Мэри Стюарт. Хрустальный грот -------------------- Мэри Стюарт. Хрустальный грот ("Мерлин" #1). Mary Stewart. The Crystal Cave (1970) [= Merlin of the Crystal Cave] ("The Merlin" #1). -------------------- Посвящается памяти Молли Крэг О, Мерлин, грезящий в хрустальном гроте среди алмазного сиянья дня. Найдется ли еще певец, чье пение сравняет Адамова перста деяния? Найдется ли бегун, кто, тень свою опережая, ворвется во врата истории, злосчастный плод на место возвращая? Увидим ли еще, как волшебство твое откроет взору нашему невесту в будуаре, иль день, увенчанный снегами, иль время узникам своим. Эдвин Мур "Мерлин" ПРОЛОГ. ПРИНЦ МРАКА Сейчас я старик. Молодость была уже давно позади, когда Артур стал королем. Прошедшие с тех пор годы тускнеют и гаснут в памяти по сравнению с воспоминаниями юности. Моя жизнь напоминает мне дерево, которое отцвело и отшумело и теперь стоит желтое в ожидании смерти. В воспоминаниях всех людей преклонного возраста недавнее прошлое словно покрыто дымкой, а впечатления детства и юности отличаются четкостью и красочностью. Передо мной проходят сцены из моего далекого детства, яркие и живые, как яблоня у белой стены или колышущиеся в солнечном свете знамена на фоне грозового неба. Цвета представляются ярче, чем на самом деле было, я в этом уверен. Посещающие меня здесь в темноте воспоминания проходят перед глазами ребенка. Они далеки и лишены боли, будто я наблюдаю со стороны, что происходит, но не со мной, не с этим мешком костей, в котором теплится память, а с другим Мерлином, молодым, свободным как весенний ветер, как птица, в чью честь она меня назвала. Что касается недавнего прошлого, то здесь дело обстоит иначе. Оно предстает передо мной в игре пламени и теней. Наверное, потому, что я вспоминаю его, глядя на огонь. Это то немногое, чего не назвать волшебством и на что я остался способен, превратившись в старика и простого смертного. Я по-прежнему могу видеть. Не так ясно, как прежде, и без трубных раскатов, но как ребенок, мечтающий, глядя на пламя. Я могу заставить огонь разгореться и угаснуть - нет проще волшебства. Ему просто научиться, и забывается оно в последнюю очередь. То, что не вспоминается мне в мечтаниях, я вижу в огне, в красной сердцевине костра или в бесчисленных зеркальных отражениях хрустального грота. Самое первое воспоминание мгновенно и покрыто мраком. Оно не принадлежит мне, но позже вы поймете, откуда мне известно о нем. Это не столько воспоминания, сколько сон из прошлого, нечто, передавшееся с кровью. Воспоминание, принадлежавшее Ему, пока я был с Ним. Я верю в возможность подобного. Поэтому будет правильнее, если я начну с Него, с того, кто предшествовал мне и последует за мной, когда я уйду. Вот что произошло той ночью. Я видел все, и мой рассказ правдив. Было холодно и темно. Он разжег небольшой костер, но от него шло больше дыма, чем тепла. Весь день лил дождь. С веток, нависавших над входом в пещеру, продолжала капать вода. Колодец переполнился, и тонкий ручеек стекал через край, впитываясь в землю. Несколько раз он в беспокойстве выходил из пещеры, и сейчас он снова подошел к роще, где стоял на привязи его конь. С наступлением сумерек дождь прекратился и начал медленно подниматься туман, скрывая все на высоте полметра от земли. Как привидение стояли деревья, беззвучно пасущийся серый конь походил на плывущего лебедя, на самый настоящий призрак. Его уздечку, чтобы не звенела, он обернул разорванной перевязью. На уздечке блестела позолота, а перевязь оказалась из шелка. Он был королевским сыном. Поймай они его, его ждала бы смерть. Ему только исполнилось восемнадцать лет. В долине глухо застучали копыта. Он повернул голову, дыхание участилось. На свету блеснул его меч. Конь прекратил есть и поднял голову из тумана, принюхиваясь, но не издал ни звука. Юноша улыбнулся. Топот приблизился, и из темноты показался гнедой пони, скрытый по грудь в тумане. Седок был небольшого роста, хрупкий, закутавшийся от ночного холода в темную накидку. Пони остановился, забросив голову, и раздалось пронзительное ржанье. Наездница недовольно прикрикнула на него, соскользнула на землю и притянула его морду за уздечку к накидке, заставляя пони замолчать. Она была совсем юной и тревожно огляделась кругом, ища взглядом юношу, стоявшего за деревьями с мечом в руке. - От тебя шума как от конного отряда, - сказал он. - Я совсем не узнала место. В тумане все меняется. - Тебя никто не видел? Добралась без приключений? - Почти. Последние два дня без них не обойтись. Их можно встретить на любой дороге, днем или ночью. - Можно догадаться, - он улыбнулся. - Ну, ладно, главное, ты на месте, давай поводья. - Он отвел пони к деревьям и привязал его. Затем поцеловал ее. Немного спустя она оттолкнула его. - Мне не следует оставаться. Я все привезла, и если не смогу приехать завтра... - Ее взгляд остановился на оседланной лошади, обмотанных перевязью удилах, упакованной седельной сумке. Она замолчала, прижав руки к груди. Сверху легли его руки. - Я так и знала. Мне даже сегодня сон приснился. Ты уезжаешь. - Я должен уехать сегодня ночью. Минуту она не говорила ни слова. - Сколько? - всего лишь спросила затем. Он не стал разыгрывать непонимающего. - В нашем распоряжении час-два, не больше. - Ты еще вернешься, - твердо сказала она и перебила, когда он начал говорить. - Нет, не сейчас, потом. Все сказано. У нас мало времени. Я лишь имела в виду, что с тобой все будет в порядке и ты благополучно вернешься сюда. Можешь поверить мне, я разбираюсь в таких вещах. Я обладаю Провидением. Ты вернешься. - Я это знаю, не обладая им. Я должен вернуться. Послушай меня. - Нет, - она снова, почти сердито, оборвала его. - Это не имеет значения. Какое это имеет значение? У нас остался час, и мы тратим его зря. Давай войдем. Обняв ее одной рукой и на ходу расстегивая ей застежку с самоцветом, державшую накидку, он повел ее к пещере. - Да, пойдем.  * КНИГА ПЕРВАЯ. ГОЛУБЬ *  1 Мне было всего шесть лет, когда к нам приехал дядя Камлак. Он запомнился мне с первого взгляда: такой же горячий и вспыльчивый, как мой дедушка. У него были голубые глаза и рыжеватые волосы, которыми я так восхищался у своей матери. Стоял сентябрьский вечер. Камлак прибыл в Маридунум на закате с небольшим отрядом. Как еще маленького, меня держали в длинной, построенной в старом стиле комнате вместе с женщинами, где они занимались ткачеством. Моя мама работала за ткацким станком. Я до сих пор помню материю, она была пурпурного цвета, с зеленой вышивкой по кромке. Я сидел рядом на полу, играя в бабки за двоих. Через окно проникали косые солнечные лучи, образуя на потрескавшейся мозаике пола продолговатые лужицы света, отливавшие чистым золотом. За окном в траве жужжали пчелы, стук и шум станка действовали усыпляюще. Склонившись над веретенами, голова к голове, женщины негромко переговаривались между собой. Пригревшись в одной из таких солнечных лужиц, моя няня Моравик заснула прямо на табурете. Из внутреннего двора замка послышались лязганье и звон, перекрывшие стук станка и женскую болтовню. Фыркнув, Моравик проснулась и огляделась. Уронив челнок, мать села прямо и прислушалась, подняв голову. Я заметил, как они с Моравик встретились взглядом. Я хотел подбежать к окну, но Моравик резко окликнула меня. Что-то в ее голосе заставило меня остановиться и послушно вернуться на место. Она засуетилась, поправляя на мне одежду, одергивая тунику и приглаживая мои волосы. Стало ясно, что к нам пожаловал важный гость. Я понял, что мне предстоит предстать перед ним, и почувствовал волнение, немного смешанное с удивлением. В ту пору меня держали обычно подальше от посторонних глаз. Я терпеливо ждал, пока Моравик расческой восстановит на моей голове порядок. За моей спиной они с матерью обменялись быстрыми беззвучными фразами, которые, как я ни старался, мне не суждено было понять. Я переключился на звуки, доносившиеся со двора, - лошадиный топот, окрики. Говорили не на уэльском или латинском, а на кельтском, с малобританским акцентом, хорошо мне понятным: няня Моравик была бретанкой, и я говорил на ее наречии как на своем родном. Я услышал громкий смех деда и чей-то в ответ. Затем дед, должно быть, провел гостей в помещение, голоса затихли, во дворе раздавалось лишь бряцанье и топот лошадей, разводимых по стойлам. Я вырвался из рук Моравик и кинулся к матери. - Кто это? - Мой брат Камлак, королевский сын. - Не глядя на меня, она указала на упавший челнок. Я поднял его и подал ей. Мама медленно и рассеянно принялась за работу. - Выходит, война кончилась? - Война давно кончилась. Твой дядя с его величеством вернулись с юга. - Они вернулись, потому что умер мой дядя Дайвид? - Дайвид был старшим сыном короля и являлся наследником. Он неожиданно скончался в сильных мучениях от желудочных колик. Его бездетная вдова Илен уехала к своему отцу. Естественно, распространились обычные в подобных случаях слухи об отравлении, но никто не воспринимал их всерьез. Дайвида любили, он был храбрым бойцом и осторожным человеком, умел вовремя проявить великодушие. - Говорят, ему надо жениться? Да, мама? - Я был взволнован, ощущая собственную важность от причастности к таким сведениям и представляя свадебные торжества. - Теперь, после смерти дяди Дайвида, он женится на Кирдуэн? - Что?! - Челнок остановился, и мать, пораженная, повернулась ко мне. Однако смягчилась при виде выражения на моем лице и, судя по голосу, больше не сердилась, хотя и продолжала хмуриться. Сзади кудахтала и суетилась Моравик. - Откуда это пришло тебе в голову? Забудь о таких вещах и не открывай больше рта. Челнок снова медленно пришел в движение. - Послушай, Мерлин, будь хорошим мальчиком. Когда они придут посмотреть на тебя, веди себя тише воды. Понял? - Да, мама. - Я понимал все очень хорошо. Обычно меня прятали от короля. - Они придут посмотреть на меня? Но зачем? - Спрашиваешь зачем? - с некоторой горечью, отчего сразу постарела и стала похожа на Моравик, спросила мама. Станок с новой силой яростно застучал. Мать заправляла зеленую нить, и я увидел, что она допустила ошибку. Но рисунок выглядел красиво, и я промолчал, наблюдая вблизи за ее работой. Наконец занавес на входе откинулся, и в комнату вошли двое. Они будто заполнили собой всю комнату - рыжий и седой. От солнечных лужиц их отделял какой-то фут. Мой дед был одет в голубую, цвета барвинка одежду, окаймленную золотым шитьем. Камлак был в черном. Потом я узнал, что он всегда носил черное. На плече и руках сверкали драгоценные камни. Рядом со своим отцом он выглядел проворным и молодым, его движения были упруги и резки, как у лисы. Мать встала. На ней было домашнее темно-коричневое одеяние. Шелк переливался на фоне ее волос. Но вошедшие даже не взглянули на нее. Будто в комнате никого, кроме меня, малыша, стоявшего у ткацкого станка, не было. Дед показал головой на дверь: "Выйдите". Шурша одеждами, женщины молча поспешили на выход. Моравик приготовилась заупрямиться и надулась как куропатка. Жестокий взгляд голубых глаз хлестнул ее, и, не осмелившись на большее, она, фыркнув, вышла. Взгляд остановился на мне. - Незаконнорожденный сын твоей сестры, - сказал король. - Изволь. В этом месяце исполняется шесть лет. Рос как сорная трава. Другого такого чертова отродья не сыскать. Только погляди. Черные волосы, черные глаза и боится холодного оружия, будто его подменили в Пустых горах. Скажи мне, что его зачал сам черт, и окажешься прав. Вопрос дяди, обращенный к матери, состоял лишь из одного слова: - Чей? - Думаешь, мы не спрашивали ее, дурень? - ответил дед. - Ее пороли, пока женщины не сказали, что может случиться выкидыш, но не добились ни слова. Наверное, уж лучше бы так и случилось. Женщины несли какую-то чушь о нечистой силе, являющейся к девушкам по ночам. Они слышали это еще от прабабушек. Глядя на него, думаешь, что они оказались правы. Камлак, золотоволосый и ростом за метр восемьдесят, поглядел на меня сверху вниз. У него были такие же, как и у моей матери, голубые глаза, даже еще ярче. На его мягких замшевых сапогах желтела засохшая грязь. От него пахло потом и лошадьми. Он пришел посмотреть на меня как был - прямо с дороги. Я хорошо помню его взгляд. Мать стояла молча, а дед метал молнии из-под насупленных бровей. Всякий раз, когда он сердился, он дышал резко и прерывисто. - Поди сюда, - сказал дядя. Я сделал шагов шесть вперед. Не осмелясь подойти ближе, остановился. В трех шагах он казался еще выше. - Как тебя зовут? - Мирдин Эмрис. - Эмрис? Дитя света, принадлежащее богам? Не слишком подходящее имя для чертова отродья. Снисходительность его тона придала мне храбрости. - Меня называют еще Мерлинус, - отважился я. - Римское название сокола, Коруолча. - Сокол! - рявкнул дед, презрительно хмыкнув. Его кольчуга зазвенела. - Пока маленький, - защищаясь, сказал я и умолк под задумчивым взглядом дяди. Он погладил свой подбородок и вопросительно посмотрел на мать. - Необычный набор имен для христианского семейства. Выходит, черт был римлянином? Мать вздернула голову. - Может быть. Откуда я знаю? Было темно. Мне показалось, что у дяди на лице отразилось мимолетное удивление. Король со злости махнул рукой. - Видишь, что приходится выслушивать. Сказки и ложь о колдовстве. Какое хамство! Принимайся за работу, девчонка, и избавь меня от вида твоего побочного сынка. Теперь твой брат вернулся домой, и мы найдем человека, который заберет вас обоих, чтобы не путались здесь под ногами! Камлак, я надеюсь, ты понимаешь, что пора жениться и заводить сыновей. Иначе это все, чем я располагаю. - О, я - за! - с легкостью согласился дядя. Обо мне забыли. Им надо было идти, и я больше не волновал их. Я разжал руки и отступил полшага назад, потом еще. - Но ведь вы завели себе новую королеву, и мне говорили, что она уже беременна? - Не имеет значения. Ты должен жениться, и быстро. Я уже старик, а мы живем в неспокойное время. Что же до этого парня, - я застыл, - забудь о нем. Кто бы ни приходился ему отцом, если он не проявил себя за шесть лет, ему не суждено сделать этого сейчас. Пускай даже его отцом окажется сам Его величество Вортигерн. Из него ничего не выйдет. Замкнутое отродье, скрывающееся по углам. Не играет даже с ровесниками. Боится, наверное. Шарахается от собственной тени. Дед отвернулся. Камлак и мать обменялись взглядами, глазами сообщая что-то друг другу. Затем дядя снова посмотрел на меня и улыбнулся. Я до сих пор помню, что комната будто озарилась, хотя солнце уже село и унесло с собою свое тепло. Скоро должны разносить свечи. - Ладно, - сказал Камлак, - в конце концов он всего лишь соколенок. Не требуйте от него многого, сэр. В свое время вы наводили страх на более достойных людей. - Тебя? Ха! - Смею заверить вас. Король бросил на меня быстрый взгляд из-под своих густых бровей. Нетерпеливо вздохнув, он расправил на руке мантию. - Ладно, пускай себе. О, боже милостивый, как я голоден. Время ужина давно прошло, но ты, наверное, останешься верен своей чертовой римской моде - захочешь сначала помыться. Предупреждаю: после твоего отъезда мы ни разу не топили печей. Дед развернулся, взмахнул мантией и вышел, не переставая говорить. Я услышал, как мать с облегчением вздохнула. Она села. Дядя протянул ко мне руку. - Иди сюда, Мерлин, поговорим, пока я моюсь в вашей холодной уэльской воде. Мы, принцы, должны знать друг друга. Я стоял как вкопанный, памятуя о находившейся рядом и молчавшей матери и о том, как тихо она села. - Иди, - мягко позвал меня дядя и снова улыбнулся. Я бросился к нему. Этой ночью я лазил по ходам отопления. Они стали моими личными покоями, потайным убежищем, где я прятался от старших мальчишек и играл в свои одинокие игры. Дед был прав, сказав, что я "скрывался по углам". Но делал я это не из страха, хотя сыновья придворных следовали его примеру, что свойственно детям, и превращали меня в мишень для нападок и насмешек всякий раз, когда я попадал им в руки. Поначалу ходы неиспользуемой отопительной системы и в самом деле служили для меня убежищем, секретным местом, где я мог скрыться и найти уединение. Но вскоре мне начало доставлять необычайное удовольствие изучать грандиозную систему Мрака, пропахшие землей пространства под дворцовыми полами. В былые времена дворец деда являлся большим сельским поместьем, принадлежавшим какому-то римскому аристократу, который владел землями, растянувшимися вдоль реки на несколько миль. Сохранилась основная часть замка, сильно потрепанная временем и войной. Один разрушительный пожар уничтожил часть главного здания. Старые жилища рабов, расположенные вокруг внутреннего двора, остались нетронутыми. Там жили повара и прислуга. Стояли и бани, перелатанные и отштукатуренные. Крышу в провалившихся местах наскоро заделали соломой. Я не помню, чтобы топили печи. Воду грели во дворе над костром. Вход в мой секретный лабиринт лежал через топку в котельной. Он представлял собой отверстие в стене под потрескавшимся и заржавевшим паровым котлом на уровне колена взрослого человека. Вход скрывали заросли щавеля и крапивы, а прикрыт он был загнутым куском металла, отвалившимся от котла. Внутри можно было пробраться под банные помещения, давно не использовавшиеся. Заваленный ход вызывал отвращение даже у меня. Я направлялся в другую сторону, под главное здание дворца. Систему отопления с горячим воздухом строили и содержали здесь на совесть. Полуметровое пространство под полом даже сейчас оставалось сухим и проветренным. Штукатурка по-прежнему лежала на кирпичных колоннах, державших полы. Конечно, некоторые колонны местами развалились, но отверстия, которые вели от комнаты к комнате, по-прежнему имели крепкие и безопасные своды. Я, неслышный и невидимый, мог свободно ползти до королевских покоев. Если бы меня обнаружили, то, думаю, мне досталось бы наказание похлеще порки. Довольно невинным образом я становился свидетелем десятков секретных разговоров и совершенно частных сцен. Но я даже не подозревал об этом. Естественно, что в те времена никто не задумывался о том, что их могут подслушать. Дымоходы чистили дети-рабы, так как никому из взрослых не удавалось пробраться через них. Были места, где даже мне, чтобы пролезть, приходилось буквально извиваться. Лишь один раз мне угрожало разоблачение. Однажды днем, когда Моравик думала, что я играю с ребятами, а они, в свою очередь, решили, что я прячусь у нее в юбках, рыжий Диниас, мой главный мучитель, отвесил какому-то малышу такого пинка; что тот упал с крыши, где они играли, и сломал ногу, всполошив всех своим ревом. Моравик, прибежавшая на крики, обнаружила мое отсутствие и не замедлила поднять на ноги весь дворец. Я услышал шум и поспешил наружу, возникнув из-под котла весь в грязи и запыхавшись. Как раз в это время Моравик возглавляла поиски в том крыле, где находилась баня. Мне удалось отговориться и отделаться надранными ушами и нахлобучкой. Но урок был извлечен. Больше я никогда не спускался в ход днем. Только по ночам, перед тем как Моравик ложилась спать или же когда она уже храпела. Большинство людей во дворце обычно уже спали. Иногда я заползал прямо под спальню матери, слушая ее разговоры с женщинами. Однажды ночью я услышал, как она, оставшись в одиночестве, громко молилась вслух. Произнеся мое имя, "Эмрис", она заплакала. Я пополз дальше, к покоям королевы. Почти каждый вечер Олуэн, молодая королева, в окружении своих леди пела под аккомпанемент лиры. Потом в коридоре раздавалась тяжелая поступь короля и музыка смолкала. Но я путешествовал совсем не ради того, чтобы слушать. Что для меня имело значение на самом деле - сегодня я хорошо понимаю это - остаться одному в неведомой темноте, где человек сам себе хозяин, не считая смерти. Обычно мой путь лежал в "пещеру", как я называл свое убежище. Это была часть основного дымохода, верхушка которого обвалилась и через него виднелось небо. Место это околдовало меня с того дня, как однажды в полдень я выглянул наверх и увидел слабо мерцавшую звезду. По ночам я устраивался там на постели из наворованной соломы и наблюдал за звездами, медленно прокладывавшими свой путь по небосводу. Заключая с небом спор, я каждый раз загадывал, появится ли в отверстии над дымоходом луна. Увижу луну - на следующий день исполнится мое желание. Сегодня ночью луна пришла. Полная и сияющая, она светила мне прямо в лицо, и казалось, что я пью ее свет, как воду. Я не двигался, пока луна не исчезла вместе со звездой, следовавшей за ней по пятам. На обратном пути я проползал под комнатой, которая прежде пустовала, но теперь там слышались голоса. Это была комната Камлака, который разговаривал с другим человеком, чьего имени я не знал. По акценту он напоминал одного из приехавших сегодня. Они прибыли из Корнуолла. У него был сочный, грохочущий голос, и разбирал я лишь отдельные слова. Я старался проползти быстро и извивался между столбами как червяк, думая лишь о том, чтобы меня не услышали. Я уже добрался до конца стены и на ощупь приближался к перекрытию под следующей комнатой, когда плечом задел обломок трубы, и на пол с шуршанием посыпалась глина. Корниец резко прервал разговор. - Что это? Совсем рядом, будто над ухом, раздался голос дяди: - Ничего. Крыса под полом. Дворец разваливается на глазах. Послышался скрип отодвигаемого стула и удаляющиеся шаги. Голос стал глуше. Мне показалось, что раздался звон посуды и бульканье. Я как уж медленно скользил вдоль стены к проходу. Шаги вернулись. - И даже если она откажет ему, это практически не имеет значения. В любом случае она не останется здесь. В конце концов отец уступит епископу и перестанет удерживать ее. Уверяю, она только и думает о суде всевышнего, поэтому мне нечего бояться, даже если он явится сюда собственной персоной. - Ты пока веришь ей! - О да, я верю ей. Я узнавал в разных местах, и все говорят одно и то же, - он рассмеялся. - Кто знает, может, нам еще придется благодарить небо за то, что будет кому заступиться за нас на том свете, пока игра не дошла до развязки. Мне говорили, что она достаточно набожна, чтобы спасти наши души, если только она будет постоянно молиться за нас. - Она может еще пригодиться тебе, - сказал корниец. - Может. - А мальчишка? - Мальчишка? - переспросил дядя, остановившись. Снова раздались мягкие шаги. Я напряг слух. Почему мне хотелось услышать ответ, я не отдавал себе отчета. Я привык, что меня называют ублюдком, трусом или дьявольским отродьем. Но сегодня ночью я видел полную луну. Слова прозвучали отчетливо, беззаботно и даже снисходительно. - Ах да, мальчишка. Смышленый ребенок. Достоин большего. Честно говоря, приятный малыш. Он будет со мной. Запомни, Алан, мне нравится мальчишка. Он позвал слугу наполнить кувшин водой. Использовав момент, я уполз. Вот так все начиналось. Днями напролет я бродил за ним как привязанный, и он терпел, даже поощрял меня. Мне никогда не приходило в голову, что в двадцать один год человеку не всегда удобно иметь рядом шестилетнего несмышленыша, неотвязно следовавшего по пятам. Моравик бранилась всякий раз, отлавливая меня, но мама, судя по всему, была довольна и приказывала отпускать меня. 2 Стояло жаркое лето. В этом году установился мир. Поэтому по возвращении домой первые несколько дней Камлак провел в безделье, отдыхая или выезжая с отцом в поля, на природу. С яблонь начинали уже падать спелые плоды. Южный Уэльс - чудесная страна с зеленеющими горами и глубокими долинами. На ровных заливных лугах, желтых от цветов, пасется откормленный скот. Скрывающиеся в синеве нагорья дубовые рощи полны оленей. По весне там кричит кукушка, а зимой бродят волки. Там же я видел зимой грозу со снегом. Маридунум лежит в устье реки, впадающей в море. На военных картах река именуется Тобиус, но уэльсцы называют ее Тайви. Долина в этом месте расширяется, и река течет по топям и заливным лугам, окруженным невысокими холмами. Город расположен на возвышенном северном берегу. Земля здесь сухая и имеет сток. С внутренними областями Маридунум соединяет военная дорога на Карлеон, а с юга через реку перекинут мост в три пролета, от которого на холм к королевскому дворцу и на площадь ведет мощеная дорога. Помимо дома моего деда и убогих крепостных построек, возведенных еще римлянами, где сейчас размещались королевские воины, самым красивым зданием в Маридунуме был христианский монастырь, стоявший на берегу рядом с дворцом. Там жили несколько монашек, именовавших свой монастырь общиной Святого Петра. Большинство же горожан называли место Тир-Мирдин, по имени божества, чье святилище с незапамятных времен находилось под дубом, что недалеко от ворот общины. Еще будучи ребенком, я помню, как весь город называли Кар-Мирддин ["дд" произносится как межзубное д; на месте Кар-Мирддина находится современный Кармартен]. Неправда, что город назвали в мою честь, как это утверждают сейчас. Дело в том, что и город, и холм за городом, на котором находится святой источник, назвали в честь бога, почитаемого в королевском окружении. После событий, о которых я вам попозже расскажу, название города принародно изменили в мою честь. Но первенство принадлежит богу, и если холм и стал моим, то только потому, что он поделил его со мной. Дворец деда стоял прямо у реки, утопая во фруктовых садах. Если взобраться по наклонившейся яблоне на стену, то можно усесться высоко над бечевником и наблюдать за движением на мосту, людьми, прибывающими с юга, и кораблями, пристающими во время прилива. Мне не разрешали лазить за яблоками на деревья, поэтому я довольствовался паданцами. Но Моравик никогда не мешала мне забираться на стену. Выставив меня в качестве дозорного, она первая во всем дворце узнавала о пожаловавших к нам гостях. В конце сада ступеньками поднималась небольшая терраса, закрытая от ветра с одной стороны кривой кирпичной стеной. Моравик сидела там часами, подремывая над веретеном, пока в ее уголок не проникало солнце и не начинало припекать. Тогда ящерицы осторожно выползали из своих щелей и устраивались на камнях. Или я будил Моравик своими донесениями. В одно такое жаркое утро, дней через восемь после приезда Камлака, я находился, как обычно, на своем посту. Ни на мосту, ни на дороге, ведущей из долины, не наблюдалось никакого движения. На пристани грузили зерном баржу. Картину дополняли праздношатающиеся и человек в накидке с капюшоном, неторопливо собиравший под стенкой паданцы. Я оглянулся на Моравик. Она спала, уронив веретено на колени. С мотком пушистой шерсти она была похожа на белый одуванчик. Я выбросил побитый и уже надкушенный паданец и склонил голову, изучая ветки на верхушке дерева, с которых свисали крупные желтые плоды. Я наметил себе один, находившийся в пределах досягаемости. Круглое яблоко, аппетитно переливалось в лучах солнца. Я облизал губы и, поставив ногу на дерево, полез наверх. До заветной цели оставались две ветки, когда меня остановили доносившиеся с моста крики, топот и звон металла. Болтаясь как обезьяна, я нащупал ногами опору и раздвинул рукой листву. В направлении города двигался отряд. Впереди, далеко оторвавшись от остальных, скакал всадник с непокрытой головой. Под ним была крупная гнедая лошадь. Не Камлак, не дед и не человек из их окружения. Одежды людей были незнакомого мне цвета. Когда они достигли берега, я убедился, что возглавлявший кавалькаду человек был мне незнаком. Черноволосый и чернобородый, одет в иностранное платье. На груди и на руках золото. Отряд насчитывал человек пятьдесят. Король Ланасколя, Горлан. До сих пор не знаю, откуда ко мне пришло это имя. Может быть, я слышал его в лабиринте? Может, имя неосторожно обронили в моем присутствии? Видел во сне? Солнце отражалось от наконечников копий и щитов и било мне в глаза. Горлан из Ланасколя. Король. Приехал жениться на моей матери и забрать меня к себе, за море. Она станет королевой, а я... Всадник начал подниматься в гору. Скользя и срываясь, я поспешил спуститься. "А если она откажет ему", - вспомнил я слова корнийца. Ему ответил голос дяди: "Даже если она откажет, это не имеет почти никакого значения... Мне нечего опасаться, даже если он явится собственной персоной". Отряд легко передвигался по мосту. Слышался звон оружия и стук копыт. Он явился собственной персоной. Он здесь. Мне оставалось около фута до стены, когда я оступился и чуть не упал. Успев, к счастью, уцепиться за ветку, я благополучно приземлился на парапет, осыпанный листьями и мхом. В этот момент раздался пронзительный крик няни: - Мерлин! Мерлин! О боже, где же мальчик? - Здесь, здесь, Моравик! Сейчас спускаюсь! Я спрыгнул в высокую траву. Она бросила веретено и, подобрав юбки, бросилась ко мне. - Что там за суматоха на дороге? Я слышу конский топот целого отряда! Святые угодники! Посмотри, детка, на свою одежду! Будто на этой неделе я своими руками не чинила тебе тунику, только погляди! Сплошные дыры, и сам в грязи с головы до ног, как нищий ребенок! Пришлось выскользнуть из ее рук. - Я упал. Извини. Спускался, чтобы сказать тебе. Конный отряд - иностранцы! Моравик, это король Горлан из Ланасколя! У него красная накидка и черная борода! - Горлан из Ланасколя? Ведь это же в двадцати милях от места, где я родилась! Интересно, зачем он приехал? Я удивленно поглядел на нее. - Как? Разве ты не знаешь? Он приехал жениться на моей матери. - Чушь. - Правда! - Какая там правда! Думаешь, я бы не знала? С чего ты взял? Такие вещи нельзя говорить, Мерлин. Тут пахнет неприятностями. - Не помню. Мне кто-то сказал. По-моему, мама. - Неправда, сам знаешь. - Значит, я где-то слышал. - Где-то слышал, где-то слышал. Говорят, что у маленьких поросят большие уши. Твои должны свисать до земли - столько ты слышишь. Чего улыбаешься? - Ничего. Она уперла руки в бока. - Ты слушаешь вещи, которые тебе нельзя слышать. Я тебе уже говорила. Ничего удивительного, что люди говорят о чем думают. Обычно я уступал, но, разволновавшись, я забыл об осторожности. - Это правда. Узнаешь сама, это правда! Какая разница, где я слышал? Я в самом деле не помню где, но это правда, Моравик... - Что? - Король Горлан - мой отец, настоящий отец. - Что? Вопрос полоснул по ушам как пила. - Неужели ты не знала? Даже ты? - Нет, не знала. И ты больше не заикайся об этом никому. Откуда тебе вообще известно его имя? - Она встряхнула меня за плечи. - Откуда ты знаешь, что это король Горлан? О его приезде ничего не говорили даже мне! - Я же сказал. Не помню, где услышал и как. Мне просто запомнилось его имя, и я знал, что он приедет к королю говорить о моей матери. Мы отправимся в Малую Британию, Моравик, и ты поедешь с нами. Тебе понравится, правда. Там твой дом. Может быть, мы будем жить близко. Она сжала мои плечи, и я умолк. Я с облегчением заметил, как между яблонями к нам спешил один из стражников короля. Он подошел к нам, тяжело дыша. - Его к королю. Мальчика. В большой зал. Быстро. - Кто это? - допытывалась Моравик. - Король приказал поспешить. Я обыскался его. - Кто? - Король Горлан из Британии. Моравик зашипела, как испуганная гусыня, и всплеснула руками. - Какое ему дело до мальчика? - Почем я знаю? - Стоял жаркий день, стражник был тучноват и запыхался. С Моравик, имевшей по отношению к слугам статус немногим выше моего, хотя она была моей няней, он говорил кратко. - Мне известно лишь, что послали за леди Нинианой и мальчиком, и кому-то, по-моему, сильно достанется, если его не найдут, когда он потребуется королю. Могу сказать тебе, что король необычайно взволнован. - Ладно, ладно. Иди обратно и скажи, что мы подойдем через несколько минут. Стражник быстро ушел. Моравик набросилась на меня и схватила мою руку. - Все святые! - У Моравик про запас имелся самый большой в Маридунуме набор заклинаний и талисманов. Я не помню такого случая, чтобы она прошла мимо святилища, не засвидетельствовав почтения какому-нибудь обитающему там божеству. Но официально она оставалась христианкой, и к тому же ревностной, особенно если попадала в беду. - О херувимы! Угораздило же ребенка оказаться в это утро в лохмотьях! Давай быстрее, или нам обоим придется туго. Моравик потащила меня по тропинке к дому, озабоченно призывая всех своих святых и подгоняя меня. И уж никак она не собиралась вспоминать о том, что я оказался прав в отношении гостя. - Дорогой святой Петр! И зачем я наелась в обед угрей и так хорошо заснула?! Ну и денек! Сюда. - Она подтолкнула меня в комнату. - Скидывай лохмотья и надевай новую тунику. Скоро мы узнаем, что уготовил тебе господь. Быстрее, детка! Я жил вместе с Моравик в маленькой темноватой комнате, рядом с помещением для слуг. В ней постоянно пахло кухней, но мне это нравилось. Мне также нравилась старая, замшелая груша, росшая прямо под окном. Летом, по утру, на ней раздавалось пение птиц. Моя постель - простые доски, настеленные на деревянные валки, никакой резьбы или даже подставки под ноги или под голову, - находилась тут же у окна. Я помню, как Моравик, думая, что я не слышу, жаловалась другим слугам, что королевскому внуку найдено не больно-то подходящее место. Мне же она говорила, что ей удобно находиться рядом с другими слугами. Я же, конечно, был доволен. Она всегда заботилась, чтобы у меня была чистая соломенная подстилка и шерстяное покрывало. Сама Моравик спала на полу, на соломенной подстилке, на которую иногда претендовал огромный волкодав. Он ворочался у ее ног и чесался, терзаемый блохами. Иногда его место занимал Сердик, один из конюхов, сакс. Давным-давно, во время набега, его захватили в плен, и он остался здесь, женившись на местной девушке. Через год во время родов она умерла вместе с ребенком, а Сердик решил остаться, смирившись со своей судьбой. Однажды я спросил у Моравик, почему она постоянно сетует на собачий запах и блох и все же пускает собаку спать в комнату. Не помню, что она мне ответила, и без того мне было понятно, что волкодав ночью охраняет комнату, чтобы никто не заходил. Сердик являлся, конечно, исключением. При его появлении собака начинала стучать хвостом по полу и уступала ему место. Я думал, что и Сердик, помимо прочего, исполнял обязанности сторожевого пса. Моравик никогда не говорила о нем, не говорил и я. Маленьким детям положено крепко спать. Но временами я просыпался по ночам и тихо лежал, разглядывая в окно звезды, похожие на блестящих серебряных рыбок, попавших в сети ветвистой груши. Происходившее между Сердиком и Моравик я толковал по-своему: Моравик охраняла меня днем, Сердик - ночью. Мою одежду держали в деревянном сундуке, стоявшем у стены. Он был очень древним, с изображенными на стенках богами и богинями. Возможно, он лопал сюда из самого Рима. Краски на нем загрязнились, стерлись, но на крышке еще можно было рассмотреть сценку, происходившую вроде бы в пещере: бык, человек с ножом, кто-то с пучком пшеницы в руках и в уголке смутная фигура с исходящими от головы лучами и посохом в руках. Изнутри сундук был отделан кедровым деревом. Моравик лично стирала мою одежду и убирала ее в сундук, перекладывая душистой травой. Она резко откинула хлопнувшую при этом крышку и выбрала лучшую из моих двух туник - зеленую с пурпурной полосой. Крикнула, чтобы принесли воды, и тут же обругала служанку, которая по пути расплескала немного. Тяжело дыша, вновь появился толстый стражник, чтобы в очередной раз поторопить нас. Не успел я опомниться, как мы уже прошли между колоннами и вступили под своды главного здания. Зал, в котором король принимал гостей, представлял собой длинную комнату с высоким потолком. Пол украшала мозаика с изображением божества и леопарда с отделкой из черного и белого камня по краям. Мозаика сильно пострадала от того, что по ней таскали тяжелую мебель и ходили в грубой обуви. С одной стороны комнату закрывала колоннада. Зимой там прямо на полу разводили костер, обложив его булыжником. Пол и колонны в этом месте почернели от дыма. В конце комнаты стоял балдахин с большим креслом для деда, а позади него небольшое кресло для королевы. Сейчас он восседал на своем месте. Справа стоял Камлак, а слева сидела третья жена деда, Олуэн. Она была моложе моей матери, темноволосая, молчаливая и глупенькая девочка, с кожей цвета парного молока. Олуэн умела петь как соловей и прекрасно вышивать, не проявляя больше никаких способностей к чему-либо. Она нравилась моей матери, которая, похоже, относилась к ней одновременно и с определенным презрением. Но несмотря ни на что, они хорошо ладили между собой. Я помню слова Моравик о том, что моей матери стало гораздо легче жить с тех пор, как год назад умерла Гвинет, вторая жена короля, и через месяц ее на королевском ложе сменила Олуэн. Даже если бы Олуэн колотила меня, как это делала Гвинет, все равно она нравилась бы мне: так красиво она пела. Но Олуэн всегда по-доброму относилась ко мне. В отсутствие короля она учила меня нотам и разрешала играть на своей арфе. "У тебя есть слух", - говорила она, но мы оба знали, что сказал бы король, узнав о подобных занятиях. Поэтому она скрывала свое доброе ко мне отношение даже от моей матери. Сейчас она меня совсем не замечала. Никто не замечал. Разве что мой кузен Диниас, стоявший под балдахином за креслом Олуэн. Он был сыном короля от рабыни, крупный малец семи лет, унаследовавший от отца седую шевелюру и крутой нрав. Он не по годам отличался силой и смелостью. Диниас начал пользоваться расположением короля с того дня, когда в пятилетнем возрасте он решил тайком покататься на отцовской лошади, диком гнедом жеребце, пронесшем его через весь город и освободившись от наездника лишь на высоком берегу. Король собственноручно учинил ему трепку, после чего подарил Диниасу кинжал с позолоченной рукояткой. С той поры Диниас среди остальных детей начал претендовать по меньшей мере на титул принца, и поэтому относился ко мне, своему внебрачному собрату, с крайним презрением. Сейчас он глядел на меня как на неодушевленный предмет, ничего не выражающим взглядом. Лишь незаметно показал кулак. Я задержался в проходе, пока няня поправляла на мне тунику, затем подтолкнула рукой. - Иди. Выпрями спину. Он тебя не съест. Последнее напутствие сопровождалось стуком амулетов и приглушенной молитвой. Комната была заполнена людьми. Большинство из них я знал, но были и незнакомые лица, сопровождавшие, наверное, приезжего короля. Он сидел рядом с дедом в окружении своих людей. Это был крупный темноволосый человек, которого я видел на мосту, - с большой бородой и хищным носом, мощное тело скрывал пурпурный плащ. По другую руку от деда, рядом с балдахином, стояла моя мать с двумя дамами. Мне всегда нравилось ее длинное шерстяное одеяние кремового цвета, спускавшееся до пола, платье, в котором она выглядела как принцесса. Его узоры походили на резьбу по свежему дереву. Волосы были распущены и дождем ниспадали по спине. Сверху она набросила голубую накидку с медной пряжкой. Ее спокойное лицо покрывала бледность. Меня настолько одолели собственные страхи - угрожающий жест Диниаса, отведенный взгляд матери, всеобщее молчание и пустое пространство, которое мне предстояло еще преодолеть, - что я совсем забыл о деде. Все еще незамеченный, я сделал шаг вперед, и тут раздался страшный треск, будто лошадь громко ударила копытом. Дед резко хлопнул по деревянным подлокотникам обеими руками и встал, с силой отбросив назад тяжелое кресло. Оно отлетело на пару шагов, оставив след на деревянном помосте. - Клянусь светом! - Его лицо пошло красными пятнами, и на мясистых надбровьях задвигались рыжие брови, под которыми яростно сверкнули маленькие голубые глазки. Он метнул взгляд на мать и шумно втянул воздух, чтобы что-то сказать. Его вдох докатился до самых дверей, где стоял перепуганный я. Бородатый человек, поднявшийся вместе с дедом, что-то сказал на непонятном мне наречии. В это же время Камлак, что-то прошептав, дотронулся до его руки. Король помедлил и затем быстро сказал: "Как хотите. Потом. Пусть уйдут, - и добавил, обращаясь к матери: - Это еще не все, Ниниана. Обещаю тебе. Шесть лет. Этого достаточно, клянусь богом. Пошли". Он перебросил плащ на руку, кивнул головой сыну, вышел из-под балдахина и, взяв бородатого за руку, направился к двери. За ними потянулась кроткая Олуэн со своими женщинами и улыбающийся Диниас. Моя мать не двинулась с места. Король прошел мимо, не проронив ни слова. Толпа расступилась, освобождая путь. Я один остался стоять как вкопанный в трех шагах от двери. При виде приближающегося короля я пришел в себя и попытался ускользнуть в прихожую, но не успел. Король резко остановился, отпустив руку Горлана, и двинулся ко мне. Взвился голубой плащ, уголком зацепил мне глаз, отчего у меня навернулись слезы. Моргая, я смотрел на него. Горлан остановился рядом. Он был моложе покойного дяди Дайвида. Горлан выглядел рассерженным, хотя пытался не показывать этого. Я понял, что дело было не во мне. Он удивился, когда король остановился рядом со мной. - Кто это? - Ее сын, которому ваша светлость дала бы свое имя. Сверкнул золотой наручник, и я оказался на полу. Его большая рука отбросила меня с легкостью, с какой дети сбивают мух. Мимо мелькнули плащ и королевская обувь. Слегка задержавшись, прошел Горлан. Олуэн что-то произнесла своим милым голоском и склонилась надо мной. Король сердито окликнул ее, она отдернула руку и последовала за остальными. Я поднялся с пола и поискал взглядом Моравик. Ее не было. Она направилась прямо к матери и ничего не видела. Я попытался пробраться в их сторону, но прежде, чем я добрался до них, мать в окружении плотной группки женщин вышла через другую дверь. Никто из них не оглянулся. Кто-то заговорил со мной, но я не ответил. Я выбежал через колоннаду во двор и оттуда в тихий и солнечный фруктовый сад. 3 Дядя нашел меня на террасе у Моравик. Я лежал на животе на горячих каменных плитах, наблюдая за ящерицей. За весь день она осталась у меня самым ярким воспоминанием. Ящерица распласталась на раскаленном камне на расстоянии фута от моего лица. Неподвижное тело цвета позеленевшей бронзы и пульсирующее горлышко. У нее были маленькие темные глазки. Внутренняя поверхность рта имела желтый, как дыня, цвет. Она орудовала длинным, остреньким язычком как плеткой, а крохотные лапки издавали едва слышный хруст от движения по плите. Она перебралась через мой палец и исчезла в камнях. Я обернулся. По саду шел дядя Камлак. Он преодолел три невысоких ступеньки, ступая в своих ладных шнурованных сандалиях и, глядя вниз, поднялся на террасу. Я отвернулся. На мху, проросшем между камней, росли крошечные, как глаза ящерицы, белые цветки. Каждый из них представлял собой маленькую искусную чашечку. Я по сей день помню их рисунок, будто собственными руками вырезал этот узор. - Покажи мне, - попросил он. Я не шевельнулся. Он подошел к каменной скамье напротив и, расставив ноги, сел, глядя на меня. - Посмотри-ка на меня, Мерлин. Я поглядел. Он смотрел на меня молча и изучающе. - Мне все время говорят, что ты не участвуешь в грубых ребячьих забавах, убегаешь от Диниаса и что из тебя никогда не получится воина и даже мужчины. Ты не издал ни звука и даже не заплакал, когда король отвесил тебе оплеуху, от которой его гончая с визгом полетела бы в конуру. Я промолчал. - Мне кажется, что ты представляешь собой не то, что о тебе думают, Мерлин. Я опять ничего не ответил. - Ты знаешь, почему приехал Горлан? Мне показалось, что легче будет солгать. - Нет. - Он приехал просить руки твоей матери. Если бы она дала согласие, ты отправился бы с ним в Британию. Я дотронулся указательным пальцем до цветка на мху. Он сник, как гриб-дождевик, и развалился. Из любопытства я коснулся другого. Камлак обратился ко мне снова. Голос его прозвучал резко. - Ты слушаешь? - Да. Даже если она отказала ему, что не будет иметь никакого значения, - я посмотрел на него. - Верно? - Ты имеешь в виду, что тебе не хочется ехать? Я думал. Он нахмурил брови, совсем как мой дед. - К тебе бы относились с уважением, ты стал бы принцем. - Я и так принц. Самый настоящий принц. - Что ты имеешь в виду? - Если она отказала ему, значит, он не мой отец, - сказал я. - Я думал, что он мой отец и поэтому приехал. - Почему ты так считаешь? - Я не знаю. Мне показалось... - Я остановился, потому что не мог объяснить Камлаку, что имя Горлана явилось мне в проблеске света. - Я просто был уверен, что это он. - Лишь потому, что ты его ждал все это время, - его голос звучал спокойно. - Ждать вот так глупо, Мерлин. Тебе пора знать правду. Твой отец мертв. Я положил руку на пучок мха, смяв его. Мои пальцы побелели от напряжения. - Это она тебе сказала? - Нет, - он пожал плечами. - Но если бы он был жив, он бы давно приехал. Тебе это известно. Я промолчал. - А если он жив, - продолжал дядя, наблюдая за мной, - и не возвращается, то об этом никому жалеть не стоит. Правда? - Нет. Каким бы подлым он ни был, матери было бы легче. И мне. Я убрал руку, и мох медленно распушился, как бы разрастаясь. Но крошечные цветки исчезли. Дядя кивнул. - Было бы разумнее с ее стороны дать согласие Горлану или какому-нибудь другому принцу. - Что будет с нами? - спросил я. - Твоя мать хочет уйти в монастырь Святого Петра. А ты, ты быстр и сообразителен, мне говорили, ты можешь немного читать. Ты мог бы стать священнослужителем. - Нет! Его брови снова сошлись над узкой переносицей. - У тебя будет достаточно хорошая доля. Ты явно не родился воином. Почему бы не избрать образ жизни, подходящий тебе, где ты будешь в безопасности. - Не нужно быть воином, чтобы оставаться свободным. Не хочу сидеть в монастыре взаперти, это не для меня. - Я разгорячился и говорил, с трудом подыскивая слова. Не мог я объяснить то, чего не знал. Я с готовностью поглядел на Камлака. - Останусь с тобой! Если я тебе не нужен, убегу и буду служить другому принцу. Но лучше бы мне остаться с тобой. - Пока рано говорить о подобных вещах. Ты очень молод. - Он поднялся на ноги. - У тебя не болит лицо? - Нет. Он протянул руку, и мы пошли. Камлак провел меня через фруктовый сад, и через арку мы вошли в личный сад деда. Я потянул его за руку назад. - Мне сюда нельзя. - Уверен? Даже со мной? Твой дед занят с гостями и не увидит тебя. Пошли. Я приметил для тебя кое-что получше, чем твои паданцы. Сейчас собирают абрикосы, и я отложил самые лучшие. Он прошествовал вперед своей грациозной кошачьей походкой. За бергамотом и лавандой росли персики и абрикосы. От запахов трав и плодов хотелось спать. На голубятне ворковали голуби. У моих ног лежал спелый абрикос, отливая на солнце бархатом. Я пнул его ногой. На перевернутой стороне обнаружилась большая гнилая дыра, в которой ползали осы. Сверху легла тень. Надо мной высился дядя, держа в руках абрикосы. - Я говорил тебе, что у меня есть кое-что получше паданцев. - Он дал мне один. - А если им вздумается побить тебя за то, что ты украл, то придется побить и меня. Он улыбнулся и откусил от своего абрикоса. Я стоял, не двигаясь, держа в ладони большой спелый абрикос. В саду было очень жарко и тихо. Гудели только насекомые. Плод отливал золотом, от него пахло солнечным светом и сладким соком. Кожура напоминала мне на ощупь пушок золотого шмеля. Мой рот наполнился слюной. - В чем дело? - спросил дядя с нетерпением и раздражением в голосе. По подбородку стекал абрикосовый сок. - Не заглядывайся, дружище! Ешь! Он же хороший, верно? Я поднял голову и встретился с его голубыми глазами, жестокими, как у лисы. Я протянул абрикос обратно. - Не хочу. Он внутри черный. Посмотри, там видно. Он резко вздохнул, и как раз в это время с другой стороны сада послышались голоса. Садовники, наверное, принесли обратно пустые корзины, приготовив их на утро. Дядя нахмурился, вырвал у меня фрукт и метнул его с силой в стену. Абрикос золотой массой растекся по кирпичной кладке. Между нами, жужжа, пролетела обеспокоенная оса. Камлак сделал странный резкий жест, как бы прихлопнув ее, в его голосе неожиданно прозвучала нескрываемая злоба. - Больше ко мне не подходи, ты, дьявольское отродье. Слышишь? Не подходи. Он вытер рот тыльной стороной руки и большими шагами пошел в направлении дома. Я остался стоять на месте, глядя, как абрикосовый сок стекает по раскаленной стене. На струйку села оса и начала ползать, увязая в соку. Потом внезапно упала на землю, вращаясь на спине и продолжая жужжать. Постепенно ее жужжание перешло в жалобный плач, затем она затихла. Но я уже этого не видел. К горлу подступил комок, и мне показалось, что я задыхаюсь. Золотистый вечер поплыл, искрясь слезами в моих глазах. Эти слезы остались у меня в памяти как первые в жизни. Приближались садовники с корзинами на головах. Я повернулся и выбежал из сада. В комнате не было даже волкодава. Я взобрался на кровать и облокотился на подоконник. В ветвях груши пел дрозд. Застыв, я долго слушал его. Из-за закрытой двери со двора доносилось монотонное постукивание по металлу - работал кузнец, скрипел колодезный ворот, неторопливо вращаемый мулом. В этом месте некоторые детали стерлись из моей памяти. Я не помню, сколько просидел, пока гул голосов не возвестил о начинающемся ужине. Не помню и боли. Но когда конюх Сердик распахнул дверь и я обернулся, то он остановился как вкопанный и его первыми словами были: - О боже, где ты был? Играл в конском затоне? - Я упал. - Упал? Интересно, почему земля под тобой всегда оказывается в два раза тверже, чем под остальными? Кто тебя отделал? Этот грубый кабан Диниас? Не получив ответа, он подошел к моей постели. Сердик был небольшого роста, с кривыми ногами, загорелым морщинистым лицом и копной волос соломенного цвета. Я стоял на постели, и мои глаза были на одном уровне с его. - Что я тебе скажу, - изрек он. - Когда подрастешь, я научу тебя некоторым вещам. Чтобы побеждать, не надо быть большим. У меня имеется парочка дельных трюков. Их надо знать, если не вышел ростом. Скажу тебе, что я могу сбить парня в два раза больше меня. И женщину, если надо. - Здесь он рассмеялся и отвернулся, чтобы сплюнуть, но вовремя вспомнил, где находится, и ограничился тем, что откашлялся. - Но когда ты вырастешь и станешь здоровым парнем, мои трюки тебе не понадобятся, в том числе и в обращении с женщинами. Однако давай лучше займемся твоим лицом, чтоб ты потом никого не пугал. От такой раны может и шрам остаться. Он кивнул на пустующую подстилку Моравик. - Где она? - Ушла с матерью. - Тогда пошли со мной. Я все устрою. Сердик наложил мне на ссадину на скуле повязку с лошадиной мазью. Мы сели ужинать прямо у него в конюшне, расположившись на соломе. Гнедая тыкалась мне мордой в спину в поисках корма. Мой толстый и ленивый пони, натянув привязь до упора, жадно следил за каждым куском, отправляемым в рот. Сердик, несомненно, понимал толк в кулинарии: на каждую половинку куриной ножки - дрожжевая выпечка, соленая копченая грудинка, охлажденное и ароматное пиво. Еще когда Сердик принес еду, я понял по его виду, что он уже все знает. Весь дворец, должно быть, только об этом и говорил. Но он ничего не сказал, лишь передал мне еду и присел сзади на солому. - Тебе сказали? - спросил я. Он кивнул, пережевывая хлеб с мясом, и затем добавил с полным ртом: "У него тяжелая рука". - Он рассердился, потому что она отказалась выходить замуж за Горлана. Он хочет, чтобы она вышла замуж из-за меня, но и до сих пор она отказывала всем подряд. А сейчас, после того как умер дядя Дайвид и остался только Камлак, они позвали Горлана из Малой Британии. Я думаю, что это Камлак убедил деда обратиться к Горлану. Он боится, что мать выйдет замуж за какого-нибудь принца в Уэльсе. Здесь Сердик меня прервал. У него был испуганный и потрясенный вид. - Замолчи, малыш! Откуда тебе это все известно? Я уверен, что взрослые не болтают о таких важных вещах в твоем присутствии. Разве что Моравик болтает что не следует. - Нет, не Моравик. Но я знаю, это правда! - Но откуда, клянусь Громовержцем, ты знаешь? Сплетни дворовых? Свой последний кусок хлеба я отдал кобыле. - Если ты будешь клясться языческими богами, Сердик, то именно ты, вместе с Моравик, попадешь в беду. - О, ладно. Подобных неприятностей можно избежать. Давай говори, кто тебе сказал? - Никто. Я просто знаю. Я... я не могу объяснить откуда. Когда она отказала Горлану, дядя Камлак рассердился не меньше деда. Он боится, что вернется мой отец и женится на ней, прогнав его, Камлака. Конечно, он не говорил об этом деду. - Конечно. - Сердик уставился, забыв про пищу. Из уголка его приоткрытого рта капнула слюна. Он торопливо проглотил. - Боги знают, точнее, бог его знает, где ты набрался таких вещей, но, судя по всему, это правда. Продолжай. Гнедая подталкивала меня сзади, дыша теплом в шею. Я отстранил ее рукой. - Вот и все. Горлан рассержен, но его чем-нибудь задобрят. А моя мать в конце концов уйдет в монастырь Святого Петра. Увидишь. Наступила непродолжительная тишина. Сердик прожевал мясо и швырнул кость за дверь, где на нее накинулись две дворняжки, жившие у конюшни. Ворча и цапаясь, они умчались прочь. - Мерлин. - Да. - Будь умница и больше никому об этом не говори. Никому. Понял? Я промолчал. - Дети не разбираются в таких вещах. В чем-то это, конечно, основано на сплетнях, уж точно, но что касается принца Камлака... - Он положил руку мне на колено, сжал пальцами и покачал его. - Я говорю тебе, он опасный человек. Забудь обо всем и старайся не попадаться ему на глаза. Можешь мне верить, я никому не скажу. Но и ты не говори об этом больше никому. Даже если бы ты был законнорожденным принцем или пользовался расположением короля, как это рыжее отродье Диниас, то и тогда нечему было бы радоваться. - Он снова потряс меня за колено. - Ты слышишь меня, Мерлин? Не говори ничего ради своей собственной жизни. Не попадайся им, чтобы не видели. И скажи мне, кто тебе это сказал? Я подумал о темной пещере в подвале, о далеком кусочке неба высоко в дымоходе. - Мне никто не говорил. Клянусь. Он нетерпеливо шевельнулся, проявляя волнение. И тогда я выложил все, на что осмелился. - Признаю, что слышал это. Иногда люди говорят прямо над головой, не замечая меня. А иногда, - я помедлил, - будто кто-то обращается ко мне, я будто вижу наяву. Иногда мне говорят звезды, и я слышу в темноте музыку и голоса. Как во сне. Сердик поднял руку, словно защищаясь. Мне показалось, что он крестится, но он вычерчивал в воздухе знак против дурного глаза. Сердик пристыженно взглянул на меня и опустил руку. - Правильно, все это сны. Ты, наверное, заснул где-то в уголке, а они завели при тебе разговор, хотя им не следовало этого делать. Там ты и услышал вещи, которых тебе не положено знать. Я забыл, что ты еще ребенок. Когда ты смотришь своими глазами... - Он остановился и пожал плечами. - Но все равно, обещай мне, что ты больше не будешь рассказывать об услышанном. - Ладно, Сердик, обещаю тебе. Если ты пообещаешь взамен сказать мне одну вещь. - Какую? - Кто мой отец? Он поперхнулся пивом. Нарочито медленно он вытер с лица пену и поставил рог, глядя на меня с неудовольствием. - Какого лешего ты взял, что я могу об этом знать? - Я думал, что Моравик тебе сказала. - А она знает? - в его голосе прозвучало неподдельное удивление, и я понял, что он не обманывает. - Когда я спрашивал ее, она сказала, что о некоторых вещах лучше не говорить. - Моравик права. Но, по-моему, она хотела таким образом показать, что знает не больше других. И я бы сказал, маленький Мерлин, что тебе тоже лучше об этом не знать. Если бы твоя мама-принцесса захотела, она бы тебе сказала. Боюсь, ты скоро это поймешь. Я увидел, как он снова делает знак против дурного глаза, но на этот раз спрятав руку. Я открыл рот, чтобы спросить, верит ли он россказням, но он взял рог и поднялся. - Ты пообещал. Не забудь. - Хорошо. - Я наблюдаю за тобой. Ты идешь собственной дорогой в жизни, и иногда мне кажется, что ты ближе к природе, чем к людям. Она дала тебе имя "сокола"? Я кивнул. - Тебе есть над чем подумать. На время лучше забыть о соколах. По правде говоря, их слишком много развелось вокруг. Ты видел голубого вяхиря? - Которые вместе с белыми голубями пьют из фонтана и потом улетают на свободу? Конечно. Я их кормлю зимой вместе с другими голубями. - У меня на родине говорили, что у вяхиря много врагов, так как у него мягкое мясо и вкусные яйца. Он живет и наслаждается лишь потому, что вовремя скрывается. Может быть, леди Ниниана и называет тебя своим соколенком, но ты еще не стал соколом, маленький Мерлин. Ты всего лишь голубь. Запомни это. Веди незаметную жизнь и вовремя скрывайся. Такие мои слова. - Он положил мне руку на плечо. - Рана еще болит? - Щиплет. - Значит, дело пошло на поправку. Ссадина не будет долго щипать. Боль скоро утихнет. Прошло немного времени, и все зажило без следа. Но мне запомнилось, как саднила скула в ту ночь и я не мог заснуть. В другом углу Сердик и Моравик не издали за все время ни звука, боясь, что я наслушался именно их бормотанья. Когда они заснули, я тихо выполз, перебрался через скалящегося волкодава и поспешил в подвалы. Но сегодня ночью я не услышал ничего интересного, кроме пения Олуэн. Мягким и сочным, как у невиданной птицы, голосом она пела песню, которую я раньше не слышал. Песня была про дикого гуся и охотника с золотыми силками. 4 После этого жизнь пошла своим чередом. Мне кажется, что в конце концов дед смирился с отказом матери выходить замуж. Отношения между ними оставались натянутыми еще неделю-две, но вскоре королевский гнев остыл. Вернувшись, Камлак осел во дворце, будто никуда и не уезжал. Приближалось обещающее хорошую добычу время охоты. Все вернулось на круги своя. Но не у меня. После происшествия во фруктовом саду Камлак перестал покровительствовать мне. Да и я больше не ходил за ним. Нельзя, правда, сказать, что он не проявлял ко мне доброты. Раз или два он защищал меня в небольших драчках с мальчишками, принимая мою сторону даже против Диниаса, который пользовался теперь его расположением вместо меня. Однако я больше не нуждался в подобном покровительстве. В тот сентябрьский день я усвоил еще один урок, не считая преподнесенной мне Сердиком притчи о вяхире. Я самостоятельно занялся Диниасом. Однажды ночью по пути в пещеру я заполз под его спальню и случайно услышал, как Диниас со своим приятелем Брисом смеялись над совершенной ими днем проделкой. Они проследили за Аланом, другом Камлака, отправившимся на свидание к одной из служанок, и спрятались недалеко, откуда могли беспрепятственно наблюдать за ходом встречи вплоть до ее счастливой развязки. Когда же Диниас на следующее утро вновь устроил мне засаду, я не отступил. Сказав пару слов, я спросил его между прочим, не видел ли он сегодня Алана. Он запнулся, покраснел, потом побледнел (у Алана была тяжелая рука, а вместе с ней и нрав) и бочком прокрался мимо, сделав за спиной знак от нечистой силы. Если ему так хочется, пусть считает меня колдуном, а не обычным шантажистом. После этого случая мои сверстники не поверили бы даже верховному королю, если бы тот приехал и назвал меня своим сыном. Меня оставили в покое. Все оказалось к лучшему. Зимой часть пола в бане обвалилась, и мой дед посчитал положение опасным. Подвал засыпали и разложили в оставшемся пространстве яд против крыс. Подобно лисенку, выкуренному из норы, мне приходилось теперь защищать себя на поверхности земли. Через полгода после приезда Горлана, когда холодный февраль сдался распускающемуся зеленью марту, Камлак начал уговаривать, сначала мать, потом деда, отдать меня в ученье. Думается, что моя мама была благодарна ему за проявленную заботу. Я тоже старался показать своим видом, что мне приятно, поскольку после инцидента в саду я не питал никаких иллюзий в отношении его намерений. С моей стороны не составляло никаких усилий убедить Камлака в том, что мое отношение к священству претерпело изменения. Заявление матери, что она никогда не выйдет замуж, уход ее придворных дам, частые визиты в монастырь Святого Петра, где она беседовала с аббатисой и приезжавшими священниками, развеяли наихудшие опасения Камлака. Он боялся, что она выйдет замуж за какого-нибудь уэльского принца, который от ее имени правил бы королевством. Или что объявится мой неизвестный отец и узаконит меня в качестве наследного принца. Занимая высокое положение и располагая властью, он мог бы силой убрать Камлака. Для дяди не имело значения то, что в любом случае я не мог представлять для него реальную опасность, особенно сейчас, так как перед Рождеством он женился, и уже в марте было заметно, что его жена ждет ребенка. Даже будущий ребенок Олуэн, которому осталось совсем немного до появления на свет, не мог ему угрожать. Камлак пользовался безграничным доверием деда, и казалось маловероятным, чтобы брат при такой разнице в возрасте представлял опасность. Камлак был хорошим бойцом, знал, как вызвать людские симпатии, был безжалостен и рассудителен. Безжалостность проявилась во фруктовом саду. Рассудительность - в равнодушной доброте, выказываемой после решения матери уйти в монастырь. Я заметил, что честолюбивые люди и люди, облеченные властью, боятся малейших и самых неправдоподобных угроз. Камлак не успокоился бы, пока не сделал из меня священника, благополучно выжив из дворца. Чем бы Камлак ни руководствовался, видеть своего учителя мне доставляло удовольствие. Грек - переписчик из Массилии, пропивший состояние и обращенный в итоге в рабство. Теперь его приставили ко мне. Будучи обязанным мне за изменение своего статуса и освобождение от черной работы, он вкладывал душу в мое обучение, не ограничиваясь религиозными предрассудками, так характерными для маминых бесед со священником. Деметриус представлял из себя приятного человека и безнадежно умного неудачника. Гений в иностранных языках. Его любимым развлечением были кости и выпивка (в случае выигрыша). Время от времени, когда он оказывался в приличном выигрыше, я заставал его сладко спящим на неудобных для этой цели книгах. Я никому не рассказывал и радовался случаю отправиться по своим делам. Он был благодарен мне за молчание и, в свою очередь, не поднимал шума и не допытывался, когда я иной раз прогуливал. Я хорошо справлялся с учебой и добился значительных успехов, что в определенном смысле порадовало бы и мать, и дядю Камлака. Я и Деметриус уважали тайны друг друга и достаточно хорошо ладили. Однажды августовским днем, почти через год после приезда короля Горлана, я оставил Деметриуса безмятежно спать и один поехал верхом за город. Мне прежде приходилось ездить этой дорогой. Быстрее бы вышло, если проехать по военной дороге мимо барачных стен к холмам в направлении Карлеона. Но для этого потребовалось бы проехать через весь город, а это означало, что тебя заметят и станут задавать вопросы. Мой же путь пролегал по берегу реки. Рядом с конюшней находились ворота, которыми редко пользовались, выводившие на широкую и ровную дорогу, по которой лошади таскали баржи. Она уводила далеко за монастырь Святого Петра. Следуя за плавными изгибами Тайви, дорога вела к мельнице, куда и направлялись баржи. Дальше я не заезжал. Но за мельницей и дорогой вилась тропинка в долину одного из притоков Тайви. Был жаркий дремотный день. Кругом пахло папоротником. Голубые стрекозы проносились над рекой, сверкая на солнце. Густую траву на лугу осаждали гудящие полчища насекомых. Точеные копытца моего пони стучали по спекшейся глине бечевника. Крупная лошадь серой масти в яблоках неторопливо тащила по течению от мельницы пустую баржу. Мальчишка, сидевший на загривке, что-то крикнул, и человек на барже приветственно поднял руку. На мельнице, когда я доехал до нее, никого не было видно. На узком причале лежали только что разгруженные мешки с зерном. Рядом с ними растянулась на солнце собака мельника. Пес не потрудился даже открыть глаза при моем появлении. Я натянул поводья. Из трубы потоком лилась вода, и в водовороте пены мелькала форель. Пройдет несколько часов, прежде чем меня хватятся. Я направил пони вверх по берегу, к дороге. Он заупрямился, желая повернуть домой, но я заставил его повернуть, и тогда он легким галопом поскакал наверх, к холмам. Я преодолевал поворот за поворотом, взбираясь по дороге, петлявшей вдоль крутого берега. Спустя немного времени я выехал из колючек и редкой дубовой рощи, заполнявших лощину, поскакал на север и спустился на стлавшееся внизу открытое поле. Горожане пасли здесь свой скот, и трава была ровной и короткой. Я прошел мимо бедного мальчика-пастуха, дремавшего под кустом боярышника. Рядом паслись его овцы. Он лишь мельком взглянул на меня, когда я проезжал мимо, и поворошил кучку камней, которыми сгонял овец. Я подумал, что он собирается бросить в меня камень, но он, достав гладкий зеленый голыш, запустил его в откормленных овец, отошедших слишком далеко. После этого он снова погрузился в дрему. Поближе к реке, где росла высокая трава, расположилось стадо черных коров. Пастуха с ними я не увидел. У подножия горы маленькая девочка пасла гусей. Дорога снова пошла в гору, и мой пони замедлил шаг, выбирая путь между беспорядочно растущими деревьями. Сквозь завалы замшелых камней пробивался молодой орешник, полный орехов, рябина и шиповник. Папоротник доставал мне до груди. Кругом сновали кролики, а две сойки, раскачиваясь в полной безопасности на ветке граба, ругали на своем птичьем языке лису. Земля была слишком твердая, чтобы на ней могли остаться какие-либо следы. Отсутствие примятой травы или сломанных веток говорило о том, что до меня здесь давно никто не проезжал. Солнце стояло уже высоко. Дул легкий ветерок, отчего в кустах боярышника постукивали друг о друга плотные зеленые ягоды. Я все погонял своего пони. Среди дуба и остролиста теперь появились сосны. В солнечном свете их стволы отливали красным цветом. По мере подъема земля грубела, сквозь тонкий слой дерна на поверхность выступали голые серые камни. То здесь, то там виднелись кроличьи норы. Я не знал, куда ведет эта тропинка, только чувствовал, что я один и на воле. Ничто не говорило мне о том, чем обернется для меня сегодняшний день, какая путеводная звезда укажет мне дорогу на холм. Будущее еще не открылось мне тогда. Пони в нерешительности остановился, и я вернулся с небес на землю. Дорога раздваивалась, и было неясно, в какую сторону лучше ехать: налево или направо - все равно приходилось объезжать чащу. Недолго колеблясь, пони выбрал путь налево, под гору, и я был склонен последовать его выбору, но в это время передо мной, слева направо, мелькнула птица и исчезла в деревьях. Острые крылья, голубовато-коричневая окраска, хищные темные глаза и изогнутый соколиный клюв. И совершенно беспричинно, если не считать неожиданного появления птицы, я натянул уздечку и повернул пони вслед, постучав пятками по бокам. Плавно поворачивая, тропинка вела наверх. Лес оставался слева. Он полностью состоял из густого и темного сосняка. Деревья росли настолько плотно, что проложить себе дорогу сквозь эту чащу можно было только с помощью топора. Я услышал хлопанье крыльев. Из своего убежища вылетел голубь-вяхирь и исчез на другой стороне рощи. Я поехал за соколом. Город и речная долина исчезли из вида. Пони брел по склону неглубокой балки, на дне которой бежал узкий и быстрый поток. На противоположной стороне балки, на длинном склоне, покрытом дерном, выступала каменистая осыпь, увенчанная скальными обломками. В солнечных лучах они отливали синим и серым. Моя сторона склона была усеяна кустами боярышника, от которого по земле шли косые тени. Вверху виднелась скала, увитая плющом. Над ней в синем небе кружили клушицы, нарушавшие своим криком тишину в долине. Копыта пони громко стучали по запекшейся земле. Стояла жара, и хотелось пить. Тропинка вела под низко нависавшую скалу высотой футов двадцати. У подножия по обеим сторонам тропинки рос боярышник, образуя тенистую аллею. Где-то наверху слышалось журчанье воды. Я остановил коня и соскользнул на землю, отвел его в тень и, привязав к кусту боярышника, осмотрелся в поисках источника. Скала у тропинки была суха. Снизу тоже не видно было следов воды. Тем не менее журчанье слышалось ясно. Я сошел с тропинки и взобрался на другую стороны скалы, очутившись на небольшой ровной поляне, покрытой дерном и усеянной кроличьим пометом. На поверхности склона я увидел вход в пещеру. Закругленное отверстие в камне было небольшим, но правильной формы, почти как у арки. Справа, если стоять, как я, лицом ко входу, лежала россыпь поросших травой камней. В камнях росли деревья рябины и дуба. Их ветви скрывали своей тенью вход в пещеру; с другой стороны, всего в нескольких футах от арки, был источник. Приблизившись, я увидел маленький блестящий ручеек, ниспадавший в круглое углубление в камне и не имевший стока. Скорее всего, вода уходила через камень или через какую-то трещину в земле, попадая в основной лоток. В чистой воде я различал каждый камешек и каждую песчинку на дне каменного углубления. Над ручейком возвышался папоротник-листовик. По краям рос мох, а под ним свисала зеленая мокрая трава. Я встал на колени, наклонив голову, чтобы отхлебнуть воды, как вдруг заметил чашку. Она стояла в небольшой нише, скрытой ветвями папоротника. Чашка была высотой с ладонь и сделана из коричневого рога. Взяв ее, я увидел, что в нише стоит маленькая деревянная резная статуэтка бога. Я узнал его: подобное изображение я встречал раньше под дубом у Тир Мирдина. Здесь же он стоял на собственной вершине, под открытым небом. Наполнив чашку, я выпил и пару капель выплеснул на землю - богу. После этого я вошел в пещеру. 5 Она оказалась больше, чем виделась снаружи. Несколько шагов внутрь, а шаги я делал очень маленькие, и открылась просторная обитель, потолок которой терялся в высоте. Было темно, но откуда-то мягко пробивался бледный свет, освещавший ровный и чистый пол. Напрягая зрение, я медленно сделал шаг вперед и почувствовал, как медленно во мне нарастает волнение, которое я всегда испытывал, находясь в пещерах. Одни люди так волнуются, оказавшись в воде, другие - в горах, третьи - при разжигании огня. Я же испытывал волнение в земных и лесных глубинах. Сегодня мне понятно - почему. Но тогда я просто испытывал чувство любого мальчика, нашедшего нечто новое. И это новое могло стать моим в мире, где мне ничего не принадлежало. В следующее мгновение я остановился как вкопанный. От неожиданности по внутренностям разлился холод и меня захлестнуло сдерживаемое волнение. Что-то шевельнулось справа во мраке, совсем рядом со мной. Я застыл, всматриваясь и прислушиваясь. Никаких звуков. У меня "заработали" ноздри, и я осторожно принюхался. Никакого запаха, ни людского, ни звериного. В пещере пахло, как мне показалось, дымом, сырым камнем и самой землей. Но ощущался какой-то затхлый привкус, какой - сразу не определишь. Но я знал, что, находись рядом со мной какая-нибудь тварь, воздух был бы другим, менее пустым. А пещера была пуста. Я попробовал тихо сказать по-уэльски: "Привет". Шепот немедленно вернулся обратно тихим эхом, свидетельствуя, что стена находилась где-то близко. Затем легким свистом эхо ушло в высоту. Послышалось какое-то движение. Поначалу я подумал, что эхо усилило мой шепот. Нарастающий шелест походил на шуршание женского платья или занавесок на ветру. Что-то пронеслось мимо моей щеки с пронзительным бесплотным криком, переходящим за пределы слышимого. За ним еще и еще. С высоты потолка падали легкие, остро очерченные комки, сливавшиеся в единый поток, вихрь, похожий на косяк рыбы в водопаде. Летучие мыши, потревоженные мной в своих вершинных покоях, устремились в дневную долину. Они миновали сводчатый проход, образовав клуб дыма. Я стоял совершенно спокойно, размышляя о том, что, наверное, именно мыши являлись источником необычного затхлого запаха. Но это был другой запах. Я не боялся, что мыши коснутся меня. В темноте или на свету при любой скорости летучие мыши ничего не задевают. Они - воздушные создания. Подобно тому, как частицы воздуха обтекают препятствия, так и мыши похожи на лепестки, уносимые вниз по течению. Они проносились между мной и стеной пронзительным потоком. Движимый детским любопытством посмотреть, что будет, я сделал шаг к стене. Поток разделился, и меня обдало свежим воздухом. Как будто меня не существовало. Но только я шевельнулся, вместе со мной шевельнулась и тварь. Протянутая рука натолкнулась на металл. Я понял, что там шевелилось, - мое собственное отражение. На стене висел кусок металла, отполированный до матового блеска. Он и являлся источником бледного света. Блестящая поверхность зеркала отражала проходивший через вход свет и распространяла его по всей пещере. Я видел себя, похожего на привидение. Отражение в зеркале попятилось, и моя рука бессильно упала с висевшего на поясе кинжала. Мышиный поток иссяк, и в пещере стало тихо. Успокоившись, я стал с интересом изучать свое отражение в зеркале. Когда-то у моей матери было античное зеркало, привезенное из Египта. Но потом, посчитав это за роскошь, она убрала его. Конечно, я часто видел отражение своего лица в воде, но ни разу до сих пор мне не доводилось видеть себя полностью. Передо мной стоял темноволосый мальчик, настороженный, с любопытным взглядом. Само напряжение и переживание. В отраженном свете глаза и волосы казались черными. Волосы были густыми и чистыми, но неухоженными. В этом плане гораздо хуже, чем у пони. Туника и сандалии - настоящий срам. Я улыбнулся, и в зеркале появилось выражение, полностью изменившее мой вид. Угрюмое молодое животное, готовое сразиться или обратиться в бегство, превратилось в нечто быстрое и нежное. Уже тогда я понял, что это редкое зрелище. Затем все исчезло, и настороженное животное вернулось на свое место. Я наклонился вперед, протянул к зеркалу руку. Гладкая, отполированная поверхность холодила. Кто бы ни являлся его хозяином, это наверняка был тот же человек, который использовал стоявшую у источника чашку из рога. Он или совсем недавно покинул пещеру, или же жил здесь и должен был вот-вот прийти и тогда застал бы меня. Я не испугался, а лишь насторожился, когда увидел чашку. С самого раннего детства приходится учиться постоять за себя. Хотя обстановка в нашей долине достаточно спокойная, однако всегда найдутся злые люди, бродяги или преступники, о которых надо помнить. Мальчишке моего склада, любящему одиночество, надо уметь защищаться. Для своего возраста у меня хватало выносливости и силы, а кроме того, у меня был кинжал. Мне и в голову не приходило, что тогда мне шел всего лишь седьмой год. Я - Мерлин, побочный или какой там, но внук короля. Путешествие продолжалось. Сделав шаг вдоль стены, я наткнулся на коробку. Сверху виднелись очертания каких-то вещей. Я безошибочно на ощупь определил, что это были кремень, огниво, трут и большая, грубо отлитая свеча, пахнувшая овечьим салом. Рядом лежал - я даже не поверил, ощупывая предмет сантиметр за сантиметром, - овечий череп с рожками. В крышку были забиты гвозди, закреплявшие кожу. Под сохранившейся кожей я обнаружил тонкие кости летучих мышей, растянутых и пришпиленных к дереву. Поистине пещера являлась кладом. Найди я золото или оружие, я не заинтересовался бы больше. Переполняемый любопытством, я потянулся к трутнице. И тут я услышал, что он возвращается. Первым делом мне пришло в голову, что он увидел пони, но потом понял, что он спускается сверху. Было слышно, как у него из-под ног, шурша, вылетает галька. Он вышел на траву. Последние камушки плюхнулись в ручей. Он спрыгнул в густую траву у воды. Снова пришел черед стать голубем-вяхирем. О соколе забыто. Я метнулся в глубину пещеры. Он отодвинул ветви над входом в пещеру, и на мгновение стало светло. Я увидел, куда бежать. В конце пещеры виднелся скат и торчащие камни, а за ними широкий уступ высотой в два моих роста. Вспышка света, отраженного от зеркала, указала, что пространство в скале над уступом осталось во мраке. Я бесшумно вскарабкался в своих изношенных сандалиях наверх и втиснулся между скалой и потолком. В действительности это была расщелина, которая вела в другую, маленькую пещеру. Я юркнул в нее, как выдра в свою речную нору. Похоже, что он ничего не услышал. Ветви опустились, и снова стало темно. Он вошел в пещеру. Послышалась твердая и размеренная мужская поступь. Если бы я поразмыслил над всем этим, я бы пришел к выводу, что пещера должна пустовать по меньшей мере до заката солнца, поскольку у небогатого хозяина охота и другие дела отнимают весь день. Тем более нет смысла тратить свечи, когда на улице светлым-светло. Возможно, он пришел только для того, чтобы оставить свою добычу, когда он уйдет, я смогу выбраться. Дай бог, чтобы он не заметил привязанного в боярышнике пони. Уверенной походкой человека, который вслепую знает свою дорогу, он прошел к ящику со свечой и трутницей. Даже сейчас у меня не было времени обдумать все толком. Я только чувствовал, что небольшая пещера, куда я заполз, чрезвычайно неудобна, по размерам не больше, чем крупный круглый бочонок, используемый красильщиками. Пол, стены и потолок обжимали меня со всех сторон. Все равно, что сидеть внутри большого шара, утыканного к тому же изнутри гвоздями, поскольку кругом торчали зазубренные камни. Каждый сантиметр поверхности покрывали осколки кремня. Я осторожно выбрал место где прилечь. От порезов меня спасал лишь легкий вес. Найдя, наконец, относительно гладкий участок, я облокотился на него, наблюдая за слабо освещенным входом, и тихо вытащил из ножен кинжал. Послышался звон кремня об огниво, быстрое шипенье, и в темноте ярко вспыхнул трут. Он зажег свечу, и по пещере распространился плавный свет. Может, он был таким только вначале, превратившись тут же во вспышку, отблеск пожара, будто загорелась разом вся свеча. Кругом заплясали блики, малиновые, золотые, белые, красные. Нестерпимо яркие, они проникли в мое убежище. И я испуганно отшатнулся назад. Забыв о боли и порезах, я распластался на колкой стене. Мой шар залило пламенем. А шар был таковым на самом деле. Круглое углубление, пол, потолок - повсюду растущие кристаллы. Гладкие и тонкие как стекло, но прозрачнее его во много раз, сверкающие как бриллианты. Такими они предстали в моем детском воображении. Я находился внутри шара, полного бриллиантов, миллиона пылающих бриллиантов. Каждый самоцвет своими гранями отражал в разных направлениях свет, повторяемый другими камнями. Радуги и реки из света, сверкающие звезды и малиновый дракон, ползущий по стене. Свет будто проникал сквозь меня. Я закрыл глаза. Открыв их вновь, я увидел, что золотое сияние сократилось и сконцентрировалось на участке стены, не превышающем по размеру мою голову. Лишенное видений и картин, пятно продолжало излучать преломляющиеся золотые лучи. Снизу из пещеры не доносилось ни звука. Он не шевельнулся за это время. До меня не долетало даже шуршание его одежды. Затем пятно света начало двигаться. Сияющий диск медленно скользил по хрустальной стене. Я задрожал и съежился, пытаясь спрятаться от него в острых камнях. Прятаться было негде. Пятно продолжало постепенно приближаться. Оно коснулось моего плеча, потом головы. Я весь сжался в комок. Тень, отбрасываемая мною, метнулась по пещере. Поток света остановился и вернулся обратно, высвечивая мое убежище, затем исчез. Но пламя свечи, как ни странно, осталось. Обычное желтое пламя рядом с расщелиной, ведущей в мое убежище. - Выходи, - негромкий мужской голос, не похожий на приказывающий тон деда, прозвучал ясно и коротко, непонятным образом побуждая к подчинению. Мне даже в голову не пришло ослушаться. Я выполз через острые кристаллы к расщелине и медленно выглянул из-за уступа, нависавшего над стеной. В правой руке я наготове держал нож. 6 Он стоял между моим убежищем и свечой. Передо мной возвышалась его исполинская, как мне показалось, фигура в домотканом коричневом хитоне. Пламя свечи образовало нимб вокруг его головы. Снизу лицо обрамляла борода. Выражения самого лица я не видел. Правую руку скрывали складки одежды. Я выжидал, осторожно балансируя. - Вынимай свой кинжал и спускайся, - добавил он тем же ровным голосом. - После того, как покажешь свою правую руку. Он показал мне пустую ладонь. - Я безоружен, - серьезно сказал он. - Тогда уйди с дороги, - приказал я и спрыгнул. Пещера была широкой. Он стоял в стороне. Я сделал по инерции еще несколько шагов и оказался у входа в пещеру, прежде чем он успел шевельнуться. Но он и не пытался тронуться с места. Шмыгнув в сводчатый проход и отодвинув нависавшие ветви, я услышал его смех. Я остановился и обернулся. Теперь на свету я мог четко разглядеть его. Это был старый человек с ниспадающими на уши и редеющими сверху седыми волосами. Аккуратно подстриженная седая борода. Мозолистые грязные руки с красивыми длинными пальцами. Кисти рук были покрыты старческими узловатыми венами. Мой взгляд задержался на его лице. Тонкое, со впалыми щеками. Кожа почти обтягивала череп. Высокий лоб и нависающие над глазами густые брови. По его глазам нельзя было определить, сколько ему лет. Ясные, большие и серые, они были близко поставлены. Нос походил на узкий клюв. Тонкие губы, растянувшиеся в улыбке, обнажили поразительно белые зубы. - Вернись. Не стоит бояться. - Я и не боюсь. - Опустив на место ветви, я не без бравады подошел к нему, остановился в нескольких шагах. - Почему я должен тебя бояться? Ты знаешь, кто я такой? Он посмотрел на меня, потом сказал, будто бы размышляя вслух: - Погоди, погоди. Черные волосы и глаза, тело танцора, повадки волчонка или, может быть, соколенка? Рука с кинжалом повисла у меня вдоль ноги. - Выходит, знаешь? - Скажем, я знал, что ты когда-нибудь придешь. А сегодня узнал, что здесь кто-то есть. Иначе почему я так рано вернулся? - А как ты узнал, что в пещере кто-то есть? Ах, да! Ты видел летучих мышей. - Возможно. - Они все время вот так вылетают? - Только при незнакомых. Ваш кинжал, сэр. Я убрал его за пояс. - Ко мне никто не обращается "сэр". Я внебрачный сын. Я ничей и принадлежу себе самому. Меня зовут Мерлин, да ты знаешь. - А меня Галапас. Ты голоден? - Да. - В моем голосе прозвучало сомнение, когда я подумал об овечьем черепе и мертвых летучих мышах. К моему удивлению, он понял. Серые глаза мигнули. - Будешь фрукты и пирог с медом? А также сладкую воду из источника? Разве во дворце бывает еда лучше? - В это время дня я не получил бы подобных кушаний в королевском доме, - признался я. - Спасибо, сэр. Я буду рад откушать с вами. Он улыбнулся. - Меня не называют сэром. Я тоже принадлежу самому себе. Выходи и садись на солнце. Я принесу еду. Фрукты оказались яблоками, очень похожими на те, что росли в саду деда. Я тайком бросил взгляд на хозяина. Интересно, может быть, я видел его у реки или в городе? - У тебя есть жена? - спросил я. - Кто испек пироги с медом? Они очень вкусные. - У меня нет жены. Я же сказал, что у меня никого нет, я не вожу знакомства ни с мужчинами, ни с женщинами. На протяжении всей своей жизни ты еще увидишь, Мерлин, как мужчины и женщины будут пытаться пленить тебя. Ты избежишь их пут, разомкнешь и разрушишь их, как только пожелаешь. И по своему желанию позволишь потом снова пленить себя, чтобы уснуть в тени этих пут. Пироги с медом печет жена пастуха. - Ты отшельник? Святой? - Разве я похож на святого? - Нет. - Единственно, кого я боялся в то время, были одинокие святые отшельники, бродившие, молясь и попрошайничая, по городу. Они шумели, вели себя вызывающе и странно. В их глазах блуждало безумие. От них исходил запах, похожий на тот, что исходит от свалки потрохов у городской мясобойни. Иногда я затруднялся сказать, какому богу они служили. Ходили разговоры, что некоторые из них оставались друидами, объявленными официально вне закона. Но в Уэльсе друиды могли беспрепятственно служить своим богам. Многие уэльсцы являлись последователями старых местных божеств. Поскольку их популярность год от года менялась, то их служители имели тенденцию время от времени сменять божественные лона, руководствуясь размером поживы. Даже христиане иногда грешили этим. Их всегда можно было отличить от других отшельников: они были самые грязные из всех. Римские боги и их жрецы прочно обосновались в полуразрушенных храмах, сносно существуя на подаяния. Церковники выражали им свое недовольство, но ничего не могли поделать. - У источника стоял бог, - напомнил я. - Да. Мирдин. Я пользуюсь его источником, святым холмом и средоточием неземного света, а взамен служу ему. Никогда не следует пренебрегать местными богами, кем бы они ни являлись. В конце концов существует-то один. - Если ты не отшельник, то кто? - В настоящее время - учитель. - У меня есть учитель. Он из Массилии, но на самом деле был в Риме. Кого ты учишь? - Пока никого. Я стар и устал. Пришел сюда искать одиночества и изучать. - Зачем тебе мертвые мыши там, на коробке? - Я их изучаю. Я с удивлением взглянул на него. - Ты изучаешь мышей? Как можно изучать мышей? - Я изучаю их строение, как они летают, питаются и размножаются. Их жизнь. И не только мышей, но и зверей, и рыб, и растений, и птиц - все, что попадается мне на глаза. - Но это не изучение! - я с изумлением поглядел на него. - Мой учитель Деметриус сказал мне, что наблюдать за ящерицами и птицами - пустая трата времени. Хотя Сердик, мой друг, посоветовал мне посмотреть на вяхирей. - Зачем? - Потому что они быстрые и тихие, держатся далеко от постороннего глаза. Они кладут только два яйца. За ними охотятся все: люди, звери, коршуны - но все равно их полно вокруг. - А также их не держат в клетках, - он отпил воды, рассматривая меня. - Итак, у тебя есть учитель. Ты умеешь читать? - Конечно. - А на греческом? - Немного. - Тогда пойдем со мной. Галапас поднялся и вошел в пещеру. Я последовал за ним. Он снова зажег свечу, потушенную прежде, и при ее свете поднял крышку сундука. Внутри я увидел книжные свитки - больше, чем я видел за всю мою жизнь. Выбрав один из них, он осторожно опустил крышку и раскатал свиток. - Вот. Я с восхищением разглядел тонкий, но четкий рисунок мышиного скелета. Рядом аккуратным, но неразборчивым греческим письмом были даны пояснения, которые я тут же, забыв о присутствии Галапаса, начал медленно читать вслух. Выждав минуту-две, Галапас положил мне на плечо руку. - Вынеси ее из пещеры, - он вытащил гвозди, пришпиливавшие одну из засушенных летучих мышей к крышке, и бережно положил мышь на ладонь. - Затуши свечу. Сейчас разглядим ее вместе. Вот так, без лишних вопросов и торжественных церемоний, начался мой первый урок у Галапаса. Лишь на заходе солнца, когда по склонам долины поползли длинные тени, я вспомнил, что меня ждет другая жизнь и долгий обратный путь. - Мне пора идти! Деметриус ничего не скажет, но, если я опоздаю на ужин, меня обязательно начнут расспрашивать, где я был. - И ты, конечно, ничего им не скажешь? - Разумеется, иначе мне запретят ездить сюда. Галапас промолчал и улыбнулся. Наверное, я и не заметил тогда, что мы поняли друг друга без лишних слов. Он не спросил меня, как и почему я очутился у него в пещере. Будучи ребенком, я воспринял это как должное, хотя вежливости ради уточнил: - Мне можно будет приехать снова, правда? - Конечно. - Я... мне... Сейчас трудно сказать, когда я приеду. Не знаю, когда сбегу, то есть освобожусь в очередной раз. - Ничего. Когда ты приедешь, мне станет об этом известно, и я приду. - А как ты узнаешь? - Точно так же, как и сегодня. - Ловкими движениями длинных пальцев он свернул книжный свиток. - О да, я и забыл. Я войду в пещеру, и из нее вылетят мыши? - Именно так, если тебе угодно. Я радостно рассмеялся. - Я еще никогда не видел такого человека, как ты. Подавать дымовые сигналы, используя мышей! Если кому-нибудь рассказать, никто не поверит, даже Сердик! - Но ты ведь не скажешь даже Сердику? Я кивнул. - Нет. Никому-никому. А теперь я должен идти. До свидания, Галапас. - До свидания. Последовавшие за этой встречей дни и месяцы наполнились новым содержанием. Каждый раз, когда у меня получалось, иногда дважды в неделю, я приезжал из долины в пещеру. Похоже, он всегда знал о том, когда меня ждать, и каждый раз встречал с разложенными книгами. Если же Галапас отсутствовал, я, как мы договорились, выгонял из пещеры летучих мышей, взмывавших в небо столбом дыма. С течением времени мыши привыкли ко мне, и иногда приходилось метко запускать под свод пещеры два-три камня. Но потом, когда люди во дворце привыкли к моим отлучкам и перестали меня расспрашивать, я получил возможность точно договариваться с Галапасом о нашей следующей встрече. После того, как в конце мая у Олуэн появился ребенок, Моравик начала уделять мне гораздо меньше внимания. Когда же у Камлака в сентябре родился сын, она окончательно перешла к королевским детям в качестве главной воспитательницы, неожиданно бросив меня, подобно птице, оставившей гнездо. Мы все меньше и меньше виделись с матерью, которой нравилось проводить время со своими женщинами. Я был покинут на Деметриуса и Сердика. У Деметриуса все чаще находились аргументы в пользу выходных дней, а Сердик был мне другом. Каждый раз, не задавая вопросов, лишь мигнув иной раз или отпустив сальную шутку, он расседлывал и мыл грязную, потную лошадь. Комната теперь принадлежала только мне, не считая волкодава. Он по привычке приходил ко мне ночевать. Но был ли он моим телохранителем, я затрудняюсь ответить. Подозреваю, что нет. К тому же я в общем-то находился в безопасности. В стране установился мир, если не считать вечно живых слухов о вторжении из Малой Британии. Камлак отлично ладил с отцом. Если посмотреть со стороны, то я, по всей видимости, очень быстро продвигался к путам священнослужителя. Поэтому после уроков с Деметриусом я был волен идти на все четыре стороны. В долине мне никто никогда не встречался. Пастух жил там только летом, обитая в нищенской лачуге у леса. По тропинке, шедшей мимо пещеры Галапаса, бродили только овцы и олени. Она никуда не вела. Галапас оказался хорошим учителем, а я - сообразительным учеником. Но, по правде говоря, мне и в голову не приходило считать наши встречи уроками. Мы оставили геометрию и языки Деметриусу, а религию - священникам моей матери. Поначалу Галапас выступал в роли рассказчика. В молодости он побывал чуть ли не на краю света, объездив Эфиопию, Грецию, Германию и обогнув Срединное море. Он научил меня необходимым в жизни вещам: как собирать и сушить травы, делать из них лекарства, готовить таинственные настойки и даже яды. Мы вместе занимались изучением птиц и зверей. Я узнал о расположении костей и органов тела. Галапас показал мне, как останавливать кровотечение, лечить переломы, вырезать злокачественную плоть и очищать раны, чтобы они быстрее заживали. Позже он посвятил меня в другие, более тонкие и сложные таинства природы. Я до сих пор помню, что самым первым заклинанием, которому он научил меня, было заговаривание бородавок. Это настолько легкое дело, что по силам даже женщине. В один прекрасный день он вытащил из сундука свиток и развернул его. - Ты знаешь, что это такое? К тому времени я уже привык к схемам и рисункам, но такое я видел впервые. Надписи были сделаны на латыни, и я разобрал слова "Эфиопия", "Острова удачи" и вверху, в правом углу - "Британия". Повсюду тянулись кривые линии и нарисованные холмики, точно на поле, где хорошо поработали кроты. - Это горы? - Да. - Это картина мира? - Карта. Никогда прежде я не видел карты. Вначале я ничего не понимал, но по ходу объяснений Галапаса мне стало ясно, что мир изображен с высоты птичьего полета, отчего реки и дороги походили на нити паутины или невидимые указатели, направляющие пчелу на цветок. Подобно тому, как человек находит ручей и следует за ним сквозь непроходимые чащи и болота, так и карта помогает добраться из Рима в Массилию, Лондон или Карлеон, не спрашивая ни у кого дороги и не тратя времени на поиски вех. Это открытие принадлежало греку Анаксимандру, хотя некоторые утверждают, что первопроходцами в этой области были египтяне. Карта, которую показал мне Галапас, оказалась срисованной из книги Птолемея Александрийского. После пояснений Галапаса мы внимательно изучили ее. Галапас попросил меня достать вощеную дощечку и самому нарисовать карту моей страны. Когда я завершил, он посмотрел на мое творение. - Что это, в центре? - Маридунум, - ответил я, не скрывая удивления от его вопроса. - Вот мост, река и дорога на базар. А это ворота у казарм. - Понятно. Но я же не просил начертить карту города, Мерлин. Я сказал - страны. - Всего Уэльса? Но откуда я знаю, что находится на севере за холмами? Мне не приходилось там бывать. - Тогда я покажу тебе. Он отложил мою вощеную дощечку, взял острый прут и начал чертить им по пыли, попутно объясняя. Рисунок напоминал большой треугольник, охватывавший не только Уэльс, но и всю остальную Британию, включая таинственные земли за Стеной, населенные дикарями. Галапас показал мне горы, реки, города Лондон и Калеву, многочисленные селения на юге и окраинные крепости, соединенные с центром немногими дорогами, - Сегонтиум, Карлеон, Эборанум и другие, находящиеся у Стены. Он вел свой рассказ, а я мог перечислить дюжину королей, правивших в упомянутых городах. Позже мне не раз приходил на память преподнесенный им урок географии. Скоро наступила зима, и на небе стали рано появляться звезды. Галапас рассказал мне, как они называются, в чем их сила и как наносить их на карту, подобно дорогам и городам. Он сказал, что движение звезд по небу сопровождается звездной музыкой. Сам он в музыке не понимал, но когда я рассказал ему, что Олуэн учила меня играть, он помог мне смастерить небольшую лиру. Вышло, конечно, грубовато. Основание мы сделали из граба, изогнутые части - из красной ивы, растущей на реке Тайви, а струны надергали из хвоста моего пони. По этому поводу Галапас заметил, что лира принца должна иметь золотые и серебряные струны. Наконечники струн я отделал расщепленными медными монетами, а ключи - отполированными кусочками кости. Сзади, на деке, я выгравировал фигурку сокола, после чего инструмент мне показался гораздо лучше, чем у Олуэн. Во всяком случае, моя лира не уступала по звучанию ее. Нежное, бархатное звучание, казалось, струится прямо из воздуха. Я спрятал лиру в своей пещере. Несмотря на то, что Диниас меня уже не трогал, считая ниже своего "воинского" достоинства иметь дело с несчастным церковником, я не хранил во дворце ценных для меня вещей, если не мог запереть их в свой сундук. Лира же туда не входила. Тем более что музыки во дворце хватало - под окном на грушевом дереве пели птицы, а иногда бралась за лиру Олуэн. Когда же птицы умолкали и по небу разливался свет звезд, я напряженно вслушивался в звездную музыку. Но никак не мог ее услышать. Однажды, когда мне шел уже тринадцатый год, Галапас заговорил о хрустальной пещере. 7 Общеизвестно, что важные для себя вещи дети усваивают как бы само собой. Ребенок по наитию узнает их и запоминает, дополняя непонятное своей фантазией. Что-то преувеличивается или искажается, приобретая оттенок волшебства или кошмара. Так произошло с хрустальной пещерой. Я ни разу не рассказывал Галапасу о своем первом впечатлении. Даже для самого себя я затруднялся понять, что вызывали во мне свет и огонь. Мечты, туманные воспоминания, фантастические картинки или просто нечто необъяснимое, подобно голосу, сказавшему о приезде Горлана. Заметив, что Галапас не заводит разговора о маленькой пещере и зеркале, прикрываемом каждый раз, я тоже ничего не спрашивал. Однажды зимним днем, когда земля, скованная морозом, звенела и искрилась, я поехал навестить его. Закусив удила, пони резво скакал по дороге, ведущей в долину. Перейдя на легкий галоп, он вскинул голову. Из ноздрей шел пар, делая его похожим на сказочного дракона. В конце концов я перерос своего нежного гнедого, на котором катался в детстве, и сейчас гордился небольшим уэльским конем серой масти по имени Астер. Он относился к горной уэльской породе - быстрый, выносливый и красивый, с длинной узкой головой, небольшими ушами и упругой шеей. Лошади водятся на воле в горах и во времена римлян скрещивались с другими, привезенными с востока. Астера поймали и приручили для моего кузена Диниаса, который за два года заездил его и списал со счетов как боевого коня. Поначалу мне было трудно управляться с ним: он грубо вел себя и у него был поранен рот. Но после объездки Астер изменился, шаг стал ровным, он перестал бояться и привязался ко мне. В начале зимы я соорудил для Астера у пещеры укрытие. В густом боярышнике у скалы мы с Галапасом наносили камни и построили загон. Задней стеной служила сама скала. Сверху мы наложили сухих веток и коряг - жилище Астера стало не только теплым, но и незаметным для постороннего глаза. Тайный характер наших встреч стал предметом молчаливого соглашения. Я понимал, что Галапас помогал мне избежать участи, уготованной для меня Камлаком. Но даже и тогда, ко