очисленности, озверела, увидев, что несколько человек погибли. "Месть!" - завопили фанатики, забывая о том, что первые пролили кровь, и бросились по городу, разыскивая намдалени, чтобы утолить свою ярость. Как это обычно бывает, бунт скоро забыл о своей причине. Поджоги, грабежи и насилия были слишком редким "развлечением", чтобы оставить их только для намдалени. Очень скоро бурлящая толпа перестала щадить и своих соотечественников. Тем не менее люди Княжества оставались главной мишенью для фанатиков. Отдаленный рев озлобленной толпы и черные столбы дыма, поднимающиеся в небо, принесли новость о бунте и римляне Скаурус мог только благодарить город за то, что он не взорвался до полудня - самого святого времени Фоса. Римляне, которые вставали рано, уже закончили свои утренние тренировки и возвратились в казармы до начала бунта. Им пришлось бы несладко, окажись они в лабиринтах улиц, которые были так хорошо знакомы бунтовщикам. Сначала Скаурус решил, что это небольшая вспышка, вроде той, что возникла после того, как они столь неудачно преследовали Авшара. Тогда несколько видессианских батальонов легко подавили мятеж. Трибун увидел солдат, хватающих колотушки и тупые колья и бегущих в сторону районов, откуда доносился шум. Через два часа они вернулись в полном беспорядке, неся убитых и раненых. На их покрытых копотью лицах было написано изумление. Кварталы за дворцовым комплексом были уже в руках фанатичной толпы. Появление слабого и плохо вооруженного отряда только распалило бунтовщиков. Воющая стая, возбужденная легкой победой, стала еще наглее. Марк поднялся на крышу, чтобы посмотреть, что делается в городе. К своей тревоге, он обнаружил маленькие группы плохо вооруженных людей, которые пробирались через императорский квартал и сады, окружавшие его, в поисках добычи. С большого расстояния, но очень отчетливо донесся боевой клич толпы: "Выкопаем кости намдалени!" Это было выражение видессианских грабителей: когда они бывали чем-то недовольны, они желали своим врагам разоренной могилы. Если римляне еще не знали, где находится эпицентр взрыва, то после этого дикого крика все стало ясно. Скаурус приказал одной из манипул приготовиться к бою и встать цепью вокруг казармы. Он не знал, подействовала ли угроза острых легионерских копий или же видессиане просто ничего не имели против римлян, но никто из мятежников не решился проверить их на прочность. Закат был сумрачен - казалось, это очень соответствовало образу теперешнего Фоса. Кровавый шар солнца медленно катился вниз, исчезая в клубах дыма. Пламя драконьими языками лизало темное ночное небо. На своем островке спокойствия римляне ожидали приближения ночи, держа оружие наготове. Марк не думал, что его солдат направят против мятежников - в прошлом их никогда не использовали для этой цели - но он не был уверен и в том, что его легионеры так уж неприкосновенны для бунтовщиков. Трибун провел на ногах почти всю ночь. Было далеко за полночь, когда он решил, что нападения на римскую казарму не предвидится. Он улегся на кровать и забылся на несколько часов беспокойным сном. Один из солдат разбудил Марка задолго до восхода. - Что случилось? - спросил все еще полусонный трибун. Затем он внезапно очнулся и вскочил. - Нас атакуют! - Нет, командир. Вокруг почти спокойно. Нефон Комнос говорит, что ему нужно встретиться с тобой. Центурион считает, что это очень важно, поэтому я тебя и разбудил. Если хочешь, я отошлю его назад. - Кто дежурит? Глабрио? - Да. Марк решил довериться спокойному молодому центуриону и его оценке событий. - Я поговорю с Комносом, но, если можешь, задержи его на пару минут, чтобы я мог собраться с мыслями. - Сделаю, как надо, командир, - обещал легионер и поспешил назад. Скаурус плеснул водой себе в лицо, привел в порядок растрепавшиеся во сне волосы и пригладил мятую одежду. Он мог, собственно, и не делать этого. Когда караульный привел Нефона Комноса в казарму, одного беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что видессианский офицер был на последней грани изнеможения. Куда делась его обычная твердая походка? Он шатался, как пьяный, и, похоже, удерживал глаза открытыми только сильным напряжением воли. С шумным вздохом он рухнул на стул, который предложил ему римлянин. - Нет, нет, вина не надо, спасибо. Если я выпью хоть глоток, я тут же засну, а я не могу себе этого позволить. - Он громко зевнул и потер красные, воспаленные глаза. - Фос, какая ужасная ночь, - прошептал он. Он сидел без движения и молчал. Марк слегка подтолкнул его вопросом: - Как там дела? - А как ты думаешь? Плохо, очень плохо. Я предпочел бы оказаться голым в лесу среди волков, чем быть честным человеком на улице в эту ночь. Если тебя просто ограбят, считай, что тебе здорово повезло. Гай Филипп подошел к ним как раз вовремя. Как всегда, он спросил напрямик: - Чего вы ждете? Это просто дикая толпа, это же не армия. У вас достаточно солдат, чтобы раздавить их в течение одного часа. Комнос сдавил руками свою кольчугу, как бы сгибаясь под ее тяжестью. - Если бы все было так просто... - Мне лучше отвернуться, - заявил Гай Филипп. - Потому что ты начинаешь действовать мне на нервы. - Сейчас я не смог бы одолеть самую красивую шлюху в городе, не говоря уже о такой старой безобразной обезьяне, как ты, - буркнул Комнос, заставив старшего центуриона засмеяться. - Я не могу послать армию в город. Во-первых, слишком многие из наших солдат даже пальцем не шевельнут, чтобы спасти намдалени от ярости толпы - они и сами-то не слишком их жалуют. - Плохи ваши дела, если одна часть вашей доблестной армии не хочет помочь другой, - заметил Гай Филипп. - К сожалению, это правда. Более того, недоверие взаимно: люди Княжества не доверяют видессианским солдатам даже больше, чем горожанам. Скаурус почувствовал внезапный поворот разговора, понял намек, и он ему совсем не понравился. Следующие же слова имперского офицера подтвердили справедливость опасений трибуна. - Во всей столице только два отряда, которые пользуются уважением и горожан, и намдалени - халога и твои солдаты. Я хочу использовать вас, чтобы разделить намдалени и толпу, пока видессианские солдаты наводят в городе порядок. Если вы и халога сможете удержать эту заразу от распространения, мятеж быстро потеряет силу. Трибун был отнюдь не в восторге от перспективы послать своих солдат в уличные драки, которые кипели в Видессосе. Он уже затвердил первую заповедь командира наемников: его солдаты были капиталом, который не стоит разбрасывать как попало. Но, к сожалению, предложение Комноса имело смысл. Не подогреваемый охотой на еретиков, бунт быстро бы угас. - Ты приказываешь? - требовательно спросил он. Если бы Нефон Комнос без колебаний ответил "да", он, вероятно, сразу отказался бы. Но видессианин был старым солдатом, и обычаи наемников были известны ему лучше, чем самому Скаурусу. К тому же он успел изучить характер трибуна. - Приказывать тебе? - сказал он. - Нет. Если бы я хотел это сделать, я мог бы послать распоряжение через спафариоса. Я пришел просить об одолжении во имя Империи. Бальзамон сказал лучше, чем я: война с Каздом отодвигает все остальное на второй план. Неважно, что там кричат идиоты-монахи, слова Патриарха правдивы. Война не может начаться, если здесь не будет мира. Поможешь ли ты укрепить этот мир? - Будь ты проклят, - сказал Скаурус устало. Комнос умело коснулся его слабой струны - чувства долга. Он подумал о том, каким числом своих ограниченных ресурсов он мог бы рискнуть. - Четыреста человек, - решил он. - Двадцать взводов по двадцать человек в каждом. Я не могу дробить отряд мельче, если только мои офицеры не сочтут это нужным, иначе бандиты разобьют моих солдат поодиночке. - Договорились, - тут же сказал Комнос. - И спасибо тебе. - Если бы я сказал "не стоит благодарности", я бы солгал. Затем Скаурус повернулся к Гаю Филиппу и добавил по-латыни: - Помоги мне отобрать лучших солдат. Держи все в полном порядке, пока нас не будет. И во имя всех богов, никого не бросай в погоню, если наш рейд будет неудачным. Даже если мы не вернемся, у тебя все же останется больше когорты, достаточно серьезная сила для того, чтобы вас уважали в этом мире, где пехота так беспомощна. - Эй, постой-ка. Что за чепуху ты несешь о том, что ты можешь не вернуться? Я иду с тобой, и все тут. Марк покачал головой. - Только не сейчас, дружище. Я должен идти. Мы отправляемся в город по моему приказу, и я не пошлю солдат в этот кипящий котел, не разделив с ними опасности. Кто-то должен поддерживать порядок, если не все из нас вернутся. Боюсь, что это должен быть ты. Проклятье, не осложняй дело еще больше: я не могу рисковать нами обоими одновременно. Эмоции старшего центуриона боролись с привычкой к дисциплине. - Да, - сказал он наконец, но его ничего не выражающий голос не скрыл, а еще больше подчеркнул боль. - Пойдем отбирать людей. Разговор между Комносом, трибуном и Гаем Филиппом был негромким, но как только люди для отряда были отобраны, все надежды на соблюдение тишины исчезли. Как и опасался Скаурус, от шума проснулся Виридовикс, который тут же воспылал желанием идти в город и там подраться. Трибуну пришлось отказать ему. - Они хотят, чтобы мы остановили бунт, а не подогревали его. Ты же знаешь себя, Виридовикс. Скажи мне по правде, ведь ты хочешь помахать кулаками? Марк оценил всю сдержанность галла, который, прежде чем ответить, долго молчал, кусая усы. - Чума на тебя. И за то, что ты такой жестокий человек, и за то, что ты прав, Марк Амелий Скаурус. Что за холодный мир, где горячему человеку нельзя доверить серьезного дела! - Ты можешь подраться со мной, - предложил Гай Филипп. - Я тоже никуда не иду. - Что? И ты тоже? - Виридовикс уставился на него. - Зря, дружок, для тебя это было бы отличное занятие. Хоть ты и неплохой солдат, но самый редкостный тупица из всех, кого я когда-либо встречал в жизни. - Сын козла! - взревел центурион, и их вечная перепалка возобновилась. Скаурус внутренне усмехнулся, когда услышал, в каких выражениях оба спорщика выплескивают друг на друга свое разочарование. Когда отбор солдат был закончен и легионеры уже собрались выступать, трибун спросил Комноса: - Куда ты собираешься нас направить? Видессианский офицер немного подумал: - В порту очень много только что прибывших намдалени. Особенно у того маленького залива, ты его знаешь, он называется Контоскалион. У меня есть сведения, что особенно яростные стычки происходят именно там. Горожане убивают людей Княжества, намдалени в ответ убивают горожан... Эту язву необходимо закрыть. - Для этого ты и посылаешь нас туда, не так ли? - спросил Марк. Он даже не пытался притворяться, будто кипит энтузиазмом. - Маленький залив, говоришь? На юго-востоке от нас, верно? - Совершенно верно, - ответил Комнос. Он хотел еще что-то добавить, но трибун перебил его. - Довольно разговоров. Все, чего я хочу, - покончить с этим бесполезным делом, и чем раньше, тем лучше. Идем. И он вышел из казармы, освещенный мерцающим светом факелов. Легионеры замерли, готовые слушать командира. Марк медленно пошел вдоль строя. Он чувствовал, что прежде, чем начать операцию, ему нужно поговорить с ними. - Помните, мы здесь для того, чтобы остановить беспорядки, а не участвовать в бою. Надеюсь, так и будет. Старайтесь применять оружие как можно реже, иначе мятежники обратят свою ярость против нас. Не швыряйте дротик в того, кто бросит в вас гнилой капустой. Это с одной стороны. А с другой - если вам угрожает смерть, не рискуйте без нужды, остановите безумца мечом, не колеблясь. Помните, мы единственные римляне здесь, подкреплений нам ждать неоткуда. Выполняйте свой долг и не теряйте головы. Он знал, что такой совет был противоречивым, но это отражало его собственное смятение. Когда красное солнце медленно поднялось над облаками дыма, он сказал: "Вперед", и они вышли из казармы, двигаясь к самому сердцу мятежного города. Обычно Марк любил раннее утро в Видессосе. Но только не сегодня. Дым ел глаза, сжимал горло. Вместо пения птиц и крика чаек над городом разносились вопли грабителей, звон бьющегося стекла, треск ломающихся дверей в домах и лавках, куда рвались бандиты. Изредка слышался жуткий треск рухнувшего дома. Легионеры плотным строем шли к заливу Кентоскалион. Скаурус не собирался рисковать своими людьми без необходимости и решил, что вида четырех сотен вооруженных, прикрывшихся щитами солдат, будет достаточно, чтобы толпа дважды подумала, прежде чем напасть на них. Так и произошло. За исключением проклятий и нескольких брошенных в них камней, помех во время марша не было. Но они оказались крошечным островком порядка в море разнузданного хаоса. Казалось, закон в Видессосе исчез совершенно, а вместо него из тьмы веков всплыло первобытное правило: побеждает самый сильный, самый ловкий, самый жестокий. Там, где не было намдалени, за которыми в основном охотились банды, бунт немного стихал и превращался в какой-то странный праздник Три парня вытащили из лавки кучу красных подушек и бросили их в руки вопящей от радости толпы. Марк увидел толстяка и женщину, которые тащили тяжелый диван, к себе домой, вероятно. Молодая пара устроилась на развалинах дома, постелив тюфяк, и занялась любовью на глазах прохожих. Толпа подбадривала их веселыми криками. Римляне остановились, и солдаты принялись стучать щитами в знак шутливого одобрения. Молодые убежали, оставив одежду на руинах. Посреди этого сумасшествия изредка попадались островки покоя. Марк купил пирожок с сосиской у уличного разносчика, который, как обычно, предлагал свой товар. - Разве ты не боишься выходить в такой день на улицу? - спросил он торговца, протягивая ему медную монету. - Почему я должен бояться? Меня здесь каждый мальчишка знает. Самое трудное дело сегодня - найти сдачу, мне все время платят золотыми. Время от времени такие мятежи очень полезны для города, скажу я вам - это возбуждает людей, как хорошее вино. И он пошел дальше, предлагая на ходу свой товар. Через два квартала к югу римляне наткнулись на кучу трупов, лежащих на мостовой. Судя по лицам, одни из них были горожане, другие - намдалени. Мертвые тела с ног до головы были покрыты запекшейся кровью и почти все - наги. Ночные воры сорвали одежду с мертвецов - как со своих, так и с чужих. Вскоре до римлян донесся шум боя. "Бегом!" - приказал Скаурус. Солдаты бросились вперед. Обогнув угол, они увидели четырех намдалени, из которых только двое были вооружены ножами. Нападавших было в три раза больше. Один из островитян уже лежал на камнях мертвый, два бедно одетых видессианина валялись рядом. Потери, понесенные бандитами, явно остудили их пыл. В то время, как сзади кричали: "Вперед!", передние уже пятились назад. Внезапно бунтовщики увидели перед собой солдат в полном вооружении. Заметив, что римляне сжимают кольцо, видессиане в ужасе завопили и бросились врассыпную, теряя на бегу оружие. Солдаты Княжества радостно приветствовали своих неожиданных спасителей. Их командир представился как Аптранд, сын Дагобера. Марк не встречал его раньше и подумал, что это, вероятно, один из вновь прибывших наемников. Его островной акцент был таким сильным, что напоминал выговор халога. Однако если трибун и упустил какие-то детали его речи, главное он понял сразу же. - Разве вы не будете преследовать этих дьяволов? - резко спросил Аптранд. - Трое моих парней уже убиты. К несчастью, нас настигли возле Великого Храма, и нам пришлось пробиваться сюда по этим вонючим улочкам. А теперь в погоню! Остальные намдалени гневно кричали. После всего, что Марк видел в мятежном Видессосе, его так и подмывало бросить своих солдат на бандитов, как на стаю волков. По крайней мере, он был бы удовлетворен, хотя до добра бы все это не довело. За прошедшие сутки он растерял большую часть уважения к Видессосу. Марк видел и то, что легионеры дрожат от нетерпения, что они ждут только его разрешения. Он с сожалением, но твердо покачал головой. - Нас послали сюда, чтобы мы улучшили, а не ухудшили положение. Мы должны встать между вами и видессианами и таким образом погасить вспышку бунта. Так уж получилось, - сказал он, используя тот аргумент, который однажды убедил Сотэрика. - Если имперская армия бросится на нас, вы погибли. Неужели ты хочешь, чтобы и мы подогревали мятеж? Аптранд смерил его взглядом. - Не хотел бы я ненавидеть человека с ясной головой. Черт бы тебя побрал за то, что ты прав. У меня желудок сводит, как от незрелых яблок, когда я об этом думаю, но ты прав. Он отдал приказ, и его солдаты подняли погибшего товарища, прихватив и кинжал, которым тот защищался. Марк подумал о мече убитого - куда он исчез? Трое намдалени пошли к своему лагерю: Четвертый, Гразульф, сын Гизульфа, остался с римлянами, чтобы показать им места, где можно было поставить заслон и преградить доступ из города в Контоскалион. Трибун послал туда два взвода. В основном позиции эти были расположены вдоль главных улиц, ведущих на север и юг. У Скауруса не было причин жаловаться на выбор, сделанный намдалени, - Гразульф, как видно, отличался хорошим глазом. Как и предполагал трибун, отряд пришлось разделить на две части, так они могли защищать большее пространство. - Не разбивайтесь на группы меньше десяти человек, - предупредил он легионеров. - И если вам все же придется разделиться, старайтесь быть на расстоянии пятнадцати - двадцати шагов друг от друга, чтобы собраться вместе в случае необходимости. Римляне быстрым шагом шли к порту. Они миновали квартал мелких лавочек, таверн, старых, запущенных зданий и вышли в район, населенный торговцами, нажившими состояние в портах Видессоса. Их великолепные дома были со всех сторон укрыты густыми садами, и, помимо ограды с воротами, их окружал густой колючий терновник. Но это не всегда спасало хозяев от ярости толпы. Некоторые из особняков уже превратились в дымящиеся руины, другие, хоть и держались, но зато не имели в окнах ни одного целого стекла. Почти все они были оставлены своими хозяевами, это сразу бросалось в глаза. Торговцы, зная, как легко ярость мятежников может переметнуться с чужеземцев на богачей, решили не испытывать судьбу и укрыться в пригородах или на западном берегу Бычьего Брода. Когда этот район города остался позади, с Марком осталось лишь несколько взводов. Он разместил их между храмом Фоса и зданием, построенным из толстых каменных блоков, похожим на форт. Оно было окружено высоким забором. Вместе с Гразульфом и своими двадцатью солдатами он принялся разыскивать удобную позицию. Подходящее место для обороны нашлось само. Прошлой ночью бунтовщики обрушили стену богатого дома, чтобы ограбить его. Колючий терновник, окружавший развалины с восточной и южной сторон, все еще стоял нетронутый. - Здесь мы можем построить баррикаду, - сказал трибун, - и удержать за собой все улицы, идущие к порту. Солдаты взялись за работу с обычным для римлян упорством и аккуратностью. Вскоре дорогу пересекла насыпь, сделанная из битого стекла, кирпича и камня. Марк осмотрел ее с нескрываемой гордостью. "За такой стеной, - подумал он, - будет легко отбить атаку толпы, превосходящей легионеров во много раз". Эта мысль породила другую. Позиция, которую занимали теперь римляне, была настолько сильной, что им не требовалось и взвода, чтобы защищать ее. Теперь он мог оставить половину солдат у баррикады и отправиться с остальными в сторону моря. Марк решил, что опасности в этом не будет. В этой части города, в отличие от бурлящего мятежом центра, который они прошли раньше, было относительно спокойно, и казалось, что они находятся на ничейной земле. Большинство домовладельцев уже сбежало, и, после того как грабеж закончился, на улицах не было видно ни намдалени, ни видессиан. Взвесив все "за" и "против", Марк разделил отряд на две части. - Я покажу дорогу, - сказал Гразульф. Он повел римлян к перекрестку, где стояли четыре больших особняка. У каждого из них были мощные стены, выходящие на улицу. Море было совсем близко. Трибун различал вечный плеск волн о стены, скрип снастей, хлопанье парусов. Город был все еще неспокоен. Новые клубы дыма поднимались в голубое небо, а издалека был слышен шум битвы. Скаурус не знал, с кем дрались неугомонные видессиане на этот раз - с намдалени, имперской армией или друг с другом? Он думал и о том, сколько времени потребуется на то, чтобы Нефон Комнос (или, вернее, сам Император) решился дать взбунтовавшейся черни урок, который она запомнила бы надолго. Плеск волн успокаивал раздраженные нервы, и было бы так хорошо забыть обо всем, что происходит... Римляне стояли здесь вот уже два часа, но ничего особенного не случилось. Лишь бродячая собака перебежала дорогу да оборванный нищий с котомкой за спиной исчез в переулке. Трибун позволил себе слегка расслабиться. Оставив троих солдат на часах, он вместе с остальными уселся в тени развалин. Они поделились едой и вином с Гразульфом. Намдалени сморщился от вина, хотя на вкус Марка оно было слишком сладкое. Тени начали удлиняться, когда отдаленный шум в городе внезапно приблизился. По звуку Марк понял, что бунт движется с востока на запад. Солдаты поднялись, ворча. Никому не хотелось выходить из тени на палящее солнце. Как любые хорошие солдаты, они быстро проверили свои доспехи, копья, посмотрели, легко ли выходят их короткие мечи из ножен, крепки ли ремни у щитов. Узкие кривые улицы Видессоса отражали странное эхо. Рев толпы был слышен совсем рядом, но, пока они не столкнулись лицом к лицу, Скаурус не был уверен, что видессиане идут именно по этой улице. Он был уже готов отправить гонца к группе римлян, оставшейся позади, когда появились первые мятежники из-за угла, в двадцати шагах от них. Увидев маленький отряд, преградивший им путь, они остановились в замешательстве. В отличие от монаха, с которым Скаурус столкнулся несколько дней назад, эти люди знали, что перед ними не намдалени, и теперь им предстояло решить, враги ли это. На стороне римлян было преимущество неожиданности. Марк решил им воспользоваться. - Идите по домам! - крикнул он. - Мы не причиним вам вреда, если вы уйдете с миром. Он знал, что страшно блефует, но другого выхода не было. На секунду показалось, что ему удалось обмануть их. Несколько человек в колонне, пухлые лица и потертая одежда которых выглядели так, будто они попали сюда по ошибке (похожи на купцов или булочников, подумал Марк), робко оглянулись в поисках отступления. Но затем грязный, покрытый сальными пятнами человечек увидел намдалени. Он ткнул пальцем в Гразульфа и яростно крикнул: - Островитянин! Они хотят украсть его у нас! Толпа бросилась вперед, грозно размахивая самым разнообразным оружием - длинными ножами, копьями; у некоторых были и мечи. - О, дьявол, - пробормотал один из легионеров за спиной Марка и выхватил из ножен свой меч. Трибун почувствовал холодок под ребрами. Все больше и больше видессиан огибали этот проклятый угол. Римляне были профессионалами, что верно, то верно, но даже такой опытный солдат, как Скаурус, не решился бы по своей воле вступить в бой с семикратно превосходящим его противником. - Сюда! Ко мне! - закричал он, хотя был уверен, что римский патруль не услышит его, а если и услышит, то вряд ли успеет прийти на помощь. Гразульф коснулся его локтя. - Принеси мой меч домой, если сможешь, - сказал он и с диким боевым кличем бросился на толпу. Его меч описал в воздухе два сверкнувших полукруга; две головы соскочили с плеч и запрыгали по мостовой. Если бы он продолжал биться, то, возможно, один обратил бы в бегство своих врагов Но тот самый воришка с крысиным лицом, что заметил намдалени в самом начале, ударил его ножом в спину, исподтишка. Клинок вошел прямо под лопатку, и Гразульф упал. Дикий торжествующий вой пронесся над толпой. Бандиты сомкнулись над телом погибшего и бросились на римлян. Легионеры были хорошо обучены и тяжело вооружены. На каждом была кольчуга и панцирь, и каждый держал высокий полуцилиндрический щит. Но противник обладал таким численным перевесом, что римский строй, который обычно идет как минимум на три человека в глубину, сломался почти сразу же. И тогда битва распалась на множество жестоких поединков, в каждом из которых один или двое римлян были окружены толпой врагов. Впереди своих легионеров стоял Марк с длинным мечом. Три бандита атаковали его одновременно. Один из них упал, и трибун повернул меч в его животе, чтобы он никогда больше не вставал. Но ярость этой атаки заставила трибуна пошатнуться. Двое оставшихся в живых набросились на Скауруса и повалили его на землю. Он закрылся щитом, когда толпа сомкнулась над ним. К счастью, Марк отделался ушибами: нападавшие в большинстве своем были вооружены только дубинками. Размахивая мечом, он умудрился вскочить на ноги почти через минуту после падения и обнаружил себя стоящим в самой гуще толпы. Он пробил себе кровавую дорогу к стене, которая могла бы прикрыть его со спины. Услышав, как Скаурус отбивается от нападающих, еще один легионер повторил маневр трибуна. Видессианин, вооруженный коротким охотничьим дротиком, бросился на Марка. Сила удара швырнула его прямо на римский щит. Марк оттолкнул врага. Потеряв равновесие, смутьян опрокинулся на спину, повалил другого нападающего, а меч Скауруса заставил обоих заплатить кровью за неловкость одного. Не все мятежники, к счастью, остались сражаться с римлянами. Некоторые из них ушли дальше, на запад, в поисках намдалени, так что вскоре только хвост толпы продолжал наседать на легионеров. По мере того, как давление на трибуна ослабевало, у него появлялась надежда уцелеть. Сквозь шум боя он слышал крики и топот приближающегося римского патруля, который спешил на помощь окруженным товарищам. Мятежники, не обладающие выучкой и дисциплиной настоящих воинов, не устояли бы против их атаки. Марк стал звать своих солдат на помощь, но в этот момент камень ударил его по шлему, наполнив голову серебряными искрами. Он покачнулся, и меч выпал из его рука Вор наклонился, схватил меч и побежал в переулок; с него было достаточно битв на сегодня. Марка охватила паника. Если бы это был обычный короткий меч, он был бы только рад, что отделался от жулика так просто. Но это был тот самый меч, колдовство которого принесло его в этот мир, лезвие которого выстояло против чар Авшара, меч, принесший ему славу. Он отбросил в сторону щит, вытащил длинный кинжал и бросился в погоню. Он благодарил богов, что бой не смог остановить его. Острый кинжал швырнул на землю одного видессианина, и глубокая рана на руке заставила отскочить в сторону другого. После этого Скаурус был свободен и с топотом понесся за похитителем. Кровь стучала в его ушах, он с радостью избавился бы от своих доспехов и тяжелых сапог. Но тренировки не пропали даром - расстояние между ними постепенно сокращалось. Человек, бегущий впереди, был низеньким толстым мужчиной, хорошо одетым и не похожим на обычного грабителя. Услышав шум погони, он бросал взгляд через плечо и чуть не врезался на полном ходу в стену. В последний момент он успел резко свернуть в сторону, и помчался вниз по узкой улице. Марк был уже всего в десяти шагах. Как ни старался Скаурус, ближе подбежать он не мог, но и его противник не мог оторваться от погони. Вор знал улицы города так же плохо, как и Марк. Он пробежал половину маленькой аллеи и вдруг сообразил, что она ведет в тупик. Секунда колебания - и Марк уже в нескольких шагах от него. Вытирая пот, толстый вор поднял украденный меч и занял боевую позицию. Неуклюжесть его движений и неловкие взмахи мечом без слов говорили трибуну о том, что он имеет дело с новичком. Тем не менее Скаурус очень осторожно приблизился к нему. В конце концов, противник держал в руке меч, который был в три раза длиннее его кинжала, и этим окупал свою неопытность. Трибун сделал еще один шаг вперед и сказал: - Я не хочу биться с тобой. Отдай мне мой меч, и ты свободен. Скаурус так никогда и не узнал, решил ли вор, что римлянин струсил, или он просто побоялся остаться безоружным. Похититель бросился на трибуна, нанося неловкий удар. Тренированная рука Марка сработала автоматически. Он склонил голову и по рукоять вонзил нож в живот врага. Рот вора широко раскрылся, но он не произнес ни слова. Выронив меч, он схватился обеими руками за живот, пытаясь зажать рану. Глаза его расширились, затем помутнели, и толстяк осел на землю. Марк наклонился над телом и поднял свой меч. Он не мог гордиться такой победой. Скорее, он испытывал отвращение к самому себе. С сожалением смотрел он на труп, скорчившийся у его ног. Почему этот толстый дурень не остался дома за плотно закрытой дверью, вместо того чтобы играть в игру, в которой ровным счетом ничего не смыслил? Трибун тяжело вздохнул. Пора было возвращаться назад, к солдатам и мятежникам. Но найти дорогу назад было не так-то просто. Извилистые улицы вели его совсем не туда, куда он хотел попасть, и Марк совсем заблудился. Дома, мимо которых он проходил, как две капли воды были похожи на другие, и только старожил смог бы найти здесь дорогу. Он прошел мимо очередного здания, как вдруг услышал возню по ту сторону стены. Драк и шума сегодня было более, чем достаточно, и Скаурус уже решил не обращать на это внимания, когда неожиданно раздался пронзительный женский крик. Звук пощечины прервал его. - Заткнись, сука! - взревел грубый мужской голос. - Пусть воет, - с насмешкой произнес другой голос. - Кто ее здесь услышит? Стена была слишком высока, чтобы можно было увидеть, что происходит за ней. Да и забраться на нее в доспехах было непросто. Глаза Марка остановились на воротах. Он подбежал к ним и ударил крепкими кулаками по створкам. Ворота широко распахнулись, и трибун, никак не ожидавший этого, влетел внутрь, едва устояв на ногах. Двое мужчин стояли на коленях и крепко держали молодую женщину. В изумлении они подняли глаза на наглеца, который осмелился прервать их развлечение. Один из них схватил жертву за обнаженные плечи. Другой раздвинул белые ноги и задрал тяжелую юбку до пояса. Рядом лежала разорванная туника. Первый насильник умер сразу, как только попытался вскочить на ноги. Марк перерезал ему горло. На мгновение трибун пожалел о том, что это животное погибло так легко и быстро, но приятель убитого оказался более крепким орешком. Хотя он и выглядел как обычный уличный разбойник, в руках его сверкал не кинжал, а короткий меч, и с первого же удара бандит дал понять, что владеть оружием он умеет. Противник римлянина занял чисто оборонительную позицию и, казалось, только ждал момента, чтобы удрать. Но когда он попытался это сделать, женщина дернула его за ногу, и насильник упал. Меч Скауруса поразил его еще до того, как он успел коснуться травы. И если об убийстве толстого вора, утащившего его меч, Скаурус сожалел, то сейчас он не чувствовал ничего, кроме удовлетворения. Он наклонился, вытер меч о рубашку убитого, затем повернулся к женщине: - Спасибо, девочка. Этот ублюдок мог бы удрать, если бы не твоя... И в изумлении замолчал. Перед ним была Хелвис. Она смотрела на него, в первый раз увидев лицо своего спасителя. - Марк? - сказала она, все еще сомневаясь. Затем, всхлипнув, она бросилась ему на шею. Руки Марка сами собой крепко прижали ее к груди. Нежная кожа на ее спине была шелковистой и все еще хранила холод травы, на которую ее швырнули. Хелвис дрожала в его руках. - Спасибо, о, спасибо, - все время повторяла она, уткнувшись лицом в его плечо. Через секунду она добавила: - Ты в доспехах, ты меня совсем раздавил. Скаурус смутился и ослабил объятие. Но она не отодвинулась, она продолжала прижиматься к Марку. - Во имя твоего Фоса, что ты здесь делаешь? - требовательно и резко спросил трибун. - Я думал, что ты в безопасности, в казарме намдалени в дворцовом комплексе. Но именно из-за Фоса она и находилась здесь. Она решила отметить праздник... Неужели это было только вчера? Марк подумал, что с тех пор прошла целая вечность. Она выбрала для этой цели не тот храм, что был возле казармы, а другой, находившийся в южной части Видессоса. Это была святыня, очень памятная для Намдалена, поскольку она посвящалась святому, который жил на острове Намдален примерно триста лет назад, до того как северяне захватили его родную землю. Хелвис продолжала: - Когда начался мятеж и толпы вопили: "Выкопаем кости Игроков!", я потеряла надежду возвратиться домой целой и невредимой. Я знала, что мои земляки разбили лагерь у залива и решила пробиться к ним. Прошлую ночь я провела в заброшенном доме. Когда вопли толпы раздались рядом, я снова решила спрятаться. Ворота были настежь открыты... - сказала она, горько усмехнувшись. - К сожалению, я не сразу поняла почему. Эти... - Она не вымолвила этого слова и только вздрогнула при мысли о пережитом ужасе. - Эти грабили виллу, и я оказалась еще одной добычей для них... - Все уже кончено, - сказал Скаурус, приглаживая ее растрепанные волосы так нежно и мягко, как он гладил гривы испуганных жеребят. Она вздохнула и придвинулась ближе. Только сейчас он вдруг увидел, что она полураздета и что их объятие становится чем-то большим, чем просто дружеский жест. Он склонил голову и поцеловал ее волосы. Она крепко прижимала ладони к его шее. Тогда он поцеловал ее губы, кончики ушей, затем скользнул по шее и коснулся обнаженной груди. Зашуршала и упала в траву юбка. Снять доспехи было намного труднее, но и от них они избавились довольно быстро. На мгновение он подумал о своих сражающихся солдатах, но в эту минуту воинская дисциплина всего мира не могла остановить его, и Марк упал в траву к женщине, которая его ждала. Им казалось, что их любовь возрастет многократно, когда они ближе узнают друг друга. И сейчас они чувствовали некоторую неловкость, словно каждый из них не был уверен, что сможет понравиться другому. Несмотря на все колебания, для трибуна это была самая сладкая близость, которую он когда-либо испытывал. Он чувствовал себя таким счастливым и даже не заметил, что имя, которое выкрикнула Хелвис, не было его именем. Больше он не хотел ничего, только быть рядом с ней, вечно лежать в этой траве, слушать эту глубокую тишину. Но угрызения совести становились все сильнее и отделаться от них он не мог. Марк остро чувствовал вину за то, что проводит время в наслаждениях, когда его солдаты приняли бой. Он попытался забыть о них в очередном поцелуе, но легче ему не становилось. Доспехи никогда не казались ему тяжелее, чем в эту минуту. Он снял с убитого рубашку и отдал ее Хелвис, затем, подумав, дал ей и меч убитого. - Жди меня здесь, моя любовь. Я думаю, что даже одна здесь ты будешь в большей безопасности, чем на улице. Я скоро вернусь, обещаю тебе. Другая женщина, наверно, запротестовала бы, но Хелвис видела, что такое бой, и знала, что это опасно. Она поднялась и провела пальцем по его щеке до уголка рта. - Да, - сказала она. - О да, возвращайся за мной скорей. Словно оправляясь от горячки, Видессос медленно приходил в себя. Как и предсказывал Комнос, бунт постепенно угас; римляне и халога сумели разделить горожан и намдалени. К концу недели город снова стал прежним, и только обгорелые руины напоминали о мятеже. Развалины все еще дымились, но опасность большого пожара была устранена. Город успокоился, все вернулось в свою колею, зато жизнь Марка резко изменилась. Сперва он отвел Хелвис к намдалени, которые стояли лагерем у залива Контоскалион, а затем, когда Видессос перестал бурлить, она смогла вернуться в казарму островитян в дворцовом комплексе. Но там она оставалась недолго. После первого неожиданного порыва их союз не распался, наоборот, он стал крепче. Прошло всего несколько дней, и она с Мальриком переселилась к Марку в римскую казарму, часть которой была отведена для семейных пар. Хотя он больше, чем когда-либо, мечтал быть с ней вместе, кое-что тревожило его. Первая и самая главная мысль, не дававшая ему покоя: как посмотрит на эту связь Сотэрик? Трибун не раз видел, как взрывался брат Хелвис, когда полагал, что честь его задета. Как он отнесется к тому, что Марк забирает его сестру к себе? Когда он спросил об этом саму Хелвис, она ответила с женской практичностью: - Не ломай себе голову. Если и потребуется что-либо сказать, оставь это мне. Я позабочусь обо всем. Ты ведь не соблазнил невинную девушку, знаешь ли. Если бы ты вовремя не пришел на помощь, эти мерзавцы, скорее всего, перерезали бы мне горло. Милый, ты меня спас, для Сотэрика это имеет значение большее, чем что-либо иное. - Но... Хелвис остановила его протест поцелуем, однако полностью успокоить так и не смогла. И все же последующие события доказали, что она была права. Сотэрик стал относиться к Марку как к члену семьи, и его пример распространился на других намдалени. Они знали, чем обязаны римлянам, и когда командир легионеров влюбился в одну из их женщин, это только послужило лишним поводом относиться к чужеземным солдатам как к своим братьям. Когда эта проблема разрешилась, Марк стал ждать реакции своих солдат. Сперва легионеры начали ворчать: им было известно, как относится трибун к женатым солдатам, а теперь он сам нарушил свое же правило... - Не обращай на них внимания, - сказал Гай Филипп. - Никому нет дела до того, с кем ты спишь - с женщиной, с мальчиком или с синим бараном. Главное - что ты думаешь головой, а не тем, что между ног. После этого грубого, но толкового совета центурион ушел, чтобы устроить кому-то очередной разнос. Однако такой совет было легче дать, чем выполнить. Раньше Скаурус был всегда терпим к Венере - в исчезнувшем Медиолане, в армии Цезаря и с того момента, как появился в Видессосе. Когда возникало желание, он платил за него и не стремился встретиться с одной женщиной дважды. Но теперь, когда появилась Хелвис, он обнаружил, что хочет наверстать упущенное за годы походной жизни, что после каждой ночи он становится все более ненасытным. Хотя, овдовев, Хелвис не обращала внимания на мужчин, тело ее стремилось к близости, и теперь всю его страсть она отдавала Марку. Трибун вдруг заметил, что спит крепче, чем в те годы, когда был ребенком. Однажды он подумал: какое счастье, что, когда камор, посыльный Авшара, приходил в казарму, здесь не было Хелвис - теперь Марк никогда бы не проснулся при приближении кочевника. Скаурус думал и о том, как воспримет эту перемену Мальрик, но сын Хелвис был еще очень маленьким, чтобы привыкнуть ко всему на свете. Вскоре он уже называл трибуна отцом чаще, чем по имени, и это вызывало у римлянина смешанное чувство гордости и грусти. Мальчишка сразу же стал любимцем легионеров. В казарме было совсем немного детей, и солдаты всех их баловали. Мальрик схватывал латынь на лету, восприимчивый к новому, как все дети. Бывали дни, когда трибун вообще забывал о том, что идет подготовка к войне. Он только хотел, чтобы таких дней было больше - это было самое счастливое время в его жизни. 10 Когда они получили приказ явиться на имперский военный совет, Гай Филипп проворчал: - Черт побери, давно уже пора. Кампания должна была начаться еще два месяца назад, если не раньше. - Политические игры, - ответил Марк и добавил: - Мятеж тоже не слишком помог. Но ты прав, они могли выступить и раньше. С легкой иронией он прислушался к своей попытке оправдать задержку, на которую сам еще не так давно жаловался. Он не очень рвался в поход и хорошо знал причину этому. Трибун не появлялся в Палате Девятнадцати Диванов со времени своей дуэли с Авшаром. Как и всегда, диванов здесь не было. Вместо них стояло несколько столов, сдвинутых вместе и заваленных оперативными картами. Стрелки на картах указывали направления предполагаемых ударов. Над ними склонились командиры главных военных сил Империи - видессиане, катриши, вожди каморов-кочевников, офицеры намдалени, а теперь и римляне. Маврикиос Гаврас, как и полагалось по его сану, сидел во главе за особым столиком. Марк был рад увидеть Туризина, сидевшего по правую руку от Императора. Он надеялся, что ссора их закончилась миром. Потом он взглянул на того, кто сидел слева от Императора и от изумления раскрыл рот. Ортайяс Сфранцез собственной персоной. Юный аристократ прочел немало книг о войне, но не обладал ни знаниями, ни мужеством, и будь он даже другом Императора, а не племянником его злейшего противника, и тогда его присутствие на совете вряд ли было бы оправдано. И все же он был здесь и водил концом своего изящного кинжала по карте, выясняя, куда течет какая-то река. Заметив входивших в зал римлян, Ортайяс кивнул и приветственно махнул рукой. Марк кивнул ему в ответ, а Гай Филипп проворчал что-то не слишком любезное и сделал вид, будто вообще не заметил Ортайяса. Дочь Императора сидела между отцом и Нефоном Комносом. Алипия была единственной женщиной на совете. Она, как обычно, больше слушала, чем говорила. Когда входили римляне, девушка что-то писала на клочке пергамента и не видела их, пока слуга не проводил наемников к специально отведенному месту за столом. Это было почетное место рядом с Императором. Ее мимолетный взгляд, скользнувший по трибуну, был холодным, оценивающим и менее дружелюбным, чем он ожидал. Он вдруг задумался о том, знает ли она о его связи с Хелвис. Лицо ее было непроницаемо, как маска. Марк с облегчением сел и склонился над картой. Если он правильно понимал видессианский язык, карта показывала горы Васпуракана, пограничные земли - заманчивый путь в Казд. Как и карта Апсимара, она выглядела исключительно точной. Пики, реки, озера, города - все было изображено здесь с удивительной точностью. Однако Скаурус знал, что даже самые аккуратные и толковые люди могут делать ошибки. В своей третьей книге истории Полибий рассказывал о том, что река Родан течет с востока на запад, потом сворачивает на юг Нарбоннской Галлии и после этого впадает в Средиземное море. Когда же дошло до дела, римским войскам пришлось немало проплутать, прежде чем установили, что на самом деле река текла в другую сторону. С момента прибытия римлян прошел час когда Маврикиос наконец начал совет. Он прервал свою тихую беседу с братом и повысил голос, чтобы все в комнате услышали его. - Благодарю вас за то, что вы пришли сюда сегодня, - сказал он. Легкий гул и разговоры за столами умолкли. Император подождал, пока установится полная тишина, и продолжил: - Для тех из нас, кто уже сражался в западных провинциях, многое из того, что я сообщу, давно известно. Но за последнее время у нас появилось столько новых солдат, что я подумал: стоило открыть этот совет хотя бы ради них. - Здесь гораздо меньше новичков, чем могло бы быть. Спасибо проклятым монахам, - произнес кто-то, и Марк узнал голос Аптранда, сына Дагобера. Лицо намдалени несло печать той же холодной ярости, что и в первую их встречу, когда трибун спас его солдат от бандитов. Этого человека было совсем непросто смутить или сбить с толку. Гул одобрения донесся с той стороны, где сидели намдалени. Скаурус заметил Сотэрика, кивающего в знак согласия. Ортайяс Сфранцез и Туризин Гаврас, похоже, были оскорблены грубой прямотой Аптранда. Но причины их гнева оказались совершенно различны. - Не обвиняй наших святых отцов в вашей ереси! - воскликнул Ортайяс. В то время как Севастократор буркнул: - Уважай Его Императорское Величество, ты! Видессиане согласно зашумели, одобряя его слова или соглашаясь с мнением Ортайяса. Но намдалени выдержал резкий взгляд Туризина. - Сильно ли уважали нас, когда ваши святые отцы решили всех нас прикончить? - требовательно спросил Аптранд, отвечая одновременно обоим. Температура в Палате Девятнадцати Диванов дошла до точки кипения. Как шакалы, ожидающие драки, каморы приподнялись в своих креслах, готовые броситься на того, кто окажется слабее. Марк снова почувствовал, как в нем растет отчаяние - в Видессосе это бывало с ним не раз. И по характеру своему, и благодаря постоянной тренировке воли, он умел сохранять невозмутимость и находил все эти ссоры и драки горячих, легко возбуждающихся людей настоящей болезнью, которая поразила Империю и ее соседей. Маврикиос, похоже, был вылеплен из того же теста, что и его подданные. Он положил руки на плечи Сфранцеза и Туризина. Оба утихли, хотя Туризин непроизвольно дернулся в упрямом порыве. Сверху вниз Император посмотрел на Аптранда, и его карие глаза встретились с волчьими серыми глазами намдалени. - Вас здесь гораздо меньше, чем должно было быть, - признал он. - И в этом нет вашей вины. Теперь пришла очередь Сфранцеза вздрогнуть. Император не обратил на него внимания. Он был занят наемником. - Ты помнишь, зачем вы вообще пришли сюда? - спросил он. В его голосе слышалась та же значительность, какая звучала в голосе Бальзамона, когда он говорил о единстве Видессоса. Марк вторично увидел, как встречает Аптранд правду, когда она очевидна. Намдалени подумал с секунду, а затем нехотя кивнул. - Вы правы, - сказал он. Для намдалени этого было достаточно, чтобы уладить дело. Он подался вперед, снова готовый к тому, чтобы принимать участие в совете. Когда несколько горячих голов из намдалени хотели продолжить спор, холод его глаз остановил их лучше, чем это сделали бы слова видессиан. - Вот это я называю крепким орешком, - в восхищении прошептал Гай Филипп. - Отличный парень, правда? - Я тоже так думал, когда встретил его во время мятежа, - сказал Марк. - А, так это тот солдат, о котором ты говорил? Я понимаю, что ты имел в виду... - Центурион прервал себя на середине фразы, так как Император начал говорить. Спокойный, как будто ничего не произошло, Маврикиос сказал, обращаясь к Ортайясу: - Подними пожалуйста карту западных территорий, будь любезен. Спафариос послушно поднял пергамент, чтобы все могли его увидеть. Обозначенные на карте западные видессианские провинции растянулись до имперской столицы длинной кривой полосой, разделявшей Видессианское море и море Моряков. Император подождал, пока некоторые близорукие офицеры подойдут поближе к карте, и начал говорить. - Я хочу выступить на этой неделе. Подготовьте своих солдат к переправе через Бычий Брод. Все, кто не успеет, останутся в хвосте. - Он вдруг недобро усмехнулся. - Тот, кто скажет мне, что не готов, получит назначение в самый жаркий и забытый Фосом гарнизон, где война с Каздом покажется ему недостижимым счастьем. Это я могу обещать. Император дал улечься возбужденному гулу, который пронесся по рядам. Марк чувствовал то же долгожданное возбуждение, что и все офицеры, - день выхода в поход объявлен и это уже совсем скоро! Трибун подумал о том, что угроза оставить опоздавших позади, в сущности, лишняя. - Для тех из вас, кому это неизвестно, - продолжал император, - скажу наша западная граница с Каздом находится в восьмистах километрах от города. С такой большой армией, как наша, мы должны пройти через Васпуракан и войти в Казд примерно через сорок дней. Скаурус подумал, что его римляне могли без особого труда пройти это расстояние за двадцать дней, но, вероятно, Император был прав. В любой армии есть солдаты, которые идут медленнее, а когда имеешь дело с армией такой величины, доставка припасов еще больше замедлит ее продвижение. Гаврас на секунду замолчал, и, взяв деревянную указку, провел линию юго-западнее Видессоса, к точке, где соединялись две реки. - Мы разобьем поход на четыре этапа, - сказал он. - Первый будет легкий и короткий, отсюда и до Гарсавры, где Эриза впадает в Арандос. Там мы встретим Баанеса Ономагулоса, он будет ждать нас со своими воинами с южных гор. Он мог бы привести и больше людей, но проклятые чиновники превратили в крепостных слишком многих крестьян. Карта, которую держал Ортайяс, закрывала его лицо, и Марк пожалел об этом: он хотел бы видеть, как отреагировал юный Сфранцез на этот выпад в адрес политики, проводимой его семейством. Карта начала легонько подрагивать: Ортайяс, от природы не слишком выносливый, начал уставать, держа пергамент на весу обеими руками. Гаврас умел поставить юного Сфранцеза на место. Император меж тем продолжал: - Из Гарсавры мы направимся прямо на запад, вдоль Арандоса в Аморион и дойдем до большого плато. Этот этап будет длиннее, чем первый, но ненамного труднее. Марк увидел, что Алипия в удивлении приподняла брови, но возражать отцу она не стала, лишь сделала еще одну запись. - По пути мы заберем припасы из складов, заготовленных для нас. Я вовсе не хочу, чтобы вы грабили крестьян от голода или для развлечения. - Он обвел глазами офицеров, сидящих перед ним, и остановил взгляд на вождях каморов, только что прибывших из своих степей. Никто из них не говорил по-видессиански. Те, кто знали язык, переводили слова Императора своим соплеменникам. Один из пардрайских кочевников вопросительно взглянул на Маврикиоса. Император заметил его и кивнул. - В чем дело? - Меня зовут Фирцоси, сын Лошадьика, - сказал вождь на сносном видессианском. - Я и мои воины приняли твое золото, чтобы воевать, а не разбойничать. Резать крестьян - женское занятие. Разве мы не мужчины? Пусть же нам и доверяют как мужчинам! Другие каморы опустили головы в знак согласия и по обычаю коснулись бородами своей груди. - Хорошо сказано, - объявил Император. Марк подумал, что, не имея за спиной надежных солдат, он вряд ли решился бы довериться этим степнякам... Скаурус был уверен, что и сам Маврикиос думал так же. Но сейчас не время заводить ссору. - Разумеется, то, что сказал мой брат, относится не только к нашим северным союзникам. Все иностранные наемники должны это помнить, - лениво заметил Туризин Гаврас и взглянул не на каморов, а на намдалени. Они ответили ледяным молчанием. Маврикиос побледнел от гнева, но вспомнил о важности момента и сдержал себя. Опять, как и во время игры в кости, все присутствующие попытались отвести глаза, скрывая свое замешательство. Только Алипия казалась равнодушной. Она наблюдала за своим отцом и дядей с любопытством и насмешкой. Сделав над собой видимое усилие, Маврикиос снова сосредоточился на карте, которую все еще держал Ортайяс. Глубоко вздохнув, Император продолжал: - В Аморионе с нами соединится еще одно подразделение. Им командует Гагик Багратони. Оттуда мы двинемся на северо-восток, до Соли на реке Рамнос, к востоку от горной области Васпуракан, Земли Принцев, как они сами ее называют, - тут он усмехнулся и продолжил: - Этот марш будет голодным. Там хозяйничают казды, и мне не нужно вам рассказывать, что они делают с нашими крестьянами и их полями, пусть Фос испепелит их за это. Марк увидел, как двое кочевников обменялись кривыми усмешками. Они владели огромными отарами овец, стадами коров, и им не нужно было обрабатывать поля. Как и их двоюродные братья-казды, они враждебно относились к крестьянам. Фирдоси уже упомянул об этом - для кочевников крестьяне не были достойны ни малейшего уважения и даже убивать их считалось слишком легким для мужчин делом. - После Соли мы вступим в Васпуракан, - сказал Император. - Каздов будет легче атаковать на горных тропах, чем на равнине, а награбленная добыча еще больше замедлит их продвижение. Васпуракане помогут нам - принцы не слишком жалуют Империю, но в отличие от Казда мы их не трогаем. И одна - две победы над летучими отрядами Авшара заставят самого Вулгхаша выйти из Машиза со своей армией. - Лицо Императора просияло при мысли о победе. - Мы разобьем его, и вот уже Казд лежит перед нами. И мы его раздавим в лепешку. Века прошли с тех пор, как Видессос в последний раз посылал туда такую армию, какую мы собрали сегодня. Как может какой-то бандитский царь, раб Скотоса, устоять перед нами? На этот раз ему удалось зажечь офицеров. Люди словно воочию увидели Казд, простертый у их ног. Эта картина не могла не радовать их - какой бы ни была причина: карьера, религиозное очищение от скверны или просто предвкушение битвы и добычи. Когда Ортайяс Сфранцез понял, что Император наконец завершил свою речь, он с облегчением положил карту на стол. Марк разделял энтузиазм офицеров. План Маврикиоса отличался как раз тем, чего и ждал Марк - грандиозностью, но и продуманностью. Кроме того, как и прежде, когда Скаурус служил в армии Цезаря, у него не было выбора. Дело оставалось за малым: претворить этот план в жизнь. Как это было заведено в Империи, приготовления армии к походу сопровождались пышными церемониями. Народ Видессоса, который еще совсем недавно делал все, чтобы разорвать эту армию в клочья, теперь с воодушевлением возглашал благодарственные молитвы за успех операции. В последний день перед походом в Великом Храме была назначена литургия. Скаурус как командир римлян получил длинный пергаментный свиток с печатью - официальное приглашение на литургию. Пропуск давался на два лица. - Кому отдать второй билет? - спросил он Хелвис. - У тебя есть друзья? - Марк, ты шутишь? - удивилась она. - Разумеется, мы отправимся туда вдвоем. Я, конечно, не разделяю веру видессиан, но нельзя начинать такое важное дело, не испросив благословения Фоса. Марк вздохнул. Когда он предложил Хелвис разделить с ним жизнь, он никак не думал, что она попытается втиснуть его в удобные для него рамки. Он не возражал против Фоса, но когда его толкали в храм силой, он начинал инстинктивно сопротивляться. Марк не привык жить с оглядкой на чье-то мнение. С того момента, как он достиг совершеннолетия, Марк всегда шел только своим путем и не обращал внимания на советы, которые были ему не по душе. Но Хелвис заставляла считаться со своим мнением. Скаурус помнил, как она сердилась, когда он долго сидел в полном молчании после того, как военный совет принял решение о начале похода. "Что ж, - сказал он самому себе, вздохнув, - все далеко не так просто, как казалось вначале". Впрочем, он упорствовал в своем нежелании посетить службу в Великом Храме лишь до того, как увидел ужас на лице Нэйлоса Зимискеса, которому он предложил свой пропуск. - Благодарю тебя за эту честь, - скороговоркой произнес он, - но будет очень некрасиво, если ты не появишься там. В Храме соберутся все командиры, даже каморы, хотя они не имеют ни малейшего понятия о Фосе. - Пожалуй, ты прав, - пробурчал Скаурус. Но после этого объяснения он увидел предстоящую литургию в другом свете - для единства Видессоса она имела не меньшее значение, чем месса Бальзамона. А если так, то стоит посетить Храм, тем более, что это было даже кстати: подготовка к походу совершенно вымотала его, и в конце дня он все чаще срывался. Римская дисциплина была, как всегда, на высоте, и подготовить легионеров к походу оказалось довольно просто. Они могли выступить маршем на следующий день после военного совета или даже накануне. Но видессианские армии привыкли к большей роскоши, чем мог бы допустить Цезарь. Как и в известных Риму восточных царствах, солдат сопровождали многочисленные толпы, в которых было немало женщин. И чтобы заставить всю эту пеструю колонну выступить в более или менее сносном порядке, приходилось изрядно потрудиться. Теперь Марк понимал, что такое сизифов труд. В день литургии трибуну уже очень хотелось попасть в Великий Храм, и ему было любопытно, чем на этот раз поразит своих слушателей Бальзамон. Когда он вошел в Великий Храм с Хелвис, которая гордо сжала его руку, он понял, что и она, и Зимискес были правы - он просто не имел права пропустить эту литургию. Храм был забит до отказа высшими офицерами и знатью союзников. Многие пришли с женами. Трудно было решить, кто великолепней - мужчины в стали, бронзе, волчьих шкурах или женщины в прекрасных, богато расшитых золотом платьях из тонкого шелка и хлопка. Когда Патриарх Видессоса прошествовал к своему трону из слоновой кости, все присутствующие поднялись с мест. И на этот раз, после того как он со своими жрецами закончил главную молитву, многие намдалени добавили: "И мы поставим на свои души". Хелвис поступила так же. В ее голосе звучала непреклонная вера. Она сурово огляделась, как бы вызывая на бой любого, кто посмеет возражать. Но в этот вечер очень немногие видессиане чувствовали себя оскорбленными. В эту минуту, окруженные таким количеством всевозможных еретиков и неверных, они были готовы закрыть глаза на самые варварские обычаи. После окончания службы Бальзамон начал свою собственную молитву за успех предстоящего похода. Он долго говорил о важности этой битвы, о необходимости сосредоточиться на главной цели. Все его слова были правильны и необходимы, но Марк все-таки чувствовал себя разочарованным. Он не видел в этой речи ни силы воли, ни юмора, присущих Бальзамону. Патриарх выглядел очень усталым. Скаурус терялся в догадках - что же произошло? Его это очень беспокоило. Но вот Бальзамон немного оживился, его речь стала горячее и закончилась сильной фразой: - Единственный проводник человека - его совесть. В правом деле она защитит его, подобно доспехам, в неправом - ранит, подобно клинку. Возьмите же щит правды и отразите меч зла, но не склоняйтесь перед дьявольской волей, и тогда этот меч не сможет причинить вам вреда! Его слушатели громко зааплодировали, крики: "Хорошо сказано!" понеслись по храму, и своды его огласились пением хора - триумфальным гимном Фоса. С голосами сливалась музыка колоколов, которая так заинтересовала Скауруса прежде. Сейчас он сидел достаточно близко от звонарей, и его восхищение ими значительно превзошло впечатление от последней фразы Бальзамона. За длинным, покрытым бархатом столом стояли два ряда музыкантов. Перед каждым из них висело полдюжины отполированных колокольчиков различных размеров и форм. Звонари были одеты в чистые голубые плащи и перчатки, чтобы не пачкать белый металл колокольчиков. Они играли с безукоризненной точностью и быстротой, в унисон меняя тональность. Марк подумал, что их отточенные движения доставляют ему столько же удовольствия, сколько и сама музыка. Дирижер - колокольный мастер - сам по себе уже был зрелищем. Низенький, щуплый человечек, он немного театральным жестом взмахивал своей палочкой, тело его раскачивалось в такт ритму. Лицо дирижера было отрешенным, закрытые глаза так ни разу не открылись. Прошло несколько минут, прежде чем Скаурус сообразил, что колокольный мастер слеп. Похоже, это совсем не мешало ему - чуткий слух ловил гораздо больше, чем слух обыкновенного человека. Если на трибуна, не отличавшегося страстной любовью к музыке, колокольчики произвели неизгладимое впечатление, то для Хелвис это было настоящим наслаждением. - Я слышала, что музыка звонарей Великого Храма что-то совершенно невероятное, но у меня не было возможности услышать их раньше. Это одна из причин того, почему я так хотела прийти сюда. - Она взглянула на Марка с легким удивлением. - Если бы я знала, что ты так любишь эту музыку, я могла бы использовать это как довод, чтобы заставить тебя прийти сюда. Марк улыбнулся. - Может быть, к лучшему, что ты этого не сделала. Ему трудно было представить себе, чтобы кто-то мог уговорить его пойти куда-либо из-за музыки. И все же, без сомнения, музыканты сделали вечер гораздо более приятным. Без колокольчиков это был бы просто один из дней, не больше. Маврикиос приказал глашатаям кричать на всех улицах, что в этот день видессианам запрещается выходить из домов. Площади и рынки заполнили солдаты в полном вооружении. Нервно ржали лошади, брыкались мулы. Крытые телеги перевозили солдатские семьи, разнообразный домашний скарб, оружие, доспехи. Длинные ряды солдат, конница и обозы продвигались к пристаням, где, покачиваясь, стояли транспортные корабли, готовые перевезти их через Бычий Брод в западные провинции Империи. Римлянам, как части императорской гвардии, не пришлось долго ждать своей очереди. Все шло благополучно, пострадал один Виридовикс. Бедняга кельт все полчаса плавания висел, перегнувшись через борт корабля. - Каждый раз, когда я сажусь в лодку, со мной это случается, - простонал он, с трудом отыскав время для слов. Обычно загорелое, его лицо было сейчас смертельно бледным. - Поешь хорошо пропеченный хлеб, вымоченный в вине, - порекомендовал ему Горгидас. - Или, если хочешь, я дам тебе настойку опиума, которая тоже хорошо поможет. - Еда... - Одного этого слова было достаточно, чтобы галл снова перегнулся через канаты. Потом он повернулся к Горгидасу - Благодарю вашу милость за совет, но боюсь, что сейчас уже поздно. Сухая пыль под ногами, благодарение богам, поможет мне куда лучше, чем все твои дурацкие микстуры. Новая волна усилила его мучения. Маленькие пригородные порты на западном берегу Бычьего Брода не могли и надеяться принять такую армаду кораблей. Столица была крупнейшим портом Империи и весьма ревниво следила за тем, чтобы близлежащие города не переманили корабли в свои порты. Тем не менее остроносые узкие галеры, баржи, рыбачьи боты, торговые суда и многочисленные лодки не могли вечно ожидать разгрузки. Видессианские корабли, подобно римским судам, были небольших размеров и могли стоять у песчаных пляжей, не подвергаясь опасности разбиться. Растянувшись на несколько километров вдоль побережья, они подошли к берегу достаточно близко, чтобы солдаты и животные могли высадиться. Разгружая трюмы, утомленные моряки ругались. Но разгрузка дала кораблям возможность подойти к берегу еще ближе. Виридовикс так рвался на сушу, что прыгнул за борт еще до того, как корабль вошел в мелководье. Раздался громкий всплеск, и галл оказался по горло в соленой воде. Ругаясь во всю глотку, он кое-как добрался до песчаного берега и растянулся на песке, обхватив землю руками, словно свою возлюбленную. Менее измученные и потому более терпеливые римляне последовали за ним. Императорская галера подошла к берегу совсем близко. Первыми на берег сошли стражники-халога. Как и римляне, они пользовались веревочными лестницами и сходнями. Едва встав на землю, телохранители поспешили занять позиции на случай неожиданного нападения. Но Императору Видессоса не пристало карабкаться по веревочной лестнице. Как только его стража оказалась на суше, длинная широкая доска из позолоченного дерева была спущена с корабля на берег. Когда Император уже собирался ступить ногой на песок, он оступился, зацепившись сапогом за край длинного пурпурного плаща, и упал. Римляне, халога и видессиане ошеломленно уставились на него. Не могло быть худшего предвестника беды, чем падение вождя перед началом кампании. Но Маврикиос остался верен себе. Встав на колени, он взял две горсти песка и громко сказал: - Видессос, я крепко держусь за тебя! Затем он невозмутимо встал и пошел по берегу, как будто ничего не случилось. Через одну-две минуты все уже забыли об этом. Император сумел превратить дурной знак в хороший. Обсуждая события этого дня, Гай Филипп дал Маврикиосу самую высокую оценку. - Цезарь, - провозгласил он, - не смог бы поступить лучше! Как множество ручейков, сходящихся в одну полноводную реку, видессианская армия собралась на западном берегу Бычьего Брода. Переправа из столицы оказалась делом гораздо более простым, чем ожидал Марк. В конце концов, приверженность бюрократов Империи к мелочам иногда идет на пользу, подумал он. Хорошая организация проявилась еще раз, когда начался марш на Гарсавру. Скаурус сомневался в том, что Рим смог бы обеспечить продовольствием и фуражом такую большую армию, и солдатам пришлось бы грабить окрестные фермы и поля. Но в этом случае все было предусмотрено заранее. Ни один казд не забирался так далеко на восток, и для местных губернаторов не представляло труда отдать в распоряжение армии (и всех, кто шел за ней) целые рынки продовольствия. Зерно привозили на быках и на маленьких судах сплавляли вниз по реке. Вместе с зерном корабли доставили множество скота - баранов, коров. Охотники добавили к этому мясо диких оленей и кабанов. Впрочем, Скаурус сомневался в том, что кабаны были дикими. Свиньи в Видессосе имели густую щетину, сходную комплекцию, цвет шкуры и дикий нрав. Украв поросенка, охотник получал столько же удовольствия, сколько после охоты на дикого кабана. Трибун наслаждался вкусным мясом, обгладывая его до костей, и не слишком беспокоился о том, откуда оно взялось. В первый день марша солдаты, привыкшие к мягким тюфякам, встряхнулись, пришли в себя и начали понимать, что им придется отрабатывать свою плату. Несмотря на все тренировки, через которые прогонял их Гай Филипп, они уже не были теми закаленными и голодными бойцами, которые воевали в Галлии. Они слишком хорошо питались, привыкли к комфорту, но главное - отвыкли маршировать целыми днями, даже так медленно. В конце каждого дня легионеры радостно валились на землю. Горгидас постоянно перевязывал сбитые ноги и обильно смазывал мозоли смолой и жиром. Повязки делались из мягкой ворсистой шерсти, пропитанной маслом и вином. Солдаты ругались, когда лекарство жгло их сбитые ноги, но помогало оно хорошо. Марк весьма равнодушно смотрел на эти беды, обычные для начала похода. Но он не ожидал, что римляне будут недовольны его приказом разбить перед сном походный лагерь, что обычно они делали после каждого марша. Копать земляные насыпи - это занятие отнюдь не прельщало солдат, особенно после удобной казармы в столице. В первые три ночи на марше Гай Филипп сумел устрашить легионеров, но полного повиновения он не добился. На третью ночь центурион был утомлен и разгневан, к тому же впал в отчаяние. Наутро к Скаурусу явилась с жалобами делегация легионеров. Если бы это были лентяи или просто недобросовестные солдаты, он и отнесся бы к ним соответствующе, наказав их, даже не слушая. Но среди девяти взвинченных солдат (по одному из каждой манипулы) были его лучшие люди, включая здоровяка Муниция. Он решил выслушать их. - Во-первых, - сказали они, - никто в видессианской армии не устраивает такого лагеря, как легионеры. На территории Видессоса легион в безопасности. Все вокруг ставят палатки там, где офицерам приходит в голову разбить лагерь, причем в полном беспорядке. И хуже всего: в римском лагере не предусмотрено места для женщин, а многие легионеры хотели бы провести ночь с подругами. Первую часть их требований трибун выслушал без особого сочувствия. - То, что делается в других частях армии, нас не касается. Пока дела идут хорошо, очень легко расслабиться, но потом к порядку вернуться трудно, и это обойдется нам очень дорого. Большинство из вас служит давно, вы знаете, что я прав. Они вынуждены были согласиться. Муниций нерешительно произнес, стараясь, чтобы его бас звучал не так гулко: - Ну... Тут дело не в работе. Мы ее не боимся. Просто... Ну, когда лагерь построен, это уже как тюрьма без выхода. Моя жена ждет ребенка, и я беспокоюсь за нее. Его товарищи пробормотали что-то в знак согласия. Оглядев их, Марк увидел, что почти все парламентеры были семейными. Он и сам уже несколько ночей не находил себе места, зная, что Хелвис близко, но не желая подавать своим людям пример нарушения дисциплины. Марк немного подумал. Женщин имело менее трети римлян. Если каждую ночь отпускать сто человек, то каждый солдат увидит свою любимую два раза в неделю. Если не ослабить удила, они могут лопнуть. Он сказал легионерам о своем решении и добавил: - Увольнительную, разумеется, выдадут только после того, как все наряды будут выполнены. - Да, трибун! Спасибо, трибун! - сказали они, улыбаясь, - довольные, что он не приказал заковать их в железо. Однако Марк знал, что они должны думать, будто отныне могут нарушать субординацию, как им вздумается. Скаурус сухо кашлянул и увидел, что их улыбки исчезли. - За то, что вы пришли к командиру с жалобами без соответствующего разрешения, вас на две недели лишат жалования, - сказал он. - И проследите, чтобы этого не повторялось. Они приняли это без ворчания, потому что все еще боялись, что он накажет их строже. По закону он мог распорядиться конфисковать их имущество, высечь или приговорить к фустуариуму - приказать избить палками, после чего их собственные товарищи добьют провинившихся камнями. И когда он рявкнул: "А теперь убирайтесь", они чуть не сбили друг друга с ног, выскакивая из его палатки. Иногда римская дисциплина еще брала свое. Его приказ скоро стал известен солдатам, и недовольство исчезло, превратившись в обычное брюзжание, сопровождающее любую армию с незапамятных времен. - Я полагаю, что ты вынужден был это сделать, - сказал Гай Филипп, - но мне все-таки не нравится твое решение. Сегодня ты выиграл, но в будущем это может очень навредить. Все, что ведет к ослаблению дисциплины, - плохо. - Я думал об этом, - признался Скаурус. - Но есть дисциплина - и дисциплина. Чтобы сохранить главное, иногда приходится жертвовать второстепенным. Солдаты должны думать о себе как о римлянах. Они должны х_о_т_е_т_ь_ так думать, иначе мы проиграли. Если они вздумают стать крестьянами и работать в деревне, что мы сможем с ними сделать? Где мы найдем легионы, Сенат, чтобы удержать их? Или ты думаешь, что видессианам так нужны наши обычаи? Я не могу заставить их чувствовать, это должно идти и_з_н_у_т_р_и_. Гай Филипп смотрел на него, как видессианин, столкнувшийся с ересью. Центурион старательно игнорировал тот факт, что Рим потерян для них навсегда. Мир Гая Филиппа покачнулся, когда Скаурус открыто сказал ему о том, о чем он пытался даже же думать. Помотав головой, он вышел из палатки трибуна. Через несколько минут Марк услышал, как центурион грозным голосом распекает какого-то несчастного солдата, обнаружив на его доспехах пятнышко ржавчины. Скаурус криво усмехнулся. Если бы он только мог избавиться от своих забот так же просто! Возможность уходить из лагеря на ночь дала римлянам преимущество, о котором трибун еще не думал. Теперь Марк был в курсе всех сплетен и слухов, которые циркулировали в армии так же, как и в столице. Женщины знали обо всем, и вскоре до Скауруса донесли, что Ортайяс Сфранцез все еще был с армией. Трибун нашел это почти невозможным, и долго не мог поверить в истинность сообщения, зная, что трения между Гаврасами и Сфранцезами были чересчур сильными. Но вскоре, навестив Хелвис, он убедился в том, что это правда. По дороге в лагерь он столкнулся со спафариосом. - О, прощу прощения, - произнес юный Сфранцез, уступая ему дорогу. По своему обыкновению Ортайяс держал под мышкой толстую книгу. - Да, это снова книга Калокиреса о том, как командовать армией. Я должен столькому научиться, и у меня так мало времени для этого. Мысли о том, что Сфранцез может стать военачальником, было достаточно для того, чтобы трибун онемел. Брови его полезли вверх, и Ортайяс заметил это. - Единственное, о чем я сожалею, мой римский (на этот раз он произнес слово отчетливо) друг, так это о том, что у меня нет вашей великолепной пехоты. - Что? О чем вы говорите? - спросил Марк, думая, что Маврикиос дал юнцу несколько сотен каморов для игры в солдатики. Но он получил ответ, который ужаснул его. - Я возглавляю все левое крыло, - гордо ответил Сфранцез. - Император командует центром, а его брат - на правом фланге. Мы изрубим врага в фарш! Фарш! Прошу прощения, я должен изучить способы правильного маневрирования тяжелой кавалерией перед атакой. И свежеиспеченный стратег исчез в темноте, на ходу читая военные мемуары. В эту ночь Хелвис пожаловалась, что Скаурус витает в облаках и не очень внимателен к ней. На следующий день трибун сообщил Гаю Филиппу жуткие новости. Старший центурион сжал голову ладонями. - Поздравляю, - сказал он. - Ты только что испортил мне завтрак. - Во всяком случае, он очень старателен, - сказал Марк, пытаясь отыскать хоть одно светлое пятно. - Как доктор, который лечит заболевшего чумой. Бедняга все равно помрет, независимо от того, как за ним ухаживать. - Не очень хорошее сравнение, - запротестовал Горгидас. - Это верно, не в моих силах спасти от чумы, но я, по крайней мере, знаю свое дело. Если бы я прочел одну-единственную книгу по медицине, то не решился бы лечить и простую изжогу. - И никто другой бы этого не сделал, если бы думал _г_о_л_о_в_о_й_, - кивнул Гай Филипп. - Но о Маврикиосе я был лучшего мнения. Дать этому щенку треть армии!.. - Он отодвинул тарелку с перловой кашей и вновь заговорил с греком. - Спаси меня от изжоги. Боги знают, как мне нужна твоя помощь. Однако Горгидас был настроен серьезно. - Перловка, после того как ты привык к пшенице, вполне может расстроить желудок, так, во всяком случае, говорит Гиппократ. - Раньше мой желудок никогда не болел, - заявил Гай Филипп. - Просто мне все это отвратительно. Вот и все! Этот тонконогий идиот!.. Сам же "идиот" после встречи с Марком вспомнил о существовании римлян и не замедлил появиться в лагере. Сфранцез был совсем недурен, когда на пятнистом жеребце хорошей породы объезжал идущих маршем легионеров. Панцирь и шлем на нем были позолочены в знак его высокого звания, а голубой плащ развевался за плечами. Единственным, что портило его воинственный облик, была книга, которую он все еще держал под мышкой. Сфранцез заставил лошадь идти в ногу с колонной римлян. Он постоянно оглядывался на солдат, словно изучая их. Настороженное любопытство Гая Филиппа вскоре взяло верх над неприязнью. - Чем могу быть полезен? - заговорил он, и его тон невольно выдал истинное отношение старого вояки к Сфранцезу. Ортайяс вздрогнул. - А? Ах, да. Скажи мне, если можешь, то, что вы несете, - это что, служит вам вместо знамен? - Он указал на девять высоких сигна, которые несли знаменосцы. Каждая была увенчана открытой ладонью, окруженной венком, обозначавшей преданность службе. - Да. Ну и что из того? - коротко ответил центурион. Марк понял, почему предмет беспокоит Сфранцеза, и объяснил ему: - Мы были только частью более крупного подразделения, знаком которого был орел. У нас нет сейчас орла, и солдатам его очень не хватает. Это было преуменьшением, но ни один видессианин и не надеялся, что поймет это чувство римлян преданности легиона своему орлу, священному символу самого существования легиона. Когда они зимовали в Имбросе, разговор о том, чтобы сделать нового орла, заходил, но сердца солдат не лежали к этому. Их аквила осталась в Галлии и была навсегда для них потеряна; но другой они не хотели. - Очень интересно, - заметил Ортайяс, и снова спросил: - Собирать под каждым значком одинаковое количество солдат - это тоже ваш обычай? - Конечно, - ответил Скаурус, недоумевая. - А почему бы и нет? - добавил центурион. - Извините, это займет всего минуту, - сказал Сфранцез. Он отъехал в сторону от колонны и стал рыться в толстом томе военной тактики. Отыскав нужное место, он снова приблизился к римлянами. - Я цитирую из Калокиреса, - сказал он. - Книга первая, глава четвертая, часть шестая: "Необходимо собрать все отряды в количестве, которое будет различным в каждом отряде, иначе враг, подсчитав знамена, сможет узнать точное число сражающихся. К примеру, отряды не должны насчитывать более четырехсот и менее двухсот человек". Разумеется, ваши подразделения меньше, чем те, о которых говорит Калокирес, но принцип, я думаю, остается неизменным. До свидания, господа. - С этим словами он ускакал вперед, оставив обоих римлян безмолвными. - А знаешь что... это совсем неплохая идея, - сказал наконец Гай Филипп. - Ты прав, совсем неплохая, - сказал Марк. - Честно говоря, мы можем ее использовать. Каким это образом Ортайяс Сфранцез додумался до такого? - Ну ведь он, в конце концов, не сам это изобрел, - пытаясь скрыть свое замешательство, сказал центурион. - Этот Кало... как его там? Должно быть, был неглупый малый. Несмотря на эту утешительную мысль, он все же выглядел растерянным. Виридовикс наблюдал за этой сценой с торжествующей усмешкой. - Ага, вот он и попался! Человек, который всосал солдатскую науку с молоком матери (а мать его тоже была центурионом, я в этом не сомневаюсь), - и так посрамлен, так втоптан в грязь самым глупым, самым желторотым птенцом, который когда-либо вылуплялся из яйца. Все это только лишний раз доказывает, что кельтский обычай воевать - самый лучший. Надо идти прямо в бой и просто сражаться. Чем больше ты думаешь, тем хуже для тебя. Гай Филипп был настолько растерян, что даже не стал огрызаться. - Да заткнись ты! - пробормотал он. - Где этот Горгидас? У меня опять живот болит. Равнина между Видессосом и Гарсаврой, была самой плодородной из всех земель, встречавшихся римлянам. Жирный чернозем легко крошился в руках, и от земли поднимался густой пар, обещал хороший урожай. Десятки рек и ручьев несли свои бурные воды с плато на равнину. Теплый дождь, приносимый ветром с моря Моряков, орошал те земли, где не было рек. Мрачные предсказания Виридовикса о плохой погоде, которые он высказывал несколько месяцев назад, сбылись в полной мере. Было так жарко и влажно, что земля парила. Бледные халога, привыкшие к прохладному пасмурному лету севера, страдали больше всех: почти каждый день кто-нибудь из них терял сознание от жары и приходилось оживлять несчастного, окатив его ведром холодной воды. - Красный, как вареный рак, - сказал Виридовикс об одном северянине. Горгидас взглянул на него. - Ты тоже не слишком хорошо выглядишь, - заметил он. - Попробуй носить на марше вместо шлема мягкую шапку. - Иди отсюда, - огрызнулся кельт. - Меня нескольким солнечным лучикам не уложить. Однако Скаурус заметил, что совету врача он все-таки последовал. Обилие солнца, воды, плодородная почва - неудивительно, что именно здесь находилась "хлебная корзина" Империи. Вокруг зеленела трава, росли кусты, деревья. Поля гречихи, ржи, пшеницы и хлопка тянулись на десятки километров. На некоторых полях выращивали странные растения, которые Горгидас упорно именовал "растительной шерстью". Немало было и плантаций фиговых, персиковых, сливовых деревьев, экзотических цитрусовых. Поскольку эти плоды не были известны в Западном Средиземноморье, Скаурус не мог отличить один сорт от другого - до того момента, пока не откусил кусок лимона, полагая, что это апельсин. После этого он быстро научился разбираться в них. Виноградники им почти не встречались - почва была слишком плодородная, и воды здесь хватало в изобилии. Не много видел Скаурус и оливковых деревьев - до того дня, когда они начали подниматься по дороге к плато. До Гарсавры тогда оставалось всего два дня пути. Облик и характер крестьян, которые обрабатывали эти поля, для трибуна были таким же откровением, как и земля, на которой они трудились. Это были спокойные, крепкие и умелые люди, самые умелые из всех, каких ему доводилось встречать. Он привык к бурному, легко вспыхивающему народу столицы, к шумному и нервному ритму их жизни, к их непомерному себялюбию и чувству превосходства над всеми остальными, к внезапным сменам настроения, которым подвержены видессиане. Он удивился тому, что Империи удавалось процветать столько веков при том, что построена она была на таком зыбком фундаменте. Горгидас засмеялся, когда как-то под вечер Марк поделился с ним этими мыслями. Греческий врач всегда находился в эпицентре нескончаемых бесед у ночных костров римлян. Когда сгущались сумерки, он редко уходил из лагеря. Скаурус знал, что у Горгидаса не было девушки. Чтобы не поддаваться одиночеству, он часто беседовал с солдатами и друзьями. Что же касается замечания Марка, то он прокомментировал его таким образом: - Ты с тем же успехом можешь судить об Италии по тому, что происходит в судебных палатах Рима. В течение всего того времени, что Видессос был Империей, императоры баловали население столицы, чтобы завоевать его доверие. Ты не можешь осуждать их за это - вспомни недавний мятеж! Император может потерять свою голову, если не угодит горожанам! Не забудь, Империи уже много веков; столица привыкла считать роскошь своим законным правом. Трибун вспомнил, как сто лет тому назад, в Риме, Катон сурово осуждал подобные нравы: красивый мальчик может стоить больше, чем кусок земли, а кувшин благовоний дороже пахаря. Как там шутили насчет Цезаря? Что он был мужем каждой жены и женой каждого мужа. Скаурус в недоумении покачал головой. Интересно, во что превратилась бы его родная столица после нескольких веков имперского существования? Армия вошла в Гарсавру на девятый день похода. Этот город был даже меньше, чем Имброс. Располагаясь у слияния двух рек, он служил торговым центром для большей части западных территорий. Тем не менее, когда экспедиционный корпус разбил здесь лагерь, это почти удвоило население Гарсавры. Что-то странное было в обличье этого города, но Марк никак не мог понять - что. Гай Филипп заметил это сразу. - Будь я проклят! - в изумлении воскликнул он. - Этот дурацкий город не имеет крепостной стены! Дома, лавки, административные здания Гарсавры были открыты со всех стороны и совершенно не защищены от нападения врагов. Теперь Марк более, чем когда-либо, оценил преимущества столицы. Ведь Гарсавра, сама по себе небольшая столица, должна была бы защищаться от варваров с севера, но здесь так долго царил мир, что люди даже забыли, как строить фортификационные сооружения. Наделенный чутьем хищника, Виридовикс увидел и другую сторону медали. - Да, Казд сможет отлично провести здесь время, бросившись на этот обнаженный город. Спины лошадей треснут под тяжестью награбленного. При мысли о том, что волки Авшара могут выжечь эту мирную плодородную равнину, комок подкатил к горлу Скауруса. Как пьяница в лавке гончара, они в несколько минут разрушат то, что создавалось годами. - Поэтому нам и платят, - сказал Гай Филипп, - чтобы мы умирали, а они спокойно нагуливали жирок. Марк подумал, что это все же лучше, чем картина, нарисованная Виридовиксом. К тому же замечание центуриона было не совсем точным - видессиане составляли большую часть армии Маврикиоса, и около трех тысяч местных солдат уже ждали их прибытия в Гарсавре. Но все же в циничных словах центуриона скрывалось и зерно правды. Люди, которых собрал Баанес Ономагулос, были скорее крестьянами, чем солдатами. Они привели с собой целую коллекцию кляч, их вооружение и доспехи устарели и прохудились, дисциплина и военный опыт вообще отсутствовали. Командир их, однако, резко отличался от своих солдат. Это был военачальник той школы, из которой вышел и Маврикиос Гаврас. Скаурус внимательно изучал его на приеме, который устроил в честь Баанеса Император. Направляясь к Маврикиосу, Ономагулос проехал мимо рядов римлян. Время от времени он вонзал шпоры в бока лошади, поднимая ее на дыбы. Он не был великаном, но его уверенная посадка и твердый взгляд говорили о том, что он опытный воин. Ему было далеко за сорок, на макушке у него светилась лысина, волосы и густые усы серебрились сединой. По этикету он должен был подъехать к Императору, сойти с коня и простереться перед ним. Вместо этого он заорал: - Гаврас, старый ублюдок, как дела?! Марк ожидал, что сейчас поднимется буря и телохранители-халога разорвут Ономагулоса на куски. Некоторые из молодых стражников уже взялись за мечи, но Зеприн Красный внимательно следил за Маврикиосом. Видя, что Император не сердится, офицер подал сигнал, и его люди остановились. Гаврас улыбнулся. - Я занят только тем, что придумываю - чем бы мне заняться? Может быть, эта работа подошла бы лучше тебе. Он подъехал совсем близко и хлопнул его по спине. Ономагулос повторил этот жест, и Император покачнулся. Улыбка его стала еще шире. Неожиданно трибуну стало ясно очень многое. Для Баанеса Ономагулоса Маврикиос был не далеким, всевидящим божеством и повелителем, а просто более удачливым соперником. Он думал о том, давно ли эти два вождя знакомы друг с другом и через какие испытания прошли вместе, если их дружбе не помешал даже высокий ранг Маврикиоса. Баанес взглянул на Туризина. - А как дела у тебя, малыш? - Не смею пожаловаться, - ответил Севастократор. Его тон не был таким теплым, как у брата. Марк заметил также, что он не присоединился к Маврикиосу и Баанесу. - "Малыш", а? - прошептал Виридовикс на ухо Марку. - Да, редкой прямоты человек. Называть Туризина "малышом" с такой легкостью! - Ономагулос, вероятно, знает его с того дня, как он начал ходить, - прошептал в ответ Марк. - Ну что ж, у него есть причины называть Туризина "малышом" и даже сейчас. А у тебя нет старших братьев? - Нет, - признался Скаурус. - Нет ничего хуже, чем друзья твоего старшего брата. Сначала они знают тебя маленьким карапузом, а потом уже никогда этого не забывают. Для них ты останешься пацаном, даже если обгонишь их всех в росте. В голосе кельта звучала нервозность, чего с ним почти никогда не бывало, и когда он отвернулся, на лице его появилось мрачное выражение, как будто вспомнил что-то очень обидное и неприятное. Река Арандос гулким водопадом обрушивалась с плато на равнину. Армия шла мимо больших каскадов воды, двигаясь на запад. Струи сверкающей голубой влаги были неиссякаемым источником животворящей силы. Арандос, сорвавшись с уступа, направлял свое течение по равнине. Днем и ночью в воздухе висели мириады водяных брызг, и над водопадом, как мост, сияли две большие радуги. Водяные капли, попадавшие на лица солдат, были единственным, что облегчало их страдания от палящего зноя. Холмистая местность, по которой они сейчас шли, совсем не напоминала покрытую зеленью равнину побережья. Земля здесь была твердая, растрескавшаяся, коричневая от пыли, иссыхающая за девять месяцев безводья, а после сильных гроз превращающаяся в непролазную грязь. Пшеница росла и здесь, но по сравнению с тем изобилием, которое они видели на востоке, неохотно. Длинные полосы земли были слишком бедны, и их покрывал лишь тонкий налет травы, чертополох и колючие кустарники. Пастухи перегоняли большие стада овец, коров и коз. По образу жизни они больше походили на кочевников-каморов, чем на жителей Видессоса. В первый раз дали знать трудности с продовольствием, которых так боялся Марк. Хлеб с равнины все еще продолжал поступать по Арандосу на баржах. Это помогало, поскольку местные пекарни были малы и немногочисленны. Но мяса не хватало, и римляне понемногу начали жаловаться. Впрочем, в походах они предпочитали растительную пищу, чувствуя, что обилие мяса сделает их тяжелыми, медлительными, к тому же это усилит вероятность солнечного удара. Большинство видессиан привыкли к климату, напоминающему климат Италии, и довольствовались тем же, что и легионеры. Но халога и их родичи намдалени набивали себе животы говядиной, жареной козлятиной и, как всегда, страдали от жары больше, чем остальные. Каморы же ели все, что было съедобно, и не жаловались. Марк все больше и больше проникался благодарностью к Арандосу. С каждым днем он все больше убеждался в мудрости императора, ведущего их этим путем. Без Арандоса и его редких притоков плато было бы мертвой пустыней, где ничто живое не смогло бы существовать. Вода реки была теплой, иногда мутной, но все же пригодной для питья. Трибун не знал большего наслаждения, чем набрать в шлем воды под палящим солнцем и окатить себя с ног до головы. Воздух был таким сухим, что через полчаса ему приходилось повторять эту процедуру снова. К середине третьей недели марша армия стала наконец походить на регулярное боевое подразделение, а не на ту пеструю орду, которая выступила из Видессоса. Маврикиос ускорил этот процесс целой серией маневров, затевая учебные бои, перебрасывая отряды с одного фланга на другой. На такой жаре маневры были утомительны, но зато солдаты стали ближе друг другу и уже знали, чего могут ожидать во время боя от своих товарищей - железной стойкости халога, твердости и аккуратности римлян, неодолимой конной атаки намдалени, дерзких налетов легкой кавалерии катришей, скорости и ярости орд каморов и убежденности в победе, свойственной большинству видессиан. Видессиане не проявили специальных тактических успехов в чем-то одном, как это умели делать их союзники, но могли принять участие в любом виде боя. Левое крыло отнюдь не уступало центру и правому крылу, когда речь шла о маневренности и быстром развертывании сил. Марк начинал думать, что, возможно, был несправедлив к Ортайясу Сфранцезу. Но однажды он услышал мощный голос Нефона Комноса, который кричал, перекрывая слабый голосок Ортайяса, впрочем, неизменно выступая от его имени: - Вперед, ленивцы, вперед! Слышали, что сказал командир? А теперь... - И он добавлял то, что было необходимо. Гай Филипп заметил: - По крайней мере, теперь мы знаем, что на левом фланге все не полетит к черту. - Полностью согласен, - подтвердил Скаурус. Его уважение к Маврикиосу стало еще более глубоким. Император сумел дать знатному юнцу из соперничающей с ним партии пост, который выглядел высоким, но не наделил его властью, которая неизменно сопровождает такой пост. Иногда видессианские интриги не так уж плохи, подумал Марк. Однажды усталые римляне медленно возвращались с учений, как вдруг трибун заметил знакомую толстую фигуру верхом на муле. - Нейпос! - позвал он. - Я не знал, что ты с нами. Толстый маленький жрец медленно подъехал к римлянам. Коническая соломенная шляпа закрывала его выбритую голову от палящих лучей солнца. - Бывает время, когда я с тоской думаю о своей кафедре в Академии, - признался он. - Моя задница не рассчитана на долгое сидение в седле. Это ужасно. Боюсь, я не очень похож на наездника. Прошу прощения за эти жалобы. - Я думал, что Император смог бы найти достаточно жрецов, которые неплохо благословят воинов и закалят их дух перед боем. Зачем же было отрывать тебя от твоих исследований? - сказал Горгидас. - Жрецов здесь немало, - ответил Нейпос, удивленный недогадливостью врача. - Я тоже занимаюсь этим, но не ради благословений меня сюда призвали. - Что же тогда, ваше превосходительство? Магия? - спросил Виридовикс с коварной улыбкой. - Ну да, конечно, - ответил Нейпос, все еще удивленный тем, что нужно об этом спрашивать. Затем брови его перестали хмуриться, словно он припомнил что-то. - Ах да, правда, в вашем мире о магии больше говорят, чем используют ее, верно? Хорошо, друзья мои, ответ мой таков: если бы не магия, то как бы вы маршировали по мертвой пустыне? Ну, что вы на это скажете? Виридовикс, Горгидас и стоящие рядом римляне чувствовали себя явно не в своей тарелке. Нейпос кивнул им. - Я вижу, что вы начинаете понимать. Пока они все еще неуклюже пытались состязаться с Нейпосом в остроумии, Гай Филипп дошел до сути вопроса. - Если вы используете колдовство во время битвы, что же нам, простым смертным, еще ожидать? Орд демонов, летящих с неба? Камней размером с человека, пущенных с огромной скоростью? Великие боги! Или сама земля разверзнется под нашими ногами? Нейпос улыбнулся словам центуриона, но на лицах своих слушателей он увидел страх перед неизвестным и сделал все, что мог, чтобы ободрить их. - О нет, нет, никаких ужасов, обещаю вам. Магия во время битвы - вещь очень рискованная. В бою умы и чувства людей напрягаются до предела, и самые сильные заклинания могут не сработать. В этом случае волшебникам часто приходится спасать свою собственную шкуру. Для магии нужны время и спокойствие. Помните еще вот что. У обеих армий есть маги. Обычно они подавляют заклинания друг друга и судьбу сражения оставляют в руках солдат. Короче говоря, вам нечего бояться. Я думаю, что я и мои коллеги из Академии будем в состоянии удержать нашего друга Авшара в узде. И, возможно, даже шлепнем его покрепче, чем он рассчитывает. - Голос Нейпоса был твердым и уверенным. И все же, несмотря на заверения жреца о малой пользе колдовства во время боя, Марк не мог забыть о говорящем трупе в оружейной комнате башни Видессоса, он не мог не думать о жутких слухах, окружавших самое имя Авшара и битвы, где он участвовал. Он сжал рукоять доброго галльского меча. Там, по крайней мере, было что-то, что могло удержать колдуна на безопасном расстоянии. 11 На пятый день марша от Гарсавры показались первые признаки того, что Видессос подвергался нападениям. Полоса разграбленных, сожженных сел лучше всяких слов свидетельствовала о том, что летучие отряды Казда проходили этим путем. Разоренные поля, брошенные фермы, разграбленные монастыри заставляли людей гневно сжимать кулаки. Некоторые следы были совсем свежими. Голодные собаки с воем бегали возле монастыря, ожидая хозяев, которые уже не могли вернуться. Разрушение и убытки, причиненные кочевниками, были, в общем-то, обычными для любой войны. Но для бога Империи, для Фоса, казды приготовили особенное унижение. Маленькая часовня возле жилища монахов была жестоко осквернена. Изображения бога на стене были порваны в клочья, а алтарь разбит - им топили печи. Самым страшным оскорблением было то, что в часовне устроили конюшню. Но если этим Казд хотел повергнуть в ужас своих врагов, то он просчитался. Видессиане уже имели немало причин ненавидеть своих западных соседей. Теперь та же ненависть запылала в сердцах наемников, которые стали следовать учению Фоса. Маврикиос лично проследил за тем, чтобы все его солдаты заглянули в часовню, оскверненную врагом. Сам он не сказал ни слова. В этом не было необходимости. Разрушения огорчили и Марка, но по другой причине. Он давно уже понял, что Казд был тем врагом, с которым стоит сразиться. Со страной, где в чести такие люди, как Авшар, невозможно поддерживать даже видимость дружеских отношений. Но трибун недооценивал силы Казда, и теперь он это понял. Императорская армия была еще на полпути к западным границам Видессоса, а земля уже несла на себе отметину вражеских набегов. И сегодня они видели лишь слабое касание руки Казда. Что же увидят солдаты через пять дней пути? Через десять дней? Останется ли там хоть что-нибудь живое? В эту ночь в римском лагере не раздалось ни одной жалобы. Легионеры безропотно копали ров, строили насыпь, втыкали колы. Ни одного казда еще не было видно, но солдаты подготовили лагерь так, словно находились на вражеской территории. Скаурус же радовался, что его группе пришла очередь навестить своих женщин. Когда они бежали к женским палаткам, Марк внимательно осмотрел укрепления, построенные союзниками. Он всегда делал так. Женские палатки были окружены неким подобием частокола, но он был не крепче, чем прочие сооружения видессиан. Слишком много больших, наспех воткнутых в землю древесных стволов, которые двое или трое мужчин с легкостью могут оттащить в сторону. Римляне же положили три ряда бревен, не обрубая ветвей. Такие бревна труднее сдвинуть с места, и даже если враг успеет сбросить два - три ствола, это еще не создаст бреши, в которую можно прорваться. Он не раз говорил об этом видессианам. Те выглядели заинтересованными, но дальше разговоров дело не шло. Часовые нервничали. На коротком пути от лагеря к палаткам римлян останавливали пять - шесть раз. - Головой думай, дурак! - сердито буркнул Марк, когда его окликнули в очередной раз. - Разве ты не знаешь, что казды воюют на лошадях? - Разумеется, - ответил часовой обиженно. Скаурус помедлил и извинился. Казды могли использовать любую хитрость, а он вовсе не хотел насмехаться над исполнительным солдатом. Марк и сам был гораздо ближе к срыву, чем ему хотелось, и сегодня ему как никогда нужны тишина и мир, спокойная ночь в объятиях Хелвис. Но успокоиться было непросто, хотя Хелвис и отослала Мальрика к друзьям, которые появились у него в походе. Скаурус привык не открываться никому, особенно женщинам, и поэтому заговорил с ней не о том, что его беспокоило, а просто о марше, о походе, о других, не слишком важных вещах. Неудивительно, что Хелвис почувствовала что-то неладное, но трибун наглухо загородился от нее щитом своей скрытности, и она не могла понять, в чем дело. Даже их любовь в эту ночь не принесла римлянину желанного облегчения. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы дать волю чувствам. В конце концов ему стало еще хуже, и трибун забылся беспокойным сном. Ему приснился кошмар. Он снова стоял на опушке в лесной Галлии посреди своих легионеров. Кельты начали резню. Он с ужасом огляделся по сторонам. Где Видессос? Где Император? Где выжженная солнцем степь? Была ли в действительности Империя или это всего лишь фантазия, порожденная обезумевшим от страха человеком? Вот к нему подошел Виридовикс, крутя над головой своим длинным мечом - точной копией меча Марка. Трибун хотел отразить удар, но рука, которую он поднял, была пустой... - Что с тобой? Прикосновение было не безжалостным ударом меча, а лаской мягкой руки Хелвис. - Ты метался во сне и разбудил меня, а потом закричал так громко, что взбудоражил, наверно, половину лагеря. Несколько секунд Марк лежал на спине, не отвечая. Ночь была почти такой же душной и жаркой, как день, но на плечах у него выступил холодный пот. Он взглянул вверх, на полотняный полог палатки, и мысли его были все еще сосредоточены на горящих огоньках, пробегавших по кельтскому мечу. - Это был только сон, - сказал он, обращаясь больше к себе самому, чем к Хелвис. - Ну конечно, - ответила она и снова нежно погладила его по лицу. - Просто ночной кошмар. - Но клянусь богами, слишком уж он был реален! Я даже решил, что Видессос мне только померещился, и снова умирал в Галлии, как это и должно было случиться. Как реально это было! - снова повторил он. - Неужели это только сон... или? Что я делаю здесь, в этой земле, которая не могла мне и причудиться? Почему я говорю на этом языке, участвую в этих войнах? Существует ли Видессос? Может быть, и он, и ты тоже в один прекрасный день исчезнете, как мыльный пузырь? И неужели я обречен навеки остаться солдатом и буду потом служить другому царю и снова учиться чужому языку и чужим обычаям? - Он содрогнулся. - В часы, когда один день уже умер, а второй еще не родился, видение вполне может оказаться правдой. Хелвис прижалась к нему теплым обнаженным телом. - Кошмар ушел, ты проснулся. Только это - правда, - сказала она убежденно. - Ты видишь меня, ты меня касаешься, что может быть еще? Я - ни в чьем другом сне, только в моем собственном. И я счастлива, что ты разделяешь его со мной. В темноте ее глаза были большими и светлыми. -