и-ноги снова в порядке. Тонированное стекло, как видно, смягчало яростный синий свет. С этой высоты, - по крайней мере, полсотни этажей над всеми прочими зданиями, - ясно различалось, что Гавунда расположена по спирали, с ввинчивающейся со стороны стен алой лентой дороги: похоже чем-то на спиральную туманность. Общий эффект подкреплялся черной равниной, окружающей город подобно космической мгле. Сам город был гораздо больше, чем думалось: размером как минимум с Манхаттан. К северу долина постепенно сменялась бурыми отрогами, переходящими в плавные, покатые холмы, исчезающие в тумане. На полпути меж городом и отрогами с востока на запад зияла расселина шириной без малого с Великий Каньон и закраинами острыми, словно процарапанными неимоверным тесаком. Это, понятно, и было ущелье Кундар, о котором упоминал К-10. Впечатляла в первую очередь гигантская арка, смыкающая ущелье непосредственно к северу от Гавунды: в длину миль десять, а вершина изгиба с милю высотой. Карлсен когда-то хотя и имел отношение к инженерии, но сейчас представить не мог, как сооружался этот мост. Впечатление такое, будто сооружался он повдоль, а затем какой-то великан поднял и развернул его поперек, с упором в милю по обе стороны. Внешний вид отличался величавой простотой и идеально вписывался в монохромную блеклость пейзажа. Вид его вызывал все тот же возвышенный трепет, что и первый взгляд на Гавунду. Эту простоту отражала и комната. Вполне обыкновенный черный ковер, черная мебель без обивки (похожа на квакерскую мебель Огайо двадцать первого века). Самым вычурным предметом в комнате было подобие кушетки с двумя подушками, хотя без всякого покрытия. Однако этот гарнитур совершенно не походил на каджековские столешницы и скамьи-самоделки в Сории. Здесь на всем лежала печать властного и простого предназначения. Не вписывалась в интерьер единственно стоящая возле дверей тележка с выпуклыми прозрачными конусами - не то медицинский прибор, не то сервировочный столик (примерно такой он как-то видел в кухонном отделе су-пермаркета). В комнату возвратился Клубин. - Ну как, лучше? Было что-то странно настораживающее в самой обыденности тона, столь несвойственного для такой спартански строгой комнаты, да еще на чужой планете. Тем не менее, уют и благодарность сами просились наружу. - Да, спасибо, - кивнул Карлсен, все еще не в силах поверить, что этот человек принадлежит к уббо-саттла. По виду какой-нибудь директор корпорации иди крупный чин из разведслужбы. Лицо можно было назвать по- мужски красивым, если б не некоторая изможденность: морщинистый лоб, мешочки под глазами, чуть искривленный кончик орлиного носа и усталые складки у рта выдавали в нем человека, обремененного грузом проблем и, возможно, пьющего. Странно как-то: непонятно откуда, но его лицо казалось вполне знакомым. В дверь коротко постучали. Клубин не успел откликнуться, как в комнату вошла светловолосая девушка с папкой-скоросшивателем. Для женщин Гавунды тип попросту редкий: эдакая стройняшка-невеличка с маленькой, крепенькой грудью. Увидев Карлсена, она с удивлением воскликнула: - Ба-а, вот славно-то! И где вы его нашли? - Нигде. Он сам нас нашел, - отозвался Клубин. Молоденькая, никак не старше двадцати, она напоминала чем-то Хайди Грондэл - одета была в короткое платье из какого-то белого шелковистого материала. Положив папку на стол, она с лукавинкой посмотрела на Карлсена. - В Сории, небось, были? Карлсен слегка замешкался. - Дори, у нас дела, - несколько раздраженно заметил Клубин. - Слушаю, гребис, - девушка с тонкой иронией склонила голову. - Я в соседней комнате, если понадоблюсь. Она вышла. Карлсена опять охватило ощущение нереальности происходящего. - Она назвала вас "гребис"? (Клубин кивнул). Вы правитель этого города? - Он самый. - Клубин сел на кушетку, жестом приглашая Карлсена пересесть в кресло напротив. - А вы что ожидали? Карлсен растерянно пожал плечами. - Что-то... совсем другое. - А про меня что подумали? - Секретарь какой-нибудь, - с улыбкой ответил Карлсен, решив быть откровенным. - А что, довольно точно, - сухо ответил Клубин. Он открыл папку, в которой Карлсен удивленно разглядел свое фото, даром что перевернутое. Удивляясь тому, насколько непринужденно себя чувствует с правителем Гавунды, он спросил; - Дори - робот? - Почему ты об этом спрашиваешь? - Клубин продолжал просматривать содержимое папки. - Потому что когда она меня спросила, между нами как бы возник телепатический контакт. А роботы, мне кажется, как-то неспособны на телепатию. - Нет, она не робот. Она из Хешмара. - Я-то думал, женщины Хешмара лишь отдают вам мужские гомункулы? - Так оно и есть, - губы Клубина тронула улыбка. - Но это в конце концов можно исправить с некоторой помощью биоинженерии. - Мне казалось, женщинам в Гавунде... чревато опасностью, - вывернул он, стараясь быть тактичным. - Ну уж, в Кубенхаже-то нет. - Сухой тон дал Карлсену понять, что вопрос задан глупый. Гребис закрыл папку. - Ну так к делу, - он с улыбкой посмотрел на Карлсена. - Как я понимаю, мне надлежит вас просить от имени одного из ваших собратьев- груодов. - Просить?? - удивленно посмотрел Карлсен. - Как я понимаю, вы считаете, что груоды должны вести себя в соответствии с человеческими нормами нравственности. - Но ведь я и есть человек (Клубин возвел брови). Хотя мне говорили, что я "дифиллид", то есть как бы имеющий две натуры (Клубин с насупленной оздаченностью молчал). Вы их, кажется, зовете риадхирами. - А вы знаете, в чем различие между человеком и дифиллидом? - Нет. - В способности контролировать жизненную энергию. Вы можете контролировать свою жизненную энергию? - Не знаю. - Скоро выясним. - Клубин прошел через комнату к столику, что возле двери, и подкатил его к креслу. Карлсен с любопытством стал его рассматривать. На вид все якобы просто: продолговатый черный ящик на скрытых колесиках, из которого возвышается большое прозрачное полушарие, а вокруг - с полдюжины мелких. Вернее, не полушария, а шары, у которых нижняя половина утоплена в черную панель. Каждый шар, что поменьше, сообщается с крупным тоненькой трубкой. - Это у нас называется "мьоргхаи", - кивком указал Клубин, - слово, с нашего языка почти непереводимое. Означает примерно "формирователь бессознательного ума". Из отдельчика в передней части ящика он достал что-то вроде сложенного пакета из прозрачной резины, соединенного с прибором все теми же пластмассовыми трубками. Пакет этот Клубин выправил и водрузил Карлсену на голову. Оказалось великовато, но в считанные секунды облекло голову плотно как купальная шапочка. Одновременно с тем центральный шар налился изнутри уже знакомым белесоватым свечением биоэнергии.. - Эффективнее действует на голом черепе, - оговорился Клубин, - но вы, видимо, не желаете расставаться с волосами? - Карлсен пожал плечами. - Попробуем-ка вот как. - Он стянул с Карлсена шапочку и окропил ему волосы бесцветной жидкостью, холодной как эфир. Когда шапочка снова прилегла к волосам, свечение заметно усилилось до иссиня белого. - Вот так лучше. Клубин присел на край стола. - Все очень просто. Если вращать эту ручку влево, - он указал на один из регуляторов, размещенных рядком сбоку панели, - то почувствуется депрессия. Ей можно противиться, концентрируясь. Понятна схема? - Карлсен кивнул. - Ну что, посмотрим, на что вы годны. Подавшись вперед, он медленно-премедленно повернул регулятор. Вначале не ощутилось ничего, но по мере вращения ручки сердце овеял холод и появилось некое дурное предчувствие. Вместе с тем свечение в центральном шаре стало блекнуть. - Концентрируйтесь, - велел Клубин. - Если потребуется, то и гримасничайте. - Он убрал с регулятора руку. Совет показался странноватым, но как выяснилось, полезным. Чтобы не отвлекаться, Карлсен уставился в пол и, следуя наставлению, свел брови, поджал губы и, согнав кожу на лбу в хмурые складки, сузил глаза. А почувствовав внутренний подъем, зажмурился окончательно и полностью сосредоточился на концентрации. - Хм, неплохо, - одобрительно заметил над ухом Клубин. Шар в центре, когда Карлсен открыл глаза, снова сиял чистой белизной. Причем сменился цвет и у окружающих шаров. Тот, что ближе, засветился красноватым, рядом с ним - сочно желтым. Остальные - зеленым, синим, индиго и дельфановым. Интересно то, что последний он теперь различал собственными глазами: получается, чувственный диапазон за время пребывания на Дреде расширился. - Поупражняйтесь сами, пока я переговорю с Дори, - сказал вдруг Клубин и, не успел Карлсен отреагировать, встал и вышел из комнаты. Карлсен подкатил прибор поближе. Хорошо побыть наедине с собой. То, что приоткрылось в секунды противоборства с депрессией, бередило волнением - чувством, что находишься накануне важного открытия - вернее, углубления догадки, то и дело сполохами озарявшей ему жизнь. Сфокусировав внимание, он плавно повернул регулятор влево. Медленно- премедленно, а когда начала просачиваться депрессия, немедленно выставил ей навстречу сконцентрированную силу воли, вытесняющую враждебное проникновение. При этом он решил попробовать повернуть регулятор чуть вправо. Эффект очаровывал. Поскольку депрессия была уже сломлена, смещение регулятора увенчалось всплеском отрадной силы. Причем что интересно: не от движения ручки, а именно от собственной концентрации. Депрессия была уже одолена ее усилием, так что "всплеск", по сути, был приятной наградой собственной силы воли. Недолгое экспериментирование слегка утомило, Карлсен, прикрыв глаза, откинулся в кресле. Однако через минуту-другую любопытство взяло верх - до возвращения Клубина хотелось освоить прибор как можно больше. Теперь он сосредоточил внимание на самом ярком из шаров поменьше, - синем, - и осторожно повернул находящийся под ним регулятор. Эффект, как он смутно и ожидал, внезапно обострил интеллектуальные силы (нечто подобное уже доводилось ощущать среди каджеков Сории). Обозначилась тяга к идеям, абстрактному мышлению. Одновременно усилился синий свет. Стоило лишь сориентриваться, и свет этому как бы вторил. Так он и поступил, вызвав тем самым прилив яркости. Теперь внимание он перевел на зеленый шар, светящийся так слабо, что на свету едва и различишь. Регулятор внизу поддавался почему-то жестко (редко, видно, использовался), тем не менее, Карлсен осторожно повернул его вправо. Сказалось немедленно: глубокое, раскрепощающее умиротворение. Вспомнилось вдруг из школьной программы по английскому, что слова "green", "grass" и "grow" ("зеленый", "трава" и "расти") - однокоренные. И очевидно стало, почему на Земле природа изобилует зелеными красками, а на этой планете - синими. На Земле природа испокон является колоссальным источником умиротворения, материнской силой, дающей опеку всем живым существам. А вот на Дреде с ее повышенной гравитацией такое умиротворение проблематично, а то и опасно. Вот почему природа здесь смещена к синей части спектра - цвет сознания и рассудочности. Неважно, как оно сложилось; ясно лишь, что обстоит именно так. После зеленого естественным было заняться регулятором, что под шаром цвета индиго. При этом Карлсен уже догадывался, чего ожидать, и интуиция его не подвела. Уже в самом начале мужская сущность в нем стала как бы размываться чем-то более мягким, нежным. Видимо, индиго был цветом женского аспекта его натуры, с прямым и интуитивным восприятием действительности, максимально отдаленным от абстрактного восприятия, нагнетаемого синим цветом. Этот цвет был восприимчив, гибок и податлив как вода в целлофановом мешке. Карлсен всегда улавливал в себе некую женскую составляющую, и именно эта восприимчивость помогала ему быть хорошим психологом. Тем не менее, она всегда контролировалась чувством цели и обязательности. Лишь теперь изумленно сознавалось, насколько он подавляя в себе этот женский аспект и как мало его понимал. Вот он, классический пример кантовского прозрения о том, что мысли у нас разделяют наши восприятия. Карлсен подвинул прибор, чтобы можно было дотянуться до ручки под желтым шаром. Стоило ее повернуть, как вспыхнуло желание расхохотаться, повернул еще, и хлынула восторженная жизненность, высвечивающая тело подобно тому, как ток высвечивает лампу. В такт тому и сам шар воссиял яркостью, озарившей, казалось, всю комнату. Ожила память о желтых кристаллах в недрах Криспела: чувство победной радости, под стать чистому звуку трубы. Радость некоторое время держалась и тогда, когда Карлсен вернул регулятор на нулевую отметку. Чего ожидать от красного шара, догадаться было несложно: так оно и вышло. В паху затеплилось вожделение, и до Карлсена вдруг дошло, что тело-то почти голое. В укромном месте было настолько приятно, что он невольно запустил туда руку, отчего мгновенно возникла эрекция. При этом возник ясный образ Дори: вот наклоняется, вот заглядывает ему в глаза. Все так отчетливо, что можно, дотянувшись, коснуться. Войди она сейчас в комнату, он бы без колебаний стиснул ее, убежденный, что она откликнется уже на саму силу его желания. Распалясь жаждой овладеть ею, он вместе с тем обнаружил, что в алости шара начинают постепенно проплавляться сгустки черноты. Это послужило напоминанием, и Карлсен резко крутнул ручку влево. Желание тут же сгинуло, и рассудок как бы пришел в норму. Пока ясно было то, что каждый из шаров неким образом фиксирует ту или иную деталь или свойство его, Карлсена, собственной натуры. Синий связан был с мужским началом и интеллектом, красный - с сексуальностью, зеленый - с восприятем природы, индиго - с интуицией и рецептивностью, желтый - с силой воли и целеустремленностью. Белизна же центрального шара так или иначе сводила их все в обобщенное чувство утвердительности и единоначалия. Озарение от этих экспериментов вызывало некоторую эйфорию. Каждый из цветов давал сугубо свою утвердительность, причем одна из них могла не совмещаться, а то и противоречить другой - так, сексуальное озарение абсолютно не сочеталось с интеллектуальным. И тем не менее, белый шар некоторым образом примирял их всех. Ну, а шар дельфанного цвета? Регулятор под ним был в форме продолговатого ромба и по назначению, видимо, несколько отличался от остальных. И в самом деле, эффект при вращении оказался какой-то двусмысленный. Вроде бы чуть прихватило сердце и солнечное сплетение, хотя непонятно почему. Даже когда повернул ручку до максимума, и то ничего не прояснилось. Попробовал до минимума - опять ничего особенного, разве что появилась легкая угнетенность. Мьоргхаи почти наверняка служил своего рода тренажером для юношей Гавунды. На Земле ближайшим аналогом был бы целый пласт искусства и литературы - что ни цвет, то, допустим, различие между воздействием музыки или живописи от художественного слова. В детстве такие эмоции как восторг, волнение, печаль или нежность усиливались обычно через книги. Что касается мьоргхаи, то он, по-видимому, напрямую воздействовал на соответствующий участок мозга, контролирующий те или иные эмоции. Вместе с тем главным его назначением, безусловно, было то, как научиться обуздывать депрессию, эту коварнейшую из реакций. В этом Карлсен усматривал теперь основную проблему человечества. Вся каверза в том, что она представляется абсолютно естественной реакцией на проблемы каждодневного существования. Любой здоровый человек с появлением трудностей стремится их преодолеть. Однако здесь зачастую сопутствует опасение, что они могут оказаться неодолимы, и тогда логика диктует отступить в поисках выхода, а то и просто махнуть на все рукой. Возможность поражения всегда казалась настолько логичной, что люди легко поддавались соблазну сдаться. Мьоргхаи впрямую демонстрировал ложность этого убеждения. Он снова сфокусировал внимание и повернул центральный регулятор влево. Убыванию энергии он снова противопоставил чувство цели. Общий принцип был теперь очевиден. Отток энергии рождал смятение, и этому надо было противостоять удвоенным чувством цели. Главным преимуществом мьоргхаи было то, что полностью сознавалась своя, без всякой сторонней причины, причастность к прободению. То есть, что ему можно противостоять без подтачивающего волнения: "А вдруг не выстою?". Волнение перебарывалось полновесным доводом, что все происходит не на самом деле. Все равно, что в лжеце изначально подозревать лжеца. Удовлетворенность от этого прозрения была так велика, что Карлсен, откинувшись в кресле, возвратил ручку в нейтральное положение. С логической ясностью открывался однозначный ответ на эволюционную проблему человечества. Все великие философы были пессимистами, жизнь трактующими как непостижимую тайну или трагическое поражение. Теперь было очевидно, что поражение крылось в них самих. Они взрастили его посредством умозаключений, будучи во власти собственных эмоций. Внутреннюю силу можно нагнетать буквально усилием концентрации. По сути, обыкновенная уверенность, что пессимизм основан на иллюзии, сводит возможность поражения к нулю. На этот раз, поворачивая главный регулятор влево, сосредоточиться он не пытался. Дожидался, пока чувство поражения не наводнит подобно холодному потоку, и воспринимал его с иронической усмешкой. Вращал он регулятор и тогда, когда дело дошло до физической слабости, уводящей из мышц энергию и кровь наводняющую адреналином. В эти секунды становилось ясно, как в людях, доведенных до такой крайности и убежденных, что и весь мир таков, начинает атрофироваться воля к жизни. И вот по мере того как энергия упругим жгутом изникала из тела, Карлсена начало точить сомнение. Одно дело знать, что отчаяние умозрительно, совсем иное - возместить теперь энергию, беспрепятственно вытекающую наружу. От этого где-то в глубине шевельнулся страх, и он поспешно крутнул ручку в обратную сторону. Опасение подтвердилось: ничего не произошло. Потеря жизненной энергии была так велика, что контролировать было невозможно. Страх, взметнувшись, ожег болью где-то вверху живота. Бог ты мой, ну что за олух! Так наплевать на инстинкты, укоренившиеся в живых существах за миллионы лет эволюции. Уверенность интеллекта, что пессимизм - илюзия, ни в какое сравнение не идет с физическим и эмоциональным чувством страха. Карлсена цепко охватила кромешная безысходность. Куда стремиться, если все и так предрешено. Ну, перекроет он этот отток, восстановит энергию - дальше что? Вся энергия мира ничто в сравнении с главным фактом, что жизнь бессмысленна, и от осознания голой этой правды человек рано или поздно оставит все свои иллюзии и перестанет бороться. Велика ль заслуга - штурмовать горную вершину, когда рано или поздно неизбежен спуск? И вот отсюда-то надежды на спасение нет. Восстанови он сейчас хоть всю утраченную энергию, самой этой догадки хватит, чтобы подточить любое оптимистическое воззрение. Он повернул ручку в другую сторону. От этого на мгновение вспыхнули уверенность и сила, но, как он и боялся, все это тотчас перекрылось чувством безысходности. Белизна в центральном шаре потускнела до белесой облачной взвеси, пригасив и цвета остальных шаров. Карлсен для пробы крутнул один за другим все регуляторы; эффект в сравнении с прежним чисто призрачный. Лишь от сексуального вожделенно замрело в гениталиях, но и то, вполсилы, и лишь в начале. Напоследок он попробовал повернуть ручку дельфанного шара. И тут же понял его предназначение. Шар контролировал свойство отрешенности или безразличия. По-прежнему исходя тоскливым отчаянием, Карлсен тем не менее наблюдал за ним словно бы издали, как астронавт смотрит на Землю со спутника: ощущение спокойной отобщенности, когда никакое злоключение напрямую не действует. И тут до Карлсена вдруг дошло, что он поддался тому самому поражению, в мнимости которого так недавно был убежден. Сама абсурдность этого вызвала улыбку, от которой центральный шар замрел чуть ярче. На этот раз, чувствуя полное безразличие к собственным чувствам, он не томился уже страхом или сомнением. Закрыв глаза, он все свое внимание сосредоточил на нагнетании жизненной силы. И только почувствовал, что попытка удается, как подспудное сомнение истаяло, будто тень облака с появлением солнца. В мгновенном сполохе прозрения он уяснил, что сомнение - абсолютно негативное свойство, сила которого в способности парализовывать волю. Открыв глаза, он увидел, что цвета всех шаров углубились. Дельфановый регулятор вернув в нейтральное положение, он повернул желтый. В результате мгновенно взметнулись радость и уверенность. Вместе с тем белесовость в центральном шаре преобразилась в снежную, искристую белизну. Понятно теперь, почему дельфановый регулятор не произвел в первый раз никакого эффекта. Так велика была утверждающая сила, что он просто не чувствовался. Какая разница, отрешенно быть счастливым или нет. А вот в состоянии депрессии, всегда склонной к разрастанию, он препятствовал отрицанию и восстанавливал самоконтроль. От внезапного этого открытия даже голова слегка закружилась. Теперь отчетливо виделось, что склонность человека к пораженчеству, по сути, иллюзорна. Истина объективная, самоочевидная. И, тем не менее, когда тонус из-за "прободения" снижается, таким же очевидным кажется и то, что все тщетно. Карлсен сам сейчас фактически столкнулся с основной человеческой дилеммой в гипертрофированной форме. Когда человек счастлив, жизнь видится ему как нечто самоочевидно хорошее: если и борьба, то с победным концом. Когда же на душе гнет усталости и неудач, все кажется обманом, шулерской рулеткой, подстроенной на проигрыш. Причем, и то и другое состояние, казалось бы, объективно и абсолютно убедительно. Однако ответ теперь был очевиден. Безысходность возникает от убывания жизненной энергии. Но если можно остановить ее отток усилием концентрации, то и внутреннее давление сознания тоже повышается аналогичным усилием. Единственно, чего требуется, это искоренить саму привычку пасовать перед убыванием. - Все еще экспериментируем? - гребис успел бесшумно войти в комнату. Карлсен, взглянув на него, с улыбкой кивнул. Было в этом человеке что- то, вызывающее странную легкость и уверенность, какие бывают при полном взаимопонимании. Клубин угодил в столп света, отчего на прибор легла тень. Посмотрев на шары, он одобрительно кивнул и, протянув руку, стянул с головы Карлсена шапочку. Шары тут же потускнели. Клубин пристально вгляделся Карлсену в глаза (при этом снова мелькнуло: "Где-то я его видел"). - Ну что, известен теперь секрет? - спросил тот непринужденно, чуть ли не в шутку. - Похоже, да. - Так поделитесь. - Смысл таков: все зависит от натиска воли. Клубин с прищуром улыбнулся. - Верно, дорогой мой доктор! Поздравляю. В точку, да как просто. - Сев лицом к Карлсену, он чуть подался вперед. - Философы ваши, ученые и проповедники вариантов предлагали массу, вплоть до отрицания воли и уничтожения собственного "я". Теперь вы видите, что все они ошибались. Нет оправдания слабости. Суть эволюции в контроле, контроле над механизмами плоти. Цель эволюции - уподобиться богам. Вы в чем-то, смотрю, не согласны: качаете головой? - Нет, правоту вашу я вижу. Беспокоит лишь то, что груоды под стать богам себя не ведут. Боги не убивают потехи ради. Так ведут себя декаданты. Клубин, неторопливо кивнув, взглянул с разоружающей откровенностью. - Да, действительно. Но только имейте в виду, что они еще и пытаются эволюционировать. Большинство из них уже превзошли людей (Карлсен покачал головой). Осуждая их, вы забываете о подлинной проблеме: сексуальном побуждении. Наденьте-ка еще раз, - он указал на лежащую на столе шапочку. Карлсен надел. Внутри она все еще была влажновата, так что центральный шар сразу замрел мягкой белизной. - Так, сейчас я усилю сексуальную энергию, - сказал Клубин и потянулся к регулятору под красным шаром. О том, что произойдет, Карлсен знал уже наперед. Едва ручка повернулась по часовой стрелке, как низ живота стало понемногу разбирать. - А ну еще чуток, - прибавил Клубин. Вожделение перерастало в похоть. - Позовите-ка теперь Дори. Вы знаете, как это делается, - заметил он на озадаченный взгляд Карлсена. И вправду: он знал, как это делать. Само желание создавало некую психическую связь. Мысленно представив ее с недавней ясностью, он позволил вожделению направить свою волю. Через несколько секунд девушка вошла в комнату. Взглянула вопросительно на гребиса, затем на Карлсена и, увидев на нем шапочку, все поняла. Таким же способом Карлсен направил ее к себе и усадил рядом. - Мне лучше выйти? - учтиво спросил Клубин. Карлсен, не отрывая взгляд от глаз девицы, мотнул головой. Когда дошло, что та откликается встречным желанием, возбуждение усилилось, увенчавшись вспышкой восторга, когда она наклонилась и приникла к его рту податливыми губами (удовольствие - просто не высказать - так сидел бы и сидел). Судя по тому, что начинало твориться в паху, Клубин повернул ручку еще на деление. Краем глаза было заметно: в алом шаре успели местами проплавиться бусинно-черные пятнышки. Поцелуев было уже мало: вторя напору мужского желания, Дори на секунду отпрянула и потянулась себе за спину. Проворно передернув плечами, она освободилась от белого платья, опавшего ей вокруг талии. Предоставив рукам Карлсена свой маленький крепкий бюст, она крепко потянула подол книзу и, сдернув платье на пол, предстала в пленительной наготе. Сноровисто усевшись Карлсену на колени, руку она запустила ему под тунику. Он мутно набрел взглядом на Клубина: стоит, склабится. Внимание тут же поглотила Дори, хищненько скользнув Карлсену по небу острым язычком. Клубин же между тем в очередной раз тронул регулятор. Вместе с нестерпимым жаром внутри мучительно разрасталось что-то темное, липкое. Шар полыхал гневно-закатным солнцем, и живучей силой наливались в нем инородные сгустки, как бы источая некий черный свет. Еще секунда, и желание стало прорастать чем-то необузданно диким. Обладать женщиной было уже мало: хотелось стиснуть ее так, чтобы затрещали ребра, и губы ей искусать до крови. Как ни странно, она разделяла это желание, соблазняясь мужской жестокостью. В памяти мелькнул тот дикарский пыл с Фаррой Крайски. Со всплеском сексуальной энергии росла и жажда истязать, вплоть до того, чтобы схватить Дори за горло и душить, душить, кусая губы, лицо, сдавливая до хруста ее тело... Жажда истязать казалась теперь такой же естественной, как минуты назад желание ласкать. С содроганием, как-то даже усиливающим пыл, он поймал себя на том, что уймется лишь умертвив ее. Через плечо Дори он шало различил: шар уже не алый, а черный. Желание лопнуло как раздувшийся пузырь так, словно скопившаяся статика грянула вдруг взрывом. Шар, оказывается, из черного снова стал красным. Видно, Клубин резко вернул регулятор в нейтральное положение. От мгновенного оттока энергии буквально отнялось дыхание. Дори, кротко поцеловав Карлсена, подобрала с пола платье и вышла из комнаты. О том, что произойдет, она, безусловно, знала наперед. Карлсен, ошарашенный случившимся, ее ухода толком и не заметил. - Прощу прощения, что так резко все прервал, - галантно извинился гребис, - просто других аргументов у меня не было. Нет сексуального желания, не преступного по своей сути. Вначале вам хотелось ее поцеловать, затем раздеть, а там уже и возобладать ею. Но и этого вам показалось мало - всегда тянет на что-то большее. Иными словами, дело могло дойти и до убийства. Карлсен молча кивнул, вяло бросив шапочку на стол, он вдруг почувствовал усталость. "Убийство" - это так, мягко сказано в сравнении с тем, что он, пожалуй, мог бы учинить. Содрогаясь при одной лишь мысли об этом, он, тем не менее, сознавал, что минуту-другую назад удушить Дори казалось таким же естественным, как в нее войти. - Теперь, надеюсь, вы начинаете понимать проблему груодов? Просто восприятие у них такое же, что буквально сейчас было у вас. - Да, - Карлсен шумно выдохнул. - Понимаю. Кивнул, и возникло вдруг приглушенное чувство вины. Мелькнула мысль выложить все о том, что испытал в Зале Ритуала с Ригмар, однако сдержался и вместо этого сказал: - Но мне понятны и проблемы большинства убийц в Ливенуорте. Не значит же это, что я должен сносить убийства. - Безусловно, - с редкой невозмутимостью кивнул Клубин. - А вы думаете, я их сношу? Или Бенедикт Грондэл? Вовсе нет. Только пока приходится признать, что с груодами нам ничего не поделать. Хорошо ли, худо ли - они свои, и предавать их нельзя. - Карлсен покачал головой. - Скажите-ка мне вот что. Соверши вдруг убийство ваш родной брат: вы бы выдали его - зная, что обрекаете его на смерть? - Нет. Но и не сидел бы сложа руки, пока он еще чего-нибудь сотворит. - Вот и прекрасно, - улыбнулся Клубин. - Значит, мы друг с другом солидарны. - Сказал с такой спокойной уверенностью, что Карлсен на миг поверил, что так оно и есть, но тут же спохватился: - Солидарны, говорите? - А как же. Вы только что признали, что груоды действительно наши собратья, а потому заслуживают лояльности. Если вам их склад не по душе, вы должен пытаться его изменить. - И как? - поднял Карлсен глаза с потаенной надеждой. - Ставя, прежде всего, себя в их положение. Вы ведь понимаете теперь, что и сами способны на убийство. - Да, но это не значит, что я с ним мирюсь. - Так что, выдали бы? Скажем, тех же супругов Крайски? Карлсен заметался в зыбкой, мятежной раздвоенности. Крайски он кое в чем хотя и недолюбливал, но успел проникнуться к нему и доверием, и даже осторожной симпатией. - Н-не знаю, - выдавил наконец он. - Наверное, нет. (Сказал, а себя будто предал). - А Фарру Крайски? - Клубин чуть накренил голову с лукаво- проницательной улыбкой. - Тоже нет. - Превосходно! А они-то обрадуются, как услышат! Что-то в его голосе заставило Карлсена спросить: - А Крайски разве здесь? - Здесь, причем оба. - Оба?? - Да. Вы б ее хотели увидеть? (Вот так, заманили в угол). - Не знаю, - выговорил Карлсен спустя некоторое время. - Ну да ладно, ладно, - улыбчиво закивал Клубин. - Нет так нет. Карлсена сдавил вдруг душный стыд. - Да что вы! Конечно б хотел. Клубин без разговоров встал и направился к двери. - Вы за ней посылали? - спросил вслед Карлсен. - Зачем. Сама определилась. Стоило остаться одному, как в паху начало набрякать тепло, неизменно разбирающее при мысли о Фарре Крайски. А вместе с тем и раздражение, чувство, что тебя используют как марионетку. Столько всего нагромоздилось после той единственной встречи, что себя он мог уже считать другим человеком. Пережитое с Ригмар (он это понял, заглянув в себя) вызвало глубокое и постоянное изменение. Карлсен теперь знал, что цель секса - не победа или поглощение, а алхимическая трансформация. Как и кузина Билли Джейн, Фарра Крайски принадлежала прошлому. Лучше б уж там и оставалась. Через пять, а затем и десять минут возмущение пошло на спад. Что интересно, тепло в паху при этом ничуть не убавилось. Подняв шапочку, Карлсен натянул ее на голову. Внутри она почти уже высохла, но волосы были чуть увлажнены, и этого хватило. Как он и подозревал, из всех выделялся шар, фиксирующий сексуальную энергию. Только светился он чисто красным, без всякой черноты. - Какое странное место встречи, - послышался голос Фарры Крайски. С ее приближением он понял: ничего не изменилось. Она была и осталась самой сильной из всех женщин, каких ему когда-либо доводилось встречать, и принадлежали они друг другу так, словно были женаты всю жизнь. Едва завидев, он уже жаждал ее как изголодавшееся животное. Неважно, от кого исходила эта тяга, от него или от нее. Обвив Карлсену руками шею, она улыбнулась с такой непосредственностью, будто встреча происходила буквально у нее в квартире. При этом, наклонясь, нижнюю его губу она ненадолго задержала меж зубов, словно соблазняясь куснуть. Затем она впилась губами - сухими, что возбуждало еще сильнее. Через несколько секунд она, отстранясь, близко оглядела его играющими глазами. - Посмотри, какое на мне белье. Тут до него дошло, почему эта женщина так его возбуждает. Она в точности олицетворяла живущую в его голове фантазию. Не было даже ощущения, что они существуют раздельно. Карлсен, вздев на Фарре платье, нетерпеливо стянул на пол ее эластичные трусики и привлек к себе, легонько сжав ладонями ягодицы. Хотелось овладеть ею немедленно. Однако беглый обзор комнаты показал, что для любви толком и пристроиться негде. - Ну и что, давай на полу? - прочла она его мысль. - Холодновато, жестко. - Ладно, тогда стоя. - Фарра снова припала к нему губами. Интенсивность ее возбуждения встречно отзывалась в нем, и он завозился с пуговицами платья, пока не одолел все. Когда она притиснулась, Карлсен убедился в ее правоте. Действительно, разницы нет. Их взаимное желание было так велико, что неудобство компенсировалось воображением. Хватало одного уже созерцания ее наготы. Энергия из ее рта перетекала в его, затем через мужской жезл передавалась ей в руку. Женщина так возбудилась, что входить к ней не имело смысла. В считанные секунды он, - что однажды уже было, - увидел себя через ее глаза, дивясь самой глубине ее пыла. Фарра уяснила, что в сравнении с прошлым разом силы Карлсена неизмеримо возросли, и это усугубляло ее возбуждение. Одновременно улавливалось, что она перестала воспринимать его как личность: для нее он стал просто мужским символом, как какой-нибудь раб-атлет, купленный на рынке всецело для ублажения госпожи. Причем ей невыносимо было сознавать, что это обречено так или иначе закончиться - Фарре хотелось длить жгучую усладу до бесконечности. А достичь этого можно было, лишь поглотив Карлсена, превратив его в свою неотъемлемую часть. Он уже испытал этот синдром при обмене телами с Ригмар. Именно в эти секунды до него дошло, почему такое невозможно. Фарре неважно было, что поглотить значит его уничтожить. Поглощать у вампира - инстинкт. Однако в Карлсене с прошлой их встречи произошла перемена. Недавнее преображение означало, что поглотить его больше не дано, даже при его желании. "Остановить, пока не поздно", - глухо подумал он, силясь довести до нее, что поток необходимо прервать. Но Фарра никак не хотела обрывать мучительно-сладостную связь. Ей жаждалось растворить мужчину в оргазме, всосав при этом в свой бушующий энергетический водоворот, яростная сила которого не давала оторваться. А самому Карлсену на это не хватало ни сноровки, ни навыка. Тут его заполонил экстаз: прижав Фарру к себе, он позволил ей упиваться своей жизненной энергией. Последовало же то, чего он так страшился. Теперешняя зрелость составляла в нем непоглотимую часть. Попытка сдержать фурию не удалась. Произошел обмен оболочками, и Фарра оказалась замкнута вне своего тела. Даром что руки ее сдавливали ему шею так, что трудно дышать, циркуляция энергии уже прервалась. Карлсена поглотить ей не удавалось, и ему не оставалось ничего иного, как поглотить ее. При этом он словно возвратился в свое тело, искрясь восторженной, ни с чем не сопоставимой силищей. Через несколько секунд лицо у Фарры обмякло, голова бессильно свесилась ему через руку. Ноги у Карлсена разъехались в полушпагате, удерживая равновесие, когда он опускал женщину на пол. По распахнутым, застывшим глазам видно, что мертва. Встав возле на колени, Карлсен вытянул ей руки и ноги, застегнул платье (как-никак приличнее). Что ж, ничего не поделаешь. В фатальном самозабвении поглотиться хищнице жаждалось так же, как поглотить. Растерянно, но не без удовольствия он ощутил к себе стороннее присутствие. Впервые невольно понимались психологические мотивы каннибализма. Вот она в тебе, чужая часть со всеми своими достоинствами. Чем-то сродни браку: некое взаимообладание. Дверь отворилась, и вошел Клубин в сопровождении Дори. Остановившись, какое-то время он задумчиво созерцал бездыханное тело. - Ну что, собрат, стало быть? - произнес он наконец. Карлсен, тяжело пожав плечами, промолчал. Клубин повернулся к Дори: - Вели стражникам, пускай унесут. Отстранившись к окну, Карлсен пронаблюдал, как двое вошедших гребиров молча подхватили тело Фарры Крайски под колени и подмышки (А у самого внутри сытость, как у налопавшегося питона). Дори, выйдя следом, бесшумно закрыла дверь. - Куда ее теперь? - Тело поместят в морозильную камеру. - Зачем? - Человечьи тела на Дреде - редкость. Нашим биоинженеры может пригодиться. - Если мозг, то не особо: разлагаться начинает через какие-то минуты после смерти. - У людей. У груодов - нет. От внезапного ощущения внутри что-то даже екнуло: Фарра Крайски как бы осваивалась в новом для себя теле. - Простите, если можно. Я не знал, что так получится. - Тогда зачем было допускать? - Я не мог ничего поделать. - Ой ли? Могли бы просто не подпускать ее, сработать на отталкивание. (А ведь действительно. Не хватило ума вовремя додуматься). - Одно хорошо: теперь уж без разницы, - цинично улыбнулся Клубин. - Сами повод дали - выкрутился Карлсен за счет шутливой укоризны. - Не обязательно. А может, действительно так вышло. Объясняться было ни к чему. Вобрав в себя Фарру Крайски, Карлсен полностью теперь понимал натуру груодов. Стремление уничтожать не было у них садистским, как у некоторых из его пациентов-уголовников. Желание груода поглощать совпадает с желанием жертвы поглощаться. Получается не убийство, а как бы кража со взломом: легкий и быстрый способ разжиться чужой энергией. Фарра дала понять и кое-что еще: гребис не является человеком. Карлсен упустил из внимания эту очевидную вещь, поскольку Клубин человеком представился. У человечества же врожденная склонность реакцию своих чувств считать за непреложную истину. Умом-то Карлсен полностью сознавал, что гребис - совершенно чужое существо. И вообще, что гребиры могут при желании менять свой олблик. Тем не менее, свести воедино два этих вывода почему-то никак не удавалось. Понимал он теперь и то, почему Клубин казался смутно знакомым. Свое неясное сходство он внушал. Неким образом он проведал о жизни Карлсена достаточно, чтобы вызвать определенные отзвуки из прошлого. Получалось как бы лицо, перещупанное множеством ролей. В гребисе угадывался и Иво Йенсен, злодей из космического телесериала "Вне Галактики" - такой же пронзительный взгляд. Чуть искривленный нос был от Дина Слэттери, футбольного кумира его подростковой поры. Улыбка такая же открытая, как у Джесса Балински - с ним первым в колледже они жили в одной комнате, пожатие плеч тоже в точности его. Удивительно четкая и внятная речь - от актера- англичанина Алестейра Кардью. Со временем можно насобирать и вообще с дюжину, кстати, вот этот полувзлет бровей при вопросах наверняка от его, Карлсена, родного отца. - Главное, что вы теперь один из нас, так ведь? (Опять этот полувзлет бровей, вслед за которым чуть поджимаются губы). Все это мелькнуло в долю секунды, Клубин и досказать не успел. Причем, не серией вспышек, а новым ровным видением - частью одного и того же озарения. Карлсен кивнул, сознавая, что лицо выдает нерешительность. - Есть перемены в ощущениях? - осведомился Клубин. - Чувствую себя как-то странно. Будто проглотил что-то... живое. - А так оно и есть. (В глазах заиграли смешливые бесики Джесса Балински). Удивительно, насколько четко ухватывались эти мимические уловки - словно он, Карлсен, превратился в блестящего театрального критика, настолько сведущего, что может анализировать каждый жест. Пронизывающие глаза (Иво Йенсена) впились, выведывая подноготную. Карлсен, чутко отрегировав, специально затуманил свои ментальные импульсы. До событий в Хешмаре это было бы невозможно: мысли неизбежно обнажились бы до самой глубины. При теперешнем же уровне самоконтроля прежнее "я" управлялось, как марионетка. Прав был К-10. Несколько секунд, и Клубин потерял интерес к зондированию недоумка-землянина. Впрочем, и такое пренебрежение не нарушило народившейся приязни к гребису. Карлсен поднял деланно-растерянный взгляд. - Как же теперь... муж? - (реакция Крайски его, откровено говоря, не заботила, просто надо было как-то сместить фокус разговора). - Да ничего, поймет, - улыбка приподняла уголки сжатых губ. - Увидеться бы как-то, объяснить... - Вовсе не обязательно, - быстро, не сказать поспешно, отрезал тот. - Вам скоро отбывать, а столько еще надо успеть. Хотите осмотреть всю Гавунду? - Разумеется. Серые глаза Клубина пронизывающе впились. - Прежде всего, есть ли какие ко мне пожелания? Вот она, ловушка. Нет лучше способа выведать у человека то, что он пытается скрыть. Карлсен и сам иной раз прибегал к такой уловке, допрашивая заключенных. Что ж, если и "попадаться", то с выгодой в свою сторону. - Да, есть кое-что. Вы всегда так выглядите? Самообладание Клубина было безупречным. - Нет. Вам я предстаю в человеческом облике, именно потому, что так проще общаться. - А так, вообще, можете его менять? - Безусловно. - Сталисто серые глаза стали вдруг пронзительно-синими, и тут же зелеными, и тут же красными - все так быстро, что не было даже времени удивиться. Миг, и снова уже серые. Клубин вытянул правую руку: слева на ладони вырос еще один большой палец. - Вам бы его, для игры на шестиструнной гитаре, - игривым голосом сказал Клубин. - Постепенно палец исчез, как сдувшийся шарик. - А это вот для семейной вечеринки, детишек попугать. Карлсен невольно отступил назад: из-под ворота у Клубина зелеными червяками стали прорастать вдруг щупальца - просто сон какой-то. Щупальца потянулись к Карлсену, и он осмотрительно сместился еще на шаг. Клубин расхохотался его растерянности, и щупальца втянулись, не оставив ни следа. - Это... как? - ошарашенно выдохнул Карлсен. - Путем доолгой подготовки, - ответствовал Клубин. - Надо поступательно пройти двенадцать степеней умственного контроля. - А у вас сколько? - Именно двенадцать. Во всей Гавунде больше десяти нет ни у кого. Ну да ладно. Уж вы извините, время ждет, - свернул он показ с видом пресыщенного зрительским восторгом фокусника. - Ну что, готовы? В коридоре им встретилась Дори, несущая толстенную папку. Она заговорила с Клубином на непривычно резком, гортанном наречии (бараш, должно быть). Постояв, гребис решительно мотнул головой. - Нет. Скажи ей, пускай выйдет на меня завтра. Карлсен исподтишка оценивающе разглядывал красотку-секретаршу, когда в душе шевельнулось что-то ревниво-укоризненное (все равно, что Фарра Крайски с удивленным презрением вскинула брови: "И эта-то безмозглая кукла?"). Что ни говори, странно и слегка забавно держать в себе кого-то постороннего. Отходя, Дори мимолетно улыбнулась Карлсену: - Удачи. - Спасибо. Мимо прошли двое стражников. Высоченные, - под семь футов, - с несокрушимыми подбородкам и, на которых рот смотрелся узкой царапиной, а глаза блестели равнодушно и твердо. Поравнявшись, оба дружно отсалютовали, вскинув руку и сжав ее в кулак возле уха - эдак до скрипа, словно раздавливая жука. - А у этих какая степень? - осторожно поинтересовался Карлсен. - Шестая. Когда шли, не стражники интересовали Карлсена, а фраза гребиса о том, чтоб на него кто-то "вышла завтра". Речь здесь, судя по всему, о женщине, и явно в Хешмаре. Наверное, Ригмар? Иначе, зачем Дори изъяснялась бы на бараше, если до этого говорила по-английски? В лифте, когда вошли, уже стоял какой-то престранного вида гуманоид. Примерно на фут выше Карлсена, дородный, бокастый. Некоторую нелепость вызывал вид двух крупных клыков по бокам рта. Глаза, мелкие и острые как гвозди, были широко посажены на обветренном рябоватом лице. Вздернутый нос обнажал волосатые ноздри. Незнакомец угловато кивнул гребису, на Карлсена посмотрев лишь со спокойным, холодным любопытством, как кавалерийский офицер, осматривающий лошадь. - Это доктор Карлсен, груод с Терры, - представил Клубин. - А это Люко, моя правая рука. - Люко представился мелким кивком. Взгляд еще более льдистый, чем у стражников. - Терра? - переспросил тот. - Так ее что, еще не грохнули? - Да нет, ты путаешь с Терридом, что в Арктуре. Терра-то у нас в Беллаксе. - Точно, Беллакс. - Он стыло посмотрел перед собой, - И что он здесь делает?? - Ездит, осматривает. - Осматривает, значит? Тогда встретимся, - сказал он как раз перед тем, как лифт остановился и Карлсен вслед за Клубином вышел. - Надеюсь, - коротко откликнулся Карлсен уже иэ коридора. (Какое там; наоборот, подальше б от этой образины, дышающей грубой, опасной мощью). - Десятая, наверное, степень? - кивком указал Карлсен в сторону уехавшего лифта. - Да. - Поэтому он и обличие может выбирать? - Может. - Что ж он выбрал-то такое? (Подумал сказать: "Как у хряка", но сдержался). - У него спросить надо, - улыбнулся Клубин. Полыхнувший наружный свет ослепил, пришлось козырьком вскинуть руку. Хотя через площадь теперь сквозило прохладой, приятно щекочущей кожу взвесью зеленого фонтана. Сейчас ба снял тунику и встал под его упругие струи. Карлсен блуждающим взором оглядел оставленное здание: на окна снаружи ни намека - тонированное стекло и есть. Видно, в Гавунде принято, чтобы здания имели сплошной черный фасад. Памятуя о столкновении с пешеходом на Криспеле, прохожих гавундцев он осмотрительно огибал загодя. Попробуй, сшибись с одним таким: не люди - автофургоны какие-то. Хотя, пройдя несколько сот ярдов, он понял, что опасаться ни к чему. Когда мимо протопали двое стражников, отсалютовав гребису с молниеносной лихостью, стало ясно, что от прохожих исходит силовое поле, отражающее на манер магнита. Причем, интересно, что от всех, даже от роботиц - поравнявшись с одной, он ощутил щекочущее прикосновение, вроде слабого тока. Пешая прогулка по Гавунде странно захватывала. От обилия силовых полей воздух вокруг словно трепетал напряженным, грозным электричеством. Карлсен в сравнении с гавундцами ощущал себя растерянно уязвимым. Однако, минуя прохожего за прохожим, он постепенно начал привыкать, как тело осваивается в холодной воде, наполняя грудь теснящим восторгом. Что странно, та же Фарра Крайски внутри оставалась бдительным скептиком. Похоже, именно ей хотелось знать, с чего это вдруг Дори перешла с английского на бараш. Так что вопросы Карлсена шли теперь внутри как бы по второму кругу. К Клубину она относилась с недоверием, а отношение к нему самого Карлсена считала наивным и легковерным. Это еще проверить надо: беспрепятственно попасть в Гавунду сразу после ядовитого укуса. да еще с мгновенным исцелением, вызывающим естественную реакцию благодарности и доверия целителю ("надо же, волшебник выискался!"). И с машиной мьоргхаи его оставили не случайно: дело же могло дойти до нервного срыва! Нет, все же неспрведливо. Как можно было специально наслать насекомое в десяти милях от города, да еще, чтобы ужалило? И с прибором тоже сам сглупил. А поскольку Фарра Крайски сама из породы груодов, то подозрительность в общем-то неуместная. Это внутреннее чередование напоминало скорее монолог. Мысли просто вступали Карлсену в голову, и он парировал их собственными доводами. В приглушенном человеческом сознании и не поймешь, что мысли эти исходят не от тебя. Тем не менее, он по-прежнему чувствовал присутствие Фарры Крайски, всегда сопровождающееся тлеющим огоньком сексуальности. Причем непонятно, кто из них ее источает - один из парадоксов стороннего присутствия внутри. Дойдя, остановились у широкой, кроваво-алой ленты магистрали - той самой, что спиралью сходится к городскому центру. Возле них очутилось одно из встречавшихся уже грибовидных созданий с сельдерейным каким-то запахом, исходящим от упругой жемчужной плоти. Существо грациозно нагнуло голову-раструб, обозресвая дорогу единственным зеленым глазом, и с балетным изяществом бойко заскользило через нее, по-улиточьи сокращая основу своего стебля. Карлсен машинально двинулся было следом, но тут рука Клубина железно схватила его за предплечье. С мгновенным шумом мимо пулей просвистела одна из прозрачных сигар-капсул, шарахнув гриб так, что только брызги в стороны. Миг, и капсула уже скрылась, оставив на дороге сиротливо обмякший раструб. Карлсен оцепенело пронаблюдал, как из его сердцевины глянцевитым шаром выкатился глаз и поблескивая, скатился за обочину. - Сдурел, что ли! - только и выдохнул Карлсен. Клубин лишь улыбнулся и жестом показал, что можно идти. Не успели дорогу пересечь, как в противоположную сторону на бешеной скорости проскочила еще одна сигара, обдав спину волной воздуха. Карлсен оглянулся: на место происшествия уже прибыли трое. Двое собирали останки гриба в сферические емкости, а один, - стражник, - наблюдал за магистралью. Карлсен успел уловить вдали приближение очередной капсулы, несущейся с такой же скоростью. Стражник упреждаюше вскинул навстречу руку, веля остановиться. Лихач и не подумал, за что поплатился: в сотне ярдов перед стражником пыхнуло что-то синее и капсула торпедой вылетела на обочину, замерев там с оплавленной, курящейся дымком лобовой частью. - Да что такое. Бог ты мой?! - потрясение выговорил Карлсен. - Ну как, не хуже, чем в Нью-Йорке? - с улыбочкой повернулся Клубин. - Хуже... - Голос у Карлсена дрогнул, вызвав у гребиса усмешку. - Ужас какой-то. - Так-то. В Гавунде ухо держи востро. Но не прошли и сотни ярдов, как потрясенность прошла, снова сменившись искристой бодростью, будто в теле мерцали электрические флюиды. Это не было чисто физической реакцией на стресс, просто получалось теперь сосредоточенным усилием фокусировать волю. Урок, преподанный машиной мьоргхаи. Вскоре повернули налево под свод черной арки, одной из нескольких, напоминающих вход в мавританскую виллу. Внутри находился просторный двор, выложенный красными и зелеными камнями (уж не полудрагоценными ли?). Все здесь казалось до странности мирным, наглухо отделенным от магистрали с ее убийственным транспортом. Справа через арку виднелся сад с фонтаном и привычными уже яркими цветами, слева стоял уютного вида домик в эдаком восточном стиле. Впереди из-под арки вышло и заковыляло навстречу одно из тех похожих на гориллу существ, которое он раз уже встречал на улице. Оказывается, свисающее на полгруди лицо и не обезьяну напоминало, а вообще черт те что. Глазища выдавали в нем ночное или непривычное к свету существо, а отсутствие носа и подбородка (физиономия переходила непосредственно в грудь) придавали сходство с рыбой. Зубья в полуоткрытой (и не закрывающейся) пасти походили больше на торчащие коренья. Несло от него как в зверинце. Добротой нрава чудище явно не отличалось - когда проходило мимо, угрюмо покосилось на них. Протопав под одной из арок, оно вразвалку вышло на магистраль (Карлсен посмотел вслед) и пошло, не оглянувшись даже по сторонам. Секунда-другая, и проносящаяся капсула, затормозив так, что вздыбилась винтом, едва успела остановиться у самой стены. В кабине сидели двое гребиров. Казалось, сейчас выскочат, и такое начнется... Ничего подобного: капсула, набрав скорость, умчалась, а образина, лишь люто зыркнув вслед, затопало дальше. - Это ульфид, - указал гребис. - При среднем размере, тем не менее, самое сильное на Дреде создание. - Все равно же рискует, так вот проходя где попало. - Нет. Ударь сейчас машина ульфида, она бы разлетелась на части. Ульфиды так взаимодейстуют с гравитационным полем, что могут утяжелять себя в сотни раз. А рассвирепеют, так вес доходит до тонн, причем нешуточных. Все равно, что въехать в скалу. - Ульфиды... - заинтригованно повторил Карлсен. - А что это за существа? - Первоначальные обитатели этой планеты. Дикие, злобные, не раздавить фактически никак. - Даже вам? - Даже мне не так просто. Видите ли, у них невероятно развит контроль над молекулярной структурой тела - каждеки, и те над этим теряются. - Он хитровато улыбнулся. - Или зубы нам заговаривают. - Но теперь-то они с вами на дружеской ноге? - Более-менее, если слово "дружба" вообще применимо к ульфидам. Их покорил мой предок Леркид, и то, когда обе враждующие стороны были на издыхании. Но и после замирения самые оголтелые из них, сколотившись в стаю, улучили-таки момент добраться до Леркида и убить его. - Да-а, опасные создания. - Самые, пожалуй, опасные на этой планете. Кроме, разве что, керта. Мы тут часто меж собой загадываем, а что бы случилось, схватись ульфид с кертом? Что безусловно исключено: керты обитают только под водой. - А в Гавунде ульфиды что делают? - Обучают. - Обучают?! - Да, наших детей, - Клубин по-странному улыбнулся. - Вот она, как раз перед нами, главная школа. Думаю, вам небезынтересно будет посмотреть. В вестибюле, стены которого полыхали абстрактным узором, они чудом разминулись с бегущей на проворных лапах башней подносов с чем-то вкусным. Нес ее, как оказалось, тот самый крапчатый головоног. Сонмище глаз, окаймляющее плоскую цилиндрическую голову, перемежалось цветами словно дюжина светофоров. Карлсен принял это за приветствие и кивнул. Глаза в ответ мигнули с каким-то женским кокетством, и существо с изумительной сноровкой сигануло вниз по лестнице. - Это ведашки. На них все питание в городе. Абстрактным мышлением в нашем понятии они не обладают, весь их разум сосредоточен на пище. Еда у них - произведение искусства. - Странно. На вид вроде не жирные. - Нет, сами они пищи употребляют крайне мало. Но почему-то все эволюционное развитие у них ушло на интерес к съедобному. - А эти, грибовидные? - Струбециты. Довольно интересные создания. У них, как вы видели, напрочь отсутствует самосохранение. Это потому, что этот вид такой древний и так выродился, что они лишились элементарной воли к выживанию. Будете кромсать их, отъедать куски, они и тогда не спохватятся. Плоть же у них действует удивительно успокаивающе. А в Гавунде это полезно. Кое- кто из молодых впадает у нас иногда в состояние эго-лок - в такую ярость, что становится угрозой себе и окружающим. При этом ему надо лишь съесть кусок струбецита, и самоконтроль восстанавливается моментально. Они шли длинным и до унылости пустым коридором, похожим чем-то на монастырь-дзонг в Гималаях, где Карлсену довелось пробыть когда-то несколько дней. Сходство усилилось, когда он через окно заглянул во внутренний дворик. Там, молитвенно склонив головы, стояли на коленях дети, - числом с дюжину, все как один в белом. По возрасту им было не старше пяти. Перед ними стояли трое ребятишек в белых туниках, из которых один, не размыкая губ, заунывно гудел. Когда гудение начинало подрагивать, норовя оборваться, эстафету подхватывал другой. - Медитируют? Клубин покачал головой: - Концентрируют волю, готовятся к следующему уроку. Как бы готовят из себя самураев. - А что за следующий урок? - Что-то вроде этого, - он приостановился перед открытым дверным проемом. Через него видны были спины бритоголовых учеников, неотрывно смотрящих на большой белый круг, который занимал большую часть противоположной стены. Круг походил на циферблат с единственной стрелкой, часовой. Интриговало то, что у каждого из учеников на левом плече сидело крупное насекомое, что-то вроде мохнатого серого скорпиона с крылышками и угрожающе заведенной для удара закорючкой хвоста. - Еще один урок концентрации, - шепотом пояснил Клубин. - Указатель на круге движется со скоростью часовой стрелки. Надо жестко сосредоточиться, чтобы видеть ее движение. Если ученик теряет концентрацию, его кусает декс. Вас один уже кусал, так что знаете, насколько это больно. Вглядевшись в кончик стрелки, приобщился к занятию и Карлсен. Потребовалось жесткое усиление внимания. Он простоял минут пять, цепко следя, как стрелка медленно, но уловимо ползет по циферблату, и в душе при этом разлилось ощущение радостной силы. - А как декс узнает, что ученик отвлекся? - А-а, так он же чувствителен к мозговым ритмам. Внутри чутко смекнула Фарра Крайски: "Вот видишь, укус он все же мог наслать". Карлсен ее проигнорировал. Пошли дальше. Впечатляла сама тишина. Школа явно полна была учеников, а между тем ощущение такое, что в здании пусто. Еще удивительней было, когда зашли в помещение, напоминающее спортивный зал с гимнастическими снарядами. Здесь полузастыв стояли лицом друг к другу с десяток юношей. У каждого в руках была длинная палка, которой он орудовал как бы в замедленном темпе. Перед группой стоял дюжий уббо-саттла, следя за происходящим с безраздельным вниманием. Ученики с напряженной сосредоточенностью скрещивали палки, разводили их и выполняли замысловатые, медлительно-грациозные движения. Время от времени наставник вмешивался: ступая вперед, разводил какую-нибудь пару, одному из единоборцев при этом легонько поддавая коротким прутом. Выбывающий пристыженно склонял голову и дожидался, пока его не вернут в замедленный поединок вслед за очередным проштрафившимся. Ясно было, что юноши налегают с недюжинной силой, причем цель - направить ее так, чтобы соперник потерял контроль. Чем-то походило на борьбу сумо, с той разницей, что невозможно было различить, где конкретно один из бойцов добивается перевеса, а другой теряет. Впечатляло то, что хотя они с гребисом стояли на виду, ни учитель, ни ученики на них даже не повернулись, будто их и нет. Спустя минуту Клубин тронул Карлсена за локоть, и они пошли дальше. - Теперь вы, думаю, понимаете, когда я говорю, что суть эволюции - в контроле? - Да, понимаю, - кивнул Карлсен. - А ведь это всего-навсего второклассники, достигшие лишь первой степени сфокусированного внимания. - Просто невероятно. Стыдновато даже быть землянином. Гребис, впрочем, не спешил воспользоваться превосходством, не допустив и улыбки. В конце коридора была лестница. Спускаясь, Карлсен лишний раз обратил внимание, что подобно зданиям в Гавунде, ступени, и те были в ребре округлены. А их несколько больший в сравнении с земным размер, заставлял ступать с некоторой осторожностью. - Почему у вас в Гавунде нет четко прямых углов? - Мы их находим эстетически неприглядными. От них веет какой-то леностью. Кривые требуют от строителя большего тщания. - Да ведь нос на такой лестнице расквасить можно! - В том-то и дело, - кивнул Клубин со смешком. На Земле эволюция ползет кое-как, потому что вы недопустимо обленились. Человек тогда лишь и проявляет себя, когда приходится одолевать трудности. А как только они позади, так подсознание снова впадает в спячку. Еще с тысячу лет, и из-за дутого своего преуспеяния вы деградируте как струбециты. А у нас даже вон лестницы такие, чтобы внимание не ослабевало. Карлсен подождал, как отреагирует да это Фарра Крайски: молчок. Неудивительно. Логика неоспоримая: он даже сам что-то похожее написал у себя в "Рефлективности", ближе к концу. Они оказались в коридоре, налитом зеленоватой мутью рассеянного света и оттого похожим на подводное царство. - Свет здесь пригашен, - вполголоса сказал Клубин, - напомнить лишний раз об осторожности. Почему, скоро увидите. Он завел Карлсена в комнатку с наглухо задраенной перегородкой из стекла и мощной звукоизоляцией: толстая обивка на стенах, на полу. За стеклом находилась еще одна комната, большая и без мебели, такая же полутемная как коридор. Спиной к стеклу стояли шестеро учеников в белом, на вид лет четырнадцати. У противоположной стены, лицом к ним, еще шестеро. А между ними, прямо по центру -- ульфид: стоит, свесив лапищи до пола, лоснисто-черная кожа и белые глазищи отражают свет. Даже в гробовой тишине их кабинки чувствовалось громадное напряжение, распирающее стеклянные стены комнаты. Все взгляды неподвижно упирались в ульфида, который не мигая таращился встречно. Горилье тело словно монолит. Карлсен тихо присел на скамейку лицом к толстому, с дюйм, стеклу. - Что это там? - Они пытаются совместной силой сдвинуть ульфида. Однако чем сильнее концентрируются, тем он становится тяжелей. Сейчас он уже весит десять с лишним тони. А это еще лишь половина его порога. Понятно, почему это состязание происходило в подвальном этаже. Молча наблюдая, Карлсен зачарованно сознавал, что хотя никто из состязающихся не дрогнет и мускулом, борение воль здесь так же до осязаемости натужно, как перетягивание каната. Интуитивно угадывалось и то, как ульфид сопротивляется совокупному усилию. Он неким образом использовал гравитацию планеты, как моллюск-блюдечко - давление воздуха, присасываясь к камню. Будто трос, натягиваемый силой воли, якорем крепил его к центру планеты. Ученики пытались пошатнуть ульфида, смыкая волевую силу так, как сцепляют руки, или как смыкали щиты воины македонской фаланги. Понятно и то, почему подвал предусмотрительно заизолирован. Отвлекись, ослабь на секунду внимание хотя бы один ученик, и энергия прорвется, калеча, кромсая, как лопнувший трос. Полностью уйдя в происходящее, Карлсен забыл обо всем. В конфликт воль он вник так, что время будто застыло. Но, несмотря на поглощенность, он подмечал и то, что время и воля связаны напрямую. Когда воля слаба, ум впадает в подчиненность времени, если же наоборот, ум начинает перед временем упорствовать. Медленно, едва уловимо, ульфид начал чугунной тумбой тяжело подаваться вбок. И тут с ошеломляющей внезапностью он, утратив неподвижность, свирепым носорогом грузно ринулся на стоящих у стены учеников. Карлсен невольно отпрянул, но скамья вделана была в пол, и он спиной упруго уперся в обивку. У ульфида за стеклом получилось дотянуться до крайнего из учеников и задеть его руку. Подхваченный спустя мгновение водоворотом совокупной силы, ульфид, запрокинувшись, покатился по полу. Карлсен краем глаза заметил руку ученика: сплошная кровоточащая рана. А тот между тем и не шелохнулся, сообща с товарищами концентрируя волю, чтобы отогнать ульфида, хотя кровь - черная под мутно-зеленым светом, - запятнав белизну туники, обильно капала на пол. То, что ранен, он, скорее всего не замечал. Сила натиска смещала ульфида к ученикам у противоположной стены. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких футов, ульфид развернулся (каким-то образом, видимо, используя гравитацию) и потянулся хватнуть крайнего. Почти уже дотянувшись, он был сшиблен совокупной силой воли. Ульфида волчком кинуло вбок, отчего он грохнулся о стену так, что та задрожала. Отрикошетив от нее, он устремился уже к другому ряду. И опять его, запрокинув, понесло в противоположную сторону. Ульфид задыхался от тяжелой злобы: ясно было, что он прибьет любого, кого сумеет заграбастать. Хорошо, что комната отделена стеклом толщиной в дюйм. Хотя как знать, выдержит ли оно удар эдакой лапищи. Происходящее напоминало детскую игру в пихалки. Ульфид находился меж двумя батареями волевой силы, каждая из которых оттесняла его в противоположном направлении. Дотянись он до любого из рядов, ученикам пришлось бы несладко. Но ни тот, ни другой ряд подпускать его к себе не намеревался. Их задачей было раскачивать ульфида, пока тот не рухнет в изнеможении. Ульфид, очевидно, играл в эту игру не первый раз. Он чуял, что команда у стеклянной стены более уязвима, - у ног крайнего из учеников образовалась уже черная лужа, - и векторы нагнетаемой силы пытался использовать как катапульту. Однако обе команды прекрасно сознавали, что, пишась хотя бы одного товарища, в опасности окажутся все: объединенного волевого усилия им не хватит, чтобы его отогнать. Был момент, когда ульфид подобрался так близко, что в глазищах мелькнуло злое торжество: еще чуть-чуть, и тогда уж он разделается хотя бы с одним из мучителей. Но крючковатым пальцам не хватило буквально дюйма, когда встречный натиск лишил его равновесия и он, юлой закрутившись вбок, шарахнулся о бронированную дверь. Толкнувшись от нее как от батута, к противположному ряду защитников ульфид метнулся с такой прытью, что те едва успели его отразить. Мало-помалу обе команды начинали уставать, хотя и ульфид тоже. После очередного сотрясающего удара о стену движения у него стали более вялыми, а дыхание тяжелей. Предвкушая скорую победу, обе команды сосредоточились теперь на том, чтобы закружить ульфида волчком. Гулко въехав в стену еще раз, ульфид грянулся так, что пол задрожал. Вслед за тем безмолвно упал истекающий кровью ученик. - Неплохо, - неторопливо заключил Клубин. - Хотя и не сказать чтоб хорошо. Толкнув перед собой дверь, он вышел в коридор. Карлсен чувствовал такую разбитость, словно поучаствовал в одной из команд. - Наверное, бывает такое, что некоторые калечатся? - В порядке вещей. За один только прошлый год погибли трое. Но это в классе постарше, где игра идет с двумя ульфидами сразу. - С двумя?! Вот уж да-а... - Карлсена невольно передернуло. - Какое, кстати, наказание несут ульфиды за убийство? - Никакого. Наоборот, награждаются специальными наложницами, которых ценят больше всего на свете. Парадокс на парадоксе. Подняться на этаж, под свет, было все равно, что выйти из подземелья. Карлсен поймал себя на том, что позевывает (сказывался, видно, стресс). Прохладный ветерок во внутреннем дворике отрадно бодрил. - А там что за здание, сразу за двориком? - Школа для девочек. - Девочек?? - Карлсен не поверил ушам. - Совершенно верно. - Вы шутите? - Нет, - без тени улыбки ответил Клубин. - Настоящих девочек? - Ученики так считают. - А-а, так все же роботиц. - Тс-с! - Клубин поднес палец к губам. - В Гавунде это секрет из секретов - вам я это так, по дружбе. Поэтому не очень-то об этом. - Как можно! - Карлсену стыдно стало за оплошность. Они приостановились у прохода, ведущего в сад, за которым виднелось окно классной комнаты. Там сидели за столами девочки лет двенадцати и слушали учителя. - Но я никак не пойму... - Что тут непонятного? Городу вроде нашего женщины необходимы для создания романтических идеалов. Как только эта школа по соседству открылась, наши недоросли стали вдвое быстрее достигать пятой ступени концентрации! - Как раз это мне понятно. Не пойму я того, как вам удается им внушать, что это именно женщины, а не роботицы. - Каджеков заслуга. Они создали робота, практически неотличимого от настоящей женщины. Вот вы распознали для себя, - спросил он с пытливой улыбкой, - что Дори - роботица? - Вы меня разыгрываете? - Нисколько. - Н-но... вы же сказали, что она - женщина? - Было необходимо для эксперимента. Когда она вас целовала, надо было, чтобы вы принимали ее за подлинник. - Дори - робот? (Просто невероятно. Тут и Фарра Крайски не нашлась что сказать). - Что вас так удивляет? - Я... я просто предположил... - Вот-вот, предположили. А, предположив, робота в ней уже не распознали. Припомнив, Карлсен понял, что он прав: от возбуждения тогда все в глазах мутилось - просто вылитый гребир. Сидящая у окна девочка почувствовала на себе чужой взгляд и посмотрев через сад, украдкой пихнула локтем соседку по парте - обе коротко меж собой перешепнулись. Так похоже на обыкновенных заскучавших школьниц - просто в голову не идет, что это роботы. Он покачал головой. - И все-таки, занявшись с Дори любовью, я бы все понял. - Вы уверены? - лукаво улыбнулся Клубин. - Уверен. Речь идет об обмене жизненной силой, а это совсем другое дело. - Клубин улыбался с вежливым скептицизмом. - Или, по вашему, не так? Серьезность во взгляде гребиса мешалась с шутливостью. - Представьте себе как землянин, что происходит, когда мужчина совокупляется с женщиной. В том, что она жива, сомнения у него нет: убеждает уже тепло ее плоти. А сам контакт вызывает такое возбуждение, что мужчину переполняет сексуальная энергия. Эта энергия концентрируется на двух основных точках: губах и гениталиях. То же самое происходит и с женщиной. При этом возникает убеждение, что энергия начинает циркулировать через обоих. Но это, уверяю вас, иллюзия. От нахлынувшего отчаяния у Карлсена словню опора ушла из-под ног. - Тогда почему груодов тянет поглощать людей? - А почему вас тянет совокупляться с женщинами? Это инстинкт. Вы же занимались сексуальными преступниками, кому, как не вам об этом знать. - То есть, если один из ваших старшеклассников сойдется с одной из этих школьниц, роботицу в ней ему не распознать? - В точку. Позвольте изложить конкретнее. Ученикам ухаживать за девушками запрещено. Если такое происходит и девушка жалуется, он автоматически исключается из школы на год - для юноши, учитывая общую амбициозность нашей молодежи, худшее из наказаний. Но есть альтернатива. Высокоразвитая воля подразумевает высокоразвитые силы гипноза. Загипнотизировать жертву без ее на то ведома - задача далеко не из легких. Но, тем не менее, посильная. Хорошему гипнотизеру удается напрочь стирать память о происшедшем. И наши молодые люди пытаются воздействовать на девушек из самой глубины подсознания. Цель здесь - вызвать состояние транса, в котором девушка сама пришла бы к тебе в комнату. Но и здесь приходится беспокоиться, чтобы о происшедшем не осталось ни намека. И когда девушка уходит, он должен ей внушить, что время, проведенное с ним, она провела где-то в другом месте. Легко догадаться, насколько юношей интригует такая игра и как быстро исчезла бы мотивация, знай они, что девушки на самом деле - просто роботы, реагирующие на мозговые ритмы. - И говорите, - Карлсен, спохватившись, нервно оглянулся (не подслушал бы кто) и понизил голос, - до них не доходит, что она робот, даже когда дело доходит до полового акта? - Никогда. Начать с того, до соития обычно не доходит, девушка сохраняет девственность. Уже сама недозволенность, - раздевать ее, трогать, - юношу удовлетворяет задолго до того, как дойти до полового акта. А так как они считают, что жертва находится в глубоком трансе, то и поведение от нее ожидается иное, чем у бодрствующей. Школьницы в окне все еще перешептывались, поглядывая временами в окно. А ведь действительно, прав Клубин. Двенадцатилетняя нимфетка может состроить глазки своему сверстнику, но уж едва ли двум мужчинам среднего возраста. Откуда-то сверху плавно донесся звук гонга. Вскоре из классов стали густо выходить ученики. - Поесть не желаете? - спросил Клубин. - Можно и обойтись. Голод меня как-то не очень донимает на вашей планете. - Да, безусловно. Физическое ваше тело осталось на Земле. Но все равно, столовую у нас стоит посмотреть. По коридорам и лестницам мерно циркулировал поток учащихся. Впечатляло отсутствие гулкой многоголосицы и суеты, типичных для школ во время перемены. Учащиеся шли чинно, без спешки, негромко между собой переговариваясь. Они с Клубин зашли в небольшой лифт. Когда, спустя несколько секунд, двери раскрылись, они очутились в большом солнечном зале, находящемся, очевидно, наверху здания. Из кухни исходили вкуснейшие запахи. В помещении пока было пусто, лишь струбецит у дверей, галантно изогнувшийся в их сторону. К ним проворно подскочил ведашки и провел к столику возле окна. За ним открывалась панорама восточной части города, за которой до самого горизонта расстилалась черная равнина, отороченная цепью гор. Наиболее броско отсюда смотрелась изумрудно-зеленая река - шириной по крайней мере с Гудзон, величавой анакондой петляющая через равнину и город. Было что- то поистине гипнотическое в самой зелени воды, скрывающей неведомые глубины и странных рыб. Ведашки почтительно стоял у столика, играя затейливым разноцветием глаз. До Карлсена неожиданно дошло, что это перемигивание - разновидность речи. Интересно отреагировал Клубин, с удивительной резвостью начав менять цвет глаз. Через несколько секунд ведашки удалился, даже не повернувшись при этом, поскольку перед у него ничем не отличался от зада. Так бы вот иметь самому глаза на зытылке и сигать в любую сторону - вот это маневренность! - Словами они что, не изъясняются? - Нет. Абсолютно глухи, а общаются, как видите, цветовыми сигналами. Причем язык ничуть не менее многообразен, чем у нас. Просто планета у них лишена воздуха, а потому звук для них - понятие чужеродное. - А дышат как? - Никак. В организме у них происходит что-то вроде внутреннего сгорания, потому- то они такое значение придают пище. Если будет время, я покажу вам часть города, где они обитают - вот где чувствуешь себя инопланетянином! Возвратился ведашки с подносом, на котором Карлсен с удивлением заметил зеленую керамическую бутылочку вроде той, что видел тогда в подземной капсуле у Грондэла, а также каплевидные бокалы и керамические тарелки, похоже, с тем самым трагасом. Клубин буквально капнул в оба бокала прозрачной искристой жидкости. - Это здешний наш напиток, нитинил. Первые капли мы традиционно предлагаем за Бруига, духа космического разума. - Он приподнял бокал, - за Бруига. - За Бруига, - повторил Карлсен и глотнул. Нитинил, как и тогда у Грондэла, разлился по телу, вызвав неизъяснимое блаженство. Клубин подлил в бокалы. - Это вода из реки, что вон там внизу. А в ней пузырьки нитина - газа из недр нашей планеты. - Я уже знаю, пробовал. У Грондэла. - А-а, тогда и трагас, наверное, пробовали? - И его. Правда, мне он не понравился. - Почему же? - Руки так и зачесались сунуться под ближайшую юбку. - Это потому, что поле Земли насыщено сексуальной энергией. Здесь все по-другому. Вы попробуйте. Карлсен, отломив кусочек, осторожно жевнул. Вкус как у лежалого хлеба, да еще и запах гнилостный, но уже через пару секунд по телу растеклось нежное тепло. Клубин был прав. Вместо вожделения скоро вызрело ощущение недюжинной силы, причем такой, что по плечу справиться и с ульфидом. Хотя, было в ней что-то, не вполне приятное: некая глумливая удаль злодея, которого так и тянет поиздеваться над тем, кто уступает по силе и уму. - Еще? - Клубин пододвинул тарелку. - Спасибо, не надо. - Не понравилось? - Не особо. - Вызванная трагасом сила провоцировала на откровенность. - Я как бы эдакий... веселый изверг. - Ну, да это легко устранимо, - Клубин, хохотнув, встал и прошел к стоящему у двери бециту. Отломив кусок от его шляпы-гриба, он возвратился к столику. - Нука, вот этого отведайте. Карлсен, коснувшись жемчужной мякоти, брезгливо поморщился: она была тепла на ощупь. Не гриб, а просто живая плоть. - На вкус, между прочим, приятно, - заметил Клубин и, отломив полкуска, сунул в рот и стал со смаком жевать. Карлсен осторожно нюхнул свои полкуска, надкусил. По консистенции плоть напоминала филейный кусок сыроватой курятины, но с неописуемо приятным вкусом и ароматом. - И они спокойно позволяют отрезать от себя куски? - не смог скрыть удивление Карлсен. - Спокойнейшим образом. Через сутки у них все отрастает по-новой. Карлсен с опаской сглотнул кусочек. Эффект сказался до внезапности быстро. Нахлынувшее чувство словно приоткрывало некую отдушину в прошлое, откуда веет, чем-то восхитительно безмятежным. Все равно что, стоя на холме, озирать какой-нибудь уютный, мирный пейзаж, наполняющий душу укромным счастьем. - Хорошо? - Да. Кусок теплой плоти привлекал мало, но он откусил еще, на этот раз побольше. И чувство, разом веколыхнувшись, заполнило беспечной радостью вроде той, что охватывает иногда при катании с горы или на серфинге. Одновременно радужным калейдоскопом развернулись многочисленные воспоминания о детстве. Безмятежность углубилась еще сильнее, от чего тело налилось блаженным покоем. Лишь приглушенная печаль, невесть как сквозящая через ватное оберегающее тепло, подтачивала эффект. Зал стал постепенно наполняться учащимися. Многие из них, проходя, отламывали кус бецитовой плоти и сжевывали ее по пути к столу. Бецит стоял у двери, пассивный, как вешалка, с кротким безразличием расставаясь с закраинами шляпы. В несколько минут зал был уже полон, хотя в нем полностью отсутствовал многоголосый гул, свойственный школьным столовым на Земле. Обращала на себя внимание одна особенность: находясь вместе, учащиеся будто источали силу и лучистую жизненность, наполняющие зал под стать электричеству. Угадывалось своего рода телепатическое поле, открывшееся Карлсену вместе со вкусом бецита. Было в нем что-то от эйфории, возникающей иной раз после бокала-другого вина, - эдак в предвечерье, после успешного дня, где-нибудь в нешумном месте, - хотя по интенсивности безусловно нет сравнения. Даже в самые, что ни на есть, развеселые дни в студенческих клубах, спортивных командах, такой сплоченности с товарищами он не ощущал никогда. Можно сказать, даже зависть кольнула к молодежи Гавунды: какая спайка, чувство локтя. Клубин подлил нитинила. - Как ощущение? - Что и говорить, чудесное. - Тогда я еще с одним вопросом. Будь вы каким-нибудь марсианином, делающим для сородичей доклад о человеческой расе - что бы вы сказали? - Земляне - раса депрессивов, - не задумываясь, ответил Карлсен: ответ при теперешней эйфории казался очевидным. - В точку, - гребис одобрительно кивнул. - А не кажется ли вам, что это вот, - размеренным, снизу вверх, кивком указал он, - и есть нормальное сознание? Карлсен кивнул: не к чему и спрашивать, и так ясно. - Почему ж тогда человеческое сознание такое аномальное, не догадываетесь? - Мне кажется, да. - И почему? - Давление слабоватое. Протекает. - Именно. А течь вызывает чувство поражения, а то, в свою очередь, еще сильнее размывает стойкость. И так по кругу, бесконечному, все более унылому. Вот почему люди так серы и пессимистичны: из-за неполной действенности восприятия. Для того чтоб вам, людям, преодолеть в себе серость, нужно единственно освоить эффективность восприятия. Радостное волнение, счастье от полноты жизни - знаете, от чего все это? От того, что достигается оптимальный уровень эффективности восприятия. Или когда, допустим, человек вначале переживает кризис, а затем облегчение от того, что тот миновал - тоже потому, что уровень эффективности восприятия поднимается до оптимального. Вот он, уровень, на котором можно жить с максимальной отдачей. Надо лишь научиться поддерживать его в себе постоянно, и жизнь тогда буквально преобразится. - Да, но как это осуществить? - Одним лишь стремлением. Это не так уж трудно. Любого малыша, который пока лишь агукает, можно "разговорить", упорно развивая его речевые навыки. Аналогичным усилием достигается и оптимальный уровень эффективности восприятия, спуск ниже которого надо закрыть себе раз и навсегда. Именно это удалось нам, - он округло обвел рукой зал, наводненный негромким пестрым разговором учащихся, сидящих за едой. Внимания на них никто вроде бы не обращал, хотя чувствовалось, что присутствие гребиса с гостем здесь не секрет. Озарение, забрезжив, сковало тело немотой. Клубин-то, оказывается, вещал самоочевидные истины - это с поистине хрустальной прозрачностью видно было из теперешней эйфории. Усомниться невозможно, что гребиры решили проблему, над которой тысячелетиями тщетно бились земные философы. Тем не менее, его беспокоило по-прежнему, одно. - Все это я понимаю. Непонятно мне то, почему груодам нужно убивать людей. Я не вижу, как с этим можно мириться. - Согласен, - поспешно вставил Клубин. - Теоретически это непростительно. У нас, на этой планете, теория и практика в полной гармонии, поскольку мы научились контролировать свою жизненную силу. У вас же на Земле это еще не так. Как вы и сказали, люди - это раса депрессивов, живущих гораздо ниже своего потенциала. На Дреде для таких у нас есть особое слово. Мы зовем их "кедриды": можно перевести как... - он чуть нахмурился, - "дойные", что-то вроде вашей "скотины". - С той разницей, - оговорился Карлсен, - что порядочные люди не относятся к другим как к "скотине". - Хотя, - и возразить вам нечем, - даже самые наипорядочные не относятся, скажем, одинаково к разным породам животных. Лошади для них благороднее коров, коровы выше, скажем, тех же кроликов, а кролики выше крыс. У вас есть некая шкала ценностей. Тем не менее, не поносите же вы тех, кто питается говядиной - они у вас не считаются извергами. И даже те, кто ест конину. - Некоторые ругают - крайние вегетарианцы. - Вот видите. А под "крайними" вы подразумеваете "не совсем в себе". Среди людей нет четкого согласия, кого считать "кедридами". Безусловно, нет насчет этого согласия и у дифиллидов. Риадиры считают людей за ровню, а груоды - за "кедридов". Риадиры - что-то вроде вегетарианцев, груоды - хищники. Впрочем, теперь вы и сами дифиллид, так что должны принимать разницу в подходе. Карлсен невольно улыбнулся. В теперешней эйфории спор буквально смаковался - вот так говорил и говорил бы часами. - Но я еще и человек. Вы представляете себе корову, одобряющую тех, кто ест говядину? - Вынужден не согласиться. Подчеркиваю: вы не человек, а дифиллад. Понятно, вы с этим еще не свыклись, но, тем не менее, это так. Вам хотелось бы снова стать просто человеком? - Нет, - ответил, подумав, Карлсен. - Я и не сомневался. Потому что вы - один из нас, хотя скорее риадир, чем груод. Несмотря на то, что сглотнули недавно живую душу, - добавил он с улыбкой, придающей сказанному успокоительную незначительность. Взгляд магнитила чудесная зеленая река, вьющаяся по равнине с дальних гор. Ум точило глубокое беспокойство. Неужели действительно у него нет больше права считаться человеком? И сочувствовать жертвам груодов? Клубин, похоже, прочел его мысли. - Я не говорю, что у вас нет права осуждать груодов, нет лишь права их выдавать. Грондэл тоже осуждает, но знает, что выдавать их нельзя. - Карлсен продолжал остановившимся взором смотреть в окно, понимая, что встретившись глазами с гребисом, вынужден будет согласиться. - Позвольте еще один вопрос, - сказал Клубин. - Вам бы хотелось гибели всех дифиллидов, включая Бенедикта Грондэла и его дочь? - Да нет, конечно, - оторопело сознался Карлсен. - А почему нет? - Потому что я считаю, что в дифиллизме ничего дурного нет. Более того, я бы хотел, чтобы все люди стали дифиллидами. А вот относиться дружески к груодам не могу. Вы спрашиваете, чего бы мне хотелось? Скажу. Мне б хотелось, чтобы груодов с Земли вынудили уйти, чтоб там жилось спокойно. Клубин решительно качнул головой. - Как дифиллид, решать за них вы не имеете права. Это все равно, что вегетарианцы потребуют вдруг, чтобы все, кто ест мясо, покинули Землю. Кроме того, надеяться на это наивно. Каким образом их разоблачить, как все обставить? Ну, напишете вы, допустим, книгу, или выступите с телеобращением. Никто же не поверит. Фактов о существовании груодов нет. Люди подумают, что вы спятили. А вот риадиры обернутся против вас. Скажут, что не имеете права вмешиваться. Карлсен кивнул. Понятно, что все это так, но все равно мириться сложно. - И, наконец, - Клубин наконец перехватил взгляд Карлсена, - ну, оставят груоды Землю - дальше что? - Честно сказать, и не знаю. Звучит амбициозно, но хочется помочь человечеству эволюционировать. Если убивать людей, эволюционировать им не удастся. - Что такое, по-вашему, эволюция? - спросил Клубин серьезным тоном. - Главная цель, состоящая в максимальном постижении всего, что может быть изведано. - Клубин медленно повел головой из стороны в сторону, приглушенно сверкнув глазами. Слова Карлсена, похоже, чудесным образом его повеселили. Несколько секунд он их как бы молча смаковал. Наконец серьезность восстановилась. - Мысль о познании как о конце и начале всего - заблуждение. Что такое знание? Просто совокупность фактов, - говорил он медленно, с выражением. - Суть не в фактах, которые тебе известны, а то, в какой степени ты жив. - Он встал. - Пойдемте. Хочу показать вам интересный эксперимент насчет эволюции. Карлсен с любопытством, хотя и слегка настороженно ("эксперименты" гребиса нередко выбивали из колеи) двинулся следом за Клубином к двери. Ведашки тут же кинулся убирать со стола, и за их столик сели двое учащихся, дожидающихся у стены. Все казалось таким нормальным, - ни дать, ни взять общественная столовая на Земле, - что сложно было поверить собственным глазам. Клубин прошел по коридору и поднялся этажом выше, где пол, судя по всему, служил потолком здания. Стена с потолком образовывали единое прозрачное окно, выходящее на красные горы к северу. На полпути по коридору Клубин остановился и постучал в дверь - судя по прекрасной отделке и вдвое большим размерам, вероятно, кабинет какого-нибудь высокого начальства. Высота дверного проема стала понятна, когда дверь открыла женщина поразительной внешности: длинноволосая шестифутовая блондинка атлетического сложения (вот с кого портреты богинь писать). Покрой горчичного платья выгодно выдавал лепные плечи и мраморный бюст. - Гелла, - обратился с порога Клубин, - попроси, пожалуйста, Скибора зайти в лабораторию. Та в ответ улыбнулась, обнажив великолепные зубы (на Земле, такая, пожалуй, по карману только мультимиллионеру). Клубин, не дожидаясь, пошел дальше по коридору. Следующая дверь, - на этот раз нормальная, - вела в помещение, во многом схожее с лабораторией Ригмар в Хешмаре - разве что потолок черный, а стены оранжевые. По потолку застывшими молниями тянулись слепяще-синие трубки с биоэнергией, тыеячевольтной в сравнении с лабораторией Ригмар. Из угла к ним вопросительно повернулся сидящий над микроскопом каджек. - Извини, что отвлекаю, К-70, - громко сказал Клубин. - А, гребис! Извините, сразу не узнал, - вежливо поклонился тот. - Какие будут распоряжения? - Я хочу показать доктору Карлсену эксперимент. Будь любезен. - Та-ак, - в глазах каджека мелькнула некая осведомленность. - Тогда я сейчас выйду. Этот короткий диалог имел некий приглушенный смысл. Каджек, несмотря на эдакую рассеянность ученого, в присутствии Клубина чувствовал себя неуютно. А поскольку он был первым на сегодня, выказавшим такую неловкость (в отличие от собратьев-гребиров, держащихся с гребисом на равных, не сказать по-свойски), Карлсен мельком усомнился, действительно ли Клубин так дружелюбен и демократичен, как кажется. А усомнившись, понял: Фарра Крайски очнулась, никак не иначе. Выходя, каджек в дверях чуть не столкнулся с Геллой. Следом за ней в лабораторию буквально протиснулся здоровенный ульфид (прямо Кинг-Конг какой-то). Войдя, он угрюмо воззрился вначале на Клубина, затем на Карлсена. Они с гребисом обменялись парой телепатических импульсов, причем недоверие ульфида смягчить, видимо, не удалось. -- Гелла, -- повернулся Клубин, -- проводи-ка его в соседнюю комнату и усади (было видно, что и у него отношение к ульфиду далеко не сахар). Красавица, подняв обеими руками гориллью лапищу ульфида, сунула ее себе под мышку, так что его пальцы очутились у нее возле бюста. -- Пойдем, Гумочка, -- проворковала она. Ульфид, поглядев на нее с немой верностью Кваземоды, покорно дал себя провести в соседнюю комнату, оставив за собой вонь зверинца. -- Это он-то "гумочка"? -- спросил вполголоса Карлсен. -- Это она его так кличет любовно, что-то вроде "малыша". -- Он что, обитает в этом здании? -- Да, у него здесь свои апартаменты, он там живет с Геллой. Ее соорудили специально для него. -- Клубин скупо улыбнулся. -- В сексуальном плане парочка что надо: гигант и гигантша. Ульфид уже сидел в необъятном, как раз под него, кресле, обитом кожей, но с основанием из литого металла. За его спинкой на стене находилась матово светящаяся, как телеэкран, прямоугольная панель, где сверху вниз располагались значки -- судя по всему, цифры. На одну из нижних указывала красная стрелка. Войдя, парочку они застали за ласками: Гелла, наклонившись, нацеловывала ульфида, пощипывая ему на пузе шерсть. Гориллья лапища елозила ей по спине, и в комнате слышалось по-звериному тяжелое сопение - ну вылитый Кинг-Конг. -- Надень ему на голову скорб, -- сказал Клубин, имея в виду свисающее на гибком проводе подобие округлого колпака. Гелла не сразу (ульфид все не отпускал) отстранилась и, потянув колпак, водрузила его кинг-конгу на голову: получилось что-то вроде сушуара в парикмахерской. Ульфид продолжал коситься с угрюмой подозрительностью. -- А показать я собираюсь эксперимент по ускоренной эволюции, -- объявил Клубин, становясь за пульт сбоку кресла. -- Прежде всего, обучим его английскому, чтобы вы друг друга понимали. -- А-английскому?? -- даже не сообразил вначале Карлсен, неуютно снося на себе мрачный взгляд ульфида. -- Это прибор быстрого обучения, усовершенствованный К-90. Изобретен был для роботов, но теперь может работать и с живыми существами. Гелла, сделай, чтоб он сидел спокойно. -- Ульфид порывался стянуть скорб с го- ловы. Когда Гелла, забравшись Гумочке на колени, обвила его руками, он, наконец, успокоился, запустив лапу под юбку возлюбленной. Из ячейки на столе Клубин вынул небольшой, диаметром пару дюймов, металлический диск и, вставив его в прорезь на пульте, легонько крутнул регулятор. Послышалось негромкое жужжание. -- Гума, сиди, сиди, -- забеспокоилась Гелла, видя, что ульфид норовит подняться. Карлсен со своего места видел, как его огромное лицо приняло озадаченное выражение. Глазищи на секунду словно присмирели и утратили диковатый блеск. Через несколько секунд Клубин вынул диск из прорези. Подавшись вперед, он нарочито отчетливо произнес: -- Ты меня понимаешь? Ульфид, накренив башку, оторопело на него уставился. -- Понимаешь ты меня? -- переспросил Клубин. И тут, на изумление, образина хрипло пробасила: -- Да... -- Хорошо. Теперь, прежде чем продолжим, надо, чтобы ты увеличил свой вес. Утяжелись насколько сможешь. Тронув Карлсена за локоть, Клубин указал на экран. Ульфид, безусловно, проделывал уже такую процедуру: красная стрелка на глазах поползла вверх по столбцу цифр и вскоре придвинулась к максимальной отметке. Кресло- монолит начало натужно поскрипывать. Клубин одобрительно кивнул. По земным меркам это тридцать с лишним тонн. Пол здесь специально усилен. Карлсен впечатленно посмотрел на кресло: снизу, похоже, начинает уже прогибаться. -- Ну что, -- Клубин разулыбался. -- Не желаете ли порасспрашивать? Просто фантастика. Карлсен во все глаза смотрел на ульфида, лицо которого было частично скрыто волосами Геллы, и, откашлявшись, спросил громко, но неуверенно: -- Как тебя звать? Ульфид открыл пасть и так какое-то время сидел. Наконец выдавил: -- Гу-ума. -- Да нет, дурашка, -- рассмеялась Гелла, -- "гума" значит "малыш". Скибор тебя зовут. -- Ски-ибор, -- не сказал, прорычал тот. -- Надо подчистить ему речь, -- спохватился Клубин и, поискав, вставил в прорезь еще один диск. Жужжание длилось секунд пять. И опять глаза у ульфида словно остекленели. Карлсен заметил, что красная стрелка со- скользнула на пару делений. -- Спроси еще что-нибудь, -- предложил Клубин. -- Откуда происходит ваш род? -- С той стороны гор смерти, -- на этот раз голос, все такой же глубокий, звучал отчетливо. -- Тебе нравится жить в Гавунде? -- спросил Карлсен. Физиономию исказило непподдельное отвращение. -- Нет, -- произнес он с какой-то странной, механической заунывностью. -- Я хочу жить дома. Только я хочу взять с собой ее. Где она, там и я буду. -- Лапа заступнически объяла Гелле талию. -- Если ты хочешь вернуться в Граскул, у тебя на то есть мое позволение. Ульфид в растерянном изумлении поворотил голову. -- У меня есть твое п-позволение... -- он чуть заикался. -- Есть. -- Клубин, не то беседуя, не то отвлекая разговором, вынул предыдущий диск и вставил новый. На этот раз ульфид во время жужжания нахмурился. Стрелка снова скользнула вниз. Тут он подал голос: -- И я могу взять ее с собой? -- голос теперь звучал свободно, по- живому. -- Конечно. -- Сейчас? Сегодня? -- Как только мы закончим. Как ты себя чувствуешь? -- Хорошо. -- Ну и славно. -- Клубин вполоборота повернулся к Карлсену. -- Вот она перед вами, механическая эволюция. Так, чему мы теперь его научим? -- Пальцы его перебирали коробку с дисками. -- Есть у нас здесь астрономия, земная история, история Дреды, молекулярная физика, музыка, математика, философия, всякие языки... -- И философия есть? -- подивился Карлсен. -- Так точно. Ею и займемся. -- Он в очередной раз сменил диск. Ульфид на этот раз зажмурился и издал спертый вопль. Лапы невольно потянулись к скорбу, стащить с головы, но тут вмешалась Гелла: обхватив ему запястья, с недюжинной силой стала пригибать их книзу. Бедняга, очевидно, мучился так, что ему было не до сопротивления. На лице обильной росой бисерился пот. Индикатор над креслом сошел ниже половины. Примерно через минуту ульфид испустил вздох облегчения - процесс, видимо, завершился. А когда открыл глаза, Карлсен не смог справиться с виноватой жалостью: в немом взгляде существа было что-то взволнованное, страдальчески-уязвимое. -- Не беспокойтесь, -- прочел его мысли Клубин. -- Небольшая адаптация мозговых клеток. Теперь с ним все в порядке. Так ведь? -- Д-да, -- проговорил ульфид. Уже в одном этом слоге чувствовалось: существо словно подменили. О том же свидетельствовали глаза. Агрессивность сменилась углубленностью, чуть ли не самокопанием. -- Теперь у него в мозгу целая философская энциклопедия. Спрашивайте его о чем угодно. Карлсен опять несколько растерялся. Философию в колледже им читали, но времени-то сколько прошло. -- А скажи-ка мне... м-м... насчет платоновской теории идей? -- Платон твердил, что существуют две области: бытия и становления. Мир становления -- это мир беспрестанного движения, потока. А вот под потоком находится царство истинного бытия, содержащего вечные идеи - основные за- коны, что лежат за переменой. Более поздние философы назвали их "универсалиями". Гераклит существование универсалий отрицал. Он считал, что нет ничего истинного, кроме постоянной перемены. Вещал ульфид размеренно, со спокойной назидательностью - учитель, разговаривающий с учеником. -- А существуют они, универсалии? -- Разумеется. Универсалии -- это лишь очередное наименование значения. Не будь их, мы бы сейчас с вами и не беседовали. Карлсен зачарованно внимал спокойной, твердой речи ульфида. Захотелось вдруг расспрашивать, расспрашивать. -- А что вы думаете о Канте? Ульфид хмыкнул, выдавая чуть ли не пренебрежение к кенигсбергскому умнику. -- Старик ратовал против оголтелого скептицизма Юма, что было лишь осовремененной версией учения Гераклита. По сути, в философии есть лишь два полюса: скептицизм и вера в значение. Все философы тяготеют к одному или другому. Только вместо того, чтобы пытаться восстановить веру в значение, -- что на тот момент и требовалось философии, -- Кант подался по касательной и заявил, что восприятие у нас накладывает значение на Вселенную - помните его знаменитое сравнение с "синими очками"? Это, по сути, было откровенным капитулянтством перед Юмом и Беркли. С одной стороны, он закладывал основу феноменологии, попытку изжить все предрас- судки и предубеждения, -- иными словами, всю надуманность, -- из философии. Но у него не получилось до конца уяснить собственное рациональное зерно, и старик стал одним из ядовитейших влияний в европейской философии. С его руки она оказалась попросту в загоне. Я подозреваю, математической подготовки, вот чего вашему Канту не хватало. -- А меня ты бы куда приткнул? -- с ехидным любопытством спросил Клубин. -- Вы приверженец Гераклита, -- не, задумываясь, определил ульфид. -- Точно! -- гребис аж крякнул от удовольствия. -- Вы сами-то в значение верите? -- повернулся к нему Карлсен. -- Безусловно, верю. Один плюс один -- два. Это и есть значение. Только оно никогда не было и не будет чем-то большим, чем совокупность своих составляющих. Клубин уже снова перебирал диски: -- Ну что, ответил Скибор на ваш вопрос? -- Спасибо. Еще как. -- Наслушались? -- Пока да. А сейчас вы что думаете делать? -- встрепенулся он, видя, что Клубин собирается зарядить новый диск. -- Подучу его математике. -- Вы считаете, это нормально? -- А что? -- с улыбкой повернулся гребис, диск держа возле прорези. Карлсен глянул на настенный индикатор. -- У меня ощущение, что Скибор почти уже на пределе. И ему, между прочим, больно. Клубин задумчиво поджал губы. -- Видите ли, если теперь остановиться, главная-то суть демонстрации до вас так и не дойдет. Пререкаться с хозяином было нелегко, но деваться некуда. -- И в чем же она? Клубин, со скользящим выражением глаз поглядев на ульфида, повернулся и вышел в соседнюю комнату. Карлсен истолковал это как знак пройти следом. Клубин притворил дверь. -- Что вас волнует? -- Что волнует? То, что от информации, если ее непрерывно закачивать, он лопнет как шар! -- Да не лопнет, -- раздраженно перебил Клубин. -- Когда наступит предел, он просто отключится. -- Отключится? -- Именно. Произойдет своего рода замыкание. -- А если навсегда? -- Не исключено, -- сказал Клубин так, будто пытался приободрить. -- Тогда ради Бога, давайте прекратим. -- Ну что ж, если вам так неймется. Хотя делается-то все именно для вас. Я пытаюсь показать, в чем именно изъян в вашем представлении об эволюции. За напускной вежливостью чувствовалось раздражение, но гребис себя сдерживал. -- Я понял. А теперь прошу вас, давайте остановимся. -- Что ж, ладно, -- пожал плечами Клубин. Они возвратились в соседнюю комнату. Ульфид смотрел на них с боязливым волнением. Гелла поглаживала его по голове. -- Боюсь, наш гость за то, чтобы свернуть эксперимент. Страдальческие глаза засветились благодарностью. -- Мне можно идти? -- умоляюще спросил он. -- Разумеется. Услужить гостям для нас всегда радость. Издевка чувствовалась лишь в словах, в остальном сдержанность была безупречна. Склонившись над пультом, он утопил кнопку и ловко ухватил вынырнувший диск, другой рукой увернув на минимум регулятор. Лицо ульфида исказилось судорогой тревожного изумления, вслед за чем разум в глазах стал угасать. Не прошло и десяти секунд, как на них уже снова пялилась кромешно дик