Жюль Верн. Удивительные приключения дядюшки Антифера ----------------------------------------------------------------------- Пер. с фр. - Э.Леонидова. М., "Детская литература", 1965. Spellcheck by HarryFan ----------------------------------------------------------------------- ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой неизвестный корабль с неизвестным капитаном бороздит неизвестное море в поисках неизвестного острова В шесть часов утра 9 сентября 1831 года капитан вышел из своей каюты и поднялся на мостик. На востоке занималась заря, небосвод освещали рассеянные лучи солнца, диск которого находился еще за линией горизонта. Яркие отблески ласкали подернутую рябью поверхность моря, тихо плескавшегося под утренним бризом. После спокойной ночи следовало ожидать великолепного дня, одного из тех сентябрьских дней, которыми иногда балует нас на исходе жаркого лета умеренный пояс. Капитан поднял подзорную трубу и направил объектив на ту черту, где небо сливается с морем. Опустив трубу, он подошел к рулевому - старику с взъерошенной бородой и не по возрасту живыми и проницательными глазами - и спросил: - Когда ты стал на вахту? - В четыре, капитан. Эти два человека говорили на таком грубом наречии, что ни один европеец, будь то англичанин, француз, немец или кто-либо другой, если только он не посещал торговые порты Леванта [Левант - общее название стран Ближнего Востока, прилегающих к восточной части Средиземного моря], не понял бы ни слова. По-видимому, это была смесь местного турецкого диалекта с сирийско-арабским [сирийцы говорят на сирийском диалекте арабского языка]. - Ничего нового? - Ничего, капитан. - И с самого утра ни одного судна на горизонте? - Одно... большое трехмачтовое. Оно шло под ветром прямо на нас. Я сделал крутой поворот, чтобы уйти от него как можно дальше. - И правильно поступил. А теперь... - Капитан внимательно обвел взглядом весь горизонт и вдруг громко скомандовал: - Приготовиться к повороту! Вахтенные вскочили. Румпель [рычаг для поворачивания (управления) руля] был повернут, шкоты [снасти, служащие для управления парусами] вытравлены, судно сделало поворот и пошло на северо-запад левым галсом [курс судна относительно ветра]. Это была шхуна-бриг [бригантина - двухмачтовое парусное судно] - торговый корабль водоизмещением четыреста тонн. Путем некоторых изменений он был превращен в быстроходную яхту. Под начальством капитана находились пятнадцать матросов и один боцман - экипаж, вполне достаточный для управления парусами. Это были сильные, мужественные люди, которые своей одеждой - короткая шерстяная куртка, берет, широкие брюки и сапоги - напоминали моряков Восточной Европы. Ни на корме, ни на носу шхуны-брига не было никакого названия. Не было на ней и флага. Более того: как только вахтенный докладывал о появлении паруса на горизонте, шхуна быстро меняла курс, чтобы избежать необходимости салютовать встречным кораблям или отвечать на их приветствия. Быть может, это был пиратский корабль, опасавшийся преследования (такие еще встречались тогда в этих водах)? Нет. На его борту не было оружия; да и вряд ли с таким малочисленным экипажем отважился бы кто-либо на подобные дела! Быть может, это был контрабандист, тайно снабжавший города побережья беспошлинными товарами или перевозивший их с острова на остров? Тоже нет. Если бы даже самый опытный таможенный чиновник осмотрел трюм, сдвинул грузы, переворошил тюки, обыскал все ящики, он не нашел бы ничего подозрительного. Да по правде говоря, на этом судне вовсе и не было груза, если не считать запасов провизии на несколько лет, бочек с вином и водкой в глубине трюма, да еще - под мостиком - трех дубовых бочонков, охваченных железными обручами... Для балласта, хорошего чугунного балласта, оставалось достаточно места, и это позволяло судну ставить сильные паруса. А может быть, в этих трех бочонках был порох или какое-нибудь иное взрывчатое вещество?.. Нет, потому что в кладовую под мостиком входили без всякой предосторожности. Но, так или иначе, ни один из матросов не мог бы дать никаких сведений о назначении шхуны-брига, равно как и о причинах, которые заставляли судно тотчас же переходить на другой галс, как только вдали показывался какой-либо парус. Матросы даже не знали, зачем их корабль беспорядочно крейсировал взад и вперед в продолжение пятнадцатимесячного плавания, чьи воды он бороздил в разное время, то подымая все паруса, то ложась в дрейф, то пересекая внутреннее море, то вырываясь на простор безграничного океана. Если во время этих необъяснимых переходов взорам открывался высокий берег, капитан удалялся от него как можно быстрее. Когда же внимание вахтенного привлекал какой-нибудь остров, капитан отводил от него шхуну быстрым поворотом руля. В судовом журнале легко было бы обнаружить странные изменения курса, не оправданные ни погодой, ни внезапными переменами ветра. Это составляло тайну двух человек: уже знакомого нам капитана и представительного мужчины, только что поднявшегося на палубу. - Ничего? - спросил незнакомец. - Ничего, ваша светлость, - ответил капитан. Пожав плечами, незнакомец с недовольным видом прекратил этот разговор, состоявший из четырех слов. Затем человек, к которому так почтительно обратился капитан, спустился по трапу [лестнице; на кораблях все лестницы, где бы они ни находились и какой бы ни были конструкции, называются трапами] и вернулся в свою каюту. Там, растянувшись на диване, он, казалось, впал в глубокое оцепенение, похожее на сон. Но это не был сон - незнакомец просто находился во власти одной всепоглощающей мысли. На вид ему было лет пятьдесят. Высокий рост, массивная голова, густые с проседью волосы, широкая борода, спускающаяся на грудь, искрящиеся черные глаза, гордое и вместе с тем печальное, вернее, разочарованное выражение лица, благородство осанки - все говорило о его знатном происхождении. И костюм его отличался своеобразием: это был широкий коричневый бурнус с рукавами, расшитыми тесьмой, отороченный разноцветными блестками; голову прикрывала зеленоватая феска с черной кисточкой. Два часа спустя слуга поставил завтрак на специальный, наглухо привинченный столик. Пол каюты был затянут толстым ковром с вытканными на нем пестрыми цветами. Человек в бурнусе, едва прикоснувшись к изысканным блюдам, выпил горячий ароматный кофе, поданный в двух маленьких серебряных чашечках тончайшей филигранной работы. Затем ему принесли благоухающий кальян [курительный прибор]. Окутанный облаками душистого дыма, с янтарным чубуком в ослепительно белых зубах, незнакомец опять погрузился в свое бесконечное раздумье. Так прошла часть дня. Шхуна-бриг, слегка покачиваясь на волнах, продолжала свой загадочный путь по морским просторам. Около четырех часов этот странный человек поднялся, сделал несколько шагов по каюте, остановился перед открытым иллюминатором, обвел взглядом горизонт и затем подошел к люку, скрытому ковром. Едва он коснулся ногой какой-то пружины в углу люка, как открылся вход в кладовую, расположенную под полом каюты. Там лежали три окованных обручами бочонка, о которых уже упоминалось выше. Несколько мгновений незнакомец, наклонившись над люком, стоял неподвижно, словно вид этих бочонков гипнотизировал его. Потом, выпрямившись, он прошептал: - Нет... довольно колебаний! Если мне не удастся найти неизвестный островок, чтобы закопать эти бочки, я лучше выброшу их в море! Он вновь прикрыл люк ковром и поднялся по трапу на мостик. Было пять часов дня. Погода нисколько не изменилась. Небо было покрыто легкими облаками. Слегка накренившись под слабым бризом, шхуна, идя левым галсом, оставляла позади себя тонкую кружевную струю, которая растворялась в плещущихся волнах. Человек в бурнусе обвел медленным взглядом линию горизонта, резко прочерченную на светлой лазури. С высоты мостика, где он стоял, любая средняя возвышенность могла бы быть видимой на расстоянии четырнадцати или пятнадцати миль. Но ничто не прерывало ровной линии, отделяющей небо от воды. Капитан, приблизившийся к незнакомцу, был встречен неизменным вопросом: - Ничего?.. На что последовал тот же неизменный ответ? - Ничего, ваша светлость... В течение нескольких минут человек в бурнусе молчал. Потом он присел на скамью, а капитан шагал взад и вперед по мостику, направляя подзорную трубу в разные стороны горизонта. - Капитан! - вновь обратился к нему путешественник, отведя взор от горизонта. - Что угодно вашей светлости? - Точно знать, где мы находимся. Капитан развернул морскую карту на широком планшире [брус, проходящий по верхнему краю бортов шлюпки или поверх фальшборта (ограждение палубы, поднимающееся над бортом) у больших судов]. - Вот здесь, - сказал он, указывая карандашом точку в пересечении меридиана и параллели. - На каком расстоянии от этого острова... на востоке? - В двадцати двух милях. - А от этой земли? - Приблизительно в двадцати шести. - Никто на шхуне не знает, где мы сейчас плывем? - Никто, ваша светлость, кроме вас и меня. - И даже какое море мы пересекаем?.. - За время нашего плавания судно столько раз меняло курс, что даже самый опытный моряк не смог бы сказать, где мы находимся. - Так почему же злая судьба мешает мне найти остров, ускользнувший от мореплавателей? Если не остров, то хотя бы маленький островок или заброшенную скалу, о существовании которой знал бы только я один! Там и зарыл бы я свои сокровища... И мне было бы достаточно нескольких дней, чтобы взять их оттуда, когда придет время, если оно только наступит!.. Сказав это, незнакомец снова погрузился в задумчивость. Склонившись над абордажной сеткой [устанавливалась вдоль бортов, чтобы помешать противнику проникнуть на палубу, когда вражеские корабли во время абордажного боя сходились вплотную для рукопашной схватки], он долго смотрел в воду, такую прозрачную, что взгляд проникал на глубину более восьмидесяти футов. Затем, порывисто обернувшись, он воскликнул: - Вот... вот эта бездна!.. В нее я и брошу мои богатства!.. - Ваша светлость! Она никогда их вам не вернет! - Уж лучше потерять сокровища, чем отдать их врагам или негодяям! - Как будет угодно вашей светлости. - Если сегодня до наступления темноты мы не встретим в этих водах неизвестный остров, все три бочонка будут выброшены в море. - Слушаюсь! - ответил капитан и приказал держать против ветра. Незнакомец вернулся на мостик и, облокотившись на планшир, снова вернулся к обычному для него состоянию задумчивости. Солнце быстро садилось. В этот день, 9 сентября, за две недели до равноденствия [равенство дня и ночи; с начала XX века, в связи с календарными особенностями, днями равноденствия являются 22 марта и 22 сентября], солнечный диск скрылся на той точке горизонта, которая привлекла внимание капитана. Не находился ли в том направлении какой-нибудь высокий мыс, соединенный с прибрежной полосой континента или с островом? Маловероятное предположение, так как в этих водах, часто посещаемых торговыми кораблями и, следовательно, хорошо знакомых мореплавателям, карта не указывала никакой земли на пятнадцать - двадцать миль в окружности. А вдруг найдется все же какой-нибудь одинокий утес или подводный камень, вздымающийся на несколько туазов [старинная французская мера длины; равен 1,95 метра] над поверхностью волн, чтобы послужить тем самым хранилищем сокровищ, которое так долго и тщетно отыскивал этот удивительный человек? Но ничего похожего не значилось на морских картах, дающих очень точное представление об этой части моря. Даже самый маленький островок, окруженный полосой бурунов - этими искрящимися снопами водяной пыли, - не ускользнул бы от пытливых взоров исследователей. Они не преминули бы нанести на карты его точное географическое положение. Вот и сейчас, сверяясь со своей картой, капитан готов был с полной уверенностью утверждать, что на всем обширном пространстве, которое охватывал его глаз, не было даже и подводного камня. "Мираж!" - подумал он, вторично направив трубу на подозрительный участок. Действительно, в объективе не отразилось сколько-нибудь ясных очертаний. Именно в этот момент (было шесть часов с минутами) горизонт словно начал поглощать солнечный диск, который, если верить тому, что некогда говорили иберийцы [древнее население юго-западной Европы], погружается в море со стоном. При заходе, как и при восходе солнца, преломление лучей еще оставляет его видимым в то время, когда оно уже исчезло за горизонтом. Его косые блестящие лучи, отброшенные на поверхность волн, вытягивались длинными полосами с запада на восток. Последняя рябь, похожая на огненные точки, дрожала под дуновением слабеющего ветра. И это мерцание тотчас же угасло, когда верхний край диска, коснувшись линии воды, отбросил зеленый луч [редкое оптическое явление зеленого луча подробно описано Жюлем Верном в романе "Зеленый луч" (1882)]. Корпус шхуны тотчас же потемнел, а высокие паруса окрасились в пурпурный цвет. И, когда завеса мрака опустилась над морем, с фок-мачты [первая от носа мачта на судне] вдруг раздался голос: - Оэ-э! - Что там такое? - спросил капитан. - Впереди справа по борту земля! Да, земля, и в том самом направлении, где несколько минут назад капитану почудились какие-то смутные очертания! Значит, он не ошибся! Услышав крик с наблюдательного поста, вахтенные бросились к борту и стали смотреть на запад. Капитан с подзорной трубой на перевязи, перекинутой через плечо, схватился за ванты [канаты, которыми крепят мачты] грот-мачты [вторая от носа, обычно самая высокая мачта на двух- и трехмачтовых судах], ловко вскарабкался по ним, сел верхом на рею и, приставив окуляр к глазам, стал осматривать горизонт в указанном направлении. Марсовой [матрос, несущий службу на марсе (площадка на верху мачты, служащая для наблюдения за горизонтом и работ по управлению парусами)] не ошибся. На расстоянии примерно в шесть-семь миль над водой возвышался островок; темные линии его обрисовывались на алеющем горизонте. Этот островок можно было принять скорее за обыкновенный риф средней высоты с верхушкой, окутанной серными парами. Будь это полвека спустя, ни один моряк не усомнился бы, что видит перед собой просто клубы дыма, выходящие из труб океанского парохода. Но в 1831 году трудно еще было предвидеть, что появятся когда-нибудь гигантские машины, способные бороздить океанские воды по всех направлениях, не считаясь с погодой. Впрочем, капитан успел только взглянуть - размышлять ему было некогда. Замеченный марсовым островок почти тотчас же скрылся в вечернем тумане. Но это не имело значения: главное, его увидели, и увидели вполне отчетливо. В этом отношении не оставалось никаких сомнений. Капитан спустился на палубу. Незнакомец, выведенный этим происшествием из дремоты, тотчас же подозвал капитана и обратился к нему со своим обычным вопросом: - Так, значит... - Да, ваша светлость. - Показалась земля? - По крайней мере - островок. - На каком расстоянии? - Приблизительно в шести милях к западу. - И карта ничего не показывает на этом участке? - Ничего. - Ты уверен в этом? - Уверен. - Значит, это неизвестный остров? - По-видимому, так. - Неужели это возможно? - Да, ваша светлость, если островок недавнего происхождения. - Недавнего? - Да, это вполне вероятно. Мне показалось, что остров окутан серными парами. Вулканические силы здесь довольно активны и нередко проявляются в виде подводных толчков, изменяющих рельеф морского дна. - Ах, капитан, если б это действительно было так! Мне только и нужно, чтобы какая-нибудь скала внезапно поднялась из моря!.. Ведь этот остров не принадлежит никому? - Принадлежать он будет, ваша светлость, тому, кто первый его займет. - Тогда первым буду я. - Да... вы. - Прикажи теперь держать прямо на остров. - Прямо... но осторожно! - ответил капитан. - Наша шхуна может разбиться, если подводные камни выступают далеко в море. Я советую подождать и причалить к острову утром... - Хорошо, капитан, подождем, но потихоньку приблизимся... - Как прикажете! Капитан поступил, как опытный моряк. Кораблю не следует подходить в темноте к незнакомому берегу. Приближаясь к новой земле, нужно делать промеры лотом [прибор для измерения глубины моря] и остерегаться ночного мрака. Пассажир вернулся в свою каюту, и, хотя он задремал, юнге не пришлось на рассвете будить его - он был на палубе еще до восхода солнца. Капитан решил не покидать мостика и не передавать боцману ночной вахты. Медленно опускалась ночь. Линия горизонта становилась все более расплывчатой, а периметр [в геометрии граница плоской фигуры] его постепенно сужался. В зените угасали последние, еще пронизанные рассеянным светом облака. Ветер стихал. На шхуне оставили только паруса, необходимые для того, чтобы сохранить действие руля и удерживать направление дрейфа. На небесном своде зажглись первые созвездия. На севере Полярная звезда смотрела тусклым, неподвижным оком, между тем как Арктур блистал на сгибе Большой Медведицы. В противоположной стороне от Полярной звезды ярко сияла Кассиопея, напоминая W. Под ними появилась Капелла - точно на том месте, где она взошла накануне и взойдет завтра, четырьмя минутами раньше, чтобы начать, как обычно, свой звездный день. На заснувшей поверхности моря царило то необыкновенное оцепенение, которое неизбежно сопутствует наступлению ночи. Капитан, облокотившись на борт шхуны, застыл неподвижно возле брашпиля [лебедка для спуска и подъема якоря]. Его голова была полна одной мыслью - об этой темной точке, замеченной в мглистых сумерках. Теперь его снова одолевали сомнения, а ночная тьма делала их еще более мучительными. Не обмануло ли его зрение? И действительно ли на этом месте выступил на поверхность новый островок? Да, конечно. Он хорошо знал эти воды, ведь он бывал здесь сотни раз... Ему казалось, что островок находится на расстоянии какой-нибудь мили, и не более восьмидесяти лье [устаревшая французская мера длины, равная 4,5 километра] отделяют его от ближайшей земли. Но если он не обманывается, если островок действительно выступил в этом месте из глубин моря, то не успел ли его уже кто-нибудь занять?.. А вдруг какой-нибудь мореход водрузил на нем свой флаг?.. Англичане, эти океанские тряпичники, не поспешили ли они подобрать попавшийся им на пути жалкий островок и бросить его в свою переполненную корзину! Не загорится ли во тьме огонек, говорящий о том, что остров уже кем-то занят?.. Возможно, что эта груда скал поднялась на поверхность уже несколько недель или даже несколько месяцев назад, и в таком случае вряд ли она могла ускользнуть от взора моряков, от секстанта [морской угломерный инструмент; употребляется для определения местонахождения корабля] гидрографа [специалист по гидрографии (отдел географической науки, посвященный изучению и описанию вод земной поверхности)]. От всех этих мучительных и тревожных мыслей капитан пребывал в смятении, нетерпеливо ожидая рассвета. Теперь ничто уже не указывало на местоположение острова - не было даже отблеска тех испарений, которыми он казался окутанным и которые могли бы осветить наступившую тьму. Во мраке сливались воздух и вода. Время шло. Полярные созвездия описали уже по небосводу четверть круга. К четырем часам первая полоса света забрезжила на востоке-северо-востоке. В предутреннем сумраке можно было различить несколько легких облаков, повисших в зените. Еще несколько минут - и солнце озарит горизонт. Но моряку не нужно столько света, чтобы различить открытый накануне островок, если он вообще существует. В этот момент незнакомец поднялся на мостик, где находился капитан. - Итак?.. Где же этот остров? - спросил он. - Вот он, ваша светлость, - ответил капитан, показывая на группу скал, видневшихся примерно в двух милях от шхуны. - Причалим! - Слушаюсь, ваша светлость!.. ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой даются некоторые необходимые пояснения Пусть читатель не удивляется, что в этой главе неожиданно выходит на сцену паша Мухаммед-Али [Мухаммед-Али (1769-1849) - правитель Египта в 1805-1849 годах; желая освободиться от вассальной зависимости от Турции, с помощью своего сына Ибрагима (1789-1848) разгромил турецкие войска в войнах 1831-1833 годов и 1839-1840 годов; однако под давлением европейских держав, главным образом Англии, вынужден был вновь подчиниться турецкому султану; Ибрагим-паша в 1816-1818 годах вел захватнические войны в Аравии; в 1824-1828 годах участвовал в борьбе против греческого освободительного антитурецкого восстания]. Как бы ни была значительна роль знаменитого паши в истории Леванта, в нашем рассказе он фигурирует только потому, что знатный незнакомец, путешествовавший на шхуне-бриге, находился во враждебных отношениях с этим основателем нового Египта. В ту пору Мухаммед-Али еще не пытался с помощью армии своего сына, Ибрагима-паши, завоевать Палестину и Сирию, принадлежавшие султану Махмуду [Махмуд II (1785-1839) - турецкий султан, при котором феодально-абсолютистская Оттоманская империя пришла в упадок], повелителю обеих Турции: азиатской и европейской. Напротив, султана и пашу связывала дружба, так как последний оказал деятельную поддержку султану при покорении Морей, решительно подавив попытки к восстановлению независимости маленького греческого королевства. На протяжении нескольких лет Мухаммед-Али и Ибрагим-паша спокойно жили в своем пашалыке [в султанской Турции провинция или область, находящаяся под управлением паши, высшего должностного лица в Оттоманской империи]. Но, несомненно, эта зависимость, ставящая их в положение рядовых подданных Порты [правительство султанской Турции], задевала их самолюбие, и они только и ждали повода, чтобы сбросить с себя тяготившие их веками оковы. В те времена жил в Египте один человек, получивший по наследству накопленное несколькими поколениями предков состояние, которое считалось одним из самых значительных в стране. Этот богач проживал в Каире, и звали его Камильк-паша. Его-то капитан таинственной шхуны-брига и титуловал "ваша светлость". Это был человек образованный, питавший большую склонность к математическим наукам, которые интересовали его не только со стороны практического применения, но и теоретически. Египтянин по рождению, турок душою, Камильк-паша был прежде всего человеком Востока. Понимая, что султан Махмуд будет более упорно, нежели Мухаммед-Али, сопротивляться попыткам Западной Европы покорить народы Леванта, Камильк-паша с головой окунулся в борьбу, став на сторону Махмуда. Родившись в 1780 году в военной семье, Камильк-паша, не достигнув еще и двадцати лет, вступил добровольцем в армию Джаззара [Джаззар (по-арабски - палач, мясник) - наместник Порты в Сирии и Ливане; беспощадно расправлялся с участниками восстания против Порты, подвергая их изощренным пыткам, за что и получил свое прозвище; настоящее имя - Ахмед-паша (1735-1804)] и благодаря своей отваге вскоре получил почетный титул паши. В 1799 году он сотни раз рисковал своей свободой, состоянием, жизнью в войне с французами, во главе которых стоял Бонапарт и генералы Клебер, Ренье, Ланн, Бон и Мюрат [здесь перечислены известные французские военачальники и сподвижники Наполеона Бонапарта, сопровождавшие его во время египетского и последующих завоевательных походов]. В битве при Эль-Арише он вместе с турками попал в плен. Ему предложили свободу в обмен на клятву никогда не сражаться против Франции. Но, уверенный в том, что судьба может перемениться, упорный как в своих действиях, так и во взглядах, он решил бороться до конца и потому отверг это предложение. Вскоре Камильк-паше удалось бежать, и он с еще большим ожесточением бросился в борьбу. После сдачи Яффы, 6 марта, он оказался в числе тех, кому капитуляция спасла жизнь. Когда четыре тысячи пленников, в большинстве албанцы или арнауты, предстали перед Бонапартом, тот очень встревожился, опасаясь, как бы эти храбрые солдаты не усилили гарнизон паши в сирийском порте Акке. Вот почему Бонапарт отдал приказ всех их расстрелять, доказав тем самым, что он принадлежит к таким завоевателям, которые ни перед чем не останавливаются. На этот раз пленным не предлагали, как в Эль-Арише, свободу при условии, что они поклянутся оставить военную службу. Нет! Их всех приговорили к смерти. Расстрелянные падали на песчаный берег, а те, кого пуля миновала и кто думал, что его помиловали, находили смерть на этом скалистом берегу. Но Камильк-паше не суждено было здесь погибнуть. Нашлись люди, французы - надо воздать им должное, - которым показалась отвратительной эта ужасная бойня. Смельчакам удалось спасти нескольких пленников. Один из спасителей, моряк с торгового корабля, отправился ночью к рифам, где рассчитывал найти несчастных, и подобрал тяжелораненого Камильк-пашу. Он перенес его в надежное место, ухаживал за ним, выходил его. Мог ли Камильк-паша когда-нибудь забыть такую услугу? Нет. О том, как и при каких обстоятельствах он отблагодарил своего спасителя, и будет впоследствии рассказано в этой правдивой и удивительной истории... Итак, три месяца спустя Камильк-паша был уже на ногах. Бонапарт проиграл сражение у Акки. Турецкая армия под начальством дамасского паши Абдаллы 4 апреля перешли Иордан, а английская эскадра сэра Вильяма Сиднея крейсировала в водах Сирии. Несмотря на то что Бонапарт послал дивизии Клебера и Жюно [герцог д'Абрантес (1771-1813), французский генерал; находился при Бонапарте во время походов в Италию и Египет] и даже сам прибыл на место битвы, разбив турок в сражении при горе Табор, было уже слишком поздно; когда Наполеон явился вновь угрожать Акке, туда уже прибыло двенадцать тысяч человек подкрепления. К тому же вспыхнула чума. 20 мая Бонапарт вынужден был снять осаду. После этого Камильк-паша решил вернуться в Сирию. Возвращаться в Египет в такое тревожное время было бы величайшей неосторожностью. Следовало выждать, и Камильк-паша дожидался в течение пяти лет. Благодаря своему богатству он мог жить на широкую ногу в различных провинциях, где еще можно было уберечься от алчности египетского правительства. Как раз в эти годы в центре внимания оказался сын одного аги [старшина, начальник в областях, подчиненных Турции], храбрость его была замечена в 1799 году, в битве при Абукире. Речь идет о Мухаммеде-Али, который пользовался уже таким влиянием, что сумел подстрекнуть мамелюков [личная гвардия египетских султанов, пользовавшаяся большим влиянием в стране и неоднократно устраивавшая дворцовые перевороты; в 1811 году мамелюки были истреблены правителем Египта Мухаммедом-Али] к возмущению против султана Хозрев-паши, заставил их свергнуть Куршида, преемника Хозрева, и наконец в 1806 году объявил себя вице-королем с согласия правительства Блистательной Порты. За два года до этого умер Джаззар, покровитель Камильк-паши. Почувствовав себя одиноким в этой стране, Камильк-паша решил, что теперь может без риска вернуться в Каир. Тогда ему было двадцать семь лет. Недавно полученное наследство сделало его одним из самых богатых людей Египта. Не чувствуя никакого влечения к женитьбе, будучи человеком малообщительным и предпочитая одиночество, он сохранил живой интерес исключительно к военному искусству и только ожидал благоприятного случая применить на деле свои военные способности. Энергия, свойственная его возрасту, била через край, она должна была найти выход и она нашла его в далеких и продолжительных путешествиях. Но так как Камильк-паша не имел прямых наследников, возникал вопрос, кому же со временем перейдет его несметное богатство. Не существовало ли наследников по боковой линии, которые могли бы им воспользоваться? Был у Камильк-паши двоюродный брат, шестью годами моложе его, некий Мурад, родившийся в 1786 году. Придерживаясь разных политических взглядов, они не встречались, хотя оба жили в Каире. Камильк-паша был предан интересам Оттоманской империи и преданность свою, как мы знаем, сумел доказать. Мурад же боролся как на словах, так и на деле против турецкого влияния и стал горячим приверженцем Мухаммеда-Али, когда тот начал плести интриги против турецкого султана Махмуда. И вот этот самый Мурад, который был столь же беден, насколько был богат Камильк-паша, в качестве единственного родственника последнего мог бы рассчитывать на состояние своего двоюродного брата, но только в том случае, если бы между ними произошло примирение. Однако этого не могло случиться. Напротив, озлобление, даже ненависть со всеми ее последствиями должны были только углубить пропасть между двумя последними представителями рода. В течение восемнадцати лет - с 1806 по 1824 год - правление Мухаммеда-Али не было потревожено никакими внешними войнами. Вместе с тем Мухаммеду-Али приходилось бороться против возрастающего влияния и угрожающих действий мамелюков, бывших сообщников, которым он был обязан троном. Массовая резня, учиненная по всему Египту в 1811 году, избавила Мухаммеда-Али от внутренней опасности. С тех пор для вице-короля наступили спокойные годы. Его отношения с Диваном [государственный совет в Турции] оставались превосходными, по крайней мере внешне. На самом же деле султан Махмуд не доверял своему вассалу Мухаммеду-Али - и не без основания. Камильк-паша часто служил мишенью для злых нападок Мурада. Пользуясь расположением Мухаммеда-Али, Мурад не переставал подстрекать вице-короля против богатого египтянина. Он напоминал своему господину, что Камильк-паша - сторонник Махмуда, друг турок, что за них он проливал кровь. По словам Мурада, Камильк-паша - человек опасный, внушающий подозрение... может быть, шпион... Такое огромное богатство, сосредоточенное в одних руках, представляет угрозу... Мурад говорил все, что следовало сказать, чтобы пробудить жадность в честолюбивом и безвольном властителе. По Камильк-пашу это ничуть не тревожило. Он жил в Каире настолько уединенно, что было бы нелегко расставить ему сети и запутать его в них. Если он покидал Египет, то лишь для длительных путешествий на собственной шхуне, которой командовал капитан Зо, человек на пять лет моложе его и беспредельно ему преданный... Совершая поездки по морям Азии, Африки и Европы, он влачил бесцельное существование, высокомерно безразличный ко всему человечеству. Читатель может спросить, не забыл ли Камильк-паша моряка-француза, который спас ему жизнь. Забыл?.. Нет, ни в коем случае. Такие услуги не забываются. Но был ли вознагражден этот моряк? Кажется, нет. Быть может, Камильк-паша думал отблагодарить его позже и ждал случая, который привел бы его во время очередной морской прогулки во французские воды? Кто бы мог на это ответить?.. В 1812 году Камильк-паше стало ясно, что в Каире он находится под неусыпным наблюдением. Несколько раз вице-король не давал разрешения на задуманные им путешествия. Над свободой Камильк-паши нависла угроза, и все это было следствием беспрерывного наушничества его двоюродного брата! В 1823 году Мурад, в возрасте тридцати семи лет, решил жениться, но брак не упрочил его благосостояния. Женился он на молодой феллашке [крестьяне в Египте, Аравии, Сирии, Палестине], почти невольнице. Поэтому нет ничего удивительного, что он, всячески используя свое влияние на Мухаммеда-Али и его сына Ибрагима, делал все возможное, чтобы восстановить их еще больше против Камильк-паши. Между тем в Египте начиналась военная страда, и снова должно было обнажиться оружие. В 1824 году Греция восстала против султана Махмуда, и тот призвал своего вассала на помощь против мятежников. Ибрагим-паша во главе флота в сто двадцать судов направился в Морею и высадился там со своим войском. Это событие вернуло Камильк-паше интерес к жизни; он порывался уже броситься после двадцатилетнего перерыва в новые опасные экспедиции, броситься с тем большим пылом, что речь шла о поддержке прав Порты, нарушенных восстанием Пелопоннеса. Он хотел было стать в ряды армии Ибрагима, но получил отказ; хотел служить в качестве офицера в войсках султана - снова отказ. Не было ли это следствием рокового вмешательства известного нам лица, заинтересованного в том, чтобы не терять из виду родственника-миллионера? Борьба греков за независимость завершилась победой этой героической нации. После трехлетней жестокой осады Греции поисками Ибрагима-паши, в 1827 году в битве при Наварине, соединенные силы французского, английского и русского флота уничтожили турецкую эскадру и заставили вице-короля отозвать в Египет уцелевшие суда и армию. Ибрагим-паша возвратился в Каир в сопровождении Мурада, проделавшего вместе с ним пелопоннесскую кампанию. С этого времени положение Камильк-паши ухудшилось. Ненависть Мурада еще больше возросла, когда в начале 1820 года молодая феллашка родила ему сына. Увеличилась семья, но не состояние. Мурад решил во что бы то ни стало завладеть богатством Камильк-паши. Вице-король безусловно не откажет ему в содействии. Такого сорта любезности - не новость для Египта. Впрочем, подобные дела творятся не только в восточных странах... Пусть читатель запомнит, что сына Мурада звали Сауком. Правильно оценив создавшееся положение, Камильк-паша понял, что у него есть лишь один выход: собрать все свое богатство, большую часть которого составляли алмазы и драгоценные камни, и вывезти его из Египта. Это было проделано чрезвычайно осторожно и ловко с помощью нескольких иностранцев, которые жили в Александрии и пользовались полным доверием богатого египтянина, Соблюдение строжайшей тайны способствовало успеху операции. Кто были иностранцы? К какой национальности они принадлежали? Об этом знал один Камильк-паша. Трех небольших бочонков с двойными стенками, окованных железными обручами и похожих на те, в которых хранят испанские вина, как раз хватило, чтобы наполнить их сокровищами Камильк-паши. С величайшими предосторожностями они были погружены на неаполитанский корабль; а затем на борту этого же корабля вместе с капитаном Зо занял место и их владелец, чудом избежавший тысячи опасностей: шпионы следовали за ним по пятам из Каира до Александрии и следили за каждым его шагом, пока он там находился. Пять дней спустя неаполитанский корабль остановился в Ладикии, а оттуда Камильк-паша направился в Алеппо [на современных картах - Халеб] - город, где он решил обосноваться. Теперь, когда он находился в Сирии, под покровительством своего бывшего начальника генерала Абдаллы, ставшего к тому времени пашой Акки, следовало ли ему опасаться козней Мурада? Разве мог Мухаммед-Али, как бы он ни был могуществен, разыскать его в далекой провинции, подвластной Блистательной Порте? Однако это оказалось возможным. В том самом 1830 году Мухаммед-Али порвал отношения с султаном. Расторгнуть узы вассальной зависимости, связывавшие его с Махмудом, присоединить Сирию к своим владениям в Египте, стать, быть может, властителем Оттоманской империи - такие далеко идущие замыслы не казались слишком смелыми честолюбивому вице-королю. Найти предлог было нетрудно. Феллахи, притесняемые агентами Мухаммеда-Али, стали искать убежища в Сирии под покровительством Абдаллы. Вице-король потребовал выдачи беглецов. Паша Акки отказал. Тогда Мухаммед-Али стал настойчиво добиваться у султана разрешения усмирить Абдаллу с помощью оружия. Сначала Махмуд ответил, что феллахи - турецкие подданные и потому он не желает выдавать их вице-королю Египта. Но спустя некоторое время, когда произошло восстание скутарийского паши, Махмуд, чтобы обеспечить если не помощь, то хотя бы нейтралитет Мухаммеда-Али, пошел ему навстречу. Различные обстоятельства, в том числе эпидемия холеры на пристанях в Леванте, задержали выступление Ибрагима-паши, ставшего во главе двадцати двух военных судов и армии в тридцать две тысячи человек. Таким образом, у Камильк-паши было достаточно времени, чтобы задуматься над опасностями, которыми ему грозила высадка египтян в Сирии. Камильк-паше шел тогда пятьдесят второй год, но он прожил такую беспокойную жизнь, что казался не по возрасту старым. Разочарованный, утомленный, доведенный почти до отчаяния, он хотел только одного - покоя. Он надеялся обрести его в тихом Алеппо, но события опять повернулись против него. Благоразумно ли было оставаться в Алеппо в то время, когда Ибрагим собирался вторгнуться в Сирию? Разумеется, пока дело касалось только паши, управляющего городом и провинцией Акка. Но, покончив с владычеством Абдаллы, остановит ли вице-король свою победоносную армию? Удовлетворится ли его честолюбие наказанием непокорного паши? Не воспользуется ли он случаем, чтобы попытаться окончательно покорить Сирию - постоянный предмет его вожделений? И после взятия Акки не будут ли солдаты Ибрагима угрожать Дамаску, Сидону, Алеппо? Все это внушало серьезную тревогу. На этот раз Камильк-паша принял окончательное решение. Ясно было, что Мурад гонится не за ним лично, а за его состоянием, желая во что бы то ни стало завладеть его богатством, если бы даже ему и пришлось поступиться львиной долей в пользу вице-короля. Значит, сокровища должны исчезнуть, должны быть надежно спрятаны в таком укромном месте, которого никто бы не нашел! А дальше все будет зависеть от хода событий. Если позднее Камильк-паша решит навсегда покинуть Восток, несмотря на всю свою привязанность к нему, или если в Сирии обстановка изменится к лучшему и он снова сможет там поселиться, тогда он извлечет свои сокровища из известного ему одному тайника... Капитан Зо одобрил план Камильк-паши и придумал способ осуществить его таким образом, чтобы тайна никогда по была раскрыта. Была куплена шхуна-бриг, экипаж подобрали из людей разных национальностей. Матросы прежде не знали друг друга и не имели между собой ничего общего. Среди прочих припасов погрузили на борт три бочонка. Разумеется, никому и в голову не могло прийти, чем они были наполнены. 13 апреля Камильк-паша сел в Ладикии на шхуну и вышел в море. Мы уже знаем, что Камильк-паша твердо решил найти остров, местонахождение которого было бы известно лишь ему одному и капитану. Прежде всего нужно было сбить с толку экипаж, чтобы ни один матрос не в состоянии был определить направление и маршрут, которого придерживалась шхуна. На протяжении пятнадцатимесячного плавания капитан Зо непрерывно менял курс. Покинула ли шхуна Средиземное море или снова вернулась в его воды? Не заходила ли она в другие моря, омывающие страны Старого Света? В европейских ли водах был обнаружен новый островок?.. Известно было только одно: шхуна-бриг последовательно попадала в разные широты и в разные климатические пояса, так что лучший моряк не определил бы, где находилась она в данный момент. Снабженная продовольствием на два-три года, шхуна приставала к берегу только в тех случаях, когда надо было запастись водой, а затем опять удалялась в открытое море, и лишь капитану Зо было известно, где именно набирали воду. Мы уже знаем, как долго находился в плавании Камильк-паша, прежде чем ему удалось найти нужный остров, показавшийся в ту самую минуту, когда он собирался уже бросить в море свои сокровища. Таковы события, связанные с историей Египта и Сирии, о которых нам пришлось упомянуть. Больше нам не придется к этому возвращаться. Повествование наше окажется более фантастическим, чем можно было предположить по такому серьезному началу. Но рассказ должен строиться на прочной основе, что автор и сделал или, по крайней мере, пытался сделать. ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой неизвестный остров превращается в несгораемый сейф Капитан Зо приказал уменьшить парусность и отдал распоряжение рулевому. С северо-востока дул слабый утренний бриз. Шхуна-бриг шла к острову только под фоком [парус первой мачты на судне], марселем [второй снизу парус] и контра-бизанью [самый нижний парус на второй мачте от носа], убрав остальные паруса. Если бы море засвежело, шхуна могла бы укрыться у подножия островка. В то время как Камильк-паша, облокотившись на перила мостика, внимательно смотрел вдаль, капитан стоял впереди и со свойственной опытному моряку осторожностью вел шхуну по направлению к острову, не нанесенному ни на какие географические карты. В самом деле, здесь таилась опасность. Очень трудно разглядеть коварные рифы под спокойной гладью моря. Ведь здесь не было и не могло быть никаких указаний на фарватер. Казалось, что к острову можно подойти совершенно свободно - рифов не было видно. Боцман, бросавший лот, не обнаружил ничего, что внушало бы опасения. Вот какое зрелище открылось взорам на расстоянии одной мили в ранний утренний час, когда солнце, высвободившись из густого предрассветного тумана, осветило островок косыми лучами. Островок был маленький, такой маленький, что на него не позарилось бы ни одно государство, разве что жадная захватчица Англия! А подтверждением того, что эта груда скал была еще неизвестна морякам и гидрографам, не была еще нанесена на новейшие карты, и служил как раз тот факт, что Великобритания не успела превратить его во второй Гибралтар, чтобы установить контроль над окружающими водами. Действительно, островок был совсем недавнего происхождения и лежал в стороне от обычных судоходных линий. По внешнему виду он представлял собой довольно однообразную плоскую возвышенность, периметр которой едва достигал трехсот туазов. Он имел форму неправильного овала в сто пятьдесят туазов длиной и от шестидесяти до восьмидесяти в ширину. Однако это не было беспорядочное скопление скал, причудливо нагроможденных одна на другую и как бы оспаривающих законы равновесия. Несомненно, островок возник на поверхности моря вследствие спокойного и постепенного подъема земной коры. Его происхождение объяснялось не внезапными подземными толчками, а медленным всплыванием из морских глубин. Берега его не были изборождены ни глубокими бухтами, ни мелкими заливчиками. Он нисколько не походил на одну из тех морских раковин, на создание которых природа расточает тысячи фантазий, тысячи причуд, а напоминал скорее либо верхнюю створку устрицы, либо - и это, пожалуй, вернее - панцирь черепахи. Панцирь этот округлялся, повышаясь к центру таким образом, что его высшая точка находилась и ста пятидесяти футах [английская мера длины, равен 30,4 сантиметра] над уровнем моря. Были ли на острове деревья? Ни одного. Признаки растительности? Никаких. Следы человеческого пребывания? Нигде. Островок не был и не мог быть обитаем - в этом не приходилось сомневаться. И уж если Камильк-паша решил укрыть свои сокровища в земных недрах, то лучшего места, более укромного, более безопасного, чем этот островок с бесплодной каменистой почвой, невозможно было бы и найти. "Островок как будто нарочно создан для этого!" - подумал капитан Зо. Тем временем шхуна медленно двигалась, постепенно убирая паруса. Когда до острова осталось не более одного кабельтова [морская мера длины; равен 185,2 метра], капитан приказал отдать якорь. И тотчас, отделившись от крамбола [приспособление для подъема якорей на судно], увлекая цепь через клюз [отверстие в борту судна для выпуска за борт якорной цепи], якорь забрал глубину в двадцать восемь саженей. Скалистые уступы острова - во всяком случае, с этой стороны - были очень крутыми. Судно могло бы подойти еще ближе, быть может, пристать к самому берегу, не рискуя сесть на мель, и все же лучше было держаться от него на некотором расстоянии. Когда шхуна стала на якорь и боцман приказал убрать последние паруса, капитан Зо вновь поднялся на мостик. - Прикажете спустить большую шлюпку, ваша светлость? - спросил он. - Нет... ялик [маленькая, узкая, легкая на ходу лодка]. Я предпочитаю высадиться только вдвоем. - Как вам будет угодно. Через минуту капитан с двумя легкими веслами в руках сидел на носу ялика, а Камильк-паша устроился на корме. Еще несколько мгновений, и маленькая лодка причалила к тому месту, которое показалось капитану наиболее удобным для высадки. В расщелине скалы основательно закрепили четырехрогий якорек, и Камильк-паша вступил во владение островом. В честь этого события не взвился развернутый флаг и не прогремел пушечный выстрел! Во владение островом вступало не государство, а частное лицо, высадившееся на этой земле с намерением покинуть ее через три-четыре часа. Камильк-паша и капитан Зо с самого начала заметили, что боковые склоны острова не покоились на песчаном основании, а выступали прямо из моря под углом от пятидесяти до шестидесяти градусов. Следовательно, своим возникновением островок и в самом деле был обязан поднятию морского дна. Они приступили к обследованию острова. Идя кругом по его краям и растаптывая нечто вроде кристаллического кварца, они поняли, что его еще не касалась нога человека, - на девственной почве, вернее, породе не было никаких следов. Ни в какой части побережья не было заметно разрушений, производимых морскими волнами благодаря содержащимся в них кислотам, не видно было неприхотливых растений вроде лишайника, морского мха или морского укропа, семена которых обычно заносятся ветром в расщелины скал, и никаких ракушек, ни живых, ни мертвых. На сухой кристаллической поверхности виднелись только лужицы, сохранившиеся еще во впадинах от последних дождей, и кое-где птичий помет, оставленный морскими чайками, единственными представителями животного мира в этих краях. Обойдя островок кругом, Камильк-паша и капитан направились к самому центру закругленной возвышенности. Нигде не замечалось ни малейших признаков давнишнего или недавнего пребывания человека на этих скалах. Повсюду удивительная, если можно так выразиться, кристальная чистота: ни одной царапины, ни единого пятнышка... Когда пришельцы поднялись на центральный закругленный выступ, они очутились на площадке примерно в полтораста футов над уровнем океана. Усевшись рядом, они принялись внимательно разглядывать открывшийся их взорам горизонт. На безбрежном водном пространстве отражались солнечные лучи, и не было видно ни кусочка суши. Значит, этот остров не принадлежал к числу атоллов [кольцеобразный коралловый остров с внутренним водоемом (лагуной), соединяющимся узким каналом с открытым морем], группирующихся обычно в большем или меньшем количестве один подле другого. Капитан Зо, глядя в подзорную трубу, тщетно высматривал какой-нибудь парус. Море было совершенно пустынно, и шхуна-бриг не подвергалась риску быть замеченной в течение нескольких часов, которые она должна была провести на якоре в полукабельтове от берега. - Ты хорошо знаешь, каково наше местоположение сегодня? - спросил Камильк-паша. - Разумеется, ваша светлость, - ответил капитан Зо. - Впрочем, для большей точности я проверю координаты. - Да, это очень важно... Но все же я не могу понять, почему этот островок не нанесен на карту. - Мне кажется, потому, что он недавнего происхождения. Во всяком случае, для вас еще лучше, что его нет на карте. Мы можем быть уверены, что найдем его на том же месте в любой день, когда вы захотите сюда вернуться. - Да, капитан, когда пройдут эти смутные времена! Что мне до того, если мои сокровища еще долгие годы будут погребены под этими скалами! Разве здесь они не будут в большей безопасности, чем в моем доме в Алеппо? Сюда-то уж не явятся, чтобы меня ограбить, ни вице-король, ни его сын Ибрагим, ни этот негодяй Мурад!.. Отдать драгоценности Мураду! Да я лучше брошу их в морскую пучину! - Это была бы самая печальная необходимость! - ответил капитан. - Ведь море не возвращает того, что ему доверено... Все же нам посчастливилось, что мы открыли островок. Он, конечно, сохранит ваши богатства и честно их вам вернет. - Пойдем, - сказал Камильк-паша, поднимаясь. - Надо покончить с этим делом как можно быстрее, пока нашу шхуну никто не заметил... - Слушаюсь! - Ты уверен, что на борту никто не знает, где мы сейчас находимся? - Никто, уверяю вас, ваша светлость. - И даже - в каком мы море? - Больше того - в каком мы полушарии, в Старом или в Новом Свете. Уже пятнадцать месяцев, как мы бороздим моря и океаны, а за пятнадцать месяцев корабль может покрыть громадные расстояния между континентами. Камильк-паша и капитан Зо спустились к месту, где их ждал ялик. Садясь в лодку, капитан спросил: - Ваша светлость! Покончив с этим делом, мы повернем в Сирию? - Нет. Я возвращусь в Алеппо не раньше, чем солдаты Ибрагима будут выведены из провинции и страна под властью Махмуда вновь обретет спокойствие. - А не думаете ли вы, что провинция может быть навсегда присоединена к владениям вице-короля? - Нет! Клянусь пророком, нет! - вскричал Камильк-паша, выведенный этим предположением из свойственной ему флегматичности. - Быть может, на какой-то промежуток времени, - думаю, что недолгий, - Сирия и будет присоединена к владениям Мухаммеда-Али. Пути аллаха неисповедимы! Но чтобы она вообще не вернулась под власть султана... Аллах не допустит этого! - Где же, ваша светлость, вы найдете теперь убежище? - Нигде... нигде! Раз мои сокровища будут в безопасности среди этих скал, пусть они здесь и останутся! А мы, капитан, продолжим наше плавание, как это делаем уже давно... - К вашим услугам. Вскоре Камильк-паша и его спутник вернулись на борт шхуны. Около девяти часов капитан произвел свое первое наблюдение за солнцем, чтобы определить долготу; в полдень, в тот момент, когда небесное светило пересечет меридиан, предстояло сделать второе наблюдение, и тогда капитану будут известны координаты - и долгота и широта. Он приказал принести секстант, определил высоту и таким образом, как и обещал Камильк-паше, выполнил измерение тщательно и быстро. Записав результат, капитан спустился в каюту, чтобы сделать предварительные выкладки для определения географического положения острова. Окончательные данные будут получены после измерения широты. Но, прежде чем начать свою работу, капитан отдал распоряжение снарядить шлюпку: погрузить в нее три бочонка, инструменты, кирки, топоры, цемент - все необходимое для того, чтобы привести в исполнение замысел Камильк-паши. К десяти часам все было готово. Шесть матросов во главе с боцманом спустились в шлюпку. Они не подозревали, чем заполнены бочонки и почему их собираются зарыть на уединенном острове. Это их не касалось и совсем не беспокоило. Моряки, приученные к беспрекословному повиновению, действовали, как живые машины. Камильк-паша и капитан Зо заняли места на корме. Несколько ударов весел, и шлюпка пристала к острову. Прежде всего нужно было выбрать подходящее для тайника место: не слишком близко к берегу, затопляемому во время равноденственных бурь, и не слишком высоко, чтобы не угрожали обвалы. Такое место наконец нашлось у подножия одной остроконечной скалы на юго-восточной стороне острова. По приказу капитана Зо, матросы выгрузили бочонки и инструменты. Затем они начали выдалбливать яму. Работа была тяжелая: кристаллический кварц - очень твердая порода. Разлетавшиеся от ударов кирки осколки кварца тщательно собирались, чтобы засыпать яму после того, как в нее будут опущены бочонки. Понадобилось не менее двух часов, прежде чем удалось выдолбить впадину глубиною в пять-шесть футов и такой же ширины - настоящую могилу, в которой сон мертвеца никогда бы не потревожили даже самые грозные бури. Камильк-паша держался в отдалении, как всегда задумчивый и грустный, мучимый своими неотвязными мыслями. Он спрашивал себя: не лучше ли ему лечь рядом со своими сокровищами и уснуть вечным сном?.. И в самом деле, где бы он нашел более надежное убежище от человеческой несправедливости и коварства? Когда бочонки были опущены в глубину ямы, Камильк-паша взглянул на них в последний раз. В ту минуту вид его показался капитану до того странным, что он не удивился бы, если бы Камильк-паша отменил свой приказ, отказался от плана, который он так долго лелеял, и снова пустился бы в море со своими сокровищами. Но нет, он жестом велел продолжать работу. Тогда капитан приказал плотно установить бочонки - один подле другого, - засыпать осколками кварца и скрепить цементом. Вскоре образовалась сплошная масса, не менее твердая, чем скалы самого острова. Сверху еще наложили груду камней, сцементированных между собой таким образом, что свободное пространство заполнилось до самой поверхности и составило одно целое с каменистой почвой. Пройдет немного времени - дожди и шквалы отполируют поверхность, и будет невозможно найти место, где был погребен клад. А потому необходимо было оставить какой-нибудь неизгладимый знак, который позволил бы в нужный момент отыскать сокровенное место. На вертикальной стене скалы, позади ямы, боцман нанес с помощью резца монограмму, в точности воспроизводившую обычную подпись Камильк-паши - два "К" - первая и последняя буквы его имени. Больше на острове нечего было делать. Сокровища были замурованы в глубине ямы. Кто нашел бы их теперь в этом месте, кто извлек бы их из тайника?.. Нет! Здесь они были в полной безопасности, и если бы Камильк-паша и капитан Зо унесли эту тайну с собой в могилу, то до скончания мира никто бы о ней ничего не узнал. Боцман скомандовал матросам, и шлюпка отчалила. Через несколько минут, обогнув остров, она подошла за Камильк-пашой и капитаном Зо и доставила их на шхуну, неподвижно стоявшую на якоре. Было без четверти двенадцать. Погода стояла превосходная. На небе ни облачка. Через четверть часа солнце достигнет меридиана. Капитан взял секстант, чтобы сделать второе измерение. Затем он рассчитал широту, вычислив часовой угол по наблюдению, сделанному в девять часов утра. Таким образом он определил координаты острова с точностью до полумили. Закончив эту работу, капитан только что хотел подняться на палубу, как в открывшуюся дверь его каюты вошел Камильк-паша. - Координаты установлены? - спросил он. - Да, ваша светлость. - Покажи! Капитан протянул ему листок бумаги, на котором были сделаны вычисления. Камильк-паша прочитал медленно, внимательно, как бы желая навсегда запечатлеть в памяти местонахождение острова. - Спрячь этот листок и бережно сохрани! - сказал он капитану. - Что же касается судового журнала, в котором ты записывал в течение всех пятнадцати месяцев наш курс... - Ваша светлость, его никто никогда не увидит... - А для полной уверенности ты его сейчас же уничтожишь... - Слушаюсь. Капитан Зо взял журнал, в котором были указаны разнообразные маршруты и изменения курса шхуны-брига во многих морях, разорвал на клочки и сжег на огне фонаря. После этого Камильк-паша и капитан поднялись на палубу, и остальную часть дня шхуна оставалась на якоре возле острова. К пяти часам вечера в западной части горизонта появились хмурые тучи. Заходящее солнце отбрасывало снопы лучей сквозь узкие просветы между облаками, покрывая море золотистыми блестками. Капитан Зо покачал головой - опытному моряку не нравилась изменившаяся погода. - Ваша светлость, - сказал он, - эти низкие тучи предвещают сильный ветер... Может быть, даже бурю к ночи!.. Этот островок - плохая защита для нас. До наступления темноты мы успели бы отойти от него миль на десять... - Нас здесь больше ничто не удерживает, - ответил Камильк-паша. - В таком случае, поднимем якорь! - А тебе не нужно в последний раз проверить координаты? - Нет, ваша светлость, я уверен в точности вычислений так же твердо, как в том, что я сын моей матери! - Тогда снимайся с якоря! - Слушаюсь! Приготовления были проделаны быстро. Якорь подняли, паруса поставили под ветер и взяли курс на северо-запад. Стоя у гакаборта [верхняя часть борта у оконечности кормы], Камильк-паша до тех пор смотрел на неизвестный остров, пока в неясном вечернем свете еще вырисовывались его очертания. Постепенно груда скал исчезла в тумане. Но богатый египтянин знал, что стоит ему захотеть, и он найдет этот островок... а вместе с ним и зарытые сокровища на сто миллионов франков [французская монета; по дореволюционному денежному курсу составлял приблизительно третью часть золотого рубля] в золоте, алмазах и драгоценных камнях. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой читателю представляются два совершенно несхожих между собою друга - дядюшка Антифер и бывший судовладелец Жильдас Трегомен Каждую субботу, около восьми часов вечера, дядюшка Антифер, попыхивая своей любимой короткой трубкой, неизменно впадал в сильнейший гнев. А примерно через час, все еще багровый, но уже изливший злость на своего соседа и друга Жильдаса Трегомена, снова обретал спокойствие. Что же вызывало в нем такую ярость? А то, что в своем старом атласе на одной из планисферных [планисферная карта - изображение глобуса на плоскости в виде полушарий] карт, вычерченных по проекции Меркатора [Меркатор Герард (1512-1594) - фламандский картограф и математик; предложенные Меркатором картографические проекции до сих пор используются при составлении навигационных морских карт], он никак не мог найти то, что ему было нужно. - Проклятая широта! - восклицал он. - Чертова широта! Но, если бы она даже проходила через пекло Вельзевула [в христианской религиозной литературе название злого духа, властителя ада], я все равно должен проехать по ней из конца и конец! И в ожидании, пока он сможет привести свой замысел в исполнение, дядюшка Антифер проводил ногтем по упомянутой широте. И вообще вся карта, о которой идет речь, была истыкана карандашом и продырявлена циркулем, как кофейное ситечко. Широта, вызывавшая у дядюшки Антифера такое раздражение, была обозначена следующим образом на кусочке пергамента, своей желтизной напоминавшем выцветший испанский флаг: "Двадцать четыре градуса пятьдесят девять минут" (с.ш. [северной широты]). Под этой строчкой в углу пергамента красными чернилами было написано: "Настоятельно советую моему мальчику никогда этого не забывать". И дядюшка Антифер неизменно повторял: - Будь спокоен, дорогой отец, я не забыл и никогда не забуду эту широту!.. Но разрази меня господь, если я понимаю, для чего это нужно! И сегодня, 23 февраля 1862 года, как всегда под вечер, на дядюшку Антифера опять нашел его обычный стих. Обуреваемый злобой, он выкрикивал проклятия, как матрос, у которого из рук выскользнул канат, скрежетал зубами, разжигал двадцать раз свою потухавшую трубку и ломал при этом спичку за спичкой. Потом он швырнул атлас в угол, стул - в противоположную сторону и в ярости бросил на пол большую морскую раковину, украшавшую камин. После этого он стал топать с такой силой, что задрожали потолочные балки, и голосом, привыкшим перекрывать грохот шквала, завопил, сделав рупор из свернутого в трубку картона: - Нанон!.. Эногат!.. Эногат и Нанон, занятые одна - вязанием, другая - глажением у кухонной плиты, поняли, что пора явиться и положить конец домашней буре. Дядюшка Антифер был владельцем одного из хороших старинных домов в Сен-Мало. Дом был построен из гранита, фасад выходил на улицу От-Салль. В каждом из трех этажей было по две комнаты, а верхний этаж приходился вровень с крепостной стеной. Взгляните на этот дом, с его крепкими гранитными стенами - их не пробили бы метательные снаряды прежних времен, - с узкими окнами, перехваченными железными решетками, массивной дубовой дверью, украшенной металлическими узорами и окованной железом, снабженной висячим молотком, стук которого доносится до Сен-Сервана, когда дядюшка Антифер принимается колотить в дверь, с черепичной крышей и слуховыми окошками, из которых нет-нет, да и высунется подзорная труба, принадлежащая отставному моряку. Из этого строения, наполовину каземата, наполовину сельского домика, прилегающего к углу крепостной стены, которая опоясывает весь город, открывается великолепный вид: направо - Гран-бей, уголок Сезамбра, Пуант дю Деколле и мыс Фреэль, налево - плотина и мол, устье реки Ранс, пляж Приере близ Динара и даже дымчато-серый собор в Сен-Серване. Некогда Сен-Мало был островом, и, может быть, дядюшка Антифер сожалел о том времени, когда он мог бы считать себя островитянином. Впрочем, каждый имеет право гордиться, если он родился на этом берегу Армора [(буквально "морская страна") - кельтское название Бретани, области но Франции], давшего Франции столько великих людей; среди них - Дюге-Труэн [(1673-1736) - французский моряк; начал флотскую службу волонтером, и конце жизни - генерал-лейтенант военно-морских сил Франции], перед статуей которого наш достойный моряк всегда почтительно склонял голову, проходя через сквер; Ламенне [(1782-1854) - аббат, французский публицист и политический деятель] (правда, дядюшка совершенно не интересовался этим писателем), Шатобриан [(1768-1848) - французский писатель и политический деятель; согласно его желанию, погребен на одинокой морской скале вблизи Сен-Мало], из произведений которого дядюшка Антифер знал только последнее - мы говорим о скромном и вместе с тем величественном надгробье знаменитого писателя, которое возвышается на острове Гран-Бей. Дядюшке Антиферу (Пьеру-Сервану-Мало) было сорок шесть лет. Прошло уже полтора года, как он вышел в отставку, имея кое-какой достаток, которого вполне хватало ему и его близким. Несколько тысяч франков годового дохода были результатом его плаваний на двух или трех судах, находившихся под его командованием и приписанных к порту Сен-Мало. Эти корабли, принадлежавшие торговому дому Ле-Байиф и Кo, совершали каботажные [каботажное плавание - судоходство близ берегов одной или нескольких соседних стран] рейсы вдоль берегов Ла-Манша, по Северному, Балтийскому и даже Средиземному морям. Еще до того, как дядюшка Антифер занял это высокое положение, он по роду своей службы немало постранствовал по свету. Это был опытный моряк, смелый, предприимчивый, требовательный к себе и к другим, спокойно ставящий свою жизнь на карту, не останавливающийся ни перед какими препятствиями и упрямый, как истый бретонец! Тосковал ли он по морю, которое он оставил в цвете лет?.. Быть может, на его решение повлияло плохое состояние здоровья? Никоим образом. Он, казалось, был высечен из глыбы безупречного гранита с армориканских морских берегов. И в самом деле, чтобы убедиться в этом, стоило только взглянуть на него, услышать его зычный голос, почувствовать его крепкое рукопожатие, на которое он не скупился! Представьте себе человека среднего роста, коренастого, широкоплечего. Вот его особые приметы: большая голова кельта; волосы жесткие, как щетина; лицо обветренное и загорелое, закаленное морскими бурями, сожженное солнцем южных широт; густая борода с проседью, обрамляющая лицо, словно мох на скалах; глаза живые, черные, сверкающие из-под густых бровей, мечущие искры, как кошачьи зрачки в темноте; крупный, довольно длинный нос, суженный у переносицы и расширяющийся книзу; крепкие здоровые зубы, вечно грызущие трубку, которую владелец не выпускает изо рта; большие, поросшие волосами уши с отвислыми мочками; на правой - медное кольцо с впаянным в него якорем; наконец, худощавое туловище и крепкие ноги - надежная опора при любой качке, боковой и килевой. Во всем облике дядюшки Антифера угадывается физическая и нравственная сила. Это человек железного здоровья, умеющий вкусно есть и вкусно пить, человек, которому по праву предстоит долгая здоровая жизнь. Но какую раздражительность, какую нервозность, какую горячность таит в себе это соединение духа и плоти, которое сорок шесть лет назад было занесено в книгу церковного прихода под многозначительным именем Пьера-Сервана-Мало Антифера! И в этот вечер он опять бесновался, опять неистовствовал, и крепкий дом содрогался; можно было подумать, что к самому фундаменту подступил один из тех приливов, которые при равноденствии достигают пятидесяти футов высоты и покрывают пеной половину города. Нанон Ле Гоа, вдова сорока восьми лет, приходилась сестрой нашему вспыльчивому моряку. Ее муж, простой земледелец, служивший счетоводом в торговом доме Ле Байиф, умер молодым, оставив ей дочь Эногат, которую взялся воспитывать дядюшка Антифер, добросовестно исполнявший обязанности опекуна. Нанон была добрая женщина. Она преданно любила своего брата и трепетала перед ним, особенно когда на него находили очередные припадки ярости. Эногат, очаровательная белокурая девушка с голубыми глазами и чудесным цветом лица, грациозная, умная, более решительная, чем ее мать, иногда давала отпор своему грозному опекуну. Последний, впрочем, не только обожал свою племянницу, но и считал ее самой красивой девушкой в Сен-Мало, мечтая, чтобы она стала также и самой счастливой. Но, по-видимому, его понимание счастья не устраивало прелестную Эногат. Обе женщины появились на пороге комнаты: одна - с длинными вязальными спицами, другая - с раскаленным утюгом. - О боже, что случилось? - спросила Нанон. - Моя широта!.. Эта дьявольская широта!.. - вскричал дядюшка Антифер и так хватил себя кулаком по голове, что не выдержал бы никакой другой череп, кроме того, которым природа, к счастью, наградила нашего бравого моряка. - Дядюшка, - сказала Эногат, - стоит ли так бесноваться из-за этой широты и устраивать в комнате такой беспорядок!.. И она подняла с полу атлас, в то время как Нанон подбирала один за другим осколки вдребезги разбитой раковины, словно взорванной пороховым зарядом. - Это ты ее разбил, дядюшка? - Я, малютка... Если бы это сделал другой, ему бы не поздоровилось! - Но зачем же было бросать ее на пол? - У меня чесались руки! - Эту раковину подарил нам брат, - сказала Нанон, - и ты не должен был... - Ну, а дальше что?.. Можешь твердить до самого утра, что я не должен был, - все равно ее теперь не починить! - Что скажет мой кузен Жюэль? - воскликнула Эногат. - Он ничего не скажет и хорошо сделает, если промолчит! - быстро возразил дядюшка Антифер, жалея, что перед ним только две женщины, на которых он не мог в полной мере сорвать свой гнев. - А в самом деле, - добавил он, - где Жюэль? - Ты же знаешь, дядюшка, что он уехал в Нант, - ответила молодая девушка. - Нант? Еще что! Что же он собирается делать в Нанте? - Дядюшка, ты же сам его послал... ты же знаешь... экзамен на звание капитана дальнего плавания. - Капитан дальнего плавания... Капитан дальнего плавания! - ворчал дядюшка Антифер. - Ему уже недостаточно быть, как я, капитаном каботажного судна? - Но, брат, - робко заметила Нанон, - ведь это по твоему же совету... ты сам хотел... - Ну да, потому что я хотел... Нечего сказать, хорошее объяснение!.. А если бы я этого не хотел, разве он не поехал бы... в этот... Нант?.. Впрочем, все равно он провалится на экзамене... - Нет, дядя. - Да, племянница!.. И, если он провалится, уж я устрою ему встречу... с северным ветерком! Вы понимаете, что разговаривать с подобным человеком не было никакой возможности! С одной стороны, дядюшка Антифер не хотел, чтобы Жюэль держал экзамен на звание капитана дальнего плавания, - с другой стороны, если бы он провалился, получил бы хорошую взбучку, но попало бы также и "этим ослам экзаменаторам, этим торговцам гидрографией". Но Эногат, конечно, была уверена, что молодой человек не провалится. Прежде всего потому, что он был ее двоюродным братом, затем потому, что он был умен и прилежен, наконец, потому, что он любил ее, а она любила его и они хотели пожениться. Попробуйте-ка придумать три лучших довода, чем эти! Следует еще прибавить, что Жюэль был племянником дядюшки Антифера и жил под его опекой до совершеннолетия. Он осиротел в раннем детстве. Появление Жюэля на свет стоило жизни его матери, а через несколько лет он лишился и отца, лейтенанта флота. Вот почему опекуном Жюэля стал его дядюшка. Поэтому не приходится удивляться, что самой судьбой ему было предназначено стать моряком, и Эногат имела все основания думать, что он выдержит экзамен на капитана дальнего плавания. Дядюшка тоже в этом не сомневался, но у него было слишком плохое настроение, чтобы согласиться с чем бы то ни было. Для юной малуинки [малуинцами называют жителей Сен-Мало] это было особенно важно, так как свадьба, давно уже решенная между двоюродным братом и ею, должна была состояться сразу же после получения Жюэлем звания капитана дальнего плавания. Молодые люди любили друг друга той искренней и чистой любовью, какая только и может дать настоящее счастье в жизни. Нанон с радостью ожидала дня, когда будет торжественно отпразднован этот желанный для всей семьи союз. Да и что могло помешать ему, раз всемогущий глава семейства, дядя и опекун одновременно, дал свое согласие... или, по крайней мере, обещал дать, когда жених станет капитаном? Само собой разумеется, что Жюэль прошел полный курс ученичества, работая сначала юнгой на борту кораблей торгового дома Ле Байиф, затем матросом на государственной службе и, наконец, в течение трех лет лейтенантом торгового флота. Таким образом, он познал свое ремесло на практике и в теории. В душе дядюшка Антифер гордился своим племянником. Но, возможно, он мечтал о более выгодной партии для такого достойного юноши, точно так же как желал более богатого жениха и для своей племянницы, ибо во всей округе не было девушки прелестнее, чем она. "И даже во всем департаменте Иль и Вилен!" - нахмурившись, повторял он про себя, готовый распространить свое утверждение на всю Бретань. И при мысли, что в один прекрасный день ему в руки могут свалиться миллионы - хотя он был вполне счастлив со своими пятью тысячами годового дохода, - он терял голову, предаваясь безрассудным мечтаниям... Тем временем Эногат и Нанон навели порядок в комнате этого ужасного человека, к сожалению только в комнате, но не в его голове. А между тем ее-то и следовало бы привести в порядок, проветрить, протереть, прочистить... хотя бы для того, чтобы изгнать поселившихся там бабочек и пауков, иначе говоря - освободить от химер. Между тем отставной моряк шагал взад и вперед по комнате, и глаза его метали искры. Это обозначало, что буря еще не улеглась и с минуты на минуту гроза может разразиться с новой силой. А когда он поглядывал на барометр, висевший на стене, то гнев его, казалось, еще больше усиливался, потому что добросовестный и точный инструмент показывал все время "ясно". - Итак, Жюэль еще не вернулся? - спросил он, обернувшись к Эногат. - Нет, дядюшка. - А уже десять часов! - Нет, дядюшка. - Вы увидите, он опоздает на поезд! - Нет, дядюшка. - Ах, вот как! Да перестанешь ты мне прекословить? - Нет, дядюшка. Юная бретонка, несмотря на отчаянные знаки Нанон, твердо решила защищать своего жениха против несправедливых обвинений невоздержанного на язык дядюшки Антифера. Чувствовалось, что гроза готова вот-вот разразиться. Но не было ли громоотвода, способного разрядить скопившееся в дядюшке электричество? По-видимому, был. Вот почему Нанон и ее дочь поспешили повиноваться, когда он закричал громовым голосом: - Найдите мне Трегомена! Они быстро выбежали на улицу и бросились искать Трегомена. - Господи! Только бы застать его дома! - восклицали они на ходу. К счастью, он оказался у себя и уже через пять минут был у дядюшки Антифера. Жильдасу Трегомену шел пятьдесят второй год. Сходство его с соседом заключалось в следующем: он был холостяк, как и дядюшка Антифер; подобно ему, много лет провел в плавании и тоже вышел в отставку; и, наконец, и тот и другой были малуинцами. На этом сходство кончалось. И в самом деле, если Жильдас Трегомен был человек тихий и спокойный, то дядюшка Антифер - шумный и горячий. Насколько первый был покладист, настолько же неуживчив второй; насколько Жильдас Трегомен обладал философским складом ума, настолько же мало походил на философа дядюшка Антифер. Это то, что касалось характера. Столь же резко отличались они один от другого и по внешности. Тем не менее они были большими друзьями. Но если дружеские чувства дядюшки Антифера к Жильдасу Трегомену вполне понятны, то расположение Трегомена к дядюшке Антиферу труднее поддается объяснению. Ведь каждому понятно, что дружить с таким человеком дело нелегкое. Мы только что сказали, что Жильдас Трегомен бывал в плавании; но моряк моряку рознь. Если дядюшка Антифер, будучи моряком торгового флота, побывал во многих морях земного шара, прежде чем стать капитаном каботажных кораблей, то ничего подобного не было в жизни его соседа. Жильдас Трегомен, освобожденный от воинской службы как сын вдовы, не служил матросом на флоте и никогда не выходил в море. Нет! Никогда. Он видел Ла-Манш только с высоты Канкаля [портовый городок в четырнадцати километрах от Сен-Мало, находящийся на возвышенности, так же как и мыс Фреэль] и даже с мыса Фреэль, но на большее не отваживался. Он родился в каюте речного грузового судна, и на этом же судне прошла вся его жизнь. Сначала судовщик, а потом владелец "Прекрасной Амелии", он поднимался и спускался по реке Ранс от Динара к Динану, от Динана - к Плюмога с грузом леса, вина, угля, в соответствии с заказами. Вряд ли он знал другие реки департаментов Иль и Вилен и Кот-дю-Нор. Жильдас Трегомен был скромнейшим пресноводным судовщиком, тогда как дядюшка Антифер - истым моряком самых что ни на есть соленых вод. Жильдас Трегомен, простой судовщик, ничего не стоил по сравнению с этим мастером каботажного плавания! Поэтому Трегомен пасовал перед своим соседом и другом, который держал его всегда на известном расстоянии. Жильдас Трегомен жил в красивом, уютном домике в конце Тулузской улицы, вблизи крепостной стены, в ста шагах от дядюшки Антифера. С одной стороны дома было видно устье реки Ранс, с другой - открытое море. Хозяин дома был человек сильный, необычайно широкоплечий, пяти футов шести дюймов роста; верхняя часть туловища, похожая на сундук, неизменно была облачена в широкий жилет с двумя рядами костяных пуговиц и в темную шерстяную матросскую блузу, всегда очень чистую, с большими складками на спине и в проймах рукавов. Эти могучие плечи служили основанием для рук, таких массивных, что они напоминали скорее ляжки обыкновенного среднего человека; руки заканчивались огромными кистями, которые можно было бы сравнить разве что со ступнями гренадера старой гвардии. Понятно, что, обладая такими могучими конечностями и такой необыкновенной мускулатурой, Жильдас Трегомен был наделен исполинской силой. Но это был добрый Геркулес. Он никогда не пускал свою силу в ход и, здороваясь или прощаясь, пожимал руку только большим и указательным пальцами, боясь раздавить ее. Мощь его как бы дремала в нем. Она никогда не проявлялась внезапно, а если и обнаруживалась, то он не прилагал к этому ни малейших усилий. Если бы мы уподобили Жильдаса Трегомена машине, то он напоминал не вертикальный молот, который сплющивает железо одним страшным ударом, а, скорее, один из тех гидравлических прессов, которые постепенно сгибают самый крепкий железный прокат. Видимо, это было следствием его спокойного, ровного кровообращения. На широких плечах возвышалась увенчанная высокой широкополой шляпой крупная голова с гладкими волосами, небольшими бакенбардами в форме котлеток, изогнутым носом, придающим характерность профилю, улыбающимся ртом, втянутой верхней губой и выдающейся нижней, с жирными складками на подбородке, прекрасными белыми зубами (отсутствовал только один верхний резец), не знавшими табачного дыма; с глазами ясными и добрыми под густыми рыжими бровями; с кирпичным цветом лица, загоревшего на ветру реки Ранс, но никогда не ведавшего неистовых порывов океанских бурь. Таков был Жильдас Трегомен, один из тех предупредительно-вежливых людей, которым говорят: "Приходите в полдень... Приходите в два часа", и они приходят всегда вовремя, всегда готовые оказать вам услугу! Он был непоколебим, как скала, о которую разбивалась ярость дядюшки Антифера: Когда у того было дурное настроение и он начинал бушевать, посылали за Жильдасом Трегоменом, и он являлся к своему разъяренному соседу и выдерживал любой шквал. Бывшего владельца "Прекрасной Амелии" обожал весь дом - Нанон, видевшая в нем защитника, Жюэль, питавший к нему сыновнюю любовь, Эногат, целовавшая его щеки и гладкий лоб без единой морщинки, - последнее является, по словам физиономистов, неоспоримым доказательством спокойного и мирного характера. В этот вечер, в половине пятого, Жильдас Трегомен поднялся по деревянной лестнице, ведущей в комнату второго этажа. Ступеньки трещали под его тяжелыми шагами. Он толкнул дверь и очутился лицом к лицу с дядюшкой Антифером. ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой Жильдас Трегомен с трудом удерживается, чтобы не противоречить дядюшке Антиферу - Пришел наконец, лодочник! - Я сразу же побежал, как только ты позвал меня, старина... - Однако долго же ты бежал! - Ровно столько, сколько понадобилось на дорогу. - В самом деле?.. Можно подумать, что ты плыл на "Прекрасной Амелии"! Жильдас Трегомен сделал вид, будто не понял намека на черепаший ход его габары [вышедшее из употребления грузовое плоскодонное судно] по сравнению с быстротой морских судов. Он нисколько не удивился, застав соседа в дурном расположении духа, и решил, как всегда, терпеливо сносить все его выходки. Дядюшка Антифер протянул Трегомену палец, который тот нежно пожал большим и указательным пальцами своей громадной ручищи. - Эй!.. Черт возьми! Жми, но не так сильно! - Прости меня... я не нарочно... - Только этого еще недоставало! Затем дядюшка Антифер жестом пригласил Жильдаса Трегомена занять место у стола посередине комнаты. Трегомен повиновался и уселся на стуле, расставив колесом ноги в просторных башмаках без каблуков. Он разложил на коленях большой носовой платок с голубенькими и красненькими цветочками, украшенный по углам якорями. При виде этих якорей дядюшка Антифер неизменно пожимал плечами... Якорь у владельца грузового судна!.. Это все равно, что водрузить на габару фок-мачту, грот-мачту или бизань-мачту! - Ты выпьешь коньяку, лодочник? - спросил он, пододвигая две рюмки и графин. - Ты же знаешь, старина, что я никогда не пью. Это не помешало хозяину дома наполнить обе рюмки. По обычаю, освященному десятилетней давностью, дядюшка Антифер, выпив свой коньяк, выпивал затем и порцию, налитую соседу. - А теперь поговорим. - О чем? - спросил Жильдас, отлично знавший, для какой цели его позвали. - О чем?.. О чем же еще мы можем говорить, как не о... - Ах да!.. Ну, нашел ты наконец ту самую точку, которая тебя так интересует на этой пресловутой широте? - Нашел? Каким образом, ты думаешь, я мог найти? Слушая этих двух болтушек, которые без умолку трещали здесь? - Так ты называешь добрую Нанон и прелестную Эногат? - А! Я знаю, ты всегда становишься на их сторону, против меня!.. Но не в том дело. Вот уже восемь лет, как умер мой отец Томас, прошло уже восемь лет, а вопрос об этой точке не продвинулся ни на шаг... Пора уже положить этому конец! - Что касается меня, - сказал Жильдас Трегомен подмигивая, - я бы положил конец... бросив навсегда этим заниматься. - Так, так!.. А завещание отца на смертном одре? А с ним что бы ты сделал?.. Для меня это священный долг! - Как жаль, - ответил Жильдас Трегомен, - что твой почтенный отец больше ничего не сказал... - А как он мог сказать, если он сам ничего больше не знал!.. Тысяча чертей! Неужели я тоже до последнего своего дня так ничего и не выясню? Жильдас Трегомен чуть было не ответил, что это вполне возможно... и даже желательно, но вовремя спохватился, боясь слишком сильно раздражить своего и без того вспыльчивого собеседника. А теперь пора рассказать, что произошло за несколько дней до смерти Томаса Антифера. Это было в 1854 году, в году, который старому моряку не суждено было пережить. Почувствовав себя очень плохо, Томас Антифер решил поведать своему сыну тайну, которая мучила его долгое время. Вот что случилось с ним в 1799 году, за пятьдесят пять лет до того, как он рассказал об этом сыну. Заходя на торговом судне в порты Леванта, Томас Антифер оказался близ берегов Палестины в тот самый день, когда Бонапарт приказал расстрелять пленников Яффы. Один из этих несчастных, укрывшийся на скале, где его ждала верная смерть, ночью был подобран французским моряком, который переправил раненого на свое судно и стал лечить его. После двух месяцев заботливого ухода и лечения несчастный вернулся к жизни. Пленник рассказал своему спасителю, что родом он из Египта и зовут его Камильк-паша. Покидая корабль, он заверил самоотверженного малуинца, что никогда не забудет его и в будущем при первой возможности отблагодарит. Расставшись с египтянином, Томас Антифер возобновил свое плавание. Иногда он вспоминал об этом обещании, но мало-помалу перестал думать о нем, решив, что оно не может осуществиться. Выйдя по возрасту в отставку, старый моряк возвратился в Сен-Мало и занялся воспитанием своего сына Пьера. Томасу Антиферу было уже шестьдесят семь лет, когда в июне 1842 года он получил какое-то странное письмо. Откуда было это письмо, написанное по-французски? Из Египта, судя по почтовым маркам. Каково было его содержание? Вот какое: Капитана Томаса Антифера просят отметить в записной книжке 24o59' северной широты. Впоследствии эта широта будет дополнена сообщением градусов долготы. Капитану следует помнить это и свято хранить в тайне. Дело идет о весьма значительной выгоде для него. Огромная сумма в золоте, алмазах и драгоценных камнях, которая поступит в его распоряжение после того, как он узнает вслед за широтой градусы долготы, будет справедливым воздаянием за услуги, оказанные некогда пленнику в Яффе. Письмо было подписано двойным "К", образующим монограмму. Можно себе представить, как воспламенилось воображение старого моряка! Значит, Камильк-паша все-таки вспомнил о нем через сорок три года! Много же времени ему для этого понадобилось... Но, без сомнения, какие-то непреодолимые препятствия задерживали Камильк-пашу в Сирии, политическое положение которой было окончательно установлено только в 1840 году лондонским договором, подписанным 15 июля в пользу султана. Итак, Томас Антифер стал обладателем широты, пересекающей некую точку на земном шаре, где Камильк-паша зарыл все свое состояние. Но какое состояние?.. По мнению Томаса Антифера, это были миллионы... Во всяком случае, ему было предписано хранить это дело в строжайшей тайне и ждать появления вестника, который когда-нибудь принесет ему обещанную долготу. И он действительно никому ничего не говорил, даже своему сыну. Он ждал. Он ждал двенадцать лет, и никто не проник в эту тайну. И все же допустимо ли было, чтобы он унес ее с собой в могилу, если жизнь его закончится раньше, чем он получит от паши второе послание?.. Нет! Этого не должно было случиться, и он твердо решил доверить тайну тому, кто сможет воспользоваться ею после него, то есть сыну, Пьеру-Сервану-Мало. Вот почему в 1854 году старый моряк на восемьдесят втором году жизни, чувствуя, что дни его сочтены, рассказал сыну и единственному наследнику о письме Камильк-паши. Старик заставил сына поклясться так же, как это потребовали в свое время и от него, что он никогда не забудет цифр этой широты, тщательно сохранит письмо, подписанное двойным "К", и, запасшись терпением, дождется появления вестника. Вскоре после этого почтенный старик умер, оплакиваемый родными, знакомыми, друзьями и родственниками, и был похоронен в фамильном склепе. Зная дядюшку Антифера, можно легко представить, с какой силой это открытие подействовало на его ум, на его пламенное воображение! Какие страсти разыгрались в его душе! Он мысленно удесятерил миллионы, на которые возлагал надежду его отец. Камильк-паша казался ему набобом [титул индийской знати; богач, жизнь которого отличается восточной пышностью] из "Тысячи и одной ночи". Теперь он мечтал только о золоте и драгоценных камнях, скрытых в глубине пещеры Али-Бабы!.. Но, будучи от природы человеком нетерпеливым и порывистым, он не мог проявить такую выдержку, какая была свойственна его отцу. Прожить двенадцать лет, не обмолвившись ни словом, не доверившись никому, не попытавшись узнать, что сталось с человеком, подписавшим письмо двойным "К", - на все это был способен отец, но никак не сын!.. В 1855 году он остановился в Александрии, воспользовавшись одним из своих плаваний по Средиземному морю, и со всей возможной для него тонкостью навел справки о Камильк-паше. Существовал ли он в действительности? В этом не приходилось сомневаться, поскольку у старого моряка хранилось подписанное им письмо. Жив ли он еще? Вот важный вопрос, которым дядюшка Антифер особенно интересовался. Сведения были неутешительны. Камильк-паша исчез из виду лет двадцать назад, и никто не мог сказать, что с ним сталось. Какое ужасное крушение всех надежд! Однако дядюшка Антифер не пал духом. Ведь если не было ничего известно о Камильк-паше в 1855 году, то все же письмо доказывало, что он был жив в 1842-м. По-видимому, покинуть страну вынудили его какие-то особые причины, которые он не обязан был никому открывать. Но наступит долгожданный день, и вестник Камильк-паши появится с вожделенной долготой, и раз уже нет на свете отца, то ее получит сын... Вернувшись и Сен-Мало, капитан Антифер не сказал никому ни слова, хотя это стоило ему немалых усилий. Он продолжал плавать до 1857 года, а потом вышел в отставку и зажил в кругу своей семьи. Но как угнетало его такое существование! Ничем не занятый, без привычной работы, он поневоле отдавал все время своей навязчивой идее! Эти 24o, эти 59', как надоедливые мухи, вились перед его глазами! И наконец он не выдержал!.. У него так чесался язык, что он выболтал тайну своей сестре, своей племяннице, своему племяннику и Жильдасу Трегомену. Вскоре тайна дядюшки Антифера вышла наружу и распространилась по всему городу и даже дальше - до самого Сен-Сервана и Динара. Всем стало известно, что громадное, неправдоподобное, не укладывающееся в человеческом воображении богатство должно свалиться в один прекрасный день в руки дядюшки Антифера, и рано или поздно это непременно случится... И при каждом стуке в дверь дядюшке Антиферу казалось, что он услышит сейчас сакраментальные слова: "Вот долгота, которую вы ждете". Прошло несколько лет. Вестник Камильк-паши не подавал признаков жизни. Ни один иностранец не переступил порога дома. Это и породило в дядюшке Антифере чувство постоянной повышенной раздражительности. Кончилось тем, что его родные перестали верить в баснословное богатство и письмо стало казаться им простой мистификацией. Жильдас Трегомен, разумеется, внешне не выказывая своего отношения, стал считать Антифера форменным чудаком, и ему было очень обидно за всю почтенную корпорацию моряков каботажного плавания. Но Пьер-Серван-Мало упорно стоял на своем и не терпел никаких возражений. Ничто не могло поколебать его уверенность. Ему казалось, что он уже почти держит в руках обещанное ему сказочное богатство. Так и в этот вечер Трегомен, сидя в доме дядюшки Антифера у стола, на котором дребезжали две рюмки с коньяком, твердо решил не допустить взрыва порохового погреба, иными словами - не раздражать своего соседа. - Послушай, - сказал дядюшка Антифер, глядя ему в глаза, - отвечай мне без всяких уверток, потому что у тебя такой вид, будто ты ничего не понимаешь! И, в самом деле, ведь не хозяину "Прекрасной Амелии" придется определять на своем пути долготу и широту и не у берегов Ранса, этой жалкой речушки, предстоит измерять высоту, наблюдать за солнцем, луной и звездами... Перечислив практические приемы гидрографии, дядюшка Антифер, несомненно, хотел показать своему собеседнику, сколь велико расстояние, отделяющее капитана каботажного плавания от хозяина габары. Славный Трегомен покорно улыбался, разглядывая пестрые цветочки развернутого на коленях платка. - Ты меня слушаешь, лодочник? - Конечно, старина. - Скажи мне в таком случае, знаешь ли ты точно, что такое широта? - Приблизительно. - Знаешь ли ты, что это окружность, параллельная экватору, и что она делится на триста шестьдесят градусов или на двадцать одну тысячу шестьсот шестьдесят минут по дуге, что составляет один миллион двести девяносто шесть секунд? - Как же мне этого не знать? - с доброй улыбкой ответил Трегомен. - А знаешь ли ты, что дуга в пятнадцать градусов соответствует часу времени, дуга в пятнадцать минут - одной минуте времени, а дуга в пятнадцать секунд - одной секунде времени? - Ты хочешь, чтобы я все повторил наизусть? - Нет! Это бесполезно... Итак, я знаю широту - двадцать четыре градуса, пятьдесят девять минут к северу от экватора. Но на этой параллели, состоящей из трехсот шестидесяти градусов - трехсот шестидесяти, ты слышишь? - есть триста пятьдесят девять градусов, до которых мне столько же дела, сколько до сломанного якоря. Но есть один-единственный градус, который мне не известен и который я узнаю после того, как мне укажут пересекающую его долготу... и здесь... в этом самом месте - миллионы... Не улыбайся!.. - Да я и не улыбаюсь, старина. - Да, миллионы! Они принадлежат мне, и только я один имею право вырыть их в тот день, когда узнаю, где они зарыты. - Вот и прекрасно, - спокойно ответил Трегомен. - Значит, ты должен терпеливо ждать посланца, который принесет тебе это хорошее известие... - "Терпеливо, терпеливо"!.. Да что течет у тебя в жилах? - Надо полагать, сироп, - ответил Трегомен, - ничего больше, только сироп. - А у меня ртуть... В моей крови растворился порох! Я не могу больше ждать спокойно! Я себя грызу... Я себя терзаю... - Тебе надо успокоиться... - Успокоиться? Ты забываешь, что теперь 1862 год, что отец мой умер в 1854 году, что он владел тайной с 1842 года, и вот уже скоро двадцать лет, как мы ждем одного словечка, чтобы разгадать дьявольскую шараду! - Двадцать лет! - пробормотал Жильдас Трегомен. - Как бежит время! Двадцать лет назад я управлял еще "Прекрасной Амелией"... - При чем тут твоя "Прекрасная Амелия"? - вскричал дядюшка Антифер. - О чем идет речь - о "Прекрасной Амелии" или о широте, указанной в этом письме? И он стал размахивать перед глазами моргающего Трегомена пожелтевшим от времени знаменитым письмом с монограммой Камильк-паши. - Да, это письмо... проклятое письмо! - начал он снова. - Я готов иногда разорвать его в клочки, сжечь, обратить в пепел! - Пожалуй, это было бы умнее всего... - осмелился произнести Трегомен. - Довольно... господин Трегомен! - грозно закричал дядюшка Антифер. - Я требую, чтобы вы никогда больше не произносили в моем присутствии ничего подобного! - Хорошо, не буду. - И если в минуту безумия я захотел бы уничтожить это письмо, дающее мне право собственности, если бы я был настолько глуп, что, пренебрегая долгом перед родными и самим собой... одним словом, если вы мне не помешаете... - Я помешаю тебе, старина, я помешаю тебе, - поспешил заверить его Жильдас Трегомен. Дядюшка Антифер, донельзя возбужденный, схватил свою рюмку с коньяком и провозгласил, чокнувшись с рюмкой Трегомена: - За твое здоровье, лодочник! - За твое! - ответил Жильдас Трегомен, подняв рюмку на высоту глаз и снова поставив ее на стол. Пьер-Серван-Мало задумался. Лихорадочно ероша волосы, он бормотал какие-то проклятия, вздыхал и яростно грыз мундштук своей любимой трубки. Потом, скрестив руки и глядя на своего друга, сказал: - Знаешь ли ты, по крайней мере, где проходит эта проклятая параллель... двадцать четыре градуса пятьдесят девять минут северной широты? - Как же мне не знать? - ответил Трегомен, уже раз сто подвергавшийся этому маленькому экзамену по географии. - Ничего, лодочник! Есть вещи, которые полезно повторять! И, открыв старый атлас с картой обоих полушарий, сказал тоном, не допускающим возражений: - Смотри! Жильдас Трегомен посмотрел. - Ты хорошо видишь Сен-Мало, не правда ли?.. - Да, и вот Ранс... - Но речь идет не о Рансе! Черт побери этот твой Ранс!.. Вот найди парижский меридиан и спустись до двадцать четвертой параллели. - Спускаюсь. - Пересеки Францию, Испанию... Вступи в Африку... Минуй Алжир... Пройди до тропика Рака... туда... над Тимбукту... - Я уже там. - Хорошо. Итак, мы на этой пресловутой широте. - Да, мы там. - Теперь пойдем на восток... Переберемся через Африку... Перешагнем Красное море... Быстро пройдем Аравию над Меккой... Поклонимся имаму Маската, перепрыгнем Индию, оставив по штирборту [правый борт, правая сторона судна от смотрящего с кормы на нос] Бомбей и Калькутту... Коснемся нижней части Китая, минуем остров Формозу [прежнее название острова Тайвань], Тихий океан, Сандвичевы острова... [прежнее название Гавайских островов] Ты следуешь за мной? - Да, я следую за тобой! - ответил Жильдас Трегомен, вытирая лоб своим огромным платком. - Ну хорошо. Вот ты и в Америке, в Мексике... Потом в Мексиканском заливе... Потом у Гаваны... Ты проходишь через Флоридский пролив... Попадаешь в Атлантический океан... Плывешь вдоль Канарских островов... Добираешься до Африки... Поднимаешься по парижскому меридиану... И возвращаешься в Сен-Мало, проделав кругосветное путешествие по двадцать четвертой параллели. - Уф! - с облегчением вздохнул Трегомен. - А теперь, - вновь заговорил дядюшка Антифер, - когда мы пересекли оба континента, Атлантический, Тихий и Индийский океаны, тысячи островов и островков, можешь ли ты мне указать место, где спрятаны миллионы? - Вот уж этого я не знаю! - Но мы узнаем это. - Да... узнаем, когда вестник... Дядюшка Антифер выпил вторую рюмку коньяку, ту, которая так и не была выпита хозяином "Прекрасной Амелии". - Твое здоровье! - сказал он. - Твое! - ответил Жильдас Трегомен, чокаясь пустой рюмкой. Пробило десять часов. И вдруг сильный удар молотка потряс входную дверь. - А что, если это посланец с долготой? - вскричал возбужденный малуинец. - О-о! - протянул Трегомен, не в силах подавить в себе чувство сомнения. - А почему бы и нет? - закричал дядюшка Антифер, и его щеки побагровели. - В самом деле!.. Почему бы и нет? - быстро согласился Трегомен. В голове у него даже завертелись слова приветствия для доброго вестника. Вдруг внизу послышались радостные крики Нанон и Эногат, что никак не могло относиться к посланцу Камильк-паши. - Это он... это он! - повторяли обе женщины. - Он?.. Он?.. - произнес дядюшка Антифер и направился к лестнице. Но в этот момент дверь комнаты отворилась. - Добрый вечер, дядя, добрый вечер! Это было сказано веселым и довольным голосом. В связи с предыдущим разговором эти слова крайне раздражили дядюшку. "Он" оказался Жюэлем. Он приехал! Он не опоздал на поезд из Нанта! Он не провалился на экзамене! Поэтому он повторял: - Получил, дядюшка, получил! - Получил! - повторяли за ним пожилая женщина и молодая девушка. - Получил?.. Что?.. - спросил дядюшка Антифер. - Получил звание капитана дальнего плавания! И так как дядя не раскрыл ему объятий, то он попал в объятия Жильдаса Трегомена, который так прижал его к груди, что у молодого человека перехватило дыхание. - Вы его задушите, Жильдас! - вступилась Нанон. - Да я его только чуть-чуть прижал! - улыбаясь, ответил бывший хозяин "Прекрасной Амелии". Между тем Жюэль, с трудом переведя дух, пришел в себя и обратился к дядюшке Антиферу, нервно шагавшему по комнате: - Когда же свадьба, дядя? - Какая свадьба? - Моя свадьба с моей любимой Эногат, - ответил Жюэль. - Разве это не было решено? - Да, решено, - подтвердила Нанон. - Если только Эногат не раздумала выйти за меня с тех пор, как я стал капитаном дальнего плавания... - О, Жюэль! - ответила девушка, протягивая ему руку, в которой, как уверяет добряк Трегомен, лежало ее сердце. Дядюшка Антифер не ответил; казалось, он все еще старался определить направление ветра. - Итак, дядя? - настаивал молодой человек. И он остановился перед ним, высокий, красивый, с сияющими от счастья глазами. - Дядя, - продолжал он, - ведь вы же мне сами сказали: свадьба будет назначена, когда ты выдержишь экзамен и вернешься. - Да, и мне кажется, старина, что ты так сказал, - осмелился подать голос Трегомен. - И вот... я выдержал экзамен, - повторил Жюэль, - и вернулся... и, если, дядя, вы ничего не имеете против, мы устроим свадьбу в первых числах апреля. Пьер-Серван-Мало даже подпрыгнул. - Через восемь недель?.. Почему не через восемь дней... восемь часов, восемь минут? - О! Если бы это было возможно! Я бы не протестовал! - Но нельзя же так скоро, - возразила Нанон, - нужно многое приготовить, купить... - А еще я должен успеть заказать новый костюм, - сказал будущий шафер, Жильдас Трегомен. - Итак... пятого апреля? - спросил Жюэль. - Ну что ж... пожалуй... - сказал дядюшка Антифер, чувствуя себя сбитым со всех позиций. - Ах, дядюшка милый! - воскликнула молодая девушка, бросаясь ему на шею. - Дорогой дядя! - вскричал молодой человек. И так как он обнимал дядю с одной стороны, а Эногат - с другой, то возможно, что их лица столкнулись... - Решено, - заговорил дядя, - пятого апреля... но только с одним условием... - Никаких условий! - Условие? - вскричал Жильдас Трегомен, испугавшись, что его друг выдумал какую-нибудь новую хитрость. - Да, условие... - Какое, дядя? - спросил Жюэль, начиная хмуриться. - Если я не получу до тех пор моей долготы... Все вздохнули с облегчением. - Да!.. Да!.. - закричали они разом. Действительно, было бы жестоко отказать в этом дядюшке Антиферу. Да притом разве можно было предположить, что посланец Камильк-паши, которого ожидали в продолжение двадцати лет, появится именно перед днем свадьбы Жюэля и Эногат? ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой Восток потерпел неудачу при первой же схватке с Западом Прошла неделя. Вестник не давал о себе знать. Жильдас Трегомен уверял, что его меньше бы удивило появление с небес Ильи-пророка. Но в присутствии дядюшки Антифера он воздерживался высказывать свое мнение даже и в библейской форме. Что касается Эногат и Жюэля, то молодые люди меньше всего думали о мифическом посланце Камильк-паши, и, раз ничто другое не могло расстроить или задержать предстоящую свадьбу, они занимались приготовлениями к отплытию в ту чудесную страну, в которую им так легко было попасть без всякой географической карты. И они были вполне уверены, что это произойдет в назначенный день - 5 апреля. Ну, а дядюшка Антифер? Он стал еще угрюмее, еще нелюдимее, чем прежде. Каждый новый день приближал дату брачной церемонии на двадцать четыре часа! Еще несколько недель - и жених с невестой будут связаны нерасторжимыми узами. Хорош результат, нечего сказать! Ведь в глубине души дядюшка мечтал совсем о другом - о блестящих партиях для племянника и племянницы, после того как он разбогатеет. И если он придавал такое большое значение этим неуловимым, но бесспорно