тидота от нервно-паралитического газа. Прямо в середине его старой рваной рубахи расплывалось красное пятно. Он поднял свой "шмайссер", но, казалось, не понимал, что делать с ним -- стрелять ли в Анелевича или в Ягера и Людмилу. Его противники не колебались. Выстрелы винтовки Анелевича и пистолета Людмилы прозвучали одновременно в тот самый момент, когда Ягер выпустил очередь из автомата. На теле Скорцени расцвели красные цветы. Ветер, который раскачивал его, превратился в шторм и сбил диверсанта с ног. Автомат выпал из рук. Его пальцы потянулись к оружию, рука и предплечье рывками передвигались по земле, по полтора сантиметра за одно движение. Ягер выпустил еще одну очередь. Скорцени задергался под пулями, впивавшимися в его тело, и наконец замер. Только теперь Ягер заметил, что эсэсовец успел оторвать несколько планок от большой корзины, в которой помещалась бомба из взрывчатого металла. За ними виднелась алюминиевая оболочка, напоминавшая кожу оперируемого, открытую через отверстие в простынях. Если Скорцени уже вставил детонатор... Ягер бегом бросился к бомбе. Он на долю секунды опередил Анелевича, который в свою очередь на долю секунды опередил Людмилу. Скорцени успел вынуть одну из панелей обшивки. Ягер заглянул в отверстие. Своими расширенными зрачками он легко увидел, что в отверстии пусто. Анелевич показал на цилиндрик длиной в несколько сантиметров, валявшийся на земле. -- Это детонатор, -- сказал он. -- Не знаю, тот ли это, который мы вытащили, или же принесенный им -- как вы это говорили. Не имеет значения. Имеет значение то, что он не использовал его. -- Мы победили. -- Голос Людмилы прозвучал удивленно, как будто она только сейчас поняла, _что_ они сделали и _что_ предотвратили. -- Больше в эту бомбу никто никогда не вставит детонатор, -- сказал Анелевич. -- Никто не сможет приблизиться к ней и остаться в живых даже ненадолго -- без антидота. Как долго сохраняется этот газ, Ягер? Вы знаете об этом больше, чем мы. -- Лучи яркого солнца сюда не попадают. То, что остается на крышах, смывается дождем. А здесь он может сохраниться довольно долго. Несколько дней уж точно. А может быть, и недель, -- ответил Ягер. Он по-прежнему чувствовал себя на взводе и готовым к бою. Может, это последействие перестрелки, может -- антидота. Вещество, заставившее биться его сердце, вероятно, ударяло и в мозг. -- Теперь мы можем отсюда уйти? -- спросила Людмила. Она выглядела испуганной: возможно, антидот вызывал у нее желание бежать, а не воевать. -- Нам лучше отсюда уйти, сказал бы я, -- добавил Анелевич. -- Один бог знает, сколько газа попадает в нас при каждом вдохе. И если его больше, чем может переработать антидот... -- Да, -- сказал Ягер, направляясь к выходу. -- А когда мы выйдем, надо будет сжечь эту одежду. Мы должны сделать это сами, и мы должны мыться, мыться и мыться. Не обязательно вдохнуть газ, чтобы он вас убил. Он сделает то же самое, если попадет на кожу -- медленнее, чем при вдыхании, но так же верно. Пока мы не уберем его, будем опасны для всех окружающих. -- Ничего себе, ну и зелье вы, немцы, сделали, -- сказал Анелевич у него за спиной. -- Ящерам оно тоже не понравилось, -- ответил Ягер. Лидер еврейского Сопротивления буркнул что-то невнятное и замолк. Чем ближе Ягер подходил к улице, тем ярче становился свет. В конце концов ему пришлось прикрыть веки и смотреть сквозь узкую щель между ними. Он не знал, как долго его зрачки останутся расширенными, а потому с безжалостной прагматичностью задумался, где в Лодзи он может обзавестись солнечными очками. Он прошел мимо лежавшего у входа мертвого охранника-еврея, затем шагнул на улицу, которая, казалось, вспыхнула так, словно взорвалась бомба из взрывчатого металла. Евреям, вероятно, следует расставить посты вокруг разрушенной фабрики под тем или иным предлогом -- Для того, чтобы уберечь людей от отравления. Людмила вышла наружу и остановилась рядом. Ягер заметил ее. Он не знал, что случится дальше. Он даже не был уверен, как и предположил Анелевич, что они не вдохнули слишком много газа. Если день снова покажется темным, он может использовать еще два шприца, остававшихся в его аптечке. Для троих это составит по две трети полной дозы. Понадобится ли она? А если понадобится, будет ли ее достаточно? Однако он знал, чего не случится наверняка. Лодзь не вспыхнет огненным шаром, как новое солнце. И ящеры не направят свой справедливый гнев на Германию -- по крайней мере, по этой причине. Он не вернется в вермахт, а Людмила -- в советские ВВС. Их будущее, продлится ли оно часы или десятилетия, решилось здесь. Он улыбнулся ей. Ее глаза были почти закрыты, но она улыбнулась в ответ. Он видел это с большой ясностью. * * * Жужжащий шум тосевитских самолетов Атвар много раз слышал в записях, но редко -- в действительности. Он повернул один глаз в сторону окна своей резиденции. Вскоре он смог разглядеть, как неуклюжая, окрашенная в желтый цвет машина медленно поднимается в небо. -- Это что, последний из них? -- спросил он. -- Да, благородный адмирал, на этом улетает Маршалл, представитель не-империи Соединенные Штаты, -- ответил Золрааг. -- Переговоры окончены, -- сказал Атвар. Это прозвучало неуверенно. -- Мы находимся в состоянии мира и занимаем большие части Тосев-3. "Неудивительно, что я говорю так неуверенно, -- подумал он. -- Мы добились мира, но не завоевания. Кто мог представить такое, когда мы улетали?" -- Теперь мы будем ожидать прибытия флота колонизации, благородный адмирал, -- сказал Золрааг. -- С его прибытием и с постоянным нахождением Расы на Тосев-3 начнется вхождение всего этого мира в Империю. Оно пройдет медленнее и с большим трудом, чем мы представляли себе до прихода сюда, но это должно быть сделано. -- Я тоже так считаю, и поэтому я согласился остановить проявление враждебности в крупных масштабах в настоящее время, -- сказал Атвар. Он повернул один глаз к Мойше Русецкому, который все еще стоял, глядя, как самолет Больших Уродов исчезает вдали. Адмирал попросил Золраага: -- Переведите ему то, что вы только что сказали, и узнайте его мнение. -- Будет исполнено, -- сказал Золрааг, прежде чем переключиться с языка Расы на уродливое гортанное хрюканье, которое он использовал, разговаривая с тосевитом. Русецкий, отвечая, выдал еще больше хрюкающих звуков. Золрааг превратил их в слова, которые можно было понять: -- Его ответ кажется мне не вполне уместным, благородный адмирал. Он выражает облегчение, что представитель Германии отбыл, не втянув Расу и тосевитов в новую войну. -- Я признаюсь, что и сам испытываю некоторое облегчение, -- сказал Атвар. -- После того громкого заявления, которое сделал Большой Урод и которое оказалось либо блефом, либо эффектным примером германской некомпетентности -- наши аналитики по-прежнему не имеют общего мнения, -- я действительно ожидал возобновления войны. Но, очевидно, тосевиты решили поступить более рационально. Золрааг перевел это Русецкому, выслушал ответ и открыл рот от изумления. -- Он говорит, что ожидать от Германии рационального поступка -- то же самое, что ожидать хорошей погоды в середине зимы: да, она может стоять день или два, но большую часть времени она вас будет разочаровывать. -- Если вы будете ожидать чего-то от тосевитов или от тосевитской погоды, то большую часть времени вы действительно проживете в разочаровании. Не надо это переводить, -- прокомментировал главнокомандующий. Русецкий смотрел на него так, что можно было подумать, что тот встревожен: Большой Урод как будто немного знал язык Расы. Атвар мысленно пожал плечами: Русецкий давно узнал его мнение о тосевитах. Он сказал: -- Скажите ему, что раньше или позже его народ придет под власть Императора. Золрааг деловито перевел. Русецкий не отвечал. Вместо этого он подошел к окну и снова посмотрел в него. Атвар почувствовал раздражение: тосевитский самолет давно исчез из виду. Но Русецкий продолжал смотреть сквозь стекло и ничего не говорил. -- Что он делает? -- утратив терпение, рассердился Атвар. Золрааг перевел вопрос. Мойше Русецкий ответил: -- Я смотрю через Нил на пирамиды. -- Зачем? -- спросил Атвар, все еще рассерженный. -- Почему вас интересуют эти -- что это такое? -- эти большие похоронные монументы, так ведь? Они массивны, да, согласен, но они варварские, даже по тосевитским меркам. -- Мои предки были рабами в этой стране три, а может быть, четыре тысячи лет назад, -- ответил ему Русецкий. -- Может быть, они помогали возводить пирамиды. Так говорится в наших легендах, хотя я не знаю, правда ли это. Кто вспоминает теперь о древних египтянах? Они были могущественны, но они исчезли. Мы, евреи, были рабами, но мы по-прежнему здесь. Откуда вы можете знать, что разовьется из того, что есть сейчас? Теперь у Атвара от удивления открылся рот. -- Тосевитские претензии на античность всегда вызывают у меня смех, -- сказал он Золраагу. -- Если послушать, как Большой Урод говорит о трех или четырех тысячах лет -- это шесть или восемь тысяч наших, -- так это большой исторический период. Мы к этому времени уже поглотили и Работев, и Халесс, и некоторые из нас уже думали о планетах звезды Тосев. В истории Расы это случилось всего лишь позавчера. -- Истинно так, благородный адмирал, -- ответил Золрааг. -- Конечно, истинно, -- сказал Атвар, -- и вот поэтому мы в конце будем торжествовать по случаю нашего поселения здесь, несмотря на противостояние, вызванное неожиданным технологическим прорывом Больших Уродов. Мы довольствуемся в продвижении вперед по одному малому шагу каждый раз. А здесь целая тосевитская цивилизация, как только что сказал Русецкий, двинулась вперед, по обычаю Больших Уродов, сломя голову -- и потерпела огромное поражение. У нас нет таких трудностей, не будет и в дальнейшем. Мы обосновались, пусть даже всего лишь на части этого мира. С прибытием флота колонизации наше присутствие станет неопровержимо постоянным. И нам останется дождаться очередного тосевитского коллапса культуры, распространить наше влияние на области, где он произойдет, повторяя этот процесс, пока на этой планете не останется ни одного места, не подконтрольного Империи. -- Истинно, -- повторил Золрааг. -- Из-за тосевитских сюрпризов флот вторжения может не выполнить все, что предусматривал план, составленный на Родине. -- Вряд ли Кирел мог быть более осторожным и дипломатичным, выражая эту мысль. -- Однако завоевание продолжится, как вы сказали. В конце концов, какое будет иметь значение, если на это понадобятся поколения, а не дни? -- В конце концов это не имеет никакого значения, -- ответил Атвар. -- История на нашей стороне. * * * Вячеслав Молотов кашлянул. Последний Т-34 уже давно прогрохотал по Красной площади, но воздух был по-прежнему насыщен дизельными выхлопами. Если Сталин даже и ощущал дискомфорт, то не подавал виду. Он хмыкнул с доброй улыбкой: -- Что ж, Вячеслав Михайлович, это был не совсем Парад Победы, не такой, какого мне бы хотелось в ознаменование победы над гитлеровцами, но он будет, он будет. -- Несомненно, товарищ генеральный секретарь, -- сказал Молотов. Один раз в своей жизни Сталин допустил ошибку, недооценив ситуацию. Когда Молотов отправился в Каир, в глубине души он ждал провала миссии -- из-за непримиримой позиции, которую он по требованию Сталина должен был там занять. Но если, разгадывая намерения Гитлера, Сталин чудовищно ошибся, то действия ящеров он просчитал правильно. -- Ящеры в точности соблюдают соглашение, к которому вы их вынудили, -- сказал Сталин. Военные демонстрации вроде сегодняшней приносили ему такую же радость, как мальчишке, играющему с оловянными солдатиками. -- Они убрались с советской земли, за исключением территории бывшей Польши, которую они выбрали, чтобы закрепиться. И здесь, товарищ комиссар иностранных дел, я вашей ошибки не нахожу. -- За что я благодарю вас, Иосиф Виссарионович, -- ответил Молотов. -- Лучше иметь общие границы с теми, кто соблюдает соглашение, чем с теми, кто нарушает их. -- Точно так, -- сказал Сталин. -- И изгнание нами остатков немецких войск с советской земли продолжается вполне удовлетворительно. Некоторые области на южной Украине и вблизи финской границы еще в опасности, но в целом гитлеровское нашествие -- как и нашествие ящеров -- может рассматриваться как дело прошлого. Мы снова двинемся вперед, к истинному социализму. Он сунул руку в карман брюк и вынул трубку, коробок спичек и кожаный кисет. Открыв его, он набил трубку, затем зажег спичку и подержал ее над чашечкой. Его щеки втянулись, когда он втянул воздух, чтобы трубка разгорелась. Из трубки поднялся дымок, облачка дыма появились и из его ноздрей и угла рта. Молотов наморщил нос. Он ожидал почувствовать махорку, едкую вонь которой можно было сравнить с дизельными выхлопами после чистого воздуха. Но то, что курил Сталин, имело богатый и полный вкуса аромат, который, казалось, можно нарезать ломтями и подавать на блюде на ужин. -- Турецкий? -- спросил он. -- Вообще-то нет, -- ответил Сталин. -- Американский -- подарок президента Халла. Более слабый, чем мне нравится, но в своем роде неплохой. А вскоре будет и турецкий. Поскольку северный берег Черного моря находится под полным нашим контролем, возобновится движение судов, и мы начнем поставки по железной дороге из Армении и Грузии. И как обычно, упомянув свою родину, он посмотрел на Молотова лукавым взглядом, как бы напоминая о своем происхождении. Не склонный к безрассудным действиям, Молотов промолчал. Сталин снова выпустил клуб дыма и продолжил: -- И конечно, нам также потребуется выработать подходы к торговле с ящерами. -- Товарищ генеральный секретарь? -- спросил Молотов. Скачки мысли Сталина оставляли логику далеко позади. Иногда это приносило советскому государству большие выгоды: так, безжалостная индустриализация, объекты которой оказались за пределами дальности действия нацистской авиации, помогла спасти СССР во время войны с Германией. Конечно, противостоять нападению было бы легче, если бы не убежденность Сталина в том, что все, кто предостерегал его о скором нашествии гитлеровцев, лгали. Нельзя было сказать наперед, можно ли довериться интуиции. Оставалось только ждать. А когда речь шла о судьбе советского государства, процесс ожидания был очень нервным. -- Торговля с ящерами нужна, -- повторил Сталин словно неразумному дитяти. -- В регионах, которые они занимают, не производится все то, что им требуется. Мы будем снабжать их сырьем, которого им будет недоставать. Как социалисты мы не можем быть хорошими капиталистами и при обмене будем сильно проигрывать -- пока не начнем использовать производимые ими товары. -- А-а. -- Молотов начал понимать. На этот раз, похоже, интуиция Сталина сработала как надо. -- Вы хотите, чтобы мы начали копировать их методы и приспосабливать их для наших нужд. -- Правильно, -- сказал Сталин. -- Мы должны были делать то же самое с Западом после Октябрьской революции. Нацисты нанесли нам тяжелый удар, но мы выдержали. Теперь мы -- и все человечество -- отдали половину мира ящерам в обмен на будущее для следующего поколения. -- До того, как придет флот колонизации, -- сказал Молотов. Да, логика подкрепляла интуицию Сталина в основательности причин для торговли с ящерами. -- До того, как придет флот колонизации, -- согласился Сталин. -- Нам потребуется еще больше собственных бомб, нам понадобятся ракеты, нам понадобятся считающие машины, которые почти думают, нам нужны корабли, которые летают в пространстве, так чтобы ящеры не могли смотреть на нас сверху без того, чтобы и мы не следили за ними. У ящеров все это есть. Капиталисты и фашисты находятся на пути получения этого. Если мы отстанем, они похоронят нас. -- Иосиф Виссарионович, я думаю, вы правы, -- сказал Молотов. Он сказал бы это в любом случае, независимо от того, прав Сталин или не прав. Если бы он в самом деле считал, что тот не прав, он стал бы искать пути и способы добиться того, чтобы последнее решение ушло в песок, прежде чем вступит в силу. Это было опасно, но временами необходимо: что было бы сейчас с Советским Союзом, если бы Сталин ликвидировал всех ученых в стране, которые хоть что-то понимали в ядерной физике? "Под пятой ящеров", -- подумал Молотов. Сталин воспринял согласие Молотова как должное. -- Конечно, я прав, -- самодовольно сказал он. -- Я сейчас не представляю себе, как мы сможем препятствовать высадке флота колонизации, но одну вещь мы должны помнить -- и это самое главное, Вячеслав Михайлович: количество ящеров просто увеличится, но не произойдет ничего принципиально нового. -- Совершенно верно, товарищ генеральный секретарь, -- осторожно согласился Молотов. И снова Сталин опередил его на шаг. Правда, на этот раз дело было не в интуиции. В то время как Молотов торговался с ящерами, Сталин, должно быть, работал над решениями по социальному и экономическому развитию. -- Это неизбежно, что они не будут иметь ничего принципиально нового. Марксистский анализ показывает, что так и должно быть. Несмотря на всю свою технику, они являются представителями древней экономической модели, которая полагается на рабов -- в том числе и частично механических, а частично на расы, которые они себе подчинили, -- и создает зависимый высший класс. Такое общество без всяких исключений крайне консервативно и сопротивляется обновлению любого вида. И за счет этого мы сможем победить их. -- Как это правильно аргументировано, Иосиф Виссарионович! -- сказал Молотов с неподдельным восхищением. -- Михаил Андреевич не смог бы обосновать это более убедительно. -- Суслов? -- Сталин пожал плечами. -- Небольшой вклад в эти рассуждения он тоже внес, но основная идея, конечно, моя. -- Конечно, -- согласился Молотов, сохраняя, как всегда, невозмутимость. Он подумал, что молодой идеолог партии мог бы не согласиться с авторством, но не имел намерения спрашивать. В любом случае это не имело значения. Не имеет значения, кто сформулировал идею, главное, что она в русле учения, в которое Молотов верил. -- И как показывает диалектика, товарищ генеральный секретарь, история -- на нашей стороне! * * * Наслаждаясь летней погодой, Сэм Игер прогуливался по Центральной авеню Хот-Спрингс. Он наслаждался также и тем, что мог в любой момент спрятаться от летней погоды. Надпись на стекле заведения "Гриль Юга" гласила: "Наше кондиционирование с охлаждением воздуха работает снова". Визг и шум вентиляторов и компрессоров служили подтверждением. Он повернулся к Барбаре. -- Хочешь зайти сюда на небольшой ланч? Она посмотрела на надпись, затем отпустила одной рукой коляску Джонатана. -- Подергай мне руку, -- сказала она. Сэм так и сделал. -- О, мерси! -- вскрикнула она, но не очень громко, потому что Джонатан спал. Сэм подержал дверь открытой, пропуская ее. -- Самый лучший известный мне знак внимания. Он последовал за ней. В ресторане они мгновенно расстались с летом. Кондиционирование воздуха по-настоящему охлаждало его: Сэм почувствовал себя так, как будто наступил ноябрь в Миннесоте. Он испугался, не превратится ли пот на его теле в мелкие льдинки. Официант-негр с галстуком-бабочкой появился как по волшебству, держа меню под мышкой. -- Следуйте за мной, сержант и мэм, -- сказал он. -- Я проведу вас в кабину, где вы сможете припарковать эту коляску рядом. Вздохнув от удовольствия, Сэм сел на каштанового цвета диванчик из искусственной кожи. Он показал на свечу в подсвечнике, а затем на электрические огни в люстре над головой. -- Теперь свеча снова стала украшением, -- сказал он. -- Ты скажешь, что так и должно быть. Но когда не было ничего лучшего, приходилось использовать свечи для освещения... -- Покачал головой. -- Мне это не нравилось. -- И мне тоже. -- Барбара открыла меню и ойкнула от удивления. -- Посмотри-ка на цены! С некоторым опасением Сэм занялся изучением списка. Он подумал, не придется ли им влезть в долги, когда они выйдут из ресторана. В бумажнике у него было около двадцати пяти долларов: армейское жалование не поспевало за инфляцией. Собственно, он решил, что разок можно поесть и здесь, только потому, что большей частью питался бесплатно. Барбара не сказала ему, насколько поднялись цены. Все оказалось примерно на треть дешевле, чем он ожидал, а написанное от руки добавление рекомендовало холодное пиво "Будвайзер". Он удивился дешевизне, когда вернулся официант. -- Да, сэр, это первая поставка из Сент-Луиса, -- ответил негр. -- Только вчера пришла. Начинаем получать то, чего не видели с самого прихода ящеров. Все становится лучше, вот так. Сэм глянул на Барбару. Дождавшись ее кивка, он заказал два "Будвайзера". Красно-белая с голубым этикетка заставила их улыбнуться. Официант церемонно разлил пиво. Барбара высоко подняла свой бокал. -- За мир, -- сказала она. -- Присоединяюсь. Сэм отпил первый глоток и почмокал губами. Отпил снова и задумался. -- Ты знаешь, дорогая, после того как последние пару лет я пил большей частью домашнее пиво, я бы не сказал, что это мне нравится больше. Не тот букет, ты понимаешь, что я имею в виду? -- О, хорошо понимаю, -- сказала Барбара. -- Если бы я одна так думала, то сочла бы, что это из-за моего невежества по части пива. Но это не означает, что я не могу пить "Будвайзер". -- И она тут же подкрепила слова действием. -- И как хорошо снова увидеть знакомую бутылку -- все равно что встретить старого друга, вернувшегося с войны. -- Да... Игер задумался, как там поживают Остолоп Дэниелс и остальные игроки "Декатур Коммодорз", ехавшие вместе с ним в поезде по северному Иллинойсу, когда ящеры нанесли первый удар. Официант поставил гамбургер перед ним и сэндвич с ростбифом -- перед Барбарой. Затем с радостной улыбкой водрузил на стол между ними полную бутылку кетчупа "Хайнц". -- Это мы получили сегодня утром, -- сказал он. -- Вы будете первыми, кто его пробует. -- Хочешь? -- спросил Сэм. Он передал бутылку Барбаре, чтобы она первой попробовала его. Кетчуп вел себя точь-в-точь как положено -- не желал выливаться из бутылки. Но когда он все-таки выпрыгнул, его оказалось слишком много -- хотя после почти двух лет отсутствия разве могло быть его слишком много?! Смазав свой гамбургер, Сэм откусил большой кусок. Глаза его полезли на лоб от блаженства. В отличие от "Будвайзера" в гамбургере он не разочаровался [Неприхотливый народ... -- Прим. ред.]. -- M-м... м-м-м... -- сказал он с набитым ртом. -- Это настоящий "Маккой". -- M-м... хм-м-м, -- согласилась Барбара, проявив такой же энтузиазм и такие же дурные манеры. Сэм расправился с гамбургером в несколько укусов, затем добавил кетчупа в овсянку, которая заняла место французского жаркого. Обычно он этого не делал. И насколько он знал, никто этого не делал: настоящий южанин, который увидел бы такое варварство, вероятно, выгнал бы его из города. Но сегодня Сэма это не волновало. Он радовался каждому глотку сладко-кислого томатного вкуса. Кстати, Барбара проделала то же самое, и он улыбнулся, сочтя свое поведение оправданным. -- Еще пива? -- спросил официант, собирая тарелки. -- Да, -- сказал Сэм, снова бросив взгляд на Барбару. -- Но почему бы вам на этот раз не принести особого местного? Я рад видеть "Будвайзер", но он не так хорош, как мне помнится. -- Вы, наверно, уже четвертый человек, который это говорит сегодня, сэр, -- заметил негр. -- Я вам сейчас же принесу гордость Хот-Спрингс. Едва он поставил перед Сэмом и Барбарой бокалы с местным пивом -- более темного и богатого янтарного цвета, чем у "Будвайзера", -- как проснулся и завозился Джонатан. Барбара вынула его из коляски и взяла на руки, малыш сразу успокоился. -- Ты ведь хороший мальчик, ты дашь нам доесть ланч, -- сказала она ему. Затем она проверила его. -- Ты даже сухой. Очень скоро я и тебя покормлю. -- Она посмотрела на Сэма. -- И может быть, очень скоро я смогу начать кормить его смесями из бутылки. -- Ух-ух, -- сказал Сэм. -- Если так пойдет и дальше, то, наверное, уже недалеко время, когда он начнет пить обычное молоко. Он улыбнулся сыну, который хватался за бутылку Барбары. Она отодвинула ее подальше. Джонатан собрался заплакать, но Сэм состроил ему рожицу, и малыш засмеялся. -- В каком же безумном мире ему придется расти. -- Я только надеюсь, что это будет _мир_, -- сказала Барбара, положив руку на головку ребенка. Джонатан попытался ухватить ее палец и засунуть в рот. В эти дни Джонатан хватал и совал в рот все, что попадется. -- Мир с бомбами, ракетами, газом... -- Она покачала головой. -- Флот колонизации ящеров достигнет Земли, когда Джон будет еще молодым человеком. Кто знает, что произойдет тогда? -- Ни ты, ни я и никто, -- сказал Сэм. -- Даже ящеры не знают. Цветной официант положил на стол счет. Сэм вынул из заднего кармана бумажник, вытащил десятку, пятерку и еще два доллара -- неплохие чаевые официанту. Барбара положила Джонатана обратно в коляску. Когда она повезла ребенка к двери, Сэм закончил свою мысль: -- Нам остается только ждать и смотреть, что получится, больше ничего.