Возможно, - ответил он, с излишней силой налегая на угольную палочку. - У меня не было тика, пока я не побывал в монастыре Сан-Марко, когда возбужденная толпа пыталась выдворить его оттуда. Даже сейчас не знаю, как мне удалось уцелеть. - Благодарите судьбу, что не окончили жизнь вместе со своим господином... Его ведь повесили и сожгли, не правда ли? - Да, то, что осталось после пыток, - согласился Фра Бартоломео, энергично дернув лицом. - Я отделался портретами ничтожеств, возглавлявших флорентийское государство. "_Нам нужно ваше знаменитое воплощение идеала в формах_", - сказали они. - Объясните мне, адмирал, как обнаружить идеал среди кучки политиканов и свиноподобных банкиров? Адмирал Солово изобразил - насколько это возможно для неподвижного, как столб, человека - полное непонимание. - Быть может, - заметил он, - тем самым способом, которым вы придаете изящество и достоинство сухому старому сучку, сейчас позирующему перед вами. - О нет! - рассмеялся Фра Бартоломео. - Вы у меня будете таким как есть. Я намереваюсь изобразить вас в моем "Страшном суде" среди грешников, осужденных на муки [портрет адмирала Солово кисти Фра Бартоломео делла Порта можно все еще видеть, хотя и в прискорбном состоянии, в музее Сан-Марко во Флоренции: обратите внимание на жестоко мучимого человека с ястребиным лицом]. - Премного благодарен, - сухо ответил адмирал. - И за какой же грех я буду страдать? Фра Бартоломео бесенком глянул на адмирала. - Разве вы не можете догадаться? Это сейчас у вас мальчики и женщины, а раньше... Адмирал Солово поглядел в окно над бесконечными крышами Рима и, выбрав момент, нанес coup de grace [смертельный удар (франц.)]. - И что вам теперь велят делать? Делла Порта скривился. - Они хотят, чтобы я стал монахом, _настоящим_, во Флоренции. Наверное, у меня настолько хорошо получается целибат [обет безбрачия], что они решили удостоить меня им пожизненно. Похоже, мне придется пройти все до конца, быть искренним и прочее. Не слишком большая награда за все мои хлопоты с этим Савонаролой. На лице Солово появилась утешительная улыбка. - Быть может, ваша живопись воистину расцветет, сделавшись единственным выходом для вашей энергии. Делла Порта явно не был удовлетворен. - Может, и так - заключил он неискренним тоном. - С их стороны очень тонкая идея - занять меня рисованием. - Им вы и заняты. А теперь, прежде чем вы уйдете... Обреченный быть монахом наконец понял. - О, так, значит, обеда не будет? А как же римское гостеприимство? - Я не римлянин, - простодушно ответил адмирал Солово. - К тому же, учитывая монастырские перспективы, я подумал, что вы захотите самым энергичным образом использовать все свое время. Я рекомендую вам направиться к той сетке переулков, которую мы зовем Борделлетто. В случае если кошелек ваш тоще, чем можно судить по костюму, есть еще Понте-Систо возле еврейского гетто. - Как я понимаю, _сами вы_ не рекомендуете обращаться туда, - едко заметил делла Порта, поднимая свой тяжелый груз. - Понимайте как хотите. Что у вас еще? Художник остановился у дверей, радуясь, что адмирал предоставил ему подобную возможность. - Да. Они хотят знать ваше мнение о "Законах", - проговорил он. Итак, Феме дают ему понять, что знают о приобретенном им экземпляре самой знаменитой работы Плифона. Быть может, они приглядывают за его челядью - со стороны или изнутри. Этого нельзя было предотвратить, а посему оставалось только терпеть. Поэтому Солово игнорировал откровение. Ему хотелось бы сказать, что предписания греческого философа в отношении утопии пробудили в нем некоторый пыл. Однако подобное не характерно для него, а значит, вызовет излишний интерес. - Передайте им, что я убежден, - сказал адмирал, и Фра Бартоломео шевельнул губами, перенося его ответ в кладовые памяти. Следует избегать сомнений. - Кстати, еще одна вещь, адмирал. Вы слыхали о турке... принце, обитающем при Папском дворе? - Есть такой. Аламшах, сын султана Баязида Второго. Он сейчас здесь заложником, пока его папочка вместе с его святейшеством прокручивает весьма крупное дельце. - Да, то должен быть он. Словом, Феме утверждают, что вам следует угостить его вином. - И когда Италия будет выжжена и покорена, мы вторгаемся в Испанию, несколько лет укрепляемся там, обращаем христиан и включаем их в свои ряды. После этого одним ударом мы можем овладеть Францией. Через два года мы захватим портовые города на Ла-Манше и еще через год - Лондон. Мир и Полумесяц воцарятся от Атлантического до Индийского океана. - Кажется, вы забыли еще несколько государств, принц, - вежливо заметил Солово. - Да, грязной работы хватит, не сомневайтесь, - заверил его принц Аламшах, качнув щетинистой черной бородой. - Острова там и тут - всякая Мальта и Сардиния, - несколько незначительных форпостов, подобных Ирландии и Испании. Им придется подождать... благословенное правление закона Пророка не сразу придет туда. Но это их сложности. Адмирал Солово попытался осмыслить очертания Армагеддона [битва во время Страшного суда (библ.)], набросанные перед ним, и подумал, на какой стороне предпочтительнее оказаться. Верой принца можно было и восхищаться, и в равной степени осуждать ее. Против привлекательной простоты восставали некоторые произвольные ограничения. - Мировая империя, запрещающая употребление вина, долго не протянет, как мне кажется, - проговорил Солово. Рослый и горячий оттоман ожидал от своего нынешнего собеседника любого возражения, кроме этого. - Вино? - несколько озадаченным тоном произнес он и смахнул воображаемое пятнышко со своих радужных шелков. - Та жидкость, которую люди здесь поглощают в таких количествах, что валятся с ног и заблевывают собственную одежду? Нет, я не вижу, как его отсутствие может погубить мои планы. Мы выкорчуем виноградники Европы, а их владельцев заставим заниматься честным трудом. - Понятно, - ответил адмирал Солово, неосознанно отпивая глоток из своей чаши и гадая, суждено ли следующим поколениям столь вольно вкушать этот напиток. Стоило подумать и о другом - стоимость вина неизбежно вырастет до небес, и контрабанда сможет сделать некоторых людей богатыми... - Я хочу только одного, - продолжал Аламшах, - чтобы мой отец сделал с этим вашим так называемым папой то, что он задумал. Мне же нужно домой, чтобы подготовиться к борьбе. - Если можно так выразиться, вы очень целеустремленный молодой человек, - прокомментировал адмирал. Принц принял эти слова за комплимент. - Ислам сравнивают с мечом, - сказал он. - За простоту, блеск и пользу. Я отдаю себя на службу исламу с той же прямотой. Вы зовете это прямолинейностью, мы - верой... Поэтому мы и победим. - Уверяю вас, - заметил Солово, - прилив подгоняет ваши корабли. Вы захватили Константинополь вскоре после моего рождения, осадили Отранто, когда я был молодым человеком, а теперь подбираетесь к Вене. Христианский мир раздирают династические распри и ереси, вы же в радостном единстве напираете на него. - Не умолкайте, - проговорил принц, закрывая глаза и предаваясь неге в потоке добрых вестей, произносимых врагом. - По-моему, этого достаточно. - Солово испортил благодушное настроение собеседника. - Да, адмирал, если мне даже суждено появиться у ворот Рима во главе армии, с жизнью вас я разлучу не без скорби... в особенности потому, что рай вам не гарантирован. Почему бы вам не обратиться в ислам, тем самым избавив меня от хлопот? Адмирал Солово умудрился выразить на лице приличествующую признательность. - Благодарю, это весьма любезно с вашей стороны, однако мне неплохо и так. - Ну что ж, тогда не обижайтесь, - ответил принц на манер "два плюс два равно четырем". - Вы не слепы, но предпочитаете не видеть. Говорю вам еще раз, адмирал: пришло время вымести мир новой метлой. А поскольку я ныне пользуюсь папским _гостеприимством_ и лучшего занятия мне не остается... почему бы не помечтать вслух. Не вижу в этом беды. Адмирал улыбнулся. - Так вы любите мечтать? - спросил он невинно. - Люблю, - согласился принц. - Все мои лучшие пожелания порождены длительными размышлениями. - И они-то связаны с завоеваниями и обращением неверных? - Уж и не помню времени, когда эти видения не вставали бы предо мной, - произнес Аламшах, явно радуясь приятным воспоминаниям. - Однако благодаря сегодняшней беседе я сумел самым подробным образом уточнить свои планы. Прежде чем вы умрете, адмирал, - быть может, вам и удастся дожить до отпущенного природой срока, - вы услышите с башен своих церквей и соборов, ваших сорбонн и оксфордов более приятные звуки, чем мертвый лязг колоколов: _Хай-йа алас салах - "Собирайтесь на молитву". Ассалату кхаирум минан наум - "Молитва слаще, чем сон"_. Я думаю, мне удастся это. - Вы меня почти убедили, - поощрил собеседника Солово и знаком велел оказавшейся рядом прислуге подойти к нему. Похожая на мальчишку девица в красном коротком камзольчике и туго натянутых чулках приблизилась и выслушала шепотом произнесенные инструкции. Поспешно отправившись прочь, она вернулась через несколько минут, одолевая тяжесть двух пузатых запечатанных амфор. - Прошу вас, настаиваю, чтобы вы приняли от меня этот подарок. И вспомните по-доброму обо мне, когда настанет ваш день. Аламшах нахмурился. - Если эти кувшины наполнены тем, о чем я подозреваю, - отрывисто бросил он, - я бы предпочел эту девицу. - Среди христиан, принц, хозяин не распоряжается добродетелью слуг, - торопливо ответил Солово, едва не убедив в этом себя самого. - Но я _предлагаю_ вам самое лучшее из того, что произвели мои виноградники на Капри. Вам никогда не доведется попробовать такого отличного вина. - Я не стану пробовать вина вообще! - запротестовал Аламшах - И прикажите девице уйти. Движением пальцев адмирал Солово отослал служанку, однако кувшины она оставила. - Адмирал, - усталым голосом перебил его Аламшах, - вы прекрасно знаете, что Коран запрещает его, к тому же... - Знаете, принц, поскольку вы собираетесь возвысить ислам, можно не до последней точки соблюдать все его ограничения... ведь вы хотите обратить вино себе на пользу, усилить им свои умственные способности. Я, например, вполне допускаю подобную возможность... - Аламшах отвечал вялой улыбкой, словно давая понять, что ценит теплую заботу адмирала. - К тому же, - продолжил Солово, - не все из ваших братьев блюли это правило. Аль-Мотамид, поэт и последний мавританский король в Севилье, зашел настолько далеко, что открыто высмеивал в своих стихах тех, кто предпочитает воду вину. Далее я вспоминаю великого поэта Принсипе Марвана, тоже мавра, находившего солнечный свет в рожденном лозой напитке. - Я читал "Диван Принсипе", - признался принц Аламшах уже менее убежденным и непреклонным тоном, чем прежде, - то был еретик, адмирал. - Выходит, - с грустью продолжил Солово, - что ваша священная книга призывает воздержаться от плодов лозы. Учитывая это, я распорядился, чтобы во втором из кувшинов находилось наилучшее римское пиво. Вы согласитесь, конечно, что оно-то по крайней мере не имеет ничего общего с запрещенным вином. - Чистая софистика, адмирал. Наша религия запрещает людям опьянение, лишающее их рассудка. Подобные удовольствия оставлены только для рая. - Возможно, вы правы, принц, - проговорил Солово. - Но я предлагаю свой дар в ваших же интересах. Мне просто подумалось, что вы лишь мечтали вступить завоевателем в Париж. Но употребив всего лишь долю содержимого этих кувшинов, вы сочтете себя действительно там. Неделю спустя адмиралу Солово дома подали уклончивое письмо. Исключительно ради обоснования окончательной победы ислама принц Аламшах осведомлялся, не найдется ли у адмирала еще несколько кувшинов харама. - Как рыба! - сказал ученый из Морейского платоновского института. - Отец, султан Баязид, назначил Аламшаха губернатором Манисы, которая, как вам известно, представляет собой весьма важную область западной Турции. Однако ответственность не изменила его взглядов. Мать принца - а она опасней медведицы, у которой болит голова, - не отводит от него глаз и казнит людей из его окружения, но Аламшах тем не менее умудряется находить выпивку. Он умрет через пару лет [на самом деле благодаря консервирующим свойствам алкоголя и выносливости человеческой природы принц Аламшах, ввергая в отчаяние семью, протянул до 1503 года]. - Для чего Феме, должно быть, и доставляют ему вино. - Истинно, - согласился вертлявый грек. - Он должен пасть (быть может, от собственной трясущейся руки), чтобы не исполнились эти стихи. Адмирал принял переданную ему записку. - О, конечно, - ответил ученый на вопросительный взгляд Солово. - Это из Книги, в переводе, разумеется. Ваша звезда стоит высоко, вам оказывают почести. Странным образом не волнуясь, адмирал принялся изучать два коряво написанных от руки катрена: Беды Израиля Придут к По, Тахо, Тибру, Темзе И Тускании. Жестокая секта мусульман явится, Скрывая оружие под одеждой. Их предводитель возьмет Флоренцию И дважды сожжет ее, Посылая перед собой умных людей, Не знающих законов. - И это должен быть он? - спросил Солово, передавая назад стихи. - Так мы считаем. При его энергии и пламенной вере он мог бы объединить мир под властью единого вероисповедания. - И что же в этом плохого? - Это будет не _наша_ вера, адмирал. Мы позволили вам отыскать ахиллесову пяту принца и сразить его. Мир не увидит архисултана Аламшаха: вы вновь сработали хорошо. Более того, мы полагаем, что вы созрели для более масштабных деяний. Кстати, так считает и папа. - Конец детства, - проговорил уэльский фемист. Он стоял на краю беседки, не отводя глаз от игравших внизу детей Солово, которые и спровоцировали эти слова. - Когда тебе показывают часть Книги, пути назад уже не остается. Этим был отмечен новый этап в вашей карьере. Вы стали "нашим" в новом и более глубоком смысле. - Докуда мог я проследить свои собственные шаги? - спросил адмирал. - Мне открывался единственный путь вперед. Фемист кивнул, одобряя подобную проницательность. - Как обычно, конкурировали два суждения, - сказал он, повернувшись спиной к Солово. - Когда кончается наша вера в одного из иллюминатов, все устраивается достаточно цинично и жестоко. - Могу себе представить, - ответил адмирал Солово. - Приходится убирать не только его или ее, но и тех, с кем они могли откровенничать, а потом еще и всех тех, с кем судачили эти. - Да, - согласился фемист, - да. Мы терпеть не можем столь крупномасштабных и заметных мероприятий. К счастью, это бывает необходимо лишь изредка. В последний раз мы истребили целый город. Пришлось во всем обвинить мор. - И конечно же, евреев или прокаженных, которые "вызвали" его. Уэльсец хихикнул. - Да. Подобные соображения всегда находят внимательных слушателей, особенно в Германии. Стоит слепить какую-нибудь чушь из гноя и паутины, приклеить к церковной скамье младенческим жиром - и буря готова. Суеверие - великий союзник. Адмирал не мог возразить, но и одобрения от него не ждали. - Лишь отважный или безрассудный человек, - сказал он резким голосом, - покушается на верования людей. Фемист круто повернулся, чтобы обратиться к Солово; его бледное лицо украсила самодовольная улыбка. - Совершенно верно! Вот потому-то мы выбрали вас, чтобы воплотить нашу волю в миф. Год 1499. ВЕЛИКИЕ ОЖИДАНИЯ: я спасаю династию, вмешиваюсь в национальную политику и позирую для портрета ...За последние две недели король настолько постарел, что кажется на двадцать лет старше. Из донесения епископа де Авала, испанского посла в Шотландии, о ситуации в Англии, 1499 год - Эй, каменная рожа! Ты чего тут расселся? Адмирал Солово обратил ледяной взгляд к пышноволосому грузчику. - Держись, приятель, может, еще ничего и не случится, - сказал другой. Для Солово "ничего" уже произошло. Его отправили на дикий Север, лишив солнца, книг и удобств, в компанию варваров, кроме скверных зубов наделенных не менее отвратительными манерами. Это самое "ничего" воплощалось в двуногом чурбане, решившем потешиться над ним... личности, готовой вот-вот пустить в ход стилет. - Эй, Солово! - завопил чуть более культурный голос, разрывая молчание. Адмирал обернулся и заметил, что его окликают с дальнего конца причала из небольшой группы всадников. _Истинно_ он ненавидел только одно - когда его во всеуслышание называют по имени... прискорбное нарушение секретности, способное просто воспламенить кончики нервных волокон. Неудачное путешествие и заканчивалось скверно. Предводитель всадников, краснолицый вояка, подъехал на расстояние, подобающее вежливой беседе, и только теперь потрудился смахнуть странного вида беловатую пену с лопатой разросшейся бороды. - Солово? - рявкнул он снова. - Из Рима? Это вы? - Латынь его была не изысканнее манер. - Перед вами, - спокойно ответил адмирал. - Простите, мы опоздали. Долго ли пришлось ждать? - Несколько часов, не больше трех-четырех. Получил возможность изучить замок Певенси и окружающие лачуги. И дождь, можно сказать, освежает. Вояка кивал рассеянно. - Значит, пришлось сидеть на вещах, так? - он указал на матросский сундучок Солово. - И любоваться старой Англией... Понимаете, вышла на дороге задержка. - Во всем виновато английское пиво... добрый напиток, не устоишь, - проговорил второй, с виду знатный всадник, столь же чуждый этим краям, сколь явно остальные были чистыми англичанами. - Пришлось остановиться и попробовать всласть. Старый солдат одарил своего тучного спутника мрачным взглядом. - Ну что ж... ладно, - сказал он. - Это де Пуэбла, он у нас испанский посол; что до меня, то я - Добени... Джайлс... барон. Остальные - свита. В каком вы состоянии? - В приличном, - ответил Солово. - Почему вы спрашиваете? - Готовы ли вы в дорогу? Насколько я знаю, мы платим вам за каждый час? - Немногое доставит мне большее удовольствие, чем немедленный отъезд отсюда, милорд. - Мы привели коня, садитесь в седло и прощайтесь с гаванью Певенси. Адмирал Солово вскочил в седло, заработав первые очки в глазах англичанина легкостью движений. Бросив прощальный взгляд на промоченные дождем маленькие дома и превращающийся в руины замок, адмирал, поежившись, пробормотал: - Боже, только б не увидеть этого места снова по сию сторону могилы! Однако сверху, со спины боевого коня, Солово заново увидел окрестности, болотистые скорбные равнины, и вдруг английская гражданская архитектура приобрела для него новую притягательность. - А как насчет моего сундучка? - отрывисто выговорил он, опасаясь, что перемена в мнении будет заметна. - О, его пошлют следом, я думаю, - беззаботно ответил Добени. - Портовые ремесленники позаботятся о нем. Солово с сомнением поглядел на сборище грузчиков и с ценным для стоика духовным усилием приказал себе распроститься со своими пожитками. - Лучше скачи вперед, римлянин, - Добени наклонился поближе. - Времени у нас в обрез. - В самом деле, - согласился испанский посол, скорбно качнув головой. - Король Генрих не может позволить себе потерять еще одно войско. Маленькой девице, что пляшет... фунтов 12, 0 шиллингов, 0 пенсов. Из личных расходных книг Генриха VII, короля Англии - Целая проклятая армия, парень, - сказал король, обращаясь к Солово, - исчезла с лица земли, вот так! Клянусь моей ногой св.Георгия, подобное не может продолжаться! Адмирал слыхал об этом предмете, самом ценном среди всей собственности короля, а потому отнесся к клятве с подобающей серьезностью. - Гм! - кашлянул де Пуэбла. - Ваше величество... Король Генрих VII и адмирал Солово вновь обратили свое внимание на плясавшую перед ними малышку. Заброшенная после начала серьезного разговора, она остановилась и была готова пустить слезу. Легкий на подъем Генрих тут же доказал, что умеет при желании отвлекаться от дел, и, пройдя вдоль стола, наградил плясунью кроной, как подобает благородному человеку. - Ну-ну, - прошипел он, нагибаясь к девочке. - Не обращай внимания на глупых взрослых и их дела. Отменная была пляска, так, ребята? В неровном хоре придворных и аристократов слилось "о да" и "абсолютно". - Ну а теперь ступай к мамусе, - распорядился король Англии, - раз уж мы такие занятые и глупые. Видишь, какой блестящий фартинг я тебе даю. Трехлетка, воспрянув духом после треволнений, приняла подарок с улыбкой и направилась к выходу, как ее учили, не поворачиваясь лицом к королю. - Забавно, - сказал Генрих адмиралу Солово, вернувшись на свое место другим путем, более длинным, однако менее угрожающим королевскому достоинству. - Лишняя казнь меня не волнует, но если в этом нет особой необходимости, я не люблю причинять боль людям. - Действительно, - вежливо согласился Солово, полагая, что королям позволены некоторые причуды. - А вот карман - место болезненное, парень! - продолжил Генрих с неподдельным чувством. - Налоги, сборы, пошлины, особенно когда они исчезают вместе со сборщиками. - А теперь еще целая армия, - добавил адмирал. - О да. _Губительная_ потеря: вперед оплаченные наемники, германские ландскнехты, венецианские стратиоты, английские лучники, и все с моим - ладно, с их - авансом в мерзких маленьких кошельках. Кони, пушки, шелковые знамена... И все исчезло! Это не честно, говорю я тебе. Адмирал Солово тайком приглядывался к камзолу Генриха, расшитому драгоценностями, и решил наконец, что времена, должно быть, не так уж плохи. Большее впечатление на него произвела бдительность короля, не пропустившего и взгляда. - О да, - проговорил он, погладив броши и эмблемы на груди. - Здесь хватит на случай необходимости. Однако я рисковал своей головой за эту страну, и если мне хочется, чтобы персона моя искрилась самоцветами, почему же нельзя поразвлечься? Я заслужил это! В части царственных нарядов Солово скорее склонялся к простоте черных одеяний драчливых Борджиа, однако он давно познал бесконечное разнообразие человеческой природы, а потому улыбнулся и согласно кивнул. Тем временем, выстрелив в цель, Генрих вновь завел прежнюю песню. - Я - добрый король, - он откинулся назад, прищуренными глазами разглядывая виднеющийся в окне Тауэр, - такой сейчас и нужен этой стране. Гражданская война слишком затянулась. Конечно, неплохо пустить дурацкую кровь, но когда войны слишком много, она порождает бедность и прочие пакости. Англичане нуждаются в мире и процветании, и я - тот, кто успокоит их. Верно, что я кельт, только я _сушеный_ кельт, а это большая разница. Жизнь выжала из меня всякую ерунду. Значит, я могу сойти за англичанина - издали - и буду вполне терпим в их глазах: эти сукины дети - чистые сухари, адмирал, только не разглашайте мои слова. Солово не назвал бы сухим народ, с которым столкнулся по дороге из гавани Певенси до стен лондонского Тауэра, - веселый, жестокий, готовый пустить в ход дубинку. На его привередливый вкус вся здешняя культура нуждалась по крайней мере в пятистах годах развития и страданий, прежде чем можно будет судить о ней здраво и корректно. - Учти, - настаивал Генрих, - от лучников и прагматиков-купцов ничего лучшего ждать не приходится, однако малую толику драгоценного дохода можно выжать из королевства поэтов. Нет, кроме Англии я ничего не хотел и ее-то получил. - Древние пророчества, ваше величество, - заметил находившийся рядом де Пуэбла. - Все было предопределено Господом. Генрих отвечал безапелляционно: - Мне, парень, так не казалось, когда палка с тряпкой клонилась вниз при Босворте, - мрачно буркнул он, - и этот длинный сукин сын, Ричард, прорубался все ближе и ближе. "The Armes Prydain" [воинский клич (Prydain = Британия); также имя мифического предка бриттов Придейна] звучал жидковато. Скажу тебе, нас тогда было немного! - В стихотворной кельтской версии, адмирал, - для пользы дела напомнил де Пуэбла, - предсказывается, что союз рассеянных кельтских племен поразит врага-саксонца. - "_Воины прогонят иноземцев до Дарема_... - процитировал Генрих. - _Англичанам не будет возврата... Встанет Уэльс в могучем единстве... Народ английский перестанет зваться воинственным_..." и так далее и так далее. Просто-напросто бардские штуковины, если спросите мое мнение. Короче, как насчет короля Артура?.. - Ах да, - вмешался капитан Солово, ограничившийся беглым (на один день) знакомством с современной литературой. - Ваш потерянный король и его священная гребля... [адмирал хотел сказать "Грааль"] - Вы это про Грааль? - спросил Генрих, лишь на мгновение смутившись. - Конечно, я _использую_ все это, как вы понимаете. Своего первенца я назвал Артуром, чтобы заручиться поддержкой кимвров. Но не думайте, что я в это верю - в эти россказни или в "Prydain". Это все для пехоты - насчет национального самосознания. Адмирал выразил одобрение. В словах короля слышался приятный цинизм. - То есть вы будете слышать это по пять раз на дню, - продолжал Генрих, - от кимвров и корнуоллской знати, сумевшей пробиться ко двору на гребне моих побед. И все потому, что кузен их мамочки изволил поднять за меня клинок - или изволил бы, не будь в тот день так дождливо. Ах! У меня не хватает на них времени, адмирал, а они всегда гладят против шерсти. К тому же я знаю англичан - они либо честолюбивы, либо медлительны, но если этим идиотам удастся их раздразнить, они проснутся! Их в шесть раз больше, чем нас, даже если считать вместе всех мужчин кельтской породы... и кто же слыхал об этом? Однажды всем нам непременно перережут глотки. Но я-то скоро их всех разочарую, как и уэльских хвастунов... подождите и увидите. Адмирал Солово понимающе улыбнулся. Король Генрих на одобрение ответил оценивающим взглядом. - Пойдемте, - сказал он наконец, словно бы разрешив какое-то внутреннее противоречие. - Я объясню вам, в чем, _собственно_, состоит все дело. Адмирал позволил, чтобы его отвели к ближайшему окну. - Вот! - торжествующе проговорил Генрих, показывая на суету во дворе. - Лондонский Тауэр! Звучит, не правда ли? Эти слова приличествуют советам могучих и знатных. Чего не скажешь, например, о Тауэре Лландаффа или Тауэре Бангора. - Не скажешь, - не думая, согласился Солово, занятый мыслями о жене и о том, куда она могла упорхнуть. - Это прямо как в яблочко, адмирал, - пояснил Генрих. - В самый центр мишени, куда хочет попасть любой мужчина... Отсюда все начинается - сила и власть. И при нормальном ходе событий можно разбираться с тем, что происходит во внешних кругах мишени, как и когда угодно. Но что же я обнаруживаю? Я вижу, что кто-то или что-то растягивает эти зоны, растаскивая по частям мое суверенное королевство, загоняя меня назад, в самый центр его. Вот почему я запросил вас у вашего хозяина и - могу добавить - заплатил его святейшеству полновесным пенни за это право. - Ну я-то не получу ни гроша из этой суммы, уверяю вас, ваше величество, - проговорил Солово, опасаясь встретиться здесь с той же скаредностью, что и при дворе папы Борджиа. - Без сомнения, чтобы еще больше унизить вас, - ответил Генрих, внимательно приглядывая за погрузкой сена в телегу на предмет расточительности. - И все же вы надеетесь, что я дисконтирую счет, будучи лояльным сыном церкви и так далее. - Не знаю, ваше высочество, - отозвался адмирал Солово. - Я не знаком с миром коммерции. Генрих поглядел на адмирала как на больного. - О, мне действительно весьма жаль слышать подобное, - произнес он и, тот час забыв про сочувствие, перешел прямо к делу: - Разберитесь, прошу вас, адмирал. Поезжайте утром и расставьте все по местам. Что я получил, то храню - такая вот игра, а что храню, надеюсь в целостности передать обоим своим сыновьям. Солово кивнул. - Симпатичные молодые люди. - Что вы имеете в виду? - словно ножом отрезал Генрих, вдруг сделавшийся подозрительным. - Откуда вам знать? Артур, принц Уэльский, находится в своем дворе в Марче, юный Генри тоже с ним. - Тогда кто эти два золотоволосых юнца внизу, которые все улыбаются нам. Они, безусловно, знают вас, а подобную фамильярность я бы ожидал только от принцев... На самом деле на лицах молодых людей Солово усматривал скорее победную насмешку, что лишний раз доказывало их тесное родство с королем. Генрих повернулся было, чтобы посмотреть в указанную сторону, но вовремя сдержал себя. Его рука в кольцах прикрыла пораженные ужасом глаза. - Отойдите от окна, адмирал, - сказал он с болью в голосе. - И отправляйтесь нынче же ночью, не ждите утра, понятно? Ночью! И приведите все в божеский вид... приведите, будьте хорошим мальчиком... Пожалуйста. - Вам и не следовало знать, - ответил Добени. - Его величество не поощряет обсуждения... этого предмета. - Хотя, конечно, - деликатно заметил де Пуэбла, - ему нечего и сказать по... этому поводу. "Два принца", усмотренные Солово там, где не должно было оказаться ни одного, вызвали неподобающую шумиху. Как он понял, причиной ее были прежние юные претенденты на трон, встретившие преждевременную кончину - будничное и заурядное событие в дворцовой жизни его родных краев. Здесь же сия тонкая материя предоставляла плац-парад для марша разных там угрызений совести. Вину успешно приписали покойному королю, и вновь поднимать вопрос считалось дурным тоном. Солово немедленно понял намек и принялся жаловаться на скверное зрение, заходящее солнце и так далее. Никто ему, естественно, не поверил, однако жест был принят с королевским достоинством. - Вот на этом мы их и переломили, - сказал Добени. - Что еще вам угодно знать? - Не представляю, - с жестокой откровенностью проговорил адмирал. - Я жду вдохновения. - Придется тогда подождать, мон-свиньер, - неразборчиво буркнул барон, потянувшись в рассеянности к седельному вьюку за верной фляжкой огненной воды. Встав в полный рост на стременах, Солово обозревал поле битвы. Поскольку большей частью кельты волей-неволей просачивались сквозь пальцы короля Генриха, ему показалось разумным посетить сцену недавнего поединка. Всего два года назад Генрих невозмутимо перебил здесь армию восставших корнуоллцев. Сегодня же поле Блэкхита в Кенте, пожалуй, не могло преподать любопытному ничего, кроме древней истины - всякий мятеж безумен. - Вот тут на мосту было жарковато, - указал Добени трясущейся перчаткой. - Кое-кто из моих ребят прямо на месте превратился в подушечку для иголок. Учти, в конце концов, насколько я помню, горячее было дело. - У них не было панцирей, пушек, кавалерии, - вставил де Пуэбла с видом знатока. - Мне говорили, что жать пшеницу было бы потруднее. Это замечание, с точки зрения адмирала, было жутко неуместным. В Италии его юных дней, до мрачного вторжения французов, десятки тысяч хорошо оплачиваемых наемников могли сражаться весь долгий день, отделавшись горсткой убитых с обеих сторон. Разногласия тем не менее улаживались, но с гораздо меньшими потерями. - Это и есть тот "Корншир", который столь часто отпадает от державы короля Генриха? - спросил он. Де Пуэбла кивнул. - Вместе с Поуисом, Элметом и Камбрией и прочими давно опочившими областями. - Такими, о которых мы и не слыхали, - расхохотался Добени. - Армию мы потеряли в Норфолке... возле какого-то Вурдалачья, как нам стало известно. Оттуда еще не вернулось ни одного мужика, и никто не придет; я не удивлюсь, если уже всех сожрали! - Я никогда не слышал, чтобы у кельтов была склонность к каннибализму, - сказал де Пуэбла, явно переворошив в голове внушительный объем информации. - Некогда у них был культ отрубленной головы, это так, но... - Да заткнись ты, сутенер иберийский! - рявкнул Добени, и де Пуэбла послушно умолк. - Похоже, что клочки этого места, - обратился барон к Солово, до предела напрягая свое терпение, - то и дело исчезают и выныривают из глубин нашей кровавой истории. Посылая разъездного судью или сборщика налогов, никогда не знаешь заранее, не нарвется ли он на "Свободный Кернов" или "Восставший Элмет". Тогда наши люди либо исчезают, чтобы никогда не обнаружиться, - у местных гораздо больше уверенности, чем им положено, - либо получают в спину стрелу в ярд длиной с шипастым наконечником. - Он умолк, чтобы сделать еще один бодрящий глоток. - _А потом_, сразу же, иногда буквально через несколько часов, все уже тихо и спокойно; мирные обитатели не понимают, какую дьявольщину ты у них выпытываешь, пользуясь раскаленным железом или нет. И ты не имеешь право немедля наказывать невинных (то есть можно, конечно, но его величество запрещает), иначе готово восстание и без веской причины. - Как интересно, - рассудил Солово, думая о том, что примерным равенством обоих позиций все поля битв напоминают друг друга. - В самом деле, - согласился де Пуэбла, подпрыгивая в седле своей вьючной лошади с явным интеллектуальным волнением. - Если бы не срочность нашей проблемы и не требования максимальной секретности, как хотелось бы мне глянуть на иные миры! Тут в первый и последний раз адмирал Солово и Добени переглянулись, и их ледяные взгляды приморозили язык де Пуэбла к небу. Солово мог простить испанцу его энтузиазм и буржуазное происхождение: докторские степени по гражданскому и общему праву требовали уважения (и осторожности). Даже запаздывание жалованья из Испании и, как следствие, обнищание могли вызвать симпатию. Все знали, что в Лондоне де Пуэбла вынужден обходиться постоялым двором, а время его визитов ко двору определялось простым желанием поесть. Всего этого было достаточно, чтобы король Генрих, будучи сухим человеком, привязался к невысокому испанцу - на деле их связывала неподдельная дружба... по королевским меркам. Но это не относилось к адмиралу Солово или Добени. Для барона де Пуэбла оставался иноземцем... хватит и этого. Адмирал же при всех своих стоических принципах не принимал обращения испанца в христианство. Если уж тебе дарована привилегия родиться среди иудеев, знай: жизнь будет трудной, терпи и не отходи от орудий. Гуманистические идеи - последний крик моды в определенных кругах в те времена (и потом) - не играли значительной роли в жизни адмирала. - Ну как? - осведомился Добени со скукой в голосе. - Не на что смотреть, так ведь? Всех мертвяков и отрубленные куски давно собрали, а местные работяги стащили все что могли. Что-нибудь выяснили? - Нет, - ответил Солово без интонации. - Вот если бы вы видели битву, - снасмешничал барон. - К несчастью, я был занят другими делами, - проговорил адмирал, отдаваясь свободной беседе. - В тот день был убит Хуан Борджиа, герцог Гандийский. - Не брат ли Чезаре? - прошептал де Пуэбла, словно бы "чудовище Романьи" мог их подслушать. - Он самый. Отец их обоих, его святейшество папа Александр, потребовал, чтобы я расследовал обстоятельства убийства, и посему... - Да-да-да, - перебил его Добени, одновременно долгим глотком приложившийся к фляжке. - Я прекрасно понимаю, почему вы не могли почтить мою битву своим присутствием. И я бы хотел, чтобы вы свели свое многословие к минимуму... в особенности в отношении принцев. - Прошу прощения, - ответил Солово самым неискренним образом. - Поймите, нам нечего прятать, - добавил Добени, оказавшийся в состоянии более чем легкого головокружения. - Просто мы не хотим, чтобы дурной глаз мог упасть на два главных самоцвета в нашей короне. - Ах да, это вы про Артура и Генри, - улыбнулся де Пуэбла, благородно помогая барону выбраться из сыпучего песка, в который он угодил по своей оплошности. Понимая это сам, Добени притих. - Две превосходные перспективы для всей английской нации: есть на кого поглядеть и пожелать долгой жизни. Больно даже думать, что им может быть причинен какой-то ущерб. - Бесспорно, - сказал Солово со всей серьезностью. - Они-то шумят возле одного, - загорланил Добени, - возле принца Уэльского, лорда Марча [область, пограничная между Англией и Уэльсом]. Завел себе свой маленький двор и еще имя дали, чтобы все бритты притихли в ожидании. А вот спросите _меня_... так я скажу; в его руке скорее сыщешь книгу, чем меч. Или что-нибудь округлое и более интересное. - Это вы про конский круп, без сомнения, - прокомментировал де Пуэбла. - Именно! - расхохотался барон. - Высокий и серьезный, вон он какой. Рыцарство ему нравится... ха! А мне по вкусу принц Генри. Настоящий маленький англичанин: щеки розовые, крепкий парнишка, и никаких тебе в голове кельтов. Он их ненавидит. Добени с грустью установил, что фляжка его опустела, и, как велось среди грубой, как угленосы, знати этой земли, Солово уже успел отметить эту природную способность - трезвость возвратилась к барону с первым же словом. - Конечно, все в руках Господних. А мы увидим то, что должны увидеть. И увидев, как только они повернули, Лондон в каком-то необычайно преобразившемся облике, они застыли на месте. - Ни хрена себе, - вполне спокойно проговорил Добени, - я туда не поеду. Где наш Лондон? Де Пуэбла не отвечал, целиком отдавшись фиксации зрелища в памяти, чтобы утешаться им в печальной старости, до которой он рассчитывал дожить. - Лондон по-прежнему там, - промолвил Солово, махнув черной перчаткой в сторону преображенной метрополии, - но существующий уже не под этим именем, как я подозреваю. Как ваше мнение, посол? Де Пуэбла закачал головой из стороны в сторону - очаровательная смесь иберийского и еврейского жестов. - Я не говорю на британских языках, адмирал. Должно быть, это Лондрес? Или, может, Лондиний? Солово отметил, что сэр Джайлс Добени потерял дар речи (однако бедняга только что потерял свой стольный град), и повернулся к нему с улыбкой на устах. - Действительно, какое-то иностранное словцо, - согласился он с де Пуэбла. - Такое не могло долго продолжаться, - проговорил де Пуэбла, когда они бежали мелкой рысью. - Но я в высшей степени рад, что видел это. - Говори за себя самого, гишпанец! - буркнул Добени. - Я люблю, когда отрубленные мной головы находятся на должном месте - на земле после битвы или украшают пики по приказу короля... но чтоб болтаться на цепях вдоль всей городской стены, прикрытые колоколами! Ничего себе радушный видок, а? - Я бы сказал, поучительный, - предложил адмирал Солово, с кротостью принимая предложенную интонацию. - Это уж точно, - ответил Добени с горьким смешком. - Подобно всем идолам и символам - изгибы да завитушки, - ни одной тебе прямой линии и простого рисунка... меня едва не стошнило. Короче, сказано предельно ясно: _Саксонцам вход воспрещен_! Хвала Господу, что этот видок рассеялся! - Именно так, - согласился Солово (хотя его безразличие не имело границ). - И никто из тех, кого мы расспрашивали по пути, не заметил собственного быстрого превращения. Следует лишь удивляться, какая причуда судьбы позволила нам увидеть то, что могло быть... - Гм, гм! - отрезал барон. - Или только еще _может случиться_, - невозмутимо продолжил адмирал. - Довольно! - Добени рубанул воздух металлической рукавицей. - Этого не будет... даже не думайте. Вы слыхали слова его величества: "_Разберитесь там_". Ну вот и разбирайтесь. За этим мы здесь и оказались, так ведь? Иначе разве я позволил бы таскать меня по этим Богом забытым задворкам? - Действительно, зачем? - вежливо ответил Солово. - Не спорю, Корншир - место непозволительно мрачное и пустынное... Зачем, интересно, люди стремятся жить среди подобных крайностей, допущенных природой? - Привычка, должно быть? - предложил де Пуэбла, старавшийся держаться любезно. - Есть такая сила, - согласился адмирал. - И я приношу вам обоим свои извинения за то, что увлек вас к самым пределам мира. Просто я каким-то образом ощущаю, что мы преследуем шаловливый мираж уже у его логова! - Хорошо! - вздохнул Добени. - Убивайте его - и готово! - Если бы это было так просто, - пробормотал Солово, воспитанный в традициях более древней культуры, полагавшей убийство только началом политики. Маленький отряд, высланный с самым курьезным из поручений, должен был торопиться. Каждый день приносил новую депешу от короля Генриха, подгонявшего их известиями о новых бесчинствах. Север терзали налетчики; в Свободном Суррее (_Libertas Suth-rege_, если угодно!), где у его величества были поместья, обнаружилась наглая прокламация. Кельтская фантазия и изобретательность Генриха быстро истощались теми объяснениями, которые ему приходилось стряпать. В письмах попадались грязные намеки относительно стоимости услуг Солово и полновесности королевских сундуков. Но адмирал не торопился. - У нас нет времени на спешку, - не без важности объяснял он в ответном письме королю, тем самым испортив пир и послужив причиной королевской головной боли. К существенному, хотя и не высказанному недовольству Генриха, Солово методически выписывал зигзаги, следуя за своей мыслью по переменчивой карте варварской Англии: предавался раздумьям в Сент-Олбансе, рассматривая пустырь там, где должен был находиться Уинчестер, видел возрождение обоих думнонитов [обитателей преисподней (валлийск.); думно ("нижний мир") аналогично русскому дно] перед вратами Сайренсестера. Каждый раз он со своим отрядом, включая эскорт солдат, появлялся на миг позже, чтобы самим испытать этот "сдвиг". Однако от столь тонкого ума, каким был одарен адмирал, трудно было скрыть, что каждая новая встреча происходит все ближе и ближе и что шаг за шагом они неотвратимо устремляются на запад. Способный понимать даже пауков, он узнавал паутину с первого взгляда. Кельтский край, Корнуолл, казался неплохим местом, в достаточной мере удаленным от центра, с которого нужно было сорвать паутину и поглядеть, что из-под нее тянулось к добыче. По чисто эстетическим соображениям адмиралу приходилось соглашаться со своими спутниками, но у него были некоторые идеи. - Ну, возьмем, например, этот остров, - проговорил Добени, указывая на гору Святого Майкла за проливом. - На что он годен? На этой земле ничего хорошего не растет, а укрепления устарели лет на пятьдесят - даже для Шотландии! (Последнее слово вышло с особенным ядом.) И как в... как звалось местечко, через которое мы проехали? - Лудгван, - заторопился де Пуэбла, опасаясь порожденных бренди вспышек раздражительности барона. - И как в... этой деревне, если ее можно удостоить подобного титула, - пробулькал Добени. - Короче говоря, мне приходилось рушить куда лучшие дома, чем у них. Нечего удивляться, что в девяносто седьмом бедолаги полезли в Англию... чтобы хоть посмотреть, как люди живут. И еще... Дуновение бриза с залива теребило модную стрижку - под горшок - адмирала, он же тем временем выключил голосовые частоты, чтобы расслышать более тонкий шепот - как внутри себя, так и снаружи. На ныне затонувшей дороге к горе отчетливо виднелись два молодых принца - более вещественные, хотя и не по-земному спокойные... как никогда прежде. На таком расстоянии могли ошибиться даже обученные морем глаза Солово, но он не сомневался: они улыбались ему, как и раньше. Вода омывала их ноги не так, как ей это положено, ветер не шевелил золотых кудрей. Простое дополнение к пейзажу ради удобства адмирала - они глядели на его словно из спичек составленную фигурку, и он отвечал им таким же взглядом. - Вы что-то увидели, адмирал? - осведомился де Пуэбла, внимательный, как кот, под покровом нарочитой неуклюжести. - Ничего, кроме того, что постоянно сопровождало меня в этом путешествии, посол. - Ответ оказался не очень полезным. Однако внезапное озарение - как будто тучи разошлись в грозовой день - посетило Солово; откровение заставило его улыбнуться. Когда адмирал вновь взглянул на гору, крепость на ней уже не казалась ветхой и устарелой. Набитые пушками этажи поднимались к небу над откосами самых новейших бастионов в нидерландско-итальянском стиле. Даже Добени мог видеть, что место это - не предмет для насмешки, как и черно-белый флаг Святого Пирана. Лишь ухмылки на лицах принцев, остававшихся на затонувшей дороге, не изменились... впрочем, опытный взгляд Солово находил, что они сделались чуточку шире. По решению адмирала они обратились в церковь Лудгвана, и их приветствовали в "Свободном Кернове" на сомнительном английском. Когда священник по имени Борласе конфиденциально осведомился о делах, которые привели к нему иностранцев, Солово без малейшего смущения заколол его стилетом в дверях алтаря. - Но я должен был проверить справедливость своей теории, - протестовал адмирал, выслушивая шокированных спутников. - Сами же попросили меня произвести расследование, - проговорил адмирал, - и _разобраться_, а потом осуждают мои методы! - Согласен, - выразил сочувствие его соотечественник. - Этих англичан никогда не поймешь. Сами-то грубые, как похотливый турок, и вдруг еще начинают ни с того ни с сего возмущаться тобой. - _Именно_, - ответил Солово, испытывая пробуждение теплого чувства к молодому человеку и радуясь подобной встрече, - а их юмор... - Не выше сортира, - кивнул молодой человек. - Да, я вляпался в это дело - и они веселятся, - _вляпался_, понимаете? Адмирал Солово посетил Вестминстерское аббатство, чтобы послушать мессу и вознести молитву о скорейшем возвращении домой. Между тем возле двери взгляд его остановила легкая фигура с альбомом и угольной палочкой. Явное изящество и вкус в одежде свидетельствовали, что перед адмиралом не туземец, а, как оказалось, флорентиец; но адмирал готов был простить новому знакомому его происхождение ради цивилизованного разговора... и возможной выгоды. - Ваши наброски выдают немалый талант, - начал Солово. - Мастер?.. - Торриджано... Пьетро Торриджано [первый итальянский скульптор (1470-1548), работавший в Англии; в результате ссоры сломал переносицу Микеланджело; гробницы короля Генриха VI и его семьи в Вестминстерском аббатстве считаются его высшим достижением]. После столь долгой учебы иначе быть не могло. Адмирал оглядел художника с ног до головы, однако не получил удовлетворительного ответа на возникшие вопросы. - Ваш стиль свидетельствует о школе, - согласился он, - но остаточные признаки незнатного происхождения говорят о недостатке средств на подобную роскошь. Торриджано сухо улыбнулся. - Всем, чем я обязан не Богу, я в долгу перед Медичи, - произнес он и, завершив вторую часть признания, сплюнул на каменный пол. Прохожий певчий одарил их свирепым взглядом, однако предпочел воздержаться от упреков. Проклятые чужеземцы и без того сами себя погубят. - Герцог Лоренцо, прозванный Великолепным, - продолжал Торриджано, не переставая торопливо набрасывать рисунок, - избавил меня от участи крестьянина и отдал учиться ваянию. Нас обучил Бертольдо - вы его знаете, - ученик самого Донателло! [знаменитый итальянский скульптор (1386-1466), представитель флорентийской школы Раннего Возрождения] - Впечатляет, - отозвался Солово, на деле воспитавший в себе безразличие ко всем связанным с искусством материям. - И Лоренцо же изгнал меня из школы и Флоренции в эту скорбную ссылку. Я внес "собственные изменения" в лицо другого ученика, вместе мы не могли оставаться, поэтому Лоренцо принял решение в пользу обладавшего бОльшим дарованием и... [К нашему удивлению, история донесла повесть о том, что переносицу Микеланджело Буонарроти сломал собрат-ученик, чье мастерство Микеланджело превзошел, копируя искусные фрески Мазаччо (итальянский художник (1401-1428), представитель флорентийской школы Раннего Возрождения) в церкви Санта-Мария дель Кармине. За эту выходку хулигана выгнали из школы и из города. Нос не исправился, и это уродство постоянно смущало и угнетало великого скульптора.] - Таковы обычаи князей, - промолвил Солово, пытаясь и не умея утешить. - Им всегда приходится решать трудные вопросы. - Скорее с ними трудно жить, - ответил Торриджано с чуть меньшим тактом и уважением, чем ему следовало бы проявить к старшему и лучшему. Подобная задиристость через много лет приведет его к смерти в тюрьме испанской инквизиции. - Учтите, я кое-как устроился жить в этой стране. Получаю самые странные заказы. - Ну уж не страннее этого, - заметил адмирал. - А теперь нарисуйте меня на фоне аббатства... как там его сейчас называют. Воспользуйтесь всей скоростью, пока длится эффект. Солово уже начинал терять интерес к своей находке и, оглядываясь вокруг, думая о королях и коронах, обнаружил, что, пока они беседовали, мир преобразился. Торриджано от изумления открыл рот, рука его тем временем яростно терзала новый лист. - Скорбящая Матерь! - охнул он. - Где мы? - В Лондоне, - ответил адмирал Солово, преднамеренно оставаясь предельно спокойным. - Или в каком-то его эквиваленте. Торопитесь, мастер, мы недолго пробудем здесь. Торриджано скорбно качнул головой. - Здесь хватит на целую жизнь, а не на короткий глоток. Это все еще церковь? Не имея возможности обернуться, чтобы ответить должным образом, Солово пожал плечами. - Возможно, хотя о подобном исповедании христианской веры я еще не слыхал. - Горгульи, купола, - восхищался Торриджано. - Какой поток красок! Я мог бы молиться здесь. - Но кому? - улыбнулся Солово с холодком во взгляде. - А теперь постарайтесь изобразить мой лучший... - Отвратительно, - заявил король Генрих. - Уберите эту вещь! От столь дикарской реакции на результат его стараний лицо Торриджано вытянулось. - Его величество не имеет в виду правдоподобие изображения, - подбодрил художника адмирал Солово. - Я могу поручиться за это. Его расстраивает общий эффект. - Весь этот поганый плющ и резьба, - подтвердил Генрих, - приводят меня в негодование. Кому только пришло в голову перестраивать Вестминстерское аббатство [основано до VIII в. н.э.; существующее здание построено в готическом стиле при Генрихе III под значительным влиянием французской храмовой архитектуры] в таком стиле! - Несомненно, личности, не обладавшей вашим вкусом и не знавшей его, - произнес де Пуэбла в манере, явно предназначенной для утешения. За свою лесть он был вознагражден свирепым взглядом королевских очей. - Понимаю, - согласился король. - Однако это не место, чтобы короновать в нем королей Англии. - Сгодится, наверное, для каких-нибудь других королей, - проговорил Добени, с интересом разглядывавший картину, которую держал Торриджано ["Жестокий человек перед замком Пандемониум" - сборище демонов (миф.) - самая странная из работ Торриджано, долго озадачивавшая тех избранных, кто имел возможность видеть ее в Виндзоре; "Что вызвало подобное болезненное искажение жизни, во всем прочем отданной обычным художественным трудам?" (из "Заметок к каталогу картин, числящихся в королевском имуществе Виндзорского замка", 1964, сэр Энтони Блант, хранитель картин королевы вплоть до 1979 года.)]. Королевский взор окатил его волной недоброжелательства... даже повыше той, которой был удостоен де Пуэбла. - Кусок щеки, не так ли? - бухнул барон, не подозревая о своей нынешней немилости. - Похоже, хотят похитить самый центр королевства... следующим будет Тауэр! Поскольку глаза короля Генриха расширились и он вознамерился произнести нечто, в будущем достойное сожаления, адмирал Солово закрыл брешь своим телом. - Именно в этом все дело, - сказал он с той бесцеремонностью, которую позволял этикет. - Процесс становится все более частым и расширяется. И чтобы доказать это, я произвел свой корнширский эксперимент, вызвавший столько неприятного шума... - Парень, это был _священник_, - мрачно буркнул Генрих. - У нас подобные штуки не приняты. Солово отмахнулся от возражений. - Личность этого Борласе умерла не только в его "Свободном Кернове", - продолжил адмирал неторопливо, словно бы имея перед собой лишь отмель перед истинными глубинами, - но по нашем "возвращении" он был обнаружен мертвым, получив такую же рану... таинственным образом пораженный в этом, его собственном, _реальном_ мире. - Итак? - отрезал Генрих, прикидывая, сколько золота придется швырнуть духовным владыкам, чтобы добиться от них шаткого пира. - _Итак_, - ответил Солово, - мы имеем дело с прогрессией. "Реальный" и "спроектированный" миры начинают взаимодействовать, можно даже заподозрить, что они сливаются. До сих пор, ваше величество, вы потеряли разве что несколько сборщиков налогов... - И армию, - добавил Добени. - Но, - продолжал адмирал, - они затерялись среди мимолетных видений, не оставив за собой длительного эффекта. Мой же, весьма осуждаемый эксперимент доказал, что оба мира сближаются и соединяются. Альтернативы стремятся превратиться в реальность. Короче, одна из версий вскоре одолеет. - А если люди сохранят воспоминания о временах, предшествовавших переходу, - проговорил де Пуэбла, захваченный перспективой и рвавшийся вперед, - тогда дух независимости и бунтов расцветет столь пышным цветом, который мы еще не видели. - И война Роз [война Алой и Белой роз (1455-1485) - феодальная борьба за английский престол между двумя линиями королевской династии Плантагенетов - Ланкастерской (в гербе - алая роза) и Йоркской (в гербе - белая роза)] покажется тогда поцелуем слюнявой девки, - широко расползся в улыбке Добени. - Да-да-да! - взревел Генрих. - Все это я понимаю... Проклятье! В особенности сейчас, когда вы намереваетесь сообщить мне, что можно еще _сделать_! Гнев его вдруг испарился, и король поглядел на Солово скорбными глазами. - Я-то хочу, чтобы победила _моя_ версия истории, - добавил он с грустью. - Это возможно и ныне, - уверенно ответил адмирал, делая знак Торриджано, чтобы тот разместил свою картину в стратегически важном месте перед глазами короля, - но, уверяю вас, потребуются жесткие меры. Взор Генриха заметно прояснел. - Ну хорошо, - сказал он, - _им_ я не чужой. Надо, значит, надо. Рассказывай дальше. Адмирал Солово поглядел на двух принцев, невидимо для всех, кроме него, застывших позади трона короля Генриха. Они отвечали ему ангельскими улыбками. - Тогда, проговорил он, желая свести к минимуму свое участие в грядущем решении, - позвольте мне почтительно обратить ваше внимание на два отрывка из Священного писания, а именно: Бытие, 22 и Лука, 10, 37. Генрих казался озадаченным, но, получив новый заряд оптимизма, стремился продолжать игру. - Действуйте, Вулси [Томас Вулси (ок. 1473-1530) - кардинал и государственный деятель, оказавший значительное влияние на Генриха VIII], - обратился он к сидевшему без дела клирику, - у вас есть повод отличиться. Напрягшись лицом, священник умственно обратился ко времени, когда он осваивал профессию. - Первый отрывок, - сказал он непринужденно, - это повесть об Аврааме и вынужденном жертвоприношении его сына Исаака. А второй - слова нашего Господа: "_Иди, и ты поступай так же_". - Чтооо! - возопил Генрих, вскакивая на ноги. - Согласен, средство весьма кардинальное, - оборонительным тоном продолжил Солово, обдумывая подходящую форму для брани с королями. - И вы не обязаны принимать мой совет. - Я надеюсь, что это так, ад-ми-рал, - выговорил Генрих со смертельным спокойствием. - О Боже... - охнул де Пуэбла. Полное понимание окутало его покрывалом. - О Боже... - Опасаюсь, однако, - продолжал Солово, не забывавший о взятом на себя поручении, - что обстоятельства... против вас. Если ничего не будет сделано, какой-нибудь гость здешних берегов обнаружит самую радикальную и постоянную перемену. Тогда, конечно, решат, что здесь произошло восстание или нечто в этом роде и не осталось никого, кто мог бы о нем рассказать. Ну а где будете в тот день находиться вы, ваше величество, и все ваши, я не могу судить. - Быть может, нигде, - предположил все еще потрясенный де Пуэбла. - Быть может, - кивнул адмирал. - Не реализовавшаяся версия событий... не состоявшийся вариант истории. Генрих побледнел и нахмурился. - И что же вызвало подобное явление? - осведомился он, проявляя вполне уместное любопытство в такой ситуации. - И какое отношение ко всему этому имеет мой мальчик? - Такого рода события подчиняются собственным законам, - обезоруживающим голосом ответил адмирал Солово. - Но если вы заставляете меня объяснить ситуацию... - При необходимости заставим, - буркнул Генрих самым невежливым образом. - ...тогда я вижу здесь уродливое сочетание двух тенденций - безвредные в отдельности, они, усиливая друг друга, способны одолеть прибрежные дамбы рассудка. - Эй, говори по-латыни! - рявкнул король, его уэльский акцент вырвался на свободу. - Во-первых, я имею в виду, - проговорил Солово, стоически проглатывая оскорбление, - тысячелетие ожидания и упования эмоционально неуравновешенных людей, полагающихся на пророчества, сплоченных бесконечными поражениями... Ваша победа при Бос-ворте чудесным образом оживила их. Теперь же, получив подкрепление и воспламенившись выбором имени и нескончаемым продвижением вашего первенца, вековые мечты стремятся к воплощению. - Итак, во всем виноват я сам? - спросил Генрих, лицо его оставалось пугающе неподвижным. - Да, вы явились собственной Немезидой, быть может, и не зная того, - подтвердил Солово. - Вы извлекали выгоду, поддерживая и укрепляя ту самую альтернативу, что ныне противостоит вам. Однако ничто из этого не могло бы реализоваться, если бы не второй фактор - жизненно важная дополнительная сила, которая и вызывает это жуткое нарушение нормального хода событий. - И что это может быть? - спросил Добени, решив, что настало время оказаться полезным, и положил руку на меч. - Как я представляю, подобное не может явиться предметом общего разговора, - произнес адмирал настолько отчетливо, насколько ему позволяла дикция. - Ограничимся тем, что я предлагаю вам поступить, как Авраам, и не надеяться на вмешательство Иеговы, тем самым устанавливая равновесие с аналогичным поступком, столь ужасным, что он разорвал ткань всей Вселенной. Через эту рану и нашла себе вход та гангрена, что снедает ваше королевство. Молчание воцарилось в тронном зале Тауэра. Тем временем одни старались лихорадочно думать, другие же неистово стремились этого избежать. Призрачные принцы незримо глядели на короля Генриха, столь же мрачные и уверенные в себе, как наползающий глетчер. - Итак... если Артур уйдет... - прохрипел Генрих. - Тогда другое деяние получит свое возмещение, - согласился Солово, - и весы правосудия изменят свое положение. Достаточно изъявить желание, но не следует торопиться. И когда все свершится, лопнет мыльный пузырь, аборигенам нечего будет надеяться на Артура Второго. А потом я бы предложил провести среди них праведное притеснение. - Аннексию? А потом еще поприжать местных дурней? - высказал свое мнение Добени игривым тоном. - Нечто подобное, - продолжил Солово, не проявляя каких-либо эмоций. - И тогда можно рассчитывать, что в ближайшие несколько столетий никаких неприятностей у нас не будет. - Ну, к этому времени мы уже благополучно будем в могиле, - пояснил Добени королю, словно бы стремясь поведать об особой удаче. И снова воцарилось тягостное молчание. Как считал адмирал, Генрих пытается решить, что именно необходимо ему больше: сын или королевство. Никто более не смел говорить. И тут Солово с восхитительным трепетом осознал, что Генрих, должно быть, видел больше убитых принцев, чем это предполагалось. - Я-то буду в своей могиле, - наконец проговорил Генрих, отливая слова из чистого свинца. - Но, увы, едва ли окончив жизнь с миром. А склепы вы строите, мистер скульптор? - спросил он у придремавшего, словно бы задумавшегося Торриджано. - Мои инструменты способны на все, сир, - донесся невнятный ответ на павшем жертвой насилия английском. - Я учился у... - Значит, сделаешь, - перебил его король, буравя глазами иноземца. - Я сделаю тебя богатым и знаменитым, ведь лишь этого ждут от жизни мужчины. Пусть и то и другое принесет тебе больше счастья, чем мне. Захваченный перспективой Торриджано склонился в блаженном неведении. Генрих едва не потерял самообладание, но оправился и продолжил. - Я хочу чтобы гробница находилась в Вестминстерском аббатстве, которое злая судьба хочет забрать у меня, - выдавил он. - Деньги - тьфу! В них ограничений не будет. Пригляди, чтобы хватило и черного мрамора, и гранита... пусть все будет красиво - и чтоб звуки не доносились. - Зачем же это? - спросил адмирал Солово, профессиональное любопытство которого пересилило сдержанность. - Потому что, - ответил Генрих, - я буду выть целую вечность. Принцы исчезли [принц Артур скончался 2 апреля 1502 года в возрасте 16 лет от "потной хвори"; Генрих пережил сына на семь лет, прежде чем отправился в славную и впечатляющую гробницу, сооруженную Пьетро Торриджано под тщательным контролем короля в Вестминстерском аббатстве]. Год 1500. Некоторые жестокосердные персоны признают мою значимость - При отсутствии указаний я сделал то, о чем меня и просили. В конце концов его святейшество платит мне и предоставляет крышу над головой. Это больше, чем делали для меня Феме. - Акустика подземного зала превратила голос адмирала в зловещий шепот. Публики в этот раз собралось много меньше, чем во время его посвящения. Света тоже поубавилось. Услышав подобную неблагодарность, трибунал пришел в негодование. - Брат Солово, - сказала председательствующая строжайшим тоном, - Священный Феме подарил тебе жизнь! - Она была у меня и до вас, - ответил Солово. - Я полагал, что в вашей власти лишь отобрать ее. Адмирал не желал проявлять почтительность. Он был совершенно недоволен тем, что путешествие к границам Германии пришлось предпринять едва ли не сразу после многотрудного возвращения из Англии и ледяного прощания с ее королем. Солово рассчитывал на долгое духовное отдохновение среди своих книг и стилетов... коллекции хранились и в римской, и в каприйской виллах. Более того, некая генуэзка перебралась поближе к первой из вилл, давая ему понять, что будет готова выполнить все его сексуальные фантазии в манере, из-за которой местные дамы пользовались дурной славой. Теперь же вместо столь богатых перспектив он вновь оказался в той части света, в которой цивилизация считалась излишней прихотью. Действительно, есть о чем пожалеть. Ну что в конце концов могут сделать ему Феме? - размышлял он. Повесить на дереве возле уединенного перекрестка? Пронзить его сердце мечом? Что ж, пусть себе тешатся, если хотят. Ему все равно не остановить их. Тройка судей недолго пошепталась. - Мы полагаем, что вашему явному нежеланию разговаривать с нами вежливее есть некоторое оправдание, - наконец произнесла председательница. - К сожалению, наши вестники из всех способов исполнения поручения используют лишь один. - Свиток был приколот к моей подушке кинжалом, и паук на лице... Согласитесь, просыпаться так неприятно. - Вам следует избавиться от ненужной чувствительности, адмирал, - вставил другой судья, бледнолицый северянин, насколько можно было видеть в тусклом свете под капюшоном. - Тогда жизнь сделается много проще. - Начнем с того, - возразил адмирал Солово, - что при всех неудобствах пиратской работы я всегда старался культивировать в себе некоторую чувствительность. - Ну, как хотите, - последовал ответный выпад. - Дело ваше. Я просто хотел дать совет. - Что, к счастью, близко к истинным целям вашего пребывания здесь, адмирал, - добавил третий судья, кондотьер с холодными глазами (более типичного Солово не видел). - Мы хотим поделиться с вами своими думами. Солово хотел было сказать, что можно просто отправить письмо, но решил, что и без того перегнул палку в своем негодовании. - Тогда я в вашем распоряжении, - на всякий случай он глянул на закрытые двери огромного зала и охраняющие их статуи. - Разве не так? - Именно так, - согласилась председательница трибунала, показывая, что не опасается грубых истин. - Объявляю закрытое заседание, на котором не будут присутствовать другие сестры и братья, однако можете не сомневаться - не из-за нехватки средств и возможностей. Ни одно собрание Феме не происходит, если не обеспечена его безопасность в ближайшей округе. Но откуда этот бунтарский дух? Когда наконец покоритесь вы нашему великому предприятию? - Быть может, когда вы поведаете, в чем оно состоит? Трое судей одновременно издали короткие звуки, свидетельствующие о возмущении. - Мы сообщаем то, что вам следует знать, - сказал кондотьер. - Где же ваша _вера_? На это у адмирала не было готового и безопасного ответа, посему он промолчал. - Мы слыхали, - отозвалась председательница, - что аргументация благословенного Гемиста убедила вас. Разве этого недостаточно? - Откровенно говоря, нет, - ответил Солово. - Довольно жидкий фундамент, чтобы строить на нем жизнь альтруиста. Зачем мне общаться с английскими варварами или рисковать жизнью в обществе Борджиа ради книги, с которой согласен мой интеллект? Подобных томов в моей библиотеке отыщется немало. - Назовите их, - приказал кондотьер. - Естественно, "Размышления" упоминать незачем. - Не сомневаюсь, что ваши шпионы уже переписали все мое имущество, но если вы настаиваете. - Настаиваем, - подтвердил кондотьер. - Хорошо, я назову грека Гераклита, который утверждает, что огонь - основа Вселенной и что все происходит в вечном потоке между светом и тьмой, голодом и насыщением, войной и миром. Истина в гармонии этих противоположностей. Потом есть еще Сократ, который учит, что жизнь следует переживать непосредственно, не пропуская сквозь фильтр рассудка и учености. Платон предлагает правление философов, а наставления Трибад Филениса Левкадийского своей изобретательностью возбуждают во мне плотские желания. Довольно этого? Трибунал решил, что довольно. - Этого достаточно, - проговорила дама, руководившая судилищем, - чтобы подтвердить справедливость наших первых предположений. Ваше путешествие сюда не было напрасным. Снова мы пренебрегли вами, адмирал; признаем свою вину. Не имея доказательств нашей благосклонности и доверия, ваш энтузиазм - если стоику позволительно обладать таковым - ослабел. Там, где мы ждали от вас целеустремленности, вы безумно разбрасывались, адмирал. Подобная рассеянность не красит вас, но и мы со своей стороны не будем более проявлять к вам пренебрежения и безразличия. Вы будете участником наших советов. Подчинив разуму желание жить, Солово решился, поскольку мог рискнуть предположением. - Почему? - спросил он. - Чего вы боитесь? И сразу же понял, что попал в цель. На какую-то долю секунды лица фемистов перестали быть их абсолютными рабами - как бывает со всеми, кто замахивается на великое. Мгновенная оплошность сказала Солово больше, чем все, что он слышал той ночью. Неспособность же трибунала ответить на его вопрос даже после очередных перешептываний тоже свидетельствовала о многом. Дама-фемистка отвечала, вновь овладев интонациями ученой римской речи. - Например, если вы хотите открыто поговорить с нами о вашем недавнем поручении, мы готовы к этому. Теперь мы хотим, чтобы вы служили нашим интересам разумным оружием. Солово заглянул внутрь себя и обнаружил, что среди воспоминаний об английском приключении кое-что оставалось еще неулаженным. - Очень хорошо. Позвольте мне испытать наши новые взаимоотношения. Должен ли я, исходя из отсутствия альтернативных указаний, считать, что вы разделяете стремление папы Александра сохранить в Англии династию Тюдоров? - Можете, - ответил кондотьер. - Однако мы полагаем, что папство однажды пожалеет об этой политике. Мы хотим, чтобы Британские острова подчинялись самой твердой и централизованной власти. У нас есть виды именно на эту конкретную расу, и мы хотим, чтобы она сплавилась в современное национальное государство. Шея Солово уже начинала ныть, поскольку ему все время приходилось задирать голову к трибуналу, восседавшему перед ним на помосте. Однако он заставил молчать протестующее тело. - Странно выходит. При посвящении мне говорили, что вы стоите за возобновление старинных и лучших порядков. Восстание кельтов, безусловно, сулило возвращение античности. - От нас не следует ждать обязательного постоянства, - промолвила дама-фемистка со лживой улыбкой. - Постоянство - служанка рационализма и ведет к предсказуемости. Не все старинное лучше и не все хорошее уже рождено. Мы выбираем и оставляем. Иногда, чтобы вернуться назад, приходится идти вперед. - Что предусмотрено для меня в ваших планах? - спросил адмирал. - Они... текучи, брат Солово, - произнес кондотьер. - Пока продолжайте в том же духе. Солово поглядел на фемистов, они ответили ему тем же. Поединок как будто неравный: трое против одного, амбициозная тайная организация неведомого размера против простого смертного... однако каким-то образом дело обстояло не так. Солово ощущал, что трибунал не вправе применить к нему ряд крайних мер, и в известном смысле воспринимал себя в этом судилище господином, выносящим собственное решение. Обдумывая сей парадокс, он позволил неловкому молчанию затянуться, а потом, сделав очередной интуитивный скачок, приземлился в весьма интересных краях. - Выходит, я значусь в вашей Книге, не так ли? - В Книге? Трибунал принял скорбный вид. - Мы предполагаем это, - подтвердила председательница после короткой паузы. - В ней есть аллюзии, которые могут относиться к вам. - А можно взглянуть? - Нет, это может исказить подробности пророчеств. - Вы всегда так считали? И завербовали меня именно поэтому? - Снова нет. Это лишь недавно ученые-аналитики в наших тайных университетах установили соответствие между писаниями и вашей карьерой. Во время вашего посвящения каменные боги, в которых мы влили немного божественной эссенции, признали вас. Мы всегда приглядываем за ними, однако подобные события случаются не каждое столетие. Тогда-то мы впервые всполошились. - Я помню античных колоссов, - сказал Солово, оглядываясь на статуи, - но... - Они в основном молчат, адмирал, - сказал кондотьер. - С помощью чародейства мы можем сохранить какую-то долю тех богов, что могут еще протянуть, и мы храним их божественность в камне, чтобы переждать эру исламо-христианского монотеизма. Они, естественно, благодарны и помогают нам изо всех сил. - Боги без почитателей, - прокомментировал Солово. - Как скорбно звучит! - Мы намерены это изменить, - со спокойной уверенностью проговорил кондотьер. - Мы можем выступать в союзе с атеистами и эльфами, радикальными гуманистами и теми, кто страдает от ностальгии по Римской империи... да со всеми, кто не удовлетворен нынешним положением дел. Однако мы ни на миг не теряем из виду наши древние цели. Ну вот, адмирал, теперь вы знаете наш "великий секрет"! Мы хотим, чтобы старинные боги разорвали свои каменные пределы, вдохновленные молитвами миллионов! Открывшиеся глубины заставили Солово изобразить на лице потрясение вкупе с удовлетворением, но он не поверил ни слову. - И в достижении этой цели я должен сыграть свою роль - в соответствии с книгой ваших предсказаний? - Похоже, что так, - согласилась дама-фемистка. - И, возможно, критическую. Однако любые подробности могут лишь исказить линии судьбы, предначертанные благословенным Гемистом. Уверьтесь, великие события... предметы, которых даже мы не в силах предвидеть, вращаются вокруг вас. - И поэтому вы позаботитесь обо мне? - сказал адмирал, не устояв перед соблазном поддразнить. - На какой-то момент да, - призналась фемистка с достойной одобрения откровенностью. - Если, как предполагает наша Священная книга, от вас зависит спасение мира, мы не можем поступить иначе. Позади адмирала вдруг послышался грохот. Как раз вовремя оглянувшись, он увидел, как падают вперед и ударяются о землю - чудесным образом невредимые - оба упомянутых изваяния. Когда улеглась пыль, он заметил, что головы и руки лежащих, словно в мольбе, простерты к нему. - Похоже, - с достойной восхищения прохладцей проговорил кондотьер, остававшийся в своем кресле, - так считаем все мы. Год 1506. НЕ СОМНЕВАЙТЕСЬ, ЕГО ЗДЕСЬ НЕТ: я заказываю шедевр западного искусства и узнаю ключевую тайну Матери-Церкви. Друг рад услышать, что он не напрасно прожил свою жизнь В разгар лета улицы Рима могут возмущать тысячью разных мелочей. Стоически одолев все причины для раздражения, адмирал Солово перегнулся через дверцу своей коляски и позавидовал бедняку, евшему прохладный зеленый салат. В невежестве своем он позавидовал и несомненной невинности этого человека - выражению его лица: "завтра я встану и пойду куда угодно", - но более всего адмирал завидовал его одиночеству. - Адмирал, такая неприятная влажность, - сказала мадам Терезина Бонтемпи. - Все разветвления моего тела причиняют мне большие неудобства. - Это _действительно_ неприятно, моя госпожа, - ответил Солово с застывшей - словно из камня - улыбкой на лице. Экипаж госпожи Бонтемпи, подумалось ему, был пышен и велик, как у правящего султана. Его владелица гармонировала с транспортом... полненькая, бело-розовая... и пользовалась им - как и любовником, папой Юлием II, - часто, но для езды на короткое расстояние. Правда, Солово допускал и другую возможность: все должны были видеть сам факт езды независимо от ее целей. Однако, невзирая на ночные посещения игрищ Венеры, во время прогулок в экипаже Терезина Бонтемпи требовала и благородной компании, и светского разговора. Это предотвратило бы улюлюканье лиц, слишком распущенных и свободных от социальных ограничений, чтобы держать свое мнение при себе. Солово обнаружил в сей даме внутреннюю свободу, увы, никак не волновавшую его. Изъявление чувств населения он мог бы остановить просто каменным взглядом своих знаменитых серых глаз, однако его собственный внутренний вердикт не подчинялся контролю. И за короткое время мадам Терезина Бонтемпи иссушила кладезь его дипломатического обхождения - источник, прежде абсолютно неистощимый. - ...а возле Сан-Джованни Латерано, адмирал, как раз рядом со статуей задумчивого человека на коне... - Римского императора Марка Аврелия, мадам, - вставил Солово, сузив глаза от внезапной усталости. ...группа каких-то вероотступников, не иначе как беглых галерников, принялась плясать вокруг моей коляски, называя меня "шлюхой". Представляете, это я-то шлюха! Адмирал Солово глубокомысленно кивал, подправив свою улыбку скорбным сознанием человеческой низости. - Я вполне верю вам, госпожа, - медленно проговорил он. - Я вам сочувствую... и хорошо понимаю вас, поскольку нахожусь в той же ситуации. - Неужели? - осведомилась Бонтемпи, ошеломленная, насколько она помнила, впервые в жизни. - Безусловно, мадам. - Солово одарил ее белозубой улыбкой. - Прошло уже пять лет с тех пор, как я командовал военным кораблем, а меня все еще зовут адмиралом. Благословеннейший Отец, сегодня я был изгнан из Дворца по вашему приказу, а посему извещаю вас, что впредь с этого времени, если я вам понадоблюсь, ищите меня где угодно, только не в Риме. Микеланджело Буонарроти (из датированного 1506 годом письма Джулиано делла Ровере, папе Юлию II) - Вы навлекли на себя наш гнев, - сказал папа. - И мы уже думали отправить вас... - На Капри? - осведомился адмирал Солово. - Выбросите из головы остров Капри, адмирал. Откровенно говоря, я имел в виду то место, куда отправляют обнаженным клинком. Вы понимаете мой... намек? - Полностью, ваше святейшество. Подперев перегруженную голову слабой рукой, папа устало поглядел на Солово. В приемной воцарилась редкая тишина, мгновенно угомонившая едва ли не весь Ватикан. - Адмирал, - промолвил Юлий после долгого молчания, - а вы еще помните, когда впервые натянули на свое лицо эту невидимую маску? - Не особенно точно, ваше святейшество: я рано начал изучать стоиков. - Вполне могу понять вас. Но попомните мои слова, адмирал, однажды я заставлю вас проявить хотя бы волнение. - Я в полном распоряжении его святейшества. - Правильно, так оно и есть. Кстати, хотя в этих древних стоиках и мертвых язычниках действительно есть кое-что, хочу напомнить вам: в них нет _полноты_. И если в тот самый день, который я назвал словом "однажды", я все же решу укоротить отпущенные вам годы за... скажем, за то, что вы, адмирал, назовете мою очередную временную подругу шлюхой... или за убийство чересчур остроумного перуджийского поэта, знакомого нам (да-да, мы знаем об этом), тогда со спасением у вас будет туго. А мне не хотелось бы, чтобы вы попали в ад. Адмирал Солово, изящно поклонившись, принес свою благодарность за проявление подобной заботы. - С этим, ваше святейшество, я, пожалуй, смирюсь, поскольку наша разлука будет недолгой. Прикрыв лицо унизанной перстнями рукой, английский кардинал усмехнулся, - увы, слишком громко, - чем год спустя заслужил себе должность примаса, ведающего обращением турок. - Тем временем, - проговорил Юлий, прикрывая гнев серьезной миной, - прохвост скульптор из Флоренции бежал с нашей службы, не завершив поручения и узнав то, что ему не следует знать. Детали контракта и корреспонденции можно выяснить через одного из моих секретарей. Возьмите с собой капитана швейцарцев на помощь своему серебряному языку и доставьте назад этого... - Микеланджело, - подсказал английский кардинал, напрасно стараясь избежать уготованного ему в будущем мученичества, перспективу которого он тем не менее уже ощутил. - Именно, - окончил Юлий. - Живым? - спросил адмирал Солово. Папа задумался. - Пожалуй, - ответил он наконец, - если это не потребует излишних хлопот. Есть еще кое-что, о чем я хотел бы умолчать; довольно того, что, если бы зная это, я остался в Риме, город этот сделался бы моей гробницей раньше, чем для папы. Такова была причина моего поспешного отбытия. Микеланджело Буонарроти (из письма, посланного из Флоренции весной 1506 года) - И после издевательских "диспутов", - сказал равви Мегиллах, - они официально сожгли свиток Торы перед воротами гетто. Я не мог сдержать слез... но разве это что-то значит для вас? Простите за беспокойство. - Иов, 32: "Поговорю, и будет легче мне", - промолвил Солово. - Таанит, 15: "Достойному не следует унывать". Равви, вновь обратившийся к глубинам своей печали, отыскал в сердце улыбку. В особенности когда Солово заговорил снова. - Притчи, 31, 6-7: "Дайте сикеру [хмельной напиток] погибающему, вино огорченному душой. Пусть выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании". - Екклезиаст, 10: "И вино веселит жизнь", - отозвался равви, внимательно разглядывая бутылку с вином, но не указывая на нее. - Нет нужды воздерживаться от этого счастья, - добавил Солово. - Это вино - кашрут, мои слуги доставили его из гетто прямо сегодня. Когда они приступили к еде и выпили в меру, равви Мегиллах поведал адмиралу о своих последних деяниях, своей семье и жизни в гетто, подобной лезвию бритвы. Солово внимательно слушал и отвечал непринужденно. - А ваша жена, адмирал, как она? - Совсем неплохо, насколько я представляю. Общий знакомый недавно принес мне вести о ней. Впрочем, можно использовать и пример из Сангедрина [иудаистский религиозный трактат], стих 7-й гласит: "Пока была крепка любовь, мы могли возлежать на лезвии меча; но теперь, когда любовь ослабела, постель в шестьдесят элей [локтей (ист.); национальная единица длины в ряде стран: в Англии 1 эль равен 45 дюймам] узка для нас". За этим отклонением от общей темы беседы последовала короткая пауза. Наконец равви кашлянул, чтобы переменить настроение, и сказал: - Ну что ж, мой старый друг, я в долгу перед вами за гостеприимство. Могу ли я что-то сделать для вас? Растянув губы улыбкой подобающей ширины, Солово назвал свою цену. - Поскольку вы заговорили об этом, не могу ли я напомнить Йебамот [иудаистский религиозный трактат], 122? - "Не запирай на засов дверь перед пришедшим занять денег", - процитировал Мегиллах. - Конечно, с моей стороны отказывать вам и неправильно и невежливо... однако вспомните Баба Мециа [иудаистский религиозный трактат], 75, адмирал: "Тот жалуется, не находя сочувствия, кто дает деньги в долг без свидетелей". Нельзя настолько увеличивать свой кредит христианину... знаете, это выделит вас среди прочих. Адмирал Солово самым серьезным образом согласился с такой перспективой. - И наконец, адмирал, вот что я хочу вам сказать. Вы переоцениваете мои возможности. Наше положение становится неопределенным. Завтра и меня, и весь мой народ могут изгнать за море... - Или же Мессия призовет всех вас домой, - предположил Солово. - Действительно. Подобное возможно, хотя деньги в этот счастливый день не будут иметь никакого значения. - Может быть, - проговорил Солово. - Кстати, равви, мне указано устроить сделку между каким-то _художником_ и его святейшеством. Деньги сделают все: я нахожу, что нередко истинный духовный голод, терзающий творца, порожден стремлением к золоту и той безопасности, которую оно обеспечивает. Так я планирую поступить и с этим типом. Лучше я выплачу вам проценты, дорогой равви, чем буду слушать новые утомительные разговоры об искусстве. - Как угодно, адмирал, - ответил Мегиллах, охотно обращаясь к старой и знакомой теме. - Кроме того, - продолжал Солово, - мне кажется, что в данных обстоятельствах вы можете ограничиться не слишком высоким интересом... Равви Мегиллах выразил удивление подобным предположением. Адмирал приступил к объяснениям, и в конце концов равви с удовольствием предоставил ему неограниченный кредит. Микеланджело, скульптор, оставивший нас без всякой причины, по простому капризу, опасается, как нам сообщили, возвращаться, хотя мы со своей стороны не гневаемся на него, зная изменчивый нрав людей, наделенных подобным гением. Поэтому, дабы он не мог причинить себе беспокойство, мы полагаемся на вашу верность: убедите его нашим именем, что, вернувшись, он останется цел и невредим, сохранив нашу апостольскую милость в предоставленной ему прежде мере. Последняя из трех записок, посланных папой Юлием II Флорентийской Синьории в 1506 году - И когда, - сказал капитан швейцарцев, Нума Дроз, пока они ехали вперед, - турки захватили Отранто в августе 1480 года, они замучили и убили половину из двадцати двух тысяч душ, обитавших с стенах города, и поработили всех остальных. Действительно были _интересные_ груды тел: не из тех, что обычно видишь на поле боя. А потом, чтобы неверные истинно ужаснулись, публично распилили архиепископа и губернатора. - И каково было воздействие, мастер швейцарец? - спросил Солово, изображая интерес. - Меня так проняло! Я отрекся прямо на месте, принял их вероисповедание перед главным тюрбаном и был взят в войско. - В самом деле? - сухо заметил Солово. - Тем не менее вы кажетесь персоной чересчур молодой, чтобы лично присутствовать при столь давнем событии. - Тогда я впервые оставил кантон Ури, господин адмирал. Я был едва ли не подростком. Закончил я командиром артиллерии и начальником янычар в приграничной македонской крепости. Неплохое было время. Мусульманская вера тоже... интересная... но все-таки не настоящая, - добавил швейцарец отчасти искренне, отчасти оттого, что вспомнил, на кого теперь работает. - Поэтому я дезертировал и полностью вернулся к Христу в Равенне... - И во сколько это вам обошлось? - поинтересовался адмирал просто для справки, учитывая собственный опыт. Нума Дроз казался потрясенным. - Моей ценой, адмирал, были долгие часы, проведенные на коленях... и трудное покаяние. Деньги невесомы, это просто металл там, где речь идет о душе. Вопреки тому, что вы можете подумать, я истинный сын Церкви, хотя мне и случалось заблуждаться. Солово постарался оставить свои сомнения при себе - следовало быть осторожным. Все обитавшие за пределами родных краев швейцарцы были опытными убийцами, по этой причине и экспортировались. Они вдвоем направлялись по флорентийской дороге, и Нума Дроз мог в любой момент поддаться присущей его народу кровожадности. Солово незаметно прикоснулся к стилету, упрятанному в седле. - Потом я поступил к Фердинанду I Неаполитанскому, - продолжал Дроз, легкая неловкость явно была уже забыта. - Вот интересный был человек. Держал целую галерею из чучел своих мертвых врагов, все в парадной одежде, и время от времени прогуливался среди них, раздумывая о краткости и превратностях жизни. Один раз, когда я был у него в особом фаворе, мне позволили посмотреть. - Я тоже был там, - сказал адмирал. - Герцог де Прац-Ридольфи из Романьи выглядел даже лучше, чем в жизни. - Я сделал соответствующий комплимент Фердинанду, и он по-настоящему улыбнулся. - Ридольфи? - переспросил Дроз. - Это такой тощий, нос крючком, в желтом камзоле? - Да-да, с украшенным самоцветами кинжалом в левой руке, - подтвердил Солово. - О... сколько же у нас общего, адмирал. - И еще мы служим его апостольскому святейшеству, - добавил Солово, с чувством униженного достоинства признавая даже две общие точки между собой и этим варваром. - О да, адмирал, вы правы. Какие были счастливые дни! Но скажу вам: как только я узнал, что он - нехристь, воинственный и раздражительный, тотчас распрощался с Неаполем и поспешил в Рим. Ну а после того, к счастью, мирных дней в моей жизни не было. - Другого и я сказать не могу, - хрустко промолвил Солово. - Для наемников он был повсюду отцом родным. Меня сразу же поставили на довольствие; на полную плату с первого дня - убиваешь ты или нет, а ведь это не везде так. О, поглядите, там в канаве удавленник. - Именно. - Юлий даже заставил этого Михель-ангела придумать мундиры для наших швейцарских ребят. Вам нравится? - Нет. - И мне тоже. Но, по-моему, люди привыкнут. Только не сомневайтесь, до тех пор я набью карман поплотнее - заработаю или украду - и вернусь в Ури к жене. Адмирал Солово изучал небо в поисках утешения и, не обнаружив такового, нажал: - Вы далеко от дома, мастер швейцарец. Что будете делать, если жена не дождется вас? Нума Дроз пожал плечами и тронул конское ухо. - Тогда я убью ее и снова женюсь. У нее сестрица - сочная бабенка, если подумать об этом. Так или иначе, а жена в моей хижине будет. Далеко на дороге перед собой вечно не знавший покоя глаз адмирала Солово обнаружил одинокого всадника. Нума Дроз заметил его практически одновременно, и все мысли о доме разом оказались забыты. - Дротик, скачет галопом, один, - выпалил Дроз. - Стоим. Оба мужчины, выкованные в разном, но одинаково жарком пламени, с виду как будто не готовились к встрече, однако необходимые _приготовления_ тем не менее были сделаны. Большая часть встреч на дорогах выглядела довольно невинно, но исправить ошибку возможности не представлялось. - Адмирал Солово? - осведомился верховой, подъезжая поближе (тем не менее из вежливости оставаясь достаточно далеко). Солово ответил невозмутимой улыбкой. - Возможно. Всадник не думал обижаться, он был знаком с современным этикетом. - Перед вами Питер Ансельм, - проговорил он, кланяясь, насколько позволяли латы. - Или же Пьетро Ансельми, кондотьер на службе Флоренции, посланный, чтобы приветствовать и поторопить вас. Адмирал вопросительно поднял бровь, ничего не подтверждая, но все же обнаруживая некий незначительный интерес к подобной идентификации его личности. - Дело Микеланджело всем докучает, и Синьория видит причины для спешки, - пояснил Ансельми. Солово не одобрял качеств, подобных скорости, учитывая их близкое родство с непростительной беспечностью. - Каковы же новости, кондотьер? - спросил он любезным тоном. - Все хорошо! - ответил тот. - Может быть, начнется война. Из Синьории прислали за мной и сказали: "Мы не хотим воевать из-за вас с папой Юлием. Вы должны возвратиться, и в этом случае мы снабдим вас грамотами такой важности, что, если он причинит вам зло, он причинит его Синьории". Естественно, я взял грамоты и вернулся к папе. Микеланджело Буонарроти (из частной переписки, 1507 год) - Флорентийская республика, - проговорил Солово, излагая факты так, чтобы его мог понять человек, которого адмирал подозревал в наивности, - не может только ради вас идти на риск и военные потери. Сильные приказывают слабым, те в свою очередь распоряжаются немощными. Я предлагаю вам самому представить собственное место в этой иерархии. Короче, Синьория по нашему требованию за гроши выдаст вас, какая бы участь вам ни была уготована. - Таковы обычаи нашего мира, - добавил Пьетро Ансельми с ухмылкой. - Это знает мой маленький сын, а ему только три! Где вы провели свою жизнь, художник? "Укрывался от вихрей реальности двумя небольшими, но талантливыми руками", - подумал адмирал, однако от слов воздержался, следя за тем, как Микеланджело переводит взгляд с него на Дроза, а потом на Ансельми. "Голые нервы, - рассудил адмирал, - или же просто выпущенный на свободу скверный норов". - Я не согласен с адмиралом, - проговорил Микеланджело, взволнованный голос его метался вверх и вниз, как обезьяна по жерди. - Я сомневаюсь, чтобы Флоренция могла позволить себе склониться перед столь агрессивным понтификом в страхе перед еще не сформулированными угрозами. Я верю, что Синьория уже выбрала поле для решительной схватки. Солово улыбнулся и наклонился вперед, чтобы вновь наполнить свой кубок вином. Нума Дроз оставался спокойным, лишь глаза его чуть сдвигались, обращаясь то к Ансельми, то к скульптору... таким образом с честью проходя испытание, назначенное для него адмиралом. - Я различаю за вашими словами эхо иного голоса, мастер скульптор, - терпеливо промолвил адмирал. - Могу ли я рискнуть задать вопрос - чьего же именно? Уродливое молодое лицо Микеланджело покраснело. - Я советовался с некими представителями республики, - сказал он отрывисто. - С неким вторым канцлером? - допытывался Солово. - Быть может, с мастером Никколо Макиавелли? Микеланджело подтвердил предположение движением плеч и внезапно обнаружил на потолке нечто захватывающее. - Ну и что с того? - бросил он гневно. - Люди, которым нужно изваяние, обращаются ко мне; я прибегаю к его совету в тонкостях правления. Настал век специалистов, адмирал. Солово воспротивился. - В обычных случаях да, но не в этом. Дело в том, что друга моего Никколо мадам Неудача посетила буквально во всем. Его мысли обучены, вышколены и отважно Шествуют в бой - чтобы отступить при первой же встрече с реальностью. Выношенная им в мыслях Флорентийская народная милиция ничего не дает. - И отлично, - согласился Ансельми, оскорбленный в профессиональных чувствах. - Любители только портят дело. - Нума Дроз искренне закивал. - Его иностранные миссии, - продолжал Солово, - энергично распространяли недобрую волю, и всю свою жизнь он будет безошибочно менять хозяев - олигархию Медичи на республику и обратно - в самый неподходящий момент [адмирал Солово как-то слишком уж подозрительно точен: его слова самым жестоким образом обобщают общественную жизнь Макиавелли; до гибели под мечами вторгшихся испанцев его радости и гордости, Флорентийской народной милиции, оставалось всего шесть лет]. На вашем месте, мастер Микеланджело, я не стал бы рисковать остатками собственной жизни, полагаясь на совет Макиавелли. Микеланджело яростно поглядел на него. Испуг и разочарование, вскипев, превратились в отвагу. - Хорошо, - сказал он, - благодарю за отеческие советы. Но пока у меня останется выбор, я склоняюсь к его мнению, а не вашему. Пальцем с черным камнем адмирал послал вперед Нуму Дроза. - Я не очень силен в искусстве, - проговорил швейцарец, - но все, что я слыхал, свидетельствует: художнику нужны _РУКИ_! И прежде чем стихло последнее слово, меч Дроза описал серебряную дугу, целя в сустав правой руки Микеланджело. Скорость удара была такова, что художник не имел времени унизить себя воплем, даже просто отреагировать. Посему он сохранял достойное похвалы стоическое спокойствие и лишь смотрел, как Ансельми непонятным образом отразил этот удар своим кинжалом. - Мне очень жаль, мастер швейцарец, - произнес Ансельми с любезным сожалением, - но этого я допустить не могу; увы, приказ есть приказ. - Великолепно! - убирая клинок, ответил Нума Дроз, выразив восхищение действиями собрата по ремеслу. - Быстро и точно. Ансельми разрешил себе скромную улыбку. - Благодарю вас... но вы сами позволили мне это сделать, не вложив в удар полную силу. Вы не намеревались довести дело до конца, так ведь? Дроз еще более обнаружил дух профессионального товарищества. - Признаюсь, вы правы, однако немногие сумели бы это заметить. - Оставить ему шрам на всю жизнь, а не отрубить, так? - Именно! - Лицо Нумы Дроза озарилось солнечной улыбкой. - Совершенно точное определение того, что могло произойти. - Я ухожу! - вскричал Микеланджело, обретя голос и способность к движению, но немедленно остановился, чтобы не наткнуться горлом на шпагу Ансельми. - Вы остаетесь на своем месте, - проговорил кондотьер, искусно прикасаясь клинком к адамову яблоку скульптора, чтобы возвратить его на место, - и выслушаете все, что хотят сказать эти добрые синьоры. - Я в долгу перед вами, синьор, - изящно заметил Солово, отчасти вдохновленный этим экономичным спектаклем в мире, склонном к напрасным тратам эмоций и сил. - Флоренция, та вся за свободу, - заявил Ансельми, его варварский итальянский лишь чуточку портил эффект. - Но мой разум говорит, что всякие чувства ее определяются нынешними интересами. Если бы зависело от меня, я бы позволил вам, скульптор, остаться в городе, и мы бы получили отличную войну с его святейшеством - великолепная штука! Это принесло бы моему отряду кучу добра. Однако, как ни прискорбно, мой работодатель склонен к большим раздумьям. Значит, вы высиживаете эту беседу, слушаете и перевариваете. В конце, если вы еще будете упрямиться, я для безопасности провожу вас до дома... Понятно? Микеланджело покорно кивнул. Шпага медленно вернулась в ножны. - Чтобы подрубить самые корни дела, - начал адмирал, выбирая слова. Микеланджело вновь побледнел. - Я хочу из своих средств предложить вам три сотни дукатов за возвращение в Рим и исполнение заказа. Вы можете легко проверить мои кредитные связи с гильдией флорентийских ювелиров через римского еврея. - Уже сделано, - отозвался Ансельми. - Скульптор, у этого человека есть то, что есть, как он говорит. В предположении, что подобная проверка может быть необходимой, улавливался легкий шепоток недоверия, однако великодушный Солово не стал обращать на него внимания. Нума Дроз, ожидавший сигнала к действию, понял намек и расслабился. - Зачем золото мертвецу? - задал Микеланджело совершенно разумный вопрос. - Вернувшись в Рим, я не переживу и первой ночи. Будьте добры, объясните мне, чем и кого может соблазнить положение самого богатого из удавленников среди всех выброшенных в Тибр. Получилось так, что Солово обратился к трем основным побудительным мотивам: сперва - к рассудку, потом - к страху и наконец - к жадности. Трижды отвергнутый, не сумев выманить своего кролика из флорентийской норки, он вынужден был напрячься и проявить изобретательность. - Полагаю, - скорбно продолжил он, - что этот вопрос можно было бы уладить, если бы мы со скульптором переговорили наедине. - Понятно, - произнес Ансельми со всей вежливостью, которую допускал его культурный уровень. - Более того, возможно, если вы извлечете стилет из правого сапога и передадите мне то подозрительно большое, наверняка с пружиной, кольцо. Да, вот это, с черным камнем. - Не покидайте меня! - возопил Микеланджело, пытаясь обрести защиту у кондотьера. - В этом эпизоде, скульптор, как вы прекрасно знаете, есть более глубокие течения, - проговорил Солово ровным тоном (ну прямо добрый отец, увещевающий родное дитя). - И зная это, если я заверю вас в том, что не причиню вам вреда, и поклянусь _всеми богами_, неужели вы не перемените своего мнения? Микеланджело, дернувшись, поглядел на адмирала; лицо скульптора обрело бледность собственных мраморных творений, ему пришлось проглотить набежавшую в рот слюну. - В этом случае соглашусь, - проговорил он и сразу же успокоился. - Пожалуйста, оставьте нас, Ансельми. Я хочу поговорить с адмиралом. - При всех наших нынешних расхождениях, - проговорил Солово, - начнем с того, что я восхищаюсь вашей Pieta... ["Оплакивание Христа"] и "Давидом". - Итак, вы обладаете чувствительностью к искусству? - спросил Микеланджело с острым интересом. - Нет. Во всяком случае, не в полном смысле этого слова. Скульптор поглядел на адмирала, словно заново оценивая его, и собеседники надолго замолчали. Солово с радостью позволил ему дожить весь отведенный срок. - Адмирал, - сказал наконец Микеланджело. - Мне трудно доверять таким людям, как вы. Без живого восприятия искусства человек становится пленником собственной падшей натуры. - Безусловно, - согласился адмирал. - И могу возразить на это тем, что именно живое восприятие вашего искусства его святейшеством привело нас к этой встрече. - Он - исключение. Но даже хладный и окостеневший в своей могиле, он все равно будет недостоин доверия. Какими еще доказательствами веры вы можете убедить меня? Солово покрутил в вине кончиком облаченного в перчатку пальца, наблюдая за тем, как рожденный водоворот окреп, ослабел и угас. - Хорошо. Могу еще сказать, что учение о стоицизме, подправленное озарениями Ветхого Завета, более всего убеждает меня... Микеланджело отмахнулся. - Но в основном, - продолжил адмирал, - остановился бы на слове "вера", прозвучавшем в вашем вопросе, которое, несомненно, является указанием на истинную причину вашего нежелания возвращаться в Рим. Неправильное лицо Микеланджело скривилось в отдаленном подобии улыбки. - Как и ваша клятва "всеми богами", адмирал. Солово ответил привычной гримасой, пародирующей удовлетворение. - Действительно, - подтвердил он. - Мне следовало бы догадаться заранее, - проговорил Микеланджело в рассеянности, переламывая небольшую булочку и отправляя в рот мягкий хлеб. - В проекте гробницы Юлия было так много намеков. Его святейшество практически раскрывал передо мной секрет... - Сомневаюсь, - произнес адмирал весьма неторопливо, чтобы избежать всякого непонимания. - Вы наделены тонким, изворотливым и живым умом. Папа Юлий тоже таков, когда трезв и спокоен, однако он полагает, что лишь ему одному присущи эти качества. Ведь начинаешь с нетерпимости к глупцам, а заканчиваешь, считая всех людей дураками. Видите ли, обычно секрет передается от папы к папе и еще весьма немногим избранным, и до сих пор их мудрости и скромности хватало, чтобы разборчиво относиться к делу. - Даже когда папой избрали Борджиа? - воскликнул Микеланджело. - Родриго Борджиа, то есть Александр VI, был способен на здравый смысл и добродетель, - вступился за папу Солово, - хотя и считал мир местом для таких игр, что редко находил возможность проявить то или другое. Но тем не менее он был достоин доверия. Даже Чезаре не воспользовался информацией в своих интересах. Микеланджело явно был под впечатлением. - И это было мудро, - продолжил адмирал, - поскольку самовольное и всеобщее употребление знаний может привести к одному лишь итогу. Мать наша, Римско-католическая церковь, - сколько