ответил штандартенфюрер СС Отто Скорцени, заключая Ягера в медвежьи объятия, сокрушающие ребра. Скорцени возвышался над Ягером сантиметров на пятнадцать, но доминировал над большинством людей за счет не роста, а чисто физического присутствия. Если вы подпадали под его чары, вы соглашались выполнить все, чего он добивался, независимо от того, насколько невозможным казалось это вашему разуму. Ягер участвовал в нескольких операциях вместе со Скорцени: в России, в Хорватии, во Франции. Он удивлялся, как ему удалось уцелеть. Еще больше он удивлялся тому, что уцелел Скорцени. Он изо всех сил старался противиться уговорам Скорцени в каждом таком случае. Когда смотришь на эсэсовца снизу вверх, тебя уважают, если нет -- тебя просто переедут. Скорцени хлопнул себя по животу. Шрам на левой щеке искривил угол его рта, когда он спросил: -- В этих местах имеется какая-нибудь еда, или вы собираетесь уморить меня голодом? -- Ты не очень-то бедствуешь, -- сказал Ягер, бросив на него критический взгляд. -- У нас есть немного свинины, брюква и эрзац-кофе. Устроит это ваше величество? -- Как, фазана с трюфелями нет? Ладно, сойдет и свинина. Но к черту эрзац-кофе и дохлую лошадь, которая им пописала. -- Скорцени вытащил из-за пояса фляжку, отвинтил пробку и передал фляжку Ягеру. -- Глотни. Ягер отпил с настороженностью. С учетом чувства юмора, которым обладал Скорцени, предосторожность была не лишней. -- Иисус, -- прошептал он. -- Откуда это у тебя? -- Неплохой коньяк, а? -- самодовольно ответил Скорцени. -- "Courvoisier VSOP" ["Very Superior Old Pale" -- коньяк "Курвуазье" с выдержкой от 18 до 25 лет. -- Прим. перев.], пять звездочек, нежнее, чем девственница внутри. Ягер сделал еще один глоток, на этот раз с уважением, затем отдал обтянутую фетром алюминиевую фляжку Скорцени. -- Я передумал. Я не хочу знать, где ты его добыл. Если ты признаешься, я дезертирую и побегу туда. Где бы оно ни было, там все равно лучше, чем здесь. -- В аду тоже лучше -- пока ты туда не попал, -- сказал Скорцени. -- Ну, где же это мясо? Наполнив металлическую крышку своего котелка, он быстро проглотил еду и запил коньяком. -- Стыдно перебирать, но этот напиток обидится, если я его не выпью, а? -- И он ткнул локтем Ягера под ребра. -- Как скажешь, -- ответил Ягер. Позволь эсэсовцу подавить тебя -- и окажешься в трудном положении: он об этом никогда не забудет. Конечно, раз уж Скорцени оказался здесь, вскоре должны последовать неприятности: Скорцени принес их с собой вместе с божественным коньяком. Какие именно неприятности будут -- неизвестно, в разных операциях они не повторялись. Ягер поднялся на ноги и потянулся как можно более лениво, затем предложил: -- Не прогуляться ли нам? -- О, ты просто хочешь побыть со мной наедине, -- пропищат Скорцени пронзительным лукавым фальцетом. Танкисты, которые еще ужинали, радостно заржали. Гюнтер Грилльпарцер подавился едой и стал задыхаться -- кто-то колотил его по спине, пока он не пришел в себя. -- Если бы я опустился до такого большого уродливого болвана, как ты. то, думаю, прежде застрелился бы, -- парировал Ягер. Танкисты снова засмеялись. И Скорцени тоже. Он мог заварить кашу, но мог и проглотить. Они с Ягером отошли от лагеря -- не слишком далеко, чтобы не заблудиться, но подальше от солдатских ушей. Их сапоги чавкали по грязи. Весенняя распутица замедлила немецкое наступление в той же степени, что и ответные меры ящеров. В луже неподалеку громко и печально квакнула первая лягушка. -- Она еще пожалеет, -- тревожно сказал Скорцени. -- Сова или цапля схватят ее. Ягеру не было никакого дела до лягушек. -- Ты сказал -- дьявольская работа. Какую чертовщину ты имел в виду и что я должен с этим делать? -- Даже не знаю, понадобишься ты или нет, -- ответил Скорцени. -- Надо посмотреть, как пойдут дела. Просто я был по соседству, подумал, брошу все, приду и скажу -- привет. -- Он поклонился в пояс. -- Привет. -- Ты невозможен, -- фыркнув, сказал Ягер. Скорцени засиял, он принял это за комплимент. Призвав все свое терпение, Ягер начал снова: -- Попробуем еще раз. Чего ради ты появился тут по соседству? -- Я собираюсь доставить подарок, как только найду наилучший способ сделать это, -- сказал эсэсовец. -- Зная, какие именно подарки ты доставляешь, уверен, что ящеры обрадуются, получив его, -- сказал ему Ягер. -- Если я могу завязать бант на упаковке, только скажи. Вот так. Он сам сказал это. Чему быть, того не миновать. Он ожидал, что штандартенфюрер СС пустится описывать экстравагантные, вероятно, даже непристойные подробности своего плана. Скорцени, как ребенок, радовался своим кошмарным придумкам. Ягеру он вдруг представился ребенком лет шести, в коротких штанишках, открывающим коробку с оловянными солдатиками: почему-то Скорцени и в образе ребенка тоже имел шрам на лице. Но тут, прежде чем ответить, он бросил на Ягера короткий взгляд. -- Ящеры тут ни при чем. -- Нет? -- Ягер поднял бровь. -- Хорошо, выходит дело во мне? Почему же ты честно меня предупреждаешь? Он вдруг протрезвел: было известно, что офицеры, которыми недовольно высшее командование, исчезали с лица земли, словно и не существовали вовсе. Чем же он не угодил кому-то, исключая противника? -- Если у тебя пистолет с одной пулей, скажите хотя бы -- за что? -- Ну ты додумался! Богом на небесах клянусь, ты ошибаешься! -- Скорцени поднял вверх правую руку. -- Ничего подобного, клянусь. Ни ты, и никто из твоих подчиненных или командиров -- вообще никто из немцев. -- Хорошо, -- сказал Ягер с огромным облегчением. -- Что же ты тогда так скромничаешь? Враги рейха остаются врагами рейха. Мы сметем их и двинемся дальше. Лицо Скорцени снова стало непроницаемым. -- Ты говоришь это теперь, но ты не всегда поешь эту песню. Евреи -- враги рейха, не правда ли? -- Если они и не были ими раньше, мы определенно сделали все, чтобы они ими стали, -- сказал Ягер. -- Но все равно мы хорошо сотрудничали с евреями Лодзи, которые не позволили ящерам использовать город в качестве опорного пункта против нас. Если разобраться, они вполне человеческие существа, так ведь? -- Мы сотрудничали с ними? -- сказал Скорцени, не отвечая на вопрос Ягера. -- Я скажу тебе, с кем они сотрудничали: с ящерами, вот с кем. Если бы евреи не наносили нам ударов в спину, мы захватили бы гораздо большую часть Польши, чем имеем сейчас. Ягер сделал усталый жест. -- Зачем нам это? Ты знаешь, что мы делали с евреями в Польше и в России. Разве удивительно, что они не любят нас за то, что мы такие хорошие христиане? -- Вероятно, неудивительно, -- сказал Скорцени, и -- как услышал Ягер -- без всякой злобы. -- Но если они хотят играть с нами в эти игры, они должны заплатить за это. А теперь -- хочешь, чтобы я продолжил то, что должен сказать, или предпочтешь не слышать -- и не знать, о чем идет речь? -- Продолжай, -- сказал Ягер. -- Я не страус, чтобы прятать голову в песок. Скорцени улыбнулся. Шрам на щеке стянул половину лица в гримасу, которая могла бы принадлежать горгулье, сидящей высоко на средневековом соборе, -- а может быть, сработало воображение Ягера, ощутившего ужас, слушая слова эсэсовца. -- Я собираюсь взорвать самую большую бомбу с нервно-паралитическим газом, которую только видел мир, и сделать это в самом центре лодзинского гетто. Что ты думаешь об этом? Ты -- полковник или лидер скаутов во взрослом мундире? -- ...твою мать, Скорцени, -- спокойно сказал Ягер. Едва эти слова слетели с его губ, он вспомнил партизана еврея, который использовал это выражение в каждом втором предложении. Эсэсовцы расстреляли еврея -- Макса, так его звали -- в местности под названием Бабий Яр, неподалеку от Киева. Они плохо сделали свою работу, иначе Макс не смог бы рассказать свою историю. Один бог знает, со сколькими они эту работу сделали хорошо. -- Это не ответ, -- сказал Скорцени, такой же неуязвимый для оскорблений, как танк ящеров для пулемета. -- Скажите мне, что ты думаешь. -- Я думаю, это глупо, -- ответил Ягер. -- Евреи в Лодзи помогали нам. Если вы начнете убивать людей, которые делают это, вы быстро останетесь без друзей. -- А-ай, эти ублюдки играют с обоих краев в середину, и ты это знаешь так же хорошо, как и я, -- сказал Скорцени. -- Я получил приказ, и я намерен выполнить его. Ягер выпрямился по стойке смирно и выбросил вперед правую руку. -- Хайль Гитлер! -- сказал он. Он отдал должное Скорцени: забияка увидел в этом жесте сарказм, а не молчаливое согласие. Более того, реакция Ягера даже показалась ему забавной. -- Ладно, не надо портить мне настроение, -- сказал он, -- мы ведь не раз были вместе. И на этот раз ты можешь оказать мне большую помощь. -- Да, я смог бы сделать для тебя прекрасного еврея, -- невозмутимо сказал Ягер. -- Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы оправиться после обрезания? -- Тебе не к лицу непристойности, -- сказал Скорцени, качаясь на каблуках и сунув большие пальцы в карманы брюк -- это придавало ему вид молодого бездельника на углу улицы. -- Должно быть, старость приходит, а? -- Ты так думаешь? И чем, интересно, я могу помочь? Я никогда не был в Лодзи. Наступление далеко обошло город, так что мы не увязли в уличных боях. Мы не можем позволить себе терять танки от "коктейля Молотова" и тому подобного: мы и так потеряли слишком много машин в боях с ящерами. -- Да, именно такое сообщение ты послал в дивизию, дивизия -- в штаб армии, и высшее командование купилось, -- кивнув, сказал Скорцени. -- Браво. Может быть, ты получишь красные лампасы на брюки как офицер генерального штаба. -- И ведь это сработало, -- сказал Ягер. -- Я видел в России уличных боев больше, чем мне хотелось бы. Ничто в мире не перемалывает людей и машины так, как эти бои, а мы не должны были нести лишние потери. -- Да, да, да, -- сказал Скорцени с преувеличенным терпением. Он наклонился вперед и посмотрел на Ягера. -- А я вот узнал, что мы обошли Лодзь двумя потоками потому, что ты заключил сделку с местными еврейскими партизанами. Что вы скажете на это, господин офицер генерального штаба? Несмотря на мороз, Ягер чувствовал, как горит его лицо. Если знает Скорцени, значит, это есть где-то в эсэсовских досье... что не сулит ничего хорошего в его дальнейшей жизни, не говоря уже о карьере. Тем не менее он ответил таким холодным тоном, как только смог: -- На это я скажу, что была военная необходимость. Таким образом мы привлекли партизан на свою сторону и довели до бешенства ящеров вместо очередной схватки. Сработало это чертовски хорошо, а потому твое "я вот узнал" -- в ватерклозет. -- Ты должен понять, вообще-то я тебя не осуждаю. Но это означает, что у тебя есть связи с евреями. Ты обязан использовать их, чтобы помочь мне доставить мою маленькую игрушку в центр города. Ягер уставился на него. -- И впоследствии ты заплатишь мне тридцать сребреников, не так ли? Я не разрываю такие связи. И я не убиваю. Почему ты просишь меня о предательстве? -- Тридцать сребреников? Неплохо. Но помни, Христос был проклятым жидом. И это не принесло ему ничего хорошего. Вот так. -- Скорцени изучающе смотрел на Ягера. -- Чем больше помощи мы получим от этих ребятишек, тем легче будет работа, а я предпочитаю более легкую работу, если это возможно. Мне платят за то, что я рискую своей шеей, но мне не платят за то, чтобы я высовывал ее лишний раз. Это сказал человек, который взорвал танк ящеров, вспрыгнув на него и забросив сумку со взрывчаткой между башней и корпусом. Может быть, Скорцени считал это необходимым видом риска -- Ягер не знал. -- Ты взорвешь там бомбу с нервно-паралитическим газом, ты собираешься убить множество людей, которые не имеют отношения к войне. -- Ты воевал в России, как и я. И что же? -- На этот раз Скорцени отрывисто рассмеялся. Он ткнул Ягера в грудь указательным пальцем. -- Слушай, причем внимательно. Я сделаю это, с тобой или без тебя. Мне будет легче, если и буду с тобой. Но моя жизнь была трудной и раньше. Если она будет трудной и в дальнейшем, я все равно справлюсь, поверь мне. Так что скажешь? -- Прямо сейчас я не скажу ничего, -- ответил Ягер. -- Я подумаю. -- Ладно, валяй. -- Большая голова Скорцени закачалась вверх и вниз, пародируя вежливый жест. -- Думай, что хочешь, только недолго. * * * Охранник направил автомат в живот Мойше Русецкому. -- Вперед, двигайся, -- сказал он грубым безжалостным голосом. Русецкий поднялся с койки. -- Нацисты загнали меня в гетто, ящеры посадили в тюрьму, -- сказал он. -- Никогда не думал, что и евреи будут обращаться со мной таким же образом. Если он надеялся задеть охранника, его постигло разочарование. -- Жизнь везде тяжела, -- ответил тот безразлично и сделал жест автоматом. -- А теперь вперед. Он вполне мог быть эсэсовцем. Мойше подумал, не обучался ли он своим повадкам по первоисточникам. Так получилось в Польше, после того как евреи и поляки помогли ящерам выгнать немцев. Некоторые евреи, неожиданно став солдатами, подделывались под самых внушительных, самых жестоких человеческих воинов, каких могли себе представить. Сделай им замечание, и рискуешь быть убитым. Мойше осмотрительно хранил молчание. Он не знал точно, где находится. Конечно, где-то в Палестине, но его с семьей доставили сюда в путах, с повязками на глазах и спрятали под соломенным навесом. Внешние стены двора были слишком высокими, чтобы можно было заглянуть через них. По звукам, которые доносились сквозь золотой песчаник, он определил, что находится в городе: кузнецы ударяли по металлу, стучали повозки, слышался отдаленный шум базара. Где бы он ни был, он наверняка ходил по земле, о которой говорилось в Торе. Каждый раз, когда он вспоминал это, его охватывало благоговение. Большую часть времени голова его была занята другими заботами. Главным образом -- как удержать ящеров от проникновения в эту святую землю. Он цитировал Библию еврейским подпольным лидерам: "Ты полагаешься на посох из этого сломанного тростника". Исайя говорил о египтянах, а теперь в Египте были ящеры. Русецкий не хотел, чтобы они последовали путем Моисея -- через Синай в Палестину. Самое печальное, что очень немногие люди беспокоились о том же. Местные евреи, настоящие глупцы, считали британцев такими же угнетателями, как нацистов в Польше, -- или, по крайней мере, они так говорили. Те из них. кто бежал из Польши после захвата ее нацистами, должны были бы соображать лучше. -- Поворот, -- сказал охранник. Необходимости в подсказках не было -- Мойше знал путь в комнату допросов так же хорошо, как крыса в знакомом лабиринте. Однако за то, что он бежал правильно, он никогда не получал кусочек сыра: возможно, его похитители ничего не слышали о Павлове. Когда он дошел до нужной двери, охранник встал позади и дал ему знак открыть замок. Подумать только: похитители считали его опасным человеком, который при малейшем шансе может выхватить оружие у сопровождающего и учинить разгром. "Если бы только так было", -- ехидно подумал он. Дайте ему полотенце, и он станет опасным для мух. А потом... на "потом" у подпольщиков не хватало воображения. Он открыл дверь, шагнул в комнату и застыл в ужасе. За столом вместе с Бегином, Штерном и другими известными следователями сидел ящер. Чужак повернул в его сторону один глаз. -- Это он? Я не очень уверен, -- сказал он на отличном немецком. Мойше вгляделся. Раскраска тела была более бледной, чем та, которую помнил Мойше, но голос, несомненно, был знакомым. -- Золрааг! -- Он знает меня, -- сказал бывший губернатор Польши. -- Или вы его хорошо натренировали, или же он в самом деле тот самец, из-за которого у Расы были такие трудные времена в Польше. -- Это -- Русецкий, на самом деле, -- сказав Штерн. Это был крупный темноволосый мужчина, скорее боец, чем мыслитель, если внешний вид не обманывал. -- Он говорит, что мы должны держаться подальше от вас, не важно в чем. Он тоже говорил по-немецки, но с польским акцентом. -- А я говорю, что мы много дадим за то, чтобы он снова попал в наши когти, -- ответил Золрааг. -- Он предал нас, предал меня, и он заплатит за свое предательство. У ящеров немногое отражается на лице, но Мойше не понравилось, как выглядел и говорил Золрааг. Он и не думал, что Раса способна беспокоиться о таких вещах, как месть. Если он ошибался, лучше ему об этом и не знать. -- Никто не говорил о возвращении его вам, -- сказал Менахем Бегин на идиш. -- И не для этого мы доставили вас сюда. -- Он был невысоким и щуплым, ненамного выше ящера, просто не на что смотреть. Но когда он говорил, его поневоле воспринимали серьезно. Он погрозил пальцем Золраагу. -- Мы послушаем, что скажете вы, послушаем, что есть сказать у него, и только потом решим, что делать. -- Вам следовало бы посоветовать воспринимать Расу и ее желания более серьезно, -- ответил Золрааг ледяным тоном. В Польше он полагал, что его мнение важнее мнения людей просто потому, что это было его собственное мнение. Будь он блондином с голубыми глазами, а не зелено-бурым чешуйчатым существом, из него получился бы неплохой эсэсовец: Раса определенно оценила бы теорию "нации господ". Но произвести впечатление на Бегина он не сумел. -- Я посоветовал бы вам помнить, где вы находитесь, -- невозмутимо ответил лидер подпольщиков. -- Мы всегда можем продать вас англичанам и, возможно, получим за вас больше, чем ваши заплатят за Русецкого. -- Я шел на риск, когда согласился, чтобы вы доставили меня в эту часть континентальной массы, -- сказал Золрааг: он был, несомненно, смелым существом. -- Впрочем, я по-прежнему питаю надежду, что смогу убедить вас найти общий язык с Расой, неминуемым победителем в этом конфликте, что в дальнейшем сослужит вам большую пользу. Мойше впервые подал голос: -- На самом деле он надеется вернуть свой прежний ранг. Раскраска тела у него ныне крайне скромная. -- Да, и это по вашей вине, -- проговорил Золрааг с сердитым шипением, словно ядовитый змей. -- Это ведь благодаря вам провинция Польша из мирной превратилась в сопротивляющуюся, а вы повернулись против нас и стали поносить нас за политику, которую прежде превозносили. -- Разбомбить Вашингтон -- это не то же самое, что разбомбить Берлин, -- ответил Мойше, использовав старый аргумент. -- И теперь вы уже не можете под дулом винтовки заставить меня возносить вам хвалу, а в случае моего отказа извратить мои слова. Я был готов умереть, чтобы сказать правду, и вы не дали мне сказать ее. И конечно, как только у меня появилась возможность, я рассказал всем, что случилось. -- Готов умереть, чтобы сказать правду. -- эхом отозвался Золрааг. Он повернул свои глаза в сторону евреев, которые могли привести Палестину к мятежу против англичан во имя своего народа, -- Вы понятливы, рациональные тосевиты. Вы должны видеть фанатизм и бессмысленность такого поведения. Мойше засмеялся. Он не хотел, но не смог удержаться. Просто дух захватывало от того, насколько Золрааг не понимал людей вообще и евреев в особенности. Народ, который дал миру Масада [Легендарный гарнизон, воины которого перебили друг друга, вместо того чтобы сдаться римлянам. -- Прим. перев.], который упрямо хранил веру, когда его уничтожали из развлечения или за отказ обратиться в христианство... и ящер ожидал, что этот народ выберет путь целесообразности? Нет, Русецкий не мог удержаться от смеха. Затем засмеялся Менахем Бегин, к нему присоединились Штерн, а затем и остальные лидеры подполья. Даже мрачный охранник с автоматом и тот подхихикнул вместе со всеми. Мысль о еврее, предпочитающем разумность жертвенности, была полна скрытого абсурда. Теперь лидеры подполья посмотрели друг на друга. Как объяснить Золраагу эту непреднамеренную иронию? Никто и не пытался. Вряд ли он смог бы понять. Разве это не доказывает существенное различие ящеров и людей? Мойше так и подумал. Прежде чем вернуться к теме, Штерн сказал: -- Мы не вернем вам Русецкого, Золрааг. Свыкнитесь с этой мыслью. Мы позаботимся о себе сами. -- Очень хорошо, -- ответил ящер. -- Мы тоже. Я считаю, что вы ведете себя упрямее, чем следовало бы, но я понимаю это. Хотя ваша радость находится за пределами моего понимания. -- Вам следовало бы лучше ознакомиться с нашей историей, чтобы вы смогли понять причину нашей радости. Золрааг снова издал звук кипящего чайника. Русецкий скрыл улыбку. У ящеров история уходила далеко в глубины времени, когда люди еще жили в пещерах, а огонь был величайшим открытием. И с их точки зрения у человечества не было истории, о которой стоило бы говорить. Мысль о том, что им следует считаться и с человеческой мимолетностью, действовала им на нервы. Менахем Бегин обратился к Золраагу. -- Предположим, мы поднимем восстание против англичан. Предположим, вы поможете нам в борьбе. Предположим, это поможет вам впоследствии прийти в Палестину. Что мы получим, кроме нового хозяина, который захватит ее и будет властвовать над нами после хозяина, которого мы имеем сегодня? -- Вы теперь так же свободны, как остальные тосевиты на этой планете? -- спросил Золрааг, добавив вопросительное покашливание в конце предложения. -- Если бы было так, англичане не были бы нашими хозяевами, -- ответил Штерн. -- Именно так, -- ответил ящер. -- Но когда завершится завоевание Тосев-3, вы подниметесь до равного статуса с любой другой нацией под нашей властью. Вы получите высшую степень -- как это называется? -- да, автономии. -- Это не так много, -- вмешался Мойше. -- Помолчите! -- сказал Золрааг с усиливающим покашливанием. -- Почему? -- насмешливо спросил Мойше, поскольку никто из лидеров подполья не выступил в поддержку сказанного ящером. -- Просто я правдив, что разумно и рационально, не так ли? Между прочим, кто знает, когда завершится завоевание Тосев-3? Пока что вы нас не победили, а мы нанесли вам порядочный ущерб. -- Истинно так, -- отметил Золрааг, и Мойше на мгновение смутился. Ящер продолжал говорить. -- Среди тосевитских не-империй, которые нанесли нам наибольший ущерб, есть Германия, которая наносит наибольший ущерб и вам, евреям. Вы теперь приветствуете Германию, с которой боролись прежде? Мойше постарался не поморщиться. Золрааг мог не иметь представления об истории евреев, но он знал, что упоминание о нацистах для евреев было подобно размахиванию красным флагом перед быком. Он хотел, чтобы они утратили способность к рациональному мышлению. Счесть дураком его никак нельзя. -- Сейчас мы говорим не о немцах, -- сказал Мойше, -- с одной стороны, мы говорим об англичанах, которые, в общем, обращались с евреями неплохо, а с другой -- о ваших шансах завоевать мир, которые выглядят не так уж хорошо. -- Конечно, Тосев-3 мы завоюем, -- сказал Золрааг. -- Так приказал Император, -- он на мгновение склонил голову, -- и это будет исполнено. Эти его слова не показались разумными или рациональными. Они звучали так, словно их произнес сверхнабожный еврей, почерпнувший все свои знания из Торы и Талмуда и отвергающий любую светскую науку: вера отрицала любые препятствия. Временами это позволяло пережить плохие времена. Временами ослепляло. Мойше изучал тех, кто захватил его в плен. Видят они ошибку Золраага или ослеплены? Он пустил в ход другой аргумент: -- Если вы выберете сделку с ящерами, то всегда будете для них мелкой рыбешкой. Вы можете думать, что сейчас мы им полезны, но что случится после того, как они захватят Палестину и вы им больше не будете нужны? Менахем Бегин оскалил зубы, хотя и не в веселой улыбке. -- Тогда мы начнем устраивать им трудную жизнь, такую же, какую устраиваем англичанам теперь. -- В это я верю, -- сказал Золрааг, -- это будет примерно соответствовать польскому образцу. Говорил ли он с горечью? Об эмоциях ящеров трудно судить. -- Но если Раса завоюет весь мир, кто будет поддерживать вас в борьбе с нами? -- спросил он Бегина. -- Чего вы надеетесь достичь? Теперь начал смеяться Бегин. -- Мы -- евреи. Нас поддерживать не будет никто. И ничего мы не достигнем. И тем не менее будем бороться. Вы сомневаетесь? -- Ни в малейшей степени, -- ответил Мойше. Захватчики и пленный отлично поняли друг друга. Мойше был пленником и у Золраага, но тогда между ними лежала полоса непонимания, широкая, словно черное пространство космоса, отделявшее мир ящеров от Земли. Золрааг не вполне понял, что происходит. Он спросил: -- Каков же ваш ответ, тосевиты? Если вам так надо, если в вас есть сочувствие к нему из-за того, что он -- из той же кладки яиц, что и вы, оставьте себе этого Русецкого. Но что вы скажете в отношении куда более важного вопроса? Вы будете бороться бок о бок с нами, когда мы двинемся сюда и накажем англичан? -- Разве вы, ящеры, принимаете решения с ходу? -- спросил Штерн. -- Нет, но ведь мы и не тосевиты, -- ответил Золрааг с явным удовольствием. -- А вы все делаете быстро, не так ли? -- Не всегда, -- ответил, хмыкнув, Штерн. -- Об этом мы еще должны поговорить. Мы отправим вас обратно в целости и сохранности... -- Я надеялся вернуться с ответом, -- сказал Золрааг. -- Это не только помогло бы Расе, но и улучшило бы мой статус. -- Нас не волнует ни то ни другое, если только это не поможет нам, -- сказал Штерн. Он подозвал охранника Русецкого. -- Отведи его обратно в его комнату. -- Он не назвал ее "камерой": даже евреи использовали напыщенные выражения, чтобы подсластить пилюлю. -- Можешь разрешить ему навестить жену и сына или только жену, если он захочет. Никуда их не выпускать. -- Ясно. Вперед, -- скомандовал охранник, как обычно подкрепляя приказ движением ствола автомата. Когда они шли по коридору к камере, охранник проговорился: -- Нет, вам никуда выходить нельзя -- живому. -- Большое вам спасибо. Вы меня убедили, -- ответил Мойше. И впервые с тех пор, как еврейское подполье выкрало его у англичан, он услышал, как громко рассмеялся его грубый охранник. * * * По Москве-реке все еще плыл лед. Большая льдина ткнулась в нос гребной лодки, в которой сидел Вячеслав Молотов, и оттолкнула ее в сторону. -- Извините, товарищ народный комиссар иностранных дел, -- сказал гребец, выправляя лодку против течения. -- Ничего, -- рассеянно ответил Молотов. Конечно, гребец был из НКВД. Он говорил с заметным "оканьем" -- акцент местности вокруг города Горького, превращавший "а" в "о". Казалось, он только что вернулся с пастбища, его невозможно было воспринимать серьезно. Неплохая маскировка, что и говорить. Через пару минут еще одна льдина натолкнулась на лодку. Телохранитель хмыкнул. -- Бьюсь об заклад, вы захотите доехать до колхоза в "панской" повозке, а, товарищ? -- Нет, -- холодно ответил Молотов. Рукой в перчатке он показал в сторону берега. "Панская" повозка, запряженная тройкой лошадей, медленно пробиралась вдоль берега. Даже русские телеги с их большими колесами и дном, как у лодки, с трудом преодолевали грязь весенней распутицы. Осенью продолжительность сезона грязи определялась силой дождей. Весной же, когда таял снег и лед, грязь всегда была настолько глубокой, что казалась бездонной. Ничуть не смутившись резкостью ответа, гребец хмыкнул снова. Он демонстрировал искусство управляться с лодкой, уклоняясь от плывущих льдин почти с ловкостью балерины. (Тут Молотов вспомнил о Микояне, который, будучи на вечеринке, собрался выйти под дождь. Когда хозяйка испугалась, что он промокнет, он только улыбнулся и сказал: "О нет, я буду танцевать между каплями дождя". Если кто и мог такое сделать, то именно Микоян.) Как и большинство расположенных у реки коллективных хозяйств, "колхоз No 118" имел свой шаткий причал -- мостки, выступающие от берега к середине мутной коричневой реки. Охранник привязал лодку к мосткам, затем вскарабкался на них, чтобы помочь Молотову выйти из лодки. Когда Молотов направился к зданиям колхоза, гребец остался на месте. Народный комиссар удивился бы, если тот бы последовал за ним. Он мог быть работником НКВД, но наверняка не имел секретного допуска к атомному проекту. Мычали коровы, заставляя Молотова вспомнить интонации гребца. Хрюкали свиньи: их грязь не беспокоила -- наоборот, была приятна. Куры передвигались, вытаскивая из навоза одну ногу, затем другую, смотрели вниз бусинками черных глаз, словно удивляясь, чего это земля пытается хватать их. Молотов наморщил нос. У колхоза был запах скотного двора, вне всякого сомнения. Его строения были типичны для коллективных хозяйств -- деревянные, некрашеные или плохо окрашенные, они выглядели на десятки лет старше, чем были на самом деле. Здесь и там расхаживали люди в матерчатых шапках, рубахах без воротников и мешковатых штанах. Одни с вилами, другие с лопатами. Все это была маскировка, выполненная со всей русской тщательностью. Молотов постучал в дверь коровника, и она тут же открылась. -- Здравствуйте, товарищ народный комиссар иностранных дел, -- сказал встречающий его человек и закрыл за ним дверь. На мгновение нарком оказался в полной темноте. Затем встречающий открыл другую дверь -- возможно, шлюзовой камеры, -- и яркий электрический свет наполнил помещение изнутри. Молотов оставил здесь пальто и сапоги. Игорь Курчатов кивнул одобрительно. Ядерному физику было около сорока, на подбородке его резко очерченного красивого лица торчала остроконечная борода, придававшая ему почти сатанинское выражение. -- Приветствую вас, -- поздоровался он еще раз с интонацией, промежуточной между вежливой и льстивой. Молотов проталкивал этот проект и удерживал Сталина от репрессий, когда результаты появлялись медленнее, чем он того желал. Курчатов и все остальные физики знали, что Молотов -- это единственный барьер между ними и гулагом. Они были его людьми. -- Добрый день, -- ответил он, как всегда не радуясь напрасной трате времени на вежливость. -- Как дела? -- Мы работаем, как бригада сверхстахановцев, Вячеслав Михайлович, -- отвечал Курчатов, -- наступаем на всех фронтах. Мы... -- Вы уже производите металл плутоний, который будет обеспечивать мощные взрывы, в которых так отчаянно нуждается Советский Союз? -- прервал его Молотов. Дьявольские черты лица Курчатова словно увяли. -- Пока нет, -- отметил он. Его голос зазвучал громко и пронзительно. -- Я предупреждал вас, когда проект только начинался, что на это уйдут годы. Капиталисты и фашисты к моменту нашествия ящеров уже были впереди нас в технике, они и теперь остаются впереди. Мы пытались, и у нас не получилось выделить уран-235 из урана-238 [Интересно, а выделять золото из серебра они не пробовали? Результат должен быть примерно тот же. -- Прим. ред.]. Лучшее сырье -- шестифтористый уран, который ядовит, как горчичный газ, и вдобавок ужасно едкий. У нас нет опыта, который требуется для реализации процесса разделения. Нам пришлось искать другой способ производства плутония, который также оказался трудным. -- Уверяю вас, что с болью отдаю себе в этом отчет, -- сказал Молотов. -- И Иосиф Виссарионович тоже с болью воспринимает это. Если американцы добиваются успеха, если гитлеровцы добиваются успеха, то почему же у вас продолжаются срывы? -- Одна из задач -- создание необходимого реактора, -- ответил Курчатов. -- В этом нам уже помогло прибытие американца. Работая один в полную силу, Максим Лазаревич дал нам много ценных указаний. -- Я на это надеялся, -- сказал Молотов. Именно сообщение о прибытии Макса Кагана в колхоз No 118 привело его сюда. Он пока не сказал Сталину, что американцы выбрали для посылки сюда умного еврея. Сталин не был русским, но совершенно по-русски не переносил тех, кого называл "безродными космополитами". Сам женатый на умной еврейке, Молотов не разделял его чувств. -- Это лишь одна проблема. Какие еще? -- Самая худшая, товарищ нарком, это получение окиси урана и графита для ядерного котла без примесей, -- сказал Курчатов. -- В этом Каган, хотя он опытный специалист в своей области, помочь нам не может, как бы я этого ни желал. -- Вы знаете, какие меры должны предпринять производители, чтобы поставить вам материалы требуемой чистоты? -- спросил Молотов. Когда Курчатов кивнул, Молотов задал другой вопрос. -- Знают ли производители, что подвергнутся высшей мере наказания, если не обеспечат выполнение ваших требований? Ему доводилось писать "ВМН" -- что означало "высшая мера наказания" -- против имен множества врагов революции и советского государства, и вскоре после этого их расстреливали. Что заслужили, то и получайте -- без снисхождения. Но Курчатов сказал: -- Товарищ комиссар иностранных дел, если вы ликвидируете этих людей, их менее опытные преемники не смогут поставить улучшенные материалы. Вы знаете, требуемая чистота находится на самом пределе того, чего достигли советская химия и промышленность. Мы делаем все, что можем для борьбы против ящеров. Временами того, что мы делаем, недостаточно. Ничего тут не поможет. -- Я отказываюсь принять "ничего" от академика в кризисные моменты точно так, как и от крестьянина, -- сердито сказал Молотов. Курчатов пожал плечами. -- Тогда вернитесь и скажите генеральному секретарю, чтобы он заменил нас, и пожелаем большой удачи вам и родине с шарлатанами, которые займут эту лабораторию. Он и его люди были во власти Молотова, потому что только Молотов изо всех сил сдерживал гнев Сталина. Но если Молотов лишит их своей защиты, он нанесет вред не только физикам, но и советской родине. Это создавало интересный и неприятный баланс между ним и личным составом лаборатории. Он сердито выдохнул. -- Есть у вас еще проблемы в создании этих бомб? -- Да, одна небольшая имеется, -- ответил Курчатов с иронией в глазах. -- Как только часть урана в атомном котле превратится в плутоний, мы должны извлечь его и переработать в материал для бомбы -- и это надо сделать, не допустив утечки радиоактивности в воздух или в реку. Мы это уже знали, но Максим Лазаревич особенно настаивает на этом. -- В чем тут трудность? -- спросил Молотов. -- Признаю, я не физик, чтобы понять тонкие материи без объяснений. Улыбка Курчатова стала совсем неприятной. -- Этот вопрос не такой уж тонкий. Утечку радиоактивности можно обнаружить. Если ее обнаружат, и это сделают ящеры, то вся эта местность станет гораздо более радиоактивной. Молотову понадобилось некоторое время, чтобы усвоить, что именно имел в виду Курчатов. После этого он кивнул -- резко и коротко дернул головой. -- Смысл вопроса ясен, Игорь Иванович. Вы можете пригласить Кагана сюда или провести меня к нему? Я хочу выразить ему благодарность советских рабочих и крестьян за его помощь нам. -- Подождите, пожалуйста, здесь, товарищ народный комиссар иностранных дел. Я приведу его. Вы говорите по-английски или по-немецки? Нет? Не важно, я буду переводить. Он поспешил по белому коридору, который так не вязался с топорным внешним видом здания лаборатории. Через пару минут Курчатов вернулся, ведя с собой парня в белом лабораторном халате. Молотов удивился тому, как молодо выглядел Макс Каган: на вид ему было чуть больше тридцати. Он был среднего роста, с вьющимися темно-каштановыми волосами и умным еврейским лицом. Курчатов заговорил с Каганом по-английски, затем обратился к Молотову. -- Товарищ нарком, я представлю вам Максима Лазаревича Кагана, физика, присланного на время из Металлургической лаборатории Соединенных Штатов. Каган энергично пожал руку Молотова и пространно сказал что-то по-английски. Курчатов взял на себя честь перевода. -- Он говорит, что рад познакомиться с вами и что его цель -- загнать ящеров в ад и уехать. Это -- идиома, и он интересуется тем, что вы думаете по этому поводу? -- Скажите ему, что разделяю его желания и надеюсь, что они будут реализованы. Он принялся изучать Кагана и изумился, увидев, что тот делает то же самое. Советские ученые с почтением относились к человеку, который по рангу был в СССР вторым после генерального секретаря ВКП(б). Если судить по поведению Кагана, тот счел Молотова лишь очередным бюрократом, с которым приходится иметь дело. В небольших дозах такое поведение забавляло. Каган заговорил по-английски со скоростью пулемета. Молотов не мог понять, о чем он говорит, но интонации чувствовались безапелляционные. Курчатов неуверенно ответил на том же языке. Каган заговорил снова, ударив кулаком по ладони для большей убедительности. И снова ответ Курчатова прозвучал настороженно. Каган вскинул руки, выражая явное отвращение. -- Переведите, -- велел Молотов. -- Он жалуется на качество нашего оборудования, он жалуется на пищу, он жалуется на сотрудника НКВД, который постоянно сопровождает его, когда он выходит наружу. Он приписывает сотруднику нездоровые сексуальные привычки. -- Во всяком случае, у него сложившееся мнение, -- заметил Молотов, скрывая усмешку. -- Вы можете сделать что-нибудь с оборудованием, на которое он жалуется? -- Нет, товарищ нарком, -- ответил Курчатов, -- это самое лучшее, что есть в СССР. -- Тогда ему придется пользоваться им и получать максимум возможного, -- сказал Молотов. -- Что касается остального, то "колхоз" и так имеет лучшее снабжение продовольствием, чем большинство остальных, но мы посмотрим, как можно его улучшить. И если он не хочет, чтобы сотрудник НКВД сопровождал его, больше этого не будет. Курчатов передал все это Кагану. В ответ американец разразился довольно длинной речью. -- Он постарается наилучшим образом использовать наше оборудование и говорит, что может сконструировать получше, -- перевел Курчатов, -- и что он в целом доволен вашими ответами. -- И это все? -- спросил Молотов. -- Он сказал гораздо больше. Скажите, что именно? -- Пожалуйста, товарищ народный комиссар иностранных дел. -- Игорь Курчатов заговорил с некоторым сардоническим удовольствием. -- Он сказал, что, поскольку я ответствен за этот проект, я должен иметь возможность решать эти вопросы сам. Он сказал, что я должен иметь достаточно власти, чтобы подтирать свой зад без разрешения какого-то партийного функционера. Он сказал, что шпионство НКВД в отношении ученых, как будто они вредители и враги народа, может и на самом деле превратить их во вредителей и врагов народа. И еще сказал, что угрожать ученым высшей мерой наказания за то, что они не выполняют нормы, которые невозможно выполнить, -- это наибольшая глупость, о которой он когда-либо слышал. Вот его точные слова, товарищ нарком. Молотов вперил ледяной взгляд в Кагана. Американец, и свою очередь, смотрел на него, совершенно не понимая, что речь идет о его судьбе. Немножко агрессии -- это ободряет. А вот если ее в Советском Союзе будет слишком много, случится катастрофа. Курчатов ведь тоже согласен с Каганом. Молотов это понял. Что ж, в данное время государство и партия нуждаются и опыте ученых. Но может наступить день, когда он не потребуется. Молотов это предвидит. * * * Если вы не собираетесь раздеваться, вряд ли можно получить большее удовольствие, чем скачка на лошади по извилистой дороге через лес, покрывшийся весенней листвой. Свежая, вселяющая надежду зелень пела для Сэма Игера. Воздух был наполнен магическим пряным ароматом, который нельзя ощутить ни в каком другом времени года: запахом живого и растущего. Птицы пели так, словно завтра не будет. Игер глянул на Роберта Годдарда. Если Годдард и чувствовал магию весны, то внешне не показывал этого. -- Вы в порядке, сэр? -- обеспокоено спросил Игер. -- Я так и знал, вам надо было ехать в повозке. -- Я в полном порядке, -- ответил Годдард голосом более высоким и раздраженным, чем обычно. Лицо его было почти серым, а не розовым, как должно было быть. Он вытер лоб рукавом, словно делая небольшую уступку слабости, овладевшей его плотью. -- Как там, еще далеко? -- Нет, сэр, -- ответил Сэм с возможно большим энтузиазмом. На самом деле им предстоял еще один день езды верхом, а то и все два. -- Когда мы доберемся до места, то прижмем хвост ящерам, так ведь? Улыбка Годдарда получилась не совсем вымученной. -- Таков план, сержант. Пока он не сработает, остается только ждать, но надежда у меня есть. -- Сработает, сэр, не может не сработать, -- сказал Игер. -- Должна же у нас появиться возможность сбивать космические корабли ящеров не чем-нибудь, а ракетами большой дальности. Слишком много уже смельчаков погибло -- таковы факты. -- И довольно грустные, -- сказал Годдард. -- Так что теперь посмотрим, что мы сможем сделать. Единственная проблема -- наведение ракет должно быть во много раз точнее. -- Он криво ухмыльнулся. -- А этого не так-то просто добиться -- и это еще один факт. -- Да, сэр, -- сказал Игер. Тем не менее он по-прежнему чувствовал себя как герой рассказа Джона Кэмпбелла: изобрети оружие сегодня, испытай его завтра и пусти в массовое производство послезавтра. С ракетами дальнего действия Годдарда все обстояло куда сложнее. При их конструировании ему потребовалась помощь не только от ящеров, но и от немцев. И ракеты еще не были готовы к тому дню, когда разбомбили Рим. Но потом работа пошла быстрее, и Сэм радовался, что и он приложил к ним руку. Как он и опасался, они не смогли добраться до Фордайса к закату солнца. Это означало ночевку на обочине шоссе 79. За себя Игер не беспокоился. Но он волновался из-за того, как скажутся походные условия на Годдарде, даже при наличии в их снаряжении спальных мешков и палатки. Ученому-ракетчику требовались все возможные удобства, но в разгар войны на многое он рассчитывать не мог. Когда они остановились, он чувствовал себя как загнанная дичь, но не жаловался. Он с трудом глотал паек, который они открыли, но зато выпил пару чашек напитка из цикория, который заменял кофе. Он даже шутил по поводу комаров, хлопая по открытым участкам кожи. Сэм тоже шутил, но при этом не обманывался. Когда после ужина Годдард забрался в свой спальный мешок, то уснул как мертвый. На следующее утро даже дополнительная порция цикорного эрзаца не взбодрила его. Тем не менее, после того как ему удалось забраться в седло, он сказал: -- Сегодня мы преподнесем ящерам сюрприз. Похоже, что это помогло ему больше, чем все остальное, в том числе и ненастоящий кофе. Фордайс, Арканзас, развивался бурно, после нашествия ящеров Игер видел нечто подобное всего в нескольких городах. Город гордился несколькими лесопилками, хлопкоочистительными предприятиями и фабрикой гробов. Телеги увозили продукцию последнего из названных предприятий, нот уж у кого никогда не было простоя, даже в бесполезные дни мира. Вероятно, оно продолжает действовать и поныне. Местность к югу и западу от Фордайса -- вдоль шоссе 79 -- казалась настоящим раем для охотников: заросли дуба и сосны должны были кишеть оленями, индюками и другим зверьем. Перед выездом из Хот-Спрингса Сэму дали автомат "томпсон". Охотиться с ним неспортивно, но когда охотишься ради пропитания, спорт как-то уходит на задний план. В четырех или пяти милях от Фордайса на ржавом капоте брошенного "паккарда" сидел парень, обстругивавший сосновую палку. На нем были соломенная шляпа и потрепанный комбинезон, он выглядел как фермер, хозяйство которого видало гораздо лучшие дни, но в голосе, когда он заговорил с Игером и Годдардом, не было ни медлительности, ни деревенской гнусавости. -- Мы ждем вас, -- сказал он с чистым бруклинским выговором. -- Капитан Ханрахан? -- спросил Игер, и замаскированный ньюйоркец улыбнулся. Он повел Годдарда и Игера от шоссе в лес. Через некоторое время им пришлось спешиться и привязать лошадей. Солдат в оливковой форме, возникший словно ниоткуда, остался присмотреть за животными. Сэм беспокоился о состоянии Годдарда. Ходьба по лесу была серьезным испытанием его выносливости. Минут через пятнадцать они вышли на поляну. Ханрахан помахал в сторону чего-то замаскированного под деревьями на дальней стороне поляны. -- Прибыл доктор Годдард, -- закричал он. Уважение, которое слышалось в его голосе, прозвучало почти как "прибыл Господь". Через мгновение Сэм услышал звук, который с этого момента он перестал считать чем-то само собой разумеющимся: звук запуска мощного дизельного двигателя. Тот, кто был внутри кабины, прогревал его минуту или две, затем вывел на середину поляны _нечто_. События начали развиваться очень быстро. Откуда-то выскочили солдаты, стащили со странного сооружения брезент, заваленный ветвями, и обнажили заднюю часть грузовика. Капитан Ханрахан кивнул Годдарду, затем показал на ракету, обнаружившуюся после удаления брезента. -- Вот ваш малютка, сэр, -- сказал он. Годдард улыбнулся и покачал головой. -- Малыш был усыновлен американской армией. Я лишь пришел с визитом, чтобы убедиться, что вы, мальчики, знаете, как заботиться о нем. Я ведь дальше не могу этого делать. Плавный бесшумный гидравлический подъемник начал поднимать ракету, перемещая ее из горизонтального в вертикальное положение. Она двигалась гораздо медленнее, чем хотелось бы Сэму. Каждая секунда, пока они находились на открытом пространстве, означала еще один шанс для ящеров обнаружить их с воздуха или с одной из этих набитых приборами искусственных лун, которые они поместили на орбите вокруг Земли. Пару запусков назад истребитель обстрелял лес, заставив их порядком поволноваться: только по глупой случайности ракеты не повредили большую часть этого собранного по крохам оборудования. Как только ракета встала вертикально, подъехали два небольших грузовика-заправщика. -- Погасите окурки, -- закричал сержант в комбинезоне, хотя никто не курил. Двое солдат втащили шланги по лестницам, составлявшим часть рамы пусковой установки. Заработали насосы. В один из баков пошел жидкий кислород, в другой -- чистый спирт. -- С древесным спиртом мы получили бы чуть большую дальность, но со старым добрым этанолом легче обращаться, -- сказал Годдард. -- Да, сэр, -- сказал Ханрахан, снова кивая. -- Поэтому вся команда получит выпивку, когда мы все сделаем. Ей-богу, мы заслужили это. А ящеры у Гринвилла получат подарочек. "Девяносто миль, -- подумал Игер. -- Может, чуть больше". Как только она взлетит -- если только не сотворит какой-нибудь глупости вроде взрыва на пусковой установке, -- то пересечет Миссисипи и весь штат за пару минут. Он покачал головой. Если это не научная фантастика, то что же это? -- Заправлено! -- пропел водитель грузовика с пусковой установкой -- перед ним были приборы, которые позволяли ему видеть, что происходит с ракетой. Солдаты отсоединили шланги, спустились и исчезли. Заправщики уехали обратно в глубь леса. Пусковая установка у основания имела поворотный стол. Гироскоп азимута установили на запланированный курс -- на восток, к Гринвиллу. Водитель высунул из окна кулак, подняв большой палец кверху: ракета была готова к полету. Годдард повернулся к капитану Ханрахану. -- Вот -- вы видите? Я вам здесь не нужен. Я мог бы оставаться в Хот-Спрингсе, играя в блошки с сержантом Игером. -- Да, когда все идет хорошо, получается здорово, -- согласился Ханрахан. -- Но если что-то не заладится, полезно иметь парня, который до тонкостей обдумал всю штуку, понимаете, что я имею в виду? -- Раньше или позже, но вы будете все это делать без меня, -- сказал Годдард, рассеянно почесывая горло сбоку. Сэм посмотрел на него, подумав, что же он имел в виду. Возможно, _оба смысла_ -- он знал, что он больной человек. Ханрахан понял высказывание буквально. -- Как скажете, доктор. Теперь вот что я скажу -- нам надо убраться отсюда? Но вначале Ханрахан подключил провод. Таща его за собой, он вприпрыжку побежал под покров леса, где его ждала остальная часть команды. Годдард шел медленными, но уверенными шагами. Сэм держался рядом с ним. Когда они покинули поляну, Ханрахан вручил Годдарду пульт управления. -- Вот, сэр. Вы хотите оказать нам честь? -- Благодарю, я это уже делал прежде. -- Годдард передач пульт Сэму. -- Сержант, может быть, теперь ваша очередь? -- Я? -- проговорил Сэм удивленно. Почему бы и нет? Не требуется знать атомную физику, чтобы понять, как работает пульт. На нем была одна большая красная кнопка, в самом центре. -- Благодарю вас, доктор Годдард. -- И он сильно надавил на кнопку. Из-под основания ракеты вырвалось пламя, вначале голубое, затем желтое, как солнце. Рев двигателя ударил в уши Игеру. Казалось, что ракета неподвижно зависла над пусковой установкой. Сэм нервно подумал, достаточно ли далеко они стоят -- когда взрывается одна из этих малюток, то зрелище получается внушительным. Но она не взорвалась. Наконец она перестала висеть, а взлетела как стрела, как пуля, как нечто ни с чем не сравнимое. Рев постепенно затих. Защитный экран в основании пусковой установки уберег траву от пламени. Водитель побежал к кабине грузовика. Пусковая установка снова приняла горизонтальное положение. -- Теперь надо убираться отсюда, -- сказал Ханрахан. -- Идемте, я отведу вас к лошадям. Он пошел быстрым шагом. Игера не требовалось подгонять. И Годдарда тоже, хотя он тяжело дышал, когда они добрались до солдата, охранявшего животных. Игер едва успел поставить ногу в стремя, как над головой загудело звено вертолетов и принялось обстреливать поляну, с которой была запущена ракета, и окружающий лес снарядами и небольшими ракетами. Ни один снаряд не лег рядом с ними. Сэм улыбнулся Годдарду и капитану Ханрахану, когда вертолеты улетели на восток -- в сторону Миссисипи. -- Они нас не любят, -- сказал он. -- Эй, не ругайте меня, -- сказал Ханрахан. -- Это ведь вы пустили эту ракету. -- Да, -- сказал Игер почти мечтательно. -- И как оно? * * * -- Это невыносимо, -- заявил Атвар. -- Одно дело, когда по нам бьют ракетами дойч-тосевиты. Но теперь и другие Большие Уроды овладели этим искусством, что ставит нас перед серьезными трудностями. -- Истинно так, благородный адмирал, -- сказал Кирел. -- Эта ракета взорвалась совсем близко от корабля "Семнадцатый Император Сатла" и наверняка уничтожила бы его, если была бы лучше нацелена. -- Он сделал паузу, затем постарался увидеть в случившемся и светлую сторону: -- Подобно немецким ракетам, она очень неточна -- это оружие скорее для ударов по площади, чем для точечного попадания. -- Если они будут запускать их в большом количестве, то это уже не имеет значения, -- взорвался Атвар. -- Немцы взорвали звездный корабль, хотя я не верю, что их разведка поняла это: иначе они усилили бы удары. Но таких потерь мы никак не можем себе позволить. -- Так же, как не можем надеяться полностью предотвратить их, -- сказал Кирел. -- Мы израсходовали последние наши противоракетные средства, а системы ближнего боя имеют лишь ограниченные возможности по сбиванию цели. -- Я слишком болезненно воспринимаю эти факты. -- На поверхности Тосев-3 Атвар чувствовал себя некомфортно, небезопасно. Его глаза нервно поворачивались то туда, то сюда. -- Я знаю, что мы находимся на большом расстоянии от ближайшего моря, но что будет, если Большие Уроды установят свои ракеты на корабли, которые они используют с такой назойливостью? Мы не в состоянии потопить их все. Корабль, вооруженный ракетами, может уже приближаться к Египту, в то время как мы ведем этот разговор. -- Благородный адмирал, это действительно возможно, но мне кажется маловероятным, -- сказал Кирел. -- У нас достаточно забот для обсуждения, чтобы придумывать новые. -- Тосевиты используют ракеты. Тосевиты используют корабли. Тосевиты возмутительно изобретательны. Это не кажется мне придуманной заботой, -- сказал Атвар, добавив усиливающее покашливание. -- Весь этот североафриканский регион имеет более здоровый для нас климат, чем любой другой на этой планете. Если бы весь Тосев-3 был таким, он был бы гораздо более приятным миром. Я не хочу, чтобы наши будущие поселения здесь были в опасности от ударов Больших Уродов с моря. -- И никакой другой самец, благородный адмирал. -- Кирел не принял подразумеваемой критики Атвара. -- Одним из способов усилить наш контроль над территорией был бы захват местности к северо-востоку от нас, известной под названием Палестины. Я сожалею, что Золрааг не добился лояльности местных мятежных самцов: если бы они выступили против англичан, уменьшились бы потребности в наших собственных ресурсах. -- Истинно, -- сказал Атвар, -- но лишь отчасти. Тосевитские союзники легко становятся и тосевитскими врагами. Посмотрите на мексиканцев; посмотрите на итальянцев; посмотрите на евреев и поляков. Неужели все эти Большие Уроды -- евреи? -- Они евреи, благородный адмирал, -- ответил Кирел. -- Как эти евреи появляются в таких далеких друг от друга местах -- это выше моего понимания, но это так. -- Это в самом деле так, и, где бы они ни появлялись, они везде создают неприятности, -- сказал Атвар. -- Поскольку евреи в Польше оказались ненадежными, я не питаю больших надежд, что и в Палестине мы сможем на них положиться. Например, они не вернут Мойше Русецкого Золраагу, что заставляет меня сомневаться в их добропорядочности. Однако во многом они стараются приписать свой провал групповой солидарности. -- Тем не менее мы можем использовать их, хотя и не можем им доверять, -- высказал Кирел сентенцию, которую Раса использовала в отношении многих видов Больших Уродов после нашествия на Тосев-3. Командир корабля вздохнул. -- Жаль, что евреи обнаружили поисковое устройство, которое Золрааг спрятал в комнате, где проходила встреча, иначе мы могли бы отыскать здание, в котором оно было установлено, и отобрать у них Русецкого. -- Действительно жаль, учитывая, что устройство было настолько миниатюрным, что их грубая технология не может даже приблизиться к тому, чтобы повторить его, -- согласился Атвар. -- Они должны быть такими же подозрительными по отношению к нам, как мы к ним. -- Его рот открылся в кривой ухмылке. -- И еще у них плохое чувство юмора. -- Истинно так, благородный адмирал, -- сказал Кирел. -- То, что обнаруженное ими устройство привело непосредственно к крупнейшей британской базе в Палестине, было разочарованием. После прихода на Тосев-3 самцы Расы говорили это же самое и о множестве других вещей. * * * Когда Мордехай Анелевич покидал Лодзь -- как некогда Варшаву, -- он вспомнил, что евреи, прежде многочисленные, оставались в меньшинстве. Многие из них теперь были вооружены и могли создать свою милицию, которая располагала более мощным вооружением, но они были немногочисленны. Поэтому перспектива сотрудничества с поляками -- особенно в сельской местности -- заставляла его нервничать. Большинство поляков либо бездействовали, либо аплодировали, когда нацисты загоняли евреев в гетто больших городов или уничтожали их в поселках и деревнях. Большинство поляков ненавидели ящеров не за то, что они изгнали немцев, а за то, что вооружили евреев, которые помогали им. И теперь, когда в Лодзь пришло сообщение о том, что польскому крестьянину срочно требуется поговорить с ним, Мордехай боялся, не идет ли он прямо в ловушку. Затем он задумался: кто бы мог подготовить ее -- если она вообще существовала. Его скальп могли захотеть получить поляки. А также ящеры. А также и немцы -- если они хотели лишить евреев боевого лидера. И евреи, которые больше боялись нацистов, чем ящеров, могли пожелать отомстить тому, кто отправил Давида Нуссбойма к русским. Когда пришло предложение встретиться, Берта Флейшман разложила по косточкам все эти возможности. -- Не ходи, -- убеждала она. -- Подумай, какими большими неприятностями это нам может грозить и как немного может быть хорошего. Он рассмеялся. Легко было смеяться, находясь внутри бывшего еврейского гетто в Лодзи, среди своего народа. -- Мы не вырвались бы из-под власти нацистов, если бы боялись рисковать, -- сказал он. Он переубедил ее, и вот теперь он находился здесь, где-то севернее Лодзи, неподалеку от места, где ящеры пропустили немцев. И глубоко раскаивается, что пошел. Здесь, где на полях работали исключительно поляки, каждый бросал на чужака подозрительный взгляд. Сам он не выглядел типичным евреем, но в предыдущих путешествиях он убедился, что сойти среди них за поляка не сможет. -- Четвертая грунтовая дорога на север от этого жалкого городишка, повернуть на запад, пятая ферма по левой стороне. Спросить Тадеуша, -- сказал он сам себе Он надеялся, что правильно посчитал дороги. Вот эта узкая тропинка считается дорогой или нет? Непонятно. Его лошадь иноходью направилась к пятому крестьянскому дому по левой стороне. Крупный здоровенный светловолосый мужик в комбинезоне накладывал вилами свекольную ботву в кормушку для коров. Он и бровью не повел, когда подъехал Мордехай с немецкой винтовкой за спиной. Винтовка "маузер", такая же как у Анелевича, лежала возле коровника. Парень в комбинезоне при необходимости мог бы тут же взять ее в руки. Он воткнул вилы в землю и оперся на них. -- Вам что-нибудь надо? -- спросил он низким голосом, настороженным, но вежливым. -- Я ищу Тадеуша, -- ответил Анелевич. -- Я должен передать ему привет от Любомира. -- К черту приветы! -- сказал поляк, скорее всего Тадеуш, с громким раскатистым смехом. -- Где те пять сотен злотых, что он мне должен? Анелевич соскочил с коня: это был пароль. Он потянулся. В спине что-то хрустнуло. Он потер поясницу со словами: -- Побаливает. -- Я не удивляюсь. Вы ехали, как увалень, -- беззлобно сказал Тадеуш. -- Послушайте, еврей, у вас, должно быть, множество тайных связей. Во всяком случае я не слышал ни о каком другом обрезанном, которого мог искать немецкий офицер. -- Немецкий офицер? -- на мгновение вытаращил глаза Мордехай. Затем его голова снова заработала. -- Танкист? Полковник? Он не настолько доверял этому большому поляку, чтобы называть имена. Голова Тадеуша закачалась вверх и вниз, при этом его густая золотистая борода то открывала, то закрывала верхнюю латунную застежку комбинезона. -- Именно такой, -- сказал он. -- Он сам хотел встретиться с вами, но тогда он бы спалился. -- Спалился... Попался ящерам? -- спросил Мордехай, по-прежнему стараясь понять, о чем идет речь. Теперь голова Тадеуша стала качаться из стороны в сторону. -- Не думаю. О нем расспрашивал какой-то другой вонючий нацист. -- Поляк плюнул на землю. -- Черт с ними со всеми, так я скажу. -- Послать их всех к черту легко, но мы должны иметь дело с некоторыми из них, хотя -- видит бог -- я не желал бы этого, -- сказал Анелевич. С севера и с востока донесся гул артиллерийской канонады. Мордехай показал в ту сторону. -- Слышите? Это немцы, вероятно, бьют по железной дороге или по лодзинскому шоссе. У ящеров трудности с доставкой военных грузов, они уже черт знает сколько времени не могут вырваться с ними из города -- и к этому приложили руку мы. Тадеуш кивнул. Его поразительно яркие голубые глаза, затененные бесформенной шапкой из почти бесцветной ткани, были весьма проницательными. Мордехай подумал: был ли он крестьянином до войны? Нет, скорее кем-нибудь вроде армейского майора. Во время германской оккупации польские офицеры должны были проявлять недюжинную изобретательность, чтобы сделаться невидимыми. Его подозрения усилились, когда Тадеуш сказал: -- Не только у ящеров будут трудности с доставкой военных грузов. Начнут голодать и ваши люди. -- Это так, -- заметил Мордехай. -- Приверженцы Румковского заметили это -- он собирает все запасы, предвидя тяжелые времена. Ублюдок будет лизать сапоги любому, кто стоит над ним, но он умеет чуять опасность, надо отдать должное этому старому пачкуну. Тадеуш без труда понял в польской речи пару слов на идиш. -- Не худшая для человека способность, -- заметил он. -- Да уж, -- неохотно ответил Анелевич. Он постарался повернуть разговор к прежней теме. -- Как вы думаете, кто этот нацист? Если бы я знал больше, то попробовал бы сообразить, почему этот офицер-танкист пытается предупредить меня. Что вы знаете? "Что вы согласитесь сказать мне?" Если Тадеуш был польским офицером и аристократом, который так низко пал, то вполне возможно, что он в полной мере чувствует презрение к евреям. С другой стороны, если он настоящий крестьянин, он может быть даже более склонным к простой, но более явной ненависти, струящейся в его жилах. И тем не менее, если это в самом деле так и было, прежде всего он не передал бы послание Ягера. Мордехай не мог позволить своему укоренившемуся недоверию к полякам проявиться вновь. Тадеуш почесал бороду, прежде чем ответить. -- Имейте в виду, я узнал это через четвертые или даже пятые руки. Я сам не знаю, насколько можно этому доверять. -- Да, да, -- нетерпеливо ответил Анелевич. -- Просто расскажите мне, что вы узнали, а я постараюсь связать все обрывки в единое целое. Этот немец вряд ли мог приспособить полевой телефон, чтобы позвонить прямо в Лодзь, так ведь? -- Иногда случаются довольно странные вещи, -- сказал Тадеуш, и Мордехай кивнул в ответ на это, вспомнив телефонные звонки из-за пределов города. -- Ладно, вот все, что мне сказали. То, что должно произойти -- я не знаю, что именно, -- произойдет в Лодзи и коснется это вас, евреев. Говорят, там прислали одного необыкновенного эсэсовца с множеством зарубок на оружии, чтобы выполнить эту работу. -- Это самая безумная вещь, какую я когда-либо слышал, -- сказал Мордехай. -- Мы сейчас не воюем с нацистами, хуже того -- мы помогаем им, спаси нас бог. Ящеры оказались не в состоянии устроить контратаку из Лодзи, и это не потому, что они не пытались. Вначале ему показалось, что Тадеуш смотрит презрительно, и только потом он понял, что во взгляде поляка сквозила жалость. -- Я могу назвать две причины, почему нацисты делают то, что делают. Во-первых, вы -- евреи, и во-вторых, вы еще раз евреи. Вы ведь знаете о Треблинке? -- Не дожидаясь ответа Анелевича. он закончил: -- Их не беспокоит то, что вы делаете, их беспокоит то, что вы существуете. -- Что ж, я не стану спорить, -- ответил Анелевич. На поясе у него была польская армейская фляжка. Он отцепил ее с пояса, отвинтил пробку и протянул Тадеушу. -- Вот, смойте вкус этих слов с вашего языка. Кадык поляка задвигался, он сделал несколько больших глотков. "Shikker iz ein goy", -- пронеслось в голове Мордехая: иноверец -- это пьяница. Но Тадеуш остановился до того, как фляжка опустела, и вернул ее хозяину. -- Худшее яблочное бренди, которое я когда-либо пил. -- Он похлопал себя по животу: звук получился таким, словно кто-то колотил по толстой твердой доске. -- Впрочем, даже и худшее лучше, чем никакое. Мордехай глотнул из фляжки. Самогон обжег пищевод и взорвался в желудке, как снаряд. -- Да, одним перегаром от него можно смывать краску, не так ли? Но пока он действует, вы получаете то, что надо. -- Он почувствовал, как запылала его кожа, сердце забилось чаще. -- Ну, и что же я должен делать, если этот эсэсовец появится в городе? Пристрелить его на месте? Не самая плохая идея. Тадеуш слегка окосел. Он принял порядочную дозу на пустой желудок и, возможно, не сразу понял, насколько крепким было зелье. С людьми, которые много пьют, иногда такое случается: привыкнув пить крепкие напитки, они не сразу замечают действие очень крепких. Брови поляка сдвинулись вместе, когда он попытался собраться с мыслями. -- Так, что же еще говорил ваш нацистский приятель... -- вслух задумался он. -- Он мне не приятель, -- с негодованием сказал Анелевич. Возможно, он был несправедлив. Если бы Ягер не считал, что между ними что-то есть, он не стал бы посылать сообщение в Лодзь, даже в искаженном виде. Анелевич должен с уважением отнестись к его поступку, что бы он ни думал о мундире, который носит Ягер. Он сделал еще один осторожный глоток и подождал, пока мозги Тадеуша снова придут в рабочее состояние. Через некоторое время так и произошло. -- Теперь я вспомнил, -- сказал поляк, просветлев лицом. -- Правда, я не знаю, насколько этому можно верить. Как я уже сказал -- это прошло через множество ртов, прежде чем дошло до меня. -- Он громко и отчетливо икнул. -- Только Бог, Святая Дева и все святые знают, каким путем оно добиралось. -- Ну? -- сказал Мордехай, понукая Тадеуша двигаться вперед, не отклоняясь в сторону. -- Ладно, ладно. -- Поляк сделал отталкивающий жест. -- Если по дороге ничего не переврали, я должен сказать следующее: когда вы встретитесь с ним в следующий раз, не верьте ни единому слову, потому что он должен будет солгать. -- Он послал мне сообщение, что будет лгать? -- Анелевич почесал в затылке. -- Что бы это означало? -- Слава богу, это не моя проблема, -- ответил Тадеуш. Мордехай посмотрел на него, повернулся, вскочил на лошадь и, не говоря больше ни слова, поехал в сторону Лодзи. Глава 8 Лесли Гровс не помнил, когда в последний раз он был так далеко от Металлургической лаборатории. Поразмышляв, он сообразил, что не разлучен с лабораторией с того дня, когда принял груз плутония, украденный вначале у ящеров, а затем у немцев -- на корабле британских королевских военно-морских сил "Морская нимфа". С тех пор он постоянно жил, дышал, ел и спал с атомным оружием. И вот теперь он находился здесь, далеко к востоку от Денвера, за многие мили от забот о чистоте графита и поперечном сечении поглотителя нейтронов (когда он изучал физику в колледже, никто даже и не слышал о нейтронах) и еще о том, чтобы не выпустить радиоактивный пар в атмосферу. Если ящеры засекут радиацию, второго шанса уже не будет -- и Соединенные Штаты почти наверняка проиграют войну. Но были и другие возможности проиграть войну -- и без атомных бомб ящеров, которые могут свалиться ему на голову. Вот почему он находился здесь. -- Вроде отпуска, -- пробормотал он. -- Мне неприятно говорить вам, но если вы хотите в отпуск, генерал, то вы подписали контракт, неправильно поняв его, -- сказал генерал-лейтенант Омар Брэдли. Улыбка на длинном лошадином лице превращала упрек в шутку: он знал, что Гровс в одиночку делает работу целого взвода. -- Да, сэр, -- ответил Гровс. -- Знаете, то, что вы мне показали, произвело на меня потрясающее впечатление. Надеюсь, оно покажется ящерам таким же беспощадным, как это кажется нам. -- Вам, мне и всем Соединенным Штатам, -- ответил Брэдли. -- Если ящеры разгромят эти заводы и захватят Денвер, у нас у всех будет множество неприятностей. Если они подойдут настолько, что смогут открыть по вашим предприятиям артиллерийский огонь, мы огребем еще большие неприятности. Наша работа состоит в том, чтобы не допустить этого, израсходовав как можно меньше жизней. Жители Денвера повидали уже достаточно. -- Да, сэр, -- снова сказал Гровс. -- Еще в сорок первом году я видел в кинохронике, как женщины, дети и старики шагают из Москвы с лопатами на плечах, чтобы рыть противотанковые рвы и окопы и задержать наступление нацистов. Я никогда не думал, что такое может однажды случиться здесь, в Штатах. -- И я тоже. Никто так не думал, -- сказал Брэдли. Он казался несговорчивым и изнуренным, это впечатление усиливалось миссурийской гнусавой речью и тем, что вместо обычного офицерского личного оружия он имел при себе винтовку М-1. Он был метким стрелком, еще с тех времен, когда ходил на охоту с отцом, и никому не давал забыть об этом. Доходили слухи, что он успешно использовал свою М-1 в первом контрнаступлении против ящеров в конце 1942 года. -- Мы сделали тогда больше, чем Красная Армия, -- сказал Брэдли. -- Мы не просто месили грязь. Линия Мажино в подметки не годится нашей работе. Эта глубокая защитная зона, примерно такая, как линия Гинденбурга в прошлой войне. -- Он снова сделал паузу, на этот раз чтобы откашляться. -- Не то чтобы я сам видел линию Гинденбурга, но, черт возьми, я тщательнейшим образом изучил отчеты. -- Да, сэр, -- сказал Гровс в третий раз. Он слышал, что Брэдли очень переживает из-за того, что не был "там" во время Первой мировой войны. Он поднялся на парапет и посмотрел вокруг. -- Несомненно, ящеры разобьют себе морду, если попрут против этого. Голос Брэдли прозвучал сурово. -- Не "если", а гораздо хуже -- "когда". Мы не сможем остановить их неподалеку от наших укреплений. Ламар потребовалось эвакуировать на следующий день, вы знаете? -- Да, я слышал об этом, -- сказал Гровс: холодок прошел по его спине. -- Но, глядя на все это, я чувствую себя лучше, чем в момент получения сообщения. Было сделано все возможное по превращению прерии в настоящую защитную территорию. Окопы и глубокие широкие противотанковые рвы охватывали Денвер к востоку па целые мили. Широкие полосы колючей проволоки могли воспрепятствовать пехоте ящеров, но не броне. Огневые точки защищали бетонные колпаки. В некоторых из них находились пулеметы, другие предназначались под "базуки". Вместе с противотанковыми рвами высокие бетонные зубья и крепкие стальные столбы предназначались для того, чтобы направить бронированные силы ящеров в сторону позиций ракетчиков. Если бы танк попытался форсировать препятствия, вместо того чтобы обойти их, он подставил бы более слабую броню на днище противотанковым орудиям, ожидающим именно такого поворота событий. Просторы прерий выглядели невинными, но в действительности были нашпигованы минами; ящерам предстояло заплатить высокую цену за попытку пересечь их. -- Выглядит грандиозно, ничего не скажешь, -- заметил Брэдли. -- Но я беспокоюсь о трех вещах. Хватит ли у нас людей для этих укреплений, чтобы они стали максимально эффективными? Достаточно ли у нас боеприпасов, чтобы заставить ящеров завопить "караул!", когда они обрушатся на нас со всем, что есть у них? И достаточно ли у нас продовольствия, чтобы содержать наши войска в укреплениях день за днем, неделя за неделей? Единственный ответ, который я могу дать на любой из этих вопросов, -- "надеюсь". -- Принимая во внимание, что на любой ваш вопрос -- или на все сразу -- можно ответить "нет", все-таки это лучше, чем могло бы быть, -- сказал Гровс. -- Но все же не слишком хорошо. -- Брэдли поскреб подбородок, затем повернулся к Гровсу. -- На ваших предприятиях приняты соответствующие предосторожности? -- Да, сэр, -- ответил Гровс. Он был уверен, что Брэдли и так все знал. -- Как только начались бомбежки Денвера и окрестностей, мы ввели в действие наш план дезинформации. Мы разжигали костры возле наиболее важных зданий и под покровом дымовой завесы закрывали их брезентом, раскрашенным так, что с воздуха они выглядят как руины. До настоящего времени мы не имели прямых попаданий, так что, похоже, наш план себя оправдал. -- Хорошо, -- сказал Брэдли. -- Он оправдался даже в большей степени. Ваши предприятия -- вот то, ради чего мы будем биться до последнего человека, защищая Денвер, и вы это знаете не хуже, чем я. О, мы будем сражаться за него в любом случае -- видит бог, мы не хотим, чтобы ящеры распространили свою власть на пространстве Великой равнины, -- но здесь, с учетом Металлургической лаборатории, мы не имеем права потерпеть поражение. -- Да, сэр, я понимаю это, -- сказал Гровс. -- Физики рассказали мне, что в ближайшие две недели мы получим еще одну маленькую игрушку. Хотелось бы отогнать ящеров от Денвера без нее, я думаю, но если дело дойдет до выбора: использовать ее или потерять город, то... -- Я надеялся, что вы мне сообщите что-то вроде этого, генерал, -- ответил Брэдли. -- Как вы сказали, мы сделаем все, чтобы удержать Денвер, не обращаясь к ядерному оружию, потому что ящеры отыграются на мирном населении Но если дело дойдет до выбора между потерей Денвера и возможностью его сохранения, я знаю, что надо выбрать. Самолеты ящеров визжали в воздухе. Зенитки били по ним. Время от времени они подбивали истребитель-бомбардировщик, но слишком редко. На их стороне была лишь слепая удача. Бомбы падали на американские укрепления: взрывы терзали Гровсу уши. -- Что бы они там ни разрушили, понадобится порядочно поработать лопатами, чтобы восстановить все снова. -- Омар Брэдли выглядел несчастным. -- Вряд ли это честно по отношению к бедным трудягам, которые проделали всю эту тяжелую работу, а теперь видят, как плоды их трудов разлетаются дымом. -- Разрушать легче, чем строить, сэр, -- ответил Гровс. "Вот почему легче стать солдатом, чем инженером", -- подумал он. Вслух он этого не сказал. Легкая грубость в разговоре с подчиненными может временами подстегнуть их работать лучше. Если же вы рассердили своего начальника, он может понизить вас в самый неподходящий момент. Гровс поджал губы и мечтательно кивнул. В определенном смысле это тоже было инженерным делом. * * * Людмила Горбунова держала руку на рукоятке автоматического пистолета системы Токарева. -- Вы используете меня неверно, -- сказала она командиру партизанского отряда, упрямому худому поляку, который отзывался на имя Казимир. Для верности она сказала это сначала по-русски, потом по-немецки и затем на том, что, по ее мнению, было польским языком. Он смотрел на нее злобно. -- Конечно, нет, -- сказал он. -- Ты по-прежнему в одежде. Она выхватила из кобуры пистолет. -- Свинья! -- закричала она. -- Идиот! Вытащи мозги из штанов и послушай! -- Она ударила рукой по лбу. -- Боже мой! Если бы ящеры догадались провести вокруг Хрубешова голую проститутку, они заманили бы тебя и каждого из твоих бабников в лес и там прикончили. Вместо того чтобы ударить ее, он сказал: -- Ты очень красива, когда сердишься. Видимо, он позаимствовал эту фразу из плохо переведенного американского фильма. Она едва не пристрелила его на месте. Вот что она получила, оказав услугу "культурному" генералу фон Брокдорф-Алефельдту: банду партизан, у которых не хватило ума очистить от деревьев посадочную полосу и которые не имели ни малейшего представления, как использовать квалифицированного специалиста. -- Товарищ, -- сказала она, стараясь воспринимать все как можно проще, -- я -- пилот. И у меня здесь нет исправного самолета. Если использовать меня в качестве солдата, то я могу сделать меньше, чем в другом качестве. Вы не знаете о каком-нибудь еще самолете, на котором я могла бы летать? Казимир сунул руку под рубашку и почесал живот. Он был волосат, как обезьяна. "И не намного умнее", -- подумала Людмила. Она не ожидала ответа и пожалела, что не сдержалась, -- но не слишком сильно. Он все-таки ответил: -- Я знаю отряд, который или имеет, или знает, или может добыть какой-то немецкий самолет. Если мы доставим вас к ним, вы сможете на нем летать? -- Я не знаю, -- сказала она. -- Если он исправен, я, наверное, смогу летать на нем. Непохоже, что вы много знаете. -- Через мгновение она добавила: -- Об этом самолете, я имею в виду. Какого он типа? Где он? Он в исправном состоянии? -- Я не знаю, о чем вы говорите. Я не знаю, существует ли он вообще. А вот где? Это я знаю. Довольно далеко отсюда, на северо-запад от Варшавы, недалеко от места, где снова действуют нацисты. Если вы захотите отправиться туда, это, наверное, можно организовать. Она задумалась: существует этот самолет или же Казимир просто хочет отделаться от нее? И старается загнать ее еще дальше от Родины. Он хотел, чтобы она ушла, потому что была русской. В его отряде было несколько русских, но они не показались ей идеальными образцами советских людей. С другой стороны, если самолет действительно есть, она сможет сделать с ним что-то полезное. Здесь она убила зря слишком много времени. -- Хорошо, -- оживленно сказала она, -- ладно. Какие проводники и пароли понадобятся мне, чтобы добраться до этого таинственного самолета? -- Мне понадобится некоторое время для подготовки, -- сказал Казимир. -- Ее можно ускорить, если вы... Он замолк: Людмила подняла пистолет и прицелилась ему в голову. У него хватило выдержки -- и голос его не дрогнул: -- С другой стороны, может, и обойдется. -- Хорошо, -- снова сказала Людмила и опустила пистолет. Она не снимала его с предохранителя, но Казимир об этом не знал. Она даже не особенно сердилась на него. Он мог не быть "культурным", но он понимал слово "нет", когда смотрел в дуло пистолета. Некоторые мужчины -- тут же вспомнился Георг Шульц -- нуждаются в куда более серьезных намеках, чем этот. Возможно, пистолет, направленный в лицо, убедил Казимира, что и в самом деле лучше быстро избавиться от Людмилы. Два дня спустя она в сопровождении двух провожатых -- еврея по имени Аврам и поляка по имени Владислав -- направилась на северо-запад в старой телеге, которую тянул старый осел. Людмила колебалась, не стоит ли ей избавиться от летного снаряжения, но, посмотрев, во что одеты поляк и еврей, отказалась от этого намерения. Владислав вполне мог сойти за красноармейца, хотя за спиной у него была немецкая винтовка "маузер-98". А крючковатый нос Аврама и густая седеющая борода казались совершенно неуместными под козырьком каски, похожей на перевернутое ведро для угля, которое уже никогда не понадобится неизвестному солдату вермахта. Пока телега тряслась по холмистой местности к югу от Люблина, она успела заметить, насколько обычной была такая смесь предметов одежды, не только среди партизан, но и у обычных граждан -- если предположить, что такие еще существовали в Польше. Каждый второй мужчина и примерно каждая третья женщина имели при себе винтовку или автомат. С одним лишь пистолетом Токарева у бедра Людмила чувствовала себя почти голой. Она также смогла получше присмотреться к ящерам: то проезжала мимо колонна грузовиков, поднимая тучи пыли, то танки калечили дорогу, делая ее еще хуже. Случись такое в Советском Союзе, пулеметы этих танков уже давно бы разделались с телегой и тремя вооруженными людьми в ней, но эти проезжали мимо, пугающе тихие, даже не притормаживая. На довольно приличном русском языке -- Аврам и Владислав оба говорили на нем -- еврей сказал: -- Они не знают, с ними мы или против них. Вдобавок они научились, что не надо разбираться в этом. Каждый раз, когда они ошибались и стреляли в людей, которые были их друзьями, они превращали множество своих сторонников во врагов. -- Почему в Польше так много добровольных изменников человечества? -- спросила Людмила. Эта фраза из передач московского радио сорвалась с ее губ автоматически, и только потом она подумала, что ей следует быть более тактичной. К счастью, ни Владислав, ни Аврам не рассердились. Напротив, они начали смеяться и принялись отвечать в один голос. Картинным жестом Аврам предоставил слово Владиславу. Поляк пояснил: -- После того как поживешь некоторое время под нацистами и некоторое время под красными, то ни нацисты, ни красные большинству народа не кажутся хорошими. Теперь они совсем распоясались и оскорбили ее лично или по крайней мере ее правительство. Она сказала: -- Но я помню, что говорил товарищ Сталин в своем выступлении по радио. Единственная причина, по которой Советский Союз занял восточную половину Польши, состояла в том, что польское государство было внутренним банкротом, правительство разбежалось, украинцы и белорусы в Польше -- братья советского народа -- были оставлены на произвол судьбы. Советский Союз избавил польский народ от войны и дал ему возможность вести мирную жизнь, пока фашистская агрессия не наложила свою длань на всех нас. -- Именно так и говорилось по радио, в самом деле? -- изумился Аврам. Людмила выпятила вперед подбородок и упрямо кивнула. Она сосредоточилась и приготовилась к изощренным, беспощадным идеологическим дебатам, но Аврам и Владислав не были склонны спорить. Вместо этого они засмеялись душераздирающим смехом, как пара свихнувшихся волков, подвывающих на луну. Они колотили кулаками по бедрам и кончили тем, что обняли друг друга. Осел, которому надоело их поведение, хлопал ушами. -- Что я сказала такого забавного? -- ледяным тоном осведомилась Людмила. Аврам не ответил напрямую. Он задал встречный вопрос: -- Могу я научить вас Талмуду за несколько минут? Она не знала, что такое Талмуд, и на всякий случай покачала головой. -- Правильно. Чтобы выучить Талмуд, вы должны научиться смотреть на мир по-новому и думать тоже по-новому -- по новой идеологии, если хотите. -- Он снова сделал паузу. На этот раз она кивнула. Он продолжил: -- У вас уже есть идеология, но вы настолько свыклись с ней, что даже не замечаете. Вот это-то и забавно. -- Но моя идеология -- научна и правильна, -- сказала Людмила. Почему-то после этого у еврея и поляка начался очередной приступ смеха. Людмила махнула рукой. С некоторыми людьми просто невозможно вести интеллектуальную дискуссию. Местность понижалась в сторону долины Вислы. Высокий песчаный берег, прорезанный множеством оврагов, зарос ивами, ветви которых свисали до воды. -- Весной сюда приходят влюбленные, -- заметил Владислав. Людмила подозрительно глянула на него, но он умолк, так что, вероятно, это не следовало понимать как предложение. Некоторые здания вокруг рыночной площади были большими и, вероятно, довольно интересными, когда были целыми, но месяцы боев оставили от большинства из них обугленные руины. Синагога выглядела ненамного лучше других развалин, но в нее входили и выходили евреи. Другие евреи -- вооруженная охрана -- стояли снаружи. Людмила заметила, что Аврам взглянул на Владислава, ожидая реакции. Тот промолчал. Людмила не могла понять, порадовало это еврейского партизана или рассердило. Польская политика была слишком сложной для нее, чтобы попять. Паром, перевозивший телегу через Вислу, выпустил целое облако угольного дыма. Местность здесь была такой ровной, что напомнила Людмиле бесконечные равнины вокруг Киева. Домики с соломенными крышами, с подсолнухами и мальвами вокруг вполне могли стоять и у нее на родине. В этот вечер они остановились на ночлег в крестьянском доме у пруда. Людмила не удивилась тому, что они выбрали именно этот дом. Во-первых, он расположился у воды, во-вторых, он был окружен старыми заросшими воронками от бомб -- немцы, видимо, использовали его для учебного бомбометания, -- причем некоторые воронки, наиболее глубокие, постепенно наполнялись грунтовыми водами, превращаясь в пруды. Никто не спросил их имен и не назвал себя. Людмила поняла: то, чего не знаешь, не сможешь и рассказать. Супружеская пара средних лет, которой принадлежало хозяйство, с целой кучей детей напомнила ей "кулаков", зажиточных крестьян, которые в Советском Союзе сопротивлялись присоединению к славному равноправному колхозному движению и не желали расстаться со своей собственностью, а поэтому исчезли с лица земли, когда она была еще ребенком. Польша такого уравнивания еще не видела. Хозяйка дома, полная приятная женщина с ярким платком на голове, похожая на русскую бабушку, сварила большой горшок борща: свекольный суп со сметаной, который -- исключая добавку тмина -- вполне мог принадлежать русской кухне Еще она подала на стол тушеную капусту, картошку и пряную домашнюю колбасу, которую Людмила нашла восхитительной, но к которой Аврам даже не прикоснулся. -- Еврей, -- сказала женщина мужу, когда Аврам не слышал. Они помогали партизанам, но это не означало, что они любили их всех подряд. После ужина Аврам и Владислав отправились спать в коровник. Людмиле достался диван в горнице, честь, которую она без сожаления отклонила бы, потому что диван был короткий, узкий и жесткий. Она металась, крутилась и в течение этой мучительной ночи пару раз едва не свалилась на пол. На следующий день, до заката, они пересекли реку Пилица, приток Вислы, по восстановленному деревянному мосту и прибыли в город Варка. Владислав с энтузиазмом восклицал: -- Здесь делают самое лучшее пиво в Польше! Неудивительно, что воздух был пропитан ореховым ароматом солода и хмеля. -- В Варке родился Пулаский [Казимеж Пулаский -- один из соратников Тадеуша Костюшко и Августа Беньовского, активный деятель Польской конфедерации, участник американской революции и войны за независимость. Генерал, национальный герой США. -- Прим. ред.]. -- А кто это такой -- Пулаский? -- спросила Людмила. Владислав испустил долгий покорный выдох. -- Вас немногому учат в большевистской школе, так ведь? -- Увидев, как она взъерошилась, он рассказал: -- Это был польский дворянин, который пытался не дать пруссакам, австрийцам и вам, русским, нарезать нашу страну на куски. Не смог. -- Он снова вздохнул. -- В таких делах мы всегда терпим неудачу. Потом он отправился в Америку и помогал там Соединенным Штатам бороться с Англией. Там его, беднягу, и убили. Он был совсем молодым человеком. У Людмилы сложилось мнение об этом Пуласком как о реакционном приверженце коррумпированного польского феодального режима. Но помощь революционному движению в Соединенных Штатах была, несомненно, прогрессивным действием. Это удивительное сочетание лишило ее ниши, в которую можно было бы поместить Пулаского, и вызвало какое-то неопределенное ощущение. Такое случилось уже во второй раз с тех пор, как она покинула СССР. И оба раза ее взгляды на мир оказывались не вполне адекватными. "Несомненно, взгляд на мир по Талмуду должен быть еще хуже", -- подумала она. Она заметила, что уже некоторое время подсознательно прислушивается: тихий далекий гул с севера и запада. -- Это не может быть гром! -- воскликнула она. День был прекрасный, яркий и солнечный, лишь несколько пушистых белых облачков медленно плыли с запада на восток. -- Гром особого рода, -- ответил Аврам, -- особого рода. Это артиллерия ящеров бьет по нацистам, а может быть, немецкая артиллерия бьет по ящерам. Там, куда мы едем, легче уже не будет. -- Я поняла одно, -- сказала Людмила, -- куда бы вы ни шли, легче не будет нигде. Аврам дернул себя за бороду. -- Если вы это знаете, то, видимо, в конце концов, большевистские школы не так уж и плохи. * * * -- Итак, послушайте, люди, что мы собираемся делать, -- произнес Ране Ауэрбах в холодном мраке ночи, стоявшей над Колорадо. -- Сейчас мы находимся где-то между Карвалем и Панкин-Центром. Пара кавалеристов возле него тихо хмыкнула. Он сделал то же самое. -- Да, вот такие названия давали в этой местности. До захода солнца разведчики обнаружили посты ящеров к северу и западу от Карваля. Теперь мы хотим заставить их думать, что нас гораздо больше, чем на самом деле. Если мы сделаем это, мы замедлим их наступление на Денвер в этом направлении. -- Да, но, капитан Ауэрбах, ведь между ними и Панкин-Центром, кроме нас, никого нет, -- сказала Рэйчел Хайнс. В темноте она видела только силуэты своих товарищей. -- И нас ведь осталось совсем немного. -- Это знаете вы, и это знаю я, -- сказал Ауэрбах. -- И пока об этом не знают ящеры, все прекрасно. Его отряд -- или то, что от него осталось, плюс разный сброд и ошметки других уничтоженных подразделений, присоединившиеся к нему, -- ответил тихим смехом. Он добился своего: поднял моральный дух. В действительности ничего забавного не было. Ящеры, рассчитывая на своего рода блицкриг, достигли куда большего, чем нацисты. В самом начале наступления они размазали Ламар с воздуха, затем продрались, черт подери, почти через половину Колорадо, сметая на своем пути любые помехи. И будь оно все проклято, если Ауэрбах знал, как остановить их, прежде чем они ударят по укреплениям перед Денвером. Но он получил приказ попытаться и должен его выполнить. Очень возможно, что в этой попытке он и погибнет. Что ж, это часть его работы. Лейтенант Билл Магрудер сказал: -- Помните, мальчики и девочки, у ящеров есть штуки, которые позволяют им видеть в темноте, как кошкам, -- когда они пожелают. Прячьтесь в укрытиях, одна группа стреляет, чтобы они могли определить ее позицию, а другая группа старается напасть на них с другого направления. Они не ведут честную игру. Они и близко не знакомы с честной игрой. Если мы собираемся побить их, мы тоже должны играть в грязные игры. Кавалерия вообще не собиралась их бить. Любой из его кавалеристов, кто не понимал этого, был глупцом. Правда, при неожиданных налетах и немедленных отступлениях они порой могли добиться чего-то путного. -- По коням, -- сказал Ауэрбах и направился к своей лошади. Отряд выдавал свое присутствие лишь темными силуэтами, бряканьем упряжи, случайным кашлем человека или фырканьем животного. Эту территорию он не слишком хорошо знал и беспокоился о том, чтобы не наткнуться на пикеты ящеров до того, как он выяснит, где они расположены. Если такое произойдет, весь его отряд будет перемолот, без малейшей пользы делу и ущерба для ящеров. Но двое людей, которые ехали вместе с ними, были местными фермерами. На них не было военной формы. Будь они в мундирах, плен означал бы верный расстрел -- попади они в руки людей-врагов. Для ящеров такие тонкости значения не имели. Эти фермеры, одетые в полукомбинезоны, знали местность так же хорошо, как тела жен. Один из них, Энди Осборн, скомандовал: -- Здесь мы разделимся. Ауэрбах принял на веру, что тот знает, где находится это "здесь". Часть отряда поехала дальше под командованием Магрудера. Ауэрбах и Осборн повели остальных к Карвалю. Через некоторое время Осборн сказал: -- Если мы сейчас не спешимся, они нас обнаружат. -- Коноводы! -- вызвал Ауэрбах. Он набирал их по жребию перед каждым рейдом. Никто не выказывал желания заняться этим делом, из-за которого нельзя участвовать в бою, в то время как ваши товарищи бьются с ящерами. Но это обеспечивало безопасность -- во всяком случае, некоторую безопасность -- всему отряду. Подбирать коноводов по жребию казалось единственно честным решением. -- Здесь есть пара небольших овражков, -- сказал Осборн, -- и, если нам повезет, мы можем проскочить в тыл к ящерам, так что они даже не узнают, что мы там, пока не откроемся сами. Мы с этим справимся, мы можем, черт возьми, нанести по Карвалю ощутимый удар. -- Да, -- сказал кто-то из темноты нетерпеливым шепотом. У них были миномет и пара "базук" с достаточным количеством маленьких ракет. Пытаться подбить танк ящеров в темноте было заранее проигрышным делом, но они обнаружили, что "базуки" чертовски здорово крушат здания, поскольку те не были бронированы и не могли перемещаться по местности. Теперь главное -- подобраться поближе к бивуаку ящеров. Минометчики отправились вперед одни -- лишь с парой солдат с автоматами "томпсон" для огневого прикрытия. Им не надо было подходить к Карвалю так же близко, как пулеметчикам и стрелкам из "базуки". Ауэрбах хлопнул Осборна по плечу, дав сигнал вести их вниз к оврагу, который был ближе всего к маленькому городку. Он и остальные бойцы двигались вперед, низко пригнувшись. Где-то к северу послышались выстрелы из стрелкового оружия. Они прозвучали, как хлопушки в день Четвертого июля, а осветительные ракеты, залившие огнем ночное небо, вполне могли сойти за фейерверк. Но фейерверки обычно сопровождаются приветственными криками, а не приглушенной бранью солдат. -- Слишком рано их обнаружили, -- произнес кто-то. -- Теперь они будут искать нас особенно тщательно, -- добавила Рэйчел Хайнс с печальной уверенностью. Как бы подтверждая ее слова, с низкого холма, на котором находились пикеты ящеров, в небо взлетела осветительная ракета. -- Хороший знак, -- сказал Ауэрбах. -- Значит, они не могут выследить нас своими хитрыми штуками, поэтому и пробуют старый проверенный способ. Он надеялся, что не ошибся. Солдаты торопливо пробирались по дну оврага вслед за Осборном. Ракета стала падать, гаснуть и исчезла вовсе. На севере ударил миномет. Эта половина отряда еще не приблизилась к Карвалю, как планировалось, но -- что делать -- отряд прошел столько, сколько смог. Бум! Бум! Если мины не попадали на территорию этого небольшого города, то все равно промах был незначительным. Затем Ауэрбах услышал шум моторов машин. Звук смещался по периметру Карваля. Во рту сразу пересохло. Не всегда получалось застать спящих ящеров врасплох. -- Здесь овраг кончается, -- объявил Энди Осборн. Теперь Ауэрбах жалел, что не овладел Пенни Саммерс. Вряд ли у него снова будет такая возможность. Он хотел вспомнить какой-нибудь счастливый момент в жизни, чтобы отогнать страх, но вспомнить-то ему было нечего. Он даже не знал, что случилось с Пенни. Последний раз он видел ее, когда она помогала раненому, -- за день до того, как бронированная колонна ящеров смела Ламар с лица земли. Они вывозили пострадавших -- ничего лучшего не смогли придумать -- на крытых санитарных повозках, запряженных лошадьми: их предки времен Гражданской войны были бы им признательны за такое испытание. Предполагалось, что Пенни ушла вместе с ними. Он надеялся, что это ей удалось, но наверняка не знал. -- Итак, мальчики, -- сказал он громко. -- Минометчики ушли влево, пулеметчики правее и вперед. "Базуки" -- прямо вперед. Удачи всем. Сам он пошел вперед с двумя командами стрелков из "базуки". Им понадобится вся огневая поддержка, которая только возможна, а винтовка М-1 за его спиной имела дальность больше, чем автомат "томпсон". Позади них пикеты ящеров открыли стрельбу. Солдаты, которые прикрывали минометчиков, вступили в перестрелку с ящерами. Затем застрочил еще один пулемет ящеров, чуть ли не в лицо Ауэрбаху. Он не замечал вражеского бронетранспортера, пока едва не попал под колеса: двигатели у ящеров были почти бесшумными в отличие от построенных людьми. Ране распластался в грязи, вокруг поднимались фонтанчики пыли и камешков. Но пулемет выдал местоположение машины, на которой был установлен. В нее выстрелила "базука". Ракета вылетела из трубы с львиным ревом. За мчавшейся к бронированной машине ракетой тянулся хвост желтого пламени. -- Немедленно убирайтесь к черту! -- закричал Ауэрбах этой состоящей из двух человек команде. Если они промахнулись, то враг уже обнаружил их по трассе полета ракеты. Они не промахнулись. Фронтальная броня танка ящеров и не дрогнула бы под взрывчатой головкой снаряда "базуки", но бронетранспортер -- другое дело. Из подбитой машины вырвалось пламя. Солдаты открыли огонь из стрелкового оружия по ящерам, едва те показались в аварийных люках. Через мгновение в ночную какофонию влился дробный стук пулемета. -- Продолжать движение! Вперед! -- закричал Ауэрбах. -- В Карваль! Минометчики позади него начали обстрел городка. Ране увидел, что одна из мин вызвала пожар, осветивший местность. Что ж, пламя поможет уравнять шансы. Он задумал желание -- точь-в-точь как на Рождество. Дощатые дома Карваля один за другим охватывало желтое пламя. По тому, как они горели, было ясно, что пожар разгорелся надолго. Пламя перекидывалось с одного здания на другое вдоль миниатюрной главной улицы. В зловещем маслянистом свете метались силуэты ящеров, казавшиеся демонами в аду. С расстояния более мили от города по целям, освещенным пожаром, начал бить крупнокалиберный пулемет. Нельзя рассчитывать попасть с такого расстояния одной пулей в одну цель, но если вы посылаете множество пуль во множество целей -- некоторые попадания гарантированы. Когда же бронебойная пуля крупного калибра попадает в цель из плоти и крови, эта цель (приятное и безобидное слово для существа, которое думает и страдает, как и вы) падает и остается лежать. Ауэрбах заулюлюкал, как краснокожий индеец, увидев следующий бронетранспортер ящеров. Теперь обе "базуки" начали беспорядочно бить ракетами по Карвалю. Возникли новые пожары. -- Операция закончена! -- закричал он, хотя его никто не мог услышать -- даже он сам себя. Ящеры должны были подумать, что на них напала бригада броневиков, а не потрепанный кавалерийский отряд. Треск стрельбы скрывал шум приближающихся вертолетов, пока не стало слишком поздно. Ауэрбах узнал о них, когда они начали бить ракетами по "базукам". Картина снова напомнила Четвертое июля, только на этот раз фейерверки двигались неправильно -- с воздуха на землю. Терзаемая земля извергалась миниатюрными вулканами. Взрыв поднял Ауэрбаха, затем швырнул вниз. Что-то мокрое потекло ему в рот -- кровь, определил он по вкусу. Из носа. Интересно, не течет ли кровь из ушей? Будь он поближе к месту взрыва -- или если бы он в этот момент вдыхал воздух, а не выдыхал, -- то его легкие могли бы разорваться на куски. Шатаясь, он поднялся на ноги и потряс головой, как нокаутированный боксер, пытающийся заставить работать свой мозг. "Базуки" умолкли. Крупнокалиберный пулемет переключился на вертолеты. Ему хотелось, чтобы пулеметная очередь сбила хоть один вертолет. Но вертолеты тоже умели стрелять. Он увидел, как ниточка трассирующих пуль протянулась к позиции пулемета. Пулемет замолчал. -- Отступаем! -- закричал Ауэрбах всем, кто мог его слышать. Он посмотрел вокруг в поисках радиста. Тот был неподалеку -- мертвый, с рацией на спине, превращенной в крошево. Что ж, всякий, у кою не хватит разума отступить, если он потерпел поражение, не заслуживает жизни. Где же Энди Осборн? Этот местный мог бы, вероятно, проводить его обратно к оврагу -- хотя, если вертолеты начнут бить сверху, когда он окажется на дне, овраг станет смертельной ловушкой, а не дорогой в безопасность. Ящеры все еще продолжали стрелять. Так что теперь ни одной дороги в безопасность не было вообще. Силуэт в ночной тьме. Ране поднял оружие -- и понял, что это человек. Он махнул в сторону северо-запада, показывая, что пора возвращаться домой. Солдат сказал: -- Да, сэр, мы уходим отсюда. Словно издалека он узнал голос Рэйчел Хайнс. Ориентируясь по звездам, они шли примерно в нужном направлении, не зная, смогут ли найти лошадей, оставшихся под присмотром коноводов. Возможно, это уже было бессмысленно: вертолеты превратят животных в собачий корм, если доберутся туда первыми. Внезапно позади снова заработал крупнокалиберный пулемет. Хотя стрелки наверняка погибли, видимо, пулемет нашли другие бойцы и начали стрельбу. Вероятно, они сумели зацепить вертолеты, потому что машины ящеров изменили курс и повернули к пулемету. Новые стрелки вели себя умнее: как только вертолеты приблизились, они прекратили огонь. "Нет смысла объявлять: "подстрели меня прямо здесь!"", -- подумал Ауэрбах, спотыкаясь на ходу в темноте. Вертолеты ящеров прочесали местность вокруг пулемета, затем начали уходить. Сразу после этого солдаты снова открыли огонь. Они вернулись для следующего захода. И снова, когда они сделали паузу, пулеметчики на земле доказали, что они еще живы. Один из вертолетов казался поврежденным. Ауэрбах надеялся, что бронебойные пули доко