блемое спокойствие Карлсена никак не вязалось с неуверенным голосом. С таким видом, будто они все еще сидели в ученическом кафетерии Гавунды, Карлсен заговорил: -- Я считаю, ты вполне прав, утверждая, что эволюция зависит от канализирования большей жизненной силы. Но это знает и каждый преступник в Ливенуортской тюряге. Каждый грабитель, взломщик, насильник стремится канализировать свою энергию для достижения цели. Но они просто не сознают реальности. Они полагают, что простейший метод -- это идти прямиком и хватать то, к чему рвался, после чего уже скрываться от последствий. Беда в том, что это относится не только к преступникам. Любой добропорядочный обыватель, свирепеющий от репортажей о преступлениях, -- мол, вешать гадов, и дело с концом, -- делает то же самое: идет все так же - напролом. Когда Крайски обратился к тебе за помощью, ты решил, что забавно будет часок-другой поиграть, используя обаяние, разум и силу аргументов, вместо того, чтобы бросаться приказами или повергать ниц, подобно богу. И все у тебя выходило безупречно. Даже когда я понял, что не все здесь правда, я и тогда был под полным впечатлением -- пока ты не попытался доказать опасность знания гибелью Скибора. Тогда до меня дошло, насколько ты отвык хоть как-то учитывать чужую точку зрения. Впервые за все время жесткий взгляд Клубина чуть вильнул: аргумент пришелся в точку. Карлсен приумолк, понимая, что степень успеха зависит от того, желает ли Клубин чем-то ответить. -- Это все, что ты пришел мне сказать? -- спросил тот. -- Нет. Сказать я пришел, что ты заблуждаешься насчет эволюции. Вашей эволюции. Вы как бы возвели дом, но забыли об одной важной части фундамента. И боюсь, что не мешало бы вам разобрать его до той самой части, где все пошло не так. Говоря, Карлсен догадывался, что слова эти спровоцируют ярость. Именно на это указывала сейчас железная сдержанность, с какой Клубин произнес: -- Ты забыл об одном. -- О чем? -- переспросил Карлсен, заранее зная, что сам вызвал такой ответ. -- Что на этой планете повелеваю я, -- процедил гребис с холодной яростью. -- Я решаю, идти мне назад или нет. От кулаком сомкнувшейся силы Карлсен лишился дыхания. Только на этот раз боязни не было -- лишь удивление, что Клубин по-прежнему ничего не уяснил. Такую боль он испытывал в третий раз, а потому знал, чего ожи- дать. Боль, хотя и интенсивнее, чем прежде, была просто болью - не подточенный страхом, Карлсен мог сносить ее со стоическим безразличием. Не гневило даже то, что гребис силится его уничтожить - жаль только, что ему достало глупости потерять равновесие. Боль внезапно оборвалась (странно: стадий должно пройти еще достаточно много, прежде чем гребис поймет, что сладить невозможно). Он без слов смотрел на Клубина. Всякое общение было бессмысленным. Оба понимали: Клубин попытался его убить и сдался, поскольку Карлсен подорвал его безоглядную самонадеянность. Гребис проиграл -- это они знали оба. -- Что теперь? -- хрипло выдавил Клубин. Твердость во взоре растаяла, сменившись усталостью -- той, что была в его глазах при их первой встрече. Снова мелькнуло сравнение с директором разведслужбы, втайне пьющим. -- Решение всецело за тобой, -- только и сказал Карлсен. Зла к гребису он не держал, лишь все ту же печаль. Отозвавшись, он тем самым принял часть бремени на себя: не смог просто осудить и отвернуться. Как инспектор-приемщик, указывающий строителю перестроить дом, триумфа он не чувствовал. Словно затмением солнца, вершина начала вдруг подергиваться мраком. "Постой!", -- окликнул Клубин, но было уже поздно. Карлсен стоял над зеркалом, водоворота уже не чувствуя. На его глазах чернота зеркала начала истаивать. -- Пока не надо, -- упредил стоящий рядом К-1. Карлсен сообразил, что сам же и рассеивает темноту, ослабляя волю, и тотчас сконцентрировался снова, отчего стекло вскоре зачернело полуночной теменью. В центре диска предстало отражение его собственного лица, теперь чистое и неискаженное, как в зеркале. Бесцветное, под стать черно-белому фото, оно напоминало мрамор. -- Теперь выходи, медленно, -- позвал К-1. Как ни странно, Карлсен в точности понимал, о чем он. То, на что он смотрел, было отражением не лица, но его, Карлсена, внутренней сущности. Отражение это предстояло теперь вобрать в себя обратно, с тем, чтобы зеркало утратило свою бездонность. Выход напоминал толчок разгибающихся рук. При этом всю свою концентрацию он направил на то, чтобы запечатлеть лицо своей души. И когда почувствовал, что не забудет его уже никогда, ослабил волю и дал темноте истаять. Усилие было колоссальным, отняв все силы. Тем не менее, он сознавал, что достигнута цель всей жизни. На мгновение его внутренней сущности открылось собственное существование. -- Хорошо, -- одобрил К-1. -- Я стоял рядом на случай, если ты не справишься. Однако ты обошелся без помощи. Похвально. -- Благодарю (а у самого от гордости буквально дух зашелся: ведь ясно, что каджеки с их сугубо логическим мышлением на комплименты фактически неспособны). -- А вот теперь мы готовы, -- сказал К-1. -- Разве? -- растерянно переспросил Карлсен (на самом деле, единственно, хотелось улечься на жесткое ложе и на несколько минут закрыть глаза). -- Отдыхать сейчас не время, -- каджек усмехнулся. -- После аудиенции с Иерархом Галактики тебе будет уже не до сна, может статься, на всю оставшуюся жизнь. Идем, -- сделав руку козырьком, он задул светильник (забавно: даже здесь, в этом обиталище мистического света, следят, чтобы масло не переводилось зря). Каморка освещалась теперь лишь скупым свечением, струящимся из колодца и из пещеры, что извне. Каджек, мягко ступая босыми ногами, первым вышел из двери. Карлсен с удивлением обнаружил, что пол пещеры, оказывается, податлив и тепловат. Нагнувшись, притронулся: оказывается, пол представляет собой какую-то серую растительность вроде лишайника: запах приятный, как в про- хладной лесной чащобе. Вдохнув, Карлсен ощутил в себе перемену. Пульс, -- все еще медленный как тиканье маятника, -- ускорился, и теплота вытеснила холод, сковывавший лобные доли с того самого момента, как их коснулся каджек. И не ясно, так ли уж, кстати, этот возврат к обычной гамме ощущений. Холод привносил ясность и вольную рассудительность, в сравнении с которой обычные чувства, оттаивая, казались лишь зыбким подспорьем. Получается, одна из функций человеческих эмоций -- служить подзвучкой памяти. Эта пещера, например, даром, что уступающая размерами большой зале Сории, стала напоминать некий собор -- отчасти из-за зеленоватого свечения, отчасти из-за плоских, неестественно гладких стен. Неверный свет оживил воспоминание о Шартрезе (показалось даже, что повеяло свечным воском). До возвращения чувств этих ассоциаций будто и не бывало. -- Кто создал все это? -- заворожено спросил Карлсен, и голос эхом огласил стены. -- Хельб. Существо из недр, обитавшее здесь две тысячи лет назад. На вашей планете они известны как элементалы. -- А как, интересно, они выглядели? -- спросил Карлсен в основном из-за того, чтобы подавить в себе нервозность от предстоящей встречи. -- Человеческим глазам он бы показался великаном из серого дыма. Сородичам своим -- чем-то вроде дерева, усеянного глазами. -- Они все еще существуют? -- Их на Дреде много, только не в этой части: гребиры их повыжили. Тем временем уже близился край пещеры -- две сходящиеся слепые стены. Но, уже приближаясь, Карлсен заметил на уровне пола черный провал. Вскоре они стояли на верху лестницы, предназначенной, очевидно, для кого-то более крупного, нежели земляне или каджеки: широченные ступени фута по три высотой сходили куда-то в кромешную тьму. Ступив на первую же из них, Карлсен поморщился от мгновенно пронявшей электрической дрожи - покрывающий пол серый лишайник служил, очевидно, изолятором. Для нормального спуска ступени были чересчур высоки; приходилось поочередно на каждую из них усаживаться. При этом бедра снизу основательно пощипывало, так что Карлсен приноровился не садиться, а, приподняв корпус на руках, спрыгивать на следующую. Где-то на двенадцатой по счету начала подмечаться одна интересная деталь. Покалывание словно выстреливало сноп воспоминаний, причем не его собственных, а кого-то из тех существ, для которых эти гигантские ступени предназначались. Мало- помалу эти воспоминания становились все отчетливее, и внутреннему взору предстало существо, совершенно непохожее на сформировавшийся в уме образ Хельба. Примерно втрое выше человека, и сработано как-то неказисто, не то из камня, не то из сероватого дерева. Нет и симметрии: одно плечо срезано, и рук не две, а три (одна торчит из спины), все разной длины. Голова более-менее человечья, только на месте глаз -- дыра наподобие рта, обрамленная сверху изгибом мохнатой желтой брови, а внизу -- две пухлых отвислых губы розового цвета. Странные впадинки, покрывающие существо с головы до ног, оказались впалыми глазами, слезящимися чем-то зеленым. Почему-то чувствовалось, что оно сотворило само себя из некоей переменчивой материи, и многими из своих сородичей (в том числе и женского пола) почиталось красивым и внушительным. На миг проглянул незапамятно древний временной срез, когда жизнь на этой планете была хлипкой и сумбурной, лишенной какого-либо постоянства. Осознав присутствие существа-элементала, Карлсен одновременно поймал себя на том, что может видеть вокруг себя -- вернее, ощущать окружающее с такой точностью, что зрение представилось чем-то излишним. Стены, даром, что состоящие из породы, стали словно резиновые и походили на слой грибницы, что под гниющими деревьями. Из пещер, галерей, со стен -- отовсюду за ними наблюдали живые существа, не поддающиеся никакому описанию. С длиннющими руками-ногами, придающими им сходство с пауками или спрутами, они вместе с тем лишены были симметрии, так что вытянутое тело вполне могло разветвляться на дюжину рук или ног, размещенных с неровными интервалами. Конечности произвольно перемыкались никчемными утолщениями, а то и головой, взирающей на них одним из глаз-саттелитов. Словом, кошмарный сон сюррелиста. Иные существа напоминали разноцветные грибы, предпочитающие, похоже, паутинчатую структуру, но при этом настолько лишенные формы и строения, что смотрелись кляксами на компьютерном экране. Самая причудливая грибница на Земле в сравнении с ними смотрелась чудом упорядоченности. Поневоле становилось ясно, что значит: не иметь ни цели, ни направления, ни структуры. Спускались уже с полчаса, так что углубились, видимо, не меньше чем на милю. Ноги и руки устали, а кисти озябли так, что едва уже чувствовались. Зато нервозность сгинула - ощущение вовлеченности в подземную жизнь планеты как-то пригашало мысль об Управителе Галактики. Ступени, к счастью, наконец закончились. Поверхность под ногами была гладкая, резинистая и какая-то узловато неровная, словно тысячи змей или морских гадов, извиваясь, в одно мгновение застыли. Одинаково живым казался и сумбурный лабиринт пещер и галерей, словно состоящих из безудержно разросшихся клеток органической материи. Возникало ощущение, что даже в застывшей этой форме жизнь вокруг так и кишит. Хотя теперь, когда пола касались лишь ступни, смутное припоминание истории исчезло. Подозрительная неровность пола давала понять, что ступать надо с крайней осторожностью - уму непостижимо, как каджек впереди мог идти с такой непринужденной легкостью. Неожиданно они очутились в большой пещере, и Карлсен скорее почувствовал, чем увидел простирающуюся впереди обширную водную гладь. Чувствовался даже некий запах воды, хотя на Земле он не уловил бы его ни за что. -- Это Садр Горшиб, озеро Горш, -- произнес К-1. -- В этом месте я должен тебя оставить. -- Оставить, здесь? Да ты что! -- даже гулкое эхо выдало смятение. -- Не бойся. Иерарх сам явится тебе. -- Но мне-то что делать? -- ошарашенно спросил Карлсен, не в силах скрыть тревожной растерянности. -- Отправляйся на середину озера и там жди. -- Как? -- Вот на этом. При этих словах ноги окунулись в холодную воду, щипнувшую тем же током, что и на лестнице. Карлсен поспешно отступил. Каджек взял его за руку и пригнул ее книзу. На уровне колена она наткнулась на что-то твердое, вроде пробки. -- Я подержу, пока ты залезаешь, -- сказал каджек. Карлсен крепко, обеими руками схватился за край. Когда перелезал, воскресло вдруг приглушенное воспоминание детства: лодочная станция на местном озерце и то, как какой-то дядька помогает забраться в лодку, придерживая ее с берега багром. Дно было выгнутым, и лодчонка, пока пробирался, зыбко покачивалась. Сиденья не было, пришлось сесть прямо на дно. -- А весла где? -- Весел нет. -- Как же мне выплыть на середину? -- Сядь спокойно. И послушай теперь меня. Это озеро -- тоже своего рода seelenglas. Но оно не будет действовать, когда поверхность хоть чуть-чуть встревожена. Поэтому, выйдя на середину озера, сядь без движения. Может пройти немало времени, но в конце концов это произойдет. Все, тебе пора. На этой его фразе Карлсен почувствовал, что лодчонка мягко двинулась -- сама по себе, причем уверенно, безо всякого покачивания, будто что-то подталкивало ее снизу. Думалось, что каджек напоследок что-нибудь скажет, хотя бы пожелает удачи, однако пещера осталась безмолвной. Помня наказ сидеть, не шевелясь, он попытался устроиться как можно удобнее, для чего сел, сложив руки на коленях. Опереться спиной было не о что, но по крайней мере днище было сухим и удобным, по-приятному твердым. После бессчетной череды ступеней сидеть было облегчением. Проведя ощупью по бортам лодки, он определил ее глубину -- фута три, и форма, судя по всему, полукруглая. В тишине ощущалась сама сила, исходящая от воды. От нее трепетали нервы и волосы, казалось, вставали дыбом. Вот что, видимо, считалось у древних "священным местом": высокий уровень некоей природной силы, служащей мостом меж двумя мирами. Интересно, какая здесь консистенция у воды -- такая же густая, как в Хешмаре? Однако соблазн сдержала боязнь: не ровен час, какое-нибудь чудище сочтет руку за что-то съедобное. Спустя несколько секунд, уже невозможно было определить, есть ли какое-то движение или нет (стук капель, и то не слышался). Безмолвие и мрак, казалось, слились воедино. Через какое-то время стал слышен стук собственного сердца, ровный и едва различимый, а в ушах высоким фоном гудела нервная система. Попытался было позондировать окружающую обстановку на манер того, как тогда при спуске -- бесполезно - впечатление такое, будто завис в космосе. Слабый, едва уловимый толчок дал наконец понять, что лодка остановилась. Весь путь занял, должно быть, минут двадцать. Собираясь устроиться поудобнее, Карлсен опять вспомнил наказ каджека и замер. Это удалось за счет жесткой концентрации (а она за время пребывания на Дреде возросла чрезвычайно). Вслед за этим он постепенно раскрепостился, внутреннюю свою сущность усмирив настолько, что, казалось, и пульс исчез. Но и этим расслабление не закончилось. Тело стало абсолютно неподвижным, словно обратясь в статую. Спустя долгое время (где-то с полчаса) почувствовалось, что мрак перестал быть непроницаемым: в забрезжившем сероватом мерцании проплавились края лодки. Конкретного источника у света не было, а сам Карлсен так глубоко ушел в безмолвие, что не рисковал повернуть голову. Спустя несколько секунд сомнения уже не было: различалось, что лодка белая и (надо же -- вправду) полукруглая. Вслед за тем свет начал разрастаться зарей -- постепенно набирающее силу огненное сияние, взбухающее над водой. Переливчато белый свод пещеры, примерно в миле над озерной гладью, тоже казался округлым. Сама же вода подобна была стеклу. Спустя четверь часа пещеру озарило и залило огнистое сияние, напоминающее зрелую луну. Напрашивалась мысль, что свечение исходит откудато из-под воды, тем не менее, конкретного источника у него явно не было. Предвкушая явление Иерарха Галактики, Карлсен завороженно прикидывал, чего ожидать. Глас из-под воды, око в небе, огромный призрачный лик вроде волшебника Изумрудного Города? Что, на этой планете сюрпризов, способно еще изумить? Время шло и шло. Карлсен мало-помалу, перестав уже чего-либо ожидать, опять впал в расслабленность. Удивительно, насколько комфортно чувствовало себя сейчас тело. Раньше даже на занятиях йогой пробыть в одной какой-либо позе удавалось от силы минут пятнадцать -- непременно начинали ныть то колени, то спина - сейчас же будто дремалось в мягкой постели. Безмолвие гасило мысли о прошлом или будущем: всякая мысль казалась чем-то поверхностным. И вот, перестав размышлять и чего-либо ожидать, он обнаружил у себя в восприятии перемену, все равно, что, уйдя под по- верхность своего обычного бытия и личностного сознания. Окружающее больше не волновало, неважно даже, появится или нет Иерарх Галактики. Оказывается, жизнь-то прожита в созерцании мира из скорлупки собственной головы, как из какой-нибудь рубки на верху маяка. Бывали, правда, моменты раскрепощенности и счастья, когда внутреннее существо лучилось, казалось, собственной интенсивностью (допустим, во время медового месяца с первой женой -- по-прежнему одного из ярчайших инсайтов в его жизни). Однако теперь происходило нечто большее, чем просто приток жизненности из неведомого источника. Он, Карлсен, как бы оказался в прозрачном, медленно идущем вниз лифте, из которого открывается вид на отдаленный простор, детали которого по мере приближения очерчиваются все четче. Он все так же ясно сознавал пещеру, затопленную огнистым светом, причем сейчас именно его сознательное, человеческое "я" озирало ее с верхотуры маяка. Сквозь всю жизнь это самое "я" созидало его личность. Оказывается, у него в распоряжении есть интересная и наиполезная машина, призванная мчать его, Карлсена, сквозь мир, словно в кабине автомобиля. А вот теперь его подлинное "я" вышло из кабины и действует само по себе. В частности, сейчас оно снижается навстречу источнику своего собственного бытия. Только тут до Карлсена дошло, что происходит все не по его собственному усмотрению. С того момента как он ступил в лодку, все было подготовлено. Золотистый свет, безмолвие воды, возрастающая расслабленность -- все это были стадии путешествия, в котором ему отводится роль пассажира. Недвижно застыв посередине озера, он начал следующую стадию путешествия, ведущего его в присутствие Иерарха. Возрастающая мощь дала понять, что это уже происходит. Вначале ощущение было даже приятным, все равно, что из промозглой комнаты выйти под теплый, расслабляющий свет. Однако постепенно стала одолевать тревога: свет все набирал силу, и вот уже заполыхал словно печь. Начиная постигать голимый масштаб мощи, Карлсен с трудом сдерживал панику, чувствуя, что при таком темпе стойкости хватит ненадолго, и тогда неминуем срыв... Не было в этом ничего от "бескрайнего смысла" снаму, или от глубин подсознательного ума, открывшихся в Сории. Эта мощь исходила от кого-то конкретного, причем такого, что гребис в сравнении с ним казался не более, чем кичливым мальчуганом. И вот, когда нервозность грозила уже сорваться в слепой страх, сила ощутимо ослабилась. Сомневаться не приходилось: Управитель почувствовал его тревогу и принял меры к успокоению. Понимание того, что его, Карлсена, чувства сознаются, вызвало прилив облегчения и признательности. Тому, что последовало, в жизни повториться уже не суждено. Он и Иерарх поменялись местами. Карлсен оказался окружен тем же огнистым светом, что наполнял пещеру Хельба. Различие в том, что он стоял в толще огненно- оранжевого кристалла, несомненно того самого, что в пещере Сории, а напротив, на чем-то вроде лестницы, находился еще один оранжевый кристалл в форме огромного яйца. Он смотрел в этот кристалл и видел себя, Ричарда Карлсена. Причем физической оболочки этого самого Карлсена не чувствовалось -- лишь его живое присутствие. С другой стороны, он ясно сознавал и свое собственное, -- непередаваемо многомерное, -- присутствие. Он являл собой шар некоей переходной субстанции, в центре которой находился орган, служащий глазом и в целом, если бы не округлость, напоминающий человеческий глаз. Шар этот зиждился среди дюжины световых колец цветов радуги, дающих ему энергию. Причем это не было постоянным обликом Иерарха - он мог менять его легко и сколько угодно. Сущностью Иерарха была Воля, управляющая этими перевоплощениями. И Воля эта превосходила могуществом все, что существовало в системе Ригель, да и в любой из соседних систем. Как Иерарх, он постигал себя всего, -- во всей своей бескрайности и нескончаемости, -- зная даже свое происхождение и место в Совете Иерархов. В данный момент все это было ему полностью доступно (что при обратном размере, безусловно, тут же канет, как непередаваемая радость момента истины, бесследно исчезающая раз и навсегда, сколько ни пытайся восстановить). Очутившись спустя мгновение снова в своем теле, Карлсен по-прежнему ясно сознавал присутствие Иерарха, хотя видеть его больше не мог. По этой-то причине Иерарх и обменялся телами: чтобы собеседник мог представить, с кем разговаривает. И чтобы стало ясно: нет смысла ни страшиться, ни заискивать. Просто давалось понять, что он, Ричард Карлсен, имеет такое же право на достоинство, как сам Иерарх, а равно и любой другой сознательный житель Вселенной. Но была и другая причина, хотя, может, и не столь важная. Став на мгновение Ричардом Карлсеном, Иерарх тем самым вобрал в себя содержимое его ума и жизненного пути. Попросту говоря, пропустил через себя все содержимое карлсеновского мозга -- существа-землянина, зовущегося Ричардом Карлсеном. И отделил обратно, давая понять, что живая его, Карлсена, суть совершенно не зависит от того, что зовется его именем и фамилией. Некоторое разочарование охватывало от понимания того, что больше Иерарху сообщить нечего: уж очень прозаичная какая-то развязка. Иерарх не согласился (а поскольку обоих сейчас напрямую связывала некая пуповина, связь происходила мгновенно и без всяких слов, все равно, что улыбнуться или нахмуриться). То есть, Иерарх сообщал, что за переданные сведения с радостью ответит на любой вопрос, который Карлсен вздумает задать. Более того, если столь мгновенная связь покажется собеседнику чересчур странной или обременительной, то вполне можно изъясняться и на человеческом языке. Карлсен словно вздохнул от облегчения. -- Спасибо. Так мне намного сподручнее. (Сказал вслух, -- думал, что так проще, -- и невольно вздрогнул от грянувшего под сводами эха). -- Очень хорошо (Иерарх изъяснялся телепатией). Спрашивай. Несколькими минутами ранее от такого приглашения у Карлсена отнялся бы язык. Однако после состоявшегося обмена вопросы слагались на редкость точно. -- В чем назначение Совета Иерархов? -- В основном практическое. Можно сказать, надзор за соблюдением законов. Но не с частными правонарушениями, а в масштабах этнических или планетарных. Частные, индивидуальные преступления -- забота самих людей, их собственная прерогатива. Но когда на порочный путь становится целая нация или цивилизация, уподобляясь злокачественной опухоли, которая, разбухая, губит свои собственные, в естестве заложенные сдерживающие факторы -- тогда приходится вмешиваться нам. -- Гребиры, по-твоему, преступники? -- Гребиры и груоды -- не одно и то же. Гребиры пошли не тем эволюционным путем. Не имея интереса к знанию как таковому, стремление к эволюции они вынуждены компенсировать поиском все новых способов выразить свою волю через натиск. Рано или поздно они поймут свою ошибку и вы- нуждены будут себя переосмыслить. -- А могут ли они себя переосмыслить? -- заинтриго-ванно переспросил Карлсен. -- Безусловно. Но сначала они должны осознать свою ошибку. Ты заставил их лидера понять, что он выбрал неверный путь. Быть может, это станет поворотной точкой. -- А он, в частности, себя переосмыслит? -- Не могу сказать. Он свободен в своих поступках. Однако ему придется решать: брать свое властью или отвергнуть это и искать иной путь. Я думаю, у него достанет разума сделать правильный выбор. -- И в чем он, правильный выбор? (Вопрос не совсем логичный, но тем не менее). -- У каджеков, -- сказал Иерарх, -- есть слово: "диана-тцвиг". На ваш язык его можно перевести как "дианирующий". Это означает: обращать внимание с такой полнотой, что все твое существо становится вниманием. У этого слова есть интересная особенность: оно используется исключительно как причастие настоящего времени. Нельзя сказать "я дианировал" или даже "я дианирую": слово по сути изменяет своему значению, извращая тем самым глубинный смысл. Надо говорить "я есть дианирующий". -- Но уж гребис-то наверное понимает, что значит дианировать? -- спросил Карлсен, подразумевая ту грозную волевую силу, от которой рушатся горы. -- Не совсем. Он по-прежнему считает, что реальность трансформируется именно его волей. При дианировании же всякое ощущение личностного утрачивается. -- Но что достигается дианированием? -- Это естественное средство научиться тому, как находиться в двух местах одновременно. Я не говорю о билокации тела, хотя это и одно из его косвенных эффектов. Я говорю об ощущении свободы и счастья, возникающих при четком уяснении существования иного времени и места, в то же время полностью сознавая окружающее тебя на данный момент. Это заставляет понять, что ты не подвластен времени и пространству, и приоткрывает твою подлинную сущность. При всей своей волевой силе гребис неспособен находиться в двух местах одновременно. -- Точно, -- кивнул Карлсен с полным согласием. У гребиса не получалось отрешиться от себя, обратясь во всепоглощающее внимание - по крайней мере, надолго. -- А я бы мог научиться дианировать, простите, быть дианирующим? -- Это не так уж сложно. Большинство людей на протяжении жизни делает это по нескольку раз -- чаще тогда, когда какое-нибудь случайное воздействие на чувства напоминает им о прошлом. Только они не вычленяют соответствующего значения. Дианирование дается все легче, если делать над собой усилие. Тогда быстро постигается, что усилие -- это самый быстрый способ перезаряжать свои жизненные батареи и выходить на новые уровни контроля. -- Что бы произошло, если б мы все научились... (ой, чуть не упустил) быть дианирующими? -- Да, надо употреблять именно причастие настоящего времени, как напоминание. Стоит произнести просто глагол, и смысл меняется на объективный. Подразумевается же нечто, происходящее сейчас, в данный момент. Ты спрашиваешь, "что бы произошло", а ответ прост. Вы бы пере- секли наиважнейшую в эволюции границу - границу, разделяющую животное и божество. -- А как близка эта граница? Мелькнуло что-то вроде ухмылки. -- Человечество ее уже пересекло. К сожалению, оно этого не сознает. Ты должен заставить его сделать это. -- А как? -- Заставив осознать самого себя. Едва это познаешь ты, это начнет происходить и с другими. Такова природа знания. -- А груоды? Они бы могли это постичь? -- Разумеется. Но вначале им предстоит забыть самопотакание. -- Самопотакание? -- Преступление -- это самопотакание. Они подобны испорченным детям. Но ты это уже знаешь. -- Как ты намереваешься с ними обойтись? -- Как бы на моем месте поступилтм? -- обратился неожиданно Иерарх. Карлсен призадумался. Наконец покачал головой. -- Чесгно сказать, не знаю. -- Принудил их оставить Землю? -- Тоже вариант... Хотя и не знаю, правильный ли. -- А стал ли бы что-либо делать вообще? -- А как же. Только не знаю точно, что именно. -- У тебя нет желания поизучать ситуацию с полгода и изложить затем мне? -- М-можно, наверное... Не знаю, правда, будет ли от этого какой-то толк. Я ее и так уже знаю. -- Тогда хотел быты взять на себя задачу изменить ее? -- Я?? -- Карлсен оторопел. -- Но это ж... Но как? -- Силу мы тебе дадим. Вопрос в другом: ты желаешь? -- Конечно... -- Во всяком случае, ответить Иерарху отказом было невозможно. Ум внезапно охватила сумятица. Буквально секундами раньше он думал, что свое уже отыграл и осталось, единственно, вернуться домой. Иерарх узнал о груодах и сам решит, как распорядиться. А теперь, получается, задача ложилась на него самого. -- Но с чего же мне начать? -- С освоения навыков дианирования. Все остальное приложится. -- Но они же, безусловно... прознают. Они умеют читать мысли. Меня прощупают в два счета. -- Нет. Мы дадим тебе силу обманывать их. -- Я... -- но помолчал и понял: сказать больше нечего. -- Хорошо. -- Ты принимаешь? -- Да. -- Хорошо. Тем самым ты начинаешь работу на Совет Иерархов. На Земле тебе отводится такая же роль, как каджекам -- на Дреде. Карлсена воспламенил неожиданный, ни с чем не сравнимый восторг. -- Есть ли у тебя вопросы помимо этих? -- Почему ты выбрал именно меня? -- Ответ на этот вопрос ты уже знаешь. -- Я, знаю?? -- растерялся Карлсен. -- Ты знаешь все, что знаю я. Только это сокрыто глубоко внутри тебя. Тебе надо выявить это на поверхность. При этих словах Карлсен понял: так оно и есть. Все истинное знание действительно зиждилось внутри. -- Тебе пора возвращаться, -- сказал Иерарх. -- Хочешь ли ты спросить что-нибудь еще? Карлсен задумался, и при этом вновь ощутил раскрепощенное состояние вневременности. Это само по себе напомнило вопрос, донимающий со времени пребывания в Гавунде. -- Хотел бы спросить вот о чем. Каджеки всю свою жизнь проводят в изучении математики. Клубин же сказал, что при достаточной силе ума всякая математика была бы тавтологией, все равно что "раз плюс раз будет два". Это верно? -- Нет. -- Почему нет? -- Самым простым объяснением будет показать. -- У себя во лбу Карлсен ощутил трепет. -- Давай посмотрим, приспособлен ли человеческий ум... Дальше нахлынуло какое-то ошеломляющее двойное разоблачение. По- прежнему ощущая себя в Хельбе перед Иерархом, он в каком-то смысле напрочь утратил сколь-либо конкретное местонахождение. Совершенно ясно было, что Пространство -- иллюзия, нечто такое, чего нельзя ни утвердить ни опровергнуть, ни приблизить ни отдалить. Подвисло и Время - точнее, стало условностью, которую можно на выбор принимать или отвергать. Затем последовал подъем, стремление вверх, сопровождаемое наиполнейшей, несравнимой ни с чем свободой. Оставляемый внизу "реальный" мир казался чем-то несказанно косным и глупым. Другой же, открывающийся -- бесконечным и неизменным (хотя, как ни странно, все так же подернутым лунной дымкой озера). Был он еще и полностью знакомым, словно Карлсен возвращался в него после странствия. Взлет этот также сопровождался неким восторгом, совершенно особого свойства и оттенка (почему-то мелькнула мысль о молодом шампанском, где пузырьки -- сама жизнь). Как раз в этот момент почувствовалось, что этот странно статичный мир нельзя назвать необитаемым. Он обитался абстракциями -- математическими формулами и уравнениями, в сущности, более достоверными, чем оставленный осязаемый мир. Без всякого изумления он понял, что прав был Платон: за "реальным" миром материи стоит вечный мир форм и идей; прав и Пифагор, считавший, что царство чисел содержит ключ к бесконечности. Однако эти формы и символы не были статичны - они были гораздо динамичнее "реальности", поскольку все сообщались между собой, слагая гораздо большую реальность. Между тем, видя, он сознавал, что понимает теперь все, и одновременно, что понимает это не он: он лишь переменная и бесконечно малая величина в этой огромной реальности. И бесполезно пытаться унести с собой в "нор- мальный" мир хотя бы осколок этого понимания: слово "нормальность" казалось чуть ли не до смешного неуместным. Все это время взлет набирал силу, а с ним и "игристый" восторг. И тут, совершенно внезапно, что-то остановилось, и он начал снижаться. Жаль: увидеть наверняка предстояло еще многое. Хотя, увиденное уже ответило на вопрос. Во всяком случае, "сознание" возвращалось и чувствовалось, как трепет унимается во лбу. Самый абсурд в том, что "пробуждения", оказывается, и не происходило: то, к чему он возвращался, казалось еще менее реальным, более снящимся, чем мир, который он сейчас покидал. -- ... ухватывать мир чистой математической формы, -- рек Иерарх. Карлсен с замешательством понял, что услышал сейчас конец предложения, начатого непосредственно перед "взлетом", а отлучка в универсум абстракций состоялась буквально в промежутке меж двумя словами. -- Это отвечает на твой вопрос? -- спросил Иерарх. Карлсен кивнул. -- Хорошо. Пора возвращаться. Ты готов? - Да. При этих словах огнистый свет истаял и воцарилась чернильная тьма. Во лбу опять затрепетало, и тело тугим жгутом вверглось в водоворот астрального путешествия. Дремливое тепло сопровождало пробуждение от глубокого сна... Он стоял нагишом на крыше здания в Бауэри, в нескольких футах от восточного парапета. Судя по положению солнца, времени около семи утра -- небо выцветше голубое, почти белесое. В бодрящем утреннем свете вид привлекал своей живописностью: Ист Ривер слева, и новый мост Уильямсбург, по которому из Куинза уже вовсю тек транспорт. Ой! Дверь на крышу отворилась и оттуда вышла девушка с бельевой корзиной. Подумал было нырнуть за вентиляционную кабину, но взгляд девушки беспрепятственно прошел сквозь, очевидно не осознавая его присутствия. Он стоял и смотрел, как она сноровисто набрасывает на пластиковую леску белье: полотенца, майку, шорты, миниатюрный лифчик. Признаков обещанной Иерархом силы что-то не чувствовалось. Скорее наоборот: пустотная легкость, какая бывает иной раз при недосыпе или от температуры. Видимо, от резкой смены гравитационного поля, когда при ходьбе чувствуешь себя будто воздушный шар. Когда девушка остановилась рядом, Карлсена повлекло к ее жизненному полю. Подошел ближе, встал за спиной. Она полна была энергии хорошенько выспавшегося человека и с удовольствием предвкушала предстоящий день - к тому же чувствовалось, что она влюблена. Улучив момент, когда она накидывала белье, он поглотил немного жизненной энергии, которой ее кожа так и дышала. От нее веяло личностью девушки: наивная, полная задора. Совершенно машинально, толком даже не задумавшись, Карлсен трансформировал ее, смешав со своей мужской энергией, и отдал обратно. Мыслями девушка, что называется, витала в облаках, а потому поглотила ее инстинктивно. Через секунду-другую она ушла с крыши. Случившиеся приятно взволновало. Получается, он теперь усвоил сущность благодатного вампиризма и отдавал столько же, сколько брал. Впрочем, размышлять об этом сейчас не время: первым делом надо воссоединиться с физическим телом. Инстинкт подсказал, что надо разыскать место непосредственно над квартирой Крайски. Легко сказать: когда улетали, стояла ночь. Но тут вспомнилось, что после расставания с телом (впечатление такое, будто минул как минимум месяц) он подходил к центральной части южного парапета, выходящего на океан. Примерно прикинув, Карлсен направился туда. О цели возвестил знакомый электрический трепет. Расслабясь и вверившись его объ- ятиям, он почувствовал приятно дурманящее головокружение: слабо, но явно потянуло вниз. С дремливой очарованностью Карлсен наблюдал, как руки-ноги проходят сквозь крышу, словно погружаясь в бассейн. Мимолетное затмение сменилось усиливающимся покалыванием. Попробовал было поднять руки, но что-то мешало... Вслед за глубоким вдохом Карлсен понял, что снова находится в своем теле (первый вдох, начиная с прошлого вечера). Ясно и то, почему не удается пошевелить руками. Он утиснут был в стеклянистом столпе, а рядом, вплотную, еще одно тело -- голая Фарра Крайски, холодная и жесткая как труп. Странно было снова ощущать на себе одежду. Протиснувшись в дверцу и нелепо при этом споткнувшись, Карлсен ступил на пол. Яркий свет в столпе внезапно погас. На негнущихся ватных ногах Карлсен кое-как доковылял до ближайшего кресла. В нескольких футах стоял в своем столпе Крайски: глаза закрыты, бледное лицо безжизненно как у манекена. Через несколько минут уши запылали -- восстановилось кровообращение. Карлсен прошел в спальню и растянулся там на кровати. В зеркале приоткрытого платяного шкафа он увидел свое отражение. Радость возвращения в свое тело была какой-то сомнительной. Из-за того, видимо, что оно воспринималось теперь как нечто, взятое напрокат. Прежде в зеркале он видел, безусловно, себя. А теперь? В какой степени считаются "своими" одежда или автомобиль? В животе заурчало. Вот те раз, оказывается, есть хочется -- впервые за всю эту невообразимую бездну времени. Вот оно, одно из преимуществ бесплотности. Еще одно -- свобода от невнятных ощущений, вроде теперешнего смутного напряжения. Карлсен прошелся на кухню, заглянул в холодильник и обнаружил там креветочный сэндвич в целлофане. Подошел к столу и, не садясь, сжевал половину, запив молоком из бутылки. Вроде полегчало, а мо- жет, и нет. В дверь позвонили. Карлсен в неуверенности остановился, затем все же решил открыть. Любому визитеру понятно, что в половине восьмого утра дома обязан кто-нибудь быть. Оказался тот самый угрюмец-служитель, пропустивший их накануне вечером в лифт. -- Мистер Крайски дома? -- Боюсь, что нет. -- А миссис Крайски? -- Тоже. -- То-оже, -- уныло протянул лифтер. -- Я помощник в гараже. Вы, я помню, давеча вместе же с ними входили? Мы просто с Джорджем насчет его машины договаривались поговорить. Врет. С самого начала видно, что вампир. Именно в этот момент Карлсен понял: Иерарх верен своему слову. Он, Карлсен, перестал быть прежним, став одновременно двумя. Один разговаривал сейчас с гаражным служкой, маясь похмельной вялостью, другой, неусыпный, находился глубоко внутри, наблюдая происходящее из глубины некоего туннеля. Это второе "я" знало, что перед ним сейчас -- вампир по имени Грекс, один из сильнейших и опаснейших на Земле груодов. К счастью, второе это "я" вполне успешно скрывалось за порогом успокоительной для вампира незначительности. Наблюдатель с отрешенным интересом видел и то, что вампир прикидывает, не кокнуть ли дурачину прямо сейчас, на пороге: почесывающая нос рука могла в секунду юркнуть за пазуху комбинезона, где лежал бластер. -- А когда их поймать можно, не подскажете? Карлсен с простоватой улыбкой взглянул ему в глаза, со спокойной уверенностью зная: прямой взгляд -- гарантия безопасности. -- Не подскажу. Хотя появиться могут в любую минуту. Может, через часок попробуете? -- А что, тоже верно. Спасибо, -- он повернулся уходить, но снова обернулся. -- А вы-то сами в порядке? Вид у вас, скажу, такой какой-то. -- Притомился, всего-навсего, -- с виноватой улыбкой ответил Карлсен. -- Посидели как следует. Вампир лакомо кивнул. -- Да-а, уж миссис-то Крайски приветить умеет. Закрывая дверь, Карлсен испытал облегчение, что Грекс передумал его убивать. Не потому, что боялся - просто тогда пришлось бы убить Грекса -- как именно, Карлсен не знал. Знал лишь, что дело это вполне посильное. В задумчивости он возвратился на кухню. Почему, интересно, Грекс вздумал нарушить табу, не дающее вампиру поднять руку на собрата? Ведь предубежденность против этого у них сильнее, чем у людей -- каннибализм. Видно, Карлсена он считал потенциально настолько опасным, что ради этого готов был обречь себя на психическое мучение, совершив братоубийство. Доедая за столом сэндвич, он понял, почему Иерарх поставил ему задачу взяться за груодов. Начало эволюции -- в индивидуальности, а потому каждая личность, вплоть до младенца, имеет право на собственную индивидуальность. Имея в себе эту сердцевину, она имеет право существовать вровень со всеми, неразделимо -- будь ты груод или просто человек. Груоды нарушили космический закон, однако уничтожить их -- тоже не выход, поскольку это нарушение того же закона, лишь умножающее зло. Кара, в идеале, должна лежать в руках тех, кто совершил зледеяние. Единственная форма уничтожения, не порицаемая законом, это самоуничтожение. Получается, его, Карлсена, задача -- не мстить или истреблять, а наблюдать и, -- при необходимости, -- вмешиваться. Наблюдатель наряду с обычной сущностью, живет в каждом человеке. У него же лично зазор между ними настолько велик, что наблюдателя обнаружить фактически невозможно, будь ты хоть трижды проницательным. Вот откуда, оказывается, странноватая эта неуверенность, поселившаяся с возвращением на Землю. Она -- своего рода маскировка. Грекс почуял это с первых же его слов. Чего он не почуял, так это наблюдателя, пытливо взирающего из-за своего камуфляжа. Теперь этому наблюдателю предстоит освоиться с обыденной, марионеточной жизнью. Странноватая миссия, хотя по-своему не лишенная приятности. Груоды и то, что они проделывают с людьми, глубоко ему противны. Зато у него есть возможность что-то с этим делать. И теперь понятно, почему Иерарх должен был неминуемо оставить его на собственный страх и риск. Тишину штопором пробуровила трель телескрина. Карлсен, повернувшись на стуле, нажал кнопку связи. -- Ричард! -- взволнованно крикнула с экрана рдеющая от волнения Хайди Грондэл. -- С тобой все в порядке?! -- А как же! -- в тон ей откликнулся он, невольно улыбаясь от искренней радости видеть эту девушку. -- Он здесь! -- сказала она кому-то, повернувшись вполоборота. Над ее плечом показалось лицо Бенедикта Грондэла. -- Хорошо. А Крайски где? -- Пока нет, -- несколько неуверенно ответил Карлсен. -- А его жена? -- Тоже. Прихватив с собой аппарат, Карлсен прошел в спальню. Супруги Крайски по-прежнему не подавали признаков жизни. Он поочередно направил на них глазок вьюера, после чего вошел в поле зрения сам. -- Ты видел... ЕГО? -- просил, помедлив, Грондэл. -- Гребиса? Да. -- Не желаешь приехать ко мне, переговорить? -- Пока, наверное, нет. Дождусь лучше их. -- Ты можешь нам сказать, что ты решил? -- Позволил себя уговорить. Выдавать их я не буду. Но и принимать их тоже. -- Хо-ро-шо! -- веско, с одобрением сказал Грондэл (видно, что гора с плеч). Карло тоже так решил. -- И Карло тоже? -- он и не подозревал, что Пасколи может терзаться той же раздвоенностью. -- Решение достаточно одиозное. Ты знаешь, каково оно, решаться на такое. -- Уж я-то знаю, -- сказал Карлсен, почему-то неуверенно. -- А уж я-то рада! -- сказала из-за его плеча Хайди. -- Спасибо. -- Хайди обворожительно улыбнулась (эх, прижаться бы сейчас к ней и показать, как мы поднаторели в обмене энергией). -- Дай мне знать, когда они возвратятся, -- сказал Грондэл. -- Дам. Все, я пошел. Что-то происходит. Края столпа, в котором стояла Фарра Крайски, подернулись красноватым свечением - спустя мгновение вся комната озарилась мертвенно белым светом. По столпу закрутились вниз темные кольца. -- Приходи поскорее! -- сказала напоследок Хайди. -- Приду обязательно, -- ответил Карлсен и, отключив вьюер, положил его на стол. Фарра Крайски одним толчком ожила. Простояв секунду-другую с немо распахнутыми глазами, она, вернувшись, по-видимому, в чувство, широко улыбнулась. Открыв дверцу, Карлсен помог ей выбраться, взяв за холоднющую руку. -- Милости просим домой. Встретившись с ней глазами, он поймал себя на том, что вопреки всему, рад ее видеть. Как и на том, что настоящие проблемы отныне лишь начинаются.