Гарри Тертлдав. Мечи легиона

---------------------------------------------------------------
     Harry Turtledove "Swords of the legion", 1987 г.
     Цикл "Хроники Легиона-4"
     Составители серии: Светлана Герцева, Николай Науменко, Николай Ютанов
     Перевод Александра Вейцкина, под редакцией Елены Хаецкой, 1997 г
     Издательство АСТ, Москва ? http://www.ast.ru
     Terra Fantastica, Санкт-Петербург, 1997 г
     OCR and Spellcheck Владимир Афанасьев
---------------------------------------------------------------


        Часть первая. МИЛОСТЬ ТУРИЗИНА


        Глава первая

     - Будь настолько любезен, -- обратился к торговцу Марк Амелий Скавр, --
позволь мне рассмотреть это ожерелье получше.
     --  Которое?  --  переспросил  торговец,  толстый,  лысый  человечек  с
курчавой бородкой.
     Римлянин показал -- которое. Улыбка мелькнула на хитром лице торговца.
     -- О, у тебя отменный вкус, мой господин! Это  украшение достойно самой
принцессы.
     Военный  трибун  невольно  усмехнулся.  Торговец,  сам  того  не  зная,
случайно сказал правду. "Для принцессы  и выбираю",  -- подумал Марк, однако
вслух он лишь заметил сердито:
     -- И полагаю, цена у него императорская.
     Лучше всего сбить торговца с толку сразу же.  Торговец видит, что Скавр
определенно намерен совершить сделку, и попытается воспользоваться этим.
     И точно. Не  раз  игравший в подобные игры  толстяк изобразил на  своей
пройдошливой физиономии выражение оскорбленной невинности.
     <i>--</i> Кто здесь  говорит о  цене? Я  говорю об искусстве!  Взгляни! --  Он
положил  ожерелье  на ладонь  Марка. --  Поднеси  к  окну,  погляди  на  это
сверкание в  лучах  солнца.  Провалиться  мне  под  лед, если  эта  вещь  не
прекрасна! Убедись сперва в этом, мой господин, и тогда мы сможем продолжить
нашу беседу.
     Ставни  на  окнах  ювелирной лавки  были сняты. Солнце  ярко пылало над
Городом, и лишь время от времени  облако, пролетающее под порывами северного
ветра,  поглощало  на  миг  ослепительное  сверкание  сотен  золотых   сфер,
венчающих храмы  Фоса  --  больших  и малых святынь, разбросанных  по  всему
Видессу.
     Зима  была на  исходе. В  воздухе  уже  носилось теплое  дыхание весны.
Кричали и ссорились в синем небе чайки. Эти птицы никуда не улетали на зиму,
они  жили в  столице  весь  год. Неожиданно трибун  услышал радостное  пение
жаворонка -- ранней весенней птицы.
     Марк поднял ожерелье на ладони, поднося  его к свету.  Судя  по весу --
чистое золото.  Широкие  звенья  украшал  изящный орнамент.  Между  золотыми
кольцами крепились  девять квадратных граненых  изумрудов, светящихся густым
зеленым светом. Великолепные самоцветы.
     Марк приблизил лицо к ожерелью: месяцы неустанной работы над налоговыми
документами в имперском финансовом управлении начали сказываться на зрении.
     "Эти камни будут чудесно  сочетаться с зелеными  глазами Алипии Гавры",
-- подумал Марк, снова улыбнувшись.
     Между  изумрудами  переливались  восемь  жемчужин   овальной  формы.  В
солнечном свете казалось, будто они постоянно  меняют  цвет  и переливаются,
словно выступая из-под воды.
     -- Видал  я вещицы и похуже, -- ворчливо проговорил Марк, возвращаясь к
торговцу.
     Теперь начался настоящий разговор. К тому моменту,  когда покупатель  и
продавец договорились о цене, оба успели вспотеть.
     -- Уф-ф! -- проговорил торговец, вытирая  влажный лоб льняным платком и
глядя на  трибуна с внезапным уважением. -- У тебя странный акцент и светлые
волосы, вот я сдуру и принял тебя за халогая. Фос свидетель,  северяне так и
швыряют  свое  золото  на  ветер!  Но  ты,  мой  господин,  торгуешься,  как
прирожденный видессианин.
     -- Принимаю это как комплимент, -- молвил Скавр.
     Видессиапе нередко ошибались, принимая Скавра  за одного из тех  рослых
светловолосых северян, что нанимались на службу в императорскую гвардию.
     Большинство  римлян из легиона Скавра были невысоки ростом, с оливковой
кожей, темными волосами и темными глазами. Внешне они мало чем отличались от
представителей того  народа, в чью  землю были заброшены  колдовством  три с
половиной года назад.
     Но  Марк  родился  и  вырос  в  северном италийском  городе  Медиолане.
Какой-то  далекий  предок-кельт наградил трибуна  высоким  ростом,  носом  с
горбинкой и соломенными волосами.
     Торговец  осторожно обернул ожерелье мягкой  шерстью, дабы  драгоценные
камни, упаси Фос,  не оцарапались. Марк пересчитал золотые монеты. Торговец,
ничего не принимавший на веру, пересчитал их  вторично и сложил  в увесистый
металлический ящик.
     -- Я должен тебе одну  шестую, -- обратился видессианин  к  трибуну. --
Как бы ты хотел получить сдачу -- золотом или серебром?
     -- Пожалуй, серебром.
     Большие  видессианские монеты делились на шесть маленьких, однако малые
золотые были редки. Они часто сгибались или ломались, нередко случалось так,
что им  недоставало  настоящего веса.  Иной раз  они содержали  значительные
примеси меди.
     Марк положил  четыре серебряные монеты  в пояс,  а украшение спрятал за
пазуху. Ему предстояло перейти площадь Паламы, где сновало немало воришек  с
тонкими,  чувствительными пальцами.  Здесь  их  водилось, во  всяком случае,
никак не меньше, чем честных торговцев и ремесленников.
     Видессианин понимающе улыбнулся Марку.
     -- Ты весьма предусмотрителен. Да, печально было бы расстаться со столь
прелестной вещицей, едва лишь она стала твоей.
     Он  застыл в поклоне, пока Скавр  выходил из лавки. Когда трибун прошел
мимо окна, торговец приветственно помахал ему вслед. Марк  ответил дружеским
кивком.
     Срединная  улица  кишела  народом.  Видессиане  спешили  кто  куда.  До
капитана наемников  здесь никому не было дела. Эка  невидаль -- чужеземец!..
Многие,  как и  Марк,  носили плотные туники и  свободные  шерстяные  штаны,
однако,  несмотря на  прохладную погоду, несколько  человек уже вырядились в
длинные,  расшитые  серебром  и  цветными  шнурами  халаты,  которые  обычно
предназначались для каких-нибудь торжественных случаев.
     Шайки городских  хулиганов  бродили,  разодетые в попугайские  туники с
просторными  рукавами,  плотно схваченными у запястья. Некоторые  -- видимо,
следуя новой моде,  щеголяли  с наполовину  обритой головой. Этот обычай они
позаимствовали  у намдалени, которые  выбривали затылки для того, чтобы шлем
плотнее прилегал к голове.
     Когда  одна  из этих  подозрительных личностей, вырядившаяся в тунику и
чулки немыслимого  цвета,  вдруг  выкрикнула  имя  Марка,  тот  подскочил от
неожиданности. Бандит  уже приближался, лыбясь и протягивая руку. Только тут
Марк  вспомнил  его  -- больше  по  гнилым зубам, нежели  по какой-либо иной
примете.  Обитатель городского дна  столицы  был  одним из тех,  кто  открыл
ворота города, когда Туризин отнял трон  у узурпатора Сфранцеза.  В тот день
бандит отважно сражался бок о бок с римским отрядом.
     -- Привет, Арсабер, -- сказал Марк, пожимая влажноватую ладонь бандита.
     -- Рад тебя видеть, <i>ринлянин! --</i> прогудел Арсабер.
     Марк заскрипел зубами. Неужели  эта оговорка  дурака-лакея, совершенная
почти четыре года назад, навсегда врезана в память видессиан?
     Ничего  не заметив,  видессианин продолжал  -- у него было превосходное
настроение:
     --  Познакомься с  моей  дражайшей  половиной --  Зенония.  А  эти  три
оболтуса -- мои сыновья:  Зетий, Стотий и Боэтий. Дорогая, это -- знаменитый
Скавр, тот, что  побил  и  намдалени,  и  гусеперщиков-бюрократов, будь  они
неладны.  --  Арсабер подмигнул трибуну.  -- Держу  пари, что гусеперщики-то
оказались покрепче "игроков".
     -- В некоторых случаях --  да,  --  признал Марк,  кланяясь Зенонии  --
невысокой, оживленной, довольно приятной на вид женщине лет тридцати. На ней
была  длинная шерстяная  юбка,  куртка из кроличьего  меха и яркий  шелковый
платок. Затем,  приняв  суровый  вид,  трибун торжественно пожал руку Зетию,
которому  едва  ли  исполнилось  шесть  лет.  Двое других были слишком малы:
Стотию  --  года  два,  а  Боэтий  вообще  путешествовал на  руках у матери,
завернутый в теплое одеяло.
     Арсабер  сиял. Сейчас  бандит казался просто  олицетворением примерного
семьянина. Не будь  на  Арсабере цветастой  одежды и  не виси на  его  поясе
кривой   тесак   устрашающего  вида,   его   можно   было  бы   принять   за
благонамереннейшего из граждан богоспасаемой Столицы.
     -- Нам пора, -- объявил он, -- иначе мы опоздаем на жареных перепелок к
кузену Драю.
     Обменявшись дружеским рукопожатием со Скавром, разбойник удалился.
     Трибун поймал себя на том, что смотрит на свои пальцы. Неплохая идея --
пересчитать их после  того, как они побывали в руках  у Арсабера. Тот вполне
мог спереть у Марка мизинец-другой.
     На   всякий  случай  трибун  похлопал   себя  по  груди.  Но  ожерелье,
благодарение богам, оказалось на месте.
     Эта  случайная  встреча  опечалила  Марка.  Семейное  счастье  Арсабера
болезненно напомнило ему о  том времени, когда  они с Хелвис жили вместе. Но
кровные узы, связывающие  Хелвис  с намдалени, оказались  крепче ее любви  к
Марку. Ребенок, которого она носила, сейчас чуть младше Боэтия. Но Хелвис --
далеко, в княжестве Намдален. Скавр даже не знал, кто  родился, мальчик  или
девочка... Сын или дочь...
     Давным-давно,  в юности, Скавр  обучался философии в школе стоиков.  От
своих  учителей  трибун  знал, что  человеку  не  следует  склоняться  перед
смертью,  болезнью, оскорблением, предательством, интригами.  Да,  эти  идеи
сами по себе весьма  благородны. Но когда  Марк столкнулся с предательством,
философия оказалась бессильна.
     От  воспоминаний  об  Италии Марк перешел к  другим  -- о римлянах. Тех
римлянах, что уцелели, несмотря на все испытания и беды, обрушившиеся на них
в новом мире. Во многом Марку не хватало соотечественников даже больше,  чем
Хелвис  и детей.  Только  римляне  говорили на  его родном языке, только они
разделяли память о прошлом, которое было безнадежно чужим для видессиан.
     Марк  знал, что легионеры  провели беспечальную  зиму  в  Гарсавре,  на
западе  Империи. Лаконичные записки Гая Филиппа оповещали об этом трибуна --
время от времени. Старший  центурион, несравненный воин, едва владел тайнами
грамоты. Корявые строки его посланий не могли заменить  Скавру живой встречи
с легионерами.
     Расплескивая  сапогами  тающий   грязноватый  снег,  Марк  прошел  мимо
длинного  гранитного здания, где  располагались имперские архивы  и  тюрьма.
Мрачное настроение постепенно  рассеивалось. Наконец Скавр улыбнулся и сунул
руку  за пазуху,  чтобы  еще  раз  прикоснуться  к  ожерелью. Насколько  ему
известно, сейчас Алипия Гавра роется в архивных документах, собирая материал
для своей исторической книги.
     Этим  она  занималась   и  несколько  месяцев  назад,  в  День  Зимнего
солнцестояния. В ту ночь их отношения перестали быть просто дружескими...
     Однако встречи случались  куда реже, чем хотелось бы Марку. Алипия была
племянницей  правящего  Императора,  скованная  по рукам и  ногам  дворцовым
этикетом. Кроме того,  у нынешнего Императора до  сих пор не имелось прямого
наследника.
     Римлянин  старательно  гнал  от  себя  мысли   об  опасности,   которой
подвергается.  Если  его  связь с Алипией будет раскрыта,  пощады  ждать  не
придется.  Туризин еще  не  слишком уверенно  сидит  на  троне.  Вне  всяких
сомнений, Гавр увидит в Марке еще одного рвущегося к власти офицера, который
к тому же пытается укрепить свои позиции любовной связью с принцессой.
     Но  площадь Паламы изгнала  из мыслей все  тревоги.  Если город Видесс,
подобно микрокосмосу, отражал космос огромной многонациональной  Империи, то
главная площадь  столицы вобрала  в себя  все  лики  Великого Города.  Здесь
появлялись товары изо  всех уголков мира. Торговцы со всех краев света бойко
торговали ими.
     Несколько  кочевников-хаморов пересекли Видесское море. Они  прибыли от
дальнего  форпоста Империи в степи --  города  Присты  -- и теперь выкликали
дары Пардрайской степи, предлагая покупателям топленое сало для свечей, мед,
воск. Небольшую лавку установили на  площади и  великаны-халогаи  -- суровых
северян легко  было узнать  по  волосам  льняного цвета, заплетенным в косы.
Здесь торговали мехами и янтарем.
     Караваны с Запада все еще продолжали прибывать в  Видесс -- им не могла
помешать  даже  война с  Йездом. Они  привозили на продажу  шелка, пряности,
рабов,  сахар, но главное  --  превосходное оружие,  которым  испокон  веков
славились  макуранские  мастера.  Увы! Теперь цивилизация древнего  Макурана
пала под натиском захватчиков-йездов.
     А  вот и намдалени. Торговец с Востока плюнул под ноги видессианину  --
имперец со скучающим видом предложил слишком низкую цену за груз эля. Другой
намдаленский  купец  стоял  возле  прилавка  с ножами  и кинжалами  и  вовсю
нахваливал свой товар.
     Поблизости  хатриш  -- худой, невысокий  человек, который походил бы на
хамора,  не  одевайся и не говори он как видессианин  --  яростно торговался
из-за какой-то  мелочи с купцом. Один, кажется, пытался всучить другому груз
строевого леса.
     Рядом с  чужеземцами  торговали  и  сами видессиане  -- гордые,  умные,
ловкие, шумные,  живые,  скорые на  язык.  Эти  не  задумаются  ответить  на
оскорбление и еще быстрее отправят назад бранное словцо.
     В  толпе бродили  музыканты,  распевая  песни и  аккомпанируя  себе  на
лютнях,  барабанчиках,  мандолинах  или  пандурах,  у  которых  был  мягкий,
печальный  звук.  Марк,  начисто лишенный  музыкального  слуха,  старался по
возможности обходить их стороной.
     Некоторые из местных жителей не утруждали себя подобной любезностью.
     -- Эй,  почему  бы  тебе не утопить  бедного кота и не  прекратить  его
мучения? -- крикнул  кто-то музыканту. Ответ не замедлил: разъяренный  певец
обрушил на  голову критика свою  лютню. Инструмент треснул. Правда, драчунов
быстро разняли.
     Тут и там  мелькали в  толпе жрецы Фоса  и монахи -- заметные  издали в
своих  голубых  плащах.  Иные  искали  людей, которых надлежало  обратить  в
истинную веру; другие  просто  выполняли поручения,  полученные в  храме или
монастыре. Делая покупки,  святые  отцы  торговались  с  энергией и  опытом,
сделавшими бы честь любому далекому от храмовой жизни видессианину.
     За складными кафедрами  сидели  писцы. У  каждого в  руке гусиное перо;
каждый готов написать для клиента любой документ -- если, конечно, у клиента
удачно сочетаются отсутствие грамотности и наличие денег.
     Потаскушки самой  разнообразной внешности  (и стоимости) вертелись  тут
же, принимая изысканные позы и зазывая клиентов. Букмекеры предлагали делать
ставки на ипподроме, воспевая одних лошадей и насмехаясь над другими.
     Повсюду бродили лоточники с деревянными досками,  подвешенными у груди.
Они  наперебой  расхваливали свой товар: спрутов,  тунцов,  угрей, креветок.
Видесс  -- большой порт -- предлагал  своим жителям самые разнообразные дары
моря.  Немало  продавалось  на  площади  и  другой   еды:  хлеб  и  булочки,
всевозможные сыры, каши, лимоны и апельсины  из западных провинций, оливки и
оливковое  масло,  чеснок  и  лук,  острый  рыбный   соус,   очень   любимый
видессианами. Вина  всевозможных сортов имелись в  изобилии,  в том числе  и
старые,  выдержанные.  Большинство  вин  все  еще казались  Скавру  чересчур
сладкими и терпкими. Впрочем, это не мешало Марку их пить.
     Дальше потянулись ряды, где продавались ложки, ножи,  полосы металла --
меди и  бронзы,  бокалы, чаши и  кружки из металла  (в том  числе  золота  и
серебра),  дерева, кости.  Затем следовали лекарства  и снадобья (обычные  и
магические) для излечения болезней  и укрепления  мужской  силы, благовония,
иконы, амулеты, книги  заклинаний.  Магия была здесь,  в Видессе, куда более
реальной вещью, нежели в Риме.  Трибун старался вести себя осторожно  даже с
неопытными и маломощными колдунами.
     ...Сапоги,  сандалии, пояса, соломенные шляпы, изделия из кожи,  замши,
льна, драгоценных тканей --  Марк даже  не всегда мог разобрать, что  именно
предлагают перекрикивающие друг друга торговцы.
     Из Амфитеатра -- огромного овального сооружения из известняка и мрамора
в  южной части площади  Паламы  --  донесся  оглушительный  вопль.  Продавец
сушеных фиг ухмыльнулся Скавру:
     -- Наверняка хорошая сценка, -- промолвил он тоном знатока.
     -- Держу пари на все, что ты прав, -- отозвался трибун. Он купил горсть
сушеных фиг и принялся жевать их.
     Здесь  он чуть  было  не  столкнулся нос к  носу  с  Провком Марзофлом,
кавалерийским офицером. Марзофл приподнял бровь; презрение пробежало по  его
красивому тонкому аристократическому лицу.
     --  Неплохо проводишь  время, чужеземец?  -- осведомился он иронически,
отбросив со лба длинную прядь волос.
     -- Да, благодарю, -- отозвался Марк, собрав весь имевшийся у него запас
оптимизма. Он чувствовал, что краснеет под взглядом видессианина.
     Хотя  Марк  был почти на  десять лет старше нагловатого кавалериста  --
тому  не исполнилось и тридцати,  -- но  Скавр  не  был  видессианином.  Это
сводило  на нет  все  остальные  преимущества  трибуна.  Марку  не  очень-то
улыбалось выглядеть в глазах Марзофла неуклюжим варваром. Однако Марзофл был
из  той  многочисленной  породы имперцев,  для  которых  любой  чужеземец --
существо второго сорта.
     -- Туризин сказал  мне, что  мы  выступим против  йездов и  двинемся  в
долину Аранда,  как  только  подсохнут  дороги,  -- проговорил  видессианин,
осторожно набирая очки.
     Легкое упоминание имени  Императора должно было свидетельствовать о том
уважении  и  доверии,  которое  Марзофл  завоевал у  Гавра во время кампании
против  захватчиков-намдалени, высадившихся  около Опсикиона.  Трибун воевал
тогда  в  западных  провинциях  против  барона  Дракса,  и  из  столицы  был
незаметен. Новость Марзофл принес  с одного из  последних  военных  советов.
Римлянин, все еще находившийся в опале, не был туда приглашен.
     Но у Марка уже был готов ответ:
     -- Уверен,  что мы  дадим  им по зубам. В конце  концов, мои  легионеры
удерживали от них Гарсавру целую зиму.
     Напоминание об этом не слишком обрадовало Марзофла.
     -- Пожалуй, -- признал он нехотя. -- Ну, всего доброго.
     Он  резко  повернулся и исчез  в  толпе. Трибун усмехнулся, глядя,  как
кавалерист  удаляется  деревянной  походкой.  "Моя  шпилька  тебе  совсем не
понравилась, ты, самоуверенный хлыщ", -- подумал Марк.
     Марзофл  стремился  подражать Императору  и в этом доходил до смешного.
Его  маленькая  бородка  и  неряшливые  волосы  раздражали  Скавра.  Туризин
относился к своей внешности небрежно, но  это проистекало от простой нелюбви
к   формальностям.  Для  аристократа  Марзофла  это  сделалось  чистой  воды
позерством. Кажется, милейший Провк Марзофл надеялся таким образом завоевать
милость  и доверие своего повелителя.  При  нечесаных волосах Марзофл  носил
плащ,  обшитый  мехом ласки,  и пояс с  золотыми  пряжками; что до сапог  со
шпорами,  то они  были  сделаны  из  мягчайшей  и  тончайшей  кожи,  которая
сгодилась бы и для перчаток.
     Марк направился  к лоточнику, купил несколько копченых сардинок и начал
поглощать их, от души надеясь, что Марзофл в это мгновение наблюдает за ним.
     ----------
     Не  без  опаски  трибун  взломал  голубую восковую  печать на маленьком
пергаментном свитке.  Он сразу узнал почерк, хотя не видел его уже почти два
года. Тонкие, как паутинка, буквы.
     "Окажи мне честь, навестив меня в моей резиденции завтра в полдень".
     Эта печать и этот почерк делали излишней подпись: "Бальзамон,  Патриарх
Видесса".
     -- Что же <i>ему</i> нужно от <i>меня? --</i> пробормотал Марк.
     Скавр  не  стал  последователем  веры  Фоса.  Подобного  обстоятельства
оказалось  бы  достаточно  для  того,  чтобы любой  жрец  в Империи  запылал
праведным  гневом. Однако  даже в  этом Бальзамон  отличался  от большинства
служителей  Фоса.  До  принятия сана он занимался научной деятельностью и  в
свою патриаршую резиденцию внес весьма необычный для Видесса дух терпимости.
     "И все-таки, -- думал Марк, -- все эти превосходные  рассуждения  ни на
йоту  не приближают  меня к  ответу на главный  вопрос:  что нужно  от  меня
Бальзамону".  Трибун не  льстил  себе мыслью  о  том,  что  Бальзамон  желал
провести время за приятной беседой с чужеземным гостем.
     В  конце концов  Марк последовал стоическому учению, которое наставляло
его не  тревожиться  из-за  тех  вещей,  что  все  равно останутся для  него
непонятными.
     Резиденция  Патриарха  располагалась  в  северной  части  города, возле
Собора Фоса. Это  был довольно скромный  дом из красного кирпича с купольной
крышей,  выложенной  красной   черепицей.  Рядом   с   великолепным  Собором
патриаршая  резиденция совершенно терялась -- она как будто исчезала  в  его
тени.
     Перед домом росли старые ели.  Они зеленели в любое время года.  Всякий
раз, видя эти деревья, Скавр задумывался о древности Видесса. Прочие деревья
и кусты оставались еще обнаженными.
     Трибун  постучал  в  прочную  дубовую  дверь.  Он услышал шаги.  Вскоре
высокий, крепко сбитый жрец широко распахнул дверь.
     -- Чем могу служить? -- спросил он, осмотрев откровенно чужеземное лицо
и фигуру Марка с нескрываемым любопытством.
     Римлянин назвал свое имя и передал  жрецу письмо Бальзамона. Тот замер,
внимательно читая приглашение.
     --  Сюда,  пожалуйста,  --  молвил  он.  Теперь  в  его тоне прозвучало
уважение.
     Жрец  повел трибуна по  коридору,  уставленному  фигурками  из слоновой
кости,  старинными  иконами Фоса  и другими  древностями. Судя  по уверенной
походке, манере говорить, по шраму, пересекавшему бритую макушку жреца, Марк
мог  держать пари на что угодно:  этот человек, прежде чем стать жрецом, был
солдатом. Скорее всего,  сейчас  он исполнял роль шпиона, приглядывающего за
Бальзамоном.  Кроме  того,  разумеется,  что  прислуживал  Патриарху.  Любой
Император,  не лишенный  здравого смысла,  должен  присматривать  за  главой
Церкви. Политика и религия в Видессе всегда сплетались в причудливый клубок.
     Жрец постучал в открытую дверь.
     -- Ну, что там, Саборий? -- донесся старческий тенор Бальзамона.
     -- Чужеземец, ваше святейшество. Явился по вызову вашего  святейшества!
-- отозвался Саборий, как бы докладывая старшему по званию.
     --  Вот  как? Явился?  Что ж, очень  рад.  Мы поговорим с  ним  немного
наедине,   знаешь  ли.  Поручаю  тебе   заточить  наконечники  копий.  Сходи
куда-нибудь, сделай это.
     Последняя фраза только подтвердила предположения трибуна. К тому же она
свидетельствовала о том, что Бальзамон не слишком изменился. Прежнего своего
помощника Патриарх тоже допекал  подобными шутками. Геннадий бы  нахмурился;
Саборий же ответил так:
     -- Все мои копья уже начищены до блеска, ваше святейшество. Может быть,
стоит вместо этого надраить кинжалы?
     Жрец  кивнул Скавру,  чтобы тот  заходил.  Когда римлянин вошел,  слуга
плотно закрыл за ним дверь.
     -- Никак  не могу выбить из этого человека  дух мятежа и неповиновения,
-- проворчал Бальзамон, невольно  усмехаясь. -- Садись  где хочешь, -- велел
он трибуну, широко махнув рукой.
     Подобный приказ  было  легче  отдать,  чем  выполнить. Рабочий  кабинет
Патриарха был  завален  свитками,  книгами, восковыми табличками.  Документы
были  грудой навалены  на  стареньком диване Бальзамона,  кучами высились на
нескольких стульях и загромождали оба старых кресла.
     Пытаясь не нарушить  порядка, в котором валялись книги (если  только  в
этом хаосе имелся какой-то внутренний порядок), Марк снял с одного из кресел
стопку книг,  уложил их  на  каменный пол и сел. Кресло угрожающе заскрипело
под тяжестью трибуна.
     -- Выпьешь вина? -- спросил Бальзамон.
     -- Пожалуй.
     Покряхтев, Бальзамон поднялся с низкого дивана, снял пробку с бутылки и
принялся шарить по захламленной комнате в поисках кружек.
     Глядя на этого толстого старика  в потертом плаще -- кстати, куда более
поношенном, чем  у Сабория,  --  можно было подумать,  будто  это  повар  на
пенсии, но уж никак не духовный отец  Империи Видесс. Однако когда Бальзамон
повернулся,  протягивая  Скавру кружку  с  отколотым  краем,  не  оставалось
сомнений: за  невзрачной  внешностью  скрывается  недюжинный  ум  и  волевой
характер. Когда  Патриарх смотрел человеку в глаза,  забывались  и бульдожий
нос, и пухлые щеки. В его маленьких глазках, наполовину скрытых густыми, все
еще черными бровями, обитала великая мудрость.
     Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми глазами залегли
темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот.
     --  Как   ты  себя  чувствуешь?   --  спросил  Марк.  Он  вдруг  ощутил
беспокойство. -- Ты нездоров?
     -- Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, -- ответил Патриарх.
-- В моем возрасте человек или здоров, или мертв.
     Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с которым он
осел на диван. Воздев руки. Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к
Фосу:
     --  Фос, владыка  благой  и  премудрый,  милостью  твоей заступник наш,
пекущийся  во благовремении, да разрешится великое  искушение жизни  нам  во
благодать.
     Затем  Бальзамон  сплюнул  на  пол  в  знак  отрицания Зла  -- Скотоса,
антагониста Доброго Бога. Завершив обычный видессианский обряд, предваряющий
трапезу. Патриарх осушил кружку с вином.
     -- Пей же, -- обратился он к римлянину и приподнял бровь, когда Марк не
стал ни молиться, ни плевать на пол. -- Ах ты, язычник.
     Это слово,  срываясь  с губ  жрецов Фоса, иной раз  служило призывом  к
погрому. Однако в устах Бальзамона оно стало лишь определением  -- возможно,
лукавой усмешкой над трибуном, но не более того.
     Вино оказалось недурным --  в своем роде, хотя  Скавру, как  обычно, не
хватало сухого виноградного римского вина. Не отставая  от Патриарха, трибун
осушил свою кружку и налил по новой.
     Усевшись в кресле-развалюхе поудобнее, Марк стал прихлебывать не спеша.
Под пристальным взором Бальзамона трибун поневоле беспокойно заерзал.  Ох уж
эти пронзительные стариковские глаза! Бальзамон был одним из немногих людей,
которые, как чудилось трибуну, могли читать его мысли.
     --  Ну  так  чем  же  я  могу  быть  полезен  вашему  святейшеству?  --
осведомился Марк, желая по возможности приблизить начало разговора.
     -- Ой-ой,  какие мы церемонные.  Я не являюсь <i>твоим</i> святейшеством,  как
нам  обоим  хорошо  известно,  --  парировал  Патриарх.  И  добавил  не  без
восхищения: -- Ты не слишком-то многословен, а? Мы, видессиане, чума на наши
головы, говорим слишком много.
     -- Так что ты хотел от меня услышать?
     Бальзамон рассмеялся, заколыхавшись брюхом:
     -- Ну-ну, святая невинность. Любой, кто не видел тебя в деле, принял бы
тебя за очередного белобрысого варвара, которого обдурить  легче, чем тупого
халогая.  А  ты процветаешь! Это  твое  знаменитое  молчание,  должно  быть,
полезная штука.
     Марк  безмолвно  развел  руками.  Бальзамон  захохотал  еще  громче.  У
Патриарха  был  добрый раскатистый смех. Бальзамон  словно  приглашал любого
разделить его веселье. Неожиданно для себя трибун тоже улыбнулся.
     --  Честно говоря, не могу сказать, что этой зимой  я так уж процветал,
-- сознался Марк.
     -- Кое в чем -- нет, -- отозвался Патриарх. -- Никто из нас не идеален,
да и удача светит нам не всегда. Но кое в чем ином... -- Он выдержал  паузу,
почесал  подбородок  и задумчиво проговорил: -- Как ты  полагаешь, что она в
тебе нашла, а?
     Хорошо, что Марк  не держал свою кружку  на весу, -- иначе он уронил бы
ее на пол.
     -- <i>Она?  --</i>  эхом повторил  Марк,  надеясь,  что  голос  его звучит  не
испуганно, а всего лишь глупо.
     --   Алипия  Гавра,  разумеется.  Зачем,   по-твоему,  я  прислал  тебе
приглашение?  --  деловито  спросил  Бальзамон.  Но  увидев, какое  у Скавра
сделалось  лицо, сменил тон.  На смену насмешке  пришла забота: -- Не белей,
пожалуйста. Мне вовсе не хотелось  так  пугать тебя.  Допей вино, прошу. Это
наполнит ветром твои паруса. Это Алипия попросила меня позвать тебя сюда.
     Трибун машинально допил вино. Слишком много всего сразу. В голове будто
брякали струны расстроенной лютни.
     --  Мне  кажется, было  бы  лучше,  если  бы  ты рассказал  мне об этом
побольше, -- проговорил Марк.
     Он испугался  еще  и другого. Неужели  он приелся Алипии и она пытается
таким образом  -- через Патриарха  -- дать ему знать об этом?  Нет. Если  бы
Алипия решила с  ним  расстаться, она нашла  бы в себе  достаточно мужества,
чтобы  высказать  всю правду в лицо. Однако  некогда Марка предала  женщина,
которой он доверял  и  которую любил. Ему  нелегко  было полностью  поверить
другой.
     Веселый огонек вновь затеплился в глазах Бальзамона. Добрый знак.
     Патриарх просто сказал:
     --  Она  говорила, что тебе будет интересно узнать одну вещь. Через три
дня Алипия  назначила  мне  встречу.  Хочет  расспросить  меня  об  Ионнакии
Третьем,  этом  глупом  дурачке, что был Автократором целых два несчастливых
года до Стробила Сфранцеза.
     -- Так что с того?
     Алипия работала над своей "Историей" уже не первый год.
     -- Да только то, что она собиралась зайти еще куда-то. И как раз в день
визита ко мне! Из-за моей старческой забывчивости и не припомню, в чем дело.
Болтаю тут разные глупости об Ионнакии Третьем.
     У трибуна  отвисла  челюсть.  Изумление  и  радость наполнили  все  его
существо. Бальзамон наблюдал за ним исключительно невинным взглядом.
     --  Должен  признаться,  твою  старческую  забывчивость  весьма  трудно
заметить, -- сказал Марк.
     Подмигнул ли ему Патриарх -- или же это только показалось Марку?
     --  О, она то появляется,  то  исчезает... Предполагаю,  кстати, что  я
забуду наш маленький разговор уже завтра. Как это печально, не находишь?
     -- Да, жалость, -- согласился трибун.
     Бальзамон снова стал серьезным. Помахал пальцем у Марка перед носом.
     -- Тебе действительно лучше быть достойным ее. И того риска, на который
она пошла из-за тебя. -- Он осмотрел римлянина с головы  до ног. -- Надеюсь,
ты умеешь также позаботиться о себе. Алипия всегда довольно толково судила о
подобных вещах.  Но после  всего, что ей довелось вытерпеть,  она  просто не
переживет, если ошибется в тебе.
     Прикусив губу, Марк кивнул и яростно сжал кулаки.
     --  Было  мгновение, когда мне  страстно хотелось  стать йездом,  чтобы
воздать Вардану по заслугам.
     Подвижное лицо Бальзамона стало строгим.
     --  Да,  ты  ей  подходишь. -- Патриарх изучающе  глядел на  Скавра. --
Кстати, ты подвергаешь себя большой опасности. Знаешь?
     Марк хотел было пожать плечами, но взгляд Патриарха остановил его.
     -- И  если  ты останешься с Алипией, опасность будет только возрастать.
Боюсь, ни с чем более ужасным ты еще не сталкивался. Один только  Фос знает,
победишь ли ты в конце концов или...
     Огненный взор Патриарха, казалось,  пронзал трибуна насквозь. Бальзамон
говорил медленно, глубоким  голосом. Марк  почувствовал,  как  волосы  дыбом
поднимаются у него на голове.
     Видессианские  жрецы обладали множеством  необыкновенных талантов. Но о
Бальзамоне  римлянин никогда не думал  как о маге. Старый  Патриарх  Видесса
представлялся Марку необыкновенно мудрым, терпимым  человеком -- но никак не
волшебником. Однако в это мгновение Марк уже не был  столь уверен в том, что
Бальзамон не  владеет  искусством магии. Слова  Патриарха звучали не простым
предостережением -- в них слышалось пророчество.
     -- Что ты еще видишь? -- спросил Марк резко.
     Патриарх вздрогнул, словно ужаленный.
     -- А? Да так, ничего, -- произнес он обычным голосом.
     Скавр проклял свою поспешность.
     Разговор  перешел на  мелочи. Марк вдруг понял, что забыл даже о  своем
раздражении,  вспыхнувшем  из-за того,  что он  не сумел  вызнать  побольше.
Бальзамон отличался  даром великолепного рассказчика, о чем бы ни зашла речь
--  разоблачал  ли  он  слабости  какого-либо  жреца,  рассуждал ли о  своей
коллекции макуранских фигурок из слоновой кости...
     --  Кстати, вот  еще одна причина  ненависти  к  йездам.  Они не только
грабители  и  поклонники  Скотоса,  не  только  убийцы. Они  заразили  собой
Макуран, как  чумой. --  Патриарх поскреб  свой поношенный плащ,  к которому
прилип яичный желток. -- Видишь, потрепанная одежда имеет свои преимущества.
Будь я  во  время завтрака  облачен  вот в  это... -- Он махнул на роскошное
патриаршее облачение из расшитого золотыми  нитями  и  жемчужинами  голубого
шелка.  --  Представляешь, если  бы  я  его испортил?  Да  меня сразу  после
завтрака отлучили бы от Церкви!
     -- А  у Земарка  появилась  бы тема для новых  обличительных речей,  --
добавил Скавр.
     Фанатичный  жрец  Земарк, захвативший  власть  в  Аморионе,  то  и дело
направлял Бальзамону и Туризину грозные анафемы.
     -- Не шути с этим,-- вздрогнул  Бальзамон.-- Земарк  --  волк в одеянии
жреца. Он  безумен. Я пытался уговорить священный совет Амориона  переменить
решение,  но там меня послали  куда  подальше. "Незаконное  вмешательство из
столицы"  -- так  они  это  назвали. Земарк  --  это кот  из  притчи о  коте
портного, знаешь?  Видишь ли,  однажды кот портного  упал  в  чан  с голубой
краской. А мышь подумала, что он стал монахом, и перестал есть мясо.
     Марк хмыкнул.  Однако толстые пальцы  Патриарха  нервно  барабанили  по
колену. Бальзамон явно был расстроен.
     -- Хотел  бы я знать, скольких людей он уничтожил с тех пор, как пришел
к власти? И что я могу сделать, чтобы остановить его?
     Патриарх  вздохнул и сокрушенно  покачал головой. Странно --  огорчение
Бальзамона приободрило трибуна.  Было облегчением знать, что не только  Марк
Амелий Скавр совершает  ошибки. От  этого не застрахован  даже  такой мудрый
человек, как Бальзамон.
     Саборий -- исполнительный, как любой солдат, -- распахнул перед Скавром
дверь, едва лишь трибун взялся за ручку.
     ----------
     Алипия Гавра села на узкой кровати и неожиданно  ткнула Марка  кулачком
под ребро. Трибун вскрикнул.
     Нежно коснувшись пальцами тяжелого ожерелья, принцесса проговорила:
     -- Ты  просто сумасшедший. Оно  такое красивое! Я с радостью  носила бы
его,  да  только вдруг  меня  спросят, откуда  я его взяла? Как я объясню? И
почему никто не видел у меня этой вещи прежде?
     -- Чума на твою практичность, -- сказал Скавр.
     Алипия засмеялась:
     --   Подобные   речи  в   устах  римлянина   звучат,  друг  мой,  сущим
святотатством.
     Трибун лениво откинулся на спину.
     -- Я просто подумал,  что эта вещица  будет  красиво выглядеть на твоей
груди. Особенно если на тебе больше ничего не надето.
     Краска  удовольствия  медленно залила  лицо Алипии. Принцесса  краснела
очень  заметно;  кожа  у  нее  была бледнее,  чем у большинства видессианок.
Иногда Марк думал: не имела ли ее мать примеси халогайской крови? Черты лица
Алипии  не  были такими  острыми, как у ее  отца или дяди,  а глаза удивляли
редким для видессиан зеленым цветом. Сейчас в них плясало озорство.
     -- Да ты просто ужасен, -- произнесла она и попыталась толкнуть его еще
раз. Марк увернулся  и схватил ее за плечи. Это было ошибкой. Она  мгновенно
сжалась, перепуганная  до  полусмерти.  Марк  тотчас же выпустил  ее.  После
Вардана Алипия не  в  состоянии  была  вытерпеть  любого насилия.  Внезапное
движение едва не сбросило обоих с кровати.
     -- Вот видишь, -- сказал  трибун,  -- все эти драчки на кулачках -- моя
дурная привычка. Тебе не стоило перенимать ее. Гляди, что получилось.
     -- Я люблю делать все, что делаешь ты, -- ответила она серьезно.
     Эти  простые слова  ошеломили его,  как случалось  уже нередко.  Хелвис
всегда чуть ли  не силой вынуждала Марка привыкать  к ее обычаям. Хелвис  не
желала считаться  с обыкновениями своего  мужа, не  считала нужным  уступать
даже в малости. А Алипия старалась ему подражать...
     За открытыми ставнями слышалось кудахтанье куриц. Стояла теплая погода.
Свежий воздух врывался  в комнату на втором  этаже маленькой гостиницы. Марк
видел отсюда величавую громаду Собора.
     Однажды зимой Скавр встретился  в этой таверне с Алипией,  и с  тех пор
всякий раз, когда считалось, будто принцесса посещает Патриарха, комнатка на
втором этаже ожидала  посетителей.  Вряд  ли хозяин гостиницы --  его  звали
Аэций  --  узнал  принцессу  Алипию  Гавру. В любом  случае серебро  смывает
ненужные воспоминания лучше, чем вино.
     Алипия произнесла:
     -- Мне  на  самом  деле пора к Бальзамону. Тогда  ни меня,  ни  его  не
поймают на лжи.
     --  Иди,  раз   должна,  --  проворчал   Марк.  Он  наслаждался  каждым
мгновением, проведенным в ее обществе, и  никогда  не  был уверен в том, что
сегодняшнее свидание -- не последнее.
     Словно прочитав мысли Марка, Алипия прижалась к нему и заплакала.
     -- О  Марк,  что же нам  делать?  Рано  или  поздно  Туризин узнает,  и
тогда... -- Она оборвала  себя на  полуслове, не желая даже и думать об этом
"тогда".
     Туризин,  человек  честный,  но вспыльчивый, бывал  весьма  короток  на
расправу, коль  скоро усматривал в  чем-либо  угрозу  своему  трону. Вряд ли
можно винить  его за это -- за два с половиной года правления младшего Гавра
Империю непрерывно сотрясали  мятежи  и  усобицы. И  Скавр  сам поддержал бы
Туризина, если бы подозрения касались кого-нибудь другого.
     -- Хотел бы я, чтобы твой дядя наконец женился и породил наследника, --
сказал Марк с легкой обидой. -- Тогда он куда меньше беспокоился бы о тебе.
     Алипия резко тряхнула головой.
     --  О, тогда я  буду  в полной  безопасности.  Меня  всего лишь сделают
почтенной  супругой  одного  из  его приближенных. Сейчас он не осмеливается
выдать меня замуж просто  потому,  что  опасается моего будущего мужа. А как
только у него  появится  семья, я  превращусь в  одну из  статей дохода. Мне
придется связать его  с  одним  из  богатых и  знатных  семейств Империи. --
Алипия уставилась в пустоту невидящими глазами. -- А я скорее умру, чем лягу
в постель с мужчиной, которого выбрала не сама.
     Скавр не сомневался в том,  что это не пустые слова.  Он нежно погладил
ее по спине.
     -- Если бы я был видессианином, -- проговорил он.
     Одна только мысль  о том,  что  принцесса из императорской  семьи может
быть  отдана  в  жены  офицеру-наемнику, была  выше понимания  высокомерного
Видесса.
     -- Желания, желания, желания...  -- проговорила  Алипия. --  Что  в них
толку?  Если  мы  решимся продолжать наши  встречи,  опасность будет  только
возрастать. Один Фос знает, когда мы избавимся от этого  кошмара и выйдем ли
мы победителями из этой борьбы...
     Трибун уставился  на нее. В  Видессе никогда  не знаешь  наверняка, где
заканчиваются совпадения и начинаются чудеса.
     --  Бальзамон  говорил  мне слово  в  слово то  же  самое,  -- медленно
произнес он. Под требовательным, внимательным взглядом Алипии Марк рассказал
о том, как Бальзамон вдруг начал пророчествовать.
     Когда  Марк закончил рассказ, Алипия побледнела. Руки у нее затряслись.
Погрузившись  в  гнетущее  молчание,  принцесса   сидела  неподвижно.  Марку
пришлось окликнуть ее несколько раз, прежде чем она наконец ответила:
     -- Однажды я  видела его таким... Он глядел на меня  так,  словно видел
насквозь, словно читал в душе, как в книге...
     -- Когда?
     -  Только  один  раз.  Но  я  знаю,  что  этот   транс  поражал  его  и
впоследствии. "Дар  Фоса"  -- так  он называет его. Мне кажется, "проклятие"
было бы  более подходящим определением.  Бальзамон разговаривал  со  мной об
этом несколько раз. Представь себе  только, как он  мне доверяет, если решил
поделиться  столь  тяжелой  ношей!  За  всю  мою  жизнь я не  получала более
лестного  комплимента.  Ты  угадал верно, милый Марк.  --  Она коснулась его
руки. -- Иногда он предполагает, что наделен  даром ясновидения. Но все, что
ему дано видеть, -- это гибель и отчаяние.
     Римлянин тихонько присвистнул сквозь зубы.
     -- Да, это  --  проклятие.  Особенно  тяжкое для  такого  жизнелюбивого
человека,  как  Бальзамон.  Знать, что  беда  неспешно  движется  к  роковой
развязке... Смотреть на нее безмолвно, не дрогнув... Какое мужество!
     Лицо Алипии отражало тревогу и страх.
     -- Когда ты видела его таким в последний раз? -- снова спросил Марк.
     -- Он навещал моего отца перед началом похода на  Марагху. Как  всегда,
они спорили, обменивались колкостями, шутили... Ты  помнишь,  как это  между
ними  случалось.   Наконец  словесные  стрелы  иссякли,  Бальзамон  собрался
уходить.  И  вдруг  его  плечи  зримо  пригнулись  под тяжестью неожиданного
выплеска ясновидения. Словно вся печаль мира рухнула на них! Бальзамон стоял
неподвижно. Мой отец и я --  мы пытались посадить  его в кресло, думая,  что
ему стало плохо. Но он повернулся к моему отцу и уверенно произнес одно лишь
слово...
     -- Какое?
     --  "Прощай". -- Голос Алипии хорошо передал знающую интонацию пророка.
Жуткое  предчувствие, прозвучавшее в нем, на миг оледенило сердце римлянина.
-- Никто  из нас не усомнился, что то -- не обычные слова прощания. Мой отец
и Бальзамон пытались  скрыть тревогу, но утешительные слова звучали ложью. Я
никогда не видела Бальзамона таким усталым, как на той проповеди в Соборе...
     -- Я помню это! -- сказал  Марк. -- Я ведь был там с другими офицерами.
Меня немного обеспокоил  вид Патриарха.  Да  и вообще  мне  казалось, что мы
заслужили  лучшего  напутствия.  Полагаю,  нам  повезло,  что  мы вообще его
получили.
     -- А  теперь он видит  опасность, угрожающую тебе, -- продолжала Алипия
тихим  голосом.  -- Я  должна оставить  тебя.  Клянусь,  я уйду,  прежде чем
позволю себе навлечь на тебя гибель!
     Но вместо этого она прижалась к нему всем телом.
     -- Никогда не поверю, что разлука может иметь смысл. Никогда! Что бы ни
говорил несчастный старик, -- сказал Скавр. -- Чему быть, того не миновать.
     Стоицизм, однако,  оказался  куда худшим лекарством  для Алипии, нежели
обычный поцелуй.  Они опустились на  кровать. Старая лежанка тихо  вздохнула
под  их  тяжестью. Через несколько минут  Алипия протянула  руку,  коснулась
ладонью щеки Марка и улыбнулась.
     -- А ты упрямец! -- произнесла  она  с нежностью.  В стране, где бороды
носили  решительно  все,  трибун все  еще  придерживался  римских  обычаев и
ежедневно брился. Алипия прижала его голову  к своей груди.  --  Как я могла
даже  подумать о  том, чтобы оставить тебя?  Но как  я могу  остаться? Я  не
должна подвергать тебя опасности!
     --  Я люблю тебя, -- ответил Марк. Он  держал ее  в объятиях так долго,
пока она судорожно не перевела дыхания. Он сказал правду -- но не ответил на
ее вопрос. И хорошо знал это.
     -- Я  тоже люблю  тебя. Для нас обоих было  бы куда безопаснее, если бы
этого  не  случилось.  -- Алипия  бросила  беглый взгляд  в окно  и  грустно
вздохнула,  заметив,  как   удлинились  тени.  --  Пусти  меня,  милый.  Мне
действительно пора идти.
     Марк  отодвинулся.  Он с восхищением  смотрел на  ее стройное худенькое
тело.   Алипия  надела  длинное  платье   из   мягкой   золотистой   шерсти.
Геометрические узоры подчеркивали плавные линии талии и бедер.
     -- Оно тебе так идет, -- сказал Марк.
     --  Записался  в  придворные?  --  Она улыбнулась,  завязала  сандалии,
поправила волосы -- прямые  и короткие.  -- Какая  удача, что  я не ношу эти
ужасные  завитушки, которые  сейчас  в  моде.  Их  куда труднее приводить  в
порядок.
     Набросив на  плечи льняную шаль, украшенную цветами и бабочками, Алипия
пошла к двери.
     -- Сними ожерелье, -- нехотя напомнил Марк. Он тоже встал с кровати  и,
набросив тунику, застегивал ее на плече пряжкой.
     Марк уже протянул руку к ожерелью, но Алипия остановила его.
     -- Пусть Бальзамон посмотрит, прежде  чем я  спрячу. В конце концов,  у
меня не будет  другой возможности  продемонстрировать ему твой  подарок... и
твои безумства.
     Марк почувствовал, как его  лицо  расплывается в счастливой улыбке.  Не
слишком-то много добрых слов выпадало на  его долю  с  тех пор,  как  они  с
Хелвис начали  ссориться. Алипия изумленно распахнула глаза, когда он  снова
поцеловал ее.
     --  Ну?!  --  гневно вымолвила она.  --  Еще один  такой поцелуй  --  и
Бальзамон не захочет даже глядеть на меня!
     --  О, это  слишком опасно,  -- сказал  Марк, призвав на помощь остатки
своей знаменитой римской практичности.  Алипия снова  пошла к двери.  Что-то
брякнуло в ее сумочке. Марк засмеялся:
     -- Держу пари, у тебя там восковые таблички. Как звали  этого бедолагу,
о котором говорил Патриарх? Ионнакий Второй?
     --  Третий. Второй уже  триста пятьдесят  лет  как  лежит  в могиле. --
Алипия была совершенно серьезна. Историческая наука приучила ее к точности и
терпению.  Когда   Скавр  встретился  с  ней   глазами,  она  добавила:   --
Удовольствия бывают разными, знаешь ли.
     --  Не извиняйся, -- быстро  ответил Скавр.  У него не  было  оснований
неприязненно  относиться к  ее  научным трудам. Если бы не цепкий, острый ум
принцессы, если бы  не ее умение подмечать мельчайшие детали и  использовать
их, им не удалась бы и половина их и без  того редких встреч. Не говоря уж о
том, что, скорее всего, их связь давным-давно была бы уже обнаружена.
     --  Я и не думала извиняться.  -- Голос Алипии  сразу стал ледяным. Она
терпеть не могла, когда к ее работе относились легкомысленно.
     --  Я  не  об этом, --  мягко сказал  Марк  и  увидел,  что  она  сразу
расслабилась.  -- Может,  тебе было  бы любопытно обменяться записями с моим
другом Горгидом? Он  привезет немало интересного, когда посольство  вернется
из степей...
     Скавр назвал  имя  Горгида  и  ощутил  внезапный  укол одиночества. Что
поделывает сейчас грек? Несмотря на многочисленные колючки, которыми  Горгид
старательно  себя  украшал,  грек  был  тем,  кого  Гомер  именовал  "другом
человечества".
     Многие видессиане  презрительно нахмурились бы при одной только мысли о
том, что могли чему-то научиться у чужеземца. Но Алипия живо отозвалась:
     --  Ты как-то говорил мне, что  в вашем  мире тоже  пишут  исторические
книги. Как драгоценно было  бы для меня узнать совершенно другой  взгляд  на
жизнь,  на  искусство! Боюсь, мы  здесь, в Видессе, слишком долго копировали
друг друга. -- Она снова посмотрела в окно и скорчила раздраженную гримаску.
--  А теперь  я  ухожу.  В третий раз. И окончательный.  Ни  слова больше. Я
действительно должна идти.
     Она обняла его и крепко, быстро поцеловала, после чего закрыла за собой
дверь.
     Марк еще оставался в комнате. Они никогда не выходили вместе. Гостиница
была  расположена  очень  удобно  --  совсем  рядом с резиденцией Патриарха.
Отчасти  это уменьшало  опасность. Хозяин  же, когда  ему хорошо платили, не
задавал лишних вопросов.
     Чтобы убить время, трибун спустился в  пивной  зал  и заказал кувшинчик
эля;  иной раз он предпочитал  эль  более сладкому и  густому видессианскому
вину.  Аэций  протянул трибуну  кувшин и высокую,  обтянутую потертой  кожей
кружку.  Поглядел  понимающе.  Римлянин  ответил  каменным  взглядом.  Аэций
хмыкнул и, бормоча под нос, отправился обслуживать другого посетителя.
     Рано утром, когда Скавр входил  в  гостиницу, пивная была пуста; теперь
же здесь было  полно  народу.  У Аэция собирались простые люди  --  маляры с
пятнами  краски на одежде, булочники с мучной пылью  на фартуках, сапожники,
плотники, портные,  парикмахер  с завитой, покрытой воском бородой, какой-то
мужчина весьма женственного  вида -- вероятно, служащий бани. Многие из этих
людей  были завсегдатаями  пивной.  Завидев знакомых, они шумно обменивались
приветствиями.
     Служанка возмущенно  взвизгнула, когда  щеголь-парикмахер ущипнул ее за
зад. Один  из маляров,  осушив  гигантскую кружку, затянул песню. Полтаверны
подхватило  припев, известный даже Марку: "Вино  пьянит, пьянит себя, но  мы
пьяней, пьяней вина!"
     Скавр  прикончил  свой  эль   и  начал  пробираться  к   выходу  сквозь
прибывающую  толпу.  Краем уха он  уловил, как  один из посетителей  говорит
своему соседу:
     -- Что делает здесь этот грязный чужеземец?
     Но внушительный рост Скавра и длинный галльский меч, висевший у него на
левом бедре, обеспечили  ему полную  безопасность. В  таверне не  нашлось ни
одного  гуляки, который решился  бы  открыто бросить  вызов рослому,  хорошо
вооруженному воину.
     Большие золотые  шары на  шпилях Собора отражали  багровый свет заката.
Марк направился  в  сторону Срединной  улицы.  Он  шел  медленно. Извилистые
улочки  были полны  народу. Непрерывным потоком двигались люди -- пешие и на
мулах, в портшезах, на конях и ослах, в  повозках и  колесницах, запряженных
четверкой  или  шестеркой  коней;  телеги,  тачки,  полные овощей,  фруктов,
зерна... Кричали животные, погонщики бранились и замахивались кнутами, борта
телег цеплялись за стены домов, колеса громко скрипели.
     -- Что ж, продолжай в том же духе. Тогда я тоже сделаю вид, будто знать
тебя не знаю, -- возмущенно сказал кто-то на ухо трибуну.
     Скавр резко повернулся.
     -- А, Тасо. Привет. Прости. Я действительно тебя не заметил.
     -- Да, конечно.  Косматая бороденка делает меня прямо-таки  невидимкой.
-- Посол Хатриша фыркнул. Маленький, похожий на птицу, Тасо Ван выглядел  бы
истинным  видессианином, если бы не борода, падавшая на его грудь неопрятной
копной.  Ван  охотно подравнивал бы  ее, как это делают  имперцы,  но  каган
Хатриша  настаивал на  соблюдении  традиций.  Правители  Хатриша  вели  свое
происхождение от хаморов, а те не  утруждали себя посещением парикмахерских.
Правда,  хаморы-завоеватели  за восемьсот лет  изрядно смешались в Хатрише с
местным  населением,  однако  подобные  мелочи  не дозволялось  принимать  в
расчет, коль скоро речь идет о суровых воинских традициях.
     Ван по-воробьиному склонил голову на плечо.
     --  Похоже,  ты  нечасто выбирался  из своей норы. Ну что, Туризин снял
тебя с крючка? -- осведомился Тасо с хитринкой в глазах.
     -- Можно сказать и так, -- ответил трибун.
     Что бы  такое наплести  хатришу, чтобы  вернее  скрыть правду? В  любом
случае вворачивать вранье  надлежит  очень  осмотрительно; бухнуть Тасо Вану
какую-нибудь выдумку ни  в  коем  случае  нельзя  --  посол  распознает ложь
мгновенно.  А  поскольку  в  подобных   делах  Тасо  Вана  отличала  веселая
циничность, он не сходя с места назовет Марка лжецом.
     Однако персона  Марка,  похоже,  сегодня  не  слишком занимала Вана;  у
маленького хатриша было полно новостей.
     --  Если  бы  мы  с тобой  не  встретились  случайно, мне  пришлось  бы
навестить тебя через денек-другой.
     -- Ты для меня -- всегда желанный гость.
     -- Всегда надоедливый гость, ты хотел сказать, -- усмехнулся хатриш,
     Марк принялся  возражать, причем  вполне  искренне.  Тасо  Ван нравился
римлянину. Веселая откровенность хатриша была для него просто глотком свежей
воды после тухлятины недомолвок  и намеков, с помощью  которых замысловато и
сложно общались видессиане.
     Однако несмотря на свою знаменитую откровенность, даже Ван заколебался,
прежде чем начать разговор.
     -- У меня есть весточки из Метепонта, если ты хочешь их слышать.
     Скавр сжался, как пружина.
     -- Весточки? -- переспросил он, стараясь по возможности говорить ровным
голосом. Метепонт находился на западном побережье княжества Намдален. Город,
где сейчас жила  Хелвис. Ее  родной город. Вздохнув,  трибун  проговорил: --
Рассказывай! Лучше мне узнать это от тебя, чем от кого-нибудь другого.
     -- Благодарю.  -- Выражение  замешательства, проступившее на  лице Тасо
Вана, было для хатриша  весьма необычным. -- Знаешь ли,  у тебя  в Метепонте
есть теперь дочь. Мои  новости устарели на пару недель,  но  из  того, что я
знаю, могу сказать: и мать, и ребенок вполне здоровы. Хелвис назвала девочку
Амелией. Это не намдаленское имя.
     -- Римское, -- рассеянно сказал Марк. Разумеется, хатриш не помнил всех
имен трибуна;  Ван слышал их на приеме два года назад и с тех пор  наверняка
прочно позабыл. Возможно, Хелвис желала посыпать  солью душевные раны своего
бывшего мужа. А может быть, имя девочки  было  своего рода просьбой простить
ее... Марк покачал головой. Амелия. Дочь, которую он никогда не увидит.
     -- От кого ты узнал?
     -- Угадай с трех раз! Разумеется, от барона Дракса. Старина Дракс снова
набирает наемников  -- надо же  ему пополнить отряд, который  ты  покрошил в
прошлом году. Кстати, у барона нашлось словечко и  для тебя. Он говорит, что
очень хотел бы видеть тебя на своей стороне. Ты  получишь от него достаточно
золота, чтобы не жалеть о перемене хозяина.
     С хорошо рассчитанным презрением Скавр сплюнул в щель между булыжниками
мостовой:
     -- Он просто дурак, если ему в голову приходят  подобные  мысли. Любой,
кто предал однажды, предаст и вторично.
     Эта мрачная тирада заставила Вана засмеяться:
     -- А еще он сказал, что ты именно так и ответишь. Оторви подбородок  от
груди и улыбнись, наконец.
     Но  Марк все еще хмурился. Дракс до сих пор не оставил надежды оторвать
трибуна  от  Видесса.  С  барона  станется  направить  какое-нибудь  змеиное
послание Туризину, чтобы подозрения Императора довели дело Дракса до конца и
выдавили   Скавра  из  Империи.  Многие  намдалени  подражали  видессианским
обычаям,  однако барон  Дракс  даст  фору  любому имперцу  в искусстве вести
двойную игру.
     Скавр медленно потряс головой. Прошлое, похоже, продолжало жалить его.
     --  А, гляди-ка, кто к нам идет! -- Тасо Ван  хлопнул трибуна по спине.
-- Любимчик видессиан, гордость офицерского корпуса!
     Трибун   обернулся,   чтобы  посмотреть,  кто  это   удостоился   столь
иронического  комплимента,  -- и хрипло  засмеялся. Примерно в ста метрах от
них,  скрываясь за  тележкой,  груженной  яблоками,  маячил  Провк  Марзофл.
Кавалерист  взглянул   на  чужеземцев  так,   словно  хотел  испепелить   их
презрением. Тасо махнул ему рукой. Марзофл нехотя вышел из своего укрытия.
     Маленький хатриш отвесил ему изысканно вежливый поклон.
     -- О, добрый вечер, ваша светлость. Я вижу, вы гуляете по трущобам?
     Сегодня Марзофл сменил щегольскую  разноцветную  одежду  на подержанную
домотканую тунику и потертые  штаны,  заправленные в  сбитые сапоги. Однако,
вырядившись   бедняком,   он   забыл  оставить   дома   свою   непробиваемую
самоуверенность.
     Смерив Вана взглядом с ног до головы, офицер ответил:
     -- Если  ты уж  так  хочешь знать,  чужеземец, я  надеялся  сбить таким
образом цену на одну шлюшку.
     Марк не ожидал от кавалериста такой изворотливости.
     --  Ну а  вы двое, -- продолжал видессианин,  --  чем тут  занимаетесь?
Небось строите козни?
     -- Скорее разрушаем их, насколько в наших силах,  --  ответил Скавр. Он
передал Марзофлу новости, которые Тасо получил  от Дракса, и добавил:  -- Ты
часто видишься с Автократором. Сообщи ему обо всем. Ведь он прислушивается к
тебе.
     Марзофл  даже  не  заметил ядовитой  насмешки, хотя Тасо  Вана внезапно
одолело удушье. Марку даже пришлось хлопнуть хатриша по спине.
     Наблюдать за потугами  кавалериста быть благосклонным само по себе было
достаточно смешно, хотя, на взгляд Марка, противник слишком быстро оправился
от замешательства. Скавр рассчитывал на  несколько  неловких минут, а вместо
того получил несколько благодарных фраз.
     --  У вас есть еще что-нибудь для меня? -- спросил Марзофл важно -- как
будто  Скавр и  Ван подошли к  нему с докладом. Они молчали. Офицер  коротко
кивнул: -- В таком случае -- приятного вам вечера.
     Он двинулся по улице с таким видом, будто чужеземцев для него вообще не
существовало. Тасо заорал ему в спину:
     -- Так ты нашел эту шлюшку?
     Марзофл подскочил от неожиданности.
     --  А? -- Затем он пришел в  себя  и хмуро ответил: -- Нет. Я  опоздал.
Какой-то оборванец уже  строил с ней шашни.  Слишком много  чести  для  этой
потаскухи. -- Он  неприятно хмыкнул. -- Да я больше так, из любопытства. Для
жизненного опыта.
     И ушел, неловко ступая в стоптанных сапогах.
     --  Самолюбивый ублюдок,  --  высказался  Марк, едва Марзофл  отошел на
достаточное расстояние.
     -- Да уж.  Точнее не скажешь.  --  Тасо издал неприятный  смешок, ловко
передразнив  кавалериста.  --  Как  большинство  людей  подобного  сорта, он
удовлетворяется очень немногим. -- Хатриш дернул Скавра  за рукав. -- Пойдем
со мной. Пошли! У тебя как, в кошельке звякает или сегодня ты пуст?  Ну  все
равно, поставлю  за тебя. Я люблю играть в кости в  доме у одного намдалени.
Он тут  торгует оловом.  Знаешь,  островитяне обожают  азартные игры.  Кроме
того, у старика Фредниса  великолепная кухня. Попробуешь его копченых устриц
--  на языке тают! А спаржа в винном соусе с вареными креветками!..  --  Ван
облизнулся, как кот, почуявший сметану.
     Римлянин  виновато   похлопал   себя  по  животу.  Бесконечные  недели,
проведенные  за  письменным столом,  оставили  печальный  след:  Марк  начал
полнеть. В конце концов, решил Скавр, никто ведь не заставит его есть <i>много.</i>
     - Почему бы и нет? -- сказал он хатришу.
     ----------
     Спотыкаясь  в  темноте,  Скавр поднимался  по каменным ступеням  в свою
маленькую комнатку  в чиновничьих апартаментах. Коридоры и залы, днем полные
шумных посетителей, сейчас  были пусты и отзывались гулким эхом на  стук его
сапог.   Марк  все  еще  слышал  громкое  пение  Тасо   Вана.  Хатриш  брел,
покачиваясь, к посольским палатам.
     Тасо не соврал,  вяло подумал трибун.  Фреднис-намдалени не скупился на
еду и питье для своих гостей. Да и игра в кости оказалась удачной. С десяток
золотых весело позванивали в поясе Скавра.
     Коридор был слабо освещен бледными полосами лунного света,  сочившегося
сквозь узкие окна. Скавр внимательно считал двери. Большинство комнат в этом
крыле палат -- кладовые.
     А  вот  и  комната Скавра. Желтая, как масло,  полоска света  струилась
из-под двери... Рука Марка легла на  рукоять меча. Как можно тише он вытащил
клинок из ножен. Кто бы  ни был тот, кто прячется за дверью, -- вор?  шпион?
убийца? -- он пожалеет о вторжении.
     Первая мысль  Марка  была об Авшаре,  но  символы друидов на  галльском
клинке оставались холодными.  Когда в  действие вступала магия, они начинали
переливаться золотистым огнем.
     Что ж, в таком случае Скавра ожидает всего лишь человек.
     Марк резко толкнул дверь и прыгнул в комнату.
     -- Кто?! -- заревел он и вдруг поперхнулся.
     С мечом в руках в боевой позиции за  кроватью трибуна стоял Гай Филипп.
Старший центурион никогда не рисковал понапрасну  и именно поэтому  дожил до
седых волос.
     Отсалютовав Скавру мечом. Гай Филипп заметил:
     -- Я жду тебя довольно долго. Уже далеко за полночь.
     -- Что ты здесь делаешь?
     Марк крепко пожал ему руку. Только ощутив прикосновение мозолистой лапы
старого друга, Скавр убедился в  том,  что перед  ним не видение,  вызванное
вином Фредниса.
     -- Отдыхаю. Вернее, отдыхал, пока ты не  появился, -- ответил  ветеран,
ухмыляясь при виде замешательства трибуна.
     Гай  Филипп сказал  сущую правду. В углу  валялись его сапоги.  Похоже,
старший  центурион до  прихода  Марка со  всеми  удобствами располагался  на
кровати  трибуна,  потягивая  винцо. Пустой  кувшин, лежавший  у  изголовья,
свидетельствовал о том, что Гай Филипп не терял времени даром.
     -- А помимо этого?
     Марк  улыбался  --  он снова слышал звучную латинскую  речь, от которой
отвык за целую зиму. Гай  Филипп был истинным римлянином  во всех отношениях
--  храбрым,  практичным,  не  обладающим  слишком  богатым  воображением  и
достаточно  упрямым, чтобы одолеть  любое препятствие.  Присутствие старшего
центуриона в столице  было  логическим следствием  именно  этого  последнего
качества.
     -- Твои  проклятые чинуши не прислали нашим ребятам ни единого золотого
за  последние два месяца.  И если легионеры не увидят этих  гребаных денег в
ближайшие дни, они начнут грабить пригороды Гарсавры. Дисциплина покатится к
едрене матери -- как легко догадаться.
     Став наемниками, легионеры вели себя куда свободнее, чем в Риме, где их
связывала мощная римская военная традиция. Но именно то, что  еще оставалось
в легионе от этой традиции, и  делало подразделение Скавра столь эффективным
в Империи,  где  почти вся пехота  представляла собой  беспорядочный  сброд.
Неуплата жалованья была наилучшим топливом для бунта.
     -- Почему ты не написал мне? -- спросил трибун.
     -- Во-первых, проклятые грунтовые дороги! Пойдешь  -- утонешь по  самые
помидоры.   Сам  понимаешь  --  какой  нарочный  проедет  по   такой  грязи?
Во-вторых...  Ну, я  не  мастак писать...  Да и не люблю я этого дела. Кроме
того...  --  Гай Филипп крепко  стиснул челюсти, собираясь с силами. Он явно
готовился перейти к  сути дела. -- Если  хочешь чего-нибудь добиться,  лучше
явиться самому. Покажи мне эту чернильную  душу,  которая  занимается  нашим
жалованьем. Я лично откручу ему яйца. Если проклятые имперцы  хотят нанимать
солдат, то лучше бы они относились к  нам  как положено. Один из  них  скоро
запомнит это на всю жизнь.
     Скавр знал, кто этот провинившийся бюрократ.  Марк тихонько вздохнул от
удовольствия, предвкушая отличное зрелище.
     --  Я  покажу  его  тебе, --  обещал он  Гаю  Филиппу. -- Только я хочу
посмотреть, что ты с ним сделаешь.
     -- Справедливо, -- отозвался Гай Филипп.
     Он обвел взглядом крошечную комнатушку, где обитал Скавр. Там  почти не
было мебели  --  за  исключением  кровати, кресла,  служившего  одновременно
подставкой для лампы, и  изрядно побитого сундучка  из сосновой  древесины с
вырезанной на крышке скабрезной сценкой.
     --  Я думал,  ты живешь  лучше, -- заметил  Гай  Филипп.-- Если Туризин
держит тебя в черном теле, то, думаю, лучше бы тебе вернуться к нам. Кстати,
когда ты возвращаешься в легион?
     Марк беспомощно развел руками.
     -- Все далеко  не так  просто. С  тех пор как  Дракс  улизнул,  я не  в
слишком большом фаворе.
     --  А! Это... -- с отвращением отозвался Гай Филипп.  Конечно, он был в
курсе событий. Легионеры, которых Скавр немедленно отослал назад после того,
как барон Дракс бежал, принесли в Гарсавру все новости.
     Поколебавшись,  старший  центурион  позволил себе  выразить сочувствие,
облекая его в следующую форму:
     -- Чтоб чума забрала эту коварную сучку.
     Скавр оказался в ловушке. Он был благодарен другу за понимание и вместе
с тем  испытывал странное  желание  защитить  Хелвис.  Поэтому  Марк  просто
промолчал.
     После  нескольких   неловких  минут  Гай   Филипп  удачно  сменил  тему
разговора.
     -- Ребята без  тебя скучают.  Просили  передать  тебе  самые  наилучшие
пожелания.
     -- Правда? -- Марк был тронут.-- Приятно  слышать.--  Неожиданная мысль
мелькнула у него в голове: -- А кто сейчас командует манипулами?
     -- Ну, тебя там нет... А Юний Блез... м-м... скончался... -- Гай Филипп
постарался  проскочить  эту  скользкую  тему  как  можно быстрее,  поскольку
младшего  центуриона  убила  Хелвис.  -- Ну... Я  повысил  в  звании  Секста
Муниция, теперь он -- младший  центурион. -- Марк вопросительно поднял левую
бровь. Гай Филипп добавил: -- Знаю,  он немного молод. Но  в звании младшего
офицера проявляет  себя неплохо. Усердный,  трудолюбивый парень.  Отнюдь  не
глуп.  И  достаточно крепок,  чтобы выбить дурь  из любого, кто отвечает ему
грубостью.
     --  Ну  хорошо,  хорошо.  Я  уверен,  ты  и без  меня разбираешься, как
поступать.
     Старший  центурион прослужил  в  легионах  более  тридцати  лет  и,  уж
конечно, лучше Скавра  мог оценить качества своих солдат. Трибун был, в свою
очередь, достаточно умен, чтобы понимать это.
     -- А как откосятся к Муницию другие командиры?
     С  тех пор как  легион  оказался  в  Видессе, в отряде появилось  много
новичков  из  местных солдат.  Возможно, Гай  Филипп  мог не  заметить,  что
видессиане не  приняли Муниция. Но ответ старшего центуриона показал, что  и
эту проблему он обдумывал.
     -- Гагик неплохо ладит с ним.
     Гагик Багратони  командовал отрядом из двухсот  васпуракан, который был
преобразован в двойную манипулу.
     Следующая фраза Гая Филиппа еще больше ободрила Марка:
     -- Муниций не настолько горд, чтобы не спрашивать совета у Багратони.
     -- Отлично, -- сказал трибун. -- Кстати, я рад, что в свое время у меня
хватало ума поступать точно так же с тобой.
     Сейчас Марк превратился в неплохого командира, но в армии Цезаря он был
поначалу  зеленым  новичком  --  скорее  политическим  выдвиженцем,   нежели
военным, -- и почти во всем зависел от своего старшего центуриона.
     Гай Филипп хмыкнул с довольным видом.
     -- Как поживает Зеприн Красный? -- спросил Марк.
     --  Все  еще  хочет  оставаться рядовым  бойцом. Что  очень обидно,  --
ответил ветеран.
     Марк покачал головой:
     -- Он неплохой солдат, но куда охотнее я увидел бы его в роли офицера.
     Великан-халогай   Зеприн  Красный   некогда   командовал  императорской
гвардией Маврикия Гавра. Император и гвардия погибли в жестокой сече. Зеприн
не  уставал  винить себя за  то, что  не пал  рядом со своим повелителем,  и
наотрез  отказывался  принимать  офицерское  звание.   Отныне  он  не  желал
подвергать опасности никого, кроме самого себя.
     -- А Пакимер? -- продолжал спрашивать Скавр.
     Гай Филипп смешливо фыркнул:
     -- Пакимер остается Пакимером.
     Оба римлянина, усмехаясь,  переглянулись.  Отряд легкой кавалерии Лаона
Пакимера  не состоял  непосредственно под  командой Скавра; однако хатриши и
легионеры несли службу  плечом к плечу  --  так повелось со времен  Марагхи.
Легкомысленный  стиль   Пакимера  выводил   из  себя   методичного  старшего
центуриона. Но как бы небрежно ни делал свое дело Пакимер, результаты --  на
удивление -- получались хорошие.
     --  Что  еще  я  хотел сказать?  --  пробормотал Гай Филипп,  рассеянно
почесывая  шрам на правом локте; левая рука, защищенная в  бою щитом, шрамов
почти не имела. Затем лицо старшего центуриона просветлело. -- Ах да! Теперь
у нас двое новых оптио: Пулион и Ворен.
     -- Оба сразу? -- хитро спросил Марк.
     -- Да, оба  сразу, -- ответил Гай Филипп, не поддерживая шутки трибуна.
-- Думаешь,  у меня  хватило бы духа  повысить в  звании одного и забыть про
другого?
     Тит Пулион и Луций  Ворен соперничали много  лет. Этот спор окончился в
тот день,  когда в стычке с отрядом намдалени Дракса они  спасли  друг другу
жизнь.
     --  Все, все, не спорю,  --  поспешно  сказал  Скавр. И вздохнул. Вино,
выпитое в доме Фредниса, замедляло ход его мыслей.  --  Похоже,  ты  отлично
справляешься с моей работой. Не знаю, зачем кому-то скучать без меня.
     -- Не говори так! -- вскричал Гай Филипп. -- Ни за какие  коврижки я не
хотел  бы  принять  твою  проклятую  должность!  О,  я  вполне  в  состоянии
сообразить,  кого повысить в звании,  кого  понизить или  наказать;  решить,
какой маршрут выбрать для похода, где разбить лагерь, как выстроить манипулы
в  боевую  линию.  Но  все   остальное!..  Эта  дьявольская  игра  командира
наемников!.. Все эти интриги, партии, фракции!.. Туризин  и  чиновники тузят
друг друга почем зря!.. Как я могу знать заранее, когда надо открыть рот,  а
когда промолчать, как умилостивить какого-нибудь старого  пердуна, чтобы тот
не  ткнул  тебя ножом  в  спину... Благодарение богам за то, что  дорога  от
столицы до Гарсавры залита топкой грязью! По крайней мере, имперцы до нас не
добирались и не терзали меня своими тягучими речами. Да  забери ты ее назад,
эту должность! Нам нужен ты и только ты!
     Это, вероятно, была самая длинная речь, какую Марк когда-либо слышал от
Гая Филиппа.
     -- Спасибо, старый друг, -- мягко молвил Марк, искренне тронутый.
     -- За что? --  осведомился Гай Филипп, старательно изображая презрение.
Он   не  любил  демонстрировать   свои  чувства.   Однако  полностью  скрыть
удовольствие не сумел.
     Неловко  переступив  с  ноги  на ногу. Гай Филипп  пнул пустой  кувшин.
Кувшин покатился по полу. Ветеран проводил его глазами.
     --  Знаешь,  -- сказал Гай  Филипп Марку, --  мне  не хватило. Надо  бы
отметить встречу как положено.
     Марк подавил стон. Он уже предвкушал свинцовую тяжесть в голове. Однако
не нашел в себе сил отказаться.
     -- Почему бы и нет?  -- сказал Марк -- второй раз за один вечер. Утром,
вероятно, ему придется пожалеть об этом.


        Глава вторая

     Лагерь аршаумов  проснулся  с первыми лучами солнца.  Двое  неугомонных
фехтовальщиков уже принялись за дело. Клинки ярко сверкали в утреннем свете,
сталь  звонко  ударялась о  сталь.  Виридовикс  испустил  громкий  вопль  и,
заставив  меч описать полукруг, нанес удар сбоку. Горгид  пригнулся и шагнул
вперед, нанося  своему  противнику  быстрый колющий  удар. Острие  короткого
римского гладия остановилось в нескольких дюймах от груди кельта.
     -- Чтоб  тебе  провалиться, пес! -- пропыхтел Виридовикс,  откачнувшись
назад и широко разводя руками  в знак поражения. Обтерев от пота веснушчатое
лицо и  смахнув с  глаз мокрую прядь  медно-рыжих  волос, кельт  добавил: --
Гляди ты, нахватался хитрых приемов!
     Горгид, сощурившись, глядел на него.
     -- Ты уверен, что не сам научил меня всему этому?
     Зеленые глаза Виридовикса заискрились весельем.
     -- Говоришь,  я  тебя и выучил, на свою голову?  Ха! У тебя хватило ума
воспользоваться добрым уроком, а это главное. Для  старого пердуна ты машешь
этой железкой совсем неплохо, -- добавил кельт -- нарочно, чтобы посмотреть,
как Горгид злится.
     Горгид  был  человеком  без  возраста;  его худощавое  тело  оставалось
жилистым и выносливым, а на лице еще не проступили морщины. То, что  ему уже
минуло сорок,  выдавала  лишь  седеющая  бородка, которую  грек  отрастил  в
последнее время.
     -- Гляди,  не лопни  от гордости.  Ты ненамного  моложе  меня, -- резко
парировал Горгид.
     Ухмылка  Виридовикса  стала  еще шире. Он пригладил  волосы и расправил
великолепные рыжие усы,  свисавшие почти до плеч. Ни единого седого волоска,
чистая огненная медь!
     -- Хвастай, хвастай, -- кисло промолвил грек. -- Но мы оба гораздо чаще
просыпаемся  по ночам,  чтобы сбегать по  нужде,  чем несколько  лет  назад.
Попробуй отрицать, если посмеешь!
     -- Вот удар точно в цель! <b>--</b> ответил Виридовикс. -- А вот и еще один <b>--</b>
для тебя!
     Он пружинисто  прыгнул  вперед.  Врач едва  успел  схватить меч,  чтобы
отразить выпад кельта. Удар оказался так силен, что  выбил  из  рук  Горгида
короткий меч --  подарок Гая Филиппа. Старший центурион полагал,  что гладий
никогда не понадобится греку, и преподнес врачу оружие "на всякий случай".
     Гладий, крутясь в воздухе, отлетел в сторону.
     -- И все же это было совсем неплохо, -- заметил Виридовикс,  вытаскивая
меч Горгида из земли. -- Я хотел хлопнуть тебя по ребрам плашмя.
     -- Я должен  был  удержать меч. -- Горгид  сжал и разжал пальцы  правой
руки. Пальцы онемели. -- Ну у тебя и лапища, ты, зверюга!
     У  Горгида  хватило  честности  признать  победу  за  кельтом,  но   не
приправить похвалу острым перцем грек не мог.
     --  Чтоб  тебя  бросили  воронам, гречишка.  --  Виридовикс  надулся  с
притворным возмущением.
     Утро  выдалось   довольно  прохладным.  Лагерь  уже   просыпался.  Одни
кочевники  запрягали низкорослых  степных  лошадок, расчесывали  им  гривы и
хвосты; другие сворачивали шатры и наматывали их на шесты.
     Иные сидели кружком  у костра,  готовя завтрак. Кочевники  смешивали  с
водой сухую простоквашу и хлебали густую, безвкусную жидкость. Кое-кто жевал
длинные полосы вяленой баранины или козлятины.  Несколько  человек жарили на
копьях колбасу из конского мяса.
     Но далеко не все в  это утро наелись  досыта.  Припасов осталось не так
много, и восполнить их было неоткуда.
     Конные  патрули возвращались в  лагерь,  потирая усталые  после тяжелой
дозорной ночи глаза. Навстречу им скакала смена.
     Аршаумы  ворчали -- им  не нравились  строгие  дозоры, установленные их
каганом. Предки аршаумов разбили косматых хаморов и отбросили  их на  восток
от  великой  реки Шаум! Это случилось полвека назад. Почти никто из аршаумов
не верил, что хаморы посмеют встать у них на пути.
     Однако, несмотря на  ропот, аршаумы были воинственным народом. Горгид с
Виридовиксом  оказались  в это  утро  не  единственными,  кто  упражнялся  с
оружием.  Кочевники метали  в  цель  короткие  копья --  пешими  и  с седла;
стреляли из луков в подброшенные вверх куски ткани или поставленные на землю
круглые  щиты.  Двойные  луки  из  рога  дикого  барана,  с  тугой  тетивой,
сплетенной из конских сухожилий, посылали  длинные зазубренные стрелы. Такие
стрелы легко пробивали насквозь и деревянный щит, обтянутый кожей, доспех из
жесткой вываренной кожи, и даже кольчугу.
     Рядом с друзьями  щелкнула,  сорвавшись,  тетива лука, послав  в воздух
шальную крутящуюся стрелу.
     -- Выше голову! -- закричал аршаум. Все вокруг бросились на землю.
     -- Зачем вопить всякую ерунду? -- осведомился Виридовикс  у Горгида. --
Разъясни-ка мне эту загадку, милый всезнайка.
     -- Он  кричал это для тебя, -- с удовольствием ответил врач. -- Ведь ты
всегда все делаешь наоборот.
     -- Увидишь, настолько ли  я  глуп, чтобы еще хоть раз обратиться к тебе
за объяснением, -- обиделся Виридовикс.
     Рядом со  спорщиками бились на  кулаках. Один кочевник, перелетев через
плечо  своего противника, с  шумом упал в грязь. Рядом  обменивались ударами
несколько  пар фехтовальщиков. Аршаумы  предпочитали  любому другому  оружию
кривые  сабли. Ятаганы  с утяжеленным острием  были удобны при стремительном
рубящем ударе с седла, но не слишком годились для пешего боя.
     -- Хватит на сегодня? -- спросил Горгид, вложив меч в ножны.
     -- Пока достаточно.
     Они  принялись бродить по лагерю и остановились  возле  самой  странной
пары соперников  в лагере. Ариг,  сын Аргуна, обменивался  яростными ударами
сабли с  Батбайяном,  сыном Таргитая.  Клинки  сверкали  серебром  в быстром
танце.  Оба  соперника  были  сыновьями  каганов.  На  этом  их  сходство  и
заканчивалось.
     Ариг -- типичный аршаум: худощавый,  стройный, гибкий, смуглый; широкие
скулы, раскосые глаза, приплюснутый нос. На верхней губе и подбородке у него
росло лишь несколько волосков.
     Батбайян -- хамор:  широкоплечий, крепко сложенный,  с  густой курчавой
бородой, скрывающей его жесткое широкое лицо, с кривым  носом. Он казался бы
красивым молодым  человеком, если  бы не  безобразное  красное отверстие  на
месте выжженного левого глаза.
     Прожив несколько недель в  лагере  аршаумов,  Батбайян преодолел  страх
перед  ними  и,  в  свою  очередь,  сумел  заслужить  их  уважение.  Крепкое
телосложение  позволяло  ему рубить  саблей и стрелять  из  лука лучше,  чем
большинство аршаумов, и то,  что  сейчас  он  отступал под  натиском  Арига,
говорило лишь о  том, что его противник был быстр, увертлив и хитроумен, как
атакующая змея.
     --  А, чтоб тебя взяли  духи  ветров!  -- выругался  Батбайян на  своем
гортанном языке, снова отступая. -- У  меня только  один глаз! Никак не могу
толком рассчитать расстояние.
     Ариг ухмылялся, как хищник, подкрадывающийся к добыче.
     -- Дружище! Варатеш и его банда не обратят внимания на твои стоны.
     Удары аршаума, казалось, сыпались со всех сторон одновременно. Внезапно
Ариг уставился на свою правую руку --  она  была пуста. Его  сабля лежала на
земле.  Батбайян прыгнул вперед  и  наступил на нее ногой, а после  похлопал
Арига по груди клинком.
     Наблюдавшие за боем зрители гикнули, когда роли внезапно переменились.
     -- Ах ты, паршивый сын козла! -- сказал Ариг, однако без всякого гнева.
-- Ты поймал меня в ловушку!
     Батбайян только кивнул.
     Полгода назад он был еще почти мальчишкой, ребячески болтливым, веселым
и любопытным.  За эти дни он  стал  мужчиной. Говорил  он  редко, а нечастая
хмурая улыбка никогда теперь не шла дальше губ.
     -- Бедный парень, --  шепнул  Виридовикс  Горгиду. --  Жаль, что ты  не
можешь вылечить его душу, как сделал это с моим полумертвым телом.
     -- Ран души я не  целю, --  ответил врач. И признался: -- Да и  вообще,
когда я нашел тебя, первая моя мысль была такой: теперь мне придется увидеть
<i>еще и это!
     --</i> Что -- "это"?
     - Как ты умираешь.
     -  Хорошо, что ты этого  не увидел. Иначе мой  дух преследовал  бы тебя
стенаниями, назойливый, как баньши.
     -- Ничего удивительного, если твой баньши будет подобен тебе.
     -- Почему мы не двигаемся вперед? -- спросил  Батбайян. -- Почему стоим
на месте?
     Не дожидаясь ответа, он повернулся к Аригу спиной и отправился готовить
своих лошадей к дневному переходу.
     Ариг покачал головой:
     -- Этот парень пройдет сквозь пламя, лишь бы отомстить.
     Аршаумы  знали  о  кровной  мести  Батбайяна  и  сочувствовали  ей.  Но
Виридовикс тревожно  вздрогнул, наклонился  к уху  Арига и тихо  проговорил,
стараясь, чтобы молодой хамор не услышал:
     -- Не говори при нем о пламени. Пламя Авшара поймало в страшную ловушку
его и остальных... Он никак не может избыть этот ужас.
     Кельт и  сам содрогнулся, вспомнив высокие, прямые,  как стрелы,  языки
колдовского пламени, извивающиеся над степью по велению Авшара.
     Холодный  и  сдержанный, как  подобает  кочевнику, Ариг  скрывал  любые
добрые  чувства под  маской  равнодушия.  И  если  хоть  какие-то  эмоции  и
позволяли  себе прорваться  наружу, Ариг неизменно добавлял: "Проклятие, это
Видесс сделал меня мягким, словно каша".
     Но сейчас сын кагана только прикусил губу и признал:
     -- Я забыл об этом.
     Но вот все шатры свернуты и навьючены на лошадей. Все -- за исключением
того,  где обитали  Ланкин  Скилицез и Пикридий Гуделин  --  послы Туризина.
Скилицез   давно  уже  был  на  ногах.  Сейчас  рослый  имперский  офицер  с
мрачноватой  насмешкой  наблюдал за своим  спящим товарищем по  путешествию.
Всунув голову в шатер, Скилицез проревел ужасным голосом:
     -- Соня! Подъем! Ты что, собрался провести весь день под одеялом?
     Гуделин неловко вскочил, напялил тунику задом наперед, а пояс застегнул
кое-как. Потирая  сонные глаза,  чиновник  нахмурился.  Его  появление  было
встречено развеселыми воплями.
     --  Ну ладно,  ладно. Я  здесь,  -- сердито  проговорил  он.  Гуделин и
Скилицез цапались,  как кошка с  собакой, всю  дорогу.  --  Что,  не нашлось
других способов меня разбудить?
     -- Нет, -- лаконично  ответил Скилицез. Офицер был большой редкостью --
<i>немногословным</i> видессианином.
     Ворча, Гуделин принялся сворачивать шатер. Он  делал это так медленно и
неловко,  что  Скилицез,  демонстративно  хмыкнув,  все-таки  пришел ему  на
помощь.
     --  Неуклюжий олух, -- проговорил  он почти дружелюбно, свернув шатер и
приторочив его к седлу.
     -- Кто неуклюжий олух? Я?  --  Гуделин выпрямился во  весь  рост,  что,
впрочем, не произвело на Скилицеза должного впечатления. --  Я не создан для
полевой  жизни,  но  это не повод  для насмешек.  --  Поймав взгляд Горгида,
чиновник добавил: -- У этих  вояк чересчур узкий взгляд на вопрос о том, что
в жизни важно, а что второстепенно. Не так ли?
     --  Несомненно, -- ответил грек, садясь в седло. На его лице показалась
едва  заметная  улыбка,  а  голос  прозвучал  чуть-чуть  самодовольно. Самую
малость; но  достаточно, чтобы  Гуделнн обиделся и скорчил одну из  наиболее
выразительных своих гримас.
     Здесь,  в бескрайней  степи, Гуделин -- несравненный  мастер  дворцовой
интриги -- и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке.
     Несколько секунд Гуделин тщетно пытался пригладить и заострить клинышек
своей бородки, но затем  сдался. Взобравшись на коня, бюрократ похлопал себя
по  брюшку  -- все еще толстому,  даже после  целого  года,  проведенного  в
путешествии.
     -- Кстати, я не опоздал к завтраку? -- осведомился он.
     Скилицез закатил глаза к небу. Виридовикс протянул Гуделину кусок мяса.
Чиновник глянул саркастически:
     -- Что это за... э-э... деликатес?
     --  Всего   лишь  полужареное  мышиное   мясо,   --  отозвался   кельт,
ухмыльнувшись. -- Прошу прощения. Последнюю колбаску я уже сожрал.
     Гуделин стал бледно-зеленым.
     --  Не знаю, по какой это причине я вдруг потерял аппетит? Должно быть,
что-то  с   погодой...   Хотя,  безусловно,   прими,  мой  друг,   сердечную
благодарность за твою несравненную щедрость.
     Гуделин вернул мышь Виридовиксу.
     --  В таком случае  -- вперед!  -- Скилицез  подхлестнул Гуделина этими
словами,  как кнутом. Но когда Гуделин тронул  поводья,  офицер доверительно
признался  Горгиду:  -- У меня тоже  припасы  закончились.  Нам  бы  сделать
остановку и поохотиться.
     Грек наклонил голову в знак согласия.
     -- Кочевники иной раз питаются кровью лошадей, -- сказал Горгид.
     Он  не  думал,  что  эти слова будут  приняты  всерьез. Самая  мысль  о
подобном казалась греку отвратительной. Однако Скилицез ответил просто:
     --  Так поступают,  когда  положение  безвыходное. Лошади  утомляются и
болеют.
     Армия Аргуна продвигалась на юго-восток. Лохматые степные лошадки -- не
слишком приглядные на вид, но выносливые и крепкие, как железо, -- оставляли
позади одну сотню миль за другой.
     Горгид  благословлял влажную  землю  и  густую  весеннюю  траву.  Через
месяц-другой конники начнут поднимать густое удушающее облако пыли.
     На западе серебряным зеркалом сверкало море Миласа. А степь  оставалась
все  тем же  унылым морем травы, по которой перекатывались волны. Необъятные
степные пространства тянулись от границ Видесса далеко на запад  --  дальше,
чем могло охватить человеческое  воображение. Этот ландшафт  казался Горгиду
скучным и  монотонным. Врач вырос  среди  бесконечного  разнообразия природы
материковой Греции  -- горы и  долины,  солнечное море,  темные  под густыми
кронами  деревьев  плоскогорья...  И  любую  из долин  можно было пройти  за
полдня.
     Виридовиксу же степные  просторы  казались не столько скучными, сколько
угнетающими. Леса его родной Галлии давали  чувство защищенности. Мир кельта
был   уютным,   закрытым.   Степи  заставляли  человека   чувствовать   себя
незначительным, крошечным -- насекомое, ползущее по плоскому подносу.
     Виридовикс  ехал,  окруженный  кочевниками,  --  другие  люди   кое-как
прикрывали кельта  от пугающей обнаженной бесконечности.  То  и  дело  кельт
всматривался в  южный горизонт в надежде увидеть Эрзерум -- пики, отделяющие
Пардрайю от Йезда.
     --  Когда-нибудь  настанет  светлый  день,  и я  их  увижу,  -- говорил
Виридовикс Батбайяну.-- Человеку необходимо знать, что этой ужасной  плоской
степи когда-нибудь настанет предел.
     --  Почему? -- Батбайян привык к  открытой  степи,  как Виридовикс -- к
сокровенным  лесным  тропам.  Другие  кочевники  тоже недоуменно  покачивали
головами, удивляясь странным привычкам Виридовикса.
     Батбайян  присоединился  к  тому  десятку  видессианских   солдат   что
сопровождали посольство  из Присты в Аршаум.  Если  не считать Виридовикса и
Скилицеза, кроме этих  десяти  солдат во  всей  армии Аргуна  не нашлось  бы
больше  никого,  кто говорил бы на языке хаморов. Их командир,  Агафий Псой,
был по рождению видессианин, но годы, проведенные на краю Пардрайи,  научили
его языку степняков.
     -- Местность не имеет значения, -- высказался Агафий с цинизмом старого
вояки,  --  другое  дело  --  ублюдки,  которые здесь живут.  От них-то  все
неприятности.
     Виридовикс расхохотался во все горло:
     -- Ну вот! А я-то думал, что  наконец избавился от Гая Филиппа.  Но нет
-- его тень выскочила там, где я меньше всего ожидал ее встретить.
     Псой ничего не знал о римлянах и только недоуменно моргнул.
     -- Что тут за тарабарщина? -- вмешался кто-то на языке аршаумов.
     Виридовикс  повернул голову. Каган  Аргун  и  его  младший  сын Дизабул
приближались  к  видессианским  послам. Люди Шаумкиила говорили  на  мягком,
шипящем языке; грубоватая гортанная хаморская речь резала им слух.
     Однако Аргун шутил. Каган вообще предпочитал управлять людьми с помощью
шуток и уговоров и редко прибегал к грубости и лжи.
     Кельт перевел  Аргуну  разговор  --  насколько  сумел. Он  уже  неплохо
понимал язык аршаумов, но говорить на нем давалось Виридовиксу нелегко.
     -- А ты что об этом думаешь, Красные Усы? -- спросил Аргун.
     Пышные усы экзотического цвета  поражали воображение  кагана.  У самого
Аргуна росло на верхней губе всего несколько волосков.
     -- Я? Я -- делать это в обратную сторону. Люди есть люди. Везде. Пейзаж
-- он меняет очень много.
     -- Что-то в этом есть, -- кивнул и Аргун.
     --  Как  ты  можешь  так  говорить,  отец? --  воскликнул Дизабул.  Его
красивое лицо дернулось в  усмешке. -- Он так плохо  говорит на нашем языке,
что  его  почти  невозможно  понять.  --  С  улыбкой  превосходства  Дизабул
повернулся к Виридовиксу. -- Правильно было бы так, чужеземец:  "Я бы сказал
наоборот: люди есть люди..." и так далее.
     -- Благодарю, -- отозвался галл; однако подумал совершенно иное.
     Дизабул  был своего  рода  ошибкой  Аргуна.  Все желания  юного  принца
исполнялись  немедленно. Результат  был понятен и легко предсказуем. Дизабул
терпеть не мог своего старшего брата и всех, кто связан с ним.
     --  Испорчен,  как  рыба, пролежавшая неделю на солнце, --  пробормотал
Виридовикс по-кельтски.
     Аргун укоризненно покачал головой:
     -- Лучше толковые речи от старой овечьей  шкуры, чем злость и глупость,
обернутые в красивые меха.
     -- Что ж, давай,  слушай и хвали его! -- буркнул Дизабул.  Он  вспыхнул
даже от мягкой критики. -- Я не желаю терять на него времени.
     Он  дернул поводья своей лошади и ускакал прочь. Горгид,  погруженный в
беседу с  шаманом Толаи,  бросил  на  Дизабула беглый  взгляд.  Он  проводил
глазами красивого юношу так, как другой мужчина  посмотрел бы на хорошенькую
женщину. Грек слишком хорошо знал, что юный принц -- капризный, вспыльчивый,
самовлюбленный  мальчишка.  Но  простая  внешняя привлекательность иной  раз
заставляли Горгида забывать об этом.
     Неожиданно Горгид понял, что пропустил мимо ушей последнюю фразу Толаи.
     -- Прости, я не расслышал. О чем ты говорил сейчас?
     -- Когда  будет достаточно тепло и появятся  лягушки, я приготовлю одно
снадобье. Возможно, оно снимет онемение с ног Аргуна. Дня три-четыре -- и, я
думаю, можно начинать.
     Как    всегда,   когда   дело   касалось   медицины,   грек    проявлял
заинтересованность.
     -- Мне нужно девять лягушек, -- объяснил  шаман. -- Я отрежу им головы.
Из их тел  вытечет  желтая жидкость,  которую надлежит  смешать  в горшке  с
вытопленным козлиным жиром. Горшок  следует закрыть и  на один день оставить
на солнце, а на одну ночь -- на огне. Затем взять мягкую кисточку и  смазать
онемевшее тело. Обычно такое масло помогает.
     --  Никогда раньше не слышал, --  честно признался Горгид. При мысли  о
подобном лекарстве его одолела легкая тошнота.  И тут еще одна мысль  пришла
ему в голову:  -- Хорошо, что Аргун -- не хамор. Иначе  он не  подошел бы  к
такому лекарству и на сто шагов.
     Толаи хрипло засмеялся:
     -- Что правда, то правда. Еще  одно подтверждение тому, что  "косматые"
не могут считаться полноценными представителями человеческой расы.
     ----------
     -- Завтра начнем охотиться, -- объявил Аргун, сидя  у костра и поглощая
простоквашу. У некоторых аршаумов  еще  оставалось немного вяленого мяса, но
большинство ели ту же сухую простоквашу.
     --  Давно пора.  Пардрайя -- глупое место! -- сказал Ирнэк, вождь клана
Черных Овец --  самого  крупного  после клана Серой Лошади. Иногда  эти  два
клана соперничали.
     В глазах аршаума застыло недоумение. Вождь был умным человеком. То, что
он увидел в Пардрайе, оставалось вне его понимания.
     -- Так быть не должно! Эта земля получает много дождя! Она в  состоянии
кормить большие стада. Больше, чем  в Шаумкииле. Однако ничего подобного  мы
не видим. Завтра я уже забуду, как выглядит корова.
     Остальные  аршаумы  сердито  загалдели. Они рассчитывали  по пути через
Пардрайю к Йезду захватить несколько хаморских стад. Но с тех  пор как армия
перешла великую реку  Шаум,  она  не  встретила ни  одного  стада.  Время от
времени вылавливали  отбившихся  овец, коров  или  коз, однако  ни  разу  не
встретили  большого  стада.  А  ведь  от   таких  стад  зависела  вся  жизнь
кочевников, подобно тому, как жизнь крестьян неразрывно связана с урожаем!
     Если  уж  на то  пошло,  то  и  хаморов они  не  встречали  тоже.  Даже
разведчиков, которым давным-давно полагалось  бы висеть у Аргуна  на хвосте.
Аршаумы считали это признаком трусости.
     --  Что  сделают  "косматые",  когда  завидят   наше  приближение?   --
спрашивали  аршаумы. И  сами  же отвечали: --  Кто  знает? У  нас  не  будет
возможности это выяснить.
     Спутники аршаумов тревожились куда больше. Виридовикс по горькому опыту
знал: Авшар  отслеживает любые перемещения зачарованного галльского меча. Ни
одно  колдовство  не могло причинить владельцу волшебного клинка какого-либо
зла. Но сопротивление любой  магии, в  свою  очередь, помогало князю-колдуну
узнать о его местонахождении.
     --  Этот  негодяй совсем  не  случайно забыл устроить нам торжественную
встречу. Наверняка он что-то затевает, -- говорил Виридовикс.
     -- Еще более  тревожит  то обстоятельство, -- добавил Пикридий Гуделин,
--  что к нам не присоединяются  большие отряды мятежных хаморов. Вряд ли им
сладко живется под сапогом Авшара.
     -- Умная мысль! -- одобрил Горгид. Он и сам размышлял о том же.
     --  Две причины,  -- сказал  Батбайян.  --  Первая.  Авшар правит через
Варатеша. Варатеш  -- бандит, но из семьи кагана.  Варатеш -- добрый пес. --
Единственный глаз молодого хамора презрительно сузился.
     -- Варатеш, конечно, ублюдок, но он нечто большее, чем просто собака на
веревке  у  Авшара, --  возразил Виридовикс. Время,  проведенное в  плену  у
Варатеша, научило кельта по-настоящему ценить таланты бандитского вожака.
     --  Я говорю то, что говорю, -- ровным тоном  проговорил  Батбайян.  Он
посмотрел  кельту прямо в глаза, как бы желая  бросить ему вызов. Виридовикс
только пожал плечами. -- Так, -- кратко бросил Батбайян.  -- Вторая причина.
Хаморы  боятся аршаумов больше, чем колдуна.  Я сам  был  такой,  пока ты не
сказал мне о мести. Недовольные -- есть, но аршаумы страшнее Авшара.
     -- Возможно, -- согласился Скилицеэ. -- К тому  же у Авшара  была целая
зима,  чтобы покончить с возмущением. Урок-другой -- и  теперь всякий дважды
подумает, прежде чем проявлять недовольство.
     --  "Дважды  подумает"? --  переспросил Гуделин. -- О,  неужто ты решил
состязаться  со мною в искусстве плетения  эвфемизмов, Ланкин? Неужели мы до
сих  пор будем  именовать  эту  жестокую зиму  "прохладной". Собор  Фоса  --
"большим", горы Эрзерум --  "всхолмлениями", а  дикий ужас перед  Авшаром --
"задумчивостью"?
     Скилицез криво улыбнулся:
     -- Что ж,  это честно. Если  уж говорить  о  преуменьшениях,  то впредь
можно именовать тебя "болтушкой".
     Бюрократ зашипел, а его товарищи расхохотались.
     Горгид заставил их снова стать серьезными:
     --  Но  если  Авшар  нас  атакует   --  каким  образом  мы  окажем  ему
сопротивление?
     --  Будем сражаться, раздавим  и убьем, -- зарычал Батбайян.  -- Бросим
его труп в степи, пусть его обглодают грифы. Иначе зачем Вридриш привел меня
сюда?
     --  Разобьем его. Отлично!  Но  как? --  настаивал грек. --  Многие уже
пытались сделать это, но пока что ни один не добился успеха.
     Батбайян гневно посмотрел на грека. Молодой хамор жил одним -- местью.
     Скилицез проговорил:
     --  Аршаумы  --  лучшие воины,  нежели хаморы, Горгид. И  те  и  другие
уверены, что это так. В этом залог победы.
     -- Авшару для  победы вовсе  не требуются  хорошие воины,  --  возразил
Горгид.  --  Вспомни Марагху! Вспомни степные  битвы прошлой  осенью,  когда
против  Авшара  выступил  отец  Батбайяна. Победу  обеспечила  магия,  а  не
качества бойцов.
     Повисло мрачное  молчание.  Никто не мог  отрицать  правоты  грека.  Да
Горгид, как правило, и не ошибался. Наконец Виридовикс промолвил:
     -- Ну хорошо, сиятельный  военачальник, мудрейший полководец  и стратег
величайший.  Ты  обозначил  проблему.  Надеюсь,  у  тебя  имеется какое-либо
решение?  Или ты просто  хочешь,  чтобы  мы  все  стали  такими  же  старыми
брюзгами, как ты?
     -- Убирайся к воронам, -- раздраженно  отозвался Горгид. -- Откуда  мне
знать,  как планируются битвы? Я --  медик.  Ты был крупным вождем у  себя в
Галлии. Как бы ты поступил?
     Внезапно Виридовикс стал суровым.
     -- У меня нет ответа. Я сражался с  ублюдком  лицом к  лицу. Ты знаешь,
каков был результат.
     Горгид проклял свой болтливый  язык и начал было извиняться. Виридовикс
отмахнулся от него:
     -- Вопрос был поставлен честно.  А сейчас я собираюсь найти мой шатер и
завалиться спать. Будем надеяться, что во сне меня посетит фея и подарит мне
ответ.
     -- Хорошая мысль, --  одобрил грек. У него тоже туманилось в глазах  от
усталости.
     Но когда наступило утро, Виридовикс еще не нашел выхода из положения.
     -- Не повезло мне с феями! Должно быть, истрепали крылышки, пока летели
сюда. Этот мир так далек от Галлии, -- грустно  проговорил кельт. Но  тут же
оживился.
     Охота, объявленная вчера Аргуном, началась.
     -- А эти люди по маленькой не играют! -- сказал Виридовикс Горгиду.
     Часть  огромной армии аршаумов, возглавляемая Аргуном,  растянулась  по
степи  длинной  цепью  с  востока  на запад.  Другая,  под  командой Ирнэка,
двинулась  на  юг.  Около полудня  люди Ирнэка  отправились  на соединение с
крылом Аргуна. Цепи загонщиков ловили все, что попадалось на пути.
     Хаморы не  устраивали  столь  масштабной  охоты.  Батбайян  был  просто
поражен.
     -- Это похоже на войну! -- сказал он Аригу.
     -- Какой враг злее  голода? -- ответил  Ариг.  -- Или ты любишь,  чтобы
кишки липли к хребтине?
     Молодой хамор раздвинул губы в усмешке.
     Аргун  поднял штандарт высоко над головой. На  острие  копья развевался
длинный черный кафтан -- все, что осталось от предателя-йезда.
     Завидев сигнал,  воины двинулись вперед. Они  били в барабаны,  дули  в
деревянные и костяные  свистки, гудели в  рога. Прочие кричали во все горло,
чтобы вспугнуть птиц и зверей.
     Гарцуя  на  коне  вместе с остальными загонщиками,  Виридовикс  откинул
голову назад и испустил жуткий боевой клич.
     --  Ничего  не  могу  сказать об  этих бедных  животных,  -- проговорил
Горгид, содрогнувшись, -- но меня ты напугал основательно!
     -- А толку-то? Что с тебя ваять, кроме клочка шкуры и нескольких дохлых
костей? Гляди! Заяц!
     Аршаум пустил в зайца стрелу как раз в тот момент,  когда зверек высоко
подпрыгнул в воздух. Сраженный, заяц упал на землю, несколько раз дернулся и
затих. Кочевник наклонился с седла, схватил его за уши и бросил в мешок.
     Виридовикс снова испустил дикий вопль.
     --  По  крайней  мере,  я  могу  приносить  хоть  какую-то  пользу.  Не
слишком-то хорошо я стреляю из лука.
     -- Я тоже, -- проговорил грек. Хлопнув в ладоши, он прокричал несколько
строф из Гомера и Эсхила.
     Возможно, греческие  классики сработали --  еще один заяц  выскочил  из
травы чуть ли не из-под ног у Горгида. Грек рубанул его мечом, но опоздал --
зверек ускакал. Один  из аршаумов  насмешливо покачал  головой и  показал на
свой лук. Грек коротко кивнул.
     Рядом кто-то звонко заверещал: "Хонк! Хонк!"  По траве метнулась  тень.
Двое кочевников  помчались за нею по пятам.  Затем тень внезапно взметнулась
вверх,  быстро  взмахивая  короткими   сильными  крыльями.  На  ярко-красном
оперении головы и хвоста металлическим блеском вспыхнуло солнце.
     -- Фазан! -- заулюлюкал  Виридовикс. С  десяток стрел пронзили птицу. У
галла едва не текла изо рта слюна.
     --  Хорошо  бы потушить его, нашпиговать грибами и  тмином, затем снять
лишний жир, добавить масла...
     --  Помни, где  находишься, -- остановил  его Горгид. --  Радуйся, если
удастся его хотя бы поджарить.
     Приунывший Виридовикс кивнул.
     Один  аршаум  вскрикнул от неожиданности, а его лошадь в ужасе заржала,
когда на охотника набросился огромный дикий  кот.  Зверь цапнул  когтями  по
боку лошади, вонзил зубы в бедро загонщика и исчез прежде,  чем ошеломленные
аршаумы успели что-либо сделать. Ругаясь на чем свет стоит, кочевник обмотал
рану  чистой  тряпицей  и  продолжил  путь.  Он делал вид,  что  не обращает
внимания на насмешки  окружающих. Горгид напомнил себе о том, что надо будет
взглянуть  на  рану,  когда охота  закончится. Укусы  животных почти  всегда
воспаляются.
     Охотники с плеском перешли  маленькую холодную речку и подняли в воздух
сотни  уток  и  гусей. Стрелы  полетели  в  добычу. Виридовикс жадно схватил
подстреленного одним из аршаумов жирного гуся -- тот шлепнулся неподалеку от
кельта.
     -- Я его никому не отдам! --  грозно заявил Виридовикс,  словно  бросая
вызов всей Вселенной. -- Хорошее темное мясо. Свежее, мягкое. Ну, -- добавил
кельт,  посмотрев  Горгиду в  глаза,  --  я  с удовольствием  поделюсь им  с
<i>кем-нибудь...</i> если <i>кто-нибудь</i> прекратит насмехаться надо мной.
     -- Похоже, я обречен умереть с голоду, -- фыркнул грек.
     Гуделин торжественно произнес:
     -- Если ты, о чужеземец,  ищешь похвал, то  я с удовольствием  составлю
достойный панегирик твоим достоинствам  в обмен на ножку этой сочной  птицы.
--  Гуделин  принял   соответствующую  позу,  что  стоило   ему,  неопытному
наезднику, немалых  усилий, и принялся декламировать: -- О взлелеянный Фосом
чужеземец,   храбрейший  воин,   прославленный   подвигами  и  не   ведающий
колебаний...
     -- Заткнись,  Пикридий,  --  оборвал его Скилицез.  --  Ты  толще  этой
чертовой птицы и жирнее гусиного жира.
     Не позволив  себе смутиться  и даже  не запнувшись,  бюрократ продолжал
импровизировать. Он слишком хорошо знал, что "панегирик" злит Скилицеза.
     --  Хотел  бы я,  чтобы их поймали  побольше, -- проговорил  Горгид. --
Столько упустили!
     --  Поймаем!  --  обещал Ариг  и махнул рукой.  --  Видишь?  Толаи  уже
приготовился. Как только мы поднимем достаточно большую стаю...
     В  обычные  дни Толаи  носил  меховую шапку,  тунику  из  мягкой замши,
тяжелую куртку из  овчины, кожаные штаны  и сапоги из  выделанной  кожи -- и
ничем не  отличался  от  остальных кочевников клана.  Однако  сегодня  Толаи
красовался в  облачении шамана.  Длинная разноцветная бахрома  покрывала его
одежду. Некоторые полоски бахромы были завязаны в узелки, чтобы поймать злых
духов, другие болтались свободно. Страшная деревянная маска, обтянутая кожей
и  раскрашенная, закрывала лицо. Когда шаман  мчался на коне, он представлял
собой жутковатое зрелище. Только сабля, висевшая у него на поясе, выдавала в
нем человека, а не демона.
     Завидев Толаи,  Скилицез очертил на  груди  большой круг  и пробормотал
молитву.  Горгид уловил:  "...и  избави  меня  от  волхвования  языческого".
Неустрашимый  перед  лицом  любой  другой  опасности,  Скилицез  --  глубоко
верующий видессианин  --  весьма подозрительно  относился к  религии  других
народов.
     Горгида это рассмешило. Но потешался он вовсе не над Скилицезом. Ведь и
сам Горгид питал недоверие к магии любого сорта. Магия вопиюще противоречила
тому рационализму, с которым Горгид привык смотреть  на  мир еще с той поры,
когда был безусым юнцом. То обстоятельство, что  грек  сумел воспользоваться
магией при исцелении больных, отнюдь не помогало ему чувствовать  себя легко
и свободно в присутствии колдунов.
     Должно  быть, последнюю мысль грек высказал вслух. Виридовикс тотчас же
отозвался:
     -- Естественно.  Ведь этот мир для  нас совсем  новый. Или ты ничего не
изволил заметить, слишком увлеченный своим царапанием по  пергаменту? Знаешь
что?  Лично я принимаю вещи такими, как они есть. Так оно лучше,  чем ломать
себе голову да гадать: откуда все взялось, да почему это так, а не иначе...
     -- Хочешь  быть кочаном капусты -- пожалуйста, путь свободен, --  резко
ответил Горгид. -- Что до меня, то я хочу прежде всего понять причину вещей.
     -- Кочан капусты? Ну ладно, по крайней мере ты признал, что у меня есть
голова.  Стало быть,  ты  относишься  ко  мне лучше,  чем притворяешься.  --
Виридовикс  проказливо  усмехнулся.  Гуделин  дразнил  Скилицеза  помпезными
выходками, а Виридовикс Горгида -- легкомыслием и беспечностью.
     Мимо всадников пронеслось стадо диких ослов. Эти животные напоминали бы
небольших  лошадей, если бы не хвосты, почти не покрытые шерстью, и короткие
жесткие гривы. Рядом  со  стадом бежали три волка -- сейчас  хищники были не
охотниками, а  скорее добычей.  Завидев аршаумов,  волки метнулись  прочь  с
такой скоростью, словно повстречали степной пожар.
     Лошади перевалили  через маленький  холм и поспешили  к  другому ручью.
Барабанное цоканье  копыт снова подняло в  воздух целую тучу  куликов, уток,
гусей и лебедей. Воздух  наполнился хлопаньем крыльев. С десяток птиц упало,
пронзенных стрелами, --  кочевники стреляли с большого расстояния. Но  снова
Горгиду показалось, будто вся стая счастливо избежала стрел.
     Горгид увидел, как дьявольская маска Толаи  повернулась к Аргуну. Каган
резко взмахнул рукой. Шаман начал нараспев читать заклинание,  плавно поводя
обеими руками; свою лошадь Толаи направлял обоими коленями.  В том мире, где
родился  грек, всаднику при  этом нелегко  было бы оставаться  в  седле.  Но
аршауму такую задачу облегчали стремена.
     Как только заклинание набрало силу, над ручьем забурлили темные облака.
Они возникали  из полной  пустоты,  поскольку  небо оставалось  чистым,  без
единого  облачка. На  птиц внезапно  обрушился сильный ливень. Прошло  всего
несколько секунд с  тех пор, как стая поднялась в  воздух, --  и вот  потоки
воды бросили птиц  на  землю. Горгид слышал  отчаянное кряканье перепуганных
уток. Птичий гвалт перекрыл даже шум колдовского дождя.
     Ливень  прекратился  так же внезапно,  как и  начался. Птицы  лежали по
берегам  ручья.  У  некоторых были  сломаны  крылья, другие  захлебнулись  в
потоках воды. Многие находились еще в состоянии парализующего ужаса.
     Радостно крича  и  славя  Толаи, кочевники  бросились  на  добычу.  Они
оглушали птиц древками копий, рубили саблями, пронзали стрелами.
     --  Ах,  жареная  уточка!   --  восторженно   возопил  Гуделин,  хватая
здоровенного селезня  с  зелеными крыльями. Гордо  вскинув голову,  бюрократ
добавил: -- Не слыхать тебе теперь от меня панегирика, о чужеземец!
     -- Вот уж о чем горевать не стану! -- парировал кельт.
     Скилицез коротко фыркнул.
     Всадники мчались  вперед, разбрызгивая лужи жидкой грязи  --  все,  что
осталось от колдовского ливня.
     Бросив взгляд на солнце, склонявшееся к