Oт меня, разумеется. (Читать-то книгу читал, да видимо, вполглаза). Уж слишком обнадеживающие были результаты. Наркоманы полностью "завязывали" и начинали ходить на курсы лекций. Был взломщик, который стал очень даже неплохим художником. Вымогатель один, из тех, что с полицией всегда на ножах, вдруг одумался, заделался страховиком и преуспел, кстати. А на второй год выяснилось, что у наркотика есть нежелательные побочные эффекты: при долгом употреблении действует на почки и вызывает депрессию. Федеральное управление его запретило. Но я все равно почувствовал, что он дал правильный ответ. Найти бы такое же средство без побочных эффектов, и пятьдесят процентов преступников было бы вылечено. - А на сексуальных преступниках как оно сказывалось? - спросил Телфорд. - Вот она, главная проблема. Вообще никак. Если даже не хуже. Все потому, я считаю, что для большинства таких преступников секс - своего рода зеркало. Оно дает им ощущение: "Как, я здесь??" - то, что я называю рефлективностью. Поэтому бетамизин, к сожалению, лишь напоминал им об удовольствии от изнасилования, педофилии и всяком таком, и возбуждал желание после отсидки заняться тем же самым. Вот в чем проблема: сексуальное преступление - самый стойкий из наркотиков, порабощающих человека. - Так что на Обенхейне бетамизин пробовать не будете? - спросил Хорват улыбчиво, хотя в ауре проглянуло ехидство. - Не буду. Хотя, если рефлективность срабатывает на взломщиках и вымогателях, то должна же как- то влиять и на маньяков. Во всяком случае, это моя золотая мечта. - Он посмотрел на часы. - Ну что, пора к Обенхейну. Телфорд спросил Хорвата: - А вы его видели? - Пока нет. Но думаю как-нибудь протестировать его ольфакторную область. Как член комиссии, Хорват имел право автоматического доступа ко всем заключенным, но без проведения медицинских экспериментов. - У меня от Обенхейна, честно сказать, мороз по коже, - признался Телфорд. - Сколько уж преступников перевидал, но он из тех редких, что вызывают страх. Карлсен посмотрел с любопытством. Стало быть, Телфорд тоже это почувствовал. - До встречи. - Карлсен одним глотком допил яблочный сок. - Вы на комиссии-то будете? - поинтересовался Хорват. - Нет. Толку не особо, - он виновато улыбнулся Телфорду. - Уж извини. - Да ладно. Насчет Стегнера ты, пожалуй, прав. Но скажи, что ты думаешь об Обенхейне. - И скажу. У меня от него тоже мороз по коже. - Но почему, почему? - Постараюсь выяснить. Обенхейн, как опасный преступник, содержался в блоке особого надзора. Кроме того, за ним велось специальное наблюдение на случай попытки самоубийства. Карлсен не любил допрашивать заключенных в присутствии охранника (разговор как-то не складывается), поэтому из охраны запросил туговатого на слух Энди Мэддена - без пяти минут пенсионера, добродушного и простоватого толстяка. Для таких солидных габаритов голос у Мэддена был до странности тонкий, с сипотцой. Пока охранник отпирал комнату допросов, Карлен спросил: - Как тебе Обенхейн? - Да нормально. Хохмит только по-странному. - Как именно? - Из еды, говорит, больше всего люблю филе из жопки школьницы. - А ты ему что сказал? - Я ему: твою, мол, жопу на стуле зажарить - тоже пахнуть будет вкусно. - А он? - Да заржал, будто в самом деле смешно. Дожидаясь, когда Мэдден приведет из камеры Обенхейна, Карлсен пролистал копию дела: полицейские протоколы, медицинское освидетельствование. Вот уже десять лет как полиция разыскивала убийцу, первоначально известного как "охотник Фокс-ривер": первые три жертвы обнаружили в этой самой реке. "Охотник" убивал несовершеннолетних девочек - самой младшей из них было девять, старшей - тринадцать лет. Из пятнадцати - одиннадцать жертв были задушены, остальные четыре зарезаны. По мнению следователей, убийца набрасывал петлю сзади и затягивал так быстро, что жертва не успевала вскрикнуть. В четырех случаях, когда такое происходило, "охотник" наносил смертельный удар ножом. Экспертиза мельчайших, почти невидимых на глаз волокон выявила на горле одной из жертв, что в ход пускалась не веревка, а белый шелковый шарф. Убив и изнасиловав очередную девочку, "охотник" обычно отрезал и забирал с собой часть ее ягодицы или бедра. Многим из жертв езще и вынимались внутренности. В "Чикаго Сан тайме" появилось предположение, что убийца - каннибал; вскоре обнаружилась небольшая картонная коробка с куском жаренного мяса. Экспертиза установила, что это бедро последней из жертв, женевской школьницы Дебби Джейн Шелтон. Факт насчет шелкового шарфа держался в секрете. Но он дал полиции возможность идентифицировать почерк "охотника", орудующего на довольно протяженном участке между Гэри, штат Индиана, и Фармингтоном, штат Айова. Первоначальная версия усматривала в "охотнике" некоего бродягу, который, ошиваясь вокруг автобусных остановок, высматривает маршруты школьниц, добирающихся до дома через уединенные места. После восьмого убийства сотни сотрудников полиции были разосланы по периферийным остановкам и даже под видом водителей школьных автобусов, курсирующих по окрестностям Чикаго. По прошествии без малого полутора лет эта попытка была оставлена за несостоятельностыо. На след убийцы вышли тогда, когда в подлеске, где нашли тело двенадцатилетней Дженис Пусилло, отыскали и белый шелковый шарф. Экспертиза установила, что он принадлежит "охотнику". На заводе "Унман силкуэр" в Чикаго были изготовлены десятки копий этого шарфа, которые сыщики развезли по всем чикагским школам в радиусе двухсот миль. На это ушло шесть недель, но усилия оказались оправданы: хоккейный тренер в Пеории припомнил, что видел такой шарф на продавце спортинвентаря Карле Обенхейне, работающего на "Дженкинс, Пибоди энд Гринлин". При обыске на квартире Обенхейна в морозильнике были найдены человеческие органы - почки, печень, куски бедер. Обенхейн, сорокасемилетний холостяк весом в скромных семьдесят килограммов, в пятнадцати убийствах сознался сразу (экспертиза установила, что это дело рук именно "охотника"), но сообщить, были ли на его счету убийства помимо этих, отказался. Маньяк одержим был девочками-подростками, и поскольку работа у него предусматривала продажу спортинвентаря средним школам, у него была возможность наблюдать школьниц вблизи. Остановив выбор на одной, он неделями, а то и месяцами выслеживал, убеждаясь, что за ним никто не смотрит. Запас терпения у убийцы был колоссальный - в одном из случаев между тем, как наметить жертву и оставить в парке ее расчлененное тело, минуло два года. Когда появился Обенхейн в сопровождении охранника, Карлсен в очередной раз изумленно отметил заурядность его лица - такое обычно забываешь сразу. Только рот - по-рыбьи длинный и вислый - выдавал глубокую чувственность, различимую сейчас в жизненном поле. В человеческой ауре сексуальность проступала цветом, напоминающим запекшуюся кровь, от чего другие цвета несколько приглушались и блекли. Из всех аур за сегодня у Обенхейна была самая темная. - Привет, Карл. Как с тобой здесь обходятся? - Спасибо, могло быть и хуже. - Он зашел и сел с другой стороны стола. У Обенхейна были водянисто-голубые глаза, на редкость стылые, словно из стекла, лицо от этого казалось странно отчужденным. Череп, опушенный редкой порослью некогда светлых волос, острился внизу обрубком подбородка, под выпуклым, перещупанным годами каких-то мелких тягот, лбом. Исключая омертвелость глаз, человек этот смотрелся настолько безобидно, что представить было трудно, как он душит и увечит. Карлсену, знающему теперь детали его преступлений, Обенхейн казался эдаким человеко- пауком, терпеливо выжидающим в своих тенетах, когда можно будет броситься на жертву и обездвижить ее ударом ядовитого жала. И в эти жуткие моменты, паук, должно быть, выглядывал из глазниц Обенхейна, как из темной норы, куда потом снова можно опуститься. Вот откуда кошмары, донимавшие в ночь после последней встречи с маньяком. - Обедал уже?. . - Да, спасибо. - Ничего, если я под запись? - Ничего. Можно было и не спрашивать, но надо было создать доверительную атмосферу. Карлсен включил диктофон. После полудюжины дежурных, к непринужденности, располагающих вопросов, он сказал: - Карл, я в отношении тебя вот чего не пойму. Ты же умный мужик, работать умеешь, и внешность есть. Что, неужели ни одна баба не могла за тебя ухватиться? Ухмылка в ответ. - Бывало, что и пытались. Одна в Шривпорте, Луизиана, перебралась было ко мне. Училка сельская, с ребенком уже. Улыбчивая такая, но как-то не в моем вкусе. Потом еще одна милаха, официантка из Уокигана. С родителями не ладила, хотела уйти от них подальше. Но я знал, что муж из меня не особый. - Ты говоришь, та учительница была не в твоем вкусе. А почему? - Коровастая слишком. Что зад, что вымя. - А официантка? - Та уже ближе к теме: жопочка, сисочки, глазки-звездочки. Звать Дебби Джонсон. Но я знал, что толку ей от меня особого не будет. - Он глянул вниз, в сторону своих гениталий. - Тебя не привлекают взрослые женщины? Обенхейн покосился на осовело сидящего охранника. - Почему. Поговорить с ними можно, даже побыть. Но чтоб жениться... - Так почему? Обенхейн пожал плечами. - По мне так подростки привлекательней. Правду сказать, не вижу, почему все так не думают. Карлсен заметил, как его аура, осветлившаяся при разговоре об учительнице и официантке, снова потемнела. Ясно, что от одного упоминания о школьницах, он уже возбуждался. - Кто была первая девочка, от которой ты взволновался? - Линда, двоюродная моя сестра. - Расскажи мне о ней. - Да рассказ-то недолгий. У ее родителей был дом в Декейтере - большущий такой, с хорошим садом, с бассейном. (Карлсен уже знал, что Обенхейн из бедной семьи). Мы к ним поехали на похороны бабушки. Линда была хорошенькой девчушкой, где-то на год младше меня - мне самому тогда было лет двенадцать - блондиночка с длинными волосами. (Все жертвы были блондииками). Девочка была избалованная: нравилось ей донимать поручениями горничную - у них были горничная и садовник. Ну так вот, в день похорон я у мамы провинился: болтал, пока священник говорил над гробом. Поэтому все поехали обедать в "Бастер Браун", а меня оставили дома. - Обенхейн опять покосился на охранника, и, убедившись, что тот не наушничает, продолжил. - Так вот, пока их не было, я зашел к Линде в комнату, хотел посмотреть, на какой кровати она спит. В комнате кавардак, даром, что прислуга есть. А на стуле висели ее чулки черные, и я начал возбуждаться. Я был в шортах, высунул наружу свою тычку и чулочки намотал на нее. Тут мне захотелось их надеть. Шорты я скинул, а их натянул. Затем вытащил из комода ее трусики, белые с шелком, и тоже натянул. Потом лег на ее кровать и представил, что она подо мной, голенькая. И вот пока я об этот шелк на койке терся, вдруг стало влажно так, тепло, приятно до неимоверности, а как снял трусики - гляжу, а там сыро и поблескивает. Это я в первый раз тогда кончил. - Он остановился и перевел дух - аура пульсировала томным вожделением. - Что было дальше? - Мне показалось, там внизу кто-то пришел, поэтому я их быстро снял и перебежал к себе в комнату. А как лег, опять начало, разбирать. Я пошел вниз, вижу, там только горничная на кухне. Тогда я снова поднялся к Линде и стал рыться у нее в комоде. Где-то в нижнем ящике нашел уже ношеные, на резинках. Думаю: "Их-то она уже никогда не хватится", и взял к себе в спальню, там надел под свои. Назавтра мы поехали домой, а я их так и не снимал. - И сколько они у тебя пробыли? - Где-то с полгода. А там мать нашла их у меня под подушкой и спросила, где я их раздобыл. Я говорю: "На улице нашел", а она мне: "Врешь", а доказать-то ничего не могла. Но отобрала и сожгла. - А саму сестру с той поры видел? - Нет. То и был единственный раз. Дневальный принес кофе. У Карлсена это было стандартной частью процедуры. Если разговор не клеился, выпить кофе было отрадной передышкой. Если все шло как надо, то тем более устанавливался дух взаимной доверительности. В отношении сегодняшней повестки все шло неожиданно хорошо. Карлсен мысленно помечал уже тезисы для статьи в "Американском журнале криминалистики". Ранняя фиксация Обенхейна на хорошенькой, но недосягаемой кузине из высоких слоев легла в основу того, что Хоукер называл "синдромом Эстель" - по диккенсовской героине, красивой и довольно жестокосердной девушке, удовольствие видящей в том, чтобы уязвлять мужское достоинство - прямая дорога к пожизненному мазо- хизму... У Обенхейна эта одержимость привела к садизму, жажде овладевать школьницами вплоть до полного их уничтожения, с поеданием плоти. - Вы печенюшку будете? - поинтересовался Обенхейн. - Нет, спасибо, я только что пообедал. Бери, если хочешь. - Спасибо. Запив бисквит крупным глотком кофе, Обенхейн осклабился. - О'кей. Следующий вопрос. - Какую из девочек ты убил первую? Аура маньяка словно мигнула от прямоты вопроса, но быстро восстановилась. - Ее звали Джанетта Райерсои, из школы Мак-Генри. Около Фокс Лэйк. - Это было спланированное убийство? - Нет. Это - нет. Я в тот день случайно оказался у них на волейболе, и она сделала главную подачу. Я когда ехал обратно в Чикаго, смотрю - она идет вдоль дороги в сторону Лэйкмура. А тут дождь пошел - не ливень, а так, порывами. Я-то машину остановил и говорю: "Хорошо ты сегодня играла". А она мне: "Спасибо, мистер Обенхейн" - знала меня по фамилии. Я ей предложил в машину, а она: "Нет, дескать, мне тут всего пару кварталов". Я ей: "Зато сухой останешься". Я в тот момент действительно только до дома хотел ее подбросить. А потом, как она села в машину, я увидел, что на ней черные чулки, с дырочкой чуть ниже колена. Она говорит: "Вы мне на чулок смотрите? Я нечаянно порвала, когда надевала". Это и решило дело. До этой секунды, я думал - это колготки. Когда она сказала и я понял, что это чулки, у меня каждая волосинка встала. Я прикинул, как она их застегивает, потому вытянул руку и пощупал через юбку: поясок. Девочка сразу: "Ой, мистер Обенхейн, пожалуйста, не надо". А я: "Да я просто хотел проверить, как они держатся". Но теперь уже меня несло, мне хотелось ее всю. Поэтому я надавил на газ, а девочка: "Эй, мы мимо проехали!". Я: "Ты не беспокойся, минута - и сразу обратно". Она: "А почему не сейчас?". Я и говорю: "Я просто хочу посмотреть, как у тебя держатся чулки, и сразу тебя домой". Она: "А если сейчас покажу, повернете?". "Добро", - говорю. Вот она и задрала юбку, показать; лямочки белые. Я ей: "Чуть выше". Она еще приподняла, на дюйм. Я тогда остановил машину и схватил ее за горло. Она завопила, а надо же было как-то ее утихомирить, вот я и душил, пока она не затихла. Тогда я выволок ее наружу, а дальше сам себя толком не помню. Помнится, одежду почти всю с нее стянул. Машина какая-то проехала, когда я с ней этим занимался, но там ничего не заметили и промчались мимо. - Она была... ? -начал Карлсен. Обенхейн предвосхитил этот вопрос. - Нет, девственницей она не была: я вошел сразу, без помех - видно, подруживала уже. Я знаю, ей было только двенадцать, но девственницей она точно не была. Карлсен, глядя мимо Обенхейна, изумленно поймал себя на том, что ведь и слова сейчас не произнес, а Обенхейн сам насчет девственности все выложил. Он машинально подумал: "Но ведь ей было только двенадцать лет", а Обенхейн и на это ответил так, будто фраза прозвучала вслух. Вместо того, чтобы говорить, Карлсен подумал: "Что было дальше?" Обенхейн без запинки отвечал: - Дальше до меня дошло, что дождь хлещет как из ведра, и надо отсюда убираться. Дорога была безлюдная, возле какого-то перелеска, но в нескольких футах проходила уже магистраль. Я поначалу думал здесь девчонку и оставить. Но потом прикинул, что кто-нибудь вдруг вычислит, что мы из школы отчалили в одно и то же время, и что я ехал той же дорогой. Поэтому я упихал ее в багажник, и поехал к себе домой. - Ты повез ее домой? - спросил Карлсен, снова мысленно, рот открывая лишь для вида. - Да, мне надо было время обдумать, куда ее лучше деть. - Обенхейн, похоже, не сознавал, что к нему обращаются мысленно. - Она перестала дышать, поэтому я понял, что дело - кранты. От страха ехал сам не свой, думал: "С-сука ты последняя, что ж ты натворил?!". Боялся, что с той машины заметили мои номера. Так что поехал домой, в то время у меня квартира была в Бэннокберне. Именно в этот момент Карлсен понял, что слова Обенхейна может произносить фактически наперед. Речь маньяка воссоздавала картину с такой ясностью, словно все происходило в присутствии самого Карлсена. Он знал, что с наступлением темноты Обенхейн занес тело девочки к себе в квартиру и ночь провел в постели с ней. Знал он и то, что та ночь дала жизни Обенхейна иное направление. Отныне все ставилось на то, чтобы повторить это ощущение. Тридцатидвухлетний холостяк (между прочим, девственник) внезапно достиг того, о чем грезил с той поры, как достиг своего первого оргазма в чулках и трусиках своей кузины. Ему показалось, что жизнь неожиданно дала все, что ему нужно. Тело Обенхейну хотелось продержать подольше, но он боялся, что нагрянет с обыском полиция. Поэтому на- завтра в пять утра он поехал к Фокс Лэйк, и сбросил, тело в том месте, где в озеро впадает река. Но с обыском никто не нагрянул, и никто не расспрашивал о Джанетте Райерсон. По телевизору он видела ее родителей и директора школы, даже спорткомитетчицу, организаторшу того волейбольного матча. Но никто не припомнил там его, Обенхейна. Он был не из тех, чье лицо запоминается. Теперь Обенхейн знал, что с жизненной целью определился. Ему нужна была очередная Джанетта Райерсон. Но на этот раз надо было убедиться, что нет риска. Он досадовал, что сбросил тело в реку, когда можно было продержать его еще несколько дней. Ну ничего, в следующий раз будет по-иному. - Каково было чувствовать себя убийцей? - спросил Карлсен. - Ты не боялся, что тебя поймают? Обенхейн покачал головой, и опять было заранее известно, что именно он скажет. - В том-то и хохма. Испугался я единственно в тот первый раз. После этого я не боялся никогда. Как-то знал, что не попадусь. "Но попался же", - подумал Карлсен. - Попался я по одной единственной причине: запаниковал. Когда кончил ту девчонку, смотрю - а под ней мой шарф, в крови. Крови было столько, что я думал его оставить. Но тут подумал, что это глупо, и сунул его в карман. Сунул только чистой частью, чтобы кровь не попала на костюм. Но пока шел к машине, он куда-то выпал. Я пошел было обратно искать, а тут вдруг какая-то машина остановилась в сотне ярдов на шоссе. Я дома уже сказал себе: "Подумаешь, потерял - по шарфу все равно не найдут". При этих словах Карлсен как-то разом уяснил полную реальность жизни маньяка-убийцы: мутное наваждение, которое, словно повязка на глазах, пропускает лишь крохотную полоску света где-то у носа. Чувство ошеломляющей никчемности и бессмысленной траты жизни - не только жертвы, но и убийцы. Глядя в водянисто-синие глаза Обенхейна, Карлсен спросил: - Ты никогда не чувствовал, насколько оно бессмысленно и тщетно, все это умертвие? - спросив, он удовлетворенно отметил, что значение этих слов Обенхейн понял четко, именно так как надо. Маньяк опустил глаза. Впервые за все время Карлсен почувствовал, что говорит все же с человеком. - Да, конечно. Всегда чувствовал, когда пора было избавляться от тела. Однажды почувствовал себя такой гнусью, что хотел покончить с собой. - Эмоция обдала Карлсена всплеском вроде скверного запаха. Почувствовалось тогдашнее слепое желание Обенхейна, чтобы все это оказалось кошмаром, после которого просыпаешься вдруг в теплой постели, не истязаемый виной и демонами. - Был момент - это после Дитсен, девятилетней той ребятульки, - когда я поклялся, что брошу раз и навсегда. То, как она обняла меня и поцеловала в щеку. - Обенхейн в секунду словно состарился и одряхлел. - А через несколько дней все опять вернулось, особенно когда видел школьниц в леггинсах. И тут я понял, что остановиться не смогу никогда. Карлсен ощутил позыв похоти, рефлексом Павлова шибанувший из гениталий и живота Обенхейна. Опять абсурд: желание, доводящее маньяка до убийства, по сути, не отличалось от желания, что влекло Карлсена к хорошенькой школьнице в лифте или соблазняло всасывать энергию с губ Линды Мирелли. Но у Обенхейна насыщение наступало лишь через насилие. Он и сейчас, даром что сожалел о насилии, альтернативы ему не видел. И если его сейчас снова освободить, он начнет убивать по-новой - не по желанию, а потому что слабее владеющего им демона. Карлсен сознательным усилием вывел себя из сопереживания, помогающего понимать мысли Обенхейна. Хотелось, чтобы следующий вопрос застал врасплох. - Скольких девочек ты убил? Обенхейн, отведя глаза, покачал головой. - Не знаю... Тех, про которых говорят, это точно. - Были ли другие? - Не знаю. Карлсен оторопело понял, что маньяк говорит правду. Проверил: в уме у него стоял серый туман неуверенности. - Их могло быть больше? - Не знаю. - Тогда почему просто не сказать "нет"? - Да потому, что не знаю я! Впервые за день Обенхейн сказал резко, с гневливым отчаянием. Даже Мэдден расслышал и цепко на них посмотрел. - Ты не исключаешь, что могло быть и больше? - Не исключаю, - произнес тот с облегчением. Вот уж даа... Обенхейн сознался в пятнадцати убийствах, примерно за столько же лет. По его словам, иногда он выслеживал жертву месяцами, выжидая четкую возможность. Он только что признался, что желание очередного убийства появлялось вскоре после того, как было выброшено тело жертвы. Теоретически он мог убить вдвое больше - куда там, втрое или вчетверо! Если так, то почему не упомнит? - Попытайся вспомнить, - сказал Карлсен. - Пытался бесполезно... - проговорил Обенхейн устало. - Бывают моменты, когда: Он замер на полуслове: ясно, что пытается направить мысли вспять. Напрягая силы сопереживания, Карлсен также пытался пронзить наслоения серого тумана. Он догадывался, что это небезопасно - с таким же успехом можно, сидя на яблоне, дотягиваться до дальнего, на тонкой ветке яблока. Трудность усугублялась тем, что туман уподоблялся сну. Пронизывая его завесу, невольно забываешь, чего тебе нужно. Собственный ум становится размытым и несобранным, будто перед глазами плывет. Чем больше пытался Карлсен пронзить серость, тем гуще, непроходимей она его обволакивала. Ощущение такое, будто погружаешься в сон. И тут он неожиданно почувствовал, что набрел на опасность. Мысль очертилась как-то сама собой, ровно - в этой непролазной сизоватой мути отсутствовала контрастность, которая дала бы толчок удивлению. Теперь Карлсен понимал, почему Обенхейн не знает, сколько жизней на его счету. Серость не предусматривала открывать ему истину. Да не он их, собственно, и, убивал. Это вообще было не его дело... - Доктор Карлсен, с вами все в порядке?.. До него искрой дошло, что рядом стоит Мэдден и тормошит за плечо. Карлсен, вскинувшись, ошалело огляделся, словно спросонок приноравливаясь комнате. - Извини, Энди. Сморило как-то. - Урабатываетесь, поди. - Приходится, - Карлсен поглядел на часы: половина третьего. Если и заснул, то на считанные секунды. Обенхейн смотрел с осторожным любопытством. - С вами все нормально? - Да, спасибо, Карл. - Твердость собственного голоса удивляла: уверенный такой, абсолютно нормальный. - Извини. Переутомился, видно. - Да ничего, ничего. Что-то такое произошло, а что именно, непонятно. Начать с того, что убийства Карла Обенхейна перестали, интересовать напрочь. Они казались теперь чем-то несообразным, давно известным. - Карл, давай, если не возражаешь, на этом закончим. А то напрягаю тебя почем зря. - Ну давайте. Что это, уж не насмешка ли в глазах? Мэдден возвратился к своему стулу. - Энди! - окликнул Карлсен. Тот не расслышал, пришлось повторить громче. - Отведи, пожалуйста, мистера Обенхейна в комнату. - Извините, - пробормотал Мэдден. Карлсен остался один. Только тут он вспомнил, что забыл сказать старику отпереть наружную дверь. Поступью лунатика Карлсен приблизился к двери и постучал. - Кто там? - послышалось снаружи. - Доктор Карлсен. Выпустите меня, пожалуйста. Охранник отпер дверь. На лице некоторое замешательство: дверь вообще-то положено открывать Мэддену. Промямлив что-то извинительное, Карлсен вышел наружу. Солнечный свет ударял в глаза, придавая еще большее сходство с пробуждением. Что произошо? Карлсен больше не чувствовал себя вампиром, самым обыкновенным человеком. Не было энергии проникновения. Ощущение в точности такое, будто только что очнулся после операции, когда тело не отошло еще от анестезии. Ноги, словно чужие. Тем не менее, они проворно и уверенно несли его к главному корпусу. С кем-то из знакомых он парой фраз перебросился нормальным голосом. Дойдя до своего кабинета, он ключом открыл дверь. Это была обыкновенная комната с письменным столом, двумя стульями и этажеркой - просто рабочее место. Закрыв за собой дверь, Карлсен сел за стол. Его беспокоила усталость. Будь в комнате кровать, он бы рухнул на нее и заснул. А так удовольствовался тем, что сел, уложив голову на скрещенные руки - неудобно, но лучше, чем сидеть прямо. Случилось что-нибудь, или это так, воображение? Вглядевшись в себя, Карлсен различил лишь зыбкую серость. Тут он вспомнил, о чем хотелось узнать первоначально. Скольких девочек убил Обенхейн? Это, по крайней мере, было какой-то зацепкой, подстраховкой, что это не просто усталость. Обенхейн убивал пятнадцать лет. Но Карлсен знал о сексуальных маньяках достаточно: они не просто орудуют с регулярностью часов. Одержимость довлеет над ними все сильнее, и преступления учащаются. Почему счет идет на одну лишь жертву в год? И почему человек, помнящий в деталях каждое из пятнадцати убийств, теряется при подсчете общего их числа? Это упражнение в логике примерно восстановило нормальность восприятия. Но и минуты не прошло, как вновь сгустилась зыбкая серость. Впрочем, пробуждение дало Карлсену уяснить суть происшедшего. Его съедали заживо. Образ представлялся в виде огромной змен - питона или удава неспешно втягивающей через сомкнутые челюсти какое-нибудь крупное животное. Процесс медленный, на несколько часов. Но уже задолго до этого начали действовать прищеварительные соки, обращающие его, Карлсена, плоть в лепрозно-белую массу. Он снова сделался двумя людьми одновременно, из которых один взирал на другого с безучастной отрешенностью. Только на этот раз не чувствовалось ни паники, ни клаустрофобии, лишь странное безразличие. Откуда такая безучастность к собственной, может статься, погибели? Ответ, похоже, крылся в этой ошеломляющей онемелости, словно душу оглушили под местным наркозом. Он где-то читал, что поглощаемые удавом животные становятся пассивны и расслабленны, как под гипнозом. Может, от этого и безразличие? Где-то по коридору грохнула дверь, вырвав Карлсена из оцепенелости. Неожиданно он понял, что надо делать. Встал, взял ключи. Пройдя через комнату, со странной отрешенностью отомкнул дверь. Запереть. Теперь по коридору, вот лестница, вниз. Наружу, под солнце. Солнце какое-то тусклое, будто сквозь вуаль... На пропускном пункте он с улыбкой кивнул охраннику. Кажется, поезд уже вон он, на платформе? Карлсен побежал и в вагон успел влететь как раз перед тем, как за спиной сомкнулись двери. Вся обратная дорога в Канзас Сити прошла в такой же отключке. В тело словно впрыснут медленно парализующий яд. Странно как-то, что руки-ноги при этом действуют вполне нормально, и пальцы слушаются безотказно. На станции пересадки снова начался марафон. Часы показывали семь минут четвертого, а экспресс отходит в три десять. К этому времени тело уже сковывал паралич физический - бежалось как во сне. Но, завидев на платформе экспресс, Карлсен напрягся изо всех сил и вбежал-таки. Двери задвинулись через считанные секунды. Он рухнул в пустое кресло (на этот раз разворот к востоку) и испустил изнеможенный вздох. - Приветик. Снова с нами? Надо же: та же самая стюардесса, что на предыдущем маршруте. От ее теплой улыбки как-то полегчало. - Привет. Вот, не смог сдержаться, - улыбнулся Карлсен в ответ. Их взгляды встретились, и... паралич прошел. Ясно, почему. Вокруг поезда сомкнулось электрическое поле. То, что похищало энергию, осталось за барьером, словно отрезанное звуконепроницаемым стеклом. В это же самое время что-то в Карлсене будто оттаяло от сна. Дремотность исчезла, и он воспрянул. - Чая, снова? - Да, спасибо. - Чудесно как: голос свой, а не подопытного под гипнозом. В тело волна за волной хлынули облегчение и безудержное счастье. Тут вдруг дошло, что и счастье само по себе небезопасно: такое сильное, что забирает едва успевшую восстановиться жизненность. Стюардесса поставила перед ним чай. - Как день прошел? - В заботах. Что хорошо, в эту минуту ее позвал кто-то из пассажиров. Карлсен мог спокойно попить чай и восстановить в памяти прошедшие полчаса. И тут, стоило вдуматься, как на Карлсена нахлынул мутный и тяжкий ужас. Громом грянуло осознание, что в ум ему - неуязвимейшее, казалось бы, место - вторглись, попытавшись поглотить. Это казалось отрицанием всякой безопасности, которую он считал чем-то неотъемлемым, сроднившись с которой, еще в утробе, человек хранит ее на самом дне сознания, вопреки всем страданиям и угнетенности - чувство собственной идентичности. Теперь же казалось, что идентичность эта - блеф. Так, какое-нибудь животное, чувствуя полную безопасность у себя в норе, вдруг с ужасом слышит стук лопат, а сверху начинают сыпаться земляные комья. Ужас и отчаяние грозили ввергнуть его в черную дыру. Он поймал себя на том, что дрожит, и притиснул к бедрам сжатые кулаки. Когда мимо проходила стюардесса, Карлсен отвел взгляд, молясь, чтобы она прошла мимо: он не только слова - улыбки выдавить не мог. Заслышав ее удаляющуюся поступь, он испытал секундное облегчение, тут же снова сменившееся дурнотным отчаянием. Гулко стучало сердце, на лбу выступила холодная испарина. На поезде, по крайней мере, безопасно: защищает невидимая электрическая стена. Это пока... А при необходимости можно будет остаться на поезде, взять билет обратно на Лос-Анджелес... Хотя разве это решение! Через десять минут Цинциннати, и защита сойдет на нет... Защита перед чем! Что именно произошло? Вот уж угораздило: сунуться Обенхейну в ум, настроиться на его идентичность. Затем что-то повергло в забытье, аморфную серость... Опять же, что за забытье? Он пытался выяснить, скольких девочек убил Обенхейн. И тут что-то вторглось в мозг, начало похищать энергию... От проблеска жуткой догадки засвербило в затылке, невольно сжались кулаки. Начало похищать энергию, высасывать жизненные силы. А это под силу только вампирам. Карлсена, словно окатили холодной водой. Точно. Вот почему Обенхейн не знал, сколько жертв на его счету. Забрезжив, догадка оформилась в незыблемую уверенность. Вялого вида насильник - не единственный обитатель своего тела. Им для своих целей пользуется кто-то другой. Уяснение сменилось внезапным облегчением. Проснувшийся инстинкт детектива позволил взять себя в руки: в конце концов, охотишься ты, а не за тобой. Вспомни-ка, у каждого преступника есть свой оберегаемый секрет. Секрет Обенхейна в том, что его руки сгубили не пятнадцать девочек, а гораздо больше. Из них пятнадцать конкретно на его счету. Но еще нечто, овладев его телом, убивало остальных, до капли высасывая из них жизненную энергию. Хотя, пожалуй, при чем здесь "нечто". Некто. И вот именно от этого осознания страх рассеялся. По ту сторону барьера - никакой не дух, не бесплотная сущность, вселяющаяся эдакой средневековой химерой. Это вампир, подобный тебе. Сильнее, искушеннее, но не всемогущий же. Иначе, зачем бы ему прятаться. Получается, неправ Грондэл. Не все вампиры благотворны. По крайней мере, один из них предпочитает убивать и поглощать. Но кто именно? Один из тех первых, со "Странника"? Или кто-нибудь из их потомков? Может, Грондэл знает. Поезд замедлял ход перед Цинциннати. Карлсен, подавив в себе холодок тревоги, сконцентрировал ум, как сжимают кулак. Через полминуты поезд скользнул в помещение вокзала и остановился с едва заметным толчком. Возникла пауза: вагоны медленно опускались на рельсы. Вот исчезло электрическое поле, как бы разом освобождая от глухоты. Карлсен удерживал сосредоточенность, чутко выжидая любой намек на дымку забытья. Стоило дверям разъехаться, как мелькнуло что-то похожее на утомленность - секундное усилие его развеяло. Пассажиры, готовясь выходить, стаскивали с верхних полок багаж. Карлсен сидел, не реагируя на возню: утратить бдительность и готовность отразить натиск нельзя было ни на секунду. Вздохнуть удалось лишь тогда, когда сомкнулись двери и снова включилось электрическое поле. Теперь, когда случившееся было, в сущности, ясно, прямая атака даже бы и удивила. Карлсен намеренно привлекал чужую сущность, настроив ум на волну Обенхейна и придав ему пассивность. Теперь оставалось единственно возвратиться на свою волну и удерживать бдительность. Инстинктивно он догадывался, что человеческий ум наделен мощной системой защиты, преодолеть которую почти невозможно, если только самому не настроиться в резонанс. В этом смысл легенды о том, что духа, чтобы он вошел в дом, надобно приглашать. Когда поезд набирал ход, в соседнее кресло, подойдя, опустилась стюардесса. Ремень автоматически облек ей талию. "Карин Олсен", значилось на значке форменного жакета. В полуистощенном состоянии тепло ее ауры было еще проникновеннее. - Вы из Нью-Йорка? - Да, а вы? - Я из Колумбуса. Не прочь бы переехать в Нью-Йорк, но там квартиры дороговаты... Она машинальным движением подвинула его чашку в выемку, чтобы не елозила. При этом ладони у них соприкоснулись, и Карлсен с интересом отметил, что "узнает" ее. Ясно, что краткий их контакт на платформе в Канзас Сити установил некий взаимный резонанс. Это подтвердилось, когда она подалась в кресле назад, соприкоснувшись с Карлсеном плечом. Было бы нелепо не воспользоваться какой-то частью этой безвозмездно предлагаемой энергии, той, что она скопила за долгий переезд до Лос-Анджелеса и обратно. Карлсен сфокусировался на точке контакта между плечом и ключицей, дав себе пассивно впитать избыток ее жизненности. Женщина, умостившись головой на спинке кресла, снова расцвела мечтательной улыбкой. И тут безо всякого перехода Карлсен оставил свою сущность, не противясь тому, чтобы она плавно перетекла в ее. Внешне он так же сидел возле, руку положив на стол - с открытыми, но вместе с тем незрячими глазами, поскольку у женщины глаза были закрыты. Нечто подобное сегодня уже было на платформе в Хобокене, только теперь переход был полный. Чувствовалось кресло, поддавливающее ей снизу ягодицы - более округлые и крупные, чем у него; тесноватая юбка вокруг талии, и тепло лежащей на бедре руки. Чувствовалось, что за последние месяцы она слегка прибавила в весе, и (уж как ни гони эту мысль) лифчик тоже начинает жать. Во рту еще оставался вкус льда после оранжа, который она вот сейчас выпила на кухне, так что губы и язык отдавали холодком. Сознавать это было не менее сладострастно, чем приникнуть сейчас губами к ее рту. Поцелуй, оказывается, ни что иное, как неук- люжий метод достичь слияния. За окнами снова проплавился реальный мир. Еще минута, и будет Колумбус. Время выходить из контакта. Вместе с тем, пребывание в женском теле до странности утешало, так что Карлсен все не решался его прервать. Это было не просто сексуальное возбуждение, но ощущение непомерной свободы, основанное на сознавании, что сущность человека совершенно отличается от вмещающего ее тела. Женщина вздохнула и пригладила волосы. - Ну что, приехали. - Вы уходите? - услышал он свой голос, и уже в следующее мгновение смотрел на нее собственными глазами. - Выходит, да. Здесь я живу. Сказала, а сама не двинулась. Понятно, почему: взаимное влечение между ними было мощным, как гравитационное поле, а усвоенная Карлсеном энергия, похоже, его еще и усиливала. Когда женщина, наконец, поднялась, Карлсена потянуло к ней, словно магнитом. - Увидимся! - Надеюсь, что да. Встретившись с ней взглядом, он хотел выкрикнуть: "Я тоже здесь сойду!", но сдержался. Она пошла, а между ними словно потянулась нить. Как-то и завораживает, и вроде бы неловко. Что, если все-таки не отцепляться? В конце концов, когда стюардеса потянулась к вешалке за ранцем, научное любопытство возобладало, и Карлсен "устремился вслед". В ту же секунду он снова смотрел через призму ее глаз. Поезд замер окончательно. Ощущение такое, будто спускаешься в лифте (вагоны снижаются на рельсы). Женщина с улыбкой оглянулась. Что удивительно, сам он, Карлсен, улыбнулся в ответ. Вот двери разъехались, и она ступила на платформу. Секундное беспокойство (ого, пошла к выходу!) перекрылось любопытством. Женщина явно не замечала происходящего. Чувствовалось, что незнакомца она покидает с неохотой и жалеет, что не спросила, как часто он ездит экспрессом. Ей, очевидно, было абсолютно невдомек, что они вдвоем разделяют сейчас ее тело. Спустя минуту к ней примкнула другая стюардесса, Гэйл Сэндберг, и они вдвоем вышли через служебный вход в кассовый зал. Все это время Карлсен двойным изображением сознавал умещенное в пассажирском кресле собственное тело. Когда женщины удалялись по привокзальной площади, Карлсена шарахнуло вдруг так, что искры из глаз - будто кувалдой кто огрел. И вот он опять у себя в кресле, а новая стюардесса предлагает пассажирам газеты. Несколько секунд прошло, прежде чем он сообразил, что к чему. Между ними вклинилось электрическое поле, грубо оборвав психическую связь. Карлсен какое-то время восстанавливал дыхание: настолько резко шибануло. Интриговало то, что получилось отрешиться от собственного тела, да при этом еще и кому-то улыбаться. Ясно, что тело в каком-то смысле может функционировать и без личностного сознания. Когда потускнели оконные стекла, отлегло окончательно. Взволнованность происшедшим создала энергетическую струйку, постепенно зарядившую жизненные батареи. А размышляя сейчас над ощущением, Карлсен уяснил вдруг его основную суть: помимо физического, у человека имеется еще и ментальное тело. Сейчас это показалось очевидным. Используя для ухода от сиюминутности воображение, люди в качестве носителя неизменно используют ментальное тело. Нестойкость воображения всегда мешала им понять, что происходит; они полагали, что попросту проецируют умственный образ на своего рода внутренний экран. Теперь же видно было, что это - просто заблуждение. Правда в том, что они пользуются фактом: ум не ограничивается ни пространством, ни временем. При мысли о стюардессе он уловил, что какая-то часть ее сущности все еще удерживается в его теле, давая уже знакомый трепет сексуальности. Когда новая стюардесса - стройная брюнетка со вздернутым носиком - спросила, чая ему или кофе, Карлсен, не глядя ей в глаза, покачал головой. Казалось предательством раздумывать о ее теле - такое же ли оно теплое, и радушное, как у Карин Олсен. Интриговало то, как легко удавалось оставаться в теле у Карин Олсен. Поскольку она оставила частицу себя, доступ к гамме ее ощущений получался полный. Можно было мысленно проследовать за ней домой - через торговый центр, где она попутно кое-что купила - дождаться, пока она снимет синюю служебную униформу и примет ванну, после чего переоденется в зеленый спортивный костюм, после этого она включает свою любимую телевикторину (рядом на подлокотнике кресла - бокал сухого мартини), звонит родителям (по пятницам это у нее заведено), а там ужин с новым другом из административного отдела университета Огайо, и мысль: "Лечь с ним в постель или пускай пока подождет?"... Из этих грез он вырвался с некоторым чувством вины. Подглядывание было на редкость соблазнительным, поскольку освобождало от всегдашнего чувства запертости в собственном теле. Хотя в основе - это был лишь своеобразный психический вуайеризм. Но пока пил чай, любопытство возобновилось. Что произойдет, если решить остаться в ее теле незваным гостем? Ответ до неуютности очевиден: этот "гость" просто поглотит ее личность. Если же после этого решиться ее оставить, тело женщины останется без контролирующего "я", подживляясь лишь рефлекторным, растительным сознанием. Она, по сути, сделается слабоумной. Как и он сам, если б владеющему Обенхейном вампиру удалось похитить его, Карлсена, собственное тело... Чувствовалось, что, несмотря на электрическое поле поезда, он все еще мог ощущать личность той стюардессы. Получалось своего рода взаимное притяжение, явное и безошибочное, все равно что натянуть между ними ленту из эластика. Электрический барьер ослаблял его на манер плохой телефонной связи, но полностью оборвать не мог. Недавний удар вселял осторожность, но опять пересилило любопытство. Карлсен, закрыв глаза, попытался уяснить, где она и что сейчас делает. Вскорости различилось: стоит перед каким-то не то прилавком, не то стендом с фруктами и тыкает пальцем зимние дыни (выделялись заостренные, хорошо наманикюренные ногти), проверяя спелость. Где именно это происходит, виделось смутно - рынок ли, или супермаркет. Зыбко перемежающаяся стена силы размывала фон. Через мгновение падающая скорость поезда вернула Карлсена в себя, давая заодно понять, что приближаются пригороды Нью-Джерси. Однако восторженное изумление осталось. Стоило лишь сконцентрировать ум, как в мозг пузыристо хлынул хмелящий поток силы. Когда пассажиры, повставав, начали стягивать свой багаж, он уже ясно сознавал ложность физического восприятия. С виду это были просто люди, довольные, что переезд, наконец, закончился. По внутренней же сути они представали как неопознанные боги, божества, владеющие силами, которых совершенно не сознают. В кассовом зале стоял телефон-автомат, и Карлсен набрал Грондэла. Удивительно, тот ответил лично. - Это Ричард Карлсен. - А, замечательно, вы рано. Где вы? - В Хобокене, на вокзале. - Хорошо. Сейчас буду. Линия смолкла. Непонятно - отключили, что ли? Карлсен хотел было перезвонить, но передумал, Грондэл, видимо, возьмет аэротакси. В таком случае, минут через десять уже будет. Распахнув дверь будки, он округлил глаза. В нескольких футах стоял... Грондэл; с неба свалился, что ли? Даже и не найдешься, что сказать. - Я... а я-то... я же вот только с вами говорил. Грондэл как ни в чем не бывало кивнул. - Как же тогда?.. Лицо у Грондэла сложилось в характерную гримасу, напоминающую изваяние. - Вопросы потом. Он двинулся к боковому входу, где в запрещенном для стоянки месте стоял серый, с откидным верхом автомобиль, а рядом - носильщик. Сунув носильщику чаевые, Грондэл открыл дверцу. Усаживаясь, Карлсен обратил внимание, что на Грондэле с какой-то стати белые перчатки. Мягко говоря, странно, в такой теплый день. Вместо того, чтобы повернуть направо к туннелю Линкольна, свернули по кольцу налево и поехали в сторону Ньюарка. - Куда это мы? - К моему загородному местечку, возле Форкед-ривер. - Почему, интересно... Хотелось спросить: "Почему, интересно, на вас перчатки?", но пригляделся, а перчаток, оказывается, вовсе и нет. - Что именно? Карлсен сменил тематику. - Откуда вы знали, что я буду этим поездом? - Хайди сказала. - Ах да, конечно... Теперь понятно. И он, и Хайди - оба держали в себе частицу друг друга. Она могла улавливать происходящее с ним так же легко, как он улавливал Карин Олсен. - Она сказала, с вами не все в порядке. - Да. Мне об этом надо с вами поговорить. - У нас будет куча времени, когда приедем. Так Грондэл, видимо, и в Хобокене оказался, пока голос звучал из Нью- Йорка. Запрограммировал, судя по всему, компьютерный автоответчик отвечать на незамысловатые вопросы. Насчет поезда Грондэл был в курсе и догадывался, что Карлсен, появившись, позвонит сразу же с вокзала. Поняв же, почувствовал себя как-то лучше, а то весь день шел как-то наперекосяк. На выезде из Ньюарка Грондэл повернул по Нью-Джерси Паркуэй к югу и прибавил скорости. Здесь, вне Нью-Йоркской зоны Климатического Контроля, предвечернее солнце скопляло безжалостный зной. Даже при скорости семьдесят в час поток воздуха жарил как из фена. Карлсен в открытом автомобиле не ездил со школы, поэтому за ездой следил увлеченно, как подросток. Ветер разметал ему волосы, а галстук постукивал по плечу, будто лапой. Поскольку переговариваться можно было не иначе как криком, Карлсен просто молча сидел, любуясь зеленой панорамой окрестностей Нью-Джерси. Отрадно вспомнились школьные поездки в Атлантик Сити. Лишь прикрыв глаза, он понял, насколько устал. События полудня оставляли впечатление, что ночь прошла без сна. Вместе с тем за усталостью угадывалось чувство силы, словно вызванное необходимостью из глубин подсознания. Карлсен открыл глаза, когда автомобиль начал подтормаживать, и понял, что ведь, оказывается, заснул. Грондэл опустил его сиденье под углом в сорок пять градусов, так что спалось мирно, все равно, что на кровати. Часы показывали уже седьмой час. Ехали они по узкой грунтовой дороге, окаймленной невысокой порослью. Справа, за полями спеющего маиса, расстилался океан. По ходу - в четверти мили виднелось белое сельское строение, до странности функциональное: даже на расстоянии было видно, что оно нуждается в покраске. Когда подъезжали, где- то во дворе заливисто залаяла собака, а чернокожая женщина на крыльце сделала козырьком руку - разглядеть, кто приехал. Мужчина в синей рубашке, толкающий по двору тачку, опустил ее наземь и пошел открывать ворота. Но при въезде во двор вдруг исчез, так же, как и женщина. Хотя ворота сзади исправно закрылись. - А где собака? - поинтересовался Карлсен, извечный любитель собак. - Собаки нет. Это просто сигнализация, для посторонних. Спинка сиденья сзади выпрямилась, отстегнулся ремень. - А садовник? - Тоже для видимости. Никого здесь нет. Дом пребывал в некоторой запущенности, хотя и не лишенной приятности. Краска с обшитых дранкой стен кое-где успела отслоиться, и эти места тронула прозеленью плесень. - Голограммы? - Нет. Чисто ментальные образы. - Ничего себе! Как же вы их создаете? - Я нет. Это вы. - Как? - Это место окружено энергетическим полем суггестивности. Но параметры задаете вы. - Грондэл протянул ключ. - Вы идите-ка пока в дом. Я сейчас. Судя по тону, в приглашении крылось нечто большее, поэтому по пролету щербатых ступенек Карлсен поднимался с осторожностью. Оттянув в сторону скрипучую перегородку, вставил ключ. Комната внутри была непримечательная: дешевая мебель, потертый ковер, шкаф со старыми книгами. Кстати, не мешало бы и проветрить. Когда же вошел и дверь за спиной закрылась, охватило невольное напряжение, не сказать тревога. Потребовалось несколько секунд, чтобы уяснить причину: чересчур тихо. Как будто каждый звук, даже фоновый, гасится звуконепроницаемым экраном, дыхания океана вдали и то не слышно. А еще холод, впечатление такое, будто где-то внизу гулкий подвал. Взгляд привлек вдруг сухой шелест со стороны шкафа. Карлсен инстинктивно замер в боксерской стойке, и вовремя: с полки прямо в голову несся увесистый том, но не долетев чуть-чуть, куда-то канул. Карлсен растерянно опустил руки. Совершенно неожиданно в двери возник Грондэлч. - Ну, как? - Ну дела, скажу я вам! И как это у вас получается? - Эдак вот. - Грондэл, подойдя к термостату на дальней стене, покрутил диск. Холода как не бывало, а снаружи в комнату стали доноситься обычные звуки уходящего летнего дня. - А если повернуть вот так... - сказал Грондэл. Опять безмолвие, холод. И тут комната враз наводнилась роем надсадно гудящих мух. Большущие, они шлепали по лицу, путались в волосах, влетали за воротник. Одна, скользнув меж губ, ощутимо стукнулась о зуб; Карлсен с отвращением сплюнул. Гудеж такой, будто целый улей взбеленился. - Убери, убери это! - вне себя закричал Карлсен, яростно отмахиваясь. - Убрать что? - голос Грондэла едва прорывался сквозь гудение. - Да мух же, мух! В комнате враз все смолкло. - Так вы мух видели? А я - жуков. Карлсен запустил пятерню в волосы, убедиться, что там не застряло этой гадости. Кожу все еще покалывало. Вынув платок, он отер лоб. - Вам что, простой сигнализации мало? - Смотря от кого оберегаешься, - заметил Грондэл с улыбкой. - Что здесь за принцип, интересно, в основе? - Да тот же, от которого пьяному черти мерещатся. Одновременно задействуются три мозговых центра. А остальное довершаете вы. - Что за центры? - Можно сказать, центры ожидания, сна и страха. - Так ведь и с ума можно свести! - Безусловно. - Бог ты мо-ой, - выдохнул Карлсен (мухи в ушах все еще так и зудят, так и зудят), -- вот где контроль над умом... - Идите-ка за мной, - позвал Грондэл. - Это еще не все. Через дальнюю дверь и лестницу прошли на кухню. Дизайн посовременнее, чем в комнате, но все равно, староват. При виде охладителя Карлсен спохватился, что в горле давно уже сухо, и взял с полки стакан. - Воду-то можно пить? - Конечно. А может, лучше сока? - Грондэл открыл дверь громоздкого, старомодного холодильника. В двери красовалась разноцветная батарея бутылочек с соком: и вишня, и лайм, и лимон, апельсиновый, персиковый, смородиновый, малиновый, черничный, яблочный, даже беловатый из омелы. - Какого вам? - Вон того, - Карлсен указал на белый. - Вкус, что надо, - одобрил Грондэл. Но пока наполнялся стакан, цвет изменился, и белый сделался зеленым. Хотя над стаканом струйка оставалась по-прежнему белой. Карлсен, чуя очередной подвох, поднес стакан ко рту и осмотрительно пригубил. Точно, что-то не то, но что именно? Через секунду дошло: сок-то на вкус апельсиновый. Себе Грондэл налил что-то малинового цвета; в наполненном стакане цвет сменился на лимонно- желтый. А те несколько капель, что попали на перчатки, оставили розовые крапинки. Карлсен, улыбкой показав, что шутка пришлась по вкусу, осушил стакан. - А у вас вкус какой? - полюбопытствовал он. - Черничный. Желаете попробовать? Карлсен покачал головой. Когда Грондэл протягивал бутылочку, отметил: перчаток снова нет. - И к чему все это факирство? - Это, - Грондэл хитровато улыбнулся, - часть вашего обучения на вампира. - Чему же я должен обучиться? - Противодействовать обману. - Но если... - он понял. - Вы действуете мне на ум телепатией? - Верно. - Грондэл улыбнулся поверх стакана. - А вам надо научиться противостоять. - И как же? - Попытайтесь. - Он снова протянул бутылочку. Льющаяся в стакан жидкость стала ярко-зеленой. Карлсен, нахмурившись, сосредоточился. Никакой разницы. Понюхал: запах кофе. Разобрало вдруг раздражение - шутки какие- то ребяческие. Дальше в уме что-то мелькнуло, настолько быстро, что и не уловить. Но жидкость в стакане сменилась вдруг на малиновый сок. Карлсен с таким же насупленным видом пригубил. Действительно, малиновый сок. - Вот видите. Я вторгался к вам в ум. Но вы можете сопротивляться вторжению. Грондэл поднял руки - на них были белые перчатки с оставшимися от сока крапинками. Он опустил руки, снова поднял - перчатки исчезли. Опустил, поднял - перчатки снова на месте. Карлсен сфокусировал внимание. Перчатки опять исчезли. Не появились они и на четвертый, и на пятый раз. На этот раз от Карлсена не укрылось, что именно проделывает оппонент. Настроясь на жизненное поле Грондэла, он смог уяснить сигнал, на который реагирует своим же умом. Вторжением это и не назовешь, скорее неким внушением - все равно, что заставлять младенца открывать рот, когда подносится ложка с едой. Для сопротивления достаточно было просто замкнуть ум. То же самое было в ресторане с андрогенами, с той разницей, что тогда попытку мысленного натиска он ощущал. С Грондэлом сейчас этот номер не проходил. Но все равно, блокировка получалась, стоило замкнуть ум. Грондэл упрятал бутылочку в холодильник. Но дверь не закрыл, а наоборот, открыл еще шире. Подался корпусом внутрь, нажал что-то. Холодильник, всем своим интерьером провернувшись на оси, обнажил черный зев какого-то хода. - После вас, - указал Грондэл. Карлсен, чуя, что фокусы далеко еще не иссякли, поколебался, но шаг внутрь все же сделал - осторожный, медленный. Сгибаться оказалось не обязательно: у холодильника высота была футов семь. Едва ступня коснулась пола, как ход озарился светом по всей своей двадцатифутовой, под легким уклоном, протяженности. В конце виднелась стена из сизого металла, хотя на подходе в нем различилась вогнутость - получается, не стена, а дверь. Секунда, и она распахнулась, открыв подобие небольшой вентиляционной камеры, за которой находилась еще одна дверь, точнее, люк. Карлсен изумленно оглянулся на Грондэла. - Космический корабль? - Точно. Одна из капсул со "Странника". Прошу прощения. Ну-ка... Потянувшись Карлсену через плечо, он надавил на совершенно гладкую поверхность где-то вверху люка. Тот податливо открылся, и Карлсен ступил в длинное помещение вроде пассажирского авиасалона. Впрочем, интерьер здесь явно отличался. Кресла были какого-то незнакомого дизайна, с изогнутостью вроде гребня волны, и покрыты зеленоватым материалом, напоминающим кожу рептилии. Меблировка, кстати, точь-в-точь как на "Страннике" в Космическом Музее. Стены цвета матового серебра украшал орнамент, под стать подводному пейзажу с кораллами и стеблями водорослей. Карлсен непонятно почему проникся трогательной приязненностью. - Вот в этой капсуле я без малого пятьдесят лет назад прибыл на Землю, - сказал Грондэл - в голосе угадывались нотки ностальгии. - В каком месте это произошло? - В безлюдной долине на севере Аляски. Капсулу мы перевезли десять лет назад, когда к ней вот- вот уже стали подбираться изыскатели. Вдвоем они прошли через "пассажирский салон". Дверь на том конце вела в подобие гостиной с невысокими удобными креслами и круглыми столиками из того же матового металла. Чуть пригашенный свет за стенами, казалось, плавно перемежается, создавая эффект вроде подводного течения, в толще которого чуть покачиваются водоросли и кораллы. Пол внизу напоминал черное стекло, хотя подошвам было не скользко. Грондэл вальяжно опустился в одно из кресел, которое, в буквальном смысле зашевелившись, подладилось под его тело. Карлсен, сев напротив, удивленно ощутил, как мягкий чешуйчатый материал внизу двигается, будто живой. Но надо отдать должное, сидеть стало на редкость удобно. Подавшись вперед, Грондэл коснулся выступа посередине стола. Спустя секунду, открылась дверь на том конце комнаты. Вошла молодая девушка в черном одеянии из единого куска ткани, что придавало ей сходство с официанткой ночного клуба. По голым плечам мягко стелились светлые волосы. - Наша хозяйка, - представил Грондэл. Карлсен почтительно поздоровался. - Добрый вечер, сэр, - сказала она с чуть заметным южным акцентом. Загорелая, с темно-карими глазами, улыбка - заглядение. Женщина вопросительно посмотрела на Грондэла, и, что удивительно, молча вышла. - Телепатия? - с некоторой растерянностью сросил Карлсен. - Нет. Она приучена знать, чего я хочу. Отзывается на зрительные сигналы. Ну и ответ. Хотя ладно. - Ей не скучно здесь, в одиночестве? - Нет. Ей так даже лучше. - Откуда она родом? Прежде чем Грондэл успел ответить, вернулась с подносом девушка. Она поставила на столик два бокала и зеленый керамический кувшин. Когда наклонилась над столом, от Карлсена не укрылся безупречный бюст в низком вырезе платья. На Карлсена она взглянула как-то юморно, задорно, как смотрят закадычные друзья, легкое движение губ лишь усилило импульс. В бокалы она налила какой-то игристый напиток, для шампанского чересчур уж прозрачный. - Есть хотите? - Можно маленько. Грондэл улыбнулся девушке, и та вышла. Подняли бокалы. - Ваше здоровье. Карлсен, осмотрительно пригубив, приятно удивился: вкус превосходный. Пузырьки-искорки словно пристают к языку и небу. Никогда еще не пробовал такого чуда. - Что-нибудь из спиртного? - Нет. Просто вода. - Вода?! - С газом, называется нитин. На моей планете он существует в естественной форме. - Вот бы что запатентовать. Слово даю: миллионы можно сделать. - К сожалению, на Земле производить его дороговато. Необходимы два редких изотопа. Эйфория совершенно не походила на алкогольную, все было как-то легче, повышало внимательность и предвкушение. Хозяйка поставила на столик две тарелки все из той же зеленой керамики. Карлсен кисло посмотрел на синюшную какую-то, продолговатую вафлю, отдаленно напоминающую (если бы не цвет) какую-нибудь слойку, наполовину уже раскрошившуюся. - Это что? - Вы же есть просили? - А как его едят? Хозяйка в ответ отломила кусочек и аккуратным движением сунула Карлсену в рот. Как будто сухарь, только вкус непонятный. Но вот кусочек, размякнув на языке, замрел теплом, как какой-нибудь крепкий ликер. Это же тепло, дымчато пройдя по глотке, приятно разлилось по всему телу. Похоже чем-то на душистую траву, хотя и непонятно, какую именно. - Что это? - Мы называем это трагас. Это еда специально для долгих космических путешествий. - Грондэл тоже отломил кусочек. Когда Карлсен потянулся еще за одним, сказал: - Советую есть медленно-медленно. Чувствуя расходящееся по животу тепло, Карлсен понял, почему: еда представляла собой твердую разновидность искристого напитка. Точно так же как напиток расчитан на рецепторы жажды, трагас ублажает нервы желудка, чувствительные к голоду. Тепло оставило после себя ощущение, какое бывает после сытной, горячей трапезы. А, спустившись ниже поясницы, выказало и еще одно свое свойство. Ласковая, бархатистая поначалу теплота сексуальной энергии переросла вдруг в свирепый накал желания: так бы и схватил сейчас эту девку, сорвал с нее черную тряпку. К счастью, упрочившийся с некоторых пор самоконтроль погасил такой неистовый выброс в кровь адреналина. Увидев, как Карлсен оттолкнул тарелку, Грондэл улыбнулся. - Что, наелись? - Да уж! Это что, для эротистов закусь? - Разумеется. - Что значит "разумеется"? - Всем Уббо-Сатхла очень нравились сильные желания. Хотите сказать, вам не понравилось? - Нет, - Карлсен мотнул головой. - Есть во всем этом что-то гадкое. Все равно что, знаете... быть педофилом или насильником. - А это, вы считаете, лишено приятности? - В целом, да. Лично у меня не вызвало бы удовольствия валять по полу девочку-подростка. Грондэл поднялся. - Вот здесь вы с Уббо-Сатхла расходитесь. Хотя это легко исправимо. Он сдвинул в стене небольшую панель и сунул под нее руку. Вслед за щелчком послышалось негромкое гудение, и в комнате повеяло озоном. Вместе с этим из-под пола заструился вверх синеватый свет, наводнивший постепенно все помещение. И тут резко - будто водой окатили - Карлсен почувствовал, как желание уходит, как вода сквозь песок. Настолько быстро, что ослабли ноги и гулко застучало сердце. Мелькнуло опасение: как бы не стошнило. - Что вы такое сделали? -вытеснил Карлсен. - Просто включил электрический ток. - Но почему он так действует? - Это альтернатор Маркарди, фазы меняются сто тысяч раз в секунду. Тошнота унялась, сменившись приятным каким-то облегчением. Но пока допил бокал, полегчало определенно. - И в чем его принцип? - Он отрезает нас от влияния Земли. У Карлсена несколько секунду ушло, чтобы это усвоить: собственные ощущения были куда интереснее, чем пояснения Грондэла. Ток чувствовался мощной вибрацией, тревожащей жизненное поле. - При чем здесь Земля? Грондэл вместо ответа лишь улыбнулся. Наступившая тишина ни в коей мере не казалась противоестественной. Тело вздохом облегчения проняла расслабляющая прохлада. Даже назойливый свет вокруг казался каким-то отрадным. Любопытное ощущение: в сознание будто просачиваются пузырьки. - Ну как? - подал голос Грондэл. - Изумительно. Откуда у меня такая легкость? - Впервые в жизни вы полностью свободны от сексуального желания. Господи, какая очевидность! Им, Карлсеном, владело сейчас не просто безразличие сексуального удовлетворения, спад желания, от силы, временный. Это была именно свобода - спокойное сознавание безбрежности перспектив, при которых сексуальное желание кажется чем-то глупым и неуместным. Ум способен был охватывать всю панораму пространства и времени. Остаток жизни хотелось провести в размышлениях где-нибудь на заснеженной вершине. Все казалось бесконечно интересным - фактически все, кроме секса, кажущегося теперь какой-то смехотворной и достаточно гротескной абсурдностью. - Вы хотите сказать, Земля как-то стимулирует сексуальиые желания? - Безусловно. Разве это не очевидно? Он еще не успел договорить, как Карлсен понял: так оно и есть. Извечная мысль, что сексуальное желание в основе своей иллюзия, всегда упиралась в непонимание: Земля сама по себе генератор вожделения. В конце концов, именно она - Природа. Цель которой - вызывать у организмов стремление множиться. Чтобы из почвы шли в рост деревья, и травы колыхались на ветру, а каждое живое существо искало себе пару, чтобы "восполнить Землю". Грондэл следил за его лицом. - Теперь чувствуете? - Теперь да. Удивляюсь только, как я раньше этого не замечал. Мне стыдно за собственную тупость. - Ну-ну, ни к чему. Жизненное поле Земли насыщено вожделением, вы и родились среди него. Для вас оно так же естественно, как вкус воды. Вкус воды... Мысль поистине смешная. Примитивная эта сила, держащая своей хваткой все живое, была груба и туманила, как какая-нибудь дешевая сивуха. И под стать некоему деспоту не допускала, чтобы человек думал сам за себя, мешая мысли, стимулируя инстинкты. Философы стремились познать Вселенную, мистики мечтали о единении с Богом: Земля же снисходила к этому, как к безобидному баловству. Ее занимало только размножение. Хозяйка предложила подлить в стакан, Карлсен покачал головой. Вспомнилось вожделение, обуревавшее считанные минуты назад, и показалось каким-то сном. Желание заниматься любовью виделось сейчас неким колдовством, злыми чарами. К девушке сейчас влекло не больше, чем к манекену. - Ну что, - завозился Грондэл, - пора отключать альтернатор. - Как?! - Карлсен невольно выдал смятение. - Потому что жить вам на Земле. Нельзя же сидеть здесь вечно. Ну что, я отключаю? Карлсен, собравшись с духом, кивнул, и Грондэл потянулся под панель. Свет моментально иссяк, через несколько секунд стихло и гудение. Вместе с тем как прекратилась вибрация, расслабилось и жизненное поле. Ничего, все гладко: ни тошноты, ни шока. Только в комнате стало вроде бы теплее и душновато, а сам Карлсен словно отяжелел, будто бы растормошили тогда, когда самый сон. Через несколько секунд в паху снова ожила бездумная томность, нагнетаемая трагасом. Он поднял стакан и одним глотком допил. Девушка тут же долила. Карлсен поймал себя на том, что смотрит на ее бюст, наливаясь желанием. Стоило встретиться с ней взглядом, как снова показалось, что они давно и хорошо друг друга знают. Девушка, все так же не сводя с Карлсена глаз, аккуратно опустила кувшин на стол и, взявшись за верхние края своего одеяния, опустила его до талии, высвободив безупречную грудь с сосками почти такими же алыми, что и губы. Усидеть, честно говоря, удавалось с трудом. - Как я уже объяснял, - заметил благодушно Грондэл, - она приучена реагировать на сигналы глаз. Девушка с улыбкой выпрямилась и привела одежду в порядок. - Ну? - спросил Грондэл. - Что "ну"? Профессор вообще-то выказывал неожиданную бестактность: обращался с дамой так, будто ее здесь нет. - Вы ничего не замечаете? - Н-нет, - Карлсен воровато мелькнул взглядом на хозяйку - теплые карие глаза все так же заговорщически намекали на близкое знакомство. - Смущаться не надо, - сказал Грондэл. - Покажи-ка ему. Девушка, правой рукой обхватив себе левое запястье, уверенно сдвинула с него браслет часов. Карлсен, проникнувшись вдруг нелепым подозрением, как зачарованный, уставился на ее ищущие пальцы. Вот на коже очертилась тонкая красная бороздка, при этом движения женщины стали увереннее, и тут рука... отделилась, заодно с парой дюймов запястья. Она протянула ее Карлсену. Изнутри конечность наполняла красноватая прозрачная масса с белыми прожилками. Карлсен, неуверенно протянув руку, коснулся плоти - твердая и теплая, ни дать, ни взять как у человека. При обратном сращивании не оказалось видно ни шва, ни царапины. Девушка вновь расцвела улыбкой с оттенком эдакой мягкой интимности (ясно уже, это и есть тот самый сигнал искусственной доверительности). - Адроиды, - сказал Гроидэл, - разработаны были Кубеном Дротом, нашим величайшим инженером. - Хм, а с какой стати Уббо-Сатхла понадобились роботы? - А вы разве не догадываетесь? Роботы-женщины создавались наложницами для мужчин, а роботы-муж- чины, соответственно, для женщин. - Но зачем? Ведь обходились же, что говорится, напрямую, и те и эти. Судя по улыбке Грондэла, Карлсен не учитывал главного. - Вы сами знаете, человек так уж устроен, что не обязательно хочет того, кто желает быть ему парой. Мужчины, в основном, с антипатией относятся к нимфоманкам, они предпочитают определенную невинность. Женщины же предпочитают мужчин с сильным характером. Каждый живет своим идеалом сексуального партнера. Так вот эти роботы как раз под них и подстраивались. У мужчин популярнее всего была молоденькая и невиннейшая особа, у которой восхищение вызывали мужские гениталии. - А у женщин? - Как ни странно, им тоже подавай невинность: мужчина-атлет, совершенно неискушенный в сексе, которого приходится поучать. Насколько вы знаете, свое влияние нравится чувствовать и мужчинам, и женщинам. Карлсен взглянул на женщину, успевшую отлучиться и наполнить кувшин. - Не понимаю. Вся суть вампиризма - в передаче жизненной силы. У робота же нет жизненной силы. - Даже это не совсем так, - Грондэл взглядом обратился к девушке. - Покажи-ка ему. Та, поместив на затылок Карлсену ладонь, приблизилась и мягко поцеловала, плавно скользнув языком ему по губам. Карлсен зачарованно замер, ладони положив на ее теплую округлую грудь. Желание нахлынуло такое, что от Грондэла захотелось на время избавиться. Когда девушка отстранилась, по- прежнему чувствовалось тепло ее губ. Карлсен раскатисто захохотал, пытаясь скрыть неловкость. - Нет, надо же! Невероятно! Прямо-таки женщина, живая женщина! - Не совсем. Если провести с ней ночь, вскоре почувствуется разница. Жизненная энергия у нее - скусственная. Как пузырьки в этом напитке. Когда девушка удалялась, Карлсен исподволь поймал себя на том, что вожделенно провожает взглядом ее повиливющие ягодицы. Никогда езще рассудок не сознавал так четко природу сексуальной иллюзии. - Как вы создаете эту искуственную жизненную энергию? - Существует разновидность процесса, порождающеего нитин. Можно сказать, своего рода безопасная радиация. - Да, эффект бесспорный. - Прикосновение ее языка не сходило с губ и тогда, когда она вышла из комнаты, приятно ощущался набрякший желанием член. В целом возврат желания и не был таким уж непри- ятным - раз на то пошло, что родился с ним, то и чураться нечего. - Одно для меня странно, - признался Карлсен. - Зачем им нужен был этот альтернатор Маркарди? - В корабль он был встроен изначально. И даже Уббо-Сатхла временами бывали за это признательны. У некоторых планет сексуальное поле еще мощнее, чем у Земли. Они бы уничтожили друг друга. В уме возникла картина: существа изнемогают от немыслимой похоти настолько, что втайне носят мысль друг друга растерзать. - Но в таком случае, может, лучше было бы вообще не выключать это устройство? - Вы никак не уясните того, что я пытаюсь вам втолковать, - терпеливо заметил Грондэл. - Уббо- Сатхла наслаждаются сильными желаниями. От них они себя живее чувствуют. Они, можно сказать, по природе своей сексуальные преступники. Стоило ему это сказать, как сразу вспомнилось о Карле Обенхейне. - Бог ты мой, совсем забыл! Я же вам хотел кое о чем рассказать. - А я знаю, - улыбнулся Грондэл. Карлсен вначале не совсем понял. - Вы... об этом человеке, об Обенхейне знаете?? - Да. - Но откуда?.. Ах да, безусловно, Хайди. - Нет. Я знал уже давно, - сказал он просто, почти непринужденно. - И... я прав? Он, в самом деле, используется вампиром? - Да. Карлсену казалось, что способность изумляться уже исчерпана - оказывается, нет. Впечатление такое, будто стоишь на краю обрыва, и тут земля под ногами начинает вдруг оползать. - Получается, злые вампиры все же есть? - Боюсь, что да. - Боже... Почему вы мне раньше не сказали? Зачем было держать все это в секрете? - от забрезжившего подозрения кольнуло в затылке. Грондэл прочел его мысли. - Нет, я не из их числа. А держать в секрете надо было для вашего же блага. Иначе, жизнь ваша оказалась бы в опасности. Как теперь, - произнес он, помедлив. - Почему? - заслышал Карлсен свой голос будто со стороны: слова Грондэла прозвучали смертным приговором. - Потому, что у них нет уверенности в вашем молчании. Имя ваше на слуху, а сам факт, что вы внук Олофа Карлсена, заставит многих прислушаться. Следовательно, они не могут допустить разглашения. - Как же мне быть? - Вы думаете, зачем я вас сюда привез? Карлсен тряхнул головой, пытаясь сдержать растущее отчаяние. - Зачем? - Вам здесь, по крайней мере, безопаснее. - Они знают, где я? -- Нет. Хотя, чтобы выяснить, времени потребуется немного. - Кто они? - тяжелым голосом спросил Карлсен, подавшись вперед. Видя, что Грондэл колеблется, добавил, - коли уж я все равно знаю - к чему скрывать? - Что ж, ладно. Хотя рассказ-то, в сущности, короткий. Они такие же Уббо- Сатхла, как мы. На нашем языке мы зовем их груоды - "мятежные". Придя на Землю, мы присягнули Ниотх-Коргхай, что руководствоваться будем законами властителей этой части галактики. То есть, что не будет больше уничтожения других форм жизни, злого вампиризма. И большинство клятвы не нарушило. Но некоторые - мятежники - на это решились. Они рассказали о своем намерении нам. Мы пытались их отговорить, но не сумели. А налагать на них свою волю мы не имеем права. - А что, остановить их никак нельзя? - Останавливать мы не имеем права. Они свободны, как и мы. - Но они же убийцы. - Среди людей, - заметил Грондэл, - есть вегетарианцы и те, кто ест мясо. Вегетарианцы чувствуют за собой право диктовать мясоедам? Отчаяние нарастало глухое, тяжелое. - Но мы же не говорим о коровах с овцами. Речь идет о людях. - Я понимаю, - Грондэл терпеливо кивнул, - понимаю ваши чувства. Вы забываете: мы не люди. В це- лом мы инородны. В вашем мире мы узники. Чтобы уйти, нам потребуются, может быть, многие столетия. И лояльность у нас тем временем распространяется только на своих. Карлсен, чувствуя себя шахматистом, пробующим ход, спросил: - А я... не свой? Вопрос явно озадачивал Грондэла. - В каком-то смысле, да. Но лишь частично. Груоды - наши братья. Будь вы одним из них, ваша жизнь была бы вне опасности. - Почему? - Есть закон, гласящий: вампир не смеет убивать себе подобного. - Вы не хотите, чтобы они перестали убивать людей вроде меня? Грондэл повел плечами. Лицо массивное, рельефное - ни дать ни взять изваяние. - Положение у меня на редкость непростое. Я готов за вас вступиться, просить о пощаде. Но я не могу предать собратьев. - Иными словами, если я поклянусь молчать, вы мне поможете. Если нет, умываете руки? - Карлсен, дорогой мой, - сказал Грондэл со вздохом, - прошу вас, послушайте меня. О выигрыше можете и не мечтать. Они в десятки - куда там, в тысячи раз сильнее вас! И в придачу им - тысячи андрогенов. - Андрогенов?! - Карлсен был сражен. - Вы, должно быть, догадались, посидев тогда в ресторане. Андрогены - их поля ягода. И выступать будут на их стороне. - Андрогены - вампиры? - Да нет же. - Поколебавшись, Грондэл решил разъяснить. - Груоды понимают, что когда-нибудь им могут понадобиться союзники. И эти союзники должны быть готовы выступить против людей, а потому и чувствовать себя не вполне людьми. Отсюда и ощущение эдакой отобщенности. Вот она, нарочитая их враждебность - вся наружу. Все равно, что члены какой-нибудь секты, всех прочих считающие проклятыми. - Им известно, что груоды убивают людей? - Нет. Из людей этого не знает никто, только вы. Поэтому вы для них так и опасны. - Не успей я тогда заскочить в поезд, что бы произошло? - Не знаю. Вероятно, перекодировали бы ваш ум и сделали одним из своих служителей. - То есть, овладели бы моим телом? - Точно. Карлсен предпочел об этом не думать - он действительно был тогда на грани. - Кто конкретно пытался мной овладеть? - Не знаю, но видимо, их лидер. - Кто именно? - Не скажу. Об этом знают только груоды. Между собой мы зовем его Грекс - это имя... одного из наименее приятных наших предков. Известно, единственно, что у него замечательные организаторские способности. Если прибрать вас пытался Грекс, то от неудачи он ох, как распалится. В памяти ожил серый, ватно обволакивающий, удав. И тут сполохом сверкнул гнев: надо же, так бесцеремонно, по хозяйски вторгаться в сокровенное, в самый корень, основу! Возникло острое желание воспротивиться. - Ну, так что теперь? - Шансы у вас ограниченны, - рассудительно заметил Грондэл. - Можете возвратиться со мной в Нью- Йорк. Но это небезопасно. Или остаться здесь. Груоды вряд ли сюда заявятся. - Почему же? - Они недолюбливают альтернатор Маркарди. - А андрогены? - Не знаю. До сих пор не понимаю, как у них работают мозги. Карлсен подумал. - Получается, здесь я в безопасности? - Да. - А как только высунусь, меня попытаются убрать? - Почти наверняка. - А что, если... Договорить не успел: где-то прерывисто загудело, свет вверху начал помаргивать. В душе прорастало тяжелое предчувствие. - Гости, - проронил Грондэл. Из соседней комнаты вышла девушка. - Кто там? - осведомился Грондэл. - Машина, в ней пятеро. Грондэл, пройдя через комнату, коснулся выключателя. Свет померк. Через несколько секунд сверху начало цедиться скупое, тусклое свечение. Калсен, напряженно уставясь вверх, изумленно увидел, что потолок словно бы растворяется, превращаясь в подобие облачной дымки. Постепенно рассеялась и дымка - комната разом наполнилась предвечерним солнечным светом. Потолок будто превратился в исключительно чистый, прозрачный лед. Футах в десяти вверху темнело брюхо припаркованного автомобиля, из которого сейчас вылезал какой-то бородач. Следом один за другим выбрались четверо андрогенов. Одного Карлсен узнал: Макналти. - Бенедикт, ты здесь? - громко спросил бородач. Голос прозвучал настолько четко, будто доносился отсюда, из комнаты. Карлсен ожидал, что человек сейчас посмотрит вниз, но тот смотрел в сторону дома, словно не догадываясь, что земля под ногами прозрачна. Вот он прошел непосредственно над ними, ставя подошвы туфель, и поднялся по ступеням крыльца. Андрогены ждали около автомобиля. - Привет, Георг, - сказал Грондэл обычным голосом. Бородач оторопело оглянулся. - Где ты? Голос показался Карлсену знакомым. Через секунду-другую вспомнилось. С этим человеком он разговаривал в ресторане - "стареющий хиппи" с ребенком. Даже имя вспомнилось: Георг Крайски. - Я у себя в мастерской, провожу опыт, - подал голос Грондэл. - Неудачное ты время выбрал для визита. Бородач скользящим взглядом смотрел перед собой. Ясно, что их он не замечает. - Бенедикт, - сказал он. - Ты знаешь, зачем я здесь. Мне нужно поговорить с Карлсеном. - Зачем? - спросил Грондэл сухо, со скрытой враждебностью. - Ты знаешь зачем. Грондэл притих. Наконец, сказал: - Георг, ты сам эту кашу заварил. Твои дела не вызывали у меня симпатии никогда. Теперь вот ты хочешь моей помощи, чтобы избавиться от Карлсена. А я этого допустить не могу. Он один из нас. Крайски, сидящий сейчас на крыльце, насмешливо спросил: - Это правда, Карлсен? Ты один из нас? Карлсен хотел было ответить, но Грондэл тряхнул головой, остерегающе вскинув руку. Поздно: Карлсен безошибочно уловил, как импульс намерения передался Крайски. В нависшей тишине ощутилось и растущее раздражение бородача, по всей видимости не привыкшего к пререканиям. Тем не менее, тон у него был по-прежнему сдержанным и ровным. Карлсен невольно впечатлился такой самодисциплине. - Бенедикт, это глупо и недостойно. Давай поговорим лицом к лицу. - К чему? Мы и так уже говорим. Примечательно то, что стали читаться мысли Грондэла: к Крайски он относился с антипатией и недоверием, и намерения его считал каверзными. - Бенедикт, мое терпение на исходе, - фраза прозвучала явным предостережением. - Извини. Но войти ты не можешь. Крайски зачем-то кивнул андрогенам. Макналти, осклабясь, влез на переднее сиденье автомобиля. Следующий шаг смотрелся до странности безобидно. Из радиатора, разбухнув, выделился пузырь и плавно скатился на землю - диаметром дюймов шесть, переливчатый, как нефтяная пленка. Следом проворно скатился еще один, и еще, и еще. Карлсен вопросительно поглядел на Грондэла, но тот, видимо, сам не знал, что сказать. Пузыри теперь отскакивали по два-три в секунду, стойким ветерком подкатываясь к дому. Судя по движению, в сравнении с обычными пузырями, эти были не так легки и податливы, напоминая скорее стеклянные шары. Через несколько минут обозримая площадка вверху сделалась нежно колышущимся ковром из пузырей. - Это оказалось легче, чем я ожидал, - произнес Крайски. Через несколько секунд Карлсен понял, о чем он. Прогалина непосредственно над головой была свободна от пузырей, так что проглядывало небо, то же самое и с прогалиной над Грондэлом. При хождении по комнате смещались и пузыри, так что небо над головой виднелось постоянно. Спустя считанные секунды сверху на них смотрел Крайски. Судя по сосредоточенности взгляда, теперь он их, несомненно, видел. В лице у него было что-то странное. Тут Карлсен понял, что именно. В тот вечер за разговором глаза у Крайски были мягко карие, создающие впечатление душевности и дружелюбия. Теперь взгляд синих глаз был цепким и острым. Тем не менее, сомнения не было: человек этот один и тот же. - Алле там, внизу, - обратился Крайски. - Можно войти, или придется силой? - Ни то и ни это, - решительно парировал Грондэл. Пройдя через комнату, он резко отодвинул панель и щелкнул тумблером. Карлсен напрягся, реагируя на гудение, запах озона, и струящийся синеватый свет. Опять нахлынула тошнота, а тело лишилось силы, хотя и не так резко, как в прошлый раз. Он прислонился к стене, чтобы не подогнулись ноги, и прикрыл глаза. Через несколько секунд, когда открыл, тошнота сменилась холодной ясностью. Взгляд привлекли движущиеся вверху тени. Пузыри поисчезали, а непосредственно вверху - во дела! - на земле вниз лицом лежал Крайски и тупо уставясь орал, по-видимому, от ярости. Тут до Карлсена дошло, что лицо бородача искажено не гневом, а болью. Вылупив луковицами глаза, он шумно втягивал воздух, как от удушья. В нескольких футах вповалку лежали андрогены - судя по позам, либо бездыханны, либо мертвы. Макналти возле автомобиля, щекой к земле. Проходя внизу, Карлсен успел разглядеть окаменевшие пустые глаза и струйку слюны в углу рта: мертв, почти наверняка. Грондэл снова щелкнул тумблером, синеватый свет моментально унялся. Снова банной духотой обдала замкнутость. Крайски вверху с трудом взгромоздился на корточки. Посидев, выпрямился. Доковылял до ступеней крыльца, тяжело на них опустился. - Ну с-сволота, я тебе это припомню, - процедил он, мутно вперившись в Грондэла. Теперь было ясно, что он их видит, или, по крайней мере, точно знает, где они находятся. - Извини, - отозвался Грондэл. - Это произошло по твоей вине. - Ну уж нет. - Злоба в голосе была как отравленный стилет, преступная сущность угадывалась в нем инстинктивно, - Нет, Бенедикт, вина была всецело твоя. - Он ткнул пальцем в сторону Грондэла. При этих его словах Грондэл опять потянулся к тумблеру. Время замерло, а Карлсена пронзила боль под стать стойкому электрошоку. Ткани тела словно разрывало, и какую-то секунду он был как будто вне себя, собственное тело видя приплюснутым к стене. И тут боль неожиданно канула, а он воссоединился с собой. Но, когда попробовал шевельнуться, мышцы не повиновались. Тело застыло, словно в тисках какой-то невидимой силы. Даже губы при попытке заговорить не слушались. А вот глаза двигались, и в нескольких футах видно было Грондэла, тоже застывшего статуей, рука так и заведена над тумблером. Как видно, паралич этот был прямым воздействием воли Крайски, усиленной гневом и ненавистью. Грондэл, в целом способный ей противостоять, как бы потерял равновесие, оказавшись в положении борца, прижатого к ковру. Понимая, что поединок не принесет ничего хорошего, он пассивно, без сопротивления ждал. В комнату вошла девушка. Вид напряженно застывших мужчин ее, похоже, не удивил. Проверив кувшин на столе, она с очаровательной улыбкой повернулась к Карлсену. - Чего-нибудь принести? Вспомнилось замечание Грондэла насчет ее реакции на зрительные сигналы. Поведя глазами в сторону тумблера, Карлсен попытался приказать, чтобы она его включила. Большие бархатные глаза выразили недоумение, девушка покачала головой. Встретившись же глазами с Грондэлом, она, похоже, кое- что уловила. - Вам что-нибудь принести, сэр? - спросила она, подойдя. Лица Грондэла видно не было, но ясно, что связываться взглядом он все же мог. Немного помедлив, словно бы вслушиваясь, девушка потянулась к тумблеру. Но не успела коснуться, как рука у нее дрогнула и неожиданно опала. Спустя секунду она навзничь запрокинулась на стол, тело сделалось странно податливым и дряблым, словно из него удалили все кости. В воздухе неприятно запахло паленым. На глазах у Карлсена свешенная к полу рука стала удлиняться, будто плавленный воск. Вот, ладонь отпала от запястья и розовое вещество вытекло, словно желе, образовав на полу лужу. Утратили форму и ноги в черных чулках - обращаясь в жижу, стали плоскими. Хорошо, что хоть лица отсюда не видно. Минуты не прошло, как на столе мокрой тряпкой лежало одно лишь черное одеяние, истекающее розовой жидкостью, которая на полу бурела, смердя запахом жженного пластика. Из соседней комнаты донесся звук торопливо пиближающихся шагов. Одновременно с тем шевельнулись плечи у Грондэла, он двигался, пытаясь высвободиться из тисков сжимающей его невидимой силы. Воля просто невиданная, сам Карлсен ничего не мог поделать со своей неподвижностью, будто тело полностью сковано местным наркозом. И тут, вместе с тем как распахнулась дверь, Грондэл освободился. В это же мгновение исчез паралич и у Карлсена. Грондэл схватился было за тумблер, но тут раздался голос Крайски: - Поздно, Бенедикт! Он стоял в дверном проеме. Рука Грондэла лежала на тумблере. - Ты мне можешь назвать достойную причину, которая меня сейчас удержит? - Безусловно, - в голосе у Крайски не было ни намека на напряженность. - Теперь-то я здесь, так что можно и поговорить. Такая сдержанность просто восхищала, не сказать завораживала. Учитывая гнев и ненависть буквально пяти прошедших минут, такой самоконтроль казался сверхчеловеческим. Грондэл опустил руку, на лице все такая же враждебность. Но Крайски этого вроде и не замечал, на Грондэла даже не глядя. Рухнув в ближайшее кресло (как будто только за этим и шел), он голосом обиженного упрекнул: - Не знаю, зачем ты все это так затрудняешь. - Потому что не доверяю тебе, - отозвался Грондэл. Карлсен каким-то образом сознавал, что у Уббо-Сатхла такой отзыв звучит куда серьезнее, чем у людей. Психическая связь сводит недоверие, можно сказать, на нет. - Боялся, что ли, что я доктора Карлсена кончу? - спросил бородач насмешливо, будто речь шла о какой-нибудь ручной зверушке. - Да, - Грондэл кивнул, - А что, мысль такая была, - с улыбкой заметил Крайски. - Правда, теперь, я вижу - это невозможно. - Почему? - Потому что удерживать его было трудно, и глаза по-прежнему оставались подвижны. Люди этого не могут. - Он впервые удостоил взглядом Карлсена. - Похоже, Бенедикт прав. Ты действительно один из нас. Это мне запало еще в ресторане. Ты очень быстро меняешься. Упоминание о ресторане просто изумило. Этот Крайски совершенно не походил на того дружелюбного хипповатого парня. Сейчас он был старше, жестче и несравненно опаснее. Грондэл, обогнув липкую лужу на полу, занял кресло напротив Крайски. - А ты уверен, что являешься одним из нас? - Не мели чепухи, - с ноткой раздражения воскликнул Крайски, - Ты прекрасно знаешь, что да. Я лишь пользуюсь правом выносить свое суждение и соответственно действовать. Карлсен, последовав примеру Грондэла, решил сесть. И правильно: тело было тяжелым от усталости и ныло, как после побоев. Но виду он не подавал, чего доброго, заметят со стороны. - А если суждение подскажет вам убить меня? Крайски пожал плечами. - Это невозможно, Бенедикт подтвердит. Нам нельзя убивать сородичей. Это будет шаг назад в эволюции. - Убивать людей - то же самое, - вставил Грондэл. - Это ваше мнение, - гладко отреагировал Крайски. - Это же и мнение Контролирующего Совета. - Тоже известно. Я его, знаешь ли, не разделяю. - А я - да, - снова вмешался Карлсен. Крайски вперился, и секунду под напором его взгляда тянуло опустить глаза. Однако Карлсен, сам себе дивясь, вполне достойно этот напор сдерживал. Будто некий резерв внутренней силы выявился, которой и не подозевал. - Это поправимо, - заметил Крайски. - Как? - Карлсен по-прежнему дивился своей стойкости. Крайски улыбнулся, как бы принимая родство. - Единственным средством, естественно. Уговором. - Вы считаете, меня можно уговорить на... прощать убийство? - ошеломленно выговорил Карлсен. - Да. От такой непринужденной уверенности даже внутренняя стойкость как-то поколебалась. Крайски повернулся к Грондэлу. - Ты согласен? Какое-то время они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Было ясно, что между ними что-то происходит. Затем Грондэл медленно кивнул. - Что ж, ладно, - и, повернувшись к Карлсену, - он имеет в виду то, что сказал. - Откуда вы знаете? - Знаю, - ответил Грондэл односложно. Карлсен повернулся к Крайски, встретив его взгляд, полный спокойной серьезности. - И как он, по-вашему, думает меня убеждать? - Не знаю, - сказал Грондэл. - Но он обещает использовать лишь честные средства. - И вы ему верите? - говорить так, будто Крайски при этом нет, было откровенной дерзостью, но бородач того заслуживал. - Я знаю, он говорит правду, - сказал Грондэл. Карлсена почему-то охватила безотчетная радость. - Что ж, прекрасно. - Крайски поднялся. - Тогда мы должны идти. - Куда? - поднял глаза Грондэл. - Сказать не могу. Но здесь этого не сделаешь. Лицо у Грондэла опять застыло изваянием. Карлсен истолковал это как знак согласия. Крайски осмотрительно обошел липкую лужу, начинающую чернеть. - Извини за робота. Но ты ведь тоже кокнул четырех моих андрогенов, так что мы квиты. Готов? - обернулся он к Карлсену. - Готов. На секунду они с Грондэлом встретились глазами. Грондэл лишь кивнул. Но Карлсен ощущал его беспокойство. Вид трупов вызывал растерянность. Все, кроме Макналти, лежали вверх лицом, в распахнутых глазах - окаменелое изумление. Позы напоминали казненных на электрическом стуле. У Макналти одна нога угодила под машину, судя по запаху, андроген в последний момент опростался. Крайски оттащил его в сторону, ухватив за лацканы и воротник. - Что будет с ними? - кивком указал Карлсен. - Грондэл позаботится. Как-никак, его рук дело. Земля под ногами была совершенно обычная, двор как двор, не очень-то, кстати, и ухоженный. Крайски открыл Карлсену заднюю дверцу. Что удивительно, сам, обойдя машину, тоже влез на заднее сиденье. - Кто же за рулем? - АСУ. О машинах с автоматической системой управления Карлсен слышал, но видеть не видел. В "Нью-Йорк таймс" писалось, что во всем мире их не больше пятисот, и стоят они в среднем по четверти миллиона долларов каждая. Тем не менее, эта, хотя и элегантная, роскошью не поражала. Крайски коснулся миниатюрной панели на спинке переднего сиденья. Мягко ожил двигатель, и машина тронулась. Садовник в синей рубахе предусмотритенльно открыл ворота. Оглянувшись, Карлсен увидел, как он их запирает. Хотя в зеркале машины никого видно не было. - Интересно, водители на дороге сильно нервничают, когда вот так машина едет без шофера? - Почему же, они видят за рулем именно шофера. У выезда на магистраль притормозили, пропуская другую машину, и поехали на север, в сторону Джерси Сити. Странно было чувствовать подтормаживание и ускорение, будто за рулем сидит невидимый водитель. - Вам эти сельские окрестности не поднадоели? - поинтересовался Крайски, переходя почему-то на официозный тон. - Ну, в общем-то, да. - Тогда можно и сменить пейзаж. Крайски снова коснулся панели, серый прямоугольник перед Карлсеном тотчас высветился синевой. Перед глазами плавно потянулся список: "Австралия - Австрия - Албания - Андорра - Антарктида - Аргентина - Афганистан - Багамы... " - Вы вообще что предпочитаете? - Люблю юг Франции. Крайски вроде бы ничего и не сделал, но синий свет, моргнув, сменился вдруг на серый. Карлсен внимательно смотрел, ожидая, что сейчас возникнет телеизображение, но ничего не возникало. И тут, случайно подняв взгляд, он изумленно уставился во все глаза. Под шины гладко лилось белое шоссе, опоясывая скальную гряду над пронзительно синим морем, справа вздымались островерхие холмы. За поворотом машина нырнула в туннель. Несколько секунд, и их поглотила темнота с характерной для туннелей гулкостью, усиливающей отзвуки и шум встречных машин. За окнами проносились скупо освещенные своды. Через несколько секунд вынырнули под солнце. На той стороне бухты безошибочно угадывались очертания казино Монте-Карло. - Невероятно! Это что, гипноз какой-нибудь? - Все проще простого. Можно сказать, форма телевидения. Мы называем ее визуалайзером. - Она есть уже в серийном производстве? - Что вы! Это далеко за пределами любой вашей земной технологии. - А кто ее изобрел? - Команда. Мы всегда действуем как команда, - произнес он подчеркнуто, с ударением. - А как появилась картина? Я что-то не видел, чтобы вы нажимали кнопки. - Отзыв идет на мозговые ритмы. Попробуйте. Крайски коснулся панели, и серый цвет вновь сменился на голубой. В тот же миг средиземноморского заката как не бывало, а был все тот же Гарден Стэйт Паркуэй, и сумерки спускались на плоские окрестности Нью-Джерси. Перед глазами сейчас находился перечень стран. Вспоминая эксперименты с новым офисным компьюте- ром, Карлсен расслабился и ввел себя в состояние внутреннего покоя, затем, используя усвоенную уловку, сфокусировал внимание на экране. Перечень стран моментально метнулся вверх. Пришлось отвести взгляд, чтобы остановился. - Хорошо, очень хорошо, - негромко сказал Крайски. Честно сказать, стало лестно. - Как вы выбираете название? - Надо на нем сфокусироваться. Карлсен сфокусировался на Лабрадоре - алфавитный указатель опять метнулся вверх. На этот раз, вместо того, чтобы отворачиваться, он попытался его остановить, и когда это получилось, испытал вспышку триумфа. Но вот досада: указатель двинулся в обратную сторону, снова стоп. Перечень дрогнул, двинулся туда-сюда и стабилизировался. Карлсен, сфокусировавшись на Швейцарии, удовлетворенно отметил за окнами моментальную смену пейзажа. Машина ехала горной дорогой, над расстилающимися внизу зелеными долинами. Но картина, продлившись лишь секунду, истаяла, уступив место сгущающимся сумеркам Нью-Джерси. Попробовал еще раз. Картина, тускло побрезжив секунду-другую, опять исчезла. - Как вы ее удерживаете? - Фокусируется интерес. Попробуйте еще раз. Карлсен сделал еще одну попытку. На этот раз он с удивлением обнаружил за лобовым стеклом унылый пейзаж пустыни, подернутый маревом зноя. - Это, видимо, Сирия, - определил Крайски. - Ну-ка, еще раз. Швейцария под его взглядом возвратилась на место, но тут глазам Карлсена открылась дорога через заснеженный лес. Крайски хмыкнул. - А теперь Швеция. Перелет. Карлсена пробрала какая-то детская гневливость: да чтоб ты лопнул! - Дайте-ка я помогу, - пришел на выручку Крайски. - Все внимание сфокусируйте на Швейцарии. Про остальные забудьте. Карлсен насупленно сосредоточился, пока перед глазами не осталась единственная надпись: "Швейцария". И тут же впереди распахнулась панорама озера с отдаленными горами. Стоило изображению дрогнуть и исказиться, как видело чутко вмешался Крайски и внимание Карлсена направил так, как взрослый направляет неумелую руку ребенка, сжимающую карандаш. Картина стабилизировалась. На переднем плане среди высокого папоротника желтыми брызгами проглядывали маргаритки. Дальше за рядом аккуратных кипарисов на берегу озера возвышался шато с квадратной башней и красной крышей, а вдали зеленые подножия холмов постепенно всходили к заснеженным горным кручам. Окруженное стенами шато как раз и занимало основную площадь возле озера, в его естественной бухте пришвартованы были белые семечки лодок. Вот Крайски отстранился, и тут стало ясно, что все на картине зависит от личной способности стабильно удерживать детали. Какие-то секунды собственный интерес удерживал изображение в полном фокусе. Но вот оно начало подрагивать и цвета выцвели вначале до коричневатого, а там и вовсе поблекли. Он ужесточил внимание. Странно: картина словно подернулась рябью, как через стекло в дождливый день. Все предметы оставались на месте, но каждый будто обособился, словно изображение состояло из сонма мелких фрагментов. - Это еще что? - Вы слижком жестко концентрируетесь, давите. Расслабьтесь. Но стоило ослабить внимание, как картина, исказившись, начала тускнеть. Сдержать ее было сродни желанию продлить приятный сон. Изображение исчезло, снова сменившись на Паркуэй. Досадно. - Бог ты мой, а ведь не просто! - А вы что думали, - сказал Крайски. - Но вы наконец-то начинаете учиться использовать силу ума. Карлсен оперся головой о спинку сиденья, на лбу выступила испарина. - Почему это так трудно? - Наоборот, очень просто. Восприятие у человека обычно подпирается внешним миром, который сохраняет постоянство вне зависимости, обращаете вы на него внимание, или нет. Он поддерживает вас, как вода пловца. Для использования визуалайзера ум должен нагнетать гораздо больше внимания. Вы как человек, которого впервые принуждают переставлять собственные ноги. Поэтому мышцы, естественно, начинают ныть. Но, если глубоко вздохнуть и расслабиться, это вскоре пройдет. Карлсен закрыл глаза и понял, что Крайски прав. Прежде всего, нахлынуло утомление, от которого обычно впадаешь в сон. Но, через несколько секунд, усталость переплавилась в ощущение мира и покоя. Странно то, что все это не сопровождалось вереницей образов, обычно тянущихся из подсознания. Вместо этого была чистая, холодная чернота, безмолвная как озеро тихой ночью. И вот, вися среди черноты, он осознал, что находится под обычным барьером сна, и в этом состоянии его удерживает некая внутренняя сила, вызванная стрессом нескольких прошедших часов. Фактически, он одновременно и спал и бодрствовал. Открыв глаза, Карлсен лишний раз убедился в правоте Крайски: умственное "побаливание" прошло, чувствовалась бодрость, все равно, что после бассейна. Судя по стрелке часов, "сон" не продлился и десяти минут. Удивительно - Крайски спал, откинувшись головой на подушку. Карлсен как- то и не предполагал, что ему присуща такая человеческая слабость как сон. Лицо, четко выхваченное немигающим неоновым светом Паркуэя, было словно из серой резины. Рука на колене тоже выглядела безжизненной, словно принадлежала манекену. Даже грудь казалась недвижной, лишь после длительного всматривания стали различаться слабые признаки дыхания. Тут Карлсен впервые потрясение осознал, что рядом, бок о бок сейчас едет не просто человек. Уму это было понятно, но никак не доходила реальность, что Крайски просто иное существо. Теперь было понятно, что тело Крайски - лишь съемная оболочка, как чехол или саркофаг, а что внутри - одному Богу известно. Странно было находиться в самоуправляемой машине, где любой признак движения невелировался подвесом на воздушной подушке. Освещение Паркуэя и то подчеркивало иллюзию неподвижности: беспрерывная полоса неона в электрическом поле, чей мертвенно-зеленый свет успел уже придать теням застылость, а дальше - темень. Мотор работал так тихо, что слышалось пощелкивание датчиков автоконтроля. Кстати, пока Крайски спит, почему бы не поупражняться с визуалайзером. С прикосновением к панельке перед Карлсеном высветился голубой экран с указателем. Без посторонних глаз легче оказалось перегонять перечень вверх-вниз, теперь он шел ровно. Допустим, "Япония". Попробуем сфокусироваться. Мгновение, и машина очутилась на залитой солнцем дороге, узкой и прямой, слева всходили зеленые подножия до странности неровных гор, напоминающих сказочные декорации. По другую сторону тянулись рисовые поля, меж рядами чешуйчато поблескивала изумрудная вода. Дорога впереди, делая поворот, спускалась к морю. На этот раз картина держалась прочно, так что через несколько минут можно было уже расслабиться и просто смотреть, как развертывается панорама. Не укрылось и то, что когда взгляд с интересом остановился на горной вершине, напоминающей застывшую волну, цветность словно усилилась. Таким образом, стали ясны слова Крайски насчет нагнетания внимания. На пейзаж надо было глядеть с тем же неослабным вниманием, с каким читаешь книгу. Разница в том, что, если внимание во время чтения ос