е спектакля сцене, среди немых декораций. Роуан любила эти ранние часы, когда город еще не проснулся и улицы пусты, когда хочется выйти на мостовую и танцевать там, не обращая внимания на мигающие светофоры и разделительные линии, потому что все пространство принадлежит только тебе... Она чувствовала себя здесь в полной безопасности, отдохнувшей, посвежевшей, голова была совершенно ясной. Где-то там, вдалеке, ее ждал особняк. Но он ждал ее давно -- подождет и еще немного... Телефонистка на коммутаторе сообщила, что кофе еще не готов, но для нее и для мистера Карри есть сообщение от некоего мистера Лайтнера, что он вернется в отель во второй половине дня, а утром его можно застать в загородном доме, в "убежище" -- так, кажется, он выразился. Роуан записала номер телефона. Она прошла в маленькую кухню, сварила кофе и вернулась обратно, тщательно прикрыв дверь в спальню и ту, что вела из прихожей в гостиную. Где же досье Мэйфейрских ведьм? Интересно, куда Майкл подевал вчера портфель, который прихватил из машины? Роуан тщательно обшарила гостиную, заглянув даже под кресла и диван, потом кабинет, все стенные шкафы и даже кухню. Ничего. Майкл по-прежнему мирно спал. Поиски в ванной тоже оказались безрезультатными. Ну и хитрец же этот Майкл Карри! Ничего! Она хитрее его и непременно найдет то, что ищет. Да, вот он! Роуан заметила уголок портфеля, торчащий из-за спинки одного из стульев в спальне. "Не слишком-то он мне доверяет, -- подумала она. --Но ведь я действительно нарушаю собственное обещание". Прислушиваясь к дыханию Майкла, она осторожно вытянула портфель, плотно прикрыла за собой дверь и на цыпочках прошла в гостиную. Водрузив портфель на кофейный столик, Роуан включила лампу, поставила поближе свежесваренный кофе, достала сигареты и, присев на диван, взглянула на часы. Четыре пятнадцать. Чудесное время для чтения! Прежде она любила мчаться в такую рань в клинику по практически пустым еще дорогам, игнорируя красные сигналы светофоров и обдумывая на ходу все детали назначенных на день операций. Но еще больше ей нравилось читать по утрам. Роуан открыла портфель и достала из него целую кипу папок, на каждой из которых было написано одно и то же: "Досье Мэйфейрских ведьм". Столь забавное название вызвало у нее улыбку. Как точно! И как все же все они бесхитростны и наивны! Все! И тот человек в мансарде тоже, возможно, был чересчур доверчив. И старуха, эта ведьма до мозга костей. Роуан глубоко затянулась, размышляя об истоках своей способности в полной мере понять и постичь то, что -- в этом она была абсолютно уверена -- не в силах понять и постичь ни Эрон, ни Майкл. В ней всегда жило сознание собственной греховности и вины. Быстро просмотрев папки, она приблизительно прикинула их объем, как делала всегда, когда возникала необходимость за один присест проглотить какой-либо научный труд. Потом наугад выбрала одну страницу, чтобы оценить, сколько времени ей понадобится на все остальные, -- Роуан пользовалась давно отработанной системой быстрого чтения. Прекрасно! Часа четыре, если, конечно, Майкл не проснется раньше и не помешает никто другой. Она откинулась на спинку дивана, уперлась босыми ступнями в край кофейного столика и приступила к чтению. Было девять часов утра, когда Роуан медленно подходила к дому на углу Первой улицы и Честнат-стрит. Солнце стояло уже высоко, и в густой листве над головой раздавалось громкое многоголосье птиц. Время от времени в их стройный мелодичный хор врывалось резкое карканье ворон. По стволам и низко нависавшим над оградами и тротуарами толстым ветвям деревьев деловито сновали белки. Чисто выметенные мощеные дорожки были пусты. Даже отдаленный шум машин был здесь почти не слышен -- его поглощала густая зелень садов. Сквозь узорчатые кроны огромных дубов просвечивало прозрачно-чистое голубое небо, и даже тень под ними была цветной и совсем не казалась мрачной. Эрон Лайтнер уже ждал ее возле ворот -- изящный, элегантный в своем светлом летнем костюме и с тросточкой в руке, настоящий английский джентльмен. Роуан позвонила ему в восемь утра и попросила о встрече. И сейчас даже издалека она видела, как он взволнован, с каким нетерпением и тревогой ожидает ее реакции на только что прочитанное досье. Она опустила взгляд и неторопливо пересекла улицу, пытаясь собраться с мыслями, упорядочить тот сумбур, который по-прежнему царил в ее голове и разложить по полочкам все детали. Она не обдумывала заранее те слова, которые скажет Эрону при встрече, и теперь, подойдя к нему, просто взяла за руку. Ее ждет нелегкое испытание. Но как хорошо, что она все-таки здесь и что он рядом! -- Благодарю вас, -- тихо сказала она, пристально всматриваясь в его открытое и приветливое лицо. -- Вы помогли мне найти ответы на самые трудные и мучительные вопросы в моей жизни. Уверена, вы даже не представляете, что для меня сделали. Вы и ваши агенты раскрыли худшие стороны моей натуры, вытащили их на свет и связали воедино с чем-то гораздо более значительным, невероятно древним и в то же время совершенно реальным. -- Голос Роуан был непривычно слабым, она по-прежнему держала Эрона за руку и отчаянно подыскивала слова, способные хоть в какой-то мере выразить ее истинные чувства. Наконец, тряхнув головой, она призналась: -- Я не знаю, как это объяснить... Просто теперь я не одна в этом мире. Я имею в виду не только свое имя и ту часть меня, которая принадлежит семье, но всю себя целиком... Такую, какая я есть на самом деле... -- Роуан вздохнула. Слова казались ей нелепыми, они совершенно не соответствовали той буре эмоций, которая бушевала в душе, и не могли даже отдаленно передать то невероятное облегчение, которое она сейчас испытывала. -- Я благодарю вас, -- тем не менее продолжила она, -- от всего сердца благодарю за то, что вы доверили мне ваши тайны... Лайтнер медленно кивнул. Он выглядел смущенным, несколько сбитым с толку. В его глазах отчетливо читалось удивление, смешанное с облегчением, великодушием, добротой и -- главное -- надеждой... -- Что я могу для вас сделать? -- с обезоруживающей простотой спросил он. -- Давайте зайдем в дом, -- ответила Роуан. -- И там поговорим... 18 Одиннадцать часов! Майкл сел на кровати и уставился на электронный будильник, стоящий на ночном столике. Как он мог столько проспать? Он специально оставил шторы незадернутыми, чтобы свет разбудил его, но кто-то плотно их задернул. А перчатки? Где, черт возьми, его перчатки? А, вот они! Натянув их на руки, он встал. Портфель исчез. Майкл понял это, еще не успев заглянуть за спинку стула. Его одурачили! Набросив на плечи халат, он прошел в гостиную. Никого. В воздухе витал резкий запах кофе и табачного дыма. Ему нестерпимо захотелось курить. На кофейном столике стоял пустой портфель, а рядом двумя аккуратными стопками были сложены папки с досье. -- О Боже, Роуан! -- простонал он. Эрон никогда его не простит. Значит, Роуан прочла о Карен Гарфилд и о докторе Лемле и теперь знает, что они умерли после встречи с ней. Прочла она и все светские сплетни, записанные со слов Райена Мэйфейра, Беатрис и еще многих из тех, с кем познакомилась на похоронах. Об остальном даже подумать страшно! Если сейчас он пойдет в спальню и обнаружит, что ее вещей там нет... Но их там и не было -- все ее вещи оставались в ее номере. Майкл растерянно почесал затылок. Что делать? Позвонить в ее номер? Или лучше Эрону? Или в отчаянии завопить и биться головой о стену? И тут он увидел записку -- листочек почтовой бумаги с грифом отеля лежал возле папок. Почерк был ровным и четким: "Восемь тридцать утра. Майкл. ! Прочла досье. Я люблю тебя. Не волнуйся, В девять часов встречаюсь с Эроном. Пожалуйста, приезжай в особняк часам к трем. Мне нужно какое-то время побыть там одной. Жду тебя в три. Если не сможешь приехать, оставь сообщение в отеле. Аэндорская ведьма". Аэндорская ведьма... Это еще кто такая? А, вспомнил! Женщина-волшебница, к которой отправился царь Саул, чтобы та помогла ему повидаться с предками. Ладно, сейчас не до исторических экскурсов. Значит, она прочла досье... Умная девочка. Нейрохирург все-таки. Надо же -- прочла досье! У него на это ушло два дня! Стянув с правой руки перчатку, он коснулся пальцами листочка. Мгновенная вспышка, и... Роуан склонилась над письменным столом в соседней комнате... Горничная в униформе отеля кладет почтовую бумагу на тот самый стол... Это было давно, несколько дней назад. Потом он увидел еще массу каких-то образов -- ничего существенного. Майкл чуть приподнял руку, подождал, пока дрожь в ней утихнет, и вновь коснулся листочка бумаги... -- Мне нужна Роуан, -- прошептал он. Она появилась перед ним снова. Майкл не чувствовал в ней гнева -- только сосредоточенную уверенность, какую-то таинственность и... Что это? Роуан явно что-то задумала! Он отчетливо ощутил возбуждение, дерзкую непокорность, а потом с удивительной ясностью увидел ее, но уже в каком-то другом месте... Однако образ почти мгновенно рассеялся и исчез. Майкл надел перчатку. Несколько минут он сидел неподвижно, погруженный в собственные мысли, не в силах забыть о странном возбуждении и пытаясь понять его причину. Как отвратителен был ему этот невесть откуда появившийся дар! "Я научу вас пользоваться им, -- сказал вчера Эрон, -- но смысл ваших видений никогда не будет понятным до конца -- они всегда будут вас смущать, приводить в замешательство". Господи, как он ненавидит эту свою пресловутую силу рук! Ему неприятно даже захватившее его целиком острое ощущение Роуан, которое никак не желает его покидать. Гораздо приятнее вспоминать то, что происходило в спальне, и ее бархатный голос, шепчущий нежные слова любви. Разве не чудесно -- слышать их из ее собственных уст? Возбуждение! Он набрал номер бюро обслуживания номеров. -- Пожалуйста, пришлите мне завтрак: яйца по-бенедиктински, овсянку... да-да, большую порцию овсянки, ветчину, тосты и кофе. Пусть официант воспользуется своим ключом -- я буду одеваться. Прибавьте для него двадцать процентов чаевых. И еще. Принесите, пожалуйста, немного холодной воды. Майкл еще раз перечитал записку. Роуан сейчас вместе с Лайтнером. Он никак не мог избавиться от дурного предчувствия. Сейчас он как никогда понимал беспокойство Эрона, когда тот позволил ему прочитать досье. А сам он тоже не желал слушать Лайтнера. Ему не терпелось приступить к чтению. Так разве может он винить в этом Роуан? И все же тревожное чувство не проходило. Роуан не понимала Эрона. А тот, безусловно, не понимал ее. Она считала Лайтнера доверчивым и наивным. Майкл покачал головой, А Лэшер? Как отнесется к происходящему он? Вчера, перед тем как Майклу уехать из Оук-Хейвен, Лайтнер сказал: -- Это был тот самый мужчина Я отчетливо видел его в свете фар и знал, что это всего лишь иллюзия. Но я не мог рисковать. -- И что вы намерены делать дальше? -- спросил Майкл. -- Принять все меры предосторожности, -- ответил Эрон. -- Что еще остается? И вот теперь Роуан просит встретиться с ней в особняке в три часа, потому что хочет побыть там какое-то время одна. Наедине с Лэшером? Майкл не представлял, как ему сдержать свои чувства и вытерпеть до трех часов. "Но ведь ты вернулся в Новый Орлеан, старик, -- уговаривал он себя. -- И до сих пор не удосужился навестить старые места и старых приятелей. Так почему бы не отправиться сейчас туда?" Майкл покинул отель в одиннадцать сорок пять и с наслаждением вдохнул теплый воздух. Приятная. неожиданность! За годы, проведенные в Сан-Франциско, он привык к холоду и ветру, и сейчас, выходя на улицу, инстинктивно ожидал чего-либо подобного. Он направился из центра к окраинам и вновь испытал радостное удовольствие от широких тротуаров, прямых улиц, отсутствия бесконечных подъемов и спусков, Казалось, в этом городе даже дышится легче и каждый шаг не требует напряжения и усилий. Теплый бриз вместо обжигающих лицо ледяных порывов с Тихого океана и зелень дубов над головой вместо слепящего блеска неба над побережьем. Как и в прежние времена, он медленно брел по Филип-стрит в сторону Ирландского канала, не стремясь ускорить шаг, ибо знал, что скоро и без того жара станет почти невыносимой, одежда и обувь пропитаются влагой и сделаются тяжелыми и что рано или поздно ему придется снять с себя куртку цвета хаки и привычно закинуть ее через плечо на спину. Вскоре, впрочем, мысли его приняли совсем иное направление -- слишком многое напоминало вокруг о счастливых и беззаботных временах детства. Даже тревога за Роуан и опасения, связанные с Лэшером, отодвинулись на второй план. Покрытые зарослями плюща стены, тонкие побеги цветущего мирта, то и дело норовящие скользнуть по лицу, заставляли его вернуться в прошлое. Как хорошо, что многое здесь осталось неизменным! Викторианские особняки и дома в стиле королевы Анны по-прежнему мирно соседствовали с довоенными постройками, кирпичными, украшенными колоннами, массивными и прочными, способными, подобно особняку на Первой улице, простоять еще многие века. Наконец он пересек заполненную мчащимися машинами Мэгазин-стрит и оказался в родном районе Ирландского канала. Дома здесь словно осели и съежились, колонны сменились подпорками. Даже огромные каркасы не росли дальше Констанс-стрит. И все же он чувствовал себя здесь прекрасно. Это был его район, та часть города, которая была и навсегда останется самой дорогой его сердцу. Эннансиэишн-стрит привела его в уныние. В отличие от Констанс-стрит, где хотя бы некоторые дома были недавно отремонтированы и свежевыкрашены, здесь не встречалось и намека на что-либо подобное. Повсюду виднелись заваленные мусором и старыми покрышками пустыри. Дом, в котором он вырос, давно стоял заброшенным, двери и окна были забиты покоробившимися от времени листами фанеры, а двор -- место его детских игр -- густо зарос сорняками; оградой ему служила уродливая и ржавая цепь. От старых ялап, круглый год покрытых душистыми розовыми цветами, не осталось и следа, равно как и от огромных банановых деревьев, которые росли возле старого сарая в конце боковой аллеи. На двери бакалейной лавки красовался огромный висячий замок, маленький угловой бар не подавал никаких признаков жизни. Только через какое-то время до Майкла дошло, что на всем обозримом пространстве окрестных улиц он единственный белый человек. Чем дальше он шел, тем явственнее ощущал царящие здесь нищету и тоскливое запустение и тем сильнее охватывала его щемящая душу печаль. Кое-где все же попадались более или менее приличные домики, из-за оград которых на него с любопытством смотрели чернокожие малыши с вьющимися волосами, и круглыми глазенками. Но прежние обитатели квартала, судя по всему, давным-давно покинули веками обжитые места. Вид Джексон-авеню привел Майкла в ужас. А состояние, в котором находились кирпичные многоквартирные дома в микрорайоне Сент-Томас, окончательно и без слов убедило его в том, что белые люди там больше не живут. Да, теперь здесь хозяйничали чернокожие. Куда бы Майкл ни пошел, повсюду он ощущал на себе холодные, настороженные взгляды. Свернув на Джозефин-стрит, он направился в сторону старых церквей и школы. Деревянные домики в большинстве своем стояли заколоченными, многие были разграблены и зияли пустыми проемами окон и дверей; внутри валялась разбитая, покоробленная сыростью мебель. Полуразвалившееся здание школы, где он когда-то учился, шокировало его как ничто другое. Битое стекло хрустело под ногами, от спортивного зала, которой он сам помогал строить и оборудовать, практически ничего не осталось. И только церкви Святой Марии и Святого Альфонса гордо и неколебимо возвышались над царящей во всем квартале разрухой. Однако двери в обеих церквах были заперты, а дворик возле ризницы при церкви Святого Альфонса густо зарос высокими, по колено, сорняками и травой. -- Хотите посмотреть церковь? Майкл обернулся и увидел перед собой маленького лысого человечка с круглым животом и блестящим от пота розовым лицом. -- Могу сходить в дом священника, и вас пустят внутрь. Майкл кивнул. Дом приходского священника тоже оказался запертым. Им пришлось долго звонить, прежде чем за стеклянным окошечком в двери появилась женщина с коротко остриженными темными волосами; глаза ее скрывались за толстыми линзами очков. -- Я хотел бы сделать небольшое пожертвование, -- обратился к ней Майкл, вытаскивая из бумажника пачку двадцатидолларовых купюр. -- И если позволите, осмотреть обе церкви. -- Боюсь, в церковь Святого Альфонса я вас впустить не смогу, -- ответила женщина. -- В нее давно уже никто не ходит. Это опасно. Штукатурка валится прямо на голову. Штукатурка! Майкл вспомнил восхитительную лепнину, украшавшую потолок церкви, и лица святых на фоне голубого неба. Под сводами этой церкви его крестили, здесь он принял первое причастие, и здесь же над ним совершили обряд конфирмации. А после окончания школы он в белых одеждах шел вместе с другими выпускниками по центральному приделу и даже не удосужился бросить прощальный взгляд на великолепное убранство храма, потому что был слишком взволнован и думал только о том, что совсем скоро они с матерью уедут отсюда на запад. -- Господи, куда все подевались? -- спросил он. -- Уехали, -- коротко откликнулась женщина, жестом приглашая Майкла следовать за собой. Через дом священника они направились в церковь Святой Марии. -- А цветные не посещают нашу церковь. -- Но почему везде запоры? -- Потому что нас без конца грабят. Майкл даже представить себе не мог, как такое возможно. Он помнил, что двери храмов всегда оставались открытыми, что можно было в любой момент найти в них спасение от изнуряющей жары и в прохладном полумраке тихо побеседовать с ангелами и святыми или просто посидеть и подумать, вполуха прислушиваясь к молитвам стоящих на коленях перед алтарем пожилых матрон в цветастых платьях и соломенных шляпах. Женщина провела его через алтарь. Мальчиком он прислуживал здесь и готовил вино для причастия. При виде великого множества хорошо сохранившихся деревянных статуй, по-прежнему стоящих на своих местах под готическими сводами, сердце его екнуло от радости. Благодарение Богу, время пощадило хоть что-то в его родном квартале. Настроение Майкла слегка улучшилось. Глубоко засунув руки в карманы, он чуть наклонил голову, исподлобья глядя вокруг и вспоминая мессы, которые служились и здесь, и напротив -- в церкви Святого Альфонса. Со временем споры и ссоры между обитателями квартала -- ирландцами и немцами по происхождению -- прекратились, чему в немалой степени способствовали смешанные браки. Школьники младших классов посещали мессу в церкви Святого Альфонса, а старшеклассники заполняли скамьи в церкви Святой Марии. Перед глазами Майкла живо вставали картины прошлого. Вот они друг за другом подходят, чтобы принять Святое причастие: девочки в белых блузках и синих шерстяных юбках, мальчики в рубашках и брюках цвета хаки... А вот он -- восьмилетний -- стоит на ступенях этого храма перед его освящением, и в руках у него кадило с ладаном... -- Что ж, -- прервала нить его воспоминаний женщина, -- оставайтесь здесь сколько захотите. Обратно пройдете тем же путем -- через дом священника. Майкл сел на скамью в первом ряду и провел на ней около получаса, в задумчивости оглядываясь вокруг и стараясь запомнить как можно больше деталей, навсегда запечатлеть в памяти имена погребенных здесь людей, высеченные на мраморных плитах, образы парящих высоко над головой ангелов... Как необычен рисунок витража: ангелы и святые в деревянных башмаках... А ведь прежде он даже не обращал внимания на столь странное изображение. Он вспомнил своих подружек -- Марию Луизу в белоснежной накрахмаленной блузке, всегда туго натянутой на пышной груди, Риту Мей Двайер, которая в свои четырнадцать выглядела как вполне взрослая женщина... По воскресеньям Рита Мей всегда надевала красное платье и туфли на высоких каблуках, а в ушах у нее блестели массивные золотые сережки. Отец Майкла был одним из тех, кому поручали собирать пожертвования. Он проходил по длинным приделам и, останавливаясь возле каждого ряда, молча и торжественно просовывал вдоль него специальную корзинку, прикрепленную к длинной рукоятке. В католическом храме прихожанам запрещалось разговаривать даже шепотом. А что он, собственно, ожидал здесь увидеть? На что надеялся? Неужели он и впрямь думал, что все они по-прежнему ждут его возвращения? Что с десяток девушек, этаких Рит Мей в цветастых нарядах, придут сюда в полдень, только чтобы встретиться с ним? А ведь Рита Мей предупреждала его накануне: -- Не стоит тебе ходить туда, Майкл. Пусть в твоей памяти все останется таким, каким было тогда. Наконец он поднялся со скамьи и подошел к старым деревянным исповедальням, возле которых висел плакат с именами тех, кто в недавнем еще прошлом пожертвовал деньги на реставрацию церкви. Закрыв глаза, он попытался представить, как на школьном дворе играют дети, хотя бы мысленно услышать веселый гомон их голосов. Но вокруг стояла тишина. Не слышно было и стука входной двери, впускающей и выпускающей прихожан. Величественный храм, тонул в полумраке. Святая Дева печально взирала на пустые скамьи. Майклу вдруг подумалось, что он должен помолиться, попросить Святую Деву или самого Господа Бога, чтобы они объяснили, зачем он сюда вернулся, открыли ему тайну чудесного спасения из холодных объятии смерти. Но он давно утратил способность молиться статуям, от безграничной детской веры во всемогущество церковных изображений не осталось и следа. На память пришли совсем иные воспоминания -- о том, как они встретились здесь с Марией Луизой и она неохотно призналась, что не беременна. Майкл тогда почувствовал невероятное облегчение и не сумел его скрыть. Это очень обидело и рассердило и без того расстроенную девушку, которая никак не могла понять, почему он отказывается жениться на ней. -- Рано или поздно это все равно произойдет, Майкл, -- заявила она. -- Потому что мы созданы друг для друга. Таково наше предназначение. А что, если бы они все-таки поженились? Он вспомнил ее большие печальные карие глаза и словно вновь увидел застывшие в них боль и разочарование. Нет, он не мог даже в мыслях представить их совместную жизнь. Предназначение... Предопределение... Неужели ему было предназначено жить здесь, совершить все те поступки, которые он совершил, а после далеко и надолго уехать из этих мест?.. Неужели ему было предопределено упасть со скалы, а потом всплыть на поверхность океана вдали от берега, вдали от городских огней?.. Он вспомнил Роуан. Не только отчетливо представил себе ее внешний облик, но и словно заново ощутил всю ее целиком, осознал, какое важное место она занимает в его жизни. Он вспомнил ее нежность, чувственность и загадочность, бархатный голос и холодный взгляд, ее стройное обнаженное тело, тесно прильнувшее к нему в постели... Он вспомнил, как неуверенно смотрела она на него, перед тем как отдаться во власть сексуального наслаждения, и как потом напрочь забывала о нуждах собственного естества, чтобы прежде всего доставить удовольствие ему. Словом, она вела себя скорее как мужчина -- агрессивный в любви, жаждущий удовлетворения и в то же время готовый к безоговорочному подчинению. Все эти мысли проносились в голове у Майкла, в то время как глаза его неотрывно блуждали по церкви, останавливаясь то на одной, то на другой детали ее величественного и прекрасного внутреннего убранства. Боже, как ему хотелось хоть во что-то верить. И вдруг он понял, он осознал, что такая вера в нем есть -- вера в его видение, в то, что это видение несет в себе доброе начало. Он верил в благотворность своего видения с не меньшей силой, чем люди верят в Бога, в святых, в то, что их жизненный путь предопределен Божиим промыслом, с не меньшей силой, чем они верят в свое призвание на земле. Такая безграничная вера, наверное, так же глупа, как любая другая: "Но я видел... Но я чувствовал... Но я помню... Но я знаю..." -- подобные невнятные и невразумительные объяснения можно услышать практически от каждого. Но в том-то и дело, что он, Майкл, не помнит ничего. И в досье Мэйфейрских ведьм ему не удалось обнаружить ровным счетом ни единого намека, способного восстановить в памяти важнейшие моменты чудесного видения. За исключением, пожалуй, образа Деборы. И то при всей его уверенности, что именно она была той черноволосой женщиной, которая явилась ему за порогом смерти, Майкл не в силах был отчетливо вспомнить ни единой детали, ни единого слова, ни единой конкретной подробности... Взгляд его остановился на статуе Святой Девы, и, сам того не замечая, Майкл осенил себя крестным знамением. Сколько же лет прошло, с тех пор как он регулярно делал это три раза в день? По-прежнему не сводя взгляда с лица Богоматери, он снова перекрестился. -- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Чего они хотят от меня? -- прошептал он. Пытаясь воссоздать в памяти хоть какие-то детали видения, Майкл вдруг в отчаянии осознал, что образ черноволосой женщины в его воображении теперь полностью вытеснен образом Деборы -- такой, какой она описана в досье. Итак, чтение истории Мэйфейрских ведьм не только не приблизило его к разгадке смысла видения, но, напротив, лишь усложнило задачу. Майкл глубоко засунул руки в карманы, постоял так еще несколько минут, потом медленно направился к алтарю, поднялся по мраморным ступеням и, пройдя через святая святых храма и дом приходского священника, оказался на улице. Над Констанс-стрит ярко сияло безжалостное солнце. Вокруг не было ни одного деревца. Маленький садик возле священнического дома скрывался за высокой кирпичной стеной, а выжженная зноем трава на лужайке у церкви Святой Марии была покрыта толстым слоем пыли. Церковная лавка на углу, торговавшая очаровательными миниатюрными статуями святых и открытками с изображением различных эпизодов из Священного Писания, давно закрылась. Окна ее были забиты досками, а на стене висело объявление о продаже. Лысый толстяк с розовым лицом, обхватив руками колени, сидел на ступенях дома приходского священника и неодобрительным взглядом следил за стаей сизых голубей, летавшей вокруг облезлых стен церкви Святого Альфонса. -- Пора перетравить этих ужасных птиц, -- сказал он. -- Загадили всю округу. Майкл закурил и предложил сигарету толстяку. Тот не отказался и кивком головы поблагодарил за нее и за протянутую следом полупустую пачку со спичками. -- Тебе бы лучше снять золотые часы, сынок, -- посоветовал толстяк, -- да убрать их куда подальше. Не дело это -- гулять здесь с такой штукой на руке. -- Ничего, -- откликнулся Майкл. -- Помимо часов у меня еще и кулаки имеются. Старик в ответ лишь пожал плечами и молча покачал головой. На углу Мэгазин и Джексон-стрит Майкл увидел какой-то бар. Выглядел он, мягко говоря, непрезентабельно, но Майкл все же рискнул и вошел внутрь. За все годы жизни в Сан-Франциско ему не приходилось видеть более отвратительного местечка, чем эта полутемная развалюха. В дальнем конце маячила какая-то фигура -- белый человек с изрытым морщинами лицом буравил Майкла блестящими глазками. Бармен тоже был белым. -- Пива, -- бросил ему Майкл. -- Какого? -- Все равно. Время Майкл рассчитал точно. Без трех минут три он пересекал Кемп-стрит, стараясь идти как можно медленнее, чтобы не умереть от жары, и в который уже раз с благодарностью восхищаясь густой зеленью Садового квартала, которая дарила ему спасительную тень. Здесь он чувствовал себя прекрасно и, будь на то его воля, ни за что не променял бы это место ни на какое другое. Ровно в три часа он остановился перед открытыми воротами особняка Майкл впервые увидел его при солнечном свете, и неожиданно его охватило такое сильное волнение, что закружилась голова. Он вернулся! "Да, наконец-то я здесь! И делаю то, что должен делать..." -- подумалось ему. Даже в таком запустении, густо увитый лозами, давно не крашенный, с запертыми наглухо ставнями, дом выглядел величественным и прекрасным. Казалось, он просто заснул в ожидании чего-то... Майкл поднялся по мраморным ступеням, чуть толкнул створку незапертой двери и вошел в длинный и широкий холл. Ни в одном доме Сан-Франциско не приходилось ему видеть такие высокие потолки, такие изящные двери... Несмотря на толстый слой пыли, покрывавший стены, сосновые панели словно излучали сияние. С лепнины давно облезла вся краска, но сами орнаменты оставались не тронутыми временем. Майклу бесконечно нравилось здесь буквально все: и мастерски сделанная конусообразная дверь, и балясины у основания длинной лестницы, и удивительно красивые перила, и даже пол под ногами... Восхитительный запах нагретого дерева, наполнявший воздух, вызывал в душе Майкла ответное теплое чувство. Во всем мире он знал только одно место, где можно было ощутить такой аромат. -- Майкл? Это ты? Входи же! Он подошел к первой из двух дверей, которые вели в зал. Несмотря на то что шторы были раздвинуты, там по-прежнему парил полумрак. Свет проникал только сквозь щели в ставнях и боковые окна, за которыми располагалась затянутая грязной сеткой терраса, С улицы доносился сладкий аромат жимолости и других цветов, подобных которым ему не приходилось видеть больше нигде. Роуан сидела на обитом коричневым бархатом диване, стоявшем возле внешней стены зала, и выглядела, на его взгляд, просто очаровательно. На ней были белые брюки и босоножки, а также свободного покроя рубашка из жатого хлопка, не менее легкого, чем натуральный шелк, и белая футболка, на фоне которой лицо и шея казались загорелыми едва ли не до черноты; несколько прядей волос упали на щеку. Длинные ноги с босыми ступнями и чуть тронутыми розовым лаком ногтями смотрелись удивительно сексуально. -- Привет, Аэндорская ведьма. -- Майкл наклонился и нежно коснулся поцелуем ее теплой щеки. Роуан схватила его за запястья и, притянув к себе, крепко поцеловала в губы. Руки ее слегка дрожали. -- Ты была здесь одна? Все это время? -- А почему тебя это удивляет? -- тихим, чуть охрипшим голосом спросила она, откидываясь на спинку дивана и усаживая его рядом с собой. -- Сегодня я послала официальное заявление об увольнении из клиники и намереваюсь найти работу здесь. Я остаюсь жить в этом городе, в этом доме. Майкл удивленно присвистнул и улыбнулся. -- Ты это серьезно? -- А ты как думаешь? -- Не знаю... Всю дорогу от Ирландского канала до Первой улицы я думал... А что, если ты ждешь меня с уже упакованными чемоданами -- только для того, чтобы попрощаться и уехать обратно в Калифорнию? -- Нет. Все уже решено. Мы с моим бывшим боссом в Сан-Франциско даже успели обсудить несколько возможных вариантов, и он пообещал связаться с руководителями здешних клиник и разведать обстановку. А что собираешься делать ты? -- То есть как это -- что? -- недоуменно переспросил Майкл. -- Тебе прекрасно известно, ради чего я здесь. Куда же мне ехать? Они направили меня именно сюда -- и никуда больше. И пока не давали новых указаний. Они вообще молчат. А я по-прежнему не могу вспомнить. Даже после того, как прочел четыреста страниц досье. Ничего не помню. Знаю только, что той женщиной, которую я видел, была Дебора. И все. Но что она говорила... -- Послушай, ты, по-моему, слишком устал и перегрелся на солнце. -- Роуан приложила руку к его лбу. -- Несешь какую-то чушь. -- Лучше себя послушай, -- с легким смешком отозвался Майкл. -- Аэндорская ведьма! Ты же читала досье. Да что с тобой, Роуан? Разве ты не поняла? Все мы запутались в одной огромной паутине и оказались во власти того, кто ее сплел. Но кто это, мы не знаем. -- Он вытянул вперед руки в перчатках и внимательно посмотрел на свои пальцы. -- Мы просто этого не знаем... Обращенный на него взгляд Роуан был спокойным и несколько отстраненным, отчего лицо ее, несмотря на краску возбуждения на щеках, сделалось вдруг холодным и чужим, а в глазах заиграли искорки света. -- Но ведь ты же сама читала! И что ты обо всем этом думаешь? У тебя есть какие-нибудь соображения по этому поводу? -- Успокойся, Майкл, пожалуйста, успокойся. На самом деле тебя интересует не то, что я думаю, а то, что я чувствую. Все, что я думаю, тебе уже известно. Никакой паутины не существует -- и ее творца тоже. Ты ждешь от меня совета? Пожалуйста: забудь о них. Отныне и навсегда. Забудь людей, которые являлись тебе в видении, и прекрати гадать, чего они от тебя хотели. -- Что значит -- забудь? -- Хорошо. Тогда послушай, что я тебе скажу. Я много часов просидела здесь, обдумывая ситуацию. И в конце концов приняла решение. Да, я остаюсь, потому что это мой дом и он мне нравится. Я успела полюбить семью, с которой только вчера познакомилась. Я полюбила своих родственников и теперь хочу узнать их как можно лучше. Мне приятно слышать их голоса, видеть перед собой их лица. Я хочу знать все то, что известно им. А кроме того... Я никогда не смогу забыть жившую в этом доме старую женщину и то, что я с ней сотворила... Где бы я ни была... -- Роуан запнулась. Внезапный всплеск эмоций на миг исказил ее лицо, но оно тут же приняло прежнее напряженно-холодное выражение. Она уперлась ступней в край кофейного столика и обхватила руками поднятое колено. -- Ты меня слушаешь? -- Да, конечно. -- Прекрасно. Так вот, я хочу, чтобы ты тоже остался здесь, со мной. Молю Бога и надеюсь, что так и будет. Но причина не в какой-то там узорчатой паутине, о которой ты толкуешь. И не в твоих видениях или таинственном мужчине. Нет. Потому что, откровенно говоря, я не вижу ни малейшей возможности выяснить, что же все это значит, или понять, почему пересеклись наши с тобой пути. Ни-ка-кой! -- Роуан с минуту помолчала, пристально и испытующе глядя на Майкла, потом продолжила, но уже несколько медленнее: -- Я приняла решение, основываясь на том, что мне известно, на том, что я вижу, слышу и что доступно моему пониманию... В общем, мне нравится этот дом, и я в нем остаюсь. -- Понятно, -- кивнул Майкл. -- И еще. Я остаюсь вопреки существованию таинственного мужчины, вопреки любым предопределениям и совпадениям, вопреки тому факту, что именно я вытащила тебя из океана... Майкл снова кивнул, на этот раз несколько неуверенно, потом со вздохом откинулся на спинку дивана и, не отводя взгляда от Роуан, спросил: -- И все же ты не станешь утверждать, что не хочешь больше встречаться с тем призраком и не испытываешь желания понять суть происходящего... -- Не стану. Но одного этого было бы мало, чтобы удержать меня здесь. К тому же для него не имеет значения, где мы находимся -- здесь, в Монклеве, в Тайбуроне или в Доннелейте. Что же касается тех, кого ты видел, им придется прийти к тебе еще раз и объяснить, в чем все-таки дело и чего они добиваются. Сам ты этого не узнаешь. Роуан помолчала. Она сознавала, что была с Майклом чрезмерно резка, и теперь старалась успокоиться. -- Послушай, -- уже мягче продолжила она, -- если ты все же решишь остаться, то пусть это случится по какой-то иной причине. Ну, например, из-за меня, или потому, что ты родился в этом городе, или просто потому, что здесь тебе будет хорошо... Пусть даже потому, что тебе в детстве нравился этот дом, этот квартал и теперь ты можешь полюбить их снова... -- Я никогда не переставал их любить. -- Прошу только, не сдавайся, не подчиняйся им. Наоборот, делай все вопреки их существованию. -- Роуан, разве можно забыть о том, что только благодаря им я сейчас сижу в этой комнате? Вспомни, ведь мы с тобой встретились не в яхт-клубе! Роуан тяжело вздохнула. -- И все же я настаиваю... -- Ты обсуждала это с Эроном? Он дал тебе такой совет? -- Я не спрашивала его совета. И встретилась с ним лишь по двум причинам. Во-первых, мне необходимо было поговорить с ним еще раз и окончательно убедиться в его искренности и порядочности. -- Ну и как, убедилась? -- Он именно такой, каким ты его описывал. Но я должна была пообщаться с ним в спокойной обстановке. Знаешь, он обворожительный собеседник. -- Знаю. -- Я это почувствовала на похоронах, а точнее, еще раньше -- когда мы столкнулись с ним у могилы Элли. -- Теперь ты спокойна на его счет? -- Да. Я поняла, что он мало чем отличается от нас с тобой. -- Что ты имеешь в виду? -- Он человек увлеченный, даже одержимый, -- Роуан слегка пожала плечами. -- Такой же, как я, если речь идет о хирургии, или как ты, когда восстанавливаешь и возвращаешь к жизни старые дома вроде этого. -- Она помолчала. -- И точно так же, как мы с тобой, он не лишен иллюзий. -- Ясно. -- Во-вторых, я хотела поблагодарить его за то, что он позволил мне прочитать досье, и сказать, что ничуть не возмущена и не обижена и постараюсь оправдать его доверие. Майкл с облегчением вздохнул, хотя слова Роуан привели его в некоторое недоумение. -- Дело в том, что он помог заполнить самый большой и важный пробел в моей жизни. Возможно, он и сам не осознает, какое великое благо совершил. Эрон очень недоверчив и осторожен. Кроме того, ему трудно понять, что такое одиночество, поскольку с детских лет рядом с ним всегда были люди из Таламаски. -- Я знаю, что ты имеешь в виду. Однако мне кажется, что он все отлично понимает. -- И все же он не доверяет мне до конца. Кстати, ты в курсе, что это очаровательное темноволосое привидение пыталось его убить? -- Да, в курсе. -- Я постаралась объяснить, как безмерно ему благодарна. Всего лишь два дня назад у меня не было ни прошлого, ни семьи. А теперь я обрела и то и другое. Мало того, он помог мне найти ответы на самые мучительные и страшные вопросы в моей жизни. Думаю, что и это еще не все. Что ж, будущее покажет. Сейчас, когда я вспоминаю о Тайбуроне и внутренний голос говорит: "Тебе нет нужды возвращаться в тот дом и проводить там в одиночестве остаток своей жизни", -- меня охватывает невыразимый восторг. -- Откровенно говоря, я не ожидал такой реакции с твоей стороны. Мне казалось, ты придешь в ярость и почувствуешь себя оскорбленной. -- Меня совершенно не интересует, каким образом Эрон добывал информацию и что делали для этого его коллеги. Важно лишь то, что, не будь их, не было бы и тех сведений, которые собраны в досье. И тогда я осталась бы один на один со старухой и ее ужасными откровениями. Потому что никто из моих многочисленных родственников при всей их улыбчивости, симпатии ко мне и радости от встречи не смог бы мне помочь. Они не знают историю собственного семейства. Разве что какие-то отрывки. -- Роуан глубоко вздохнула, -- Знаешь, Майкл, некоторые люди не имеют привычки к подаркам. Они не ждут и уж тем более не требуют их, а если получают, то не знают, что с ними делать. Мне приходится учиться этому искусству, Потому что этот дом стал для меня подарком. И досье тоже. Оно помогло мне обрести семью, принять ее такой, какая она есть. И это для меня самый большой подарок в жизни. Майкл слушал ее как завороженный. Его все больше охватывало чувство невероятного облегчения, и в то же время он не мог избавиться от недоуменных сомнений. -- А как ты отнеслась к тому, что говорится в досье о смерти Карен Гарфилд и доктора Лемле? -- наконец отважился спросить он. -- Твоя реакция на это пугала меня больше всего. Лицо Роуан исказилось от внутренней боли, и Майкл тут же пожалел о своей необдуманной и непростительной резкости. -- Ты не понимаешь. -- Голос Роуан звучал по-прежнему ровно и спокойно. -- Ты просто плохо знаешь мой характер. Я всегда считала, что самое страшное в мире это сомнения и подозрения, которые ты не в состоянии ни опровергнуть, ни подтвердить, -- иными словами, неизвестность. Вот почему важнее всего для меня было узнать, обладаю я такой силой или нет. Я и к тебе-то поехала только затем, чтобы ты коснулся меня и сказал, чувствуешь ли ты во мне ее присутствие. Но у тебя ничего не вышло. И только Эрон смог с уверенностью ответить на мой вопрос. -- Теперь понятно. -- Так ли? Роуан проглотила застрявший в горле комок. Чувствовалось, что она с трудом сохраняет спокойствие. Взгляд ее на миг сделался печальным, глаза потухли, и только усилием воли она вновь взяла себя в руки. -- Мне страшно подумать о том, что случилось с Карен Гарфилд. -- чуть хриплым шепотом сказала она. -- Ужасно! Что касается Лемле... Он был болен, и давно. Еще за год до того, как это случилось, у него был инфаркт. Так что с ним вопрос до конца не ясен. Но Карен... Смерть Карен Гарфилд целиком и полностью на моей совести. Но все произошло именно потому, что я не знала... -- Успокойся, я понимаю, -- тихо сказал Майкл. Роуан опять замолчала, на этот раз надолго. В ней явственно ощущалась какая-то внутренняя борьба, лишавшая ее душевного равновесия, и, когда она заговорила вновь, тон был усталым и несколько раздраженным: -- Существовала и третья причина, заставившая меня просить Эрона о встрече. -- Какая? -- Я не могу войти в контакт с темноволосым призраком, а значит, не могу контролировать его действия. Он до сих пор не появился. И, возможно, не появится вообще... -- Но ты уже видела его! Скорее всего, он теперь ждет приглашения от тебя. Роуан задумчиво крутила ниточку, торчавшую из шва на рукаве рубашки. -- Проблема в том, что я не испытываю к нему ничего, кроме враждебности. Ни единого доброго чувства. Все время, что я провела здесь в одиночестве, я звала его и в то же время боялась его и ненавидела. -- Поймав на себе озадаченный взгляд Майкла, она добавила: -- Вполне возможно, он несколько перестарался... -- Ты имеешь в виду, когда трогал тебя? -- Нет. Я имею в виду себя саму. Он перестарался, создав медиума, которого не в силах ни соблазнить, ни свести с ума. Подумай, Майкл! Если я обладаю силой, позволяющей убить человека, существо из плоти и крови, то как может моя ненависть отразиться на Лэшере? -- Понятия не имею, -- признался Майкл. Роуан откинула назад волосы. Руки ее заметно дрожали. -- Если я начинаю испытывать к кому-то неприязнь, то, как правило, очень глубокую, -- попыталась объяснить она. -- И мнения своего не изменяю. Именно такую неприязнь, скорее даже ненависть, я чувствую по отношению к этому существу. Да, я помню, что ты говорил вчера о желании поговорить с ним, поспорить, понять, чего он добивается... Но сейчас во мне есть только ненависть и злость. Майкл долго молчал, пристально вглядываясь в лицо Роуан и чувствуя, как внутри его поднимается и заполняет каждую клеточку его существа волна любви к этой удивительной женщине. -- Да, ты была права, -- наконец сказал он. -- Я действительно плохо тебя знаю. Я очень люблю тебя, но, выходит, совершенно не понимаю. -- Это потому, что ты живешь и думаешь сердцем. -- Роуан нежно коснулась его груди. -- В этом причина твоей доброты и твоей наивности. Но я не такая. Во мне заключено такое же зло, как и во всех, кто нас окружает. Люди редко удивляют меня своими неблаговидными поступками. Злят, выводят из себя -- да. Но не удивляют. Майкл отнюдь не считал себя наивным. Но спорить ему сейчас не хотелось. -- Так вот, -- продолжала Роуан, -- после многочасовых размышлений о том, что же представляет собой моя сила -- способность одним только мысленным проклятием разрывать кровеносные сосуды и нести людям смерть, -- я пришла к выводу, что если и могу использовать ее во благо, то лишь для того, чтобы попытаться уничтожить это существо. Не исключено, что для энергии, которой обладает Лэшер, моя сила окажется не менее разрушительной, чем для любого живого организма. -- Мне такое и в голову не приходило! -- Каждый из нас должен думать своей головой. Я врач. Прежде всего и в первую очередь я -- врач. И только потом -- женщина и личность как таковая. И как врачу мне совершенно ясно, что это существо находится в постоянной связи с нашим физическим миром. Следовательно, оно познаваемо -- познаваемо точно так же, как электричество было познаваемо еще в году этак семисотом от Рождества Христова, хотя в то время никто и понятия о нем не имел. Майкл кивнул. -- Его параметры... Ты вчера спрашивала о его параметрах. И употребила именно это слово. Тебя интересует, обладает ли оно достаточной плотностью, чтобы до него можно было дотронуться? -- Да. Как оно выглядит в момент материализации? Что собой представляет? Ведь и моя сила тесно связана с физическим миром и действует по его законам. Значит, я должна определить и ее параметры тоже. -- Гримаса боли вновь исказила лицо Роуан, но она сумела справиться с эмоциями и продолжила, правда уже почти шепотом: -- Эта сила -- мой жизненный крест. Точно так же, как сила, заключенная в твоих руках, стала жизненным крестом для тебя. И нам придется научиться их контролировать, чтобы иметь возможность самостоятельно решать, где и каким образом находить им применение. -- Согласен. Именно это нам и нужно. -- Я должна сказать тебе еще кое-что. Об этой старухе... О Карлотте... -- Это не обязательно. Можешь ничего не говорить, если не хочешь. -- Могу поклясться, что она знала... Предвидела, что все так и случится. И потому сознательно провоцировала меня. -- Но почему? -- Это было частью ее дьявольского плана. Я голову сломала, пытаясь понять ее замысел. Возможно, она хотела таким образом сломить мою волю, лишить меня уверенности в себе? Она часто играла на чувстве вины, чтобы разрушить личность Дейрдре. Вероятно, ту же тактику она использовала и против Анты. Но я не собираюсь тратить время на разгадывание планов Карлотты. Не этим нам следует сейчас заниматься. Старуха, Лэшер, твое видение... Без конца думать только о них это все равно что ходить кругами по одному и тому же месту. Так мы ни к чему не придем и ничего не добьемся. -- Мне кажется, я никогда не пойму, чего ты хочешь на самом деле. Майкл достал сигареты. Всего три штуки. Он протянул пачку Роуан, но та отрицательно покачала головой. -- Настанет день, -- сказала она, глядя Майклу в глаза, -- когда мы с тобой сядем за стол, будем пить хорошее белое вино, пиво -- все, что тебе будет угодно, и разговаривать. О Петире ван Абеле, о Шарлотте, о Джулиене и обо всех остальных. Но сейчас не время для этого. Сейчас я хочу отделить главное от второстепенного и реальность от мистики. И прошу тебя сделать то же самое. -- Идея ясна, -- откликнулся он, хлопая себя по карманам в поисках спичек, пока наконец не вспомнил, что оставил их старику возле церкви. Роуан вытащила изящную золотую зажигалку и дала ему прикурить. -- Суть в том, что как только мы начинаем сосредоточивать на них наше внимание, в головах возникает полнейший сумбур и мы лишаемся способности действовать. -- Ты права. -- Майкл вспомнил о времени, проведенном в полутемной спальне на Либерти-стрит, и о безрезультатных усилиях хоть что-то вспомнить и понять. И вот теперь он здесь, в том самом особняке, куда так стремился. Однако он лишь дважды отважился снять перчатки -- чтобы коснуться останков Таунсенда и потрогать изумруд. Его пугала даже мысль о том, что можно обследовать таким образом весь особняк -- собственными руками пощупать обивку мебели, деревянные косяки, столы, стулья, вещи, издавна принадлежащие Мэйфейрам... Не говоря уже о том, чтобы коснуться пресловутых кукол, о которых рассказала ему Роуан, или ужасных сосудов с их жутким содержимым... -- В наших головах возникает полнейший сумбур и мы лишаемся способности действовать, -- повторила Роуан, стараясь привлечь к себе внимание Майкла -- И главное, мы перестаем думать о себе, а именно это сейчас необходимо делать. -- Согласен, -- ответил он. -- Хотелось бы мне уметь всегда оставаться таким же невозмутимым. Узнать так много, сознавать, что тебе известна лишь половина правды, и не потерять при этом самообладания, не попытаться немедленно выяснить все до конца... -- Никогда не будь пешкой в чужой игре. В любой ситуации ты должен найти в себе силы и действовать так, чтобы сохранить максимум достоинства и самоуважения. -- То есть во всем стремись к совершенству? -- Что? -- Однажды в Калифорнии ты сказала, что нам следует стремиться к самосовершенствованию. -- Ну да, помню. И до сих пор так считаю. В любой ситуации я стараюсь найти наилучший выход из положения. И не нужно делать из меня монстра, если при каждом удобном случае я не впадаю в истерику. Не стоит думать, будто я не знаю о том, что сделала с Карен Гарфилд, доктором Лемле или той девочкой... Знаю. Поверь мне, отлично знаю. -- Но я не имел в виду... -- Вот именно, что имел, -- В голосе Роуан прозвучали напряженные нотки. -- От того, что я заплачу, лучше не станет. -- Роуан, пожалуйста... -- До встречи с тобой я проплакала целый год. С того момента, как умерла Элли. Потом рыдала уже в твоих объятиях. И когда узнала о смерти Дейрдре, тоже плакала -- потому что никогда ее не видела и не говорила с ней... Плакала, плакала, плакала... И над Дейрдре в гробу, и над мертвой старухой. Все. Хватит. Больше не хочу. Теперь у меня есть дом, семья, история моего рода, подаренная Эроном. У меня есть ты. И реальная возможность начать вместе с тобой новую жизнь. Так о чем же мне плакать, скажи на милость? Она смотрела на него горящими глазами. Чувствовалось, что гнев и борьба с собственными эмоциями буквально испепеляют ее изнутри. -- Если ты не прекратишь, я сейчас сам заплачу, -- взмолился Майкл. Роуан невольно рассмеялась. -- Ладно, -- уже с улыбкой сказала она, -- Но если уж быть откровенной до конца, есть еще одна вещь, способная вызвать у меня слезы. Я заплачу, если... если потеряю тебя. -- Вот это другое дело, -- шепнул Майкл и, прежде чем Роуан успела его остановить, коснулся ее быстрым поцелуем. Она нетерпеливым жестом велела ему отодвинуться, Майкл посерьезнел и, пожав плечами, приготовился слушать. -- Скажи мне, что ты собираешься делать? -- спросила Роуан, -- Я имею в виду тебя самого, а не тех людей из видения, которым от тебя что-то нужно. Что ты хочешь делать? -- Я хочу остаться здесь. Честно говоря, я вообще не понимаю, какого черта так долго сюда не возвращался. -- Вот это другой разговор. По крайней мере, я слышу от тебя нечто конкретное. -- Да уж, это точно. Знаешь, я сегодня прошелся по старым местам -- по тем улицам, на которых вырос. Там все изменилось. Наш квартал никогда не отличался особой красотой, но сейчас... Сейчас от него просто ничего не осталось. -- Ну да что поделаешь, -- поспешил добавить Майкл, заметив тревогу и озабоченность, блеснувшую в брошенном на него взгляде Роуан. -- Для меня Новый Орлеан никогда не ограничивался Эннансиэйшн-стрит. Больше того, скорее это всегда был Садовый квартал, Французский и еще масса других прекрасных мест. Вот тот город, который я любил и люблю и куда я действительно рад вернуться. -- Хорошо. -- Роуан улыбнулась. -- Знаешь, я все время твержу себе: "Я дома, я вернулся, я дома..." И что бы там ни случилось, я больше не желаю покидать свой дом. -- Пошлем их всех к черту, Майкл, -- поддержала его Роуан, -- Кем бы они ни были, пусть катятся ко всем чертям. Во всяком случае, до тех пор пока они не дадут нам повод думать иначе... -- Отлично сказано, -- хмыкнул он. Эта женщина, в которой неразрывно переплетались резкость и удивительная мягкость, была для него поистине загадкой. Возможно, все дело в том, что он, как, наверное, и большинство мужчин, не умел различать силу и холодность в женском характере. -- Они придут к нам снова, -- продолжала она. -- Вынуждены будут прийти. И когда это случится, тогда мы и подумаем, что делать дальше. -- Ты права. Интересно, если я сниму перчатки, они явятся немедленно? -- Не знаю. Но мы не станем ждать их, затаив дыхание. -- Нет, не станем. Несмотря на радостное возбуждение, вызванное словами Роуан, Майкла все больше охватывало странное беспокойство. Он не понимал его истоков, но в то же время был почему-то уверен, что это ощущение будет только усиливаться. -- Тебе нравится любить меня? -- Голос Роуан прервал тревожный ход его мыслей. -- Что? -- Тебе нравится любить меня? -- повторила она. -- Конечно. Мне безумно нравится любить тебя. Но эта любовь повергает меня в ужас -- никогда в жизни мне не доводилось иметь дело с такой сильной женщиной. -- Да, я очень сильная, -- отозвалась она. -- Потому что, если захочу, могу убить тебя тут же, на месте. И никакая мужская сила тебя не спасет. -- Я совсем не это имел в виду, -- начал оправдываться Майкл. Он повернулся в ее сторону и вдруг увидел, как буквально на мгновение изменилось ее лицо. Это холодное и коварное выражение, жестокий блеск глаз из-под полуопущенных век ему уже приходилось видеть однажды -- при лунном свете, проникавшем сквозь стеклянную стену дома в Тайбуроне. Роуан медленно выпрямилась на диване, и Майкл непроизвольно отшатнулся, чувствуя, как от страха волосы дыбом встают на голове. Примерно такое же чувство, наверное, испытывает человек, внезапно заметивший в высокой траве у самых своих ног змею. -- Да что это с тобой? -- шепотом спросил он. Присмотревшись, он увидел, что она вся дрожит, а на смертельно побелевшем лице двумя ярко-красными пятнами горят щеки. Роуан протянула было к нему руки, но вдруг резко отдернула их и крепко сомкнула пальцы, как будто стараясь удержать в них что-то. -- Господи, а я ведь даже не испытывала ненависти к Карен Гарфилд, -- тихо сказала она. -- Ни малейшей. Боже, помоги мне, я... -- Успокойся, это была ошибка, трагическая ошибка. И ты никогда впредь не допустишь ничего подобного. -- Нет. Клянусь... Даже когда это случилось с Карлоттой... Я не хотела... Я не верила... Майклу отчаянно хотелось утешить ее, помочь, но он не знал, что делать. Роуан трясло как в лихорадке, острые зубы до крови прикусили нижнюю губу, крепко сцепленные руки словно свело судорогой... -- Ну же, милая, перестань, успокойся, смотри, ты покалечишь себя, -- шептал он, пытаясь ее обнять и чувствуя, что она напряжена и тверда, как каменное изваяние... -- Клянусь, я не верила, -- твердила она-- Это приходит внезапно, ты все осознаешь, но не веришь, что такое возможно... Я очень разозлилась на Карен за то, что она посмела прийти в дом Элли... Я просто вышла из себя от такой наглости... -- Я понимаю... -- Что же мне делать? Как научиться сдерживать свои чувства? Неужели эти приступы будут возвращаться и постепенно разрушат меня изнутри? -- Нет, ни в коем случае. Она отвернулась от Майкла, подтянула колени к груди и невидящим взглядом уставилась в пространство. Сейчас она выглядела чуть спокойнее, однако глаза были неестественно широко раскрыты, а пальцы по-прежнему беспокойно подергивались. -- Меня удивляет, как это тебе до сих пор не пришел в голову самый очевидный ответ, -- наконец сказала она. -- Ведь он напрашивается сам собой. -- Какой еще ответ? -- Вполне возможно, что твоя миссия очень проста -- убить меня. -- Господи, да как ты могла додуматься до такого? -- Майкл притянул Роуан поближе к себе и откинул назад пряди волос с ее влажного лба. Она смотрела на него отсутствующим взглядом и мыслями в тот момент была где-то очень далеко. -- Выслушай меня, солнышко, -- ласково заговорил он. -- Жизнь у человека может отнять кто угодно. В этом нет ничего сложного. Существуют миллионы способов. И тебе, как врачу, это известно гораздо лучше, чем мне. Возьми, к примеру, Карлотту. Слабая женщина убила человека, который мог бы задушить ее одной левой. Когда я сплю, меня может убить кто угодно -- было бы желание. Скальпель, шляпная булавка, капля яда... Да что толку перечислять -- способов действительно много, один легче другого. Но мы не совершаем ничего такого просто потому, что это не приходит нам в голову -- у нас даже мысли об этом не возникает. Точно так же было и с тобой, пока ты не обнаружила, что обладаешь некой сверхъестественной силой, которая выходит за рамки привычных представлений о возможности выбора, импульсивности или самоконтроле, не подчиняется никаким законам и требует от тебя отчетливого понимания того факта, что ты осознаешь в себе эту силу. Поверь, у тебя хватит мужества, чтобы познать и обуздать эту силу внутри себя. Роуан согласно кивнула, но Майкл видел, что она ему не верит. Да и сам он не до конца верил тому, что говорил. Проблема состояла в. том, что, если Роуан не научится контролировать свою страшную силу, она непременно воспользуется ею вновь. И отрицать это нет никакого смысла. Однако он должен был сказать ей кое-что еще -- и это касалось его видения и силы ею рук. -- Помнишь, -- начал он, -- в первую ночь после нашей встречи ты попросила меня снять перчатки? Я выполнил твою просьбу. Мы занимались любовью, наши обнаженные тела соприкасались, я держал твои руки в своих. И что же я тогда в тебе видел? Только доброту. Доброту и любовь. -- Он поцеловал ее в щеку и вновь отбросил назад непокорные пряди волос, все время падавшие ей на лицо. -- Ты права во многом, но только не в этом. Моя миссия не может заключаться в том, чтобы причинить тебе хоть малейшее зло. Я обязан тебе жизнью. Майкл повернул Роуан к себе лицом и поцеловал, чувствуя, что она все еще не пришла в себя. Все так же отстраненно глядя в пространство, она медленно сняла с себя его руки, нежно коснулась его щеки ответным поцелуем, словно извиняясь за нежелание выносить сейчас его прикосновения. Погруженный в раздумья, Майкл еще какое-то время оставался сидеть с ней рядом, оглядывая зал: высокие зеркала в резных, потемневших от времени рамах, покрытый пылью старинный рояль фирмы "Безендорф", выцветшие шторы... В конце концов он не выдержал, встал и направился к боковому окну, за которым располагалась терраса. -- О чем ты недавно говорила? -- вдруг спросил он Роуан, поворачиваясь к ней лицом. -- О сумбуре и о том, что мы лишаемся способности действовать? Да, именно. Точное слово -- сумбур. Она не ответила и по-прежнему неподвижно сидела на диване, обхватив руками колени и глядя в пол. Тогда он сам подошел, поднял ее на руки и пристально вгляделся в мертвенно-бледное лицо с яркими пятнами румянца на щеках. Потом приник поцелуем к ее губам. Он не встретил никакого сопротивления, словно Роуан даже не сознавала, что он целует ее, словно она спала или была без сознания. Но постепенно она стала возвращаться к жизни и наконец обвила Майкла руками за шею и ответила на поцелуй. -- И все же, Роуан, этот замысел существует, -- прошептал он ей в самое ухо. -- Равно как и паутина, в которой все мы запутались. Но я верил всегда и верю сейчас, что те люди, которые свели нас с тобой вместе, имели благие намерения. И та миссия, которую они на меня возложили, тоже несет в себе только доброе начало. Я должен выяснить, в чем она состоит, и сделаю это. Но я не сомневаюсь, что это миссия добра, так же как не сомневаюсь в доброте, заложенной в основу твоей натуры. Роуан со вздохом выскользнула из его объятий, с нежностью поцеловала его пальцы и отошла на середину зала. Она остановилась под широкой аркой, разделявшей пространство на две части, и принялась рассматривать резные детали лепнины на потолке и саму арку, изящно спускавшуюся к карнизам, расположенным по обе ее стороны. Такая перемена в ее настроении больно ранила Майкла, хотя внешне он по-прежнему оставался совершенно спокойным. -- Наплевать! -- наконец прошептала она, словно разговаривая сама с собой. Луч солнца, проникший в зал сквозь грязную сетку и пыльные стекла окна, упал на покрытый желтым воском пол. Вокруг Роуан закружились пылинки. -- Все это пустая болтовня... -- продолжала она. -- Следующий шаг за ними. Ты сделал все, что мог. Я тоже. И вот мы здесь. Теперь пусть приходят... -- Да. Теперь пусть приходят. Роуан обернулась и молча поманила Майкла к себе. Лицо ее было печальным и умоляющим. Буквально на доли секунды Майкла охватил необъяснимый страх, явственное ощущение угрозы. Он любил Роуан и бесконечно дорожил этой любовью, и все же... И все же он боялся... -- Так что же нам делать, Майкл? -- спросила она, и неожиданно лицо ее осветила чудесная, нежная улыбка. -- Не знаю, радость моя. -- Он коротко рассмеялся, пожав плечами. -- Понятия не имею. -- Ты не догадываешься, о чем я хочу тебя сейчас попросить? -- Нет. Но я готов выполнить любую твою просьбу. -- Расскажи мне об этом доме, -- попросила Роуан, беря его за руку и глядя прямо в глаза. -- Расскажи все, что тебе известно о подобных особняках, и скажи, действительно ли его можно спасти. -- Солнышко, да он только этого и ждет! Он еще так же прочен и крепок, как любой замок в Монклеве или Доннелейте. -- А ты можешь спасти его? Не собственными руками и не один, конечно... -- Я с удовольствием сделаю это собственными руками. -- Он вдруг запнулся и посмотрел на свои давно никуда не годные, отвратительные, затянутые в перчатки руки. Сколько же времени прошло с тех пор, как они держали молоток, пилу или касались рубанком нежного дерева? Майкл перевел глаза на арку, на лепнину потолка, с которой свисали клочья облупившейся краски. -- Боже, с каким бы удовольствием я взялся за эту работу! -- А что, если ты получишь полную свободу действий? Что, если ты сможешь нанять сколько угодно рабочих -- плотников, штукатуров, кровельщиков, маляров, -- словом, кого сочтешь нужным и в любом количестве? Сможешь ли ты восстановить этот дом в первозданном виде, вплоть до малейшей детали?.. Роуан говорила что-то еще, слова лились медленным потоком. Но он уже все понял и не нуждался в пояснениях. Интересно, знала ли она, что означало для него такое предложение? Работа по реставрации подобного особняка всегда была мечтой его жизни, Но сейчас речь шла не о подобном, а о том самом особняке! Память мгновенно перенесла его назад, во времена далекого детства, когда он, маленький мальчик, стоял перед запертыми воротами и завороженно рассматривал каждую деталь фасада, а потом мчался в библиотеку, чтобы взять с полки тяжелый том, раскрыть его на нужной странице и долго вглядываться в запечатленные на бумаге интерьеры чудесного дома, среди которых был и этот зал, и холл, и... Потому что тогда он не мог даже помыслить о том, что настанет день, и он увидит их собственными глазами... Но в его видении та женщина сказала... "... сходящиеся в определенный момент времени... в этом доме... в тот решающий момент, когда..." -- Майкл! Так ты хочешь этим заняться? Он увидел, как посветлело от радости и словно вспыхнуло счастьем, как у ребенка, лицо женщины. Но она казалась такой далекой! Такой прекрасной, счастливой. И такой далекой. "Это ты, Дебора?" -- Да сними же перчатки, Майкл! -- Резкие нотки в голосе Роуан заставили его вздрогнуть. -- Ты хочешь вернуться к работе? Вновь стать самим собой? Вот уже пятьдесят лет в этом доме никто не был счастлив. Здесь не знали, что такое любовь. Никто не добивался успеха. Настало наше время! Мы будем здесь жить, любить, мы добьемся успеха и одержим победу! И в конце концов мы завоюем этот дом! Вернем его к жизни. Я поняла это, прочитав досье Мэйфейрских ведьм, Майкл. Это наш с тобой дом! "Но ты можешь изменить... Даже на миг не сомневайся в том, что ты обладаешь силой... Ибо сила исходит..." -- Майкл, ответь мне наконец... "Изменить что? Не оставляй меня! Пожалуйста, не оставляй меня вот так! Скажи мне!" Однако все они исчезли. Словно и не были только что рядом с ним. Он стоял вместе с Роуан в лучах солнца, согревающих янтарно-желтый пол, и Роуан с нетерпением ожидала его ответа. И дом тоже словно замер в ожидании. Прекрасный, несмотря на ржавчину и грязь, несмотря на царящее повсюду запустение, на сорняки, пробивающиеся между камнями, на лозы, которыми густо увиты стены, несмотря на зной и сырость, -- он ждал... -- Конечно хочу, дорогая. Ты еще спрашиваешь! -- воскликнул Майкл. Он как будто только что очнулся от глубокого сна и вдруг со всей полнотой ощутил удивительно нежный аромат жимолости, услышал пение птиц за окном, почувствовал на своей коже тепло солнца... Резко повернувшись, он взял Роуан за руку. -- Свет! Мы должны впустить сюда свет! Пойдем со мной, Роуан. Посмотрим, можно ли распахнуть эти ставни! 19 Они с благоговением принялись изучать дом и поначалу вели себя скорее как посетители музея, которые сбежали из-под присмотра гида и боятся злоупотребить полученной свободой. Они бродили из комнаты в комнату, открывали ставни и отдергивали шторы, осторожно заглядывали в шкафы и комоды, но не решались трогать личные вещи, принадлежавшие бывшим, обитателям особняка, или чайную чашку, оставленную на столике, или забытый кем-то в кресле журнал. Но постепенно атмосфера дома перестала вызывать у них ощущение некой чужеродности, и шаги их сделались смелее. В библиотеке они провели более часа, просматривая содержимое полок, время от времени снимая с них ту или иную книгу в кожаном переплете и перелистывая страницы старинных изданий классиков литературы. Здесь же они обнаружили и множество гроссбухов, привезенных из Ривербенда, и очень расстроились, увидев, что большинство из них сильно повреждены временем и сыростью; страницы крошились и рассыпались под пальцами, и прочесть старые финансовые отчеты и записи о наиболее важных событиях в жизни семьи было уже невозможно. Оставленные на столе деловые бумаги они решили передать Райену Мэйфейру, чтобы тот внимательно просмотрел их и отправил по назначению. А вот портреты на стенах холла рассматривать было очень интересно. -- Это, должно быть, Джулиен, -- указал Майкл на один из таких портретов, с которого на них с холодной улыбкой мрачно взирал красивый, но, без сомнения, не отличавшийся добротой характера мужчина. -- А что там, на заднем плане? Не могу разглядеть... Темно. В конце концов на потемневшем от старости холсте ему все же удалось рассмотреть, что Джулиен стоит на крыльце этого самого особняка. -- Да, смотри, вон на той фотографии тоже Джулиен, но уже с сыновьями, -- откликнулась Роуан. -- Тот, что к нему ближе всех, -- Кортланд, мой отец. На фото, как и на портрете, Майкл увидел то же крыльцо, однако люди, на нем стоящие, выглядели гораздо более веселыми. Интересно, а что он увидит, если снимет сейчас перчатки и коснется этих беззаботно улыбающихся лиц? Быть может, Дебора ждала от него именно этого? Майкл быстро отвернулся от фотографии и поспешил за Роуан, которая ушла вперед. Ему нравилась ее стремительная и легкая походка, нравилось смотреть, как разлетаются в такт шагам светлые волосы. Она была уже возле двери в столовую и, обернувшись, поманила его за собой. -- Ты идешь? В маленькой, с высоким потолком буфетной они обнаружили целую коллекцию великолепного фарфора. Здесь же хранилось великое множество столового серебра прекрасной работы, включая старинные наборы с клеймами лучших английских мастеров и выгравированной на обратной стороне заглавной буквой "М". Как специалист по викторианской эпохе, Майкл хорошо разбирался в такого рода предметах и с легкостью мог определить назначение практически каждою из них, будь то рыбные ножи, специальные вилки для вскрытия устричных раковин, ложки для желе или какие-либо приспособления, которыми в наше время уже не пользуются. Серебряные шандалы, чаши для пунша, подносы и. блюда для хлеба и масла, старинные кувшины для. воды, кофейники, чайники, графины... -- всего не перечислить. Стоило чуть посильнее потереть их пальцем, и на потемневшей от времени поверхности появлялось сияющее пятно. За стеклянными дверцами просторных горок прятались хрустальные бокалы самых разнообразных форм и размеров, блюда и тарелки из освинцованного стекла. Все это богатство прекрасно сохранилось и требовало лишь небольших усилий, чтобы вновь засиять во всем своем великолепии. А вот льняные, отделанные кружевом скатерти и салфетки пришли практически в полную негодность и покрылись черными пятнами плесени, сквозь которые кое-где проглядывала все та же заглавная "М". Рядом были аккуратно разложены костяные, золотые и серебряные кольца для салфеток. Майкл внимательно рассмотрел некоторые из них. Интересно, что обозначают эти буквы? "МБМ"... Неужели это Мэри-Бет Мэйфейр? Да, скорее всего. А вот другие инициалы -- "ДЖМ"... Наверное, Джулиен Мэйфейр. Майкл поспешил положить кольца на место. Длинные лучи послеполуденного солнца пронзали столовую и освещали стены, отчего создавалась иллюзия, будто роспись на них вот-вот оживет: в бескрайних полях огромных плантаций будет гулять ветер, а люди вернутся к своим повседневным делам. Огромный овальной формы стол стоит на своем месте в центре комнаты, наверное, уже более столетия, равно как и выстроившиеся вдоль стен стулья с резными спинками в стиле Томаса Чиппендейла "Как чудесно смотрится Роуан в таком интерьере! -- отметил про себя Майкл. -- Неужели в самом скором времени мы с ней будем обедать здесь вдвоем, при свечах?" -- Да, -- словно в ответ на его мысли шепотом произнесла Роуан. И еще раз повторна: -- Да. Стеклянной посуды, хранившейся в официантской, хватило бы для сервировки королевского банкета; тончайшие бокалы и тяжелые стаканы с толстым дном, рюмки и стопки -- для шерри и бренди, для шампанского и вина... -- словом, для любого случая и любых напитков. И все это несметное богатство, казалось Майклу, как будто застыло в ожидании одного-единственного мановения волшебной палочки, которое вернет его к жизни и позволит вновь служить людям. -- Знаешь, о чем я сейчас мечтаю? -- спросила его Роуан. -- О том, как было бы здорово вновь, как в прежние времена, устраивать здесь грандиозные приемы и общесемейные сборы. Представляешь? Накрытые столы, изысканные блюда и много-много Мэйфейров... Майкл не ответил. Он любовался ее профилем и игрой света в гранях фужера на высокой ножке, который она машинально крутила в руках. -- Я буквально очарована этим домом, -- продолжала Роуан. -- И даже представить себе не могла, что где-то в Америке еще сохранились такие особняки. Удивительно. Я путешествовала по всему миру, но нигде не видела ничего подобного. Такое впечатление, что время здесь остановилось давным-давно. -- Да, похоже, за последние десятилетия здесь мало что изменилось, -- с улыбкой откликнулся Майкл. -- И. слава Богу! -- И все же мне кажется, что эти комнаты я видела в своих снах, но потом, проснувшись, тут же забывала о них. Однако память в своих глубинах хранила обрывки воспоминаний -- вот почему в том мире, который существует за стенами этого дома, я всегда чувствовала себя чужой. Они вместе спустились в залитый солнцем сад, медленно обошли вокруг бассейна и осмотрели помещения раздевалок и душевых кабин с перекошенными или сорванными с петель дверями и потрескавшимися раковинами. -- Все это легко починить и привести в порядок, -- сказал Майкл. -- Смотри. Построено из кипариса. А трубы медные. Кипарис вечен, он неподвластен разрушительному влиянию времени. Мне достаточно будет пары дней на всю работу. Задний двор, где когда-то стояли вспомогательные постройки, зарос высокой травой. Из деревянных домиков сохранился лишь один, да и тот наполовину развалился. -- И это поправимо. -- Сквозь грязную защитную сетку Майкл старался получше разглядеть, что делается внутри. -- Наверное, здесь когда-то жили слуги-мужчины. Неподалеку рос тот самый дуб, в ветвях которого Дейрдре находила свое убежище. Только весной, когда солнце палит не столь беспощадно, молодые листочки еще сохраняют свежесть и нежно-зеленый цвет. А сейчас крона дерева была темной, пыльной и жесткой от жары, Возвышавшиеся над зарослями травы и сорняков огромные купы банановых деревьев походили на сказочных чудовищ. Границу владений с этой стороны обозначала длинная кирпичная стена, густо увитая плющом и глицинией до самых ворот, выходивших на Честнат-стрит. -- А глициния все еще цветет, -- заметил Майкл. -- Каждый раз, проходя мимо, я любовался этими великолепными пурпурными соцветиями. Мне нравилось прикасаться к ним или просто смотреть, как трепещут на ветру лепестки. А почему бы ему и сейчас хоть на несколько минут не снять перчатки и не погладить эти нежные, хрупкие цветы? Роуан стояла с закрытыми глазами. Быть может, она прислушивалась к пению птиц? Майкл окинул взглядом заднее крыло дома: несколько дверей для слуг, перед каждой -- небольшая, огражденная белой деревянной решеткой и такими же перилами терраса. При виде этих решеток у Майкла защемило сердце -- они заставили его вспомнить детство и наконец-то почувствовать себя здесь как дома. Дома. Как будто ему доводилось когда-нибудь жить в подобном доме! Но, с другой стороны, едва ли хоть кто-нибудь из тех, кто видел этот особняк только издали, любил его больше. Майкл постоянно вспоминал его, часто видел во сне и мечтал вернуться сюда с тех самых пор, как уехал из Нового Орлеана... "Ты даже не представляешь, насколько сильна угроза..." -- Майкл? -- В чем дело, солнышко? -- Он поцеловал ее и с наслаждением вдохнул запах согретых солнцем волос и влажной от жары кожи. Однако дрожь, вызванная воспоминанием о видении, не исчезала. Он огляделся, стараясь переключить внимание на что-нибудь более реальное, прислушался к гудению насекомых в листве. "... паутина лжи..." Роуан уже шла дальше по высокой траве. -- Смотри, Майкл, здесь под ногами камень. Все выложено плитняком. Он догнал ее в саду. В зарослях самшита они обнаружили миниатюрные греческие статуи -- сатиры слепо смотрели на них из-под ветвей, мраморная нимфа пряталась среди темной восковой листвы камелий. Желтые соцветия лантаны сверкали на солнце. -- "Яичница с беконом" -- так мы прозвали эти цветы. -- Майкл сорвал и протянул Роуан хрупкий стебелек. -- Смотри, как красиво сочетаются в них желтые, коричневые и оранжевые оттенки. А это недотрога. Вон те крупные голубые цветы возле переднего крыльца -- штокроза, но нам больше нравилось называть их алтеей. -- Алтея... Как чудесно звучит! -- А это... -- Майкл указал рукой на лианы, обвивающие террасу снаружи. -- Это "Венок королевы". Побеги здесь, видимо, обрезали, чтобы они не ползли по сетке и не мешали Дейрдре видеть, что происходит на улице. Посмотри, с другой стороны они сильно разрослись и почти вытеснили бугенвиллею. Удивительное растение Действительно по-королевски красивое. Господи! Сколько раз в Калифорнии, завершив реставрацию и покончив с меблировкой очередного дома, я пытался создать нечто подобное! Даже притаскивал какие-то уродливые кадки со свалок... А здесь все в изобилии растет само по себе... -- И все это теперь принадлежит тебе, -- с улыбкой сказала Роуан, и в голосе ее звучала искренняя радость. -- Тебе и мне. -- Она обняла Майкла и сжала его спрятанные под перчатками руки. -- Но что, если дом все же не такой крепкий, каким кажется? Сколько времени займет его ремонт? -- Иди сюда, -- Майкл вновь повел ее вокруг дома. -- Встань здесь и внимательно посмотри. Ни одно крыльцо не перекошено. Значит, фундамент в прекрасном состоянии. Нигде нет ни потеков, ни пятен сырости. В прежние времена все эти террасы предназначались для слуг, которым разрешалось входить в дом только с задней стороны. Вот почему окна здесь такие высокие и начинаются от самого пола. Фактически это не окна, а двери. Кстати, я проверил -- все они отлично открываются и закрываются, а значит, и рамы в полном порядке. Кроме того, с этой стороны весь особняк открыт речному бризу. Если ты обращала внимание, очень многие дома в городе обращены задними фасадами к реке -- они расположены так, чтобы ветер продувал их насквозь. Роуан посмотрела на окна комнаты Джулиена. О чем она думала в тот момент? Быть может, вновь вспоминала об Анте? -- Я чувствую, как зло покидает эти стены... -- прошептала Роуан. -- Наверное, так и было предопределено: мы должны были прийти в этот дом, чтобы жить в нем и любить друг друга. "Да, я тоже так считаю", -- хотелось сказать Майклу, но он почему-то промолчал. Возможно, его настораживало царившее повсюду безмолвие: застывшее пространство вокруг них казалось обитаемым, словно кто-то невидимый наблюдал за каждым их шагом и слушал их разговор, и он не рискнул бросить вызов таинственной силе. -- Все стены сложены из прочного кирпича, -- продолжил он свои объяснения. -- Толщина некоторых -- я измерял, когда мы осматривали дом, -- составляет целых двадцать дюймов. Снаружи их оштукатурили, чтобы дом производил впечатление каменного, ибо такова была мода того времени. Видишь небольшие желобки на поверхности краски? Они сделаны специально, чтобы создать иллюзию, будто особняк выстроен из крупных каменных блоков. Следует признать, что здесь наблюдается полнейшее смешение стилей: чугунные узоры решеток, дорические, ионические и коринфские колонны, конусообразные двери... -- Да, как замочные скважины, -- перебила его Роуан. -- А знаешь, где еще я совсем недавно видела такую же дверь? На склепе. На самом верху склепа Мэйфейров. -- То есть как это -- на самом верху? -- Там вырезано изображение двери, точная копия тех, что и в особняке. Я уверена, что это так, если, конечно, не принять его за обыкновенную замочную скважину. Я тебе покажу. Мы можем пойти туда завтра. Склеп стоит чуть в стороне от центральной дорожки. Изображение двери на склепе? Майклу отчего-то сделалось не по себе. Откровенно говоря, он терпеть не мог кладбища, склепы и тому подобные места. Но рано или поздно туда все равно придется пойти -- так стоит ли откладывать? Однако сейчас ему хотелось как можно дольше побыть здесь и в полной мере насладиться видом особняка при солнечном свете, а потому он вернулся к прерванному рассказу: -- Арочные окна -- это уже влияние другого стиля, итальянского. Тем не менее разношерстные детали умело собраны в единое целое, и каждая выполняет свою функцию. Даже высота потолков -- пятнадцать футов -- обусловлена здешним климатом. Дом открыт свету и ветру и служит великолепной зашитой от летнего зноя. Роуан обняла Майкла за талию, они вместе вошли в дом и стали пешком подниматься по лестнице. -- Обрати внимание на лепнину. -- Майкл указал наверх. -- Она выполнена руками искусных мастеров. Ни единой трещинки, вызванной осадкой дома. Уверен, если мы сейчас спустимся в подвал, то обнаружим, что стены уходят глубоко вниз, а лежни, которые держат всю конструкцию, невероятно огромные и прочные. Иначе и быть не может. Нигде ни единого перекоса по горизонтали. -- А у меня было такое впечатление, что дом вообще не удастся спасти. -- Представь себе, что мы сорвали эти старые обои и выкрасили стены в яркие, теплые тона. Представь, что все деревянные детали отмыты до блеска... -- Теперь он наш... -- снова прошептала Роуан. -- Твой и мой. И с сегодняшнего дня мы начинаем писать собственную историю... -- Досье Роуан и Майкла, -- с легкой улыбкой закончил за нее Майкл, останавливаясь на площадке второго этажа, -- Здесь интерьеры попроще. Потолки приблизительно на фут ниже и без лепнины, Да и в целом размах уже не тот, что внизу. Роуан со смехом покачала головой. -- Ну и какая высота потолков у этих комнатушек -- футов тринадцать? Они вошли в первую из расположенных на втором этаже спален, окна которой выходили на переднюю и боковую террасы. На комоде лежал молитвенник Белл -- ее имя было вытеснено золотом на обложке. На стенах висели фотографии в позолоченных рамках с пыльными стеклами. -- И здесь Джулиен. Смотри, это ведь он? -- спросил Майкл. -- А это, должно быть, Мэри-Бет. Роуан, а вы с ней очень похожи! -- Мне уже сказали об этом. Над кроватью с четырьмя столбиками висел шелковый балдахин, украшенный венком из роз. На подушке по-прежнему лежали четки с выгравированным на обратной стороне распятия именем Белл. Все вокруг было покрыто толстым слоем пыли, обои выцвели и кое-где отстали от стен, ковер на полу протерся, а тяжелые шкафы чуть наклонились вперед. За чесучевыми шторами, словно призраки, маячили ветви огромного дуба. Туалетная комната была отделана очень просто: кафельные стены, сохранившиеся без изменений еще со времен Стеллы, допотопная лохань, какие и теперь еще можно увидеть в старинных отелях, унитаз на высокой подставке и стопки пыльных полотенец. -- О, Майкл, но это же лучшая комната! -- воскликнула за его спиной Роуан. -- Окна обращены на юг и на запад... Кстати, помоги-ка мне открыть хоть одно из них. Они подняли раму и вышли на переднюю террасу. -- Как в дупле! -- воскликнула Роуан, гладя пальцами корявую кору дубовой ветки, -- Смотри, белка! Даже две! Мы их спугнули. Мы как будто оказались с тобой в лесу и если сейчас взберемся на это дерево, то сможем подняться до самого неба. Майкл внимательно осмотрел стропила. Крепкие, как и все остальное. Все, что им требуется, это свежая краска. И крыша нигде не протекает. Да, этот дом давно требует хорошего ремонта. Майкл снял куртку. Жара наконец допекла его -- даже здесь, где явственно ощущался дувший с реки ветерок. Роуан, сложив руки на перилах, смотрела вниз. Сквозь полупрозрачную завесу нежной листвы оливковых деревьев отсюда хорошо просматривались ворота. Майкл вдруг отчетливо увидел возле них себя -- маленького мальчика, завороженно глядящего на шикарный особняк. Но тут Роуан схватила его за руку и буквально втащила обратно в комнату. -- Там еще одна комната, Майкл. Она тоже выходит на боковую террасу! Там можно устроить маленькую гостиную. Взгляд Майкла задержался на одной из фотографий. Стелла? Да, судя по всему она... -- Это будет просто здорово -- маленькая гостиная рядом со спальней... Он смотрел на молитвенник. На белой коже отчетливо выделялись золотые буквы: "Белл Мэйфейр", Может, все-таки стоит рискнуть? Снять перчатку и коснуться его, хотя бы на несколько секунд. Ну действительно, что плохого может сделать ему добрая, безобидная Белл? -- В чем дело, Майкл? Нет, он не может решиться на это. Если он начнет пользоваться своей силой, то уже не сможет остановиться. И тогда начнется кошмар, который в конце концов просто убьет его: видения, беспорядочно сменяющие друг друга образы, какофония звуков... А что, если его заставят? Что, если кто-нибудь просто сдернет перчатку с его руки и принудит его коснуться того или иного предмета? При одной только мысли о такой возможности Майкла охватил страх. Бросив последний взгляд на молитвенник, он поспешил уйти. -- Майкл! Это, наверное, комната Милли. Здесь даже есть камин. -- Роуан стояла перед огромным шкафом, держа в руке дамский носовой платочек с монограммой. -- Эти комнаты почему-то напоминают мне святилища. За окном соседней комнаты густо разрослись бугенвиллеи, полностью скрыв под своими побегами перила боковой террасы. Она располагалась как раз над той, где обычно сидела Дейрдре, однако оставалась открытой -- защитной сетки здесь не было. -- Да, во всех этих комнатах есть камины, -- машинально откликнулся Майкл, не отводя отсутствующего взгляда от пурпурных цветков. -- Нужно будет обследовать дымоходы. Такие камины никогда не топили дровами -- только углем. -- А это еще что за запах, Майкл? Роуан стояла возле двери в чулан. -- Боже мой! Неужели вы, Роуан Мэйфейр, никогда не ощущали запаха камфоры в старых чуланах? -- Я никогда не бывала в таких старых чуланах, Майкл Карри, -- со смехом парировала Роуан. -- Я никогда не жила ни в таких старых домах, ни в таких старых отелях. "Все должно быть на современном уровне", -- любил говорить мой отчим. Так что... Рестораны на крыше, стекло и металл... Ты даже не можешь себе представить, какой ценой нам иногда доставался этот самый "современный уровень"! А Элли вообще не выносила вида старинных или подержанных вещей. Она даже одежду носила не больше года, а потом безжалостно выбрасывала. -- Тогда тебе должно сейчас казаться, что ты попала на другую планету. -- Нет, у меня, скорее, такое ощущение, будто я оказалась в другом измерении. -- Роуан задумчиво поглаживала старые платья, висевшие в шкафу. -- Подумать только! Она всю жизнь прожила в этой комнатке... Боже! Какие жуткие обои! Майкл, смотри! Там, кажется протечка. -- Совсем маленькая, солнышко. В таком огромном доме, как этот, это вполне естественно. Однако шпаклевке, похоже, конец. -- Шпаклевке конец? Что ты хочешь этим сказать? -- Видишь, как она покоробилась? Придется все делать заново. Работы дня на два. -- Ты просто гений! Майкл в ответ лишь со смехом покачал головой. -- Здесь есть и ванная комната, тоже очень древняя. -- Роуан продолжала изучать свои новые владения. -- Интересно, как это все будет выглядеть после ремонта и уборки? -- Ну, я-то, поверь, это очень хорошо представляю. И точно знаю, что и как нужно сделать. Последней из больших комнат на этаже была комната Карлотты -- просторная, мрачная, словно пещера. Черная кровать с четырьмя столбиками и выцветшими оборками из тафты, несколько стульев, покрытых чехлами, книжная полка со справочниками и трудами по юриспруденции... От затхлого запаха у Роуан кружилась голова. Здесь тоже лежали четки и молитвенник, а кроме них -- пара белых перчаток, серьги с камеями и нитка бус из черного янтаря. -- Мы называли его "бабушкин бисер", -- сказал Майкл. -- Надо же, а я и забыл, что он существует! Он потянулся было к бусам, но тут же, словно обжегшись, резко отдернул руку. -- Мне тоже не нравится здесь, -- заметив его жест, сказала Роуан. -- Не хочу даже дотрагиваться до того, что ей принадлежало. Она с неприязнью обвела взглядом комнату, и вид у нее при этом был несколько даже испуганным. -- Пусть Райен позаботится обо всем -- он обещал. Кажется, он говорил, что Джеральд Мэйфейр должен приехать и все забрать, потому что свои личные вещи она завещала его матери. -- Роуан было явно не по себе. Она вдруг вздрогнула и обернулась к большому зеркалу. -- Опять этот запах камфоры! И еще чего-то... никак не пойму... -- Вербены и розовой воды, -- пояснил Майкл. -- Он теперь в моде. -- Отвратительный запах -- он пугает меня и наводит на мрачные мысли. Открыв дверь в дальнем конце комнаты, они оказались в маленьком коридорчике с короткой лестницей, которая вела к еще двум комнатам, расположенным одна за другой. -- В прежние времена здесь спали горничные, -- сказал Майкл. -- Эухения и сейчас живет в той, что подальше. Фактически мы попали сейчас в крыло, которое предназначается для прислуги. Этой дверью раньше не пользовались -- просто потому, что ее не было. Ее пробили в кирпичной стене совсем недавно, всего несколько лет назад. В конце коридора был виден тусклый свет. -- Там лестница, ведущая в кухню. А это ванная Эухении. Тебе, наверное, известно, что на Юге черные слуги не имели права пользоваться теми же ванными, что и белые. Они вернулись в большую комнату и подошли к окну. Майкл отдернул шторы. -- Видишь, -- сказал он, -- вон там протекает река. А теперь взгляни на дом, стоящий напротив. Он тоже повернут в сторону речного берега. И кирпич точно так же оштукатурен под камень. Даже старинный каретный сарай сохранился. И дубы в саду не менее древние, чем здесь. -- Куда ни глянь -- повсюду дубы, -- тихо прошептала Роуан, словно боясь потревожить лежащую везде пыль. -- И небо такого сочного голубого оттенка. Здесь даже свет другой. Похоже на Флоренцию или Венецию. -- Да, действительно... -- рассеянно откликнулся Майкл, вновь оглядывая комнату Карлотты. Почему ее вещи вызывают у него такое отвращение? Быть может, неприязнь к ним передалась ему от Роуан? -- Что с тобой? -- обеспокоенно спросила она. -- Пойдем отсюда. Он схватил Роуан за руку и едва ли не вытащил в коридор. Как не хотелось ей входить в комнату Дейрдре! И тем не менее ей придется пройти весь путь до конца. Майкл почти физически ощущал ее отвращение и душевное смятение, когда она смотрела на фотографии в рамках, на плетеные стулья в викторианском стиле... Заметив, как вздрогнула Роуан при виде жуткого темного пятна на матраце, он обнял ее и крепко прижал, к себе. -- Ужасно! -- воскликнул он. -- Надо будет позвать кого-нибудь, чтобы здесь все вычистили и вымыли. -- Я сама позабочусь об этом, -- ответила Роуан. -- Нет, это сделаю я. Там, внизу, ты спросила, могу ли я взять на себя все работы по реставрации дома, нанять нужных людей и так далее. Так вот, это тоже входит в мои обязанности. Откуда взялось это темное липкое пятно? Было ли оно следствием кровотечения, возникшего уже перед самой смертью, или бедная женщина вынуждена была лежать и медленно гнить в собственных испражнениях, стремительно разлагавшихся от жары и влажности? -- Не знаю, -- прошептала Роуан, отвечая на его не заданные вслух вопросы, и прерывисто вздохнула, -- Я уже попросила представить мне официальное заключение. Райен обещал помочь мне в этом. Кроме того, я говорила с сиделкой, с Виолой. Очень милая женщина. А врач сказал лишь, что необходимости в том, чтобы отправлять Дейрдре в больницу, не было. Вообще, разговор был каким-то странным. Врач был явно недоволен моим звонком и крайне неохотно отвечал на вопросы. А потом заявил, что самое гуманное было позволить ей умереть. Майкл еще сильнее прижал Роуан к себе и провел губами по ее щеке. -- А что это за свечи? -- спросила она, указывая на некое подобие миниатюрного алтаря возле кровати. -- И эта ужасная фигура? -- Это статуя Богоматери. Иногда ее изображают вот так, с обнаженным сердцем. А свечи приносят из церкви. Это святые свечи. Когда в первый вечер после своего приезда я стоял за оградой и смотрел на окна, мне были видны их отблески. Но я и представить себе не мог, что она здесь умирает. Откровенно говоря, я понятия не имел, чьи это окна. Если бы я знал... Если бы я только знал... -- Но зачем их зажигают? -- Во имя спасения души умирающего. Приходит священник. Он совершает обряд Последнего причастия. Когда я мальчиком прислуживал при алтаре, мне приходилось пару раз сопровождать священника и помогать ему при совершении такого обряда. -- Об этом они позаботились, а вот о том, чтобы отправить ее в больницу, -- нет. -- Роуан, я сомневаюсь, что ты смогла бы что-то изменить, даже если бы была здесь, рядом. Даже если бы они заранее сообщили тебе о том, что она умирает, спасти ее едва ли было возможно. -- Райен сказал, что ее положение было безнадежным. По его словам, лет десять тому назад Карлотта согласилась, чтобы ей перестали давать лекарства. Организм уже ни на что не реагировал -- остались только рефлексы. Райен уверяет, что они сделали все возможное... Но что еще ему остается говорить в такой ситуации? Вот почему я хочу сама прочесть историю болезни и сделать собственные выводы. Тогда, быть может, я почувствую себя лучше. Впрочем, кто знает... Роуан отошла от кровати и еще раз внимательно оглядела комнату. Казалось, она пытается оценить ее состояние с той же беспристрастностью, с какой оценивала другие помещения в доме. Майкл как можно тактичнее обратил ее внимание на то, что эта комната -- единственная на этаже -- в изысканности интерьера не уступает нижним помещениям. Он указал Роуан на лепные завитки над окнами, на хрустальную люстру, на лепной медальон потолка... Хотя огромная кровать не отличалась ни изяществом, ни красотой. -- Она совсем не такая, как остальные, -- заметила Роуан. -- Да, она гораздо новее. Это уже не ручная работа. В конце прошлого века сюда привозили с Севера миллионы таких кроватей. Они вошли в моду. Возможно, ее заказала Мэри-Бет. -- Она как будто остановила время. -- Кто? Мэри-Бет? -- Нет, эта отвратительная Карлотта. Она словно заставила время остановиться, и жизнь в доме прекратилась. Ты только представь себе, каково было расти в таком доме юным девочкам! Судя по всему, у них не было ни одной красивой веши -- вообще ничего, что соответствовало бы их возрасту и интересам. -- Плюшевые медведи... -- прошептал Майкл. Кажется, тогда в саду, в Техасе, Дейрдре говорила что-то о плюшевых медведях... Но Роуан не расслышала его слов. -- Что ж, ее время истекло... -- заключила она, но в голосе ее при этом не было ни уверенности, ни победных ноток. Она вдруг схватила фигурку Святой Девы и с силой швырнула ее через всю комнату. Статуя упала на пол в ванной и раскололась на три неравные части. Роуан в ужасе смотрела на обломки, не в силах поверить, что отважилась на подобный поступок. Майкл был потрясен. При виде валяющейся на полу разбитой статуи Святой Девы его охватило совершенно необъяснимое суеверное чувство, захотелось сделать что-нибудь, чтобы отвести неминуемую, как ему казалось, беду, -- произнести молитву, постучать по дереву или, наконец, трижды плюнуть через плечо. Неожиданно взгляд его наткнулся на что-то блестящее... Он присмотрелся... -- Взгляни туда, Роуан! -- воскликнул он и пальцами осторожно повернул ее голову в нужном направлении. -- Туда, на столик возле кровати! На столике стояла открытая шкатулка, рядом лежал бархатный кошелек, а вокруг них россыпью валялись золотые монеты и драгоценные камни. -- Боже мой! -- только и смогла выдавить из себя Роуан. Она осторожно подошла к столику, не сводя глаз с этого богатства, словно камни и монеты были живыми существами. -- Поверить не могу! Нет, это невозможно. Они не могут быть настоящими. Роуан молча смотрела на него, стоя по другую сторону кровати. -- Майкл, -- наконец прошептала она, -- не мог бы ты... Не мог бы ты коснуться их? Снять перчатки и коснуться -- хоть на секунду. Он отрицательно покачал головой. -- Нет, не могу... Не хочу... Роуан обхватила себя руками за плечи -- похоже, этот жест всегда свидетельствовал у нее о душевном смятении -- и словно ушла в себя, глубоко задумалась о чем-то. -- Майкл, -- вновь услышал он ее шепот, -- тогда, быть может, ты коснешься какой-нибудь вещи Дейрдре? Ну, например, ее ночной рубашки... Или кровати... -- Нет, Роуан, не хочу. Мы же договорились, что не станем... Она низко опустила голову, волосы упали на лицо, и. Майкл не мог видеть выражение ее глаз. -- Послушай, -- продолжал он. -- Я все равно ничего не смогу понять. И только запутаю еще больше. В конце концов, что я могу увидеть? Сиделку, помогающую ей одеваться? Или доктора? Или автомобиль, проезжающий мимо дома в те минуты, когда она сидит на террасе? Я не умею пользоваться силой собственных рук. Эрон пытался научить меня, но пока безрезультатно. При мысли о том, что я увижу нечто плохое, мне становится не по себе. И к тому же я боюсь, Роуан. Боюсь, потому что она мертва... Поначалу я соглашался на просьбы людей и касался тех вещей, которые они мне приносили. А сейчас не могу. Поверь, я... Давай подождем, пока Эрон научит меня... -- А вдруг тебе удастся увидеть нечто хорошее? Если это будет нечто красивое, вроде того, что увидела та женщина в Лондоне, когда он попросил ее коснуться халата? -- Ты уверена, что она тогда не ошиблась? Ведь агенты Таламаски тоже люди, а людям свойственно ошибаться. -- Нет, они не обычные люди, -- возразила Роуан. -- Они такие же, как ты или я. И так же, как мы с тобой, обладают сверхъестественными способностями. Роуан говорила мягко, без нажима, не пытаясь его принудить, но Майкл отлично понимал, что она сейчас чувствует. Он вновь бросил взгляд на свечи, а потом перевел его на разбитую фигурку Святой Девы, по-прежнему валявшуюся на полу в ванной. Ему вдруг вспомнились майские процессии и мерно раскачивающаяся огромная статуя Богоматери, которую везли по улицам. И море цветов. А потом на память вновь пришли слова Дейрдре о том, что она хочет всего лишь нормальной жизни. Майкл обошел вокруг кровати и остановился перед комодом. Затем выдвинул верхний ящик. Ночные рубашки из белой мягкой фланели, аккуратно сложенные, благоухающие нежным ароматом саше... А рядом другая стопка -- летних, легких, сшитых из тончайшего шелка. Он вытащил одну из них -- совсем тонкую, без рукавов, с вышитыми на ней мелкими цветочками -- и смятым комочком положил на верхнюю крышку комода, После этого неторопливо стянул с рук перчатки, на несколько секунд крепко сомкнул ладони и осторожно сжал пальцами маленький комок. -- Дейрдре... -- закрыв глаза, прошептал он. -- Только Дейрдре... Перед ним распахнулось огромное пространство. В мрачном мерцании света он увидел сотни лиц, услышал ужасные вопли, вой и плач... Нестерпимо. Перешагивая через тела людей, к нему направлялся какой-то человек... Нет! Все! Хватит! Майкл выронил из рук рубашку и остался стоять с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить то, что увидел, и одновременно страшась повторения кошмара. Сотни людей, извивающихся, кривляющихся... И насмешливый голос, обращенный непосредственно к нему... Господи, что же это было? Он открыл глаза и пристально уставился на свои руки. Кажется, он слышал знакомый звук, доносящийся издалека... Да, барабан. Ну конечно! Марди-Гра! Они с мамой бегут по улице, чтобы посмотреть на шествие тайной гильдии Комуса. Грохот барабана. Тот же ритм. А мерцающий свет -- это факел... -- Я не понимаю, -- пробормотал Майкл. -- Что, Майкл? Что ты сказал? -- Я не увидел ничего, что могло бы иметь хоть какой-то смысл. -- Он сердито взглянул на ночную рубашку и медленным жестом протянул к ней руки. -- Дейрдре. Ее последние дни. Только Дейрдре незадолго до смерти. -- С этими словами он вновь осторожно сжал в пальцах мягкую ткань. -- Я вижу террасу, сад, бабочку, ползущую по сетке... Его рука возле нее... Это Лэшер, и она рада его приходу. -- И если он сейчас оторвет взгляд от кресла-качалки, то увидит Лэшера, Майкл положил рубашку на место. -- Светило солнце, вокруг было много цветов, и она... Она была в прекрасном настроении... -- Спасибо, Майкл. -- Роуан, я больше не хочу. Извини. Не могу снова решиться на это. -- Понимаю. Роуан подошла к нему почти вплотную. Голос ее звучал тихо, успокаивающе, но в глазах явственно читалось недоумение. Ей страстно хотелось узнать, что же он увидел тогда, в первый раз. Впрочем, Майкл хотел того же не меньше. Но был ли у него хоть малейший шанс? И все же он здесь, в доме, наделенный силой, которую подарили ему они, -- во всяком случае, он так считает! А он ведет себя как последний трус, он боится... Он, Майкл Карри, -- трус? И после этого он смеет говорить о том, что намерен выполнить ту миссию, которую они на него возложили? Разве он приехал