на столе колокольчик. - Я честно предупредил вас, - сказал он. - Можете идти. Сэр Басси мгновенно исчез, оставив после себя чуть заметное дуновение своего неизменного "поди ты!". 8. ПРОГУЛКА ПО ЕВРОПЕ После ухода сэра Басси Верховный лорд еще долго стоял у окна своей комнаты в Уайтхолле, охваченный недоумением. Он был точно человек, который, читая книгу, забыл перевернуть страницу и потерял нить мысли. Он забылся. Он унизился до спора. Он забылся - и этот странный и опасный человечек, сэр Басси, каким-то колдовством пробудил в нем поглощенного и исчезнувшего мистера Парэма. Во всяком случае, нечто от Парэма. На секунду-другую он почти почувствовал себя Парэмом. Вместо того, чтобы просто-напросто объявить этому Басси, что он должен делать и что ему грозит в случае неповиновения, он позволил втянуть себя в спор, стал слушать возражения и даже допустил, чтобы доводы сэра Басси хоть на несколько минут, но все-таки произвели на него впечатление. По правде сказать, он и сейчас еще не отделался от этого впечатления. Верховным лордам так поступать не пристало. Они знают. Они всегда все знают. Они принимают решения мгновенно. Иначе откуда бы у них было право повелевать? И славу людей непогрешимых им надо поддерживать любой ценой. В разговоре с сэром Басси произошло что-то странное, и это не должно повториться. Воспоминание об одном застольном споре с участием покойного мистера Парэма - покойного мистера Парэма, с которым столь таинственным образом связан он сам, - непомерно разрослось в воображении Верховного лорда. Надо вновь обрести душевное равновесие. Он круто обернулся. В комнату неслышно вошел Хируорд Джексон и деликатно кашлянул. В Хируорде Джексоне было что-то необыкновенно успокоительное. Он по самой природе своей был человек верующий; он так и излучал веру; его мысль почтительно следовала путями, указанными властителем, его преданность не знала вопросов и сомнений, - все это неизменно прибавляло Верховному лорду бодрости. И неизменно служило примером для окружающих. - Все готово, - сказал Хируорд Джексон. - Вы сможете позавтракать в воздухе вином и сандвичами, новый берлинский диктатор будет ждать вас к трем часам. Ибо Верховный лорд решил на скорую руку объехать Европу и договориться с сильными людьми континента о проведении общей политики. Люди эти, бесспорно, были хозяевами каждый у себя дома, но им явно не хватало вождя, который объединил бы их, чтобы сообща они могли подчинить буйные силы, которые делают наш век веком хаоса. Таким вождем намеревался стать Верховный лорд - диктатором среди диктаторов, властелином среди властелинов, предводителем нового крестового похода, который опять объединит весь христианский мир. Он пустился в путь на легком военном аэроплане. Прежде чем слиться с Верховным лордом, мистер Парэм никогда не летал, если не считать двух или трех путешествий из Лондона в Париж на огромных воздушных омнибусах. Теперь, закутанный до бровей, ощущая, как по щекам, подбородку и кончику носа хлещет свежий ветер, птицей взмывая в небо и вновь устремляясь вниз, он впервые испытал восторг и наслаждение полета. Сопровождаемый аэропланами с целым штатом секретарей и эскадрильями истребителей, которые непрерывно описывали мертвые петли или камнем падали вниз и чудом выравнивались в каких-нибудь пятидесяти футах от земли, входили в штопор, выстраивались то квадратами, то длинными клиньями, гонялись друг за другом, вычерчивая круги и восьмерки, словом, на все лады развлекали Верховного лорда, его аэроплан пронесся над милым зеленым Кентом, над Ла-Маншем, миновал Дюнкерк, пересек рукав за рукавом, устье за устьем зеленую дельту Рейна и, оставив слева спящие судебные подворья Гааги, повернул над тихими равнинами на восток, к Берлину. Берлин был первой целью поездки, ибо, как и предсказывал Верховный лорд на Имперском Совете, озлобленный, подспудно тлевший германский национализм прорвался наружу - и теперь Германием энергично управлял диктатор фон Бархейм. С ним надо было побеседовать, надо было добиться от него кое-каких гарантий. Затем - в Париж, возродить дух Локарно. Потом - Рим. И затем, еще до исхода этой недели, поворот к побережью; визиты королю Парэмитрию, графу Пароли, Парэминскому и, наконец, блистательный перелет на большой высоте в Мадрид, к Паримо де Ривера. Ведь Паримо как будто все еще в Мадриде. Все эти люди - братья по духу. Все они патриоты, властители, верные славным традициям человечества, преданные национальному флагу и отечеству, вере и семейному очагу. В каждой европейской столице, точно стаи скворцов осенью, взмывали в небо аэропланы, приветствуя великого хранителя традиций. Однажды встречный аэроплан оказался в каких-нибудь двадцати футах, но пилот Верховного лорда с поразительной быстротой и ловкостью избежал столкновения. Над Римом один молодой и чересчур пылкий итальянец потерял управление и врезался со своей машиной в толпу на холме Пинчо, да еще произошла небольшая авария на аэродроме в Варшаве, во время которой сгорели два бомбардировщика, но больше никаких несчастных случаев не было. Огромным удовольствием было кружить то над одной, то над другой великой столицей, над парками, башнями, мостами и неровной щетиной зданий, над окрестными холмами и гроздьями предместий, входить в крутой вираж и потом стремительно скользить вниз. Какому завоевателю древности случалось вот так ястребом кидаться с небес на союзный город? А потом аэроплан, подпрыгивая, катил по аэродрому, и вот гордый бесстрастный мрамор лица озарялся улыбкой, и гость выходил навстречу приветственным кликам, аплодисментам и объективам репортеров. Могучий дух Верховного лорда, несколько поколебавшийся во время стычки с сэром Басси, вновь воспрянул благодаря этому посещению Европы. Беседа в Берлине окончилась полным его торжеством. На улицах еще шли бои, и, как говорили, юго-восточный район города сильно пострадал от бомб и перестрелки; оттуда еще и сейчас доносились последние выстрелы; но всю Унтер-ден-Линден заполнила восторженная патриотическая толпа, радуясь, что новый режим столь быстро признан величайшим человеком Британии. Всюду уже снова развевались старые флаги Германской империи. Комната, где происходила встреча двух диктаторов, была обставлена с истинно прусской суровостью: мебель только самая необходимая, очень простая, на редкость внушительная и тяжеловесная. На почетном месте в стеклянной витрине выставлены реликвии, принадлежавшие некогда самому Фридриху Великому. Табакерка могла бы еще выдержать долгий поход, в сапогах поместилось бы немало багажа. Оба диктатора были одеты по-военному. Фон Бархейм рабски подражал все еще высокочтимому в Германии Бисмарку, и сжимавшая его торс кираса отнюдь не способствовала гибкости его ума и манер; на Верховном лорде была простая, но эффектная одежда генерала британской армии. Фуражка с золоченым козырьком, алая перевязь с простыми и богатыми украшениями, отлично сшитый мундир необыкновенно шли высокой фигуре властителя. Не сразу удалось отвлечь фон Бархейма от рокового вопроса о том, на кого ложится ответственность за минувшую войну. Он заговаривал об этом снова и снова и проявил достойную сожаления недоброжелательность в связи с послевоенной политикой Франции. Без конца он твердил о Рейне. И когда только Европа забудет этот старый спор? Когда она обратит взор в будущее? Да, конечно, Европа должна хранить верность традициям, истории, национальным чувствам и своим правителям, но нельзя же быть верным всему этому без всякой меры и до бесчувствия! Если б можно было заставить Европу смотреть на все происходящее глазами англичан! Верховный лорд понял, что волей-неволей должен взять на себя роль учителя. - Вы разрешите мне изложить свой взгляд на современное международное положение? - спросил он. Железный правитель новой Германии хмуро кивнул в знак согласия. - Вот здесь, - начал Верховный лорд, взмахом руки над столом рисуя знакомые очертания, - в самом сердце Старого Света, безмерно огромная, сильная, потенциально более могущественная, чем почти все страны мира вместе взятые, - он сделал короткую паузу, - лежит Россия. Подумайте о России. - В четырнадцатом году французы были в союзе с Россией, - вставил фон Бархейм. - Да, но не теперь. - Именно поэтому они должны бы вести себя поумнее и не выводить нас из терпения. - Польша повинуется им беспрекословно. - Польша!! Верховный лорд не сказал больше ни слова о Польше. Он опять заговорил о явном могуществе России, которое в ближайшем будущем останется неизменным, и продолжал излагать обычную британскую точку зрения на международную политику в свете этого обстоятельства почти теми же словами, как недавно на заседании Совета, лишь смягчил два-три выражения во внимание к патриотическим чувствам фон Бархейма. - Какую роль во всем этом будет играть Германия? - вопросил он. - Германия, сердце Европы, народ, живущий в центре мира. Либо она стоит на передовой линии Запада в его борьбе против Азии, либо на передовой линии России против Европы. - Она может занимать собственные передовые линии, - сказал фон Бархейм, но Верховный лорд пропустил эти слова мимо ушей. Он чувствовал, что покоряет и просвещает фон Бархейма. Ясный ум мистера Парэма вкупе с обаянием Верховного лорда - это было поистине неотразимое сочетание. Странно вспомнить, как дурно приняли столь простую и ясную оценку положения, когда она была впервые высказана вслух за обедом у сэра Басси среди простых смертных. Медленно, но верно здравый немецкий ум фон Бархейма отвлекся от мрачных мыслей и обратился к раскрывшимся перед ним новым представлениям. Казалось, на фон Бархейма повеяло свежим ветром. Верховный лорд приступил к главному. - Если бы я мог отправиться отсюда в Париж с каким-то определенным предложением, - сказал он и положил крепкую белую руку на плечо собеседника, - если бы я мог возродить дружбу и сотрудничество франков с их восточными собратьями, я знал бы, что жил не напрасно. - Данциг, - коротко отозвался фон Бархейм. Потом прибавил: - И другие пункты, которые я вам уже излагал. - А почему бы и не Данциг? От границ Польши до Тихого океана хватит земель, чтобы возместить вам утраченное. - Ну, если речь идет о таком предложении... - сказал фон Бархейм, повернулся и посмотрел гостю прямо в глаза. - Я сперва не понял. Если мы опять можем свободно вооружаться... Это важное и достойное начинание. И они перешли к делу. Фон Бархейм хлопнул в ладоши на восточный манер, и тотчас появился секретарь. - Карту мира, - потребовал фон Бархейм. - Принесите большой атлас. На другое утро - не было еще одиннадцати - Верховный лорд оказался уже в Париже с глазу на глаз с мсье Паремом. Мсье Парем был во фраке - без фрака французские государственные деятели как без рук, - а Верховный лорд облачился в темную пиджачную пару безукоризненного покроя. Мсье Парем был скептик и трезвый реалист, соображал быстро, выражался кратко. Враждебность чувствовалась не столько в его отношении к делу, сколько в тоне. Ибо для французов всякая сделка - что-то вроде ссоры. Одна сторона должна уступить. А тут заключалась весьма хитроумная сделка. Верховный лорд не торопясь изложил свои обширные планы. Не торопясь и изрядно упираясь, мсье Парем понемногу их усвоил. Но все с оговорками, стараясь не прогадать. - Германия стремится на северо-восток, - говорил он. - Очень хорошо. На землях, лежащих севернее Москвы, будет где развернуться немецкой энергии, особенно зимой. Впоследствии можно будет вознаградить себя в Южной Америке. Тоже хорошо. Франция не затрагивает интересы Америки. Всего, что ей было нужно в тех краях, она достигла во время мексиканской экспедиции [вооруженная интервенция Англии, Франции и Испании в Мексику (1861-1867)]. Мы двинемся на юго-восток, преследуя наши традиционные цели в Сирии и Северной Африке. И это тоже хорошо. Но надо со всей определенностью условиться, что в конечном счете это соглашение никак не отменяет для Франции дальнейшего... возмещения в Центральной Азии или в Северном Китае. Оставив открытым целый ряд вопросов в этой области, мсье Парем внезапно обратился к другим возможностям. Допустим, планы Верховного лорда потерпят крах. Такие случаи в истории бывали. Допустим, что в последнюю минуту Германия не выполнит условий сделки, а сообща с Италией нападет на Францию; обязуется ли в этом случае Британия принять сторону своего старого союзника? Мсье Парем на этом настаивал. Новые переговоры не могут освободить ее от прежних соглашений. С другой стороны, если Италия нападет на Францию, а Германия из-за внутреннего мятежа или по какой-либо иной причине ее не поддержит и Италия окажется в единоборстве с Францией, Франция будет вправе поступить с Италией, с ее государственными границами и африканскими владениями по своему усмотрению, и Великобритания ни в коем случае не станет вмешиваться. Это твердо обусловлено, не так ли? Тут будет иметь место простая дуэль, и Великобритании останется только соблюдать нейтралитет. Если же Франция и Великобритания, выступив совместно, потерпят поражение, то, разумеется, последняя обязуется возместить Франции всю требуемую с нее контрибуцию, независимо от любых экономических затруднений, которые она, Великобритания, будет испытывать, не так ли? Верховный лорд так твердо верил в победу, что во всех подобных вопросах охотно уступал. Разговор перешел на Америку и сразу стал менее напряженным. - Похоже, что наши друзья по ту сторону Атлантического океана, запретившие спиртные напитки, хотят запретить и войну. - Они не станут вмешиваться, - сказал Верховный лорд тоном человека, которому открыта истина. - Для меня американский способ мышления просто непостижим, а для вас? - спросил мсье Парем. - Но если бы они все же вздумали вмешаться, - продолжал он, - так ведь у них колоссальнейший флот, а у Франции весьма растянутая береговая линия. Обязуется ли в этом случае Великобритания держать по меньшей мере две трети своих морских сил в европейских водах, южнее и западнее Ла-Манша, для защиты французских берегов? Наконец Верховный лорд высказался со всей определенностью: Франция примет участие в деле и получит свою долю выгод. Несмотря на весьма серьезные сомнения мсье Парема, для неофициального подтверждения был приглашен германский посол. Затем, без излишней торопливости, но и без промедления. Верховный лорд возвратился к своему аэроплану, и британская эскадрилья в сопровождении почетного эскорта из аэропланов, пилотируемых искуснейшими французскими летчиками, взвилась в небо, щеголяя всеми мыслимыми фигурами высшего пилотажа. Все небо сверкало живым, изменчивым узором из аэропланов. Было очень красиво. Зрелище это поражало великолепием новизны, великолепием порядка, давало Верховному лорду ощущение своего полного и безраздельного могущества. - В Рим, - промолвил он. Совсем в ином духе проходила его встреча со славным Парэмуцци, образцом всех великих полководцев нашей эпохи, гением едва ли не чересчур великим для Италии. - Вот это человек, - сказал Верховный лорд, когда они встретились. - Ecce Homo [се человек (лат.)], - сказал Парэмуцци. Теперь необходимо было в самой пышной форме предложить Италии четвертое место и четвертую долю добычи от великого похода Западной Европы на Восток. Притом предстояло несколько разочаровать ее в ее надеждах на Северную Африку. Надо было отвлечь ее внимание в сторону Греции, Балкан и - счастливая мысль внезапно осенила Верховного лорда - в сторону Крыма. Достигнуто было полное взаимопонимание. В Риме все совершалось в классическом стиле, или, если позволено будет употребить несколько противоречивый термин, в стиле неоклассическом. Беломраморная колоннада памятника Виктору-Эммануилу послужила достойным фоном для происходящего. Верховный лорд прибыл в придворном костюме, с орденами Подвязки и "За заслуги" и в плаще, покрой которого был создан им самим. Парэмуцци для этого случая нарядился в черный бархат с серебром, широкополую шляпу его во множестве украшали страусовые перья невиданных размеров. Два великих человека встретились в фокусе огромного полукруга, образованного фоторепортерами. - Хайль, Цезарь Британский! - Хайль, Цезарь Цизальпинский! Сомкнутые ряды фашистов разразились оглушительными приветствиями. Фашистские отряды заполняли всю Пьяцца Венеция. Нигде и никогда техника приветствия не достигала такой высоты, как в Италии во время правления Парэмуцци. Со своими руками, ногами, коленями, грудью, подбородками и носами фашисты поистине творили чудеса. Опуская руку, они так единодушно и одновременно хлопали ладонью по бедру, что казалось - свод небесный разламывается на куски. - Хайль, Цезарь Британский! И затем гремит фашистский клич. В Лондоне так не умеют. Потом два великих человека остались наедине, и наступила минута напряженнейшего духовного общения. Парэмуцци приблизил свое лицо с пристальными, широко раскрытыми глазами почти вплотную к байроническим чертам гостя. И еще ближе придвинул крепко сжатый кулак. - Власть! - сказал он. - Власть! И второй кулак выразительным движением, казалось, свернул кому-то шею. - Совершенно верно, - сказал Верховный лорд, слегка отступив по свойственной ему англосаксонской сдержанности, и чопорно поклонился. Протянув руки, Парэмуцци словно обхватил весь земной шар. Глазами он пожирал англичанина. - Целый мир! - сказал он. - А мы! Мы - мужество! Мы - сила жизни. - Да, - сказал Верховный лорд. - Да. - Люблю жизнь, - продолжал Парэмуцци. - Безмерно и страстно люблю жизнь. И смерть и опасность - алый сок жизни. Дисциплина - да, это хорошо, но главное - смерть и опасность. Обожаю необъезженных лошадей. Покушения на мою жизнь меня только забавляют. В голосе его вдруг зазвучала нежность. - И музыку люблю. Нашего истинно итальянского Скарлатти... И любовь! Искреннюю, страстную, безудержную любовь! Любовь учеников и энтузиастов! Не на словах, а на деле. - Для меня, - кратко отозвался Верховный лорд, - превыше всего мой долг. Очко в его пользу. Парэмуцци подосадовал, что не он сказал эти слова. Нордический ум Верховного лорда ощущал в этой встрече некоторую экзотичность, и он даже начал тревожиться за исход переговоров; но когда дошло до дела, Парэмуцци оказался человеком весьма здравомыслящим. Он не скупился на обещания и заверения и согласился на четвертое место в дележе так, словно оно было не четвертое, а первое. Ясно было, что итальянский народ примет его именно как первое, как свою победу и торжество. Ибо этот Парэмуцци был чародей: в руках у него была вся слава Рима; от его речей старая шляпа могла показаться вам великой империей, а безграмотный, живущий в тесноте и без конца плодящийся народ - достаточным обеспечением для неограниченных займов... После Парэмуцци король из Савойской династии показался Верховному лорду личностью тусклой и бледной... Так Верховный лорд плел сеть соглашений и объединял союзников для своей Азиатской войны, для великого удара Европы по Азии. Европы против Азии. Он чувствовал себя Геродотом, проповедующим единство эллинов; величайшим Геродотом, проповедующим единство христианского мира; он чувствовал себя царем Филиппом Македонским, подготовляющим походы победоносного Александра. Он чувствовал себя Цезарем, выступающим на юг. Петром Пустынником, Иоанном Крестителем. Он чувствовал себя как... Поистине в нем оживала вся история человечества. Он верил всем обещаниям, которых с такой энергией добивался от правителей Европы. Разумеется, он замечал, что они давали обещания не так уж охотно, с оговорками и умолчаниями, но он все еще упорно шел к своей цели, не обращая внимания на легкий привкус нереальности, который это обстоятельство придавало его великим замыслам. Он был убежден, что надо лишь идти своей дорогой - и его могучая воля увлечет за собой душу и разум Европы. Его эскадрильи гудели над Европой, а над ним было только синее небо, и над этой синевой только бог всех народов, который, конечно же, правит в подлунном мире, хотя столь многие так называемые просвещенные умы об этом забыли. Охваченный восторженной верой в свои силы. Верховный лорд поднял глаза к небу и приветственно помахал белой рукой. Бог всех народов снова стал реальностью, ибо Верховный лорд вернул его к жизни. Бог Битвы, успокоенный, возвратился и опять восседает на своем высоком белом троне. - _Мой_ бог, - промолвил Верховный лорд. Близкие ему по духу диктаторы могли быть поглощены любыми распрями и междоусобицами, умы их могла занимать любая мелкая политика и третьестепенные проблемы, но британская политика, определяемая им. Верховным лордом, разумеется, была всеобъемлющей, глубоко истинной и непогрешимой и охватывала самую суть вещей. В конце концов был же он кое-чем обязан интеллекту бесследно исчезнувшего Парэма. Бедняга Парэм тоже мог кое-чем блеснуть, было бы несправедливо этого не признавать. Парэм, которого давно уже нет на свете. У него не было власти, но зато он отличался проницательностью. Чересчур был скромен, энергии ни на грош, но проницательности у него не отнимешь. Чем чаще повторяешь его великолепное определение международной обстановки, тем полнее ощущаешь ее ясность и красоту. - Фронты следующей всемирной битвы определяются сами собой, естественно, логично и неотвратимо, - сказал Верховный лорд диктатору Парэмуцци. - Должен ли я разъяснять положение вам, человеку с проницательным умом латинянина? Вот здесь (и он провел рукою по воздуху: теперь он мог уже обходиться без стола), здесь, безмерно огромная, потенциально более могущественная, чем почти все остальные страны, вместе взятые, лежит Россия... И так далее. А потом снова на аэроплан, и в оглушительном гуле моторов - над горными хребтами - бог судьбы, человек, которого не забудет история. Европа обратилась в разостланную под ним гигантскую карту. Словно он сидел в кабинете мистера Парэма в колледже Сен-Симона и размечтался средь бела дня, уронив на колени географический атлас. Сколько раз мистер Парэм именно так и коротал вечера! Ныне, паря над Европой, он почти забыл о своем споре с Кемелфордом и сэром Басси, пожалуй, он мог теперь не обращать внимания на нелепые затруднения с поставками газа и на непонятно откуда взявшиеся, жалящие сомнения, что копошатся где-то в темных закоулках его славы. 9. ВОЙНА С РОССИЕЙ Миру в любом случае очень скоро стало бы ясно, что Верховный лорд недаром пронесся, подобно метеору, в небесах Европы. Но многочисленные инциденты, разыгравшиеся в Персии, Туркестане, Афганистане и на северо-западной границе Индии, до предела ускорили естественный ход событий. Верховный лорд был вполне готов к крайнему умственному напряжению, которое от него при этом потребовалось. Он мог по памяти начертить карту Центральной Азии и назвать расстояния между важнейшими стратегическими пунктами. Действительность лишь подкрепляла его планы. Вот уже целое столетие всякому, кто серьезно изучал историю, было ясно, что благосостояние и счастье России, во времена ли царя или при Советах, целиком зависит от того, есть ли у нее выход к морю. Со времен Петра Великого все властители русских умов настаивали на этой бесспорной мысли. Достоевский изобразил это как некий таинственный рок. Нельзя было себе представить, чтобы Россия могла богатеть, процветать и быть счастливой, не владея землями, которые дали бы ей свободный, без помех и чьего-либо соперничества, выход к Тихому и Индийскому океанам и к Средиземному морю. Школа британской мысли, воспитавшая мистера Парэма, именно этого мнения и придерживалась, и целое столетие государственные умы Британии с величайшим усердием и изобретательностью строили планы, вели переговоры и воевали во имя удушения России. Преуспеяние и хорошо поставленное хозяйство на огромных пространствах, принадлежащих России в Европе и в Азии, неминуемо наносит тяжкий ущерб жителям Великобритании. Это неоспоримая истина. И если Россия утвердится на море, Британии будет нанесен ущерб непоправимый. А здравомыслящие люди в России, в свою очередь, не могли себе представить, что вполне можно сбывать продукты и удовлетворять потребности этом огромной страны и без того, чтобы завоевывать, поглощать и угнетать жестоко турок, персов, армян, жителей Белуджистана, индийцев, маньчжур, китайцев и всех прочих, кто стоит на дороге. Это была одна из тех великих проблем господства, которыми определяются пути истории. В недрах этих двух гигантских политических систем упорно и неотвратимо вызревали логические последствия их непримиримой вражды. Железные дороги в Центральной Азии с самого начала были и остались прежде всего оружием в этой войне. Русские провели свои стратегические железнодорожные линии от Ашхабада, Мерва и Бухары; в ответ англичане построили параллельные дороги. Тегеран и Кабул кишмя кишели русскими шпионами и подстрекателями - разумеется, отъявленными негодяями, - а также энергичными, исполненными благородства британскими агентами. С появлением эскадрильи Верховного лорда напряжение достигло крайних пределов. Над Мешхедом и Гератом так и вились русские и английские аэропланы, точно осы, готовые в любую минуту ужалить. В такой обстановке и должен был действовать Верховный лорд. Он намеревался ускорить решение вопроса, пока новый режим в России еще не окреп и ее можно было в какой-то мере застигнуть врасплох. Хотя антибританская пропаганда русских (они называли ее антиимпериалистической) воздействовала на умы с огромной силой, можно было смело рассчитывать, что воинская дисциплина, боеприпасы и транспорт в Узбекистане и Туркмении еще отнюдь не достигли уровня, на котором они находились в царское время. Кризис ускорила случайность: один английский летчик весьма кстати рухнул на загоревшейся машине прямо на базар в Кушке и не только погиб сам, но еще и раздавил или изжарил несколько человек. Тотчас вспыхнули антибританские волнения. Большевистская пропаганда приучила здешних жителей к подобным крайностям. Они разыскали и, как полагается, вываляли в грязи британский флаг и стали палить из ружей по двум собратьям погибшего летчика, которые снизились и описывали круги над базарной площадью, стараясь выяснить, какая участь его постигла. Вести об этом, сильно приукрашенные, были тотчас переданы во все газеты мира, и Верховный лорд продиктовал пылкое послание в Москву, составленное по лучшим образцам лорда Керзона. Русские ответили весьма невежливо. Они заявили, что британским аэропланам совершенно незачем летать над советской республикой Туркменией. В ноте британское правительство снова обвинялось во всех враждебных и зловредных действиях, имевших место после падения Керенского. Пространно описывались миролюбивые шаги и намерения Советской России и постоянные провокации, направленные против нее. Принести извинения или в какой-либо форме возместить ущерб русские отказались наотрез. Верховный лорд сообщил этот нелюбезный и дерзкий ответ великим державам и воззвал к их сочувствию. В то же время он объявил, что вследствие столь тяжкого оскорбления Британская империя находится отныне в состоянии войны с Союзом Советских Республик. Нейтральные государства да соблаговолят соблюдать обычную сдержанность в отношении воюющих сторон. Тотчас в качестве меры предосторожности русские войска заняли Герат, а британские войска - Кандагар, и мощный английский авиадесант, поддерживая атаку дружественных курдов, захватил и разграбил Мешхед. Англичане разбомбили Герат, и одновременно русские бомбили Кандагар, но куда менее успешно. Хотя обе стороны пустили в ход мощные взрывчатые вещества и зажигательные бомбы, население обоих афганских городов, забывая, что это были вынужденные действия, обратило весь свой гнев и возмущение на Британию. Вопиющая несправедливость! Несомненно, то были плоды самой бессовестной пропаганды. Ну, пусть бы афганцы немного повозмущались бомбежкой Герата, но ведь в Кандагаре-то рвались не английские, а советские бомбы! Верховному лорду удалось совершить то, чего не сумел даже мистер Бринстон Берчиль: он добился войны с Россией, и притом с участием Афганистана. На другой день после начала войны Англия и Япония, строго соблюдая тайный договор, заранее заключенный благодаря предусмотрительности Верховного лорда, объявили Гоминдан союзником России, в доказательство опубликовали документы, будто бы выкраденные надежными агентами у русских и китайских дипломатов, и начали блокаду Китая. Значительные японские силы высадились в Восточном Китае для охраны стратегически важных железнодорожных пунктов. Англичане - народ, соображающий туговато, - только на второй день поняли, что началась новая мировая война. Сперва казалось, что военные действия ограничатся Азией и рядовой британский гражданин сможет спокойно любоваться ими издалека. В мюзик-холлах новая война стала предметом шуточек и острот, довольно ехидных, но при этом вполне патриотических, мишенью их были большевики. Тут язвили по поводу миролюбивых разговоров, которые людям поумнее всегда казались очень скучными. Лорд-протектор счел за благо учредить цензуру, чтобы широкой публике было совершенно ясно, что именно следует думать и чувствовать в связи с происходящим. Правда, незаметно было бурного патриотического подъема, каким отличалась Англия в 1914 году на зависть всему миру, но безработных было вдосталь и приток добровольцев вполне достаточен, так что сразу же прибегнуть к мобилизации не пришлось. Антирусскую пропаганду можно было развертывать постепенно и энтузиазм раздувать по мере надобности. Верховный лорд издал приказ, обращенный ко всем высшим офицерам: "Надлежит поддерживать бодрость и энергию. Все должны действовать быстро и бодро. Пусть развеваются все флаги, пусть играют все оркестры. Это будет веселая и многообещающая война. Война освежающая". Число безработных сразу резко сократилось, и все газеты возвестили об этом на самом видном месте. 10. АМЕРИКА ВОЗРАЖАЕТ Но теперь, столь уверенно начав, пора было остановиться и поразмыслить. До сих пор Верховный лорд всячески старался не принимать в расчет Америку. Он предвидел, что там его действия вызовут волнение и недовольство. Он знал, что, выступая заодно с Японией, а главное, раскрывая, что он был с Токио в тайном сговоре, он неминуемо должен вызвать возмущение в Америке. Но теперь ему пришлось убедиться в том, как чувствительно общественное мнение Америки не только ко всему, что препятствует американскому судоходству, но и ко всему, что затрагивает американские интересы в Китае и Восточной Сибири. И волей-неволей ему пришлось признать, что американский образ мыслей стал совершенно чужд британскому. Ему неожиданно нанес весьма неприятный визит новый американский посол. Он явился в час ночи, сразу же после телефонного звонка. По странному стечению обстоятельств Верховному лорду до сих пор не приходилось встречаться с этим послом. Мистер Руфус Ченсон находился во Франции, где его жена недавно перенесла операцию. Теперь он примчался сломя голову и, получив сообщение из Вашингтона, среди ночи ворвался к Верховному лорду. Своим видом он сразу напомнил некоего мистера Хэмпа, банкира, с которым мистер Парэм познакомился на памятном обеде у сэра Басси. Тот же серый цвет лица, те же очки; он так же сутулился и говорил так же неторопливо, взвешивая каждое слово. Не будь он Руфусом Ченсоном, он, конечно, был бы мистером Хэмпом. Его приняли в том кабинете военного министерства, который теперь стал для Верховного лорда домом. Ввел его сюда почти украдкой один из младших секретарей. Миссис Пеншо, в обществе которой Верховный лорд перед тем отдыхал душой, все время, пока длилось это свидание, сидела в уголке, не сводя со своего повелителя темных, полных обожания глаз. - Что это значит, милорд? - воскликнул мистер Ченсон с ходу, даже не поздоровавшись. - Что все это значит? Я был от всего оторван. И вдруг на пароходе вижу газеты, а в Дувре меня встречает мой секретарь. Я как громом поражен. Что вы наделали? Почему мне прислали вот это? - И он взмахнул листом бумаги. Верховный лорд был очень удивлен непомерным волнением посетителя, но сохранял полное спокойствие. - Мистер Ченсон, если не ошибаюсь, - сказал он, пожал ему руку, затем указал на стул. - Что случилось, позвольте узнать? - Неужели вы намеренно закрыли порт Тяньцзинь для американского судоходства? - взмолился Ченсон. - И это после всего, что было? Неужели вы захватили пять наших торговых судов? Неужели это по вашему приказу был открыт огонь по "Красавице Нарангансета", и она пошла ко дну, и семь человек утонули? Если все это так, то при сложившихся обстоятельствах одному богу известно, на что теперь способен американский народ! - Объявлена блокада. Американец воздел руки к небесам. - Да почему блокада, ради всего святого?! - Действительно, имел место неприятный инцидент, - признал Верховный лорд. Он обернулся к миссис Пеншо, перебиравшей какие-то бумаги. И она ясным голоском подтвердила: - "Красавица Нарангансета" отказалась подчиниться сигналам и была потоплена. Количество утонувших не установлено. - О господи! - воскликнул Ченсон. - Да неужели вы, англичане, так никогда и не поймете, что американцы - самый вспыльчивый народ на свете? Как вы это допустили? Вы же лезете на рожон. - Я вас не понимаю, - спокойно произнес Верховный лорд. - О господи! Он не понимает! Перед ним американцы, самый чувствительный, детски непосредственный, самый умный и решительный народ на свете! А он оскорбляет их в лучших чувствах, нарушает свободу морей, он пускает ко дну их корабль и семерых их сограждан, точно это какие-то индийцы! Верховный лорд смотрел на Ченсона; до чего бесцеремонен: кричит, бранится, ни один европейский дипломат никогда не позволит себе ничего подобного. Поистине, из всех чужестранцев американцы самые чужие и непонятные. И, однако, они так близки нам. Ощущение такое, словно тебя бранит родной брат или закадычный друг детства, который и не думает о приличиях. - Мы предупреждали о наших намерениях. Мы были в своем праве. - Я пришел к вам не для споров. Как нам теперь быть? Неужели вы не могли один раз уступить? Ничего не могу поделать, я обязан вручить вам это послание. Но он не отдал документ. Казалось, он просто не в силах выпустить из рук эту бумагу. - Послушайте, Верховный лорд, - вновь заговорил он. - Наш президент - человек миролюбивый. Он - само миролюбие. Но, не забудьте, он представитель американского народа и должен говорить от имени всех американцев. Пока мы с вами разговариваем, сэр, это послание передается во все газеты. Задержать его невозможно. Вот оно. Вам оно может показаться вызывающим, но половина американцев скажет, что оно еще слишком мягко. Свобода морей! Они за нее горой. Даже жители Среднего Запада, которые толком не понимают, что это значит, - и те за нее горой. Захватить наши суда! Потопить нас! Не думал я, когда приехал к вам в Англию, что мне придется распутывать такой узел... Все было так мило. Приемы при дворе. Обходительные друзья. И вдруг такая неприятность... Моя жена, сэр, из-за этого опять слегла. В Париже ее исцелили, а теперь все пошло прахом! Он положил бумагу на стол, в отчаянии стиснул руки и что-то горестно забормотал себе под нос. Верховный лорд взял послание и пробежал его глазами. С каждой минутой лицо его становилось бледней и суровей. Гнев и отчаяние бушевали в душе. Да, это был поистине вызов. Рядом с ним знаменитая Венесуэльская нота казалась любовной записочкой. Эти американцы никогда не отличались сдержанностью. Британия должна прекратить блокаду "немедленно" - слово совершенно излишнее, - вернуть захваченные суда, возместить... Он дочитал и вновь перевернул страницу, стараясь выиграть время. Он поспешно соображал: как отнесется к этому Англия, как это примет Канада, как это отразится на Британской империи и на всем мире. Его уже и так сильно беспокоили предполагаемые союзники в Европе: ни один из них не спешил, как полагалось бы, выполнить условия заключенных с ним соглашений. Германия, Польша, Югославия, Италия не предприняли никаких шагов против России, даже границ не закрыли, а Франция, хоть и провела частичную мобилизацию, не высказала ясно своих дальнейших намерений и ничего больше не сделала, чтобы поддержать Англию. Казалось, все они чего-то ждут, какого-то сигнала. Как-то поведут себя эти не слишком решительные союзники, когда прослышат о его ссоре с Америкой? - Дорогой сэр, - сказал Верховный лорд. - Дорогой мой сэр! Мы, британцы, всегда готовы были считаться с некоторыми слабостями американской дипломатии. Но это послание!.. - Да, - сказал американский посол, - но не думайте, что это пустые слова. - Нет, это уже слишком. Мы знаем, что у вас многое делается в угоду партийной политике. Но такое!.. У американских государственных деятелей, как видно, вошло в привычку не считаться с тем, что и у нас здесь немало трудностей. Я постараюсь отнестись как можно терпимее к этому потоку оскорблений. Но... должно быть, когда президент писал это, у него был приступ горячки. - А вы не можете заявить, что этот обстрел был ошибкой? Погорячился кто-то из младших офицеров, и прочее? Верховный лорд на мгновение задумался, потом вздрогнул и взглянул на миссис Пеншо. - Боже милостивый! - воскликнул он. - Свалить все на человека, который только выполнял приказ! - Вы настаиваете на том, что это было сделано по приказу? - Да, люди действовали в духе общего приказа. Американец пожал плечами, его явно взяло отчаяние. - Мне нужно подумать, - сказал Верховный лорд. - Ваш президент поставил меня в ужасное положение. Я посвятил себя государственной деятельности, чтобы вернуть жизни человеческой былое благородство. Я поклялся возродить мужественную Англию. Я призван осуществлять высокую политику, дабы спасти великие ценности западной цивилизации. Навряд ли у вас, в Америке, представляют себе, как огромны разногласия, из-за которых ныне разгорается бой. Ваш президент тоже этого не понимает. Я собираю все силы нашей великой империи для всемирной битвы, а тут вдруг вытаскивают на свет божий какую-то ничтожную мелочь, чтобы расстроить, осложнить, - уж не знаю, может быть, чтобы унизить... Что хорошего, скажите на милость, даст вам этот грубый выпад? Чего вы этим достигнете? - Так, - прервал американский посол. - Но поймите одно, сэр: это не просто грубый выпад ради популярности перед очередными выборами, и от этого нельзя отмахнуться, как от обычной попытки подразнить британского льва. Если вы намерены так к этому отнестись, вы совершите большую ошибку. Американцы, может быть, ребячливы, но они люди с размахом. Они смотрят на вещи широко. Они не мелочны. Быть может, они в один прекрасный день станут взрослыми и поразят мир своим величием. Даже и сейчас им свойственно обостренное чувство справедливости. И правы они тут или не правы, но они верят в эту самую свободу морей так же свято, как в доктрину Монро; и вместе с ними в нее верит президент; и если ничего не будет сделано, чтобы загладить случившееся, и если вы собираетесь и впредь захватывать или обстреливать наши суда, то... я вам не угрожаю, я говорю это с отчаянием и скорбью, - дело дойдет до ультиматума. - Дорогой мой сэр! - сказал Верховный лорд, все еще отказываясь верить в столь неприятную возможность. - Но ведь ультиматум означает... - Об этом я и говорю. Это означает войну, сэр. Это означает нечто такое, чего никто по обе стороны Атлантического океана никогда и вообразить не осмеливался... 11. ВЕРОЛОМСТВО Для истинно великих людей черные дни - неизбежность. Цвет власти - пурпур. Всякая великая жизнь - трагедия. Блистательное восхождение Верховного лорда начали отныне омрачать тени близящихся бедствий. А вместе с его судьбой омрачалось и его настроение. Америка не поняла его, едва ли не злонамеренно отказалась оценить по достоинству все значение, всю мощь его грандиозных замыслов. Прежде он не представлял себе, как далеко отошла она от британского понимания истории, от европейского взгляда на мировую политику. И вот все его титанические планы на грани крушения. Случай с "Красавицей Нарангансета" и нота американского президента оказались поворотным пунктом в его судьбе. Он знал и раньше, что его вмешательство в людские дела - это подвиг, но не понимал, сколько тут таится сложностей и опасностей. Вдруг он понял, что бьется над головоломной задачей. Словно его вовлекли в спор - и поймали в ловушку, запутали, сбили с толку. Его постоянно преследовало воспоминание о том памятном споре мистера Парэма с Кемелфордом, Хэмпом и сэром Басси. Казалось, они теперь всегда присутствуют где-то на втором плане, радуются каждой его неудаче, все его ценности объявляют ложными, его идеи - устарелыми и предвещают какое-то непонятное, чудовищное переустройство мира, в котором ему не будет места. Этот непонятный, чудовищный новый порядок вещей был самым отдаленным, самым смутным, но и самым тревожным из всех тягостных предчувствий, гнездившихся где-то в дальнем уголке его сознания. Верховный лорд твердо верил; что он избранный вождь объединенных народов Британской империи. Нота президента заставила его понять, что британцы могут вести себя совсем не по-британски. Лишь очень небольшая часть населения постигла, что империя - та империя, пророками котором были Киплинг и Сили [Сили, Джон Роберт (1834-1895) - английский историк и публицист; один из идеологов британского империализма], - превыше всего. И, может быть, именно потому, что небольшая часть нации восприняла эту истину с необычайной силой и глубиной, все остальные усвоили ее совсем недостаточно. Неужели имперский патриотизм возник слишком поздно? Или ему еще предстояло распространиться вширь и вглубь? Ему не удалось увлечь умы идеей колоний, или увлечение уже позади? Не только народные массы дома, в Англии, но и жители доминионов постепенно перестали чтить понятия, прививаемые Оксфордом и Кембриджем, верить в их непогрешимость, в обычаи и традиции правящего класса, армии и флота, в незыблемость своей близости с Лондоном, во все, что сделало нашу Британию такой, какова она теперь, - а быть может, они и не верили в это никогда. Эти огромные, непонятные людские массы вслед за Америкой все дальше отходили от основ истинно британского понимания истории и истинно британского поведения. Уже несколько лет проницательный мистер Парэм предчувствовал, что преданность империи пойдет на убыль. И он даже во сне не находил покоя. Если не станет преданности империи, что нас ждет впереди, как не полный упадок? И теперь героический дух Верховного лорда захлестнули былые тревоги мистера Парэма. Неужели он ведет безнадежную игру? Неужели, несмотря ни на что, его удел не победа, но зловещее великолепие последней битвы за идеи, слишком благородные для этого малодушного мира? Когда он захватил власть, лондонская толпа казалась бессмысленно равнодушной к перемене режима. Она не приветствовала его, но и не сопротивлялась. Как видно, ей плевать было на парламент. Но, с другой стороны, разве она приняла диктатуру с восторгом? Теперь ясно, что если восторг и был, он был отравлен угрюмым недовольством. Направляясь в своем большом синем автомобиле к Ричмонд-парку, где час в день он позволял себе отдохнуть и подышать воздухом в обществе миссис Пеншо и Хируорда Джексона, Верховный лорд увидел нескончаемую вереницу "живых сандвичей", бредущих по улице Уайтхолл. Чаще всего на плакатах повторялась краткая надпись красными буквами: "Руки прочь от России!" И это - когда мы находимся в состоянии войны с Россией. Да ведь это, ни много ни мало, открытая измена! Другие плакаты были многословнее: "Руки прочь от Китая! У нас довольно хлопот и без Китая!" Были и такие: "Не хотим войны с Америкой!" Это было высшее выражение протеста. Люди с плакатами тащились по улицам, и никто им не препятствовал. Ни один патриот не вмешался. Никто и не подумал стукнуть их по голове. А ведь живых сандвичей очень удобно бить по голове. Но полиция и пальцем не шевельнула. Какого черта надо этим людям? Чего они хотят - национального позора? Он не мог просто не обращать внимания на эти плакаты. Он был слишком поражен. Он смотрел. Даже повернул голову. И этим выдал себя. Люди, конечно, заметили, что он обернулся, необходимо было сейчас же что-то предпринять. Машина остановилась. - Вылезайте, - сказал Верховный лорд Хируорду Джексону. - Подите и прекратите это. Выясните, на чьи деньги это делается. И он поехал дальше мимо зданий парламента, запертых, безлюдных и, как ему вдруг показалось, смотревших на него с немым и несправедливым укором. В Ричмонд-парке он был хмур и нелюбезен с миссис Пеншо. - Мой народ настраивают против меня, - сказал он после долгого, тягостного молчания. В парке велись кое-какие интересные работы по устройству электрической подвесной дороги, но мысли Верховного лорда были заняты другим, и, вопросы, которые он задавал, не отличались живостью и глубиной. Вскоре он поймал себя на том, что в сжатых и резких выражениях составляет декрет об общественной безопасности. Вот до чего дошло! Необходима краткая и четкая вводная часть, определяющая грозную опасность, нависшую над Британской империей. А затем надо сообщить о новых суровых законах против антипатриотической печати, антипатриотической агитации и малейшего неповиновения гражданским и военным властям. Придется ввести самые строгие меры наказания. Прямая измена в военное время должна караться смертью. Людей военных, обязанных убивать, следует освободить от какой-либо личной ответственности, если они, убивая, твердо убеждены в своей правоте. За нападки на существующий режим полагается смертная казнь - расстрел. При любых обстоятельствах. Если империя вообще чего-нибудь стоит, она стоит того, чтобы за нее расстреливать. Когда он, суровый и сосредоточенный, вернулся в военное министерство, к своему письменному столу, намереваясь продиктовать этот декрет, его уже ждал Хируорд Джексон с кучей свежих и еще более неприятных новостей. Люди с плакатами на улице Уайтхолл были всего лишь первыми ласточками грандиозной бури протеста против того, что ораторам угодно было именовать вызовом, брошенным Америке. По всей стране происходили митинги, шествия, демонстрации; англичане всеми способами выражали смутное, но сильное противодействие политике Верховного лорда. Сила недовольства его выступлением против России могла сравниться лишь с возмущением, которое вызвали его раздоры с Америкой. - Мы не желаем воевать ни с Россией, ни с Америкой, все равно, будь то война справедливая или несправедливая, - заявил в Лестере один видный лейбористский лидер. - Мы в эту войну не верим. Не верим, что она необходима. В прошлый раз нас обманули, но уж больше мы на эту удочку не попадемся. И эти чудовищные слова, это полнейшее отречение от национального духа толпа встретила криками одобрения! - Надо расстреливать, - пробормотал Верховный лорд. - Расстреливать без колебаний. Это станет поворотным пунктом. И он поручил миссис Пеншо отпечатать черновой текст нового декрета. - Надо немедленно передать это по радио, - сказал он. - Разложение надо остановить, надо заставить мятежные голоса умолкнуть, иначе все пойдет прахом. Прочтите мне декрет вслух... Когда по Британской империи разнеслась весть о том, что Америка объявила ей блокаду, бесчисленные и все умножающиеся свидетельства нерешительности, разобщенности и прямого отступления приняли угрожающие размеры. Стало ясно, что жители доминионов так же склонны к постыдному пацифизму, как и большинство населения в самой Англии. И столь же не способны понять, какими путями должно развиваться отважное наступление империи. Канадский премьер-министр лично написал Верховному лорду, предупреждая, что Британия ни в коем случае не может рассчитывать на участие Канады в войне против Соединенных Штатов. Более того, если обстановка еще более обострится, Канада вынуждена будет в качестве меры предосторожности интернировать британские вооруженные силы, находящиеся на ее территории и в ее водах. Он, канадский премьер-министр, уже предпринимает все необходимые к тому меры. Несколько часов спустя почти столь же неприятные заявления сделали Южная Африка и Австралия. В Дублине имели место многолюдные митинги республиканцев-сепаратистов и предпринято было небольшое разбойничье нападение на Ольстер. В то же время из ряда шифрованных телеграмм стало ясно, что в Индии неудержимо ширится повстанческое движение. Продолжались, видимо, систематические нападения на железные дороги за северо-западной границей; с упорством и энергией, каких никто не мог предвидеть, мятежники бомбили мосты и перерезали дороги, ведущие к жизненно важным центрам страны. В Пенджабе волнения приняли религиозную окраску. Как видно, подражая Нанаку, основателю секты сикхов, невесть откуда явился новый вождь и начал проповедовать какое-то эклектическое учение, род коммунистического богословия, которое должно объединить мусульман и индусов, коммунистов и националистов общей верой и общим патриотизмом. Это была личность деятельная и воинствующая. Ученики его должны были быть прежде всего борцами, а их заветной целью, высшим счастьем, к которому они стремились, была смерть в бою. В этой путанице радовало только одно - непоколебимая преданность индийских властителей. По собственному почину они образовали нечто вроде добровольного совета по английскому образцу и деятельно помогали имперским властям подавлять волнения и защищать границу. Они, безусловно, готовы были взять на себя ответственность за происходящее. Перед лицом подобных событий вся Британия, по мнению Верховного лорда, должна бы подняться в едином патриотическом порыве. Все социальные распри следовало забыть. В армию должны бы потоком хлынуть добровольцы из всех слоев общества. В 1914 году они так непременно и сделали бы. Что случилось с тех пор с духом и ясным умом нашего народа? Что ж, декрет об общественной безопасности будет для них как оклик часового. Он потребует безоговорочной верности, и надо будет ответить: да или нет. Прядется им заглянуть себе в душу и принять решение. Новые тревоги доставило Верховному лорду двусмысленное поведение европейских государств, обещавших ему союзничество. Иные из них действовали согласно с обязательствами, принятыми их правителями. Франция и Италия провели мобилизацию, но лишь в пограничных друг с другом районах. Фон Бархейм по телефону уверял, что его связывает по рукам и ногам республиканский и антипатриотический мятеж в Саксонии. Турция также провела мобилизацию, и в Египте вспыхнули какие-то непонятные националистические волнения. Верховный лорд все яснее понимал, что, когда доходит до войны, события обрушиваются на главу государства стремительным потоком, не давая ни секунды передышки. Отношения с Америкой, спокойные и ровные, за какие-нибудь четыре дня переросли в острый конфликт. Час от часу в головоломной задаче, стоявшей перед Британской империей, открывались новые и новые сложности. Он постепенно забрал в свои руки все нити управления империей. И теперь его минутами мучила жгучая зависть к Парэмуцци, который на своем небольшом полуострове должен был решать не такую уж хитрую задачу. 12. РАБСТВО ТИТАНА По мере того как положение осложнялось и грозные опасности обступали Верховного лорда со всех сторон, он, думая о той роли, которую вынужден играть, все острее ощущал, что в наши дни судьбы мира приходится решать в отчаянной спешке. - Вначале мое призвание казалось мне чересчур легким, - говорил он миссис Пеншо. - Разумеется, я понимал, что предстоит борьба, и борьба сложная. И рассчитывал на сплоченность нации, на единство всей империи. А, оказывается, я еще должен создать это единство. Я рассчитывал на верных союзников, а, оказывается, мне нужно их остерегаться. Я думал, что меня поддержат исполненные патриотизма ученый, финансовый и деловой мир, а передо мною бездушные люди, которые не внемлют моим призывам. Я вступил в битву с силами разложения, которые обрушились на весь от века установленный порядок человеческого бытия, - и никогда я не подозревал, что силы эти столь огромны. Только наша армия, наш флот, церковь и самые консервативные слои общества стоят неколебимо среди всеобщего распада и разложения. Они остаются верными себе; они остаются воплощением империи, ее целей и стремлений. На них по крайней мере я могу положиться. Но посмотрите, сколько бедствий обрушилось на меня. - Мой полубог! - вздохнула миссис Пеншо, но он притворился, что не слышал: ведь иначе обоим будет неловко. Он стал необыкновенно практичен. - Мне надо так построить мою жизнь, чтобы ни секунды времени, ни грана энергии не пропадало даром. Я окончательно переселюсь сюда. Вас я попрошу следить за моими помощниками и за распорядком моего дня. Насколько возможно, вы здесь, в моем кабинете, создадите для меня домашний уют. Я знаю, я так же спокойно могу положиться на ваш здравый смысл, как и на вашу преданность. Постепенно мы подберем из числа гражданских служащих штат помощников, через которых будет проходить вся информация и на которых ляжет определенная ответственность. У каждого будет свой круг обязанностей. Сейчас нам еще предстоит собрать по винтику эту машину. Экономия сил, энергия, действенность... Эти замыслы очень быстро принесли плоды, и жизнь Верховного лорда стала строиться таким образом, чтобы заставить его гениальный мозг работать на полную мощность в титанической борьбе, которую вел он во имя того, чтобы не дать империи и всему миру свернуть с пути, освященного традициями. Сэр Тайтус Ноулз, прежде настроенный столь враждебно, стал теперь хоть и нелюбезным, но верным слугою Владыки Духа, чье величие открылось и ему. И на него, сэра Тайтуса, была возложена обязанность заботиться о силах и здоровье Верховного лорда. Он следил за диетой повелителя и в случае надобности поддерживал этот драгоценный организм различными снадобьями. Бдительно и неусыпно следил он за его химическими реакциями во всех их проявлениях. Он предписывал этому телу надлежащие порции отдыха и сроки сна. Сэр Тайтус обрел свое призвание. День и ночь каждые полчаса наготове была какая-нибудь простая пища, котлета или жареный цыпленок. Настало ли время подкрепиться? Если нет, блюдо уносили, а взамен, строго по часам, появлялось следующее. Диван или постель тоже всегда были наготове, чтобы Верховный лорд мог прилечь отдохнуть или поспать. Войну и дипломатию нередко сравнивали с игрою в шахматы, но это шахматы с доскою неопределенной величины и формы, с фигурами, которые внезапно обретают неограниченную мощь и движутся, куда и как им угодно. И чтобы довести эту игру до победного конца, надо уметь в любую минуту быть готовым к любой неожиданности. В комнате Верховного лорда стоял почти пустой стол, с которого были изгнаны все бумаги, не требующие в данный момент внимания. Обычно на этом столе только и было, что графин с водой, стакан и серебряная ваза, куда миссис Пеншо каждый день ставила свежий букет простых, но красивых цветов. Только она, она одна, безмолвная и внимательная, пребывала в этой комнате с Верховным лордом, - единственное существо, чья постоянная близость не мешала работе его могучего ума. Отсюда он переходил то в просторное помещение, где генерал Джерсон и фельдмаршал Кэппер склонялись над столами, на которых были разложены карты, то в другие комнаты, где хранились книги и картотеки для всевозможных справок и секретари и специалисты только и ждал к случая подоспеть с ответом на любой вопрос. Поодаль, чтобы шум не тревожил Верховного лорда, размещались машинистки и всевозможные переписчики. Еще дальше были комнаты, где курьеры ждали поручений, посетители - приема и так далее. Сэр Тайтус предписал Верховному лорду гимнастические упражнения, которые он должен был проделывать в особом помещении с искусственно повышенным содержанием кислорода, в костюме, напоминавшем об атлетах Спарты, - костюм этот не стеснял движений Верховного лорда и был ему очень к лицу. Здесь же он ездил верхом на седле без лошади, которое, однако, вставало на дыбы, что было весьма полезно для организма седока; или же работал веслами на воображаемых лодочных гонках, причем стрелки специальных циферблатов указывали достигнутую им скорость; либо забивал кожаные мячи, либо крутил педали неподвижных велосипедов, либо запускал мячи для гольфа в мишени, которые автоматически отмечали силу удара и расстояние, - результаты (об этом позаботился сэр Тайтус) неизменно были таковы, чтобы порадовать Верховного лорда и укрепить его веру в себя. А раз в день он выезжал с миссис Пеншо на прогулку, чтобы вдохнуть суровый и все же бодрящий воздух столицы. В целом Верховный лорд вел в ту пору жизнь простую и скромную, всецело отданную неустанным трудам во имя благороднейших традиций человечества. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА 1. ОРУДИЯ ОТКРЫВАЮТ ОГОНЬ Когда возникла угроза, что Канада покинет своего союзника, у Верховного лорда оказалось в общей сложности ровным счетом пятьдесят три минуты на то, чтобы все обдумать и принять решение. Узнав впервые об этом прорыве единого фронта Британской империи, он смог посвятить раздумью около получаса подряд утром, прежде чем встать с постели; и еще двадцать три или двадцать четыре минуты он думал над этим урывками, по две, по три минуты зараз. Да еще несколько минут он обдумывал сходную задачу относительно Австралии и Южной Африки. И он решил быть твердым и непреклонным как с Канадой, так и с Америкой. По правде говоря, ни этот, ни какой-либо другой вопрос, который ему приходилось решать, он вовсе и не обдумывал. Энергичные люди никогда ничего не обдумывают. Они просто не могут думать. События развиваются слишком стремительно. Порою человек действия приостановится, и может показаться, что он размышляет, на самом же деле он лишь перебирает те мысли и представления, которыми успел запастись прежде, чем стал человеком действия. Подобно многим англичанам его склада и культуры. Верховный лорд издавна затаил в душе злую обиду на преуспевающих американцев. Давно он подавлял жгучее желание показать Америке, где раки зимуют. Пусть не задается! И в такую критическую минуту чувство это не могло не вырваться на свободу. Он решил без всякого предупреждения устроить грандиозные морские маневры, перебросив через Атлантический океан, к бухте Галифакса, все линейные суда и вообще весь флот, какой удастся сосредоточить. Это будет как ход королевой в шахматной игре - ход через всю доску, дерзкий, грозный, совершенно меняющий положение. Нежданно-негаданно надвинется на берега Новой Шотландии устрашающая боевая сила, и одному богу известно, какой ей дан приказ и каковы ее намерения. Флот пойдет с северо-востока, избегая обычных морских путей, тогда его появление наверняка застигнет Америку врасплох. Пусть этот внезапный удар нарушит душевное равновесие всего континента. Мощная эскадра войдет в залив св.Лаврентия, отряд мелких судов, отделившись от нее, направится на всех парах вверх по реке к Оттаве, а главные силы, предшествуемые заслоном из множества юрких эскадренных миноносцев, торпедных катеров и аэропланов, растянутся огромной дугой к востоку от мыса Кейп-Сейбл - гигантский полумесяц в грозной близости от Нью-Йорка. Когда этот маневр будет завершен, на протяжении доброй тысячи миль ни один пароход, совершающий рейсы до Нью-Йорка, Бостона, Галифакса, не сможет ни войти в эти порты, ни выйти из них, не оказавшись в поле зрения по меньшей мере одного британского военного корабля, находящегося в полной боевой готовности. Линейным кораблям и крейсерам надо будет отдать приказ все время оставаться на виду и держать торговые суда в страхе божьем. Все это наверняка произведет на Канаду и на Соединенные Штаты потрясающее впечатление. Насколько известно было Верховному лорду, больше половины американского флота находилось в это время в Тихом океане; эти суда не выпускали из виду Японию, базой им служила бухта Сан-Франциско; судя по сообщениям разведки, многие суда стояли на ремонте; таким образом, перевес британских военно-морских сил будет бросаться в глаза даже самым отъявленным тупицам. А сейчас надо всячески оттягивать переговоры с Вашингтоном до тех пор, пока можно будет продемонстрировать ему свою силу. Еще ровно сорок две минуты понадобилось Верховному лорду на то, чтобы отдать важнейшие приказы, необходимые для задуманного грозного шага. И снова он ощутил всем существом, что важнейшие исторические решения приходится принимать с бездумной поспешностью. Он понял, что поступки, меняющие весь ход истории, - это всего лишь внезапное и рискованное подведение весьма приблизительных итогов всех прежних мыслей. Множество других неотложных дел требовало внимания Верховного лорда. Его не покидало ощущение, что он что-то делает не так, как надо. Но у него просто не было времени подумать и взвесить - много ли шансов, что его попытка запугать Новый Свет кончится провалом. Казалось, это единственный выход, только так и можно остановить нарастающую американскую опасность и тем самым покончить с двусмысленной нерешительностью европейских государств. Он отогнал тайные сомнения, теперь надо было тщательно разобраться: насколько велики выгоды и трудности, которые возникнут, если временно использовать японские войска для несения службы в Индии. Это была следующая неотложная задача, которую ему предстояло решить. Бенгалия с ее вечным неповиновением и тлеющими там и сям мятежами явно прогнила насквозь; из-за постоянных разрушений совсем разладился железнодорожный транспорт, а русско-афганское наступление развивалось куда энергичнее, чем можно было ожидать. Верховный лорд понял, что он плохо информирован о положении дел в Индии. Приказы Верховного лорда не могли быть выполнены с той быстротой, на какую он надеялся. У адмиралтейства, как видно, были свои соображения, там считали, что не слишком мудро совсем оголить берега империи, а многие военные суда оказались не вполне готовы к походу, и это вызвало неизбежные оттяжки и отсрочки. Слишком долго Британское адмиралтейство было государством в государстве. Да, когда-то эта истина была известна Верховному лорду, а затем он упустил ее из виду. Прошло целых три дня, прежде чем великий флот пустился через Атлантический океан. В состав эскадры входили: "Родни", "Повелитель" и еще три корабля того же класса, "Барэм", "Гневным", "Малайя", и еще два линейных корабля, "Гуд", "Славный", и еще один линейный крейсер, а также авианосцы "Герой", "Отважный" и "Великолепный". Впереди эскадры шел, прикрывая ее левое крыло, заслон из эскадренных миноносцев и легкие крейсеры-разведчики. Передовой отряд флотилии мелких судов вышел из Плимута на двенадцать часов раньше, чем двинулись в путь линейные корабли, которые сходились от северных и южных побережий Британских островов к условленному месту южнее мыса Фарвел. Назавтра Верховный лорд узнал, что американский флот уже пришел в движение. Он не ждал такой быстроты и не думал, что в море выйдут такие крупные силы. Вскоре ему сообщили, что американская эскадра, точный состав которой еще не выяснен (но, как уже известно, в нее входят "Колорадо", "Западная Виргиния" и по меньшей мере десяток других линейных кораблей), собралась между Азорскими островами и Мексиканским заливом и направляется на север, видимо, с намерением перехватить британский флот, прежде чем он достигнет берегов Канады. Делая свой ход королевой. Верховный лорд никак не рассчитывал, что американцы смогут встретить его столь мощными силами. Но теперь этот ход уже нельзя было взять назад. В следующие три дня северная часть Атлантического океана и впрямь напоминала шахматную доску. Через тридцать шесть часов после того, как Верховный лорд принял свое решение, враждебные флоты сошлись так близко, что могли уже переговариваться по беспроволочному телеграфу, и в одной из дальних комнат, окружавших его кабинет, огромная карта Атлантического океана, утыканная флажками и испещренная пометками, позволяла ему все время следить за ходом игры. Ни английское, ни американское правительства не стремились возбуждать народные страсти чересчур подробными сведениями о зловещих маневрах двух флотов. В сущности, целых три дня ни то, ни другое правительство даже не признавалось официально, что ему известно об этом передвижении военно-морских сил. Газетам ничего не сообщали, всякие расспросы пресекались. Американский президент, по-видимому, старательно готовил какую-то декларацию или манифест - словом, без пяти минут ультиматум. Два могучих флота неотвратимо сближались, а два правительства все еще воображали, что в последнюю минуту какое-то чудо поможет избежать столкновения. В ночь на 9 мая, вскоре после полуночи, флоты сблизились настолько, что передовые суда уже различали в темноте прожекторы и световые сигналы противника. Обе эскадры двигались очень медленно, все время освещая себе путь прожекторами. Двигаться приходилось с большой осторожностью. В этом году с севера в небывалом количестве дрейфовали льды, да и чем ближе к Ньюфаундленду, тем больше становилась опасность заблудиться в тумане. То один, то другой корабль неожиданно исчезал в клубах тумана и так же неожиданно появлялся вновь. Ночь была тихая, пасмурная, море спокойное, далеко на юге в облаках играли отблески света, - для англичан это были первые зримые предвестники того, что американцы уже близко. Адмиралы продолжали переговариваться по беспроволочному телеграфу, но, помимо этого, обе стороны никак не общались друг с Другом, хотя внутри каждой эскадры связь была самая оживленная, эфир был полон шифрованных донесений и приказов. Обе эскадры шли с зажженными огнями; все делалось так, словно мир еще не нарушен, и те, кто уцелел после этой битвы, с изумлением рассказывали, что зрелище это ничем не напоминало войну. Только и слышно было, что ровный рокот машин, плеск и свист рассекаемой кораблями волны да размеренное гудение аэропланов над головой. Все очевидцы единодушно утверждают, что на кораблях почти не слышно было человеческого голоса. Люди молчали в каком-то благоговейном страхе, словно чуяли, что в этом походе на запад их сопровождает сама судьба. Неподвижно застыв на палубах, они следили, как бродят взад и вперед мертвенно-бледные лучи прожекторов, вырывая из тьмы и обшаривая то один, то другой крейсер или миноносец, исследуя какой-нибудь беззвучно проплывающий мимо островок тумана. Внезапно в луче прожектора вырисовывался ослепительно-белый и четкий корабль - и вновь погружался во тьму, и только и можно было различить несколько огоньков на борту или на мачтах. И опять взоры обращались к югу, к далеким отсветам, мерцавшим в облаках над американской эскадрой, все еще скрытом за горизонтом. Как бывало со всеми морскими сражениями, история этих роковых часов перед грандиозной битвой в Северной Атлантике остается темной и запутанной. Здесь тоже все разыгралось с такой быстротой, что почти невозможно установить точную последовательность события. Что было известно такому-то и такому-то капитану, когда он отдавал тот или иной приказ? Было ли вообще получено то или иное известие? Ясно, что корабли американского флота еще только собирались все вместе и при этом на ходу описывали широкую дугу южнее английской эскадры. Англичане в это время шли на юго-запад, к Галифаксу. Американский адмирал Сэмпл постепенно выстраивал свои силы параллельно курсу англичан. По беспроволочному телеграфу он условился с их адмиралом до рассвета не пересекать определенную границу; пока не настанет день, обе эскадры будут двигаться рядом, причем их разделит полоса воды не менее чем в пять миль шириной. Затем он решил сообщить сэру Гектору Грейгу, британскому главнокомандующему, суть полученных им, Сэмплом, инструкций. - Мне даны инструкции, - извещал он, - патрулировать в северной части Атлантического океана и принять все необходимые меры для предотвращения каких-либо недружественных действий против Канады или Соединенных Штатов в американских водах. - Мне даны инструкции патрулировать между Великобританией и Канадой и, базируясь в Галифаксе, выслать отряд легких судов к заливу Святого Лаврентия, - был ответ сэра Гектора. Каждый доложил о создавшемся положении своему правительству. Верховного лорда разбудили чуть свет, и он сидел, в белой шелковой пижаме, с чашкой чая в руках, и размышлял. - Ничего не должно случиться, - сказал он. - Грейг отнюдь не должен стрелять, если только сначала по нему не откроют огонь. Пусть идет тем же курсом... Американцы, видимо, растерялись... В Вашингтоне была еще ночь, и американский президент так и не ложился. - Велики ли силы англичан? - спросил он. Этого в точности никто не знал. - Этот ничтожный Муссолини из Вестминстера чересчур обнаглел! Не понимаю, с какой стати мы должны ему уступать. И вообще, черт возьми, похоже, что ни им, ни нам невозможно уступить. Неужели нет никакого выхода? - Неужели нет никакого выхода? - спросил Верховный лорд, забыв про свой чай. - Военные корабли для того и строятся, чтобы воевать, я полагаю, - изрек некто в Вашингтоне. - А, бросьте вы городить чепуху! - рассердился президент. Удивительное дело, он говорил именно таким тоном, какого ждал бы от него ученый поборник империи. - Мы их строим потому, что нас оседлали военные эксперты, будь они неладны. Я очень жалею, что мы влипли в эту историю. Остроумный субъект в Вашингтоне предложил отдать американскому флоту приказ развернуться к югу и затем двинуться на восток, к берегам Англии: тогда Грейгу придется либо всем флотом двинуться вслед, либо разделить свои силы, либо, наконец, оставить Англию незащищенной. - И мы окажемся в том же положении, но уже у берегов Ирландии, - возразил президент. На него нашло какое-то странное затмение, и он так и не понял, что каждый час промедления открывает десятки возможностей для того, чтобы кончить дело миром. Он устал от бессонной ночи и раздражался из-за каждого пустяка. - Мы не можем допустить, чтобы две огромные эскадры разгуливали взад и вперед по Атлантическому океану и не сделали ни единого выстрела. Это курам на смех. Нет уж! Когда мы строили военный флот, мы хотели, чтоб это был военный флот, а не черт знает что. И вот у нас есть военный флот - и таким он и должен быть - и пусть действует как положено. Пора покончить с этой неразберихой. Такая неопределенность невыносима. Пусть Сэмпл не уступает. Сколько еще времени они смогут без последствий идти параллельным курсом? Проворный молодой секретарь пошел навести справки. Тем временем Верховный лорд облачился в теплый халат и карандашом начерно набрасывал блестящий меморандум президенту. Меморандум должен был звучать примирительно, но по сути своей выражать полную непреклонность. Он должен был совсем по-новому, смело и властно, поставить далеко не решенный вопрос о свободе морей. Комната была залита солнцем - и в его веселых лучах на столе Верховного лорда сияли свежие ландыши - об этом позаботилась миссис Пеншо. Ее заранее вызвали, чтобы она привела меморандум в надлежащий вид, как только он будет закончен. Вестники несчастья явились к обоим главам государств почти одновременно. Проворный молодой секретарь вновь предстал перед президентом. - Итак, - спросил президент, - сколько еще это будет продолжаться? Когда мы их увидим? - Сэр, - только и вымолвил проворный молодой секретарь, но в голосе его прозвучало такое волнение, что президент поднял голову и уставился на него. Потом негромко охнул и стиснул руки, словно молясь, ибо он уже угадал, что скажет ему сейчас этот молодой человек с белым, как мел, лицом. - "Колорадо" потоплен, - сказал молодой секретарь. - Мы лишились замечательного линейного корабля... Верховному лорду новость сообщил Хируорд Джексон. По его лицу, озаренному каким-то мрачным волнением, тоже можно было угадать, что произошло. - Бой начался! - задыхаясь, выговорил он. - Мы потеряли "Родни"... Несколько мгновений сознание Верховного лорда отказывалось примириться с этой вестью. - Я сплю, - вымолвил он. Но если он и спал, сон не прерывался, и скорбная повесть стала развертываться пред ним, беспощадная и непоправимая, словно уже занесенная на скрижали истории. Вести от военной эскадры продолжали поступать, но не было никаких признаков, что указания и запросы, которые слал ей Верховный лорд, получены и расшифрованы. Серый рассвет забрезжил над темными водами Атлантического океана и застал обе эскадры в виду друг друга - их разделяла полоса нейтральных вод шириной мили в три, не больше. Оба адмирала намеревались сохранять расстояние в пять миль, но то ли кто-то ошибся в вычислениях, то ли в эту нейтральную зону вторглись мелкие суда. Впереди, на западе, еще под покровом уходящей ночи море скрывала полоса густого тумана. С той минуты, как эскадры увидели друг друга, оба адмирала, все еще надеясь на мирный исход встречи, стали, однако, энергично готовиться к бою. Линкоры обеих эскадр шли в кильватерном строю, между ними оставалось более чем достаточно места для маневрирования. Строй американской эскадры возглавлял "Колорадо", следом шел "Мэриленд", потом "Западная Виргиния"; за ними, немного ближе к колонне англичан, шли "Айдахо", "Миссисипи" и "Нью-Мексико"; дальше следовали "Калифорния" и еще по меньшей мере семь линейных кораблей. Эти три группы готовы были в любую минуту развернуться и образовать боевой порядок - три колонны. И у американцев и у англичан за линейными кораблями следовали крейсеры; строй британских судов замыкал "Гуд"; а под прикрытием линейных кораблей, по ту сторону их, двигались авианосцы. Дальше шли отряды легких крейсеров. Между этими двумя основными колоннами военных судов было расстояние в пять миль, может быть, чуть больше. Флотилии эскадренных миноносцев и торпедных катеров сошлись ближе и, точно охотничьи псы на сворке, готовы были мгновенно, по первому знаку круто повернуть, ринуться через разделяющую их полосу воды и уничтожить врага или погибнуть. С внешней стороны обеих эскадр, ожидая приказа, держались подводные лодки. Кроме того, у англичан, видимо, были в резерве особые минные заградители для предполагавшихся операций у американского побережья. Авианосцы только и ждали минуты, чтобы устремить на врага свои воздушные эскадрильи и образовать второй эшелон за строем линейных кораблей и крейсеров. В утренних лучах плотная завеса тумана стала редеть, рассеиваться пушистыми клубами, и за ними начали просвечивать какие-то синеватые громады. Там виднелись горбатые спины каких-то чудовищ - сперва они были темно-синие, потом на них проступили блестящие полосы и засверкали, заискрились. Длинная вереница айсбергов, словно выстроившихся по росту, наискось пересекала линию курса огромной британской эскадры не далее чем в четырех милях от передовых кораблей. Они возникли из тумана подобно третьей армаде, враждебной англичанам, преграждая им путь. Словно сам дух Севера выступил на стороне американцев. По сравнению с этими громадами приближающиеся стальные левиафаны казались просто скорлупками. Айсберги внезапно предстали перед британской военной эскадрой отчетливые, грозные, словно гряда утесов, но адмирал Сэмпл, вероятно, так и не узнал об их существовании. Наверно, Грейгу следовало известить Сэмпла об этом неожиданном препятствии. Наверно, им следовало обсудить, как быть дальше. Очень легко сидеть в кабинете и спокойно взвешивать разные возможности и вероятности, а потом преподнести ясное и безошибочное суждение насчет того, как именно надлежало поступить. Грейг же попросту отдал приказ повернуть на два румба южнее. Ему, должно быть, и в голову не пришло, что американской эскадре эти ледяные громады почти не видны и что такая перемена курса наверняка будет понята неправильно. Он, конечно, рассудил, что и американцы сделают такой же поворот, - что может быть логичнее? До сих пор именно он выбирал направление. А между тем, с точки зрения американского адмирала, который и не подозревал, что впереди - ледяные горы, этот маневр мог означать только одно. Англичане поворачивают, значит, они готовятся начать бой, подумал он. Возможно, ему тоже следовало попытаться начать переговоры. Вместо этого он дал выстрел из шестифунтового орудия по носу "Родни". Затем последовала короткая, словно бы вопрошающая пауза. Лишь одна мгновенная яркая вспышка прорезала холодную плотную синеву раннего утра, маленький плотный клубок дыма едва начал распускаться в воздухе, глухо ухнула пушка - и тишина. Словно это был пустяк, случайность, которая ничего не изменила. Наверно, оба адмирала терзались, раздираемые противоречивыми чувствами: обоим страстно хотелось остановить катастрофу, и над обоими тяготела необходимость тотчас дать решительный приказ к бою. Пусть у вас наилучшие доводы в споре, но если за ним должна последовать битва, самое важное - первому нанести удар. Теперь уже никто никогда не узнает, пытался ли кто-нибудь из адмиралов в эту роковую минуту объяснить что-то другому. Все оставшиеся в живых рассказывают об этом затишье, но никто не может сказать, длилась ли она минуты или секунды. Во всяком случае, какое-то время две колонны гигантских военных машин сближались без единого выстрела. Ибо экипажи судов - тысячи обреченных - застыли, подавленные ужасом перед тем грозным и непоправимым, что они совершали. Как знать? Возможно, к этому примешивался и восторг. Даже орудия - и те, казалось, недоверчиво принюхивались к создавшемуся положению высоко поднятыми дулами. Первые аэропланы, жужжа, взмыли в небо, готовясь обрушиться на цель. И тут "Мэриленд" всеми орудиями малого калибра ударил по двум ближайшим английским миноносцам - и в тот же миг по бортам обеих колонн задрожала огненная бахрома вспышек и загрохотала такая оглушительная канонада, какой еще не слыхивала наша планета. Неизбежное свершилось. Десять долгих лет Америка и Великобритания готовились к этому, во всеуслышание заявляли, что этого никогда не случится, и непрестанно готовились. Раздували и подогревали всеми способами азарт, дух соперничества, присущий англосаксам, возбуждая неестественную, зловещую жажду схватки не на жизнь, а на смерть. И, однако, возможно, люди все же были немного ошеломлены случившимся - даже Грейг и Сэмпл в свои последние минуты. Нельзя вообразить себе эти последние минуты, никто никогда не узнает, какая сила положила конец их изумлению и их жизни. Рассек ли их, изрубил ли в куски или раздавил непомерной тяжестью металл, сожгла струя раскаленного пара или затянул беснующийся водоворот. На "Колорадо" залпами всех своих орудий обрушились разом "Родни" и "Повелитель"; должно быть, снаряды, пробив броню, поразили какой-то жизненный центр корабля, и он исчез - только вихрь пламени взметнулся к небу и оставил после себя огромный столб дыма. "Родни", главный противник "Колорадо", разделил его участь: шестнадцатидюймовые пушки "Колорадо" и "Мэриленда" своими выстрелами распороли корму "Родни" и, видимо, повредили рулевое управление; не сбавляя скорости, он описал полукруг - и "Повелитель", который после второго залпа "Мэриленда" шел вслепую, точно пьяный, на полном ходу врезался ему в борт. Некоторые очевидцы уверяют, что добило его бомбой, сброшенной с аэроплана, но это не очень правдоподобно. Без сомнения, американские воздушные силы вступили в бой очень быстро, но все же не так молниеносно. "Родни", по словам очевидцев, словно бы присел на волне, задрав нос, так что орудийные башни бессмысленна нацелились в небо поверх тонущего "Повелителя", а люди горохом посыпались с палуб в воду, потом корабль перевернулся и вслед за "Колорадо" погрузился в пучину. Кипящий паром гигантский вал вскинул "Повелителя" носом вверх и отшвырнул в сторону, точно детскую игрушку. Когда носовая часть корабля оказалась над водой, стали видны пробоины и вмятины, полученные при столкновении с "Родни". И пока его качало и швыряло в волнах, клокотавших после погружения "Родни", по нему снова ударил из пушек "Мэриленд". Но избитые, израненные артиллеристы "Повелителя" были неустрашимы. Он почти тотчас ответил огнем из всех своих восьми тяжелых орудий и продолжал стрелять, пока вдруг не перевернулся и не пошел ко дну вслед за флагманом. А в строю британских кораблей "Гневный" тоже пылал. "Гуд" был изранен, истерзан залпами сразу трех противников - "Аризоны", "Оклахомы" и "Невады", и на нем снова и снова что-то взрывалось. "Айдахо" тоже загорелся. Так началась эта чудовищная битва. После первого же столкновения всякое подобие согласованности действий исчезло. Чтобы изготовиться к бою, главные силы обеих эскадр должны были круто развернуться лицом к врагу - только так можно было прорвать его фронт, - но даже этот первоочередной, важнейший маневр так и не удалось завершить. И после не было никаких общих тактических операций. Современный морской бой тем и отличается, что очень быстро теряется всякая возможность отдавать и исполнять приказы. Самые хитроумные нововведения, которые должны бы обеспечить слаженность действий, становятся бесполезными после первого же удара. Рычаги управления разбиты, сигнализация теряет всякий смысл, и наступает самая главная стадия битвы - яростная всеобщая свалка, когда все решает сила и ничего нельзя предвидеть. Две колонны линейных кораблей, уже разорванные на три большие группы, ожесточенно бились друг с другом, паля из всех орудий; каждый корабль стрелял по той цели, какая попадется, и как мог увертывался от атак торпедных катеров, которые внезапно налетали на него в дыму и неразберихе. Мелкие суда шныряли между крупными, стреляя кто во что горазд, стараясь улучить минуту, чтобы выпустить торпеду, и вскоре над головой уже роились поднявшиеся с авианосцев аэропланы и с жужжанием пикировали вниз, в дым и пламя. Воинственность и традиции обоих флотов побуждали нападать во что бы то ни стало и в бою сходиться вплотную, и, насколько известно, ни единый случай трусливого бегства или сдачи в плен не омрачил безумного величия этой первой трагической битвы. Никогда еще ужасающая мощь современной артиллерии не обрушивалась на противника в столь ближнем бою. Огромные корабли приблизились теперь друг к другу на расстояние в какие-нибудь две мили, а иные даже вплотную. Ни один снаряд не пропал даром. Впервые в истории двадцатого века линейные корабли таранили друг друга. "Королевский дуб" настиг "Теннесси", они столкнулись чуть ли не на полном ходу, но верх взял "Королевский дуб"; "Нью-Мексико" таранил в борт "Доблестного" и уже готовился дать задний ход и отойти от своей жертвы, но тут ему самому проломила борт "Малайя". Всем трем кораблям так и не удалось разделиться, и они кружили на месте, продолжая бой оружием мелкого калибра, пока не пошли ко дну; перед концом команда обоих английских судов сделала отчаянную попытку взять "Нью-Мексико" на абордаж. "Бей из всех орудий как можно чаще по ближайшей цели" - вот единственный приказ, который еще годился в этом бою. "Выпускать торпеду по самому большому кораблю противника, какой поймаешь на прицел". Постепенно сражение распалось на множество отдельных стычек, каждый дрался хоть и рядом с другими, но за свой страх и риск. Горели корабли, другие, которым приходилось уж очень туго, выпускали дымовые завесы - небо заволокло дымом, там и сям над водой поднималась плотная стена черного тумана. Воздух сотрясал грохот взрывов, ввысь взметались столбы воды и пара, сверкал раскаленный добела металл, вскидывалось зловещее иссиня-багровое пламя - и в этом оглушающем сумраке вслепую пробирались мелкие суда, уничтожали других и гибли сами. Когда взошло солнце и золотые стрелы его пронизали дым и пламя, первоначально единый боевой строи разбился на отдельные группы, и от каждой устремлялся в небо пар и дым. Линейные корабли и крейсеры, еще способные драться, разделились на группы; так, "Королева Елизавета", "Барэм", "Гневный", на котором сумели справиться с пожаром, обойдя все еще горевший, медленно уходивший под воду "Айдахо", вели бой с "Пенсильванией" и "Миссисипи". Эти три английских корабля давно уже прорвались сквозь строй американцев и увлекли за собой своих противников; в горячке боя их кружило и сносило от места первой схватки все дальше к югу - и еще долго долетал оттуда гром орудий, пока наконец противники, разбитые и искалеченные, один за другим не пошли ко дну. Огромный американский авианосец "Саратога" тоже был вовлечен в эту мрачную и зловещую пляску смерти; по его палубам хлестал огненный ураган, и он уже не мог ничем помочь своим аэропланам, зато его восьмидюймовые орудия били по врагу так метко и неутомимо, что он единственный уцелел в этой схватке. Он был одним из немногих крупных судов, которые дотянули до вечера, и к этому времени у него на борту собралось более тысячи спасенных с тонувших кораблей. Большинство пилотов, сбросив бомбы, кружили высоко над сражающимися, пока не кончалось горючее, а потом падали и шли ко дну. Несколько аэропланов опустилось на айсберги. "Западная Виргиния", пробиваясь к западу от "Повелителя", столкнулась с одним из этих айсбергов и вскоре затонула. "Мститель" и "Решительный", которые хоть и жестоко пострадали, но все еще держались на воде, к середине дня оказались отрезанными от основных сил вереницей ледяных гор и уже не могли вернуться к своим. После первого грозного столкновения кораблей-великанов все большую роль в сражении стали играть флотилии эскадренных миноносцев. Почти все время они сражались в удушливом непроглядном дыму и вынуждены были подходить к мишени почти вплотную, чтобы отличить своих от врагов. Они яростно сражались Друг с другом и не упускали случая торпедировать любое судно покрупнее, какое попадало в их поле зрения. Бомбы, сбрасываемые с воздуха, точнее всего поражали легкие крейсеры. С высоты пилот мог различить и опознать в дыму сражения трубы и мачты своей жертвы. Тогда он внезапно обрушивался на нее с небес - и зенитные орудия были против него бессильны. "Неваду", по слухам, потопила британская подводная лодка, но, кроме этого, о действиях подводных лодок в роковом сражении ничего не известно. И вполне возможно, что "Неваду" потопила не лодка, а плавучая мина, ибо, как ни странно, один из британских миноносцев умудрился выпустить некоторое количество мин. Ни один человек не наблюдал этой грандиозной битвы в целом; никто не следил за тем, как оглушительный и непрерывный гром, потрясавший небо и океан в начале сражения, понемногу утихал, сменяясь разрозненными залпами. То тут, то там вдруг вспухало гигантское облако дыма и пара, его прорезали языки пламени, потом мгла неспешно рассеивалась, и ее относило ветром. Мало-помалу ожесточение спало. Орудия все еще гремели, но это напоминало последние отголоски ссоры, запоздалые реплики в споре. Изжелта-багровые завесы дыма редели и расползались. Меж ними в широких просветах взгляду открывался мерно дышащий океан, усеянный обломками разбитых кораблей. Время от времени какая-нибудь темная, изувеченная громадина шла ко дну, и на этом месте вскипал грязный водоворот, мелькали крошечные фигурки моряков, тщетно пытавшихся выплыть, потом все успокаивалось, и только на водной глади медленно кружилось маслянистое пятно. К трем часам дня бой в основном закончился. К половине четвертого установилось что-то вроде перемирия: противники выбились из сил. Американский флаг еще развевался над горсткой изрядно потрепанных судов на юго-западе, уцелевшие британские корабли держались двумя кучками, их разделила роковая гряда айсбергов. Ледяные исполины медленно пересекали арену недавнего боя, сверкая и переливаясь всеми цветами радуги в ярких солнечных лучах, и по их чуть подтаявшим бокам сбегали струйки воды. На одном из них примостились два аэроплана, и у всех айсбергов на уровне воды темнела густая бахрома: мертвые и умирающие люди в спасательных поясах, какие-то обломки, доски и иной плавучий мусор, оставшийся после боя. Без сомнения, эти холодные, равнодушные громады появились очень кстати для изнемогающих противников. Ни та ни другая сторона не решилась возобновить борьбу, прерванную их неожиданным вмешательством. Не сохранилось никаких сведений о том, кем и когда был сделан последний выстрел. Так бесславно закончилась великая битва в водах Северной Атлантики. Это была не битва в прямом смысле слова, а нечаянное столкновение, грандиозная и гибельная артиллерийская дуэль. Пятьдесят две тысячи человек - специально отобранные и обученные мужчины в цвете лет - утонули, сварились заживо, были разорваны на куски, раздавлены, расплющены, точно мухи под молотом, или убиты иными, не менее жестокими способами; сложнейшие металлические сооружения, созданные современной техникой, стоившие, должно быть, полмиллиарда фунтов стерлингов, плод долгого и тяжкого труда миллионов рабочих, были потоплены. Из линейных судов уцелели всего лишь два английских корабля и три американских, потери в легких крейсерах и мелких судах были соответственно не меньше, а, пожалуй, даже больше. Но так или иначе, они свершили то, что должны были свершить. Люди с величайшей изобретательностью создали эти великолепные орудия разрушения и убийства - и они исполнили свое предназначение. Наконец до сознания усталых, измученных воинов дошли сигналы, которые посылали им их правительства по беспроволочному телеграфу. Оказалось, обоим флотам приказано прекратить огонь и возвращаться в ближайший порт. Именно это они и делали, еще не получив приказа. "Мститель" и "Решительный" в сопровождении крейсеров "Изумруда" и "Предприимчивого" и беспорядочной стайки мелких судов (все они были сильно повреждены, а некоторые уже наполовину затонули) кое-как тащились в сторону Галифакса. Авианосец "Отважный" со свитой гидропланов, под охраной семи миноносцев повернул к Клайду. Уцелевшие американские суда, также повинуясь полученному по беспроволочному телеграфу распоряжению об отходе, двинулись на юг; число их было неизвестно. Следуя указаниям своих адмиралтейств, многие суда, еще способные держаться на воде, в том числе "Саратога", "Эффингем", "Фробишер", "Пенсакола" и "Мемфис", подняв над национальными белые флаги, спасали тех, кто еще "был жив и ждал помощи среди плавающих всюду обломков. Американцы и англичане вели спасательные работы порознь, не помогая друг другу, но и не мешая. Каждый делал свое дело медленно, почти вяло, всех одолела угрюмая усталость. Ни у кого уже не было сил для волнения. На время одинаково угасли и рыцарство и патриотизм. Рассказывали о людях, которые плакали скупыми слезами, даже не замечая их, и это было единственное проявление чувств. Многие мелкие суда наполовину затонули и нуждались в помощи, немало было и шлюпок и вышедших из строя гидропланов. За бесчисленные доски и обломки цеплялись люди, были и такие, измученные или потерявшие сознание, которые уже и держаться не могли, их просто носило по волнам вместе с трупами. По мере того, как расшифровывались сообщение за сообщением, оставшиеся в живых адмиралы и капитаны все яснее понимали, что произошла страшная ошибка. Все сражение было ошибкой, и теперь следовало, не теряя ни минуты, выйти из боя и, как гласил приказ по британскому флоту, "оказать наивозможное содействие вражеским судам, терпящим бедствие". Тут не мудрено было растеряться, уж очень крут оказался этот переход от безрассудной отваги, владевшей ими еще утром. Не очень понятно было, как поступить со спасенными таким образом людьми и материалами с вражеских судов, но в конце концов их стали рассматривать как военнопленных и военные трофеи. Позже это повело к ожесточенным взаимным обвинениям и попрекам. Нет нужды повторять здесь то, что говорили оставшиеся в живых адмиралы и капитаны, ведя свои разбитые, изуродованные, залитые кровью корабли спасать погибающих врагов; все они устали и измучились, многие страдали от только что полученных ран, и мы не станем разбираться в том, что могли они думать о смысле жизни, о неисповедимых путях судьбы, так странно явивших себя в этот день. В большинстве это были люди простые, а как говорят, в наше время война если не уничтожает человека и не сводит с ума, то действует на нервную систему как очистительная гроза. О чем они думали? Да, пожалуй, ни о чем не думали, просто делали свое дело, как и прежде, только дело теперь было другое. Пожалуй, стоит отметить, что еще до наступления ночи кое-кто из моряков с обеих сторон начал спор, впоследствии затянувшийся бесконечно и, без сомнения, весьма важный для человечества, а именно: кого считать победителем в этой Великой Атлантической битве. Они уже принялись приспосабливать и обрабатывать для будущего свои перегруженные подробностями сумбурные воспоминания... Весь земной шар был в изумлении. Не только в Лондоне и Нью-Йорке - повсюду весть о случившемся ошеломила людей. И на всей планете с наступлением вечера выливались на улицы взбудораженные толпы. По мере получения свежих вестей непрерывно выходили все новые выпуски газет, радио опрокидывало на слушателей потоки сведений и слухов. Все очевиднее становилось, что англичане и американцы, в сущности, уничтожили друг у друга флот; они изгнали друг друга с морских просторов. Что же будет теперь, когда две господствующие морские державы сошли с международной арены? Случившееся и само по себе было достаточно страшно, но теперь начали вырисовываться неизбежные его последствия, которых по какой-то поразительной беспечности никто не предвидел, и последствия эти оказались несравнимо более грозными и опасными для человечества. 2. ЛИЦОМ К ЛИЦУ С БУРЕЙ В жизни человеческой всегда есть что-то нереальное. Человек, не лишенный воображения, смотрит на мир сквозь дымку грез. Природа наделила нас способностью самообольщаться и воспринимать все по-своему, чтобы мы могли выжить, и наш опыт в лучшем случае - лишь своеобразное преломление действительности в нашем сознании. И, однако, так как это преломление все больше искажает реальную действительность и мы нет-нет да и столкнемся с подлинной опасностью, самые дорогие нашему сердцу мечты омрачаются в конце концов сомнениями и сожалениями. И вот мечта, ставшая жизнью Верховного лорда, начала изменять ему: она все больше меркла под тенью сомнений и противоречий. Он захватил власть смело и уверенно. Распуская парламент, он чувствовал себя не менее уверенно, чем мистер Парэм в беседе со студентом. Дальнейшая его задача состояла в том, чтобы возродить извечные традиции человечества, следовать им неотступно. Он, точно некое божество, сошел на землю, чтобы обуздать мятежный дух и навести порядок. Но мало-помалу прежняя уверенность покидала его, ибо все ясней он ощущал, что слишком могучи и коварны те силы, с которыми он вступил в бой, силы, стремящиеся перевернуть все в этом мире. Логика событий взяла верх. Он был по-прежнему убежден в своей правоте, но чувствовал, что на него возложена уже не божественная миссия, а всего лишь тяжкое бремя героя. Битва в Северной Атлантике сыграла решающую роль в чреде событий, заслонивших видение помолодевшей и торжествующей Британской империи, которая увенчала собою ход истории и провозгласила Верховного лорда своим спасителем, ниспосланным самими небесами. Пришлось спуститься на землю и начинать все сначала, и по крайней мере на время он оказался в невыгодном положении. После злосчастного дня морской битвы на него посыпались удар за ударом. Сперва до него дошли вести о самом сражении: такой-то линкор затонул, такой-то крейсер сгорел, десятка два мелких судов погибли. Потери с обеих сторон были так велики, что на первых порах как Англия, так и Америка считали себя в этом бою побежденными. И тут же на Верховного лорда обрушились неисчислимые последствия случившегося. Доминионы, себялюбиво заботясь только о собственном благополучии, оставались равнодушными зрителями. Канада фактически переметнулась на сторону Соединенных Штатов и вела переговоры, с тем чтобы закрепить эту связь на веки вечные. Южная Ирландия была, разумеется, против него; в Дублине произошел республиканский переворот, на границах Ольстера уже шла жестокая кровопролитная битва; Южная Африка провозгласила себя нейтральной, и в округах, где преобладало голландское население, толпа срывала британский флаг; в Бенгалии пылал мятеж, и совет индийских властителей, забыв о недавней лояльности, провозгласил автономию Индии. Они предложили Англии заключить мир с Россией, отозвать своих резидентов и отныне не считать себя ответственной за судьбу Индостанского полуострова. Страшно подумать, в каком тяжком положении оказался отрезанный от своих английский гарнизон. Европейское содружество, созданное Верховным лордом, рассыпалось, точно карточный домик. Старый план Парэмуцци заключить союз с Германией против Франции, который не удавалось осуществить сперва из-за того, что в Германии была республика, а потом из-за сдерживающего влияния англосаксов, стал теперь фактом. Занятые своими делами Америка, Великобритания и Россия на неопределенный срок вышли из европейской игры, и древняя нескрываемая вражда, кипящая в приальпийских странах, разыгралась вовсю. Страсти Европы вновь запылали вокруг Рейна. Немцам представилась полная возможность взять реванш, на что они уже и не надеялись, и обиды, накопившиеся за десять лет унижений и разочарований, обернулись неистовой яростью. Если раньше было сомнительно, удержит ли фон Бархейм власть, то теперь в этом не осталось никаких сомнений. Его провозгласили новым Бисмарком, и в один прекрасный день Германия вновь стала той железной и кровавой Германией, что черной тучей нависала над Европой с 1871 по 1914 год. Либерализм и социализм были бесследно смыты нахлынувшими патриотическими чувствами. Через три дня после сражения в Северной Атлантике чуть ли не вся Европа была охвачена войной, и Франция, двинувшись на Германию, заклинала Англию оказать ей обещанную помощь и поддержать ее на левом фланге. Французскому флоту было теперь нетрудно держать остатки американских военно-морских сил на почтительном расстоянии от европейских вод, да и японская угроза требовала от Америки постоянной оглядки. Венгрия, не теряя времени, напала на Румынию; Чехословакия и Югославия объявили себя сторонницами Франции; Испания установила пушки на горах, господствующих над Гибралтаром, и стала чинить препятствия британским торговым судам; и только Польша занимала двусмысленную позицию между угрожающей Россией на востоке, воинственными славянскими государствами на юге, Германией, взбешенной из-за Данцига и Силезии, и вечно недовольными Лат