Роберт Силверберг. Ночные крылья -------------------- Роберт Силверберг. Ночные крылья. Пер. - Л.Сизой. Robert Silverberg. Nightwings (1969). ======================================== HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5 --------------------  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  1 Роум - город на семи холмах. Говорят, что в одном из ранних циклов он был столицей. Я не знаю, ибо мое ремесло - наблюдать, а не запоминать, но когда я впервые бросил взгляд на Роум, подходя к нему в сумерках с юга, то понял, что в былые времена он действительно мог иметь громадное значение. Даже теперь это огромный город с многотысячным населением. Его прекрасные башни резко выделялись на фоне сумерек. Подобно маленьким вспышкам мигали огоньки. Небо слева полыхало немыслимым великолепием: солнце покидало свои владения. Развевающиеся лазурные, фиолетовые и малиновые полотнища сталкивались и смешивались друг с другом в ночном танце, который предвещал темноту. Справа от меня ночь уже пришла. Я попытался отыскать семь холмов и сбился, но все же знал, что это великий Роум, к которому ведут все дороги, и я почувствовал благоговение и глубокое уважение к творению наших ушедших отцов. Мы остановились возле длинной прямой дороги, глядя на Роум. Я сказал: - Это хороший город. Мы найдем там работу. Рядом вздрогнули ажурные крылья Эвлюэллы. - И пищу? - спросила она высоким, похожим на звук флейты, голосом. - И кров? И вино? - И пищу, и кров, и вино, - сказал я. - Все, что пожелаем. - Сколько нам еще идти, Наблюдатель? - поинтересовалась она. - Два дня. Три ночи. - Если бы я полетела, это было бы намного быстрей. - Для тебя, - сказал я. - Ты бы оставила нас далеко позади и никогда больше не увидела. Ты хочешь этого? Она подошла ко мне и погладила грубую ткань моего рукава, а потом прижалась ко мне, как ласковый котенок. Крылья ее развернулись двумя большими газовыми полотнищами, сквозь которые был виден закат и вечерние огни: размытые, дрожащие, зовущие. Я почувствовал полуночный аромат ее волос. Я обнял и прижал к себе тонкое мальчишеское тело. Она произнесла: - Ты знаешь мое желание - следовать за тобой всюду, Наблюдатель. Всюду! - Я знаю, Эвлюэлла. Мы все-таки будем счастливыми, - сказал я и еще крепче обнял ее. - Мы пойдем в Роум прямо сейчас? - Я думаю, надо подождать Гормона, - ответил я, покачав головой. - Он скоро кончит свои изыскания. - Я не хотел говорить ей о своих тревогах. Она еще ребенок. Ей всего лишь семнадцать весен. Что знала она о тревогах и годах? А я стар. Не так, конечно, как Роум, но все же достаточно стар. - Пока мы ждем, - сказала она, - можно мне полетать? - Ну конечно. Я присел возле тележки и погрел руки у пульсирующего генератора, пока Эвлюэлла готовилась летать. Прежде всего она скинула одежду, ибо крылья ее были слишком слабы, и она не могла поднять дополнительный вес. Она быстро сбросила с ног стеклянные пузыри, освободилась от малинового жакета и мягких меховых туфелек. Угасающий свет на западе скользнул по ее изящной фигурке. Как и у всех Воздухоплавателей, у нее не было излишних выпуклостей: ее груди были небольшими бугорками, ягодицы - плоскими, а бедра - такими узкими, что когда она стояла, казались, шириной всего несколько дюймов. Весила ли она больше квинтала? Сомневаюсь. Глядя на нее, я чувствовал себя вызывающим отвращение великаном, а ведь я не такой уж и крупный мужчина. Она опустилась на колени у края дороги и склонила голову к земле, произнося ритуальные слова, которые говорят все Воздухоплаватели перед полетом. Она стояла спиной ко мне. Ее тонкие крылья трепетали, наполняясь жизнью, вздымались, словно развевающийся на ветру плащ. Я не мог понять, как эти крылья могли поднять даже такое легонькое тело, как тело Эвлюэллы. Они не были крыльями ястреба, они были крыльями бабочки, все в тонких прожилках, прозрачные, испещренные тут и там эбеновыми, бирюзовыми и алыми пятнами пигмента. Прозрачные связки соединяли их с плоскими пучками мускулов ниже острых лопаток, но вот чего у нее не было, так это массивной килевой кости, присущей всем крылатым существам, и необходимых для полета мощных мускулов. Да, я знал, что Воздухоплаватели используют для полета не только мускулы, что в их обучение входят и мистические дисциплины. Пусть так, но я, входящий в Союз Наблюдателей, скептически относился к таинственным союзам. Эвлюэлла умолкла. Она поднялась, поймала крыльями ветер и взмыла на несколько футов. Осталась на этой высоте между небом и землей, а крылья ее бешено взбивали воздух. Ночь еще не совсем наступила, а крылья Эвлюэллы были ночными крыльями. Днем она вообще не смогла бы полететь, ибо чудовищное давление солнечных лучей моментально отбросили бы ее наземь. Сейчас, посредине между вечером и ночью, было не самое лучшее время для полета. Я видел, как остатки света погнали ее на восток. Ее руки молотили воздух, словно помогая крыльям. Ее маленькое заострившееся личико сосредоточенно застыло: на тонких губах были слова ее союза. Она сложилась пополам, потом резко выпрямилась, стала медленно поворачиваться и вдруг сразу взлетела в горизонтальном положении, а крылья ее продолжали работать. Ну же, Эвлюэлла! Ну! Она вдруг оказалась в вышине, словно одной только своей волей победила блистающий еще в небе свет. Я с удовольствием глядел на ее обнаженную фигуру, белеющую в ночном небе. Я видел ее отчетливо, ибо глаза Наблюдателя зорки. Она уже была на высоте пяти ее ростов, и крылья распахнулись во всю ширь, затмевая башни Роума. Она помахала мне. Я послал ей поцелуй и слова любви. Наблюдатели не женятся, не бывает у них и искусственно выращенных детей, но Эвлюэлла была мне словно дочь, и я гордился ее полетом. Мы странствовали вместе всего лишь год с тех пор, как встретились в Эгапте, но у меня было такое чувство, что я знал ее всю долгую жизнь. От нее ко мне поступали новые силы. Я не знаю, что именно. Спокойствие? Знание? Череда тех дней, когда ее не было на свете? Я надеялся только, что она любит меня так же, как я люблю ее. Она была уже высоко в небе, кружилась, парила, планировала, выделывала пируэты, танцевала... Ее длинные черные волосы готовы были оторваться от головы. Ее тело казалось случайным придатком к этим огромным крыльям, которые переливались, блестели и трепетали в ночи. Она взмыла еще выше, наслаждаясь тем, что вырвалась из плена земного тяготения, заставляя меня все более чувствовать мою прикованность к земле, и вдруг резко, как тоненькая ракета, метнулась в сторону Роума. Я видел ее босые ноги, кончики крыльев; и вот уже не мог разглядеть ничего. Я вздохнул, засунул руки под мышки, чтобы согреться. Как так получилось, что я чувствовал зимний холод, а девочка Эвлюэлла могла совершенно раздетой парить в воздухе? Шел двенадцатый, из двадцати, час, и это было время для моего наблюдения. Я подошел к тележке, открыл футляры и приготовил инструменты. Некоторые цифры пожелтели и поблекли; стрелки индикаторов потеряли люминесцентное покрытие; пятна морской соли испещряли футляры изнутри - память о том времени, когда в Земном океане на меня напали пираты. Истертые и потрескавшиеся рычажки и переключатели привычно поворачивались под моими руками, когда я начал подготовку. Первые молитвы - о свободном от посторонних мыслей и готовом воспринимать мозге; затем - о родстве со всеми инструментами; еще одна - о внимательном наблюдении, поиске врагов человека среди звездного неба. Таково мое умение, мое ремесло. Я поворачивал рукоятки и нажимал кнопки, выбрасывая из головы все мысли, готовя себя к превращению в продолжение моих инструментов. Я почти переступил порог и находился в первой фазе наблюдения, когда глубокий звучный голос позади меня спросил: - Ну, Наблюдатель, как дела? 2 Я привалился к тележке. Нельзя так резко отвлекать человека от работы. Это всегда болезненно. На мгновение в мое сердце впились когти. Лицо стало горячим: глаза ничего не видели, рот наполнился слюной. Я со всей возможной поспешностью предпринял защитные меры, чтобы замедлить метаболизм и отключиться от своих инструментов. Я обернулся, насколько можно скрывая дрожь. Гормон, третий член нашей маленькой компании, стоял, весело скалясь, и смотрел на мое недовольство. Я не мог сердиться на него. Не следует сердиться на несоюзных, что бы ни произошло. Я с усилием произнес сквозь сжатые губы: - Твои изыскания увенчались успехом? - И большим. Где Эвлюэлла? Я показал вверх. Гормон кивнул. - Ну, что ты обнаружил? - спросил я. - Этот город, несомненно, Роум. - Никто в этом и не сомневался. - Я сомневался. Но теперь у меня есть подтверждения. - Да? - В кошеле. Погляди. Он извлек из-под туники свой кошель, поставил его на землю рядом со мной, раскрыл настолько, чтобы туда могла пролезть рука. Бормоча что-то себе под нос, он начал вытаскивать нечто тяжелое из его нутра, нечто из белого камня: длинный мраморный цилиндр, как я теперь видел, длинный и изъеденный временем. - Из храма императорского Роума! - восхищенно воскликнул он. - Не надо было брать его оттуда. - Погоди! - закричал он и снова сунул руку в кошель. Он вытащил полную пригоршню круглых металлических пластинок и со звоном высыпал их к моим ногам. - Монеты! Деньги! Погляди на них, Наблюдатель! Лица царей! - Кого? - Древних завоевателей. Разве ты не знаешь историю минувших веков? Я с удивлением взглянул на него. - Ты говоришь, что не входишь ни в один союз, Гормон. А не может быть так, что ты - Летописец и скрываешь это от меня? - Погляди на мое лицо, Наблюдатель. Могу ли я принадлежать к какому-нибудь союзу? Разве Измененного туда возьмут? - Пожалуй, - сказал я, оглядывая его золотистые волосы, толстую восковую кожу, багрово-красные глаза, щербатый рот. Гормон был вскормлен гератогенетическими лекарствами. Это был урод, прекрасный в своем роде, но все-таки урод. Измененный, вне человеческих законов и обычаев Третьего Цикла Цивилизации. У Измененных не было даже своего союза. - Тут есть кое-что, - сказал Гормон. Кошель был невероятно вместительным, в его серый морщинистый зев мог при необходимости войти целый мир, и в то же время он был размером с руку, не больше. Гормон достал оттуда части механизмов, катушки с записями, угловатые предметы из коричневого металла, которые могли быть старинными инструментами, три квадратика сверкающего стекла, пять обрывков бумаги (БУМАГИ!) и еще целую кучу разных старинных вещей. - Видишь, - сказал он. - Плодотворная прогулка, Наблюдатель. И все это собрано не просто так. Каждая вещица записана, снабжена этикеткой: пласт, возраст, местонахождение. Здесь у нас десять тысячелетий Роума. - А стоило ли брать эти вещи? - спросил я с сомнением. - Почему бы и нет? Кто их хватится? Кто в наше время заботится о прошлом? - Летописцы. - Для их работы не нужны предметы. - Но зачем тебе это нужно? - Меня интересует прошлое, Наблюдатель. Я несоюзный, и я увлекаюсь наукой. Что тут такого? Разве урод не может искать знания? - Конечно, конечно. Ищи, если хочешь. Заполняй свое время. Это Роум. На восходе мы отправимся. Я надеюсь найти там работу. - У тебя могут быть затруднения. - Почему это? - В Роуме сейчас полно Наблюдателей, можешь не сомневаться. Вряд ли будет большая нужда в твоих услугах. - Я буду искать милости Принца Роума, - сказал я. - Принц Роума - холодный, тяжелый и жестокий человек. - Ты его знаешь? Гормон пожал плечами. - Слыхал кое-что, - он начал затискивать свои сокровища обратно в кошель. - Попытай счастья, Наблюдатель. Разве у тебя есть выбор? - Никакого, - сказал я, и Гормон рассмеялся, а я - нет. Он засовывал свою добычу обратно. Я обнаружил, что глубоко задет его словами. Он казался слишком уверенным в себе в этом непостоянном мире, этот несоюзный тип, уродливый мутант, человек с нечеловеческим обличьем. Как он мог быть таким холодным, таким меняющимся? Он жил, ни капельки не интересуясь бедственностью своего положения, и задирал всякого, кто выказывал страх. Гормон странствовал с нами девятый день, мы повстречали его в древнем городе у подножья вулкана, к югу от берега моря. Я и не предполагал, что он присоединится к нам. Он предложил себя сам, с согласия Эвлюэллы, как я думаю. Дороги темны и холодны в это время, леса кишат всевозможным зверьем, и старый человек, путешествующий с девочкой, должен благодарить судьбу, если с ними хочет идти мускулистый парень вроде Гормона. Хотя иногда бывали мгновения, когда я желал бы, чтобы его не было с нами. Как сейчас, например. Я медленно вернулся к своей тележке. Гормон произнес, словно только сейчас заметил: - Я оторвал тебя от наблюдения? Я мягко произнес: - Да. - Извини. Продолжай свое дело, я оставлю тебя с миром, - и он подарил мне свою ослепительную кривую улыбку, настолько полную очарования, что она совершенно сгладила высокомерие его слов. Я нажимал кнопки, поворачивал рукоятки, наблюдал за циферблатами. Но я не впадал в транс, ибо мне мешало присутствие Гормона и страх, что он снова нарушит мою сосредоточенность в самый важный момент вопреки своему обещанию. Я все-таки не выдержал и отвел взгляд от своей аппаратуры. Гормон стоял на другой стороне дороги, вытягивал шею, чтобы разглядеть хоть какой-нибудь след Эвлюэллы. Когда я повернулся к нему, он это почувствовал. - Что-нибудь не так, Наблюдатель? - Нет. Просто момент для работы неподходящий. Я подожду. - Скажи мне, - спросил он, - когда враги Земли придут со своих звезд, твои машины действительно смогут узнать об этом? - Уверен, что да. - А потом? - Потом я дам знать Защитникам. - После чего твоя работа будет больше никому не нужна? - Наверное, - сказал я. - А почему вас целый союз? Почему не один специализированный центр, где проводятся наблюдения? Для чего нужна сеть странствующих Наблюдателей, бесконечно куда-то идущих? - Больше векторов детекции, - пояснил я. - Больше вероятность раннего обнаружения вторжения. - Тогда отдельный Наблюдатель может старательно проводить свои наблюдения и ничего не замечать, если оккупанты будут рядом. - Так могло бы быть. Поэтому мы и используем большое количество Наблюдателей. - Я думаю, вы доводите дело до крайности, - заметил Гормон. - Ты действительно веришь во вторжение? - Да, - подтвердил я жестко, - иначе моя жизнь прошла бы впустую. - А зачем людям со звезд нужна Земля? Что у них тут, кроме осколков древних империй? Что они будут делать с захудалым Роумом? С Перришем? С Ерслемом? Прогнившие города! Полусумасшедшие принцы! Послушай, Наблюдатель, признайся: вторжение - миф, и трижды в день ты совершаешь совершенно бессмысленные действия, а? - Мое ремесло, моя наука - наблюдать. Твое - ржать. У каждого свои склонности, Гормон. - Ну, извини, - сказал он с ужасающей насмешкой. - Иди и наблюдай. - Иду. Я в бешенстве повернулся к своим инструментам, решив теперь игнорировать любое его вмешательство, каким бы жестоким оно ни было. Звезды глядели на меня; я всматривался в сверкающие созвездия, и мозг мой автоматически регистрировал многочисленные миры. "Будем Наблюдать, - думал я. - Будем бодрствовать, вопреки шутникам". Я впал в транс. Вцепился в рукоятки и разрешил рвущемуся потоку энергии пронзить меня. Я разрешил своему мозгу занять всю Вселенную и стал выискивать проявления враждебности. Какой экстаз! Какое невыразимое наслаждение! Я, который никогда не покидал своей маленькой планетки, скитался по черным пространствам Вселенной, несся от полыхающей звезды к полыхающей звезде, видел планеты, крутящиеся подобно волчкам. Лица поворачивались ко мне, когда я пролетал мимо, лица без глаз и с множеством глаз, вся доступная мне населенная множеством рас Галактика. Я искал малейшее сосредоточение враждебной силы. Я исследовал подземные шахты и военные укрепления. Я искал, как ищу четырежды в день в течение всей своей долгой жизни, обещанных нам оккупантов, завоевателей, которым на склоне дней предназначено захватить наш изрядно потасканный мир. Я не нашел ничего, а когда вышел из транса, потный и выдохшийся, увидел Эвлюэллу. Она опустилась пером райской птицы. Гормон окликнул, и она подбежала к нему, босая, с подпрыгивающими маленькими грудями, и он раскинул свои сильные руки навстречу ее хрупкости, и они обнялись, не страстно, но радостно. Когда он отпустил ее, она повернулась ко мне. - Роум! - воскликнула она. - Роум! - Ты его видела? - Весь! Тысячи людей! Огни! Бульвары! Рынок! Развалины зданий прошлых циклов! Ах, Наблюдатель, до чего же прекрасен Роум! - Тогда твой полет был удачным, - сказал я. - Чудо! - Завтра мы отправимся в путь и остановимся в Роуме. - Нет, Наблюдатель, вечером, сейчас же! - возразила она словно упрямая девчонка, лицо ее светилось возбуждением. - Нам осталось совсем чуть-чуть! Гляди, это же совсем рядом! - Нам лучше сперва отдохнуть, - сказал я. - Не хотим же мы появиться в Роуме совсем усталыми. - Мы сможем отдохнуть, когда будем там, - настаивала Эвлюэлла. - Идем! Собирай все вещи! Ты ведь уже провел наблюдение, да? - Да, да. - Тогда идем. В Роум! В Роум! Я оглянулся на Гормона, ища поддержки. Уже наступила ночь, пришло время разбивать лагерь, чтобы немного поспать. На этот раз Гормон присоединился ко мне. Он сказал девушке: - Нам всем надо отдохнуть. Мы отправимся на рассвете. Эвлюэлла надула губы. Сейчас она более чем когда-либо походила на ребенка. Крылья ее опали, несформировавшееся тело поникло. Она обидчиво свернула крылья, превратившиеся в два комочка на спине размером с кулак, собрала разбросанную по дороге одежду. Пока мы разбивали лагерь, она одевалась. Я разделил пищевые таблетки. Мы залезли в спальные мешки. Я заснул с трудом, и мне снилась Эвлюэлла на огненном фоне разваливающейся на куски Луны, и летящий рядом с ней Гормон. За два часа до рассвета я поднялся и провел первое наблюдение нового дня, пока они еще спали. Потом я поднял их, и мы направились прямиком к сказочному городу Империи, направились прямо к Роуму. 3 Утренний свет был ярок и резок, словно мы шли по молодому, только что созданному миру. Дорога была совершенно пуста. В последнее время люди не так уж много путешествуют, если только они не Пешеходы по обычаю или профессии, как я, например. Лишь изредка мы уступали дорогу обгоняющей нас колеснице какого-нибудь члена союза Магистров, влекомой дюжиной равнодушных животных-ньютеров, впряженных в три-четыре ряда. Четыре таких экипажа обогнали нас в первые два часа нового дня. Каждый был тщательно занавешен и закупорен, чтобы скрывать гордые черты Магистра от взглядов простого люда, вроде нас. Еще мимо нас промчалось несколько колесных экипажей, загруженных чем-то доверху, да проплыла над головами группа флотеров. В основном же дорога была предоставлена нам. В окрестностях Роума виднелись многочисленные следы прошлого: одиноко стоящие колонны, остатки акведуков, транспортирующих ничто, ниоткуда и в никуда, порталы исчезнувших храмов. Это был древнейший Роум, но и здесь был вклад более поздних веков: хижины крестьян, купола насосных станций, пустые жилые башни. Изредка мы встречали обгоревший корпус какого-нибудь древнего летательного аппарата. Гормон все это исследовал, иногда отбирал образцы. Эвлюэлла глядела, широко открыв глаза и не говоря ни слова. Мы шли и шли, пока перед нами не поднялись городские стены. Они были сложены из синего глянцевитого камня и в восемь раз превышали человеческий рост. Наша дорога уходила под арку с выступающим вперед козырьком. Ворота были открыты. Когда мы подошли к ним, навстречу приблизилась фигура в капюшоне и маске. Человек необыкновенного роста, одетый в темную одежду союза Пилигримов. Никто не может приближаться к Пилигриму по собственному желанию, но должен выжидать, если тот кивнет. Пилигрим кивнул. Он произнес сквозь металлическую решетку: - Откуда? - С юга. Я немного пожил в Эгапте, потом перебрался в Талию по Межконтинентальному Мосту, - ответил я. - Куда теперь? - В Роум, но ненадолго. - Как наблюдение? - Как обычно. - У тебя есть где остановиться в Роуме? - спросил Пилигрим. Я покачал головой. - Мы надеемся на доброту Воли. - Воля не всегда добра, - произнес Пилигрим отсутствующим тоном. - В Роуме невелика нужда в Наблюдателях. Зачем ты идешь с Летательницей? - За компанию. И потому, что она молода и нуждается в защите. - А кто тот, другой? - Он несоюзный. Измененный. - Это я и сам вижу. Но почему он с тобой? - Он силен, а я стар, и потому мы путешествуем вместе. Куда ты направляешься, Пилигрим? - В Ерслем. Разве есть для Пилигрима другой путь? Я пожал плечами. Пилигрим сказал: - Почему бы тебе не пойти со мной в Ерслем? - Моя дорога лежит на север, а Ерслем на юге, рядом с Эгаптом. - Ты был в Эгапте и не был в Ерслеме? - спросил он ошеломленно. - Да. Просто не было времени идти в Ерслем. - Идем сейчас. Мы пойдем по этой дороге вместе, Наблюдатель, и будем говорить о старых временах и о временах, которым быть, и я буду помогать тебе в наблюдении; и ты будешь помогать мне в общении с Волей. Согласен? Это было искушением. Перед моими глазами вспыхнуло видение золотого Ерслема, его священные здания, гробницы, места возрождения, где старые становились молодыми, его шпили, молитвенные дома. И хотя я был человеком, идущим по своей дороге, на мгновение мне захотелось повернуться и пойти с Пилигримом в Ерслем. Я заколебался. - Но мои товарищи... - Оставь их. Мне запрещено странствовать с несоюзными, и я совсем не хочу странствовать с женщиной. Ты и я, Наблюдатель, пойдем в Ерслем вдвоем. Эвлюэлла, стоящая к нам боком и хмурившаяся в продолжение всего разговора, бросила на меня полный испуга взгляд. - Я не оставлю их, - сказал я. - Тогда я пойду в Ерслем один, - сказал Пилигрим. Из его одежд высунулась рука с длинными, белыми, прижатыми друг к другу пальцами. Я почтительно коснулся их кончиков, и Пилигрим сказал: - Да будет над тобой милость Воли, друг Наблюдатель. И когда ты будешь в Ерслеме, разыщи меня. Он двинулся дальше, не произнося больше ни слова. Гормон сказал мне: - Тебе ведь хотелось пойти с ним. Хотелось? - Я думал об этом. - Что ты нашел в Ерслеме такого, чего не найдешь здесь? Тот священный город и этот тоже. Здесь ты сможешь отдохнуть. Не похоже, что ты готов сейчас к долгому путешествию. - Может, ты и прав, - согласился я и, собрав последние силы, широким шагом подошел к воротам Роума. Изучающие глаза обследовали нас сквозь прорези в стене. Когда мы наполовину прошли ворота, нас остановил толстый рябой Стражник с отвислыми щеками и спросил, какие у нас дела в Роуме. Я назвал свой союз и цель прибытия, и на его лице мелькнула гримаса неудовольствия. - Отправляйся куда-нибудь в другое место, Наблюдатель. Нам нужны только те, кто приносит пользу. - Наблюдение тоже приносит пользу, - произнес я взбешенно. - Не сомневаюсь, не сомневаюсь, - он покосился на Эвлюэллу. - Это кто? Наблюдатели не женятся. Не так ли? - Она всего лишь моя спутница. Страж хрипло заржал. - Готов поспорить, по этой дороге ты путешествуешь часто. Не думаю, чтобы ей этого хватало. Сколько ей, тринадцать, четырнадцать? Подойди сюда, детка. Разреши мне обыскать тебя. Нет ли у тебя контрабанды? - и он стал быстро ощупывать ее, затем нахмурился, когда добрался до ее грудей, и поднял брови, когда наткнулся на холмики крыльев под лопатками. - Что такое? Сзади больше, чем спереди? Летательница, а? Грязное это дельце. Летательницы, путешествующие со старыми вонючими Наблюдателями. - Он закудахтал и сунул руку еще дальше. Гормон с яростью шагнул к нему, в его глазах сверкнула смерть. Я вовремя схватил его за руку и с силой оттащил назад, пока он не погубил всех нас. Он рванулся, чуть не повалив меня, потом вдруг присмирел, стих и сохранял ледяное спокойствие, пока толстый Страж не закончил поиски "контрабанды". Прошло некоторое время, после чего Страж повернулся к Гормону и спросил: - А ты что такое? - Несоюзный, ваша милость, - ответил тот резким тоном. - Смиренный и никчемный продукт гератогенетики, но все же, тем не менее, свободный человек, желающий войти в Роум. - Будто у нас мало уродов. - Я мало ем и много работаю. - Ты работал бы еще больше, если был бы Ньютером, - сказал Страж. Гормон вспыхнул. Я спросил: - Можно нам пройти? - Один момент. - Страж надвинул на голову шлем мыслепередатчика, и глаза его сузились, когда он передавал сообщение в хранилище памяти. Лицо его напряглось, потом расслабилось, и спустя несколько секунд пришел ответ. Он был нам не слышен, но появившееся на лице Стража растерянное выражение с очевидностью говорило, что не было найдено ни единой причины, чтобы закрыть нам доступ в Роум. - Проходите, - сказал он. - Все. Быстро! Мы прошли в ворота. Гормон сказал: - Я мог оставить от него мокрое место. - А вечером тебя бы ньютировали. А так - немного терпения, и мы в Роуме. - Но то, как он лапал ее... - Тебя слишком притягивает Эвлюэлла, - сказал я. - Помни, что она - Летательница и сексуально несовместима с Несоюзными. Гормон проигнорировал эту шпильку. - Она хочет меня не больше, чем ты, Наблюдатель. Но мне больно видеть, как ее обхаживают подобным образом. Я бы убил его, не оттащи ты меня. Эвлюэлла сказала: - Теперь, когда мы в Роуме, где же мы остановимся? - Сперва дай мне найти квартиру моего союза, - ответил я. - Я зарегистрируюсь в гостинице Наблюдателей. А потом, пожалуй, мы пойдем в Зал Летателей за едой. - А потом, - сказал Гормон сухо, - мы пойдем к Несоюзным - на Сточную Канаву - за медяками. - Мне жалко тебя, потому что ты Измененный, - сказал я ему, - но мне кажется, что жалеть себя - некрасиво. Идем. Мы шли по вымощенной булыжником, продуваемой ветром улице, шли по Роуму. Мы были сейчас внутри наружного кольца города, где были низкие приземистые здания, увенчанные громоздкими корпусами защитных установок. Внутри возвышались сверкающие башни, которые мы видели с полей прошлой ночью. Остатки старого Роума, тщательно сохраняемые в течение десяти тысяч лет, а то и больше; рынок, заводская зона, горбы станций связи, храмы Воли, хранилища памяти, убежища спящих, братства инопланетян, правительственные здания, штаб-квартиры всевозможных союзов. На углу, рядом со зданием второго цикла со стенами из какой-то резиноподобной массы, я обнаружил общественный мыслешлем и надел его на голову. В тот же момент мои мысли рванулись вниз по кабелю, достигли мыслераспределителя, откуда идут отводы к мозгам-накопителям хранилищ памяти. Я миновал распределитель и увидел сам мозг, морщинистый, бледно-серый на фоне зелени его обиталища. Один Летописец как-то говорил мне, что в прошлые циклы люди делали машины, чтобы те думали за них, хотя эти машины были ужасно дороги, занимали много места и пожирали огромное количество энергии. И это было не самое смешное чудачество предков; но зачем строить искусственный мозг, когда смерть каждый день дарит столько великолепных натуральных мозгов, которые можно поместить в хранилище памяти? Может, они не знали, как это делается? В это трудно поверить. Я назвал мозгу свой союз и спросил координаты нашей гостиницы. Ответ пришел сразу же, и мы отправились дальше: Эвлюэлла с одной стороны, Гормон - с другой, а я, как всегда, катил тележку, на которой размещались мои инструменты. Город был запружен людьми. Ни в Эгапте, ни в любом другом месте во время моих северных странствий мне не приходилось видеть таких толп. Улицы были полны Пилигримов - таинственных, прячущих лица под масками. Их толкали озабоченные Летописцы и мрачные торговцы. И то тут, то там - вкрапления Мастеров. Эвлюэлла увидела уже нескольких Летателей, но догмы ее союза не позволяли ей приветствовать их, пока она не прошла ритуального очищения. Горько говорить, что мне повстречалось много Наблюдателей, и все они смотрели на меня с недовольством и недружелюбно. Еще я заметил множество Защитников и членов малых союзов: Разносчиков, Слуг, Производственников, Писцов, Связистов и Транспортников. И, конечно же, бесчисленное множество ньютеров, молчаливо и смиренно делающих свои дела, и кучу инопланетян всевозможного вида, бредущих по улицам. Большинство из них, видимо, были туристами, некоторые же прилетели по делам, которые они имели с угрюмыми, подтачиваемыми болезнями людьми Земли. Я заметил немало Измененных, осторожно пробирающихся сквозь толпу. И никто из них не выглядел так гордо, как идущий рядом со мной Гормон. Среди себе подобных он был просто уникумом; все прочие, пятнистые, пегие и искривленные, с недостатком или избытком конечностей, деформированные на тысячу ладов, были настороженными, носящимися, шаркающими, шепчущими, заискивающими существами; это были владельцы тощих кошельков и высохших мозгов, торговцы печалью и перекупщики надежды, и никто из них не держался с подобным достоинством, даже если и считал себя человеком. Указания мозга были точны. Мы добрались до гостиницы Наблюдателей меньше, чем за час. Я оставил Эвлюэллу и Гормона на улице, а сам вкатил тележку во двор. В холле слонялось около дюжины членов моего союза. Я сделал обычный приветственный знак, и они лениво ответили мне. И это те, на ком зиждется безопасность Земли! Раззявы и слюнтяи! - Где можно отметиться? - спросил я. - Новенький? Откуда? - Последний раз отмечался в Эгапте. - Там бы и оставался. Здесь нет нужды в Наблюдателях. - Где можно отметиться? Хлыщеватый парнишка показал на экран в углу. Я подошел и положил на него пальцы, дождался вопроса и сказал свое имя, которое Наблюдатель имеет право говорить только другому Наблюдателю и только в гостинице. Экран засветился, и человек с выпученными глазами, с эмблемой Наблюдателя на правой, а не на левой руке, что свидетельствовало о его высоком положении в союзе, повторил мое имя и сказал: - Тебе следовало бы разузнать все получше, прежде, чем идти в Роум. Гостиница переполнена. - Я ищу лишь крова и работы. - Человек с твоим чувством юмора должен входить в союз Клоунов, - сказал он. - Я не вижу тут ничего смешного. - Согласно законам, принятым большинством голосов на нашей последней сессии, гостиница не обязана принимать новых постояльцев, если не имеет такой возможности. Мы не имеем такой возможности. Всего хорошего, дружище. Я был ошеломлен. - Я ничего не знаю о таком ограничении! Это невозможно! Чтобы союз вышвыривал своего члена из собственной гостиницы... когда он является с оббитыми ногами, еле живой от усталости, человека моих лет, пришедшего из Эгапта по Межконтинентальному Мосту, голодного, чужого в этом городе... - Почему ты сперва не связался с нами? - Мне и в голову не пришло, что это необходимо. - Новые ограничения... - Разве может Воля допускать такие ограничения? - закричал я. - Я требую права! Вышвыривать на улицу того, кто Наблюдал, еще до того, как вы родились... - Потише, братец, потише. - Но у вас же есть какой-нибудь угол, где я могу спать... и объедки, чтобы накормить меня... Голос мой из угрожающего перешел в умоляющий, и лицо его смягчилось, из равнодушного в сочувствующее. - У нас нет места, нет еды. Теперь настали тяжелые времена для нашего союза, сам знаешь. Ходят разговоры, что нас вовсе распустят, как бесполезную роскошь, как прореху в кармане Воли. Мы очень ограничены в своих возможностях. В Роум все прибывают Наблюдатели, у нас сейчас очень скудный рацион, и если мы пустим тебя, рацион станет еще скуднее. - Но куда же мне идти? Что делать? - Мой совет, - произнес он тихо, - проси милости у принца Роума. 4 Я сказал об этом Гормону, когда вышел, и тот, хохоча так, что морщинки на его впалых щеках налились кровью, словно рубцы, повторил: - Милости Принца Роума... Милости Принца Роума... - Таков обычай: те, кому не повезло, всегда просят покровительства у местного законодателя, - холодно произнес я. - Принц Роума не знает, что такое милость, - сказал мне Гормон. - Принц Роума отрежет тебе руку или ногу, чтобы ты не помер с голоду. - Может, - вмешалась Эвлюэлла, - мы попробуем найти гостиницу Летателей? Там нас накормят. - Только не Гормона, - возразил я. - А мы должны думать друг о друге. - Мы можем вынести ему еды, - сказала она. - Лучше сперва отыщем дворец, - предложил я. - Пусть нам объяснят наше положение, а потом сообразим, как нам жить дальше. Она, соглашаясь, кивнула, и мы отправились ко дворцу Принца Роума, к возвышающемуся на том берегу рассекающей город реки массивному зданию, выходящему на колоссальную площадь, окруженную колоннами. На площади нас сразу же обступили попрошайки всех сортов. Некоторые были даже не землянами. Ко мне бросился некто с клейкими усиками и сморщенным безносым лицом и принялся выпрашивать милостыню, пока Гормон не оттолкнул его, а через минуту еще одно существо, такое же странное, как и первое, - его кожа была покрыта люминесцирующими язвами, а конечности усеяны глазами, - приникло к моим коленям и стало именем Воли умолять меня о милостыни. - Я всего лишь бедный Наблюдатель, - сказал я и указал на тележку, - и сам пришел сюда за милостью. Но существо не уходило, рыдало, неразборчиво перечисляло все свои несчастья, и в конце концов, к огромному неудовольствию Гормона, я бросил несколько пищевых таблеток в похожую на полку сумку, висевшую у него на груди. Потом мы направились к дверям дворца. У портика нам предстало еще более неприятное зрелище: искалеченный Летатель. Хилые конечности вывернуты, одно крыло полуоторвано и короче обычного, другого крыла вовсе нет. Летатель обратился к Эвлюэлле, называя ее чужим именем и увлажняя ее туфельки такими крупными слезами, что там, где они падали, мех слипался и темнел. - Поручись за меня в гостинице, - взмолился он. - Они выгнали меня потому, что я калека. Но если ты поручишься за меня... Эвлюэлла объяснила, что она ничего не может сделать, потому что не живет в этой гостинице, но искалеченный Летатель не хотел отпускать ее. Тогда Гормон с величайшей осторожностью поднял его, словно мешок сухих костей (чем он, собственно, и был), и поставил в сторонку. Мы поднялись по ступеням и оказались лицом к лицу с тройкой вежливых Ньютеров, которые спросили нас о наших намерениях и направили к следующему барьеру, за которыми стояли двое высоких Указателей. Они в унисон велели нам остановиться. - Мы просим аудиенции, - сказал я. - Мы просим милости Принца. - Аудиенция была четыре дня назад, - сказал Указатель справа. - Мы запишем вашу просьбу на ролик. - Нам негде спать! - не выдержала Эвлюэлла. - Мы голодны! Мы... Я одернул ее. Гормон тем временем залез в зев своего кошеля. В его руке сверкнуло что-то яркое: кусочки золота, вечного металла, с оттисками бородатых лиц с ястребиными носами. Он нашел их, роясь в развалинах. Вначале бросил монету Указателю, который не пускал нас. Тот поймал ее на лету, провел пальцем по сверкающему аверсу, и монета исчезла в складках его одежды. Второй Указатель терпеливо ждал. Гормон, засмеявшись, бросил и ему. - Может, - сказал я, подвернется какая-нибудь специальная аудиенция? - Может, и подвернется, - ответил один из Указателей. - Проходите. Мы прошли во дворец и остановились в огромном резонирующем пространстве, глядя на центральный проход, ведущий к окруженной защитой тронному залу в апсиде. Здесь было еще больше нищих - привилегированных, с переходящими по наследству грамотами - и толпы Пилигримов, Связистов, Летописцев, Музыкантов, Писцов и Указателей. Я слышал невнятные молитвы; я чувствовал запах ладана. Я ощущал колебания подземных гонгов. В прошлые циклы это здание было молитвенным домом одной из старейших религий - христианства (как мне сказал Гормон, заставив меня опять подозревать, что он - Летописец, переодетый Измененным), и оно до сих пор сохраняло некоторую святость, хотя и использовалось сейчас в качестве резиденции роумского правительства. Но как же нам попасть к Принцу? Я увидел слева маленькую узорчатую часовенку, к которой тянулась очередь преуспевающих Торговцев и Землевладельцев. Приглядевшись, я заметил три черепа над информационным устройством - знак хранилищ памяти - а рядом дородного Писца. Сказав Гормону и Эвлюэлле, чтобы они подождали, я стал в очередь. Она постоянно двигалась, и спустя примерно час я стоял у информатора. Черепа без глаз смотрели на меня; внутри этих закупоренных коробок булькала питательная жидкость, поддерживающая деятельность мертвых, но все еще функционирующих мозгов, чьи биллионы биллионов синапсов теперь служили несравненными ячейками памяти. Писец, казалось, был ошеломлен тем, что в очереди оказался Наблюдатель, но прежде, чем он раскрыл рот, я быстро проговорил: - Я пришел просить милости Принца Роума. Мы с друзьями не имеем крова. Мой собственный союз не принял меня. Что мне делать? Как я могу получить аудиенцию? - Приходите через четыре дня. - Я уже много дней ночевал на дороге. Теперь я нуждаюсь в отдыхе. - Общественная гостиница... - Но я же союзный! - запротестовал я. - Пока существует гостиница моего союза, меня не пустят в общественную, а мой союз отказал мне из-за каких-то новых ограничений и... Войдите в мое положение! Писец устало сказал: - Вы можете подать прошение о специальной аудиенции. Его отклонят. Вы можете попытаться. - Где это? - Здесь. Сформулируйте свою просьбу. Я назвал себя черепам информационного устройства, назвал имена своих товарищей и их статус, а также объяснил ситуацию. Все это было выслушано и отправлено в хранилища памяти, куда-то глубоко под землю, и когда все было сделано, Писец сказал: - Если прошение будет принято, вас известят. - Где я должен буду находиться? - Поближе к дворцу, я полагаю. Я понял. Я должен буду присоединиться к легиону неудачников, забивших площадь. Сколько их надеялись на благосклонность Принца Роума и до сих пор находятся здесь месяцы, годы, ожидая, что им разрешат представиться? Ночуя на камнях, выпрашивая объедки, живя бессмысленной надеждой... Я исчерпал все средства. Я вернулся к Эвлюэлле и Гормону; разъяснил им ситуацию и предложил приспосабливаться к жизни в этом городе, кто как сможет. Гормона, как несоюзного, пустят в любую ночлежку для ихней братии. Эвлюэлла, наверное, найдет кров в своем союзе. Только мне придется ночевать на улице, впрочем, не впервой. Но я все же надеялся, что нам не придется разделяться. Я начал думать о нашей компании, словно о семье. Странная мысль для Наблюдателя. Мы двинулись к выходу, и в это время мой внутренний голос напомнил мне, что наступил час Наблюдения. Это моя обязанность и моя привилегия - как только настанет время, проводить наблюдение там, где я нахожусь, независимо от обстоятельств. Поэтому я остановился, раскрыл тележку и приготовил инструменты. Гормон и Эвлюэлла остановились рядом. Я видел косые взгляды и откровенную насмешку на лицах тех, кто проходил мимо. К Наблюдателю перестали относиться с уважением, ибо Наблюдаем мы долго, а обещанный враг так и не пришел. Но у каждого свое дело, пусть даже смешное с точки зрения другого. То, что для одних бессмысленный ритуал, для других - дело всей жизни. Я упрямо принудил себя впасть в транс. Мир метнулся назад, я взвился в небо. Знакомая радость наполнила меня, я рассматривал знакомые и не совсем знакомые места, мой мозг гигантскими прыжками мчался сквозь галактики. Не прячется ли где армада? Не стягиваются ли где войска для покорения Земли? Я вел наблюдение четыре раза в день, и то же делали остальные члены союза, каждый немного в разное время, так что в любую минуту на страже был чей-то недремлющий мозг. Не думаю, что это было пустой затеей. Когда я вышел из транса, вдалеке послышался отдающий металлом голос: - Дорогу Принцу Роума! Дорогу Принцу Роума! Я заморгал, у меня перехватило дыхание, и я с усилием стряхнул с себя последние остатки транса. От угла дворца ко мне приближался позолоченный паланкин, сопровождаемый четырьмя шеренгами Ньютеров. Рядом с каждой шеренгой шел человек в богато украшенной одежде и блестящей маске Магистра, а возглавляла процессию тройка Измененных, коренастых и широкогрудых, чьи глотки копировали резонаторы лягушек-быков. При появлении они испустили величественный трубный рев. Меня сильно поразило то, что Принц прибегал к услугам Измененных, пусть даже и обладающих таким даром. Моя тележка стояла на пути этой величественной процессии, и я поспешно начал убирать инструменты, чтобы откатить ее раньше, чем все это великолепие надвинется на меня. Голод и страх заставляли мои пальцы дрожать, и я никак не мог правильно поставить уплотнения. Чем больше я торопился, тем больше все валилось у меня из рук, а Измененные были уже так близко, что их рев оглушал, и Гормон бросился помогать мне, а я шикнул на него, ибо тому, кто не входит в мой союз, запрещено касаться моих инструментов. Я оттолкнул его, и в тот же момент авангард Ньютеров был рядом. Они готовы были пустить в ход сверкающие кнуты. - Ради Воли! - воскликнул я. - Я - Наблюдатель! И услышал в ответ тихий, спокойный голос: - Оставьте его. Это Наблюдатель. Движение прекратилось. Принц Роума заговорил. Ньютеры отступили. Измененные умолкли. Носильщики поставили паланкин на землю. Толпа подалась назад, лишь Гормон, Эвлюэлла и я остались на месте. Занавеска из подпрыгивающих цепочек раздвинулась. Двое Мастеров поспешно бросились к паланкину и протянули руки сквозь звуковой барьер. И появился Принц Роума. Он был так юн! Он был совсем мальчишкой, волосы его были темными и прямыми, лицо - несформировавшимся. Но он был рожден повелевать, и, несмотря на всю его молодость, он был властителем, подобно которому я не видел. Его тонкие губы были плотно сжаты, орлиный нос был узок; его глаза, глубокие и холодные, были бездонными колодцами. Он был одет в богатые одежды союза Правителей, но на щеке его была насечка: двойной крест Защитников, а на плечи наброшена шаль Летописцев. Правитель может войти в любой союз, в который пожелает. Для Правителя странно не быть Защитником, но меня поразило то, что Принц был еще и Летописцем. Это не тот союз, где властвует жестокость. Он со слабым интересом поглядел на меня и сказал: - Ты выбрал странное место для наблюдения, старик. - Час выбирает место, сир, - ответил я. - Я был здесь, и я выполнил свой долг. Я не мог знать, что вы пожелаете пройти здесь. - Твое Наблюдение не обнаружило врагов? - Никаких, сир. Я был готов испытать судьбу, ухватиться за неожиданное появление Принца и попросить его покровительства, но его интерес ко мне таял, словно догорающая свеча, а я не осмелился заговорить, когда он смотрел в сторону. Он довольно долго разглядывал Гормона, хмурясь и потирая пальцем подбородок. Потом его взгляд упал на Эвлюэллу. Глаза его посветлели. Лицевые мускулы дрогнули, тонкий нос затрепетал. - Подойди сюда, маленькая Летательница, - сказал он, кивнув. - Ты пришла с этим Наблюдателем? Она испуганно кивнула. Принц протянул к ней руку и сжал ее в кулак; она взмыла в воздух и опустилась перед паланкином, и с усмешкой, настолько неприятной, походившей на злобную гримасу, юный Правитель втащил Эвлюэллу за занавес. В тот же момент двое Мастеров восстановили звуковой барьер, но процессия не двинулась с места. Я оцепенел. Рядом со мной замер Гормон. Его сильное тело застыло, словно в столбняке. Я откатил тележку на свободное место. Шли бесконечные минуты. Придворные сохраняли молчание, рассеяно поглядывая по сторонам. Наконец, занавеска снова раздвинулась. Эвлюэлла шагнула наружу и пошатнулась. Лицо ее было бледно, глаза часто мигали. Она выглядела ошеломленной. На щеках поблескивали струйки пота. Она чуть не упала, Ньютер подхватил ее и опустил на землю. Крылья ее топорщились под одеждой, превращая в горбунью и говоря мне, что она испытывает сильнейшее нервное потрясение. Она безмолвно подошла к нам неуверенной, шаркающей походкой, метнула на меня быстрый взгляд, бросилась к Гормону и прижалась к нему. Носильщики подняли паланкин. Принц Роума покинул дворец. Когда он исчез из виду, Эвлюэлла хрипло бросила: - Принц даровал нам место в королевском приюте. 5 Управляющий, конечно же, не поверил нам. Гости Принца размещаются в королевском приюте, который расположен на углу дворца, в небольшом саду, полном цветов и душистого кустарника. Обычные обитатели этого приюта - Мастера и случайный Правитель. Иногда здесь находят себе тепленькое местечко особо важный Летописец, которому поручено какое-нибудь исследование, или занимающий высокое положение Защитник, прибывший с тайным стратегическим планом. Поселить в приюте Летательницу было бы делом чрезвычайно странным; пустить Наблюдателя - явно нежелательным; разместить же Измененного или любого другого несоюзного - вообще выходящим за рамки допустимого. Когда мы явились, то были встречены Слугами, которые отнеслись к нам сперва весело, ибо приняли нас за шутников, потом - раздраженно, а после - презрительно. - Убирайтесь! - сказали они нам в конце концов. - Подонки! Нечисть! Эвлюэлла серьезно ответила: - Принц предложил нам здесь места, и вы не можете нас прогнать. - Убирайтесь! Убирайтесь! Гнилозубый Слуга вытащил нейродубинку и ткнул Гормона в лицо, отпустив при этом грязную шуточку насчет его несоюзности. Гормон вырвал у него дубинку, не обращая внимания на болезненный ожог, и ударил его ногой в живот так, что тот согнулся и, блюя, повалился на пол. В то же мгновение на помощь Слуге бросилась толпа Ньютеров. Гормон схватил другого Слугу и толкнул его навстречу бегущим: образовалась свалка. Дикие вопли и яростная ругань привлекли внимание почтенного Писца, который вразвалку подошел к дверям, приказал всем молчать и расспросил нас. - Это легко проверить, - сказал он, когда Эвлюэлла все ему рассказала. - Пошли-ка запрос Указателю, да поживей! - приказал он Слуге. Через несколько секунд затруднение было устранено, и нас пропустили. Нам дали отдельные, но сообщающиеся комнаты. Я никогда не имел такой роскоши и, наверное, больше не буду иметь. Комнаты были обширны и высоки. Пройти в них можно было через раздвижные двери, настроенные на присущий каждому человеку температурный спектр, что обеспечивало неприкосновенность жилища. Лампы вспыхивали по малейшему желанию хозяина, ибо свисающие с потолка шары и спрятанные в нишах стен светильники были светлячками одного из миров Огненной, обученными выполнять подобные команды. Окна открывались и закрывались по первому желанию. Когда они не были нужны, то занавешивались полупрозрачными, привезенными из других миров квазишторами. Они играли не только декоративную роль, но и источали восхитительный аромат в соответствии с тем, что было на них изображено. Были в комнатах и шлемы мыслепередачи, связанные с главными мозговыми центрами. У шлемов были ответвления для вызова Слуг, Писцов, Указателей или Музыкантов. Конечно же, человеку моего союза и в голову бы не пришло пользоваться услугами этих людей из боязни навлечь на себя их гнев. Да и в любом случае у меня не было в них нужды. Я не спрашивал Эвлюэллу о том, что произошло в паланкине, чем мы заслужили такую щедрость. Я легко мог себе представить это, то же самое мог сделать и Гормон, чья плохо скрываемая ярость порождалась противозаконной любовью к моей тонкой, хрупкой, маленькой Эвлюэлле. Мы вошли. Я поставил тележку у окна, прикрыл ее шторой и оставил в готовности для следующего наблюдения. Я смывал с тела въевшуюся грязь, и спрятанные в стенах устройства пели мне о мире и покое. Позднее я поел. Потом ко мне пришла Эвлюэлла, посвежевшая и расслабленная. Она сидела рядом со мной, и мы говорили о том, что с нами было раньше. Шли часы, а Гормона все не было. Я подумал, что он ушел из приюта, атмосфера которого была ему слишком непривычна, и нашел друзей среди подобных себе несоюзных. Но когда в сумерках мы с Эвлюэллой вышли на монастырский двор и подошли к парапету, чтобы поглядеть на появляющиеся в небе Роума звезды, Гормон был уже там, а с ним долговязый сухопарый человек в шали Летописца. Они тихо беседовали. Гормон кивнул мне и сказал: - Наблюдатель, это мой новый друг. Долговязый коснулся своей шали. - Я Летописец Бэзил, - произнес он голосом, тонким, словно фреска, осыпающаяся со стены. - Я прибыл из Перриша, чтобы окунуться в тайны Роума. Я пробуду здесь очень долго. - Этому Летописцу есть что рассказать, - вмешался Гормон. - Он очень известен в своем союзе. Как раз когда вы подошли, он рассказывал мне о технике, которая открывает нам прошлое. Они прорыли траншею, сняли слой Третьего Цикла, понимаете, и с помощью вакуумного сепаратора поднимают молекулы, лежащие в нижних слоях. - Мы нашли, - сказал Бэзил, - катакомбы императорского Роума и гальку Времени Разбега, и книги, написанные на листах белого металла, восходящие ко Второму циклу. Все это направляется в Перриш для изучения, классификации и разбора, а затем возвращается обратно. Тебя интересует прошлое, Наблюдатель? - В некоторой степени, - я улыбнулся. - А вот этот Измененный интересуется им гораздо больше. Иногда я сомневаюсь в его принадлежности к несоюзным. Не видите ли вы Летописца под этой маской? Бэзил оглядел Гормона, задержав взгляд на его необычном лице и ширококостной фигуре. - Это не Летописец, - сказал он наконец. - Но я согласен, что стариной он интересуется, и очень. Он задал мне несколько очень непростых вопросов. - Например? - Он желает знать о происхождении союзов. Он интересовался именем генетика, создавшего первого Летателя. Он хочет услышать, почему появились Измененные и действительно ли на них лежит проклятие Воли. - И у вас есть на них ответы? - На некоторые, - ответил Бэзил. - На некоторые. - Происхождение союзов? - Чтобы дать устойчивость и осмысленность обществу, которое допускает зло и насилие, - сказал Летописец. - К концу Второго Цикла все зашло в тупик. Никто не знал ни своего статуса, ни своей цели. Наш мир стал проходным двором для инопланетян, которые глядели на нас, как на ничтожества. Было просто необходимо создать жесткий свод установлений, чтобы каждый человек четко знал свое место. Так появились первые союзы: Правители, Мастера, Разносчики и Слуги. За ними пришли Писцы, Музыканты, Клоуны и Транспортники. Потом возникла необходимость в Наблюдателях и Защитниках. Когда магия дала нам Летателей и Измененных, эти два союза прибавились к упомянутым, а потом были созданы несоюзные - Ньютеры и... - Но Измененные тоже несоюзные, - перебила Эвлюэлла. Летописец впервые за все время посмотрел на нее. - Кто ты? - Эвлюэлла, Летательница. Я иду вместе с этим Наблюдателем и Измененным. Бэзил сказал: - Как я уже говорил этому Измененному, в прошлые времена ему подобные могли создать и имели свой союз. Он был распущен тысячу лет тому назад по приказу Совета Правителей после попытки мало популярной фракции Измененных захватить контроль над святынями Ерслема. С этого времени Измененные и стали несоюзными, ниже их стоят только Ньютеры. - Этого я не знал, - сказал я. - Ты не Летописец, - самодовольно ответил Бэзил. - Это наше ремесло - открывать прошлое. - Верно. Верно... Гормон спросил: - А сейчас? Сколько союзов сейчас?.. Бэзил несколько смущенно и неуверенно ответил: - Около сотни, дружище. Некоторые совсем малы, некоторые существуют только в определенной местности. Я интересовался только основными союзами и их непосредственными преемниками: то, что произошло за несколько последних сотен лет - это моя область. Ответил ли я на твой вопрос? - Ничего, - сказал Гормон. - Это был глупый вопрос. - Твое любопытство постоянно растет, - констатировал Летописец. - Я нахожу мир и все, что в нем есть, прекрасными. Разве это грех? - Это странно, - произнес Бэзил. - Несоюзные редко отрывают свой взгляд от земли. 6 Появился Слуга. Он почтительно и вместе с тем презрительно склонился перед Эвлюэллой и произнес: - Принц вернулся. Он желает, чтобы вы составили ему компанию. Прямо сейчас. В глазах Эвлюэллы мелькнул страх. Но отказаться было невозможно. - Мне идти с вами? - Прошу вас. Вы должны одеться и привести себя в порядок. Он желает, чтобы вы вошли к нему с раскрытыми крыльями. Эвлюэлла кивнула, и Слуга увел ее. Мы остались стоять у парапета. Летописец Бэзил говорил о былых днях Роума, я слушал его, а Гормон смотрел на сгущающуюся темноту. Потом у Бэзила пересохло горло. Он извинился и поспешно ушел. Через некоторое время во дворе под нашими ногами открылась дверца, и появилась Эвлюэлла, которая шла так, как будто принадлежала союзу Сомнамбул, а не Летателей. Она была обнажена, и ее хрупкое тело белело неясной тенью в свете звезд. Ее крылья были расправлены и медленно вздымались и опадали. Слуги поддерживали ее под руки; казалось, что они ведут ее во дворец насильно. Не ее даже, а чье-то ожившее сновидение. - Лети, Эвлюэлла, лети, - прошептал рядом со мной Гормон. - Беги, пока можно! Она скрылась в боковом проходе дворца. Измененный взглянул на меня. - Она продалась Принцу, чтобы дать нам кров. - Похоже, что так. - Я мог бы разнести этот дворец! - Ты любишь ее? - Разве это не очевидно? - Остынь, - покачал я головой. - Ты непростой человек, но все же Летательница не для тебя. Особенно Летательница, делящая ложе с Принцем Роума. - Она перешла к нему из моих рук. Я был потрясен. - Ты знал ее? - И не один раз, - сказал он с грустной улыбкой. - В минуту блаженства ее крылья трепещут, словно листья на ветру. - Я вцепился в поручень, чтобы не свалиться вниз. Перед моими глазами закружились звезды, запрыгала и закачалась старушка Луна и два ее бледных провожатых. Я был потрясен, еще не понимая толком, почему. Из-за того, что Гормон рискнул нарушить запрет? Или это давали себя знать мои псевдородительские чувства к Эвлюэлле? Или это было простой ненавистью к Гормону, осмелившемуся совершить грех, на который у меня не хватило смелости, хотя желания было предостаточно? Я сказал: - Тебе выжгут мозг за это. И ты сделал меня своим сообщником. - Ну и что? Принц приказал - и получил, что хотел. Но до него были другие. Я хотел сказать, другой. - Хватит. Хватит. - Мы увидим ее снова? - Принцам быстро надоедают женщины. Несколько дней, а может, и одна ночь, и он вернет ее обратно. И тогда нам, наверно, придется уйти из приюта, - я вздохнул. - В конце концов нам об этом дадут знать заранее. - И куда ты тогда пойдешь? - спросил Гормон. - Ненадолго останусь в Роуме. - Даже если придется ночевать на улице? Здесь, похоже, невелика нужда в Наблюдателях. - Что-нибудь придумаю, - ответил я. - А потом пойду в Перриш. - Учиться к Летописцам? - Смотреть на Перриш. А ты? Что тебе нужно в Роуме? - Эвлюэлла. - Оставь этот разговор. - Хорошо, - сказал он, горько усмехнувшись, - но я останусь здесь, пока Принц не бросит ее. Тогда она будет моей, и мы найдем, на что жить. Несоюзные горазды на выдумки. Это им необходимо. Может, поживем некоторое время в Роуме, а потом двинемся вслед за тобой в Перриш. Если только ты ничего не имеешь против уродов и никому не нужных Летательниц. Я пожал плечами. - Посмотрим, когда придет время. - А раньше тебе приходилось бывать в компании Измененных? - Не часто. И не долго. - Я польщен, - он выбил ладонями дрожь на парапете. - Не бросай меня, Наблюдатель. Я очень хочу быть рядом с тобой. - Почему? - Чтобы увидеть твое лицо в тот день, когда твои машины скажут тебе, что Вторжение началось. - Тогда тебе придется долго ждать. - А ты разве не веришь, что Вторжение состоится? - Иногда. Изредка. - Гормон усмехнулся. - Ты не прав. Они уже почти здесь. - Перестань смеяться. - В чем дело, Наблюдатель? Ты потерял веру? Это известно уже тысячу лет: иная раса обнаружит Землю, захочет сделать ее своей и в один прекрасный день явится, чтобы захватить ее. Это было известно еще в конце Второго Цикла. - Я знаю это, и я не Летописец, - а потом повернулся к нему и произнес слова, которые, как я думал, никогда не произнесу вслух. - Я слушаю звезды и делаю свои наблюдения в течение двух твоих жизней. То, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Скажи тысячу раз свое имя, и оно превратится в пустой звук. Я наблюдал, и я наблюдал хорошо. В ночные часы я иногда думал, что наблюдаю впустую, что зря теряю свою жизнь. В наблюдениях есть свое удовольствие, но, возможно, нет никакого смысла. Он схватил меня за руку. - Твое признание так неожиданно, как и мое. Храни свою веру, Наблюдатель! Вторжение близко! - Откуда ты можешь знать это? - Несоюзные тоже кое-что могут. Разговор этот был горек для меня. Я спросил: - А ты, наверное, иногда сходишь с ума оттого, что ты Несоюзный? - С этим можно смириться. А кроме того, здесь есть свои приятные стороны, чтобы компенсировать низкое положение. Я завожу разговор, о чем захочу. - Я это заметил. - Я иду, куда хочу. У меня всегда есть пища и кров, хотя пища может быть гнилой, а кров - убогим. Женщины тянутся ко мне вопреки всяким запретам. Из-за них, видимо, я и не страдаю комплексом неполноценности. - И ты никогда не хотел стоять на ступеньку выше? - Никогда. - Будь ты Летописцем, ты был бы счастливее. - Я счастлив сейчас. Я получаю все удовольствия Летописца, но у меня нет его обязанностей. - До чего же ты самодоволен, - не выдержал я. - Говоришь о достоинствах несоюзности! - Как же еще можно вынести тяжесть Воли? - Он поглядел на дворец. - Смирение возносится. Могущество рушится. Выслушай мое пророчество, Наблюдатель: этот похотливый Принц еще до осени узнает о жизни кое-что новенькое. Я выдавлю ему глаза, чтобы отнять ее! - Громкие слова! Ты говоришь сегодня, словно предатель. - Это пророчество! - Тебе даже близко к нему не подойти, - сказал я. И, раздосадованный тем, что принимаю все эти глупости всерьез, добавил: - И почему ты винишь во всем его? Он поступает так, как поступают все Принцы. Обвиняй девушку за то, что она пошла с ним. Она могла отказаться. - И лишиться крыльев. Или жизни. Нет, у нее не было выбора. Я это сделаю! - и он с неожиданной яростью ткнул раздвинутыми большим и указательным пальцами в воображаемые глаза. - Погоди, - произнес он, - вот увидишь. Во дворце появились трое Сомнамбулистов. Они разложили аппараты своего союза и зажгли тонкие свечи, чтобы читать по ним знаки завтрашнего дня. Тошнотворный запах наполнил мои ноздри, и у меня пропала всякая охота разговаривать с Измененным. - Уже поздно, - сказал я. - Мне нужно отдохнуть. Скоро мне проводить наблюдение. - Теперь смотри в оба, - заключил Гормон. 7 Ночью я провел у себя в комнате четвертое и последнее в этот день наблюдение и впервые в жизни обнаружил отклонение. Я не мог объяснить его. Это было какое-то смутное чувство, мешанина звуковых и световых ощущений, контакт жизни с какой-то колоссальной массой. Я испугался и прирос к своим инструментам намного дольше обычного, но к концу наблюдения понял не намного больше, чем вначале. А потом я вспомнил о своих обязанностях. Наблюдателей с детства учат объявлять тревогу без задержки; каждый раз, когда Наблюдатель решит, что мир в опасности, он должен бить тревогу. Должен ли я сейчас известить Защитников? Четырежды за мою жизнь объявлялась тревога, и каждый раз ошибочно, и каждый из Наблюдателей, повинный в ложной тревоге, был обречен на вызывающую дрожь потерю статуса. У одного вынули мозг и поместили его в хранилище памяти, другой стал Ньютером. У третьего разбили все инструменты и отправили его к несоюзным, четвертый, тщетно желая продолжить наблюдения, подвергался издевательствам со стороны своих же товарищей. Я не вижу большой добродетели в насмешках над теми, кто поторопился, ибо для Наблюдателя лучше поднять ложную тревогу, чем промолчать вообще. Но таковы обычаи нашего союза, и я вынужден подчиняться им. Я обдумал свое положение и решил, что не стоит зря сотрясать воздух. Я подумал, что Гормон в этот вечер посеял в моей голове слишком много разных мыслей. Это могло быть простой реакцией на его разговорчики о скором Вторжении. Я не мог заставить себя действовать и решил не осложнять свое положение напрасной тревогой. Я не объявил ее. Взмокший, растерянный, с бьющимся сердцем, я закрыл тележку и проглотил таблетку снотворного. Я проснулся на рассвете и бросился к окну, ожидая увидеть на улицах захватчиков. Но все было тихо. Над двором висела зимняя сырость, и сонные Слуги отгоняли от ворот равнодушных Ньютеров. Первое наблюдение далось мне с трудом, но к моему облегчению, странность ночи не повторилась. Правда, я не забывал о том, что ночью моя чувствительность больше, чем после сна. Я поел и вышел во двор. Гормон и Эвлюэлла были уже там. Она выглядела усталой и подавленной, истощенная ночью, проведенной с Принцем Роума, но я ничего не сказал ей об этом. Гормон, небрежно прислонившийся к стене, испещренной округлыми ракушками, спросил меня: - Ну, как твое наблюдение? - Ничего. - Что собираешься делать? - Поброжу по Роуму, - ответил я. - Вы со мной? - Конечно, - согласился он, а она слабо кивнула, и мы, словно туристы, отправились осматривать великолепный Роум. Сразу получилось так, что Гормон стал нашим гидом в этой мешанине прошлого Роума, опровергая свои заверения, что никогда не бывал здесь раньше. Он описывал все то, что мы видели на продуваемых ветром улицах, не хуже любого Летописца. Здесь были вперемежку представлены все тысячелетия Роума. Мы видели купола силовых станций Второго Цикла, Колизей, где в неимоверно далекие времена дрались со зверями люди, сами похожие на зверей. И среди развалин этого вместилища ужасов Гормон говорил нам о дикости той невообразимо далекой древности. - Они дрались, - рассказывал он, - обнаженными перед гигантскими скопищами народа. Люди с голыми руками выходили на зверей, которые назывались львами, гигантских волосатых кошек с лохматыми головами... И когда лев бился в агонии, победитель поворачивался к Принцу Роума и просил прощения за преступление, которое он совершил и которое бросило его на арену. Если он дрался хорошо, Принц делал рукой жест: поднятый вверх указательный палец несколько раз указывает на правое плечо. Но если человек выказывал трусость, или лев продолжал нападать после смертельной раны, Принц делал другой жест, и человек должен был драться с другим зверем. - Гормон показал нам этот жест: кулак с выпрямленным средним пальцем резко поднимается вверх. - А как об этом узнали? - спросила Эвлюэлла, но Гормон притворился, что не расслышал. Мы видели вереницу ядерных пилонов, построенных в начале Третьего Цикла, чтобы выкачивать энергию земного ядра. Они теперь не функционировали, а стояли и ржавели. Мы видели разбитый остов погодной машины Второго Цикла, могучую колонну раз в двадцать выше человеческого роста. Мы видели холм, на котором возвышались белокаменные развалины Роума Первого Цикла, похожие на узоры инея на стекле. Войдя во внутреннюю часть города, мы прошли мимо батарей оборонных установок, готовых в любой момент обрушить на врага всю мощь Воли. Мы видели рынок, на котором гости со звезд торговали у крестьян старинные вещи. Гормон моментально врезался в эту толпу и что-то купил. Мы зашли в мясные ряды, где прибывшим издалека можно было купить все, что угодно, от квазижизни до колотого льда. Мы пообедали в маленьком ресторанчике на берегу Тивера, где без особых церемоний обслуживали несоюзных. По настоянию Гормона пообедали какой-то тестообразной массой, горкой лежавшей на тарелке. Потом мы шли сквозь крытую аркаду, мимо островков людей, окружающих Разносчиков, предлагающих товары со звезд, дорогие безделушки Эфрики и аляповатые изделия здешних Производственников. Выйдя из нее, мы попали на маленькую площадь, на которой возвышался фонтан в виде корабля, а внизу виднелись разбитые и развороченные каменные ступени, ведущие к горам щебня, поросшим сорной травой. Гормон кивнул, и мы быстро пересекли площадь и вышли к пышному дворцу Второго, а то и Первого Цикла, подмявшему под себя заросший густой зеленью холм. - Говорят, что это центр мира, - сказал Гормон. - В Ерслеме тоже можно найти место, которое претендует на это право. А это место отмечено глобусом. - Как это может быть у мира один центр? - спросила Эвлюэлла. - Ведь он круглый. Гормон рассмеялся. Мы вошли внутрь. Там, в зимних потемках, высился колоссальный сверкающий глобус, залитый изнутри ярким светом. - Вот ваш мир, - произнес Гормон с величественным жестом. - Ох, - выдохнула Эвлюэлла. - Все! Здесь все, все есть! Глобус был воплощением подлинного мастерства. Он показывал не только очертания, но и сам рельеф. Его моря казались глубокими бассейнами, его пустыни были настолько естественными, что в горло впивались острые коготки жажды, его города бурлили светом и жизнью. Я разглядывал континенты. Эйроп, Эфрик, Эйзи, Стралию. Я видел просторы земного океана. Я проследил взором золотистую цепь Земного Моста, который я совсем недавно с таким трудом пересек. Эвлюэлла бросилась к глобусу и принялась показывать нам Роум, Эгапт, Ерслем, Перриш. Она дотронулась до высоких гор к северу от Хинды и тихо сказала: - Вот здесь я родилась, где лежат льды, где горы касаются лун. Вот здесь владения Воздухоплавателей. - Она провела пальцем к Парсу и назад, по страшной Арабанской пустыне и до Эгапта. - Вот здесь я летала. Ночами, когда проходит детство, мы все должны летать, и я летала здесь. Сто раз я думала, что умираю. Вот здесь, в этой пустыне... Песок в горле... песок сечет крылья... Меня отбросило наземь, проходили дни, а я лежала голая на горячем песке и не могла шевельнуться. Потом меня заметил Летатель, он спустился, поднял меня, взлетел вместе со мной, и когда я была высоко, ко мне вернулись силы, и мы полетели к Эгапту. И над морем он умер. Жизнь покинула его, хотя он был молод и силен, и он упал в море, и я упала следом, чтобы быть с ним, а вода была горячей даже ночью. Меня качали волны, и пришло утро, и я увидела живые камни, подобные растущим в воде деревьям, и разноцветных рыб, и они поднялись и стали кусать его покачивающееся тело с распростертыми в воде крыльями, и я оставила его, я толкнула его вниз, чтобы он отдохнул там. А я поднялась и полетела в Эгапт, одинокая, напуганная, и там я встретила тебя, Наблюдатель. - Она застенчиво улыбнулась мне. - Покажи нам место, где ты был молодым, Наблюдатель. Через силу, словно у меня вдруг закостенели суставы, я подошел к другой стороне глобуса. Эвлюэлла встала рядом, а Гормон отошел в сторону, словно ему было ни капельки не интересно. Я показал на изрезанные островки, поднимавшиеся двумя длинными лентами из Земного Океана: остатки исчезнувших континентов. - Здесь, - показал я на остров на западе. - Здесь я родился. - Так далеко! - воскликнула Эвлюэлла. - И так давно, - сказал я. - В середине Второго Цикла, так иногда мне кажется. - Нет! Этого не может быть! - Но взглянула она на меня так, словно и вправду мне могло быть несколько тысяч лет. Я улыбнулся и погладил ее по бархатной щеке. - Это мне только кажется, - добавил я. - А когда ты ушел из дому? - Когда я был вдвое старше тебя, - ответил я. - Дюжину лет я был Наблюдателем в Палеше. Потом Воля повелела мне отправиться за океан, в Эфрик. Я пошел. Жил немного в жарких странах. Отправился дальше, в Эгапт. Там я встретил одну молоденькую Летательницу. - Повисло молчание. Я долго глядел на острова, бывшие моим домом, и в моем воображении исчез неуклюжий, потрепанный жизнью старик, которым я был сейчас, и я увидел себя молодым и сильным, взбиравшимся на зеленые горы и плывущим в студеном море, проводящим наблюдения на краю белого берега, в который неустанно бьет прибой. Я вспоминал, а Эвлюэлла тем временем подошла к Гормону и попросила: - А ты? Покажи нам, откуда ты, Измененный? Гормон пожал плечами. - На этом глобусе это место не показано. - Но это _н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о_! - Разве? Она прижалась к нему, но он отстранил ее, и мы пошли в боковой выход, оказавшись на улице. 8 Я начал уставать, но Эвлюэлла тянула меня вперед, желая до полудня осмотреть весь город, и мы шли сквозь сплетение улиц, мимо сверкающих особняков Мастеров и Торговцев, мимо вонючих нор Слуг и Разносчиков, переходящих в катакомбы, мимо прибежищ Клоунов и Музыкантов, через квартал Сомнамбул, чьи обитатели умоляли нас войти и купить правду, являвшуюся им в трансе. Эвлюэлла взглянула было на нас, но Гормон отрицательно покачал головой, а я только улыбнулся, и мы прошли мимо. Теперь мы были на краю парка, совсем рядом с городским центром. Здесь прогуливались жители Роума, двигаясь с редкой для жаркого климата энергией, и мы присоединились к этим пехотинцам на марше. - Погляди! - сказала Эвлюэлла. - Какая яркая! Она показывала на сияющую арку громадной полусферы, накрывающей какое-то старое здание. Я прищурил глаза и смог увидеть внутри выветрившуюся каменную стену и толпу людей. Гормон сказал: - Это Уста Правды. - Что? - спросила Эвлюэлла. - Идем. Увидишь. Под полусферу тянулась очередь. Мы встали в ее конец и вскоре подошли ко входу, разглядывая начинающуюся за порогом страну остановившегося времени. Почему это здание и еще несколько рядом были оборудованы специальной защитой, я не знал и спросил Гормона, чьи познания были столь же неимоверно глубокими, как и познания Летописца. Он ответил: - Потому что это царство определенности, где то, что кто-то говорит, абсолютно совпадает с тем, что есть на самом деле. - Я не понимаю, - сказала Эвлюэлла. - В этом месте невозможно солгать, - объяснил Гормон. - Можно ли представить себе памятник старины, более нуждающийся в защите? - Он шагнул в узкий проход, фигура его сделалась размытой, и я поспешил за ним. Эвлюэлла колебалась. Прошло некоторое время, прежде, чем она решилась войти. Она останавливалась перед каждым порогом, словно ее сносило ветром, который дул вдоль линии, разделяющей большой мир и карманную вселенную, в которой мы стояли. Здание Уста Правды - находилось за второй линией защиты. Туда тянулась очередь, и важный Указатель контролировал число входящих в святилище. Прошло некоторое время, прежде чем нам было разрешено войти. Мы оказались перед свирепой уродливой головой, изъеденной временем. Ужасные челюсти широко раскрыты. Разверзнутый рот - темное и зловещее отверстие. Гормон кивнул, окинув эту голову взглядом, словно удовлетворенный тем, что все оказалось таким, как он и думал. - И что теперь делать? - спросила Эвлюэлла. Гормон сказал: - Наблюдатель, положи правую руку в Уста Правды. Я нахмурился, но подчинился. - Теперь, - сказал Гормон, - один из нас задаст вопрос. Ты должен ответить. Если ты скажешь неправду, челюсти сомкнутся и откусят тебе руку. - Нет! - воскликнула Эвлюэлла. Я осторожно взглянул на челюсти, сжимавшие мое запястье. Наблюдатель без руки - человек не у дела. Во времена Второго Цикла можно было заказать себе протез получше собственной руки, но Второй Цикл остался далеко в прошлом, и подобную роскошь теперь уже не найти. - Но как это делается? - спросил я. - В пределах этого помещения необычайно сильна Воля, - ответил Гормон. - Она неумолимо отделяет правду от неправды. За углом этой стены спят три Сомнамбулы, посредством которых говорит Воля, и они управляют Устами. Ты боишься Воли, Наблюдатель? - Я боюсь своего собственного языка. - Смелее. Перед этой стеной никогда не произносилась ложь. Никто не терял здесь руки! - Тогда вперед, - сказал я. - Кто будет спрашивать? - Я, - сказал Гормон. - Ответь мне, Наблюдатель, без уверток, можно ли сказать, что жизнь, проведенная в наблюдении, - жизнь, проведенная с пользой? Я долго молчал, собираясь с мыслями и глядя на челюсти. Наконец, я ответил: - Стоять на страже во имя человека - это, наверно, самая благородная задача, которой можно себя посвятить. - Осторожно! - закричал встревоженный Гормон. - Я еще не кончил, - сказал я. - Тогда давай дальше. - Но посвящать себя поиску врага, который всего лишь плод чьего-то воображения, - глупо. Превозносить того, кто долго и добросовестно ищет недруга, который никогда не придет, - неумно и грешно. Моя жизнь прошла впустую. Челюсти Уст Правды не дрогнули. Я вытащил руку, посмотрел на ладонь так, словно она только что выросла из моего запястья. И вдруг почувствовал себя постаревшим сразу на несколько циклов. Эвлюэлла - глаза широко раскрыты, ладонь прижата к губам - была потрясена тем, что я сказал. Мои слова, казалось, еще звучали перед ужасным идолом. - Сказано откровенно, - произнес Гормон, - хотя и без особой жалости к себе. Ты слишком жестко судишь себя, Наблюдатель. - Я говорил, чтобы спасти руку, - ответил я. - Ты хотел, чтобы я солгал? Он улыбнулся и повернулся к Эвлюэлле: - Теперь твоя очередь. Маленькая Летательница осторожно приблизилась к Устам Правды, и было заметно, что она боится. Ее тонкая рука задрожала, когда она положила ее на холодный камень челюстей. Я с трудом поборол желание броситься и оттащить ее от искаженной в дьявольской гримасе головы. - Кто будет задавать вопрос? - спросил я. - Я, - ответил Гормон. Крылья Эвлюэллы слабо дрогнули. Лицо побледнело, ноздри затрепетали, верхняя губа поднялась. Она стояла, прислонившись к стене, с ужасом глядя на то место, где лежала ее рука. Из-за линии защиты на нас глядели размытые лица, губы произносили слова, которые, без сомнения, значили недовольство нашим долгим визитом, но ничего не было слышно. Воздух был теплым, влажным и затхлым, словно поднимался из колодца, пробитого в пластах времени. Гормон медленно произнес: - Этой ночью ты позволила своему телу услаждать Принца Роума. Перед этим ты дарила себя Измененному Гормону, хотя такие связи запрещены обычаем и законом. Еще раньше ты была подругой Летателя, ныне покойного. У тебя могли быть и другие мужчины, но я ничего о них не знаю, да это и не важно. Скажи мне вот что, Эвлюэлла: который из трех дал тебе наибольшее физическое удовольствие, который из трех сумел всколыхнуть твое чувство, которого из трех ты бы выбрала своим другом, если бы у тебя была возможность выбирать? Я хотел запротестовать, ибо Измененный задал три вопроса, а не один, воспользовавшись подходящим моментом. Но я не успел, потому что Эвлюэлла ответила без малейшей запинки, погрузив руку по локоть в гримасничающие Уста: - Принц Роума дал мне величайшее наслаждение, равного которому я еще не знала, но он холоден и жесток, и я боюсь его. Моего умершего Летателя я любила сильнее, чем кого-либо до или после него, но он был слаб, а я не хотела бы иметь слабого друга. Ты, Гормон, кажешься мне чужим даже сейчас, и я чувствую, что мне незнакомы ни твое тело, ни твоя душа, и все же, хотя пропасть между нами так велика, только с тобой я согласилась бы проводить свои дни. Она вынула руку из Уст Правды. - Хорошо сказано! - воскликнул Гормон, хотя искренность ее слов и ранила его, но и была приятна в равной степени. - Ты вдруг обрела красноречие, когда этого потребовали обстоятельства. Ну, теперь мой черед рисковать рукой. Он подошел к Устам. Я спросил: - Ты задал первые два вопроса, не хочешь ли ты довершить начатое и задать третий? - Да нет, - сказал он. - Свободной рукой он сделал жест, словно отметал это предложение. - Лучше посовещайтесь и задайте общий вопрос. Мы отошли в сторонку. Она с несвойственной ей горячностью предложила свой вопрос, и, поскольку он совпал с моим, я согласился и сказал, чтобы она спрашивала. Она спросила: - Когда мы стояли перед глобусом, Гормон, я попросила показать мне место, где ты родился, и ты сказал, что его невозможно найти на карте. Это очень странно. Скажи мне, тот ли ты, за кого себя выдаешь, действительно ли ты Измененный, скитающийся по Земле? Он ответил: - Нет. - Формально он ответил на вопрос в том виде, как сформулировала его Эвлюэлла, но было ясно, что его ответ неравноценен нашим, и он, не вынимая руки из Уст Правды, продолжил: - Я не показал своей родины, потому что ее нет на этом глобусе, так как я родился под звездой, которую не должен называть. Я не Измененный в вашем смысле этого слова, но в некоторой степени - да, потому что в моем мире у меня другое тело. А здесь я живу десятый год. - Что ты делаешь на Земле? - спросил я. - Я обязан отвечать лишь на один вопрос, сказал Гормон, но потом улыбнулся. - И все же отвечу: меня послали на Землю в качестве военного наблюдателя для подготовки вторжения, которого ты ждешь так долго и которое начнется в ближайшие часы. - Врешь! - вырвалось у меня. - Все _в_р_е_ш_ь_! Гормон расхохотался. И вынул руку из Уст Правды в целости и сохранности. 9 Я ушел от силовой полусферы, ошеломленный и растерянный, толкая перед собой свою тележку, и попал на улицу, неожиданно темную и холодную. Ночь пришла со стремительностью ветра. Было почти девять, близилось время наблюдения. В моем мозгу гремели слова Гормона. Это он все подстроил, привел нас к Устам Правды, вырвал признание о моем неверии, признание другого сорта - у Эвлюэллы, не задумываясь, выдал сведения, которые должен был держать при себе, рассчитывая, что я буду потрясен до глубины души. А может, Уста Правды - липа? Не мог ли Гормон соврать, ничего не опасаясь? Никогда с тех пор, как я начал заниматься своим делом, я не наблюдал в неурочный час. Но теперь было время крушения привычного, я не мог ждать, пока будет ровно девять. Присев на продуваемой ветром улице, я раскрыл тележку, подготовил инструменты и с головой, словно в омут, ушел в транс. Мое усиленное сознание с ревом рванулось к звездам. Я шагал по бесконечности, подобно богу. Я чувствовал давление солнечного ветра, хотя и не был Воздухоплавателем, и оно не могло причинить мне вреда, я взмыл выше этого яростного потока частиц света во тьму на краю солнечных владений. И там я ощутил иное давление. Звездолеты были совсем рядом. Не туристские лайнеры, везущие зевак, решивших посмотреть на наш раскалывающийся мир. Не торговые транспорты, не скупы, собирающие межзвездное вещество, не корабли-курорты, вращающиеся по гиперболическим орбитам. Это были военные корабли, черные, чужие, грозные. Не могу даже сказать, сколько их было; я только знал, что они неслись к земле миллионами огней, выбрасывая перед собой конусы отталкивающей энергии, той самой, которую я почувствовал прошлой ночью, которая грохотала в моем мозгу, усиленная инструментами, проходя сквозь меня так же свободно, как солнечный луч сквозь хрусталь. Всю мою жизнь я наблюдал ради этого. Меня учили распознавать это. Я молился, чтобы мне никогда не увидеть этого, а потом, в своей опустошенности, молился о том, чтобы увидеть это, затем и вовсе перестал в это верить. А потом, по милости Измененного Гормона, я все-таки увидел. Наблюдая раньше своего часа, скорчившись на холодной улице Роума рядом с Устами Правды. Наблюдателя учат выходить из транса не раньше, чем его исследования подтвердятся окончательно, и только после этого бить тревогу. Я тщательно проверил себя, перескочив с одного канала на другой, потом на третий, произведя триангуляцию, и всюду находил несомненное присутствие титанической силы, несущейся к Земле с все возрастающей стремительностью. То ли я заблуждался, то ли Вторжение действительно началось? Я никак не мог стряхнуть оцепенение и объявить тревогу. Не торопясь, с наслаждением смаковал я это неведомое ощущение. Мне казалось, что прошли часы. Я ласкал инструменты, испытывал через них полнейшее подтверждение веры, которую мне вернуло сегодняшнее наблюдение. В голове у меня слабо шевелилась мысль, что я теряю драгоценное время, что мой долг - прекратить это бесстыдное заигрывание с судьбой и известить Защитников. И, наконец, я освободился от транса. Я вернулся в мир, который призван охранять. Эвлюэлла стояла рядом, растерянная, испуганная, с бессмысленным взглядом. Она кусала кулак, чтобы не расплакаться. - Наблюдатель! Наблюдатель, ты меня слышишь? Что случилось? Что происходит? - Вторжение, - сказал я. - Сколько я был в трансе? - Полминуты. Не знаю, у тебя были закрыты глаза. Я думала, ты умер. - Гормон сказал правду, _о_к_к_у_п_а_н_т_ы_ рядом. Где он? Куда он делся? - Он исчез, когда мы ушли из того места с Устами, - прошептала Эвлюэлла. - Наблюдатель, мне страшно. Я чувствую, как все сжимается. Я должна лететь... я не могу здесь оставаться! - Погоди, - сказал я, дотрагиваясь до ее руки, - не сейчас. Сперва я дам тревогу, а потом... Но она уже начала срывать с себя одежду, Ее обнаженное до пояса тело заблестело в вечернем свете, а мимо нас сновали люди, в полном безразличии к тому, что должно было произойти. Я хотел удержать Эвлюэллу, но пора было давать тревогу, нельзя было больше медлить, и я повернулся к своей тележке. Словно во сне, порожденном всепоглощающей любовной страстью, я потянулся к переключателю, приводящему в действие систему общепланетной тревоги. Может, ее уже дали? Может, какой-нибудь другой Наблюдатель увидел то, что увидел и я, менее скованный замешательством и сомнениями, выполняя конечную задачу Наблюдателя? Нет. Нет. Тогда бы я слышал сейчас завывание сирен с орбитальных станций. Я коснулся переключателя. Краем глаза я видел Эвлюэллу, освободившуюся от своих облачений, начавшую произносить слова, наполнявшие силой ее слабые крылья. Еще мгновение - и она была бы в воздухе, я не смог бы ее удержать. Быстрым и уверенным движением я включил сигнал тревоги. В этот момент я увидел коренастую фигуру, торопливо пробирающуюся к нам. Гормон, подумал я и, вскочив на ноги, бросился к нему, чтобы схватить его и задержать. Но тот, кто к нам приближался, не был Гормоном. Это был какой-то важный Слуга с рыхлым лицом, окликнувший Эвлюэллу: - Не спеши, Летательница, опусти крылья. Принц Роума прислал за тобой. Он вцепился в нее. Ее маленькие груди приподнялись, глаза сверкнули гневом. - Отойди от меня! Я готовлюсь лететь! - Принц Роума зовет тебя, - повторил Слуга, заключая ее в свои тяжелые объятия. - У Принца Роума в эту ночь будут другие заботы, - сказал я. - Она будет ему не нужна. Одновременно с моими словами в небе взвыли сирены. Слуга выпустил ее. Его рот беззвучно шевелился, он сделал один из предохраняющих жестов Воли и взглянул на небо, бормоча: - Тревога! Кто дал тревогу? Ты, старик? На улице заметались обезумевшие люди. Эвлюэлла, освободившись, спряталась за меня - лететь она не могла, ибо крылья ее расправились едва наполовину - и была мгновенно поглощена людским прибоем. Заглушая устрашающий вой сирен, гремели громкоговорители всеобщего оповещения, инструктируя людей о способах спасения. Долговязый человек со знаком союза Защитников на щеке летел прямо на меня, выкрикивая слова, слишком маловразумительные, чтобы их можно было понять, пронесся мимо и исчез в толпе. Мир, казалось, сошел с ума. Один я оставался спокойным. Я поднял голову, ожидая увидеть в небе парящие над Роумом черные корабли завоевателей. Но не увидел ничего, кроме парящих ночных огней и других предметов, которые всегда висят над головой. - Гормон! - позвал я. - Эвлюэлла! - Я был один. Странная опустошенность наполняла меня. Я дал тревогу. Завоеватели близко; я лишился своего занятия. В Наблюдателях больше не было нужды. Почти с любовью я дотронулся до усталой тележки, бывшей моей спутницей столько лет. Я пробежал пальцами по испещренным пятнами и вмятинами инструментам; потом отвернулся, и оставляя ее, зашагал по улице: без тележки, без ноши, человек, чья жизнь обрела и утратила смысл в один и тот же момент. А вокруг меня царил хаос. 10 Понятно, что в случае наступления последней битвы Земли мобилизуют все союзы, кроме Наблюдателей. Нам, которые столько времени стерегли все подступы, не было места в стратегии боя; мы автоматически распускались после подтверждения тревоги. Теперь пришло время показать свое умение союзу Защитников. В течение половины Цикла они строили планы, что им делать во время войны. К какому из них они прибегнут сейчас? Какие действия предпримут? Я собирался устроиться в каком-нибудь общежитии и переждать кризис. Было безнадежно думать о том, чтобы найти Эвлюэллу, и я клял себя за то, что позволил ей удрать вот так, без одежды, без защиты в такое смутное время. Куда она пойдет? Кто ее защитит? Молоденький Наблюдатель, несшийся сломя голову, со своей тележкой, чуть не налетел на меня. - Осторожно! - завопил я. Он поднял голову. Вид его был такой, словно его чем-то ударили. - Это правда? - спросил он. - Тревога? - А ты не слышишь? - Но она настоящая? - Я показал на его тележку. - Ты знаешь, как это проверить. - Говорят, что человек, который дал тревогу, - пьяный старый дурак, которого вчера завернули из гостиницы? - И такое может быть, - согласился я. - Но, если тревога настоящая... Я сказал ему, улыбнувшись: - Если это так, то все мы можем отдохнуть. Хороший день для всех нас, Наблюдателей. - Твоя тележка! Где твоя тележка? - закричал он. Но я уже не обращал на него внимания, шел к ровной каменной колонне - напоминании об императорском Роуме. На этой колонне были вырезаны изображения: битвы и победы, монархи других стран, бредущие в позорных оковах по улицам Роума, торжествующие орлы, знаменующие процветание империи. Я стоял в странном спокойствии перед этой колонной, любуясь тонкой работой мастеров. В мою сторону неслась знакомая фигура: Летописец Бэзил. Я окликнул его, сказав: - Ты появился вовремя. Не согласишься ли объяснить мне эти изображения, Летописец? Они очаровывают меня, мое любопытство растет. - Ты ненормальный. Разве ты не слышишь? Тревога! - Это я ее дал, Летописец. - Тогда беги! Завоеватели рядом! Мы должны драться! - Только не я, Бэзил. Мое время кончилось. Расскажи мне про эти изображения. Про побежденных королей, потерпевших крах императоров. Все равно человек твоих лет не может участвовать в битве. - Все сейчас мобилизованы! - Все, кроме Наблюдателей, - сказал я. - Погоди минутку. У меня появилось влечение к прошлому. Гормон исчез; будь моим проводником в этих прошедших циклах. Летописец дико затряс головой и шарахнулся в сторону, чтобы удрать. Я бросился к нему, намереваясь схватить за костлявую руку и притащить к интересующему меня месту, но он ускользнул от меня, а я схватил лишь его темную шаль, которая неожиданно легко осталась в моих руках. Он бросился прочь, молотя воздух руками, и скрылся из виду. Я пожал плечами и стал разглядывать шаль, которой так неожиданно завладел. Она была пронизана блестящими металлическими нитями, образующими запутанные узоры, утомляющими глаз. Каждая нить исчезала в ткани, чтобы появиться в самом неожиданном месте, словно ветка какой-нибудь династии, неожиданно обнаруживающаяся в каком-то далеком городе. Искусство ткача было выше всяких похвал. Я набросил шаль на плечи. Я побрел дальше. Мои ноги, которые отказывали утром, теперь легко несли меня. Молодость вернулась ко мне, и я шел сквозь городской хаос, не затрудняя себя выбором пути. Я дошел до реки, перешел ее там, на дальнем берегу Тивера, и увидел дворец Принца. Тьма сгущалась, и все больше огней загоралось под приказами о мобилизации. Время от времени слышались гулкие удары: взрывы экранирующих бомб, выбрасывающих облака дыма, скрывавшего город от взглядов Завоевателей. Пешеходов на улицах становилось все меньше. Сирены все еще завывали. На крышах зданий поспешно приводились в действие защитные установки. Я услышал писк отражателей, раскачивающихся из стороны в сторону, чтобы обеспечить максимальный захват. Не оставалось сомнений, что вторжение действительно началось. Мои инструменты могли ошибиться из-за какой-нибудь помехи, но дело не зашло бы так далеко, если бы первоначальное донесение не подтвердилось известиями сотен других членов моего союза. Я пошел в направлении дворца, и передо мной возникла пара запыхавшихся Летописцев. Они окликнули меня, но я не понял их слов. Это был язык их союза, и я вспомнил, что на мне шаль Бэзила. Я не ответил, и они перешли на обычную речь. - Что с тобой? Сейчас же на место! Мы должны записывать! Мы должны комментировать! Мы должны все видеть! - Вы приняли меня за другого, - ответил я им негромко. - Я несу эту шаль вашему брату Бэзилу, который вверил ее моим заботам. Мне нет места в этой битве. - Наблюдатель! - воскликнули они в ужасе, обругали меня каждый по отдельности и бросились дальше. Я улыбнулся и пошел ко дворцу. Ворота были распахнуты. Ньютеры, охранявшие портал, сбежали, сбежали и два Указателя, которые раньше стояли за дверьми. Нищие, запрудившие широкую площадь перед дворцом, прокладывали теперь себе путь в само здание, чтобы найти там убежище. Это пробудило ярость наследных обладателей лицензий, чье пребывание в этой части здания было закреплено законом, и они обрушились на пришельцев с ненавистью и неожиданной силой. Я видел калек, орудующих костылями, словно дубинками; я видел слепых, бьющих с удивительной точностью; кротких послушников, пользующихся всеми видами оружия от стилетов до звуковых пистолетов. Я обошел стороной это бесстыдное зрелище и вошел во дворец, разглядывая часовни, где Пилигримы просили благословение Воли, а Связисты отчаянно выпрашивали наставление свыше, как им избежать грядущего столпотворения. Неожиданно я услышал звук труб и выкрики: - Дорогу! Дорогу! По дворцу шла шеренга суровых Слуг, направляясь к комнатам Принца. Двое из них тащили извивающуюся разъяренную фигуру с полураскрытыми крыльями. Эвлюэлла! Я закричал, но голос мой утонул в шуме. Не смог я и пробиться к ней. Слуги отшвырнули меня в сторону. Процессия исчезла в комнатах Принца. Я перехватил последний взгляд маленькой Летательницы, бледной и хрупкой, окруженной охранниками, и она снова скрылась от меня. Я схватил за рукав бурчащего что-то Ньютера, бредущего мимо с безразличным видом. - Это Летательница! Зачем ее привели сюда? - Он... он... они... - Скажи мне! - Принц... его женщина... в его колеснице... он... он... они... завоеватели... Я оттолкнул это лепечущее существо и бросился к дверям. Передо мной встала медная стена раз в десять выше моего роста. Я со всего маху ударил ее. - Эвлюэлла! - крикнул я хрипло. - Эв-лю-эл-ла! Меня не отогнали и не пропустили. На меня не обратили внимания. Бедлам, царящий у западных дверей, охватывал все помещение, и, поскольку ко мне уже бежали разъяренные нищие, я развернулся и бросился к ближайшему выходу. Я стоял во дворике, ведущем к королевскому приюту, пассивный и ко всему безразличный. В воздухе потрескивало электричество. Я решил, что это излучение одной из защитных установок Роума, приведенной в действие, чтобы противостоять нападению. И в тот же момент до меня дошло, что это означает непосредственную близость врагов. В небе сверкнули звездолеты. Когда я заметил их во время наблюдения, они казались черными на фоне черноты бесконечности, но теперь пылали яркостью солнц. Поток сияющих, тяжелых, подобных драгоценностям сфер заполнил все небо. Они повисли бок о бок, растянувшись с востока на запад непрерывным слоем, покрывая весь небосвод, и, когда звездолеты так одновременно возникли, мне послышался грохот и звон невидимого оркестра, возвещающего появление завоевателей Земли. Не могу сказать, далеко ли были звездолеты, много ли их парило над головой, какова была их конструкция. Я только знал, что они были тут, в своем подавляющем величии. Если бы я был Защитником, душа моя затрепетала бы только от одного их вида. Небо перечеркнули лучи всевозможных оттенков. Битва началась. Я не мог понять действия наших Защитников, так же загадочных для меня, как маневры тех, кто пришел испытать возможности нашей планеты с громким прошлым, но со скромным настоящим. К моему стыду, я чувствовал себя не только в стороне от битвы, но и выше битвы, словно не было причин для беспокойства. Я бы хотел, чтобы рядом была Эвлюэлла, а она была где-то в глубине дворца Принца Роума. Кому бы сейчас было по-настоящему хорошо, так это Гормону, Гормону-Измененному, Гормону-шпиону, Гормону - чудовищному предателю нашего мира! - Дорогу Принцу Роума! Принц Роума ведет Защитников в бой за землю отцов! Из дворца появилась сверкающая машина в форме слезы, с широким обзорным стеклом, что позволяло всем видеть Законодателя, чье присутствие должно было поднимать боевой дух воинов. У рычагов управления, гордо выпрямившись, стоял Принц Роума. Его жестокие юношеские черты застыли в суровой решимости; а рядом с ним, одетая, словно императрица, сидела Летательница Эвлюэлла. Она, казалось, пребывала в трансе. Королевская колесница взмыла в небо и исчезла в темноте. Мне показалось, что появился еще один аппарат и устремился следом за первым, а колесница Принца появилась снова, и что они закружились по сужающейся спирали, готовясь к схватке. Рой голубых искр окутал их, а потом аппараты метнулись вверх, вдаль и скрылись за одним из холмов Роума... Шла ли борьба по всей планете? Подверглись ли нападению Перриш и святой Ерслем и сонные города Исчезнувших Континентов? Везде ли висели звездолеты? Я не знал. Я описывал события только на маленьком кусочке неба над Роумом, и даже в этом случае мои знания о том, что происходило, были слабы и неопределенны, недостоверны. Были мгновенные вспышки, во время которых я видел несущиеся в небе батальоны Летателей, а потом наступала темнота, словно на город набросили бархатное покрывало. В отблесках взрывов я видел огромные машины наших Защитников, ведущие торопливый разговор с крыш зданий. И в то же время видел звездолеты, неподвижные и неповрежденные. Дворик, в котором я стоял, был пуст, но издали доносились голоса, полные страха и предчувствия, слышные еле-еле. Или это был щебет птиц? И вдруг их оборвал грохот, потрясший весь город. Мимо меня промаршировал отряд Сомнамбул. На площади перед дворцом суетились - похоже, это были Клоуны - фигуры, растягивающие поблескивающую сеть угрожающего вида. Вспышки молний высветили в небе Тройку Летописцев на гравитационной платформе, записывающих происходящее. Мне показалось - но я не был уверен - что в вышине промчался аппарат Принца Роума, спасаясь от преследователя. - Эвлюэлла, - прошептал я, когда две светящиеся точки исчезли из виду. Произвели ли звездолеты высадку войск? Достигли ли потоки энергии, изрыгаемые этим нависшим в высоте сиянием, поверхности Земли? Зачем Принц схватил Эвлюэллу? Где Гормон? Что делают наши Защитники? Почему корабли врага не падают? Всю эту долгую ночь я смотрел на битву, приросший к древним булыжникам дворика, и не понимал ничего. Наступил восход. Бледные лучи отразились от зданий. Я коснулся пальцами глаз: до меня вдруг дошло, что я мог уснуть стоя. Может мне стоит попросить членства в союзе Сомнамбул? Я положил руки на шаль Летописца, наброшенную на плечи. Удивляюсь, как я мог завладеть ею. Я взглянул на небо. Вражеские корабли пропали. Я видел обыкновенное утреннее небо, серое, с проблесками розового. Я почувствовал понуждающий толчок, оглянулся в поисках тележки, но тут же вспомнил, что больше не должен Наблюдать и ощутил опустошенность, большую, чем чувствовал обычно в этот час. Кончилась ли битва? Побеждены ли враги? Может, корабли завоевателей уже сбиты, и их обломки беспорядочно лежат вокруг? Все кругом молчало. Я больше не слышал небесного оркестра. А потом из этой мрачной тишины донесся звук, грохочущий шум, словно по улицам города катились какие-то повозки. И невидимые Музыканты тянули одну и ту же ноту, глубокую, резонирующую и вдруг резко оборвавшуюся. Из громкоговорителей всеобщего оповещения донесся тихий голос: - Роум пал, Роум пал. 11 Королевский приют был открыт. Ньютеры и прочая прислуга - все сбежали. Защитники, Мастера и Правители должно быть, с честью пали в битве. Летописца Бэзила нигде не было видно. Не было видно и его собратьев. Я зашел в свою комнату, вымытую и освеженную, поел, собрал свои пожитки и отвесил прощальный поклон всей этой роскоши, с которой так и не успел толком познакомиться. Я жалел, что так мало пробыл в Роуме, но, в конце концов, Гормон был самым великолепным гидом, да и повидать мне удалось немало. Теперь пора уходить. Оставаться в завоеванном городе не имело смысла. Шлем мыслепередачи в комнате не реагировал на мои вопросы, и я не знал размеров разрушений ни здесь, ни в других областях, но было очевидно, что Роум вышел из-под контроля человека, и надо поторапливаться. Я подумал не пойти ли в Ерслем, как посоветовал мне перед входом в Роум долговязый Пилигрим, но потом отбросил эту мысль и решил избрать направление на Запад к Перришу, который был не только ближе, но в котором еще и размещалась штаб-квартира Летописцев. Мое занятие теперь было не нужно. В это первое утро завоеванной Земли я почувствовал неожиданный мощный и странный призыв предложить себя Летописцам и добывать вместе с ними знания о более блистательных годах нашей планеты. Я покинул приют в полдень. Сперва пошел ко дворцу, все еще открытому. Вокруг вразвалку лежали нищие: одни в наркотическом опьянении, другие спали, большинство были мертвы. Мертвые лежали так, что было ясно: они перебили друг друга, охваченные паникой и яростью. У трех черепов информационного устройства с потерянным лицом сидел на корточках Указатель. Я вошел, и он сказал: - Не работает. Мозг не отвечает. - Что с Принцем Роума? - Мертв. Его сбили. - С ним была юная Летательница. Что вы знаете о ней? - Ничего. Мертва, я думаю. - А город? - Пал. Завоеватели везде. - Убивают? - Никого пальцем не трогают, - сказал Указатель. - В высшей степени вежливы. Они собирают нас. - Только в Роуме или везде? Он пожал плечами. И начал ритмично раскачиваться. Я оставил его в покое и пошел дальше во дворец. К моему удивлению, комнаты Принца были не заблокированы. Я вошел, пораженный немыслимой роскошью