и две престарелые фрейлины, не считая молодых. И она никогда не выказывала желания, чтоб было иначе. Она во всем вела себя как положено суженой короля, с радостью едущей навстречу будущему супругу, и, если румяное лицо и неотступные взгляды Акколона и производили на нее впечатление, она ничем этого не выдала. В последний раз мы остановились на отдых у самой границы земель, прилегающих к Каэрлуэлю, как зовется по-бриттски Лугуваллиум. Лошадей отпустили пастись, а слуги принялись начищать сбрую и смывать грязь с раскрашенных паланкинов, меж тем как женщины занялись нарядами, прическами, белилами и румянами. Потом все снова уселись на лошадей, и кавалькада двинулась навстречу королевскому отряду, с которым мы съехались, не доезжая городских ворот. Во главе отряда ехал сам король Урбген верхом на полученном в подарок от Артура могучем гнедом жеребце под ало-золотым чепраком. Рядом слуга вел в поводу белую кобылу под серебряным седлом с голубыми кистями, предназначенную для принцессы. Урбген был прекрасен, как и его скакун, - статный, широкоплечий, могучий и ловкий, он казался вполовину моложе своих лет. В молодости имел он светло-рыжие волосы и бороду, теперь же они серебрились на солнце, как густая шелковистая белоснежная грива. От военных походов в летнюю пору, от зимних поездок по студеным границам северных владений лицо у него обветрилось и потемнело. Я знал его как мужа решительного и твердого, надежного союзника и мудрого правителя. Он приветствовал меня так почтительно, будто я сам Верховный король, а затем я представил ему Моргану. В бело-желтом наряде, с золотыми нитями в длинной черной косе, она дала ему руку, присела в низком поклоне и подставила для поцелуя прохладную нежную щеку. А потом уселась на белую кобылу и поехала подле короля, с совершенным самообладанием выдерживая любопытные взоры свиты и его собственный оценивающий взгляд. Слуги Урбгена окружили нас троих, Акколон отстал, бросив нам вслед исподлобья яростный взгляд, и мы мелкой рысью поехали туда, где на слиянии трех рек среди рдеющих осенних лесов стоит город Лугуваллиум. * * * Путешествие было счастливым, но кончилось оно скверно, оправдав мои худшие опасения. На свадьбу явилась Моргауза. За три дня до начала брачных торжеств прискакал гонец с известием, что с моря в эстуарий зашел корабль под черными парусами и с оркнейским гербом. Король Урбген поехал встречать его в гавань. Я же послал туда слугу, и тот поспешно возвратился с самыми свежими новостями, не успели еще гости с Оркнеев чин чином высадиться на берег. Короля Лота, сообщил он, среди них нет, а вот королева Моргауза прибыла, и притом с немалой пышностью. Я тут же отправил его на юг с предупреждением Артуру; тот без труда мог сыскать предлог для того, чтобы не присутствовать на свадьбе. Самому мне, к счастью, в таком предлоге не было нужды: я еще раньше собрался из города осмотреть, по просьбе Урбгена, его береговые сигнальные посты. Немного поторопившись, быть может слегка в ущерб своему достоинству, я успел выехать до прибытия в город Моргаузы со свитой и возвратился только к вечеру накануне свадьбы. Моргана, как я узнал, тоже уклонилась от свидания с сестрой, что, впрочем, было естественно для невесты, выше головы занятой приготовлениями к торжественному бракосочетанию. Так вышло, что я оказался свидетелем встречи сестер на паперти храма, где Моргана должна была венчаться по христианскому обряду. Обе, и королева и принцесса, были в роскошных одеждах, обеих окружали многолюдные свиты. Оказавшись лицом к лицу, они обменялись приветствиями и заключили друг дружку в объятия, при этом у обеих с губ не сходили сладкие, словно нарисованные улыбки. Выиграла в этой встрече, я считаю, Моргана: она была в блистательном подвенечном наряде, точно роскошная серебряная ваза посредине пиршественного стола: алое бархатное платье со шлейфом, шитым серебром, на темных волосах - корона, а среди богатых украшений, подарков Урбгена, я разглядел несколько драгоценностей Игрейны, подаренных Утером на заре их любви. Тонкая и стройная, она держалась прямо под грузом всех этих сокровищ, и бледное, строгое лицо ее было прекрасно. Мне она привела на памать Игрейну в молодости - воплощение силы и изящества. Я от всей души надеялся, что слухи о взаимной неприязни сестер верны и что Моргаузе не удастся втереться к ней в доверие теперь, когда она тоже становилась королевой. Но на душе у меня было неспокойно: я опасался, что именно это и было целью Моргаузы, иначе зачем бы этой ведьме являться сюда издалека и присутствовать при торжестве сестры, которая теперь затмевала ее и красотой и положением? Время не убавило золотисто-розовой красы Моргаузы, с годами она стала только еще роскошнее. Но было заметно, что она опять ждет ребенка, и с собой она привезла на руках у мамки недавно рожденного мальчика. Это был сын Лота, а не тот, первый, которого я надеялся - и опасался - увидать. Моргауза поймала мой испытующий взгляд, еле заметно усмехнулась, присев передо мной, и прошествовала в храм вместе со всей своей свитой. Я, замещающий на свадьбе Артура, ждал, когда подойдет мне черед вручить жениху невесту. Верховный король, получив мое донесение, послушно отыскал себе неожиданное дело в другом месте. Но на свадебном пиру мне не удалось избежать беседы с Моргаузой. Как ближайшая родня невесты, мы с ней оказались бок о бок за столом для почетных гостей, установленным на возвышении в глубине залы. В этой зале когда-то Утер задал пир победы, кончившийся его смертью. А в одном из покоев этого самого замка Моргауза провела ночь в объятиях Артура, отчего появился на свет младенец Мордред, а потом, в беспощадном столкновении воль, я разрушил все ее расчеты и прогнал ее прочь от Артура. То была наша с ней последняя явная встреча - я надеялся, что ей неизвестно о моей поездке в Дунпелднр и тайном пребывании там. Я увидел, как она искоса поглядывает на меня из-под опущенных бледных век. Уж не догадывается ли она, что я теперь беспомощен перед нею, с опасением подумал я. При прошлой нашей встрече она испытала на мне свои ведьмовские чары, и я ощутил их липкую сладкую силу, опутывающую душу. Но тогда она могла запутать меня в свои тенета не больше, чем может паучиха изловить сокола. Я сокрушил ее чары и подавил своим могуществом ее злую волю. Теперь же моя сила оставила меня. Быть может, Моргауза сумела проведать об этом? Я всегда был достаточно высокого мнения о ее способностях и не склонен был недооценивать их теперь. Я заговорил с ней весьма любезно: - У тебя славный сын, Моргауза. Как его зовут? - Гавейн. - Он очень походит на отца. Она опустила веки. - Оба моих сына походят на отца, - томно произнесла она. - Оба? - Ну, ну, Мерлин, где твое искусство? Неужто ты поверил ужасному известию? Кто-кто, а уж ты-то должен был знать, что оно ложно. - Я звал, что ложны слухи, будто Артур распорядился об избиении младенцев, которые ты распускала. - Я? Она подняла на меня зеленые невинные глаза. - Да, ты. Избиение младенцев могло быть делом Лота, вспыльчивого глупца, во всяком случае, это его люди побросали младенцев в барку и пустили с отливом по волнам. Но кто толкнул его на это? Все это твои козни, ведь так, все, вплоть до гибели несчастного младенца в королевской колыбели? И не Лот зарезал Мачу, выхватил из кровавой лужи другого младенца и унес в укромное место. - Подражая ей, я заключил: - Ну, ну, Моргауза, где твое искусство? Кто-кто, а уж ты-то должна понимать, что со мной не выйдет прикидываться невинной простушкой. При имени Мачи я увидел страх, зеленой искрой мотнувшийся в ее глазах, но и только, черты ее остались невозмутимы. Она сидела прямая и неподвижная и лишь крутила в руке золотой кубок, так что на выпуклых его боках играл, переливаясь, свет факелов. И видно было, как на горле у нее быстро бьется маленькая жилка. Я праздновал нерадостную победу. Стало быть, я был прав. Мордред жив и спрятан, надо полагать, на одном из островков, носящих общее наименование Оркнейских, где королевская воля Моргаузы - единственный закон, а я, лишенный дара провидения, бессилен его отыскать. И не имею полномочия его умертвить, даже если разыщу, напомнил я себе. - Ты видел? - тихо спросила она. - Разумеется, видел. Разве ты можешь скрыть что-нибудь от меня? Ты должна помнить, что мне все известно. И не забывай, Верховному королю тоже. Она сидела недвижно и с виду совершенно спокойно, не считая торопливого биения пульса на горле под сливочной кожей. Сумел ли я внушить ей, что меня ей по-прежнему следует страшиться? Ведь она не знает, что Линд доверилась мне, и, уж конечно, не помнит никакого Бельтана. Хотя ожерелье, которое он для нее смастерил, сейчас дрожало и переливалось у нее на шее. Она сглотнула и сказала тоненьким голоском, едва слышным в шуме пира: - В таком случае, тебе должно быть известно, что я уберегла его от Лота, однако, где он теперь, не знаю. Или ты можешь мне это сообщить? - И ты полагаешь, что я тебе поверю? - Должен поверить, ведь это правда. Я не знаю, где он. - Она повернулась, взглянула мне прямо в лицо. - А ты знаешь? Я не ответил. Только улыбнулся, поднял кубок и отпил из него. Но и не глядя на нее, я услышал, ощутил ее вздох облегчения и, похолодев, подумал: неужели я промахнулся? - Если б я и знала, - продолжала она, - я бы все равно не могла держать его при себе, раз он как две капли воды похож на своего отца. - Она выпила вино, поставила кубок и откинулась назад, сложив руки под животом, так что обозначилась ее беременность. И посмотрела на меня с улыбкой, в которой было злорадство и ненависть, но ни тени страха. - А раз так, волшебник Мерлин, ты уж лучше предскажи будущее вот этому моему отпрыску, коли не знаешь ничего о том. Будет ли у меня опять сын взамен того, которого я лишилась? - Несомненно, - коротко ответил я, и она в голос рассмеялась. - Очень рада. Девочки мне ни к чему. - Взгляд ее скользнул к новобрачной, неподвижно и прямо сидевшей подле Урбгена. Жених выпил много вина, темно-красным румянцем разлившегося по его лицу, но не утратил величавого достоинства, хоть и клонился к своей молодой жене, лаская ее глазами. Моргауза, посморев на них, презрительно сказала: - Моя маленькая сестрица обзавелась наконец своим королем. А заодно и королевством, и стольным городом, и широкими землями. Только он не молод, под пятьдесят, и имеет уже сыновей. - Она огладила ладонью свой живот. - Лот, может, и вспыльчивый глупец, как ты его обозвал, но по крайней мере он мужчина. Это была приманка, но я ее не схватил и не попался на крючок. А только спросил: - Где же он сейчас, что не смог прибыть на королевскую свадьбу? К моему удивлению, она ответила вполне миролюбиво, как видно оставив зловредную игру. Лот, оказывается, уехал с Уриеном, мужем его сестры, в Нортумбрию, где под их началом достраивался Черный вал. Я уже писал о нем раньше. Он тянется вглубь от берега Северного моря и предназначен для обороны от набегов с северо-востока. Обо всем этом Моргауза толковала со знанием дела, и я поневоле заслушался. Стало легче дышать, вражда уже больше не витала в воздухе. Кто-то спросил меня о свадьбе Артура и о молодой королеве, а Моргауза со смехом заметила вполне резонно: - Что проку расспрашивать Мерлина? Ему, может, и известно все на свете, но попросите его описать бракосочетание - и увидите, что он не знает даже, какого цвета волосы у невесты и во что она была наряжена! В разговор со смехом вмешались другие гости, и пили за здоровье молодых, и произносили речи, и я, должно быть, выпил много больше обычного, потому что хорошо помню: как светильники то вспыхивали, то меркли, то разгорались, то тускнели, а смех и разговоры взрывались и замирали и наплывало облако женских благовоний, густой сладкий аромат, как запах жимолости, в котором вязло сознание, точно пчела в меду. Сладкий аромат, замешанный на винных парах. Клонился золотой кувшин, и кубок у меня в руке наполнялся опять. И кто-то приглашал с улыбкой: "Выпей, господин". Вкус абрикоса у меня на губах, сладостный и терпкий; кожица была как пушистое брюшко шмеля, как оса, млеющая в солнечном свете на садовой ограде... И все время два глаза следили за мной с предвкушением и опасливой надеждой, с презрением, с торжеством. Возле меня оказались слуги, они помогли мне встать из-за стола, и я увидел, что новобрачная уже удалилась, а король Урбген, едва сдерживая нетерпение, поглядывает на двери в ожидании знака, чтобы последовать за нею на брачное ложе. Кресло рядом с моим стояло пустое. Слуги, улыбаясь, окружили меня и проводили в мои покои. 6 Наутро у меня болела голова не менее жестоко, чем бывало после магического действа. Весь день я провел взаперти. А на следующий день простился с Урбгеном и королевой. Еще до прибытия Моргаузы мы успели обо всем договориться, и теперь я с радостью, как можно, догадаться, покинул город и углубился в Дикий лес, в самом сердце которого стояла Галава - замок графа Эктора. С Моргаузой я не попрощался. Приятно было вновь оказаться в пути под открытым небом. Теперь меня сопровождали лишь двое. Эскорт Морганы составляли главным образом ее же люди из Корнуолла, которые теперь остались с ней в Лугуваллиуме. А мои новые спутники принадлежали ко двору Урбгена: он их отрядил сопровождать меня до Галавы, откуда они должны были вернуться назад. Убеждать Урбгена, что мне много приятнее было бы ехать в одиночестве и что со мной ничего худого не может приключиться, был напрасный труд: король Урбген в ответ только улыбался и говорил, что даже магия бессильна против волков и внезапного раннего снегопада, который в этих гористых местах может застигнуть путника на крутом перевале и обречь на неминуемую гибель. Его слова напомнили мне, что теперь, вооруженный одной лишь былой славой, но лишенный прежней моей силы, я мог в этих диких краях пасть жертвой лихих людей точно так же, как и любой другой одинокий путник. И потому я с благодарностью принял этот скромный эскорт, чем, как оказалось, спас свою жизнь. Мы переехали через мост и неторопливо трусили по дороге, которая вьется по зеленой долине вместе с речкой, заросшей по берегам ивой и ольхой. Головная боль у меня прошла, и я чувствовал себя здоровым, но какая-то истома еще угнетала душу, и я с радостью вдыхал полной грудью знакомый лесной воздух, напоенный запахами сосен и папоротников. У выезда из городских ворот произошло одно незначительное, как мне тогда показалось, событие. Переезжая по мосту, я услышал резкий крик, который поначалу счел за птичий: мне подумалось, что это надрывается одна из чаек, которые кормились отбросами на речном берегу. Но потом внимание мое привлекла женщина с ребенком на руках, проходившая по галечнику под мостом. Ребенок у нее кричал, она баюкала его и успокаивала. И вдруг, подняв голову, заметила меня. Она так и застыла на месте с задранной головой. Я узнал мамку Моргаузы. Но тут конь мой вынес меня, стуча копытами, на тот берег, и ивы скрыли женщину и ребенка. Я не придал этой встрече никакого значения и вскоре забыл о ней. Мы ехали и ехали мимо деревень и хуторов, мимо выпасов, пестреющих стадами. Кроны ив золотились, в орешнике сновали по ветвям бесчисленные белки. На коньках крыш щебетали последние стайки отлетающих ласточек, а когда мы приблизились к озерному краю, откуда начинается Дикий лес, холмы внизу пламенели в солнечных лучах золотисто-бурыми осенними папоротниками меж каменистых отрогов. Редкие леса сквозили золотом дубов, темнели хвоей сосен. А потом начался знаменитый Дикий лес. Деревья по долинам росли так густо, что затмевали дневной свет. Вскоре мы пересекли тропу, которая вела вверх к Зеленой часовне. Мне захотелось побывать в этом памятном месте, но на поездку туда ушло бы несколько лишних часов, да к тому же из Галавы съездить в Зеленую часовню будет гораздо проще. Мы продолжали ехать по дороге и так добрались до Петриан. Теперь Петрианы едва ли заслуживают названия города, но в римские времена это был процветающий торговый город Рынок, правда, сохранился и в наши дни, и там понемножку торгуют скотом и товаром, но сами Петрианы представляют собой жалкое скопление глинобитных хижин под тростниковыми кровлями. Единственное святилище здесь - руины старого храма с полуразрушенным алтарем, посвященным Марсу, вернее, его ипостаси - местному богу Коцидию. Приношений у подножия алтаря я не увидел, только на замшелой каменной приступке лежала кожаная пастушья праща и к ней груда каменьев-снарядов. Кто знает, в благодарность за спасение от какой беды, от волка или злого человека, принес неведомый пастух богу эту жертву? После Петриан мы оставили дорогу и свернули на горные тропы, хорошо известные моим спутникам. Ехали не спеша, радуясь последнему теплу осеннего солнца. Все выше поднимались мы в горы, но воздух оставался прогретым, чистым и хрустким, что предвещало в недальнем будущем первые морозы. В неглубокой лощине, где меж замшелых камней отсвечивало горное озерцо, мы остановились дать роздых лошадям, и здесь нам встретился пастух, коренастый и обветренный житель гор, из тех, что все лето проводят на склонах со своими сизыми регедскими овечками. Внизу могут бушевать войны, кипеть сражения, но они опасливо посматривают только на небо и при наступлении первых зимних холодов спешат укрыться в пещерах, где поддерживают существование скудной пищей, состоящей из ржаного хлеба и сухих плодов да еще пресных лепешек, которые пекут на торфяном огне. Стада свои они загоняют для безопасности в каменные ограды на склонах гор. И подчас не слышат человеческого голоса от весеннего окота до стрижки и от стрижки до первых морозов. Этот молодой пастух совсем отвык от человеческой речи и трудно ворочал языком, притом еще произнося слова с таким невнятным горским выговором, что сопровождавшие меня воины, оба местные, не могли ничего уразуметь и даже я, знающий многие языки, подчас слушал его с недоумением. Я понял, что он разговаривал с Древними людьми и теперь жаждал пересказать полученные от них известия. Сведения были благоприятные: Артур, проведя после свадьбы без малого месяц в Каэрлеоне, отправился со своими рыцарями на север через Пеннинский Проход, держа путь на Оликану и Йоркскую равнину, для встречи с королем Элмета. В этом не было для меня ничего неожиданного, но, по крайней мере, я получил подтверждение, что не произошло никаких событий, которые бы нарушили осеннее перемирие. Однако самую главную новость пастух приберег напоследок. Верховный король (пастух назвал его "юный Эмрис" так гордо и в то же время запросто, что было ясно: мальчишками они с Артуром знались) оставил свою королеву в тяжести. Оба сопровождавших меня воина выслушали эту новость с сомнением; оно возможно, что и так, рассудили они, да только кто же это может знать, за один-то месяц? Но я, когда обратились ко мне, выказал к сообщению пастуха больше доверия - Древние люди, как я уже говорил, умеют узнавать то, что для нас остается тайной, их пути нам неведомы, но заслуживают уважения. Если это идет от них, то... Пастух подтвердил, что сведение получено от Древних людей. Больше ему ничего не известно. Юный Эмрис уехал в Элмет, а его милашка, с которой он обвенчался, осталась в тяжести. Он сказал "суягная", чем привел моих проводников в веселое расположение духа, но я всерьез поблагодарил его и одарил монеткой и он, довольный, ушел к своим овцам, напоследок с сомнением задержав на мне взгляд - должно быть, узнавая и не узнавая во мне отшельника Зеленой часовни. Ночь застала нас в стороне от дороги и вдали от человеческого обиталища, и потому с наступлением ранних сумерек среди сырости и тумана мы устроили себе ночлег под высокими соснами на лесной опушке, развели костер, и мои проводники приготовили ужин. Во все времена путешествия я пил одну лишь воду, как всегда, когда оказывался в горах, где она чиста и свежа, но в тот вечер, празднуя известие, доставленное молодым пастухом, я пожелал откупорить одну из фляг с вином, которые были даны мне в дорогу из Урбгеновых погребов. Я думал разделить ее содержимое с обоими воинами, но они отказались, предпочтя свое слабое солдатское вино с привкусом мехов, в которых они его везли. И я ел и пил в одиночестве, а затем улегся спать. * * * О том, что произошло потом, я не могу писать. Это знают Древние, и, может быть, кто-нибудь еще сумеет описать то, что со мной было, но сам я сохранил лишь смутные воспоминания, словно то было видение в темном матовом, кристалле. Но это было не видение. Видения сохраняются в душе еще живее, ярче, чем память. Это было безумие, его навело на меня, как я знаю теперь, какое-то снадобье, добавленное в выпитое мною вино. Дважды до этого, когда я встречался с Моргаузой лицом к лицу, она испытывала на мне свои ведьмовские чары; но ее ученическое колдовство отскакивало от меня, как камешек, пущенный младенческой рукой, отскакивает от скалы. Но на этот раз.. . Пришлось мне припомнить, как на свадебном пиршестве разгорались и меркли вокруг меня огни и запах жимолости говорил о предательстве, а привкус абрикосов об убийстве. В ту ночь меня, всегда умеренного в еде и питье, пьяным отнесли на ложе. Вспомнил я и голос, произнесший: "Выпей, господин", вспомнил и внимательные зеленые глаза. Верно, она опять испытывала на мне свои чары и обнаружила, что теперь я бессилен против их липких, обволакивающих тенет. Быть может, семена моего безумия были посеяны уже тогда, на пиру, чтобы дать всходы позднее, когда я буду далеко, так что на нее не падет и тень подозрения. Ее служанка оказалась у моста и видела своими глазами, как я благополучно выехал из города. Но к первоначальной отраве ведьма добавила другого адского зелья, она успела его нацедить в одну из фляг с вином, которые я вез с собой. Ей повезло: если бы не известие о беременности Гвиневеры, я бы мог так и не раскупорить фляги. Мы уже проехали, не отведав и глотка вина, большую часть пути. Ну а что до моих проводников, если бы и они разделили со мной отраву, тем хуже для них. Моргаузу это не остановило, она и сотню готова была уложить, чтобы только разделаться со своим врагом Мерлином. И можно было не искать иных причин ее появления на сестриной свадьбе. Не ведаю, что это был за яд, но, привыкнув в еде и питье довольствоваться малым, я обманул ее ожидания и избегнул смерти. Что произошло после того, как я выпил вина и растянулся на земле, я могу только домыслить теперь по разрозненным рассказам других и по смутным вьюжным обрывкам воспоминаний. Ночью проводники, разбуженные громкими стонами, поспешили к моему ложу и увидели, что я в страшных мучениях в беспамятстве бьюсь в судорогах на земле. Они, как могли, оказали мне помощь, приняв меры самые простые, но именно они, наверное, и спасли мне в конечном счете жизнь, ибо один в безлюдной пустыне я бы, конечно, умер. Они вызвали у меня рвоту, а затем, прибавив к моему свои одеяла, плотно укутали меня и, разведя большой огонь, положили вблизи костра. После этого один остался со мной, а другой пошел вниз искать приют или помощь. Он должен был прислать за нами из долины людей, а сам, не возвращаясь, отправиться в Галаву с известием о моей болезни. Оставшийся со мной солдат позаботился о том, чтобы я лежал в тепле и покое, и через час или два я стал погружаться в лихорадочный сон. Это ему не понравилось, однако, когда он попробовал на минуту отойти от меня и зашел за деревья облегчиться, я лежал тихо и не метался. Тогда он отважился спуститься к ручью за водой - всего каких-нибудь двадцать беззвучных шагов по обомшелым камням; но внизу он сообразил, что костер скоро прогорит, надо подсобрать дров, и, перейдя ручей, углубился еще шагов на тридцать - он клялся, что не больше, - под древесные своды. Валежника было много, и он набрал охапку всего за несколько минут. Однако, когда он поднялся обратно, меня около костра не оказалось, и сколько он ни шарил вокруг, не сумел обнаружить никаких следов. И нельзя его винить за то, что, пробродив вокруг целый час, напрасно будя призывами эхо ночного лесного безмолвия, он вскочил на коня и поскакал вдогонку за своим товарищем. Волшебник Мерлин столько раз исчезал прямо на глазах у людей, кто об этом не слышал? Простодушный воин не усомнился, что и ему выпало оказаться свидетелем такого происшествия. Исчез волшебник, и все тут, а от них только требовалось доложить по начальству и ждать, когда он соизволит возвратиться. * * * То был долгий-долгий сон. Начала его я совсем не помню, по-видимому, обретя в бреду какие-то новые силы, я сполз со своего ложа и побрел в лес по бесшумным мхам, где-то свалился и прямо там остался лежать, то ли между кочек, то ли в чащобе, где солдату было меня не найти. Со временем я, должно быть, немного опомнился и сумел заползти в какое-то укрытие, где прятался от непогоды, сумел добывать пищу и даже, наверно, развел огонь, у которого обогревался, когда наступили холода, но этого я ничего не помню. В памяти у меня сохранились лишь отдельные последовательные картины, подобные ярким немым сновидениям, и я переплывал из одной в другую, точно бесплотный невесомый дух, держащийся на воздухе, как держится на воде то, что имеет вес. Картины эти сохранились в памяти ясно, но как бы уменьшенные равнодушным расстоянием, словно принадлежащие иному, безразличному мне миру. Так, иногда представляется мне, глядят умершие на мир, который они покинули. Я влачил существование в глубокой чаще леса, словно бестелесный клок осеннего тумана. Теперь, напрягая память, я снова различаю отдельные образы. Вот редкие ряды буков, щедро унизанных орехами, у корней роются в земле вепри и барсуки, меж стволов сшибаются рогами гордые олени, воинственно трубя и даже не взглядывая в мою сторону. И волки тоже: места там зовутся Волчьей тропой, но, хоть я и был бы легкой добычей, волки сыто прожили лето и меня не трогали. Потом настали первые зимние холода, по утреннему морозу засверкал иней, черный тростник хрупко топорщился из скованных льдом болот, и лес опустел, спрятался в норы барсук, олень спустился в долины, а дикие гуси улетели, и безмолвствовали небеса. А потом - снег. Промелькнуло видение: вихрится белым глухой воздух, оттаяв после мороза; лес теряется в белой мгле, забранный туманной пеленой; из нее вылетают, кружась, отдельные пушистые, серые хлопья; и - холод, немой, невыносимый... Пещера, пещерные запахи, торфяное пламя, и пряный вкус настойки из каких-то трав, и грубые, сиплые голоса, неразборчиво разговаривающие неподалеку на древнем языке. Кислый дух плохо выделанных волчьих шкур и жжение блошиных укусов под одеялами, а однажды мне примерещилось, будто я связан по рукам и ногам и сверху прижат чем-то тяжелым... Здесь длинный темный разрыв, но по ту сторону - солнечный свет, свежая зелень, первая птичья песнь и яркая картина, как будто ребенок впервые видит весну: целый луг желтого первоцвета, как чеканное золотое блюдо. В лесу снова пробуждается жизнь, выходят на охоту оголодавшие лисы, дыбится почва над кротовыми ходами, изящно перебирая копытцами, бредут олени, безоружные и кроткие, и снова роет землю неутомимый вепрь. И несуразный, смутный сон - будто я нашел отбившегося от сородичей лесного поросенка с переломанной ножкой, еще полосатенького, покрытого вместо щетины шелковистой младенческой шерсткой. А потом вдруг на серой заре весь лес наполнился звуками: дробот конских копыт, и звон мечей, и взмахи боевых топоров, рассекающих воздух, и клики, и вопли, и ржание раненых коней. Как прерывистый лихорадочный сон, целый день бушевало сраженье, а когда оно кончилось, стало тихо - только стоны да залах крови и потоптанного папоротника. И все это сменилось глубоким безмолвием и яблоневым духом, а вместе с тем и чувством горькой печали, которая приходят к человеку, когда он просыпается и вспоминает свою забытую во сне утрату. 7 - Мерлин! - позвал голос Артура у меня над ухом. - Мерлин! Я открыл глаза. Я лежал в постели, надо мною уходили ввысь своды потолка. В окно сквозил яркий солнечный свет утра и падал на беленые каменные стены, которые выгибались округло, и это означало башню. За окном вровень с облаком качались верхушки деревьев. В стылых стенах сильно дуло, но вблизи моего ложа стояла горячая жаровня, и под несколькими одеялами, на тонком белье, пропитанном кедровым ароматом, мне было тепло и покойно. Угли в жаровне были присыпаны благовониями, тонкая струйка дыма пахла свежестью и смолой. Стены были голы, но пол устилали пышные темно-серые овчины, а над изножьем у меня висел простой крест, сбитый из двух оливковых прутиков. Я находился в христианском доме, и притом зажиточном: у моего ложа на позолоченной деревянной подставке стоял самосский глиняный кувшин с кубком и таз чеканного серебра. А дальше был табурет на скрещенных ножках, предназначенный, как видно, для слуги, смотревшего за мною; но сейчас слуга не сидел, а стоял, прижавшись спиной к стене, и смотрел не на меня, его глаза были устремлены на короля. Артур шумно перевел дух, румянец прихлынул к его лицу. Таким я его никогда не видел. Глаза затуманены усталостью, щеки провалились, выступили скулы. Последние следы юности сошли, на меня смотрел муж, закаленный в тяжелых походах и обладающий железной волей, которая стремит его самого и его присных вперед до предела и дальше. Он стоял у моего ложа на коленях. Я скосил на него глаза, и его рука в быстром пожатии сдавила мне запястье. Я ощутил мозоли на его ладони. - Мерлин! Ты узнаешь меня? Говорить можешь? Я попытался произнести слово, но не смог. Губы пересохли, растрескались. Ум был ясен, но тело не подчинялось. Рука короля обвила мои плечи, приподняла меня, по знаку короля слуга приблизился и наполнил кубок. Артур взял кубок у него из рук и поднес к моим губам. Это была настойка, крепкая и сладкая. Король взял у слуги платок, отер мне губы, а затем бережно опустил меня обратно на подушки. Я улыбнулся ему, а на самом деле, должно быть, лишь слабо скривил губы. Потом попробовал выговорить его имя: "Эмрис". Но звука слышно не было. Только слабый выдох, не более того. Его рука снова прикрыла мою. - Не пытайся ничего говорить. Это я по глупости. Ты жив, остальное неважно. Отдыхай. Мой взгляд, скользнув мимо его плеча, упал на какой-то предмет. Арфа, моя арфа на стуле у стены. Я сказал, все так же беззвучно: "Ты нашел мою арфу" - и ощутил облегчение и радость, словно каким-то образом удостоверился, что теперь все будет благополучно. Он оглянулся, следуя за моим взглядом. - Да, мы ее нашли. Она целехонька. Отдыхай, мой друг. Все хорошо. В самом деле все хорошо... Я еще раз попытался выговорить его имя, опять не смог и снова погрузился во тьму. Смутно, как веяния того света, мне запомнились торопливые тихие распоряжения, бегущие слуги, легкие шаги и шелест женских платьев, прохладные ладони, приглушенные голоса. И утешительное забытье. * * * Когда я снова проснулся, сознание полностью ко мне вернулось, словно после долгого освежающего сна. Ум мой работал ясно, тело, еще очень слабое, стало послушным. Я с удовольствием ощутил голод. Попробовал двинуть головой, пошевелить руками. Тяжелые, негибкие кисти медленно подчинились. Где бы я ни блуждал все это время, теперь я возвратился обратно. Я покинул королевство снов. Судя по освещению, был вечер. У дверей в выжидательной позе стоял слуга, уже другой. Но одно оставалось как раньше: в комнате по-прежнему находился Артур. Он пододвинул к кровати табурет и сидел рядом со мною. Вот он повернул голову, увидел, что я на него смотрю, и лицо его преобразилось. Порывисто вытянув руку, он накрыл ладонью мое запястье - нежно и вопросительно, как врач, нащупывающий пульс больного. - Клянусь богом, - проговорил он, - ну и перепугал же ты нас! Что с тобой было? Нет, нет, не рассказывай, забудь. Потом когда-нибудь расскажешь, что помнишь.. . А пока довольно того, что ты жив и в безопасности. Вид у тебя уже лучше. А как ты себя чувствуешь? - Мне снились сны, - произнес голос, который показался мне не моим, он точно пришел откуда-то извне, из воздуха, и мне почти не подчинялся. Был он такой слабый, как визг недавно рожденного лесного поросенка, когда я вправлял ему сломанную ножку. - Я был болен, должно быть. - Болен? - Он засмеялся хриплым невеселым смехом. - Да ты был совершенно не в себе, мой дорогой королевский прорицатель ! Я уж думал, что ты окончательно помешался и никогда больше к нам не вернешься. - Верно, лихорадка какая-то. И я не помню почти ничего. - Я насупил брови, стараясь припомнить прошедшее. - Да. Я ехал в Галаву с двумя воинами Урбгена. Мы устроились на ночлег в лесу у Волчьей тропы и ... А где я сейчас? - В Галаве. Это замок Эктора. Ты дома. Это Артур был дома, а не я. Я из соображений безопасности сам никогда не жил у Эктора в замке, но все те тайные годы прожил на холмах в лесу, и домом моим была Зеленая часовня. Но когда я повернул голову к окну и вдохнул знакомые запахи хвои и озерной воды и густой аромат возделанной тучной земли, идущий от огорода Друзиллы у подножия башни, я обрадовался им, как знакомому огоньку, забрезжившему в тумане. - А сражение, которое я видел? - спросил я. - Оно в самом деле было или только померещилось мне? - Да нет, сражение было настоящее. Только не будем пока о нем говорить. Поверь мне, все хорошо. А теперь отдыхай. Что ты сейчас чувствуешь? - Голод. Тут снова поднялась суматоха. Слуги принесли хлеб, и мясной отвар, и укрепляющие настойки, и сама графиня Друзилла кормила меня, а потом своими руками уложила обратно на подушки, и я с радостью погрузился в здоровый сон без сновидений. * * * Снова утро, и тот же яркий солнечный свет, что и при первом моем пробуждении. Я еще слаб, но во всем отдаю себе ясный отчет. Король распорядился, чтобы за ним послали, как только я очнусь, но я не велел его беспокоить, прежде чем меня не умыли, не побрили и не накормили. Наконец он пришел, и вид у него был уже совсем другой. Из взгляда ушло напряжение, на щеках под смуглой обветренной кожей затеплился румянец. И вернулось что-то, что было в нем особенного, необыкновенного: молодая сила, от которой, как из живительного источника, пили другие. Сначала понадобилось убедить его, что я действительно поправляюсь, но потом он устроился на табурете у моего ложа и приготовился отвечать на мои расспросы. - Последнее, что я слышал о тебе, - это что ты направился в Элмет... Только, как я понимаю, это уже дело давнее. Что там было, они нарушили перемирие? Я видел какое-то сражение, должно быть где-то в здешних краях, в Каледонском лесу. Кто в нем участвовал? Он посмотрел на меня, как мне показалось, с недоумением, но ответил: - Меня призвал Урбген. Враги прорвались посуху в Стрэтклайд. и Кау не смог преградить им путь. Они стремились пробиться через лес на дорогу. Но я двинулся им навстречу, разбил их и отогнал обратно. Те, кто остался в живых, бежали. Я должен был их преследовать, но тут нашли тебя, и пришлось задержаться. Не мог же я тебя оставить, пока не убедился, что ты дома и окружен заботой. - Стало быть, я действительно видел сражение? Я думал, может быть, это тоже сон. - Ты, должно быть, наблюдал его от начала и до конца. Мы дрались, продвигаясь в лесных зарослях вдоль берега реки. Ты ведь знаешь, какие там места: хорошая открытая равнина и перелески, березняки и ольшаники, где так удобно устраивать конную засаду. У нас за спиной был склон холма, а их мы настигли у брода. Река там полноводная, наша кавалерия легко переправилась на тот берег, а их пешим ратникам пришлось плохо. Мы их гнали до вечера, а потом, когда вернулись, ко мне прибежали и говорят, что видели тебя. Ты бродил во полю битвы среди раненых и мертвых и давал наставления лекарям. Сначала никто тебя не узнал, но скоро пошли разговоры, что-де явился призрак Мерлина. - Он криво усмехнулся. - Однако наставления призрака, надо полагать, были довольно дельные. Но понятно, разговоры породили страх, и какие-то глупцы вздумали отгонять тебя камнями. Потом уж один санитар по имени Павел призвал тебя и положил конец всей этой болтовне о призраке. Он выследил, где ты жил, и послал сказать мне. - Да, да, Павел. Помню. Толковый лекарь. Мне с ним не раз случалось работать бок о бок. А где же я жил? - В разрушенной башне, окруженной одичавшим плодовым садом. Неужели ты не помнишь? - Нет. Но что-то смутно всплывает. Бывшая башня, да, да, одни развалины, плющ и совы. И, кажется, яблони? - Да. Можно сказать, просто груда камней. Постель из папоротника, груда гнилых яблок, запасы орехов, какие-то тряпицы сушатся на яблоневых ветвях. - Он замолчал, что-то в горле мешало ему говорить. - Думали сначала, что ты пустынник, знаешь, из одичавших отшельников. И правду сказать, когда я тебя увидел , - губы его чуть покривились, - ты гораздо больше походил на настоящего лесного отшельника, чем в те времена, когда жил в Зеленой часовне. - Представляю себе. И действительно, борода моя, только сегодня наконец сбритая, отросла длинная, косматая и седая, руки, лежащие сейчас поверх цветного одеяла, выглядели старческими, высохшими - одни тонкие кости, связанные сетью узловатых жил. - Мы привезли тебя сюда. Мне надо было скорее опять отправляться в поход. Мы настигли их под Каэр Гвиннионом и завязали кровавую битву. Все шло хорошо, но потом прибыл гонец из Галавы с новыми известиями о тебе. Когда мы тебя нашли и доставили сюда, ты был еще достаточно силен, мог держаться на ногах, но рассудок у тебя помутился: ты никого не узнавал и говорил невесть что. Но, очутившись здесь, на руках у женщин, ты погрузился в безмолвие и сон. После битвы явился гонец и сообщил мне, что ты не просыпаешься. Сначала ты метался в жару, бормотал все какую-то дичь, но потом впал в беспамятство и так долго лежал безмолвный и недвижимый, что тебя уже сочли умершим и послали за мной. Я прискакал, как только смог. Я смотрел на него, прищурив веки. Свет из окон был для меня слишком резок. Он это заметил и сделал знак слуге - тот задернул занавесь. - Погоди, дай разобраться. Ты нашел меня в лесу и доставил в Галаву, после чего отправился на юг. И там произошла еще одна битва? Как давно я нахожусь здесь, Артур? - Сюда тебя доставили три недели назад. Но с тех пор, как ты ушел в лес и потерялся, прошло полных семь месяцев. Ты пропадал всю зиму. Удивительно ли, что мы считали тебя погибшим? Семь месяцев. Как врачу мне случалось давать подобные ответы больным, очнувшимся после долгой болезни, и всякий раз я наблюдал такое же недоверие и потрясение. Теперь я ощущал это сам. Представить себе, что целые полгода выпали из жизни, да еще такие полгода... Какие только беды не могли за это время обрушиться на мою раздираемую и осаждаемую родину! Что только не могло случиться с ее королем! Какие-то новые воспоминания, затерянные в тумане болезни, стали оживать у меня в голове. Я снова увидел - и сердце мое сжалось, - как ввалились у Артура щеки, какими темными тенями легли под глазами бессонные ночи. Это Артур, который всегда ел, как молодой волк, и спал, как малое дитя, Артур - воплощенная сила и радость жизни. Он не понес поражения на поле брани, его боевая слава не затмилась. И беспокойство за меня тоже не могло произвести в нем столь разительной перемены. Значит, что-то не так в его доме. - Эмрис, что у тебя случилось? В здешних стенах его детское имя прозвучало и на этот раз вполне уместно. Я увидел, как лицо его исказилось болью, воспоминания. Он потупил голову. - Моя мать королева. Она умерла. В памяти у меня что-то шевельнулось. Женщина на ложе, убранном богатыми полотнищами. Значит, я знал? - Мне очень жаль, - сказал я. - Я узнал об этом перед самой битвой у Каэр Гвинниона. Известие принес Лукан, и заодно - знак, который ты ему оставил. Ты помнишь? Пряжку с христианским символом. Ее смерть не была неожиданной. Мы были подготовлены. Но горе, должно быть, ускорило ее приход. - Горе? Значит, что-то произошло? Я не договорил. Все вдруг отчетливо вспомнилось: ночь в лесу и фляга с вином, которую я откупорил, чтобы распить с двумя солдатами. И повод к этому. И снова возникло смутное видение - комната, залитая лунным светом, и женщина, спящая мертвым сном. Сдавило горло. Я с трудом выговорил: - Гвиневера? Он кивнул, не поднимая глаз. Я спросил, предугадывая ответ: - А дитя? Он вскинул на меня глаза. - Так ты знал? Ну да, конечно, ты должен был знать... Дитя не родилось. Врачи объявили, что она в тягости, но перед самым Рождеством она начала истекать кровью и под Новый год в мучениях умерла. Вот если бы ты был там... Он замолчал и сглотнул комок в горле. - Мне очень жаль, - второй раз сказал я. А он продолжил рассказ таким твердым голосом, как будто сердился: - Тебя мы тоже полагали умершим. А потом, после битвы, ты объявился, старый, грязный и безумный, но армейские лекари сказали, что ты можешь поправиться. Хоть это одно удалось вырвать у страшной минувшей зимы. Но потом мне пришлось оставить тебя и отправиться под Каэр Гвиннион. Битву я выиграл, это правда, но потерял немало хороших воинов. А тут еще, сразу после боя, прибыл человек от Эктора с известием, что ты тоже умер, так и не проснувшись. Вчера на заре, когда я ехал сюда, я думал, что твое тело уже сожгли или зарыли. Он замолчал и резко опустил голову лбом на сжатый кулак. Слуга, стоящий наготове у окна, послушался моего взгляда и тихо вышел. Немного погодя Артур снова поднял голову и сказал уже своим обычным голосом: - Прости. Все время, пока я сюда ехал, у меня из головы не выходили твои слова о бесславной смерти. Это трудно было вынести. - Однако вот он я, вымытый и невредимый и в ясном уме, и только жду, чтобы ты мне рассказал обо всем, что произошло за последние полгода. Сделай-ка милость, налей мне вон того вина, и давай, если ты не против, вернемся к тому времени, когда ты отправился в Элмет. Он выполнил мою просьбу, и вскоре беседа наша потекла веселее. Он рассказал, как проехал через Пеннинский Проход в Оликану и что там увидел, рассказал о своей встрече с королем Элмета, о том, как вернулся в Каэрлеон, и о болезни и смерти королевы. Теперь он был в состоянии отвечать на мох вопросы, и я хотя бы смог утешить его уверением, что был бы бессилен помочь молодой королеве, даже если бы находился подле нее. Придворные лекари хорошо разбирались в сонных снадобьях и избавили ее от страданий, а дальше того не простиралось и мое искусство. Дитя было обречено, ничто не могло спасти его и его мать. Выслушав мои объяснения, он поверил мне и сам переменил тему. Ему не терпелось узнать, что происходило со мной, и, когда оказалось, что после свадебного пира я почти ничего не помню, он с досадой воскликнул: - Неужели ты совсем не помнишь, каким образом попал в ту башню, где тебя нашли? - Почти ничего. Но какие-то обрывки воспоминаний возвращаются. До зимы я бродил в лесу и каким-то образом поддерживал свое существование. Но потом, сдается мне, меня взяли к себе дикие жители горных лесов и ходили за мной. Иначе бы мне было не выжить среди снегов. Это могли быть люди Маба - древний народ гор, - но они бы дали знать тебе. - Они и дали знать. Но когда весть дошла до меня, ты уже снова исчез. Древние люди, как обычно, просидели всю зиму в пещерах у себя в горах, отрезанные снегами от мира, и ты был у них. Но потом снега стаяли, и они вышли на охоту, а когда возвратились, тебя уже не было. Это от них до меня впервые дошло известие, что ты потерял рассудок. Они рассказывали, что тебя приходилось связывать, во потом, после припадков, ты бывал спокоен и очень слаб. В таком состоянии они тебя и оставили, когда отправились на охоту. Вернулись - а тебя нет. - Да, я помню, как лежал связанный. Значит, я спустился вниз и в конце концов поселился в старой башне у брода. Должно быть, я в беспамятстве все время стремился в Галаву. Была весна, что-то такое мое словно бы видится. Потом я, верно, попал туда, где шло сражение, и там вы меня отыскали. Но этого я ничего не помню. Он еще раз, с подробностями, рассказал, как меня, отощалого, грязного, с безумными речами, нашли в разрушенной башне, где у меня был сложен беличий запас желудей и буковых орехов, лежала горка высушенной яблочной падалицы, и поросенок со щепкой, привязанной к ножке, делил со мной одиночество. - Так это было в действительности! - улыбнулся я. - Помню только, как я его нашел и вправил ему ножку, а больше почти ничего. Если я так оголодал, как ты рассказываешь, с моей стороны было очень любезно не съесть господина поросенка. Что с ним сталось? - Бегает у Эктора в свинарнике. - Он в первый раз весело усмехнулся. - И, по-моему, на роду ему написана долгая и бесславная жизнь. Потому что ни один скотник не отважится тронуть личную свинью волшебника. Вырастет из него отличный боевой боров, король свинарника, как ему и подобает. Мерлин, ты рассказал мне все, что помнишь с того времени, как вы заночевали на Волчьей тропе; а вот что было раньше, до этого? Чем была вызвана твоя болезнь? Люди Урбгена говорили, что она накатила на тебя внезапно. Они подозревали отраву, и я того же мнения. Возможно ли, чтобы ведьма послала кого-то вслед за тобою после пира и ее пособники уволокли тебя в лес, как только твой проводник повернулся спиной? Хотя ведь тогда они бы тебя убили. Оба твоих проводника вне подозрений, это довереннейшие из людей Урбгена. - Разумеется. Они добрые ребята, и я обязан им жизнью. - По их рассказу выходит, что в тот вечер ты пил вино из своей собственной фляги. А они его пить не стали. И еще они говорили, что будто бы на свадебном пиру ты был пьян. Это ты, который ни разу в жизни не испытал пьянящего воздействия вина. А рядом с тобой сидела Моргауза. Как ты полагаешь, она не всыпала тебе отравы в вино? Я открыл было рот, чтобы ответить, и по сей день готов поклясться, что собирался сказать "да". Ибо такова, по моим понятиям, была правда. Но, как видно, тут вмешалось некое божество, ибо мои губы, ослушавшись меня, произнесли вместо этого: "Нет". Должно быть, я выговорил это слово как-то странно, потому что он взглянул на меня вопрошающе, прищурив глаза. Под его проницательным взглядом я поторопился добавить: - Конечно, точно я сказать не могу. Но думаю, что нет. Тебе я признался, что сила моя меня покинула, однако откуда было ведьме это знать? Она меня по-прежнему боится. Дважды она уже пыталась уловить меня в свои женские сети. И оба раза потерпела неудачу. Не думаю, чтобы она отважилась на третью попытку. Он помолчал. Потом хмуро сказал: - Когда умерла моя королева, были разговоры об отраве. Я не знаю... Тут я мог возразить, не кривя душой: - Разговоры всегда бывают, но, прошу тебя, не прислушивайся к ним! Из твоего рассказа я вижу, что ничего такого не было. Да и каким образом она могла? - добавил я как мог убедительно. - Поверь мне, Артур. Разве я стал бы выгораживать перед тобой Моргаузу? Он глядел с сомнением, но спорить дальше не стал. - Ну что ж, - только сказал он. - Теперь у нее крылышки будут подрезаны. Она опять у себя на Оркнеях, и Лота нет больше в живых. Я промолчал, не выразив ни словом своего изумления. Всего несколько месяцев - и столько перемен? - Как это случилось? - поинтересовался я. - И когда? - В лесном сражении. Не могу сказать, чтобы я оплакивал его, вот только жаль, некому теперь будет держать за горло этого негодяя Агвизеля, так что я жду теперь бед с той стороны. Я медленно произнес: - Я сейчас вспоминаю . Во время сражения в лесу я слышал, как ратники кричали друг другу: "Король убит!" И я ощутил тогда бесконечное горе. Потому что для меня король был только один ... Но, должно быть, это говорилось о Лоте. Во всяком случае, Лот был известное зло. А теперь на северо-востоке будет заправлять Уриен и с ним его приспешник Агвизель... Впрочем, это потом. А пока - что Моргауза? На пиру в Лугуваллиуме она была в тягости и теперь должна была уже родить. Кто у нее, мальчик? - Двое. Близнецы, родились в Дунпелдире. Она приехала туда к Лоту после свадьбы Морганы. Ведьма или не ведьма, - с легкой горечью заключил он, - но она безотказно производит на свет сыновей. Когда Лот присоединился к нам в Регеде, он похвалялся, что оставил свою королеву опять в ожидании. - Он поглядел себе на ладонь. - Ты беседовал с нею на пиру. Удалось тебе узнать что-нибудь о том ребенке? О каком ребенке он говорит, не было нужды спрашивать. Он просто не мог произнести слова "мой сын". - Только - что жив. Он сразу поднял голову и взглянул мне в глаза. В его взгляде зажглось некое чувство, хотя он его тут же подавил. Но это была радость, я не мог ошибиться. А ведь еще недавно он искал ее ребенка только для того, чтобы убить. Я сказал, стараясь не выдать голосом досаду: - Она уверяла меня, что не знает его местонахождения. Может быть, лжет, я не знаю. Но что она спрятала его от Лотова гнева, я думаю, правда. Теперь она может и объявиться с ним. Со смертью Лота ей больше некого опасаться, кроме разве что тебя? Он снова разглядывал свои ладони. - По этому поводу ей нет нужды меня опасаться, - проговорил он глухо и твердо. Вот и все, что я запомнил из того разговора. Чей-то голос шепотом произнес, и слова отразились эхом от округлых стен башни - или же они прозвучали только у меня в голове? - "Моргауза - лживейшая из живущих на земле женщин, но она должна вырастить четырех сыновей короля Оркнейского, и они будут твоими преданнейшими слугами и храбрейшими из твоего рыцарского братства". Тут я, должно быть, смежил веки, ибо усталость захлестнула меня, как волна. Когда я вновь очнулся, было темно, Артура рядом не оказалось, а перед моим ложем стоял коленопреклоненный слуга, протягивая мне чашку супа. 8 У меня крепкое здоровье, на мне все заживает быстро. Вскоре я уже был на ногах, а еще недели через три счел себя достаточно окрепшим, чтобы последовать за Артуром на юг. Он назавтра после нашего разговора ускакал в Каэрлеон, а после его отъезда гонец сообщил, что в устье Северна появились ладьи саксов, и теперь можно было со дня на день ожидать новой битвы. Мне хотелось побыть в Галаве подольше, может быть, остаться в этих знакомых местах на все лето, посетить свое прежнее лесное обиталище. Но, получив такие известия, я, несмотря на уговоры Эктора и Друзиллы, счел, что приспело время мне отправиться в путь. Предстоящее сражение должно было произойти вблизи от Каэрлеона, из донесений даже следовало, что вторгшийся враг попытается, накопив силы, разрушить этот главный оплот Верховного короля. Я не сомневался, что Артур будет защищать Каэрлеон, и все-таки пора было побывать в Каэр Кэмеле, посмотреть, как преуспел Дервен за время моего отсутствия. Был уже разгар лета, когда я наконец увидел эту крепость на холме. Люди Дервена совершили чудеса. На крутых склонах древнего холма, как воплощенная мечта, вырос новый укрепленный город. Наружные постройки все были завершены - могучие стены из тесаного камня с бревенчатым навершием тянулись над самым обрывом, венчая холм, точно корона. В двух противоположных углах стояли готовые богатырские ворота, тяжелые дубовые, окованные железом створы под башнями были распахнуты во всю ширь. Над воротами, позади зубцов, тянулись крытые проходы для стражи. И стража уже была на месте. Дервен рассказал мне, что король еще зимой поставил здесь гарнизон, чтобы работы внутри крепости велись под прикрытием защищенных стен. Эти работы уже тоже подходили к концу. Артур прислал предупредить, что где-то в июле или в августе он думает прибыть сюда со своими рыцарями и всей конной ратью. Дервен намерен был в первую голову отстроить королевские палаты, но я лучше его знал, чего хочет Артур. Я дал указание сначала возводить казармы, и конюшни, и кухни, и подсобные постройки, и все это было выполнено. Но и главные здания тоже продолжали строить; королю, правда, придется пока, как в походе, жить в шатре, под натянутыми на шесты шкурами, но стены главного зала уже подвели под крышу и настелили кровлю, и внутри стучали топорами плотники, сбивая длинные столы и скамьи. Местные жители охотно оказывали Дервену помощь. Они были рады, что рядом с их угодьями возводится крепость-укрытие, и, когда только могли, являлись подсобить и поднести, а то и посостязаться искусством с нашими мастерами. Среди этих доброхотов приходили и такие, кто был слишком молод или слишком стар для тяжелой работы. Дервен склонен был отсылать их обратно, но я поручил им расчистить заросшие крапивой основания бывшего храма неподалеку от королевских палат. Какому богу он был посвящен, ни мне, ни им было неведомо. Но я знал солдат. Каждому ратнику важно иметь алтарь со светильником, куда можно возлагать жертвы, чтобы божество снизошло к ним в минуту молитвы и одарило надеждой и силой в награду за веру. Точно так же я отправлял женщин на расчистку источника на северном склоне холма. Они это исполняли с охотой, так как было известно, что в незапамятные времена источник принадлежал самой Богине. Он уже давно находился в запустении и весь зарос колючим кустарником, отчего женщины не могли класть подле него жертвы и возносить свои женские сокровенные молитвы. Теперь дровосеки вырубили колючие заросли, и я позволил женщинам устроить себе у источника святилище. Они работали и пели, верно, радовались тому, что это святое для них место не оказалось в собственности у мужской братии. Я объяснил им, что по планам короля, когда будет разбита саксонская сила, жители смогут свободно входить и выходить через ворота Каэр Кэмела, потому что это будет не военный лагерь, а прекрасный город на холме. И, наконец, в стенах крепости у северных ворот мы расчистили место для окрестных крестьян и их скота, куда они смогут в минуту опасности прятаться и жить там, покуда не миновала угроза. А затем в Каэр Кэмел прибыл Артур. Ночью вдруг вспыхнул костер на горе Тор, позади нее мерцал огонь на вершине еще более отдаленного сигнального холма. А с первым утренним светом берегом озера прискакал и сам король во главе отряда своих рыцарей. По-прежнему его цвет был белый. Он ехал на белом боевом коне, над головой развевалось белое знамя, на плече висел гордый белый щит без всякого изображения, какими украшают свои щиты другие. Он выплыл из утреннего тумана, точно белый лебедь на жемчужных волнах озера. Потом кавалькада скрылась в лесу у подножия холма Кэмел, и вот дробный стук копыт зазвучал, приближаясь по новой мощеной дороге к Королевским воротам. Ворота были распахнуты ему навстречу. А под их сводами вдоль стен стояли те, кто построил для него эту Крепость. Так Артур, вождь сражений , Верховный король среди королей Британии, впервые въехал в свою новую твердыню, свой будущий стольный город Камелот. * * * Конечно, Артур остался очень доволен, и в тот вечер для всех, кто участвовал в строительных работах, будь то мужчина, женщина или ребенок, был задан богатый пир. Сам король со своими рыцарями, Дервен и я и еще некоторые пировали в главном зале за длинным столом, только что сколоченным и отполированным, так что песочная пыль висела в воздухе, окружая ореолами пламя факелов. Пировали весело, раскованно и непринужденно, как пируют по случаю победы на поле брани. Король произнес краткую приветственную речь - из которой я сейчас не помню ни единого слова, - повышая голос так, чтобы слышно было толпившимся за порогом. Потом, когда уже пир был в разгаре, он вышел из-за стола и, держа в одной руке баранью кость, а в другой - серебряный кубок, стал обходить всех своих гостей, присаживаясь то к тем, то к другим, угощаясь из одного горшка с каменщиками, давая плотникам наполнить свой кубок медом, расспрашивая, слушая, радуясь и воодушевляясь, как бывало раньше. Очень скоро люди перестали трепетать перед ним и забросали его вопросами. Как было дело под Каэрлеоном? А как у Линнуиса? Как в Регеде? Когда думает он обосноваться в Каэр Кэмеле? Возможно ли, чтобы саксы дошли через холмы до этих мест? Велики ли силы у Эозы? Верно ли люди говорят - о том, об этом и вот еще о чем... И на все вопросы он терпеливо отвечал: ведь чего ожидаешь, против того выстоишь, а вот боязнь неожиданности - страх стрелы в темноте - подрывает стойкость храбрейших. Все это было так похоже на прежнего Артура, на юного короля, которого я знал. И с виду он тоже стал прежним. Ушли утомление и безнадежность, забылись печали; с нами опять был Король, привлекавший к себе людские взоры, своей неисчерпаемой силой питавший силы тех, кто ослабевал. До наступления утра не останется никого, кто бы с радостью не отдал за него жизнь. И оттого, что он это знал и правильно оценивал свое воздействие на людей, он не утрачивал ни толики своего величия. Как повелось у нас с ним исстари, перед сном мы побеседовали вдвоем. Он расположился на ночь без роскошества, но все же удобнее, чем в походном шатре. Между стропилами над недостроенной королевской опочивальней был натянут кожаный полог, пол устлан овчинами. У стены стояла его походная кровать, рядом стол, на нем лампа, при свете которой он работал, пара кресел, сундук с платьем и умывальник с кувшином и тазом из серебра. Со времен Галавы мы не разговаривали с глазу на глаз. Он справился о моем здоровье, поблагодарил за работу, проделанную в Каэр Кэмеле. Потом потолковали про то, что еще предстояло сделать. О ходе сражения под Каэрлеоном я уже слышал рассказы на пиру. Я сказал, что он сильно переменился. Минуту или две он молча смотрел на меня, а потом словно принял решение. - Мне надо тебе кое-что сказать, Мерлин. Не знаю, вправе ли я говорить, но все равно. Когда ты, больной и бессильный, увидел меня в Галаве, ты, должно быть, разглядел отчасти, что у меня на душе. Да и как было мне укрыться от твоих глаз? Я, как всегда, возложил на тебя мои беды, не сообразуясь с тем, по силам ли тебе такая ноша. - Я этого не помню. Мы говорили с тобой, это так. Я спросил, что случилось, и ты рассказал мне. - Вот именно. А теперь я прошу выслушать меня еще. На этот раз я, надеюсь, не взвалю тяжесть на твои плечи, однако.- - Он помолчал, как видно собираясь с мыслями. Он словно все никак не мог решиться приступить к делу. А я не догадывался, к чему он клонит. - Когда-то ты объяснил мне, что жизнь состоит из света и тьмы, как время - из дня и ночи. Это правда. Одна беда тянет за собой другую. Так случилось и со мной. На меня нашла полоса тьмы, впервые за мою жизнь. Тогда я приехал к одру твоей болезни, почти неживой от усталости, чуть не раздавленный горем утрат, случившихся одна вслед другой, словно весь мир прокис и удача от меня навсегда отвернулась. Смерть матери, сама по себе, не могла быть для меня большим горем, ты ведь знаешь мои чувства, сказать по совести, я больше оплакивал бы смерть Друзиллы или Эктора. Но смерть моей маленькой Гвиневеры ... Мы могли быть с ней счастливы, Мерлин. Мы бы, я верю, сумели полюбить друг друга. И особенно добавляли горечи утрата ребенка и муки, в которых она окончила свою молодую жизнь, да еще опасение, что, быть может, ее убили, и убили мои враги. А тут еще - и в этом я тебе признаюсь - мысли о том, что надо будет начинать сначала, искать подходящую невесту и опять устраивать все эти пышные брачные церемонии, когда у меня столько действительно важных дел ... Я поспешил сказать: - Но теперь ты ведь уже не думаешь, что ее убили? - Нет. На этот счет ты меня успокоил, как успокоил и насчет своего недуга. Я и за тебя тоже боялся, думал, что виноват и в твоей смерти. - Он замолчал, потом продолжал без выражения: - Это было самое ужасное, последний удар, который страшнее всего. - Он стыдливо и отрешенно развел руками. - Ты говорил, и не раз, что, когда ты мне будешь нужен, ты всегда окажешься к моим услугам. И до сих пор так всегда и было. И вдруг наступило темное время, а тебя нет. А нужно было еще так много сделать. Каэр Кэмел только успели заложить, и не одна еще битва впереди, потом - договоры, и издание законов, и установление гражданских порядков... А тебя нет, ты убит. Из-за меня, полагал я, как и моя маленькая королева. Все мои мысли вертелись вокруг этого. Я не убивал младенцев в Дунпелдире, но, клянусь богом, я бы убил королеву Оркнейскую, встреться она мне тогда на узкой дороге! - Это я понимаю. Продолжай. - Ты уже наслышан о моих победах, одержанных на полях сражений за те месяцы. Другим могло казаться, что звезда моя приближается к зениту. Но сам я, главным образом из-за твоей гибели, чувствовал, что нахожусь на дне черной ямы. Я не только скорбел о том, что связывает тебя и меня: давняя дружба, покровительство, я бы сказал - любовь; но у моего горя была и другая причина, о которой мне нет нужды тебе снова напоминать: я привык руководствоваться твоим советом во всем , кроме ведения войны. Я ждал, что он еще скажет. Но он молчал. Тогда я проговорил: - Что ж, давать советы - это мое предназначение. В одиночку ни один человек, даже Верховный король, не может справиться со всем. Ты еще молод, Артур. Но и мой отец Амброзий, когда у него за плечами была уже долгая жизнь, искал совета на каждом повороте. Это не признак слабости. Прости меня, но так думают только те, кто еще очень молод. - Знаю. Да я и не думаю этого. Я хочу рассказать тебе другое. Один случай, который произошел, пока ты был болен. После битвы в Регеде я взял заложников. Саксы бежали и спрятались в густом лесу на холме, как раз позади той разрушенной башни, где мы потом обнаружили тебя. Мы окружили холм со всех сторон и двинулись вверх сразу по всем склонам, прокладывая себе дорогу мечами, разя направо и налево, покуда те немногие, кто из них остался жив, не сложили оружия. Может быть, они бы и раньше сдались, но мы им не предлагали. Я искал их смерти. Наконец оставшиеся побросали оружие и вышли. Мы повязали их. Среди них был ближайший помощник Колгрима - Синевульф. Я готов был зарубить его на месте, но он был безоружен. И я отпустил его, взяв с него слово, что он погрузится на корабли и уйдет восвояси. И взял заложников. - Да. Это была мудрая попытка. Хотя мы знаем, что она не удалась. - Я говорил ровно, догадываясь, что последует дальше: мне уже рассказали, как было дело. - Мерлин, когда я получил известие, что Синевульф не уплыл в Германию, а вернулся к нашим берегам и разоряет приморские поселения, я распорядился убить заложников. - Выбор был за Синевульфом, он на это пошел. Сам он поступил бы на твоем месте точно так же. - Синевульф - варвар и чужеземец. Не то, что я. Это правда, он знал, на что идет, но он мог думать, что я не выполню своей угрозы. Среди них были подростки. Младший - тринадцати лет, моложе, чем я в год моей первой битвы. Их привели ко мне, и я отдал приказ. - И правильно сделал. Теперь забудь об этом. - Как забыть? Они храбро сражались. Но я сказал, что так будет, и должен был выполнить свое слово. Ты говорил, что я переменился. Это правда. Я уже не тот, кем был до этой зимы. Я впервые за всю войну совершил поступок, сознавая, что поступаю дурно. Я подумал об Амброзии под Довардом, о себе у Тинтагела. И сказал: - Мы все совершали поступки, которые были бы рады забыть. Возможно, все дело в том, что сама война - зло. - Как это может быть? - нетерпеливо отозвался он. - Но рассказываю я тебе об этом теперь не потому, что ищу сочувствия или совета. - Я недоуменно ждал. Он продолжал, старательно подбирая слова: - Это самое злое дело, которое мне пришлось совершить. Но я его сделал - и не отказываюсь. А тебе я хотел сказать вот что: если бы ты был рядом, я бы, как всегда, обратился к тебе за советом. И хоть ты меня предупреждал, что сила провидения тебя покинула, я бы все-таки понадеялся - я бы твердо верил, - что тебе открыто будущее, что ты наставишь меня на правильный путь. - Но твой пророк умер, и тебе пришлось самому избирать путь? - Именно так. - Я понимаю. Ты рассказал это, чтобы утешить меня: отныне не только дело, но и решение можно, не опасаясь, предоставить тебе, даже несмотря на то, что я опять оказался рядом с тобой. Ведь мы оба знаем, что твой "пророк" и вправду как бы умер. - Нет! - решительно возразил он. - Ты меня неправильно понял. Я действительно хотел тебя утешить, но не этим. Думаешь, я не понимаю, что с того дня, как я поднял меч Максена, для тебя тоже началась темная полоса? Прости меня, если я вмешиваюсь в дела, недоступные моему пониманию, но теперь, оглядываясь назад, я думаю... Мерлин, я хочу сказать тебе, что, по-моему, твой бог и сейчас не покинул тебя. Стало тихо. Только слышно было, как трепещет огонь в бронзовом светильнике да снаружи, из лагеря, доносились обычные вечерние голоса. Мы смотрели друг на друга - он еще в расцвете молодого мужества, я в преклонном возрасте и обессиленный к тому же недавним недугом. И незаметно, исподволь, наши роли менялись, уже переменились. Теперь уже он поддерживал меня и утешал: Твой бог и сейчас не покинул тебя. Откуда такая мысль? Разве он не знал, что большая магия мне уже не дается, не помнил, как беспомощен я оказался против Моргаузы, как не сумел ничего узнать о Мордреде? Однако в его словах прозвучало не пылкое молодое сочувствие, но спокойное и твердое суждение зрелых лет. Я стал перебирать прошлое, стараясь сбросить оцепенение, которое нашло на меня после болезни, сменив прежнее смиренное безропотное спокойствие. И мне стало понятно, о чем говорил Артур. То были речи военачальника, способного увидеть победу в планомерном отступлении своих войск. Или речи вождя, умеющего словом дать людям уверенность в своих делах. Твой бог и сейчас не покинул тебя. Значит, это бог был со мной в кубке с отравой и в недуге, растянувшемся на месяцы и разлучившем меня с Артуром, дабы король ощутил свою единоличную власть. Это он надоумил меня (неведомо для Артура) покривить душой и слабым голосом уверить его, что я не был отравлен, и тем спасти от королевского возмездия Моргаузу, мать тех четырех сыновей. Он был со мной, когда я потерял след Мордреда, и мальчик остался в живых, из-за чего в глазах у Артура вспыхнула мгновенная радость. Как пребудет он со мной и в тот час, когда я в конце сойду заживо в свою могилу и оставлю Артура одного в срединном мире лицом к лицу с его злым роком - Мордредом, которого я не сумел в свое время выследить. Как истомившийся штилем, умирающий от голода и жажды мореплаватель при первом дыхании проснувшегося ветерка, я ощутил пробуждение надежды. Так, значит, мало просто безропотно ждать возвращения божества во всем его блеске и могуществе. В черную пору отлива, как и в прилив, равно ощущается беспредельная мощь океана. Я склонил голову как человек, принимающий царский дар. Не было нужды говорить. Мы читали мысли друг друга. Он спросил, сразу изменив ток - Много ли еще времени уйдет, прежде чем крепость будет готова? - Через месяц можно отбивать осаду. Все работы уже почти завершены. - Я так и подумал. Стало быть, я могу перебираться из Каэрлеона с солдатами, конницей и всем имуществом? - Хоть завтра. - А потом? Что думаешь делать ты, покуда не потребуется твое участие в мирном строительстве? - Я пока еще не думал об этом. Наверно, вернусь домой. - Нет. Останься здесь. Это прозвучало как приказание. Я удивленно поднял брови. - В самом деле, Мерлин, я хочу видеть тебя здесь. Зачем прежде надобности раскалывать надвое силу Верховного короля? Ты ведь меня понимаешь. - Да. - В таком случае, не уезжай. Присмотри для себя здесь жилище и проживи еще немного вдали от своего чудесного валлийского грота. - Хорошо, еще немного, - с улыбкой согласился я. - Но не в этих стенах, Артур. Я нуждаюсь в тишине и одиночестве, а этого не найдешь в городе, где устроил свою ставку Верховный король. Позволь мне подыскать для себя место и построить дом. И прежде чем ты будешь готов повесить свой меч на стене над державным троном, мой чудесный грот окажется здесь, поблизости, прямо вместе с отшельником, готовым принять участие в твоем совете. Если, конечно, ты к тому времени еще будешь нуждаться в его суждениях. Он рассмеялся, довольный, и мы разошлись спать. 9 На следующий день Артур с товарищами поехал обратно на Инис Витрин, и я отправился вместе с ними. По приглашению короля Мельваса и королевы-матери мы должны были участвовать в церемонии благодарения за недавние победы короля. Хотя на Инис Витрине имелась христианская церковь я монашеская обитель на холме близ святого колодца, верховным божеством этого древнего острова оставалась сама Богиня-Мать, ее алтарь находится здесь с незапамятных времен, и служат ей жрицы-анциллы. Этот культ, как я понимаю, подобен поклонению Весте в старом Риме, только еще более древний. Король Мельвас, как и большинство его подданных, был приверженцем старой религии, и, что еще важнее, его мать, устрашающего вида старуха, почитала Богиню и была щедра к ее служительницам. Тогдашняя Владычица алтаря - этот титул носила верховная жрица, которая считалась воплощением Богини, - приходилась ей родственницей. Артур был воспитан в христианском доме, но я не удивился, когда он принял приглашение короля Мельваса. Однако были и такие, для кого это было небезразлично. Когда мы, готовые к отъезду, собрались у Королевских ворот, я заметил, что кое-кто из рыцарей посматривает на короля со смущением. Артур перехватил мой взгляд - мы ждали перед воротами, пока Бедуир разговаривал с привратниками, - и ухмыльнулся. И тихо произнес: - Тебе, я надеюсь, не надо объяснять? - Разумеется, нет. Ты подумал о том, что Мельвас будет тут твоим ближайшим соседом и что он уже оказал тебе помощь при строительстве. К тому же ты сообразил, как важно расположить к себе старую королеву. Ну и, понятно, вспомнил о Росинке и Черничке и о том, что Богиню следует умилостивить. - О Росинке и Черничке? Это еще кто?.. А-а, коровы старого пастуха! Ну конечно. Я знал, что ты сразу ухватишь главное. Кстати сказать, я получил приглашение еще и от Владычицы алтаря. Жители острова желают принести благодарность за победы минувшего года и призвать благословение на Каэр Кэмел. А я трепещу при мысли, как бы они не узнали от кого-нибудь, что в Каэр Гвиннионе у меня был при себе значок Игрейны. Он говорил о фибуле с выгравированным по краю именем Мария. Так зовется богиня христиан. Я ответил ему: - По-моему, об этом ты можешь не беспокоиться. Святилище на Инис Витрине такое же древнее, как и земля, на которой оно стоит. И через кого бы ты ни обращался там к божеству, услышит тебя одна и та же богиня. Потому что она всегда была и есть только одна. Так я по крайней мере полагаю. Но вот что скажут епископы? - Я - Верховный король, - сказал Артур и больше ничего не прибавил. Подскакал Бедуир, и мы выехали через распахнутые ворота. Был теплый пасмурный день, небо обещало летний дождь. Скоро мы выехали из леса и поскакали по низкому займищу. По обе стороны от дороги блестела серая водная гладь, морщась под кошачьими шажками легкого прибрежного ветерка. Тополя вскидывали кверху серебристой изнанкой свежую листву, ивы полоскали плакучие ветви в мелкой воде. Островки, купы ив, окна разлившейся воды - все словно плыло и дробилось в серебристом мареве. Дорога, поросшая, как всегда бывает в таких топких местах, мхами и папоротниками, вилась через тростники, к невысокому гребню, который, словно рука, охватывал остров с одного бока. Вот под конскими копытами послышался камень, начался пологий подъем. Впереди блестело озеро, окружавшее остров, точно полноводный, разлившийся крепостной ров. Лишь в одном месте его пересекала насыпь, по которой пролегла дорога на остров, да там и сям на зеркале вод виднелись лодки и барки болотных жителей. Прямо из воды огромным правильным конусом подымалась гора Тор, словно бы насыпанная человеческими руками. Рядом с ней - другая гора, пониже и округлее; а третьей в ряду лежала длинная невысокая гряда, протянутая по воде, будто большая рука, и у нее под мышкой пряталась пристань, из-за зеленого гребня, топорщась, как тростник, выглядывали мачты. А дальше, за этим трехвершинным островом, продолжались, блестя под небесами, затопленные низины, лишь кое-где на них зеленела осока, качались камыши да чернели среди ив тростниковые кровли, под которыми ютились болотные жители. Блестящее, переливающееся зеркало воды тянулось до самого моря. И было понятно, почему остров получил название Инис Витрин, Стеклянный остров. Теперь некоторые зовут его еще Авалон. Инис Витрин был весь покрыт яблоневыми садами. Кроны плодовых деревьев непроницаемым облаком одели берега бухты и нижние склоны Тора, так что лишь по струйкам дыма, подымающимся к небу, угадывалось местоположение деревни (хоть в ней и жил король, но она никак не заслуживала звания города). Но выше по склону горы, где кончались деревья, виднелись жмущиеся одна к другой хижины, точно ульи, - обиталище христианских отшельников и святых женщин. Король Мельвас не стеснял их свободы, у них даже была своя церковка, построенная вблизи святилища Богини, - низенькое, убогое сооружение из соломы и глины под тростниковой крышей, кажется, дунет ветер - и улетит. Совсем иным был храм Богини. Говорят, за многие столетия земля вокруг него постепенно поднялась и поглотила святилище, так что оно превратилось теперь в подземелье. Я его до той поры никогда не видел, мужчины, как правило, туда не допускаются. Но в тот день сама Владычица алтаря встречала Верховного короля у входа. За спиной у нее толпились с цветами в руках женщины и девочки в белых одеждах и под белыми покрывалами. А подле Владычицы стояла величественная старуха в богатой мантии и монаршем венце на седых волосах - как можно было понять, мать Мельваса, старая королева. Здесь ее место было впереди сына. Сам Мельвас в окружении своих военачальников и слуг стоял чуть поодаль. Это был широкоплечий румяный здоровяк с шапкой курчавых каштановых волос и шелковистой бородой. Он жил холостяком. Злые языки говорили, что на свете не нашлось женщины, которую его придирчивая матушка признала бы достойной парой своему сыну. Владычица алтаря приветствовала Артура, и две самые юные девы, приблизившись, убрали ему шею цветами. Слышалось хоровое пение - одни женские голоса, высокие и сладкозвучные. В какой-то миг серые облака, обложившие небо, чуть раздвинулись, и на землю упал одинокий солнечный луч. Это было воспринято как доброе знамение, собравшиеся стали оживленнее переглядываться, улыбаться друг другу, радостнее зазвучал хор. Владычица - и все женщины с нею - направилась ко входу в храм и по ступеням, уходящим глубоко под землю, стала спускаться внутрь. За ней последовала старая королева, а за королевой Артур и все мы. Последним спустился Мельвас со своей свитой. Простой люд остался снаружи. И все время, пока свершался ритуал, наверху слышался разговор и переступанье ног - это люди толпились у входа, чтобы еще хоть одним глазком взглянуть на легендарного Артура, победителя в девяти битвах. Подземное помещение было довольно тесное, мы набились в него до отказа. Справа и слева полдюжины ароматических светильников тускло освещали пространство под низкими сводами, уводящими к алтарю. В дымном полумраке призрачно белели одежды женщин. Белые покрывала, ниспадая до полу, окутывали их с головы до ног. Одна лишь Владычица алтаря была отчетливо видна: с открытым лицом она стояла в лучах светильников, серебристая ткань одевала ей плечи, а на голове туманно поблескивала драгоценная диадема - величественная фигура, нетрудно было поверить, что она королевского рода. Алтарь тоже скрывала плотная ткань, никому, кроме посвященных - даже старой королеве, - не дозволялось заглянуть по ту сторону алтарной завесы. Ритуал, свидетелями которого мы оказались (описывать его здесь представляется мне неуместным), не был обычной службой, посвященной Богине. Он оказался довольно продолжителен, мы целых два часа простояли в тесноте под землей; я подозреваю, что Владычица нарочно старалась произвести впечатление на короля, да и можно ли ее за это упрекнуть, даже если она и рассчитывала таким образом снискать королевское покровительство? Но вот наконец служба завершилась. Владычица приняла из рук Артура дары, с молитвами поместила их к подножию алтаря, и мы, соблюдая прежний порядок, вышли на свет дня, где нас встретили клики простого народа. Это посещение древнего храма могло бы не сохраниться у меня в памяти, если бы не последующие события. Но вышло так, что я хорошо запомнил мягкий, рассеянный свет дня, первые дождевые капли, брызнувшие в лицо под открытым небом, и песню дрозда в терновом кусте среди высокой травы, из которой здесь и там торчали бледные шишаки ятрышника, а между ними густо желтели мелкие цветки, называемые венериными башмачками. Путь ко дворцу Мельваса вел через сад, где под редкими старыми яблонями цвели цветы, занесенные сюда не по воле природы и употребляемые, как мне хорошо было известно, в магии и медицине. Это анциллы занимались врачеванием и разводили целебные травы (ядовитых я не заметил, здесь молились не той Богине, чей окровавленный нож был некогда выброшен из Зеленой часовни). Что ж, думал я, если мне придется поселиться в здешних местах, по крайней мере на этих лугах мои растения приживутся лучше, чем на ветреных холмах моего родного Уэльса. Но тут мы пришли во дворец Мельваса, и хозяин гостеприимно пригласил нас в пиршественный зал. Пир был как все пиры, не считая естественного для этих мест великолепия и разнообразия рыбных блюд. Старая королева восседала на почетном месте за столом, установленным на возвышении; по одну руку от нее сидел Артур, по другую Мельвас. Из служительниц Богини не присутствовала на пиру ни одна, не было даже Владычицы алтаря. А дамы, принимавшие участие в пиршестве, были, я заметил, все, как одна, отнюдь не красавицы и далеко не первой молодости. Похоже, что толки про королеву оказались справедливы. Я припомнил улыбку и взгляд, которыми украдкой обменялся Мельвас с какой-то девушкой в толпе: не могла же старуха денно и нощно держать сына под надзором. Прочие же его аппетиты удовлетворялись щедро: пища была изобильна и хорошо, хотя и без затей, состряпана и на пиру присутствовал певец, у которого был приятный голос. Рекой лилось отличное вино, как нам сказали, из виноградников, расположенных в сорока милях от дворца на меловых возвышенностях - недавно они были разорены во время одного из саксонских набегов, которые в то лето участились - саксы надвигались все ближе. А раз уж об этом заговорили, разговор неизбежно принял определенное направление. Так, обсуждая прошлое и сговариваясь о будущем, пировали Артур и Мельвас в дружеском согласии, что было добрым предзнаменованием. К полуночи мы собрались восвояси. Полная луна изливала яркий свет. Она стояла невысоко над самой вершиной Тора, четко обрисовывая стены небольшой крепости, которую Мельвас возвел там на месте древнего разрушенного форта, чтобы укрываться в минуту опасности. А дворец, где мы только что пировали, находился внизу, у самой воды. Нам надо было поторапливаться. С поверхности озера подымался туман. Белые клочья клубились над травами, вились у древесных стволов, обвивали колени коней. Скоро узкая насыпь через затопленную равнину окажется скрытой от взоров. Мельвас с факельщиками провожал нас сквозь туман до края твердой земли и, когда под копытами зазвенел камень, простился и повернул обратно. Я натянул поводья и оглянулся. Из трех вершин, слагающих остров, виден был один Тор. Он торчал из колышущегося облака, и лишь красные отсветы еще не погашенных факелов были заметны у его подножия на месте королевского дворца. Луна уже проскользнула из-за крепостных бастионов в открытое небо. А по спиральной дороге, подымавшейся на вершину горы, к подножию сигнальной башни, двигался мерцающий огонек. По спине у меня побежали мурашки, волосы зашевелились, как на загривке у пса, увидевшего призрак: вверх по горе сквозь туман шагала огромная великанская тень. Гора Тор издревле считалась входом в Потусторонний мир, и на какой-то миг мне показалось, что ко мне вернулся дар духовидения и я вижу призрачного хранителя этих мест, огненного стража заповедных врат. По потом взгляд мой прояснился, и я понял, что это бежит человек с факелом, чтобы зажечь огонь на сигнальной башне. Я дал шпоры коню, и в эту минуту прозвучал громкий приказ Артура. Один всадник отделился от кавалькады и широким галопом поскакал вперед. Остальные, сразу примолкнув, поехали следом, быстро и четко стучали копыта, и за спиной у нас в ночном небе разгорался сигнальный огонь, призывая Артура, победителя в девяти битвах, к новому сражению. 10 Переселение в Каэр Кэмел совпало с началом новой военной кампании. Она отняла целых четыре года, четыре года штурмов и стычек, налетов и засад. Лишь в самые холодные зимние месяцы наступали недолгие передышки, а все остальное время Артур был занят ратными трудами и дважды сумел одержать над врагом крупные победы. Первая победная битва произошла по призыву из Элмета. Сам Эоза приплыл из Германии и высадился со свежими саксонскими силами на нашем берегу, где к нему присоединились восточные саксы, давно уже осевшие севернее Темзы. Третьим острием атаки оказалась дружина Сердика, доставленная на ладьях из Рутупий. Это было грознейшее наступление со времен битвы под Лугуваллиумом. Вторгшиеся враги устремились вглубь по долине, угрожая, как и опасался Артур, прорваться сквозь горный проход. Но неожиданно наткнувшись на обновленную крепость Оликаны, они, очевидно, растерялись и промедлили под ее стенами, а тем временем по цепи сигнальных огней был передан на юг призыв к Артуру. Король Элмета вступил под Оликаной в сражение с восточными саксами, однако остальные их силы все же продвинулись через Проход дальше на запад. Артур, поспешая по западной дороге, прежде саксов успел достигнуть форта на Трибуите, перестроился и вступил с ними в бой у переправы Наппа. Разбив врага в кровопролитной битве, Артур затем бросил свою быструю конницу через Проход под Оликану и, сражаясь здесь бок о бок с королем Элмета, сумел отбросить саксов в долину. А оттуда единым сокрушительным напором потеснил их обратно, к югу и востоку, покуда они не оказались в прежних границах и саксонский "король", оглядев свои растаявшие, обескровленные рати, не признал поражение. Поражение, как оказалось, почти окончательное. Слава Артура настолько преумножилась, что при одном звуке его имени враги обращались в бегство, а слова "Артурово пришествие" стали означать спасение. Когда в следующий раз призвали на помощь Артура - это было уже на исходе четырехлетней кампании, - стоило только грозной коннице с белым всадником во главе и с красным драконом на штандарте, реющем над светлыми шлемами, появиться на перевале Агнеда, и ряды перепуганного противника смешались, вместо битвы получилось преследование, изгнание врага с отвоеванной земли. И все время, пока шли бои, вместе с Артуром сражался Герейнт, поставленный во главе дружины, достойной его доблести и таланта. Ибо такова была награда от Артура за верную службу. Сам Эоза в сражении при Наппе был ранен и больше уже никогда не появлялся на поле брани. У Агнеды саксов возглавлял молодой Сердик Этелинг, который немало сделал, чтобы сдержать свое устрашенное войско перед натиском Артура. В конце концов он все же отступил - соблюдая достоинство и порядок, - чтобы погрузиться на ладьи, и дал, как рассказывают, клятву, что в следующий раз, когда ему доведется ступить на британскую землю, он уже с нее никуда не уйдет и даже Артур ему в том не помеха. Но уж с этим, мог бы я ему возразить, придется ему повременить, покуда Артура не станет. * * * В мои намерения не входит описывать с подробностями все события военных лет. Я пишу хронику иного рода. К тому же, кто теперь не знает о войнах Артура за освобождение британской земли и очищение берегов ее от Саксонской Угрозы? Все это записано в Виндоланде рукою Блэза или рукою тихого, почтительного писца, его помощника. А я лишь повторю здесь, что ни разу за все года, употребленные им на усмирение саксов, я не смог оказать ему помощь пророчеством или волшебством. Все, что было тогда сделано, было делом земного мужества, стойкости и самоотвержения. Двенадцать крупных сражений было выиграно, потребовалось семь лет тяжкого ратного труда, чтобы молодой король увидел наконец на своей земле свободу и расцвет мирного земледелия и ремесел. Певцы и поэты изображают дело так, что будто бы он изгнал всех саксов из пределов Британии, но это неправда. Он убедился, как некогда Амброзий, что очистить многие мили гористого побережья, легкодоступного к тому же с моря, совершенно невозможно. Еще со времен Вортигерна, который первым пригласил саксов в Британию в качестве союзников, юго-восточный берег нашего острова считался саксонской землей, где были свои правители и свои законы. Так что у Эозы были все же основания присвоить себе титул короля. Если бы даже у Артура и достало военной силы очистить Саксонский берег, ему пришлось бы изгонять поселенцев в третьем поколении, родившихся и выросших на этих землях, чтобы они на кораблях вернулись на родину праотцев, где им, быть может, был уготован еще менее радушный прием. А если людям угрожает опасность лишиться своих домов и остаться бездомными, они будут сражаться отчаянно, до последнего. Артур понимал, что одно дело - победить в великих сражениях, и совсем другое - прогнать людей с насиженных мест в леса, в горы, в безлюдные пустыни, откуда их не выживешь, где их не достанешь и не дашь им открытый бой. Это была бы война на долгие-долгие годы, война, не сулящая победы. У него перед глазами был пример Древних людей. Римляне оттеснили их с удобных земель в пустынные горные леса - и через четыреста лет они все еще обитали там, в своих недоступных горах, когда римлян на острове уже не стало. Поэтому Артур, смирившись с существованием саксонских королевств на британской земле, озаботился укрепить границы с ними, чтобы их короли из страха перед ним не смели высунуться из своих пределов. Артуру исполнилось двадцать лет. В конце октября он возвратился в Камелот и сразу же собрал совет королей и пэров. Я присутствовал на этом совете, иногда, будучи спрошен, высказывал свое мнение, но в основном только слушал и смотрел; советы, которые давал ему я; давались с глазу на глаз, за закрытыми дверями; в глазах же публики все его решения принимались самостоятельно. Он действительно многое решал по-своему, и я, чем дальше, тем все охотнее предоставлял его его собственному разумению. Подчас он горячился, выказывал недостаток опыта, не умел соразмерить главное и второстепенное; но судил, никогда не поддаваясь порыву, и при всей самоуверенности победителя строго придерживался правила сначала выслушивать, что скажут другие, а уж в заключение говорил сам, и каждому советнику казалось, что и он повлиял на решение короля. Среди прочих обсуждавшихся вопросов зашла речь о новой женитьбе короля. Я видел, что для Артура это была неожиданность, он внутренне встрепенулся, но промолчал, а потом, успокоившись, стал слушать, что говорят старшие мужи. Это были знатоки родословных таблиц, земельных владений и притязаний. А я, слушая их, думал о том, что тогда, когда Артура провозглашали королем, они не желали о нем слышать. Зато теперь даже его товарищи-рыцари не были ему преданы более. Победитель Артур сумел завоевать и сердца старцев. Теперь послушать их, так можно подумать, что каждый из них сам разыскал никому не известного Артура в чаще Дикого леса и лично вручил ему императорский меч. И еще можно было подумать, что каждый из них печется о женитьбе своего любимейшего сына. Они гладили бороды и качали головами, перебирали и обсуждали имена, даже горячились, споря, но так и не достигли общего согласия, покуда один уроженец Гвинедда, родич самого короля Маэлгона, сражавшийся все эти годы вместе с Артуром, не поднялся и не произнес речь о своей родной стороне. Если уж черноволосый валлиец, вскочив на ноги, разразился речью, то он, как бард на пиру, будет строить ее по всем законам просодии и декламации и доведет до конца ох как не скоро. Но этот говорил так необыкновенно цветисто и голос его гудел так изумительно красиво, что все откинулись в креслах и внимали ему с восхищением, как внимают пирующие торжественной песне. А он превозносил свой родной край, живописные долины и холмы, и синие озера, и пенный прибой у береговой черты, орлов, и оленей, и малых певчих птах, и храбрость мужей, и красоту женщин. Вслед за тем услыхали мы про поэтов и певцов, про яблоневые сады и цветущие луга, про богатые стада овец и коров и рудные жилы в каменных породах. Отсюда последовала славная история его страны, битвы и победы, и доблесть в поражении, и горечь ранней смерти, и плодоносная сила юной любви. Это уже было ближе к делу; Артур поднял голову. Все богатства, вся красота страны, продолжал говорящий, все ее геройство сосредоточились в роду ее королей. Этот род (тут я перестал слушать с прежним вниманием: я наблюдал за Артуром в тусклом свете дымного светильника и у меня болела голова) имеет родословную блестящую и древнюю, идущую чуть не от праотца Ноя... И есть, разумеется, принцесса. Юная, прелестная, в жилах ее течет кровь древних валлийских королей, смешанная с кровью старинного и славного римского рода. У самого Артура происхождение не выше... Теперь становилось понятно, к чему клонил многословный оратор и что подразумевал его взгляд, вопросительно устремленный на молодого короля. И зовут ее, оказывается, Гвиневера. * * * Я снова видел их вдвоем. Бедуир, смуглый, горячий, влюбленными глазами глядящий на другого; и Артур - Эмрис, в двенадцать лет уже командир, весь - пыл и высокий огонь жизни. Белая тень совы пролетела между ними, гвенхвивар, тень страсти и горя, высокого стремления и рыцарского странствия, которое увело Бедуира в мир призраков и оставило Артура одиноко дожидаться в лучах славы, когда придет срок самому ему стать легендой, святым Граалем. * * * Я опять оказался на совете. Жестоко болела голова. Резкий свет, то вспыхивая, то тускнея, нещадно бил по глазам. Под одеждой по спине и бокам сбегали струйки пота. Намокшие ладони соскальзывали с резных подлокотников. Я изо всех сил старался дышать размереннее и усмирить колотящееся молотом сердце. Никто ничего не замечал. Прошло много времени. Заседание королевского совета подошло к концу. Артур в окружении молодых людей разговаривал и смеялся. Старцы остались сидеть на прежних местах, но непринужденно, привольно беседовали между собой. Вошли слуги с подносами и кувшинами, потекло вино. Разговоры плескались вокруг меня, словно волны прилива. Звучала радость, слышалось всеобщее облегчение: дело сделано, быть новой королеве и наследникам. Кончились войны, Британию, единственную из бывших провинций Рима, под защитой королевских крепостей ожидало безопасное, солнечное будущее. Артур оглянулся и встретился взглядом со мною. Я не пошевелился и не произнес ни слова, но смех замер на его губах. В одно мгновение король был уже на ногах и устремился ко мне, как брошенное в цель копье, на ходу мановением руки повелевая всем держаться в отдалении. - Мерлин, что с тобой? Это свадьба? Ты ведь не думаешь, что из-за нее... Я покачал головой. Боль резанула, как пила. Кажется, я вскрикнул. Когда король вскочил, разговоры за столами зазвучали тише; теперь же воцарилась полная тишина. Тишина, и обращенные ко мне взгляды, и неровный, слепящий свет огней. - Что с тобой, Мерлин? Ты болен? Ты можешь говорить? Голос его зазвучал, набирая силу, отразился от стен и, постепенно завихряясь, стих. Но мне он был безразличен. Мне все было безразлично, кроме потребности говорить. Пламя факелов полыхало у меня в груди, горящее масло, пузырясь, разливалось по жилам. Воздух врывался в легкие, едкий и густой, как дым. Но когда я наконец нашел слова, они удивили меня самого. Мне помнилась только сцена из прошлого, внутренность Гиблой часовни, видение, которое могло что-то означать, но могло и не означать. Но то, что я произнес громким, надсадным голосом, заставившим Артура вздрогнуть и отпрянуть как от удара, а всех остальных, кто там был, вскочить из-за столов, было исполнено совсем иного значения. - Война еще не кончена, король! Скорее на коня - и в путь! Они нарушили мир и скоро будут у Бадона! Мужчины и женщины испускают дух, захлебываясь в крови, дети плачут, умирая на копье, как цыплята на вертеле. И нет рядом с ними короля, чтобы встать на их защиту. Поспеши же туда, о венценосный полководец! Никто, кроме тебя, не может их спасти, одного тебя призывает народ! Отправляйся туда со своими рыцарями и положи конец разбою! Ибо, как стоит земля и светит солнце, о король Артур Британский, это будет твой последний бой, твоя последняя победа! Спеши! Безмолвно внимали все моим речам. Те из советников короля, кто никогда прежде не слышал, как я произношу пророчества, стояли белы как мел; все осенили себя охранительным знамением. Я дышал громко и тяжело, точно старец, из последних сил отгоняющий смерть. Но потом среди молодых раздались недоверчивые, даже насмешливые речи. Это было не удивительно. Рассказов о моих прошлых подвигах ходило много, а ведь иные из этих рассказов были откровенными измышлениями поэтов, и все успели войти в песни, оказались расцвечены в пестрые цвета легенд. Последний раз я прорицал под Лугуваллиумом, перед тем как Артур поднял заповедный меч; мои недоверчивые слушатели были тогда малыми детьми. Они знали меня только как строителя и врача и как тихого советника короля, к чьему мнению он прислушивался. Ропот поднялся вокруг меня, словно ветер в древесных кронах: - Никто не видел сигнальных огней, о чем же он толкует? Неужто Верховному королю собираться в поход по одному его неподтвержденному слову? Ишь какие страсти наговорил. Разве мало Артур сделал, и мы с ним? Мир прочен, это ясно всякому. Бадон? Где это - Бадон? А-а, саксы теперь оттуда нипочем не нападут... М-да, если они двинутся туда, встретить их будет некому, в этом он прав.. Да нет, вздор, просто старик опять ума лишился. Помните, тогда, в лесу, на кого он был похож? Совсем помешался, одно слово... Вот и теперь опять, видно, прежняя болезнь к нему вернулась. Артур не сводил с меня глаз. А шепотки у него за спиной не стихали. Кто-то предложил послать за лекарем. Люди приходили, уходили. Но король ни на кого не обращал внимания. Мы с ним были словно одни. Вот он протянул руку и сжал мне запястье. Сквозь головную боль я ощутил его молодую силу, он бережно усадил меня в кресло. А ведь я и не заметил, как встал. Затем он вытянул другую руку, и кто-то вложил в нее кубок с вином. Он поднес вино к моим губам. Но я отвернул голову. - Нет. Оставь меня. Теперь ступай. Верь мне. - Клянусь всеми богами на свете, - хрипло произнес он, - я тебе верю. - Он резко обернулся: - Ты, ты и ты, отдайте приказы. Мы выезжаем немедленно. Распорядитесь. - А потом снова обратился ко мне, но проговорил так, чтобы слышали все: - Ты сказал - победа? - Победа. Неужели ты сомневаешься? На миг, сквозь головную боль, я увидел его лицо - лицо мальчика, по слову моему протянувшего руку в белое пламя и поднявшего волшебный меч. - Я ни в чем не сомневаюсь, - произнес Артур. И, со смехом наклонясь, поцеловал меня в щеку и в сопровождении своих рыцарей быстро вышел вон. Боль как рукой сияло. Я опять мог дышать и смотреть. Встав с кресла, я пошел следом за ним на воздух. Те, кто еще оставались в зале, сторонились, пропуская меня. Ни один не осмелился окликнуть, задать вопрос. Я взошел на стену и посмотрел вдаль. Дозорный при виде меня удалился, пятясь задом и вытаращив глаза. Слухи уже разошлись по всей крепости. Я поплотнее закутался в плащ и огляделся. Они уже скакали по дороге - маленький отряд, который должен был противостоять саксонской силе в последней, решающей битве за Британию. Дробный стук копыт постепенно замер в ночи. К северу в этой непроглядной тьме высилась невидимая гора Тор. Ни огонька, ни отблеска на ее вершине. И за ней, до самого горизонта, тоже ни огня, ни отблеска. И к востоку не видно огней, и к югу - нигде не полыхают сигнальные костры. Один только знак беды - мое слово. И вдруг из ветреной темноты донеслись какие-то звуки. Поначалу мне почудилось, что это эхо отдаленного галопа; потом, слыша словно бы клики и лязги битвы, я подумал, что ко мне вернулось давешнее видение. Но голова моя была ясна, и ночь вокруг, полная теней и звуков, оставалась земной ночью. А звуки приближались и вот уже пронеслись в черном воздухе прямо над головой. То была стая диких гусей - свора небесных псов. Бешеная охота бога Ллуда, владыки Потустороннего мира, которая носится по небу во время войн и бурь. Они снялись с озера и летели со стороны Тора, рассекая ночную тьму, описали дугу над Каэр Кэмелом и устремились обратно, оставляя позади спящий остров, и дальше, дальше, покуда их трубные клики и гремящие крылья не смолкли за пределами ночи в той стороне, где находится гора Бадон. А перед зарей по всей британской земле вспыхнули сигнальные костры. Предводитель саксов, чье имя еще оставалось неизвестно, едва успел ступить на окровавленную сушу, как из сумрака ночи быстрее, чем летят птицы в поднебесье, быстрее, чем бегут от горы к горе огненные сигналы, прискакал Верховный король Артур со своими избранными рыцарями и разгромил их, уничтожил варварские силы, так что во все время, покуда жил он и его присные, не ведала более Саксонской Угрозы британская земля. Так мой бог снова явился мне, слуге своему Мерлину. Назавтра я оставил Каэр Кэмел и поехал искать укромное место, чтобы построить там себе дом.  * Книга 3. ЯБЛОНЕВЫЙ САД *  1 К востоку от Каэр Кэмела тянутся лесистые зеленые холмы, и кое-где на их вершинах, в зарослях папоротников и кустов, прячутся остатки жилищ и укреплений, сохранившиеся от прежних времен. Одно такое место я давно приметил, и теперь, блуждая по холмам и долинам, я забрел туда опять и нашел, что оно мне вполне подходит. В укромном углублении между двумя травянистыми склонами бил ключ, маленький ручеек бойко сбегал вниз на дно долины, где протекала речка. Когда-то в незапамятные времена здесь было поселение людей, еще и теперь, когда низкое солнце косо освещало землю, под ней угадывались сглаженные очертания стен. Поселение это давным-давно исчезло, но потом, в более трудные времена, здесь обосновались другие люди и построили себе башню, нижняя половина которой стояла и по сию пору. Сложена была башня из римского камня, взятого с холма Кэмел. Ровно стесанные каме