воему завершению. Впереди раскинулось море, переливающееся всеми оттенками цветов; поверхность его колыхалась то ли из-за движений исполинских созданий под водой, то ли из-за притяжения луны, тяжело зависшей в небе огромным янтарным диском. У берега изогнутыми хрустально-прозрачными когтями вздымались и отступали в мертвой тишине могучие волны, невесомо ударяя сверкающую сушу, будто были вовсе не волнами, а лишь призраками волн. А подальше от берега, за всей этой круговертью, вырисовывался в воде темный массивный силуэт. То был морской дракон, которого называли драконом Лорда Кинникена, считающийся крупнейшим среди своих собратьев. Его никогда не касался гарпун охотника. От его гигантской вытянутой спины с костяным гребнем исходило непереносимое сияние, чудесный мерцающий аметистовый свет, заполняющий небо и окрашивающий воду в темно-фиолетовые тона. Слышался колокольный звон, который проникал повсюду и заполнял душу, вызванивая безостановочно и торжественно, грозя расколоть мрачным трезвоном весь мир на две части. Дракон неудержимо двигался к берегу; его гигантская пасть разверзлась, подобно входу в пещеру. - Наконец пришел мой час, - произносит король драконов, - и вы принадлежите мне. Странники, привлеченные и завороженные ослепительным пульсирующим свечением, исходящим от дракона, парят в сторону моря, в направлении разверстой пасти. - Да. Да-а-а. Придите ко мне. Я - водяной король Маазмоорн, и вы принадлежите мне! Теперь дракон достигает отмели, волны расступаются перед ним, и он легко выходит на берег. Перезвон колоколов становится еще громче: ужасный звук неумолимо заполняет атмосферу, давит на нее, и с каждым новым ударом воздух становится гуще, тягучее, теплее. Драконий король расправляет колоссальные крылообразные плавники, растущие из мясистых утолщений за его головой, и с помощью крыльев делает бросок вперед, на морской песок. Когда его массивная туша оказывается на суше, первые странники подходят к нему, без колебаний входят в его титаническую утробу и исчезают; а за ними следуют и остальные нескончаемой вереницей добровольных жертв, стремящихся к дракону в то время, как он ползет им навстречу. И они входят, и гигантская пасть поглощает их, и Валентин находится среди них, и он спускается глубоко в бездну драконьего чрева. Он попадает в бесконечное замкнутое пространство и видит, что оно уже заполнено неисчислимым множеством - миллионами, миллиардами - проглоченных, в числе которых люди и скандары, врооны и хьорты, лиимены и су-сухерисы, хайроги и все великое множество народов Маджипура, запертое без разбору в утробе драконьего короля. Маазмоорн продолжает двигаться вперед, все дальше удаляясь от моря. Он заглатывает весь мир, все с большей жадностью поглощая города и горы, континенты и моря, вбирая в себя всю обширность Маджипура, пока, наконец, не проглатывает его полностью и не ложится, свернувшись кольцами вокруг планеты, как некая исполинская змея, проглотившая какое-то существо вселенского размера. Колокола вызванивают триумфальную песнь. - Вот, наконец, наступило мое царство! Когда сон закончился, Валентин не стал возвращаться в состояние полного бодрствования, но позволил себе плыть в полудреме обостренного восприятия и продолжал лежать тихо и спокойно, восстанавливая в памяти сон, вновь входя во всепожирающую пасть, пытаясь растолковать видение. С первыми лучами утреннего света к нему возвратилось сознание. Карабелла не спала и лежала рядом, наблюдая за ним. Он обнял ее за плечи и игриво положил ладонь ей на грудь. - Это было послание? - спросила она. - Нет, я не ощущал присутствия ни Леди, ни Короля. - Он улыбнулся. - Ты всегда знаешь, когда мне снятся сны, верно? - Я видела, что тебе что-то снится. Твои глаза двигались под веками, губы шевелились, а ноздри раздувались, как у загнанного зверя. - У меня был тревожный вид? - Нет, вовсе нет. Возможно, сначала ты и нахмурился, но потом улыбнулся во сне, и на тебя снизошло великое спокойствие, будто ты идешь навстречу предопределенной судьбе и полностью ее принимаешь. Он рассмеялся. - Ага, как раз в тот момент, когда меня опять глотал морской дракон! - Твой сон был об этом? - Приблизительно. Впрочем, все происходило не совсем так. На берег вышел дракон Кинникена, и я зашел прямо в его утробу. Как и все остальные в мире, как мне кажется. А потом он проглотил и весь мир. - И ты можешь растолковать свой сон? - Лишь отдельные места, - ответил он. - А смысл в целом ускользает от меня. Он понимал, что было бы слишком просто счесть сон лишь отзвуком событий прошлых лет, будто включаешь волшебный куб и видишь воспроизведение того необычного происшествия времен изгнания, когда его действительно проглотил морской дракон после кораблекрушения у берегов Родамаунтского архипелага, а проглоченная одновременно с ним Лизамон Хултин пробила путь к свободе сквозь пропитанные ворванью потроха чудовища. Даже ребенку известно, что не следует воспринимать сон как буквальное воспроизведение биографических подробностей. Но ничто не подсказывало ему и выхода на более глубокий уровень постижения, кроме простого до банальности толкования: наблюдаемые им в течение последнего времени передвижения морских драконов служат еще одним предупреждением о том, что мир в опасности, что какие-то могучие силы угрожают стабильности общества. Это было ему уже известно, и лишних подтверждений не требовалось. Но почему именно морские драконы? Какая носившаяся в его рассудке метафора превратила морских млекопитающих в чудовищ, угрожающих поглотить весь мир? Карабелла заметила: - Наверное, ты перенапрягаешься. Отвлекись, и, когда твой разум будет занят другими вещами, значение сна само придет к тебе. Что ты на это скажешь? Пойдем на палубу? В последующие дни он больше не видел драконьих стад - лишь несколько отставших одиночек, а потом и они перестали попадаться. Да и сон Валентина больше не тревожили угрожающие образы. На море было спокойно, небо было ярким и чистым, с востока дул хороший попутный ветер. Валентин подолгу в одиночестве простаивал на мостике и всматривался в море; и вот пришел день, когда среди морской пустыни вдруг показались щитами над горизонтом ослепительно белые меловые утесы Острова Снов, самого священного и мирного места на всем Маджипуре, прибежища милосердной Леди Острова. 7 Теперь поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже для получения причитающегося жалования: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться, если вдруг узнает, что они уходят. Симоост, десятник из хайрогов, все еще сохранял верность хозяину. Оставалась и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничных и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных - ведь, как ни крути, а работы для большинства из них больше не осталось, да и платить полное жалование он был не в состоянии, поскольку на рынок нечего вывозить. Кроме того, рано или поздно возникли бы сложности даже с их прокормом, если правда то, что он слышал о растущих перебоях с продуктами по всей провинции. И все же, их уход он воспринял как упрек. Он был их хозяином; он отвечал за их благополучие; он поддерживал бы их, насколько хватило бы припасов. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то целыми днями кипела жизнь! Этован Элакка нередко ощущал себя королем, подданные которого отказались от гражданства и перешли в какую-то другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и бросать на ветер слова никому не нужных распоряжений. Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена. До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, поворот налево в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Затем он приветствовал растения-рты, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил, наконец, к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда он смотрел вдоль пологого подъема на посадки стаджи, глейна, хингамота и ниука. На плантациях не осталось ничего, а в саду почти ничего, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и напыщенно и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет: "Ах, несчастный сумасшедший старик. Горе лишило его рассудка". Ну и пусть говорят, подумал Этован Элакка. Он никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше. Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки: а иначе что здесь еще делать? В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он приказал ничего не трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только избавятся от воздействия отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось совсем немного: их едва хватало, чтобы ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уж о том, чтобы срезать и относить подальше мертвые растения. Сначала ему казалось, что он сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразим, и он, недолго думая, решил оставить все как есть: пускай погибший сад будет подобием надгробного памятника былой красоте. Прогуливаясь по саду как-то утром, через несколько месяцев после пурпурного дождя, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутых в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх вдоль склона в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. За теми виднелась новая троица, все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба. Он быстро вернулся в дом, где Ксхама готовила завтрак. - Где Симоост? - спросил он. Женщина-хайрог ответила, не поднимая взгляда: - В ниуковой роще, сэр. - Ниуки давно мертвы, Ксхама. - Да, сэр. Но он в ниуковой роще. Он там всю ночь, сэр. - Сходи за ним, скажи, что я хочу его видеть. - Он не придет, сэр. А если я уйду, пища пригорит. Ошеломленный ее отказом, Этован Эоакка не нашелся, что сказать. Потом, немного поразмыслив, пришел к выводу, что во времена таких перемен и не то еще будет, отрывисто кивнул и опять вышел на улицу, не произнеся ни слова. Со всей возможной скоростью он взобрался по склону, миновав вызывающие уныние стаджи, море пожелтевших скрюченных побегов, голые кусты глейна, а также мимо чего-то сухого и бесцветного, что было когда-то хингамотами, и достиг ниуковой рощи. Мертвые деревья были настолько легкими, что сильный ветер без особого труда выворачивал их вместе с корнями, и большинство из них действительно попадали, а остальные стояли под разными углами, будто какой-то великан играючи смахнул их тыльной стороной ладони. Сперва Этован Элакка не заметил Симооста, но потом разглядел его: десятник бродил по опушке рощи от одного наклоненного дерева к другому, время от времени останавливаясь и заваливая одно из них. И так он провел всю ночь. Поскольку весь сон хайрогов ограничивался несколькими месяцами спячки в году, Этован Элакка никогда не удивлялся, узнавая, что Симоост работал ночью, но такие бесцельные действия - это что-то, на него не похожее. - Симоост! - Это вы, сэр? Доброе утро, сэр. - Ксхама сказала, что вы здесь. С вами все в порядке, Симоост? - Да, сэр. У меня все хорошо, сэр. - Вы уверены? - Очень хорошо, сэр. Очень. - Но в голосе Симооста недоставало убедительности. Этован Эоакка спросил: - Вы не спуститесь? Я хочу вам кое-что показать. Казалось, хайрог тщательно взвешивает это предложение. Потом он медленно спустился до того уровня, где его поджидал Этован Элакка. Змееобразные завитки его волос, которые не ведали полной неподвижности, сейчас судорожно дергались, а от мощного чешуйчатого тела исходил запах, который, насколько знал Этован Элакка, уже давно знакомый с ароматами хайрогов, выражал серьезные страдания и дурные предчувствия. Симоост работал у него двадцать лет, но никогда раньше Этован Элакка не улавливал, чтобы от него так пахло. - Да, сэр? - Что вас тревожит, Симоост? - Ничего, сэр. У меня все хорошо, сэр. Вы хотели мне что-то показать? - Вот, - сказал Этован Элакка, доставая из кармана продолговатый заостряющийся к концу зуб, который обнаружил у основания пиннины. Он протянул его Симоосту и объяснил: - Я набрел на эту штуку примерно полчаса назад, когда обходил сад. Я хотел узнать, не известно ли вам что-нибудь о ней. Зеленые, без век, глаза Симооста беспокойно мерцали. - Это зуб молодого морского дракона, сэр. Так я думаю. - Точно? - Абсолютно, сэр. Там были еще? - Да, кажется, штук восемь. Симоост очертил в воздухе ромб. - Они были расположены вот так? - Да, - нахмурившись, ответил Этован Элакка. - А откуда вы знаете? - Так всегда бывает. Ах, сэр, нам грозит опасность, большая опасность. Этована Элакку начинало охватывать раздражение. - Вы что, специально туману напускаете? Какая-такая опасность? От кого? Ради всего святого, Симоост, расскажите толком, что вы знаете. Запах хайрога стал еще более едким: он выражал смятение, страх, замешательство. Симоост, казалось, с трудом подбирает слова. После продолжительного молчания он спросил: - Сэр, вам известно, куда подевались те, кто работал у вас? - В Фалкинкип, я полагаю, чтобы подыскать работу на фермах. Но что... - Нет, не в Фалкинкип, сэр. Дальше на запад. Они отправились в Пидруид. Ждать появления драконов. - Что? - Когда наступит преображение. - Симоост!.. Этован Элакка ощутил прилив гнева, что с ним за всю его размеренную, подходящую к закату жизнь случалось крайне редко. - Я знать не знаю ни о каком преображении, - сказал он с плохо скрываемой яростью. - Я расскажу вам, сэр. Я все вам расскажу. Хайрог немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. Потом глубоко вздохнул и начал: - Есть одно старое поверье, сэр, будто в определенное время на мир обрушится страшная беда, и весь Маджипур охватит смятение. И в то время - так говорят - морские драконы выйдут из моря, пойдут в глубь суши и провозгласят новое царство, а также произведут огромные преобразования нашего мира. И то время станет временем преображения. - И чья же это фантазия? - Да, сэр, фантазия - подходящее слово. Или легенда, или сказка, как вам больше нравится. Пустая выдумка. Мы понимаем, что драконы не могут выбраться из моря. Но это поверье распространено повсюду, и многие люди получают от него успокоение. - И кто же это? - В основном, бедняки. Преимущественно лиимены, хотя у них находятся единоверцы и среди других народов. Я слышал, например, о том, что к ним можно отнести некоторую часть хьортов, кое-кого из скандаров. Аристократы вроде вас, сэр, не слишком прислушиваются к нему. Но я точно знаю, что сейчас многие говорят, будто пришел час преображения, что болезни растений и недостаток пищи - его первые знаки, что Коронал и Понтифекс скоро исчезнут и начнется правление водяных драконов. И те, кто во все это верит, сэр, сейчас направляются в прибрежные города - в Пидруид, Нарабал, Тил-омон, - чтобы не пропустить выхода драконов на берег и поклониться им. Это правда, сэр. Это происходит по всей провинции и, насколько я знаю, во всем мире. Миллионы начали движение к морю. - Поразительно, - сказал Этован Элакка. - Насколько я слеп здесь, в своем маленьком мирке! - Он провел пальцем по всей длине драконьего зуба до заостренного кончика, легонько надавил на него и не ощутил боли. - А это? Для чего он тут? - Насколько я понимаю, сэр, их помещают в разных местах в качестве символов преображения, а также вешек, показывающих путь к побережью. Впереди великого множества странников, идущих к западу, передвигаются разведчики и расставляют зубы, чтобы остальные не сбились с пути. - А как они узнают, где помещать зубы? - Они знают, сэр. Я не знаю, как. Возможно, знание приходит к ним в сновидениях. Возможно, сами водяные короли передают им послания, подобно Леди Острова или Королю Снов. - Значит, в ближайшем будущем нас ожидает нашествие орды странников? - Думаю, что так, сэр. Этован Эоакка похлопал зубом по ладони. - Симоост, а зачем вы провели всю ночь в ниуковой роще? - Пытался собраться с духом, чтобы рассказать вам все, сэр. - А почему вам потребовалось собираться с духом? - Потому что я думаю, что нам нужно бежать отсюда, сэр; я знаю, что вы не захотите этого сделать, а я не хочу вас бросать, но и умирать тоже не хочу. А я думаю, что мы погибнем, если останемся здесь. - Вы знали о зубах дракона в саду? - Я видел, как их расставляли. Я разговаривал с разведчиками. - Вон что. Когда же? - В полночь, сэр. Их было трое: два лиимена и один хьорт. Они сказали, что этим путем пройдут четыреста тысяч из восточных земель Рифта. - Четыреста тысяч пройдут по моей земле? - Полагаю, что да, сэр. - Тут ничего не останется! Это будет как нашествие саранчи. Они уничтожат имеющиеся у нас запасы провизии, наверняка разграбят дом и убьют всех, кто встанет на пути. Не со зла, а просто в состоянии всеобщей истерии. Как, по-вашему, я прав? - Да, сэр. - И когда же они здесь появятся? - Через два, может быть, через три дня, как они сказали. - Тогда вам с Ксхамой нужно уходить сегодня же утром. И всем остальным тоже. Думаю, в Фалкинкип. Вы должны добраться до Фалкинкипа пред появлением всей толпы. Тогда вы будете в безопасности. - А вы не уйдете, сэр? - Нет. - Сэр, умоляю... - Нет, Симоост. - Вы наверняка погибнете! - Я уже погиб, Симоост. Зачем мне бежать в Фалкинкип? Что я буду там делать? Я уже погиб, Симоост, неужели вам непонятно? Я - свой собственный призрак. - Сэр... сэр... - Времени терять нельзя. Вам надо было забирать жену и уходить в полночь, когда вы увидели, как они расставляют зубы. Идите. Уходите сейчас же. Он развернулся и спустился по склону, а проходя через сад, воткнул драконий зуб туда, где нашел его, у основания пиннины. Тем же утром хайрог и его жена пришли к нему и умоляли уйти вместе с ними - Этован Элакка еще ни разу не видел, чтобы хайроги были настолько близки к тому, чтобы расплакаться, хотя они лишены слезных желез, - но он твердо стоял на своем, и, в конце концов, они ушли без него. Потом он созвал всех, кто еще сохранял ему верность, и отпустил их, раздав им все деньги, что имелись у него на руках, и значительную часть провизии из кладовых. Вечером он впервые в жизни сам приготовил себе ужин. Он решил, что для новичка у него неплохо получается. Потом он открыл последнюю бутылку вина урожая времен метеоритного дождя и выпил гораздо больше, чем мог бы себе позволить при обычных обстоятельствах. Происходящее в мире казалось ему очень странным и с трудом поддающимся восприятию, но после вина все стало проще. Сколько тысячелетий царил на Маджипуре мир! Каким приятным местом была эта планета! Как гладко здесь текла жизнь! Коронал и Понтифекс, Коронал и Понтифекс - ничем не нарушаемый порядок перемещения с Замковой Горы в Лабиринт. И правили они всегда с согласия многих на благо всех, хотя, конечно, кто-то получал благ больше, чем другие, но никто не голодал, никто не испытывал нужды. А теперь всему приходит конец. С небес падает отравленный дождь, сады погибают, урожай уничтожен, начинается голод, появляются новые религии, обезумевшие толпы ползут к морю. Знает ли об этом Коронал? А Леди Острова? А Король Снов? Что делается для того, чтобы все исправить? Что можно сделать? Помогут ли светлые сны, навеянные Леди, наполнить пустые желудки? Смогут ли грозные видения, ниспосланные Королем, повернуть вспять толпы? Сможет ли Понтифекс, если он вообще существует, выйти из Лабиринта и обратиться ко всем с проникновенным воззванием? Проедет ли Коронал от провинции к провинции, призывая к терпению? Нет, нет и еще раз нет. Все кончено, подумал Этован Элакка. Как жаль, что все это происходит не двадцатью, тридцатью годами позже, чтобы я мог спокойно умереть в своем саду, в цветущем саду. Он не смыкал глаз ночь напролет: все было спокойно. Утром ему показалось, что он слышит неясный рокот орды, приближающейся с востока. Он прошелся по дому, открывая все запертые двери, чтобы бродяги причинили зданию как можно меньше ущерба, рыская здесь в поисках пищи и вина. Дом был очень красивый, и он надеялся, что с ним ничего не случится. Потом он погулял по саду среди скрюченных и почерневших растений. Он обнаружил, что многие из них выжили после смертоносного дождя: гораздо больше, чем он думал, поскольку в течение последних мрачных месяцев его взор обращался лишь в сторону опустошений, но вот, растения-рты все еще цветут, а с ними - деревья ночных цветов, несколько андродрагм, двикки, сихорнские лозы и даже хрупкие ножевые деревья. В течение нескольких часов он бродил среди них. Он подумывал о том, чтобы отдаться одному из растений-ртов, но это будет некрасивая смерть, медленная, кровавая и неизящная, а ему хотелось, чтобы о нем сказали, даже если и некому будет говорить, что он до конца сохранил элегантность. Вместо этого он пошел к сихорнским лозам, увешанным незрелыми, желтыми плодами. Спелые сихорны - один из изысканнейших деликатесов, но желтый плод налит смертоносными алкалоидами. Этован Элакка довольно долго стоял возле лозы; он не испытывал ни малейшего страха, просто был еще не совсем готов. Потом до него донесся гул голосов, на этот раз уже не воображаемый, - резкие голоса городских жителей. Этот гул пришел с востока вместе с благоухающим воздухом. Теперь он был готов. Он знал, что гораздо учтивее было бы дождаться их и предложить гостеприимство в своем поместье, лучшие вина и обед, какой он только мог позволить; но без прислуги он не смог бы сыграть роль радушного хозяина, да и вообще недолюбливал горожан, особенно когда те являлись непрошенными. В последний раз он оглянулся на двикки, ножевые деревья и единственную, каким-то чудом выжившую халатингу, предал свою душу на милость Леди и ощутил, что на глаза навернулись слезы. Он счел, что плакать ему не подобает, поднес к губам желтый сихорн и решительно вонзил зубы в жесткий, незрелый плод. 8 Перед тем как готовить обед, Эльсинома хотела лишь ненадолго дать отдых глазам. Но когда она прилегла, глубокий сон моментально охватил ее, погрузив в облачное царство желтых теней и расплывчатых розовых холмов; и хоть она едва ли ожидала, что получит послание во время случайной предобеденной дремоты, но почувствовала, когда сон уже полностью смежил ее веки, легкий нажим на ворота ее души, и поняла, что к ней приходит Леди. В последнее время Эльсинома постоянно уставала. Никогда ей не приходилось работать так тяжко, как в те несколько дней после того, как весть о несчастье в западном Цимроеле достигла Лабиринта. Теперь все дни напролет кафе было переполнено возбужденными чиновниками Понтифексата, которые обменивались свежими новостями за парой кубков мулдемарского или доброго золотистого дулорнского вина, - в состоянии столь сильного душевного волнения они требовали только лучшие вина. Она не знала ни минуты покоя, раз за разом сверялась с записями, посылала к виноторговцам за новыми бочками взамен опустевших. Поначалу ей даже нравилось чувствовать себя участницей исторических событий. Но сейчас она просто выбилась из сил. Перед тем, как уснуть, она подумала о Хиссуне - о принце Хиссуне. Как же трудно свыкнуться с тем, что ее сын - принц! Уже несколько месяцев от него не приходило ни единой весточки после того ошеломляющего письма, которое само по себе напоминало сон: в нем он сообщал, что принят в высший круг аристократов в Замке. Образ Хиссуне в ее восприятии постепенно начинал терять черты реальности. Она представляла его не маленьким мальчиком, быстроглазым и смышленым, который когда-то доставлял ей столько удовольствия, служил утешением и опорой, но незнакомцем в богатых одеждах, проводившим свои дни в советах с сильными мира сего, обсуждая в беседах, содержание которых невозможно и представить, судьбы всей планеты. Хиссуне виделся ей за огромным столом, отполированным до зеркального блеска, среди людей постарше, черты которых вырисовывались неясно, но от которых, тем не менее, исходило ощущение знатности и власти, и все они смотрели на Хиссуне, когда он говорил. Затем картина исчезла, и Эльсинома увидела желтые облака и розовые холмы. Леди вошла в ее душу. Это было самое короткое из посланий. Она находилась на Острове - угадала по белым утесам и отвесным террасам, хотя никогда там и не была и вообще никогда не выходила из Лабиринта - и проплывала через сад, поначалу показавшийся ухоженным и воздушным, а потом вдруг ставший в мгновение ока темным и безмерно разросшимся. Рядом с ней была Леди, темноволосая женщина в белых одеждах, выглядевшая печальной и усталой, совсем не похожей на ту сильную, сердечную, внушающую спокойствие даму, которую Эльсинома видела в предыдущих посланиях: заботы пригнули ее фигуру к земле, глаза были прикрыты капюшоном и потуплены, двигалась она неуверенно. "Дай мне твои силы", - прошептала Леди. Но так не должно быть, подумала Эльсинома. Ведь Леди приходит, чтобы вдохнуть в нас силы, а не отнять их. Но Эльсинома из сна не испытывала ни малейших колебаний. Она была рослой и полной сил, ее голову и плечи обрамлял светящийся ореол. Она привлекла к себе Леди, крепко прижала к груди, и та вздохнула, и казалось, будто какая-то боль покидает ее. Затем женщины разделились, и Леди, от которой теперь исходило такое же сияние, как и от Эльсиномы, послала Эльсиноме воздушный поцелуй и исчезла. Вот и все. Эльсинома проснулась удивительно внезапно и увидела знакомые унылые стены своего жилища во Дворе Гваделумы. Впечатление от послания еще сохранялось, но раньше каждое послание оставляло в ее душе ощущение новых целей, как-то изменяло жизнь; тут же - ничего, кроме тайны. До нее не доходило предназначение такого послания, но она подумала, что через денек-другой, возможно, все разъяснится само собой. В комнате дочерей раздался странный звук. - Эйлимур? Марона? Ни одна не ответила. Эльсинома вошла к ним и увидела, что они склонились над каким-то небольшим предметом, который Марона быстро спрятала за спину. - Что это у вас? - Ничего, мама. Просто маленькая вещичка. - Что за вещичка? - Так, безделушка. Что-то в голосе Мароны заставило Эльсиному насторожиться. - Дай посмотреть. - Ну правда, ничего особенного. - Дай посмотреть. Марона бросила быстрый взгляд в сторону старшей сестры. Эйлимур, вид у которой был встревоженный и смущенный, лишь пожала плечами. - Это личное, мама. Неужели у девушки не может быть ничего личного? - защищалась Марона. Эльсинома протянула руку. Марона убрала руку из-за спины и с явной неохотой подала небольшой зуб морского дракона, большая часть поверхности которого была покрыта резьбой, изображавшей какие-то незнакомые, вызывающие неосознанное беспокойство знаки - причудливые, вытянутые, остроугольные. Эльсиноме, все еще находившейся под влиянием странного послания во сне, амулет показался зловещим и источающим угрозу. - Где ты его взяла? - Они есть у всех, мама. - Я спрашиваю, откуда он у тебя. - От Ванимуна. Вообще-то от сестры Ванимуна, Шулайры. Но она взяла у него. Можно забрать? - А ты понимаешь, что он означает? - спросила Эльсинома. - Что означает? - Именно это я и спрашиваю. Что он означает? Марона, пожав плечами, ответила: - Ничего. Просто безделушка. Я собиралась провертеть в нем дырочку и носить на шее. - И ты думаешь, что я тебе поверю? Марона промолчала. - Мама, я... - Эйлимур запнулась. - Продолжай. - Это причуда, и ничего больше. Они есть у всех. У лиименов появилась новая сумасшедшая идея насчет того, что морские драконы - божества, что они собираются завладеть миром, а все несчастья последнего времени - предзнаменование того, что должно произойти. И еще говорят, что если мы будем носить зубы дракона, то спасемся, когда они придут. Ледяным тоном Эльсинома сказала: - Ничего нового тут нет. Подобные слухи распространяются вот уже несколько столетий, но всегда тайком, шепотом, потому что они нелепы и, вдобавок, опасны. Морские драконы - просто огромные рыбы. Дивин покровительствует нам через посредство Коронала, Понтифекса и Леди. Вам ясно? Ясно, я спрашиваю? Она гневно сломала заостренный зуб пополам и швырнула куски Мароне, которая при этом посмотрела на нее с такой яростью, какой Эльсинома ни разу не видела в глазах дочерей. Она резко повернулась и пошла на кухню. Руки у нее тряслись, тело била дрожь; если на нее и снизошел покой от Леди во время послания - сейчас ей казалось, будто после того видения прошли недели - то теперь от него не осталось и следа. 9 Вход в гавань Нуминора требовал от лоцмана всего мастерства, поскольку канал был узким, течения - сильными, а на неверном дне иногда за одну ночь намывало песчаные рифы. Но Панделюма стояла на мостике хладнокровно и уверенно, подавая команды четкими решительными жестами, и королевский флагман изящно вошел в широкую и безопасную бухту, минуя горловину канала. Это было единственное место на побережье Острова Снов со стороны Алханроеля, где в отвесной меловой стене Первой Скалы существовал проход. - Отсюда я ощущаю присутствие матери, - сказал Валентин, когда они приготовились сходить на берег. - Она приходит ко мне как аромат цветущей алабандины на ветру. - Леди придет сегодня сюда, чтобы поприветствовать нас? - спросила Карабелла. - Сильно сомневаюсь, - ответил Валентин. - Обычай требует, чтобы сын приходил к матери, а не наоборот. Она останется во Внутреннем Храме и, я полагаю, пришлет за нами своих жриц. И действительно, группа жриц ожидала схода на берег королевской свиты. Лишь одна из этих женщин в золотых одеяниях с красным подбоем была хорошо известна Валентину - суровая, седовласая Лоривайд, сопровождавшая его во время войны за восстановление на престоле от Острова до Замка, чтобы обучить технике транса и ясновидения, практиковавшимся на Острове. Валентину показалась знакомой еще одна женщина из группы, но он никак не мог ее вспомнить, пока та не назвала его по имени. То была Талинот Эсулд, худощавая, загадочная, первая его проводница во время давнего паломничества на Остров. Тогда голова у нее была гладко выбрита, и Валентину никак не удавалось определить ее пол: то она благодаря своему росту казалась ему мужчиной, то женщиной из-за изящества черт; но после посвящения во внутреннюю иерархию она отпустила волосы, и теперь длинные шелковистые локоны, такие же золотистые, как и у Валентина, не оставляли никаких сомнений в том, к какому полу она принадлежит. - У нас есть новости для вас, мой лорд, - сказала жрица Лоривайд. - Сообщений много, но боюсь, приятных среди них нет. Но сначала мы должны проводить вас в королевскую резиденцию. В порту Нуминора стоял дом, известный под названием Семь Стен. Никто не знал, что это означает, потому что корни названия уходили в седую древность. Он находился на городском валу, выходящем в сторону моря. Фасад его был обращен к Алханроелю, а обратная сторона выходила на отвесную трехъярусную стену острова. Был он сооружен из массивных блоков темного гранита, добытого в каменоломнях полуострова Стоензар, подогнанных между собой настолько искусно, что стыки были совершенно незаметны. Его единственным предназначением было служить местом отдыха посещающему Остров Короналу, и поэтому он пустовал по многу лет. Но, тем не менее, за домом постоянно следила многочисленная прислуга, как будто Коронал мог прибыть без предупреждения в любую минуту и потребовать себе свою резиденцию. Дом был очень старым, почти как Замок, и даже старше, насколько смогли выяснить археологи, чем некоторые из существующих на Острове храмов и священных террас. Как гласило предание, его построили по распоряжению матери Лорда Стиамота, легендарной Леди Тиин, для его приема во время посещения им Острова Снов после завершения войн с метаморфами восемь тысячелетий тому назад. Кое-кто утверждал, что название "Семь Стен" связано с захоронением в основании здания во время его строительства семи воинов-метаморфов, убитых собственноручно Леди Тиин при отражении нападения метаморфов на Остров. Но никаких останков во время многочисленных реконструкций старинного здания обнаружено не было, да и большинство историков считали маловероятным, чтобы Леди Тиин, какой бы героической женщиной она ни была, брала в руки оружие в ходе Битвы за Остров. По другой легенде, когда-то в центральном дворе стояла семигранная часовня, воздвигнутая Лордом Стиамотом в честь его матери, что и дало название всему сооружению. Эта часовня, как рассказывают, была разобрана в день смерти Лорда Стиамота и переправлена в Алайсор, чтобы стать основанием его гробницы. Но подтверждений тому тоже не имелось, потому что сейчас невозможно было отыскать никаких следов сооружения с семью стенами в центральном дворе, да и сомнительно, чтобы кто-то стал теперь раскапывать гробницу Лорда Стиамота, чтобы посмотреть, на чем она стоит. Сам Валентин предпочитал совсем другую версию происхождения названия, по которой "Семь Стен" было искаженным заимствованием из языка Изменяющих форму, означало "Место, где счищается рыбья чешуя" и относилось к доисторическим временам, когда на побережье Острова высаживались рыбаки-метаморфы, приплывавшие с Алханроеля. Однако до истины вряд ли удастся когда-либо докопаться. По прибытии в Семь Стен Короналу следовало выполнить определенные ритуалы для перехода из мира деятельного, в котором в основном проходила его жизнь, к миру духовному, где царствовала Леди. Во время выполнения этих процедур - ритуального омовения, возжигания благовоний, медитации в одиночной келье с воздушными стенами из ажурного мрамора - Валентин оставил Карабеллу читать сообщения, накопившиеся за то время, что он был в море; когда он вернулся, очищенный и безмятежный, то сразу же понял по напряженному выражению ее взгляда, что поторопился с ритуалами, поскольку ему сейчас же придется вернуться в мир действий. - Что, плохие новости? - спросил он. - Хуже не бывает, мой лорд. Она подала ему стопку документов, которые расположила так, чтобы уже по верхним листам можно было понять суть наиболее важных из них. Неурожай в семи провинциях - нехватка продовольствия во многих местностях Цимроеля - начало массового перемещения населения из центральных районов континента к городам на западном побережье - внезапное возвышение малоизвестной до недавнего прошлого религии, по сути апокалиптической и эсхатологической, чьей основой служила вера в сверхъестественную сущность морских драконов, которые скоро выйдут на сушу и возвестят наступление новой эры... Вид у него был ошеломленный. - И все за такое короткое время? - А ведь это - только выборочные сообщения, Валентин. Никто не в состоянии сейчас точно сказать, что происходит на самом деле - расстояния столь огромны, а связь такая ненадежная... Он взял ее за руку. - Сбывается все, о чем мне говорили сны. Наступает мрак, Карабелла, а на его пути стою только я. - Не забывай о тех, кто рядом с тобой, дорогой. - Я помню. И благодарен им. Но в самый последний момент я останусь один, и что мне тогда делать? - Он грустно улыбнулся. - Помнишь, когда-то мы жонглировали в Бесконечном Цирке в Дулорне, и до меня только начинало доходить, кто я такой на самом деле. И тогда я разговаривал с Делиамбром и сказал ему, что на то, вероятно, воля Дивин, что меня сбросили с трона, и что, возможно, для Маджипура даже лучше, что узурпатор завладел престолом и моим именем, поскольку у меня не было сильного желания становиться королем, а тот, другой, наверное, показал себя способным правителем. Делиамбр совершенно со мной не согласился и сказал, что законный король может быть только один, и что это я и есть, и что мне следует вернуться на свое место. Ты слишком многого от меня требуешь, сказал я тогда. "Многого требует история, - отвечал он. - В тысяче миров в течение многих тысячелетий история требует, чтобы разумные существа сделали выбор между порядком и анархией, между созиданием и разрушением, между разумом и неразумием". И еще: "Кому суждено быть Короналом, а кому нет, - сказал он, - имеет значение, имеет очень большое значение, мой лорд". И я никогда не забывал его слова и никогда не забуду. - И что ты ответил тогда? - Я сказал "да", потом добавил "возможно", а он заметил: "Ты еще долго будешь колебаться между да и возможно, но в итоге победит "да". Так оно и случилось, и, как следствие, я возвратил свой трон, - и все равно мы с каждым днем удаляемся все дальше от порядка, созидания и разума и все больше приближаемся к анархии, разрушению и неразумию. - Валентин посмотрел на жену с мукой во взгляде. - Что же, Делиамбр ошибся? Имеет ли значение, кому суждено, а кому нет быть Короналом? Думаю, я хороший человек, а иногда мне кажется даже, что я хороший правитель; но мир все равно распадается, Карабелла, несмотря на все мои усилия или благодаря им. Не знаю: благодаря или вопреки. Возможно, для всех было бы лучше, если бы я остался бродячим жонглером. - Ах, Валентин, что за глупости! - Ты думаешь? - Неужели ты действительно считаешь, что если бы оставил Доминина Барьязида на троне, то в этом году был бы хороший урожай лусавендры? Разве можно обвинять тебя в недороде на Цимроеле? Это стихийные бедствия, имеющие естественные причины, и ты найдешь разумный способ управиться с ними, поскольку тебе присуща мудрость и ты избран Дивин. - Я - избранник принцев на Замковой Горе. Они - люди, и им свойственно ошибаться. - Они выражают волю Дивин при избрании Коронала. А Дивин не предполагала сделать тебя орудием разрушения Маджипура. Эти сообщения серьезны, но не трагичны. Через несколько дней ты будешь говорить с матерью, и она поможет тебе укрепиться там, где усталость одолела тебя; а потом мы направимся на Цимроель, и ты восстановишь там мир и порядок. - Я надеюсь, Карабелла, но... - Не надеешься, а знаешь, Валентин! Я повторяю, мой лорд, что с трудом узнаю в вас человека, которого люблю, когда вы говорите с такой безысходностью. - Она хлопнула ладонью по стопке сообщений. - Я не умаляю их серьезности, но считаю, что мы можем многое сделать, чтобы разогнать тьму, и сделаем это. Он медленно кивнул. - Твои мысли по большей части сходны с моими. Но временами... - Временами лучше всего вообще не думать. - В дверь постучали. - Очень хорошо, - сказала она. - Нас прерывают, и я очень тому рада, потому что устала, любимый, слушать твое нытье. Она пригласила в комнату Талинот Эсулд. Жрица объявила: - Мой лорд, Леди Острова явилась и желает видеть вас в Изумрудном Зале. - Моя мать здесь? Но я собирался посетить ее завтра во Внутреннем Храме! - Она пришла к вам, - невозмутимо произнесла Талинот Эсулд. Изумрудный Зал поражал богатством оттенков: стены из зеленого серпентина, полы из зеленого оникса, вместо окон - панели из зеленого нефрита. В центре зала, между двух огромных танигалов в кадках, стояла Леди. Кроме танигалов, усыпанных зелеными, с металлическим отливом, цветами, здесь ничего не было. Валентин быстро подошел к матери. Она протянула к нему руки, и как только кончики их пальцев соприкоснулись, он ощутил знакомую пульсацию исходящих из нее токов, священную силу, которая накапливалась в ней, как весенняя вода накапливается в колодце, за годы личных контактов с миллиардами душ на Маджипуре. Много раз во сне он разговаривал с ней, но не видел ее многие годы и не был готов к переменам, происшедшим в ее облике. Она была по-прежнему прекрасна: время не нанесло ущерба ее красоте. Но возраст оставил на ее внешности неуловимый след: черные волосы потускнели, во взгляде стало чуть меньше тепла, кожа ее, казалось, несколько утратила упругость. И все же она была восхитительна, как и всегда, в своем чудесном белом одеянии, с цветком за ухом, с серебряным обручем - знаком ее власти - на челе. Словом, она являла собой воплощение изящества и величественности, силы и безграничного сострадания. - Матушка. Наконец-то. - Как долго, Валентин! Сколько лет прошло! Она легонько прикоснулась к его лицу, плечам, рукам. Это прикосновение было легче перышка, но по всему его телу прошел трепет - такой силой обладала Леди. Он заставил себя вспомнить, что она не богиня, а всего лишь простая смертная, дочь смертных родителей, и была когда-то супругой Канцлера Дамандайна, матерью двух сыновей, одним из которых являлся он сам, что когда-то она держала его у груди и пела ему нежные песни, утирала ему лицо, когда он приходил после детских игр, что свои мальчишеские обиды он оплакивал, уткнувшись в ее ладони, и находил в ней утешение и мудрость. Все это было давно, как будто в какой-то другой жизни. Когда жезл Дивин указал на семью Канцлера Дамандайна и вознес Вориакса на трон Конфалума, тем самым мать Вориакса стала Леди Острова, и никто, даже в их семье, не мог считать их отныне простыми смертными. И тогда, и после Валентин уже не мог заставить себя думать о ней просто как о своей матери, поскольку она надела серебряный обруч и отправилась на Остров, где и обосновалась во всем величии Леди, а утешение и мудрость, которыми она раньше делилась с ним, отдавала теперь всему миру, который взирал на нее с благоговением и надеждой. И даже когда взмах того же жезла вознес Валентина на место Вориакса, и он тоже в какой-то мере поднялся над царством обыденности и стал чем-то большим, чем простой смертный, некой мифической фигурой, он все равно сохранил благоговение перед ней, поскольку не испытывал ни малейшего благоговения по отношению к себе, даже будучи Короналом, и не мог заставить себя проникнуться к собственной персоне тем же пиететом, что и остальные к нему или он к Леди. Однако, прежде чем обратиться к высоким материям, они поговорили о семейных делах. Он рассказал ей все, что знал, о ее сестре Галиаре и брате Сэйте из Сти, о Диввисе, Мириганте, дочерях Вориакса. Она спрашивала его, часто ли он бывает в старых родовых землях в Галансе, хорошо ли ему в Замке, по-прежнему ли они с Карабеллой близки и любят друг друга. Напряжение внутри него спало, и он почувствовал себя на какой-то миг этаким мелким аристократом с Горы, находящимся с визитом в гостях у своей матушки, которая переселилась в другое место, но по-прежнему с жадностью ловит все новости из дома. Но невозможно было надолго забыть об их положении, и, когда в разговоре стали проскальзывать натянутость и напряженность, он сказал уже другим тоном: - Было бы лучше, если бы я пришел к тебе, матушка, как подобает. Негоже Леди спускаться из Внутреннего Храма, чтобы нанести визит в Семь Стен. - Сейчас эти формальности лишены смысла. События накатываются лавиной: необходимо действовать. - Так тебе известны новости с Цимроеля? - Конечно. - Она прикоснулась к обручу. - Он приносит мне вести отовсюду со скоростью мысли. О, Валентин, какое неудачное время для нашей встречи! Когда ты начинал процессию, я думала, что ты появишься здесь в радости, и вот ты со мной, а я ощущаю в тебе только боль, сомнение и страх перед грядущим. - Что ты видишь, матушка? Что должно случиться? - Ты думаешь, что у меня есть возможность узнавать будущее? - Ты очень отчетливо видишь настоящее. Ты же говоришь, что получаешь вести отовсюду. - То, что я вижу, во мраке и пелене. В мире происходит нечто, что выше моего понимания. Опять под угрозой установленный общественный порядок. И Коронал в отчаянии. Вот что я вижу. Почему ты в отчаянии, Валентин? Почему в тебе столько страха? Ты же сын Дамандайна и брат Вориакса, а они были не из тех, кому знакомо отчаяние, и мне это не свойственно, да и тебе, как мне казалось. - Над миром нависла опасность, как я узнал по прибытии сюда, и эта опасность увеличивается. - И от того ты в отчаянии? Да опасность должна только усилить твое желание исправить положение вещей, как то бывало раньше. - Но уже во второй раз за свое правление я вижу Маджипур, охваченный бедствием. Я вижу, что мое правление было несчастливым, а будет еще более несчастным, если увеличатся масштабы болезней, голода и бездумных переселений. Боюсь, на мне лежит какое-то проклятие. Он заметил, что ее глаза сверкнули гневом, что напомнило ему о ее грозной душевной силе, о железной самодисциплине и преданности долгу, скрывавшимися за прекрасным обличьем. В своем роде она была не менее яростной воительницей, чем легендарная Леди Тиин, которая в древности вышла на битву, чтобы отбросить нападавших метаморфов. Эта Леди тоже способна на такую доблесть, если потребуется. Он знал, что она всегда отличалась нетерпимостью по отношению к проявлению слабости в своих сыновьях, жалости к себе, унынию, потому что в ней самой этого не было. И, вспомнив о том, он почувствовал, как упадочное настроение начинает покидать его. Она заговорила с нежностью в голосе: - Тебе не стоит обвинять себя без особых на то причин. Если на мир наложено проклятие, то оно лежит не на благородном и добродетельном Коронале, а на всех нас. Тебе не в чем винить себя: ты виновен в наименьшей степени, Валентин. Не ты носитель этого проклятия, а скорее всего, ты тот, кто больше всех способен снять его с нас. Но тогда ты должен действовать и действовать быстро. - А в чем же суть этого проклятия? Приложив руку ко лбу, она произнесла: - У тебя есть серебряный обруч, парный с моим. Ты взял его с собой? - Он повсюду со мной. - Тогда пусть его принесут. Валентин вышел из комнаты и отдал распоряжение Слиту, ожидавшему у дверей; вскоре пришел слуга с усыпанной драгоценными камнями шкатулкой, в которой хранился обруч. Леди дала ему этот обруч, когда он еще в изгнании появился на Острове. С его помощью, соединившись разумом со своей матерью, он получил окончательное подтверждение того, что простой жонглер из Пидруида и Лорд Маджипура Валентин - одно и то же лицо, поскольку с помощью обруча и при поддержке матери к нему стала возвращаться память. Потом жрица Лоривайд научила его погружаться в транс, используя обруч, и проникать, таким образом, в мысли других людей. Он редко пользовался им после восстановления на престоле, поскольку обруч являлся принадлежностью Леди, а не Коронала, а одному из владык Маджипура не подобает вторгаться в сферу деятельности другого. Но сейчас он вновь надел тонкую металлическую полоску, в то время как Леди наливала ему, как и когда-то, темное, сладкое, пряное сонное вино, которое применялось для раскрытия душ навстречу друг другу. Он осушил кубок одним глотком, и она тоже выпила свое вино, и они немного подождали, пока начнет сказываться действие напитка. Он погрузился в транс, обеспечивавший наиболее полное восприятие. Потом она сплела его пальцы со своими для завершения контакта, и на него обрушился поток образов и ощущений, казалось, имевших целью оглушить и ослепить его, хотя он знал, каким сильным будет удар. Однако Леди испытывала это ежедневно на протяжении многих лет, когда она и ее служительницы посылали свои души странствовать по свету в поисках нуждающихся в помощи. Он не увидел отдельных душ: слишком велик и населен был мир, чтобы добиться такой точности даже за счет величайшей сосредоточенности. Ему пришлось обнаружить, пролетая по небу горячим ветром в восходящих воздушных потоках, отдельные пятна ощущений: то дурные предчувствия, то страх, стыд, вину, внезапный всплеск сумасшествия, серое, широко раскинувшееся покрывало отчаяния. Он опустился пониже и увидел естество душ, черные кромки, пересеченные алыми полосами, острые зазубренные пики, причудливо перепутанные дорожки ворсистой, плотной ткани. Он взмыл высоко, в безмятежность царства небытия; он пересекал мрачные пустыни, от которых исходило цепенящее одиночество; он описывал круги над сверкающими заснеженными полями и лугами, где каждая травинка светилась несказанной прелестью. Он увидел те места, где свирепствовали болезни, голод, где царил хаос, и почувствовал, как от крупных городов, подобно горячему суховею, поднимаются страхи, и ощутил, как некая сила бьется в морях со всепроникающим барабанным раскатом; и испытал мощное чувство нависшей угрозы, надвигающейся катастрофы. Валентин увидел, что на мир опустился невыносимый груз и сокрушает его с постепенно нарастающим усилием, подобно медленно сжимающемуся кулаку. Во всех этих странствиях его сопровождала благословенная Леди, его мать, без которой он мог бы обгореть и обуглиться от мощи чувств, исходящих из колодца мировой души. Но она оставалась рядом с ним, легко проводя его через темные места к порогу понимания, который неясно вырисовывался перед ним, напоминая исполинские ворота Деккерета в Норморке, закрывавшиеся только тогда, когда мир был в опасности, сбивая с толку и останавливая всех, кто к ним приближался. Но, очутившись у самого порога, он остался один и переступил через него без посторонней помощи. Дальше там была только музыка, музыка, ставшая видимой, дрожащий, вибрирующий звук, протянувшийся через пропасть тончайшим подвесным мостом, и он ступил на тот мост и увидел всплески яркого звука в потоке вещества внизу, кинжально острые импульсы звука над головой, линию уходящего в бесконечность красного цвета и пурпурные с зелеными дуги, которые пели для него от горизонта. Потом все это уступило место единственному устрашающему оглушительному реву, который черной неудержимой колесницей подмял под себя все остальные звуки и накатил на вселенную, безжалостно расплющивая ее. И Валентин понял. Он открыл глаза. Леди, его мать, спокойно стояла между танигалами и наблюдала за ним, улыбаясь примерно так, как если бы он был спящим младенцем. Она сняла с него обруч и положила обратно в шкатулку. - Видел? - спросила она. - Я так и думал, - ответил Валентин. - Происходящее на Цимроеле - не случайность. Да, это проклятие, и лежит оно на всех нас уже несколько тысячелетий. Мой чародей Делиамбр сказал мне однажды, что мы прошли здесь, на Маджипуре, долгий путь, ничем не заплатив за изначальный грех завоевателей. Еще он сказал, что по счету нарастают проценты. А теперь счет предъявлен к оплате. То, что началось, - наше наказание, наше унижение, сведение с нами счетов. - Так и есть, - сказала Леди. - А то, что мы видели, это и есть сама Дивин, матушка? Которая держит мир крепкой хваткой и сдавливает его все сильнее? А тот звук, такой страшно тяжелый, тоже Дивин? - Те образы, которые явились тебе, Валентин, тебе и принадлежат. Я видела нечто другое. Нельзя свести Дивин к какому-то конкретному облику. Но, я думаю, ты узрел суть вещей. - Я видел, что Дивин лишила нас своей милости. - Да. Но не безвозвратно. - Ты уверена, что еще не слишком поздно? - Уверена, Валентин. Он помолчал. Потом сказал: - Да будет так. Я увидел, что нужно сделать, и я сделаю это. Как символично, что я пришел к пониманию всего в Семи Стенах, которые Леди Тиин воздвигла в честь своего сына после его победы над метаморфами! Ах, матушка, а ты построишь такое здание для меня, когда я исправлю дело рук Лорда Стиамота? 10 - Снова, - сказал Хиссуне, поворачиваясь лицом к Альсимиру и другому кандидату в рыцари. - Нападайте на меня, теперь оба. - Оба? - переспросил Альсимир. - Оба. И если я увижу, что вы играете в поддавки, я вам обещаю, что вы месяц будете чистить стойла. - Как ты думаешь справиться с нами двумя, Хиссуне? - Еще не знаю как. Но я должен научиться. Нападайте, и тогда посмотрим. Он весь лоснился от пота, а сердце бешено колотилось, но тело его было раскованным и послушным. Сюда, в пещерный гимнастический зал в восточном крыле Замка, он приходил каждый день и занимался не меньше часа, независимо от прочих обязанностей. Хиссуне считал необходимостью развивать силу и выносливость, вырабатывать еще большую ловкость. Иначе ему, с его честолюбием, несомненно, придется здесь тяжко. Принцы на Замковой Горе стремились быть атлетами и возводили атлетизм в культ, постоянно испытывая себя верховой ездой, турнирами, гонками, борьбой, охотой; словом всеми теми простыми первобытными забавами, на которые в Лабиринте у Хиссуне не было ни возможности, ни желания. А теперь, когда Лорд Валентин поместил его среди этих дородных, сильных мужчин, он знал, что должен сравняться с ними на их поле, если собирается продержаться в их компании продолжительное время. Конечно, он был не в состоянии изменить свое щуплое, худощавое телосложение на что-либо подобное грубой мускулистости какого-нибудь там Стасилейна, Элидата или Диввиса. Такими, как они, ему никогда не стать. Но он мог превзойти их, следуя своим путем. Вот, например, забава с дубинкой: еще год назад он даже не слышал ни о чем подобном, а теперь, после многих часов тренировок, стал почти мастером. Здесь требовалась быстрота глаз и ног, а не сверхъестественная сила, и в фехтовании на дубинках выражался в каком-то смысле весь его подход к жизни. - Готов, - крикнул он. Он стоял как полагается, слегка согнув ноги, настороженный и гибкий, немного разведя руки, в которых держал легкую тонкую дубинку - палку из дерева ночного цветка с оплетенной рукоятью. Он переводил взгляд с одного противника на другого. Они оба были выше его: Альсимир - дюйма на два-три, а его друг Стимион и того больше. Но он был быстрее. За все утро ни один из них не смог даже прикоснуться к нему дубинкой. Но вдвоем одновременно - это меняет дело... - Вызов! Встали! Начали! - воскликнул Альсимир. Противники двинулись на него, подняв дубинки в положение для нападения. Хиссуне сделал глубокий вдох и сосредоточился на том, чтобы образовать вокруг себя сферическую зону защиты, непроницаемую и непробиваемую, пространство, закрытое броней. То, что эта сфера была воображаемой, значения не имело. Этот прием ему показывал наставник по фехтованию на дубинках Тани: делай свою защитную зону все равно что из стали, и тогда ничто не проникнет через нее. Секрет состоит в том, насколько тебе удастся сосредоточиться. Как Хиссуне и ожидал, Альсимир приблизился к нему долей секунды раньше Стимиона. Альсимир высоко поднял дубинку, попробовав на прочность северо-западный сектор обороны, а потом сделал ложный выпад пониже. Когда он добрался до периметра обороны Хиссуне, Хиссуне легко парировал удар движением кисти и, не прекращая движения - он уже все рассчитал на уровне подсознания, - переместил дубинку правее, где с северо-востока с небольшим запозданием наносил удар Стимион. Послышался шуршащий звук скольжения дерева по дереву; проведя своей дубинкой до половины оружия Стимиона, Хиссуне уклонился, заставив Стимиона со всей силы ударить в пустое пространство. Все это заняло какое-то мгновение. Стимион потерял равновесие и, крякнув от неожиданности, шагнул на то место, где только что был Хиссуне, который слегка стукнул его дубинкой по спине и развернулся к Альсимиру. Дубинка Альсимира взмыла вверх: он начал второй выпад. Хиссуне легко отбил его и ответил ударом на удар, с которым Альсимир справился хорошо и парировал его с такой силой, что столкновение дубинок отозвалось в руке Хиссуне до локтя. Но Хиссуне быстро оправился от сотрясения и, увернувшись от очередного выпада Альсимира, отскочил в сторону, чтобы избежать удара Стимиона. Теперь они занимали иное положение: Стимион и Альсимир стояли не перед Хиссуне, а с двух сторон от него. Они наверняка попробуют сделать выпад одновременно, подумал Хиссуне. Он не может такого допустить. Тани учил его: время всегда должно служить тебе, а не быть твоим хозяином; если тебе не хватает времени для движения, тогда раздели каждое мгновение на несколько мгновений поменьше, и тогда тебе хватит времени на все. Верно. Хиссуне знал, что полной одновременности не бывает. Именно так, как тренировался в течение многих месяцев, он переключился в прерывистый временной режим, который привил ему Тани: рассматривая каждую секунду как сумму десяти десятых долей, он обосновался в каждой из них по очереди, как если бы шел через пустыню и раз за разом останавливался на ночлег в каждой из десяти попадающихся на пути пещер. Теперь его восприятие коренным образом изменилось. Он увидел Стимиона передвигающимся отрывистыми движениями, сражающимся подобно какому-то топорно сделанному механизму, поднимающим дубинку, чтобы опустить ее на Хиссуне. Но Хиссуне безо всякого труда вклинился между двумя долями секунды и отбил дубинку Стимиона в сторону. Альсимир уже начал свой выпад, но у Хиссуне было достаточно времени, чтобы уйти от него, а когда рука Альсимира вытянулась полностью, Хиссуне легонько стукнул его по ней повыше локтя. Вернувшись теперь к нормальному восприятию, Хиссуне сошелся со Стимионом, который заходил для очередного выпада. Вместо того, чтобы приготовиться к отражению удара, Хиссуне предпочел идти вперед, прорвав застигнутую врасплох оборону Стимиона. Из этого положения Хиссуне еще раз коснулся Альсимира и развернулся, чтобы достать кончиком дубинки Стимиона, пока тот в замешательстве вертелся на месте. - Касание, и двойное, - воскликнул Хиссуне. - Игра! - Как это у тебя получается? - спросил Альсимир, бросая свою дубинку. Хиссуне рассмеялся. - Не имею представления. Но хотел бы я, чтобы Тани посмотрел на меня! - Он упал на колени, и пот капал с его лба прямо на циновки. Он знал, что выказал незаурядное мастерство. Никогда еще он не дрался так хорошо. Случайность? Везение? Или он в самом деле вышел на новый уровень постижения? Он вспомнил, как Лорд Валентин рассказывал о жонглировании, которым начал заниматься совершенно случайно, чтобы всего лишь заработать на жизнь, когда бродил по Цимроелю, потерянный и отчаявшийся. Коронал сказал тогда, что жонглирование указало ему путь к полной концентрации душевных сил. Лорд Валентин договорился до того, что заявил, что не смог бы отбить престол, если бы не дисциплина духа, развившаяся в нем после овладения ремеслом жонглера. Хиссуне знал, что он сам вряд ли обучится жонглированию - уж больно грубой лестью по отношению к Короналу будет это выглядеть, слишком открытым подражанием, - но начинал понимать, что может достигнуть той же дисциплины при помощи фехтования на дубинках. Только что состоявшийся поединок, несомненно, весьма повысил уровень его восприятия и реакции. Он прикинул, способен ли повторить все, потом оглядел обоих противников и сказал: - Ну что, еще разок-другой? - Неужели ты никогда не устаешь? - воскликнул Стимион. - Устаю, конечно. Что же теперь, заканчивать только потому, что устали? Он опять принял стойку. Еще минут пятнадцать, потом окунуться, немного поработать во Дворе Пинитора, а потом... - Ну что же вы? Нападайте! Альсимир покачал головой. - Какой в этом смысл? Ты на голову выше нас. - Ну давайте же, - повторил Хиссуне. - Готов! Альсимир с неохотой встал в позицию для поединка и жестом призвал Стимиона сделать то же самое. Но когда все трое встали в исходное положение, собираясь с мыслями и готовя тела к предстоящему бою, на балкончике над ними появился смотритель гимнастического зала и окликнул Хиссуне. Сообщение для принца от Регента Элидата: принца Хиссуне просят незамедлительно явиться к регенту в кабинет Коронала. - Тогда в другой раз? - бросил Хиссуне Альсимиру и Стимиону. Он быстро оделся и направился вверх через причудливые хитросплетения Замка, пересекая дворы и проспекты, мимо парапета Лорда Оссьера, с которого открывался чудесный вид на склон Замковой Горы, мимо обсерватории Кинникена, музыкальной комнаты Лорда Пранкипина, мимо дома-сада Лорда Конфалума и десятков других сооружений и строений, которые, как ракушки, покрывали всю центральную часть Замка. Наконец он добрался до центрального сектора, где располагались правительственные учреждения, и прошел в просторный кабинет, где работал Коронал, а во время затянувшейся поездки Коронала его замещал здесь Высокий советник Элидат. Он обнаружил регента расхаживающим взад и вперед, как медведь в клетке, перед лежавшей на столе Лорда Валентина рельефной картой мира. Выглядел он мрачно и на появление Хиссуне отреагировал еле заметным кивком. Почти вслед за Хиссуне прибыл Диввис, одетый в официальный наряд с камнями-глазами и маской из перьев, как будто вызов застиг его по пути на какую-то торжественную государственную церемонию. Хиссуне ощутил растущее беспокойство. Зачем Элидату понадобилось созывать на подобную встречу так внезапно, вопреки заведенному порядку? И почему из всех принцев нас здесь так немного? Элидат, Стасилейн, Диввис - все трое, наиболее вероятные из возможных преемников Валентина, ближайшие из наиболее приближенных. Случилось что-то очень серьезное, подумал Хиссуне. Может быть, умер, в конце концов, старый Понтифекс. Или Коронал, возможно... Пусть это будет Тиверас, взмолился Хиссуне. Ради всего святого, пусть это будет Тиверас! Элидат заговорил: - Очень хорошо. Все собрались: можем начинать. Диввис поинтересовался с кислой усмешкой: - Что случилось, Элидат? Кто-то увидел двухголовую милуфту, направляющуюся на север? - Если ты хочешь сказать, что пришло время дурных предзнаменований, то так оно и есть, - угрюмо ответил Элидат. - Что-то произошло? - спросил Стасилейн. Элидат бросил на стол пачку бумаг. - Два важных события. Во-первых, из западного Цимроеля пришли новые сообщения, и ситуация там гораздо серьезней, чем нам представлялось. Весь район Рифта на континенте, примерно от Мазадоны до точки где-то к западу от Дулорна, дезорганизован, и бедствие распространяется. Сельскохозяйственные культуры продолжают погибать от загадочных болезней, и уже наблюдается ужасающая нехватка основных продуктов питания, а сотни тысяч, если не миллионы, начали движение к побережью. Местные власти делают все от них зависящее, чтобы обеспечить поставки продовольствия из не затронутых бедствием районов - очевидно, пока спокойно вокруг Тил-омона и Нарабала, а Ни-мойя и Кинтор почти полностью избежали сельскохозяйственных проблем, - но расстояния настолько велики, к тому же, все произошло настолько внезапно, что они успели сделать совсем немного. Возможна также проблема какого-то особого религиозного культа, который там объявился, что-то, связанное с поклонением морским драконам... - Что? - не поверил своим ушам Стасилейн, у которого от изумления даже щеки покраснели. - Я понимаю, что это звучит дико, - сказал Элидат. - Но нам сообщают, будто прошел слух, что драконы - что-то вроде богов и что они провозгласили конец света, и прочий бред, а... - Это не новый культ, - тихо сказал Хиссуне. Все трое обернулись к нему. - Вам что-то известно? - спросил Диввис. Хиссуне кивнул. - Я несколько раз слышал об этом, когда жил в Лабиринте. Так, шепотки, беспочвенные слухи, которые, насколько я помню, никто не принимал всерьез. А вообще-то простонародье давно перешептывалось за спиной знати. Кое-кто из моих друзей немного разбирался в тех слухах, возможно, даже больше, чем немного, но сам я никогда не лез в них. Я помню, что как-то спросил об этом у матери, а она обозвала эти разговоры опасной чепухой и посоветовала держаться от них подальше, что я и сделал. Кажется, религия зародилась в древности среди лиименов и постепенно распространилась в нижних слоях общества негласным тайным путем, а сейчас, как мне думается, вышла на поверхность из-за начавшихся бедствий. - А в чем суть этой веры? - спросил Стасилейн. - Элидат примерно объяснил: однажды драконы выходят на берег, берут на себя власть и кладут конец всем горестям и страданиям. - Каким горестям и страданиям? - вступил в разговор Диввис. - Я не слышал о больших невзгодах в мире, если не считать нытья метаморфов, а они... - Вы полагаете, что все живут так же, как мы на Замковой Горе? - резко спросил Хиссуне. - Я полагаю, что нуждающихся у нас не осталось, что все обеспечены всем основным, что мы живем в счастье и процветании, что... - Все это правда, Диввис. И все же кто-то живет в замках, а кто-то чистит дороги от навоза маунтов. Есть те, кто владеет огромными поместьями, и те, кто попрошайничает на улицах. Есть... - Избавьте меня от рассуждений на тему социальной несправедливости. - Простите, что я вам докучаю, - бросил Хиссуне. - Я просто подумал, что вам хотелось бы знать, откуда берутся люди, которые ждут пришествия водяных королей, чтобы те избавили их от тягот и лишений. - Водяные короли? - переспросил Элидат. - Да, морские драконы. Так их называют те, кто им поклоняется. - Очень хорошо, - сказал Стасилейн. - На Цимроеле голод, а среди низших слоев распространяется опасный культ. Вы упомянули два важных события. Это именно те, которые вы и подразумевали? Элидат отрицательно покачал головой. - Это две стороны одного и того же. Другая важная новость касается Лорда Валентина. Мне сообщил о ней Тунигорн, который сильно переживает по этому поводу. По его словам, во время визита к своей матери на Остров Коронал пережил что-то вроде преображения и вошел в состояние высокого подъема, очень странное состояние, в котором он выглядит совершенно непредсказуемым. - В чем заключается его преображение? - спросил Стасилейн. - Вам известно? - Войдя в транс под руководством Леди, - сказал Элидат, - он имел видение, показавшее ему, что бедствия на Цимроеле являются выражением недовольства Дивин. - Но неужели кто-то думает иначе? - воскликнул Стасилейн. - Однако какое отношение это имеет... - Как сообщает Тунигорн, теперь Валентин считает, что болезни и недостаток продовольствия, которые, как нам стало известно, гораздо серьезнее, чем могло показаться по первым сообщениям, - определенно имеют сверхъестественное происхождение... Медленно покачав головой, Диввис насмешливо фыркнул. - ...сверхъестественное происхождение, - продолжал Элидат, - и являются наказанием со стороны Дивин за дурное отношение к метаморфам в течение столетий. - В этом нет ничего нового, - сказал Стасилейн. - Он уже много лет говорит примерно то же самое. - Тут явно есть что-то новое, - возразил Элидат. - Тунигорн говорит, что со дня преображения он в основном бывает один и видится лишь с Леди и Карабеллой, да иногда - с Делиамбром и толковательницей снов Тисаной. И Слит, и Тунигорн попадают к нему с трудом, а если они с ним и встречаются, то речь идет о самых обыденных делах. По словам Тунигорна, им, кажется, овладела какая-то новая грандиозная идея, какой-то потрясающий план, который он не хочет с ними обсуждать. - Не похоже на Валентина, которого я знаю, - сумрачно заметил Стасилейн. - Он может быть каким угодно, но склонности к иррациональности в нем не замечалось. Складывается впечатление, что им овладела какая-то горячка. - Или у него очередное переселение душ, - добавил Диввис. - А чего опасается Тунигорн? - спросил Хиссуне. Элидат пожал плечами. - Он не знает. Ему кажется, что Валентин вынашивает какой-то сумасбродный замысел, против которого они со Слитом могут возражать. Но он даже намеков никаких не делает. - Элидат подошел к глобусу и постучал пальцем по ярко-красному шарику, обозначавшему место пребывания Коронала. - Пока Валентин еще на Острове, но скоро от отплывает на материк. Он высадится в Пилиплоке и планирует отправиться в Цимр и Ни-мойю, а оттуда - в пораженные голодом районы на западе. Но Тунигорн подозревает, что он изменил свое решение на этот счет, что он поглощен мыслью о каре Дивин и, возможно, планирует какое-то духовное мероприятие, пост, паломничество, перестройку общества в направлении, противоположном чисто светским ценностям... - А что, если он стал приверженцем культа морских драконов? - предположил Стасилейн. - Не знаю, - ответил Элидат. - Все возможно. Я хочу сказать вам лишь то, что Тунигорн кажется сильно озабоченным и требует, чтобы я как можно скорее присоединился к процессии Коронала, в надежде на то, что я смогу удержать его от необдуманных действий. Думаю, у меня получится то, что не удастся даже Тунигорну. - Что такое? - воскликнул Диввис. - Он же в тысячах миль отсюда! Разве возможно... - Я отправляюсь через два часа, - перебил Элидат. - На перекладных быстроходных флотерах я доберусь по долине Глайда до Треймона, откуда крейсер доставит меня до Цимроеля по южному маршруту через Родамаунтский Архипелаг. Тем временем Тунигорн постарается оттянуть отплытие Валентина с Острова, а если ему удастся договориться с адмиралом Асенхартом, он позаботится о том, чтобы плавание от Острова до Пилиплока продолжалось подольше. Если повезет, я окажусь в Пилиплоке примерно лишь на неделю позже Валентина, и, возможно, будет еще не слишком поздно для того, чтобы привести его в чувство. - Вам не удастся сделать это вовремя, - сказал Диввис. - Пока вы будете плыть по Внутреннему Морю, он будет уже на полпути в Ни-мойю. - Я должен попытаться. У меня нет выбора. Если бы вы только знали, как озабочен Тунигорн, как он страшится того, что Валентин ввяжется в какое-нибудь сумасшествие, сомнительное предприятие... - А кто будет управлять? - тихо спросил Стасилейн. - С этим-то как? Вы являетесь регентом, Элидат. Понтифекса у нас нет, вы сообщаете нам о том, что Коронал одержим чем-то вроде маниакальной идеи, и предлагаете теперь вообще обезглавить Замок? - В тех случаях, когда регент отзывается из Замка, - сказал Элидат, - в его власти назначить Регентский Совет для ведения всех дел, находящихся под юрисдикцией Коронала. Именно это я и собираюсь сделать. - А кто будет входить в Совет? - спросил Диввис. - Всего три человека, в числе которых вы, Диввис и Стасилейн, а также вы, Хиссуне. - Я? - ошеломленно переспросил Хиссуне. Элидат улыбнулся. - Признаться, я не сразу, понял, зачем Лорд Валентин решил продвигать, да еще так стремительно, столь молодого человека из Лабиринта к высотам власти. Но постепенно, с возникновением этого кризиса, его замысел для меня прояснился. Здесь, на Замковой Горе, мы оторвались от реальной жизни Маджипура. Мы засели на вершине Горы, не зная о том, что вокруг нас возникают неразрешимые проблемы. Я слышал ваши слова, Диввис, что все в мире счастливы, кроме разве что метаморфов, и могу признаться, что считал точно так же. И все же, кажется, среди недовольных утвердилась новая религия, а мы о ней ничего не знаем, а теперь к Пидруиду шагает армия голодных людей, чтобы поклониться чужим богам. - Он перевел взгляд на Хиссуне. - Из того, что вы знаете, Хиссуне, есть вещи, которые надо усвоить и нам. Во время моего отсутствия вы будете принимать решения вместе с Диввисом и Стасилейном, и я надеюсь, что от вас будут исходить ценные мысли. Что скажете, Стасилейн? - Полагаю, что вы сделали мудрый выбор. - А вы, Диввис? В лице Диввиса читалась плохо скрываемая ярость. - Что я могу сказать? Воля ваша. Вы произвели назначение. Я должен лишь подчиниться. - Он встал и подал Хиссуне руку. - Мои поздравления, принц. Вам удалось добиться многого за столь короткий срок. Хиссуне бесстрастно встретил ледяной взгляд Диввиса. - Я с нетерпением жду возможности поработать с вами в совете, лорд Диввис, - весьма официальным тоном произнес он. - Ваша мудрость будет служить мне примером. - Он ответил на рукопожатие Диввиса. Диввис хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он медленно освободил руку, посмотрел исподлобья на Хиссуне и вышел из кабинета. 11 С юга дул горячий и жесткий ветер, тот самый ветер, который капитаны драконобойных судов называли "Посланием", поскольку он зарождался на бесплодном Сувраеле - обиталище Короля Снов. Этот ветер иссушал душу и выжигал сердце, но Валентин не обращал на него ни малейшего внимания: его дух был далеко отсюда, он думал о предстоящих ему свершениях и часами простаивал на королевской палубе "Леди Тиин", вглядываясь в горизонт, на котором должны были появиться очертания материка, и даже не думал о знойных, колючих порывах ветра, свистевшего вокруг него. Плавание от Острова к Цимроелю обещало, похоже, стать нескончаемым. Асенхарт говорил о штиле на море и о встречных ветрах, о необходимости сократить маршрут и взять южнее, и тому подобное. Валентин не был моряком, но его охватывало все большее нетерпение по мере того, как проходили дни, а западный континент так и не приближался. Не раз приходилось им менять курс, чтобы избежать встречи со стаями морских драконов, поскольку с этой стороны Острова воды просто кишели ими. Кое-кто из моряков-скандаров утверждал, что это самое массовое перемещение драконов за последние пять тысячелетий. Как бы там ни было, они водились здесь в изобилии, что вызывало опасения: ничего похожего Валентин не видел во время своего последнего плавания в этих водах, когда гигантский дракон пробил корпус "Брангалина", которым командовал капитан Горзвал. Драконы перемещались в основном группами по тридцать-пятьдесят особей с интервалом в несколько дней. Но иногда попадались и громадные драконы-одиночки, настоящие драконьи короли, которые плыли сами по себе, неторопливо и целеустремленно, как бы погрузившись в глубокие раздумья. Но через некоторое время исчезли и большие, и маленькие драконы, ветер усилился и флот устремился к Пилиплоку. И однажды утром с верхней палубы раздался крик: - Земля! Пилиплок! Огромный порт появился внезапно, сияющий и очаровательный в своей устрашающей чрезмерности. Он возвышался на выступе южного берега устья Цимра, где необъятно широкая река на сотни миль выносила в море грязь, намытую в центре континента, город с одиннадцатимиллионным населением, четко распланированный в соответствии с комплексным планом, который неукоснительно соблюдался при застройке правильными дугами, что пересекались лучами величественных проспектов, начинавшихся от береговой линии. Валентин подумал, что этот город трудно полюбить, несмотря на всю красоту его широкой гостеприимной гавани. Но вдруг заметил, что его спутник, скандар Залзан Кавол, который был родом из Пилиплока, разглядывает открывающуюся панораму с выражением удивления и восторга на грубом и суровом лице. - Драконобои подходят! - крикнул кто-то, когда "Леди Тиин" приблизилась к берегу. - Смотрите, да тут целая флотилия! - Как чудесно, Валентин! - негромко сказала Карабелла, стоявшая у него за спиной. Действительно чудесно. До этого момента Валентин никогда не думал, что суда, на которых моряки Пилиплока отправляются охотиться на драконов, могут быть красивыми. То были довольно несимпатичные сооружения с широким корпусом, нелепо украшенные отвратительными резными головами и остроконечными хвостами, кричаще разрисованные рядами белых зубов и желтых с алым глаз по бортам; взятые по отдельности, они выглядели по-варварски отталкивающими. Но, собравшись столь внушительной флотилией - казалось, все драконобойные суда Пилиплока вышли в море, чтобы приветствовать Коронала, - они странным образом являли собой величественное зрелище. Они расположились вдоль линии горизонта, и ветер наполнял их черные с малиновыми полосами паруса, как праздничные флаги. Приблизившись, они окружили королевскую эскадру четко спланированным строем, подняли на мачтах огромные, зеленые с золотом, стяги Коронала, и с них донеслись хриплые крики: - Валентин! Лорд Валентин! Да здравствует Лорд Валентин! - По волнам поплыла музыка барабанов, фанфар, систиронов и галистанов, которая звучала приглушенно и не очень отчетливо, но все же празднично и трогательно. Насколько отличается этот прием, саркастически подумал Валентин, от того, который был оказан ему во время последнего посещения Пилиплока, когда он с Залзаном Каволом и другими жонглерами униженно ходил от одного капитана к другому, безуспешно пытаясь уговорить кого-нибудь из них за плату доставить их на Остров Снов, пока, наконец, им не удалось сторговаться насчет переезда на самом маленьком, обшарпанном и жалком суденышке. Но многое изменилось с тех пор. Самый большой из драконобоев приблизился к "Леди Тиин" и выслал шлюпку с двумя людьми и одной скандаршей. Когда шлюпка приблизилась, с борта флагмана спустили флотерную сетку, однако люди остались на веслах, и на борт поднялась только скандарша. Она была пожилой и суровой на вид; во рту у нее отсутствовали два клыка, кожа лица была выдублена морской водой, а шерсть имела мрачный сероватый оттенок. - Меня зовут Гвидраг, - представилась она, и Валентин тут же вспомнил ее: самая старая и почтенная из всех капитанов-драконобоев, одна из тех, кто тогда отказался взять жонглеров пассажирами на борт своего судна; но она сумела отказать добродушно и направила их к капитану Горзвалу с его "Брангалином". Интересно, помнит ли она его? Скорее всего, нет. Как Валентин уже давно понял, если на человеке облачение Коронала, то самого человека за одеянием не видно. От имени своей команды и всех товарищей по промыслу Гвидраг произнесла грубоватое, но красноречивое приветствие и подарила Валентину ожерелье с искусной резьбой, сделанное из переплетенных костей дракона. После этого он поблагодарил за грандиозное представление и поинтересовался у нее, почему промысловые суда прохлаждаются в гавани Пилиплока, а не выходят в море на охоту. На это она ответила, что в нынешнем году драконы проходят в таких количествах, что все драконобои уже в первые недели промысла выполнили разрешенные законом нормы и их охотничий сезон закончился сразу же после открытия. - Год был необычный, - сказала Гвидраг. - А следующий, боюсь, будет еще необычней. Эскорт из драконобойных судов держался поблизости до самого порта. Королевская процессия сошла на берег возле причала Малибора в самом центре гавани, где их ждала делегация встречающих: герцог провинции с внушительной свитой, мэр города с почти такой же компанией чиновников и делегация капитанов судов сопровождения. Когда начался традиционный обряд приветствия, Валентин почувствовал себя человеком, которому снится, что он бодрствует: он отвечал всем серьезно и церемонно, держался спокойно и уравновешенно, но все равно ему казалось, что он проходит сквозь сонмище признаков. Вдоль дороги от гавани до городской ратуши, где должен был остановиться Валентин, тянулись толстые алые канаты, повсюду сдерживая натиск любопытствующих, стояла охрана. Валентин, ехавший с Карабеллой в открытом флотере, подумал, что никогда еще ему не доводилось слышать такого шума, столь неразборчивого и неумолчного приветственного гула, настолько оглушительного, что он на какое-то время отвлекся от мыслей о кризисе. Но передышка продолжалась недолго, поскольку, оказавшись в резиденции, он тут же потребовал последние сообщения. Новости оказались неутешительными. Он узнал, что болезнь лусавендры каким-то образом перекинулась в не затронутые до сих пор провинции, в которых был установлен карантин. Урожай стаджи в этом году ожидался вдвое меньше обычного. Районы, где выращивался туол, важная фуражная культура, подверглись нашествию жуков-проволочников, которые считались давно истребленными, что угрожало сокращением производства мяса. Грибок, поразивший виноград, вызвал опадание незрелых плодов в винодельческих районах Кинтора и Ни-мойи. Теперь весь Цимроель был охвачен различными сельскохозяйственными болезнями, кроме юго-западной оконечности в районе тропического города Нарабала. Когда Валентин показал все эти сообщения И-Уулисаану, тот мрачно сказал: - Теперь эпидемию не сдержать. Все экологически взаимосвязано: снабжение Цимроеля продовольствием будет полностью нарушено, мой лорд. - Но на Цимроеле восемь миллиардов жителей! - Верно. А что будет, когда болезни распространятся и на Алханроель? Валентин вздрогнул. - Думаете, что они перекинутся? - Ах, мой лорд, да я знаю, что так будет! Сколько судов совершают еженедельно плавание между континентами? Сколько птиц и даже насекомых пересекает море? Внутреннее Море не такое уж широкое, а Остров и Архипелаг служат удобными местами для промежуточной посадки. - Со странно безмятежной улыбкой сельскохозяйственный эксперт прибавил: - Я утверждаю, мой лорд, что болезням невозможно сопротивляться, их невозможно победить. Будет голод. Будет мор. Маджипур обезлюдеет. - Нет. Не может быть. - Если бы я мог найти слова утешения... Но мне нечем вас успокоить. Лорд Валентин. Коронал пристально посмотрел на И-Уулисаана. - Дивин наслала на нас это бедствие, - сказал он, - Дивин и отведет его. - Возможно. Но не раньше, чем произойдут страшные бедствия. Мой лорд, прошу вашего разрешения удалиться. Вы позволите мне забрать с собой эти бумаги? Я верну их через часок. Когда И-Уулисаан ушел, Валентин какое-то время сидел неподвижно, в последний раз обдумывая то, что теперь после получения катастрофических сообщений казалось еще более неотложным, чем когда бы то ни было. Потом он вызвал Слита, Тунигорна и Делиамбра. - Я собираюсь изменить маршрут процессии, - сказал он без всяких предисловий. Они осторожно переглянулись, будто уже несколько недель ожидали от него подобного сюрприза. - Сейчас мы не поедем в Ни-мойю. Отмените все приготовления к поездке туда и дальше. - Они смотрели на него угрюмо и напряженно, и он понял, что без борьбы не добьется от них поддержки. - На Острове Снов, - продолжал он, - мне стало ясно, что все эти болезни на Цимроеле, которые вскоре могут появиться и на Алханроеле, являются прямым свидетельством неудовольствия Дивин. Ты, Делиамбр, уже говорил мне об этом на развалинах Велалисера и тогда ты предположил, что все беды, которые валят валом по нарастающей после захвата моего трона, могут быть началом расплаты за расправу с метаморфами. Ты сказал, что мы долго прожили на Маджипуре, не заплатив за изначальный грех завоевателей, а теперь надвигается хаос, поскольку прошлое начинает предъявлять счет, да еще и с солидными процентами. - Да, я помню. Мой лорд повторил мои слова почти дословно. - А я сказал, - продолжал Валентин, - что посвящу свое правление исправлению несправедливостей, допущенных по отношению к метаморфам. Но я этого не сделал. Я был слишком занят другим и предпринял лишь самые поверхностные попытки для установления взаимопонимания с Изменяющими форму. А пока я откладывал, мера наказания усугублялась. Теперь, оказавшись на Цимроеле, я намереваюсь безотлагательно отправиться в Пьюрифайн... - В Пьюрифайн, мой лорд? - переспросили Слит и Тунигорн в один голос. - В Пьюрифайн, в столицу метаморфов Иллиривойна. Я встречусь с Данипьюр. Я выслушаю ее требования и приму их к сведению. Я... - Еще ни один Коронал не появлялся на территории метаморфов, - перебил Тунигорн. - Один Коронал появлялся, - сказал Валентин. - В бытность мою жонглером я был там и выступал перед аудиторией из метаморфов, в числе которых была сама Данипьюр. - Это другое дело, - возразил Слит. - Вы могли делать все, что заблагорассудится, когда были жонглером. Тогда мы бродили среди метаморфов, и вы почти не верили, что являетесь Короналом. Но теперь-то вы, несомненно, Коронал... - Я пойду. Это будет паломничеством смирения, начальным актом искупления. - Мой лорд!.. - с жаром начал Слит. Валентин усмехнулся. - Ну, продолжайте. Приводите доводы против. Я уже несколько недель ожидаю долгого, скучного спора с вами троими по этому поводу. Но позвольте сначала заявить вам следующее: когда мы закончим разговор, я отправлюсь в Пьюрифайн. - И ничто не сможет изменить вашего решения? - спросил Тунигорн. - Даже если мы заведем речь о возможных опасностях, о нарушении протокола, о вероятных неблагоприятных политических последствиях, о... - Нет, нет и нет. Ничто не изменит моего решения. Лишь преклонив колени перед Данипьюр, смогу я положить конец бедствию, опустошающему Цимроель. - Вы настолько уверены, мой лорд, - поинтересовался Делиамбр, - что все так просто? - Надо попытаться хоть что-то сделать. Я в этом убежден, и ничто не поколеблет моей решимости. - Мой лорд, - сказал Слит, - ведь насколько я помню, именно метаморфы при помощи колдовства лишили вас трона, и полагаю, что вы также сохранили воспоминания об этом. А теперь, когда мир стоит на пороге безумия, вы предлагаете добровольно пойти к ним, в их дремучие леса. Неужели... - Разумно? Нет. Необходимо? Да, Слит, да. Одним Короналом больше, одним меньше - какая разница? Есть много кандидатов, способных занять мое место и исполнять мои обязанности так же, если не лучше. Но на карту поставлена судьба Маджипура. Я должен отправиться в Иллиривойн. - Умоляю, мой лорд... - Нет, это я вас умоляю, - сказал Валентин. - Мы достаточно поговорили. Я решился. - Вы направитесь в Пьюрифайн? - недоверчиво проговорил Слит. - Вы предадитесь в руки метаморфов? - Да, - ответил Валентин. - Я предам себя в руки метаморфов. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КНИГА РАСКОЛОТОГО НЕБА 1 Милилейн навсегда запомнит день, когда первый из новых Короналов заявил о себе, потому что в тот день она заплатила пять крон за пару горячих сосисок. В середине дня она шла на встречу со своим мужем Кристофоном в его лавке возле Кинторского моста на эспланаде. Начинался третий месяц Нехватки. В Кинторе так говорили все - "Нехватка", - но внутренний голос подсказывал ей более подходящее название: голод. Никто не голодал - пока! - но никто не получал достаточного количества пищи, а положение, казалось, ухудшалось с каждым днем. Позапрошлым вечером они с Кристофоном не ели ничего, кроме каши из сушеных калимботов с добавкой из корня гумбы. На ужин сегодня будет пудинг из стаджи. А завтра - кто знает? Кристофон поговаривал насчет того, чтобы выйти в парк Престимион на охоту за мелкими животными - минтунами, дроле и им подобным. Филе минтуна? Жареная грудка дроле? Милилейн содрогнулась. Дальше будет, наверное, жаркое из ящерицы. С гарниром из листьев капустного дерева. По проспекту Оссьера она дошла до поворота на Цимрскую дорогу, которая вела к эспланаде у моста. Когда она проходила мимо проктората, до нее донесся ни на что не похожий, непреодолимый аромат жареных сосисок. У меня галлюцинации, подумала она. Или я, наверное, сплю. Когда-то на эспланаде торговали десятки разносчиков сосисок. Но уже несколько недель Милилейн не видела ни одного. В эти дни с мясом наблюдались перебои: из-за недостатка кормов голодал скот в западных животноводческих районах, а поставки скота с Сувраеля, где пока все было в порядке, прервались из-за того, что стаи морских драконов заполонили все морские пути. Но запах сосисок был весьма и весьма правдоподобным. Милилейн огляделась, пытаясь отыскать его источник. Вон! Там! Это не галлюцинация. Не сон. Невероятно, поразительно, но на эспланаде появился торговец сосисками, маленький сутулый лиимен со старой обшарпанной тележкой, в которой над жаровней висели скрюченные длинные красные сосиски. Он стоял с таким видом, будто в мире все осталось неизменным. Будто не было Нехватки. Будто продовольственные лавки не работали по три дня в неделю, поскольку именно столько времени им требовалось, чтобы распродать все свои запасы. Милилейн побежала. Остальные тоже бежали. Со всех сторон они набегали на торговца сосисками, будто он раздавал монеты в десять роялов. Но, по правде говоря, то, что он предлагал, было гораздо ценнее самой блестящей серебряной монеты. Никогда в жизни она еще так не бегала - размахивая локтями, вскидывая колени, с развевающимися по ветру волосами. Не меньше сотни людей устремились к лиимену с его тележкой. Наверное, сосисок у него на всех не хватит. Но Милилейн оказалась ближе всех: она первой увидела торговца и быстрее всех прибежала. Сразу за ней мчалась длинноногая женщина-хьорт, а сбоку, похрюкивая на ходу, набегал какой-то скандар в нелепом деловом костюме. Неужели кто-нибудь мог себе представить, подумала Милилейн, что наступит время, когда придется бежать, чтобы купить у уличного торговца сосиску? "Нехватка" - голод - началась где-то на западе, в районе Рифта. Поначалу она выглядела в глазах Милилейн далеким от реальности и незначительным событием, поскольку происходило все очень далеко, в местах, которые сами казались нереальными. Она никогда не бывала к западу от Тагобара. Когда поступили первые сообщения, она почувствовала некоторое сострадание к тем, кому, как было сказано, грозит голод - в Мазадоне, Дулорне и Фалкинкипе, но ей было трудно поверить, что это творится в действительности, - в конце концов, на Маджипуре еще никто не голодал, - и какие бы новости о бедствиях ни поступали с запада: о волнениях, массовых перемещениях, эпидемиях, - они казались ей отдаленными не только в пространстве, но и во времени, происходящими не в данный момент, а, скорее, взятыми из учебника истории, из главы о деяниях почившего тысячелетия назад Лорда Стиамота. Но потом Милилейн стала замечать, что бывают дни, когда в тех лавках, где она обычно закупала продукты, не хватает таких вещей, как ниук, хингамоты и глейн. Продавцы говорили ей, что это из-за неурожая на западе: из сельскохозяйственной зоны Рифта больше ничего не поступает, а доставка продуктов из других мест - дело долгое и накладное. Затем вдруг были установлены ограничения на продажу стаджи и рикки, составлявших основу питания, даже несмотря на то, что они росли в здешних местах, а болезни растений до Кинтора еще не добрались. На этот раз объяснением послужила посылка продовольственных резервов в бедствующие провинции. Имперский декрет гласил, что в столь тяжкое время необходимо пойти на некоторые жертвы, и так далее, и тому подобное. Потом пришла весть о появлении заболеваний вокруг Кинтора, а также к востоку от Кинтора вниз по реке до Ни-мойи. Поставки туола, рикки и стаджи сократились наполовину, лусавендра вообще исчезла из продажи, мяса стало не хватать. Ходили разговоры о доставке продовольствия с Алханроеля и Сувраеля, где пока все, очевидно, было в порядке. Но Милилейн знала, что это одни разговоры. Во всем мире не хватило бы грузовых судов для поставок с других континентов такого количества продуктов, чтобы заметно исправить положение, а если бы они и были, то цена оказалась бы непомерной. - Нас ждет голод, - сказала она Кристофону. И вот, в конце концов, "Нехватка" достигла и Кинтора. "Нехватка". Голод. Кристофон не думал, что кто-нибудь будет в действительности голодать. Он всегда был оптимистом. Как-нибудь уладится, говорил он. Как-нибудь. Но сейчас сотня людей со всех ног сбегалась к торговцу сосисками. Женщина-хьорт попыталась обойти ее. Милилейн, крепко наподдав ей плечом, сбила ее с ног. Раньше она никого не била. Она почувствовала какую-то легкость в голове и спазм в горле. Хьорт выкрикнула в ее адрес проклятие, но Милилейн неслась вперед, хотя сердце у нее колотилось, а глаза болели от напряжения. Она отшвырнула в сторону кого-то еще и локтями проложила себе дорогу к начинавшей образовываться очереди. Лиимен подавал сосиски со странно безучастным видом, присущим всем его собратьям, как будто его совершенно не волновала собравшаяся перед ним толпа. Милилейн напряженно наблюдала за движением очереди. Перед ней еще семь или восемь человек - хватит ли ей сосисок? Отсюда нельзя было увидеть, что делается там, впереди, помещаются ли на жаровню новые партии по мере распродажи. Останется ли там для нее хоть что-нибудь? Она сравнила себя с жадноватым ребенком, который волнуется, чтобы ему хватило всяких угощений. Я схожу с ума, сказала она себе. Почему какая-то сосиска так много для нее значит? Но ответ был известен. Уже три дня она вообще не ела мяса, если не считать мясом пять полосок соленой драконины, которые она случайно нашла в шкафу в стардей. От шипящих сосисок исходил восхитительный аромат. Внезапно приобретение их стало для нее самым важным, быть может, даже единственным делом на свете. Подошла ее очередь. - Два вертела, - сказала она. - Один в руки. - Тогда один! Лиимен кивнул. Во взгляде его трех светящихся глаз читалось полное отсутствие к ней всякого интереса. - Пять крон, - сказал лиимен. Милилейн ахнула. Для нее пять крон - половина дневного заработка. Она припомнила, что до "Нехватки" вертел сосисок стоил десять вейтов. Но ведь то было до "Нехватки". - Вы шутите, - сказала она. - Разве можно взвинчивать старую цену в пятьдесят раз! Даже в такие времена. За ее спиной раздался чей-то крик. - Платите или уходите, любезнейшая! Лиимен хладнокровно объяснил: - Пять крон сегодня. На следующей неделе - восемь крон. Еще через неделю - один роял. Еще через неделю - пять роялов. Через месяц вообще не будет сосисок ни за какие деньги. Вы хотите сосисок? Да или нет? - Да, - пробормотала Милилейн. У нее дрожали руки, когда она подавала ему пять крон. Еще за одну крону она купила кружку пива, выдохшегося и безвкусного. Опустошенная и ошеломленная, она выбралась из очереди. Пять крон! Да еще совсем недавно за эти деньги она могла поужинать в хорошем ресторане! Но большинство ресторанов сейчас закрылись, а в оставшиеся, как она слышала, записывались за несколько недель. И одной Дивин известно, какие у них там сейчас цены. Но это - просто безрассудство. Пять крон за вертел сосисок! Ее охватило ощущение вины. Что она скажет Кристофону? Правду, решила она. Я не могла удержаться, скажет она. Это был порыв, безумный порыв. Я почувствовала их запах на жаровне и не могла удержаться. А что будет, когда лиимен запросит восемь крон или роял? Пять роялов? Она не могла найти ответа. Она подозревала, что заплатит любые деньги, настолько сильным было наваждение. Она жадно впилась зубами в сосиску, будто боялась, что кто-нибудь вырвет ту у нее из рук. Сосиска была на удивление вкусной: сочная, пряная. Она поймала себя на том, что пытается догадаться, чье мясо пошло на ее изготовление. Лучше не думать, сказала она себе. Вполне возможно, что мысль об охоте на мелких грызунов в парке приходила в голову не одному Кристофону. Она сделала глоток пива и снова поднесла вертел ко рту. - Милилейн? Она удивленно подняла глаза. - Кристофон? - Так и думал, что найду тебя здесь. Я закрыл лавку и вышел посмотреть, что тут за толпа. - Неожиданно появился разносчик сосисок. Как по волшебству. - Вот оно что. Ну да, вижу. Он смотрел на полусъеденную сосиску у нее в руке. Милилейн деланно улыбнулась. - Извини, Крис. Хочешь укусить? - Один кусочек, - сказал он. - Думаю, что становиться в очередь уже нет смысла. - Наверное, их распродадут очень быстро. - Она подала ему вертел, стараясь изо всех сил, чтобы он не заметил, с какой неохотой она это делает, и напряженно наблюдала за тем, как он откусывает кусок длиной в дюйм, а то и два. Она почувствовала сильное облегчение, одновременно с некоторыми угрызениями совести, когда он отдал ей остаток. - Хороша, клянусь Леди! - Как же иначе! Ведь она стоит пять крон. - Пять... - Я не смогла удержаться, Крис. Когда я почуяла их запах в воздухе... я как зверь, ворвалась в очередь. Я толкалась, пихалась, дралась. Наверное, я заплатила бы сколько угодно. Ах, Крис, прости меня! - Не извиняйся. А на что еще сейчас тратить деньги? Вдобавок, все скоро изменится. Ты слышала новость сегодня утром? - Какую новость? - Насчет нового Коронала! Он будет здесь с минуты на минуту. Прямо здесь, он проедет по Кинторскому мосту. Она озадаченно спросила: - А что. Лорд Валентин стал Понтифексом? Кристофон покачал головой. - О Валентине уже можно и не вспоминать. Говорят, он исчез - то ли похищен метаморфами, то ли что-то еще в этом духе. Как бы там ни было, примерно час назад объявили, что Короналом теперь Семпетурн. - Семпетурн? Проповедник? - Да, тот самый. Он появился в Кинторе ночью. Мэр поддержал его, а герцог, как я слышал, бежал в Ни-мойю. - Но это невозможно, Крис! Ведь не может кто угодно встать и сказать, что он Коронал! Ведь он должен быть выбран, помазан, он должен быть с Замковой Горы... - Мы просто привыкли так думать. Но наступили другие времена. Семпетурн - человек из народа. Такой нам сейчас и нужен. Он знает, как вернуть благорасположение Дивин. Она не верила своим ушам. Забытая сосиска висела у нее в руке. - Этого не может быть. Это безумие. Лорд Валентин - наш помазанный Коронал. Он... - Семпетурн говорит, что он самозванец, что вся эта история с обменом телами - чушь, что мы наказаны всеми этими болезнями и голодом за его грехи, что единственная для нас возможность спастись - свергнуть лже-Коронала и посадить на трон того, кто поведет нас обратно к справедливости. - И Семпетурн утверждает, что он и есть тот человек и потому мы должны поклониться ему, принять его и... - Вот он! - воскликнул Кристофон. Лицо его раскраснелось, глаза пылали странным блеском. Милилейн еще ни разу не видела мужа в таком возбуждении. Состояние его было почти лихорадочным. Она сама была как в лихорадке, сбитая с толку и ошеломленная. Новый Коронал? Этот маленький краснолицый подстрекатель Семпетурн на троне Конфалума? Она ничего не понимала. Все равно, что ей сказали бы, что красное - зеленое, а вода в реках отныне потечет в обратном направлении. Раздались резкие звуки музыки. На мосту появился величаво вышагивающий оркестр в зеленых с золотом костюмах с эмблемой Коронала в виде звездного огня. Оркестр вышел на эспланаду. За ним следовал мэр и другие городские чиновники. За ними появился огромный, причудливо изукрашенный паланкин, на котором восседал низкорослый человек вульгарного вида с густыми спутанными черными волосами. Человек улыбался и милостиво принимал овации, которыми его приветствовала огромная толпа, следов