росил он наконец.
-- Или усижу, или умру. Выхода нет! -- ответил ирмидо.
Виридовикс помог ему взобраться на коня, вставил его ноги в стремена.
Руки горца онемели и не могли удержать узду, поэтому Ракио обхватил лошадь
за шею.
Виридовикс взял узду и повел лошадь Ракио за своей. С диким
торжествующим криком кельт ударил ее шпорами и сильно дернул уздечку, когда
лошадь повернулась, чтобы укусить его.
Еще один йезд подскочил к Ракио, намереваясь стащить его с седла, но,
завидев приближающегося Минто, в страхе отскочил в сторону.
Оба горца обменялись короткими возбужденными фразами на своем языке.
Все четверо бросились вон из лагеря. Вокруг бесновались перепуганные лошади
йездов. Они лягались, вставали на дыбы, отчаянно ржали. Кельт и сам вопил и
верещал не хуже взбесившегося животного. Горгид умело направил коня вперед,
сквозь хаос и панику, -- до того, как он попал в степь, он и подумать не
мог, что справится с лошадью в подобной ситуации.
К тому времени, когда грек догнал своих товарищей, Ракио уже уверенно
сидел в седле. Грек подъехал к ирмидо.
-- Я пришел помочь тебе в беде, как и обещал, -- сказал он.
Ракио кивнул. Глаза его сияли. Но когда Горгид крепко сжал его руку,
лицо ирмидо скривилось -- руки распухли от веревок и онемение только-только
начало проходить.
-- Прости, -- проговорил Горгид. Трудно сказать, чего больше было в его
голосе: дружеской теплоты или внимательности врача. -- Тебе очень больно?
-- Ну, останься я у йездов еще на час, было бы куда больнее, -- легко
отозвался Ракио. -- Это все ерунда. -- Он осторожно протянул руку и
взъерошил волосы Горгида. -- С твоей стороны очень мужественно -- идти меня
спасать. Я знаю, ты не воин по природе. -- И прежде чем Горгид успел
что-либо ответить, добавил: -- Но как ты нашел?
-- По твоему подарку. -- Горгид показал Ракио его браслет. Голубое
сияние уже погасло, однако Горгид рассказал о магии Толаи.
-- Магия любви сильнее, -- сказал Ракио. С легкостью прирожденного
наездника он наклонился с седла, чтобы обнять грека.
-- Да хватит вам миловаться, -- проворчал Виридовикс.
Память о поцелуе Ракио заставила его говорить грубее, чем он
намеревался. Виридовикс слишком любил женщин для того, чтобы поцелуй мужчины
мог взволновать его. Но кельт, к своему глубочайшему удивлению, обнаружил,
что это не вызвало у него отвращения.
-- Посмотрите лучше вон туда, -- добавил кельт, показывая на лагерь
йездов. -- Они уже пришли в себя. Быстро же они очухались. Лично я не вижу в
этом ничего хорошего.
Крики и стоны раненых затихали. До беглецов доносились четкие приказы
командиров. Повернувшись, чтобы посмотреть, что происходит в лагере йездов,
Горгид увидел, как первые всадники уже бросились в погоню. Их черные силуэты
четко выделялись на фоне костров. Грек проклял себя за то, что плохо
разогнал лошадей, но Виридовикс оборвал его покаянные излияния:
-- У тебя не было на это времени! Да и в любом случае сожаления сейчас
бесполезны.
Йезды знали местность куда лучше, чем беглецы; расстояние между
преследователями и преследуемыми быстро сокращалось. Стрела запела где-то
неподалеку, ударившись о камень. За этим шальным выстрелом скоро последуют
другие, и, возможно, они окажутся более меткими.
Виридовикс прикусил губу:
-- Эти свиные рыла скоро догонят нас. Боюсь, их жатва будет кровавой.
-- Ну так что -- на холм? -- спросил Горгид. Они договорились, что
укроются в мертвом городе в случае крайней нужды. Но грек от души надеялся,
что до такого не дойдет. -- Мы будем заперты там, как в ловушке.
-- Знаю, знаю, -- ответил кельт. -- Выбирать не приходится. У тебя ведь
нет идеи получше? В степи они наверняка настигнут нас, и тогда нам крышка. В
руинах мы, по крайней мере, сможем обороняться. Трудненько будет йездам
выковырять нас отгуда. А может быть, мы отыщем там какой-нибудь выход. Знаю,
это один шанс из сотни, но уж лучше один, чем ни одного.
Совсем недавно Горгиду довелось видеть, как йезды очутились в ловушке,
когда попались в таких же руинах. Он знал, как малы их шансы на спасение. Но
ведь некоторые из йездов действительно спаслись! А без прикрытия им не
оторваться от преследователей. В этом Виридовикс прав.
Грек резко дернул за поводья, поворачивая к руинам мертвого города.
Остальные уже поднимались на холм. Судя по крикам, раздававшимся позади,
йезды заметили этот маневр.
Беглецы осадили лошадей. Тихим шагом они поднимались по осыпающимся
склонам холма -- те становились все круче. Минто, у которого были самые
тяжелые доспехи, спешился и повел лошадь в поводу. Остальные вскоре
последовали его примеру.
Ракио держался рядом с Внридовиксом. Продираясь сквозь колючие кусты и
груды битого кирпича, кельт внимательно смотрел себе под ноги и мало обращал
внимания на происходящее рядом.
Наконец Ракио задел его локтем. Кельт обернулся. Даже в бледном,
мерцающем свете звезд Виридовикс разглядел смятение на лице молодого горца.
-- Зачем ты здесь? -- спросил ирмидо. Он говорил тихо, чтобы Горгид и
Минто не слышали. -- Я думал, ты -- мой враг.
Услышав эти странные слова, Виридовикс изумленно уставился на Ракио.
-- Расскажи-ка, дружище, как тебе пришла в голову такая дурацкая мысль?
-- Ведь ты жил с Горгидом целый год. -- Ракно удивлялся, что ему
приходится объяснять столь очевидные вещи. -- А я отнял его у тебя.
Кельт подавился диким хохотом. Единственное, что помогло ему
сдержаться, был страх выдать их убежище йездам.
-- Ох, какой же ты дурак! Конечно, я целый год вел с твоим греком
серьезные беседы. Нет и не будет друга лучше, чем Горгид, хотя в споре он
сущая чума. Но первый же парень, который подойдет ко мне ближе, чем я
позволю, останется без своей глупой башки, которую я ему откручу.
-- Ты не шутишь? -- Настал черед Ракио удивляться. -- Мне так жаль
тебя!
-- Почему тебе жаль его? -- спросил Горгид. Ракио забыл понизить голос.
-- А, ерунда, -- отозвался Виридовикс. -- Лучше молчи. Лезем выше. Нас
догоняют. Йезды будут здесь очень скоро.
Грек оглянулся... и замер, ошеломленный. Враги обогнули холм и
понеслись на восток. Судя по тому, что они кричали, им казалось, будто они
настигают беглецов. Невероятно! За кем они гонятся? Впереди никого не было.
Минто сказал что-то на языке ирмидо. Ракио перевел:
-- Они свихнулись очень вовремя. Но почему?
Вопрос был чисто риторическим; однако вскоре последовал и ответ.
Чей-то тонкий голос произнес с вершины холма:
-- Подойдите ко мне, друзья мои.
Горгиду показалось, что фраза прозвучала по-гречески. Услышав
приглушенные восклицания своих друзей, он понял, что они тоже слышали голос.
Изумленный Виридовикс что-то отвечал на своем мелодичном кельтском наречии.
Но на каком бы языке ни обращался к ним таинственный голос, никому и в
голову не пришло ослушаться. Они повиновались призыву так радостно, словно
он исходил от их любимого дедушки. Они быстро привязали лошадей к деревьям
и, помогая друг другу, взобрались на вершину холма.
Развалины глинобитных домов делали этот холм очень похожим на место
неудачной засады йездов, разоблаченной Толаи. Но эти руины выглядели еще
более мрачными, потому что их не освещало пламя костров.
И снова прозвучал таинственный голос:
-- Идите же сюда.
Спотыкаясь, беглецы миновали рыночную площадь и приблизились к жалкой
хижине. Это было маленькое, приземистое строение из кольев и веток,
приваленных к наполовину рухнувшей ограде.
И тут в темноте они различили наконец какое-то смутное движение.
Полуобнаженный человек выбрался из хижины на четвереньках. Затем он с трудом
поднялся на ноги и поднял левую руку в благословляющем жесте. Этот жест был
незнаком Горгиду и Виридовиксу, но Ракио и Минто тотчас ответили на него.
-- Во имя Великих Четырех приветствую вас, четверых.
Каким образом этот человек сумел разглядеть, сколько их? Глаза
отшельника были неподвижны -- этот человек был слеп.
Удивительный отшельник поразил Горгида так, что на мгновение врач
замер, лишившись дара речи. Дряхлый слепец - самый старый из всех людей,
кого доводилось видеть греку, -- был невероятно худ, кожа западала между
ребрами, а белая как снег борода спускалась ниже колен. Лицо старика было
когда-то очень красивым. Он и теперь был по-своему красив, похожий на
старого, иссохшего от голода сокола.
Пока Горгид изучающе разглядывал внешность таинственного незнакомца,
Виридовикс заглянул сразу в суть:
-- Это друид! -- убежденно сказал кельт. -- Это святой и жрец. Я таких
еще не встречал. -- Поклонившись, он обратился к отшельнику, и в голосе
Виридовикса прозвучало глубочайшее почтение: -- Это ты обманул йездов и спас
нас от преследователей?
-- О, то были просто призраки, мои создания, -- ответил отшельник. Он
отвечал не словами, но кельт без труда понял его. Губы старика не
шевелились.
Виридовикс изумился, когда отшельник, в свою очередь, низко поклонился
ему, а затем уставился ему прямо в лицо неподвижным пустым взглядом.
Сознание кельта уловило:
-- Я нарушил обет невмешательства в судьбы мира. Я сделал это ради
тебя. Твое предназначение слишком велико, твоя судьба слишком значима.
Нельзя допустить, чтобы их уничтожила какая-то случайная схватка.
Теперь уже все смотрели на Виридовикса: ирмидо -- с недоумением, Горгид
-- оценивающе. Свет истины яркими лучами исходил от старика, окутывая его
почти зримо.
-- Я? -- запротестовал Виридовикс. -- Но ведь я всего лишь бедный
одинокий кельт. Я пытаюсь остаться в живых, вот чем я занимаюсь всю дорогу.
Сейчас мне следует поблагодарить тебя за то, что мне удалось зто в очередной
раз. Не хвали меня напрасно.
-- О каком предназначении ты говоришь? -- вмешался Горгид. Виридовикс
очень не вовремя впал в самоуничижение. Впервые за все время разговора
отшельник заколебался:
-- Я не в состоянии ответить тебе. Я и сам не очень отчетливо вижу его
судьбу. И исход ее не определен. Другая сила, чужая магия затуманивают мое
зрение. Исход колеблется, как птичье перо на ветру. Но без этого чужеземца
нас всех ожидает только одно: гибель. Вот почему я решил вмешаться в судьбы
людей. Сегодня я спас половину из того целого, что необходимо для победы
Жизни над Смертью.
-- Вот истинный друид! -- сказал Виридовикс. -- Он говорит больше, чем
хочет сказать. А ваши оракулы тоже так делают, а, грек?
-- Да, -- отозвался Горгид. Он уловил нервную дрожь в насмешке галла.
Ракио заговорил на языке ирмидо. Обладая даром понимать чужую речь,
отшельник не нуждался в переводе. Горгид разобрал только несколько слов;
одно из них было "учитель" -- традиционное обращение к жрецу Четырех
Пророков. Грек нетерпеливо ждал ответа отшельника.
-- Этот холм -- моя цитадель в море зла и соблазна. Я ушел сюда, когда
в эти земли хлынули йезды, -- пояснил старец. -- В уединении я отыскиваю
тропу, по которой Четверо ведут праведных к свету вечной жизни. Но я
потерпел поражение. Вера моя пошатнулась, когда убийцы обрушились на Макуран
с запада. Они обратили в пепел мою землю, залили ее кровью. Часто погружался
я в горестные раздумья. Зачем мне влачить земное существование перед лицом
столь жестоких бедствий? Как было бы легко оставить эту бренную плоть и
наслаждаться забвением! Однако теперь я знаю, зачем я дожил до нынешнего
дня.
Отшельник потянулся к Виридовиксу, желая обнять его. Кельт сделал над
собой усилие, чтобы не шарахнуться от этого живого скелета. Кроме того,
подумал Виридовикс, святой человек, вероятно, не мылся с тех пор, как избрал
своей обителью мертвый город.
Но хуже всего было другое. Прикосновение старика передало кельту
чувство непоколебимой уверенности в том, что судьба его действительно уже
определена. Этого Виридовикс страшился больше любой битвы, ибо
предопределенность отнимала у него свободу выбора.
Кельт отпрянул от старика так поспешно, что тот пошатнулся и едва не
упал. Минто поддержал отшельника, наградив кельта гневным взглядом.
-- Прошу прощения, -- нехотя сказал Виридовикс, -- но нам пора в путь.
Йезды обмануты, все в порядке, так что -- вперед!
Спутники кельта начали было соглашаться с ним, но святой отшельник
вздрогнул так сильно, что Виридовикс испугался: не рассыпался бы древний
старец на кусочки. Однако отшельник только стиснул руку кельта с неожиданной
силой:
-- Вам нельзя сейчас уходить! Негодяи рыщут вокруг! Если вы уйдете, они
схватят вас и уничтожат. Этого нельзя допустить. Останьтесь здесь и
переждите, а потом возвращайтесь к нашим друзьям.
Слова отшельника сразу убедили Минто и Ракио. Виридовикс с молчаливой
мольбой взглянул на Горгида, но тот пожал плечами.
-- Кем бы ни был этот человек, -- убежденно сказал грек, -- он очень
мудр. Его магия обманула йездов. Осмелимся ли мы предположить, будто он не
знает, о чем говорит?
-- Не осмелимся, -- вздохнул кельт. -- Но как бы я хотел уйти отсюда!
Знать бы, что ожидание растянется на четыре дня! В таком случае и
Горгид, пожалуй, рискнул бы отправиться в путь, пренебрегая опасностью.
Ракио откровенно забавлялся, дразня грека: он проводил время с Минто и
делал вид, что снова привязался к человеку, с которым был некогда близок. С
ирмидо Горгид не чувствовал себя легко.
Виридовикс не мог составить Горгиду хорошей компании. Кельт погрузился
в мрачные раздумья над словами отшельника о его судьбе. Теперь он переходил
от мрачного настроения к необузданному гневу и то сидел в молчании, то
рычал, бросая вызов всему свету.
Оставался только отшельник. Этот человек был так же ослеплен своей
верой, как самые фанатичные из видессианских жрецов. Из разговоров с
отшельником грек узнал о культе Четырех Пророков даже больше, чем хотел. Как
Ракио и Минто, отшельник никогда не упоминал имени Бога, считая Его святость
слишком чистой, чтобы загрязнять ее словами, но он мог бесконечно рассуждать
о Четырех Пророках, их аспектах, атрибутах, поступках и речах. У Горгида не
было под рукой табличек, и он пытался запомнить как можно больше из
рассказов святого человека.
В первый же вечер на холме грек спросил отшельника, как его зовут, --
нужно же как-то к нему обращаться! В ответ отшельник растерянно моргнул.
Впервые он выглядел как простой смертный.
-- Ты знаешь, -- вымолвил он наконец, -- у меня, конечно, было какое-то
имя... но я забыл его.
Похоже, он не имел ничего против того, чтобы Горгид последовал примеру
Ракио и именовал его "Учитель".
Отшельник в ужасе отверг угощение -- грек и его товарищи пытались
кормить его тем, что возили с собой, то есть сушеным мясом. В своем
аскетическом рвении он питался только ягодами и корешками съедобных
растений, которую выкапывал из земли. Воду он добывал в одном из колодцев
мертвого города. Эта вода была теплой и мутной. Из-за нее у всех четырех
гостей святого старца начался страшный понос.
-- Ничего удивительного, что наш святой мудрец такой тощий, -- ворчал
Виридовнкс, в очередной раз отправляясь в кусты. -- На такой еде я помер бы
через неделю. И то диво, что мы до сих пор не изошли на дерьмо.
Несмотря на все эти неудобства и напряженное ожидание, кельт не стал
уговаривать своих друзей покинуть отшельника прежде, чем тот отпустил их,
сказав, что теперь им больше не грозит опасность.
В первые два дня йезды постоянно кружили возле холма. С одним из
отрядов был колдун в красном плаще. Сердце Горгида сжалось, когда он увидел,
как тот выкрикивает заклинания. Но и колдун ничего не заметил и спокойно
проехал мимо холма.
Когда святой отец наконец заявил, что путники могут смело уходить, грек
почувствовал себя помилованным прямо на эшафоте. Подобно тюремщику, который
отпускает освобожденных заключенных напутствием не совершать новых
преступлений, святой отец предупредил своих невольных гостей:
-- Поезжайте прямо к армии ваших товарищей, к их главным силам, и тогда
все будет хорошо. Но не сворачивайте в сторону! Если вы уклонитесь с прямого
пути, вас ждет гибель.
-- Мы и так не стали бы уклоняться, -- заметил Ракио, когда холм
остался далеко позади. -- Здесь так плоско. Куда еще ехать в сторону?
Развлечений слишком мало!
Возможно, думая об одном из них, он подмигнул Минто. Горгид стиснул
зубы и сделал вид, что ничего не заметил.
Найти армию аршаумов оказалось нетрудно -- безошибочным проводником
служили следы войны: раздувшиеся под паляшим солнцем трупы людей и лошадей,
заваленные грязью ороситгльные каналы, полуразрушенная конюшня, брошенные
вещи -- сломанный лук, стоптанные сапоги, богатый ковер, видимо, слишком
тяжелый для того, чтобы тащить его с собой.
Всадники погоняли лошадей, как только могли. Аршаумы, не обремененные
больше своими ненадежными союзниками, двигались с большой скоростью. На всем
пути беглецы не встретили йездов, если не считать нескольких всадников,
мелькнувших вдали.
-- Ты был прав, -- признал Виридовикс, обращаясь к Горгиду, -- святой
друид знал, о чем говорил. Однако мы можем еще долго проплутать по степи в
поисках Арига.
На следующее утро уверенность в мудрости отшельника была на миг
поколеблена. Впереди показалась туча коричневой пыли, предупреждая о
приближении с юга большого отряда всадников. На беду беглецы находились
посреди пустыни, в которую превратились некогда зеленые пашни Страны Тысячи
Городов после уничтожения оросительных каналов. Спрятаться было негде.
-- К оружию! -- крикнул Виридовикс, выхватывая меч из ножен. --
Продадим свои жизни подороже!
Минто обнажил саблю -- красивое оружие с золотой насечкой на рукояти --
и похлопал по петле, прикрепленной к седлу с правой стороны.
-- Жалеет, что потерял копье, -- перевел Ракио и, дразня Горгида,
добавил: -- Это было довольно длинное копье.
-- Чтоб чума взяла Минто с его копьем и тебя вместе с ними, -- сердито
буркнул грек. Пот стекал на оплетенную кожаными ремнями рукоять римского
меча. Горгид держал гладий привычно, как хирургический нож, -- он успел
привыкнуть к оружию.
При виде приближающегося отряда Горгид не мог не поддаться отчаянию.
Эту схватку они могут только проиграть. Вздымая клубы пыли, на четверых
путников надвигались воины в доспехах, вооруженные копьями.
К удивлению грека, Виридовикс испустил громкий радостный вопль и с
лязгом вложил меч в ножны.
-- Протри глаза, -- сказал он греку, -- да разве зто йезды?
-- Нет, клянусь собакой!
Следом за Ракио и Минто Горгид пришпорил коня. Ракио сразу узнал в
приближающихся воинах эрзерумцев.
-- Это отряд Грашвила из Гуниба.
Виридовикс продолжал кричать и приветливо размахивать руками в знак
добрых намерений. Но тяжелое предчувствие охватило кельта. Он слишком хорошо
помнил, какой страшной клятвой приковал себя Грашвил к армии аршаумов. Если
владыка Гуниба решил предать Арига, то оставит ли он в живых свидетелей,
которые могут рассказать об этом?
Кельт не стал снова обнажать меча, однако на всякий случай убедился,
что он легко выходит из ножен. Его тревога только усилилась, когда передовые
солдаты Гуниба едва не затоптали его и его товарищей, несмотря на все
приветственные крики.
И только когда эрзерумцы наконец остановились, он смог разглядеть их
измученные лица, служившие резким контрастом угрожающему виду. Почти всех
качало в седлах от усталости, глаза покраснели от постоянного недосыпания.
Горцы были покрыты пылью с головы до ног -- должно быть, они шли издалека.
Свежие раны были кое-как замотаны нечистыми тряпицами. Мухи жужжали над
ними, привлеченные запахом крови, сочившейся из-под повязок. Многие даже не
отгоняли насекомых -- на это не оставалось сил.
- Они разбиты! -- изумленно проговорил кельт и поискал глазами
позолоченную кольчугу Грашвила. -- Где же ваш командир?
-- Мертв, -- спустя мгновение выговорил горец, к которому обратился
Виридовикс. Он понимал хаморский язык с большим трудом.
-- Пусть ему улыбнутся боги, когда он встретит их в конце долгого пути!
-- от души сказал Виридовикс. -- Кто же командует?
Вперед выехал Вартанг. Он глядел на Виридовикса мутными от боли и
усталости глазами.
-- Здесь командую я, -- проговорил он. Но в его голосе не звучало
властности. Сейчас он совсем не походил на того решительного воина с
вызывающими манерами, который вышел из крепости Гуниб навстречу армии Арига.
Его борода лохматой копной падала на кирасу, покрытую копотью и кровью.
Посередине виднелась вмятина. Пышного плюмажа не было на шлеме. Вартанг едва
держался на ногах. Его глаза невидяще глядели куда-то вдаль. Он почти не
замечал Виридовикса.
Кельт понимал, что эрзерумцы претерпели нечто худшее, нежели обычное
поражение.
-- А как же твоя клятва Аригу? -- зарычал кельт. Он надеялся, что
жестокие слова помогут вернуть к жизни этого сломленного человека. -- Вы
удрали! Вы бросили его! Чего же стоят все ваши красивые слова?
Вартанг проговорил безжизненным тоном:
-- Мы не нарушали клятвы. -- Он поднял голову, на миг преодолев
усталость, и впервые за все это время его глаза встретили взгляд кельта.
Голос Вартанга окреп: -- Сам Ариг и его жрец Толаи освободили нас. Армия
начала разваливаться.
- Расскажи нам все, -- попросил Виридовикс.
История сказалась ужасающе простой. Невиданное число йездов набросилось
на армию Арига с юга. Как обычно, они наносили быстрые удары, тревожа
аршаумов, и тотчас отступали. Это были лучшие воины; пленный йезд
похвалялся, что сам каган Вулгхаш лично отбирал солдат для своей армии.
Несмотря ни на что, Ариг удерживал позиции к даже разбил левое крыло
йездов, прижав его к одному из притоков Тиба.
-- Он опытный и умный военачальник, -- добавил Вартанг. Постепенно он
все больше оживлялся. Но затем страшное воспоминание вновь омрачило его
лицо. -- И тогда... появилось пламя.
Виридовикс напрягся.
-- Что? -- вскрикнул он, вздрагивая. Внезапно он ощутил острую боль в
ладонях и с трудом разжал кулаки -- ногти впились в кожу. Описание длинных
языков огня, окружавших воинов, было излишним -- Виридовикс слишком хорошо
помнил страшную магию Авшара еще по сражениям в Пардрайе. Однако из
повествования Вартанга явствовало, что Ариг ощутил на себе не всю силу этого
чудовищного заклинания.
-- Наши шаманы изо всех сил пытались подавить их боевую магию, и в
конце концов им это удалось, но было слишком поздно. Исход битвы был
предрешен. Тогда ваш аршаум-вождь позволил нам уйти. Благодарение богам, он
успел перемолоть достаточно йездов, чтобы те дважды подумали, прежде чем
пуститься за нами в погоню.
-- Прости, но я думаю, что вам повезло, -- сказал Виридовикс. -- Будь
там сам Авшар, а не его колдуны, вы остались бы на том поле навсегда.
-- Может, и так, -- не стал отпираться Вартанг.
Несколько эрзерумцев вспыхнули от гнева при одном только предположении,
что их разбили не самые лучшие воины. Но большинство были настолько
измотаны, что отнеслись к словам Виридовикса с полным безразличием.
-- Все, чего я хочу, -- это скова увидеть наш Гуниб. Я рад, что
встретил вас. Ни один меч не будет в нашем отряде лишним.
Когда Горгад и Ракио перевели слова Вартанга своим товарищам, настала
тишина. Все четверо переглянулись. Конечно, безопаснее всего было бы уйти в
Гуниб с этим хорошо вооруженным отрядом. Но они не могли забыть последних
слов отшельника: если они сойдут с прямого пути, их всех ждет гибель.
Однако в конце концов вовсе не прорицание святого старца заставило
Виридовикса принять решение:
-- Я зашел слишком далеко, чтобы сейчас повернуть назад.
-- Я тоже, -- поддержал его Горгид. -- Будь что будет. Не знаю, что
ждет нас впереди, беда или победа, но там -- моя судьба, и я хочу пройти по
своему пути до конца.
Вартанг наконец сбросил оцепенение.
-- Безумцы! -- закричал он. -- Там -- только смерть! Вы подохнете со
стрелой в кишках, и это проклятое солнце выбелит ваши кости.
Вартанг закричал что-то по-васпуракански. Внезапно Минто коротко и
резко кивнул, а затем негромко заговорил с Ракио. Из того немногого, что
разобрал Горгид, грек понял, что Минто повторяет доводы Вартанга. Ракио
молча слушал; на его лице появилось неуверенное выражение. Наконец он что-то
ответил. Минто сжал губы. Тогда Ракио перешел на видессианский язык:
-- Я считаю безумием забыть слова святого отшельника. Мой путь -- на
юг. Отшельник -- провидец, его дар -- от Четырех! Я повинуюсь ему.
Увидев, что Ракио не переубедить, Минто крепко и нежно обнял его на
прощание, а затем отделился от маленького отряда, чтобы слиться с солдатами
Гуниба.
Вартанг прикоснулся ко лбу сдвинутыми кулаками, салютуя оставшимся.
-- Желаю удачи! Вряд ли она ждет вас впереди -- но...
А затем махнул рукой своим усталым солдатам, и колонна снова двинулась
на север. Эрзерумцы уходили домой. Веселый перезвон уздечек и кольчуг
странно звучал в эту печальную минуту. Вскоре Минто скрылся из глаз,
окутанный тучами пыли.
Ракио еле слышно вздохнул.
-- Мне будет его недоставать, -- сказал он. И быстро покосился в
сторону Горгида, чтобы увидеть, как он отреагирует на эти слова.
От Виридовикса не ускользнула его игра. Кельт грозно надвинулся на
Ракио.
-- Может, хватит играть в кошки-мышки? Прикончи бедного парня или
оставь его в покое.
-- Почему бы тебе не заткнуться, Виридовикс? -- рявкнул Горгид,
покраснев до корней волос.
Рассмеявшись, Ракио искоса поглядел на кельта.
-- Ты уверен, что не ревнуешь? -- И добавил более серьезно: -- Неужели
я должен был назвать Минто все причины, по которым я остался с вами? Зачем
причинять человеку лишнюю боль?
Заставив этими словами своих спутников замолчать, Ракио направил лошадь
к тропе, по которой шли солдаты Вартанга. Его товарищи молча следовали за
ним. Ни один не смотрел другому в глаза.
Часть третья. ДВЕРЬ В ГОРАХ И ДВА МЕЧА
Глава девятая
Монеты звякнули в ладони Марка.
-- Четыре с половиной, -- пояснил Тамасп. -- Один золотой за месяц
работы в моем караване, остальное -- твоя доля от прибыли.
Два золотых были отчеканены в Йезде: хищная пантера в прыжке и какие-то
непонятные трибуну слова. Остальные монеты были видессианские. В Макуране
сохранилось еще старое имперское золото -- высокого качества.
-- Мы заработали бы больше, не выбери ты южную дорогу, -- заметил Гай
Филипп.
Тамасп скорчил кислую гримасу.
-- Прибыль тоже могла быть выше, -- заявил он.
В междуречье Тиба и Тубтуба торговец выручил бы куда больше, нежели в
оазисах пустыни, но вторжение йездов почти полностью парализовало торговлю в
Стране Тысячи Городов.
Караванщик крепко обнял по очереди обоих римлян.
-- Вы уверены, ублюдки, что не останетесь со мной, покуда я снова не
двинусь в путь?
-- На целых два месяца? -- Марк отрицательно покачал головой. -- Вряд
ли.
- Не то чтоб я тревожился о вас больше, чем о том, чтобы испортить
воздух, -- проговорил Тамасп, хмурясь и тем самым выдавая лживость своих
грубых слов. -- Однако у двух всадников в земле йездов возможности уцелеть
не больше, чем у двух яиц перед приготовлением яичницы.
-- Вообще-то мне кажется, что нам как раз лучше отправиться в путь
вдвоем, -- ответил караванщику трибун. -- По крайней мере, мы не будем
привлекать к себе внимание кочевников так, как этот твой бродячий
сумасшедший дом.
Пока караван еще находился недалеко от Амориона, йезды роились вокруг
путников, как стая злых мух. В те дни отколоться от каравана было равноценно
верной гибели, и Тамасп смело мог не угрожать дезертирам немедленной
смертью. Охотников остаться один на один с йездами не находилось.
Несколько позднее римляне могли бы легко сбежать от Тамаспа, если бы
только захотели. Но к тому времени они успели не раз разделить смертельную
опасность с другими охранниками каравана в жестоких, отчаянных схватках;
провели немало ночей в караулах, в бесконечных разговорах у походных
костров. Тревоги и трудности кочевой жизни привязали римлян к каравану
Тамаспа сильнее самых крепких цепей. Так легко бросить и забыть незнакомцев;
куда труднее расставаться с друзьями.
И вот, подумал Скавр, теперь мы в самом сердце Йезда -- и все из-за
нашей дурацкой преданности Императору. Странно. И, если вдуматься, не
слишком справедливо.
Тамасп обменялся горячим рукопожатием с Гаем Филиппом и своей
здоровенной ручищей хлопнул Марка по спине. Как всегда, трибун постарался не
качнуться от этого своеобразного выражения привязанности и, как всегда,
покачнулся.
-- У вас обоих мозги как у глупых ослов, коли вы решились на такое
дело, но я все равно желаю вам удачи. Уцелеете -- встретимся!
После чего караванщик повернулся к римлянам спиной. Отныне они были для
него уже в прошлом.
Они вывели своих лошадей из сарая, скрывающегося в глубокой тени,
которую отбрасывали высокие горы Машиза. Солнце еще ярко пылало на небе, но
от высоких скалистых пиков Дилбата на город уже легли густые тени. В своем
роде это было благословением в знойном климате Йезда. По сравнению со
здешним пеклом жара центрального плато Видесса могла показаться приятной
прохладой.
-- Ну а теперь что? -- осведомился Гай Филипп. - Лично я хочу убраться
отсюда как можно скорее. Если Тамаспу так нравится в Машизе, он может
оставаться тут хоть навеки.
Марк медленно кивнул. Машиз странно тревожил его. На город опускалось
все больше теней, и падали они не только с гор.
Трибун осмотрелся по сторонам, пытаясь определить причину своего
беспокойства. Тревогу вызывали не здания, в этом Марк был уверен. Глаза уже
привыкли к башням с остроконечными луковками и винтовыми лестницами;
стрельчатым аркам, более высоким, чем двери, расположенные в их проемах;
квадратным колоннам, покрытым геометрической мозаикой...
Машиз казался трибуну фантастически странным городом. Однако само по
себе градостроительное искусство макуранцев выглядело для римлянина всего
лишь чужим и непривычным. В архитектуре как таковой Марк не усматривал
ничего жуткого и дьявольского.
Иезды захватили Макуран всего два поколения назад. От природы кочевники
не были строителями. Тем не менее они успели наложить на облик Машиза свое
клеймо, отпечаток -- если можно так выразиться -- своего стиля. Любопытно,
как же выглядел этот несчастный город, когда только что пал под натиском
захватчиков?
Казалось, нет квартала, где не нашлось бы по крайней мере одного
разрушенного здания. Каждый второй дом, на взгляд Марка, нуждался в ремонте.
В самом воздухе Машиза явно застыла гнетущая атмосфера разрухи и
заброшенности. Вероятно, в этом ощущении и крылась причина подавленного
настроения Скавра.
Впрочем, помимо этой причины имелась и другая. Среди разрушенных зданий
больше всего было поруганных святынь и храмов, посвященных Четырем Пророкам.
К исконной религии Макурана йезды проявляли такую же жестокость, как и к
вере Фоса.
Из множества храмов Четырех Пророков уцелели лишь два. Оба здания,
небольшие и довольно непритязательные на вид, некогда были, вероятно,
частными особняками.
У самой стены Машиза находился еще один храм, когда-то посвященный
Четырем, -- величественная пирамида из великолепного красного гранита. Вне
всяких сомнений, то был макуранский эквивалент Собора Фоса в столице
Видесса.
Однако йезды превратили главную святыню Четырех в место поклонения
своему темному божеству. Искусно изваянные барельефы, некогда покрывавшие
стены пирамиды, были бесжалостно сбиты и изуродованы, а прямо поверх них
грубо начерчены двойные молнии Скотоса.
Над зданием поднимались клубы густого бурого дыма. Когда порыв ветра
донес до римлян едкий запах, Марк и Гай Филипп закашлялись.
-- Ошибиться невозможно. Мясо, вот что это такое, -- мрачно сказал
старший центурион.
A жители Машиза, подумал Марк, видят это бурое облако ежедневно. Ничего
удивительного, что они так запуганы.
При виде римлян макуранцы прятались в глубокие тени у стен и оттуда
поглядывали на чужеземцев краешком глаз, негромко переговариваясь между
собой. Ничего удивительного, что гордый, независимый Тамасп большую часть
своей жизни проводит в странствиях.
В Машизе безраздельно царствовали йезды, самоуверенные и наглые, как
всякие захватчики. Пешими и конными они двигались прямо по середине улицы,
ожидая, чтобы всякий встречный убирался с их пути.
Впервые в жизни римляне увидели жрецов Скотоса. Те казались
отвратительной и страшной пародией на служителей Фоса. Они носили плащи
цвета засохшей крови -- вероятно, для того, чтобы кровь жертв, приносимых
Скотосу, не была видна на одежде. На груди у них красовалось черное
изображение божества, а волосы их были выстрижены в двойные молнии.
Местные жители кланялись каждый раз, когда красные жрецы проходили
мимо; даже йезды, казалось, чувствовали себя далеко не столь уверенно в их
присутствии.
К облегчению Марка, на рыночной площади Машиза путников встретило нечто
похожее на нормальную городскую жизнь. Крики торговцев, разложенные на
продажу товары, толпы покупателей и купцов -- эта столь обычная для любого
большого города картина несколько ободрила римлян. Марку не нужно было знать
макуранский язык, чтобы понять: вот этот покупатель считает, что мясник
обжуливает его; тот хочет поторговаться с продавцом шерсти, даже если
препирательство займет целый день.
Марк поначалу боялся, что ему придется объясняться на пальцах, но
большинство торговцев знали по-видессиански несколько слов: числа, "да",
"нет" и пару-другую достаточно красноречивых ругательств и жестов, которыми
можно сдобрить "да" и "нет".
Скавр купил круг твердого желтого сыра, большую жесткую ячменную
лепешку, тесто и маленькую походную жаровенку, на которой можно в пути печь
лепешки. Потом приобрел целый мешочек васпураканскнх булочек, выпеченных из
сладкого теста с миндалем и присыпанных маковым зерном.
-- "Яйца принцев", -- усмехнулся булочник, завязывая мешочек веревкой.
Марку уже приходилось слышать эту шутку, но он счел своим долгом громко
захохотать. Этот смех, кстати, снизил цену за булочки на несколько медяков.
-- Что-нибудь еще нам нужно? -- спросил он Гая Филиппа.
-- Новую флягу, -- ответил старший центурион. -- Моя течет. Может,
удастся хотя бы запаять ее. Потеря воды запросто укокошит тебя в этом пекле.
Не стоит спешить без особой нужды.
-- Тогда давай поищем лудильщика или медника.
К своему удивлению, Марк не видел на площади ни одного лудильщика --
обычно те всегда бродили в рыночной толчее. А булочник не понимал Марка,
когда тот спрашивал его о лудильщиках, -- познании макуранца в видессианском
на это уже не хватало.
-- Похоже, здесь лудильщиков нет. Что ж, сойдет и медник.
Квартал медников находился недалеко от рыночной площади. Римляне
двинулись вверх по узкой улице, как вдруг до них донесся шум драки. Слышали
его и местные жители, однако никто из них не обратил на это ни малейшего
внимания.
Свернув в тесный переулок, Скавр и Гай Филипп увидели, как какой-то
мужчина, прижавшись спиной к глинобитной стене, отчаянно вращает дубинкой в
попытке отогнать наседавших на него бандитов.
Друзья переглянулись.
-- Ну что, может, нам сравнять силы? -- спросил Марк. Не дожидаясь
ответа, он вскочил в седло.
Гай Филипп уже карабкался на своего коня. Сейчас у старшего центуриона
была лошадка получше, чем бедный серый коняга. Это был крепкий гнедой
жеребец с белым пятном на лбу.
Услышав громкий цокот копыт, один из бандитов тут же удрал. Другой
метнул в трибуна длинный кинжал, но в спешке промахнулся. Лошадь Скавра
железными подковами втоптала его в пыль.
Третий бандит замахнулся на Гая Филиппа булавой с железными шипами.
Старший центурион отразил нападение своим гладием и точным выпадом вонзил
меч в горло негодяя.
Последний из нападавших прыгнул на центуриона сзади и попытался стащить
его с седла, однако тут незнакомец пришел на помощь своим неожиданным
спасителям. Метнувшись вперед, он обрушил дубинку на шею бандита.
Марк бросился было в погоню за тем, который удрал в самом начале, но
тот уже затерялся в лабиринте узких улочек и переулков, совершенно
незнакомых трибуну.
Когда Марк вернулся, спасенный наклонился над оглушенным бандитом.
Вытащив из-за пояса короткий меч, он откинул голову побежденного назад и
перерезал ему горло. Эта скорая и беспощадная расправа заставила Скавра
нахмуриться, однако трибун тут же подумал, что бандиту, вероятно, повезло.
Мгновенная смерть куда лучше правосудия йездов. О том, что представляет
собой это правосудие, Марк старался вообще не думать.
Незнакомец низко поклонился сначала одному римлянину, потом другому. Он
был примерно одного возраста с Марком и почти такого же роста, как трибун,
но гораздо более худощав. У него было длинное сухое лицо, впалые щеки,
глубоко посаженные, запавшие глаза, темные и мрачные. Поклонившись еще раз,
он произнес фразу на макуранском языке.
Марк знал на этом языке достаточно, чтобы объяснить, что не понимает.
Без особой надежды на успех трибун задал другой вопрос:
- Вы говорите по-видессиански?
- Немного. -- Акцент незнакомца звучал резче, чем у Тамаспа. --
Позволено ли знать имена спасителей?
Римляне переглянулись, пожали плечами и назвались.
-- Я -- должник навсегда, твой и твой. Мое имя -- Табари.
Незнакомец произнес это таким тоном, словно римляне непременно были
должны знать, кто такой Табари. Марк сделал попытку изобразить глубокое
душевное потрясение. Гай Филипп просто издал неопределенный звук.
Как раз в этот миг появился отряд лучников. Солдаты бежали так быстро,
как только могли. Видимо, кто-то, в конце концов, дал стражникам знать о
неравной схватке.
Командир йездов увидел труп бандита, плавающий в луже крови, и что-то
рявкнул. Солдаты мгновенно наставили стрелы на римлян и Табари. Скавр и Гай
Филипп замерли, боясь сделать неловкое движение, которое могло быть
неправильно истолковано.
Табари уверенно шагнул вперед и проговорил несколько фраз на языке
йездов. Городские стражники опустили оружие так поспешно, что один из них
даже выронил стрелу. Их командир низко поклонился.
--Я же сказал, я -- Табари, -- произнес незнакомец, обращаясь к своим
спасителям. -- Министр правосудия моего повелителя, великого кагана
Вулгхаша.
Внезапно темные глаза Табари перестали казаться Марку просто мрачными.
Сейчас они выглядели опасными.
Табари продолжал:
-- Малая толика бесконечной благодарности -- позвольте сегодня
представить вас повелителю. Господин мой Вулгхаш -- велик. Только он умеет
по-настоящему оценить мужество и щедро наградить вас. Думаю: чтобы воздать
вам по заслугам, моего влияния и богатства -- мало. Я хочу, чтобы вы знали:
моя признательность за спасение моей скромной жизни границ не имеет.
-- Вулгхаш? О, это просто великолепно, черт подери! Вот чего нам только
и не хватало! -- проворчал Гай Филипп -- по-латыни.
-- Это слишком высокая честь для нас, -- сказал Марк, изо всех сил
пытаясь выразить вежливый отказ. -- Мы простые солдаты... Как же мы при
дворе...
-- Мой господин Вулгхаш не требует, чтобы соблюдался строгий придворный
этикет. Верьте: он будет рад наградить людей, которые спасли министра
правосудия. Хотя они не подозревали даже, за кого заступаются. -- Тут в
голосе Табари послышалась ирония. Затем он снова заговорил с офицером отряда
стражников, и тот опять поклонился. -- Радзат проведет вас во дворец. Я бы
сам проводил вас туда, но, жаль, у меня остались неотложные дела. Этот пес и
его сообщники задержали меня. Ну что ж, увидимся вечером! До встречи во
дворце, друзья мои.
-- До встречи во дворце, -- эхом отозвались Марк и Гай Филипп. В их
голосах единодушно прозвучало уныние.
----------
В отличие от дворцового комплекса Видесса, разбросанного по целому
кварталу, резиденция владык Машиза помещалась в одном большом здании.
Громадные каменные блоки, из которых оно было сложено, выглядели так, словно
какие-то великаны вырвали их из самой толщи гор. Внимательно разглядывая
мощные внешние стены дворца, Марк предположил, что в стародавние времена
этот дворец был цитаделью.
Оказавшись за крепостными стенами, несколько йездов из отряда Радзата
взяли за поводья коней и отвели их в конюшню. Зная, какой заботой кочевники
обычно окружают своих коней, Скавр был уверен, что их лошадей ждет самый
внимательный уход. Но это лишь усилило тревогу Скавра. Лошади будут
находиться слишком далеко, а это только затруднит римлянам бегство (если
дойдет до такого).
Радзат провел трибуна и старшего центуриона к входу во дворец.
Привратник воззрился на них с откровенным отвращением. Это был макуранец --
худощавый, темнокожий, изящный. Он был облачен в кафтан с золотыми
серебряным шитьем. Из-под подола выглядывали бархатные туфли с серебряной
оторочкой и золотыми застежками.
Его надменности, однако, не осталось и следа, когда Раздат объяснил,
зачем явились сюда столь непритязательные гости. Грациозный, как кошка,
слуга поклонился римлянам, затем распахнул дверь и крикнул, вызывая еще
одного прислужника.
Тот немедленно появился и бойко заговорил с римлянами на своем языке.
Марк беспомощно развел руками. Легкая презрительная улыбка снова тронула
губы привратника.
-- Пожалуйста, надлежит следовать за ним, -- выговорил он
по-видессиански, очень медленно и скрипуче, но вполне внятно.
Их провожатый знал только макуранский язык. Это, впрочем, не мешало ему
болтать, не слишком заботясь о том, понимают ли его слушатели.
Римляне шли за ним по залу, пол которого был выложен зелеными
мраморными плитами, отполированными почти до зеркального блеска. Свет
факелов, горевших на стенах в позолоченных бронзовых гнездах, бесконечно
дробясь, отражался в плитах пола.
Мягкие туфли слуги куда лучше были приспособлены к ходьбе по гладкой,
скользкой поверхности, нежели солдатские сапоги римлян. Макуранец громко
засмеялся, когда Гай Филипп поскользнулся и чуть не упал.
Макуранец отвел гостей в небольшой зал и усадил на диваны, набитые
гусиным пухом и обтянутые мягкой замшей.
Слуги внесли сладости на серебряных подносах. Рот Марка наполнился
легким привкусом слабых духов. За тяжелым;, богато расшитыми занавесями
мелькали какие-то тени. Марк чувствовал себя мухой в липкой шелковой
паутине.
Уже стемнело, когда тот же слуга возвратился, чтобы проводить гостей в
тронный зал. У входа он передал своих подопечных пожилому макуранцу-евнуху,
одетому в кафтан из почти прозрачного шелка. Этот слуга немного говорил
по-видессиански.
-- Будете приветствовать кагана Вулгхаша -- можно обойтись без
проскинезы. Поклон -- этого довольно. -- Дворецкий неодобрительно фыркнул
при мысли о варварской простоте своего повелителя. -- Каган все еще держится
дедовских обычаев. Как будто обычаи кочевников, питающихся в пустыне
ящерицами, чего-то стоят! -- Макуранец фыркнул вторично. -- Владыка даже
позволяет своей старшей жене сидеть рядом с ним.-- И фыркнул в третий раз,
еще громче. Марк пропустил эту тираду мимо ушей. Тронный зал владыки Машиза
был длинным и узким. Римские сапога непривычно утопали -- почти вязли! -- в
толстом шерстяном ковре, пока оба римлянина шагали к далекому трону из
слоновой кости. Кося глазами, Марк пытался найти Табари. Но в дрожащем свете
огней каждый придворный казался копией сидящего рядом с ним соседа.
Зал был полон колеблющихся теней. В неверном, тусклом свете факелов и
свечей куда отчетливее, чем на солнце, выделялись объемные барельефы на
стенах за спинами вельмож Иезда. Резные украшения тронного зала были созданы
в причудливом макуранском стиле, столь непохожем на тот лаконичный и
строгий, что присущ видессианскому искусству. Один из барельефов изображал
охотничью сценку: какой-то давно забытый макуранский царь убивает мечом
дикого льва. На другом -- коленопреклоненный пленник в одеянии Автократора
Видессиан перед макуранским владыкой, конным и вооруженным. Глаза Марка
стали круглыми от изумления.
За спиной трибуна еле слышно усмехнулся Гай Филипп:
-- Интересно, что написали видессиане в своих хрониках об этом?
Когда римляне приблизились к трону, к ним подошел глашатай. С трудом
воздев над их головами обе руки (слуга был ниже обоих сантиметров на пять),
он выкрикнул какую-то фразу, сперва на языке Йезда, а затем -- Макурана.
Скавр уловил только имена -- свое и Гая Филиппа. Грянули шумные
рукоплескания. Несколько макуранских вельмож, увидев, что гости --
чужеземцы, громко выкрикнули по-видессиански: "Хорошо сделано!"
В конце концов трибун нашел Табари. Тот сидел ближе к середине зала. Он
и несколько других макуранцев кричали в знак приветствия громче и дольше,
чем йезды.
Почти против воли Марк испытывал удовольствие. Он попытался думать о
том, что многие из тех, кто сейчас рукоплещет ему, недавно командовали
армиями, вторгшимися в Империю.
Глашатай подвел виновников торжества к тронам. Справа восседал сам
каган. Его сиденье было выше и богаче украшено. Голову Вулгхаша венчала
шапка, похожая на ту, что некогда носили макуранские владыки, оставшиеся
жить лишь на барельефах дворцовых стен. Это был высокий, конический головной
убор из жесткого белого войлока. Длинные полосы спускались с него почти до
плеч. Белую шапку украшал вертикальный ряд нашитых на нее крупных
драгоценных камней.
Марк с любопытством разглядывал Вулгхаша. Каган оказался смуглым
человеком лет пятидесяти. Его густая борода, подстриженная прямоугольником,
была понизана многочисленными нитями серебра. Суровое, даже жестокое
выражение угловатого лица слегка смягчалось усталым взглядом умных глаз.
Вулгхаш был очень широк в плечах и крепко сложен. Пожалуй, чуть-чуть
полноват в поясе, но только чуть-чуть.
-- Будь осторожен, -- прошептал Гай Филипп. -- Это человек, с которым
лучше не связываться.
Скавр еле заметно кивнул. Гай Филипп в точности выразил то, что подумал
он сам.
Глашатай велел римлянам остановиться у кромки ковра перед камнем,
отполированным за многие столетия тысячами ног. Гости кагана низко
поклонились. И снова раздались рукоплескания, которые стали еще громче,
когда Вулгхаш сошел с трона и пожал им руки. Ладонь повелителя Йезда была
тяжелой, сухой и мозолистой -- рука воина. Затем каган крепко обнял обоих
римлян.
-- Вы спасли очень важного для меня человека, чем заслужили мою вечную
дружбу, -- произнес Вулгхаш. Его видессианский звучал столь же изысканно,
как речь любого придворного Туризина. -- Позвольте представить вам мою
старшую жену Атоссу.
Он неспешно кивнул в сторону женщины, восседавшей на более низком
троне. Внимание трибуна было полностью поглощено Вулгхашем. Марк едва
заметил супругу владыки Йезда. Она была примерно того же возраста, что и
каган, и все еще красива.
Женщина улыбнулась и заговорила на макуранском языке.
-- Она извиняется за то, что не может поблагодарить вас на вашем языке,
-- перевел ее слова Вулгхаш.
Марк ответил первым же комплиментом, который пришел ему в голову:
-- Передай ей, что она столь же добра, сколь и прекрасна.
Атосса царственно наклонила голову, принимая комплимент.
Марк тоже склонил голову. Мысли трибуна кружились в бешеном хороводе.
Злейший враг Видесса -- совсем близко. Человек, которого Авшар называет
своим повелителем. Выдернуть из-за пояса кинжал, сделать лишь один быстрый
выпад... Но Марк не двинулся с места. Предательство не в характере Скавра.
Какой смысл сражаться с Авшаром, действовать его же методами -- коварством и
подлостью?
Чистое пение дудок прорезало зал. Все лица просветлели и оживились при
этом звуке.
-- К пиру все готово, -- пояснил Вулгхаш.
Он протянул руку Атоссе и помог ей сойти с трона. Римляне пошли вослед
за царственной четой.
Пиршественный зал дворца в Машизе был почти таким же большим, как
Палата Девятнадцати лож. Пламя факелов плясало на голубом хрустале,
отражалось в серебре и позолоте геометрического орнамента мозаичных стен.
Римляне, почетные гости, сидели рядом с царской четой: Скавр по правую
руку от Вулгхаша, Гай Филипп -- по левую, рядом с Атоссой.
На пиру каган пил вино -- как и те вельможи, что были, судя по всему,
макуранцами. Большинство вождей йездов предпочитали традиционный кумыс.
Когда бурдюк с кумысом попал в руки трибуна, тот из вежливости глотнул и
вручил его Вулгхашу. Каган сморщил нос и передал бурдюк дальше, даже не
пригубив питья.
-- У нас имеется подслащенное вино, если ты его любишь, -- обратился
Вулгхаш к римлянину.
Но тот поспешно отказался, от подобного предложения Скавра пробрала
дрожь. Марк успел попробовать это вино еще в караване Тамаспа. Оно было
таким густым и приторным, что сладкие, тягучие вина, столь любимые
видессианами, казались после этого почти сухими.
На пиру подавали обычные для кочевников пшеничные лепешки, круглые и
плоские, простоквашу, жареную баранину. Но, как и в питье, Вулгхаш отдавал
предпочтение макуранским блюдам.
Наслаждаясь жареной бараниной со специями и оливками, завернутой в
виноградные листья, пробуя различные блюда из рябчиков, куропаток,
перепелов, тетерок, тушеные овощи, козлятину под горчичным соусом с
добавлением вина и изюма, Скавр размышлял о том, что не может считать кагана
своим врагом, раз тот столь щедро угощает его.
А когда один из слуг принес "кипящий" рисовый суп, трибун радостно
улыбнулся: ему уже доводилось пробовать это вкусное блюдо в макуранской
харчевне в ту волшебную зимнюю ночь -- первую ночь с Алипией Гаврой...
Мысль о ней превратила для Марка пиршество во дворце Вулгхаша в
странное сновидение. Что он здесь, черт возьми, делает? Почему мирно ведет
беседы с каганом, чьи воины несут смерть и разрушение землям, ставшим для
Марка уже родными? И разве сам он не сражается с Йездом уже столько лет? А
сам Вулгхаш! Почему угощает его, ведет с ним дружеские беседы?
Повелитель Иезда совсем не походил на чудовище, каким представлял его
себе Скавр. Да и диким варваром он тоже не был, этот умный, талантливый
вождь, много позаимствовавший от макуранской цивилизации. И все же Вулгхаш
повелевал йездами, причинившими людям столько горя и зла! Как могут
сочетаться столь благородный облик и утонченные привычки со зверскими
убийствами, свидетелем которых не раз бывал Марк?
Трибун ломал голову над этой загадкой, но никак не мог разрешить ее.
Первый ключ к разгадке Марк получил, когда нарочный, покрытый потом и
грязью, вбежал в зал и подал кагану свитки со срочными донесениями.
Повелитель Иезда быстро пробежал их глазами, постепенно наливаясь гневом.
Затем злым голосом отдал несколько распоряжений. Когда гонец прервал его,
задав какой-то вопрос, каган раздраженно хлопнул себя лбу и на обороте
одного из донесений яростно нацарапал несколько коротких строчек. Окунув
перстень с сердоликовой печаткой в горчичный соус, каган хлопнул на свой
приказ густую желто-коричневую печать. Посланец поклонился, взял пергамент и
поспешил прочь.
Все еще пылая гневом, Вулгхаш осушил до дна кубок из слоновой кости,
после чего повернулся к Марку:
-- Выдаются дни, когда я думаю, что все мои военачальники -- полные
болваны. Они впадают в ужас при виде собственной тени! Еще со времен моего
деда мы совершали набеги на Эрзерум -- так что удивляться, если горцы решили
датъ сдачи? Я знаю хорошее лекарство от их дерзости. Мы должны нанести им
три сильных удара, один за другим. Тогда их армия рассыпется на множество
крошечных отрядов. И все! От горцев не останется и следа. В долинах уже
вырастают пики с насаженными на них головами. Теперь эрзерумцы подумают
дважды, прежде чем снова начать бунтовать.
-- Головы на пиках? -- эхом повторил трибун.
-- А-а, убитые в бою, пленники, какое это имеет значение? -- равнодушно
ответил Вулгхаш. -- Главное -- что эрзерумцы их видят.
Каган хватил кулаком по столу. Атосса коснулась его руки, пытаясь
успокоить супруга, но он отмахнулся.
-- Это моя держава, -- надменно объявил каган, обращаясь к Скавру, -- и
я намерен передать ее моему сыну более могущественной и богатой, чем получил
от моего отца. Я разбил Видесс; неужели после этого я позволю стае каких-то
жалких горных крыс угрожать мне?
-- Нет, -- согласился Марк. Но холодок страха пробежал по его спине. У
кагана стальная воля, и ему безразличны средства, лишь бы достичь цели.
Любой, кто стоит на его пути, подумал трибун, стоит на краю бездны.
Желая скрыть неловкость, трибун изменил тему разговора:
-- Ты говоришь о своем сыне?
Лицо Вулгхаша осветилось гордостью.
-- Кобин -- славный мальчик. Хотя нет, я не должен называть его
"мальчиком". Он -- настоящий мужчина, и у него подрастает свой собственный
сын, мой внук. Как быстро бежит время!.. Он хранит для меня северо-запад,
следя за тем, чтобы вшивые аршаумы оставались на своем берегу Дегирда. С
этим народом у нас еще будут неприятности: посольство, которое я отправил в
Аршаум в прошлом году, успеха не добилось.
Скавр с трудом подавил возбуждение. Если посольство Йезда потерпело
поражение, значит, миссия Видесса в степи удалась!
Серебряный кувшин, из которого Вулгхаш хотел было налить себе вина в
оправленный золотом рог, оказался почти пуст. Вылилось всего несколько
капель.
-- Добавь вина, Харшад. -- Каган, поглощенный своими мыслями, обратился
к слуге на видессианском языке.
Услышав свое имя, слуга-йезд, прислуживавший кагану, поднял голову.
Увидев, что тот глядит в недоумении, каган повторил приказ на языке йездов.
Харшад улыбнулся, пробормотал себе под нос несколько слов и сделал пальцами
замысловатое движение над стоявшим поблизости кувшином. Кувшин медленно
поднялся в воздух и поплыл к Вулгхашу.
Как раз в этот момент Гай Филипп отрезал себе кусок мяса от бараньего
бока. Старший центурион поднял глаза в тот миг, когда кувшин проплывал по
воздуху мимо него. Ошеломленный, Гай Филипп выронил нож. Никто из знати --
ни йезды, ни макуранцы -- не обращали на магию никакого внимания.
С легкой улыбкой Вулгхаш обратился к римлянам:
-- Это довольно мелкое колдовство.
Он указал пальцем на кружку Гая Филиппа и заговорил на языке, который
показался Марку достаточно знакомым. Кружка поднялась в воздух и
приблизилась к серебряному кувшинчику. Кувшинчик сам собой наклонился и
наполнил се вином, после чего выпрямился.
Гай Филипп уставился на кружку так, словно ожидал, что сейчас она
усядется рядом и предложит переброситься в кости.
-- Там самое обычное вино, -- заверил его Вулгхаш. -- Кстати, оно
получше, чем то, которое только что подавали. А ты не слишком привычен к
магии?
-- Больше, чем мне хотелось бы, -- проворчал ветеран. Он обхватил
кружку обеими руками и осушил ее одним глотком. -- Да, вино недурное. Ты не
мог бы направить ко мне еще глоток?
Старший центурион даже сумел засмеяться, когда коротенькое заклинание
Вулгхаша подняло кувшинчик в воздух.
Марк изо всех сил скрывал изумление. Однако удивление обоих римлян не
скрылось от Вулгхаша.
-- Почему колдовство так удивляет вас? Ведь вы часто встречали его и
раньше, среди видессиан! -- Внезапно взор кагана стал как будто еще острее.
Его проницательные глаза уставились на римлянина, словно пытаясь высветить
его душу. -- Но, с другой стороны, ты говоришь со странным акцентом. И я не
понимаю ни слова из того языка, на котором ты переговариваешься со своим
товарищем. А я знаю довольно много языков. -- Увидев, как насторожился
римлянин, каган добавил: -- Тебе не следует беспокоиться. Ты и твой друг --
мои друзья. Мое слово крепко. Клянусь всеми богами и пророками! Будь ты даже
Автократором Видессиан, ты выйдешь из-за моего стола целым и невредимым.
Казалось, Вулгхаш сердится одновременно и на Скавра, и на себя. Больше,
чем что-либо иное, это убедило трибуна в искренности его слов.
Каган добавил:
-- Позволь мне быть с тобой откровенным, раз уж ты и в самом деле --
мой друг. Твое неведение по части магии поистине удивительно! Достаточно
лишь взглянуть на меч висящий у тебя на поясе.
От неожиданности Марк позабыл обо всем на свете и подскочил на месте.
Вулгхаш сухо засмеялся:
-- Не думаешь же ты, что я совсем слеп и не замечу луну в небе?
Расскажи о себе, если можешь. Расскажи как один друг -- второму.
Марк заколебался. Что может быть известно Вулгхашу о римлянах от Авшара
или от тех шпионов, которых каган засылал в Видесс?
Краткая история, наспех состряпанная трибуном, изрядно искажала
истинное положение дел. Ни словом не обмолвившись о легионерах, Марк сообщил
только, что они с Гаем Филиппом прибыли из далекой страны, расположенной за
восточным морем, вынужденные спасаться бегством после ссоры со своим вождем.
Они служили наемниками в Видессе, но затем вновь бежали после того, как
Скавр впал в немилость у Туризина. Марк не стал назвать истинную причину
этой немилости. Караван Тамаспа, завершил он, на сей раз не отступая от
правды, доставил беглецов в Машиз.
-- А-а, Тамасп, этот жулик,-- беззлобно усмехнулся Вулгхаш. -- Хотел бы
я знать, на какую сумму недоплаченных налогов и таможенных сборов он
обманывает меня каждый год? -- Каган внимательно посмотрел на трибуна. --
Значит, Гавр поставил тебя вне закона? Благодари судьбу, что остался жив!
Туризин -- чрезвычайно вспыльчивый человек.
-- О да, это уж точно! -- произнес Скавр с таким искренним чувством,
что каган снова сухо усмехнулся.
-- Похоже, вам обоим постоянно не везет с сильными мира сего, --
заметил Вулгхаш. -- Как ты думаешь, почему?
В этом вопросе трибун ощутил опасность. Пока он подбирал ответ. Гай
Филипп пришел к нему на помощь.
- Из-за дурной привычки говорить правду в глаза, вот почему. Если один
высокородный сукин сын жаден, как голодная свинья, а другой труслив, как
отродье распоследней шлюхи, то мы так и говорим. Из-за этого мы и попадаем в
крупные переделки, зато никого не лижем в задницу.
-- Трусливый шлюхин сын? Неплохо! -- проговорил Вулгхаш. Каган принял
это замечание насчет Туризина.
Похоже, он вполне поверил словам старшего центуриона -- резкий голос
ветерана, его суровое лицо были, казалось, просто созданы для злости.
Каган задумчиво переводил взгляд с одного римлянина на другого.
-- Я ничего не знаю о странах, лежащих за восточным морем. Если не
считать княжества Намдален и земель на южном берегу Моря Моряков, на наших
картах ничего не отмечено. Сплошные белые пятна. Вы могли бы рассказать мне
много полезного. -- Он улыбнулся, показав крепкие желтоватые губы. -- Кроме
того, вы оба служили наемниками в Видессе. Не сомневаюсь, вы можете
рассказать немало любопытного об Империи. Не хотели бы вы немного пожить у
меня во дворце? Я велю подготовить для вас комнату. Думаю, мы неплохо
провели бы вместе неделю-другую.
-- Мы в восторге от этой великой чести, -- снова солгал Вулгхашу Марк.
----------
К огорчению римлян, каган сдержал обещание и постоянно проводил с ними
время, задавая бесчисленные вопросы. Вместе с тем это не было в прямом
смысле слова сбором информации о противнике, поскольку Вулгхаш интересовался
родиной римлян не меньше, чем Видессом и имперской армией.
Скавр солгал только в одном: в том, что их родина находится за
восточным морем. На остальные вопросы кагана трибун старался отвечать
честно. Иногда они с Гаем Филиппом резко расходились в оценках. Марк был
горожанином и родился в знатной и состоятельной семье, в то время как
центурион был воспитан крестьянским трудом и легионом.
Вулгхаш умел быть хорошим, внимательным слушателем. Скавр снова и снова
убеждался в том, что имеет дело с очень умным собеседником.
Секретарь по имени Пушрам -- худощавый, смуглый человечек с большими
ушами -- записывал на пергамент рассказы чужеземцев. Он не задавал никаких
вопросов и откровенно скучал, когда речь не касалась придворных сплетен.
Скучающее выражение странно дисгармонировало с его невероятно подвижным
лицом.
Как-то раз слуга подал собеседникам серебряное блюдо, на котором были
разложены ломтики артишоков, запеченных в майонезе, сыре и луке. Вулгхаш
взял с блюда один ломтик.
-- Великолепно! -- воскликнул он. -- Намного лучше, чем обычно.
-- Очень недурно, -- вежливо согласился Марк, хотя, по правде говоря,
нашел артишоки довольно пресными, а соус -- чересчур острым.
Гай Филипп не отличался слишком разборчивым вкусом и потому свой кусок
оставил недоеденным.
Однако Пушрам скроил восторженную гримасу.
-- Великолепные артишоки! -- вскричал он. -- Приятнейшие на вид,
нежнейшие на вкус, на языке так и тают! О, исполненные восхитительного вкуса
и утонченнейшего аромата! Их можно готовить десятками способов, и каждый из
последующих будет превосходить все предыдущие. Воистину, се -- царь... Нет,
позволь сказать больше: то каган среди овощей!
Скавру уже приходилось слышать изящную лесть при дворе видессианского
Императора. Но все придворные речи имперцев даже близко не стояли рядом с
этой липкой патокой.
-- Кому охота быть царем, если надо мириться с таким дерьмом? --
буркнул Гай Филипп по-латыни.
Вулгхаш вновь принялся расспрашивать римлян о жизни Империи. Пушрам и
не подумал остановить медовое словоизвержение, что отнюдь не помешало ему
записывать рассказы Марка. Пытаясь заставить секретаря замолчать, каган взял
еще один ломтик артишока и, покривив губы, произнес:
-- Я изменил свое мнение. Это блюдо отвратительно.
С быстротой, изумившей Скавра, подвижное лицо Пушрама исказила гримаса
отвращения. Он выхватил ломтик артишока из пальцев Вулгхаша и швырнул на
пол.
-- Сколь омерзителен, тошнотворен и гнусен этот артишок! -- завопил
Пушрам. -- Цвет его гадок, а сам он не питательнее обычной травы. От него
одна только кислая отрыжка!
Он продолжал распространяться в том же духе и с той же энергией, с
какой только что рассыпал артишоку неумеренные комплименты. Марк слушал,
широко разинув рот. Вулгхаш бросил на Пушрама взгляд, оледенивший бы сердце
любого человека. Но волна поношений артишоку не останавливалась.
-- Довольно! -- зарычал наконец Вулгхаш. -- Разве только что ты не
превозносил этот артишок до небес? А теперь ты осыпаешь его проклятиями!
-- Разумеется, -- невозмутимо ответствовал Пушрам. -- Я ведь твой
придворный, а не артишока. Значит, я должен говорить то, что доставляет
удовольствие тебе, а не артишоку.
-- Убирайся отсюда к дьяволу! -- заревел Вулгхаш. Но каган уже смеялся.
Пушрам быстро выбежал из зала. Вулгхаш покачал головой. -- Ах, эти
макуранцы! -- проговорил он, обращаясь больше к самому себе, чем к римлянам.
-- Иногда мне и впрямь хочется, чтобы мой дед оставался в степи и никогда не
завоевывал Машиз.
Марк указал рукой на блюдо с артишоками.
-- И в то же время ты перенял много макуранских обычаев. Твой дед был
кочевником. Он никогда не решился бы отведать такого блюда.
-- Мой дед ел жуков, когда ему удавалось их поймать, -- произнес каган
и вздохнул. -- Многие из моих соратников считают любой отход от старых
кочевых обычаев преступлением. Иногда они правы. Какой смысл запирать женщин
и отделять их от мужчин, точно рабынь? В обычаях степняков нет такой
глупости. Разве женщины не такие же люди, как мы? Да, иногда кочевники
правы... И все же тогда, в степи, мы оставались варварами. Глупые макуранцы
с болтливыми языками и скользким обхождением жили куда лучше нас. Однако
попробуй сказать это старому кочевнику, который не видит дальше своего
овечьего стада! Заставь его выслушать тебя! Заставь-ка его повиноваться!
Скавр отлично понимал его тревогу. Трибун и сам чувствовал, что с тех
пор, как легионеры попали в Видесс, они угодили в западню между двумя
цивилизациями -- собственной и видессианской.
Со стороны тронного зала до собеседников донесся какой-то шум. Марк
уловил крики, в которых звучали сперва гнев, а потом страх. Два евнуха
поспешили к двери. Телохранители Вулгхаша продолжали стоять невозмутимо, но
трибун видел, как напряглись их руки, сжимающие рукояти сабель.
-- Пустите меня, собаки, или вам придется пожалеть об этом!
При звуке этого голоса Марк и Гай Филипп тут же вскочили на ноги и
схватились за мечи. Стражники бросились было к римлянам, мгновенно утратив
показную невозмутимость.
-- Стойте! -- крикнул Вулгхаш, остановив одновременно римлян, и своих
телохранителей. -- Что происходит?
Скавр был избавлен от необходимости отвечать. Слуги, стоявшие у дверей
в тронный зал, в ужасе расступились.
Каждый шаг входившего в зал человека отдавался гулким эхом, которого не
мог поглотить даже мягкий шерстяной ковер. Эти приглушенные шага тяжелых
сапог были единственным звуком, который нарушал внезапно наступившую мертвую
тишину. Одежда князя-колдуна уже не была белоснежного цвета.
Грязно-коричневые лохмотья развевались вокруг доспехов.
Как того требовал этикет, Авшар остановился у самой кромки ковра. Лицо,
скрытое шлемом, повернулось сперва к одному римлянину, потом к другому.
-- Так-так, -- произнес Аншар с жутким весельем в голосе. -- Кто же это
у нас в гостях?
Вулгхаш резко произнес:
-- У нас имеется слуга, который явно не признает своего повелителя. Как
ты посмел разговаривать столь непочтительно? Или это просто говорит со мной
твоя врожденная грубость?
Марк посмотрел на кагана с восхищением. Вулгхаш даже не дрогнул. На его
лице не было и следа того страха, который в присутствии Авшара всегда
охватывал и союзников, и недругов князя-колдуна.
Авшар бросил на Вулгхаша свой леденящий душу взгляд, казавшийся еще
страшнее из-за того, что глаза колдуна скрывались за покрывалом. Каган не
опустил глаз -- такой твердостью могли похвалиться очень немногие.
Кипя от гнева, Авшар отвесил небрежный поклон, одним этим уже нанося
Вулгхашу новое оскорбление.
-- Прошу прощения Вашего Величества, -- произнес он, но в голосе его не
чувствовалось никакого раскаяния. -- Всему виной мое глубочайшее изумление.
Увидев здесь этих негодяев, я на миг забылся. Мне показалось, будто я все
еще нахожусь в проклятом Видессе, во дворце их жалкого Автократора. Сказки
мне, захватил ли ты их в битве или же их выловили как шпионов?
-- Ни то ни другое, -- ответил Вулгхаш, но его взор поневоле метнулся к
римлянам. -- Почему ты утверждаешь, что встречал этих бывших наемников при
дворе Автократора Видессиан? Что они делали там? Несли стражу?
-- Бывшие наемники? Стражи? -- Откинув голову назад, Авшар засмеялся.
Эхо ледяным холодом отразилось от высокого свода. Ночная птица, спавшая на
одной из потолочных балок, всполошилась и улетела. -- Так вот что они тебе
наплели? -- Авшар снова засмеялся и дал довольно цветистое, но подробное и
точное описание карьеры Скавра в Видессе. -- А коротышка -- один из его
главных приспешников.
-- Чтоб ты подавился, -- проворчал оскорбленный старший центурион. Он
стоял, покачиваясь на пятках, готовый броситься на Авшара в любую минуту.
Вулгхаш не обратил на Гая Филиппа никакого внимания.
-- Это правда? -- спросил он Марка железным голосом.
Авшар зашипел, как готовая укусить змея:
-- Будь осмотрительнее в речах, о Вулгхаш. Если в своей гордыне ты
вознамеришься усомниться в изреченных мною словах, ты можешь зайти слишком
далеко и поверить этим псам более, чем мне.
-- Не дерзай свыше позволенного тебе, колдун. Не твоего позволения
спрошу, аще бо поступать вознамерюсь -- так ли, инако ли.
Каган владел архаическим видессианским языком не хуже Авшара. Возможно,
подумал Марк, Авшар его и обучал.
Каган повторил свой вопрос римлянину:
-- Так это правда?
- Да, почти все -- правда, -- вздохнул Сказр. Теперь больше не видел
смысла лгать.
Авшар снова засмеялся, на сей раз торжествующе.
-- Собственными устами он подтвердил свою вину. Отдай мне сих негодяев,
Вулгхаш. Предо мною долг их больше, чем пред тобою. Клянусь -- оскорбление,
которое они нанесли тебе своей ложью, будет оплачено тысячекратно!
Колдун почти мурлыкал, предвкушая месть. Повинуясь его жесту, дворцовые
стражники подались вперед и ждали только приказания кагана схватить римлян.
Но Вулгхаш остановил их.
--И в прежние дни, и ныне я говорил тебе, колдун: здесь распоряжаюсь я!
Но ты постоянно забываешь об этом. Пусть эти люди и солгали мне. Я знаю о
них и иное: они спасли жизнь моему министру. Я назвал себя их другом.
-- Что ты хочешь сказать? -- Шепот Авшара был страшным от ненависти.
-- Жизнь за жизнь. Табари -- за них двоих. -- Вулгхаш повернулся к
Скавру и Гаю Филиппу. -- Седлайте своих лошадей. Клянусь, вас не станут
преследовать. Я не нарушу слова. Вам следовало бы довериться мне до конца.
Жаль! Больше я не смогу вам верить. Убирайтесь!
Не веря своим ушам, Марк внимательно глядел в лицо кагана. Оно
потемнело от гнева, но Марк не заметил ни следа вероломства. Вулгхаш
действительно был столь же верен в дружбе, сколь постоянен во вражде.
-- Ты -- человек чести, -- мягко проговорил трибун.
-- Ты очень кстати напомнил мне об этом, ибо я испытываю сильное
искушение забыть об этом.
-- Ты -- дурак! Голова твоя набита дерьмом! -- громовым голосом взревел
Авшар.
Римляне не успели двинуться с места. Чтобы выйти из зала, им пришлось
бы пройти мимо князя-колдуна. Распаленный яростью, Авшар почти забыл о них.
Он выкрикивал оскорбления, адресуя их кагану:
-- Ты -- болван! Невежественный мужлан, возомнивший себя
государственным мужем! Грязный варвар! Сын навозной лепешки, упавшей из-под
верблюжьего хвоста! Жалкая тварь! Кому ты посмел противиться? Мне? Эти
вшивые лазутчики -- мои! На брюхо, ты, червяк! Моли о прощении, не то тебе
придется пожалеть о своей наглости!
Побелев, как мел, Вулгхаш резко отдал приказ на языке йездов. Стражники
выхватили сабли и подступили к князю-колдуну.
-- О, ты убедишься, сколь непросто от меня избавиться! -- усмехнулся
Авшар. -- Неужто ты возомнил, будто я глупее тебя? Я заранее оборонил себя
от твоего детского вероломства!
Он произнес только одно слово на каком-то древнем и темном языке. Оно
предваряло заклинание, приготовленное заранее. Стражники кагана внезапно
замерли, как механические куклы, у которых кончился завод, и уставились на
Авшара с нерассуждающей собачьей преданностью.
-- Ну, что ты теперь скажешь, дурачок? Кто из нас попал в ловушку? --
усмехнулся колдун.
Вулгхаш, однако, был достаточно умен, чтобы изучать обычаи древнего
Макурана, вместо того чтобы презирать их, как это делали некоторые из его
соплеменников. Он знал, например, почему макуранские владыки повелевали
просителям останавливаться в определенном месте зала.
Каган нажал на потайную пружину, спрятанную в ручке трона. Двухметровая
каменная глыба обрушилась под ногами Авшара. Но князь-колдун не упал в
разверзшееся внизу подземелье. Он сделал быстрое движение рукой и удержался
в воздухе. Казалось, он все еще стоит на полированном мраморе.
Стражники заулыбались при виде столь явного доказательства силы их
нового повелителя. При виде этих мертвенных улыбок Скавр содрогнулся. На
неподвижных лицах солдат раздвинулись только губы.
-- Этот фарс начинает мне надоедать, -- произнес Авшар. -- Довольно!
Смотри же, Вулгхаш! Смотри на Силу, коей ты мнил сопротивляться!
Легко держась в воздухе, князь-колдун отбросил с лица покрывало.
Даже Гай Филипп, закаленный тяжелым солдатским ремеслом ветеран, не
сдержал стона. Но его голос утонул в настоящем хоре криков ужаса. Авшар
поворачивался из стороны в сторону, показывая свое лицо всем присутствующим.
Две мысли пронеслись в голове Марка. Первая: не сошел ли он с ума? Он
мог бы только пожелать, чтобы это было так. Вторая же была о возлюбленном
Авроры -- Тифоне. Богиня испросила для него бессмертия, забыв испросить
вечной молодости. Когда Тифон совсем одряхлел, Юпитер превратил его в
сверчка. Но не нашлось такого бога, который проявил бы подобное милосердие к
Авшару.
Марк, как ни силился, не мог отвести глаз от открывшегося ему ужасного
зрелища. Он смотрел, смотрел... Сколько же долгих лет минуло на веку Авшара?
С тем же успехом можно пытаться подсчитать, сколько золотых монет ушло на
постройку Собора Фоса в Столице. По спине трибуна пробежали мурашки. Ему
казалось -- нет ничего страшнее этой ужасающей древности в сочетании с
чудовищной магической силой Авшара. Это оказалось для трибуна самым тяжким
испытанием.
Наконец в тронном зале повисла гробовая тишина.
-- Ну? -- произнес Авшар. -- Восемь с половиной столетий прошли перед
моими глазами. Восемьсот лет минуло с той поры, как на развалинах Скопензаны
я познал Истинную Власть и постиг способ достичь Истинной Силы. Так кто из
вас, жалких мух, осмелится выступить против меня?
На эти слова не могло быть никакого ответа. Улыбаясь своей мертвенной
улыбкой, колдун махнул рукой стражникам:
-- Теперь здесь правлю я. Убейте этот кусок отбросов, который пачкает
мой трон.
Авшар говорил по-видессиански, но стражники поняли его. Они бросились к
Вулгхашу, занося над ним сабли.
Каган был, вероятно, единственным человеком в зале, кого не парализовал
страх и кто не потерял присутствия духа. Ему не требовалось ждать, пока
Авшар отбросит с лица покрывало, чтобы знать, кто служит ему. Вулгхаш и сам
был могущественным чародеем. Разумеется, он быстро понял, с кем имеет дело.
Однако он самонадеянно полагал, что сможет держать Авшара в узде. И вместе с
тем каган никогда не забывал, что в один прекрасный день мастер и его орудие
могут поменяться местами.
Вулгхаш быстро нажал на вторую пружину, скрытую в подлокотнике трона.
Позади трона раскрылась потайная дверь. Одним прыжком Вулгхаш очутился в
подземном тоннеле. Авшар в ярости взвыл; эта дверь была неизвестна даже ему.
-- За ним, олухи! -- крикнул он.
Пушрам метнулся вперед, пытаясь остановить солдат, бросившихся к двери.
Ценой собственной жизни секретарь, щуплый и слабый человечек, вооруженный
лишь стило, сумел купить своему господину несколько мгновений.
Его героическая жертва вывела римлян из оцепенения. Оба одновременно
подумали об одном и том же. Лучше погибнуть в бою, чем принять смерть от
когтей Авшара. Римляне выхватили мечи и бросились на стражников.
Авшар сразу разгадал их намерение.
-- Взять их живыми! -- крикнул он. -- Они умрут далеко не так просто,
как им хочется.
С мечом в руке один из макуранских вельмож поспешил на помощь римлянам.
Авшар выругался и резко выбросил вперед обе руки, сделав пальцами
замысловатое движение. Макуранец рухнул на пол, корчась в агонии.
-- Есть еще желающие? -- осведомился колдун.
Никто не двинулся с места.
Стражники оттеснили Скавра и Гая Филиппа от двери, за которой скрылся
Вулгхаш. Несколько солдат бросились в погоню за каганом. Хорошо направленный
выпад выбил меч из руки Скавра. Пальцы трибуна онемели от удара. Зная, что
это бесполезно, Скавр все же схватился за кинжал и ударил стражника. Марк
услышал стон боли.
Приказ Авшара не убивать римлян связал солдатам руки. Живые орудия
князя-колдуна потеряли несколько человек из-за того, что опасались нанести
своим противникам слишком тяжелые увечья. А римляне сражались с отчаянной
жестокостью, пытаясь вынудить врагов поскорее прикончить их.
Наконец один из стражников ударил Марка по затылку пудовым кулаком.
Трибун рухнул как подкошенный. Он уже не видел, как йезды кучей облепили Гая
Филиппа и повалили его на землю. Раскатистое эхо, донесшееся из тоннеля за
потайной дверью, вернуло полуоглушенного Скавра к действительности. Кто-то
отчаянно вскрикнул, затем вновь наступило молчание.
Спустя короткое время из тоннеля выбрался широкоплечий стражник,
сгибаясь под тяжестью лежавшего у него на плечах трупа. Марк увидел крупный
нос, квадратную седеющую бороду, знакомые одежды. Глядя в остекленевшие
глаза убитого кагана, невозможно было поверить, что совсем недавно в них
светился недюжинный ум.
Жуткая улыбка Авшара стала еще шире.
- Хорошая работа, -- сказал он. -- Как он был убит?
Колдун говорил по-видессиански, но охранник тем не менее отлично понял
его. Он ответил на своем языке. Авшар нетерпеливо дернул щекой.
-- Какое мне дело до того, что твой глупый товарищ убит? Смерть --
возмездие нерадивым. Отдай эту падаль другим солдатам, дабы они повесили его
на веревке. А ты отныне -- сотник. Ступай. Сними эти тряпки, которые ты
носишь, подбери себе что-нибудь получше.
Солдат ответил легким протестом: дескать, он не заслуживает такой
высокой чести... Авшар придал своему ледяному голосу дружелюбный тон,
насколько ему это удалось:
-- О нет, ты вполне заслужил награды. Наздат, Гандутав, проводите
сотника и помогите ему облачиться в лучшие одежды.
Хлопая солдата по спине и поздравляя его, два йезда увели
новоиспеченного сотника. Другие стражники унесли труп.
Если не считать троих солдат, все еще державших за руки трибуна и Гая
Филиппа, в тронном зале совсем не осталось охраны. Но Авшару и не
требовалась стража.
Князь-колдун тем временем собрал в тронном зале знать и придворных
Вулгхаша. Он согнал их, как стадо, -- дерзких, надменных, спесивых
макуранцев и жестоких, отважных йездов. Все они прятали глаза, смотрели себе
под ноги, на стены зала -- куда угодно, лишь бы не встретиться взглядом с
колдуном.
Авшар зарычал на них, и они пали на колени, а потом и распростерлись
перед ним на полу. Гибкие макуранцы сумели сделать это изящно, йезды же
преклонились перед новым владыкой медленно и нехотя. Но ни один из
присутствующих не посмел отказаться от этой церемонии.
-- И ты тоже, -- велел Авшар Марку. -- Я слыхал, что ты не преклонял
колен даже перед Автократором Видессиан. Но я могущественнее и выше, чем он,
ибо я одновременно и жрец, и повелитель, Патриарх и Император. Все они
признают мою власть и силу моего бога. Ты тоже признаешь их.
По приказу Авшара стражники проволокли Скавра вперед и бросили к ногам
колдуна. От сапог Авшара все еще пахло лошадиным потом. Он грубо пнул Скавра
в плечо и вдруг спросил:
-- Что ты сделал с головой Маврикия Гавра?
-- Похоронил, -- ответил Марк, слишком ошеломленный для того, чтобы
промолчать.
-- Какая жалость! Теперь, когда я получу голову Туризина, комплект
будет неполным. Ну что ж, пусть будет так. Место головы Маврикия займет
твоя.
Авшар приблизился к мечу трибуна. Чудесное оружие все еще лежало там,
где Скавр выронил его во время схватки. Князь-колдун наклонился, чтобы
поднять меч с пола, но задержался прежде, чем его рука успела коснуться
рукояти.
Галльский меч уже показал себя достаточно опасным. Он сумел отразить
многие из чар Авшара. Слишком опасное оружие. В последний миг князь-колдун
побоялся его трогать.
-- Табари! Приблизься.
-- Да, мои повелитель, -- с готовностью ответил человек, которого
римлянин спас от смерти. Он распростерся перед колдуном и, косившись пола
лицом, произнес: -- Высокая честь для меня -- видеть тебя вознесенным на
достойную тебя высоту. Твои последователи ждали... О, долго ждали этого дня!
-- И я тоже ждал, -- сказал Авшар. -- Я тоже.
Марка мутило не только от удара по затылку. Спасти вельможу Йезда было
для него само по себе крупной неприятностью. Но собственными руками вырвать
из когтей смерти одного из приспешников Авшара! Угодить в плен к
князю-колдуну! Мысль об этом причиняла Марку невыносимую муку.
Поглощенный своими терзаниями, Скавр едва заметил, как двое стражников
вздернули его на ноги. Еще двое подняли с пола Гая Филиппа. Старший
центурион яростно сопротивлялся, однако вырваться так и не смог.
Авшар повелел Табари, указывая на галльский меч:
-- Отнеси этот кусок ржавчины в мои подземные покои. Ты знаешь подвалы
достаточно хорошо и отыщешь их без труда.
Табари неприятно засмеялся:
-- О да, мой повелитель!
-- Я так и думал. И отведи в тюрьму этих ублюдков. -- Авшар ткнул
пальцем в сторону римлян. -- Возможно, заколдованный меч откроет мне свои
тайны, если сперва накалить его, а затем остудить в крови его прежнего
владельца,
-- Какая глубокая мысль! -- восхитился Табари, убив последнюю, уже
слабую надежду Скавра на то, что макуранец еще помнит добро и попытается
помочь своим спасителям.
Табари махнул рукой стражникам, и те потащили трибуна из тронного зала.
Он услышал, как Гай Филипп у него за спиной изрыгает проклятия.
Голос Авшара преследовал пленников:
-- Наслаждайтесь этим, пока можете, ибо больше в вашей жизни ничего
приятного не будет! Вы подохнете, как паршивые собаки!
Сопровождаемые стражниками и Табари, пленники ступили на узкую винтовую
лестницу, вырубленную прямо в глыбе камня позади тронного зала. Когда их
волокли вниз, в темноту, откуда-то сверху донесся пронзительный женский
крик. Атосса, тупо подумал Марк. Должно быть, она вошла в тронный зал. Ее
голос почти сразу же прервался.
-- У Вулгхаша есть сын, -- проговорил Гай Филипп.
-- Бессмысленно, -- отозвался Марк. -- Сам Вулгхаш не сумел выстоять
против Авшара в своем собственном дворце. У Кобина нет шансов.
- Проклятие, ты прав, -- вздохнул центурион. -- А я было поверил, что
Вулгхаш спасется. Он был ведь готов к любой неожиданности... А как взвыл
Авшар, когда открылась потайная дверь! Проклятый колдун понятия о ней не
имел.
Расслышав имя своего повелителя, стражники заворчали добродушно и
преданно. Однако они, похоже, не обращали большого внимания на разговор
пленников. Возможно, вкладывая в их головы слепую преданность собственной
персоне, Авшар немного не рассчитал сил и вовсе лишил бедняг ума.
Понадеявшись на это, Марк попытался вырваться. Но хватка стражников стала
только крепче. Похоже, заклинание никак не сказалось на физической силе
безмозглых орудий Авшара, уныло подумал трибун. По крайней мере, солдаты не
имели ничего против того, чтобы пленник вертел головой, оглядываясь по
сторонам.
Спускаясь по лестнице, они миновали уже несколько тоннелей. В некоторых
размещались склады, из других доносился стук кузнечного молота. Они
спускались все ниже и ниже. Несколько раз видели слуг, заменявших сгоревшие
факелы новыми. Даже глубоко под землей факелы горели ярко и не дымили.
Порыв холодного ветра вдруг коснулся щеки Марка. Да, макуранские
владыки, похоже, сумели сработать в своих подземельях куда более эффективную
систему вентиляции, чем видессиане. Марк поневоле сравнивал подвалы Машиза с
тюрьмой, расположенной под архивами Видесса. Интересно, много ли людей
посидели в тюрьмах и в Видессе, и в Машизе, чтобы иметь возможность
сравнивать их?
Когда Марк пробормотал это себе под нос. Гай Филипп отозвался лающим
смехом:
-- По-моему, тут хвастаться особенно нечем.
Скавр кивнул. Пожалуй, не стоило делать такого резкого движения. От
боли голова у него разламывалась на части.
Стражники наконец повернули налево и вошли в пустой и тихий боковой
тоннель.
-- Да, господа, мы почти уже на месте, -- проговорил Табари.
Он молчал на протяжении всего пути. Впрочем, римляне не особенно
рвались разговаривать с предателем. Но сейчас, когда всякая надежда на
спасение была уже потеряна, трибун повернулся к нему, чтобы попросить
последнего одолжения:
-- Возьми мой меч и убей нас обоих. Мы спасли тебе жизнь -- помоги
теперь нам!
-- Позволь мне самому судить о моих долгах! -- Табари поднял галльский
меч и неожиданно зарубил одного из стражников.
Гай Филипп действовал так, словно ожидал этого. Он резко развернулся и
схватился с другим стражником, чтобы Табари успел выдернуть меч из тела
убитого.
Охранники Скавра заколебались на несколько мгновений, и это было их
роковой ошибкой. Пока они стояли в замешательстве, Марк ударил одного из них
ногой по колену, и тот со стоном повалился. В ту же секунду трибун вскочил
ему на спину и выхватил из-за пояса врага кинжал.
Йезд оказался силен, как бык. Противники в бешенстве катались по полу,
рыча от злобы. Трибун почувствовал, что противник берет верх. Стражник
высвободил руку. По ребрам Скавра скользнул кинжал. Широко раскрыв от боли
рот, трибун попытался снова схватить врага за запястье, одновременно ожидая
в любую секунду смертельного удара. Я все-таки заставил их убить меня,
подумал он почти торжествующе.
Тяжесть тела противника, навалившегося на Марка, увеличилась вдвое.
Трибун застонал и отчаянно толкнул йезда обеими руками. Солдат безжизненно
отвалился, нож выпал из бессильной руки. Под левой лопаткой у него торчал
кинжал. Гай Филипп выдернул из трупа оружие и вложил его в ножны. Ноздри
Марка дрогнули, уловив резкий запах крови.
Остальные стражники были уже мертвы.
-- У этого ублюдка была крепкая башка, однако не крепче каменного пола,
-- заметил старший центурион, показывая на одного из убитых.
Табари наклонился над последним из врагов, перерезал ему горло и вытер
галльский меч о его одежду.
-- Ты ранен, -- заметил йезд, указав на красное пятно на груди Марка.
Табари помог трибуну снять тунику и разрезал рубаху одного из солдат,
чтобы перевязать длинную резаную рану, начинающуюся на груди и
оканчивающуюся у нижнего ребра.
Кровотечение стало слабее, но не прекратилось. Грубая повязка скоро
набухла от крови.
-- Значит, твои приветствия Авшару во дворце были только игрой? --
спросил у Табари Гай Филипп. В голосе старшего центуриона звучало сомнение.
Он все еще держал кинжал наготове.
-- Нет, -- ответил Табари.
Без лишних слов Гай Филипп приготовился броситься на йезда.
-- Выслушай для начала, -- быстро вмешался Марк.
Табари спокойно продолжал:
-- Я давно уже отдавал предпочтение Авшару перед Вулгхашем. Авшар
сделает Йезд великим и могущественным! Но о моих долгах да будет мне
позволительно судить самому.
И отдал трибуну галльский меч. Марк быстро схватил свое оружие, без
меча он чувствовал себя получеловеком.
Лишенный сентиментальности Гай Филипп резко сказал министру:
-- Ты что, парень, совсем в уме повредился? Когда этот иссохший
двигающийся труп узнает, что ты отпустил нас, ты позавидуешь той участи,
которую он нам готовил.
-- Такая мысль уже приходила мне в голову. -- Табари поднял бровь. --
Поэтому я прошу вас хорошенько поколотить меня. Надеюсь, вы не нанесете мне
непоправимых увечий. Если я буду оглушен и избит, если меня найдут среди
трупов, все поймут, что я сражался, покуда меня не одолели.
-- И как же нам быть? -- спросил Марк.
-- Ты можешь идти?
Скавр с трудом сделал один шаг и едва не пришел в отчаяние. Он
чувствовал, как кровь тонкой струйкой стекает на живот. Собрав все свои
силы, трибун сказал:
-- Если необходимо, смогу. Думаю, ради того, чтобы вырваться из когтей
Авшара, я соглашусь даже взлететь.
-- Идите вон туда, вниз, в лабиринт. -- Табари указал на отверстие в
каменной стене. -- Тоннели тянутся во всех направлениях на десятки миль.
Никто сегодня не знает всех путей, за исключением, пожалуй, Вулгхаша, но тот
уже мертв. Возможно, вам удастся вырваться на свободу. Это единственная
надежда на спасение.
-- Кажется, и впрямь легче взлететь, -- пробормотал Гай Филипп
недоверчиво, разглядывая черную дыру. Но другого выхода не было, и старший
центурион понимал это не хуже Марка.
Табари замер в напряженном ожидании.
-- К вашим услугам, -- произнес он.
Гай Филипп приблизился к йезду и похлопал его по плечу.
-- Я никогда не делал такого прежде в качестве услуги, -- заметил он и,
не закончив фразы, с силой погрузил свой жилистый кулак в живот Табари.
Министр согнулся пополам. Гай Филипп ударил его в челюсть. Табари рухнул на
пол, потеряв сознание.
Потирая гудящие от удара костяшки пальцев, центурион разорвал тунику
Табари и провел кинжалом по его груди, оставив кровавую царапину.
-- Теперь они решат, что мы сочли его убитым.
-- Не забудь разрезать тунику тоже, -- напомнил Марк.
Гай Филипп обругал себя за недогадливость и последовал совету друга.
Марк снял с поясов убитых стражников фляги с водой -- ведь неизвестно,
сколько им придется блуждать в лабиринте. Жаль, что у йездов не было с собой
провизии. Гай Филипп выдернул один за другим все факелы из гнезд в стене
тоннеля.
-- Зачем ты это делаешь? Нам будет легче видеть, что творится в
темноте.
-- Зато те, кто побежит за нами, смогут легко нас найти, -- ответил
ветеран. Теперь настал черед Скавра хмуриться и ругать себя за
недогадливость.
Гай Филипп добавил:
-- В конце концов, нам придется зажечь факелы, но к тому времени мы
будем уже так далеко от преследователей, что это не будет иметь большого
значения.
И старший центурион бросился к темному входу в тоннель. Марк нехотя
последовал за ним.
Оба римлянина пошли, держась за руки, чтобы не потерять друг друга в
неосвещенном лабиринте. Кольцо света за их спиной постепенно уменьшалось и
наконец исчезло, когда тоннель круто повернул вправо. Впереди и позади
застыла густая, непроницаемая темнота.
Теперь Гай Филипп шел впереди, высоко подняв горящий факел. Марк изо
всех сил старался не отставать. Рана как будто онемела. Марку казалось, что
кровотечение прекратилось, но потеря крови сделала его слабым. Несмотря на
все свои усилия, он отставал, и тьма стала сгущаться вокруг него. В
наступившем мраке Скавр вдруг заметил, что символы друидов мерцают на
галльском мече бледным желтоватым светом. Где-то рядом действует магия. Но
пока сияние рун оставалось слабым, Марк решил не слишком тревожиться.
Примерно каждые сто шагов тоннель имел ответвления. Римляне
поворачивали направо или налево, не особо выбирая направление. В любом
случае дорога была им неизвестна. На каждом повороте они клали три камня
возле того тоннеля, который выбрали.
-- Это поможет нам не пройти по тоннелям дважды, -- сказал Скавр. --
Если только мы их не пропустим, конечно.
-- Ты неплохо умеешь подбодрить, а?
Они забирались все глубже под землю. Марк почувствовал, что уши у него
заложило от перепада давления. Позади не доносилось ни одного звука. Римляне
услышали бы шаги преследователей задолго до того, как погоня приблизится.
Пока что, если не считать их тяжелого дыхания и слабого шороха ног по
камням, беглецов окружали мертвая тишина и кромешная тьма.
Спустя некоторое время они остановились, чтобы передохнуть и выпить по
глотку воды. А затем, чувствуя себя заблудившимися муравьями в чужом лесу,
они вновь пустились в путь.
Сделав несколько сотен шагов, они увидели освещенный коридор и
отпрянули, точно столкнулись лицом к лицу с самим Авшаром.
-- Что это? -- спросил Гай Филипп и показал рукой на стену. Там было
что-то нацарапано острым инструментом.
-- Видессианские буквы,-- удивленно произнес Марк.-- Поднеси-ка факел
поближе... Ага, так лучше. -- И прочел: "Я, Хезазий Стен из Резаины, вырубил
этот тоннель и написал сии слова. Владыка Шарбараз из Макурана полонил меня
в девятый год царствования Автократора Генесия. Да хранит Фос меня и
Автократора".
-- Бедняга! -- сказал Гай Филипп. -- Интересно, когда он жил, этот
Генесий?
-- Не знаю. Алипия сказала бы тебе наверняка.
Имя принцессы отозвалось в сердце Скавра острой болью.
-- Хотелось бы надеяться, что у тебя еще будет возможность спросить ее
об этом. Хотя, честно сказать, не похоже. -- Гай Филипп тряхнул флягой.
У них почти не осталось воды. Еще два дня таких блужданий по
подземельям -- и безразлично будет, поймает ли их Авшар.
Они ускорили шаги. Теперь им уже не требовалось отмечать камешками
повороты. В лабиринте лежал такой густой слой пыли, что их шаги
отпечатывались, словно в отливочные формы. Надпись, сделанную Хезазием
Стеном, давно поглотила тьма.
Единственным развлечением римлян стала беседа. Они разговаривали,
разговаривали, пока не охрипли. Воспоминания уносили Гая Филиппа в те
далекие годы, когда Скавр был еще мальчишкой. Первая военная кампания, в
которой участвовал ветеран, приходилась на времена Гая Мария и гражданской
войны.
-- Марий был к тому времени стариком и наполовину маразматиком, но даже
в такой развалюхе можно было разглядеть отличного солдата. Кое-кто из его
центурионов воевал под его знаменами еще против Югурты. Эти старики просто
боготворили Мария. Ведь именно он сделал из них людей. До реформы Мария
безземельные граждане не имели права служить в легионах.
-- Не знаю, насколько это лучше, -- возразил Марк. -- Если у тебя нет
своей земли, для тебя существует лишь один авторитет -- твой военачальник.
Он может дать тебе землю, он может дать тебе все! Такое подчинение армии
одному человеку может оказаться опасным для государства в целом.
-- Легко тебе говорить! Ты-то родился в семье, имевшей большой кусок
земли, -- парировал Гай Филипп. -- Если военачальник может дать солдатам
землю, они будут храбро биться за него. Что бы бедняки делали без армии?
Подыхали от голода в больших городах, как этот бедолага Апокавк которого ты
вытащил из трущоб Видесса.
По мнению старшего центуриона, война и политика были куда меньшей
бедой, чем женщины. Несмотря на дружеские чувства, питаемые Гаем Филиппом к
трибуну, старший центурион не мог понять привязанности Марка к женщинам -
сначала к Хелвис, а потом к Алипии.
-- Зачем покупать овцу, если тебе нужна от нее только шерсть? --
спрашивал Гай Филипп.
-- Да что ты можешь знать о любви? Ты породнился с легионом и женился
на центурии! -- ответил Марк. Он хотел пошутить, но понял, что неожиданно
сказал правду. На миг Скавр запнулся, потом осторожно продолжил: --
Настоящая женщина вдвое уменьшает печаль. И вдвое увеличивает радость.
Скавру казалось, что он разговаривает о поэзии с глухим.
Так оно и было. Гай Филипп заявил:
-- Наоборот! Если тебя интересует мое мнение, я скажу тебе, что женщины
увеличивают горе в два раза и разбивают радость пополам. Если даже не
говорить о Хелвис...
-- Неплохо бы, -- быстро перебил трибун. Каждое напоминание о
предательстве Хелвис, об утраченных детях до сих пор причиняло ему
нестерпимую боль.
-- Ну хорошо. Что такого дала тебе твоя Алипия, чего ты не мог бы
получить за серебряную монету от любой девки? Насколько я понимаю, ты же
спал с принцессой вовсе не ради карьеры.
Если бы подобное брякнул кто-нибудь другой, Марка уже трясло бы от
гнева. Но Скавр слишком хорошо знал характер своего старшего центуриона. И
потому ответил на его вопрос вполне серьезно:
-- Что такого дала мне Алипия, чего нельзя купить за деньги? Любовь!
Глубочайшее чувство, которое не оценить никаким количеством серебра! Ее
мужество, ее отвага. Она вынесла столько страданий, пережила столько
унижений, и все-таки ее душа осталась чистой. Она умна и добра. Хотел бы я
надеяться, что сумел дать ей столько же тепла, сколько получил от нее. Когда
она рядом, на меня нисходит покой.
-- Тебе бы поэмы писать, а не солдатами командовать, -- хмыкнул Гай
Филипп. -- Покой на него нисходит, надо же! А я-то думал, это из-за нее на
тебя посыпались неприятности, которых хватило бы на четверых.
-- Она же и спасла меня от беды. Если бы не она, кто знает, что сделал
бы со мной Туризин после... -- Марк неловко замялся: старая боль опять
поднялась в душе. -- После того, как намдалени спаслись бегством.
-- О да. Хелвис бежала, и ты несколько месяцев провел на свободе. После
чего Алипия убедилась, что ты снова рад угодить в чан с кипящей смолой.
-- В этом нет ее вины. Беда в том, что она рождена принцессой.
Символы друидов на галльском мече пылали уже так ослепительно, что их
сияние затмевало даже свет факела в руке Гая Филиппа.
-- Стой! Не двигайся, -- резко приказал Марк ветерану. -- Где-то рядом
с нами -- магия.
Беглецы пристально вглядывались в темноту, сжимая рукояти мечей. Они
были уверены: Авшар совсем рядом. Но поблизости не было никаких следов
князя-колдуна.
Скавр отступил на несколько шагов назад. Горящие символы на мече слегка
потускнели.
-- Стало быть, что-то подстерегает нас впереди. Дай-ка я пойду первым.
Гай.
Они поменялись местами. Трибун медленно и осторожно двинулся вперед,
держа в руке меч как щит. Сияние рун становилось все ярче и ярче. Туннель,
куда никогда не проникало солнце, залил ослепительный свет, точно путники
находились в пустыне в полуденный час.
Впереди, среди снопов яркого света, темным пятном выделялась большая
глубокая яма шириной в три человеческих роста. Только узкий каменный мостик
соединял ее "берега".
Скавр коснулся мечом края пропасти и заглянул вниз. До дна, утыканного
кольями с железными остриями, было не меньше тридцати метров. На дне
пропасти, пронзенный двумя остриями, скорчился скелет. Он навеки застыл в
той позе, в какой настигла его ужасная смерть.
Гай Филипп постучал Марка по плечу.
-- Почему мы стоим?
-- Очень смешно. Ты неплохой шутник, Гай. Еще один шаг -- и я составлю
неплохую компанию этому парню. -- Трибун указал на останки жертвы.
Старший центурион взглянул на Скавра в недоумении.
-- Какой еще парень "там внизу"? Я вижу пыльный пол, вот и все.
-- Ты не видишь пропасти? Не видишь копий? И скелета? Похоже, один из
нас сошел с ума. -- И вдруг Скавра осенило. -- Дотронься-ка до моего меча.
Он протянул свое оружие центуриону, и оба вскрикнули от неожиданности.
Марк -- потому что, как только его пальцы перестали касаться меча, увидел
под ногами только пыльные камни; Гай Филипп -- потому что его глазам
открылось как раз то, что так поразило Марка.
- Неужели это реальность? -- спросил Гай Филипп.
- Хочешь проверить? Три шага вперед, и ты убедишься на собственной
шкуре, -- предложил Марк.
-- Нет уж, спасибо. Лучше уж я по мостику. Пройдем ощупью.
По узкой каменной дорожке вдоль стены едва мог протиснуться человек.
Гай Филипп протянул галльский меч Скавру:
-- Держи его левой рукой, а я буду держать правой. Поползем по этому
выступу, как крабы, спиной к стене. Надеюсь, так мы сможем разглядеть, что
происходит у нас под носом.
Коснувшись рукояти меча, трибун снова увидел пропасть с кольями на дне.
Римляне едва смогли поставить на уступ ноги.
Отточенные железные наконечники копий вспыхивали в ярком сиянии,
исходившем от галльского меча. Острия других были ржавыми, покрытыми темными
пятнами -- воспоминание о страшной участи тех, кто залил их своей кровью.
Римляне прошли уже две трети пути, когда Марк оступился. Одна нога
скользнула в пустоту. Марк отчаянно пытался удержать равновесие. Гай Филипп
резко ударил его в грудь своей сильной ручищей и прижал к стене. На
мгновение Марк задохнулся от боли. Но едва лишь он обрел способность
говорить, как просипел:
-- Спасибо. Эта штука, там, внизу, более чем реальна.
-- Вот и я так подумал. На-ка, отхлебни глоток.
По телу Марка прошла судорога запоздалого страха. Он тоже мог стать
очередной безымянной жертвой, насаженной на колья...
Символы друидов потускнели, когда римляне перебрались на другую сторону
пропасти. Гай Филипп опять пошел впереди, и огонь его факела, казалось,
горел все ярче по мере того, как галльский меч тускнел.
Внезапно трибуна охватило радостное возбуждение.
-- Макуранцы не поставили бы эту страшную ловушку если бы она не
охраняла путь к чему-то очень важному, -- сказал Марк. -- Скажем, к тоннелю,
выводящему наружу.