Есть старая дорога, сейчас это почти
тропа, которая отходит от главной дороги и  ведет правее. Проезд там плохой,
по краю топкого  болота, так что редко кто на  нее  сворачивает, хотя  она и
срезает угол, если двигаться на север.
     - А Лот свернул,  хотя двигался не на север, а на юг, в Йорк. Почему бы
это, как ты полагаешь? Чтобы его не видели в Оликане?
     - Это мне в голову не приходило, - ответил Герейнт. -  Вернее, тогда не
приходило... У него на  той старой дороге есть свой дом. И  понятно, что  он
свернул, чтобы остановиться в нем, а не в городе.
     - Свой дом? Ах да. Я же его  видел с перевала.  Уютный  уголок,  только
очень уж отрезан от мира.
     - Ну, он там не часто и бывает.
     - Но ты знал, что он туда прибыл?
     - Я многое знаю из того,  что  происходит в наших местах, почти  все, -
ответил он и кивнул на запертый поставец. - Как старой  сплетнице, целые дни
сидящей у своего порога,  мне  больше  и делать  нечего, как подглядывать за
соседями.
     - Похоже, что  оно  и  к лучшему. Тогда ты,  может быть, знаешь,  с кем
встретился Лот в своем доме на холмах?
     Несколько мгновений  он твердо смотрел мне в  глаза. Потом улыбнулся  и
ответил:
     - С некой дамой отчасти королевских кровей. Они приехали врозь и уехали
врозь, но в Йорк прибыли вместе. - Тут он удивленно поднял брови. - Но ты-то
каким путем об этом узнал, милорд?
     - У меня есть свои пути.
     - Да уж должно быть,  - спокойно кивнул  он.  -  Ну, во  всяком случае,
сейчас все улажено в глазах бога и рода человеческого. Король Лотиана выехал
с Артуром  из Каэрлеона в  Линнуис,  а молодая королева  в Дунпелдире  ждет,
когда наступит срок родин. Что она ждет ребенка, ты, конечно, знаешь?
     - Да.
     - Они здесь и прежде встречались, - сказал Герейнт, как бы заключая: "И
вот плоды этих встреч".
     - Встречались? И часто? С какого времени?
     - С тех пор  как я прислан сюда, раза три или четыре.  - Это прозвучало
просто как деловой ответ на вопрос, а не  как сплетня из таверны. - Один раз
они  тут прожили вместе целый месяц, только нигде не  показывались, мы их не
видели. Дозоры докладывали.
     Я вспомнил  опочивальню в  царственных золотых и  алых тонах. Значит, я
был прав. Они - давние любовники. И, в сущности, я мог бы, и не кривя душой,
убеждать Артура  в  том, что отец ребенка -  Лот. Здесь, во  всяком  случае,
считают так, о чем можно было судить по спокойному рассказу Герейнта.
     - И вот теперь любовь все-таки восторжествовала над политикой. Не будет
ли с моей стороны нескромностью спросить, гневался ли Верховный король?
     Он заслужил правдивый ответ, и я ответил:
     -  Гневался,  разумеется,  тому,  как это  все  произошло; но теперь он
считает,  что все устроилось к лучшему. Моргауза -  его единокровная сестра,
так что союз короля с Лотом все равно подкреплен. А Моргана свободна и может
заключить другой брак, когда представится подходящий случай.
     - Регед? - сразу же предположил он.
     - Возможно.
     Он улыбнулся и переменил тему. Мы еще потолковали о том, о сем, затем я
поднялся.
     - Скажи мне вот что, - попросил я на прощание. - Известно ли тебе было,
при твоей широкой осведомленности, о местонахождении Мерлина?
     - Нет.  Дозорные доносили о двух путниках, но кто это  может быть -  не
знали.
     - И куда направляются - тоже?
     - Тоже.
     Я был удовлетворен.
     - Едва ли есть нужда повторять тебе, что никто не должен знать,  кто я.
И о нашем разговоре ты в донесениях не упоминай.
     - Это я понял. Милорд...
     - Да?
     - Я о фортах на  Трибуите и  на озере.  Ты  говорил, что скоро  приедут
землемеры и расчетчики. Вот я и  подумал, что мог  бы взять подготовительные
работы на себя  и  прямо  сейчас  отправить  на  место  рабочие  отряды  для
расчистки площади, рубки леса и  дерна, заготовки строительного камня, рытья
канав... Если ты дашь мне на то свое соизволение.
     - Я? Но я не обладаю властью.
     -  Не  обладаешь  властью?  Ты? -  недоуменно  повторил он.  И  тут  же
рассмеялся. - Ах, ну да,  как же. Я не могу ссылаться на Мерлина, иначе люди
начнут  интересоваться,  каким образом  мне  стала  известна  твоя  воля.  И
глядишь, еще припомнят незаметного путника, продававшего травы и снадобья...
Но поскольку этот незаметный путник привез мне грамоту от Верховного короля,
я, пожалуй, смогу пока действовать своей собственной властью.
     - Да, уж придется некоторое время, -  сказал я и простился с ним  очень
довольный.

        9
     Мы ехали  дальше на север. От Йорка начиналась  старая  римская дорога,
которую  здесь называют Дерийский тракт, ехать по нему было удобно, и потому
мы продвигались быстро. Ночевали, случалось, в тавернах, но чаще, по хорошей
погоде,  ехали  до  последнего  света,   а  тогда  съезжали   на  обочину  и
устраивались на  ночлег под каким-нибудь цветущим кустом. Здесь, поужинав, я
садился у потухающего костра и пел  под звездными  небесами, подыгрывая себе
на маленькой арфе, а Ульфин слушал и мечтал о своем.
     Он был приятным спутником. Мы знали с ним друг друга с детства, когда я
сопровождал Амброзия  в  Бретани,  где он собирал войско, чтобы отвоевать  у
Вортигерна Британию; а Ульфин  маленьким рабом  прислуживал моему наставнику
Белазию. Жизнь  мальчика в услужении у этого странного и жестокого  человека
была тяжелой; но после смерти Белазия Утер взял его к  себе,  и скоро Ульфин
возвысился до  положения  поверенного  слуги. Теперь  это  был  темноволосый
сероглазый мужчина  лет  тридцати пяти, тихий и  неразговорчивый, как бывают
люди, сознающие, что обречены на одинокую жизнь. Годы, проведенные во власти
извращенного Белазия, оставили на нем неизгладимый отпечаток.
     Как-то  вечером я сочинил песню и спел ее низким холмам Виновии, где по
отлогим склонам, поросшим  дроком и  папоротником,  и по широким  вересковым
пустошам с редкими соснами,  ольхами да прозрачными купами берез струятся  в
узких лесистых оврагах чистые извилистые ручьи.
     Мы устроились на  ночлег в одном таком  березнячке,  где земля сухая, а
тонкие  гибкие  ветви, недвижные  в теплом вечернем воздухе, свисают  вокруг
шелковым шатром.
     Вот моя песня. Я назвал ее Песней изгнания, позже мне случалось слышать
ее  с   изменениями,   обработанную   знаменитым   саксонским   певцом,   но
первоначальный текст принадлежит мне:
     Тот, кто одинок,
     Часто ищет утешения
     В милосердии
     Создателя, Господа Бога.
     Печален, печален верный друг,
     Переживающий своего господина.
     Мир для него пуст,
     Подобно стене под порывами ветра,
     Подобно брошенному замку,
     Где сквозь оконные переплеты сыплется снег
     И на сломанном ложе
     И в остывшем очаге
     Выросли целые сугробы.
     Увы, золотая чаша!
     Увы, зал для пиров!
     Увы, меч, оборонявший овчарню и яблоневый сад
     От волчьих когтей!
     Умер волкоборец,
     Законодатель и опора законов,
     А вместо него на королевском престоле -
     Сам же тоскливый волк
     И с ним орел и ворон.
     Я пел, поглощенный своей песней, а когда наконец замерла последняя нота
и  я,  подняв  голову,  огляделся, оказалось, что, во-первых,  Ульфин по  ту
сторону костра заслушался и по щекам его бегут слезы, а во-вторых, что мы не
одни.  Ни  Ульфин, ни я не заметили, как к нам  по  пружинящему  мху подошли
двое.
     Ульфин увидел их одновременно со мной и вскочил,  выхватив нож. Но было
очевидно,  что  пришельцы  не  имеют худых намерений, и  нож снова  исчез  в
ножнах,  прежде  чем я  успел сказать "убери" и прежде чем шедший  впереди с
улыбкой протянул раскрытую ладонь.
     - Мы к вам с добром, добрые люди. Я любитель послушать музыку, а здесь,
я слышу, у человека настоящий талант.
     Я   поблагодарил   его,  а   он,  словно  сочтя  мою  благодарность  за
приглашение, подошел к  костру и сел. Мальчик, сопровождавший его, сбросил с
плеч на  землю тяжелую  ношу и тоже присел, но в отдалении от огня,  хотя  с
приходом ночи поднялся прохладный ветер и горящие дрова манили погреться.
     Наш гость  был невысокий мужчина в  летах, с подстриженной  серебристой
бородкой, из-под его густых  лохматых бровей близоруко глядели  живые  карие
глаза. Одежда его была запылена, но добротна, плащ  из теплого сукна, мягкие
сандалии и пояс - кожаные. Тонкой работы  пряжка на  поясе оказалась, как ни
странно, золотой или  же  щедро позолоченной,  плащ сколот круглой массивной
фибулой, тоже золотой и  столь же изысканной, в виде изогнутого филигранного
трилистника в круге. Мальчик,  которого я поначалу принял за его внука,  был
одет так же, но единственной драгоценностью в его костюме было некое подобие
ладанки на тонкой цепочке вокруг шеи. Однако, когда мальчик  протянул  руку,
чтобы развернуть одеяло  для ночлега, рукав  его задрался,  и я увидел  ниже
локтя шрам, вернее, клеймо. Стало быть, это раб, и не только в прошлом, но и
теперь, судя по тому, как он  не решается подойти к костру, как без  единого
слова принялся разбирать поклажу. Выходит, что старик - человек с достатком.
     - Ты  разрешишь? - обратился он между тем ко мне. Наша простая одежда и
скромное  имущество:  одеяла, расстеленные  под  березами, миски  и  кружки,
потертые переметные  мешки вместо подушек - все это подсказало ему, что мы -
его ровня,  не более. - Мы немного сбились с  пути и были рады услышать твою
песню и  увидеть костер. Значит, и  большак где-то поблизости, решили  мы, и
вот  мальчик  говорит мне, что  дорога  и вправду проходит  там,  за  рощей,
благодарение Вулканову пламени! Оно хорошо, конечно,  шагать напрямик  через
болота и вересковые пустоши, да только при свете дня; а ночью здесь опасно и
человеку, и зверю.
     Пока  он разговаривал,  Ульфин, по моему  кивку, встал, принес бурдюк с
вином и предложил гостю. Но тот не без самодовольства отказался:
     - Нет, нет! Спасибо  тебе,  милорд, но пища и  питье у нас с собой, нам
нет нужды прибегать к твоему  гостеприимству, разве  только, если позволишь,
мы воспользуемся на  эту ночь  твоим  костром и твоим обществом.  Мое имя  -
Бельтан, а моего слугу зовут Ниниан.
     - А мы - Эмрис и Ульфин. Милости просим.  Не выпьешь ли все же вина?  У
нас с собой довольно.
     -  У нас тоже.  И наоборот, я обижусь,  если вы оба не выпьете вместе с
нами. Отличное  вино, как, надеюсь,  ты убедишься сам... - И  через плечо: -
Еды, мальчик, живо,  и предложи господам вина,  которое  дал  нам  в  дорогу
комендант.
     -  Издалека  ли ты  идешь?  - спросил  я  его.  Правила  вежливости  не
позволяли прямо  спрашивать  путника,  из какого места он отправился и  куда
держит путь.  Но в то же время  правила дорожной вежливости  требуют от него
подробного рассказа, пусть иной раз и откровенно вымышленного.
     Бельтан ответил без запинки, жуя поданную мальчиком куриную ногу:
     -  Из  Йорка. Провел там всю зиму. Обычно  трогаюсь с  места с приходом
весны, но нынче задержался. Полный город народу... - Он  прожевал, проглотил
и внятно добавил: -  Время было благоприятное, прибыльное, и я счел за благо
остаться подольше.
     - Ты пришел со стороны  Катрета?  -  поинтересовался я. Он  говорил  на
бриттском  языке,  и  я, следуя его примеру, выговорил это имя  на старинный
манер. Римляне произносили "Катаракта".
     - Нет, я избрал ту дорогу, что обходит равнину с востока. Но тебе ее не
присоветую, милорд. Мы рады были свернуть на болотные тропы. Надеялись выйти
на Дерийский  тракт под  Виновней.  Но  этот дурень, -  он  дернул плечом  в
сторону   своего   раба,  -  прозевал  дорожный  указатель.  Мне  приходится
полагаться  на  него, сам я стал подслеповат и  могу разглядеть разве только
то, что у меня под самым носом,  вот как этот кус курятины. Ну а Ниниан, как
обычно,  считал облака в небе, вместо того чтобы  высматривать  дорогу,  и к
сумеркам спохватились, а  где находимся, неизвестно, и где город, позади ли,
впереди, кто знает? Боюсь, что мы пропустили поворот, не так ли?
     - Да, ты  прав. Мы прошли через город еще  засветло. Увы. У тебя в этом
городе дела?
     - У меня в каждом городе дела.
     Он разговаривал на удивление спокойно и благодушно. И  я порадовался за
маленького раба. Тот, стоя у меня  за плечом, наливал  мне  в кружку вино из
бурдюка с самым  сосредоточенным  видом. Бельтан только  напускает  на  себя
строгость,  подумал  я,  Ниниан вон совсем  его  не боится. Я  поблагодарил,
мальчик  с улыбкой поднял взгляд - и я  убедился, что строгость,  выказанная
Бельтаном, оправданна:  мысли  мальчика  явно  витали неведомо  где, нежная,
туманная улыбка была рассеянной, мечтательной. В тусклом свете костра и луны
его  серые глаза казались  подернуты  темной дымкой.  Во всем  его облике, в
рассеянной  грации  его движений было  что-то  как будто знакомое... Дыхание
ночи  тронуло  холодом  мой  затылок,  и я почувствовал, как  волосы у  меня
зашевелились, точно на загривке у лесного кота.
     Мальчик молча отвернулся и склонился над кружкой Ульфина.
     -  Отведай, милорд, - приглашал меня между тем Бельтан. - Славное вино.
Мне  его  дал  один  из гарнизонных  командиров в  Эборе...  Где он сам  его
раздобыл, бог весть, такие вещи лучше не спрашивать, верно?
     Он еле заметно подмигнул, вгрызаясь в куриную ногу.
     Вино и  вправду оказалось  славное,  темное,  густое  и  ароматное,  не
уступавшее  по вкусу  лучшим  винам,  какие  я пивал в Галлии или  Греции. Я
похвалил  его,  а про  себя подумал: интересно, чем  заслужил  Бельтан такой
ценный подарок?
     - Ага! - все с тем же благодушным самодовольством проговорил Бельтан. -
Теперь ты гадаешь, как мне удалось вырвать у него такое сокровище.
     - Да, признаюсь,  -  с  улыбкой  ответил  я. -  А  ты  что же, чародей,
читающий чужие мысли?
     - Не совсем, - усмехнулся он. - Но я опять знаю, что ты сейчас думаешь.
     - Что же?
     - Ты  ломаешь  себе голову, не королевский  ли маг  сидит перед тобой в
переодетом виде? Угадал? И  вправду, только Мерлиновы чудеса могут заставить
Витрувия  отдать  такое вино. Притом  Мерлин, как  и  я, бродит по  дорогам,
похожий,   говорят,  просто  на  странствующего  торговца,  в  сопровождении
одного-единственного слуги, а то и вовсе один. Я прав?
     - В оценке твоего вина - бесспорно да. Должен ли я так тебя понять, что
ты не просто "странствующий торговец"?
     - Пожалуй, что  так, - ответил он, кивая  с важностью. - О Мерлине же я
слышал,  что он оставил Каэрлеон. Куда он направился  и с какой целью, никто
не  знает,  но  это  в  его  обычае. В  Йорке говорят,  что Верховный король
вернется в Линниус к новолунию, а вот Мерлин взял  да исчез на  второй  день
после коронации. - Он перевел взгляд с меня на Ульфина. - А вы о  нем ничего
не слышали?
     В его вопросе не содержалось никакого намека, но лишь любопытство, ведь
странствующие мастера и торговцы собирают и разносят новости по всей  земле,
за что  и встречают всюду радушный прием.  Для них новости и слухи -  просто
ценный и ходкий товар.
     Ульфин  отрицательно  потряс  головой. Лицо  у него  было  каменное.  А
мальчик Ниниан нашего разговора даже не слушал: он сидел, отвернув голову, и
смотрел в  душистый сумрак  полей.  Прозвучал переливчатый  обрывок  птичьей
трели  -  пернатая  полуночница завозилась в гнезде, устраиваясь  на ночлег.
Лицо мальчика сразу озарилось мимолетной радостью, еле  уловимой,  неверной,
как отблеск звезд на  трепетных  листьях берез над нашими головами. Вот оно,
убежище Ниниана от сердитого хозяина и от утомительных ежедневных трудов.
     -  Мы пришли с  запада,  ты  угадал,  со  стороны  Дэвы, - ответил я на
окольные вопросы Бельтана. - Но новости наши все,  должно быть, устарели. Мы
продвигались медленно. Я врач и путешествую от больного к больному.
     - Вот как? Ну что ж, - сказал Бельтан и  с аппетитом  надкусил ячменную
лепешку.  - Зато мы непременно узнаем последние новости, когда  доберемся до
Корбриджа. Вы  ведь  тоже  туда держите путь? Ну и прекрасно. Да ты не бойся
стать  моим спутником,  я не маг  и  путешествую в собственном обличье. Даже
если люди королевы Моргаузы вздумают сулить мне золото или грозить  костром,
я всегда смогу доказать им, что они обознались.
     Ульфин поднял голову. А я только спросил:
     - Как?
     - Показав  им свое искусство. Пусть говорят, что Мерлин может  и то,  и
это,  однако  моим видом  волшебства  невозможно овладеть без обучения. А на
это,  -  добавил он все с  тем же  веселым  самодовольством, -  уходит целая
жизнь.
     - Можно  нам узнать,  в чем твое искусство? Мой вопрос был просто данью
вежливости. Видно было, что Бельтан и без того собрался нас поразить.
     - Сейчас я вам покажу.  - Он торопливо дожевал лепешку, утерся и сделал
последний глоток вина. - Ниниан! Ниниан! Успеешь еще намечтаться. Вынь мешок
да подбрось дров в костер. Мне нужен свет.
     Ульфин подобрал сухой сук и бросил  в огонь. Взметнулось пламя. Мальчик
вытащил увесистый мешок, сшитый из мягкой кожи, и, опустившись рядом со мной
на колени, развязал и распластал его в свете костра по земле.
     В глазах зарябило, засверкало: играли  жаркие блики на золоте, пестрели
черные и пурпурные эмали, переливчатые перламутры, густо-красные  гранаты  и
синие стекляшки, вделанные в оправу или нанизанные  на  нить - целая россыпь
искусно сработанных  украшений. Чего там только  не  было: броши и  булавки,
ожерелья, амулеты,  пряжки  для сандалий и поясов и одна пряжка для женского
пояска в виде розетки из серебряных желудей. Броши и фибулы по большей части
круглые в три изогнутых лепестка, как у Бельтана на  плаще, но были и старой
формы - маленькие луки с тетивами, а также изображения  животных, среди  них
один извивающийся прихотливыми кольцами дракончик, сделанный с поразительным
искусством из перегородчатой эмали и выложенный гранатами.
     Я поднял голову  и встретился взглядом с Бельтаном - он смотрел на меня
выжидающе. Я не обманул его ожиданий:
     - Великолепная работа! Превосходная! Лучше я в жизни не видывал.
     Он  сиял простодушным  удовольствием.  А  я,  поняв, с  кем  имею дело,
окончательно успокоился. Он был художником, а художники живут  похвалой, как
пчелы  - нектаром. И, кроме собственного  художества,  их мало что занимает.
Вот  почему он не выказал интереса,  когда я назвался ему врачом. Задал лишь
несколько  безобидных  вопросов,  охочий  до  любых  новостей,  как   всякий
странствующий  мастер,  ведь  о  событиях   под  Лугуваллиумом  до  сих  пор
рассказывали легенды по всей  Британии,  и разве не соблазнительно  было  бы
узнать, где сейчас находится герой этих сказок, волшебник Мерлин? Можно было
не сомневаться, что  он не подозревает, кто я.  Я стал расспрашивать  о  его
работе, побуждаемый самым искренним интересом: я всегда старался, где можно,
знакомиться с искусством других людей. Его ответы убедили меня,  что все эти
украшения он  сделал своими руками, а заодно и разъяснилось, за что ему было
плачено таким превосходным вином.
     - А твои глаза? - спросил я. - Ты их испортил этой тонкой работой?
     - Да  нет. Я  плохо  вижу, но для  ювелирного искусства -  в самый раз.
Наоборот,  такое  зрение  в моем деле  очень  ценно.  Даже теперь,  когда  я
состарился,  я  вижу у себя  под носом мельчайшие  мелочи, но вот твое лицо,
милорд, различаю смутно,  ну  а  уж  деревья,  которые  нас, как я  полагаю,
окружают...  -  Он  улыбнулся и пожал плечами. - Потому-то мне  и приходится
держать при себе этого негодного ротозея. Он - мои глаза.  Без него я совсем
не  мог бы  путешествовать, хотя  вот  и  с его помощью едва  не запропал  в
болоте. Не такие здесь места, чтобы идти без дороги по топям.
     Эти сердитые слова  говорились  им  просто  так,  по  привычке, мальчик
Ниниан  не  обращал на  них  никакого внимания.  Он  воспользовался  случаем
подойти поближе к костру и грелся в его тепле.
     -  Что  же  дальше?  -  спросил я  золотых дел мастера. - Такие изделия
достойны королевского двора.  Для городского рынка они, уж конечно, чересчур
хороши. Куда же ты с ними идешь?
     -  И ты  еще спрашиваешь?  В Лотиан, в город Дунпелдир.  Когда у короля
молодая  жена, да еще прекрасная собой, как весенняя купавка, и  нежная, как
цветущий подснежник, для нашей работы всенепременно найдется сбыт.
     Я протянул ладони к огню.
     - Ах да, - с  деланным равнодушием  проговорил  я. - Он ведь женился  в
конце  концов на Моргаузе.  Сговорил одну принцессу, а повенчался  с другой.
Что-то я такое об этом слышал. Ты был там, когда играли свадьбу?
     -  А  как  же.  Короля  Лота  нельзя  винить,  так все говорили.  Пусть
принцесса  Моргана и собой  хороша, и  законная королевская дочь,  но уж  ее
сестра...  Знаешь, как о ней говорят? Ни один мужчина,  тем более такой, как
Лот Лотианский, не мог бы приблизиться к этой женщине и не возжелать ее.
     - И твоего слабого зрения достало,  чтобы в этом убедиться? - спросил я
и заметил улыбку Ульфина.
     -  А на  что мне  зрение? - весело захохотал Бельтан. -  Уши-то  у меня
есть. И я слышу людскую молву. А однажды я очутился вблизи молодой королевы,
и почуял запах ее благовоний, и  заметил чудный блеск  ее  волос в солнечном
луче, и услышал ее  дивный голос.  Я тогда велел мальчику описать  мне ее  и
смастерил для нее вот эту цепочку. Как полагаешь, купит ее у меня король?
     Я взял в руку  прелестную вещицу. Золотые звенышки были  тоненькие, как
шелковинка, а между ними в филигранной оправе сверкали розетки из жемчужин и
топазов.
     -  Глупец  будет, если не купит. Пусть только дама увидит ее первая,  и
тогда уж ему некуда будет деваться.
     -  На это  у  меня и расчет,  - с улыбкой сказал  он. - К тому времени,
когда я доберусь до Дунпелдира, она уже оправится и станет  снова  думать  о
нарядах и украшениях.  Ты ведь, конечно, слышал? Она две недели назад слегла
родами, прежде срока.
     Ульфин замер, и  наступившая тишина  прозвучала громче любого возгласа,
так  что  Ниниан очнулся  от грез  и  вскинул  голову.  Я  против воли  весь
напрягся.  Почувствовав,  что возбудил особое  внимание, золотых  дел мастер
довольно спросил:
     - А ты что, разве не знал?
     - Да нет. После Изуриума мы не  останавливались в  городах. Две недели?
Это точно?
     - Точно, милорд. Даже слишком  точно, на взгляд иных. - Он засмеялся. -
Кто и считать-то прежде не умел, куда ни посмотришь, целыми днями на пальцах
высчитывали. Но как они ни подсчитывай, как ни старайся, хоть из кожи вон, а
все равно выходит, что зачала она в сентябре. Это значит, под Лугуваллиумом,
- мигнул старый сплетник, - когда помер король Утер.
     - Возможно, - ответил  я  с полным безразличием. - А что  король Лот? Я
слыхал, он отправился в Линнуис навстречу Артуру?
     - Отправился, верно. Он поди еще и не слыхал этой новости. Мы и сами ее
узнали только  в  Элфете,  когда останавливались  там  на ночлег. И  как раз
королевин  гонец там проезжал, восточной  дорогой. Что-то он такое  говорил,
что, мол, эта  дорога безопаснее, но  сдается  мне,  ему просто  ведено было
слишком-то не спешить. Пока известие достигнет ушей Лота,  вроде бы и не так
мало времени прошло со свадьбы.
     - А дитя? - спросил я как бы невзначай. - Мальчик?
     -  Да,  и поговаривают,  хилый.  Еще выйдет  на поверку, что как Лот ни
торопился, а наследника не получил.
     - Э,  ладно. Еще успеет.  - Я переменил тему: - А ты не боишься вот так
путешествовать, с эдаким драгоценным грузом?
     - Признаюсь, чего уж там. Кошки на сердце скребли. Обычно летом,  когда
я запираю свою мастерскую и пускаюсь в странствия, я беру с собой только тот
товар, что  раскупают на базарах, ну да еще побрякушки разные для купеческих
жен.  Но нынешний год мне  не повезло, я  не управился закончить  работу над
этими украшениями,  чтобы  показать их королеве  Моргаузе  до ее отъезда  на
север. Вот и приходится мне нести их ей вслед. Ну, зато теперь мне привалила
удача встретить такого  честного попутчика, как ты. Не  нужно быть Мерлином,
чтобы  понимать  такие  вещи... я отлично  вижу,  что  ты человек  честный и
благородный, вроде меня.  Но скажи  мне,  на  завтрашний день удача меня  не
покинет? Будем ли мы иметь удовольствие, сударь мой, разделять ваше общество
до Корбриджа?
     На этот счет я уже успел принять решение.
     - Хоть  до самого Дунпелдира, если угодно. Я держу путь как раз туда. А
если ты по дороге будешь делать остановки, чтобы торговать своим товаром, то
меня и это не смущает, я получил недавно известие, что мне можно не спешить.
     Он очень обрадовался и, по счастью, не заметил, как удивленно посмотрел
на меня Ульфин. А я прикинул, что золотых дел мастер может мне быть полезен.
Уж наверно, он не сидел  бы до этих пор в  Йорке, не заручившись от Моргаузы
обещанием,  что она допустит его к себе  и  посмотрит его изделия. Вскоре из
его  рассказа  выяснилось,  что  я не  ошибся.  Почти без расспросов с  моей
стороны он словоохотливо описал  мне, как сумел в Йорке познакомиться с юной
служанкой  Моргаузы - Линд. В награду за пару дешевых побрякушек  та взялась
замолвить о нем слово перед королевой, и действительно, хотя сам  Бельтан не
был допущен пред королевины очи, Линд отнесла несколько вещиц своей госпоже,
и  Моргауза  заинтересовалась его  работой.  Все  это  он рассказывал мне со
многими подробностями. Он болтал, а я молча слушал,  а  потом, как бы  между
прочим, спросил:
     -  Ты упомянул про  Моргаузу  и Мерлина. Она что же,  разослала  солдат
искать его? Но зачем?
     -  Да   нет,  ты  неверно  меня  понял.  Я  просто  пошутил.  В  Йорке,
прислушиваясь к людской молве, я узнал, что  будто бы у нее с Мерлином  была
под Лугуваллиумом ссора и что с тех пор она якобы поминает его  имя только с
ненавистью,   хотя  прежде   всегда  выражала  завистливое  восхищение   его
искусством. Ну  и потом, все сейчас  гадали, куда он мог скрыться? Да только
будь  она  хоть  трижды  королева,  против  такого  человека  она все  равно
бессильна.
     А ты, слава богу, изрядно подслеповат, подумал я, не то пришлось бы мне
остерегаться  такого  проницательного  всезнайки.  Впрочем же,  хорошо,  что
судьба свела  меня с ним. С такими  мыслями я сидел и помалкивал, и  наконец
даже он  почувствовал,  что пора спать.  Мы перестали  подбрасывать  сучья в
костер и, завернувшись в одеяла, улеглись между  корнями деревьев. Я лежал и
размышлял о том, что, путешествуя вместе с настоящим странствующим мастером,
я буду  правдоподобнее выглядеть в своем  теперешнем обличье; к  тому же  он
послужит при дворе Моргаузы если не моими глазами, то по крайней мере ушами,
от него  многое  можно будет узнать. А Ниниан, который  ему заменяет  глаза?
Снова  словно бы  холодное  дыхание  тронуло мне затылок, и  все мои досужие
предположения без следа растаяли, как  тени  при восходе солнца.  Что это? -
мелькнула  у меня мысль. Предчувствие? Пробуждение  прежних пророческих сил?
Но  и  эта мысль  расплылась  и растаяла под шелест ночного ветра в плакучих
ветвях  берез  и  шорох  рассыпающихся  пеплом  головешек.  Бессонная   ночь
обступила  меня  со  всех  сторон. Не хочу, не буду  сейчас  думать о  хилом
младенце в  Дунпелдире. Но все-таки, а вдруг  он  не  выживет и  мне не надо
будет из-за него ломать голову?
     Но нет, я знал, что на это надеяться нечего.

        10
     От Виновии до крепостного городка Корбридж не будет и тридцати миль, но
мы добирались туда добрых  шесть дней. Двигались  мы не  по прямой дороге, а
всяческими  окольными  путями,  сворачивая  в каждую деревеньку,  к  каждому
хутору.
     Неторопливое  наше  путешествие  было довольно  приятным. Бельтану явно
нравилось, что  есть  с  кем  поболтать,  и жизнь Ниниана тоже стала  легче,
оттого что он перевалил на одного из наших мулов свою нелегкую ношу. Золотых
дел мастер  был,  правда,  чересчур разговорчив,  но неизменно добродушен, к
тому же его усердие и искусство  заслуживали бесспорного  уважения. Мы  то и
дело задерживались в  каком-нибудь бедном  селении, где  он охотно брался за
работу:  что-то  мастерил или чинил  для  его  жителей;  ну а уж  в  больших
деревнях и в придорожных тавернах у него от заказчиков не было отбою.
     Хватало  дел и мальчику Ниниану, но в пути  и  во время, ночных бесед у
костра у нас  с  ним  завязалась  странная дружба. Он больше помалкивал, но,
когда выяснилось, что мне знакомы нравы птиц и зверей, что как врачеватель я
владею знаниями  о  травах  да  еще умею  читать звездные письмена на ночном
небе, он стал держаться поближе ко  мне и даже, пересилив себя, обращался ко
мне с расспросами.  Оказалось,  что он любит  музыку  и  слух  его  верен; я
показал ему, как настраивать струны моей арфы.  Ни  читать, ни писать  он не
умел, но,  раз заинтересовавшись, выказал изрядную понятливость,  которая со
временем,  при  хорошем наставнике, могла бы  расцвесть  пышным цветом. И  в
конце нашего путешествия я начал подумывать  о том, что этим наставником мог
бы быть я и что неплохо бы мне взять  Ниниана - с согласия  его хозяина  - к
себе в услужение. С этой мыслью я стал приглядываться в селениях и встречных
каменоломнях,  не найдется ли  подходящего раба,  которого я мог  бы  купить
Бельтану, а Ниниана чтобы он отпустил ко мне.
     Временами по-прежнему словно  бы набегала на солнце тучка - я испытывал
холодок смутного дурного предчувствия, тревоги и беспокойства.  Где-то рядом
притаилась  угроза и высматривала место, чтобы нанести удар. Но предугадать,
куда он придется, я не мог. Знал только, что это предчувствие относится не к
Артуру. Ну а если к Моргаузе,  будет еще  время об этом позаботиться. Даже в
Дунпелдире  мне сейчас  не страшно  было  появиться: у  Моргаузы и без  меня
довольно хлопот, не последняя из них - предстоящее возвращение ее  монаршего
супруга, который тоже, не хуже прочих, умеет считать на пальцах.
     И вообще то, что  мерещится мне, может  быть,  вовсе  и не беда, а так,
пустячная досада одного дня,  о которой завтра и думать забудешь. Когда боги
затмевают свет  тенью  предчувствия,  всегда  трудно понять, накроет ли туча
целое королевство или же только расплачется со сна младенец в колыбели.
     Наконец   мы  достигли  Корбриджа,  что  под   самой   Великой  Стеной,
пересекающей эту холмистую местность.  В римские  времена поселение у  моста
называлось Корстопитум. Здесь,  в удобном месте, на перекрестке  двух  дорог
Дерийского тракта, идущего  с юга  на север, и дороги  Агриколы, с запада на
восток, - стояла надежная крепость. Со временем у стен крепости образовалось
поселение  мирных жителей и скоро выросло в богатый городок, куда  стекались
купцы, ремесленники и воины со всех концов британской земли. В наше время от
крепости  остались  одни  развалины,  камень  ее  стен  растащили  на  новые
постройки; но к западу от нее, на взгорье над излучиной  речки Кор, растет и
процветает  новый  город: дома, таверны,  лавки  и большой  шумный  рынок  -
красочное наследие римских времен.
     А крепкий римский мост, давший городу его нынешнее название - Корбридж,
-  стоит до сих пор, соединяя берега Тайна в том месте, где в него впадает с
севера шумная речка Кор. У  ее устья работает неутомимая водяная мельница, и
бревна  моста  целыми  днями  стонут  под  грузом телег с  зерном.  Рядом  с
мельничной  запрудой -  пристань, куда причаливают  плоскодонные  барки. Кор
хоть и не отличается  многоводьем, но круто сбегает вниз по склону и  крутит
мельничные колеса;  Тайн же  - река  широкая и быстрая, он катит  здесь свои
воды  по  пестрому галечнику,  а вдоль низких его берегов  щедро раскинулись
зеленые  деревья. Долина Тайна  просторна  и плодородна, здесь  среди тучных
хлебных полей растут и плодоносят  фруктовые  сады. С  севера к этой широкой
извилистой  зеленой  низине  подступает  вересковое  нагорье,  на   нем  под
клочковатыми  облаками  здесь и  там блестят  на солнце  синие озера.  Зимой
неприютно в этих местах, рыщут по  верещатнику волки  и дикие  люди, подходя
порой  к  самым  домам;  но в летнюю  пору  здесь  благодать,  зеленые  леса
изобилуют  оленями, лебединые стаи затмевают  зеркало  вод.  Над  болотистой
равниной  звенят переливчатые  птичьи  рулады, по  долинам  мелькают  тенями
быстрые ласточки, под обрывами синей молнией вспыхивает крыло  зимородка, по
скалистому  хребту,  то уходя кверху,  то круто ныряя вниз, тянется  Великая
Стена  императора Адриана.  И  оттуда,  сверху, открывается  необъятный вид,
далеко уходят  ряд  за рядом  синие складки  холмов,  покуда  не теряются за
туманным краем земли.
     Места  эти  были  мне  незнакомые.  Я забрел сюда,  потому  что, как  я
объяснил  Артуру,  мне  надо   было  навестить  одного  человека.  Здесь,  в
Нортумбрии, поселился на старости  лет бывший писец моего отца,  с которым я
подружился  когда-то  мальчиком  в  Бретани и  виделся потом в Винчестере  и
Каэрлеоне.  На  пенсию,  назначенную ему  после  смерти  Амброзия, он  купил
немного земли под горой  близ Виндоланды,  где изгибается дорога Агриколы, и
пару  дюжих рабов, чтобы ее обрабатывать. Здесь он  и жил, выращивая в своем
укромном саду заморские растения  и записывая, как я  слышал, историю своего
времени. Имя этого человека было Блэз.
     Мы остановились в одной из таверн в старом городе, что на  месте бывшей
крепости.  Бельтан вдруг  почему-то  заупрямился,  уперся  и ни в  какую  не
пожелал платить пошлину, взимаемую на мосту, поэтому мы прошли еще с полмили
вниз по реке  до  брода и  перебрались на тот берег, а  потом вернулись мимо
кузнечной слободы и вошли в город через старые восточные ворота.
     Пока мы делали этот крюк, совсем  стемнело, и мы завернули  в первую же
встретившуюся  на  нашем  пути  таверну.  Это  оказалось  вполне  пристойное
заведение вблизи главной рыночной площади. Несмотря  на поздний  час, кругом
кипела  жизнь, люди  приходили и уходили, слуги судачили у колодца, наполняя
водой  кувшины;  слышался смех,  разговоры,  прохладное  журчанье фонтана на
площади;  где-то  в доме по  соседству женщина  пела  песню  ткачих. Бельтан
веселился  в предвкушении завтрашней  торговли и  даже  приступил к делу, не
откладывая  на  завтра,  когда в таверну  ближе к  ночи  стали  возвращаться
постояльцы. Я не стал  наблюдать за его успехами. Ульфин принес мне известие
о том, что у западной крепостной  стены по-прежнему работают старинные бани,
и я провел вечер там, вернулся освеженный и сразу лег спать .
     Утром  мы вдвоем  с  Ульфином позавтракали под большим платаном, росшим
рядом с таверной. День обещал быть жарким.
     Как  ни рано  мы поднялись,  оказалось,  что  Бельтан  с мальчиком  нас
опередили. Золотых дел мастер уже установил свой прилавок в выгодном месте у
колодца, то есть, попросту говоря, он или, вернее, Ниниан расстелил на земле
камышовую  подстилку,  и  на  ней   теперь  были  разложены  разные  пестрые
побрякушки,  соблазнительные  для   глаз  и  кошельков  простого  народа.  А
драгоценные изделия покоились, надежно упрятанные, в глубине кожаных мешков.
     Бельтан был в своей стихии: он болтал без умолку со всяким, кто хоть на
минуту  останавливался посмотреть  на его товары, и каждую пустячную  сделку
подкреплял подробным рассказом о тонкостях ювелирного искусства.  Его слуга,
как  обычно,  помалкивал,  молча  укладывая  на  подстилку  вещицы,  которые
кто-нибудь взял в  руки  и бросил назад  как  попало,  принимал  деньги  или
обменные товары - съестное, ткань. А в остальное время сидел скрестив ноги и
зашивал порванные ремешки своих сандалий, с которыми в дороге хлебнул горя.
     - Или, быть может, вот эту, моя госпожа? - любезно беседовал Бельтан  с
круглощекой хозяюшкой, у которой на руке висела корзинка, полная пирожков. -
Это  по-нашему называется перегородчатая  или  византийская  эмаль, красивая
вещица, не так ли? Искусству перегородчатой эмали я обучался в Византии, но,
поверь, красивее и в самой Византии не найдешь. А вот этот узор, но только в
золоте, носят первые дамы королевства, я видел своими глазами. А эта? Эта из
бронзы, и цена ей  по материалу, а так она ничем  не хуже, работа  такая же,
убедись  сама. Ты  погляди, какие  краски.  Подыми-ка  ее  к  свету, Ниниан.
Видишь, до чего яркие, чистые, а между одним  цветом и другим - медные нити,
ишь  как сияют... Да, это  делается с помощью медной нити, тонкой и хрупкой,
ее надо  сначала выложить по  рисунку, а потом наносятся  краски, и  нить их
удерживает  на  месте,  словно  бы  как  загородка.  Нет,  госпожа,  это  не
драгоценные камни, разве  по  такой цене  они продаются? Это  стекляшки, но,
ручаюсь,  они  ярче любых  самоцветов. Я  и  стекло варю  сам, дело  требует
большого уменья, вот в этой маленькой  "этне", как я  называю мою плавильную
печурку. Но я вижу, тебе теперь недосуг, моя госпожа, покажи-ка ей быстро ту
курочку, Ниниан, или, может быть, тебе больше понравится лошадка?..  Вон та,
Ниниан... Ну скажи, госпожа, разве она  не красавица? Право, исходи из конца
в конец все наши земли, не найдешь нигде подобной работы. И всего-то за одно
медное пенни! Да в этой броши меди не меньше, чем в монетке, которую ты  мне
за нее дашь.
     Тут показался Ульфин с мулами в поводу. Мы условились, покуда Бельтан с
мальчиком будут торговать, съездить тут поблизости в Виндоланду, с тем чтобы
к утру возвратиться обратно. Расплатившись  за завтрак, я поднялся и перешел
через площадь проститься с Бельтаном.
     - Вы  уже  собрались в дорогу? -  проговорил Бельтан,  не сводя  глаз с
женщины, которая рассматривала брошку. - Что  ж, доброго пути  тебе,  мастер
Эмрис,  и  надеюсь  завтра  вечером свидеться  с  тобою  снова... Нет,  нет,
госпожа, твои пирожки нам ни к чему, хотя у них и очень соблазнительный вид.
Сегодня цена - медное пенни. Ну, вот и  спасибо. Ты не пожалеешь о нем,  моя
госпожа.  Ниниан,  приколи  брошь  нашей  покупательнице...  Ну  просто  как
королева, уверяю  тебя.  Сама  королева Игрейна, первая дама на нашей земле,
тебе бы позавидовала. Ниниан, - обратился он к своему слуге прежним привычно
раздраженным  голосом, лишь  только женщина  с покупкой  отошла, - ну что ты
стоишь слюни  глотаешь?  Бери  монетку и ступай купи себе  новую  обувь.  Мы
двинемся дальше на север, а ты  что же, так и будешь отставать и спотыкаться
в этих сандалиях, которые каши просят? Ступай, ступай.
     - Нет! - Я и сам не заметил, что произнес это слово вслух, пока они оба
не  посмотрели  на  меня с удивлением. И, неизвестно почему, еще добавил:  -
Пусть  мальчик  купит  себе  пирожков,  Бельтан.  Сандалии -  это  ладно,  а
посмотри, он голоден и солнце сияет.
     Золотых  дел  мастер  прищурился  против  солнечного  света,  близоруко
заглядывая  мне  в  лицо.  Но  потом, к моему удивлению,  все-таки кивнул  и
ворчливо приказал Ниниану:
     - Ну ладно, иди поешь.
     Мальчик  посмотрел  на  меня сияющими глазами  и  со всех ног  бросился
вдогонку за  теткой с пирожками. Я ждал  от Бельтана упрека за вмешательство
не в  свое дело,  но он стал приводить в  порядок разбросанные  по камышовой
подстилке товары, а мне только заметил:
     - Ты, без сомнения,  прав.  Мальчишки всегда  голодны, а этот - славный
паренек и преданный. Он предпочтет, если понадобится, ходить  босой, лишь бы
только набить брюхо. Нам  не часто  достаются сладости,  а ее пирожки, спору
нет, издавали такой запах, просто объедение.
     Когда мы ехали на запад вдоль реки, Ульфин с тревогой спросил меня:
     - Что с тобой, милорд? У тебя что-нибудь болит?
     Я  покачал головой, и  он больше не произнес ни слова, но, наверно,  он
видел, что я лгу,  я и сам  чувствовал, как на летнем ветру холодят мне лицо
две струйки слез.
     * * *
     Мой учитель Блэз принял  нас в уютном желтокаменном  доме с  внутренним
двориком; у  стен  его росли яблони, а вокруг новомодных  квадратных  колонн
вились цветущие розы.
     Когда-то,  давным-давно, этот дом  принадлежал  мельнику -  рядом текла
речка, сбегая по широким каменным ступеням между отвесными стенами  берегов,
заросшими папоротником  и  цветами. Ниже по течению,  не далее как  в  сотне
шагов, она  совсем пропадала из виду под  густой  завесой деревьев - буков и
орешин. А над ними  на  крутом склоне позади дома, открытый солнечным лучам,
лежал обнесенный стеной сад, где старик взращивал свои зеленые сокровища.
     Он сразу меня узнал, хотя мы и не виделись много лет.  Жил он  один, не
считая  двух садовников  да женщины с дочерью,  которые смотрели  за домом и
варили ему пищу. Женщина получила распоряжение приготовить  к ночи постели и
отправилась на  кухню набирать  угли в жаровни и бранить дочку. Ульфин пошел
задать корм нашим мулам. И мы с Блэзом остались беседовать с глазу на глаз.
     Летом на севере долго  не темнеет, и  потому после ужина мы  перешли на
террасу над бегущей  водой.  Камни  все  еще  дышали  теплом  минувшего дня,
вечерний воздух  был  напоен  запахами  кипариса  и  розмарина. В  тени  под
деревьями  кое-где  белели мраморные статуи. Посвистывал  в отдалении дрозд,
подголосок  умолкнувших соловьев. А рядом со мною почтенный старец (magister
artium , как  он  себя теперь  именовал)  говорил  о прошлом  на  чистейшей,
безупречнейшей римской латыни.  Весь этот вечер  был словно целиком взят  из
Италии  времен моей  молодости, когда  я,  юношей,  путешествовал по дальним
странам.
     Так я и сказал моему собеседнику, и он весь расцвел от удовольствия.
     -  Да, да.  Хочется думать, что так. Человек  не  должен отступаться от
просвещенных  вкусов  своей молодости. Я ведь учился  в Италии  до того, как
удостоился  чести быть  принятым  на  службу к  твоему  отцу. Ах, эти  годы,
великие  годы!  Впрочем,  на  старости  начинаешь,  пожалуй,  слишком  часто
озираться на прошлое, да, да, слишком часто.
     Я вежливо заметил, что для  историка это ценное свойство, и спросил, не
окажет ли он мне честь и не почитает ли отдельные места из своего сочинения?
Я успел заметить на каменном столе  под  кипарисом зажженную лампу и рядом -
несколько свитков.
     - Тебе в самом  деле этого хочется? -  обрадовался он, и мы перешли под
кипарис.  - Кое-что здесь  и  вправду,  мне  думается, представляет для тебя
немалый интерес. И, по-моему, ты мог бы к моим записям  кое-что добавить. По
счастливой случайности как  раз  эта  часть  лежит у  меня здесь, прямо  под
рукой...  вот...  да,  вот  этот свиток.  Присядем?  Камень  сухой,  и вечер
погожий, я полагаю, нам будет уютно тут, под розами.
     Раздел его исторического  труда, выбранный им для  чтения, относился ко
времени после возвращения Амброзия  в Британию. В те годы  Блэз был близок к
моему отцу,  я  же  почти все  время  находился в отъезде. Кончив читать, он
задал мне несколько вопросов, и я рассказал ему подробности решающей битвы с
Хенгистом под Каэрконаном и последующей осады Йорка, рассказал и  о том, как
мы заново  обживали  и  отстраивали  свою  землю. Восстановил  я и кое-какие
пробелы  в  его  описании  Ирландской  войны  Утера  с  Гилломаном.  Я тогда
сопровождал Утера, а сам Амброзий оставался  в Винчестере; Блэз был  при нем
до  конца,  от  него  я  узнал  тогда  обстоятельства  кончины  моего  отца,
происшедшей в мое отсутствие.
     Теперь он повторил мне свой рассказ:
     -  Вижу,   как  сейчас,  высокосводчатую   королевскую   опочивальню  в
Винчестере, вокруг толпятся  врачи и  лорды,  а  твой отец лежит  высоко  на
подушках,  уже  близок к смерти, но  не утратил дара  вразумительной речи  и
говорит, обращая слова свои к тебе, будто  бы ты находишься тут же, при нем.
Я сидел рядом, наготове,  и записывал все, как полагалось, и  меня то и дело
подмывало оглянуться к изножью королевской кровати: может быть, и вправду ты
там стоишь? А ты  в это самое время возвращался морем, с Ирландской войны  и
вез с собой огромный камень, под которым его похоронили.
     И  Блэз погрузился в воспоминания,  старчески кивая головой и словно не
желая  расставаться   с  давно  минувшими  временами.  Я  возвратил   его  в
сегодняшний день;
     - Докуда же ты дошел в своем летописании?
     -  Я стараюсь  записывать все,  что происходит.  Но теперь  я далеко от
средоточия  событий  и вынужден  полагаться на  слухи,  которые ходят  среди
горожан, или на  рассказы  тех,  кто  меня  навешает, и многое, должно быть,
ускользнуло  от моего  внимания. Я  веду переписку, конечно, но мне пишут не
всегда  исправно, да-да, молодые люди  теперь пошли  не  те, что когда-то...
Большая удача привела  тебя  ко  мне, Мерлин. Для меня сегодня праздник.  Ты
погостишь, я надеюсь? Оставайся тут сколько пожелаешь, мой милый. Ты видишь,
мы  живем простой но  здоровой  жизнью.  И о  стольком еще надо  нам с тобой
переговорить!.. Ты должен  непременно посмотреть мой виноград. Да-да, у меня
вызревает отличный белый виноград, в хороший  год, ягоды бывают удивительной
нежности  и  сладости. Здесь  дают плоды и фиги, и персики, мне даже удалось
кое-что получить с привезенного из Италии гранатового деревца.
     - Увы, сейчас я не смогу у тебя задержаться, - сказал я ему с искренним
сожалением. - Утром я должен отправиться дальше на север. Но если позволишь,
я еще  заеду к тебе, вот  увидишь. Это будет скоро, и обещаю тебе, я привезу
уйму  новостей.  Сейчас   происходят  важные  события,  ты  сослужишь  людям
бесценную службу, если все их подробно опишешь. А пока - можно я буду иногда
присылать  тебе письма?  Я надеюсь до  наступления зимы  вернуться  ко двору
Артура и оттуда смогу сообщать тебе последние новости.
     Он не скрыл  своего восторга. Мы еще немного потолковали,  потом ночные
насекомые стали набиваться в лампу, мы внесли ее в дом и простились на ночь.
     Окно моей  спальни выходило на террасу, где  мы  провели этот вечер.  И
перед  тем  как лечь, я долго стоял, облокотясь  на подоконник, и  любовался
уснувшим садом, дыша  ночными ароматами, которые то и  дело доносил до  меня
снизу легкий прохладный ветерок. Дрозд смолк,  и  нежный шелест речных струй
один наполнил  молчание ночи. Узкий месяц поплыл по небу как  светлая ладья,
замерцали летние звезды. Здесь,  вдали от  огней и шума многолюдных селений,
ночи темнее, черный шатер небес раскинут широко-широко, уходя в запредельные
дали, в иные миры,  где  обитают боги, где опадают, сыплются  солнца и луны,
подобно лепесткам цветов. Есть силы, что  влекут взоры и сердца людей вверх,
в пространство, прочь от тяжкого земного притяжения. Таково действие музыки,
и лунного света, и любви, надо полагать, хотя мне она была тогда ведома лишь
в молитве.
     Снова  навернулись слезы -  я не мешал им  течь. Я вдруг понял,  что за
облако  затмевало мне душу со  дня той случайной встречи  у края  вересковой
пустоши. На мальчике Ниниане, таком юном  и молчаливом, с чертами и жестами,
исполненными  такого  благородства  и  изящества, даже  несмотря  на  грубое
рабское клеймо, я разглядел  теперь, сам не знаю как, зловещую печать скорой
смерти. Об  одном этом заплакал бы  всякий,  но я к тому  же  еще  оплакивал
самого  себя,  волшебника  Мерлина,  который  провидел,  но  не  мог  ничего
изменить; Мерлина, который брел своим возвышенным путем, и не было у него на
этом пути спутника. В ту ночь на вересковой пустоши, когда мы слушали  птиц,
милое лицо  и тихий, внимательный юный взгляд поведали мне о том,  что могло
бы быть.  Впервые  с тех  пор,  как сам я  мальчиком сидел  у ног  Галапаса,
обучаясь у него  тайнам магии,  я  увидел того, кого мог  бы  теперь сделать
своим учеником.  Он перенял  бы  от меня мое  искусство не ради собственного
могущества или удовольствия - такие желающие  были - и не для удовлетворения
вражды или корысти, а лишь потому, что угадал своим детским чутьем бег богов
в  движении  ветра, речи их в говоре морских  волн  и сон в нежном колыхании
трав; угадал, что божество - это и есть все самое прекрасное на земле. Магия
открывает подчас  смертному  человеку врата под  гулкие  своды полых холмов,
сопредельных иному миру. И я  мог, когда бы не занесенный над ним узкий  меч
рока,  отомкнуть перед нам заповедные врата и под конец передать в его  руки
магический ключ.
     Но он  - умер.  Должно быть,  я уже знал,  что это произойдет, когда мы
простились на  рыночной площади.  Но не тогда,  когда я ни с того ни  с сего
вдруг за него заступился, знание пришло позже. И как всегда в таких случаях,
моим  бездумно произнесенным  словам  беспрекословно  подчинились.  Так  что
мальчик, по крайней мере, получил свои пирожки и успел насладиться солнцем.
     Я отвернулся от тонкого блестящего месяца и лег на кровать.
     * * *
     - По крайней мере, он получил свои пирожки и успел насладиться солнцем.
     Золотых  дел мастер  Бельтан рассказывал нам, как было  дело, когда  мы
вечером сидели вместе  за ужином в  городской таверне. Он  был необычно  для
себя  немногословен и подавлен,  и  чувствовалось,  что всей душой тянулся к
нам, как, несмотря на резкие слова, тянулся прежде к мальчику.
     - Утонул? - недоуменно переспросил  его Ульфин,  и я поймал на себе его
взгляд: видно  было, что он кое-что припомнил и начал  соображать. -  Но как
это могло случиться?
     -  В тот вечер он привел меня с рынка, сложил в мешки все  товары. День
выпал  удачный, выручили мы немало, могли  сытно поужинать. Он потрудился на
славу, а тут мальчишки собрались  на реку купаться, и он попросился с  ними.
Он очень не любил ходить грязным...  А  день был знойный, люди  на  рыночных
площадях взбивают ногами тучи пыли да навоза. Ну, я  отпустил его. А  потом,
смотрю,   мальчишки  бегут   обратно,  рассказывают  наперебой.  Он,  видно,
оступился в омут и захлебнулся. У здешней реки, говорят, коварный нрав... Да
только  кто же мог знать? Кто мог знать? Когда мы переходили ее  вброд,  она
показалась мне такой мелкой и смирной...
     - А тело? - спросил Ульфин, переждав и удостоверившись, что я не прерву
молчания.
     -  Унесло  водой.  Мальчишки  рассказали,  что  река  подхватила  его и
понесла, как полено в половодье.  Оно всплыло через полмили вниз по течению,
но никто из мальчишек не смог до него дотянуться, а потом оно снова ушло под
воду. Дурная смерть, канул в воду, что слепой щенок. Надо было разыскать его
и похоронить как человека.
     Ульфин произнес сочувственные слова, и вот уже стенания старого мастера
стали иссякать,  а меж  тем  был  подан  ужин, он  занялся  едой и питьем  и
понемногу успокоился.
     На  следующее  утро солнце  светило по-прежнему ярко, и  мы отправились
дальше на  север,  теперь  втроем, а спустя четыре  дня  уже достигли страны
вотадинов, что зовется на бриттском языке Манау Гуотодин.

        11
     Так,  через  десять дней пути,  с  остановками в торговых  селениях, мы
добрались  до  города  Дунпелдира -  столицы  короля  Лота.  Был  на  исходе
непогожий пасмурный день, шел дождь. Нам повезло найти подходящее пристанище
в таверне, сразу как въезжаешь в южные ворота.
     Город  оказался небольшой  -  всего  лишь кучка  домов  и лавок,  тесно
сгрудившихся  у подножия  отвесной  скалы,  на  которой  высился королевский
замок.  В стародавние времена  на вершине скалы умещался и  весь укрепленный
город, но теперь дома выросли  под горой вплоть до берега реки и под стенами
замка, где склоны более отлоги. Река (тоже Тайн) здесь изгибается, опоясывая
подножие замковой  горы, а потом широкими извивами несет свои воды по ровной
низине  к  песчаным отмелям устья.  Но низким берегам жмутся людские жилища,
сохнут вытащенные на галечник лодки. Через реку перекинуты  два  моста: один
бревенчатый,  на мощных каменных опорах, по которому ведет  дорога к главным
воротам замка;  другой узкий,  дощатый,  к нему от замка  спускается  крутая
боковая  тропа. Мощеных дорог  в  этих краях не прокладывали, дома вырастали
как  попало, без оглядки на красоту и того менее - на удобства. И  городишко
образовался  дрянной: домики из необожженного кирпича под дерновыми крышами,
улочки узкие, в  непогоду  превращаются в бурлящие потоки гнилой воды. Река,
повыше и  пониже города такая чистая  и прекрасная, здесь забита отбросами и
заросла  водорослями.  А  от  подножия  отвесной  скалы  до  речного  берега
раскинулась рыночная  площадь, и  здесь наутро  Бельтан разложит на  продажу
свои товары.
     Мне  же, я понимал, надо  было безотлагательно  выполнить  одно  важное
дело. Если подслеповатый Бельтан, как это ни смешно звучит, должен послужить
моими "глазами" в замке, значит, ни меня, ни Ульфина не  должны видеть в его
обществе. А поскольку он нуждается  в услужении, необходимо как можно скорее
найти  ему  помощника  на  место утонувшего мальчика. Сам  Бельтан  за время
нашего  путешествия  не   предпринял  для  этого  никаких   усилий,  но  был
благодарен, когда я предложил ему свою помощь.
     Не доезжая городских ворот,  я заметил по пути каменоломню,  небольшую,
но действующую. Туда я и отправился рано поутру, закутавшись с головы до ног
в старый  бурый  плащ, и разыскал надсмотрщика,  здоровенного  простодушного
детину, который расхаживал среди  жалких, полуобрушенных забоев и  еще более
жалких, полуголых рабов с видом лорда, прогуливающегося на свежем воздухе по
своему загородному имению.
     Он надменно оглядел меня.
     - Крепкие рабы нынче  дороги,  любезный, - сказал  он, а сам,  я видел,
прикидывал при  этом  мне  цену  и  пришел  к  выводу, что много  с меня  не
возьмешь.  -  Да и нет у меня лишнего.  На  таких работах, как у  нас здесь,
собирается всякое отребье  - узники, преступники, воры.  Чтобы вышел хороший
домашний раб или,  скажем, работник в поле или чтобы владел каким ремеслом -
также тут не найдется.  Ну а сила, она нынче в  цене. Ты бы лучше повременил
до  ярмарки.  На  ярмарку  всякий народ  сходится - нанимаются на  работу  в
одиночку  и  семьями,  за хлеб  и похлебку  продают в рабство  себя  и своих
отпрысков. Хотя, тоже сказать,  чтобы по дешевке купить, тебе придется ждать
зимних холодов.
     - Нет, я  не  хочу ждать. Я заплачу хорошую цену. Я  путешествую, и мне
нужен мужчина или мальчик.  Можно и  необученного,  умел бы содержать себя в
чистоте и быть преданным хозяину. Ну и чтобы хватало сил путешествовать даже
зимою, когда дороги совсем плохи.
     Я говорил и видел, как вырастаю в его глазах.
     - Ты путешествуешь? - переспросил  он  меня  уважительнее. - Кто же  ты
такой?
     Я решил не объяснять, что ищу слугу не для себя.
     - Лекарь, - ответил я.
     Мой  ответ возымел на него,  как обычно, немедленное действие. Он сразу
же  принялся  перечислять  мне  свои немощи  и  недуги,  которых  у  него за
пятьдесят лет прожитой жизни, уж конечно, скопилось изрядное количество.
     - Ну что  ж, - сказал я ему, когда он кончил. - Полагаю, что смогу тебе
помочь, но  пусть  уж  это  будет  взаимно. Если у  тебя найдется  работник,
которого ты уступишь мне, - только смотри, много не запрашивай,  ведь у тебя
тут  одно  отребье, -  то, пожалуй, и  я  тебе услужу.  Но  вот еще что: сам
понимаешь,  в  моем  деле  важно  соблюдать  тайну, так  что болтливого я не
возьму, мне нужен молчун.
     Разбойник задумался, вытаращив глаза, но потом шлепнул себя по ляжкам и
расхохотался,  словно  услышал бог  весть  какую  веселую  шутку.  Обернувши
голову, он заорал во всю глотку:
     - Эй, Кассо! А ну, топай сюда! Да поживее  ты, чучело! Тут счастье тебе
привалило, слышь, новый хозяин по твою душу и новая жизнь с приключениями!
     Из  забоя  под  огромной   каменной  плитой,   которая   нависала   над
каменотесами и  грозила, на  мой  взгляд,  с  минуты  на  минуту обвалиться,
выбрался  долговязый  юноша.  Он  медленно  распрямил  спину,  огляделся  и,
отбросив кирку, зашагал в нашу сторону.
     -  Вот этого могу  тебе уступить,  господин  лекарь,  -  кивнул на него
веселый надсмотрщик. - Он как раз будет по тебе.
     И снова разразился радостным хохотом. Юноша подошел и встал перед нами,
свесив руки  и  глядя  в  землю. С виду  лет  восемнадцати-девятнадцати,  он
казался достаточно крепким - иначе разве  он выдюжил бы целых  полгода такой
жизни? - но тупым до безмозглости.
     - Кассо! - окликнул  я его. Он поднял  голову, и  я  понял, что  это не
тупость, а крайняя усталость. Когда живешь без надежды и радости, какой прок
тратить силы на то, чтобы думать?
     А надсмотрщик снова засмеялся.
     - Его спрашивать бесполезно. Что хочешь узнать, задавай вопросы мне или
смотри сам. - Он схватил и поднял кверху руку юноши. - Видал? Силен как мул,
грудь  как мехи,  руки-ноги богатырские. А уж молчун - в самый раз  по тебе.
Молчун наш Кассо, каких мало. Потому как он немой.
     А  тот  давал  себя  осмотреть, покорный  и вправду  как  мул,  но  при
последних словах надсмотрщика  снова глянул на  миг мне  в глаза. И я понял,
что  ошибался. В этом взгляде  была мысль, а с нею и надежда; но надежда тут
же угасла.
     -  Но не  глух,  насколько  я  вижу.  Что за  причина его  немоты, тебе
неизвестно?
     - Причина - его  собственный глупый язык, так можно сказать. -  Он было
опять  рассмеялся,  но, встретив  мой  взгляд,  только  откашлялся.  -  Твое
искусство тут не  поможет, господин  лекарь,  потому как язык у него вырван.
Как уж  там  по  правде было  дело, я толком  не  знаю, знаю только,  что он
состоял в услужении в Бремениуме и, похоже, чересчур часто рот разевал, ну и
доразевался.  Лорд  Агвизель  не  из тех,  кто  станет  терпеть  дерзость...
Теперь-то он урок усвоил. После починки мостов я поставил его тут на тяжелые
работы, и хлопот он мне не причинял. Сдается, он  был домашним слугой,  и ты
как раз получишь отличного молодого... Эй, вы там!
     Во все время разговора  он  то  и дело поглядывал на рабов, разбивавших
камень. А теперь вдруг сорвался с места и с криками и бранью бросился к тем,
кто, воспользовавшись его невниманием, попытался умерить свое усердие.
     Я  внимательно посмотрел  на  Кассо.  Когда надсмотрщик  произнес слово
"дерзость", по лицу его  пробежала тень и  голова качнулась в непроизвольном
отрицании.
     - Ты служил в доме Агвизеля? - спросил я его. Кивок.
     - Понятно.
     Я и в самом деле, кажется, понимал, что произошло. Агвизель пользовался
дурной славой, он был шакалом при волке Лоте и жил в  своем  логове на горе,
на  развалинах  старой  римской  крепости,  где  творились дела,  о  которых
порядочному человеку не пристало даже догадываться. До меня доходили  слухи,
что он держал для услужения немых и ослепленных рабов.
     - Я  не  ошибаюсь, полагая, что ты  был  свидетелем того, о чем  нельзя
было, чтобы узнали люди?
     Опять  кивок.  На этот раз  Кассо не  отвел взгляд.  С  ним давно  уже,
наверное, никто даже не пытался разговаривать.
     - Так я и думал. Я и сам кое-что слышал о делах милорда Агвизеля. Ты не
умеешь ни читать, ни писать, Кассо?
     Он покачал головой.
     -  Благодари судьбу. Если бы умел, то  сейчас тебя  уже не  было  бы на
свете.
     Надсмотрщик  поддал жару  своим  каменотесам  и  возвращался туда,  где
стояли мы.
     Я быстро прикинул. Что юноша не способен говорить - невелика потеря для
Бельтана,  который сам разговаривает за двоих. Я, правда,  рассчитывал,  что
новый раб будет "глазами" своего хозяина в Дунпелдире. Но теперь я  подумал,
что в этом нет нужды: обо всех событиях в королевском замке Бельтан поведает
мне без  чьей-либо помощи.  Зрение у него слабое, зато слух  прекрасный,  он
будет  пересказывать, что услышит от людей, а как  выглядит  замок внутри  -
велика  ля  важность?  Когда мы  соберемся в  обратную  дорогу,  золотых дел
мастер, конечно,  сможет,  если  понадобится, подыскать себе другого  слугу.
Теперь  же нельзя терять времени, а  за этого  пария  можно ручаться, что он
лишнего не скажет, даже если бы и хотел, и будет, надо полагать, предан хотя
бы из благодарности.
     - Ну? - спросил надсмотрщик. Я ответил:
     - У того, кто служит в Бремениуме и остался жив, уж конечно, хватит сил
для службы у меня. Я его беру.
     - Вот это дело!
     И  он  пустился так  громогласно  хвалить  мое  решение и  превозносить
многоразличные  достоинства  Кассо, что я подумал, уж не сам ли он  владелец
этих  рабов. Но, скорее всего,  он просто  предвкушал  возможность пополнить
свой карман,  а хозяевам доложить  о смерти очередного раба.  Когда же зашла
речь о цене, я отослал Кассо за скудными пожитками, приказав дожидаться меня
у поворота дороги.  Я считал  неправильным,  если  человек  твой пленник или
достался тебе  за деньги,  еще  и унижать его достоинство. Даже конь или пес
лучше делают свое дело, когда гордятся собой.
     Кассо ушел, а я снова обратился к надсмотрщику:
     - Мы условились,  как ты помнишь, что в счет платы за этого раба  я дам
тебе кое-какие целебные снадобья. Так вот, ты найдешь меня в таверне у южных
ворот.  Приходи нынче  же  вечером  или пришли  кого-нибудь,  пусть  спросит
мастера Эмриса,  а  я успею приготовить лекарства,  и они будут  тебя ждать.
Остальную же цену...
     В конце концов  мы поладили,  и  я  вернулся  в таверну, сопровождаемый
новым рабом.
     У Кассо лицо вытянулось, когда он  узнал,  что будет служить не  мне, а
Бельтану;  но еще  до наступления  ночи от  тепла,  сытной пищи  и  веселого
общества он распрямился, развернулся, как  растение,  выросшее в  темноте  и
вдруг  очутившееся среди  солнца  и  воды. Бельтан  не находил  слов,  чтобы
выразить  свою  благодарность,  и,  не  откладывая,  принялся  разъяснять  и
расхваливать перед новым слугой свое ремесло. Кажется,  Кассо нарочно не мог
бы сыскать себе места, где его немота была бы столь малой  помехой. Мне даже
подумалось,  что Бельтану положительно нравится иметь  бессловесного  слугу.
Ниниан  тоже  почти не  говорил, но  он  и не слушал. А Кассо впитывал слова
мастера, перебирая  загрубелыми пальцами тонкие изделия, и  ум  его прямо на
глазах пробуждался от безнадежного и бессильного оцепенения.
     Таверна  была  слишком  мала, а  мы не могли  показать, что  у нас есть
средства  на отдельное  помещение;  но  в дальнем  конце  общей  залы имелся
альков, в нем стоял  стол и две лежанки, и  там  мы расположились достаточно
уединенно. Никто не  обращал на нас внимания, а мы слушали, что рассказывают
захожие  гости. Определенно мы  ничего  не узнали,  а  вот слухов  было хоть
отбавляй  -  например, что  Артур дал и выиграл два сражения и саксы приняли
его условия; что Верховный король находится  в Линнуисе,  где и пробудет еще
некоторое время, и что Лота ждут домой со дня на день.
     На самом-то деле он прибыл только через четыре дня.
     Все это  время я сидел в таверне, составляя письма Игрейне и Артуру,  а
вечерами бродил  по городу и окрестностям, знакомясь с улицами и проселками.
Город  был невелик, на незнакомого человека глазели  как  на диковину, и  я,
чтобы не  привлекать взглядов,  выходил  на  прогулку,  когда  смеркалось  и
горожане сидели за  ужином.  По тем же соображениям  я  никого не оповещал о
том, что  я лекарь,  людям  хватало выше головы  и Бельтана, в  мою  сторону
просто не смотрели. Я думаю, меня принимали  за бедного писца. Ульфин часами
толкался  у городских  ворот,  собирая слухи и дожидаясь  вестей о  прибытии
Лота. А простодушный, ничего не подозревающий Бельтан занимался своим делом.
Он установил неподалеку  от таверны на  рыночной площади плавильную печку  и
начал обучать Кассо паяльным и починочным работам. Этим он вызвал интерес, а
вслед  за интересом  пришли заказы, и скоро  у золотых дел мастера отбою  не
стало от покупателей.
     И  это  на  третий   день  привело  к   последствиям,  на   которые  мы
рассчитывали.  Служанка  королевы Линд, проходя рыночной  площадью, заметила
Бельтана, подошла и  напомнила ему о  себе. А  Бельтан  отослал  ее  домой с
поклоном ее госпоже  и с  новой  пряжкой на  пояске  и за  эту  щедрость был
вознагражден. Назавтра  за ним прислали из  замка, и он,  ликуя,  отправился
туда в сопровождении нагруженного Кассо.
     Даже не будь Кассо немым, от него бы я все равно ничего не узнал.  Едва
они вошли через задние ворота,  как Кассо задержали и  оставили дожидаться в
будке привратника.  Золотых  дел  мастера  придворные  слуги препроводили  к
королеве одного.
     Вернулся он в таверну в  сумерки,  распираемый избытком впечатлений. Он
хотя и любил прихвастнуть знакомством  с великими людьми, но  на самом  деле
впервые  побывал  в  королевском  замке и  Моргауза  была  первой королевой,
которая  пожелала надеть  его украшения. Допущенный в Йорке  пред королевины
очи, он  с тех  пор всегда  отзывался о ней  восторженно, но  теперь восторг
перерос  в настоящее  поклонение: ее розово-золотистая  краса даже  на  него
вблизи  оказала  свое магическое  действие.  За ужином  возбужденный Бельтан
рассказывал  нам  во  всех подробностях,  как все происходило, не допуская и
мысли, что мне это  может, быть неинтересно. Он повторил нам с Кассо (Ульфин
по-прежнему отсутствовал) слово  в  слово все, что было сказано во время его
посещения королевы, и  как она была  хороша, и как хвалила его работу, какую
выказала щедрость,  купив три  украшения и  приняв в дар  четвертое, и  даже
какими  духами от нее пахло. Он постарался описать и роскошь  ее туалета,  и
богатое  убранство зала, в котором она его  принимала, но здесь нам пришлось
довольствоваться  лишь  самыми общими  впечатлениями  - пронизанная  пестрым
светом благоухающая дымка,  прохладное  сияние  дня,  падающее  из  окон  на
переливчато  -янтарную  парчу и на розовое  золото  волос, шуршание  шелка и
горячее потрескивание  поленьев в очаге, с утра растопленном ввиду пасмурной
погоды. И музыка - девичий голосок, напевающий колыбельную песню.
     - Значит, и дитя тоже было там?
     - А  как же. Спало в высокой колыбели вблизи очага. Я ясно видел против
пламени. И  тут  же девушка, что  качала  колыбель и пела. А  сверху  свисал
шелковый  кисейный  полог  и  в  нем  колокольчик,  он  отсвечивал  огнем  и
позвякивал   при   каждом   колыхании.   Настоящая   королевская   колыбель.
Восхитительно! Вот когда я подосадовал на мои старые глаза.
     - А дитя ты тоже видел?
     Оказалось, что дитяти он не видел. Оно проснулось и заплакало тихонько,
но нянюшка  его  успокоила,  не  беря  на  руки. Королева как раз  примеряла
ожерелье,  она, не оглядываясь, взяла,  зеркальце из рук  девушки и повелела
той спеть младенцу песенку.
     -  Прелестный  голосок, -  рассказывал Бельтан, -  но  песенка  до того
печальная. Я бы и певицу не признал,  не обратись она ко мне давеча на рынке
сама и не назовись по имени. Исхудала и осунулась, как мышка, и голосок тоже
тоненький, словно тоской исходит. А  зовут ее Линд, говорил я тебе? Странное
имя для девушки, ведь верно? Кажется, оно означает "змея"?
     - Да. А имя младенца ты не слышал?
     - Они называли его Мордред.
     Тут  Бельтан попытался  было  снова вернуться  к  описанию  королевской
колыбели  и  прелестной нянюшки, которая  ее раскачивала  и  напевала,  но я
вернул его к тому, что интересовало меня.
     - А не говорилось ли чего о предстоящем возвращении короля Лота?
     Бельтан, увлеченный художник, даже  не заметил, к чему я клоню.  Короля
ждут  домой со дня на  день, ответил он мне радостно.  Королева взволнована,
совсем как юная дева. Ни о чем другом не говорит. Понравится ли ее господину
новое ожерелье? Ярче ли блестят ее  глаза при серьгах?  Право, половиной  из
того,  что  он  наторговал,  заключил Бельтан, он обязан  ожидаемому приезду
короля.
     - И совсем незаметно было, чтобы она боялась?
     -  Боялась? - недоумевающе переспросил  он. - Это еще почему? Она  была
весела и взволнованна. "Вот погодите, -  говорила, она придворным дамам, как
всякая  молодая мать, чей муж возвращается  с  войны, -  скоро мой  господин
увидит, какого замечательного сына я ему родила и до чего похож на отца! Как
волчонок на волка". И ну смеяться, ну хохотать. Это она так пошутила, мастер
Эмрис. Лота в здешних краях почитают героем, и прозвище у него - Волк, такой
здесь  на  севере народ живет дикий.  Вот она  и  пошутила. А  с чего бы  ей
бояться?
     -  Просто  я вспомнил слухи, о которых  ты мне  раньше рассказывал.  Ты
говорил,  что  в  Йорке люди шептались  кое о  чем, и здесь  на базаре среди
простого люда тоже ходят толки.
     -  А-а, ты об этом.  Ну,  мало ли что  люди болтают.  Это  все  злобные
наговоры,  мастер  Эмрис.  Сам  знаешь,  всегда   начинают  шептаться,  если
случаются преждевременные роды, а  уж  в королевском доме тем более,  потому
как тут больше, как бы это сказать, поставлено на карту.
     - Значит, все же младенец родился прежде времени?
     - Да, я слышал, что так.  Никто не думал,  не гадал. Король отправил на
север к королеве своих лекарей, а  они опоздали - пока прибыли, дело было уж
кончено. Ей  помогали  в  родах женщины, но все, милостью  божией,  обошлось
благополучно. Помнишь, люди говорили,  что дитя  родилось хилое?  Так оно  и
есть, я слышал по голоску, когда оно заплакало. Да только оно выправляется и
растет. Так сказала девушка  Линд, когда провожала меня  до  ворот. Я  у нее
спрашиваю,  а правда  ли, что  мальчик так необыкновенно  походит на  короля
Лота?  Она,  посмотрела  на меня так,  что,  мол, вот теперь все злые  языки
замолчат. Но ответила только: "Да, так походит, что уж дальше некуда".
     Бельтан наклонился над столом и, довольный, закивал головой.
     -  Так что  все  это враки, мастер  Эмрис. Достаточно поговорить  с ней
самой.  Чтобы  такое  прелестное  создание  и  обмануло  мужа?  Да  она  вся
светилась, словно невеста, в ожидании супруга. И смеялась  своим  мелодичным
смехом, как звон серебряного колокольчика над королевской колыбелью.
     Можешь не сомневаться, все  это враки.  Пустили слух,  надо полагать, в
Йорке, там было кому маяться завистью... Ну, да ты меня понимаешь. И  притом
еще дитя - вылитый отец. Они там все время твердили:
     "Король  Лот приедет,  посмотрит  -  и  увидит  самого  себя,  словно в
зеркале, вот как ты, госпожа, смотришься в зеркало и видишь свое  отражение.
Ну вылитый король, младенчик ты наш!.." Знаешь это женское сюсюканье, мастер
Эмрис. "Вылитый венценосный папенька!"
     Так он  болтал  без  устали,  а  Кассо,  занятый  наведением блеска  на
какие-то медные  бляшки, улыбался, прислушиваясь;  и я тоже помалкивал, лишь
изредка вставлял слово-другое, а на самом деле думал свои думы.
     Походит, стало быть, на отца? Темные волосы,  темные глаза -  это может
относиться и к Лоту, и к Артуру. Возможно  ли, что  рок все же был  к Артуру
милосерден?  Что  она  зачала  от Лота,  а потом  соблазнила Артура, надеясь
привязать его к себе?
     Если  бы  так! Но я  отбросил  эту возможность.  Тогда, в Лугуваллиуме,
когда я ощутил грозное дыхание беды, сила моя еще  оставалась при мне. Но  и
без этого сегодня ясно, что следует остерегаться коварства Моргаузы.  Я ради
того и прибыл  на север, чтобы держать ее под наблюдением, и теперь  рассказ
Бельтана мог подсказать мне, чего именно я должен опасаться.
     Тут  возвратился Ульфин  и  остановился  за порогом, стряхивая с  плаща
мелкие  дождевые капли.  Он нашарил меня глазами в таверне и  сделал мне еле
заметный знак. Я встал и, извинившись перед Бельтаном, подошел к порогу.
     -  Есть  новости, - шепнул мне Ульфин. - Только что  прискакал в  город
королевин гонец.  Я сам его видел.  Конь в мыле, загнан  чуть не  насмерть Я
говорил тебе, что подружился с одним из  привратников? Так вот, он  говорит,
что король Лот уже близко. Он продвигается быстро и будет дома  нынче в ночь
или к утру.
     - Спасибо, -  поблагодарил я  его. -  Ты весь день провел под  открытым
небом,  ступай  теперь переоденься  и  поешь. В  рассказе  Бельтана  кое-что
подсказывает мне, что  надо  сторожить у  задних, ворот замка.  Когда поешь,
приходи, я буду там. Я постараюсь отыскать укрытие, чтобы нам не вымокнуть и
остаться незамеченными.
     Мы вернулись к столу, и я спросил у Бельтана:
     - Ты не отпустишь ли со мной Кассо на полчаса?
     - Разумеется! Но позже он мне понадобится. Мне ведено завтра снова быть
в замке и возвратить распорядителю двора вот эту пряжку. Чтобы ее  починить,
мне потребуется помощь Кассо.
     - Я его не задержу. Кассо!
     Раб был уже на ногах.
     Ульфин спросил с легкой тенью недоверчивости:
     - А ты точно знаешь, что теперь надо делать?
     - Догадываюсь, - ответил я. - Моя сила, как я  тебе говорил, мне  здесь
не в помощь.
     Я произнес это тихо, в шуме таверны Бельтан не мог меня услышать. А вот
Кассо  услышал  и  быстро  перевел взгляд  с меня на  Ульфина  и  обратно. Я
улыбнулся ему.
     - Не беспокойся, Кассо. У нас с Ульфином  тут есть дела, которые  никак
не затрагивают тебя и твоего хозяина. А теперь идем со мной.
     - Я мог бы сам с тобой пойти, - торопливо предложил Ульфин.
     - Нет. Делай, как я сказал, сначала поешь. Наша  стража может оказаться
долгой. Кассо...
     И мы пошли по лабиринту грязных улиц. Дождь лил теперь ровно и сильно и
разливался топкими,  зловонными лужами.  В домах если где и  мерцал свет, то
лишь слабый, дымный отблеск  очага, да и  тот просачивался  сквозь шкуры или
мешковину,  которыми были затянуты все  окна  по случаю плохой погоды. Скоро
наши  глаза  привыкли  к  темноте,  и  мы  могли  успешно  перебираться,  не
замочившись,  через черные потоки. Но вот над головой  у нас замаячил черный
склон замковой горы. Вверху, над задними воротами, среди тьмы горел фонарь.
     Кассо, шедший за мной по пятам, тронул меня за локоть и указал на узкий
проулок, больше похожий сейчас на канаву для стока воды. В прошлый раз я шел
другим путем. Снизу, сквозь плеск дождя, доносился шум реки.
     -  Этот  проулок  ведет напрямую к пешеходному мостику?  - спросил я  у
Кассо.
     Он старательно закивал.
     Мы стали осторожно спускаться по скользким булыжникам. Река  ревела все
громче. Я уже видел пену под водосбросом и большое мельничное колесо. Дальше
в отсветах от белой пены угадывался мостик.
     Вокруг не было  ни души. Мельница не работала. Мельник, возможно, жил в
верхнем помещении, но держал свои ворота на запоре, и света  в окнах тоже не
было заметно. По-над  берегом  среди мокрых трав, мимо запертой мельницы шла
топкая дорожка к мосту.
     Я  даже подосадовал на Кассо за то, что он  выбрал  этот спуск.  Верно,
сообразил,  что надо подойти к мосту тайно; хотя,  право, в такую непогоду и
на главной  улице никого  не  встретишь: Но мысли  мои были прерваны  звуком
человеческих голосов и светом качающегося фонаря - я  едва успел укрыться  в
воротах мельницы.
     Мимо нас  тем  же  путем,  что  и  мы, спускались  трое.  Они  спешили,
переговаривались вполголоса  и передавали  из рук в  руки  бутылку. Замковые
слуги,  надо  полагать,  возвращаются  восвояси  из  таверны.  У  моста  они
остановились, оглянулись через плечо. Облик их и замашки были заговорщицкие.
Один что-то сказал, послышался смех, тут же пресекшийся. Потом они двинулись
дальше,  но  я уже успел разглядеть их в  свете фонаря: они были вооружены и
трезвы.
     Кассо стоял рядом со мною,  вжавшись  в темную нишу  ворот. Трое прошли
мимо, не посмотрев в нашу сторону, и, гулко топоча по мокрому мосту, перешли
на другой берег.
     Но бегучий свет  их фонаря на миг осветил для меня и еще кое-что. Рядом
с  мельничными на  углу были еще  одни  ворота, и они стояли распахнутые. На
заросшем травой  дворе лежали сложенные  чурбаки  и ободья, и  я понял,  что
здесь работает колесных дел мастер. Ночью мастерская пустовала, но в глубине
под навесом еще тлели непрогоревшие угли. Спрятавшись в темной мастерской, я
смогу слышать и видеть всякого, кто приблизится к мосту.
     Кассо первым добежал до теплого укрытия и схватил охапку прутьев, чтобы
положить на горячую золу.
     - Больше одного не клади. Вот так, молодец, - сказал я. - Теперь ступай
назад  и приведи  сюда Ульфина,  а  после этого можешь вернуться  в таверну,
обсушиться, обогреться и больше о нас не думать.
     Он  закивал, заулыбался, как видно желая мне  показать, что моя  тайна,
какова бы она ни была, умрет у него в груди. Бог знает, что  он предполагал:
свиданье, может быть, или же шпионство. Если уж на то пошло, я и сам знал не
многим более, чем он.
     - Кассо, ты хотел бы научиться читать и писать?
     Никакого ответа. Улыбка сошла с его лица. В свете разгорающегося язычка
огня я увидел, что он замер,  расширив  глаза, не веря  самому  себе, словно
заплутавший,  отчаявшийся в спасении путник, которому вдруг показали дорогу.
Потом один раз, резко, кивнул.
     - Я позабочусь о твоем  обучении.  А  теперь  ступай, и спасибо. Доброй
ночи.
     Он помчался со всех  ног вверх по зловонному переулку, словно не ночью,
а средь бела  дня. Я увидел, как  он подпрыгивает и  пританцовывает на бегу,
как молодой барашек, выпущенный на пастбище  погожим утром.  А я вернулся  в
мастерскую под навесом, обойдя яму с дегтем и большой молот,  прислоненный к
штабелю  колесных спиц.  У очага я приметил скамеечку, на которой днем сидел
подмастерье,  раздувавший мехи, и  уселся ждать и  сушить у огня свой мокрый
плащ.
     Снаружи, под ровный шорох дождя, грохотала вода, скатываясь по желобу в
запруде и обрушиваясь на ступицы мельничного колеса. Пробежали  два голодных
бездомных пса,  огрызаясь друг на друга из-за каких-то отбросов. У колесника
в мастерской пахло свежей древесиной, высыхающей смолой, обкуренным вязом. И
в теплой темноте, не заглушенные шумами близкой воды, отчетливо потрескивали
маленькие язычки моего огня. Время шла
     Однажды  я уже сидел так у огня  в одиночестве,  устремленный  мыслью к
родильным покоям. И тогда бог  открыл мне судьбу новорожденного младенца. То
была ночь звезд и  ветра, дующего над  чистым  морем, и великой  королевской
звезды, воссиявшей на  небосводе. Я был тогда молод и  полон веры в себя и в
моего бога,  который  меня  вел. Теперь  же я ни в чем  не был уверен, кроме
того, что  злу, задуманному Моргаузой, смогу  противостоять не  больше,  чем
сухой сучок может задержать пенную струю, бегущую по водосбросу плотины.
     Однако знание  -  это  тоже  оружие.  Сюда  меня  привела  обыкновенная
человеческая догадка, теперь посмотрим, правильно ли я разгадал замыслы этой
рыжекудрой ведьмы. И притом, пусть  бог меня  и  оставил, все равно  на моей
стороне сила, какой может располагать редко кто из  смертных: к  моему слову
прислушивается король.
     А вот и Ульфин, он пришел разделить  со мной одиночество ночной стражи,
как некогда в Тинтагеле. Мой слух не  уловил ни звука, покуда вдруг его тень
не заслонила мне небо.
     - Сюда, - позвал я, и он ощупью пробрался к моему огню.
     - Никаких новостей, милорд?
     - Пока нет.
     - А чего ты ожидаешь?
     -  Я  не  вполне  уверен,  но  мне  кажется, что  кто-то,  посланный от
королевы, должен здесь сегодня ночью проехать.
     Я почувствовал, что он повернул голову и в темноте посмотрел на меня.
     - В связи с ожидаемым приездом короля Лота?
     - Да. Что-нибудь слышно о нем?
     - Только то, что я уже тебе говорил.  Предполагают, что он будет  гнать
во весь опор. И должен прибыть совсем скоро.
     -  Я  тоже  так  думаю.  Во всяком  случае,  Моргаузе  надо действовать
наверняка.
     - О чем ты, милорд?
     - О сыне Верховного короля.
     Ульфин помолчал. Потом спросил:
     - Ты думаешь, они захотят его тайно вывезти, чтобы Лот, поверив слухам,
не вздумал его убить? Но в таком случае...
     - Да? Что в таком случае?
     - Ничего, милорд  Мне просто  подумалось  ... Ты полагаешь, его вывезут
этим путем?
     - Нет. Я полагаю, что его уже вывезли.
     - Уже? И ты видел куда?
     -  До того, как я здесь расположился. Я убежден, что дитя в замке - это
не Артурово дитя. Его подменили.
     В темноте Ульфин шумно выдохнул воздух.
     - Из страха перед Лотом?
     - Разумеется. Подумай сам, Ульфин. Что бы там Моргауза ни наплела Лоту,
он не мог не знать  слухов, которые пошли сразу, как стало известно, что она
в тягости. Она  попыталась его убедить, что  ребенок - его, но рожден прежде
времени;  и возможно,  что  убедила. Но неужто же он допустит даже  малейший
риск того, что в королевской колыбели все-таки  лежит сын другого, тем более
сын Артура, и чужое дитя вырастет  наследником Лотиана? Убедила  она его или
нет, все равно велика опасность, что  он убьет  мальчика в случае  обмана. И
Моргауза это понимает.
     - Ты полагаешь, до него дошли разговоры, что это сын Верховного короля?
     - Это  было неизбежно.  Артур  не  прятался  в  ту ночь,  когда  был  у
Моргаузы. И  она тоже не  делала из этого тайны,  наоборот.  Позже,  когда я
угрозами вынудил ее отказаться от ее намерений, она, может быть, и уговорила
или  застращала своих женщин, чтобы они хранили тайну; но стража видела его,
и к утру об этом знал  весь  Лугуваллиум. Что же остается  Лоту? Он бы так и
так не потерпел у себя чужого ребенка, Артуров же может быть опасен.
     Ульфин опять помолчал.
     - Мне приходит  на память ночь в Тинтагеле. Не та, когда мы проводили в
замок  короля Утера, а вторая, когда королева Игрейна  передала тебе Артура,
чтобы спрятать от Утеровых глаз.
     - Да.
     -  Милорд, ты намерен взять и этого младенца, дабы спасти его от Лотова
гнева?
     Его голос, тихий до шепота, тем  не менее  зазвенел от напряжения. Но я
не слушал:  где-то далеко в ночи сквозь шум  плотины я  различил стук копыт,
это был даже не звук, а легкое колебание земли у нас под ногами.  Затем  это
биение стихло, и снова зазвучал шум падающей воды.
     - Что ты сказал?
     - Я спросил, милорд, твердо ли тебе все известно про этого младенца?
     - Мне известно только то же, что  и тебе. Посуди сам. Она лгала о сроке
родин,  так чтобы  можно  было  объявить роды преждевременными. Хорошо,  это
могло быть  всего  лишь заботой о  приличиях,  так  часто  делается.  Но  ты
посмотри, как проделала это она. Подстроила, чтобы не было никого из врачей,
потому, видите  ли, что роды произошли неожиданно, и притом так  быстро, что
ни одного свидетеля не успели пригласить в родильные покои,  как обычно  при
родах в королевском доме. Присутствовали только ее женщины, а они преданы ей
телом и душой.
     - Да, но зачем все это, милорд? Что она благодаря этому получила?
     -  Только одно: младенца,  которого можно будет показать Лоту, чтобы он
его убил, если пожелает, между тем как ее ребенок, ребенок Артура, останется
невредим.
     Ульфин беззвучно охнул.
     - Тогда выходит, что...
     - Вот именно. Она, наверно, загодя сговорилась с какой-нибудь женщиной,
чье время подходило тогда  же. С  какой-нибудь  беднячкой,  которая  возьмет
деньги  и  будет держать язык  за  зубами и только обрадуется  случаю  стать
приемной матерью королевскому дитяти. Что ей наговорила Моргауза, об этом мы
можем только  догадываться,  бедная  женщина  едва ли  подозревает,  что  ее
собственное дитя находится в опасности. И  подменыш  в  замке лежит  сейчас,
качается  в королевской колыбели, а  Артуров  сын, страшное оружие Моргаузы,
спрятан где-то в другом  месте. Неподалеку, как можно думать. Ее ведь должны
оповещать о том, как он поживает.
     - И если ты правильно говоришь, то после появления Лота ...
     - ...что-то должно произойти. Если ребенок пострадает, Моргауза захочет
позаботиться  о  том,  чтобы родная мать ничего не узнала.  Может быть, даже
переправит Мордреда в другое место.
     - Но...
     - Ульфин, мы с тобой  ничего  не  можем сделать для спасения подменыша.
Его  судьба -  в  руках Моргаузы.  Да и не так  уж  это  бесспорно, что  ему
угрожает опасность; в  конце  концов, ведь Лот не дикарь. Но мы  бы  с тобой
только обрекли себя на верную смерть, а заодно с собой и младенца.
     - Знаю. Но как же тогда все эти  разговоры и  присюсюкивания в замке, о
которых тебе рассказывал Бельтан?  Я  тоже слышал, пока дожидался ужина. Что
они, мол, все там целый день только и знают, что твердят; "Ну вылитый король
Лот,  до чего  же  похож,  чудо,  да и только".  Может  быть, все-таки, твоя
догадка неверна и дитя на самом деле зачато Лотом?  Может быть, и срок родин
правильный? Младенец-то, говорили, родился хилый, маленький.
     - Может быть. Я  же сказал тебе,  что это  не более как догадка. Но что
королева Моргауза лжива до мозга костей, это мы знаем  твердо.  И что Артура
она  ненавидит.  За  ней  и  за Лотом  надо последить.  Артур  должен узнать
истинную правду, без тени сомнения.
     -  Это  я понимаю. Можно, например, навести  справки, у  кого  в городе
имелся мальчик в ту же пору, что и у королевы. Я завтра могу поспрашивать. У
меня уже завелось два-три полезных собутыльника.
     - В таком  городе  тебе  назовут семей  двадцать. А у нас нет  времени.
Слушай!
     По земле  передался отчетливый  стук  лошадиных копыт. Целый  отряд,  и
скачут во  весь опор.  Вот уже  он слышен и в  воздухе, все  ближе,  громче,
сквозь гул падающей воды. А вот  и  шум городской  толпы  - люди высыпали из
домов полюбоваться королевским кортежем. Короткие  возгласы,  скрежет дерева
по  булыжнику - это разводятся тяжелые ворота; звон конской  сбруи, бряцанье
лат,  храп взмыленных  лошадей.  Новые  возгласы, ответный крик  у  нас  над
головой с вершины замковой горы. Заиграла  труба. Прогрохотал  настил моста.
Со скрипом  закрылись  тяжелые  створки ворот. Звон и лязг  и перестук копыт
заглохли  за  стенами  замка.  И  снова  стало  отчетливей  слышно  то,  что
происходило вокруг.
     Я встал, подошел к  воротам  и посмотрел туда,  где над крышей мельницы
возносились  к сумрачному небу темные  замковые строения. Дождь перестал. За
окнами замка двигались огни. Окна вспыхивали и меркли одно за другим  -  это
слуги  с  факелами сопровождали короля по  королевским  покоям.  С  западной
стороны  два окна светились ровным  мягким светом. Движущиеся  огни достигли
этих окон и остановились.
     - Лот вернулся домой, - сказал я.

        12
     Где-то  в  замке  колокол  пробил  полночь.  Стоя  в  воротах  колесной
мастерской, я  расправил  затекшие,  застывшие плечи.  В  глубине двора, под
навесом,  Ульфин положил  в  огонь  еще один  прут,  остерегаясь,  чтобы  не
вспыхнуло слишком яркое пламя и не привлекло  внимания бодрствующих  в ночи.
Город вновь  погрузился в ночное  сонное  безмолвие, только  взлаивали то  в
одном,  то в другом  конце сторожевые псы да слышался по  временам крик совы
среди деревьев на склоне замковой горы.
     Я тихо  ступил из  ворот на улицу  и  отошел к мосту. Задрав голову,  я
разглядывал темную  громаду замка.  В высоких окнах еще  светились огни,  за
стенами  внутреннего  двора  чадили  и  отбрасывали  тени  факелы  прибывших
конников.
     Подошел Ульфин и, став рядом, набрал было воздуху в грудь, чтобы задать
мне вопрос...
     Но  так  и не задал. Кто-то,  пугливо озираясь, пробежал  по  мосту,  с
разгона налетел  на  меня и  с  испуганным  возгласом попытался  увильнуть в
сторону и продолжить свой бег.
     От неожиданности я и сам  растерялся. Но Ульфин подскочил,  одной рукой
поймал беглеца за локоть, ладонью  другой зажал  ему  рот  и, извивающегося,
брыкающегося, сграбастал в могучие объятья.
     - Женщина! - недоуменно произнес он.
     - В мастерскую, - распорядился я и прошел вперед.
     Прежде всего я подложил в огонь  целое полено. Пламя сразу взметнулось,
разгорелось.  Ульфин подтащил к огню свою сопротивляющуюся пленницу. Капюшон
плаща  соскользнул с ее головы, на  лицо упал свет от очага,  и я узнал ее и
удовлетворенно кивнул:
     - Линд.
     Она затихла под рукой Ульфина, только блеснули страхом широко раскрытые
глаза.  Встретившись  взглядом со  мною, она  замерла, как  куропатка  перед
горностаем. Она меня узнала.
     -  Да, -  проговорил  я. -  Я Мерлин. Я  ждал  тебя здесь, Линд. Теперь
Ульфин тебя отпустит, если ты не наделаешь шуму.
     Она  кивнула  в  знак  согласия.  Ульфин  убрал ладонь  от ее  рта,  но
продолжал держать ее в охапку другой рукой.
     - Отпусти, - сказал я.
     Он  повиновался и, сделав  шаг  назад,  встал между  нею  и выходом  из
мастерской.  Но эта предосторожность оказалась лишней.  Как только он разжал
руки,  она подбежала ко мне  и,  шлепнувшись на колени среди щепы и стружек,
ухватила меня за край одежды. Рыданья сотрясали ее.
     - О милорд! Господин! Помоги мне!
     - Я здесь не затем, чтобы причинить вред тебе или младенцу. - Я говорил
холодно, чтобы она успокоилась. - Верховный король  послал  меня  разузнать,
что с его сыном. Я не мог явиться к королеве, ты сама знаешь, поэтому я ждал
тебя здесь. Что произошло в замке?
     Но она не могла говорить, я видел,  что не могла, а только цеплялась за
мою одежду, дрожала и плакала.
     Тогда я обратился к ней ласковее:
     - Что бы ни случилось, Линд, я не смогу  тебе  помочь,  не  зная, в чем
дело. Подойди поближе к огню, успокойся и расскажи мне.
     Я попробовал отцепить ее руки,  но она только крепче ухватила край моей
одежды. И зарыдала в голос:
     - Не держи меня здесь, господин, дай мне  убежать! Или же помоги мне! У
тебя есть власть - ты Артуров человек, - тебе не страшна моя госпожа ...
     - Я помогу тебе, если ты будешь отвечать на вопросы. Что с сыном короля
Артура? Кто это приехал сейчас в замок, король Лот?
     - Да! О да! Он вернулся домой, еще и часу не прошло. Он бешеный, говорю
тебе,  бешеный! А она  даже не  попыталась ему помешать.  Только смотрела  и
смеялась.
     - В чем помешать?
     - В убийстве младенца.
     - Он убил ребенка, которого нашел у Моргаузы в замке?
     Она была вне себя и даже не заметила, как странно прозвучал мой вопрос.
     - Да, да! - Она  судорожно всхлипнула. - А ведь это был его родной, его
собственный   сын!   Я  присутствовала   при   родах   и   могу   поклясться
богами-хранителями моего очага, он был...
     - Что, что? - сразу насторожился стоящий у порога Ульфин.
     - Линд, - прервал я ее. -  Сейчас не время для загадок. - Я наклонился,
поднял ее на ноги и помог ей устоять.  - Говори.  Расскажи мне все, что  там
произошло.
     Она прижала запястье  к губам и через  несколько мгновений  уже  смогла
более или менее связно рассказывать:
     - Он приехал страшно злой. Мы ожидали этого, но не до такой степени. Он
слышал, о чем люди говорят, что, мол. Верховный король возлежал с Моргаузой.
Ты тоже знаешь это, милорд, ты знаешь, что это правда... Так вот, король Лот
страшно негодовал и ярился, называл королеву  блудницей, прелюбодейкой... Мы
все были там, ее придворные дамы и служанки, но ему горя мало, а она... Если
бы она была с ним ласкова, даже солгала бы...  - Линд судорожно сглотнула. -
Это  бы его  утихомирило.  Он  ей поверил  бы. Он перед  ней  никогда не мог
устоять. Мы думали,  она так и будет себя вести. Но она... Она расхохоталась
ему в лицо и сказала: "Разве ты не видишь,  как он  на тебя похож? Неужто ты
думаешь,  юнец Артур  мог зачать такого сына?"  А он ей на это: "Так,  стало
быть, это  правда? Ты была с ним?" А она ему: "А отчего  ж и  нет? Ты на мне
жениться не желал. Предпочел взять вместо меня эту слащавую куклу Моргану. Я
ведь тогда не была твоей, верно?"  Тут он еще того более разозлился. -  Линд
передернулась. - Посмотрел бы ты на него тогда, даже ты небось бы испугался.
     - Несомненно. А она?
     - Ничуть. Пальцем не шевельнула. Сидит себе в своем зеленом платье, вся
в  драгоценных  каменьях, и  улыбается.  Можно подумать, нарочно  хочет  его
разозлить.
     - Так оно и было, - сказал я. - Продолжай же Линд, не медли.
     Она уже  совсем  овладела собой. Я  отпустил ее, и она  стояла, все еще
дрожа, но отрешенно, горестно скрестив на груди руки,  как стоят плакальщицы
над гробом.
     -  Он сорвал с колыбели полог.  Дитя заплакало.  А он говорит: "На меня
похож? Пендрагонов пащенок  темноволос, и я темноволос. Вот и все сходство".
Тут он  увидел нас,  женщин, и велел  всем убираться вон. Мы разбежались. Он
был как бешеный  волк. Остальные все  убежали из  королевских  покоев,  я же
спряталась за пологом за дверью. Я думала, что... я думала...
     - Что ты думала?
     Но  она только  покачала головой. Слезы  капали,  отсвечивая  в пламени
очага.
     -  И вот тогда-то он  это и сделал. Младенец перестал плакать. Раздался
стук, будто  колыбель  опрокинулась на пол. А  королева  говорит,  спокойно,
точно ей дела  нет: "Напрасно  ты мне  не поверил. Это был твой  ребенок  от
одной шлюхи, которую ты приласкал в городе. Говорили же тебе, что он на тебя
похож".  И засмеялась.  Он сначала помолчал,  слышно  было, как он дышит,  а
потом сказал: "Темные волосы, и глаза уже начали чернеть. Его пащенок был бы
такой же.  Где же тогда он?"  А она: "Он родился хилый и умер". А король ей:
"Опять лжешь !" Она тогда говорит негромко и раздельно: "Да. Я лгу. Я велела
повитухе  унести его  и найти такого, чтобы  не  стыдно было тебе  показать.
Может быть, я была не  права. Но  я поступила так для спасения  твоей и моей
чести.  Рожденного  мною  младенца  я  видеть  не  могла.  Мне  мерзко  было
произвести на свет ребенка от другого мужчины, не от тебя. Я надеялась, что,
может быть, все-таки понесла от  тебя,  но тот, кто у меня  родился, был его
ребенок. Я не солгала,  что  он родился хилый.  Будем надеяться, что  он уже
тоже  умер".  И  тогда  король сказал:  "Надеяться - мало.  Надо действовать
наверняка".
     На этот раз Ульфин не выдержал и спросил:
     - Вот как? И что же?
     Девушка судорожно вздохнула.
     - Она переждала немного,  а  потом  проговорила -  эдак насмешливо, как
говорят,  чтобы подначить  мужчину на  опасное дело: "Что  же это  значит  -
действовать наверняка, король Лотиана? Разве, может, перебить всех младенцев
в городе, рожденных после Майского праздника? Я же сказала тебе, что не имею
понятия, куда его дели". А он даже раздумывать не стал. Он дышал со свистом,
словно на бегу. И сразу же  говорит:  "Ну, значит,  так я и сделаю.  Да, да,
всех,  и  мальчиков, и девочек,  иначе как я  узнаю  тайну этих  дьявольских
родин?"  Тут  я  хотела  было  убежать, да  ноги  не  послушались.  Королева
попробовала ему возразить: что, мол, люди скажут? Но он  оборвал ее, подошел
к дверям и кликнул своих  командиров. Те бегут на  королевский  зов, а он им
дает то самое распоряжение, кричит: всех новорожденных в городе! Что там еще
говорилось,  я не  помню. Я  боялась,  что сейчас упаду  в обморок, вывалюсь
из-под  полога и  все  меня  увидят. Слышала только, как королева  причитала
жалобным  голосом  что-то про приказ Верховного  короля и что, мол, Артур не
желает терпеть разговоры, которые пошли после  Лугуваллиума. Солдаты ушли. А
королева  уже  больше не плакала,  она  смеялась,  милорд, и обнимала короля
Лота.  И  так она с  ним  разговаривала,  будто  он совершил  невесть  какой
доблестный  подвиг. Тут  он тоже  стал  смеяться и говорит:  "Да, да!  Пусть
думают, будто это Артурово деяние, а не мое.  Оно  очернит его имя, как я не
смог бы, сколько бы ни старался". И они  удалились в опочивальню и затворили
за собой  двери. Я услышала,  как она меня зовет, но выскользнула из замка и
побежала со  всех ног. Она злодейка! Я всегда ее  ненавидела, но она ведьма,
она держала меня в страхе.
     -  Тебя  никто не  обвинит за дела твоей госпожи, - успокоил  я ее. - А
теперь ты можешь искупить свое в  них участие. Отведи меня туда, где спрятан
сын Верховного короля.
     Расширив глаза, она отшатнулась от меня, оглянулась через плечо, словно
вздумала убежать.
     - Послушай,  Линд. Если ты страшилась Моргаузы, куда более следует тебе
страшиться меня.  Ты бежала этой дорогой, чтобы спасти  младенца,  не правда
ли? Но в одиночку  тебе его  не  спасти. Ты и сама  в  одиночку  не  сумеешь
спастись. Но  если ты  мне поможешь, я тебя защищу. А ты  будешь нуждаться в
моей защите. Вот, слышишь?
     В вышине у нас над головами с лязгом распахнулись главные ворота замка.
Меж   деревьев  замелькали   факелы,   раздался   конский  топот,  возгласы,
распоряжения. Все это покатилось вниз, к большому мосту.
     Ульфин отрывисто произнес:
     - Они уже выехали. Поздно.
     - Нет!  - выкрикнула девушка. -  Домик Мачи в другой стороне.  Туда они
приедут напоследок. Я провожу тебя, господин! Ступай за мной.
     И, не говоря больше ни слова, мотнулась наружу. Мы с Ульфином поспешили
за ней.
     Вверх  по проулку, которым  мы сюда спускались, потом  через  пустырь и
снова вниз по  узкой улочке,  криво  сбегавшей  к реке, и  берегом  реки  по
прибрежной тропе, утопавшей в зарослях крапивы, распугивая крыс, кормившихся
среди  отбросов. Здесь  стояла  непроглядная мгла, и  мы поневоле  двигались
небыстро,  хотя ночь ужасов  дышала нам в затылок, точно настигающий  гончий
пес.  Позади нас оживала, пробуждалась окраина города. Сначала раздался  лай
собак,  потом  возгласы солдат, гулкий стук  подков. Потом  захлопали двери,
послышался женский плач, крики мужчин, перемежающиеся то тут, то там громким
лязгом скрещенного оружия.  Я бывал  в отданных на  разграбление захваченных
городах, но это было нечто иное.
     - Сюда! -  шепнула Линд и свернула на другую кривую улочку, уводящую от
реки. Вдали за домами по-прежнему отравляли ночь страшные кровавые звуки. Мы
пробежали, оскользаясь,  по уличной грязи,  взобрались по каким-то  разбитым
ступеням и очутились  на  еще одной узкой улочке. Здесь пока  царила  сонная
тишина,  хотя  в  одном  окне я  заметил  огонек  -  испуганного  горожанина
разбудили  отдаленные крики. По этой  улочке мы выбежали на травянистый луг,
где пасся  стреноженный  осел, миновали ухоженный  фруктовый  сад, кузницу с
плохо  притворенной дверью и очутились  возле  аккуратного  домика,  который
стоял отдельно от других  за невысокой  терновой изгородью. Перед  домом был
палисадник с голубятней и собачьей конурой.
     Дверь была широко распахнута и качалась на ветру. Сторожевой пес рвался
на цепи, вскидываясь  на задние лапы. Голуби все  выпорхнули из голубятни  и
взбивали крыльями  серый предутренний воздух. А  в доме  - ни огонька. И  ни
звука.
     Линд пробежала через палисадник, остановилась  на  пороге,  заглянула в
черную глубину.
     - Мача! Мача!
     На приступке за дверью стоял фонарь.  Но разве досуг сейчас было искать
огниво? Я осторожно оттолкнул девушку. "Выведи ее", - приказал я Ульфину, он
взял ее за руку, а я поднял фонарь и резко взмахнул им у себя над головой. И
сейчас же из фитиля с шипением выбился яркий язычок пламени. Я услышал сзади
изумленный возглас Линд. И тут  же у нее перехватило дыхание. Фонарь осветил
всю  внутренность  дома: кровать у стены, тяжелый стол с лавкой, горшки  для
стряпни и для хранения масла, маленькую скамеечку и упавшую рядом  прялку  с
протянутой куделью; чисто выметенный  очаг и добела вымытый каменный пол без
единой  соринки,  только  в  углу  труп  женщины  в луже крови,  натекшей из
перерезанного горла. У кровати стояла колыбель, она была пуста.

     * * *
     Линд и Ульфин  ждали меня у садовой ограды. Девушка притихла,  она была
так потрясена, что даже перестала плакать; личико ее в свете фонаря было без
кровинки. Ульфин поддерживал ее, обхватив одной рукой за плечи.  Он тоже был
бледен.  Пес  на цепи, поскулив,  сел перед  конурой,  задрал  нос  к небу и
протяжно,  пронзительно  завыл. Ему  среди лязга и  криков  в ночи отозвался
другой, из соседнего квартала, потом третий, ближе.
     Я плотно притворил за собой дверь домика.
     - Мне очень жаль, Линд. Но тут  уже ничем не поможешь. Надо уходить. Ты
знаешь таверну у южных  ворот? Отведи нас туда, но только в обход  той части
города, откуда сейчас доносятся  крики.  И постарайся  не давать воли своему
страху: я сказал, что защищу тебя,  так и будет.  Ты пока останешься с нами.
Пошли.
     Она не двинулась с места.
     - Его унесли! Они схватили  младенца!  И убили  Мачу. - Она обратила ко
мне невидящий  взгляд. - Почему? Король не мог повелеть этого,  она была его
милой!
     Я задумчиво отозвался:
     - В самом деле, почему?
     И поторопил, легонько встряхнув ее за плечи:
     - Идем, дитя,  нельзя больше  медлить. Солдаты второй  раз  сюда, может
быть, и  не вернутся, но тебе на улицах грозит  опасность. Веди нас  к южным
воротам.
     - Это она, она  направила их сюда! - не слыша меня,  причитала  Линд. -
Они поспешили прямо сюда.  А я опоздала! Если  бы вы  не  задержали  меня на
мосту...
     -  ...ты  бы тоже сейчас валялась мертвая,  - сухо докончил Ульфин.  Он
говорил  спокойно,  словно ужасы  ночи его не  задевали. - Чем  ты могла  им
помешать,  ты и твоя Мача?  Нашли бы здесь тебя и  зарезали, не успела бы до
изгороди добежать. Ты лучше  делай, что говорит милорд. Если ты, конечно, не
хочешь вернуться к королеве и доложить о том, что здесь произошло. Можешь не
сомневаться, она  уже догадалась, куда  ты  побежала.  И солдаты не замедлят
сюда за тобой явиться.
     Это было сказано резко, зато возымело действие. При упоминании Моргаузы
Линд  словно очнулась.  Она бросила последний  испуганный взгляд  на  домик,
натянула на голову капюшон и побрела через сад, пробираясь между деревьями.
     Я задержался возле воющего пса и положил ладонь ему на  шею. Жуткий вой
прервался.  Животное дрожало  мелкой дрожью.  Я  достал кинжал  и  перерезал
веревочный ошейник. Но пес  не сдвинулся с  места,  и я,  оставив его, пошел
дальше.
     В ту ночь схватили два десятка младенцев. Кто-то из повитух и знахарок,
должно быть, наставил воинов  Лота, где искать. Когда мы кружным  путем,  по
пустынным окраинам,  добрались  до  таверны,  все  было уже  позади, солдаты
ускакали. Нас никто не остановил,  никто не обратил на нас внимания. Улицы в
центре  города  были полны  народа.  Стоял страшный  шум. Одни  метались как
безумные между домами,  другие выглядывали  в страхе  из темных  подворотен.
Здесь и там вокруг рыдающей матери, вокруг потрясенного или взбешенного отца
собирались  толпы.  Бедные  люди,  лишенные возможности  противостоять  воле
своего  короля! Монарший гнев пронесся  через город, и им  оставалось только
горевать.
     И  проклинать. Я слышал, как повторялось имя Лота: конники-то были его.
Но  вместе с ним раздавалось  и имя  Артура. Клевета уже была пущена,  и  со
временем  ей  предстояло  полностью вытеснить  правду.  Артур  был Верховный
король, источник и блага, и зла.
     В одном мучители  были к ним  милосердны:  они  не  пролили крови. Пала
жертвой   одна  только  Мача.  Солдаты  выхватывали  детей  из  колыбелей  и
скрывались с ними  во тьме. Не считая двух-трех разбитых лбов в тех случаях,
когда отцы пытались заступиться, они никому не нанесли увечий.
     Об  этом поведал мне  потрясенный  Бельтан.  Он  встретил нас в  дверях
таверны одетый и  охваченный страшным волнением. Линд  он  даже не  заметил.
Поймав меня  за руку,  он, захлебываясь, рассказал о событиях  этой ночи. Из
его сбивчивого рассказа мне стало ясно одно: солдаты с младенцами проскакали
здесь совсем недавно.
     - Они были  еще  живы  и плакали - только вообрази, мастер Эмрис!  - Он
горестно заламывал руки. -  Ужасно,  ужасно! Поистине дикие времена!  И  эта
болтовня про Артуров  приказ, кто в нее поверит?  Но тише, ни  слова больше,
чем  скорее  мы будем  в пути,  тем  оно лучше.  Не место здесь  для честных
ремесленников. Я бы выехал еще раньше, мастер  Эмрис, но я дожидался тебя. Я
думал,  тебя  позвали  оказать  помощь,  говорят,  в  городе  есть  раненые.
Младенцев собираются уничтожить, ты слышал? О милостивые боги, подумать, что
только  вчера я  ...  А  вот  и  Кассо,  добрый  человек!  Я  позволил  себе
распорядиться, чтобы  он оседлал ваших мулов, мастер Эмрис. Я уверен