оти этого дурака-рогоносца. Принц в его руках, и только вы можете его освободить. Поэтому я вынужден предложить вам этот документ. - Документ, который Летописцы исключили из индексирующих каталогов, чтобы он не попал в наши руки! - Документ, который Летописцы по ошибке положили не в то место и забыли. - Сомневаюсь в этом, - сказал Прокуратор. - Они не так уж небрежны. Они его спрятали, и отдавая его, разве ты не предаешь свою планету? Ты становишься сообщником ненавистного врага. Я пожал плечами. - Я хочу, чтобы Принц Роума был свободен, а все остальное меня не волнует. Место хранения документа я меняю на предоставление ему амнистии. На лице Прокуратора появилось то, что можно было назвать улыбкой: - Не в наших интересах оставлять бывших Властителей на свободе. Твое положение опасно, ты знаешь? Я могу силой заставить тебя признаться, где находится документ, и в то же время схватить Принца. - Можете, - согласился я. - Что ж, я рискую. Но полагаю, что у народа, который прибыл отомстить за древнее преступление, есть чувство чести. Я в вашей власти, а местонахождения документа в моем мозгу. Теперь уже он громко рассмеялся. - Подожди минутку, - сказал он. Затем Прокуратор произнес несколько слов на своем языке в переговорное устройство, и вскоре в канцелярию вошел один из его соплеменников. Я узнал его мгновенно, хотя на нем не было того вызывающего одеяния, в котором он путешествовал со мной под именем Измененный Гормон. Он улыбнулся мне и сказал: - Приветствую тебя, Наблюдатель. - И я приветствую, Гормон. - Меня зовут теперь Победоносный Тринадцатый. - А меня зовут Томис из Летописцев, - представился я. - Где это вы успели стать друзьями? - удивился Прокуратор. - Во время вторжения, - объяснил Победоносный Тринадцатый. - Я выполнял свое задание как разведчик, встретил этого человека в Талии, и мы путешествовали вместе до Роума. Но мы были попутчиками, а не друзьями. - А где Летательница Эвлюэлла? - задрожал я. - В Парсе, наверное, - ответил он безразлично. - Она говорила, что хочет вернуться в Хинд, где живет ее народ. - Так ты любил ее очень недолго? - Мы были скорее попутчиками, а не любовниками, - бросил завоеватель. - У нас это прошло. - У тебя, быть может, - возразил я. - У нас. - И из-за того, что прошло, ты лишил человека глаз? Тот, который был Гормоном, пожал плечами: - Я сделал это, чтобы проучить его за гордыню. - Тогда ты сказал, что тобою двигала ревность, - напомнил я. - Ты утверждал, что хочешь поступить так из-за любви. Казалось, что Победоносный Тринадцатый потерял ко мне всякий интерес. Прокуратора он спросил: - Что здесь делает этот человек? Зачем ты меня вызвал? - Принц Роума в Перрише, - ответил тот. Победоносный Тринадцатый выразил явное удивление. Человекоправитель Седьмой продолжал: - Он пленник Летописцев. Этот человек предлагает странную сделку. Ты знаешь Принца лучше нашего. Мне нужен твой совет. Прокуратор описал ситуацию. Тот, кто был Гормон, слушал задумчиво, не говоря ни слова. В конце Прокуратор сказал: - Вопрос вот в чем: амнистировать ли Властителя? - Он слеп, - ответил Победоносный Тринадцатый. - И лишен власти. Сторонники его рассеяны. Может, дух его и тверд, но он не представляет опасности для нас. Можно согласиться на эту сделку. - Существует амнистивный риск при освобождении Властителя от ареста, - заметил Прокуратор, - но я согласен. Рискнем. Мне он сказал. - Скажи, где нам найти документ? - Обеспечьте сначала свободу Принцу, - спокойно предложил я. Оба завоевателя улыбнулись. - Вполне справедливо, - ответил Человеко-правитель Седьмой. - Однако послушай, как мы можем быть уверены в том, что ты сдержишь свое слово? Все что угодно может случиться с тобой в течение следующего часа, когда мы будем освобождать Принца. - Я предлагаю вот что, - вмешался Победоносный Тринадцатый. - Это вопрос не взаимного недоверия, а вопрос времени. Томис, запиши индексы документа на кубик с шестичасовой отсрочкой. Мы настроим кубик так, что он выдаст информацию только в том случае, если сам Принц и никто другой даст команду. Если мы в течение этого времени не найдем и не освободим Принца, информация будет уничтожена. Если мы освободим Принца, то кубик выдаст нам информацию даже в том случае, если что-то случится с тобой за это время. - Ты все предусмотрел, - признал я. - По рукам? - спросил Прокуратор. - По рукам, - согласился я. Они принесли мне кубик и поместили меня за ширмой. На блестящей поверхности кубика я начертил номер стеллажа и последовательность индексов для нахождения документа. Через мгновение информация исчезла в темной глубине кубика. И я вернул его. Вот таким образом я предал свое земное наследство и стал пособником завоевателей из-за своей преданности слепому Принцу, совратившего чужую жену. Тем временем наступил рассвет. Я не пошел с завоевателями в Зал Летописцев - не мое это было дело, присутствовать при таких деликатного свойства событиях. Я предпочел уйти в другую сторону. Моросил дождь, когда я шел вдоль Сены по серым улицам. Эта река текла сквозь тысячелетия вдоль каменных парапетов эпохи Первого Цикла, ее древние мосты были свидетелями тех времен, когда только начиналось интеллектуальное развитие человечества. Наступило утро, и во мне проснулся старый рефлекс: я стал неосознанно искать свои приборы, чтобы произвести наблюдение, но тут же вспомнил, что все уже позади. Гильдия Наблюдателей упразднена, нас завоевали враги, и старый Вуэллиг, ныне Томис из Летописцев, продал себя врагам человечества. В тени религиозного дома с двумя колокольнями, принадлежавшего древним христерам, меня привлекла будка сомнамбулиста, и я вошел туда. Я редко общался с членами этой гильдии, ибо опасаюсь шарлатанов, а их в наше время развелось великое множество. Сомнамбулист в состоянии транса говорит о том, что было, есть и будет. Я знаю кое-что о том, что такое транс, ибо, будучи Наблюдателем, я входил в это состояние четыре раза в день. Но наблюдатели, гордясь своими искусством, всегда презирали тех, кто использует внутреннее видение ради обогащения. А именно таковы сомнамбулисты. Однако на нынешней своей службе я, к своему удивлению, узнал, что сомнамбулисты часто дают консультации при раскопках и вообще нередко помогают Летописцам. Я подчинился любопытству, хотя и с некоторой долей скептицизма, и, кроме того, решил, что здесь можно найти убежище от бури, которая должна разразиться в Зале Летописцев. Человек с изящной фигурой, облаченный в черное, приветствовал меня желанным поклоном, когда я вошел в будку. Я Самит из Сомнамбулистов, - представился он тонким хныкающим голосом. - Приветствую тебя и желаю добрых вестей. Моя компаньонка - Мерта. Передо мной предстала грузная женщина в кружевном одеянии с одутловатым лицом, черными кругами под глазами и небольшими усиками. Сомнамбулисты всегда работают в паре - один зазывает, другой же - рассказывает. Обычно это муж и жена. Дико было представить себе, как миниатюрный Самит обнимает эту гору плоти. Я сел там, где он указал. На столе лежали пищевые таблетки нескольких расцветок - очевидно я прервал семейный завтрак. Мерта в глубоком трансе шествовала по комнате большими шагами. Говорят, что некоторые сомнамбулисты просыпаются всего на два-три часа из двадцати только для того, чтобы принять пищу и совершить другие прогулки. Я едва прислушивался к тому, как Самит заученными словами рекламировал свои услуги. Это предназначалось для невежественных - ведь сомнамбулисты чаще всего имеют дело с представителями низших гильдий. Наконец, видя мое нетерпение, он спросил, что я хочу узнать? - Я хочу знать судьбу тех, кто окружает меня. Особенно же хочу, чтобы Мерта сосредоточилась на том, что происходит сейчас в Зале Летописцев. Самит постучал ногтями по ровной поверхности стола и бросил взгляд на коровоподобную Мерту. - Ты ощущаешь истину? - спросил он. Ответом был долгий и легкий вздох, исторгнутый из самых глубин ее подрагивавших телес. - Что ты видишь? - последовал следующий вопрос. Она начала что-то бормотать. Сомнамбулисты говорят на языке, на котором кроме них не говорит никто на Земле, - это какие-то резкие звуки. Некоторые утверждают, что их язык происходит от древнего языка Эгапта. Я ничего не знаю об этом. Для меня ее речь звучала нечленораздельно и бессмысленно. Самит слушал ее некоторое время, затем, удовлетворенно кивнул головой, протянул ко мне ладонь. После непродолжительного торга мы договорились о цене. - Теперь разъясни мне истину, - предложил я. Он не очень уверенно начал говорить: - В этом замешаны чужеземцы, а также несколько членов гильдии Летописцев. Я молчал, ничем не выказывая своего интереса. - Они все втянуты в серьезную ссору. Причина ее - это человек без глаз. Я резко выпрямился. На губах Самита появилась торжествующая улыбка. - Человек без глаз потерял свое высокое положение. Он землянин, пострадавший от завоевателей. Скоро ему наступит конец. Он хочет возвратить свое положение, но знает, что это невозможно. Он послужил причиной того, что один из Летописцев нарушил клятву. В Зал Летописцев пришло несколько завоевателей - что, они хотят наказать его? Нет, нет. Они хотят освободить его из плена. Продолжать? - Да! - Ты услышал все, за что заплатил. Я поморщился. В общем сомнамбулистка увидела истину. Правда, пока я не узнал ничего нового для себя, но был достаточно заинтересован и поэтому добавил денег. Самит забрал мои монеты и снова посовещался с Мертой. Она говорила долго, крутилась несколько раз, падала на диван. Наконец Самит продолжил: - Человек без глаз стал между мужем и женой. Муж в ярости и требует, чтобы того наказали, но завоеватели отказываются. Они ищут скрытую истину, они ее найдут с помощью предателя. Человек без глаз ищет свободы и власти, но найдет лишь покой. Женщина ищет развлечений и получит неприятности. - А я? - нетерпеливо спросил я. - Ты ничего не сказал обо мне. - Ты вскоре покинешь Перриш таким же образом, как и вошел в него. И уйдешь не один. Ты не останешься в той гильдии, в которой состоишь сейчас. - А куда я пойду? - Ты знаешь это не хуже нас, - зачем тратить свои деньги на это? Он снова умолк. - Скажи, что мне суждено в Ерслеме? - спросил я. - Эту информацию ты не можешь получить. Раскрытие будущего стоит очень дорого. Удовлетворись тем, что уже узнал. - Я хочу кое-что уточнить. - Мы не разъясняем ничего ни за какие деньги. Он равнодушно смотрел на меня. Мерта все еще бродила по комнате, стонала и бормотала. Силы, с которыми она была в контакте, очевидно, сообщили ей новую информацию. Она хныкала, дрожала и издавала какие-то кудахчущие звуки. Самит заговорил с ней на их языке. Она ответила. Он взглянул на меня. - Это бесплатно, - заявил он, - последняя информация. Твоя жизнь вне опасности, но в опасности, твой дух. Было бы неплохо, если бы ты пришел к согласию с Волей, и при том как можно скорее. Восстанови свое моральное здоровье. Вспомни об истинных ценностях. Искупи грех, который ты совершил с благими намерениями. Больше я ничего не скажу. Мерта пошевелилась, похоже, проснулась. Ее глаза открылись, но я видел только белки - ужасное зрелище. Ее толстые губы кривились, открывая испорченные зубы. Самит выпроводил меня быстрыми жестами своих крошечных рук. Я вышел в темное дождливое утро и торопливо возвратился к Залу Летописцев. У меня прервалось дыхание, болела грудь. Перед входом в здание я остановился на минуту, чтобы собраться с силами. Мужество почти покинуло меня, но в конце концов я вошел и поднялся на уровень, где находились апартаменты Элегро и Олмейн. Мне пришлось пройти мимо группы возбужденных Летописцев. До меня донеслось жужжание их голосов. Человек, которого я узнал, один из высших чиновников гильдии - поднял руку и спросил: - Что привело тебя сюда, ученик? - Я Томис, которому попечительствует Летописец Олмейн. Моя комната рядом. Меня схватили и втолкнули в знакомую комнату, которая сейчас была в полном беспорядке. С десяток Летописцев стояли там, нервно теребя свои шали. Среди них выделялся элегантностью канцлер Кенишел. Его глаза были полны отчаяния. Слева от входа в луже крови, скорчившись, лежал Принц Роума. В противоположной стороне комнаты около полки с прекрасными произведениями искусства Второго Цикла лежал Летописец Элегро. На лице его застыли ярость и удивление, из горла торчал тонкий дротик. Еще дальше в окружении дородных Летописцев стояла Олмейн с растрепанными волосами и диким взглядом. Алое одеяние ее было разорвано спереди и открывало высокие белые груди, атласная кожа блестела от пота. Казалось, она была погружена в транс и не осознавала, что происходит. - Что здесь случилось! - воскликнул я. - Двойное убийство, - ответил канцлер Кенишел прерывавшимся голосом. Затем он обратился ко мне с вопросом. - Когда ты в последний раз видел этих людей, ученик? - Этой ночью. - Как ты попал сюда? - Просто нанес визит. - Происходил ли здесь какой-либо конфликт? - Да, Летописец Элегро и Пилигрим ссорились. - В чем заключалась причина ссоры? Я с чувством неловкости взглянул на Олмейн, но она ничего не видела и не слышала. - Из-за нее, - тихо ответил я. Я услышал, как забормотали остальные Летописцы. Они подталкивали друг друга локтями, кивали, некоторые улыбались: я подтвердил, что здесь происходил скандал. Канцлер принял более официальный вид. Он указал на тело Принца. - Он был твоим спутником, когда вы вошли в Перриш, - сказал он. - Знал ли ты, кто он? Я облизнул пересохшие губы. - У меня были подозрения. - Что он был... - ...Беглым Принцем Роума, - продолжил я. Сейчас было не время для уверток. Мое положение осложнилось, снова последовали кивки и подталкивания. Канцлер Кениш сказал: - Этот человек подлежал аресту. Ты не имел права скрывать, кто он такой. Я хранил молчание. Канцлер продолжал: - Ты отсутствовал в зале несколько часов. Расскажи, что ты делал, когда покинул апартаменты Элегро и Олмейн. - Я пошел к Прокуратору Человекоправителю Седьмому, - сообщил я. Все уставились на меня. Это была сенсация! - С какой целью? - Сообщить, что Принц Роума задержан и находится в этих апартаментах. Я сделал это по приказу Летописца Элегро. После этого я бродил по улицам без цели и вот вернулся сюда и обнаружил... - И обнаружил здесь полный хаос, - констатировал Канцлер Кенишел. - Прокуратор приходил сюда на заре. Он зашел в эти апартаменты. Элегро и Принц, наверное, были еще живы. Затем он пошел в наши архивы и забрал... забрал... материалы строжайшей секретности... строжайшей секретности... забрал... материалы, которые считались недоступными... Канцлер запнулся. Подобно сложной чувствительной машине, пораженной ржавчиной, он замедлил свои движения, начал издавать хриплые звуки, казалось, что он на грани коллапса. Несколько Летописцев кинулись на помощь, один сделал ему укол в руку. Через некоторое время Канцлер пришел в себя. - Эти убийства произошли после того, как Прокуратор покинул здание, - продолжил он свой рассказ. - Летописец Олмейн не смогла сообщить нам ничего по этому поводу. Быть может, ты, ученик, что-то знаешь. - Меня здесь не было. Двое сомнамбулистов из будки возле Сены могут подтвердить, что я находился с ними, когда совершалось убийство. Канцлер сказал медленно: - Ты пойдешь в свою комнату, ученик, и будешь ждать там допроса. Потом ты покинешь Перриш в течение двадцати часов. Властью своей я исключаю тебя из гильдии Летописцев. Предупрежденный сомнамбулистом, я тем не менее был ошарашен. - Исключаете? За что? - Мы больше тебе не доверяем. Вокруг тебя происходит слишком много загадочных событий. Ты приводишь Принца и скрываешь свои подозрения. Ты присутствуешь при ссоре, приведшей к убийству. Ты посещаешь Прокуратора в середине ночи. Возможно именно ты виновен в том, что наш архив понес утрату. Нам не нужен человек, окруженный загадками. Мы порываем с тобой все отношения. Подкрепив свои слова энергичным жестом, канцлер снова повелел мне: - Следуй в свою комнату. Жди допроса, а затем уходи. Выходя уже через закрывавшуюся дверь я, оглянувшись, увидел канцлера. Он побледнел, его поддерживали помощники. В это время Олмейн пришла в себя, упала на пол и зарыдала. 7 В комнате я долго собирал свои немногочисленные вещи. Наступал день, когда пришел Летописец, которого я не знал, с оборудованием для допроса. Я поглядел на аппарат с беспокойством, думая о том, что случится со мной, если Летописцы узнают, что именно я указал координаты записи резервации завоевателям. Они меня уже и так подозревали. Канцлер сомневался в моей вине по единственной причине: ему казалось странным, что какой-то ученик способен был провести такое сложное исследование в архиве. Но судьба была на моей стороне. Допрашивающий интересовался только деталями убийства и, как только убедился, что я об этом ничего не знаю, оставил меня в покое, предупредив, чтобы я покинул здание в течение назначенного срока. Я заверил его, что именно так и намерен поступить. Но прежде всего мне необходимо было отдохнуть после бессонной ночи. Я выпил снадобье с трехчасовым действием и забылся сном успокоения. Когда я проснулся, около меня кто-то стоял. Я понял, что это Олмейн. Она постарела за одни сутки. Одета она была в тунику темных тонов без украшений. Черты лица ее обострились. Я поднялся с постели и извинился, что не сразу признал ее. - Успокойся, - сказала она мягко. - Я тебя разбудила? - Нет. Я поспал столько, сколько хотел. - А я совсем не спала. Но для сна будет время потом. Мы должны объясниться, Томис. - Да, - неуверенно согласился я. - Ты себя хорошо чувствуешь? Я видел тебя раньше, мне показалось, что ты была не в себе. - Мне дали лекарства, - ответила она. - Расскажи, что можешь, о том, что произошло прошлой ночью. Она устало прикрыла глаза. - Ты был здесь, когда Элегро обвинял нас, и Принц выгнал его. Через несколько часов Элегро вернулся. С ним был Прокуратор Перриша и другие завоеватели. У Элегро был ликующий вид. Прокуратор достал кубик и приказал Принцу положить на него руку. Принц заартачился, но в конце концов Прокуратор убедил его. После того, как Принц приложил руку к кубику, Прокуратор и Элегро удалились, а мы с Принцем остались, ничего не понимая. У входа в комнату стояла стража. Вскоре Прокуратор с Элегро вернулись. Элегро выглядел опустошенным и разочарованным, а Прокуратор очень возбужденным. В нашей комнате Прокуратор объявил, что Бывший Принц Роума амнистирован и что никто не смеет причинять ему вреда. После этого все завоеватели удалились. - Продолжай. Олмейн говорила невнятно, словно сомнамбулистка. - Элегро не понимал, что произошло. Он кричал о предательстве, визжал, что его тоже предали. Дальше последовала ссора между Элегро и Принцем, они все больше распалялись. Каждый из них требовал, чтобы другой покинул комнату. Ссора стала такой неистовой, что ковер начал умирать. У него опустились лепестки, и его маленькие рты жадно хватали воздух. Элегро схватил оружие и угрожал. Принц недооценил темперамент Элегро, он думал, что тот блефует и направился к нему, чтобы вышвырнуть его вон. Тогда Элегро убил Принца. А через секунду я схватила дротик из нашей коллекции и метнула его в горло Элегро. Дротик был отравлен, и он умер мгновенно. - Странная ночь, - сказал я. - Слишком странная. Скажи мне, Томис, почему пришел Прокуратор и почему они не забрали Принца в тюрьму? - Прокуратор пришел, потому что я по приказу твоего покойного мужа позвал его. Прокуратор не арестовал Принца, потому что его свобода была куплена. - Какой ценой? - Ценой моего позора, - ответил я. - Ты говоришь загадками. - Правда лишает меня достоинства. Умоляю, не настаивай, чтобы я объяснял. - Канцлер говорил о каком-то документе, который забрал Прокуратор... - Да это имеет отношение к делу, - признался я, и Олмейн больше не задавала вопросов. Наконец я сказал. - Ты совершила убийство. Какое наказание ждет тебя? - Я совершила преступление в состоянии аффекта, - ответила она. - Я не буду подвергнута наказанию гражданской администрацией, но меня изгнали из гильдии за прелюбодеяние и убийство. - Мне жаль тебя. - Мне приказано совершить паломничество в Ерслем для очищения души. Я должна уйти отсюда в течение дня, иначе предстану перед судом гильдии. - Меня тоже изгнали, - сказал я ей. - И я тоже направляюсь в Ерслем, хотя и по своей воле. - Может быть пойдем вместе? Я предложил это очень неуверенно, на что были свои причины. Я пришел сюда со слепым Принцем - это было достаточно тяжело для меня, тем более мне не хотелось уходить отсюда с женщиной-изгоем, к тому же убийцей. Не пришло ли время путешествовать в одиночку? Однако сомнамбулист сказал, что у меня будет спутник. Ровным тоном Олмейн произнесла: - У тебя не хватает энтузиазма. Может быть я смогу возбудить его в тебе. Она распахнула свою тунику. Между снежными холмами ее грудей я увидел кошель. Она соблазняла меня не плотью, а кошельком. - Здесь, - пояснила она, - все, что хранил Принц в своем бедре. Он показал мне эти сокровища, и я забрала их, когда он лежал мертвым в моей комнате. Кроме того, здесь и мои средства. Мы будет путешествовать с комфортом. Ну? - Мне трудно отказаться. - Будь готов выступить вскоре. - Я уже готов, - сказал я. - Тогда жди. Олмейн оставила меня и вернулась часа через два. Она одела маску и одежды Пилигрима и принесла с собой еще один комплект одеяния Пилигрима, который предложила мне. Я был теперь вне гильдии и мне было опасно путешествовать. Значит, я пойду в Ерслем как Пилигрим. Я облачился в незнакомое одеяние. Мы собрали пожитки. - Я сообщила наши данные гильдии Пилигримов, - заявила Олмейн, когда мы покинули Зал Летописцев. - Нас зарегистрировали. Позднее получим звездные камни. Как сидит твоя маска, Томис? - Удобно. - Так и должно быть. Наш путь из Перриша лежал через большую площадь мимо старинного серого здания древнего происхождения. Там собралась толпа. В центре я заметил завоевателей. Вокруг крутились нищие. На нас они не обращали внимания: кто станет просить милостыню у Пилигримов? Я остановил одного из них и спросил: - Что здесь происходит? - Похороны Принца Роума, - ответил он. - По приказу Прокуратора. Государственные похороны со всеми почестями. Они из этого делают настоящий праздник. - А почему это делают в Перрише? - спросил я. - Как умер Принц? - Послушай, спроси кого-нибудь другого. Мне нужно работать. - Он выкрутился из моих рук и пошел работать. - Будем присутствовать на похоронах? - спросил я Олмейн. - Лучше не надо. - Как скажешь. Мы двинулись по массивному каменному мосту, висящему над Сеной. Позади нас поднялся яркий голубой огонь погребального костра Принца. Огонь этот освещал наш путь, пока мы медленно брели на восток в Ерслем.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  1 Наш мир теперь полностью стал их собственностью. В течение всего пути по Эйроп я находил свидетельства того, что завоеватели все взяли в свои руки, и что мы принадлежим им как животные в стойле принадлежат хозяину. Они проникли повсюду, подобно буйным растениям разрастающимся после ливня. Они были полны холодной самоуверенности, словно хотели подчеркнуть, что Воля отвернула свой лик от нас и повернулась к ним. Оккупанты не были жестокими по отношению к нам, однако они лишали нас жизненных сил уже одним своим присутствием. Наше солнце, наши музеи древних предметов, наши руины прежних циклов, наши города и дворцы, наше будущее и настоящее, как и наше прошлое, - все теперь было не таким, как раньше. Наша жизнь лишилась смысла. Казалось, что по ночам звезды смотрят на нас с издевкой. Вся Вселенная наблюдала наш позор. Холодный зимний вечер вещал нам, что за грехи наши мы утеряли свою свободу. Нестерпимая летняя жара давила нас словно хотела лишить остатков достоинства. По странному миру двигались мы - существа, лишенные своего прошлого. Я - тот, кто каждый день вглядывался в звезды, потерял всякий интерес. И теперь по пути в Ерслем я испытывал успокоение от того, что в качестве Пилигрима я могу получить искупление и возрождение в этом святом городе. Каждый вечер мы с Олмейн совершали полный ритуал паломничества. "Мы уповаем на Волю Во всех деяниях, малых и больших. И молим о прощении За грехи настоящие и будущие, И молимся о понимании и успокоении Во все наши дни до искупления". Мы произносили эти слова, повторяя каждую фразу, и сжимая в руках прохладные полированные звездные камни-сферы, и вступали в единение с Волей. И таким вот образом мы брели по этому миру, который не принадлежал больше людям, в страну Ерслема. 2 Когда мы были в Талии и приближались к Межконтинентальному мосту, Олмейн впервые проявила по отношению ко мне свою жестокость. Она была жестокой по природе своей, доказательством тому стали события в Перрише. Но в течение долгих месяцев, когда мы совместно совершали паломничество, она прятала свои коготки. Однажды у нас произошла остановка на дороге из-за того, что мы встретили группу завоевателей, возвращавшихся из Эфрики. Их было человек двадцать, все высокого роста с суровыми лицами, гордые от сознания того, что стали хозяевами Земли. Они ехали в роскошном закрытом экипаже, - длинном и узком, с небольшими оконцами. Мы заметили экипаж еще издали - он поднимал клубы пыли на дороге. Было жаркое время года. Небо отливало песочным оттенком, все иссеченное полосами теплоизлучений. Мы, человек пятьдесят, стояли на обочине дороги. Позади осталась Талия, а впереди нас ожидала Эфрика. Мы представляли собой пеструю толпу - в основном Пилигримы, подобно нам с Олмейн, которые совершали путешествие в святой город, но немало было также мужчин и женщин, скитавшихся с континента на континент без всякой цели. Я насчитал в нашей группе бывших Наблюдателей, были тут Индексаторы, Стражи, пара Связистов, Писец, а также несколько Измененных. Все мы стояли и ждали, пока проедут завоеватели. Межконтинентальный мост не широк и не может пропустить сразу большой поток людей. В обычное время движение было в обе стороны. Но мы боялись идти вперед, пока не проедут завоеватели. Один из Измененных оторвался от своих и двинулся ко мне. Он был небольшого роста, но широк в плечах. Туго натянутая кожа едва удерживала избыток его плоти. Волосы у него на голове росли густыми клочьями; широкие, окаймленные зеленым глаза смотрели с лица, на котором носа почти не было видно, и казалось, что ноздри выходят прямо из верхней губы. Однако, несмотря на все это, он не выглядел так гротескно, как большинство Измененных. Лицо его выражало какое-то веселое лукавство. Голосом чуть громче шепота он спросил: - Нас здесь надолго задержат, Пилигрим? В прежние времена никто не обращался к Пилигримам первым без разрешения, в особенности Измененные. Для меня эти обычаи ровным счетом ничего не значили, но Олмейн отпрянула с отвращением. Я ответил: - Мы будем стоять здесь, пока наши хозяева не позволят нам пройти. Разве у нас есть выбор? - Никакого, друг, никакого. При слове "друг" Олмейн зашипела от негодования. Он повернулся к ней, и, очевидно, разозлился, поскольку на глянцевой коже его лица выступили алые пятна. Тем не менее он вежливо поклонился ей. - Позвольте представиться. Я Берналт, без гильдии, родом из Нейроби в глубине Эфрики. Я не спрашиваю ваши имена, Пилигримы. Вы направляетесь в Ерслем? - Да, - подтвердил я, в то время, как Олмейн повернулась к нему спиной. - А ты? Домой в Нейроби после путешествий? - Нет, - ответил Берналт. - Я тоже еду в Ерслем. Мое первоначальное расположение к Измененному мгновенно улетучилось. У меня в качестве спутника уже был однажды Измененный, хоть он и оказался не тем, за кого себя выдавал. С тех пор у меня появилось предубеждение против совместных путешествий с подобными людьми. Я холодно спросил его: - А можно поинтересоваться, зачем Измененному Ерслем? Он почувствовал холодок в моем тоне, и в его огромных глазах появилась печаль. - Позволь напомнить, даже нам позволительно посетить святой город. Ты что боишься, что Измененные захватят храм возрождения подобно тому, как мы это сделали тысячу лет назад, прежде чем нас лишили гильдии? - Он хрипло рассмеялся. - Я не представляю ни для кого угрозы, Пилигрим. У меня безобразное лицо, но я не опасен. Пусть Воля дарует тебе то, чего ты жаждешь, Пилигрим. Он сделал знак уважения и отошел к другим Измененным. Олмейн в ярости повернулась ко мне. - Почему ты разговариваешь с такими погаными созданиями? - Этот человек подошел ко мне. Он держался дружелюбно. Мы здесь должны держаться вместе, Олмейн. - Человек! Человек! Ты называешь Измененного человеком? - Они человеческие существа, Олмейн. - Только чуть-чуть. Томис, вид этих чудовищ вызывает у меня отвращение. У меня мурашки ползут по коже, когда они рядом. Если бы я могла, я изгнала бы их из нашего мира. - А где же та безмятежность и терпение, которые должен воспитывать в себе Летописец. Она вспыхнула, услышав насмешливые нотки в моем голосе. - Мы не обязаны любить Измененных, Томис. Это одно из проклятий, ниспосланных на нашу планету, пародия на человеческие существа. Я презираю их! Она не была одинока в своем отношении к Измененным, и мне не хотелось спорить с ней сейчас. Экипаж с завоевателями приближался. Я надеялся, что, когда он проедет, мы сможем возобновить наше путешествие. Но экипаж замедлил ход и остановился. Несколько завоевателей вышли из него. Они неторопливо шли к нам, и их длинные руки болтались, как веревки. - Кто здесь главный? - спросил один из них. Никто не ответил: все мы путешествовали независимо друг от друга. Через мгновение завоеватель нетерпеливо произнес: - Нет главного? Ладно, тогда слушайте все. Дорогу нужно очистить. Движется конвой. Возвращайтесь в Парлем и ждите до завтра. - Но мне нужно быть в Эгапте к... - начал было Писец. - Межконтинентальный мост сегодня закрыт, - отрезал завоеватель. - Возвращайтесь в Парлем. Голос его был спокоен. Вообще завоеватели отличались уравновешенностью и уверенностью в себе. Писец вздохнул, не сказав больше ни слова. Страж отвернулся и плюнул. Человек, который бесстрашно носил на щеке знак своей гильдии Защитников, сжал кулаки и едва подавил в себе ярость. Измененные шептались между собой, Берналт горько улыбнулся мне и пожал плечами. Возвращаться в Парлем? Потерять день пути в такую жару? За что? За что? Завоеватель сделал небрежный жест, указывавший на то, что пора расходиться. Именно тогда Олмейн и проявила свою жестокость ко мне. Тихим голосом она предложила: - Объясни им, Томис, что ты на жалованьи у Прокуратора Перриша, и нас двоих пропустят. В ее темных глазах мелькнула насмешка. У меня опустились плечи, как будто я постарел на десять лет. - Зачем ты это сказала? - спросил я. - Жарко. Я устала. Это идиотство с их стороны - отсылать нас обратно в Парлем. - Согласен, но я ничего не могу поделать. Зачем ты делаешь мне больно? - А что, правда так сильно ранит? - Я не помогал им, Олмейн. Она рассмеялась. - Что ты говоришь? Но ведь ты помогал, помогал, Томис! Ты продал им документы. - Я спас Принца, твоего любовника... - Все равно, ты сотрудничал с завоевателями. Есть факт, а мотив не играет роли. - Перестань, Олмейн. - Ты еще будешь мне приказывать! - Олмейн... - Подойди к ним, Томис. Скажи, кто ты. Пусть нас пропустят. - Конвой сбросит нас с дороги. В любом случае я не могу повлиять на завоевателей. Я не состою на службе у Прокуратора. - Я не пойду до Парлема, я умру. - Что ж, умирай, - сказал я устало и повернулся к ней спиной. - Предатель! Вероломный старый дурак! Трус! Я притворился, что не обращаю на нее внимания, но остро ощутил обжигающую обиду. Я в действительности имел дело с завоевателями, я на самом деле предал гильдию, которая дала мне убежище. Я нарушил ее кодекс, который требует замкнутости и пассивности как единственной формы проявления протеста против завоевания Земли чужеземцами. Это правильно, но жестоко было упрекать меня. Я не задумывался о патриотизме в высшем смысле, когда нарушал клятву, я только пытался спасти жизнь человеку, за которого чувствовал ответственность, более того, - человеку, которого она любила. Со стороны Олмейн было гнусностью обвинять меня в предательстве и мучить мою совесть из-за вздорного гнева, вызванного жарой и дорожной пылью. Но если эта женщина могла хладнокровно убить своего мужа, можно ли было ждать от нее милосердия? Завоеватели поехали дальше, а мы ушли с дороги и, спотыкаясь, побрели обратно в Парлем - душный, сонный город. В тот вечер, как будто для того, чтобы утешить, над нами появилось пятеро Летателей, которым понравился город, и в эту безлунную ночь они скользили в небесах - трое мужчин и две женщины, стройные и прекрасные. Более часа я стоял, любуясь ими, пока душа моя, казалось, не взлетела ввысь и не присоединилась к ним. Их огромные мерцающие крылья почти не заслоняли звезд, их бледные угловатые тела, - руки прижаты к телу, ноги соединены вместе, а спина слегка выгнута - выделывали изящные пируэты. Вид их возродил в моей памяти воспоминания об Эвлюэлле, и меня охватило щемящее чувство. Воздухоплаватели описали в небе последний круг и улетели. Вскоре взошли ложные луны. Я зашел на постоялый двор. Через некоторое время Олмейн попросила разрешение зайти. Чувствовалось, что она раскаивается. В руках она держала восьмигранную флягу зеленого вина, явно не талианского, а чужеземного происхождения, купленного за огромную сумму. - Прости меня, Томис, - сказала она. - Вот. Я знаю, ты любишь это вино. - Лучше бы мне не слышать тех слов и не пить этого вина, - ответил я. - Ты знаешь, я становлюсь очень раздражительной в жару. Извини, Томис. Я бестактная дура. Я простил ее в надежде, что в дальнейшем наше путешествие будет более спокойным. Мы выпили почти все вино, и она ушла в свою комнату. Пилигримы должны вести целомудренный образ жизни. Долгое время в лежал без сна. Несмотря на примирение, я не мог забыть обидных слов, которыми Олмейн попала мне в самое больное место: я действительно предал людей Земли. До самой зари я вел диалог с самим собой. - Что я совершил? - Я сообщил завоевателям о некоем документе. - Они имели моральное право познакомиться с ним? - Он рассказывал о достойном стыда обращении наших предков с их соплеменниками. - Что плохого в том, что они его получили? - Стыдно помогать завоевателям, даже если они находятся на более высоком моральном уровне. - Небольшое предательство - это серьезное дело? - Не бывает малого предательства. - Наверное, данный вопрос следует расследовать в комплексе. Я действовал не из-за симпатии к врагу, а желая помочь другу. Но я ощущаю свою вину. Я задыхаюсь от стыда. - Это упрямое самобичевание отдает грешной гордыней. Когда наступил рассвет я встал, обратил свой взор на небеса и попросил Волю помочь найти мне успокоение в водах возрождения в Ерслеме, где закончу свое паломничество. Затем я пошел будить Олмейн. 3 В этот день Межконтинентальный мост был открыт, и мы присоединились к толпе, которая тянулась из Талии в Эфрику. Второй раз в своей жизни я переправлялся по Межконтинентальному мосту: год назад - это казалось так давно - я шел здесь, направляясь в Роум. Для Пилигримов есть два пути из Эйроп в Ерслем. Идя северным путем, надо пересекать Темные земли восточной Талии, садиться на паром в Стамбуле и идти по западному побережью континента Эйзи в Ерслем. Я бы предпочел именно этот путь, ибо, познакомившись со многими великими городами мира, я никогда не был в Стамбуле. Но Олмейн там уже побывала, когда проводила исследования в свою бытность Летописцем, и ей город не понравился. Поэтому мы и пошли южным путем - через Межконтинентальный мост вдоль берега великого озера Средизем, через Эгапт и пустыню Аобау в Ерслем. Истинный Пилигрим всегда передвигается пешим ходом. Но это не очень нравилось Олмейн, и она бесстыдно навязывалась тем, кто имел какой-либо транспорт. Уже на второй день нашего путешествия она упросила богатого купца, который направлялся к побережью, подвести нас. У него и в мыслях не было пускать в свой роскошный экипаж кого бы то ни было, но он не смог устоять перед глубоким музыкальным чувствительным голосом Олмейн, хотя и исходил этот голос из-под маски Пилигрима. Купец путешествовал в роскоши. Для него словно не произошло никакого нашествия на Землю, и не было упадка за последние столетия Третьего Цикла. Управляемый им наземный экипаж был длиной в четыре человеческих роста, а по ширине в нем могли комфортабельно разместиться пять человек. Внутри пассажир чувствовал себя удобно, как в утробе матери. Установленные в нем несколько экранов при включении показывали, что происходит снаружи. Температура здесь никогда не отклоняется от заданной. Краны подавали прохладительные и крепкие напитки. Можно было получить любые пищевые таблетки, амортизирующие диваны предохраняли пассажиров от дорожной тряски. Около главного сидения стояла подставка с мыслешлемом, но я так и не мог понять: вез ли купец с собой законсервированный мозг для памяти о городах, которые он проезжал. Это был пышный, крупный человек явно любящий свою плоть. Кожа у него была оливкового цвета, волосы густые и черные. Глаза темные, взгляд внимательный и проницательный. Как мы узнали, он торговал продуктами из других миров. Сейчас он ехал в Марсей, чтобы ознакомиться с грузом галлюциногенных насекомых, только что прибывших с одной из дальних планет. - Вам нравится моя машина? - вопрошал он, видя, как мы с восторгом все разглядываем. Олмейн вперила свой взгляд в толстое покрывало, отороченное парчой с бриллиантами. Она была явно изумлена. - Она принадлежала Графу Перриша, - продолжал он. - Да-да, именно Графу. Вы знаете, его дворец превратили в музей. - Знаю, - сказала Олмейн. - Это была его колесница. Ее должны были поставить в музей тоже, но я перекупил ее у одного жулика-завоевателя. Вы ведь не знали, что и у них водятся жулики, а? От звучного хохота купца чувствительное покрывало на стенах машины свернулось в кольцо. - Это был мальчик-приятель Прокуратора. Да-да, у них тоже есть такие. Он искал корешки, которые растут на одной планете в созвездии Рыб. Корешки эти усиливают мужскую потенцию. Он узнал, что я единственный поставщик этих корешков на Земле, и мы с ним заключили сделку. Конечно, машину нужно было слегка переделать. Граф держал четверых ньютеров, которые питали двигатель своим метаболизмом. Ну, знаете, какая-то разница температур... конечно, это прекрасный способ передвижения, если ты имеешь возможности Графа, ведь для него в год требуется слишком много нейтрализованных, и я подумал, что это не для моего статуса. Кроме того, могли быть неприятности с завоевателями. Поэтому я снял кабину для ньютеров и поставил стандартный мощный двигатель. Вам повезло, что вы попали сюда. Но это только потому, что вы Пилигримы. Обычно я никого не беру: люди завистливы, а завистливые люди опасны. Но вас двоих послала мне Воля. Вы направляетесь в Ерслем? - Да, - кивнула Олмейн. - Я тоже когда-нибудь посещу его, но не сейчас. Нет, спасибо, не сейчас. - Он самодовольно похлопал себя по животу. - Конечно, я туда пойду, когда мне понадобится. И это угодно Воле. А вы давно стали Пилигримами? - Нет, - ответила Олмейн. - Многие после завоевания стали Пилигримами. Я их не виню. Каждый по-своему приспосабливается к изменяющимся временам. Послушайте, а у вас есть эти маленькие камни, которые получают Пилигримы? - Да, - ответила Олмейн. - Можно мне взглянуть? Меня они всегда привлекали. Был один торговец из Мира Черных звезд - такой тощий подонок с кожей, как жидкая смола, - так он предложил пять квинталов [около пятидесяти килограммов] этих камней. Сказал, что они настоящие, что дают настоящее общение - такое, как у Пилигримов. Я отказался, я не собираюсь дурачить Волю. Некоторые вещи нельзя делать даже ради прибыли. Но потом я подумал, что нужно было взять один камень как сувенир. Я никогда его не касался. - Он протянул руку Олмейн. - Можно взглянуть? - Нам не позволено давать звездный камень кому-либо в руки, - сказал я. - Я никому не скажу, что вы мне позволили. - Это запрещено. - Послушайте, здесь же никого нет, это самое уединенное место на Земле и... - Простите, но то, что вы просите, невозможно. Его лицо потемнело. Но купец, уступив сопротивлению, оставил свои попытки. Моя рука скользнула в карман, и я ощутил холодную поверхность звездного камня, который мне дали перед началом паломничества. Касание дало слабое ощущение единения-транса и я вздрогнул от удовольствия. Я поклялся себе, что он не тронет камень. Мы ехали дальше к Марсею. Купец не был приятным человеком, но он старался не обижать нас и порой даже вызывал у меня некоторую симпатию. Олмейн, которая большую часть жизни провела в уединении в Зале Летописцев, воспринимала его с большим раздражением, меня же долгие годы блужданий сделали терпимее к людям. Конечно, нам обоим было смешно, когда он хвастался своим богатством и влиянием, рассказывал о женщинах, которые ждали его на многих планетах, перечислял мастеров гильдий, которые искали его совета, бахвалился своей дружбой с бывшими Властителями. Он большей частью говорил о себе и редко приставал к нам с расспросами, за что мы были ему благодарны. Лишь однажды он спросил, почему это мужчина и женщина Пилигримы путешествуют вместе, подразумевая, что мы любовники. Мы признали, что это не совсем обычно, и перевели разговор на другую тему. Его догадки ничего для меня не значили и, я полагаю, для Олмейн тоже. На нас висел груз более серьезных грехов, чем тот, в котором он нас подозревал. Казалось, что нашего купца совсем не выбило из колеи поражение родной планеты: он был богат, как и прежде, жил в таком же комфорте и ездил куда хотел. Но даже его иногда раздражали завоеватели. Это мы поняли, когда однажды ночью вблизи Марселя нас остановили на контрольном пункте. Глаза сканеров засекли нас, дали сигнал обтекателям, и золотистая паутина протянулась через дорогу. Датчики машины уловили опасность, и машина мгновенно остановилась. На экранах было видно с десяток бледных человеческих фигур. - Бандиты? - спросила Олмейн. - Хуже, - ответил Купец. - Предатели. Он скривился и повернулся к переговорному рожку. - В чем дело? - Выходите для проверки. - По чьему приказу? - Прокуратора Марсея, - был ответ. Это было тяжело осознавать - человеческие существа работают как дорожные агенты завоевателей. Однако люди вынуждены были наниматься к ним на службу. Это становилось неизбежным, поскольку многие остались без работы, как например, Защитники. Купец начал сложную процедуру по откупориванию своей машины. Лицо его исказилось от ярости, но он ничего не мог поделать, чтобы избавиться от паутины: - Я вооружен, - прошептал он нам. - Сидите тут и ничего не бойтесь. Переговоры с дорожными охранниками длились долго, но мы ничего не слышали. Наконец вопрос, по-видимому, был передан в более высокую инстанцию, и появилось три завоевателя, которые окружили купца. Его поведение изменилось, на лице появилось слащавое выражение, он начал делать подобострастные жесты. Затем он повел их к машине, открыл ее и показал нас, пассажиров. После короткого последующего разговора купец вернулся, запечатал машину, паутина исчезла, и мы проследовали дальше к Марсею. Когда мы набрали скорость, купец выругался и сказал: - Вы знаете, как бы я справился с этим длинноруким дерьмом? Для этого нужен только хорошо подготовленный план. Ночь длинных ножей: каждый десятый землянин должен убить одного завоевателя. И все. - Почему же никто не образовал движение за освобождение? - поинтересовался я. - Это работа Защитников, а половина из них мертва, другая же поступила на службу к этим. Организовывать сопротивление не мое дело. Но именно так его нужно было бы устроить. По-партизански: появились, зарезали, исчезли. Все быстро. Старые добрые методы Первого Цикла, они еще действенны. - Но тогда прибудут еще завоеватели, - возразила Олмейн. - С ними надо поступить таким же образом. Они все будут выжигать огнем. Наш мир будет уничтожен. Они притворяются высокоцивилизованными, более цивилизованными, чем мы, - ответил купец. - Их варварство ославило бы их на всю Вселенную. Нет, они не стали бы все выжигать огнем. И потом - они бы не смогли завоевывать нас снова, и снова, теряя своих людей. В конце концов они ушли бы, а мы стали бы свободными. - Не искупив наши старые грехи, - добавил я. - О чем это ты, старик? - Да так, ни о чем. - Я полагаю, вы бы не присоединились к тем, кто начнет борьбу? - Раньше я был Наблюдателем, - пояснил я, - посвятив свою жизнь защите планеты от них. Я люблю их не больше твоего и не меньше твоего желаю, чтобы они ушли. Но план твой непрактичен, кроме того, он не имеет моральной ценности. Кровавое сопротивление противоречило бы той участи, которая уготована нам Волей. Мы должны завоевать свободу более благородным способом. Это испытание ниспослано нам не для того, чтобы мы резали глотки. Он поглядел на меня с презрением и хмыкнул. - Мне следовало бы помнить, что я разговариваю с Пилигримами. Ладно. Забудем про все это. Я ведь говорил об этом несерьезно. Может быть, вам нравится мир, каков он есть. - Мне не нравится, - возразил я. Он взглянул на Олмейн и я тоже, поскольку был почти уверен, что она расскажет о моем сотрудничестве с завоевателями. Но, к счастью, Олмейн хранила молчание. В Марсее мы покинули нашего благодетеля, провели ночь в общежитии Пилигримов и на следующее утро пешком отправились дальше. И так мы шли с Олмейн по прекрасным странам, полным завоевателей. Иногда нас даже подвозили в роликовых вагончиках. И, наконец, мы вступили в Эфрику. 4 Нашу ночь - первую на другой стороне после длительного пыльного перехода - мы провели в грязной гостинице около озера. Это было квадратное, выкрашенное в белый цвет здание, почти без окон с прохладным внутренним двориком. Большинство его обитателей составляли Пилигримы; но были также представители других гильдий. Среди постояльцев гостиницы оказался и Измененный Берналт. По новым законам завоевателей Измененные могли останавливаться в любой гостинице, и все же было несколько странно видеть его там. Мы встретились в коридоре, Берналт слегка улыбнулся, как бы желая заговорить, но улыбка его тут же погасла, а желание говорить пропало: он понял, что я не готов принять его дружбу. Или, быть может, он просто вспомнил, что Пилигримы по законам своей гильдии не должны общаться с другими людьми. Этот закон все еще действовал. Мы с Олмейн съели на ужин суп и соус. Позднее я зашел к ней в комнату пожелать доброй ночи, но она предложила: - Погоди, войдем в единение. - Все видели, как я заходил в твою комнату, - сказал я. - Будут шептаться, что я долго у тебя оставался. - Тогда пошли в твою. Олмейн выглянула в коридор - никого. Она схватила меня за руку, и мы бросились в мою комнату. Заперев дверь, она сказала: - Давай свой звездный камень. Из потайного места в одежде она достала свой, и наши руки соединились на них. За все время паломничества звездный камень давал мне большое облегчение. Прошло много сезонов с того времени, когда я в последний раз входил в транс Наблюдателя, но я не потерял полностью этой способности, и звездный камень был чем-то вроде атрибута того экстаза, который я испытывал при наблюдении. Звездные камни происходят из других миров - не знаю даже откуда. Камень сам определяет, достоин человек стать Пилигримом или нет, ибо он жжет руки того, кого не считает достойным надеть одеяние Пилигрима. - Когда тебе дали камень впервые, ты испытывал беспокойство? - спросила Олмейн. - Конечно. - И я тоже. Мы подождали, пока камни подействуют на нас. Свой я держал цепко. Темный, сияющий, более гладкий, чем стекло, он сверкал в моих руках, как кусок льда, и я почувствовал, как я настраиваюсь на мощь Воли. Сначала я остро ощутил все окружающее. Каждая трещина на стене была подобна аллее. Мягкий шелест ветра снаружи поднялся до верхних нот. В тусклом свете лампы я видел различные цвета. Переживания, которые я познал с помощью звездного камня, отличались от тех, что я испытывал, используя приборы Наблюдателя. Там я тоже выходил за пределы своего "я". Когда я находился в состоянии наблюдения, я покидал свое земное тело, взлетал ввысь с огромной скоростью и постигал все, а это очень близко к божественному состоянию. Звездный камень не давал таких ощущений, как транс Наблюдателя. Под его влиянием я ничего не видел, помимо того, что окружало меня, я знал только, что меня поглощало нечто большее, чем я сам, и я был в непосредственном контакте со Вселенной. Назовем это соединением с Волей. Откуда-то издалека я слышал голос Олмейн: - Ты веришь в то, что люди говорят об этих камнях? Что нет никакого единения, что все это электрический обман? - По этому поводу у меня нет своей теории, - ответил я. - Меня больше интересует эффект, чем причина. Скептики заявляют, что звездные камни, это всего лишь увеличительные стекла, которые отправляют усиленное мозговое излучение обратно в мозг. Олмейн вытянула руку, которой сжимала камень. - Когда ты был среди Летописцев, Томис, ты изучал историю ранней религии? Человек всегда искал единения с бесконечным. Многие религии утверждают, что это невозможно. - Были также таблетки, - пробормотал я. - Да, некоторые таблетки давали мгновенное ощущение единения с Вселенной. А эти камни, Томис, - одно из последних средств преодоления величайшего проклятия человека, заключающегося в том, что каждая индивидуальная душа томится в своем теле. Желание превозмочь изолированность друг от друга и от Воли свойственно всему человечеству. Ее голос сделался тихим и плохо различимым. Она продолжала рассказывать мне о мудрости, которую приобрела, будучи Летописцем, но я уже не мог уловить смысла: я всегда легче входил в единение, чем она, поскольку имел опыт Наблюдателя... И в эту ночь, как и раньше, взяв свой камень, я ощутил легкий озноб, закрыл глаза и услышал, как где-то вдали звучит мощный гонг, как шелестят волны, бьющиеся о незнакомый берег, как шепчет о чем-то ветерок в чужеземном лесу. Я почувствовал, как меня что-то зовет, и вошел в состояние единения. И отдал себя Воле. Я прошел по всем периодам своей жизни, через юность и зрелые годы, через свои блуждания, старые привязанности, муки и радости, через беспокойные последние годы, через предательство, свои печали и несовершенства. И я освободил себя от себя, отбросил свою сущность. И стал одним из тысячи Пилигримов - тех, которые бродят в горах Хинда, и в песках Арби, и в Эйзи и в Стралии, которые движутся в Ерслем. И с ними я погрузился в Волю. И в темноте я увидел темно-пурпурное зарево над горизонтом - оно становилось все ярче и ярче, пока не превратилось во всеохватывающее красное сияние. И я вошел в него, полностью восприняв единение, и не желая более другого состояния, кроме этого. И я очистился. И проснулся в одиночестве. 5 Я хорошо знал Эфрику. Еще молодым человеком я долго жил в самом ее центре. Страсть к путешествиям привела меня на север в Эгапт, где сохранились древнейшие остатки Первого Цикла. Но в те времена древность не интересовала меня. Я совершал свое Наблюдение, перемещаясь из одной страны в другую, поскольку Наблюдателю не нужно постоянное место жительства. И однажды я встретил Эвлюэллу, с которой готов был бродить вновь и вновь, и я пошел сначала в Роум, а затем в Перриш. Теперь я вернулся сюда с Олмейн. Мы держались ближе к берегу и избегали внутренней песчаной местности. Путешествие для нас было нетрудным: как Пилигримы мы всегда получали пищу и ночлег. Красота Олмейн могла осложнить нам жизнь, но она редко снимала маску и одежду Пилигрима. У меня не было иллюзий относительно того, насколько я нужен Олмейн. Я играл для нее в этом путешествии роль слуги: помогал в выполнении ритуалов, беспокоился о жилье. Это меня устраивало, ибо я знал, что она опасная женщина, подверженная странным причудам и фантазиям. В ней не было чистоты Пилигрима. Пройдя испытание звездным камнем, она все-таки так и не овладела полностью, как это положено Пилигриму, своей плотью. Иногда она до полночи исчезала, и я представлял, как она без маски лежит в объятиях какого-нибудь служителя. В общежитиях она тоже мало заботилась о своей добродетели. Мы никогда не жили в одной комнате: это запрещено. Обычно у нас были смежные комнаты, и она либо звала меня к себе, либо приходила ко мне. Часто она была без одежды. Только раз ей пришло в голову, что у меня, быть может, не умерло желание. Она поглядела на мое изможденное тощее тело и сказала: - Как ты будешь выглядеть, когда пройдешь возрождение в Ерслеме? Я пытаюсь представить тебя юным, Томис. Тогда ты доставишь мне удовольствие? - В свое время я доставлял удовольствие, - уклонился я. Олмейн не нравилась жара и сухость Эгапта. В основном мы шли ночью и останавливались в наших гостиницах днем. Дороги были переполнены. Пилигримы шли в Ерслем густой толпой. Мы с Олмейн гадали, сколько же времени потребуется нам, чтобы получить доступ к водам возрождения. - Ты никогда не подвергался возрождению? - спросила она. - Никогда. - Я тоже. Говорят, что там принимают не всех. - Возрождение - это привилегия, а не право, - пояснил я. - Многим отказывают. - Я полагаю также, что не все, входящие в воду, возрождаются. - Мне об этом мало известно. - Говорят, некоторые наоборот становятся старше. А другие слишком быстро становятся юными и погибают. Это рискованно. - Ты боишься рисковать? Она рассмеялась: - Только дурак не рискует. - Тебе сейчас не нужно возрождение, - заметил я. - Тебя послали в Ерслем для блага твоей души, а не тела. - Когда я буду в Ерслеме, то позабочусь о душе тоже. - Но ты говоришь о доме возрождения так, как будто это единственный храм, который ты собираешься посетить. - Он имеет важное значение, - сказала она, поднявшись и потянувшись всем своим роскошным телом. - Мне нужно тонизировать себя. Ты что, думаешь, я прошла весь этот путь только ради своего духа? - Я пришел только поэтому. - Ты! Старый и высохший! Тебе лучше заботиться не о своем духе, а о плоти. А мне бы хотелось сбросить лет восемь-десять. Те, годы, что я провела с этим дураком Элегро. Мне не нужно полное обновление. Ты прав, я еще в полном соку. Если в городе полно Пилигримов, меня могут вообще не пустить в дом возрождения. Скажут, что я слишком молода, что мне стоит прийти лет через сорок-пятьдесят. Томис, как ты считаешь, может такое случиться? - Трудно сказать. Она задрожала. - Тебя-то они пустят. Ты уже ходячий труп - тебе требуется возрождение. А я, Томис, неужели мне откажут? Я камня на камне не оставлю в Ерслеме, но попаду туда. Про себя я подумал, а подходит ли ее душа для возрождения? От Пилигрима требуется смирение, ею же двигало тщеславие. Но я не хотел испытывать на себе ярость Олмейн и хранил молчание: возможно, ее и допустят к возрождению. У меня были другие цели. Мне больше нужно было очистить свою совесть в святом городе, чем сбросить годы. Или во мне тоже говорило только тщеславие? 6 Несколько дней спустя, когда мы шли по высохшей земле, нам попались деревенские мальчишки, охваченные страхом и возбуждением. - Пожалуйста, идемте, идемте! - кричали они. Пилигримы, идемте. Олмейн в смятении и раздражении глядела на то, как они хватают ее за одежды. - О чем это они, Томис? Я не понимаю этот ужасный эгаптский язык. - Они нуждаются в нашей помощи, - объяснил я, вслушиваясь в их восклицания. - В их деревне вспышка кристаллизационной болезни. Они хотят, чтобы мы попросили Волю о помощи. Олмейн отпрянула. Я представил ее брезгливую гримасу под маской. Она размахивала руками, чтобы мальчишки не касались ее. Мне она сказала: - Мы не пойдем туда. - Мы обязаны. - Мы спешим! Ерслем переполнен. Я не хочу терять время в какой-то заброшенной деревне. - Они нуждаются в нас, Олмейн. - Мы что, Хирурги? - Мы Пилигримы, - спокойно ответил я. - У нас имеются некоторые преимущества, но есть и обязанности. Если мы пользуемся гостеприимством всех, кого встречаем, мы должны предоставить наши души страждущим. Пошли. - Я не пойду. - Как на это посмотрят в Ерслеме, когда ты будешь давать отчет о себе, Олмейн? - Это ужасная болезнь. А что, если мы заразимся? - Тебя это волнует? Да уповай на Волю. Как ты можешь надеяться на возрождение, если душе твоей не хватает благодати? - Чтоб ты сгинул, Томис, - прошептала она. - И когда ты стал таким религиозным? Ты это делаешь назло из-за того, что я сказала тебе около Межконтинентального моста. Не делай этого, Томис! Я пропустил мимо ушей ее обвинение. - Дети волнуются, Олмейн. Ты подождешь меня здесь или пойдешь в общежитие в следующую деревню? - Не оставляй меня одну в неизвестности! - Я должен идти к больным, - отрезал я. В конце концов она пошла со мной. Думаю не из-за желания помочь, а из-за страха, что ее отказ обернется против нее в Ерслеме. Вскоре мы пришли в деревню, маленькую и заброшенную - Эгапт мало изменился за тысячелетия. Изнывая от жары, мы шли за детьми в дом, где находились зараженные. Кристаллизационная болезнь - это неприятный подарок звезд. Очень немногие болезни чужеземцев поражают землян, но этот недуг с планет созвездия Копья, который привезли туристы, укоренился у землян. Если бы эпидемия настигла нас в славные времена Второго Цикла, мы бы ликвидировали ее за одни день, но сейчас наши способности угасли, и каждый год случались ее вспышки. Надежды на выздоровление у того, кто заболел, абсолютно нет. Есть лишь надежда, что здоровые не заболеют - к счастью, это не очень заразная болезнь. Неизвестно, как она передается, ибо иногда жена не заражается от мужа, а болезнь распространяется в разных концах города. Первые ее симптомы - появление чешуек на коже, зуд, воспаление. Затем ослабевают кости, поскольку начинает растворяться кальций. Тело становится словно резиновым, но это все еще первая стадия. Вскоре начинают затвердевать внешние ткани. На поверхности глаз появляются пленки, могут закрываться ноздри, кожа становится грубой и твердой. В этой стадии человек получает способность к прорицательству, характерную для сомнамбулистов. Душа иногда покидает тело на несколько часов, хотя жизненные процессы продолжаются. Далее, через двадцать дней после начала болезни, происходит кристаллизация: скелет распадается, а кожа трескается, и на ней образуются кристаллы. В это время больной чрезвычайно красив. Кристаллы играют внутренним светом: фиолетовым, зеленым, красным. Все это время внутреннее тело изменяется, как будто человек превращается в куколку бабочки. Как ни странно, органы продолжают жить и в этой стадии, хотя человек не способен уже общаться и не понимает, что с ним происходит. Наконец изменения доходят до жизненно важных органов, и процесс заканчивается. Кризис наступает быстро: краткие конвульсии, исход энергии из нервной системы, тело слегка выгибается в виде дуги, раздается звон стекла - и все кончено. На планете, откуда пришла болезнь, подобные процессы не являются патологией: это метаморфоз обычный для ее обитателей, результат тысячелетней эволюции. А на Земле кристаллизация стала смертельным недугом. Поскольку болезнь не поддается лечению, мы с Олмейн могли предложить только слова утешения этим невежественным и перепуганным людям. Я сразу понял, что эпидемия только недавно поразила деревню. Больные были в разных стадиях заболевания. Их всех положили в хижину. Слева от меня лежали только что заболевшие, в полном сознании люди, которые яростно расчесывали свои руки. Вдоль задней стены стояло пять кроватей с больными в пророческой стадии. Справа лежали больные в разной степени кристаллизации, а впереди лежал один, которому явно оставалось жить несколько часов. Олмейн отпрянула от двери. - Это ужасно, - прошептала она, - я не войду. - Мы обязаны. Это наш долг. - Я никогда не хотела стать Пилигримом. - Ты хотела успокоения, - напомнил я. - А это нужно заработать. - Мы заразимся. - Воля может найти нас, где угодно, Олмейн. Ее выбор случаен. Здесь не больше опасности, чем в Перрише. - Почему здесь столько больных? - Эта деревня чем-то прогневила Волю. - Как складно ты обращаешься с мистицизмом, Томис, - горько сказала она. - Я тебя не понимаю. Думала, ты человек здравого смысла. Этот твой фатализм ужасен. - Я видел, как пала моя планета, - сказал я. - Я видел погибшего Принца Роума. Несчастья воспитывают подобное отношение. Войдем, Олмейн. Мы зашли. - Олмейн неохотно. Страх охватил меня, но я его скрыл. Я достойно вел спор с этой женщиной-Летописцем, которая была моей спутницей, но все равно мне стало страшно. Усилием воли я себя успокоил. Нужно искупление и еще раз искупление, - сказал я себе. Если мне суждено заболеть этой болезнью, я уповаю на Волю. Очевидно Олмейн тоже пришла к какому-то решению, когда мы вошли. Она делала обход вместе со мной. Мы шли от одной лежанки к другой с опущенными головами и со звездными камнями в руках. Мы что-то говорили. Мы улыбались, когда больные просили нас подбодрить их. Мы читали молитвы: Олмейн остановилась около девушки, которая была во второй стадии заболевания. Ее глаза были уже закрыты ороговевшей тканью. Олмейн опустилась на колени и прижала звездный камень к слоящейся щеке девушки. Девушка что-то прорицала, но к сожалению мы не знали этого языка. Наконец, мы подошли к тому, кто был в последней стадии. Он лежал в своем собственном саркофаге. У меня как-то пропал страх и у Олмейн тоже... Мы долго стояли возле этого человека и тогда она прошептала: - Как ужасно! Как замечательно! Как красиво! Нас ждали еще три хижины. Около дверей толпились селяне. Когда выходили из каждой хижины, здоровые падали на землю, хватали нас за одежды, умоляя, чтобы мы молились за них перед Волей. Мы говорили то, что положено в таких случаях и это было искренне. Те, кто был внутри, воспринимали наши слова с безразличием, как бы понимая, что у них нет шансов, а те, кто был снаружи, жадно внимали нашему каждому слову. Староста деревни - вернее исполняющий его обязанности, ибо настоящий лежал больной - непрерывно благодарил нас так, как будто мы в самом деле что-то сотворили. Когда мы вышли из последней хижины, мы увидели невдалеке фигурку - это был Измененный Берналт. Олмейн подтолкнула меня. - Он все время ходит за нами, Томис. От самого Моста. - Он тоже идет в Ерслем. - Да, но почему он здесь остановился? - Тихо, Олмейн. Будь вежлива. - С Измененным? Берналт приблизился к нам. Он был облачен в мягкое белое одеяние, которое подчеркивало необычность его внешности. Он печально кивнул в сторону деревни: - Какая трагедия! Воля наказывает эту деревню. Он рассказал, что прибыл сюда несколько дней назад, и встретил друга из Нейроби. Я понял, что это тоже Измененный, но оказалось, что друг Берналта - Хирург и остановился в этой деревне, чтобы как-нибудь помочь больным. Мне показалось странной дружба между Измененным и Хирургом, а для Олмейн это было отвратительно и она не скрывала своего отношения к Берналту. Из одной хижины, шатаясь, вышел частично кристаллизованный человек. Берналт подошел к нему, мягко взял его и отвел обратно. Возвратившись к нам, он сказал: - Иногда даже приятно, что ты - Измененный. Вы ведь знаете, что нас эта болезнь не поражает. Внезапно его глаза сверкнули. - Я вам не навязываюсь, Пилигримы? Кажется, вы каменные под масками. Я не желаю вам вреда... мне уйти? - Нет, конечно, - возразил я, думая как раз наоборот, ибо естественное презрение к Измененным наконец поразило и меня. - Оставайся. Я бы пригласил тебя идти вместе с нами в Ерслем, но ты же знаешь, нам это запрещено. - Конечно. Я понимаю. Он был холодно вежлив, но в нем чувствовалась горечь, которую он испытывал. Большинство Измененных настолько недоразвиты и с такими животными инстинктами, что они и представить себе не могут, насколько их презирают мужчины и женщины, члены какой-нибудь гильдии, но Берналту было свойственно понимать это и переживать. Он улыбнулся, а затем сказал: - Вот мой друг. К нам приближалось три человека. Один из них был Хирург - приятель Берналта - стройный, темнокожий, с мягким голосом, усталыми глазами и редкими светлыми волосами. С ним были один из завоевателей и чужеземец с какой-то другой планеты. - Я узнал, что сюда позвали двух Пилигримов, - сказал завоеватель. - Выражаю вам свою признательность за тот покой, который вы принесли страдальцам. Я Землетребователь Девятнадцатый и управляю этим районом. Позвольте пригласить вас сегодня на ужин? Я колебался, принять ли приглашение завоевателей, а то, что Олмейн внезапно сжала в кулаке свой звездный камень, тоже говорило о ее нерешительности. Видно было, что завоеватель хотел, чтобы мы приняли приглашение. Он не был так высок как большинство из его соплеменников и его непропорционально длинные руки опускались ниже колен. Под горячим солнцем Эгапта его восковая кожа стала совсем блестящей, хотя он и не потел. После долгого и напряженного молчания Хирург сказал: - Не нужно так. В этой деревне мы все - братья. Так вы присоединитесь к нам? Мы согласились. Землетребователь Девятнадцатый занимал виллу на берегу Озера Средизем. В ярком полуденном свете мне казалось, что я различаю слева Межконтинентальный Мост и даже Эйроп за озером. Нам прислуживали члены гильдии Слуг, которые принесли прохладительные напитки. У завоевателя было много обслуживающего персонала и все земляне. Для меня это был признак того, что все население воспринимало наше поражение как норму. Долгое время после заката мы вели беседу, сидя со своими напитками. Над нами сияло южное сияние, означающее, что наступила ночь. Измененный Берналт оставался в стороне, очевидно, от смущения. Олмейн тоже была задумчива и отчуждена, а присутствие Берналта еще более воздействовало на нее, ибо она не знала, как быть вежливой в его присутствии. Завоеватель, наш хозяин, излучал обаяние и был предельно внимательным. Он пытался вывести ее из состояния задумчивости. Я и прежде встречал обаятельных завоевателей. Как-то мне довелось путешествовать с одним из них, притворявшимся Измененным Гормоном. На своей планете этот завоеватель был поэтом. Я сказал: - Странно, что вы со своими склонностями вдруг стали участником военной оккупации. - Любой опыт полезен для искусства, - возразил Землетребователь Девятнадцатый. - Я расширяю свой кругозор. И в любом случае я не воин, а администратор. Разве странно то, что поэт может быть администратором, а администратор поэтом? - он рассмеялся. - Среди ваших гильдий есть гильдия Поэтов. Зачем? - Они - Контактирующие, - ответил я. - Они служат своей музе. - Да, в религиозном плане. Они интерпретируют Волю, а не свои души. - Это неотделимые друг от друга вещи. Их стихи создаются божественным вдохновением, но исходят из сердец сочинителей. Завоевателя это не убедило. - Можно спорить о том, что вся поэзия в корне своем религиозна, как мне кажется. Но поле деятельности ваших Контактирующих слишком ограничено. Они просто покорны Воле. - Это парадокс, - отметила Олмейн. - Воля всепроникающа, а вы говорите об их ограниченном поле деятельности. - Друзья мои, есть другие темы для поэзии, кроме погружения в Волю. Любовь человека к человеку, радость защиты своего дома, ощущение чуда, когда стоишь обнаженным под огненными звездами... - завоеватель рассмеялся. - Не потому ли Земля так быстро пала, что ее поэты стали поэтами проникающими только в судьбу? - Земля пала, - ответил Хирург, - потому что Воля желала, чтобы мы искупили грех, который совершили наши предки, обращаясь с вашими предками как с животными. И качество нашей поэзии не имеет к этому никакого отношения. - Значит, Воля решила, что вы падете под нашим ударом, как бы в наказание, а? Но если Воля всемогуща, тогда именно она и заставила вас совершить грех в отношении наших предков и сделала наказание неизбежным. А? Воля сама с собой играет? Видите, как трудно поверить в божественную силу, которая определяет все события? Где тот элемент выбора, который придает страданию смысл? Сначала заставить вас совершить грех, а затем потребовать от вас перенести поражение как искупление - все это пустое для меня. Извините за кощунство. - Вы ошибаетесь, - поправил Хирург. - Все что произошло на этой планете - это процесс морального наставления. Воля не определяет малое или великое событие - она дает сырой материал событий, а также возможность выбирать то, что мы желаем. - Например? - Воля дала землянам способности и знания. Во время Первого Цикла мы поднялись из состояния дикости за короткое время. В течение Второго Цикла достигли высочайших вершин. И когда достигли этих вершин, нас поразила гордыня и мы стали превышать дозволенное. Мы брали в неволю разумных существ с других планет на предмет "исследований", а на самом деле это было наше нахальное желание развлекаться. Затем начали глупые эксперименты с климатом, пока океаны не соединились, а континенты не погрузились в воду и наша старая цивилизация была уничтожена. Так Воля указала нам на границы наших амбиций. - Мне еще больше не нравится эта темная философия, - заявил Землетребователь Девятнадцатый, - я... - Позвольте, я закончу, - оборвал его Хирург. - Гибель Земли периода Второго Цикла была нашим наказанием, а поражение Земли Третьего Цикла от вас, людей с других звезд, - это завершение прежнего наказания и, кроме того начало новой фазы. Вы - инструмент нашего искупления. Унижения, которые принесло ваше завоевание, бросили нас на самое дно канавы. Теперь мы возрождаем наши души, пытаемся выбраться из этих напастей. Я с удивлением глядел на Хирурга, который в словах выразил мысли, которые наполняли меня всю дорогу к Ерслему - мысли об искуплении, личном и всеобщем. Раньше я мало обращал внимания на Хирурга. - Позвольте мне высказаться, - внезапно вмешался в беседу Берналт. Это были его первые слова за несколько часов. Мы поглядели на него. На щеках у него сверкали пигментные полоски, говорившие о его возбуждении. Кивнув Хирургу, он сказал: - Мой друг, говоря об искуплении, ты имеешь в виду всех землян? Или только тех, кто объединен в гильдии? - Всех землян, конечно, - ответил Хирург мягко. - Разве не все мы в одинаковой степени завоеваны? - Но мы отличаемся другим. Какое искупление может получить планета, где миллионы людей вне гильдии? Я говорю о своем народе, естественно. Свой грех мы совершили давным-давно, когда думали, что сражались против тех, кто сделал нас чудовищами. Мы пытались забрать у вас Ерслем и за это были наказаны, и наказание длилось тысячу лет. Но мы все еще отверженные, не так ли? Где же было ваше искупление? Вы, которые состоите в гильдиях, вы считаете, что очистились этими последними страданиями, а вы и сейчас нас презираете. Хирург смотрел на него с ужасом. - Ты не думаешь, о чем говоришь, Берналт. Я знаю, что Измененные имеют зуб на нас. Но ты, как и я, знаешь, что время вашего освобождения близко. В ближайшем будущем. Ни один землянин не будет презирать вас, и вы будете рядом с нами, когда мы получим свободу. Берналт уставился в пол. - Прости меня, друг. Конечно, конечно, ты говоришь правду. Я высказался необдуманно и глупо. Все из-за жары и вина. Землетребователь Девятнадцатый произнес: - Вы хотите сказать, организуется движение сопротивления и вы нас изгоните с этой планеты? - Я говорю абстрактно, - уклонился Хирург. - А я считаю, что ваше движение сопротивления тоже будет абстрактным, - небрежно ответил завоеватель. - Извини меня, но у планеты, которую можно завоевать за одну ночь, мало сил. Мы надеемся, что наша оккупация Земли будет долгой и мы не встретим сильного сопротивления. За те месяцы, что мы здесь, враждебность к нам не увеличивается. Совсем наоборот - нас принимают все лучше и лучше. - Это часть процесса, - возразил ему Хирург. - А как поэт вы должны понимать, что слова имеют разный смысл. Нам нет нужды отбрасывать наших чужеземных хозяев, чтобы освободиться от них. Это звучит для вас достаточно поэтично? - Замечательно, - ответил Землетребователь Девятнадцатый, вставая. - А теперь пойдемте ужинать. 7 К этому вопросу возвращаться было невозможно. За обеденным столом тяжело поддержать философскую дискуссию. Да и нашему хозяину был неприятен этот анализ судеб землян. Он быстро выяснил, что Олмейн в прошлом была Летописцем, до того, как стать Пилигримом, и начал обращаться к ней, расспрашивая о нашей истории и ранней поэзии. Как и у большинства завоевателей, у него было неуемное любопытство по поводу нашего прошлого. Постепенно молчаливость Олмейн ушла и она начала подробно рассказывать о своих исследованиях в Перрише. С блестящим знанием дела она говорила о нашем далеком прошлом, а Землетребователь Девятнадцатый время от времени задавал нужный и умный вопрос. Мы ели деликатесы из разных миров, поставленные, возможно, тем толстым, бесчувственным купцом, который вез нас из Перриша в Марсей. На вилле было прохладно, служители внимательны и, казалось, что пораженная страшной болезнью деревня находится не в получасе ходьбы, а в другой галактике. Когда утром мы покидали виллу, Хирург попросил разрешения присоединиться к нам в паломничестве. - Здесь мне больше нечего делать, - объяснил он. - Когда началась эпидемия, я пришел сюда из дома в Нейроби и пробыл здесь много дней. Скорее для того, чтобы утешать, а не лечить. Теперь меня тянет в Ерслем. Однако, если это нарушает вашу клятву о спутниках на дороге... - Обязательно пойдемте с нами, - предложил я. - С нами будет еще один спутник, - пояснил нам Хирург. Он имел в виду того третьего человека, которого мы встретили в деревне - чужеземца, загадочную личность, не сказавшую ни слова в нашем присутствии. Это было плоское, похожее на пику создание, несколько выше человеческого роста, стоящее на угловатом треножнике. По происхождению он был выходцем из Золотой Спирали, у него была грубая, ярко-красная кожа, вертикальные ряды стекловидных овальных глаз располагались по трем сторонам его клинообразной головы. Подобного существа я никогда не видел прежде. По словам Хирурга он прибыл на Землю для сбора информации и уже побродил по Эйзи и по Стралии. Теперь посещал страны вдоль побережья Озера Средизем, а после посещения Ерслема он собирался направиться в крупные города Эйропы. В состоянии торжественности он наблюдал за всем не мигая ни одним из своих глаз, ни словом не комментируя то, что он обозревал - он скорее походил на какую-то странную машину, на какой-то источник информации для цистерны памяти, чем на живое существо. И все же он был безвреден и мы решили взять его с собой в святой город. Хирург попрощался со своим другом Измененным, который ушел раньше нас и в последний раз посетил деревню, пораженную болезнью. Мы не пошли, так как это не имело смысла. Когда он вернулся, лицо его было задумчивым. - Еще четыре новых случая, - заметил он. - Погибнет вся деревня. - Кто знает? В соседних деревнях нет. Распространение болезни необычно: погибает целая деревня, а рядом никто не заражается. Эти люди считают, что бог их наказывает за неизвестные грехи. - Что же могли совершить крестьяне? - спросил я, - что могло бы вызвать гнев Воли? - Они меня об этом тоже спрашивали, - ответил Хирург. - Если появились новые случаи, - сказала Олмейн, - наш вчерашний визит был бесполезен. Мы напрасно рисковали и ничего им не дали взамен. - Нет, неправильно, - пояснил Хирург. - У новых больных болезнь давно уже была в инкубационном периоде. Будем надеяться, что те кто жив, не заразятся. Но сам он не очень верил в это. Олмейн обследовала себя каждый день, выискивая симптомы болезни, но у нее ничего не было. Она сильно надоела Хирургу, показывая пятна на теле и заставляя его смущаться от того, что снимала маску в его присутствии. Хирург воспринимал все добродушно, ибо если мир был просто шифром, который раскодировался вокруг нас, Хирург был серьезный, терпеливый и мудрый человек. Он родился в Эфрике и вступил в ту же гильдию, к которой принадлежал отец. Он много путешествовал и видел мир. Мы беседовали о Роуме и Перрише, о полях Стралии, о том месте, где я родился на западных островах Исчезнувших континентов. Он расспрашивал нас о звездных камнях и их действии - я видел, что он сам хотел бы испытать это в действии, но это было запрещено. Когда он узнал, что ранее я был Наблюдателем, он задал мне много вопросов о приборах. Обычно мы держались зеленой полосы плодородной земли вокруг озера, но однажды по предложению Хирурга зашли вглубь пустыни, поскольку она обещала нечто интересное. Он не сказал нам, что именно. В этот момент мы ехали в наемном роликовом вагоне открытом сверху, и ветер кидал песок нам в лица. Наконец Хирург объявил: - Вот здесь. Когда я путешествовал с отцом, я в первый раз посетил это место много лет тому назад. Мы зайдем туда и ты, бывший Летописец, расскажешь, где мы находимся. - Это было двухэтажное здание из остеклованного белого кирпича. Двери были опечатаны, но легко раскрылись. Когда мы вошли, сразу же зажглись огни. В длинных коридорах стояли столы, на которых находились приборы. Я ничего не понимал. Там были устройства, похожие на руки. От странных металлических перчаток к сверкающим закрытым шкафам шли трубки. Хирург вложил свои руки в перчатки и я увидел, как маленькие иголки задвигались. Он подошел к другим машинам и включил какие-то жидкости. Затем нажал кнопки и зазвучала музыка. Олмейн была в состоянии экстаза. Она ходила за Хирургом по пятам и все трогала. - Ну, Летописец? - спросил он наконец. - Что это такое? - Это операционная, - тихо сказала она. - Операционная Времен Волшебства. - Точно! Замечательно! - он был страшно возбужден. - Здесь можно было создать самых диковинных монстров! Здесь можно было творить чудеса! Летатели, Пловцы, Измененные, Сплетенные, Горящие, Скалолазы - изобретайте свои собственные гильдии, создавайте каких хотите людей! Да, это было именно здесь! Олмейн заявила: - Мне описывали эти операционные. Их осталось всего шесть - на севере Эйропы, в Палаше, здесь, далеко на юге в Эфрик и на западе Эйзи... - она запнулась. - И одна в Хинде. На родине Летателей. - Именно здесь изменялась природа человека? - поинтересовался я. - А как это делали? Хирург пожал плечами. - Это искусство утеряно. Годы Волшебства давным-давно прошли, старик. - Да, я знаю, но если сохранилось оборудование, имеющее человеческое семя... Хирург положил свои руки на рукоятки и внутри инкубатора ножи пришли в движение. - Отсюда вышли Летатели и все остальные. Некоторые вымерли, но Летатели и Измененные были созданы именно в таком здании. Измененные появились, конечно, в результате ошибки Хирургов. Их нельзя было оставлять в живых. - А я думал, что эти чудовища были результатом тербогенических лекарств, которые воздействовали на них, когда они были еще в утробе, - заметил я. - И это тоже, - пояснил Хирург. - Все Измененные появились в результате ошибок, совершенных Хирургами во Времена Волшебства. Однако их матери часто усугубляли безобразие своих детей таблетками... Что-то яркое пронеслось в воздухе, едва не задев лицо Хирурга. Он упал на пол и крикнул нам, чтобы мы спрятались. Когда я тоже бросился на пол, то увидел снаряд, летящий в нашу сторону. Чужеземец, который был с нами, продолжал все рассматривать. Снаряд попал в него. Пронеслись еще снаряды. Я увидел нападающих. Это была банда Измененных, яростных и безобразных. Мы были безоружны. Я приготовился к смерти. Из дверей раздался голос: знакомый голос, язык Измененных. Атака мгновенно прекратилась. Те, кто напал на нас двинулись к двери. И тут вошел Измененный Берналт. - Я увидел ваш экипаж, - сказал он. - И подумал, что вы здесь, возможно, в опасности. Кажется, я пришел вовремя. - Не совсем, - сказал Хирург и указал на распростертого чужака, которому помощь уже была не нужна. - Но почему они напали на нас? - Они сами вам расскажут, - сказал Берналт. Мы взглянули на пятерых Измененных, которые напали на нас. Они не были, цивилизованного типа как Берналт, а двое из них и вовсе напоминали искривленную, горбатую пародию на человека. От Измененного, стоявшего ближе всего к нам, мы узнали причины нападения. На примитивном эгаптском диалекте он сказал нам, что мы вошли в храм, священный для Измененных. - Мы не ходим в Ерслем, - сказал он. - Почему вы пришли сюда? Он, конечно, был прав. Мы искренне попросили прощения и Хирург объяснил, что когда он в последний раз был здесь, это здание не было храмом. Это успокоило Измененного, который согласился, что лишь недавно произошли изменения. Он еще больше успокоился, когда Олмейн достала несколько золотых монет. Измененные были довольны и позволили нам уйти. Мы хотели забрать тело чужеземца, но оно почти исчезло. Хирург объяснил, что это - результат остановки жизненных процессов. Другие Измененные крутились снаружи. Они были похожи на чудовищ из ночных кошмаров. Кожа их была разного цвета, лица как бы сотворены наобум. Даже Берналт, их собрат, был поражен их безобразием. - Я сожалею, что вас так встретили, - сказал Берналт, - и что погиб чужеземец. Но очень опасно входить в место, священное для этих неграмотных и неистовых людей. - Мы не знали об этом, - Хирург. - Мы никогда не пришли бы сюда. - Конечно, конечно, - в тоне Берналта мне послышалось что-то покровительственное. Он попрощался с нами. Внезапно я предложил: - Пошли с нами в Ерслем. Смешно идти раздельно. Олмейн от изумления открыла рот. Даже Хирург был удивлен. Но Берналт хранил молчание. Он сказал наконец: - Вы забываете, друзья, что не к лицу Пилигримам путешествовать с человеком без гильдии. Кроме того, я должен совершить здесь молитву и на это потребуется время. Не хочу вас задерживать. Он протянул мне руку, затем вошел в древнюю Операционную. За ним пошли его собратья. Я был благодарен Берналту за его деликатность. Мы сели в наш экипаж. Через мгновение мы услыхали ужасный звук - это был гимн Измененных в честь какого-то божества. - Животные, - пробормотала Олмейн. - Священный храм! Храм Измененных! Какая гадость! Они чуть было не поубивали нас, Томис. Как у таких чудовищ может быть религия? Я ничего не ответил. Хирург поглядел на Олмейн и печально покачал головой, как бы сожалея, что в ней, Пилигриме, было так мало благости. - Все они живые существа, - заметил он. В следующем городе мы сообщили властям о смерти чужеземца. Затем печальные и молчаливые мы проследовали дальше к месту назначения. Мы покидали Эгапт и входили в страну, где находился святой Ерслем. 8 Город Ерслем расположен далеко от Озера Средизем на прохладном плато, окруженном цепью невысоких голых гор. Казалось, всю свою жизнь я готовился к первой встрече с этим золотым городом, чей облик я хорошо знал. И поэтому, когда я увидел его шпили и парапеты, поднимающиеся на востоке, я испытал не священный ужас, а ощущение, что я вернулся домой. Дорога, вьющаяся среди холмов привела нас в город, стены которого были сделаны из блоков прекрасного камня, розово-золотистого цвета. Дома и храмы построены тоже из этого камня. Деревья вдоль дороги были земные, а не звездные и это очень украшало этот город, старейший из всех городов, древнее Роума и Перриша. Дальновидные завоеватели не вмешивались в его управление. Городом, как и прежде, управлял Мастер гильдии Пилигримов, и даже завоеватели должны были просить у него разрешения войти в город. Конечно, это была проформа, ибо Мастер гильдии так же, как и Канцлер Летописцев были марионетками в руках завоевателей. Но это тщательно скрывалось. Завоеватели оставили наш святой город, как отдельный остров и они не ходили с оружием по его улицам. У внешней стены мы официально попросили разрешения войти у Стража, охранявшего ворота, и по всем правилам своей гильдии мягко, но настойчиво он выполнил всю процедуру. Мы с Олмейн были допущены в город автоматически, однако предъявили свои звездные камни, затем нам дали мыслешлемы, чтобы проверить наши имена в архивах гильдии. У Хирурга дело было проще - он еще раньше, будучи в Эфрике, обратился с просьбой о въезде и его мгновенно пропустили. Внутри городских стен все дышало стариной. В Ерслеме осталась архитектура Первого Цикла, и не просто разрушенные колонны и акведуки, как в Роуме, а улицы, арки, башни, бульвары. И когда мы вошли в город, в изумлении стали бродить по нему. Походив с час, мы решили, что пора искать пристанище. Мы были вынуждены расстаться с Хирургом, поскольку его не приняли бы в общежитие Пилигримов. Мы проводили его до гостиницы, где он заказал номер, затем попрощались и сняли жилье в одном из многочисленных мест, обслуживающих Пилигримов. Город существовал только для того, чтобы обслуживать Пилигримов, и он был похож на одно огромное общежитие. Мы устроились и отдохнули. Затем пообедали и пошли по широкой улице. Вдалеке на востоке виднелся самый священный район. Это был город в городе. В нем находились храмы, почитаемые старыми религиями Земли: христерами, хеберами и мислемами. Говорят, что там есть место, где умер бог христеров, но это ошибка истории, ибо что это за бог, который умирает? На высоком месте в Старом Городе стоит сверкающий храм, священный для мислемов, огражденный стеной из огромных серых камней, почитаемой зеберами. Вещи остались, а идеи, которые они выражали, утеряны. Когда я был среди Летописцев, никто не мог объяснить мне, почему нужно обожествлять стену или сверкающий храм. Однако древние архивы говорят, что эти верования Первого Цикла отличались глубиной и значимостью. В старом Городе есть место времен Второго Цикла, которое представляло большой интерес для меня и Олмейн. Когда мы в темноте глядели на его очертания, Олмейн сказала: - Завтра нужно подать заявления в дом возрождения. - Ты возьмешь меня, Томис? - Бессмысленно рассуждать об этом, - сказал я. - Мы пойдем, обратимся с заявлением, и ты получишь ответ. Она еще что-то говорила, но я уже не слушал ее, ибо в этот момент над нами пролетело трое Летателей: мужчина и две женщины. Летательница в центре была стройной, хрупкой девушкой, двигалась она с изяществом, которое встретишь не у всех Летателей. - Эвлюэлла, - задохнулся я. Все трое исчезли за парапетами Старого Города. Оглушенный, потрясенный, я прижался к дереву, стараясь отдышаться. - Томис? - окликнула Олмейн. - Ты, что заболел? - Я знаю, это была Эвлюэлла. Мне сказали, что она вернулась в Хинд, но это была она. - Ты говоришь это о каждой Летательнице, после того, как мы покинули Перриш, - холодно выдавила Олмейн. - Нет, сейчас я не ошибся. Где поблизости мыслешлем? Я узнаю все в общежитии Летателей. Олмейн взяла меня за руку. - Уже поздно, Томис. Ты весь как в лихорадке. Из-за какой-то костлявой Летательницы. Что ты в ней нашел? - Она... Я запнулся, не зная, как выразить все словами. Олмейн знала историю моего путешествия из Эгапта с этой девушкой. Она знала, как безобразный старый Наблюдатель испытывал к девушке отеческую любовь, хотя мне казалось, что я испытывал нечто большее. Как я потерял ее и она попала к лже-Измененному Гормону, а потом к Принцу Роума. Однако, что же все-таки Эвлюэлла значила для меня? Почему один вид кого-то, кто напомнил мне Эвлюэллу, привел меня в такое страшное смятение? Я искал ответ в своем бушующем рассудке и не мог его найти. - Пойдем в гостиницу, отдохнем, - предложила Олмейн. - Завтра мы обратимся с заявлением о возрождении. Однако сперва я надел мыслешлем и связался с жилищем Летателей, задал вопрос и получил нужный ответ. Да, Эвлюэлла из Летателей в самом деле находилась в Ерслеме. - Передайте ей, пожалуйста, - попросил я, - что Наблюдатель, которого она знала в Роуме, и который сейчас Пилигрим, будет ждать ее завтра в полдень у дома возрождения. После этого я вернулся с Олмейн в наше жилище. Она была какой-то угрюмой и отчужденной, и когда сняла маску в моей комнате, все ее лицо было перекошено - отчего? От ревности? Да. Для Олмейн все мужчины были рабы, даже такой изношенный, как я. И у нее вызывало отвращение, что другая женщина может так зажечь меня. Когда я вынул звездный камень, Олмейн поначалу не присоединилась ко мне. И лишь когда я приступил к ритуалу, она согласилась. Но я был в таком напряжении, что не смог войти в единение с Волей, и Олмейн тоже. Мы угрюмо глядели друг на друга полчаса, потом разошлись спать. 9 Идти в дом возрождения нужно самому по себе. На заре я проснулся, вступил на некоторое время в единение с Волей и, не позавтракав, ушел без Олмейн. Через полчаса я стоял у золотой стены Старого города, еще через полчаса я пересек аллеи внутреннего города. Я прошел мимо золоченого купола исчезнувших мислемов и повернул налево, следуя за потоком Пилигримов, которые в столь ранний час шли к дому возрождения. Дом этот был построен во Втором Цикле, ибо именно тогда зародился процесс возрождения и из всех наук того времени, только возрождение дошло до нас примерно в том же виде, как его практиковали тогда. Прямо при входе меня приветствовали члены Возрождающих в зеленом одеянии - первый член этой гильдии, которого я встречал за всю свою жизнь. Возрождающих набирают из Пилигримов, которые хотят остаться работать в Ерслеме и помогать другим возрождаться. Эта гильдия подчиняется той же администрации, что и гильдия Пилигримов, даже одеяние у них одинаковое, хотя и разного цвета. Голос Возрождающего был веселым и бодрым: - Добро пожаловать в этот дом, Пилигрим. Кто ты и откуда? - Я Пилигрим Томис, ранее Томис из Летописцев, а еще ранее я был Наблюдателем и при рождении мне было дано имя Вуэллиг. Я родился на Исчезнувших континентах. Много путешествовал до и после того, как стал Пилигримом. - Чего ты здесь ищешь? - Возрождения. Искупления. - Пусть Воля дарует тебе исполнение твоих желаний, - сказал Возрождающий. - Пойдем со мной. Через узкий, слабо освещенный коридор он привел меня в небольшую каменную камеру. Он сказал мне, чтобы я снял маску и крепко сжал свой звездный камень. Привычные ощущения единения охватили меня, но единства с Волей не было. Я скорее испытывал, что связан с умом другого человеческого существа. Хотя мне показалось это странным, я не сопротивлялся. Кто-то изучал мою душу. Все было выложено как на ладони: мой эгоизм и моя трусость, мои ошибки и падения, мои сомнения и мое отчаяние, и сверх всего - самое позорное действие, которое я совершил, продав завоевателям документ. Я видел все это и знал, что недостоин возрождения. В этом доме можно продлить срок своей жизни в два-три раза, но почему Возрождающие должны оказывать это благо мне, недостойному? Я долго размышлял о своих недостатках. Затем контакт прервался и вошел другой Возрождающий. - Воля благоволит к тебе, друг, - сказал он, протянув кончики пальцев, чтобы коснуться моих. Когда я услышал этот низкий голос, увидел эти белые пальцы, я понял, что уже встречал его раньше, когда стоял перед воротами Роума в сезон перед тем, как пала Земля. Тогда он был Пилигримом и пригласил меня путешествовать с ним в Ерслем, но я отказался, так как меня звал Роум. - Твое Паломничество было удачным? - спросил я. - Да, оно было ценным, - ответил он. - А у тебя как? Ты уже не Наблюдатель, как я погляжу. - Да, это у меня уже третья гильдия за год. - Будет еще одна, - сказал он. - И что же, я должен стать Возрождающим? - Я не имел этого в виду, друг Томис. Но мы поговорим об этом, когда ты сбросишь часть своих лет. Тебя приняли к возрождению, я рад тебе это сообщить. - Несмотря на мои грехи? - Из-за твоих грехов. Таких, какие они есть. Завтра на заре ты войдешь в первую ванну возрождения. Я буду проводником в этом твоем втором рождении. Я - Возрождающий Талмит. Ты можешь идти, а когда вернешься, спросишь меня. - Один вопрос... - Да? - Я совершал Паломничество с женщиной Олмейн, ранее она была Летописцем из Перриша. Ты не можешь мне сказать, приняли ли ее для возрождения? - Я ничего о ней не знаю. - Она плохая женщина, - сказал я. - Тщеславная, властная, жестокая. Но все же, я думаю, она может спастись. Ты можешь помочь ей? - У меня нет никакого влияния, - ответил Талмит. - Ее подвергнут допросу, как и всех прочих. Могу сказать только одно - добродетель не является единственным критерием для возрождения. Он проводил меня до выхода. Холодное солнце освещало город. Я был как выжатый лимон, опустошенный, и даже не радовался тому, что меня допустили к возрождению. Был полдень, я вспомнил о свидании с Эвлюэллой и обошел вокруг дома с возрастающим беспокойством. Придет ли она? Она стояла перед зданием позади памятника времен Второго Цикла. Алый жакет, меховые чулки, стеклянные сандалии на ногах, два явных горбика на спине - даже с расстояния было видно, что это Летательница. - Эвлюэлла! - крикнул я. Она повернулась. Она была бледна, худа и выглядела еще моложе, чем тогда, когда я видел ее в последний раз. Ее глаза изучали мое лицо в маске и на мгновение она была озадачена. - Наблюдатель? - спросила она. - Это ты? - Зови меня теперь Томис, - сказал я. - Но я тот самый человек, которого ты знала в Эгапте и в Роуме. - Наблюдатель! О, Наблюдатель! Томис. - Она прижалась ко мне. - Как давно это было! Сколько всего произошло! Она зарделась и бледность исчезла с ее щек. - Пойдем, найдем гостиницу и поговорим. Как ты нашел меня здесь? - С помощью твоей гильдии. Я увидел тебя в небе вчера вечером. - Я прилетела сюда зимой. Я была в Фарсе некоторое время по пути в Хинд, а затем передумала. Домой не нужно возвращаться! Теперь я живу около Ерслема и помогаю... - Она резко прервала свое предложение. - Тебя допустили к возрождению, Томис? Мы спустились в более спокойную часть внутреннего города. - Да, ответил я. - Меня омолодят. Мой проводник Возрождающий Талмит. Помнишь, мы встретили его у Роума? Она не помнила. Мы сели в дворик около гостиницы и Слуги принесли нам вино и пищу. Ее радость была очевидной - я почувствовал, что возрождаюсь от одного общения с ней. Она рассказывала о тех последних днях в Роуме, когда ее забрали во дворец наложницей, о том как Измененный Гормон поразил Принца в тот вечер падения Земли. Он объявил, что он не Измененный, а завоеватель, и лишил Принца трона, наложницы и зрения. - Принц умер? - спросила она. - Да, но не от слепоты. И я рассказал ей, как Принц переоделся Пилигримом и удрал из Роума, как я сопровождал его в Перриш, как мы жили среди Летописцев, как Принц связался с Олмейн и его убил муж Олмейн. - В Перрише я встретил Гормона, - сказал я. - Его теперь зовут Победоносный Тринадцатый. Он в совете завоевателей. Эвлюэлла улыбнулась. - Мы с Гормоном оставались вместе очень недолго после завоевания. Он хотел поездить по Эйропе, я летала с ним в Донски Свед, а затем он охладел ко мне. Тогда я почувствовала, что должна вернуться домой, а потом передумала. Когда начинается твое возрождение? - На заре. - О Томис, а как же будет, когда ты станешь молодым? Ты знал, что я тебя любила? Все время, что мы путешествовали вместе и когда я делила постель с Гормоном, и была наложницей Принца я хотела тебя. Но ты был Наблюдателем и это было невозможно. И ты был таким старым. Теперь ты уже не Наблюдатель и скоро вернешь молодость и... - Ее рука сжала мою. - Я бы никогда тебя не бросила. Мы были бы избавлены от многих страданий. - Страдания учат нас, - пояснил я. - Да, да. Я понимаю. Сколько времени будет проходить возрождение? - Обычно, сколько потребуется. - А после, что ты будешь делать? Какую гильдию ты выберешь? Ты же не можешь быть Наблюдателем. - Нет, и Летописцем тоже. Мой проводник Талмит говорил о какой-то новой гильдии, но не назвал ее. Он считает, что я вступлю в нее после возрождения. 10 Возрождающий Талмит встретил меня у входа и повел по коридору, облицованному зеленой плиткой к первой ванне возрождения. - Пилигрим Олмейн, - сообщил он мне, - принята для возрождения и придет позже. Это была последняя информация, которую я услышал о делах другого человеческого существа. Талмит ввел меня в маленькую низкую комнату, узкую и влажную, освещенную тусклыми лампами и слегка пахнущую цветком смерти. У меня забрали одеяние и маску и Возрождающий возложил мне на голову золотисто-зеленую сетку из какого-то легкого металла. На сетку подали ток, и когда он снял ее, на голове не осталось ни одного волоса. - Легче вводить электроды, - объяснил Талмит. - Можешь входить в ванну. Я спустился по плавному уклону и почувствовал под ногами теплую мягкую грязь. Талмит сказал мне, что это - регенеративная грязь стимулирующая деление клеток. Я вытянулся в ванной, а над мерцающей темно-фиолетовой жидкостью возвышалась только моя голова. Грязь как колыбель ласкала мое усталое тело. Талмит крутился надо мной, держал какие-то медные провода. Когда он приложил эти провода к моему оголенному черепу, они распустились и погрузились сквозь кожу и череп в серую морщинистую массу. Я чувствовал только легкое покалывание. - Электроды, - объяснил Талмит, - сами ищут в мозгу центры старения. Мы посылаем сигналы, которые раскручивают