуду никогда! Скажите, сударь, думаете ли вы,  что
мой сын не винит ни мать, ни меня в том, что он калека от рождения?
   Меня удручает скорбь этого отца, который казнит себя за то, в чем никто
не виноват. Я порываюсь его утешить, но в  эту  минуту  появляется  Андре.
Летурнер спешит к нему навстречу и помогает подняться по довольно  крутому
трапу, ведущему на ют.
   Там Андре Летурнер опускается на одну  из  скамеек,  расположенных  над
клетками для кур, отец садится рядом с ним. Они  беседуют,  и  я  принимаю
участие в разговоре. Речь  идет  о  плавании  "Ченслера",  о  случайностях
путешествия и о жизни на  корабле.  Господин  Летурнер  тоже  не  особенно
хорошего мнения о Сайласе Хантли. Нерешительность капитана, его сонный вид
действительно производят неприятное  впечатление.  И,  наоборот,  помощник
капитана Роберт Кертис чрезвычайно нравится  Летурнеру.  Это  человек  лет
тридцати,  хорошо  сложенный,  в  высшей  степени  подвижной  и  физически
сильный. Он, очевидно, наделен неукротимой волей и не  любит  пребывать  в
бездействии.
   Роберт Кертис как раз появляется на палубе. Я  внимательно  разглядываю
помощника капитана, и меня поражает  его  волевая  наружность  и  огромная
жизненная сила. У него статная фигура, уверенные  манеры,  гордый  взгляд,
слегка сдвинутые брови. Видно, что он не только энергичен, но  и  обладает
хладнокровием, столь необходимым моряку. В то же время у него добрая душа,
ибо  он  очень  участливо  относится  к  молодому  Летурнеру  и  неизменно
старается быть ему полезным.
   Оглядев небо и проверив паруса, помощник капитана  вступает  с  нами  в
разговор.
   Заметно, что молодой Летурнер любит с ним беседовать.
   Роберт Кертис сообщает нам некоторые сведения о пассажирах, с  которыми
мы еще очень мало знакомы.
   Мистер и миссис Кир - американцы из Северной Америки, разбогатевшие  на
эксплуатации нефтяных месторождений. Известно, что  в  Соединенных  Штатах
очень многие нажили себе на этом огромные состояния. Мистер Кир -  человек
лет пятидесяти - производит впечатление  скорее  разбогатевшего  выскочки,
чем богача. Это  скучный  попутчик,  ничего  не  признающий,  кроме  своих
удобств. Руки у него постоянно засунуты в карманы, в  которых  позвякивают
золотые  и  серебряные  монеты.  Он  горделив,   тщеславен,   самовлюблен,
презирает других и проявляет величайшее безразличие ко всему  и  ко  всем,
кроме собственной особы. Он выступает  важно,  как  павлин,  о  нем  можно
сказать словами ученого  физиономиста  Гратиоле:  "Он  сам  себя  вдыхает,
смакует, вкушает". Словом, это глупец и эгоист. Не понимаю, почему он едет
на "Ченслере" - простом коммерческом судне, где ему не могут  предоставить
комфорта, каким отличаются трансатлантические пароходы.
   Миссис Кир - незначительная сорокалетняя женщина, с заметной сединой на
висках, вялая, ко всему равнодушная; она неумна, необразованна,  не  умеет
поддержать разговор. Кажется, что она смотрит и не  видит,  слушает  и  не
слышит. Думает ли она? Я не решился бы это утверждать.
   Единственное занятие миссис Кир - требовать по всякому поводу услуг  от
своей компаньонки мисс Херби, молодой двадцатилетней англичанки, доброй  и
спокойной; ради жалких грошей,  которые  платит  ей,  словно  из  милости,
торговец нефтью, ей приходится терпеть немало унижений.
   Молодая девушка очень хороша собой - блондинка с темно-голубыми глазами
и  изящным  овалом  лица.  В  ней  совершенно  не   чувствуется   пустоты,
свойственной англичанкам. Рот у нее прелестен, но редко кому  удается  это
заметить, ведь у бедной девушки нет ни времени, ни повода для улыбки. Да и
кому стала бы улыбаться компаньонка, выносящая  беспрестанные  придирки  и
нелепые капризы своей госпожи?  Однако,  если  мисс  Херби  и  страдает  в
глубине души, она все же смирилась со своей участью, или по  крайней  мере
так кажется со стороны.
   У Уильяма Фолстена,  инженера  из  Манчестера,  характерная  английская
наружность. Он управляет большим  заводом  гидравлических  машин  в  Южной
Каролине и едет в Европу за  разными  новыми  усовершенствованиями,  между
прочим - за центробежными мельницами  фирмы  Кэйл.  Этот  сорокапятилетний
мужчина - тип ученого, который думает лишь о машинах, - с головой  ушел  в
механику и в математические расчеты и ничего,  кроме  этого,  не  знает  и
знать не хочет. Когда он с вами заговаривает, от  него  невозможно  бывает
отделаться, причем испытываешь такое чувство, словно попал между  шестерен
какой-то безжалостной машины.
   Среди пассажиров есть некто  по  имени  Джон  Руби,  торговец,  человек
заурядный, мелкий, ограниченный. Целых двадцать лет он только и делал, что
продавал и покупал, и так как обычно продавал дороже, чем  покупал,  то  и
нажил состояние. Что теперь делать с деньгами, он и сам не знает. Всю свою
жизнь он вел розничную  торговлю  и  отвык  думать,  размышлять,  стал  на
редкость невосприимчив, и, уж конечно, к нему трудно  применить  изречение
Паскаля: "Человек явно создан для того, чтобы  мыслить.  В  этом  все  его
достоинство и вся его заслуга".



        5. СЕДЬМОЕ ОКТЯБРЯ

   Вот уже десять дней как мы покинули Чарлстон, и, по-видимому,  плавание
протекает  благополучно.  Мне  часто  случается  беседовать  с  помощником
капитана, и между нами установились дружеские отношения.
   Сегодня Роберт Кертис сообщил, что мы находимся недалеко от  Бермудских
островов, иначе говоря, мы удалились от мыса Гаттераса в  открытый  океан.
Согласно произведенным вычислениям координаты судна 32<sup>o</sup>20' северной широты
и 64<sup>o</sup>50' западной долготы, считая от Гринвичского меридиана.
   - Мы увидим Бермудские  острова,  вернее  остров  Святого  Георгия,  до
наступления ночи, - сказал мне Роберт Кертис.
   - Как Бермудские острова? А я-то полагал, что корабль, держащий курс из
Чарлстона  в  Ливерпуль,  должен  идти   севернее,   следуя   по   течению
Гольфстрима? - удивленно спросил я.
   - Без сомнения, господин Казаллон,  -  ответил  Роберт  Кертис,  -  это
обычный путь судов, но, по-видимому, на этот раз капитан  не  намерен  его
придерживаться.
   - Почему?
   - Это мне неизвестно, но он взял курс на восток, и  "Ченслер"  идет  на
восток.
   - И вы обратили его внимание на то, что...
   - Да, я обратил его внимание на необычайность такого курса, но  получил
ответ, что он сам отвечает за свои поступки!
   При этом Роберт Кертис хмурится, машинально проводит рукой  по  лбу  и,
как мне кажется, не говорит всего того, что хотел бы сказать.
   - Но как же так, господин Кертис, - настойчиво продолжаю я,  -  сегодня
седьмое октября и отыскивать новые пути поздно. Нельзя  терять  ни  одного
дня, иначе мы не прибудем в Европу до наступления сезона плохих погод...
   - Безусловно, господин Казаллон, ни одного дня.
   - Не сочтите это за  нескромность,  господин  Кертис,  но  мне  хочется
спросить, что вы думаете о капитане Хантли?
   - Я думаю, - ответил помощник капитана, - я  думаю,  что...  он  -  мой
капитан!
   Этот уклончивый ответ до сих пор меня беспокоит.
   Роберт Кертис не ошибся. Около трех часов пополудни  вахтенный  заметил
землю с наветренной стороны, на северо-востоке, но сперва  она  показалась
нам лишь голубоватой дымкой.
   В шесть часов я поднялся на палубу с отцом и сыном Летурнер, и мы стали
рассматривать Бермудский архипелаг - ряд сравнительно невысоких  островов,
окруженных грядой рифов.
   - Вот тот  волшебный  архипелаг,  господин  Казаллон,  -  сказал  Андре
Летурнер, - те живописнейшие острова, которые ваш поэт Томас Мур воспел  в
своих одах! А еще раньше, в тысяча шестьсот сорок третьем году,  о  них  с
восторгом отзывался изгнанник Уолтер. Если не  ошибаюсь,  английские  дамы
одно время носили шляпы, сделанные из листьев какой-то бермудской пальмы.
   - Вы правы, дорогой Андре, - ответил я, - Бермудский  архипелаг  был  в
моде в семнадцатом веке, но теперь он совершенно забыт.
   - А между тем,  Андре,  моряки  придерживаются  иного  мнения  об  этих
островах, - заметил Роберт Кертис, - и это вполне естественно: место столь
живописное очень опасно для кораблей. В двух-трех лье  от  берега  тянется
цепь подводных камней, которых особенно страшатся  мореплаватели.  Следует
добавить, что хотя небо здесь прозрачно и  ясно,  чем  по  праву  гордятся
жители Бермудских островов,  хорошая  погода  часто  сменяется  ураганами.
Бури, опустошающие Антильские острова, захватывают краем  и  Бермудские  и
бывают здесь  особенно  страшны.  Так  что  я  не  советую  мореплавателям
доверяться рассказам Уолтера и Томаса Мура.
   - Вы, конечно, правы, господин Кертис,  -  продолжал,  улыбаясь,  Андре
Летурнер, - но поэты, как и пословицы, существуют  лишь  для  того,  чтобы
опровергать друг друга. Правда, Томас Мур  и  Уолтер  прославили  чудесную
красоту этого архипелага, но зато величайший  из  ваших  поэтов,  Шекспир,
знающий архипелаг безусловно лучше, чем они, избрал  его  местом  действия
самых ужасных сцен своей "Бури"!
   В самом деле, море здесь очень опасно.  Англичане,  которым  Бермудские
острова принадлежат со времени их открытия, используют их лишь как военную
базу между  Антильскими  островами  и  Новой  Шотландией.  Этот  архипелаг
состоит из ста пятидесяти островов и островков, но когда-нибудь  их  будет
насчитываться гораздо больше, так как мадрепоры работают неустанно,  строя
все новые Бермуды, которые в отдаленном будущем  сольются  между  собой  и
образуют новый материк. Таков закон природы.
   Никто из остальных пассажиров не потрудился подняться на палубу,  чтобы
взглянуть на  любопытный  архипелаг.  А  бедная  мисс  Херби  едва  только
появилась на юте,  как  послышался  скрипучий  голос  миссис  Кир,  и  она
вынуждена была вернуться к своей хозяйке.



        6. С ВОСЬМОГО ПО ТРИНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

   Северо-восточный ветер все крепчает, и "Ченслер" под фоком и марселями,
у которых взяты все рифы, лавирует против ветра.
   На  море  сильное  волнение,  и  плавание  очень  утомляет.   Переборки
кают-компании неприятно скрипят, и это  начинает  раздражать.  Большинство
пассажиров находится в помещениях на юте.
   Я же предпочитаю оставаться на палубе, хотя ветер подхватывает дождевые
струи и, дробя их в водяную пыль, пронизывает меня до костей.
   Так в течение двух дней мы  идем  в  крутой  бейдевинд.  "Свежий  бриз"
превратился   в   шторм.   Брам-стеньги   спущены.   Ветер   усилился   до
пятидесяти-шестидесяти  миль  в  час  [приблизительно  тридцать  метров  в
секунду (прим.авт.)].
   Несмотря  на  свои   превосходные   качества,   "Ченслер"   значительно
отклонился от первоначального пути, и его все больше относит к югу. Густые
облака мешают измерить высоту солнца, приходится ограничиться  счислением,
чтобы приблизительно знать местонахождение судна.
   Наши спутники, которым помощник капитана ничего не говорил, до сих  пор
не знают, что мы взяли какой-то странный курс. Англия на северо-востоке, а
мы плывем на юго-восток! Роберт Кертис  решительно  не  понимает  упорства
капитана, который должен был  бы  повернуть  на  другой  галс  и,  идя  на
северо-запад, использовать попутные течения. Но нет! С тех пор  как  ветер
подул с северо-востока, "Ченслер" забирает все больше к югу.
   Встретясь сегодня на юте с Робертом Кертисом, я говорю ему:
   - Уж не с ума ли сошел ваш капитан?
   - Я хотел вас спросить об этом, господин Казаллон, ведь  вы  как  будто
внимательно наблюдали за ним, - отвечает Роберт Кертис.
   - Право, не знаю, что вам сказать, господин Кертис, но, признаться, его
странный вид, порой блуждающий взгляд... Вам уже случалось плавать  вместе
с ним?
   - Нет, это впервые.
   - А вы с ним больше не говорили о курсе корабля?
   - Говорил, но он мне ответил, что курс правильный.
   - А что думают о действиях капитана лейтенант Уолтер и боцман?
   - Они думают то же, что и я.
   - Ну, а если бы капитан Хантли захотел вести корабль в Китай?
   - Они повиновались бы так же, как и я.
   - Однако повиновение имеет границы?
   - Нет, до тех пор пока поведение капитана не ведет корабль к гибели.
   - А если он сумасшедший?
   - Если это так, господин Казаллон, то я приму необходимые меры.
   Предпринимая путешествие на  "Ченслере",  я  совсем  не  ожидал  такого
осложнения.
   Между тем  погода  все  больше  портится,  и  настоящий  шторм,  словно
сорвавшись с цепи, разражается в этой части Атлантического океана. Корабль
идет под малым кливером и грот-марселем, у которого взяты все рифы,  и  он
мог смело идти навстречу ветру и бушующим волнам. Но, как я  уже  говорил,
"Ченслер" значительно отклонился от курса, и его все дальше относит к югу,
что стало совершенно очевидным, когда в ночь с 11 на  12  октября  корабль
вошел в Саргассово море.
   Это море - не что иное, как обширное  водное  пространство,  окруженное
теплым течением Гольфстрима.  Оно  заросло  водорослями,  которые  испанцы
зовут "саргассо", и корабли Колумба не без труда пересекли  его  во  время
своего первого плавания.
   С наступлением утра Атлантический океан принял довольно странный вид, и
Летурнеры вышли взглянуть на него,  несмотря  на  свирепые  порывы  ветра,
заставляющие звучать металлические ванты подобно струнам арфы.  Ветер  так
силен, что наша одежда разлетелась бы в клочья, если бы он проник под нее.
Корабль несется по этому морю, покрытому водорослями, словно по  обширной,
поросшей травой равнине, и форштевень проходит по ней,  как  лемех  плуга.
Порой ветер подхватывает водоросли и несет их с собой;  они  цепляются  за
снасти, обвивают мачты до самых верхушек, точно Дикие виноградные лозы,  и
образуют у нас над головой причудливую беседку  из  зелени.  Некоторые  из
этих водорослей - огромные ленты в  триста  -  четыреста  футов  длиной  -
развеваются по ветру,  похожие  на  языки  пламени.  Несколько  часов  нам
приходится пробиваться сквозь  море  саргассов,  и  "Ченслер"  с  мачтами,
увитыми водорослями, напоминает рощу, двигающуюся среди бескрайней прерии.



        7. ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

   "Ченслер", наконец, покинул этот океан водорослей. Шторм заметно  стих.
Ветер превратился в "свежий бриз", и  мы  быстро  идем  под  марселями,  у
которых взяты два рифа.
   Ярко  светит  появившееся  в  небе  солнце.  Становится  очень   жарко.
Определение координат судна, произведенное в хороших условиях, дает 21<sup>o</sup>33'
северной широты и 50<sup>o</sup>17' западной долготы. Итак,  "Ченслер"  отклонился  к
югу более чем на 10<sup>o</sup>.
   Корабль по-прежнему держит курс на юго-восток!
   Желая понять, в чем причина недопустимого упрямства капитана Хантли,  я
несколько раз заговаривал с ним. В своем ли он уме, или нет? Не знаю,  что
и думать. В общем, он рассуждает здраво. Может быть, у капитана  частичное
помешательство и затмение находит на него лишь тогда, когда дело  касается
мореплавания. Подобные случаи уже наблюдались в  медицинской  практике.  Я
говорю об этом Роберту Кертису, который холодно меня выслушивает. Он вновь
заявляет,  что  не  вправе  отстранить  капитана,  пока  его  безумие   не
установлено и не грозит гибелью судну. Действительно, это серьезная  мера,
и большая ответственность легла бы в случае чего на помощника капитана.
   Я вернулся  в  свою  каюту  около  восьми  часов  вечера  и  при  свете
раскачивающейся лампы провел час, читая и размышляя. Потом прилег и уснул.
   Несколько, часов  спустя  меня  разбудил  необычайный  шум.  На  палубе
раздавались тяжелые шаги и слышались взволнованные голоса. Мне показалось,
что матросы суетятся, бегают по судну.  Что  за  причина  столь  странного
оживления? Без сомнения брасопят  реи,  что  необходимо  для  поворота  на
другой галс... Но нет! "Ченслер"  продолжает  крениться  на  правый  борт,
следовательно он не изменил галса.
   Я подумал было подняться на палубу, но  шум  вскоре  утих.  Слыша,  что
капитан Хантли возвратился в свою каюту, расположенную  на  юте,  я  снова
улегся на койку. По  всей  вероятности,  какой-нибудь  маневр  вызвал  это
хождение взад и вперед. Однако ход корабля не увеличился. Значит, ветер не
крепчает.
   На следующий день, 14 октября, в шесть часов утра я поднимаюсь на ют  и
окидываю взглядом корабль.
   Как будто ничто не изменилось. "Ченслер" идет левым галсом под  нижними
парусами, марселями и брамселями. Он очень устойчив и  прекрасно  держится
на волнах, подгоняемый довольно свежим ветром. Скорость  довольно  велика,
должно быть не менее одиннадцати миль в час.
   Вскоре на палубе показывается господин  Летурнер  с  сыном.  Я  помогаю
юноше подняться на ют. Андре с наслаждением вдыхает  живительный  утренний
воздух, насыщенный запахом моря.
   Я спрашиваю, не были ли они разбужены этой ночью шумом шагов, суетой?
   - Нет, что вы, - отвечает Андре Летурнер, -  я  спал  без  просыпу  всю
ночь.
   - Значит, ты спал очень крепко, дорогой мой, - замечает отец, -  потому
что меня тоже разбудил шум, о котором говорит господин Казаллон. Мне  даже
послышались слова: "Скорее, скорее! К люкам!"
   - А в котором часу это было? - интересуюсь я.
   - Приблизительно часа в три утра, - отвечает господин Летурнер.
   - Вы не знаете причину этого шума?
   - Право,  не  знаю,  господин  Казаллон,  но  вряд  ли  это  что-нибудь
серьезное, потому что иначе нас вызвали бы на палубу.
   Я осматриваю  люки,  расположенные  по  обе  стороны  грот-мачты.  Люки
задраены как обычно, но я замечаю, что они  покрыты  толстым  брезентом  и
приняты все меры, чтобы воздух не проникал в них. Почему же так  тщательно
законопачены люки. На это, очевидно,  есть  причина,  которую  я  не  могу
отгадать. Роберт Кертис, наверно, все мне расскажет. Я оставляю  про  себя
свои наблюдения,  ничего  не  говорю  господину  Летурнеру  и  жду,  когда
наступит вахта помощника капитана.
   День обещает быть прекрасным, солнце взошло ослепительно яркое,  словно
умытое, а это хорошая при мета. На противоположной стороне небосвода виден
ущербный диск луны, которая должна зайти в  десять  часов  пятьдесят  семь
минут утра. Через три дня наступит последняя ее  четверть,  а  24  октября
появится молодой месяц. Я справляюсь по календарю и вижу, что в этот  день
ожидается прилив,  совпадающий  с  периодом  новолуния.  Нас,  плывущих  в
открытом море, это почти не коснется. Ведь мы не увидим  прилива  во  всей
его мощи. Зато на берегу материков и островов будет  интересно  наблюдать,
как под  влиянием  молодого  месяца  огромные  массы  воды  поднимутся  на
значительную высоту.
   Я один на юте. Летурнеры спустились пить чай. Я же  поджидаю  помощника
капитана.
   В восемь часов приходит Роберт Кертис и принимает  вахту  у  лейтенанта
Уолтера. Я хочу пожать ему руку. Но  прежде  чем  поздороваться  со  мной,
Роберт Кертис бросает  быстрый  взгляд  на  палубу,  и  брови  его  слегка
хмурятся. Затем он изучает небо и осматривает паруса.
   Приблизившись к лейтенанту Уолтеру, он спрашивает:
   - А капитан Хантли?
   - Я еще не видел его, сударь.
   - Ничего нового?
   - Ничего.
   Несколько минут они  разговаривают,  понизив  голос.  Лейтенант  Уолтер
качает головой в ответ на какой-то заданный ему вопрос.
   - Пришлите мне боцмана, Уолтер,  -  говорит  помощник  капитана,  когда
лейтенант уже собирается уходить.
   Боцман  является  немедленно,  и  Роберт  Кертис  задает  ему  какие-то
вопросы, на которые тот отвечает тихим голосом, качая  головой.  Затем  по
приказу помощника капитана  боцман  вызывает  вахтенную  команду  и  велит
полить водой брезент, покрывающий большой люк.
   Через несколько минут я подхожу к Роберту Кертису, и  разговор  заходит
сперва о каких-то незначительных мелочах. Помощник капитана не затрагивает
интересующего меня вопроса, и, наконец, я говорю ему:
   - Кстати, господин Кертис, что такое произошло этой ночью на корабле?
   Он пристально смотрит на меня и не отвечает.
   - Да, - продолжаю я, - меня разбудил необычный шум, потревоживший также
сон господина Летурнера. Что случилось?
   - Ничего,  господин  Казаллон,  -  отвечает  Роберт  Кертис,  -  просто
ошибочный поворот руля чуть было  не  вывел  корабль  из  ветра,  пришлось
переставлять паруса, что и вызвало  беготню  по  палубе.  Но  беду  быстро
исправили, и "Ченслер" немедленно лег на свой курс.
   Мне кажется, что Роберт Кертис, всегда такой прямой, на этот раз  скрыл
от меня правду.



        8. С ПЯТНАДЦАТОГО ПО ВОСЕМНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

   Плавание продолжается в тех  же  условиях.  Ветер  по-прежнему  дует  с
северо-востока, и неопытному глазу кажется, что на борту ничего особенного
не случилось.
   А между тем что-то есть! Матросы часто  собираются  кучками,  о  чем-то
говорят, но тотчас же замолкают при нашем  приближении.  Несколько  раз  я
уловил слово "люк", которое уже привлекло внимание господина  Летурнера  в
ту тревожную ночь. Что такое происходит в  трюме  "Ченслера",  из-за  чего
такие предосторожности? Почему люки герметически закрыты?  Право,  будь  в
трюме пленный экипаж вражеского корабля, мы и тогда не  приняли  бы  более
решительных мер.
   Пятнадцатого октября, прогуливаясь на баке, я услышал, как матрос  Оуэн
сказал товарищам:
   - А знаете что, ребята? Не стану я ждать до последнего! Каждый за себя!
   - Ну, а что же ты сделаешь, Оуэн? - спрашивает повар Джинкстроп.
   - Что? - удивляется матрос. -  Да  ведь  шлюпки-то  изобретены  не  для
дельфинов, как по-вашему?
   Этот разговор резко обрывается, и мне ничего больше не удается узнать.
   Что это? Уж не готовится ли мятеж против офицеров корабля?  Заметил  ли
Роберт Кертис признаки недовольства? Надо быть настороже против  некоторых
матросов и применять к ним железную дисциплину.
   Прошло три дня, но ничего нового как будто не произошло.
   Со  вчерашнего  дня  я  замечаю,  что  капитан  и  его  помощник  часто
совещаются  друг  с  другом.  Роберт  Кертис  проявляет  нетерпение,   что
удивительно со стороны человека, так хорошо владеющего собой. Мне кажется,
что  после  этих   совещаний   капитан   Хантли   более   чем   когда-либо
придерживается своего мнения. Кроме того,  он  находится,  по-видимому,  в
состоянии нервного возбуждения, причина которого от меня ускользает.
   За обедом мы с господином Летурнером замечаем молчаливость  капитана  и
озабоченность Роберта Кертиса. Порой помощник капитана  пытается  завязать
разговор, который тут же обрывается, и ни инженер Фолстен, ни господин Кир
не могут его поддержать. Молчит, конечно, и Руби. Между тем  пассажиры  не
без основания начинают жаловаться, что  путешествие  затягивается.  Мистер
Кир как человек, перед которым, по его мнению,  все  должны  преклоняться,
очевидно, возлагает ответственность за эту задержку на капитана  Хантли  и
ведет себя по отношению к нему очень высокомерно.
   Начиная с семнадцатого числа палубу поливают  по  приказанию  помощника
капитана несколько раз в день. Обычно  это  проделывали  только  утром,  а
теперь, вероятно, поливку приходится производить чаще из-за жары, ведь нас
сильно отнесло к югу. Чехлы, покрывающие люки, постоянно смачиваются, и их
плотная ткань стала непроницаемой. "Ченслер"  вполне  обеспечен  шлангами,
которые облегчают дело. Я думаю, что палубы роскошнейших яхт не моются так
усердно. Казалось бы, матросы имеют  основание  жаловаться  на  увеличение
работы, но они не жалуются.
   В ночь с 23 на 24 октября жара в каютах и  в  кают-компании  показалась
мне нестерпимой. Хотя на море сильное волнение, я  был  вынужден  оставить
открытым иллюминатор в своей каюте, находящейся на правой стороне корабля.
   Определенно чувствуется, что мы находимся под тропиками.
   Я поднялся на палубу с зарей. Непонятно, почему температура снаружи  не
соответствует внутренней температуре корабля. Утро скорее прохладное,  так
как солнце едва показалось над горизонтом, а на верхней  палубе  в  то  же
время очень жарко.
   Матросы все время моют палубу; вырываясь непрерывной струей из шлангов,
вода стекает по шпигатам правого или левого борта, в зависимости от  крена
корабля. По палубе струится прозрачный пенистый ручей, и матросы бегают по
нему босые. Не знаю почему, но мне захотелось последовать  их  примеру.  Я
разуваюсь, снимаю носки и вот уже шлепаю по прохладной морской воде.
   К своему великому изумлению, я ощущаю под ногами, что палуба "Ченслера"
очень горяча, и не могу удержаться от восклицания.
   Услышав это, Роберт Кертис оборачивается, идет ко мне и, отвечая на мой
немой вопрос, говорит:
   - Ну да! На борту пожар!



        9. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

   Теперь все стало понятным: разговоры матросов,  их  встревоженный  вид,
слова Оуэна, беспрестанная поливка палубы и, наконец,  эта  жара,  которая
дошла уже до кают-компании  и  становится  нестерпимой.  Пассажиры  просто
изнемогают и никак не могут понять причину столь высокой температуры.
   Сделав мне это  важное  сообщение,  Роберт  Кертис  умолкает.  Он  ждет
расспросов,  но  меня,  признаться,  трясет  как  в  лихорадке.  Вот   оно
ужаснейшее из несчастий, какие только случаются в море, и ни один человек,
как бы он хорошо ни владел собой, не может слышать без содрогания зловещие
слова: "На борту пожар!"
   Однако я почти тотчас беру себя в руки и спрашиваю Роберта Кертиса:
   - Когда начался пожар?
   - Шесть дней тому назад.
   - Шесть дней! Значит, в ту самую ночь?
   - Да, в ту ночь,  когда  был  такой  переполох  на  палубе  "Ченслера".
Вахтенные матросы заметили легкий дымок, выбивавшийся  из  щелей  большого
люка. Они немедленно сообщили об этом капитану и мне. Сомнений не было.  В
трюме загорелся груз,  а  добраться  до  очага  пожара  не  представлялось
возможным. Мы сделали все что могли в  этом  случае,  то  есть  заколотили
люки, чтобы преградить доступ воздуха в трюм.  Я  надеялся  таким  образом
затушить начинающийся пожар; и действительно, в первые дни мне показалось,
что мы справились с огнем. Но вот уже три дня, как пришлось, к  несчастью,
убедиться, что пожар разгорается. Палуба у нас под ногами  нагревается,  и
если бы из предосторожности я не приказал все время ее поливать, здесь уже
нельзя было бы стоять. Мне  хотелось,  чтобы  вы  знали  правду,  господин
Казаллон, - говорит в заключение Роберт Кертис, - вот почему  я  рассказал
вам все это.
   Я молча выслушал рассказ помощника капитана. Положение очень  серьезное
- это  ясно.  Пожар  все  усиливается,  и  не  в  силах  человеческих  его
остановить.
   - Знаете ли вы, как возник пожар? - спрашиваю я у Роберта Кертиса.
   - Очевидно, получилось самовозгорание хлопка, - отвечает он.
   - А часто это случается?
   - Часто? Нет, но иногда; например, если  хлопок  был  не  очень  сух  в
момент погрузки, самовозгорание может произойти в  глубине  сырого  трюма,
который плохо вентилируется. Для меня более чем  ясно,  что  возникший  на
борту пожар не имеет иной причины.
   - Зачем нам доискиваться до причин, - замечаю  я.  -  Скажите,  нет  ли
каких-нибудь средств помочь беде, господин Кертис?
   - Нет, господин Казаллон, - говорит Роберт Кертис, - повторяю вам,  что
все необходимое уже сделано. Я хотел было прорубить  отверстие  в  корпусе
судна на высоте ватерлинии, чтобы таким  образом  в  трюм  проникла  вода,
которую затем выкачали бы насосами, но оказалось, что огонь  уже  добрался
до верхних слоев хлопка и потушить его можно лишь затопив весь  трюм.  Все
же я велел проделать в палубе несколько отверстий, и по ночам в  них  льют
воду, но этого недостаточно. Нет,  существует  один  только  способ,  -  к
нему-то и прибегают в подобных случаях, - это прекратить доступ воздуха  в
трюм и предоставить огню самому потухнуть за недостатком кислорода.
   - Но пожар все же усиливается?
   - Да, и это доказывает, что воздух откуда-то проникает в трюм.  Однако,
несмотря на все поиски, мы нигде не обнаружили ни одной щели.
   - А бывало, что корабли, попавшие в такое положение, все же спасались?
   - Ну, конечно, господин Казаллон. Иногда корабли прибывали в  Ливерпуль
или Гавр с грузом  хлопка,  наполовину  уничтоженным  огнем.  Но  в  таких
случаях пожар удавалось затушить в пути или по крайней мере  не  дать  ему
разгореться. Я знаю не одного капитана, входившего в порт  с  горящей  под
ногами палубой. Там не медля приступали к выгрузке, стараясь  одновременно
спасти и судно и нетронутую часть груза. У  нас  -  другое  дело.  Я  ясно
чувствую, что пожар не только не  прекращается,  а  усиливается  с  каждым
днем! Безусловно где-то есть отверстие, которое мы никак не можем найти, и
наружный воздух, проходя в трюм, только раздувает огонь!
   - Не лучше ли повернуть назад и направиться в ближайшую гавань?
   - Пожалуй, - отвечает Роберт Кертис.  -  Как  раз  об  этом  лейтенант,
боцман и я хотим поговорить сегодня с капитаном. Признаюсь  вам,  господин
Казаллон, что я уже изменил курс на свой страх и риск, и мы идем теперь  с
попутным ветром на юго-запад, то есть к берегу.
   - Пассажиры не знают о грозящей опасности?
   - Нет, и я прошу вас держать в тайне то, что я вам сейчас сказал. Испуг
женщин и трусов лишь осложнит наше положение. Вот почему матросы  получили
приказ молчать.
   Я понимаю, насколько вески доводы помощника капитана, и обещаю  ему  не
проронить ни слова.



        10. ДВАДЦАТОЕ - ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ

   А "Ченслер" между тем  продолжает  плавание.  На  нем  поднято  столько
парусов, сколько может выдержать рангоут. Временами брам-стеньги гнутся и,
кажется, вот-вот сломаются. Но Роберт Кертис  начеку.  Он  боится  всецело
положиться на рулевого и стоит рядом с ним у штурвала,  умело  маневрируя,
чтобы ослабить действие ветра, когда тот грозит, судну бедой.  В  надежных
руках своего кормчего  "Ченслер"  идет  вперед,  ни  на  минуту  не  теряя
скорости.
   Весь день 20 октября пассажиры провели на юте.
   Они,   конечно,   заметили   ненормальное   повышение   температуры   в
кают-компании, но, не подозревая истины, ничуть не тревожатся. К  тому  же
ноги у них хорошо обуты и не ощущают, как нагрелись доски палубы, хотя  ее
и поливают почти беспрерывно. Шланги не  остаются  в  бездействии,  и  это
могло бы вызвать хоть недоумение, но нет, в  большинстве  своем  пассажиры
растянулись на скамьях и, убаюканные легкой  качкой,  наслаждаются  полным
покоем.
   Один только Летурнер, по-видимому, удивлен чрезмерной  чистоплотностью,
необычной на торговых судах. Он заговаривает со мной по этому поводу, но я
отвечаю ему уклончиво. Правда, этот француз - человек энергичный, волевой,
и ему можно довериться, но я обещал Роберту Кертису молчать и молчу.
   Между тем сердце мое сжимается, когда я думаю о возможных  последствиях
пожара. Нас на борту двадцать восемь человек, быть может - двадцать восемь
смертников, под ногами у которых огонь скоро не  оставит  ни  одной  целой
доски!
   Сегодня состоялось совещание  капитана,  его  помощника,  лейтенанта  и
боцмана,  совещание,  от  которого  зависит   спасение   "Ченслера",   его
пассажиров и всего экипажа.
   Роберт  Кертис  сообщил  мне  о  принятом  решении.  Как   легко   было
предвидеть, капитан Хантли совершенно потерял голову. У него  не  осталось
ни выдержки, ни решимости, ни энергии, и он негласно передал  командование
Роберту Кертису.  Огонь  распространяется,  это  бесспорно.  В  помещении,
отведенном  для  матросов  в  носовой  части  "Ченслера",  уже  невозможно
оставаться. Очевидно, потушить пожар нельзя, и он рано или поздно вырвется
наружу.
   Что же делать в таком случае? Остается  одно:  добраться  до  ближайшей
земли. Такой землей, согласно произведенным вычислениям,  оказались  Малые
Антильские  острова,  и  есть  надежда  быстро  туда  добраться  благодаря
постоянному северо-восточному ветру.
   Вот какое решение было принято, и помощнику  капитана  остается  только
придерживаться  того  курса,  которым  корабль  идет  уже   целые   сутки.
Пассажиры, не умеющие ориентироваться среди беспредельной пустыни океана и
плохо разбирающиеся в  показаниях  компаса,  не  заметили,  что  "Ченслер"
переменил курс.
   А на самом деле, подняв все паруса вплоть до лиселей  и  бом-брамселей,
он спешит к Антильским островам, отстоящим от него более чем  на  шестьсот
миль.
   Между прочим, на вопрос Летурнера  об  изменении  курса  Роберт  Кертис
ответил, что он не в силах бороться с ветром и ведет судно на запад, чтобы
воспользоваться там благоприятными течениями.
   Это было единственное замечание, вызванное тем, что  "Ченслер"  изменил
путь.
   Следующий день,  21  октября,  не  принес  никаких  перемен.  Пассажиры
считают, что плавание совершается в обычных условиях и  жизнь  на  корабле
течет по-прежнему.
   Распространение пожара в трюме  не  особенно  заметно  снаружи,  и  это
хороший знак. Все отверстия так плотно заделаны, что не видно ни малейшего
дымка, свидетельствующего  о  пожаре.  Может  быть,  удастся  локализовать
огонь, может быть, за недостатком воздуха он затухнет или  будет  спокойно
тлеть, а не разгорится, не охватит всего груза. Вот на что надеется Роберт
Кертис и из предосторожности велит тщательно законопатить отверстия, через
которые в трюм опущены шланги,  боясь,  как  бы  вместе  с  ними  туда  не
проникло немного воздуха.
   Да поможет нам бог, так как, по  правде  сказать,  сами  мы  совершенно
бессильны.
   День прошел без происшествий, если не  считать  случайно  подслушанного
мною разговора, из которого явствует, что  наше  положение,  и  так  очень
серьезное, может стать катастрофическим.
   Судите сами.
   Я сидел  на  юте,  а  поблизости  тихо  беседовали  два  пассажира,  не
предполагая, что кто-нибудь их услышит. То были инженер Фолстен и торговец
Руби, которые часто разговаривают между собой.
   Мое  внимание  сначала  привлекли  гневные  жесты  инженера,   который,
казалось, в чем-то упрекал своего собеседника. Я невольно прислушался.
   - Это идиотство, идиотство, - повторяет Фолстен. - Как можно быть таким
неосторожным!
   - Да полно, - беззаботно отвечает Руби, - ничего не случится!
   - Напротив, может случиться большое несчастье, - продолжает инженер.
   - Я уже не первый раз так поступаю.
   - Но ведь достаточно одного толчка, чтобы вызвать взрыв!
   - Бутыль прекрасно упакована, господин Фолстен, и я  повторяю:  бояться
нечего.
   - Но почему вы не предупредили капитана?
   - Да просто потому, что он отказался бы взять бутыль.
   Ветер на несколько мгновений стих, и я ничего больше не слышу, но  ясно
- инженер продолжает настаивать. Руби в ответ только пожимает плечами.
   Вскоре до меня доносится продолжение разговора.
   -  Да,  да!  Надо  предупредить  капитана,  -  настаивает  Фолстен,   -
необходимо бросить бутыль в море. У меня нет охоты взлететь на воздух.
   Взлететь на воздух! Я срываюсь с места. Что хочет сказать  инженер?  На
что он намекает? Ведь он не знает положения, не знает, что  на  "Ченслере"
пожар!
   Но одно страшное в нашем положении слово  заставляет  меня  подскочить.
Это слово, или, вернее, слова "пикрат калия" повторены несколько раз.
   В один миг я очутился возле двух собеседников и, сам  себе  не  отдавая
отчета в том, что делаю, схватил Руби за шиворот.
   - На борту есть пикрат калия?
   - Да! - отвечает Фолстен. - Целая бутыль в тридцать фунтов.
   - Где?
   - В трюме, там же, где и хлопок!



        11. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

   Не могу передать, что я почувствовал, услышав ответ Фолстена. То был не
ужас, нет, а скорее что-то вроде чувства покорности судьбе!  Мне  кажется,
что все  это  не  столько  осложнит  положение,  сколько  может  послужить
развязкой драмы! И вот я совершенно спокойно иду к Роберту Кертису на бак.
   Узнав, что бутыль, содержащая  тридцать  фунтов  пикрата  калия,  иначе
говоря, количество, достаточное, чтобы взорвать целую  гору,  находится  в
глубине трюма, в самом очаге пожара, и что "Ченслер" с  минуты  на  минуту
может взорваться, Роберт Кертис даже глазом не моргнул, только  на  лбу  у
него залегли складки да зрачки расширились.
   - Так! - говорит он мне. - Ни слова об этом... Где этот Руби?
   - На юте.
   - Идемте со мной, господин Казаллон!
   Мы отправляемся на ют, где продолжают пререкаться инженер и торговец.
   Роберт Кертис подходит прямо к ним.
   - Это вы сделали? - спрашивает он Руби.
   - Ну да, я, - спокойно отвечает Руби, который думает, что виноват разве
только в провозе запрещенного груза.
   Мне показалось на одно мгновение,  что  Роберт  Кертис  сейчас  задушит
злосчастного  пассажира,   не   понимающего   всей   опасности   подобного
безрассудства. Но помощник капитана сдерживается,  и  я  замечаю,  как  он
закладывает руки за спину, чтобы не поддаться соблазну и не схватить  Руби
за горло.
   Затем начинает спокойно  допрашивать  торговца.  Тот  подтверждает  мои
слова. Среди  его  товаров  находится  бутыль,  содержащая  приблизительно
тридцать фунтов взрывчатого вещества.
   Руби  поступил  в  данном  случае  с  неосторожностью,  присущей,  надо
признаться, англосаксам, и погрузил взрывчатую  смесь  в  трюм  корабля  с
такой же беспечностью, с  какой  француз  поставил  бы  туда  обыкновенную
бутылку вина. И если он не сказал капитану о содержимом  бутыли,  то  лишь
потому, что, как ему было хорошо известно, тот отказался бы принять его на
борт своего корабля.
   - Все это дело  выеденного  яйца  не  стоит,  -  замечает  он,  пожимая
плечами, - если же бутыль вам мешает, прикажите выбросить ее в  море!  Мой
груз застрахован!
   При этом заявлении я уже  не  могу  больше  сдерживаться,  так  как  не
обладаю хладнокровием Роберта Кертиса.
   Вне себя от гнева я подбегаю к Руби и, прежде  чем  помощнику  капитана
удается меня остановить, кричу:
   - Негодяй, разве вы не знаете, что на борту пожар?
   Я тут же пожалел об этих словах, но было слишком поздно! Они  произвели
на Руби потрясающее впечатление. Несчастного охватил панический страх.  От
ужаса он застыл на месте, волосы стали  дыбом,  глаза  вылезли  из  орбит,
дыхание стало прерывистым, как у астматика, язык онемел.  Внезапно  пальцы
его задвигались, он оглядел палубу "Ченслера", которая с минуты на  минуту
может взлететь на воздух и,  размахивая  руками,  соскочил  с  юта,  упал,
поднялся и начал бегать по кораблю. Тут к нему вернулся дар речи, и с  его
губ сорвались зловещие слова:
   - Пожар, пожар на борту!
   Услышав этот крик, на палубу сбегаются все матросы, видимо полагая, что
огонь пробился наружу и настала минута спасаться  на  шлюпках.  Появляются
также пассажиры, мистер Кир с женой, мисс  Херби,  оба  Летурнера.  Роберт
Кертис хочет заставить Руби замолчать, но тот от страха потерял рассудок.
   Суматоха царит  неописуемая.  Миссис  Кир  падает  в  обморок.  Муж  не
обращает на нее никакого внимания, предоставляя мисс  Херби  ухаживать  за
ней. Матросы уже схватили тали, чтобы снять шлюпку и спустить ее на воду.
   Я сообщаю Летурнерам то, чего они не знают, а именно,  что  груз  объят
пламенем. Взволнованный отец думает только об  Андре  и  прижимает  его  к
себе, словно стараясь защитить.  Юноша  сохраняет  полное  хладнокровие  и
старается успокоить отца, повторяя,  что  непосредственной  опасности  еще
нет.
   Между тем Роберту  Кертису  удается  с  помощью  лейтенанта  остановить
матросов. Он заверяет их, что пожар не усилился, а пассажир  Руби  потерял
голову  и  сам  не  знает,  что  говорит.  Он  убеждает  их  не  поступать
опрометчиво,  так  как  все  успеют  покинуть  корабль,  когда  это  будет
необходимо...
   Матросы останавливаются, услышав  голос  помощника  капитана,  которого
любят и уважают. Он добивается от них того, чего капитан Хантли не мог  бы
добиться, и шлюпка остается на месте.
   Большое счастье, что Руби не заикнулся о пикрате калия,  находящемся  в
трюме. Если бы матросы узнали правду, если бы поняли, что  "Ченслер"  стал
вулканом, готовым взорваться у них под ногами, они вышли бы из повиновения
и, несмотря на все уговоры, непременно сбежали бы с корабля.
   Помощник капитана, инженер Фолстен и я - одни только знаем, как  ужасны
могут быть последствия пожара, и это должно быть известно только нам.
   Едва только порядок восстановлен, мы с Робертом Кертисом отправляемся к
Фолстену на ют. Инженер оставался там среди общей паники  и,  скрестив  на
груди руки, обдумывал, вероятно, какую-нибудь  проблему  по  механике.  Мы
просим его не говорить  никому  ни  слова  о  новом  несчастье,  вызванном
неосторожностью Руби.
   Фолстен обещает хранить молчание. Что же до капитана  Хантли,  которому
еще не известен весь ужас нашего положения, то Роберт Кертис  сам  берется
поставить его в известность.
   Но прежде всего надо принять меры  в  отношении  Руби,  ибо  несчастный
совершенно лишился рассудка. Он  не  сознает,  что  делает,  и  продолжает
бегать по палубе с криками: "Пожар! Пожар!"
   Роберт Кертис приказывает матросам  схватить  пассажира.  Руби  удается
связать, заткнуть ему рот и перенести в каюту, где он будет находиться под
постоянным присмотром.
   Роковое слово так и не сорвалось с его губ!



        12. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ - ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ ОКТЯБРЯ

   Роберт Кертис  все  сообщил  капитану  Хантли;  формально  он  все  еще
является командиром  корабля,  от  которого  нельзя  скрывать  создавшееся
положение.
   На это сообщение капитан не ответил ни слова. Проведя рукой по лбу, как
человек, который хочет отогнать от себя докучливую мысль,  он  преспокойно
вошел в свою каюту, не сделав никакого распоряжения.
   Роберт Кертис, лейтенант, Фолстен и  я  держим  совет,  и  меня  крайне
поражает хладнокровие, с которым мы относимся к постигшей нас беде.
   Мы обсуждаем все шансы на спасение, и Роберт Кертис говорит под конец:
   - Пожар остановить невозможно, жара в носовой части стала  невыносимой.
Наступит момент, и, вероятно, очень скоро, когда огонь прорвется, наконец,
сквозь  палубу.  Если  волнение  на  море  позволит  нам   воспользоваться
шлюпками, то мы еще до этого покинем "Ченслер". Если же бежать  с  корабля
не удастся, мы будем бороться с огнем до последней возможности. Кто знает,
не легче ли будет затушить пожар, когда он вырвется наружу? Возможно,  что
мы скорее одолеем явного врага, чем тайного.
   - Я вполне согласен с вами, - спокойно отвечает инженер.
   - И я тоже, - говорю я. - Но, господин Кертис, учитываете ли вы, что  в
глубине трюма находятся тридцать фунтов взрывчатого вещества?
   - Нет, господин Казаллон, - это пустяки, и они не в счет! Зачем мне зря
беспокоиться? Могу ли я вынуть  из  горящего  груза  бутыль  с  взрывчатым
веществом, да еще спустившись в трюм, куда нельзя открыть доступ  воздуха.
Нет! Об этом и помышлять нечего. Не взорвется ли пикрат калия раньше,  чем
я закончу эту фразу? Вполне возможно! Огонь либо доберется до  него,  либо
не доберется. Следовательно, то обстоятельство, о котором вы говорите, для
меня не существует. Избавить всех нас от ужасного конца - дело бога, а  не
мое.
   Роберт Кертис говорит все это спокойно, серьезно, мы же молча  опускаем
головы. При таком бурном морс спастись бегством  нельзя,  -  значит,  надо
забыть об этом.
   "Взрыв не обязателен, но возможен", - сказал бы формалист.
   Такое замечание с прекраснейшим в мире хладнокровием сделал инженер.
   - У меня к вам есть вопрос, господин Фолстен, - говорю я тогда. - Может
ли пикрат калия воспламениться без предварительного толчка?
   - Безусловно, - отвечает инженер. - В  обычных  условиях  пикрат  калия
воспламеняется так же, как порох. Ergo... [следовательно (лат.)]
   Да, Фолстен сказал "Ergo". Похоже,  право,  что  он  читает  лекцию  по
химии.
   Мы поднимаемся  на  палубу.  Выходя  из  кают-компании,  Роберт  Кертис
сжимает мне руку.
   - Господин Казаллон, - говорит он, не пытаясь скрыть свое  волнение,  -
"Ченслер" - это корабль, который я так люблю... Видеть, как  его  пожирает
огонь, и быть бессильным, совершенно бессильным!..
   - Господин Кертис, ваше волнение...
   - Сударь, простите меня, в эту минуту я потерял власть  над  собой!  Вы
один видели, как я страдаю. Но этого больше  не  будет,  -  добавляет  он,
стараясь овладеть собой.
   - Значит, положение безнадежно?
   - Безнадежно, - бесстрастно повторяет Роберт Кертис. - Мы  привязаны  к
мине, фитиль которой зажжен! Остается узнать, долго ли он будет гореть.
   Сказав это, Роберт Кертис ушел.
   Во всяком случае, ни матросы, ни пассажиры не знают,  насколько  опасно
наше положение.
   С тех пор как стало известно  о  пожаре,  мистер  Кир  занялся  отбором
наиболее ценных вещей  и,  конечно,  позабыл,  о  жене.  Заявив  помощнику
капитана,  что  необходимо   затушить   огонь,   он   возложил   на   него
ответственность за  все  последствия  пожара,  удалился  в  свою  каюту  в
кормовой части судна и больше не показывался. Миссис Кир все время стонет,
и, несмотря на свои чудачества, несчастная женщина внушает  жалость.  Мисс
Херби считает себя более  чем  когда-либо  обязанной  ухаживать  за  своей
госпожой и  проявляет  исключительную  самоотверженность.  Я  не  могу  не
восхищаться этой молодой девушкой, для которой долг - это все.
   На  следующий  день,  23  октября,  капитан  Хантли  пригласил   своего
помощника к себе в каюту, где между  ними  произошел  следующий  разговор,
который мне и передал Роберт Кертис.
   - Господин  Кертис,  -  говорит  капитан,  блуждающий  взгляд  которого
свидетельствует о помрачении рассудка, - ведь я моряк, не правда ли?
   - Да, сударь!
   - Так вот, представьте себе, что я позабыл свое дело... Не понимаю, что
со мной...  но  я  забываю...  не  знаю...  Разве  мы  не  взяли  курс  на
северо-восток по выходе из Чарлстона?
   - Нет, сударь, -  отвечает  Роберт  Кертис,  -  мы  все  время  шли  на
юго-восток, согласно вашему приказу.
   - Однако мы везем груз в Ливерпуль?
   - Конечно.
   - А как... как называется наш корабль, господин Кертис?
   - "Ченслер".
   - Ах, да! "Ченслер"... Где он сейчас находится?
   - Несколько южнее тропика Рака.
   - Так вот, сударь, я не берусь вести его на север... Нет! Не могу... Не
хочу выходить из каюты... Вид моря мне противен...
   - Надеюсь, сударь, что заботливый уход...
   - Да... да! Увидим... позже. А сейчас  я  дам  вам  приказ,  последний,
который вы от меня получите.
   - Я вас слушаю.
   - Начиная с этой минуты, сударь, я  -  ничто  на  борту  корабля  и  вы
принимаете его командование... Обстоятельства сильнее меня, не могу больше
бороться... Что-то плохо соображаю  и  мне  очень  не  по  себе,  господин
Кертис, - добавляет Сайлас Хантли, сжимая лоб обеими руками.
   Помощник капитана внимательно вглядывается  в  того,  кто  до  сих  пор
командовал кораблем, и ограничивается ответом:
   - Хорошо, сударь!
   Потом, поднявшись на палубу, он передает мне этот разговор.
   - Если этот человек окончательно и не сошел с ума, - говорю я, - то  во
всяком случае он душевнобольной. Хорошо, что капитан добровольно отказался
от командования.
   - Я замещаю его в очень тяжелых условиях, - заявляет Роберт  Кертис.  -
Ну что же, я исполню свой долг.
   Сказав это, Роберт  Кертис  подзывает  матроса  и  приказывает  вызвать
боцмана, который тотчас же является.
   - Боцман, - говорит ему Роберт Кертис, - соберите экипаж у грот-мачты.
   Через несколько минут все матросы "Ченслера" уже толпятся в назначенном
месте.
   Роберт Кертис становится среди них.
   - Ребята, - говорит  он  спокойно,  -  в  этом  тяжелом  для  всех  нас
положении и по причинам, о которых  я  не  хочу  говорить,  Сайлас  Хантли
сложил с себя обязанности капитана. С сегодняшнего дня на  борту  командую
я.
   Так Роберт Кертис стал капитаном "Ченслера",  и  это  назначение  может
лишь послужить к общему благу.  Теперь  во  главе  экипажа  стоит  человек
решительный и надежный, готовый на все ради  нашего  спасения.  Летурнеры,
Фолстен и я тотчас же поздравляем Роберта Кертиса,  к  нам  присоединяются
лейтенант и боцман.
   Корабль продолжает идти на юго-запад, и Роберт  Кертис,  велев  поднять
все паруса, стремится поскорее добраться до ближайшего из Малых Антильских
островов.



        13. С ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО ПО ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ ОКТЯБРЯ

   Все эти пять дней море  очень  неспокойно.  И  хотя  "Ченслер"  идет  с
попутным ветром и волной, его так и подбрасывает. Находясь на этом горящем
брандере, мы не имеем ни минуты покоя  и  завистливым  взглядом  созерцаем
окружающую нас воду, которая притягивает, завораживает.
   - А почему бы не прорубить отверстие в палубе? - спрашиваю я у  Роберта
Кертиса. - Пусть вода зальет трюм. Велика ли беда, если корабль наполнится
водой? Ведь, потушив пожар, можно будет насосами откачать воду!
   - Я уже говорил вам и повторяю, господин Казаллон,  -  отвечает  Роберт
Кертис, - что едва только воздух проникнет в  трюм,  как  пожар  мгновенно
распространится и пламя охватит  весь  корабль  от  киля  до  клотика!  Мы
бессильны  что-либо  сделать.  Бывают  обстоятельства,  когда  надо  иметь
мужество ждать.
   - Да, герметически заделать все щели - вот единственное средство борьбы
с пожаром. Этим-то как раз и занимаются матросы.
   Между тем пожар все больше распространяется и, быть может, быстрее, чем
мы предполагаем. Стало так жарко, что пассажиры вынуждены  искать  убежище
на палубе и в двух кормовых каютах с большими иллюминаторами; только там и
можно еще дышать. Миссис Кир не покидает одну  из  них,  а  другую  Роберт
Кертис  предоставил  торговцу  Руби.  Я  несколько   раз   навещал   этого
несчастного, который совершенно потерял рассудок, и его приходится держать
связанным, иначе он разнесет в щепки дверь каюты. Странное дело!  В  своем
безумии он не забыл о пожаре и жалобно  стонет,  точно  в  силу  какого-то
непонятного физиологического явления ощущает настоящие ожоги.
   Я не раз заходил также к бывшему капитану. Он вполне спокоен  и  здраво
рассуждает обо всем, кроме мореплавания. Касаясь  этого  предмета,  Сайлас
Хантли становится невменяемым. Я предложил больному поухаживать за ним, по
он отказался. Из своей каюты он не выходит.
   Сегодня  помещение  экипажа  полно  едким,  удушливым  дымом,   который
проникает сквозь перегородку. Ясно, что пожар приближается с этой стороны,
и, прислушавшись, можно даже расслышать глухое шипение. Но ведь для  того,
чтобы огонь разгорелся, надо много кислорода. Где  же  отверстие,  которое
осталось  незамеченным  во  время  наших  поисков?   Страшная   катастрофа
близится! Быть может, это вопрос нескольких дней, нескольких часов.  А  на
море, к несчастью, такое волнение,  что  нечего  и  думать  о  том,  чтобы
спустить шлюпки.
   По приказу  Роберта  Кертиса  перегородку  покрыли  брезентом,  который
беспрестанно  поливают   водой.   Несмотря   на   это,   дым   по-прежнему
распространяется вместе с влажным горячим  воздухом  и  наполняет  носовую
часть корабля, где становится невозможно дышать.
   Хорошо, что  грот-мачта  и  фок-мачта  железные.  Не  будь  этого,  они
загорелись бы у основания, упали бы на палубу и мы погибли бы.
   Роберт  Кертис  велел  поставить  все  паруса,  какие  у  нас  есть,  и
подгоняемый усилившимся  северо-восточным  ветром  "Ченслер"  быстро  идет
вперед.
   Вот уже две недели, как начался пожар, и он  разгорается,  так  как  мы
бессильны бороться с ним. Управлять судном становится все труднее.  Ют  не
приходится над  трюмом,  и  там  еще  можно  ходить,  но  зато  на  палубу
невозможно ступить, вплоть до бака, даже в обуви на толстой подошве.  Вода
больше не охлаждает досок, которые лижет  снизу  огонь,  и  они  коробятся
посредине. Пазы  расходятся.  Смола  плавится,  закипает  вокруг  суков  и
растекается капризными узорами, следуя крену судна, которое из  стороны  в
сторону швыряют волны.
   Вдруг в довершение несчастья ветер резко меняет направление и  начинает
дуть с такой бешеной силой, что напоминает ураганы, какие бывают иногда  в
этих местах. Он лишь отдаляет нас от Антильских  островов,  к  которым  мы
стремимся. Роберт Кертис пытается сопротивляться буре и приводит "Ченслер"
к ветру, но сила ветра так велика, что нам  остается  спасаться  бегством,
чтобы  избавиться  от  свирепых  валов,  особенно  страшных,   когда   они
обрушиваются на кормовую часть судна.
   Двадцать девятого октября  ярость  шторма  доходит  до  предела.  Волны
неистовствуют, обдавая брызгами  весь  корабль.  Спустить  шлюпку  в  море
невозможно - она мгновенно затонула бы. Одни  из  нас  спасаются  на  юте,
другие на баке. Смотрим друг на друга, боясь произнести хоть слово.
   Мы даже не думаем  о  бутыли  с  пикратом  калия.  Мы  забыли  об  этих
"пустяках", как сказал Роберт Кертис. Не пожелать ли, право, чтобы корабль
взорвался, - по крайней мере наступит развязка. Говоря об этом, я хочу как
можно точнее выразить наше общее чувство. Человек, которому долго угрожает
опасность, начинает  под  конец  призывать  ее,  ибо  ожидание  неизбежной
катастрофы ужаснее самой катастрофы.
   Капитан  Кертис  своевременно  позаботился   о   том,   чтобы   извлечь
продовольствие из камбуза, куда сейчас уже нельзя попасть. От жары  и  так
уже испортилось много  провизии,  но  несколько  бочонков  с  солониной  и
сухарями, бочонок водки, бочки с водой все-таки вытащили на палубу.  Рядом
положили несколько одеял, инструменты, компас, запасные паруса, чтобы  при
первой возможности немедленно покинуть корабль.
   В восемь часов вечера, несмотря на вой урагана, слышится громкий  треск
огня. Доски на палубе поднимаются под напором горячего воздуха,  и  из-под
них вырываются черные клубы дыма, словно пар из-под крышки парового котла.
   Матросы бросаются к Роберту Кертису, ожидая его приказаний. У всех одна
мысль: бежать с этого вулкана, который вот-вот начнет  действовать  у  нас
под ногами!
   Роберт Кертис  окидывает  взглядом  океан  с  его  огромными  бушующими
волнами. К шлюпке, укрепленной посреди палубы, уже нельзя приблизиться, но
еще можно использовать лодку, подвешенную  у  правого  борта,  и  вельбот,
висящий на корме корабля.
   Матросы бегут к лодке.
   - Назад! - кричит Роберт Кертис. - Назад! Иначе мы  лишимся  последнего
шанса на спасение!
   Несколько обезумевших матросов во главе с Оуэном все же хотят  спустить
лодку. Роберт Кертис бросается на ют и, схватив топор, предупреждает:
   - Проломлю голову первому, кто дотронется до талей!
   Матросы отступают. Одни лезут на ванты. Другие взбираются на марсы.
   В одиннадцать часов утра в трюме раздаются громкие взрывы. Это лопаются
переборки, открывая путь раскаленному воздуху и  дыму.  Тотчас  же  потоки
пара вырываются  из  помещения  экипажа,  и  длинный  язык  пламени  лижет
фок-мачту.
   Раздаются крики.  Миссис  Кир,  поддерживаемая  мисс  Херби,  торопливо
покидает свою каюту,  которой  угрожает  огонь.  Затем  появляется  Сайлас
Хантли с черным от дыма лицом и, поклонившись  Роберту  Кертису,  спокойно
направляется  на  корму,  поднимается  по  выбленкам  и   усаживается   на
крюйс-марсе.
   Увидев Сайласа  Хантли,  я  вспоминаю  о  другом  человеке,  оставшемся
запертым под ютом, в каюте, к которой, возможно, уже подобрался огонь.
   Нельзя же  дать  погибнуть  несчастному  Руби!  Я  спешу  к  трапу,  но
сумасшедший уже разорвал свои путы и появляется  на  палубе  с  опаленными
волосами, в горящей одежде. Без единого крика шагает он по тлеющим доскам,
не чувствуя боли от ожогов. Он  попадает  в  клубы  черного  дыма,  но  не
задыхается. Точно саламандра в образе человека, Руби идет сквозь огонь!
   Слышится новый грохот, - это шлюпка разлетелась в щепы; крышка среднего
люка  вылетает,  разодрав  брезент,  и  столб  долго  сдерживаемого   огня
взвивается до середины мачты.
   В этот момент сумасшедший испускает дикий вопль и с его  губ  срываются
слова:
   -  Пикрат  калия!  Пикрат  калия!  Мы  все  взорвемся...   взорвемся!..
взорвемся!..
   И прежде чем кто-либо мог  его  остановить,  он  бросается  в  огненную
пучину трюма.



        14. НОЧЬ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОГО ОКТЯБРЯ

   Эта сцена потрясла нас, и, несмотря на  наше  отчаянное  положение,  мы
почувствовали весь ее ужас.
   Руби не стало, но его последние  слова,  возможно,  будут  иметь  самые
печальные последствия. Матросы слышали, как он кричал; "Пикрат калия". Они
поняли, что корабль может с минуты на минуту взлететь на воздух и  что  им
угрожает не только пожар, но и чудовищной силы взрыв.
   Несколько  матросов,  потеряв  всякое   самообладание,   хотят   бежать
немедленно, бежать любой ценой...
   - Лодка! Лодка! - кричат они.
   Безумцы, они не видят, не хотят видеть бушующего моря, не понимают, что
ни одна лодка не справится с валами, вздымающимися  на  головокружительную
высоту. Ничто не может их  удержать,  они  уже  не  подчиняются  капитану.
Роберт Кертис бросается в толпу  матросов  -  напрасно!  Оуэн  подстрекает
товарищей, найтовы отданы, и лодку перекидывают за борт.  Следуя  движению
корабля, она с минуту раскачивается в воздухе, но цепляется  за  поручень.
Матросы не без труда высвобождают ее. Лодка уже почти касается  воды,  как
вдруг чудовищная волна подхватывает  ее,  относит  в  сторону  и  затем  с
неодолимой силой швыряет о корпус "Ченслера".
   Шлюпка и лодка  уничтожены,  у  нас  остался  только  хрупкий  и  узкий
вельбот.
   Матросы остолбенели, пораженные  ужасом.  Слышен  лишь  свист  ветра  в
снастях да треск и шипение огня. Пожар свирепствует  в  глубине  судна,  и
потоки почерневшего от сажи пара, вырываясь из люка, столбом поднимаются к
небу. С кормы не видно, что делается на носу  корабля,  так  как  огненная
завеса разделяет "Ченслер" на две части.
   Пассажиры и два-три человека из экипажа укрылись в  задней  части  юта.
Миссис Кир лежит без сознания на клетках для кур, а мисс Херби сидит подле
нее.  Господин  Летурнер  прижимает  к  груди  сына.  Нервное  возбуждение
овладевает мной, и  я  не  в  силах  с  ним  справиться.  Инженер  Фолстен
хладнокровно посматривает на часы и засекает время в блокноте.
   Что делается на носу, где, по всей  вероятности,  находятся  лейтенант,
боцман и остальной экипаж, нам не  видно.  Всякое  сообщение  между  двумя
половинами корабля прервано, и никто  не  может  пробиться  сквозь  завесу
огня, вырывающегося из центрального люка.
   Я подхожу к Роберту Кертису.
   - Надежда потеряна? - спрашиваю я.
   - Нет, - отвечает он. - Теперь,  когда  люк  открыт,  мы  обрушим  туда
потоки воды, и, может быть, нам удастся затушить пожар!
   - Но как же работать шлангами на горящей палубе, господин  Кертис?  Как
давать приказания сквозь пламя?
   Роберт Кертис не отвечает.
   - Все погибло? - снова спрашиваю я.
   - Нет, нет! - повторяет Роберт Кертис. - Я не отчаюсь до тех пор,  пока
от "Ченслера" останется хоть одна доска.
   Пожар между тем все усиливается. Вода в  море  приобретает  красноватый
оттенок. Заревом полыхают облака у нас над головой. Длинные языки  пламени
вырываются из люков, и нам приходится искать спасения на гакаборте. Миссис
Кир кладут в подвешенный вельбот, мисс Херби занимает место рядом с ней.
   Какая страшная ночь! Чье перо сумеет описать весь этот ужас!
   Разыгравшийся не на шутку ураган раздувает точно огромными мехами  этот
пылающий костер, и "Ченслер"  несется  во  мраке,  похожий  на  гигантский
брандер. Нет иной альтернативы: либо броситься в море,  либо  погибнуть  в
пламени!
   Так, значит, пикрат калия не взорвется? Огненная бездна не разверзнется
под нашими ногами! Руби солгал! В трюме нет взрывчатого вещества!
   В половине двенадцатого, когда море разбушевалось не  на  шутку,  среди
рева разъяренных стихий слышится характерный треск,  которого  так  боятся
моряки, и на носу корабля раздается крик:
   - Буруны, буруны с правого борта!
   Роберт Кертис вскакивает на  борт,  окидывает  быстрым  взглядом  белые
гребни волн и, повергнувшись к рулевому, повелительно кричит:
   - Лево на борт!
   Слишком поздно... чудовищная волна подхватывает "Ченслер", и мы ощущаем
глухой толчок. Корабль ударяется кормовой частью, киль  его  упирается  во
что-то твердое, и бизань-мачта, переломившись у основания, падает в  море.
"Ченслер" недвижим.



        15. ПРОДОЛЖЕНИЕ НОЧИ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОГО ОКТЯБРЯ

   Полночь еще не наступила. Луны нет, кругом кромешная тьма. Мы не знаем,
где наш корабль наскочил на  риф.  Быть  может,  подгоняемый  штормом,  он
достиг американского берега и с рассветом мы увидим землю?
   Я сказал, что, ударившись несколько раз кормой, "Ченслер"  остановился.
Вскоре на носу слышится грохот цепей, и Роберт Кертис понимает, что  якоря
отданы.
   - Отлично! - говорит он. - Лейтенант с боцманом отдали оба якоря.  Надо
надеяться, корабль не сорвется.
   Я вижу, что Роберт Кертис идет по направлению  к  границе,  переступить
которую не позволяет огонь. Он добирается до русленей правого борта,  куда
как раз кренится  корабль,  и  несколько  минут  стоит  там,  несмотря  на
окатывающие его огромные волны. Он  прислушивается.  Можно  подумать,  что
среди шума бури он различает какой-то особый звук.
   Наконец, Роберт Кертис возвращается на ют.
   - Вода вливается в трюм, - говорит он. - Да поможет нам небо! Возможно,
она победит огонь!
   - Ну, а потом? - спрашиваю я.
   - "Потом" - это будущее, господин Казаллон, а оно в руках божьих! Будем
думать только о настоящем! - отвечает Роберт Кертис.
   Первое, что надо сделать, это испытать насосы,  но  их  нельзя  достать
среди пламени. Может быть, корабль получил пробоину и теперь вода заливает
огонь. Мне кажется, пожар утихает. Слышится глухое  шипение,  говорящее  о
борьбе двух стихий. Без сомнения, трюм  наполняется  и  нижний  ряд  тюков
хлопка уже затоплен. Ну что ж!  Пусть  вода  затушит  пожар,  а  потом  мы
справимся с ней. Надо надеяться, она окажется менее  страшна,  чем  огонь!
Вода - это стихия моряка, и он привык ее побеждать!
   До утра остается три часа, ночь тянется бесконечно, и мы ждем рассвета,
терзаясь  беспокойством.  Где  мы?  Неизвестно,  Несомненно   одно:   буря
мало-помалу  стихает,  ярость  волн  уменьшается.  По-видимому,  "Ченслер"
налетел на подводную скалу через час после наибольшей высоты  прилива,  но
это трудно определить точно, без предварительных  расчетов  и  наблюдений.
Если это так, то есть надежда, что, затушив пожар, мы без труда снимемся с
рифа в следующий же прилив.
   Около половины пятого утра огненная завеса,  отделяющая  нос  от  кормы
корабля, понемногу рассеивается, и мы  замечаем,  наконец,  темную  группу
людей. Это экипаж, укрывавшийся на баке. Скоро сообщение восстанавливается
между обеими частями судна, и лейтенант с боцманом перебираются на  ют  по
поручням, так как на палубу невозможно ступить.
   Капитан Кертис, лейтенант и боцман  совещаются  в  моем  присутствии  и
приходят к заключению, что не следует ничего предпринимать до  утра.  Если
земля недалеко и волнение немного утихнет, мы достигнем берега на вельботе
или на плоту. Если же не видно земли и "Ченслер" потерпел аварию далеко  в
море, надо постараться снять его с рифа, наскоро починить и  добраться  до
ближайшего порта.
   - Трудно угадать, где мы находимся, -  говорит  Роберт  Кертис,  мнение
которого разделяют лейтенант и боцман, - северо-западный ветер,  очевидно,
отнес "Ченслер" довольно далеко к югу. Я давно  уже  не  определял  высоту
солнца, но, насколько я знаю, в этой части Атлантики  нет  никаких  рифов.
Возможно,  поэтому  мы  потерпели  крушение  где-нибудь  у  берегов  Южной
Америки.
   - Но мы по-прежнему находимся под угрозой взрыва, -  замечаю  я.  -  Не
лучше ли покинуть "Ченслер" и укрыться...
   - На этом рифе? - возражает Роберт Кертис. - Но что мы знаем о нем?  Не
покрывается ли он водой во время прилива?  Разве  можно  его  осмотреть  в
такой темноте? Подождем до утра, там будет видно.
   Я немедленно передаю слова Роберта Кертиса остальным пассажирам. В  них
нет ничего  особенно  ободряющего,  но  никто  не  хочет  думать  о  новой
опасности, грозящей кораблю, э том случае, если  он,  на  наше  несчастье,
налетел на неведомый риф в нескольких стах  милях  от  берега.  Мы  думаем
только об одном: вода теперь работает на нас и успешно борется с  пожаром,
сводя на нет опасность взрыва.
   В самом деле, из люка вместо яркого пламени повалил густой черный  дым.
Несколько огненных языков еще мелькают среди его темных клубов,  но  почти
тотчас же гаснут. Треск  огня  сменяется  свистом  воды,  испаряющейся  из
внутреннего очага пожара.  Безусловно,  море  делает  то,  чего  не  могли
сделать все наши шланги и ведра, и действительно,  чтобы  затушить  пожар,
вспыхнувший среди тысячи семисот тюков хлопка, требовалось по меньшей мере
наводнение!



        16. ТРИДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

   Утро уже забрезжило, но туман ограничивает поле зрения. Земли не видно,
и все же мы нетерпеливо всматриваемся в западную и южную часть океана.
   Вода почти совсем спала. Корабль, который с полным грузом  имеет  около
пятнадцати футов осадки, сидит теперь не глубже чем на  шесть  футов.  Над
поверхностью океана торчат там и  сям  верхушки  подводных  скал,  наверно
базальтовых, если судить по их окраске. Каким образом  "Ченслер"  оказался
посреди этих рифов? Очевидно, он был подхвачен огромной волной,  что  я  и
почувствовал за несколько мгновений до аварии. Я изучаю расположение скал,
окружающих корабль, и не могу себе представить, как нам удастся  выбраться
отсюда. "Ченслер" имеет большой дифферент на  нос,  что  очень  затрудняет
передвижение по палубе; кроме того, с тех пор как вода  убывает,  он  стал
крениться на левый борт. Роберт Кертис опасался  даже,  как  бы  во  время
отлива корабль не опрокинулся, но крен больше не увеличивается, и  в  этом
отношении бояться нечего.
   В шесть  часов  утра  чувствуются  сильные  толчки.  Это  бизань-мачта,
унесенная волнами, снова приплыла и ударяется о бок "Ченслера".  В  то  же
время раздаются крики и слышится несколько  раз  повторенное  имя  Роберта
Кертиса.
   Посмотрев в ту сторону, откуда доносятся  крики,  мы  видим  в  неясном
свете зарождающегося дня человека, вцепившегося в  крюйс-марс.  Это  чудом
избежавший смерти Сайлас Хантли, которого увлекла за собой упавшая в  море
мачта.
   Пренебрегая  опасностью,  Роберт  Кертис  бросается  на  помощь  своему
бывшему капитану и вытаскивает его из воды. Сайлас Хантли,  не  сказав  ни
слова, усаживается в самом отдаленном углу юта.  Это  уже  не  человек,  а
какая-то безвольная тень, с ним никто больше не считается.
   Наконец, удается подвести бизань-мачту к "Ченслеру" и крепко  привязать
с подветренной стороны, чтобы она не угрожала больше пробить корпус судна,
к тому же этот обломок нам еще, быть может, пригодится.
   Теперь, когда достаточно рассвело, туман понемногу  рассеивается.  Море
уже видно на расстоянии более трех миль в окружности, но нигде нет  ничего
похожего на берег. Гряда рифов с  милю  длиною  тянется  с  юго-запада  на
северо-восток. На севере, не более чем в двухстах саженях  от  "Ченслера",
выступает из воды островок  неправильной  формы.  Это  не  что  иное,  как
причудливое  нагромождение  скал,  футов  в  пятьдесят  высотой,  и  море,
наверно, не покрывает их даже в самый сильный прилив. Мы сможем  в  случае
необходимости добраться до этого острова по узкой отмели, обнажающейся при
низкой воде.
   Вдали море снова принимает темную окраску. Глубина там большая и  гряда
рифов кончается.
   Огромное   разочарование   овладевает   всеми.   Действительно,   можно
опасаться, что за этими бурунами нет никакой земли.
   Уже  семь  часов,  -  стало  совсем  светло,  и  туман   исчез.   Четко
вырисовывается линия горизонта, но океан пустынен -  кругом  лишь  вода  и
небо.
   Роберт  Кертис  безмолвно,  напряженно  обозревает  океан,  взгляд  его
подолгу  задерживается  на  западной  части  горизонта.  Мы  с  господином
Летурнером стоим рядом, ловим малейшее его движение и ясно  читаем  мысли,
вихрем проносящиеся в голове  капитана.  Его  удивление  велико.  Ведь  он
считал, что корабль находится вблизи земли,  ибо  со  времени  поворота  у
Бермудских островов мы неизменно шли на юг. А между тем никакой  земли  не
видно.
   Роберт  Кертис  покидает  ют,  пробирается  по  борту   до   грот-вант,
поднимается по выбленкам  и  ловко  влезает  на  брам-стеньгу.  Оттуда  он
несколько минут старательно осматривает  бескрайнее  водное  пространство,
потом,  схватившись  за  один  из   бак-штагов,   соскальзывает   вниз   и
возвращается к нам.
   Мы смотрим на него вопрошающим взглядом.
   - Земли не видно! - холодно отвечает он на наш немой вопрос.
   Подходит мистер Кир и спрашивает раздраженно:
   - Где мы находимся, сударь?
   - Не знаю, - отвечает Роберт Кертис.
   - Вы должны это знать, - глупо заявляет торговец нефтью.
   - Пусть так! Но я все же не знаю!
   - Так имейте в виду, - продолжает мистер Кир, - что я не намерен  вечно
торчать на вашем корабле, сударь, и требую, чтобы вы продолжали путь!
   Роберт Кертис лишь пожимает плечами.
   Потом, обернувшись ко мне и Летурнеру, говорит:
   - Если покажется солнце, я определю его  высоту,  тогда  мы  узнаем,  в
какое место Атлантического океана нас забросила буря.
   И Роберт Кертис дает распоряжение выдать съестные припасы пассажирам  и
экипажу, в чем мы очень нуждаемся, так как истощены усталостью и  голодом.
Мы едим сухари с  консервированным  мясом.  Затем  капитан,  не  теряя  ни
минуты, начинает изыскивать средства, чтобы снять корабль с рифа.
   Пожар значительно уменьшился, и огонь уже  не  вырывается  наружу.  Дым
стал не такой густой, хотя он все еще черен, как сажа. Очевидно,  в  трюме
"Ченслера"  много  воды,  но  в  этом  убедиться  нельзя,  ибо  по  палубе
по-прежнему невозможно ходить.
   Роберт Кертис приказывает поливать тлеющие  доски,  и  через  два  часа
матросы могут спуститься на палубу.
   В первую очередь приступают  к  измерению  воды  в  трюме.  Этим  делом
занимается боцман.  Оказывается,  уровень  ее  достигает  пяти  футов,  но
капитан не дает приказа пустить в ход насосы, так как  хочет,  чтобы  вода
завершила свое дело. Сначала надо покончить с пожаром, потом с водой.
   Не лучше ли, однако, немедленно покинуть корабль и искать пристанища на
скалистом островке? Но капитан не согласен с этим, так же как лейтенант  и
боцман. И они правы, ведь при сильном волнении нельзя будет оставаться  на
этих скалах, даже на самых высоких из них, ибо валы все с них сметут.  Что
касается взрыва, то опасность  его  тоже  значительно  уменьшилась.  Вода,
несомненно, наполнила ту часть трюма, в которой находятся товары  Руби,  а
следовательно и бутыль с  пикратом  калия.  Итак,  решено,  что  никто  не
покинет "Ченслера". Мы тут же устраиваем на юте нечто вроде лагеря, причем
несколько  уцелевших  от  пожара  матрацев  предоставлены  двум  женщинам.
Матросы, которым удалось сберечь свои вещевые  мешки,  тащат  их  на  бак.
Здесь они и располагаются, так как их помещение не пригодно для жилья.
   Какое счастье, что повреждения в камбузе  не  очень  велики  и  большую
часть продуктов, а также бочки с водой,  удалось  спасти!  Склад  запасных
парусов, расположенный на носу, тоже остался нетронутым.
   Наконец-то наши испытания как будто подходят  к  концу!  Хочется  этому
верить, тем более что с утра ветер значительно  упал  и  в  открытом  море
стало немного спокойнее. Это очень хорошо,  ибо  волны  могли  бы  в  щепы
разнести "Ченслер" о твердые базальтовые скалы.
   Мы с Летурнерами долго беседовали  об  офицерах  и  матросах  и  об  их
поведении  перед  лицом   опасности.   Все   они   проявили   мужество   и
решительность. Особенно отличились  лейтенант  Уолтер,  боцман  и  плотник
Даулас. Да, у нас на корабле  есть  славные  люди  и  хорошие  моряки,  на
которых можно положиться. О Роберте  Кертисе  не  приходится  и  говорить.
Сегодня, как и всегда, он полон энергии, всюду поспевает, ничто не застает
его врасплох. Капитан воодушевляет матросов словом  и  делом,  он  -  душа
всего экипажа, который беспрекословно ему повинуется.
   Между тем в семь часов утра вода начала прибывать.  Сейчас  одиннадцать
часов, и все гребни рифов уже скрылись в волнах. Как и следовало  ожидать,
вместе с приливом стал повышаться уровень воды в трюме "Ченслера".  Вскоре
лот показывает девять футов, значит затоплены новые ряды тюков  хлопка,  с
чем нас можно только поздравить.
   С  тех  пор  как  наступил  прилив,  большая  часть  скал,   окружающих
"Ченслер", исчезла под водой. Видны только очертания  маленького  круглого
бассейна диаметром в двести пятьдесят -  триста  футов,  в  северном  углу
которого находится "Ченслер". Море здесь довольно  спокойно,  и  волны  не
доходят до корабля. При неподвижности нашего судна это - большое  счастье,
так как иначе валы разбивались бы о него, как об утес.
   Наконец, в  половине  двенадцатого  весьма  кстати  показалось  солнце,
которое с десяти часов скрывалось за облаками. Капитан  еще  ранним  утром
успел вычислить часовой угол и теперь готовится определить  меридиональную
высоту, чтобы в полдень сделать точную обсервацию.
   Затем он удаляется  в  свою  каюту,  вычисляет  координаты  корабля  и,
возвращаясь на ют, говорит нам:
   - Мы находимся на восемнадцатом градусе пятой минуте северной широты  и
сорок пятом градусе пятьдесят третьей минуте западной долготы.
   Капитан тут же разъясняет  положение  судна  тем,  кто  мало  знаком  с
долготами и широтами. Роберт Кертис прав, что ничего не хочет скрывать. Он
за то, чтобы каждый из нас уяснил себе положение.
   "Ченслер" потерпел аварию на 18<sup>o</sup>5' северной широты  и  45<sup>o</sup>53'  западной
долготы, наскочив на риф, не обозначенный на карте. Спрашивается,  как  до
сих пор могли не знать о существовании рифов в этой  части  Атлантического
океана?  По-видимому,  наш  островок  появился  сравнительно  недавно.  Не
вулканического ли он происхождения? Не знаю, как можно иначе объяснить его
возникновение.
   Как бы то ни было, а островок находится по крайней  мере  в  восьмистах
милях от Гвианы, то есть от ближайшей к нам земли, -  вот  что  совершенно
точно показывают вычисленные Робертом Кертисом координаты.
   "Ченслер", таким образом, отклонился  к  югу  вплоть  до  восемнадцатой
параллели, сначала из-за безрассудного упрямства Сайласа Хантли,  а  потом
по причине штормового северо-западного ветра, от которого он вынужден  был
спасаться бегством. Значит, ему  надо  еще  пройти  более  восьмисот  миль
прежде, чем он достигнет ближайшего берега.
   Положение серьезное, но все, что нам сказал  капитан,  не  слишком  нас
расстроило, во всяком случае в данный момент. Какие  опасности  могут  нас
испугать теперь, когда мы только что  избежали  угрозы  пожара  и  взрыва?
Совершенно забывается, что  трюм  "Ченслера"  заливает  водой,  что  земля
далеко, что, выйдя снова в море, корабль может затонуть в пути...  Мы  еще
находимся под  впечатлением  пережитых  ужасов  и,  немного  успокоившись,
склонны верить в благополучный исход плавания.
   Что сейчас предпримет Роберт Кертис? Очевидно то, чего требует  здравый
смысл: надо окончательно потушить пожар, выбросить в море  весь  груз  или
часть его,  не  позабыв  о  бутыли  с  пикратом  калия,  заделать  течь  и
воспользоваться приливом, чтобы как можно скорее покинуть риф.



        17. ТРИДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

   Я беседовал с господином Летурнером о нашем положении.  По-моему,  если
все сложится хорошо, мы недолго останемся сидеть  на  рифе,  но  Летурнер,
по-видимому, не разделяет моего оптимизма.
   - А я, напротив, очень боюсь, - ответил он, - как бы  нам  не  пришлось
надолго задержаться на этих скалах!
   - Но почему? Выбросить за борт несколько сотен тюков хлопка не  так  уж
трудно и долго, - эту работу можно сделать за два-три дня.
   - Разумеется, господин Казаллон, выбросить тюки  -  дело  нехитрое.  Но
ведь проникнуть в трюм "Ченслера" нельзя, там нечем  дышать,  и,  пожалуй,
раньше как через несколько дней туда не попадешь, раз  груз  еще  горит  в
середине. И сможем ли мы вообще продолжать плавание,  даже  когда  потушим
пожар? Нет! Надо еще заделать течь, очевидно порядочную, и заделать  очень
тщательно, чтобы не пойти ко дну после того, как  мы  чуть  не  погибли  в
огне? Нет, господин Казаллон, я не  строю  себе  иллюзий  и  почел  бы  за
счастье, если бы нам удалось покинуть этот риф через три недели. И  дай-то
бог, чтобы буря не  разыгралась  прежде,  чем  мы  выйдем  в  море.  Иначе
"Ченслер" разобьется, как скорлупка, об этот  риф,  который  станет  нашей
могилой!
   В самом деле, такова наибольшая опасность, которая нам сейчас угрожает.
Пожар мы потушим, пробоину, надо думать, заделаем, но ведь мы  зависим  от
милости ветра. Пусть даже мы спасемся  от  бури,  взобравшись  на  вершину
скалы, но что станется с пассажирами и экипажем, если корабль разобьется о
скалы?
   - Доверяете ли вы Роберту Кертису, господин Летурнер? - спрашиваю я.
   - Безусловно, и считаю милостью божьей, что наш прежний капитан передал
ему командование судном. Я уверен, что Роберт  Кертис  сделает  решительно
все, чтобы найти выход из нашего трудного положения.
   Когда спрашиваешь капитана,  долго  ли  продлится  вынужденная  стоянка
"Ченслера", он неизменно отвечает, что ничего пока не может  сказать,  все
зависит от обстоятельств, но он надеется,  что  погода  не  испортится.  И
действительно, барометр  неуклонно  поднимается,  указывая  на  отсутствие
атмосферических колебаний. А это верный признак продолжительного безветрия
и счастливое предзнаменование для предстоящих нам работ.
   Время еще не ушло, и все мы энергично принимаемся за дело.
   Роберт Кертис хочет прежде всего окончательно потушить  огонь,  который
еще тлеет над уровнем воды, залившей трюм.
   О спасении груза не стоит и помышлять. Поэтому  остается  только  одно:
затушить огонь, залив его сверху водой. И вот снова прибегают к шлангам.
   Матросы вполне справляются с работой без посторонней помощи. Пассажиров
пока не привлекают, хоть все мы готовы предложить свои услуги,  и  ими  не
придется пренебрегать, когда вопрос станет о разгрузке корабля. В ожидании
этого мы с Летурнером  занимаемся  беседой,  чтением,  а  я,  кроме  того,
посвящаю  несколько  часов  своему  дневнику.  Инженер  Фолстен,   человек
малообщительный, он либо погружен в  цифры,  либо  чертит  эпюры  машин  с
планом, разрезами и видом снизу. Дай-то бог, чтобы он изобрел какой-нибудь
мощный механизм, который помог бы снять "Ченслер" с  рифов!  Что  касается
супругов  Кир,  то  они  держатся  в  стороне,  не  докучая   нам   своими
бесконечными пререканиями; к несчастью, мисс Херби вынуждена оставаться  с
ними, и мы видим молодую девушку очень мало,  а  то  и  совсем  не  видим.
Сайлас Хантли ни во что не вмешивается. Моряк в нем умер, а как человек он
не живет, а прозябает. Буфетчик Хоббарт исполняет  свои  обязанности  так,
словно на корабле ничего не случилось и он идет обычным курсом.
   Хоббарт - личность до приторности угодливая. Он очень скрытен, и у него
бывают вечные  раздоры  с  поваром  Джинкстропом  -  грубым,  уродливым  и
нахальным негром, который слишком  много  времени  проводит  с  остальными
матросами.
   Итак, развлечений на борту очень мало. К счастью, мне пришла  в  голову
мысль исследовать незнакомый риф, на который наткнулся "Ченслер". Прогулка
не обещает быть ни долгой, ни интересной, но это единственная  возможность
хоть на несколько часов покинуть корабль и изучить островок, происхождение
которого, несомненно, очень любопытно.
   Кроме того, очень важно снять план рифа, не обозначенного на картах.  Я
думаю, что мы с  Летурнерами  вполне  справимся  с  этой  гидрографической
задачей, предоставив Роберту Кертису  дополнить  ее  точными  координатами
островка.
   Мое предложение поддержано Летурнерами. Нам предоставляют  вельбот,  и,
захватив с собой гирю и лотлинь, мы покидаем "Ченслер" 31 октября утром  в
сопровождении лишь одного матроса-гребца.



        18. С ТРИДЦАТЬ ПЕРВОГО ОКТЯБРЯ ПО ПЯТОЕ НОЯБРЯ

   Прежде всего мы обошли вокруг островка, имеющего около четверти мили  в
длину.
   Это маленькое "кругосветное путешествие" быстро закончено, и с лотом  в
руках мы устанавливаем, что берега островка  почти  отвесно  обрываются  у
воды. Глубина здесь очень велика и не подлежит сомнению,  что  островок  -
результат  внезапного  поднятия   морского   дна,   вызванного   действием
плутонических сил.
   Словом, происхождение  островка,  несомненно,  вулканическое.  Куда  ни
кинешь взгляд, всюду видны базальтовые глыбы, словно старательно уложенные
рукою человека  и  своей  правильной  призматической  формой  напоминающие
гигантские кристаллы.
   Море вокруг так изумительно прозрачно, что  легко  различить  основание
этого любопытного надводного сооружения, тоже состоящее из сросшихся между
собою базальтовых призм.
   - Что за  странный  островок!  -  восклицает  господин  Летурнер.  -  И
безусловно недавнего происхождения!
   - Ты прав, отец, - подтверждает Андре. - Замечу только, что  этот  утес
образовался так же,  как  островок  Джулия  у  берегов  Сицилии  и  группа
островов Санторин в Эгейском море. Природа словно нарочно создала его  для
того, чтобы он послужил пристанищем "Ченслеру".
   -  По-видимому,  здесь  недавно  произошло  поднятие  морского  дна,  -
вмешиваюсь я в разговор, - ибо этот риф  не  обозначен  даже  на  новейших
картах. Не заметить же моряки его не могли, так как пути  многих  кораблей
пересекают эту часть Атлантического океана. Давайте же  получше  исследуем
островок и сообщим о нем мореплавателям.
   - А не исчезнет ли он так же внезапно, как и появился? - замечает Андре
Летурнер. - Вы же знаете, господин Казаллон,  что  острова  вулканического
происхождения весьма недолговечны. Едва наш остров нанесут на  карту,  как
от него, быть может, не останется и следа.
   - Неважно, сынок, - возражает господин Летурнер, - лучше указать  людям
на несуществующую опасность, чем позабыть о вполне реальной угрозе. Уверяю
тебя, моряки не вправе будут жаловаться, если не найдут больше  рифа  там,
где мы его обозначим!
   - Твоя правда, отец, - отвечает Андре, - ведь не исключена возможность,
что островок просуществует столько же, сколько и  материки.  Но  если  ему
суждено исчезнуть, пусть это  произойдет  через  несколько  дней.  Капитан
Кертис успеет как раз исправить все повреждения, и вместе  с  тем  ему  не
придется снимать корабль с рифа.
   - Право, Андре, - шутливо восклицаю я,  -  вы  собираетесь  самовластно
распоряжаться природой. Вы желаете,  чтобы  она  воздвигала  и  уничтожала
острова по вашему усмотрению, ради ваших удобств! Создав риф, чтобы помочь
затушить пожар на  "Ченслере",  она  по  мановению  вашей  палочки  должна
опустить его на дно океана и таким образом освободить корабль.
   - Ничего я не хочу, господин Казаллон, -  отвечает,  улыбаясь,  молодой
человек, - кроме одного - возблагодарить бога за его  несомненную  помощь.
Ему угодно было забросить наш корабль на эту  подводную  скалу,  и  он  же
спустит его на воду, когда придет время.
   - А мы со своей стороны приложим все усилия, чтобы помочь  самим  себе,
не так ли, друзья?
   - Да, господин Казаллон, - серьезно отвечает господин Летурнер, -  ведь
люди должны  сами  себе  помогать.  Однако  Андре  прав,  доверяясь  богу.
Конечно, пускаясь в дальнее плавание, человек проявляет все  те  качества,
которыми  одарила  его  природа.  Но  среди  безграничного  океана,  среди
бушующих стихий он чувствует, насколько хрупко его суденышко и как сам  он
слаб и беспомощен! Поэтому я думаю, что у моряка должен быть такой  девиз:
"Уверенность в себе, вера в бога!"
   - Вполне разделяю ваше мнение, сударь, - замечаю я,  -  по-моему,  мало
найдется моряков, для которых не существует бога!
   Беседуя так, мы тщательно исследуем  основание  островка  и  все  более
убеждаемся в  том,  что  он  возник  совсем  недавно.  В  самом  деле,  на
базальтовых скалах не видно ни одной ракушки, ни единого пучка водорослей.
Любитель естественной истории не стал бы затрачивать время на исследования
этого нагромождения камней, где отсутствуют флора и фауна, где не  найдешь
ни моллюсков, ни водорослей. Ветер не занес еще сюда ни единого семечка, и
морские птицы  никогда  не  залетали  сюда.  Один  только  геолог  мог  бы
обнаружить интересный для  изучения  материал,  исследуя  эти  базальтовые
глыбы, сохранившие еще следы своего вулканического происхождения.
   Наш вельбот как раз возвращается к южному мысу островка,  где  потерпел
аварию "Ченслер". Я предлагаю своим спутникам сойти на берег, и они охотно
соглашаются.
   - Если островку суждено исчезнуть, - смеясь, говорит Андре, - пусть  на
него хоть раз ступит нога человека!
   Лодка причаливает, и мы выходим на берег. Андре опережает нас:  в  этом
месте скат довольно пологий, и молодой человек может идти без  посторонней
помощи.
   Отец Летурнер остается позади, рядом со мной, и мы поднимаемся по очень
удобному склону на самую большую скалу.
   Через четверть часа мы уже наверху и  все  трое  садимся  отдохнуть  на
базальтовую призму - это самая  высокая  точка  островка.  Андре  Летурнер
достает из кармана  записную  книжку  и  начинает  зарисовывать  островок,
который очень четко выделяется на зеленом фоне моря.
   На небе ни облачка. Отлив только что обнажил последние рифы, образующие
на юге узкий  канал,  по  которому  и  прошел  "Ченслер"  перед  тем,  как
наскочить на подводную скалу.
   Форма  островка  довольно  странная  и  очень  напоминает  окорок.   Мы
находимся как раз там, где этот окорок утолщается.
   Едва  только  Андре  зарисовал  очертания  островка,   как   его   отец
восклицает:
   - Ведь ты нарисовал окорок, сынок!
   - Да, отец, - отвечает Андре, - окорок из  базальта,  размеры  которого
порадовали бы Гаргантюа. Если только капитан Кертис согласится, мы назовем
этот риф Хэм-Рок [Ветчинный риф (англ.)].
   - Удачное название, - говорю я, - риф Хэм-Рок! Но  пусть  мореплаватели
не слишком приближаются к нему, надо иметь крепкие  зубы,  чтобы  отведать
этакой ветчинки.
   "Ченслер" наскочил на южную оконечность  островка,  то  есть  на  ножку
окорока, и  находится  в  маленькой  бухточке,  образованной  ее  загнутым
концом. Нос у корабля опущен, и он сильно кренится, ибо вода сейчас сильно
спала.
   Как только набросок  Андре  Летурнера  закончен,  мы  идем  обратно  по
другому склону утеса, полого спускающемуся к западу, и скоро нашим  взорам
открывается красивый грот. При взгляде на него можно, право, подумать, что
это одно из тех чудесных произведений, которые природа создала на Гебридах
и особенно на острове  Стаффа.  Летурнеры,  посетившие  Фингалову  пещеру,
говорят, что наш грот -  точная  ее  копия,  только  в  миниатюре.  Те  же
призматические глыбы, образовавшиеся в  результате  охлаждения  базальтов;
тот же черный готический свод с желтыми орнаментами; та же чистота рисунка
призматических граней, которые ни  один  архитектор  не  мог  бы  обтесать
лучше. Наконец, тот же мелодичный шум ветра, эхом отдающийся в базальтовых
глыбах,  который  древние  кельты  приписывали   игре   на   арфах   неких
таинственных теней. Но если в гроте на острове Стаффа под ногами  струится
вода, то наш грот целиком  вымощен  тем  же  крепким  базальтом,  и  волны
заливают его лишь в сильную бурю.
   - Есть еще одно различие, - замечает Андре Летурнер,  -  если  грот  на
острове Стаффа - великолепный готический собор, то наш грот -  всего  лишь
придел в этом соборе! Ну, кто бы мог подумать, что  на  неизвестном  рифе,
затерянном среди океана, встретится такое чудо природы?
   Отдохнув около часа на Хэм-Роке, мы возвращаемся по берегу островка  на
"Ченслер". Сообщаем Роберту  Кертису  о  своих  открытиях,  и  он  наносит
островок на корабельную карту под наименованием,  которое  дал  ему  Андре
Летурнер.
   С тех пор мы не пропускали ни одного дня, чтобы не побывать на Хэм-Роке
и не провести там нескольких приятных часов. Роберт Кертис  также  посетил
островок, но он слишком озабочен и не уделил  должного  внимания  красотам
грота. Фолстен съездил туда один раз, чтобы  исследовать  природу  скал  и
отколоть несколько кусков базальта с бесцеремонностью геолога. Мистер  Кир
не пожелал двинуться с места и все время провел на  корабле.  Я  предложил
как-то миссис Кир сопутствовать  нам,  но  она  боялась,  что  переезд  на
вельботе ее утомит, и отказалась.
   Господин Летурнер спросил со своей стороны мисс Херби, не хочется ли ей
осмотреть островок. Молодая девушка  чуть  было  не  согласилась,  радуясь
возможности избавиться хотя бы на час от тирании своей капризной  хозяйки,
но, когда она обратилась к миссис  Кир  за  разрешением,  та  отказала  ей
наотрез.
   Я был возмущен поведением миссис Кир и  вступился  за  ее  компаньонку.
Дело обошлось не  без  борьбы,  но,  так  как  мне  приходилось  оказывать
небольшие услуги эгоистической даме и я могу еще  пригодиться  в  будущем,
она уступила под конец моим настояниям.
   Мисс Херби несколько раз сопровождала нас во время  этих  прогулок.  Мы
ловим рыбу на побережье островка и весело завтракаем в гроте, слушая,  как
звучат от дуновения ветерка невидимые арфы. И мы поистине счастливы, видя,
как радуется вырвавшаяся на свободу мисс Херби. Конечно, островок мал,  но
ничто в мире еще не казалось таким большим и прекрасным  молодой  девушке.
Мы тоже полюбили этот голый риф, и вскоре на нем  не  осталось  ни  одного
неизвестного нам камня, ни одной неисследованной расселины. По сравнению с
палубой "Ченслера" это - целый мир, и я уверен, что в  минуту  отъезда  мы
покинем островок не без грусти.
   Кстати, Андре Летурнер  сообщил  нам,  что  остров  Стаффа  принадлежит
семейству Мак-Дональда, которое сдает его в аренду  за  двенадцать  фунтов
стерлингов [триста франков (прим.авт.)] в год.
   - А как вы думаете, господа, - спросила мисс Херби, - можно бы сдать  в
аренду наш островок больше чем за полкроны?
   - За него и пенни не дадут, мисс, - сказал я смеясь.  -  Уж  не  вы  ли
намерены арендовать его?