ких детей быть не может, а потому этот акт не половой, а стало быть, и не греховный. Понял? - Э... - ответил Лютер, жутко хмурясь. Солово видел, что монах ох как хотел принять этот радикально пересмотренный естественный закон, но упрямая честность снова и снова возвращала его к дефектам предлагаемого варианта. Однако скоро он сумеет провести через одну из этих дыр запряженную четверкой колесницу. Поэтому адмирал уже подготовил для монаха некоторые предложения, когда - и если - он выберется наружу. Солово не намеревался расходовать впустую результаты скучных часов, потраченных на натаскивание Нумы Дроза к первому в его жизни абстрактному поручению. К счастью, в тот самый момент, когда все находилось в состоянии равновесия, сказалось влияние истолченных грибов, тайно подмешанных в выпитое Лютером вино. Адмирал просто хотел, чтобы монах держался посвободнее и приветливее, а для того, кто провел два десятилетия в обществе Борджиа, добраться до питья доктора Лютера не представило труда. Шедшая мимо путана привлекла внимание монаха не имеющими предела ногами в золотых чулках; деяние сие было повторено ею трижды... и мир переменился. Лютер новыми глазами глядел на Солово и Дроза, свежий живой огонек оживлял его узкие глаза. - Я понимаю вас, - медленно проговорил он. - Никогда не думал об этом подобным образом. Значит, вы _можете_ утверждать, что существенно намерение, а не деяние, так? - Совершенно верно, - ответил адмирал, не слушая более ничего; его работа была сделана. - Я хочу сказать, - заторопился Лютер, - что, если был монах, достойный Царства Небесного, так это именно я. Я делал свое дело, расплющил колени в молитве, целыми днями обходился без пива и сосисок, чтобы спасти свою душу. - И провел всю жизнь без этого розовенького мясца, - снасмешничал Дроз. - Стоит ли удивляться тому, что ты так утомлен ею. - Ты прав, - согласился монах. - Надеюсь, Господь будет более милостив, чем люди... даже люди могут простить _все что угодно_. И пока ты веришь... - Праведник должен жить верой, - вслух промолвил Солово и, захватив внимание химически обработанного разума монаха как раз в нужный момент, этими словами непреднамеренно заложил угловой камень всей новой теологии. Так неведомо для адмирала родилась идея, которая надвое разделит Европу и заставит потрудиться Мрачную Жницу. - Правильно! - завопил Лютер, подскакивая от волнения. - Оправдание одной только верой... Ооо-вии! - Он ударил по воздуху и мастерски повел бычьими бедрами, за четыре столетия предвосхищая Джеймса Брауна, "крестного отца души". - Мнееесссссссссс хооооооооорооооооошоооо! - запел он, и оказавшиеся поблизости дамы воззрились на него. - Благодаря вам, как я думаю, - обратился Солово к Дрозу. Дела шли жутко хорошо... на второй-то стадии плана. - У меня есть кое-какое дело, - объяснил адмирал пляшущему германцу. - Однако патер Дроз приглядит за вами во время этой маленькой прогулки. Он прекрасно справится с поручением. - Именно, - прогрохотал швейцарец, радуясь тому, что действие переходит к знакомым ему областям. - Не беспокойся, я прихватил запасную шпагу... Ни в коей мере не желая быть свидетелем духовного запустения, которое Нума Дроз называл весельем, адмирал Солово отправился домой и приступил к делу, которым занимался, когда его не видели. Он ожидал неизбежного. Оно явилось на рассвете в виде офицера бургундской стражи. - Не будет ли достопочтенный адмирал настолько добр, - попросил тот, озадаченный и довольный тем, что Солово, казалось, ожидал одетым его прихода, - чтобы посетить замок Святого Ангела и засвидетельствовать личность двоих смутьянов, имеющих наглость претендовать на знакомство? Умудренный в этом мире настолько, чтобы не брезговать призывом простого наемника, адмирал Солово последовал за ним. В Палаццо дель Сенаторе он подождал, пока горизонт расчистился, и презентовал содержимое своего кошелька нищенке, скрючившейся в дверях. А потом заторопился прочь, дабы никто не заметил столь позорного деяния. Негоже компрометировать с таким трудом приобретенный в глазах общества облик, позволяя публике узнать о своей бесцельной доброте. Кто-нибудь из врагов мог бы заподозрить, что адмирал становится мягок, и предпринять ход, направленный против него. Но, невзирая на все, Солово ощущал потребность сделать подобный жест. Без сомнения, он получит от Феме, как обычно, богатое вознаграждение: землю и деньги, доступ к людям и тем удовольствиям, которые они могут предоставить в бесконечном изобилии. Оставалось, впрочем, сознание собственной вины из-за согласия на требования Феме. Чувство легкой вины... Потом, уже умственно подготовившись к повседневным сложностям активной жизни, он вступил в замок Святого Ангела и обнаружил там Нуму Дроза и Мартина Лютера, держащих оборону. Стражники, в качестве наемных пастухов приглядывавшие за ними, к Дрозу относились с опаской и не пытались его разоружить. Наемник находился, как немедленно осознал Солово, в той самой непредсказуемой фазе опьянения, когда волны эйфории разбиваются об утесы угрызений совести. Поэтому адмирал свел общение к минимуму. Швейцарец поглядел на Солово красными глазами и заметил знак одобрения проделанной работой. Он ощутил удовольствие, однако по его переменчивому состоянию об этом было трудно судить. Лютер, напротив, производя шуму на троих, повествовал о ночных подвигах под изумленными взглядами стражников. Он явно не представлял, ни как носят, ни как держат меч, был исполнен пьяного многословия и не знал (или не обращал на это внимания) того, что распорол монашеское одеяние от ворота до задницы. - Привет, адмирал, - провозгласил он, махая нетвердой рукой. - _Как же_ мы повеселились! - Мы в конце концов перехватили их, когда они с боем отступали из Борделлетто, - сухо улыбнулся бургундец. - Там осталось, кажется, двое убитых, и еще целой куче необходима починка, впрочем, не такая уж серьезная. Если вы знаете их, для меня достаточно одного вашего слова. На чем остановимся, синьор... на неофициальной гарроте, публичном повешении или же пусть живут? Перед ответом Солово выдержал долгую паузу - из чистого садизма. За эти несколько секунд Мартин Лютер даже заметно протрезвел. - Я выбираю последнее, - промолвил адмирал наконец. - Ну, раз вы в них уверены, - ответил бургундец, давая знак, чтобы люди его расступились. - Только если передо мной священник с монахом, значит, я - француз. - Нет, - признал Солово, к явному облегчению офицера, - вы, безусловно, не француз. Оказавшись снаружи, в относительной прохладе, Лютер начал терять пыл. Солово выбрал гриб "звезда с тысячью лучей", учитывая известную мягкость возвращения на землю после его употребления. Никогда более не доведется монаху чувствовать себя так хорошо или ощущать жизнь в той полноте, как это было последние несколько часов, однако теплое воспоминание не оставит его, подобно слабому аромату одежд ушедшей любимой. Оно поддержит его на пути какое-то время, а потом будет поздно поворачивать обратно. - Ах, адмирал, - на ходу восторженно заговорил Лютер. - Не знаю, что и сказать... - И хорошо, - ответил Солово, но, увы, безрезультатно. - Я провел самую восхитительную ночь во всей своей ничтожной жизни. Учтите, это просто скандал, что священник в Риме может знать все, что известно патеру Дрозу. - Прошу, - адмирал поднял руку в черной перчатке, - воздерживаться от подробностей. - Знаете, у нас была и возможность подумать, посреди всех... дел. - Обиженный Лютер надулся. - Как странно и забавно, время словно бы растянулось, часы никак не кончались. - Когда ты начал говорить, все и окончилось! - пожаловался Нума Дроз, возведя очи к небу. - Патер Дроз во многом подобен солдату, - продолжал монах. - Он фаталист, как и все они, что не подобает священнику. - Я же только сказал, - возразил Дроз, - что, если твоя голова залетела на пику и удостоилась таблички с твоим именем, больше ничего уже не сделаешь. - Но это _так_ согласуется с моим новым прозрением, - говорил Лютер, не обращая внимания на него. - _Мы живем только верой_. Ты спасен, если вера тебя оправдала... если же нет - не взыщи, ситуацию ничем не поправить. Понятно? И когда Лютер добавил, обращаясь к себе самому: "Следует все обдумать, я вижу здесь такие глубокие выводы...", Солово понял, что дело сделано. По возвращении монаху будут предоставлены все возможности для размышления. Поганцу фон Стаупицу было приказано отнестись к Лютеру благосклонно и отпустить удила. Когда брат Мартин вернется в Эрфурт, окажется, что германский орден августинцев самым неожиданным образом от излишней суровости перешел к достойной презрения распущенности. И чтобы еще более дезориентировать Лютера, его гонитель и похититель сосисок должен был сделаться его патроном, другом и наставником. - Главное, - обратился адмирал к монаху, пронзая Лютера ледяным взглядом, - думать самостоятельно, собственными мыслями, а потом уже не колебаться. Прибейте свой флаг к мачте. - Прибейте... к мачте! - словно эхо повторил Лютер, фиксируя совет одурманенным разумом. Адмирал Солово не был ни пророком, ни ясновидцем, но, быть может, долгая связь с Феме наделила его проницательностью. Как бы то ни было, он заглянул в будущее и ощутил потребность сказать: - И все-таки прибейте к чему-нибудь [что он и сделал через семь лет, примерно в День всех святых, прибив свои тезисы к двери Церкви всех святых в Виттенберге]. - Ну что могли мы сказать, адмирал? - спросил уэльский фемист. - Ваше имя слышалось на каждом заседании Совета, и хвалы становились все пышнее. Солово приглядывался к далекой активности в собственной вилле и вокруг нее и думал о том, как чудесно наконец освободиться от всех забот. - Неужели и впрямь? - осведомился он, впрочем, без особого интереса. - Разве вы не располагали мириадами агентов, подтачивавших устои? - Но никто не был столь достославно отмечен успехом и судьбой, - ответил фемист. - Вы вносили свой вклад в Книгу с монотонной регулярностью и, как мы видели, в точности соответствовали предсказуемой роли, занимая то место в истории, которое мы отводили своим людям. Один из членов Совета сообщил мне, что такого точного выполнения Священного писания не отмечалось с тех пор, как на сцене появился Аттила. - На мой взгляд, - промолвил Солово, - сравнение не вполне лестное. - У каждого своя роль, - пояснил уэльсец. - Мы не всегда одобряем предсказания, но что написано, то написано, и этого не обойдешь. Вам же, однако, мы могли аплодировать. Вы оправдали нашу терпимость и долготерпение в отношении вас. - Вы так полагаете? - проговорил адмирал, следя за скольжением крохотной рыбацкой лодчонки по искристым водам внизу. Он позавидовал короткой и примитивной жизни рыбака. - Без сомнения, - ответил фемист, удивляясь тому, что может быть столь интересного в дурацком сооружении из досок и веревок, когда речь идет об изменении судеб мира. - Увидев, как необходимо, чтобы именно вы вдохновили Томаса Кромвеля. Мы с трепетом осознали, как выполняются слова Плифона такими _незначительными_ средствами - это я про цветы и клейменый зад! Только представьте себе, как эти ничтожные вещи проворачивают, усиливаясь рычагами и шестеренками власти и положения, могучие колеса истории! - Вы бы скоро устали от шума, оказавшись столь близко к этой машине, как я, - остерег Солово. - Зубцы проскальзывают и трутся, харкая кровью. А из того, что они извергают, вы лепите историю. - Так было всегда, - невозмутимо ответил фемист. - Но прошу вас, не думайте, что мы настолько грубы и поверхностны, чтобы интересоваться лишь видимыми событиями. Истинно, нам нужно, чтобы Кромвель-катализатор изгнал Церковь и молитвенные дома со своей родной земли, но это не все. Предсказания, антипапское законодательство, вынужденный развод, мученики и создание новой протестантской супердержавы - всего лишь следствия. Неужели вы полагаете, что мы простираем свою руку только для того, чтобы создать... Англиканскую церковь? - Наверное, нет, - Солово старался подбодрить собеседника. - Какое удовольствие видеть, как рождается урод? - Именно так, адмирал. Дело в том, что Кромвель, наше общее крохотное создание, преуспеет сверх наших самых диких ожиданий. Но есть и другие, кто может послужить нашим желаниям. Нет, цель всего предприятия - разрушить весь образ жизни, жизненно важную систему социальной поддержки для слабых и нуждающихся, как и идеологические центры сопротивления нам. Мы хотим выбить опору, обрушить все здание, чтобы кто-то иной воздвиг новое на его месте. Мы задумали обеспечить могучей поддержкой класс захвативших землю, светскую и национальную буржуазию. Продав им обширные монастырские земли, - как он это сделает, - ваш Пузан VIII Английский подпишет смертный приговор всему, что ему близко. Есть некая красота в том, как действует эта социальная алгебра. - С Лютером то же самое, только почерк крупнее, - вставил Солово. - Именно, - улыбнулся фемист. - А в качестве побочного продукта резня, перемены, цинизм дискредитируют религию в глазах масс - точнейший замысел и элегантный. - Как и ожидалось, - безразличным тоном ответил Солово. - Громовые раскаты Реформации уже улавливались даже моим собственным слухом. - Сомневаюсь, адмирал, - возразил фемист. - Нужны личности, люди, действующие по собственной воле, чтобы превратить эти "раскаты" в истинный гром и молнию. Чтобы расцвести, Реформация нуждается в садовнике. То, что вы - и мы с вами - вызывали к жизни, будет расти и переменит Европу, а с нею и весь мир. Действие этой пьесы занимает две полные страницы Книги. И всю следующую половину тысячелетия мы будем следить за тем, чтобы она была сыграна. - А я хорошо заработал на ней, - задумчиво промолвил Солово. - Принадлежавшие лично Браччолини [Поджио Браччолини (1380-1459), знаменитый флорентийский латинист и "открыватель" утерянных классических текстов] экземпляры "О природе вещей" Лукреция и "Бесед" Эпиктета. Истинные находки! - Чтобы получить их, нам пришлось отправить наследника-флорентийца в плавание под Мостом Вздохов [расположен в Венеции], - согласился фемист. - Он не пожелал расставаться с книгами за деньги. - Они, безусловно, заинтриговали меня, примерно на месяц, - сказал Солово, отмечая тем свое согласие с методом приобретения. - Лукрециевские излияния - вещь скандальная. А эпикурейство - прямая антитеза стоицизму. - В нашем мире должно найтись место для обоих верований, адмирал, - заметил фемист в либеральной манере. - И говоря это, я помню, что именно вас должны мы благодарить за мир, который нас теперь ожидает... Пророчества сфокусировались и слились, все сошлось в единый центр - и им были вы. - Простая случайность, - ответил Солово. - Все предсказано, - возразил фемист. - Из-за вас собрался Великий совет. Всего второй раз за всю историю... предыдущий рассматривал обращение императора Константина [предположительно император Константин I Великий (274?-337), объявивший христианство государственной религией Римской империи]. - Это не тот ли Совет, - поинтересовался адмирал, - который состоялся шесть лет назад? - Правильно, в Дамасской Касбе - вдали от глаз любопытных... монотеистов. - А мне _показалось_, что ряды представителей высшего общества поредели, - промолвил Солово, даже на этом этапе жизни радуясь тому, что его безумное предположение подтвердилось. - Я велел Ватиканской службе безопасности проверить. - Я знаю... вы старый негодяй. - Но так ничего и не выяснил. - Мы рассчитывали на это, адмирал. Это было одно из самых существенных мероприятий - не из тех, которые предпринимают с легкой душой. Наши лучшие и мудрейшие головы, потратившие всю жизнь на анализ Книги, не могли предвидеть развития надвигавшегося кризиса. Мы боялись. Наши планы или вдруг состоятся, или лопнут. Некоторые даже предполагали, что близок день освобождения богов. - Нет, - улыбнулся Солово, - речь шла не о подобных мелочах. Божки благополучно томятся под спудом. Я и сам их видел не так уж давно. Задетый столь богохульным легкомыслием, фемист продолжил более холодным тоном. - Дело оказалось действительно более значительным, если подобное вообще возможно. Это был день, тот самый день, ради которого вы были рождены. Мы - а с нами и все творение, - затаив дыхание, ожидали вашего милосердного приговора. Адмирал Солово поглядел на все еще живой, продолжающий существование мир, на свой дом и детей, на птиц и море... и припомнил знаки _только что_ явившегося Апокалипсиса. "Интересно, - подумал он вслух, - а правильное ли решение я принял?" Год 1520. СВЕТ ГОЯМ (И ОТ НИХ): я решаю судьбу Вселенной и становлюсь владыкой острова Капри - Часы заведены, - проговорил щеголеватый молодой денди с улыбкой. - Необходимо ваше присутствие. - Прошу прощения? - отозвался адмирал, возмущенный подобным нарушением его уединения, и где - в придорожном кабачке. Но денди уже исчез... самым неестественным образом растворившись в небытии. - Огни разожжены и горят высоко, - добавил темноволосый, сластолюбивого вида купец от ближнего стола. - Дела уже бурлят. Необходимо ваше присутствие. - Если ты не воздержишься, я заколю тебя, - пригрозил адмирал негромко и без колебаний. В конце концов, какой прок в головокружительной карьере, если к нему можно обращаться так запросто. Как ни прискорбно, Солово более не находил в себе терпения для людей. Впрочем, в этом случае оно и не требовалось, потому что купец тоже... исчез. - От чего он должен был воздержаться? - спросил компаньон адмирала, равви Мегиллах. Угрозы его не встревожили... третья любимая тема римских разговоров. - С кем это вы говорили? Солово повернулся назад к бутылке и кубкам, легкая рябь на океане самообладания уже улеглась. - Похоже, что ни с кем, - ответил он. - Так что прошу любезно забыть об этом. Долгие годы, проведенные Мегиллахом на месте предводителя гетто, научили равви не различать сдержанную просьбу и приказ. - ...впрочем, конечно, мы рассчитываем воссоединиться на земле обетованной во времена Мессии, - продолжал он точно с того места, на котором прервался разговор. - Да, у нас будет много мицва, связанных с храмом, сельским хозяйством и прочее. Это еще более ускорит освящение детей израилевых, что, собственно, и требуется для прихода Его. Адмирал Солово кивал в знак понимания. - И тогда вы сделаетесь тем предсказанным "светом гойским народам", и история (являвшаяся прежде записью деяний неправедных) по вполне понятным причинам... - Э... быть может, - ответил Мегиллах чуточку более нервно и отрывисто, чем обычно, - этот вопрос соприкасается с эсхатологической стороной вашей собственной веры и обнаруживает... э... известную противоречивость. Лучше оставить эту тему в покое и положиться на волю Господа, допускающую пока еще доброе сосуществование. Солово родился за полтысячелетия до того, как стало возможным понимать подобные декларации в их прямом смысле, и посему решил (и только отчасти правильно), что равви имеет в виду инквизицию. - Справедливо, - промолвил он, отмахнувшись от теологических трудностей, снедавших его друга. - Время все расставит по своим местам, так я всегда говорю. И прах наш ответит на тот или другой зов. - Безусловно, - скромно согласился равви, которого возраст обязывал опасаться ловушек, даже имея дело с друзьями дней молодости. - Мне так... приятны наши беседы, - медленно произнес адмирал, удивленный тем, что еще способен использовать столь эмоциональные термины. - Они так благодетельно контрастируют с количеством часов, потраченных на вавилонские труды его святейшества. Естественно подозревать наличие где-то людей, верующих и склонных к идеализму, однако встреча с ними всегда истинно освежает. Я не забываю про это. - Необходимо ваше присутствие. - Вы видите его? Он реален? - невозмутимо спросил Солово у Мегиллаха. Когда равви осторожно качнул седой головой, адмирал обернулся на голос. - Ты реален, и этого довольно, - сказал он, толкнув гвардейца-швейцарца в грудь. - Поэтому я выслушаю тебя, и не более того. Гвардеец многое успел повидать в своей недолгой жизни, во всяком случае, достаточно для того, чтобы не беспокоиться за свою честь и нанесенные ей оскорбления. На службе он их не замечал. - Необходимо ваше присутствие, - повторил он ровным голосом. - Немедленно к его святейшеству? - попытался помочь Солово. Глаза гвардейца чуть блеснули в знак согласия. - Весть передана, - произнес он. - Либо пан, либо пропал, решайте сами. - Отступив на три шага назад, он исчез столь же внезапно, как и появился. - Вам надо идти, - посоветовал равви Мегиллах столь мягко, как только мог. - Здесь мы ничем не заняты. - Совершенно верно! - ответил адмирал, напряженно улыбаясь. - Однако я все больше и больше привязываюсь к этому _ничто_, а зов к _чему-то_ слабеет день ото дня. А когда это _что-то_ представляет собой сумрачный лабиринт, где обитает его апостольское святейшество, чувство это многократно усиливается. Мегиллах излишне хорошо знал подобное состояние, однако наивная дружба заставляла его цокать языком и качать головой. - Я знаю... знаю, - промолвил адмирал, поднимаясь и роняя несколько монеток на стол. - Но что он способен сделать со мной? Что ценного он может отнять у меня? Мое воспитание делает меня свободным человеком в мире рабов. Пусть будут прокляты исчезающие вестники и швейцарцы! Пройдитесь со мной, равви, проводите меня. Расскажите еще о конце вашей Вселенной. И двое стариков побрели прочь. В конце Виа Сакра, прежде чем покинуть старый римский Форум, они остановились перед древней аркой Тита [триумфальная арка, воздвигнутая в 81 г. в честь победы императора Тита над Иудеей]. - Здесь есть все, - заметил равви. - Все отражено в камне искусниками императора. Дух восстания, человеческой борьбы, потеря всего дорогого, что воплощалось для нас в самом храме. - Но этот триумф, - вмешался адмирал, - оказался триумфом мертвого императора мертвой империи. Вы же, гонимое племя, живы. Так кто победил на самом деле? Вы можете отчасти утешиться этим. Равви Мегиллах кивнул. - На мой взгляд, - он улыбнулся, - если хорошенько подумать, этот монумент может наделить нас не одним уроком. - Быть может, они захватили вашу менору [семисвечник], - Солово показал на сцену, где ликующие римляне влекли священный храмовый канделябр, - но что хорошего она им принесла? Равви так и не получил возможность ответить. Резные изображения и украшения арки вскипели, задвигались, то погружаясь в глубины камня, то выступая из них змеиным клубком. Адмирал услыхал, как охнул равви Мегиллах, и понял, что не один оказался между мирами. Однако поскольку его спутник по профессии и рождению принадлежал к жертвам, особого облегчения общество это сейчас ему не принесло. Вдруг из глубин кладки навстречу им с невероятной силой устремились голова и торс. Камень вздувался, напрягался, и на нем проступило лицо мужчины. Он завизжал, и глаза его были полны ужаса. К первому аналогичным образом присоединились второй и третий, словно бы их проталкивали сквозь проницаемую мембрану. Они отчаянно напрягались, стараясь высвободиться, при этом жутко завывали, но дальше выбраться не могли. Потом, повинуясь какой-то неслышной и властной команде, все трое разом умолкли и обратились взглядами к Солово и Мегиллаху. И наконец настал великий покой, даже адмирал встревожился. Тут заговорил первый мужчина. - Я - Тит, - представился он и чуть отодвинулся в глубины арки. - Я - Веспасиан [римский император (с 69 по 79 г.); сын его Тит разрушил Иерусалим (70 г.)], - произнес второй, отступая подобным же образом. - Я - Иосиф [Иосиф Флавий (37 - после 100) - древнееврейский историк; изменил восставшим и сдался римлянам во время Иудейской войны], - сказал третий, и двое первых вернулись. - Мы горим! - завопили они хором. - Мы страдаем! Мы страдаем в аду! - За то, что я натворил! - выступил соло император Тит. - За то, что я брал город штурмом! - добавил его предшественник Веспасиан. - За то, что я написал об этом! - промолвил историк и отступник Иосиф. - Помоги нам! Спаси нас! Мы горим! - Хор возобновился, и они отчаянными жестами принялись указывать на одну часть теперь уже подвижного фриза. Адмирал Солово поглядел в том направлении. - Они тянутся к меноре, - заметил он, обращаясь к потрясенному Мегиллаху. - Пора! - взвыл Тит явно от непереносимой боли. - Верни ее! - охнул Веспасиан. - Порааааа! - согласился Иосиф, и остальные присоединились к его воплю. Трое, внезапно охваченные возобновившейся паникой, напрягались еще больше, но без успеха. Невзирая на все старания, они не могли высвободить руки или голову или хотя бы на дюйм пододвинуться к крошечному гравированному символу своих стремлений. Как и прежде, они как будто услыхали тайный сигнал, в самом скором времени получивший подкрепление. Из невообразимых глубин арки появились когти и крючья, которые ухватили несчастную троицу, разрывая их плоть и пуская кровь. Медленно и неотвратимо, несмотря на отчаянное сопротивление, они двинулись в обратную сторону, пока, наконец, не исчезли из виду. Каменная поверхность сомкнулась, исторгнув прощальное рыдание из чьего-то рта, и вновь настал покой. Странная жизнь оставила арку. - Чепуха! Вздор! - проговорил поблизости голос, позволив Солово выйти из задумчивости, а также отметить, что он вернулся в знакомый мир. - Необходимо ваше присутствие, - повторил тот же голос. - Я скажу это еще раз, а потом перейду к силе. Адмирал узнал интонацию и, установив по ней владельца, сумел перестроить свои мысли в нужном порядке. - Мастер Дроз? - промолвил он, обращаясь к гиганту-швейцарцу. - Как вы себя чувствуете? - Взволнован, - ответил швейцарец, - но неумолим. Почему вы не слушаете меня, достопочтенный адмирал? - Я глубоко погрузился в мысли, Дроз; размышлял над реакцией мудреца на любопытные вести. - Ну, этот вопрос я могу решить за вас, адмирал: он реагирует на них немедленно, в особенности когда я их доставил. А что случилось с этим евреем? - Подозреваю, что он тоже задумался глубоко. - Мог бы хоть поздороваться. Из всех этих размышлений ничего хорошего не выйдет, вот увидите. Потому-то Господь и даровал нам инстинкты, дабы избавить от рабства в оковах склонного к ошибкам рассудка. Солово если что и ценил, так это собственные стоические убеждения. - Предлагаю сделку, мастер швейцарец, - торопливо сказал он. - Я исполню ваши конкретные пожелания во всех подробностях, а вы в свой черед избавите меня от вашей натурфилософии. Ну как? - По рукам, адмирал... хотя вы лишаете меня возможности сделать вам справедливый упрек за обращение с моим сержантом в этом кабаке. Вот уж не ждал. И это от человека, которого я считаю своим другом! Оба расхохотались: швейцарец - бычьим ревом и адмирал - сухим удивленным кашлем, отмечая абсурдность возможной дружбы между ними. Потом Солово позволил Нуме Дрозу идти впереди, оставив равви Мегиллаха в глубоком потрясении перед утихшей аркой. - Не дуйтесь, мастер Дроз, - утешая, сказал Адмирал. - Жизнь полна разочарований. Однако не исключено, что сегодня вы провожаете меня от одного предзнаменования к другому. - Адмирал, - промолвил Лев X [римский папа с 1513 г.; отлучил от церкви М.Лютера (1520 г.)], верховный (по всеобщему мнению) представитель Христа на Земле, - вы заставили нас ждать! Солово парировал требование объяснения, истолковав фразу как простую констатацию факта... тем самым расстроив придворных, священников и гвардейцев, предвкушавших его посрамление. Им следовало бы знать, что папский следователь - скверная мишень для чьего бы то ни было остроумия. - Если ждать долго, дождешься всего, - вежливо ответил адмирал, выбирая одну из наиболее истертых фраз из своей обширной коллекции клише. - Но не настолько долго, черт побери! - взревел папа. - Ах! Садитесь же, каприйский... адмирал. Солово постарался не заметить оскорбительного жеста большого пальца папы, отмечая попутно, как мало осталось от Джованни Медичи, "Золотого флорентийца", сына Лоренцо Великолепного и приятеля юных лет Микеланджело. Жизнь превратила его в Льва X, в котором, по строгому суждению адмирала, аппетит был сильнее рассудка; и даже сейчас постоянный блеск жира на подбородке напоминал об этом. Лев выглядел нездоровым, и раздражительность его била ключом из более глубоких источников. Эффект оказался настолько глубоким, что Солово, умеренно припав к иссякающему в его душе источнику человеческой симпатии, почувствовал жалость к своему господину. - Если бы у меня был еще хоть кто-нибудь, наделенный головой, на которую можно положиться, - проговорил папа, одновременно с воинственным пылом метнув фигу в сторону своих советников, отшатнувшихся от нее, как от пушечного ядра, - кто-то с лучшим слухом и более покорными ногами... тогда бы я мог вздохнуть. А так приходится обходиться вами, ад-ми-рал. Солово ощутил, что для его остроумных замечаний, пожалуй, еще не время. В зале, с его точки зрения, было больше недоброжелателей, чем солнечного света. Каждый из собравшихся здесь соперников по карьере или обыкновенных личных врагов с радостью и быстротой воплотит в жизнь любое направленное против него решение папы. Кроме того, в воздухе чувствовалось нечто новое и интересное, и он предпочел не пропускать новостей. Посему адмирал улыбнулся и промолчал, и прежнее настроение папы миновало как облако. Встревоженный Лев проявил необычную глубину мысли. - Я видел сон... - начал папа (так рекомендовали начинать речь риторические школы, многолетние фавориты тех дней). - Он мне теперь снится все время. Сперва я решил, что всему виной огуречный бренди, но сон возвращается снова и снова. Он жжет меня, Солово. Не знаю, как, но он открыл мне, что я умру и буду в аду, если эта проблема не решится. - И все это произошло за тот месяц, который прошел после нашей последней встречи? - спросил Солово, не в силах смириться с переменой в некогда крепком папе. - Я таил кое-что от вас, - вяло ответил Лев, - но более не могу скрывать или игнорировать это дело. Я хочу, чтобы вы прекратили эти сны о меноре. - И целью этих ночных посещений является возвращение указанной меноры, так я полагаю, - невозмутимо промолвил Солово. - Да... - И вы хотите, чтобы я сделал это от вашего лица, - продолжал Солово, наслаждаясь собственным всесилием. - Да, - ответил Лев с холодком в голосе. - И если вы проявите дальнейшую настойчивость, я могу решить, что вы тоже присутствуете в моих снах и, быть может, направляете их. А если мне суждено прийти к подобному выводу, адмирал, едва ли этот день станет для вас счастливым. Солово отступил с добродушным поклоном, и Лев продолжил: - Действительно, я хочу, чтобы вы обнаружили эту реликвию, адмирал, и возвратили ее на место. Хорошо это или плохо, однако я не могу доверить кому-то другому столь безумное предприятие. Только пирату... - Бывшему, - кротко возразил Солово, - и то в основном по папской лицензии. - Стоику... Адмирал стоически согласился с обвинением. - И содомиту, как утверждают. И снова Солово решил, что, пожалуй, лучше смолчать. - Однако полезному, - заключил Лев. - К тому же, - он гулко хохотнул над чем-то никому неведомым, - вы получили наилучшие рекомендации от тех, кем вы восхищаетесь. - Это вы про языческих императоров, посещавших ваши сны, так? - осведомился адмирал. Забыв про внезапное веселье, Лев X, взявшись за подлокотники престола, попытался заглянуть Солово в глаза, неизвестно что разыскивая в них. - Просто удачная догадка, - невинным тоном сказал адмирал. - Да, ваше святейшество, я сделаю это. Судя по всему, я избран для этого дела. Тут папа Лев махнул бездельничавшему помощнику, и Солово обнаружил, что превосходно знает его. - Привет, Лето, - бодро окликнул он знакомца. - Так тебя не сожгли, старый жук! Джулио Помпонио Лето, крупнейший итальянский специалист по античной филологии, бросил хмурый взгляд на адмирала из-под прямой, как меч, римской челки. Как часто бывает с родственными душами, они с Солово всем сердцем ненавидели друг друга. - Привет, адмирал, - ответил Лето, заставляя себя улыбнуться, хотя в голосе его звенели стилеты. - Сколь приятно видеть вас снова. - Менора! Менора! - взревел, потеряв терпение, Лев, метко нацеленной фигой попав Лето точно в затылок. - Хватит болтовни! Расскажите ему про менору, чтобы я мог вернуться к нормальной жизни. Неужели вы не знаете, что в лесу полно кабанов и оленей и все ожидают меня? Мой келарь умирает от скуки, а любовницы отвыкают от дела (так они говорят мне). Получив подобное наставление, Лето начал. - Менора, - проговорил он, глядя сквозь адмирала Солово и мимо него, - это священный канделябр еврейского народа, унесенный из Иерусалимского храма императором Титом после падения этого города в семидесятом году нашей эры. Позже хранился в храме Юпитера на Капитолийском холме и, по всей вероятности, был святотатственно выкраден оттуда при взятии Рима готом Аларихом. Таким образом, покинув свет истории, он вошел в область легенд, и о последующей судьбе его рассказывают по-разному. А именно... - и Лето начал загибать пальцы, отсчитывая возможные варианты. - Номер один: потерян в Северной Африке во время... Но тут Солово отключил все, кроме самых ярких подробностей (выделявшихся полным отсутствием интереса в словах оратора). Лев X, для которого история была трагедией, - о чем лучше всего забыть, - слушал с удивлением, гадая, как это студенты Лето могут слушать его, не говоря о том, чтобы спать с ним (предположительно). Он подобрал новую фигу, намереваясь поторопить события, однако по благосклонности своей передумал, опасаясь не попасть столь точно, как в прошлый раз. - Так вот, адмирал, - Лев заставил смолкнуть наверняка элегантный анекдот о вестготском правлении, - невозможное задание следует выполнить немедленно и без задержки. Мои советники усматривают здесь одну из великих тайн нашего века, хотя до сих пор люди, скорее, просто были рады оставить ее в покое. При всей своей строгости даю вам год, учитывая, что дольше я едва ли протяну. Если к этому времени вы не справитесь с делом, можете не возвращаться. Живой или мертвый, я устрою вам такой прием, которому вы не порадуетесь. Поэтому оставайтесь в той Сирии или Мавритании, куда заведет вас дело. Моя тень явится туда, чтобы мучить вас, скверного слугу, и потому вы умрете и попадете в ад. - Ну, это еще неплохо, - заметил Солово. - Вы так полагаете? - Папа Лев приподнял одну бровь. - Какой легкомысленный человек! Разумеется, во всем этом для вас будет положительная сторона. Я предоставлю вам любые грамоты и бумаги, и резвитесь во всем христианском мире. Заверяю вас, никаких материальных трудностей вы не испытаете. И если наши дела _запутаются_ благодаря вашим трудам, тогда... - Папа глубоко задумался, но скоро потерял терпение... - Ну, что хотите: деньги, прощение... что угодно, - и раздражительным тоном добавил: - Если только ваши действия не разъярят потомков и не откроют дорогу туркам. - По рукам! - ответил Солово, лихо поворачиваясь спиной, так чтобы Лев не видел широкой улыбки на его лице. В какие-то секунды он в двадцать размашистых шагов добрался до двери и положил на нее руку. - Комиссия позволит мне быть свободным! - ликовал он. - Со всеми моими книгами, сексуальными привычками и самозабвенной службой! Я могу послать Феме на... И тут - совершенно непонятным образом, - оставив тронный зал папы, адмирал вступил в него же. Солово так и не понял, в самом ли деле это был тот зал, который он только что покинул, или идеальная его копия. Ощущая себя необъяснимо старым и усталым, адмирал попытался сориентироваться и сделал несколько шагов вперед. - Привет, Солово, - проговорил громадина-демон, развалившийся на троне и закрывая его всей своей тушей. - Едва ли ты предполагал увидеть меня так скоро! Где-то далеко внутри душа адмирала окаменела, зайдясь визгом, однако торжествующее стоическое единство игнорировало этот акт. - Все зависит от того, - умудрился он промолвить с прохладцей, - кто ты есть. Демоны-прислужники, кишевшие возле своего господина, взвыв, захлопали крыльями. Ярость их при подобной реакции Солово была ощутимой... ее скрывали только облака пара и серы. Бесценные фрески на стенах уже начинали шелушиться. - Мое имя, - заорал демон, - оно... меняется! - Громадные бронзовые слезы скользнули из его глаз навыкате, сокрушая тех, кто случайно оказывался на их пути. - Твой друг, равви, назвал бы меня... _Диббук_. Довольно и этого. Что касается того, кто я... оглядись! Адмирал Солово принял приглашение. Он впервые отметил, что в зале царила скорее смерть, чем жизнь, пусть и вольно определенная. Огромные груды останков весьма много претерпевших тел - некоторые были почти человеческими - самым недостойным образом закрывали подножия стен. Отдельные части тел еще слабо шевелились, привлекая внимание дьявольской солдатни, в спешке заканчивавшей свою работу. Адмиралу случалось и прежде видеть результаты побоищ, и они его не смущали. В данном же случае он был бы намного счастливее, если бы эти кровавые лужи оказались красного цвета. - В аду состоялась война, - улыбнулся Диббук. - Победил Новый порядок. Нечто крылатое порхнуло перед лицом Солово, сюсюкая: "Новый порядок! Новый порядок!", чтобы адмирал все правильно понял; тело неописуемой кожистой жути венчала голова прекрасной девушки. Диббук капризно поправил папскую тиару, украшавшую покрытую бородавками голову, и обратил большую часть своих глаз к адмиралу, словно бы ожидая ответа. - Поздравляю, - наконец проговорил Солово. - Благодарю вас, адмирал. Вы скоро заметите разницу. Солово красноречиво обвел тронный зал рукой. - Ее трудно не заметить, - он торопливо спрятал свою руку от излишнего внимания оранжевого кошмара с многочисленными челюстями. - Именно, - согласился Диббук. - Уже твое ничтожное присутствие здесь подтверждает это. Мы - не ленивая старая гвардия, дожидающаяся, пока своим чередом не свершится все, что предречено в Апокалипсисе. Нет, мы - младотурки! [члены турецкой буржуазно-националистической организации, основанной в 1889 г. и возглавившей борьбу против феодализма; известны своей крайней жестокостью] - Турки? - переспросил несколько озадаченный Солово. Действительно, Диббук выглядел столь же несимпатично, как иные из тех оттоманов, которых адмирал встречал или убивал, но связи между ними не усматривал. - Слово это происходит из будущего, человечишко, - пояснил Диббук, напуская на себя важность, - однако ты улавливаешь тенденцию. Мы - те, кто приводит мир в движение! - Демон качнул титанической головой, сбрасывая фальшивую папскую тиару. На ее месте мгновенно возникла другая. - И чем я могу вам помочь? - вежливо осведомился адмирал. В порядке развлечения Диббук разразился чудовищным зевком, вывернувшим его голову наизнанку. Тут замутило даже адмирала. - Да кое-чем, - ответил Диббук, восстановив исходное обличье, так чтобы пасть его была обращена вперед. - Я хочу, чтобы ты посетил старых друзей, и только. - Учитывая мою историю и темперамент, у меня немного друзей. Разве что равви Металлах. - Нет, - проговорил отрывисто демон, - обойдемся без лишенных крайней плоти... только без них. - Но тогда мне некого назвать, - запротестовал Солово. - Думай, адмирал, думай, - ухмыльнулся Диббук. - Сердца людей известны мне лучше, чем кому-либо другому, и все же кое-кто тепло относится к тебе. - И все это связано с менорой, так? - кротко промолвил Солово. - Мало того, что мне нужно найти ее, ты еще хочешь, чтобы я эксгумировал давно забытое прошлое, выискивая среди его останков... друзей. - Ну, примерно так, старина, - расхохотался Диббук. - Не думаешь ли ты, что я стал бы тратить свое время на разговоры со столь ничтожным созданием, не будь это дело таким важным для меня? Конечно, я не стану объяснять тебе многого; придерживайся Писания, используя свою волю, - ты ведь избран. Я могу лишь направить тебя в нужную сторону и ускорить события. Посети-ка своих старых друзей, Солово! - Писания? - спросил адмирал, отбиваясь от знаков внимания гермафродитного инкуба (или суккуба) [демоны, вступающие в сексуальное общение с людьми: инкуб - с женщинами; суккуб - с мужчинами]. - Какого Писания? - О Солово, ты же знаешь старинные повествования о Судном дне. Ты когда-нибудь читал свою Библию? - Часто, - искренне ответил адмирал. - Ну, тогда ты прекрасно знаком с тем, что будет в конце времен. Большая часть сценариев предусматривает восстановление Иерусалимского храма, и для этого потребуется менора. - Значит, мучения папы Льва и мольбы императоров... и мое присутствие здесь... - Да, да, - перебил его нетерпеливый Диббук. - Все - моя собственная работа. Как я уже сказал, мне хочется запустить свой шар пораньше и застать противника врасплох. Старый босс не согласился на это; ему пришлось уйти. А теперь командую я. И собираюсь помочь тебе двигать вперед ход событий. Ступай к своим старым друзьям, Солово! - Вы настаиваете на этом, однако, если вы и есть новый князь Тьмы, зачем беспокоить себя писаниями и правилами? Бесспорно, вам следовало бы играть по своему усмотрению, не считаясь с ограничениями. - Не знаю, почему я заставляю себя перебрасываться словами с тобой, - медленно ответил Диббук, в ритме танца по очереди открывая и закрывая свои глаза. - Правила попросту _существуют_; они предшествовали всей борьбе и не могут быть изменены. Вот погляди, что будет со мной при одной мысли об их нарушении! Адмирал старательно выполнил распоряжение и, не будь он рожден слишком рано, чтобы иметь представление об этом явлении, несомненно узнал бы игру чудовищных сил тяготения на рыхлой коже Диббука. - Такова цена за сопротивление правилам даже в незначительной степени. Плоть моя колышется, а глаза напрягаются, словно от дуновения чудовищного ветра. Я страдаю ничуть не меньше, чем твои бесценные папы и императоры... ты это узнаешь. Что ж... даже чтобы состарить тебя на три года, мне пришлось израсходовать столько энергии. - _Пардон_? - переспросил невозмутимый Солово. - Как я уже говорил, - продолжил Диббук в резком тоне, - я не могу двигать твоими ногами, а могу лишь ускорить их шаг. Мы не можем ждать целых три года, пока ты будешь бесплодно слоняться по всему Востоку, выспрашивая туземцев и копая свои ямы. Нет, я прокрутил вперед эти годы, чтобы сократить тщетные поиски и _направить тебя прямо к своим друзьям_! Теперь адмирал понял, откуда взялась излишняя тяжесть лет, когда впервые вошел в комнату. На три года ближе к холодной тихой могиле, но ни единого воспоминания о них. Он и не знал, радоваться или протестовать. Во всяком случае, смысла в возражениях не было: прошлого не воротишь. Однако Солово попросил ввести его в курс событий. - Папа Лев отвел мне один год и обещал жуткие неприятности в случае неудачи. Поскольку лишь вы, похоже, знаете эту часть моей биографии, нельзя ли любезно поведать, что со мной было? - Он умер, - отрезал Диббук. - В страшных муках, бедняга. Хирурги обнаружили, что его мозг высох, как слива. Как и у его наследника Адриана VI; под моим безжалостным давлением этот протянул только два года. А сейчас я уделяю... как его зовут? К уху Диббука подлетело эфирное прозрачное создание - наполовину прекрасная дева, наполовину стрекоза. - Климент VII! - сладко пропело оно. - Климент VII! - Правильно, спасибо, - согласился Диббук и, протянув лапу, с хрустом стиснул создание в огромном кулаке. Зеленовато-алый ихор выступил между пальцами. - Так вот, сейчас все свое внимание я уделяю Клименту VII. Поэтому, уверяю, возвращения в Рим тебе нечего опасаться. Ты будешь необходим, как и прежде! - Ну, спасибо хотя бы за эту малость, - сухо проговорил Солово. - Не стоит упоминания, - приветливо отозвался Диббук. - Последние несколько лет ты изрядно потешил меня. И я весьма надеюсь на тебя в будущем. Действительно, экий тип! Адмирал ответил одним из привычных жестов, означавшим: "Я делаю то, что приходится". - Я жертва своего времени, - промолвил он в свое оправдание. - Гм, гм! - усомнился Диббук. - А знаешь, ты попусту тратишь время на все эти "природные добродетели"; ваш брат, стоик, в конце концов оказывается внизу у меня. Солово улыбнулся. - Но ведь не следует забывать, что вы еще и князь Лжи. Диббук не стал спорить, а только пожал плечами. - Тебе от этого никакой радости не будет! - И он ткнул в адмирала чудовищным пальцем, заставляя тронный зал извергнуть его. Двигаясь наружу, Солово услыхал последние слова Диббука: - СТУПАЙ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ! В заочном путешествии по опасному миру XVI века были известные преимущества; пробудившись в своих апартаментах, адмирал Солово нашел себя исхудавшим, покрывшимся здоровым загаром и украшенным несколькими новыми шрамами, невесть где и когда приобретенными. В его матросском сундучке обнаружились пара золотых носков с крылышками, прежде принадлежавших императору Константину XI Палеологу [Константина XI в последний раз видели живым 29 мая 1453 года с мечом в руке; он шел навстречу туркам, ворвавшимся в его город после восьминедельной осады; полагают, что именно носки явились приметой, по которой опознали его тело], непристойная статуэтка из Баальбека, изрядное количество золотых монет (Солово так и не избавился до конца от пиратских наклонностей), камень из Стены Плача [стена, оставшаяся от Иерусалимского храма] для Мегиллаха. Выходило, что путешествие было забавным, невзирая на вопиющее отсутствие меноры. Как подобает доброй забитой каприйке, экономка адмирала поддерживала в доме необходимый достаток, рассчитывая на его внезапное появление, - словом, поступала, как мудрая дева из притчи, поведанной миру Христом. Быть водворенным в дом демоном - возвращение из самых скорых, однако перед рассветом адмирала ожидал вполне сносный завтрак. Усевшись перед бутылкой сека [вино наподобие хереса], хлебом и луком, Солово смотрел, как безотказное солнце поднимается над куполом Санта-Кроче, и думал о временах прошедших. Потом в своей библиотеке он листал огромный том переплетенных кожей "Размышлений" Марка Аврелия, положив его на подставку в виде бронзового орла. Наконец адмирал решил, что ничего другого не остается. Поскольку менора так и не обнаружилась, ему придется посетить друзей. Он извлек свое любимое точило и примерил к нему самый лучший стилет. - Прости за беспокойство, Гарольд, - проговорил адмирал Солово, - только скажи мне, считаешь ли ты меня своим другом? - О да, - ответил сидевший напротив крепкий краснолицый мужчина. - Так мне кажется. Солово подавил вздох облегчения. Совершив короткую прогулку по Риму, адмирал уже начал опасаться, что исчерпал перечень лиц, способных на подобное признание. - В конце концов, - продолжал мужчина, - это вы выхлопотали мне разрешение осесть в Риме. Вы были в старой доброй Англии, мы распили несколько бутылок... и потом нам вдруг пришлось подраться, защищая друг друга. Если это не дружба, так что же тогда? - Действительно, что? - улыбнулся в ответ адмирал, мысленно благодаря простоту северных нравов. - А знаете, Гарольд Годвин, вы - интересный человек: с каждой нашей новой встречей итальянские слова в ваших устах звучат все менее и менее варварски. Не так уж много англичан сумели настолько хорошо прижиться у нас. - Это здорово, - ответил Годвин, тем самым подтверждая, что принял сказанное адмиралом за комплимент. - У меня для этого настоятельная необходимость. Как вы прекрасно знаете, я прибыл в Рим, чтобы спасти душу, а не наслаждаться собой! Солово проявил легкое беспокойство. - Я не священник и не теолог, - произнес от мягко, - однако посоветовал бы вам, Гарольд, осторожно отнестись к своей теории _приблизительной святости_. - Я это понимаю, адмирал. Находясь среди столь многих людей, стремящихся к святости, стучась в дверь избранного Богом представителя, приходится очищаться. К тому же здесь это мне удается легче - рядом нет ни скоттов, ни уэльсцев! - Ах да... - промолвил Солово, опасаясь, что, не желая того, запалил фитиль. Так и вышло. - Я прожил добропорядочную жизнь, - начал Годвин с заученной сосредоточенностью. - И мне не в чем просить прощения (разве только в церкви). Я убил столько скоттов и уэльсцев, сколько может пожелать человек. Солово в легком смятении попытался затормозить прилив. - Я встречался с этими остатками кельтов... - Адмирал, скотты - не кельты, - прервал его Годвин, не слушая, не разбирая и не думая над словами гостя. - Они кровь от моей крови, что делает дело еще интереснее. Я хочу сказать, что сам против них ничего не имею (разве что чуточку - против уэльсцев...). По отдельности они мне даже приятны. Но вот только начнут собираться в группы, как сразу возникает желание засыпать их всем содержимым колчана. Боюсь, что именно так обстоит дело. То есть большой лук был изобретен специально ради скоттов. - Ну, Гарольд... - выговорил адмирал, уносимый потоком. - Я-то предпочитаю бить уэльсцев. Но они чаще всего сразу же выкидывают белый флаг, так что особо не повеселишься. Понятно, о чем я? Если бы скотты не обитали рядом с моим краем, я бы, наверное, оставил их в покое, но они живут по соседству, поэтому и приходится... - В самом деле, - вежливо согласился Солово, переходя к мыслям о том, что будет на обед. - Учтите, меня доконала битва на Флодденском поле [эта битва произошла 9 сентября 1513 года; англичане встретили вторгшихся скоттов возле Бранкстона, Нортумберленд; наверное, наиболее сокрушительное из всех поражений шотландцев]. Я так поработал там, что мне больше некуда деться, не оставалось ни одной профессиональной вершины. Поэтому я и могу проводить остаток дней своих в Борго [английский квартал Рима, существовавший со времен первых англосаксонских паломников; название происходит от английского слова "Borough" - небольшой город] и вымаливать прощение грехов, как уже говорил. Вот почему я здесь. Брр! Флодден! Нет, _это_ была битва, а не удача везунчика Баннокберна... Я рассказывал вам, адмирал, про Флодден? - По-моему, да, Гарольд; быть может, хотя бы раз... - Избави нас, Боже! Вот это был видок. Они потеряли своего короля Джеймса IV, двенадцать графов, девятнадцать баронов, три с лишним сотни рыцарей и лордов, архиепископа Сент-Андруса, двух епископов, двух аббатов и провоста [титул мэра этого города (шотл.)] Эдинбурга. Ну и... большую часть войска. А мы просто отступили от их шилтронов [традиционное боевое построение шотландцев; плотная группа копейщиков] и поливали... наконец, они просто падали рядами, мертвым на земле не было места. Кстати, о песенках, ха-ха-ха! Что вы думаете о волынках, адмирал? - Не то, чтобы я позволял этому предмету определять мою жизнь, но... - А я их _ненавижу_. Скотты не перестают играть на них - вы это знаете, - и некоторые из Северной Англии тоже, поэтому в своей книге я зову их почетными скоттами. Итак, когда мы, наконец, увязли, - это я про Флодден, - я принялся разыскивать волынщиков, просто чтобы они знали мое мнение о тех звуках, которые они издают. Кроме того, я добыл двух предводителей кланов. Их клейморы [сабля шотландских горцев] украшают комнату, где я храню трофеи и прочие фамильные драгоценности. Я отрезал им уши, только они протухли, и мне пришлось выбросить их. Адмирал Солово подумал, что заметил проблеск надежды, сулящий избавление от рассказа о кровавом пиршестве. - Гарольд, вы упомянули свою семью; все ваши тоже были такими воинами и путешественниками, как и вы? - О да, скитальцы, вояки и крестоносцы - и никакой симпатии к скоттам. Взять, например, Тостига Годвина. Он был варягом [вооруженный топорами "иностранный легион" и гвардия византийских императоров, во многом состоявшие из североевропейцев, а после 1066 года - англичан и славян] и успел оставить Константинополь как раз перед тем, как его взяли крестоносцы в 1204 году. Потом был еще Мрачный Годвин, прозванный "Уэссекской смертью". Он... но о чем говорить, у меня есть огромное родословное дерево, в той комнате, где трофеи. Пойдемте наверх, я все покажу вам; к тому же там и светлее. "Умасленный и укрощенный" до полной покорности, Солово механически последовал за Годвином по заставленной лестнице. Несмотря на позывы к дремоте, он чувствовал себя беспокойно: нечто смущало его ум, предотвращая благотворное забвение. Потом, уже на верхней ступени, до него дошло. - А почему, - спросил он, - в трофейной свет лучше? - Потому что, - живо ответил Годвин, - Тостиг-варяг _кое-что_ вывез из Константинополя. С тех пор мы храним в семье эту вещь, и я к ней привязался. Я хочу сказать, что она не только ценная, но и удобная. Дело в том, что в нее можно вставить целых семь свечей - толстых таких... - Мне было весьма жаль услышать о вашем друге Годвине, - проговорил папа Климент VII. - Трагический случай. - Благодарю вас, ваше святейшество, - сказал Солово. - Стилеты - опасная вещь, и если чистить их при свечах, люди всегда на них натыкаются. - Быть может, он не знал, что пружина была взведена, - покатился со смеху кардинал, которого делала смелым относительно неудачная карьера. Быстрым взглядом папа заставил замолчать его. - Значит, менора у вас, адмирал, и в полной сохранности? - Конечно. Годвин последним своим желанием поручил ее моему попечению. Теперь она находится среди моих сбережений, ваше святейшество, а они укрыты в более безопасном тайнике, чем этот зал. Остается лишь водрузить ее на подобающее место. - Которое... где же оно находится? - спросил Климент с неподдельным любопытством. - А это я прошу подсказать мне, ваше святейшество. - Дай наммм... - елейно прошептал черный гибрид угря и человека, небрежно облокотясь на спинку папского трона. - Дай наммм. Адмирал Солово с большим трудом оторвал взгляд от эмиссара Диббука, которого, как было ясно, никто не видел и не слышал, кроме него самого. - Прошу прощения, ваше святейшество? - Я _сказал_, адмирал, что мои ночные страдания значительно облегчились, когда менора оказалась в нашем распоряжении. Остается лишь прекратить их существование. - Я не отдохну, пока это не свершится, - Солово изобразил подходящую степень утомления на ревностной службе. - Нет! - ответил Угорь, с угрожающим видом спускаясь в зал. - Вы отдадите его на-а-амм. - Адмирал отметил, что рот исчадия ада невероятно набит зубами. - Тогда приступайте к своему делу, верный слуга, - проговорил Климент. - Избавьте меня от снов, и вы получите все обещанное. Солово расставил ловушку. - Власть над островом Капри? - спросил он. - Публичное отпущение моих грехов? - Услышав последнее предложение, собравшиеся клирики и советники дружно охнули: слишком уж дорого брал адмирал. - Капри - это безусловно, - ответил папа нерешительно. - Однако насчет второго следует подумать: может выйти скандал. Солово был удовлетворен. Власть над островом сибаритов просто приглашала его во Вселенную, исполненную греха. Угорь, оказавшийся в опасной близости, наклонился к уху Солово с гнусным шепотом: - Отдай своей волей наммм, и ты получишь всякую книгу и задницу, какую только пожелаешь. Имея таким образом основания для новых раздумий, адмирал приблизился к двери, вновь отворившейся в неизведанное: на этот раз перед ним оказалась огражденная стенами лужайка, украшенная в соответствии с модой века изрядным количеством цветов и плодовых деревьев, посреди которых восседал не кто иной, как равви Мегиллах. - Привет, равви, - с непринужденностью бывалого солдата поздоровался Солово, - а что находится за этими высокими стенами, можно спросить? - Ничего, - ответил другой почтенный старец, выбираясь из своего укрытия в кустах. - Я уже смотрел - бесконечная пустота простирается во все стороны. Мы парим. - Я _знаю_ вас, - проговорил Солово, решительно взмахивая немедленно оказавшимся в руке стилетом. - Я слыхал, что вы умираете. Старик улыбнулся. - Так и есть. Точнее, сейчас я на смертном одре, однако мне предоставлена последняя великая возможность побывать здесь. - Просто отлично, поскольку ваша жизнь не была отмечена настоящим успехом. Видите ли, я хорошо знаком с вашей карьерой, мастер Макиавелли. Мы даже встречались однажды, совместно представляясь королю Франции среди прочих дипломатов. - Я не помню вас. - Это нисколько не удивляет меня, синьор, учитывая бесславный конец вашей миссии и все мои труды, ушедшие на то, чтобы что-то поправить. Ну-ка, что там говорилось в запросе Флорентийской Синьории? "_Он продвинул границы бестолковой болтливости к доселе неведомым пределам_". Или нечто в подобном духе? - Несчастья постоянно преследовали меня, - отрезал Макиавелли. - Я человек дела и действий. И именно по этой причине был призван сюда. - Но что вы должны делать? - поинтересовался равви Мегиллах. - Не представляю, - признался Макиавелли. - И я тоже, - заметил Мегиллах. - А мне чересчур безразлично, чтобы объяснить, - проговорил адмирал. - Не пройтись ли нам и насладиться цветами? Шум, подобный демоническому вздоху, наполнил Вселенную или мысленную конструкцию, в которой они находились, и на компаньонов Солово нашло внезапное просветление. - Я возьму менору, - спокойно предложил Мегиллах, - и устрою так, чтобы ее бережно хранили. Она будет дожидаться, пока ход вещей не потребует ее. Теперь я знаю, зачем оказался здесь, знаю причину, ради которой был сотворен. Для этой благородной цели я предлагаю и свою жизнь, и участь моих потомков. Отдайте ее мне, адмирал, и Ему, которого я представляю. - Я же, - сказал Макиавелли, глядя на Мегиллаха с презрением, - послан, чтобы свершилось другое. Мне открыли многое о вас, адмирал, и все, что мне стало известно, свидетельствует: вы примете иное, более отважное решение. Повидав все, Что предоставила вам судьба, неужели вы и _вправду_ желаете, чтобы ход событий закончился в пользу Бога? Неужели вы _действительно_ хотите сохранить статус-кво? На мой взгляд, едва ли. Мегиллах и Макиавелли вглядывались в бесстрастное лицо Солово. Он же разглядывал синюю беспредельность, взвешивая альтернативы. - Я ознакомился, адмирал, со всей вашей жизнью, - продолжал. Макиавелли в явном порыве энтузиазма, - мне ведомы все ваши битвы, осады, предательства и убийства. Я ощущаю известную... двусмысленность в вашем отношении к ним. Вы презираете, но что именно? Вы действовали в мире, который сотворил враг. И теперь он требует, чтобы вы сделали его вечным... вы-то, желчное создание! Однако, надеюсь, рассудок еще не совсем покорился вам. Вы же находили известную красоту в пожаре, охватившем целый город, разве не так? Вы ощущали простое удовольствие, навсегда отправляя кого-нибудь в Тибр. Вкратце, адмирал, в стонах этого мира вы слыхали зов моего господина и стремились откликнуться на него. - Адмирал - стоик, - пояснил равви Мегиллах, - и посему не подвластен подобному воздействию. - Когда человек просто покоряется неудаче, он называет себя философом, - расхохотался Макиавелли. - Я сейчас говорю о прежнем, дикарском порядке: о том, что удовлетворяет всей сути мужчины, а не только его тонкой шкуре, именуемой цивилизацией. Отдайте менору нам, адмирал Солово, и настанут такие времена... такая ясность. Солово облизал губы. - Другая же сторона, - заторопился Макиавелли, ощутив запах победы, - предлагает всю нудную и грязную мешанину, именуемую нормальной жизнью. Но где страсти? Где драма, которая ускоряет пульс бодрствующего? Однако... Макиавелли умолк, потому что равви Мегиллах пинком повалил его и потянулся к горлу. Нелепый, как кит с мушкетом, равви извлек клинок и увлажнил лужайку кровью Макиавелли. - Господь укрепил мою руку, - произнес Мегиллах, выпрямляясь таким манером, что недопустимо для семидесятилетнего старца эпохи Возрождения, и целясь ножом в адамово яблоко адмирала. В холодных глазах его читались страсти сразу всех смертных врагов Солово. Вид этот впечатлял. - Давай сюда проклятую штуковину, и немедленно! Адмирал улыбнулся. - В жизни, вот до этого самого момента, я находил один недостаток: то, что хорошим людям всегда не хватает убежденности. Менора ваша. - Мы более не встретимся, - сказал Мегиллах, - во всяком случае, в этом мире. - Конечно, - ответил адмирал Солово нейтральным тоном, оглядывая деловую суету портовой Остии. - Прошу прощения за нож, - продолжал равви. - Должно быть, я вас весьма озадачил своим поступком. - Это было необходимо. Не думайте об этом, равви. Все мои дружеские привязанности рано или поздно заканчивались поножовщиной. Но обратимся к более практическим соображениям... вы уверены, что не нуждаетесь в охране? Через несколько часов я могу отправить галеру. - Благодарю вас, адмирал, не надо. Мы уже достаточно укрепились, и вам лучше не знать, где мы поплывем. Солово оценил справедливость подобного утверждения и умерил любопытство. Через неделю после внезапного возвращения из садика Диббука вопрос был полностью улажен, и говорить было не о чем. Страдания папы прекратились, и потому было решено, что меры одобрены. Апокалиптический предмет уплыл из рук адмирала; оставалось только забыть обо всем и заняться усердным искоренением слабости, обнаруженной льстивым языком Макиавелли. Адмирал надеялся, что ему предоставят на это время, прежде чем придет его пора расстаться с жизнью. Ну а жизнь каприйского властелина сулила утешительные зрелища и ощущения. - Мы располагаем такими убежищами, - продолжал равви Мегиллах, извиняясь за вынужденную секретность, - такими цитаделями святости, такими могучими домами молитвы, против которых дьявол бессилен, кроме самых последних дней. И менора отправится туда - будь то Сион, Московия или Украина, - чтобы в безопасности дожидаться своего часа. - Но к ним ей еще надо добраться, - возразил Солово, лучше многих людей видевший в море мать хаоса и губительницу всех начинаний. - У нас есть Иегуда, - проговорил Мегиллах, привстав на цыпочки, чтобы похлопать по плечу благодушного гиганта с бесхитростной физиономией. - Дьявол (да будет забыто имя его!) не имеет власти над этим невинным. И пока мы не прибудем к месту назначения, менора не оставит мешка на его спине. Кроме того, папа Климент предоставил мне пушки... Мы сделали что могли, а все прочее в руках Господа. Адмирал Солово рассудил, что хотя бы умеренные основания на успех в данном случае существуют. Пара десятков отобранных в качестве экипажа темноглазых молодцов из гетто достаточно нанюхались жизни, чтобы суметь справиться с любым случайным пиратом. Нескольких - тех, что покрепче, - он и сам бы взял к себе на корабль. - Но в одном я не могу усомниться, - вдруг выпалил Мегиллах. - Мне придется ответить за смерть Макиавелли! - Я буду стоять в очереди перед вами, а после моих прегрешений ваши покажутся ничтожными. - Мы будем стоять рядом. В душе адмирала покойником шевельнулось давно забытое чувство. - И в тот день, - продолжил равви, - между нами уже не будет различий, никогда. Мы _встретимся_ еще раз, чтобы больше не расставаться. Мегиллах и Солово коротко обнялись, как принято прощаться на земле. В глазах равви стояли слезы, и если бы адмирал не исчерпал свой запас еще в молодые годы, щеки были бы влажными и у него. Через час еврейский экипаж поставил паруса, и Солово побрел, чтобы глазом профессионала поглядеть на венецианский галеас и его огневую мощь. По пути к нему пристала девчонка-цветочница. - Нет, спасибо, с цветами и садами у меня связаны неприятные воспоминания. Девушка кивнула; она была умна не по годам и обнаруживала едкость, совершенно не свойственную невинной профессии. - Нет, вы более _не_ встретитесь, - лукаво сказала она. - Вы назначены в разные места. - Прошу прощения? - проговорил адмирал, скрытно извлекая стилет. - Не прощается один только грех, - продолжала девица, - он, безусловно, приводит в ад, его зовут аномией [падением нравов, моральным разложением] или отчаянием. Солово торопливо отступил, впрочем, через три шага ретираду его остановила стена гавани. А подобно большей части моряков своего времени, адмирал не учился плавать. Из корзинки с цветами девица извлекла прозрачный пергаментный пакет, внутри которого бурлил какой-то темный порошок. - Это все, что сумел сгоношить Диббук для подобной оказии, - злорадствовала она, - самое настоящее черное отчаяние, его хватит на остаток стариковской жизни. Вот примите подарочек со всеми благодарностями! И цветочница растворилась в воздухе, пакет же взорвался возле лица адмирала, окутав его облаком пыли. Прочистив глаза, адмирал увидел перед собой мир, лишившийся всех красок и смысла, заново осознавая, что правосудие - всего лишь слово, а некоторые разлуки бывают окончательными. Год? МОРАЛЬ: пакет с дьявольским даром содержал лишь несладкую скорбь. Комфорт и уют, новая жена, пополнения рода Солово. Однако... купание привлекает все больше и больше. В 1525 году Франциск I, король Франции, все еще проливал горькие слезы по утраченной свободе и части армии, погибшей при Павии. На Капри адмирал Солово и фемист продолжали обсуждать ход событий. - Диббук недолго протянул после того, что вы сделали с ним, - говорил фемист. - Он пал перед еще более беззастенчивым духом, и после того перевороты сменяли друг друга. Сперва еще были умеренные, а потом пошло... радикалы и так далее. Чего можно ожидать от убежденных индивидуалистов? Мне сказали, что одно время существовала даже партия миротворцев. Солово не проявил интереса к известиям о космических результатах своих трудов: по-видимому, смена закуски целиком привлекла к себе его внимание. - Итак, адмирал, - промолвил гость, собственными усилиями поддерживая разговор, - на что похожа жизнь, если проводить ее дни в отчаянии? - На ежедневное упражнение в стоицизме, - отрывисто ответил Солово, - а иногда на испытание... отсюда и возникло мое решение принять ванну. Я обнаружил, что не могу больше продолжать такое существование. - Значит, ни повторная женитьба, ни маленькие дети, ничто не может отвлечь вас? - поинтересовался фемист явно без особого сочувствия. - Буквально на мгновения - сексуальное сближение на первых этапах союза, прежде чем успела поблекнуть новизна, - и при рождении детей... Только тогда. Мое проклятие перевешивает даже их очарование. - Помедлив, Солово спросил: - Надеюсь, мою семью - родню и всех прочих - оставят в покое? - Да, мы не будем привлекать ваших кровных и приемных детей. О них ничего нет в Книге, к тому же времена меняются. Теперь мы разыскиваем других. - Рад слышать. В них моего немного, нечем привлечь ваше внимание. Фемист с укоризной глянул на адмирала. - Но они живут в нашем мире, - сказал он. - А способны ли вы отыскать в своем сердце прощение за родителей? - И всю семью, - добавил Солово. - ...и всю семью, - согласился фемист. - Нет, - ответил адмирал. Уэльсец пожал плечами и отвернулся. - Холодное, холодное сердце, - пожаловался он наконец, но тем и ограничился. Актерам не обязательно любить режиссера, ставящего пьесу. Феме расставались только с изношенными персонажами. Уэльсец подкрепился еще одним бокалом и неразумно огласил некоторые мысли. - Мы предоставили вам более интересную жизнь, чем сделали бы они. Без нас вы при своем стоицизме ограничились бы пустыми угрозами... крошечным кулачком, грозящим тьме кромешной. Хотите вы того или нет, мы наделили вас кое-чем, достойным веры. Семья же ваша ограничилась бы лишь отчасти искренним следованием традиции. Солово быстро взглянул на него. - И что, - наконец отрезал он, - наделяет вас такой безумной уверенностью... почему вы считаете, что знаете, во что я верил? - Должен признаться, - проговорил фемист шутливым тоном, - этот вопрос послужил предметом некоторых спекуляций. Мы не предавали этому особого значения, но... - Я никогда не был теологом, - перебил его адмирал, шокированный тем, что обнаруживает желание внести ясность в столь тайный вопрос. - Но не могу смириться, когда от меня требуют чистеньким оставить материальный мир. Подобное условие слишком жестоко для этой грязной Вселенной. Мужчина делает то, что должен сделать, и тогда - только тогда, - когда может это сделать. И я не могу поступать иначе. - И когда позволяли обстоятельства, - насмешливо продолжил уэльсец, - когда берег был чист, вы поднимали глаза к небесам. - Он взмахнул, указывая на безоблачную синеву. Солово кивнул. - У меня была своя вера, собственные представления о ней, прежде чем вы объяснили мне систему ваших взглядов, а Микеланджело составил список плененных богов. - Я по-прежнему считаю наше невежество простительным, - сказал фемист. - Чтобы идти дальше, нужны свидетельства, а их почти что нет. Похоже, все то, во что вы верили, никоим образом не отразилось на ваших поступках. Адмирал позволил себе излишество, приступив к объяснению. - Это слишком упрощенно, - начал он. - Я _считал_, что жизнь - это "юдоль печали", суровая к неудачникам... об этом позаботились вы. Я _надеялся_, что Церковь права, и страшился, что истины нет и дозволено все. - Все эти утверждения не мешают вам доживать на земле свои годы. - Отсюда, где я нахожусь, жизнь представляется мне чередой пустяковых соглашений и компромиссов. Фемист так и булькнул смешком. - Чушь, адмирал. Это слова Диббука. Ни грехи ваши, ни добродетели крохотными не назовешь. Временами - при всей вашей невозмутимости - вы, подобно титану, шагали по земле. - Ну, это вы говорите. - Мы это утверждаем. Вы изменили курс истории на градус-другой. Кто сдвинул с места первый камень, породивший обвал Реформации, кто заказал художнику роспись свода Сикстинской капеллы, кто сразил двух божков, Te Deum'a и Диббука, и приклеил Тюдоров к пошатнувшемуся под ними трону? Без вас мир сделался бы иным и не столь отвечающим нашим вкусам. - Почему-то ваши слова звучат не слишком утешительно. - Не пытайтесь отречься от своих творений, адмирал: _это_ ваши дети. С гордостью признайте свое отцовство. Быть может, вас убедит в собственной значимости то, что в зале цитадели Феме, в котором так давно вы приняли посвящение, будет воздвигнуто ваше мраморное изваяние. Там станете вы в классической одежде возле Марса и Гор-Адриана, чтобы следить за новыми поколениями наших людей. Мы будем рассказывать им о вас, и вы сами увидите, как свет восхищения вспыхнет на их лицах. - Это до тех пор, - ответил Солово, не испытывавший благодарности, никаких подобающих такому случаю чувств, - пока они не обнаружат во мне каких-либо признаков жизни. - Да, это возможно, - согласился фемист. - После вашего ухода мы намереваемся переселить ваше ка [телесная душа по египетским верованиям] в каменное изваяние. В книге Гермеса Трисмегиста представлены средства для этого; подобное уже осуществлялось. Мы не хотим расставаться со своими блестящими слугами. Заточенная в статую ваша полубожественная суть сумеет различить проблески будущего величия в тех, кто будет проходить мимо нее, как это случилось с вами. Конечно, это лучше, чем Гадес или забвение, ожидающее остаток вашей души. - Ни в коем случае. Я полностью запрещаю подобное! - Простите. Но торговаться не о чем. Вы хотите увидеть Книгу сейчас, перед уходом? Адмирал не видел оснований для дальнейших возражений, однако отметил, что разум сохранил любопытство даже на пороге разлуки с жизнью. - А зачем иначе вы везли ее? - проговорил он. Фемист произвел пасы руками, и из ниоткуда возник увесистый том, прочно покоившийся на... собственно, ни на чем. Вокруг да около книги воздух кишел едва заметными красно-пурпурными завитушками, признаками присутствия демонов-хранителей Книги. - Читайте и просвещайтесь, - услышал Солово. - Вы заслужили это. Ограничившись буквально намеком на нерешительность, адмирал поднялся и отправился принимать великую честь. Ощутив разрешение, цветные волокна расступились перед ним без особой охоты, оставив по себе трупный запах. На ощупь книга ничуть не отличалась от прочих из библиотеки Солово, однако переплетена была так, что могла сохраняться длительное время и использоваться в течение не одной цивилизации. Подняв тяжелую обложку, адмирал, мало заботясь о прошлом, обратился к последней части тома. Фемист присоединился к нему. - А вот это, - указал он на стих, - еще должно свершиться. - "_Св.Петру_, - прочитал Солово не без затруднений, поскольку пренебрегал изучением ранних форм греческого, - _будет... явлено Солнце, Sol Invictus_ [непобедимое Солнце (лат.)], _он совершит... э... путешествие по Риму. Церкви?_" - Места поклонения, - кивнул фемист, подобно наставнику, довольному своим учеником, - но в особенности церкви. - "_Церкви будут полны света, а потом умолкнут_". - Очень хорошо, - проговорил фемист с некоторым удивлением оттого, что помощь его не понадобилась. - Верховный аналитический совет Феме интерпретирует это предсказание так: тело св.Петра будет обнаружено под огромным сооружением, носящим его имя, его с позором извлекут из могилы, и толпа протащит мощи по улицам Рима. Все церкви, часовни и соборы будут подожжены и заброшены после пожара. Для наших новых храмов мы отыщем иные, неоскверненные места. - Понятно... - промолвил адмирал. - Но до того вы найдете предсказания о трех всемирных конфликтах, каждый свирепее предыдущего, что приведут к запустению половины мира. _Похоже_, ни один из них не будет нашим делом, однако все они послужат нашим конечным целям. - Кто же сомневается? - заметил Солово. Фемист казался немного разочарованным реакцией адмирала и стремился произвести благоприятное впечатление. - Завершающие страницы запечатаны даже для меня, - признался он, - но, заглядывая вперед насколько дозволено, мы видим свидетельства того, что человек поселится и вне Матери-Земли. Хотя где и как это может быть, сейчас нам трудно понять. Солово остановил руку фемиста, торопившую страницы. - В настоящий момент, - проговорил он, как бы вежливо извиняясь, - меня больше волнуют те страницы, что относятся ко мне. - О? - отозвался фемист, удивленный и разочарованный столь близорукой эгоистичностью. - Ну что ж, тогда... Перелистав книгу назад, он нашел явно знакомый ему раздел и предоставил Солово возможность заняться чтением; сам же обратился к красотам залива. В конце концов, адмирал оснащен головой и языком, чтобы спросить совета в непонятном месте. Солово читал, и перед ним опрятной цепочкой разворачивалась вся его жизнь. Задолго до рождения адмирала кто-то записал его самые сокровенные мысли и предвидел всю его жизнь. Солово уже даже казалось, что он напрасно трудился, проживая ее день за днем. Всем своим оледенелым сердцем он стремился обнаружить какую-нибудь неточность, малейшее отклонение от предсказаний Феме. И тут на его молитвы в первый и последний раз был дан скорый и подобающий ответ. - Вот эта строчка, - спросил адмирал, успешно изгнав волнение из голоса, - что она означает? Фемист нагнулся, чтобы прочесть. - "_И он сохранит ключ_, - произнес уэльсец с легкостью, свидетельствовавшей о предварительном ознакомлении с текстом, - _и узурпатор не одолеет_". Здесь имеется в виду ваша критическая роль в деле Диббука, а также попытки этого исчадия положить конец всему. Ключ - это вы, узурпатор - Диббук, и благодаря вам он не одолеет. Так? - Понимаю, - проговорил Солово, наслаждаясь мгновением безмолвного триумфа. - Что, если, - продолжал он, словно бы размышляя вслух, - возможно иное прочтение текста? - Нет, - ответил фемист, возвращаясь к изучению морских окрестностей Неаполя. - Ну, не знаю, - настаивал адмирал. - Что, если узурпатор - Феме... ведь вы же стремитесь к узурпации. Не этот ли ключ имеется здесь в виду? Фемист резко повернулся и обнаружил, что у Солово в руках оказался причудливый ключ, прикрепленный к крепкой цепочке вокруг его шеи. Уэльсец попытался открыть рот... подумал... вновь попытался заговорить, но не смог: вся его Вселенная рассыпалась прахом. - К тюрьме богов? - Когда он сумел заговорить, голос его дрожал. Округлившиеся глаза не могли оторваться от ключа. - К подземелью под Римом? Адмирал кивнул, но по доброте своей даже не улыбнулся. - Но... но вы же сказали, что дверь запечатана... закрыта печатью. - Так оно и есть, - согласился Солово, - но это всего лишь восковой кружок. Вы не думали, почему эмблемой папского достоинства служат два скрещенных ключа? Один ключ, конечно, к райским вратам, но второй совершенно к другому месту. И какими же ненаблюдательными оказались все вы! Да, синьорчик, предметы ваших амбиций и поклонения сидят под замком... беспомощные пленники Церкви, которая куда мудрей, чем вам мнится. Какой позор, что я никогда не оказывал ей подобающего внимания! Но такова жизнь. Нет, вы никогда не освободите своих хозяев без разрешения... и без ключа. - Итак, - промолвил фемист, делая шажок. Адмирал поднял ключ повыше. - О нем рассказал мне перед смертью папа. Бедняга Юлий, ему никогда не везло. Это я обнаружил, что он намеревается расстаться с душой, и все тревожился, что ключ, который наследуют папы, может попасть в неподходящие руки. Так оно и вышло; он и угодил в... _мои_ руки. Ну а я есть я: прикарманил ключ, пока мертвого Юлия собирали в дорогу... простой рефлекс, но тем не менее позорное нарушение доверия. В конце концов, я же давал слово Юлию... обещал поступить как подобает. Но теперь я рад, что солгал: штуковина, оказалось, стоила всех расспросов и лжи. В то время я даже не знал, что с ним делать: продать или подарить Феме, быть может. - Именно так, адмирал, именно так, - проговорил уэльсец, жадно вытягивая вперед свои скрюченные пальцы. - Но теперь я понимаю, что этого нельзя делать: ведь все предначертания Книги должны исполниться, так? По крайней мере во всем, что касается меня, это случилось. - НЕТ, - произнес фемист, делая еще один шаг, - мы... - Простите, нет... _вы_ не должны одолеть, - поправил гостя Солово, одновременно молниеносным движением всадив стилет ему в глаз. Мозг фемиста не торопился с осознанием смерти, и он сделал пару шагов вперед - кинжал торчал из глаза, - а потом упал смиренным учеником к ногам Солово. Тут Книга с ревом вспыхнула, опалив спину и руку адмирала. Буквально через секунду она превратилась в ничто. Красно-пурпурные демоны метнулись в пламя и также исчезли. Ногой Солово столкнул убитого фемиста в сторону Неаполя, по пути тот распутал стаю птиц. Совершенно неожиданно внутри адмирала сам собой родился смешок... далекие слуги замерли, услыхав беспрецедентный звук Насколько допускал прощальный дар Диббука, последние мгновения, проведенные на земле адмиралом, оказались счастливыми. Сняв ключ с цепочки, он воткнул его концом вперед в мягкую землю. Столетия спустя его найдет археолог и в связи с отсутствием лучших идей презентует музею Виктории и Альберта. Завершив таким образом дела своей жизни, Солово мог вернуться в дом, пройдя по дивному саду, и приступить к прерванному фемистом занятию. - "_О человек_, - вспоминал он на ходу, более чем когда-либо наслаждаясь "Размышлениями" на своей последней прогулке. - _Ты был гражданином всемирного города. Пять лет или сто, что с того? Тебя выставляет из города не самовольный судья или тиран, но та же природа, что привела тебя сюда. Уходи с улыбкой, пусть улыбнется и тот, кто отправляет тебя в путь_". Солово как подобает поглядел в небеса и улыбнулся. Впереди - надежда на мир, надежда избавиться от себя, адмирала Солово, и блаженное неведение. Вода в ванне уже остыла, но это его не смущало. У адмирала были самые веские основания полагать, что он незамедлительно очутится в весьма жарком месте.