я колотящееся сердце. Кожа в местах, где приживлялись к телу присоски, горела. В конце концов, чтобы как-то вновь сосредоточиться, он опять повернул медальон на груди. Вновь, как тогда, остро кольнуло, и следом возникло отрадное чувство владения собственным умом и телом. Если пауки подступают к реке, время тратить нельзя. Осторожно подобравшись к набережной, молодой человек дождался, пока появится луна. Когда она вышла из-за туч, оказалось, что арка моста находится удивительно близко, а на ведущей к нему дороге ни души. Выждав, когда луна скроется за очередной тучей, Найл пересек дорогу. Параллельно набережной тянулась невысокая, высотой метра два, каменная стена. Он ощупью тронулся вдоль нее, пока не дошел до проема. Раздвижная трубка, служившая сейчас ему, как посох слепому, выявила неброскую нишу, от которой вниз спускалась лестница. Найл присел на корточках за стеной, покуда процедившийся на волю лунный свет не озарил ступени (к счастью, никто их не сторожил), и спустился по лестнице к идущей вдоль реки тропке. Тут стало ясно: надо спешить. Если мост охраняется, внезапный высвет луны тотчас его выдаст. Найл заспешил вперед и шел не останавливаясь, пока в небесной прогалине не появилась луна. Тогда он остановился и прижался к стене. Едва лишь темнота возвратилась, двинулся дальше. Пробираясь таким образом, к мосту он приблизился через полчаса с небольшим. Не дойдя шагов двадцати, Найл укрылся за удобным выступом колонны-опоры и выждал, пока достаточно долгий промежуток света не позволит разглядеть все как следует. Пауков-стражников нигде не было видно, но по обе стороны моста виднелись квадратные будки, которые вполне могли служить караульными помещениями. Собравшись было с духом оставить укрытие, он вдруг замер, повинуясь какому-то инстинкту. Долго дожидался, пока высветит. Вот снова появились на воде серебристые блики, осветился четырехугольник ближней будки. Стало видно квадратное окошко, выходящее как раз в его сторону. А приглядевшись, Найл различил, как в окне что-то шевельнулось. Через секунду там уже ничего не было. Но Найл уяснил то, что хотел: у паучьей стражи хороший обзор. Видно и реку, и проспект, ведущий к Белой башне. Ветер с реки был таким холодным, что уже занемели и руки, и ноги. Еще посидеть вот так без движения, так уж, наверное, и с места не сдвинуться. Потому, когда луну затенила туча покрупнее, Найл сломя голову бросился бежать, пока не очутился под сенью моста. Там, укрывшись в темноте, он, наконец, смог сесть и прислониться к стене, утонув спиной в неглубокой нише (хоть какое-то укрытие от ветра) и подтянув колени к груди в попытке удержать остаток тепла. Теперь, наконец, можно было сдвинуть металлическую трубку и запихать ее в карман серой дерюжной рубахи. Сунув в карман руку, Найл ощутил там цилиндрик, содержащий мешковатую металлическую одежду, и с теплой благодарностью подумал о Стигмастере. Какая ни есть, а все защита от ветра. Осторожным движением он извлек цилиндрик и утопил его торец большим пальцем. Едва тот стал разворачиваться, как в полость одежды влетел ветер и резко рванул ее из рук; при этом она гулко хлопнула. Найл проворно подмял ее под себя и сел сверху. Следующие десять минут он на ощупь возился в темноте, расправляя комбинезон по земле и прижимая цепенеющими ступнями. Непослушные пальцы пытались аккуратнее разгладить ткань. В конце концов отыскался замок-"молния", и Найл понял, как с ним обращаться (устройство обучения во сне закачала в память многие полезные сведения, хотя и отрывочные). Он расстегнул одежду спереди до пояса, затем сунул в нее ноги. Через несколько секунд руки облек необычайно тонкий материал, замок-"молния" затянулся под самый подбородок. Эффект просто изумительный. Чувствовалось, что ветер ничуть не ослабил напора, однако холод совершенно не проникал - все равно что натянуть одежду из толстого меха. Теперь неприкрытыми оставались только ладони, ступни и голова. Длина у рукавов и штанин оказалась достаточной, удалось втянуть и руки, и ноги. Сзади под воротником находилось какое-то плотное утолщение - оказалось, туго свернутый капюшон. Когда пальцы приноровились его развернуть, то выяснилось, что им можно полностью закрыть голову, а если потянуть за тесемку, то оказалось, что ткань собирается складками так, что открытыми остаются лишь глаза и кончик носа. И это еще не все. Такие же примерно утолщения имелись возле запястий и щиколоток, однако Найл решил дальнейшее разбирательство оставить до рассвета. Проще было прятаться от ветра, зажав концы рукавов пальцами, а на штанины наступив ногами. Снова, отвернув медальон от груди, Найл изумился внезапной волне утомления, перешедшей в мягкую, томную расслабленность, окутавшую тело, словно ватой. Даже холод стены не проникал через невесомо тонкий материал. На комбинезон чуть слышно упали несколько капель воды - это дождь идет, догадался Найл. Когда луна появилась снова, стало видно, как над темной, едва подвижной гладью воды ровно и монотонно сеется дождь. Но эту картину смеживающиеся веки различали лишь считанные секунды. Глаза юноши закрылись сами собой, теплота сознания слилась с темнотой, растворилась в ней. Когда Найл проснулся, небо над восточной частью реки уже просветлело. Шея онемела - попробуй посиди в одной позе, прижавшись щекой к стене. Хорошо еще, что ниша неглубокая, и голова не завалилась набок... Несмотря на неуклюжую позу, Найл чувствовал себя неплохо отдохнувшим. Единственно, правая нога что-то затекла, да и кожа горит в тех местах, где присасывались мелкие щупальца. В животе урчало от голода. Теперь Найл жалел, что не поел впрок. И тут вспомнил о коричневых таблетках. Расстегнул комбинезон (холодный ветер тут как тут, полоснул) и вынул из кармана коробочку. Таблетки до смешного крохотные, Найл думал кинуть в рот пригоршню. Взял одну, положил на язык. У таблетки был приятный кисленький вкус. Она растворилась почти сразу, стоило чуть пососать, - во рту от нее сделалось тепло. Когда сглотнул, тепло стало еще ощутимее и потекло вниз, словно жидкий огонь. Через несколько секунд дошло до желудка. Голод внезапно истаял, сменившись ощутимо плотным, сытым теплом, будто Найл только что заправски пообедал. Хорошо, что не поддался соблазну заглотить сразу несколько; съешь еще хоть одну, непременно полезло бы обратно. Теперь пора было оглядеться. Первым делом Найл стащил с себя металлическую одежду, дрожа от задувающего вверх по реке холодного рассветного ветра. Комбинезон он заботливо расстелил на земле, затем сложил вдоль. Юноша прикоснулся к кнопке; тот свернулся в металлическую трубочку - жесткую, не согнешь. Трубочку сунул в карман серой рубахи. Потом осторожной поступью подобрался к западной оконечности моста и глянул наверх. Отсюда виднелась прямоугольная будка. Однако разобрать, что происходит там, в окошке, можно было, лишь выйдя из-под моста. Но выходить на открытое место он не рискнул: опасно. На этой стороне моста будка была одна. Найл обнаружил ведущую вверх лестницу; выше начиналась улица. Он стал устало взбираться, то и дело останавливаясь на полминуты. Когда голова оказалась чуть выше верхней ступени, открылся из конца в конец обзор поврежденного моста. Караульная представляла собой небольшой, с проемом для двери, бокс, где единственным убранством была каменная скамья; в ту пору, когда город заселяли люди, будка, очевидно, служила пешеходам укрытием от дождя. Узловатым мешком привалился к стене бойцовый паук, замерев так, что Найл не сразу заметил его присутствие. Не отрывая от существа взгляда, Найл вызвал в себе чувство глубокого спокойствия: свое присутствие он мог выдать движением скорее ума, чем тела. Он намеренно уподобился своей неподвижностью пауку, не обращая внимания на холодный ветер, кусающий руки и ноги. Через полчаса над восточным краем неба завиднелось солнце, его тепло показалось восхитительной лаской. Облегченно, с удовлетворением вздохнув, Найл испытал ошеломляющую благостность просто от того, что жив. Это сопровождалось любопытным ощущением, будто что-то внутри, сжавшись, сократилось до точки. В эту секунду наслаждение стало поистине непереносимым; Найл прикрыл глаза, чтобы его не смыло этим чувством, словно приливной волной. Одновременно с ним интенсивность ощущения ослабла, оставив Найла в состоянии небывалого глубокого спокойствия. Такого с ним, пожалуй, еще не бывало. Как раз в эту секунду неожиданно стал внятен мыслительный процесс, очаг которого находился через дорогу. Сознание бойцового паука было таким же бестрепетно спокойным, как огонек свечи в тихую ночь. Человек, стоя в насквозь продуваемой будке, испытывал бы тоску и нетерпение. Бойцовый паук такие чувства счел бы за своего рода сумасшествие. Он знал, что нужно терпеливо дожидаться, пока придет смена, и какому-либо нетерпению здесь нет места. Тепло солнца наполняло существо дремотным благоговением, однако это никак не относилось к таящейся в восьмилапом теле цепкой бдительности. К своему удивлению, Найл обнаружил, что не испытывает к пауку ни вражды, ни боязни, лишь дружелюбную симпатию с сильным оттенком восторженности. Тепло приятно пощипывало голые плечи и колени. Вновь словно чуткая волна подхватила и повлекла в бездонный омут умиротворения. Отчего-то начало казаться, что вдруг в сотню раз обострился слух, и стал слышен какой-то прозрачный шепчущий звук. На миг это смутило, затем Найл распознал его источник. Звук исходил из большого вяза, растущего у берега реки метрах в пятнадцати отсюда. Найл с изумлением понял, что вяз живой. Живой не в самом примитивном смысле дающего побеги ствола, покрытого шапкой листвы, но как одушевленное, из плоти и крови существо. Дерево колыхалось в приветствии солнцу и сочилось кроткой радостью, совершенно человеческой по своей окраске. Каждый листик на дереве трепетал от удовольствия, впитывая золотистый свет, совсем как дети, наперебой галдящие от радости. Теперь, расслышав "голос" дерева, он начал осознавать и более глубокое, приглушенное биение жизни. До него не сразу дошло, что исходит оно из самой земли, из-под ног. Чтобы усугубить внутреннее спокойствие, пришлось дополнительно напрячь ум. Углубившись, Найл ощутил, как неторопливо расходятся концентрические волны энергии - как круги расплываются по поверхности пруда от камешка, брошенного в воду ребенком. Дерево получало эту энергию и, в свою очередь, отдавало собственный импульс. Найл вдруг понял, почему город окружен зелеными холмами и лесами. Они фокусируют волны, проистекающие из земли, и откликаются встречным потоком жизненной силы. Как результат, этот город из бетона и стали оказывается облачен аурой живой энергии. Теперь можно понять, почему бойцовый паук может так терпеливо, час за часом дожидаться. Оказывается, дело не в том, что пауки рождаются, уже заведомо наделенные даром терпения; просто они сознают себя частью этого циркулирующего хитросплетения жизненной пульсации. Что поражало, так это сама интенсивность жизненного пульса. Теперь, когда Найл сознавал его, он напоминал ему ритмичные перемежающиеся порывы швыряемого ветром ливня; как тогда, во время шторма - завеса дождя вкось хлестала по ладье, надетая взрывными порывами. Однако, в отличие от ветра, который хлестал то впопад, то невпопад, в зависимости от хода ладьи по волнам, это жизненное биение производило впечатление цельности и было слитным. словно порождалось неким единым разумным центром. Найл на секунду даже задумался, уж не является ли ее источником сам Смертоносец-Повелитель. В эту секунду Найл уловил перемену в сознании бойцового паука. С чувством, напоминающим пробуждение от глубокого сна, тот возвращался в свое обычное умственное состояние. Чувствуя, что его скоро сменят, паук включился в активную фазу. Любопытно, что караульный все еще находился внутри будки, так что смена была вне его поля зрения; тем не менее, он, не выходя наружу, сознавал другого паука, идущего сейчас по проспекту навстречу Белой башне. Углубившись еще раз, Найл уяснил, в чем здесь суть. Смена, приближаясь, пробуждала в общей пульсации дополнительные импульсы помельче, внося определенную разрозненность в целостный ритм. Теперь терять время было нельзя. Уже окончательно рассвело, и дальше медлить опасно. Найл неслышно спустился по лестнице, оттуда под мост. Вода начиналась в паре метров ниже тропки, где он провел ночь. В реку полого спускался глинистый берег шириной локтей в шесть. Найл скинул сандалии - те, что привез из Диры, - и засунул их в карманы безразмерной рубахи. Затем спустился по каменному откосу, а оттуда прямо на глину. Она была жесткой, ступни практически не оставляли следов. Спустя секунду он медленно спустился в воду. Здесь была уже не глина, а слякоть, вязкая, неприятно скользкая. Найл, непривычный ходить вброд, тревожно застыл. Ступни с каждым шагом всасывались в слякоть чуть ли не по колено. Какое-то небольшое юркое существо шмыгнуло под ногами; сердце испуганно екнуло. Найл остановился, унимая биение сердца. До него дошло - и как раньше-то не подумал! - что наступил уже белый день, и его кто угодно может увидеть с берега, а чем дольше перебираться вброд, тем вернее обнаружат. На миг появился соблазн возвратиться и, пока стемнеет, переждать в этой нише под мостом. Но понял, что это еще опаснее: с того берега все будет великолепно просматриваться. И он неуклюже брел до тех пор, пока вода не дошла до подмышек. Течение здесь оказалось сильнее, чем Найл предполагал. Пришлось накрениться, чтобы удержать равновесие. Неожиданно дно исчезло из-под ног, и Найла понесло по течению. Первым порывом было шагнуть назад, но он понял, что это бесполезно, проще толкаться вперед. Лавируя, чтобы держаться вертикально, он преодолел еще пару метров и тогда почувствовал, что тонет. Когда вода затекла в рот и в нос, Найла на мгновение пробил неодолимый ужас. Паника охватила при мысли, что течение вынесет из-под спасительного моста-укрытия, и он окажется как на ладони. Неведомо как, Найл продвинулся еще на несколько метров. И, наконец, снова ощутил под ногами скользкую глину. С минуту постоял, унимая страх. Едва отдышавшись, вновь рывком устремился в сторону берега. Через несколько секунд он уже опять шел по жесткой, слежавшейся глине покатого берега. При этом отдавал себе отчет, что схватку со страхом все-таки проиграл. Найл не поддался соблазну остановиться и отдышаться, облокотясь о каменный парапет. Вместо этого он поднялся по скату и направился прямо к лестнице сбоку от моста. Уже одолев первые полдесятка ступеней, Найл в один страшный миг понял: все, поздно... Наверху уже поджидал бойцовый: клыки наготове, выпущены наружу. Огромные черные глаза бесстрастно смотрели на Найла. Юноша инстинктивно попятился, но получил такой удар, что в глазах потемнело. Успела мелькнуть мысль, что не мешало бы укрыться в воде, уж тудато за ним не полезут. Но не успел достичь и парапета, как вспахал землю юзом: молниеносный стражник был тут как тут. Увязнув локтями и коленями, Найл не мог толком пошевелиться. Когда паук всем своим весом навалился на спину, время будто замедлило бег. Впечатление такое, будто гнешься в замедленном темпе, со стороны отчужденно взирая на страдания собственной оболочки. Затем лицо Найла вжалось в серый грунт; мир вокруг растворялся, тускнел. Очнулся он после кошмара и понял, что лежит на спине. Солнечный свет слепил глаза. Вспомнив о пауке, он вскинул руку - защитить горло, и тут обнаружил, что рядом никого нет. Поднял голову, не сомневаясь, что паук наблюдает с парапета, - ни души. Одолевая накатившую тошноту, он с трудом поднялся на колени, затем встал на ноги. Чтобы дотащиться до каменной опоры, понадобилось неимоверное усилие. С трудом сдерживая рвоту, он ползком подобрался к стене и, бездыханный, привалился к ней спиной. И вот тут вспомнилось о медальоне. Сунув руку под рубаху, Найл быстро повернул его. Эффект сказался незамедлительно: своеобразное ощущение целительной сосредоточенности, словно тело вспоминает о чем-то. К этому времени Найл достаточно уже приноровился к действию медальона и подстраиваться научился довольно быстро. Вначале сердце сжалось от чувства, похожего на страх. Вместе с тем, как начало возвращаться самообладание, в душе затеплилось чувство радости, подспудной силы. Это чувство живительным огнем проникло по жилам в кровь, где смешалось с другим воплощением энергоотдачи. Тут сам мозг словно объединил два эти воплощения, сплавив их в однородную упругую сферу. В усталом состоянии добиться этого труднее, обычно при этом возникает ломота в глазах. Точно так и случилось. Затем сознание - не именно то, что в голове, а нечто большее, мощное - пересилило усталость, и головная боль исчезла. А ощущение теперь было такое, будто три кипящих луча энергии - из сердца, головы и внутренних органов - сошлись в глазке медальона воедино, и тот отразил их, удвоив интенсивность. В этот преходящий миг озарения до Найла дошло, что в медальоне нет надобности: он попросту механический заменитель самосознания. Теперь, вызволив силу и жизнестойкость из потаенных недр сознания, Найл пытался понять, что же все-таки произошло. Почему он до сих пор жив? Наверное, потому что Смертоносец-Повелитель распорядился схватить его живым. Тогда где же пленитель? Пошел за другим караульщиком? Хотя до Найла сразу дошло, насколько глупо такое объяснение. Связать его по рукам и ногам и унести на спине - что может быть легче! Найл встал и прикоснулся к шее ниже затылка. Чувствовались ушибы, но главное, не было следа колотых ран. В душе затеплилась надежда. По какой-то невообразимой причине бойцовый паук не тронул Найла. Быть может, вмешался Стигмастер? Найл вновь осторожно поднялся по лестнице, на этот раз до уровня улицы. На камне еще не успели просохнуть следы его прежней попытки: видно, в бесчувствии он пролежал совсем недолго. Подняв голову, Найл пристально посмотрел на мост. Пусты были и улицы квартала рабов. Найл стал примеряться, как бы ловчее перебежать к ближайшему зданию, но тут бросилась в глаза запекшаяся на руке грязь, и он решил чуть задержаться. После недавнего происшествия Найл готов был шарахаться от любого угла. С минуту он постоял, зорко оглядываясь, не шевелится ли что подозрительное на улице или на набережной. Убедившись, что они пусты. Найл поспешил обратно к реке. Зайдя по колено в воду, он смыл грязь с рук, ног и лица. А когда шел обратно к берегу, в голове проклюнулась показавшаяся несуразной догадка. Он стал осматривать следы, оставшиеся на том месте, где он слетел со ската. Четко различались вмятины, оставленные при падении коленями и локтями. На сравнительно податливом грунте отпечатались также места, где упирался когтями паук, стоя над поверженным телом. Слева отпечатков насчитывалось четыре, справа только три. У нападавшего караульного паука не хватало одной передней лапы. С ясностью, перешедшей в понимание, у Найла в голове очертился образ разнесчастного вида паучищи - лежит, распростершись, на солнце, из увечной передней лапы на дощатый настил ладьи цедится струйка бледной крови. И он тут же с уверенностью понял, что догадка оказалась верной. Сердце стиснуло от бессмысленного, благодарного восторга. Смутное чутье, что удача сопутствует ему, наполнило ощущением странного спокойствия. Он не спеша поднялся по ступеням, посмотрел налево-направо - убедился, что дорога свободна, - и пересек улицу с видом человека, идущего по вполне законным делам. Фасады домов, стоящих к реке лицом, имели внушительный вид, но было ясно, что уже скоро его лишатся. Растрескавшиеся тротуары покрывал хлам из битого стекла и истлевшей дранки. Здесь же Найл впервые увидел и проржавевшие останки автомобилей - многие из которых раскрытыми дверцами походили на дохлых крылатых насекомых. Большинство окон и дверей в южной части города почему-то сохранилось. Оконные проемы были свободны от стекол, а покосившиеся двери сиротливо висели на петлях. Вид у квартала был такой, будто по нему пронеслась банда уличной шпаны. Идущий от моста проезд был увешан тенетами, местами такими толстыми, что напоминали скорее плотную занавесь; инстинкт предупредил юношу, чтобы он под них не совался. Вместо этого он вошел в здание, на побитом фасаде которого все еще висел огромный плакат: "Всемирная страховая компания". Найл пошел по заваленному дранкой и штукатуркой пыльному каменному полу, чередой коридоров, выходящих на узкую улицу. Осмотрительно выглянув в окно, Найл тотчас втянул голову обратно. Метрах в пятнадцати сверху деловито чинил свою сеть смертоносец. Найл успел загасить вспышку тревоги прежде, чем она разрослась, и отступил в коридор. В соседней комнате беспорядочно громоздилась сломанная мебель, дверь прислонена была к комоду, соседствующему с пустым оконным проемом. Встав на пятачке между дверью и комодом, Найл смог толком рассмотреть улицу и понаблюдать, как паук терпеливо работает над сетью. Через полчаса донеслись первые звуки, дающие понять, что место обитаемо: голоса, звуки шагов, хлопанье дверей. Вровень с окнами первого этажа по улице замельтешили люди. Вон прошла какая-то толстомясая тетка с арбузными грудями и ногами-бревнами, мягко выводя что-то носом. Бросилось в глаза, что под паутиной она прошла совершенно спокойно, словно не замечая. По мере того, как солнце поднялось чуть выше и заглянуло в улочку, снаружи стало оживленнее. На тротуары повысыпала детвора, многие ребятишки жевали куски сероватого хлеба. Некоторые - непоседы - верещали, носились, смеялись; большинство же имело равнодушный, квелый вид. От Найла не укрылось, что преобладают низкие покатые лбы, плоские скулы и глаза-щелки. Вон пухлый косолапый мальчишка подошел к маленькой толстушкедевочке и выхватил у нее из рук краюху хлеба. Та громко взвыла, но никто не обратил внимания. Толстяк прислонился неподалеку к стенке и слопал чужое. Затем подошел к девочке - совсем маленькой (та только что вышла на улицу) - и рванул у нее корку. Малышка уперлась, силясь удержать еду. Тогда толстяк пихнул ее в грудь с такой силой, что та попросту отлетела. А малолетние их сверстники сидели себе в проемах подъездов или на тротуарах и продолжали с тупым видом жевать, даже не пытаясь прятать свои краюхи. На середине улицы появился малыш. Он бежал, взмахивая руками, изображая из себя птицу, и издавал чирикающие звуки. Пробежав под починенной паутиной, он неожиданно остановился и поглядел на нее снизу вверх. Затем, к изумлению Найла. нагнулся и, подхватив какую-то деревяшку, запустил ее в воздух. Силенок у него было всего ничего, деревяшка подлетела невысоко. Мальчуган подкинул ее снова, на этот раз чуть повыше. Тут к нему подошел косолапый толстяк, уже управившийся с едой, и, выхватив у малыша деревяшку, со всей силы швырнул ее в воздух. На этот раз она угодила в паутину и, зацепившись, повисла там. Паук мгновенно (Найл просто обмер) кинулся вниз, оставляя за собой нить паутины, и с проворством набросился на малыша. Найл ожидал, что сейчас в беззащитное тело вопьются клыки. Ребенок же, наоборот, зашелся от смеха, когда восьмилапый повалил его на землю. Через несколько секунд паук опять взвился в воздух на своем страховочном конце, а мальчуган вскочил и умчался. Найл решительно ничего не мог взять в толк. Получается, смертоносец играл с ребенком? Стоять в мокрой одежде становилось неприятно, а когда на Найла к тому же с любопытством уставился пробегающий мимо окна ребенок, он подавно решил, что дальше играть в прятки не имеет смысла, и вышел на улицу. Никто не удостоил его ни малейшего внимания. Паук сверху как ни в чем не бывало чинил сеть, очевидно, уже и забыв, что там делается внизу. Вот только маленький косолапый толстяк мерил Найла недобрым взглядом, одновременно и насмешливым, и враждебным. Медальон обострял чутье, делая восприятие изумительно острым. Квартал рабов, обнаружил Найл, был полон запахов, и приятных, и неприятных; запах стряпни смешивался с вонью гнилых овощей и канализации. В водосточных канавах полно было всякого мусора. Как выяснилось, в квартале рабов обитают не только одни люди. Вот ребенок бросил большую хлебную корку, и ее на бреющем полете умыкнула птица, мелькнув рядом с его головой. А в затерянном пустом тупике обнаружилась большая серая крыса, пожирающая расквашенный арбуз. Зыркнув на Найла колкими глазками, она, очевидно, решила, что на него можно не обращать внимания, и продолжала жрать. Через долю секунды прямо на нее сверху свалился паук; животное успело издать лишь сдавленный сиплый писк, прежде чем клыки сделали свое дело. Еще доля секунды, и паук исчез вместе со своей добычей. Все произошло настолько молниеносно, что Найл не только испугаться - притормозить не успел. Он лишь нервно поглядел наверх, на нависшие тенета, в которых скрылся паук, и заспешил дальше. Через несколько секунд, когда Найл проходил мимо отверстого зева пустого подъезда, ноздри уловили еще более гнусный запах разлагающейся плоти. Найл нерешительно остановился, затем ступил-таки в тень подъезда, осторожно ступая по жидким половицам. Источник смрада стал заметен сразу - разлагающийся труп в углу комнаты. Труп прогнил уже до костей, на грудной клетке топорщились лоскуты разлезающейся рубахи раба, в пустых глазницах копошились черви. Причина смерти - большой блок обвалившейся с потолка кладки - лежал возле надтреснутого черепа. Найла затошнило, он поспешил обратно на улицу. Квартал рабов был донельзя запущен, переполнен и, судя по всему, совершенно дезорганизован. От некоторых зданий сохранилась только лишь выгоревшая изнутри оболочка; иные смотрелись так, что казалось, ткни как следует, и стены обрушатся. Заселенные здания отличить было несложно, они хоть не выглядели настолько запущенными. В одно из них Найл вошел, протолкнувшись через стайку шумно возящихся детей. Никто не удостоил его внимания. Лишенная дверей комната по правую руку представляла собой, очевидно, спальню: пол был сплошь застлан тюфяками. В другой комнате люди сидели прямо на голых досках или поломанной мебели; эти шумно хлебали суп прямо из щербатых чашек, объедали кроличьи ножки и уплетали серый хлеб. Путь к кухне легко различался по запаху подгоревшего жира, чада, чеснока, перезрелых фруктов и овощей. На плите, бушуя паром, стоял огромный котел с супом. Повариха - тетка-глыба с руками толще мужского бедра - рубила на большой доске сваленные в единую кучу фрукты, овощи и крольчатину. Войдя, Найл увидел, как она, покончив с этим, счищает наструганное в котел кухонным ножом. Потирая глаза и широко зевая, вошли двое сонных мужчин. Вытянув себе из громоздящейся в металлической раковине груды по немытой чашке, они, даже предварительно не сполоснув, окунули их прямо в котел, где варилась пища. Ни один из них не придал значения, что в чашках - непроваренное, почти сырое мясо и овощи. Неряхи отломили себе хлеба от большущей двухметровой булки и окунули в деревянную лохань полуталого масла, стоящую на подоконнике под самым солнцем. Еще обращал на себя внимание большой железный сундук с разными фруктами: яблоками, апельсинами, гранатами, арбузами и опунциями. Очевидно, кормили рабов хорошо. В кухню вошел рослый рыжеволосый человек. Было ясно, что он принадлежит к сословию слуг, но за что-то приговорен к рабству. Вид у человека был сердитый, насупленный. Не взглянув на Найла, он хватанул из умывальника чашку, помыл ее и торопливо наполнил супом. В отличие от рабов, он позаботился окунуть половник на самое дно котла Найл настроился на его мысленный лад - с помощью медальона, оказывается, это удалось гораздо проще - и обнаружил, что человек озабочен единственно тем, что проспал, а через десять минут предстоит отчитываться по работе. Человек - звали его Лоррис - отсек от булки краюху и принялся жадно уплетать. Настроение у него было такое мерзкое, что, отведя свой мысленный зонд, Найл испытал даже облегчение - мысли были подобны неприятному запаху. Управившись с супом, Лоррис словно впервые увидел Найла. - Тебя за что сюда? - спросил он. - Пререкался со служительницей. А тебя? - Просыпал постоянно, - ответил тот, наливая себе добавки. - Я только прибыл, - слукавил Найл. - Здесь есть кто из старших? - Морлаг, в здании "К-2". - А где это? Тот указал рукой. - По улице и сразу налево. - Спасибо. Выйдя на улицу, Найл обнаружил, что многие рабы теперь тянутся в одном направлении. Однако попытки прощупать их мысли вызывали унылое отчаяние. Умственной деятельности в нормальном смысле здесь, считай, не наблюдалось. Эти полулюди существовали по заведенному распорядку, и каждый расценивал себя просто частичкой толпы. Они двигались, словно лунатики-сомнамбулы, как если бы Найл брел среди стаи муравьев в человечьем облике. Когда миновали тот дом, где он обнаружил труп, обоняние резанул смрад, а из рабов никто даже носом не повел, что убился-то один из их числа. Каждый полагал, что это не его дело. Рабы полностью замыкались в своем скудном мирке. Двигаясь людными улицами, Найл дивился одному лишь внешнему разнообразию среди сословия рабов. В отличие от слуг или служительниц, объединенных сильным, все равно что родственным внешним сходством, рабы отличались и габаритами, и внешностью. Многие, хотя, безусловно, не все, имели физические отклонения от нормы. У одних вид был бойкий, смышленый, у других - наоборот, угрюмый и скучающий; находились и такие, что брели с бессмысленно блуждающей улыбкой, как во сне. Как правило, самые живые и сметливые на вид не вышли почему-то ни ростом, ни силой, в то время как высокие и привлекательные брели с пустотой в глазах, бездумно улыбаясь. То же самое среди женщин, многие из которых стояли возле окон или дверей и смотрели на проходящих мужчин. Те, у кого рассудок поживее, были в большинстве низкорослые и невзрачной наружности; статные же, красивые женщины смотрели вдаль притихшими глазами, очевидно, почти не сознавая, что происходит вокруг. Удивляло обилие беременных, а также детей, многие из которых, опасно свесившись из окон верхних этажей, бездумно глазели на улицу. Складывалось впечатление, что в квартале рабов больше детей, чем взрослых. Найл очутился на небольшой площади, где уже стояли, кое-как соблюдая строй, несколько бригад рабов. Перед ними возвышался громадного роста чернобородый мужчина, глядящий на своих подопечных с мрачной неприязнью, Царил невыносимый гвалт: дети галдели, носились, взрослые перекрикивались, в придорожной канаве катались, таская друг друга за волосы, две какие-то бабы на сносях. Найл приблизился к чернобородому. - Я ищу Морлага. - Это я. Чего надо? - Мне велели тебе доложиться. Вдруг Морлаг рявкнул: - Молчать! Голос был таким оглушительным, что Найл невольно съежился, как от удара. На площади тотчас воцарилась тишина; даже вздорящие бабы, отпустив друг другу волосы, сели. - Так-то лучше, - сказал Морлаг. - Еще будете вякать - всех скормлю паукам! Он поглядел вниз на Найла, достававшего ему лицом до груди. - За что тебя сюда? - Пререкался со служительницей. - Впредь неповадно будет. Шум на площади начинал понемногу оживать. - Ты чем занимаешься? - Колесничий. - Ладно. Дожидайся здесь. Он указал на тротуар, на котором особняком стояли четверо слуг помощнее. Неожиданно свело затылок, и Найл понял, что уже слишком долго использует медальон. Он осторожно сунул руку под рубаху и повернул его. Контраст напряжению оказался таким сильным, что Найл на миг почувствовал головокружение и невольно закрыл глаза. Не успев еще их раскрыть, он преисполнился глубинного спокойствия (нечто подобное случилось сегодня возле реки). Собственная его сущность словно растворилась, сам он сделался частью общей жизни, бурлящей вокруг. Найл находился одновременно в каждом из стоящих на площади, разделяя их чувство непритязательного довольства существованием. И опять ему стал внятен приглушенный пульс жизни, мерными волнами идущий сквозь землю, как ласково лижущий берег прилив. Эту пульсацию смутно осознавали даже рабы, и он усиливал их бесхитростную радость бытия. Четверо его товарищей по несчастью, наоборот, ничего подобного не ощущали. Их всецело занимало лишь то, какую им работу подкинет надсмотрщик. Настроясь на их лад, Найл проникся веселым любопытством. Чувствовалось, что слуги считают для себя унизительным находиться среди рабов, отчего увеличивалось их негодование к паукам. Но вместе с тем, каждый из них чувствовал, что в этой жизни есть свои прелести. Среди своих товарищей-слуг они не выделялись ничем, здесь же их, можно сказать, боготворили. Им первым доставался лучший кусок, рабыня посмазливей. Все это вырабатывало в них даже какую-то независимость; получалось, возвращаться назад к своим никто из них сейчас бы особо и не пожелал. Такие люди могли стать потенциальными союзниками в борьбе против пауков. На данный момент их отношение к Найлу дружелюбием не отличалось. Он был чужак и мог отнять какую-нибудь работу попригляднее. Самым желанным трудом был труд земледельца: там свободы почти немерено. А вот мысль, что придется подметать улицы или чистить канализацию, вызывала дрожь: там приходилось работать непосредственно под надзором пауков. Странное дело, но работа у жуков-бомбардиров почему-то тоже воспринималась с неприязнью. Переведя внимание на Морлага, Найл с негодованием определил, что Морлаг думает приставить его к чистильщикам улиц. Хуже и представить нельзя: распознают мигом, стоит лишь через мост перейти. На секунду в голове мелькнуло, а не улизнуть ли? Но передумал: Морлаг может хватиться. Оставалось разве что нажать на надсмотрщика исподтишка, внушив, что его, Найла, необходимо определить на какую-нибудь другую работу. Найл не мигая уставился Морлагу в затылок, вместе с тем поворачивая под рубахой медальон. Однако, едва успев коснуться пальцами, понял: не пойдет. Медальон отсылал силу обратно внутрь, умаляя тем самым способность воздействовать на окружающее. Лишь повернув его обратной стороной, он почувствовал, как усилился идущий наружу мысленный импульс, веером устремляясь навстречу "приемнику". Надо только самому сосредоточиться на зеркальном глазке медальона. Неотрывно глядя в затылок надсмотрщика, Найл послал пробный импульс. Результат превзошел ожидания. В эту секунду бородач как раз вещал: - А ну, встать навытяжку и равнение в рядах, тупые вы... Тут его голос увял, лицо будто окаменело. Он мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и нервно дернул себя за бороду. Спутники Найла покосились на надсмотрщика с удивлением, недоумевая, что же произошло. Затем Морлаг вроде бы освоился. - Итак, начинаю. Ты, - он повернулся к крайнему слуге, - поведешь вон тех на кроличью ферму. Ты и ты, пойдете на главную площадь чистить улицы. Глаза надсмотрщика остановились на фигуре Найла. - Ты... - Память, похоже, на секунду его оставила, и Найл не замедлил вклиниться со своей подсказкой, - ...пойдешь доложишься жукамбомбардирам. - Он двинулся дальше вдоль строя. - Ты поведешь этих на чистку канализации... Найл отвел глаза, чтобы скрыть облегчение. Через пять минут он шагал по главному проспекту на север, ведя за собой бригаду из двадцати рабов. День выдался яркий, безоблачный, в северовосточном ветре ощущалась бодрящая прохлада раннего утра. Привычный к знойному, сухому ветру пустыни, Найл млел от удовольствия, чувствуя, как влажный ветер прижимает одежду к коже. Проезд впереди тянулся прямой линией в сторону зеленых холмов на горизонте. Их вид вызывал необычайно возвышенное чувство, словно по ту сторону холмов лежала свобода. Дома по сторонам дороги большей частью уже рассыпались от ветхости. Некоторые представляли собой выжженные пожаром оболочки, из окон и дверей которых проталкивались наружу деревья и высокая неряшливая трава пурпурного цвета. Сверху колыхались толстые пропыленные тенета, но уже не такие густые и частые, как в центре города. Найл чувствовал на себе пристальное наблюдение невидимых глаз, словно лучи въедливого любопытства скрытно касались тела. Юноша намеренно замкнул ум, не давая сознанию отражать что-либо, помимо непосредственного сиюминутного окружения. Через милю-другую пейзаж сменился, обветшалые небоскребы и многоэтажки уступили место строениям поменьше; многие окружала перепутанная, запущенная зелень. В свое время это, очевидно, был престижный пригород. Паутина вскоре исчезла: расстояние между домами уже не позволяло натягивать тенета. Здесь Найл смог наконец раскрепоститься, выпустив на свободу мысли и чувства, наполнявшие его существо волнением. Время от времени он совал руку под рубаху и поворачивал медальон, всякий раз при этом испытывая взмыв изумленного восторга и чувствуя, как мозг, взводясь, будто сжатая пружина, выпускает энергию краткой вспышкой силы. Удивительное откровение: чувствовать, что разум обладает той же силой, что и руки; не просто ухватывать, но и преображать. Вне сомнения, эта сила идентична той, которой обладают пауки. И тут ошеломила невыразимо простая и, вместе с тем, неимоверно важная, подобная озарению догадка. Люди превратились в рабов своей привычки изменять мир руками. У пауков в сравнении с людьми имеется колоссальное преимущество: у них подобная привычка не прижилась изначально. Показалось вдруг нелепым: как могли люди, прожив на Земле несколько миллионов лет, так и не открыть подлинной ценности использования разума? И как непередаваемо трагично, что некоторые из них - рабы, например, - в буквальном смысле утратили его, как глубоководные рыбы утратили со временем зрение. Мысль о рабах заставила опомниться и осмотреться. Рабы сбились с ног, смешались, нарушили строй и брели, потупив головы; некоторые, отстав, тянулись в метрах аж в тридцати сзади. Найл, собрав волю, послал хлесткий импульс команды. Рабы по соседству качнулись, словно от внезапного порыва ветра. Те, что подальше, дернувшись, встали навытяжку. Вид у всех был удивленный и растерянный. Найл попробовал еще раз, чуть мягче. Рабы моментально сплотили ряды и, вскинув головы, принялись маршировать, как заправские солдаты. От такого дружного отклика Найл впал в веселое неистовство и почувствовал, как в тело вливается жизненная энергия. Он опять чувствовал, что все они являются как бы частью одного организма - словно какая-то гигантская сороконожка марширует, вскидывая одновременно десятки ног. Здания неожиданно кончились. С небольшой возвышенности открылся вид на окаймляющую город сельскую местность, на возделанные ячменные поля и зеленые делянки с овощами. Они прошли возле города, где рабы собирали фрукты под надзором рослой, красивой служительницы, опять-таки необычайно похожей на Одину. Заметив скучающе-томный вид женщины, Найл молодцевато вскинул руку в знак приветствия и рабов заставил сделать то же самое. Та от изумления просто рот раскрыла: Найл понял, что зря так поступил. Надо будет впредь избегать легкомысленных жестов... Через милю дорога завела в густую рощу, где изумрудно зеленая листва над головой создавала подобие свода. Найла зрелище так очаровало, что он позволил рабам перейти со строевого шага на легкую прогулочную ходьбу. В одном месте к дороге вплотную подходил небольшой ручей, вода, журча, перекатывалась по мшистым камням-голышам. Рабы уже тут как тут, плещутся в мелкой воде. Дожидаясь, пока они нарезвятся, Найл чувствовал, как ступни и лодыжки сводит холодом. Вот лесистый участок остался позади. Впереди, у подножия северо-восточных холмов, Найл увидел ряд красных башен, напоминающих покореженные церковные шпили, Молодой человек обернулся к ближайшему рабу, долговязому косоглазому парню с заячьей губой: - Это что? - Громовик. - Громовик? Парень смешливо гыкнул и выкрикнул: "Бум-м!", разводя руки вверх, как бы изображая взрыв. Остальные тоже заскалились, захихикали: "Бум-м! Бум-м!" - на разные голоса, от низкого ворчания до истеричного визга. Словечко "Громовик" рабы, очевидно, использовали между собой как название города жуков-бомбардиров. Через полчаса навстречу показался высокий лысоголовый человек в желтой тунике и с зеленым козырьком на голове; лицо красное, озабоченное. - Где вас носит? Опаздываем же! - Прошу прощения, - сказал Найл. - Вон, еле плетутся. - Где твой хлыст? - Боюсь, что у меня его нет. Человек, досадливо застонав, возвел глаза к небесам. - На, возьми мой. Из просторного кармана туники он вынул свернутый кожаный хлыст. У рабов тревожно забегали глаза. - Я как-то не очень умею им пользоваться, - стыдливо признался Найл. - Сейчас покажу. Человек, размотав хлыст, звонко им щелкнул, затем со злой решимостью обогнул отстающих и принялся сзади полосовать их по голеням. Те, засеменив трусцой, враз подтянулись. Человек, щелкая хлыстом, с руганью гнал их метров десятьпятнадцать, затем поравнялся с Найлом и замедлил шаг. - Понял? Вот так только и действуй. - Понял, - произнес Найл. - Почему с тобой только девятнадцать? - Как? Выходило нас двадцать. Юноша запоздало принялся пересчитывать. Человек пожал плечами. - Одного, видно, умыкнул паук. - Съел он его, что ли? - мрачно удивился Найл. Человек поглядел на юношу с досадливой жалостью. - Ты что, совсем в этом деле новичок? - М-м-м... Да. - Благодари небо, что тебя самого не слопали. Ладно, обойдемся, пожалуй, и девятнадцатью. Они уже входили в город красных башен. Каждая башня представляла собой огромную спиралевидную шишку и сделана была из какого-то глянцевитого, похожего на воск вещества; словно какой-то великан, схватив еще незатвердевшую массу, крутнул ее по часовой стрелке. В подножии ближайшей к Найлу башни имелся вход, через который виднелся уходящий вверх пологий скат. В неровных боках находились похожие на окна проемы; из самого верхнего, непосредственно под макушкой, на идущих беззастенчиво таращился жук-бомбардир. Подножие башни окаймлял ров шириной метра в полтора, а в нем, подставив солнышку серебристо-зеленое брюшко, плавал еще один жучок, судя по всему, совсем еще малыш. Поселение жуков-бомбардиров насчитывало несколько сот таких башен, привольно натыканных в гладком зеленом дерне. Между ними виднелись небольшие одноэтажные строения из голубого вещества, похожего на непрозрачное стекло, с круглыми окнами вроде иллюминаторов. Очевидно, это были дома людей-слуг. Как и башни, они были окаймлены опрятными зелеными лужайками, по которым ветвились оросительные каналы и тропки, выложенные розовым, похожим на мрамор материалом. Детвора в желтых туниках, бросив игру, с любопытством наблюдала, как проходят прибывшие. Под козырьками голубых стеклянных крылечек сидели привлекательные женщины, многие с прялками. Большинство носили длинные волосы - нередко ниже пояса, кое у кого они были уложены в кольца вокруг головы. - А вон там кто живет? - спросил Найл, указав на башню примерно вдвое выше остальных. - Никто. Это зал собраний. Они вышли на центральную площадь города - гладкий прямоугольник зеленого дерна, пересеченный тропинками. Теперь было заметно, что центральное здание состоит из двух ярусов - голубое стеклянное основание, а над ним красная башня. К главному входу поднималась впечатляющего вида лестница. Рабы, которые, очевидно, здесь уже бывали, выстроились внизу возле лестницы в ряд. Снующие туда-сюда жуки не обращали на них никакого внимания. Когда Найл со своим попутчиком подошел, из главного входа показался человек и стал спускаться навстречу. Найл узнал ноги с кривинкой и нос крючком. Юноша улыбнулся и махнул было рукой (Доггинз посмотрел ему в лицо). К удивлению, тот и виду не подал, что знаком с Найлом. Вместо этого он обратился к попутчику: - Давай поспешай, а то еще затянем с началом. - Тут моей вины нет. Этот вот чудак, - он сочувственно взглянул на Найла, - позабыл взять хлыст. - Ну же, дурень. - Доггинз опять посмотрел на Найла как на пустое место. - Ладно, веди их в карьер. - Хорошо, распорядитель, - кивнул лысоголовый и махнул Найлу. - Эй, давай-ка за мной... Доггинз покачал головой и торопливо проговорил: - Нет-нет. Этот будет мне еще нужен, примерно на час. Ты ступай, отведи их. И не давай им близко подходить к петардам. Он повернулся к строю, бросив через плечо как ни в чем не бывало: - А ты давай за мной. Найл стал подниматься следом по ступенькам. Они вошли в небольшой, скупо освещенный зал. После яростно блещущего солнца голубоватый сумрак был особенно приятен. Вокруг сновали жуки-бомбардиры, ростом значительно превосходящие своих слуг. От жуков исходила такая же безразличная благожелательность, что замечалась в пауках-верблюдах пустыни. Доггинз, не оглядываясь, прошел через зал и толкнул дверь с табличкой "Распорядитель по взрывам". Окон в комнате не было, но через стены сочился холодный голубой свет, действовавший удивительно успокаивающе. Доггинз ухнулся в кресло за огромным столом и сердито воззрился на Найла. - Уж кого бы я желал видеть меньше всего, так это тебя. Найл, не ожидавший такого приветствия, опешил. - Прошу прощения. - Прощения, черт тебя дери! Что ж теперь прикажешь с тобой делать? - То есть как? - растерянно проговорил Найл. - Я просто привел рабов. - Это мне известно. А на ночь ты куда отправишься? - Назад, в квартал рабов. Доггинз уставился изумленно. - Да ты с ума спятил! Они тебя всюду разыскивают. Сегодня утром они уже первым делом наведались к нам. - А что случилось? - вырвалось у Найла. - Не догадываешься? Мы обещали разыскать тебя и отправить обратно, как только поймаем. - Что вы и рассчитываете сделать? Доггинз раздраженно пожал плечами. - Слушай, малый, тебе вот что надо зарубить на носу. У нас с раскоряками соглашение - уживаться в мире, пока уживаемся. Если мы предоставим тебе убежище, а они дознаются, будет война. А мы на это пойти не можем. Я даже сейчас разговаривать с тобой не буду. Найл встал. - Прости, пожалуйста, Я не хочу создавать хлопот. Я уйду. Взгляд Доггинза утратил занозистость. - Ну, и куда ты пойдешь? - Пересижу где-нибудь, пока не настанет время возвращаться. Доггинз просто фыркнул. - А смысл? Обратно за тобой они сюда не пойдут. Тебе лучше сшиваться здесь и не высовываться. А если кто спросит, я тебя не знаю. Идет? - Идет, - кивнул Найл. Доггинз долгое время глядел ему в самые глаза. - Значит, раскрыли они тебя, - промолвил он наконец. - Да... Я предупреждал. - Он прикусил нижнюю губу. - Они тебя убьют, если отыщут. - Я знаю. Еще одна долгая пауза. Затем Доггинз промолвил: - Единственная для тебя надежда - это возвратиться в свои края. Мы бы помогли тебе переправиться тайком на одной из лодок. - Очень признателен, - сказал Найл. - Но возвращаться я не хочу. Не могу оставить мать и брата. - От мертвого тебя, конечно, много будет толку! - Я попробую укрыться в квартале рабов. - Рано или поздно все равно отыщут. - Может быть. Но нельзя опускать руки. Надо пытаться. Доггинз раздраженно мотнул головой. - Что пытаться? Чего ты хочешь добиться? Их взгляды встретились. - Свергнуть пауков. Доггинз улыбнулся жалостливо. - И с какого боку, интересно, ты думаешь за это взяться? - Телом пауки не крепче людей, просто у них сильнее развита воля. А это, по сути, то же самое, что и мышцы. Мы могли бы бороться с ними, если бы использовали свой разум. Доггинз задумчиво поглядел на Найла. - Да, теперь я вижу, почему они считают тебя опасным. До Найла дошло, что он, по случайности, забыл перевернуть медальон, поэтому вся его сосредоточенность передавалась наружу, в результате чего доводы звучали с небывалой убедительностью. Найл сделал упор на мысль: - Вы со своим порохом могли бы поднять на воздух весь паучий город. - Бесспорно, если бы нам его хватило. Но мы этого делать не станем, причем они об этом знают. - Почему? - Потому что мы слуги жуков, а жуки никогда не дадут нам такого приказа. - Но зачем вам быть слугами? Люди же когда-то правили всей планетой! - Вот-вот, именно, - Доггинз насмешливо фыркнул, - и сделали из нее дурдом! Хочешь знать на самом деле, почему раскоряки так не любят людей? Пойдем, покажу. Он поднялся и вывел Найла в зал. Там было совершенно пусто. Поднявшись по короткой лестнице, они остановились перед дверью из золотистого металла. Доггинз открыл и кивнул Найлу: мол, тоже проходи. В открывшемся глазам помещении царил полумрак. Секунда, и вдруг раздался оглушительный треск, сопровождаемый просверком слепящего света. Отшатнувшись назад, Найл врезался в Доггинза. Тот крепко ухватил юношу за локоть. - Тихо, все в порядке. Просто стой тихо и все. Все еще не успокоившись до конца, Найл с мрачной зачарованностью наблюдал. Стена напротив превратилась в широкую ленту голубого неба с тонкими полосками белых облаков. По пространству этой ленты с оглушительным, ноющим звуком метались машины (Найл узнал, самолеты). Внезапно картина сменилась. Он смотрел как бы из самолета, наблюдая, как в сторону земли уносятся яйцеобразные предметы. Они падали и падали, пока не уменьшились до точек и не исчезли. Затем с находящейся далеко внизу земли пошли взрастать белые султанчики дыма - один за другим, в ряд. Звуки разрывов на этот раз были далекие, приглушенные. Когда глаза привыкли к темноте, Найл разглядел, что находится в другом зале, тоже не маленьком. В зале, застыв, стояли зрители - жуки-бомбардиры; чувствовалось, что картина эта - не какое-нибудь чародейство. Конус колеблющегося света наверху указывал, что это просто движущееся изображение, которое проецируется на экран. Доггинз взял Найла за локоть, завел в полумрак и указал на стул. Найл сел на ощупь, не отрывая от экрана глаз. Там разворачивалась бомбардировка большого города. От такой разрушительной мощи захватывало дух. Видно было, как высоченные здания сначала содрогаются, затем медленно начинают осыпаться на землю, взметая тучи пыли. Рыжеватыми змеистыми сполохами прорывался огонь, сливаясь затем с тяжелым водоворотом черного дыма. До смешного крохотные фигурки пожарников направляли в пламя тугие спицы водяных струй. Вот обрушилось соседнее здание и погребло их под собой. Доггинз шептал на ухо: - Это просто старый фильм, здесь все ненастоящее. Настоящее пойдет дальше. - Ужас! - выговорил Найл. - Не вздумай говорить это при них. Они считают, что это чудесно. На секунду экран погас. Но вот раздались бравурные звуки маршевой музыки, и чей-то глубокий голос за экраном солидно произнес: "Разрушить!" Со стороны зрителей раздался одобрительное сипение; судя по всему, демонстрировался коронный номер. На экране появилось громадное, напоминающее башню здание, снятое снизу так, что стены вздымались вверх величаво, как утес. Затем (и как оператор ухитрился?) камера медленно поползла вверх, поднимаясь на крышу здания; ушедшее на это время лишний раз как бы подчеркивало огромную высоту стен. В конце концов, камера зависла над самым зданием, открывая вид сверху; отодвинулась на безопасное расстояние. Найл затаил дыхание. Вот на углу здания взвихрился чубчик дыма, за ним другой. Когда выявился третий, здание начало осыпаться, стены медленно трескались, корежились, от основания здания вверх взрастала туча пыли. Само здание начало грузно оседать внутрь себя, обнажив каменную кладку, затем рассыпалось в прах. Ничего не скажешь, было во всем этом что-то величавое. Весь оставшийся фильм шел о том же: небоскребы, стройплощадки, фабричные трубы, даже соборы - все оседало в то же облако вихрящейся пыли. И всякий раз, когда что-нибудь с грохотом рушилось, жуки издавали одобрительный сип - терлись щупиками что ли? На Найла картины действовали сокрушающе. Повернув медальон к груди, он мог усваивать их в полном объеме и воспринимать как явь. Видения в Белой башне дали ему возможность в какой-то степени уяснить, насколько сильна в человеке тяга к разрушению. Однако вся эта нескончаемая панорама насилия давала понять, что подлинную ее неохватность он не в силах себе даже и представить. Показали хронику Первой мировой войны, артобстрелы, следом за ними неистовые атаки; обрубки тел, распяленные на колючей проволоке. Дальше - Вторая мировая: пикирующие бомбардировщики, до основания разрушающие беззащитные города. Архивные съемки взрыва первой атомной бомбы над Хиросимой, затем испытание водородной на атолле Бикини. Даже жуки притихли, забыв выразить восторг, когда поднявшийся гриб показал, что атолла больше нет. Доггинз пихнул Найла по ребрам: - Ну что, насмотрелся!? - Да уж. Однако Найл так и не отводил от экрана глаз, когда они вдвоем возвращались под голубой свет стен; было что-то гипнотически чарующее в картине насилия. Очнувшись в пустом зале, Найл словно очнулся от сна. Когда вышли на дневной свет, он невольно заслонился от солнца. В сравнении с прохладой здания, улица напоминала горячую ванну. - И как долго такое длится? - Чуть ли не до вечера. У нас без малого двести часов материалов. - Целиком их посмотреть они еще не успели? - Смотрели десятки раз. Но им никогда не надоедает. Аккуратные, симметрично расположенные здания в обрамлении зеленых газончиков казались игрушечными. Мирная тишина после немолчного грохота взрывов нависала, словно угроза. Пройдя наискосок через площадь, они стали приближаться к угловому дому. Этот дом был заметно крупнее, чем обступающие его другие, а в центре газона игриво струился фонтан. Стайка из десятка ребятишек болтала ножонками в зеленоватой воде бассейна, у некоторых нос имел явное сходство с Доггинзовским. Завидев Доггинза, с полдесятка детишек побежали через газон к нему и, обвив ручонками, стали проситься ему на руки. Из дома вышла миловидная темноволосая девушка. - Не приставайте, папа занят. Ребятишки неохотно возвратились к своему бассейну. К удивлению, девушка схватила Доггинза за обе руки и поочередно поцеловала их. Доггинз, судя по лицу, несколько смутился. - Это Селима, моя жена, - сказал он. Найл почувствовал нечто похожее на зависть: девушка была едва ли старше Доны. Он хотел, как заведено, сомкнуться предплечьем, но та неожиданно опустилась на одно колено, взяла его руку и поцеловала в ладонь. Доггинз сдавленно кашлянул. - Нам бы чего-нибудь поесть. - Да, Билл. Девушка исчезла внутри дома. - Она очень славная девушка, - проговорил Доггинз смущенно. Когда вошли, женский голос спросил откуда-то из-за стены. - Кто там? - Это я, моя прелесть. Из-за двери выглянула симпатичная женщина с золотистыми волосами. Она также взяла Доггинза за руку и приложилась к ним губами. - Это моя жена Лукреция, - представил Доггинз Женщина одарила Найла вальяжной улыбкой, зубы в голубом свете прихожей поблескивали драгоценными каменьями. - Его первая жена, - добавила она. Найл, пытаясь скрыть удивление, неловко улыбнулся. - Как его зовут? - поинтересовалась Лукреция. - Его? Э-э-э... мистер Риверс. - Он Билл? - Нет, просто мистер. - Какая жалость, - вздохнула женщина, исчезая за соседней дверью. Найл мимоходом оглядел кухню, где несколько девушек занимались стряпней. Найл терялся в догадках. - Что за вопрос, Билл я или нет? Доггинз коротко хохотнул. - Я им говорил, что "Билл" означает "богатый и любимый". Они хотели тебе польстить. Он завел Найла в уютную, удобно обставленную комнату. Сидящая там на диванчике стройная девушка с обнаженными руками поспешила встать и поцеловать ему руки. Когда Доггинз сел, она опустилась на колени и стала снимать с него сандалии. - Это Гизела, - представил Доггинз, - номер восьмой. Девушка застенчиво взглянула на Найла, отвела глаза и зарделась. Эта, пожалуй, была младше Доны. - Ноги тебе помыть сейчас? - спросила она у мужа. - Не надо, кисонька. Принеси-ка нам лучше холодного пива. - Да. Билл. Чувствовалось, что имя она произносит так напыщенно, действительно как "господин". Когда остались одни, Доггинз лукаво, заговорщически улыбнулся. - Теперь понимаешь, почему я не желаю ввязываться ни в какую войну с нашими раскоряками? - Да, - печально ответил Найл. - Не то, чтобы я вовсе не хотел тебе помочь. Просто у тебя все равно ничего не выйдет. Найл воздержался от ответа. Доггинз продолжал: - Пауков миллионы. Что мы сделаем при таком раскладе? Найл упрямо покачал головой. - Должен быть какой-то способ. Иначе бы они нас не боялись. Почему тогда они боятся нас? Доггинз пожал плечами. - Да потому что мы, сволочи, зациклились на разрушениях, вот почему. Ты же видел фильм. - Тогда вас почему они не боятся, даром что вам известны секреты взрывчатки? - Им до нас дела нет. Я вот несу службу, и все тут. Лет через десять, может, дослужусь до главного управляющего. В комнату вошла златоволосая женщина, за ней несколько девушек с подносами. Она поместила между Найлом и мужем низенький столик и постелила белую льняную скатерть. Когда наливала пиво, Доггинз спросил: - Как прошло утро, дорогая? - Так себе. Ты же знаешь, как оно в канун большого Грохота. - Чего надо было этим восьмипалым? - Кажется, разыскивали какого-то беглого раба. - Раба? Пауки, всем скопом? Что же он такого натворил? Доггинз избегал смотреть Найлу в глаза. - Не знаю. Они не сказали. Теперь на столик было наставлено большое количество блюд: устрицы, мидии, перепелиные яйца, жареные птички, разные салаты, овощи. Пиво было темно-коричневое, со сладчинкой и - как понял Найл, от жажды выпивший, не отрываясь, полстакана, - крепкое. Прежде чем хозяин с гостем взялись за еду, девушки протянули им кувшин с теплой водой, помыть руки, а затем обтерли их мягкими, как пух, полотенцами. После этого все женщины неслышно удалились. Следующие пять минут мужчины занимались исключительно едой. Найл чувствовал взвешенную, не лишенную приятности душевную истому. Вид стольких молодых девушек напомнило о Доне; Найл лишний раз убедился, что скучает по ней. Очевидно, на Доггинза нашла задумчивость. Во всяком случае, когда он справлялся с перепелиными яйцами в густом белом соусе, вид у него был отсутствующий. Время от времени из-под приспущенных век он поглядывал на Найла. И в конце концов сказал: - Послушай... А если бы, скажем, у нас получилось договориться с пауками... Я ничего не обещаю, но - если бы? Это бы решило твою проблему? - Договориться насчет чего? - Ну, скажем, чтобы они разрешили тебе остаться и трудиться у нас? - Откуда ты знаешь, согласятся они или нет? - осторожно спросил Найл. - Они нам кое-чем обязаны. - Доггинз отщипнул кусочек жареного жаворонка. - Как я понимаю, они чуют в тебе опасность, и это не дает им успокоиться, так? А если бы мы гарантировали, - он особенно подчеркнул последнее слово, - что ты не дашь повода для беспокойства, они, вероятно, и пошли бы на это. - А я бы жил здесь... и служил жукам? - Нет, ты служил бы у меня. Мне нужен новый помощник. Ты во взрывчатке что-нибудь смыслишь? - Боюсь, что нет. - Неважно, научишься. - Доггинз сделался добродушным, простым. - В составе пороха нет ничего сложного: селитра, фосфор и уголь. Надо просто соблюдать пропорцию. С динамитом посложнее: последний мой помощник подорвался, когда делал нитроглицерин. Но ты этим заниматься не будешь. Твоей основной работой будет очищать продукт от угольных примесей. Он начал с полным ртом бубнить принципы фракционной очистки. Найл слушал с участливым лицом, а у самого мысли бродили в другом месте. Не очень-то верилось, что пауки позволят ему остаться у жуков. Хотя кто знает: голос у Доггинза звучал уверенно. Понятное дело, идея соблазнительная. Более отрадную жизнь, чем в таком доме, трудно и представить. Одного этого было бы достаточно, чтобы голова юноши наполнилась романтическими грезами. Доггинз допил свое пиво; оттолкнув стул встал. Похлопал Найла по плечу. - Не переживай, малый. "Богатый и любимый" Билл имеет здесь кое-какой вес. Пошел переодеваться. Наливай еще пива. Найл рад был остаться наедине с собой, это давало возможность собрать мысли воедино. Беспокоило сейчас то, как отреагируют пауки, когда узнают, где Найл находится. Если схватят во второй раз, придется трудно: коли не убьют, то уж наверняка позаботятся, чтобы никуда не улизнул. Так что можно ли рискнуть и позволить Доггинзу договориться от своего имени? Даже если жуки согласятся и отпустят, какой здесь выигрыш? Они же союзники смертоносцев, так что, служа им, Найл невольно будет услуживать паукам. Чем больше он об этом думал, тем больше терялся. Стараясь успокоиться, он начал слоняться по комнате, сунув руки в карманы, и всякий раз останавливался перед окном поглядеть на фонтан. Детей, видно, зазвали в дом, и фонтан теперь казался до странности одиноким. Брызги, сеясь, жемчужно сияли на солнце. Струя взметалась, словно в попытке достать до неба, но неминуемо опадала обратно к земле - безысходно, как мысли самого Найла. Внимание отвлекло легкое покалывание в пальцах правой руки; кончики пальцев касались раздвижной трубки. Он вынул ее и задумчиво взвесил на ладони, проникаясь необычным, глубоким умиротворением. Чуть помедлив, нажав на кнопку, раздвинул трубку. Покалывание было неожиданно сильным, влажноватую кожу так и щипало - чтобы так сильно, он и припомнить не мог. Держа трубку между большим и указательным пальцами. Найл все внимание сосредоточил на вибрации. И тут с громкостью и отчетливостью, от которой Найл чуть не подпрыгнул, в груди прозвучал голос Стигмастера: "Расскажи ему о Крепости". На секунду разум Найла просто оцепенел. "Крепость?" - подумал он растерянно. Он уже успел забыть, что означает это слово. Однако не успел о том и заикнуться, как покалывание исчезло. С растерянностью и унынием Найл смотрел на трубку, думая, не повторить ли попытку выйти на контакт. В этот момент из коридора послышался голос Доггинза, и юноша поспешил нажать на кнопку. Когда Доггинз вошел, Найл уже засовывал трубку в карман. Доггинз выглядел неожиданно солидно. Потасканную желтую тунику сменила черная тога с золоченой цепью вокруг пояса. Кожаные сандалии тоже черные, на голове уже не видавший виды зеленый козырек, а остроконечный колпак, что придавало Доггинзу сходство с монахом. - Готов? Все, пора трогаться. В коридоре дожидались жены и дети, все в веселых цветастых нарядах. Лишь Лукреция, в отличие от других, была одета в черную льняную тогу, очевидно, подчеркивая, что среди жен она здесь первая. Когда Доггинз с Найлом вышли на улицу семейство тронулось следом ровным "крокодильчиком", по росту... Прошли через зеленую лужайку перед залом собраний и свернули на главную улицу. Похоже было, что каждый житель города движется примерно в том же направлении. Сипло посвистывали (очевидно, переговаривались меж собой) жуки, возвышаясь над слугами-людьми изумрудными спинами и ярко-желтыми головами. Всюду царил дух бесшабашного веселья, и, если кто-нибудь из ребятишек, расшалившись, со всего хода ударялся о лапу жука, никто даже не одергивал проказника. Найл не мог надивиться на такую свойскость и дружелюбие между хозяевами и слугами; в противоположность паукам, эти большие, закованные в панцирь существа не вызывали ни страха, ни мрачного восхищения - просто открытое, дружеское чувство. Когда площадь осталась позади, внезапно ему вспомнилось слово, смысл которого Найл тщетно пытался восстановить. - Что такое казармы?-спросил он у Доггинза. - Место, где живут военные. А что? - Я видел это слово на старой карте. Доггинз резко обернулся к нему. - На плане паучьего города? - Да. - Оно, то место, случайно не "крепостью" называлось? - спросил Доггинз с деланным равнодушием. - Да. А ты откуда знаешь? Тот пожал плечами. - Всякие слухи ходят. А ты, интересно, сумел бы описать, где примерно она расположена? - Наверное, да. Она в квартале рабов. Они уже, по сути, вышли на окраину. Найл с любопытством заметил, что одна из красных башен как раз сейчас строится, а на недовершенных стенах с жужжанием роится сонмище золотистых насекомых. - Что они такое делают? - спросил он. - Строят. - Строят насекомые? - не поверил Найл. - Точно. Их тут называют клейковинными мушками. Когда они поравнялись с усеченным конусом башни, жужжание сделалось просто оглушительным. - Они строят ее для себя?! - с трудом перекрывая шум, прокричал Найл. - Нет, нет! - Доггинз остановился, а за ним и кортеж из жен и детей. - Они живут в гнездах из склеенных меж собой листьев. - Тогда как же вы заставляете их строить дома? - Их специально дрессируют. Вот, смотри. Доггинз сосредоточенно нахмурился, насупил брови и впился прищуренным взглядом в роящихся золотистых насекомых. Секунду спустя они начали оседать на стены, через полминуты шум утих, а насекомые стали карабкаться друг другу на спину. Бисеринки пота проплавились на лице у Доггинза. Вот он надрывно перевел дух и расслабился; насекомые тотчас взвились в воздух. Похоже, Доггинз остался доволен собой. - Как у тебя это вышло? - Они приручены подчиняться мысленным командам. Желаешь сам попробовать? Найл вперился в мушек и сосредоточил внимание. Тотчас он осознал наличие каждого отдельного насекомого так четко, словно слился с ними воедино - они стали как пальцы на руках-ногах. Ему было даже известно их точное количество: восемнадцать тысяч семьсот восемнадцать. Но, мысленно уже почти собравшись скомандовать им осесть, он припомнил данное себе обещание не отпускать легкомысленных жестов и передумал. - Что-то, боюсь, у меня не выходит. Доггинз улыбнулся сочувственно, однако от Найла не скрылось: доволен. Когда двинулись дальше, до Найла вдруг дошло, что вживление в клейковидных мушек обнажило связь с потоком жизни, скрытно текущим сквозь мир. Теперь его динамика и насыщенность ошеломляюще отличались от тех, что он чувствовал нынче поутру, когда стоял на площади среди рабов. Тогда Найл сознавал нехитрую радость бытия. Здесь, в городе жуков, он чувствовал, что находится действительно среди себе подобных; среди людей с такой же, как у него самого, способностью активно мыслить и управлять своей жизнью. Было только одно различие: люди здесь не осознавали, что владеют этой силой. Он, словно между прочим, спросил у Доггинза: - А как ты научился управлять клейковидными мушками? - Да это нетрудно. Они привыкли, что ими командуют жуки. А я сам живу среди жуков уже столько, что, думаю, нахожусь с ними на одной мыслительной волне. Поэтому у меня это тоже получается... Разумеется, он заблуждался. Дело здесь было вовсе не в мыслительной волне. Суть была единственно в силе воли. У Найла на миг появился соблазн растолковать, что к чему, но затем он решил, что сейчас не время и не место. В полумили от города дорога делала изгиб, с которого открывался вид на невероятных размеров ямину в земле, где-то миля в ширину и четверть мили вглубь. Просто голова кругом. - Что это? - Старый мраморный карьер. - Кто его вырыл? - Люди. - Доггинз подмигнул. В вертикальном срезе различались слои геологических отложений; самый широкий - верхний - того же цвета, что и дорога под ногами. Это и был, очевидно, источник материала для строительства дороги. Дорога полого сходила вниз, пестрым потоком струились по ней идущие люди и жуки-бомбардиры. На дне карьера виднелись десятки разноцветных палаток, из которых особо выделялся размером шатер в зеленую и белую полоску. Найл расслышал еще и звуки, от которых сердце встрепенулось с неожиданной радостью - бравый звук духовых инструментов; кто-то наигрывал в унисон. Путь на дно карьера занял полчаса. После выпавшего прошлой ночью дождя все еще стояло множество больших луж; через них, заливаясь смехом, прыгали дети, обдавая друг друга фонтанами брызг. Другие ребятишки глазели на кривляния клоунов. Из разноцветных палаток и будок исходили соблазнительные запахи еды, леденцов из жженого сахара. Музыканты, облаченные в ярко-красные тоги с желтыми поясами, стояли на эстраде - каменной платформе, а амфитеатр за ними усиливал звук, будто мощный упор. В этой части карьера находились плотно пригнанные друг к другу зрительские места - около тысячи, - над которыми возвышался прозрачный купол наподобие пузыря, с зелеными крапинками. Доггинз сказал: - Если хочешь как следует разглядеть, что будет на сцене во время представления, подыщи себе место в верхнем ряду. Начало где-то через полчаса. А я пошел: дела. - Спасибо. - Найлу не терпелось посмотреть, что же там на сцене. Однако через минуту Доггинз возвратился. - Беда, - тихо и тревожно сказал он. Найл повел глазами в ту сторону, откуда сейчас подошел Доггинз, и сердце обмерло. Среди спускающихся по склону четко выделялась компания женщин с обнаженной грудью. Сомнений не было: служительницы. На одну минуту Найла охватил безотчетный страх. - Думаешь, это за мной? - Нет. Они часто приходят сюда на праздник Грохота. - Что мне делать? - Не паникуй. Не думаю, что они тебя узнают. Ты для них обыкновенный раб. Но лучше держись от глаз подальше. - Он указал на полосатый шатер возле эстрады. - Там рабы вкалывают, увидишь. Мостига ты уже знаешь (тот, лысый, ты видел его утром). Пойди и спроси, чем можешь пригодиться. Найл вошел в балаган и растерялся, такая там царила суматоха. Основную часть пола занимали затейливые декорации: остров, на нем деревья. Над разрисованными голубыми волнами возвышался корабль на якоре, а по близости в море впадал ручей. На берегу стояли соломенные хижины дикарей-островитян, а вокруг котла с несчастного вида матросом внутри заходился в пляске знахарь-колдун, у которого на шее болтался амулет с черепами. Найл определил, что и знахарь, и остров сделаны из дерева и папьемаше, которые до сих пор усердно размалевывали подмастерья, ползая по сцене. Задняя стенка шатра выходила непосредственно на стену карьера. Найл разглядел, что держится она за счет хитросплетения веревок, блоков и шкивов. Сразу за шатром на стене карьера находилась искусственная пещера, перед которой рабы разгружали подводу с бочонками. Лысоголовый, усталый и вконец издерганный, пытался, судя по всему, заправлять разом и вся. На вопрос Найла, какая помощь требуется, он лишь раздраженно фыркнул: - Катись отсюда и не мешай! Но тотчас узнал юношу и воскликнул сердито: - А, это ты! Ничего, вот уж второй час как без тебя обходимся. Ты где шатался? - Находился в распоряжении Доггинза. - Ну что тогда, давай, гоняй рабов. На вот, возьми-ка, пригодится. - Он протянул Найлу хлыст. Юноша пробрался в пещеру. Ее покатые стены вдавались глубоко в толщу породы. Все пространство от пола до потолка было забито деревянными бочонками и ящиками с фитилями и запалами. Один из бочонков валялся разбитый на полу, возле него скреб пол совершенно непригодной для этого метлой косоглазый придурок. Найл сразу же уяснил: проблема не в том, что рабы медленно возятся, а, наоборот, в том, что носятся слишком быстро. Атмосфера праздника их сильно возбуждала, и они мельтешили, как ошалевшие муравьи, катя бочонки, волоча сундуки, забывая затем, куда их девать и бросая прямо на дороге, где на них натыкались другие. Рыжий паренек с шишковидными коленями - очевидно, помощник лысого - изо всех сил старался их контролировать, но до него самого, видно, уже дошло, что это совершенно бесполезно. Найл огляделся и смекнул, что надо делать. Рабов он разбил на тройки и каждой поставил определенную задачу. Для вида помахивал и хлыстом, но в этом, по сути, не было необходимости. Рабы реагировали на мысленные приказы с четкостью, напоминающей клейковидных мушек. Одна бригада подносила бочонки из глубины пещеры, другая грузила их на небольшие тачки, третья вкатывала в шатер. Там подмастерья, подхватив, определяли их в полое место под " островом". Работа была сделана за четверть часа, и лысый стал посматривать на Найла по-иному, с уважением. Когда Найл спросил, что делать дальше, тот ответил: - Просто держи этих чертяк в сторонке, пока не подготовимся к началу. Тут спереди в шатер вошел Доггинз; Найл по забывчивости махнул, но тот в ответ только сердито скривился и качнул досадливо головой. Через секунду Найл понял, почему. Через вход одна за другой прошли человек пять служительниц, и впереди всех Одина. К счастью, она была увлечена разговором и в сторону Найла не смотрела. Юноша отвернулся и заспешил к заднему выходу. Пороховой погреб был теперь пуст; расколотый бочонок так и валялся посреди пола, вокруг тонким сдоем стелился серый порох. Найл прошел мимо него в глубину пещеры. Здесь стояла приятная прохлада, влажно пахло грибами. Приятно было после суматохи шатра дать телу отдых. Найл облюбовал уголок за нагромождением бочонков и присел на ящик с запалами. Через несколько секунд он утомленно закрыл глаза и, чувствуя дремоту, приложился затылком к стене. Легкое прикосновение к плечу разом прогнало наползающую было дремоту. Резко втянув воздух, он уставился в густую тень. Там угадывалось невнятное, слабое шевеление; Найл на секунду подумал, что смотрит на маленькую тысяченожку. Пропуская дневной свет, чтобы лучше видеть, он осторожно сместил бочонок пороха. Там ничего не было, кроме зеленого грибовидного выроста, растущего на стене. Найл вынул раздвижную трубку и ткнул вырост, судя по всему, очень твердый. Может статься, гриб служит жильем какому-нибудь созданию? Найл колупнул гриб пальцем. Едва он это сделал, как над поверхностью гриба обозначилась крохотная, напоминающая влажный палец ложноножка и коснулась кожи. Найл инстинктивно отдернул руку. Затем, поскольку ложноножка казалась не опаснее червяка, снова вытянул палец и дал существу его коснуться. Удивительно: ложноножка тут же сделалась тоньше и длиннее, и молниеносно обвилась вокруг пальца в колечко. Найл потянулся другой рукой пощупать, какова она на ощупь; из гриба выпросталась другая ложноножка и тоже схватилась за палец. Он тихонько потянул руку на себя; ложноножки упорствовали. Они силились втянуть его руку к себе в гриб. Резким движением Найл высвободил пальцы. На каждом пальце там, где хватались щупальца, виднелись красные венчики. Судя по всему, это был какой-нибудь меньший собрат той нечисти, что он повстречал прошлой ночью: то же вкрадчивое, поначалу еле неуверенное прощупывание ложноножками, похожими на рожки улитки, та же неуловимо скользкая хватка, выдающая недюжинную силу. Найл просунул под основание гриба трубку и. действуя ею как рычагом, отвалил тварь от стены. Гриб, похоже, крепился центральным корнем, на основании коего располагались кольцом крохотные присоски, напоминающие маленькие разинутые рты. Стоило к одному из таких ртов подставить кончик мизинца, как тот, раскрывшись шире, немедленно присосался; одновременно с тем наружу выявились с полдесятка ложноножек и попытались ухватиться за руку. Похоже, они вылезали из слизистой поверхности гриба, словно он состоял из той же вязкой жидкости. Когда Найл, потянув, высвободил руку, кончик пальца у него был покрыт едкой слизью. Юноша тщательно вытер руку о рубаху. Пристально глядя на гриб, он намеренно расслабился и полностью настроил ум на восприятие. Любопытно было выяснить, что это - животное или растение. На какой-то миг мозг Найла превратился в подобие зеркала, отражающего скудное, обуреваемое голодом хищненькое создание, но вот его собственный разум раскрылся и поглотил этот мелкий очажок жизни. Юноша начал сознавать нежно пульсирующую энергию, словно он глядел на существо сверху, через расходящиеся на глади пруда круги. - Что ты здесь делаешь? Голос хлестнул резко, словно удар. Найл так был поглощен наблюдением за грибом, что совершенно не заметил, как к нему неслышно (потому что босиком) подошла Одина. - Что ты здесь делаешь? - повторила она. - Прячусь, - ответил Найл, обретя дыхание. - Я это как-нибудь вижу. От кого? Тревога сменилась облегчением и отчасти неловкостью. Облегчение от проблеска догадки, что женщина рада его видеть. Неловкость от того, что он внезапно, сам того не сознавая, вторгся в ее сознание. Он уже сошелся с Одиной так близко, что даже в потаенную область ее мыслей мог внедряться совершенно естественно, но тем не менее чувствовал себя при этом как вор, пробирающийся в спальню. Найл подвинулся, освобождая Одине место на ящике для запалов, и она села возле него. Непонятно, от кого из них изошел влекущий порыв. Секунду Найл близко смотрел Одине в глаза, затем, подчиняясь все тому же безотчетному порыву, обнял ее и припал губами к ее губам. Руки женщины ласково легли ему на шею. Их тела сблизились... Случилось это совершенно естественно, и оба почувствовали восторг и облегчение, что это наконец произошло. Сознавал Найл и то, что Одина ждала от него этого; она же видела, как он ласкался с той, темноволосой, в женском квартале. Одина отстранилась первой, дисциплинированная служительница вновь одержала в ней верх. - От кого ты скрываешься? - Мне пришлось уйти из города. - Но зачем? - На лице Одины читалось полное недоумение. Пауки казались ей строгими, но благодетельными хозяевами, служить которым приятно и почетно. - Они убили моего отца. - Я знаю. Это печально. Но он пытался напасть на одного из них. - Понимаю. И все равно мне трудно простить. - Тебе надо простить. Они хозяева. Мы не имеем права роптать на то, что они считают нужным. Странно было общаться с ней таким образом. Найл успевал считать рождающиеся у нее в уме слова еще до того, как она их произносила; получалось эдакое странноватое эхо. На секунду у Найла возник соблазн выложить Одине то, что он узнал от Каззака, но он сдержался. Было бы жестоко по отношению к ней раскрывать всю правду. Ее ум был не готов к такому страшному откровению. - Ты должен возвратиться со мной в город, - сказала она ласково. - Они поймут, почему ты сбежал, и простят. - Она прижала его лицо к себе, так что он не видел, а только чувствовал. - А потом, я позволю тебе стать моим мужем. Найлу странно было слышать такое предложение. С таким же успехом принцесса могла предлагать руку простолюдину. - Разве может служительница брать себе в мужья беглого раба? Нежно стиснув голову Найла ладонями, она посмотрела ему в глаза. - Служительница может брать в мужья кого захочет, в этом ее привилегия. Их губы слились в упоительном, долгом поцелуе. Словно светлая, чистая аура живительной энергии облекла их. В этот миг Найл понял, что Одина лишила его выбора. В самом деле, он легко бы мог убедить ее уйти и сделать вид, что они никогда не встречались; из любви к нему она пошла бы на все, о чем бы он ни попросил. Но, поступив так, Найл превратил бы Одину в изменницу, обрекая ее на мучения. Поэтому и знал наперед, что этому не бывать; чувствовал, что теперь в ответе за эту женщину. - Очень хорошо. Все будет по-твоему. На этот раз прикосновение было решительным, требующим, губы впились жадно. Они самозабвенно предались ласке, ощущая мягкое тепло друг друга. Между делом Найл почувствовал у себя в волосах холодную щекотку и содрогнулся от отвращения: на шее хозяйничали ложноножки гриба. - Что это? - срывающимся голосом спросил он. Одина рассмеялась. - Всего-навсего гриб-головоног. Она поднялась, достала с пояса кинжал и отсекла гриб. Тот свалился на пол. К удивлению Найла, Одина нагнулась, насадила его на острие кинжала и скинула в поясную сумку. - Что ты собираешься с ним делать? - Это славная еда. - Она ласково взъерошила Найлу волосы. - Когда ты станешь моим мужем, я его как-нибудь приготовлю. Снаружи оркестр затрубил фанфары. - А сейчас пойдем. - Она взяла Найла за руку. - Это ничего, что нас увидят вместе? - Почему бы и нет? - хохотнула она. - Пусть глядят, завидуют. Когда они вдвоем выходили наружу, Найл чувствовал и радость и печаль. Радость от того, что Одина рядом; печаль от мысли, что скрыться так и не удалось. В глубине шатра стоял Доггинз; завидев Найла, он остолбенел от ужасной догадки и проводил его оторопелым, беспомощным взором. Найл избегал смотреть ему в глаза. Зрительские места были уже полностью заняты. Люди плотно сидели на скамьях, бомбардиры стояли между рядами на высоких платформах. Одина подвела Найла к скамье, предназначенной, очевидно, для служительниц, села сама и уступила краешек Найлу. Другие служительницы поглядывали на Одину со сдержанным любопытством. Интересно было замечать, что им и в голову не приходит, что сейчас произошло между ними двоими; очевидно, Одина держала это в секрете от остальных. Как раз впереди разместилось все семейство Доггинзов; те во все глаза смотрели на шатер, ребятишки сосали большие разноцветные леденцы. Крапчатый купол-пузырь изнутри казался голубым. Само стекло было настолько прозрачным, что казалось почти невидимым; судя по всему, оно обладало свойством пресекать жару. Под куполом, несмотря на обилие света, совсем не чувствовалось духоты, летний зной преображался в бледное тепло зимнего дня. Одина была занята разговором с сидящей по соседству девушкой. Найл поглядывал на свою нареченную с тайной гордостью. Волосы янтарного цвета, загорелый бюст, белоснежные зубы - среди служительниц она, безусловно, выделялась своей привлекательностью. Укромный огонек счастья тихо светился внутри. Был ли Найл влюблен в нее? Вопрос казался совершенно неуместным. Он пребывал в том возрасте, когда каждому мучительно хочется быть любимым, когда от любой приветливой улыбки в сладком предчувствии замирает сердце. Что касается того, влюблен ли он в Одину... Стоит ли вообще задумываться об этом, если она любит его? Фанфары грянули еще раз, и воцарилась тишина, глаза зрителей были прикованы к шатру. Рабы поспешно выдергивали колышки, прикрепляющие полотнище шатра к земле. Навстречу зрителям вышел Билл Доггинз. Церемонно поклонившись, он повернулся лицом к шатру и вскинул руки, собираясь дать команду. Полотнище шатра картинно всплыло вверх, подаваясь ближе к стене карьера на скрытых шкивах, и накрыло вход в пороховой погреб, образовав своего рода экран-задник. При виде острова зрители разразились восторженными аплодисментами. Доггинз. очевидно, взявший на себя роль церемониймейстера, вальяжно отодвинулся в сторону. На палубе корабля показался пират на деревянной ноге. Свирепым взором окинув публику, он проорал: - А ну-ка, козявки! Что вы все на меня таращитесь! Вам не напугать Питера-Деревянную Ногу! Обернувшись, он рявкнул куда-то вниз: - Эй, ребята, там собралась толпа каких-то кретинов и таращится на меня! А ну-ка, давайте подсыплем им жару! Тут сзади оглушительно грохнуло, и Питер-Деревянная Нога испуганным зайцем скаканул в воздух, потеряв при этом шляпу и подзорную трубу. Зрители разразились хохотом, а жуки забавно зашевелились, потирая щупики, от чего послышался стрекот, совсем как у сверчков. Найл, знавший пантомиму лишь смутной родовой памятью, хохотал громче всех. Увеселение продолжалось. Питер-Деревянная Нога прибыл со своими сообщниками на остров в поисках клада. Публике он заявил, что собирается остаток дней прожить в достатке, а на досуге подрабатывать палачом. Но на острове, оказалось, было полно дикарей-людоедов (их играли перемазанные сажей рабы). Новый главный бомбардир Питера (прежнего, он сказал, слопала акула) был недотепой, спички не мог зажечь без того, чтобы не грянул взрыв. Когда главарь приказал ему дать ложный сигнал бедствия, дабы заманить в засаду проплывающее мимо торговое судно, а главный бомбардир зло на него покосился, ребятишки завизжали от радости, предвкушая, что сейчас еще раз бухнет. Когда спустя секунду-другую главный бомбардир появился на палубе с охапкой петард, вся команда, включая самого Питера-Деревянную Ногу, испуганно прикрыла голову руками, а смех и восторженный топот стали такими оглушительными, что Найл невольно заткнул уши. Понятное дело, петарды не замедлили рвануть во все стороны, а главный бомбардир, буквально чудом разминувшись со снопом пламени, мастерски сделал сальто-мортале. Судя по всему, это был отлично натренированный акробат. Было место и любовной истории; Найлу она приглянулась еще больше, чем беспрестанная пальба. Помощник капитана, честный малый, угодивший после неравного боя в плен к пиратам, - полюбил красавицу с захваченного корабля, и они вдвоем решили бежать. Потом они попались дикарям-людоедам и следили из-за решетки, как те готовятся к пиршеству, где главным яством должны были стать пленники. К счастью, дикие люди не подозревали, что к костру они вместе с хворостом прихватили еще и охапку сигнальных ракет. В соответствующий момент грянул взрыв, простодушные людоеды бросились врассыпную, и пленники обрели свободу. Теперь было ясно, почему над зрительскими местами громоздится купол-пузырь; в него со всего лета врезались и с треском рассыпались три ракеты, а ему хоть бы что, ни единой царапины. В третьем действии драмы (пантомима длилась уже около двух часов) помощника капитана и его возлюбленную привязали к мачтам пиратского корабля, обложив их подготовленными для взрыва пороховыми бочонками, сам же главарь с сообщниками задумал бежать на торговом судне. Дикари воспользовались возможностью напасть на пиратский корабль. Пока герой с изумительной ловкостью перерезал стягивающие возлюбленную веревки кинжалом, который держал в зубах, людоеды всей кучей взобрались на борт по веревочной лестнице. Рабы отрепетировали сцену недостаточно хорошо, и получилась накладка во времени: вскарабкавшись чересчур быстро, они встали в круг и смирно глазели, как усердствует главный герой, стараясь не подавать виду, что работает у врагов на глазах. Было видно, как на заднем краю сцены командует Доггинз, рубящими жестами отдавая приказы, но зрители не обращали на это никакого внимания. В конце концов, всех персонажей освободили окончательно, и главный герой, отрубив кинжалом горящий конец фитиля, бросил его не оглядываясь через плечо. Фитиль, конечно же, угодил в ведро с петардами, которые полоснули во все стороны, зажигая своими искрами фейерверки, которые - вот уж разберись, почему - были накиданы по всей палубе. Это лишь сдобрило кульминацию. Когда герой и героиня благополучно улизнули (их утянула невидимая со зрительских мест веревка), весь корабль превратился в красочный фейерверк; разноцветные искры снопами сыпались из иллюминаторов, люков и даже с макушек мачт. Тут стало ясно, что дикари отступили от общего сценария. Они самозабвенно отплясывали среди снопов искр, хохоча и размахивая руками. Один из них вякнул от боли: петарда угодила ему между ног; бедняга спрыгнул за борт. Остальные, похоже, совсем ошалели от радости. Доггинз сам выскочил на палубу и закричал им, чтобы убирались, но его голос утонул в грохоте фейерверка и взвизгах смеха. В эту секунду грянул взрыв, самый настоящий; полубак корабля неожиданно разлетелся в щепы. Рабы уставились, остолбенев, словно принимая происходящее за шутку. На миг прорезался осипший от постоянного крика голос Доггинза: - Скорей отсюда, дубины! Он сам, развернувшись, бросился наутек, и в эту секунду корабль сотряс второй взрыв, куда мощнее предыдущего. От палуб повалил вверх черный дым, а на купол-пузырь дробно посыпались сверху обломки. Сидящие перед Найлом дети хлопали в ладоши и радостно смеялись, задорно блестя глазенками, - они, очевидно, считали, что это все еще идет представление. Петарды рвались по всей сцене-острову, и Найл с недобрым предчувствием заметил, как полотно шатра, принайтованное к отвесному склону карьера, занялось огнем и пламя поползло вверх. С оглушительным грохотом взлетел на воздух и сам остров. Тут Найл вспомнил о дорожке просыпанного пороха, ведущей туда, в пещеру. Спустя секунду земля под ногами тяжко вздрогнула, зрительские места закачались, дети полетели на пол. Женщины подняли визг, затем начали чихать, кашлять: черный дым повалил под стеклянный купол-пузырь. Толчки напоминали землетрясение, каменные осколки черным градом тарабанили по куполу. Некоторые скамьи развалились, но, большей частью, оказались удивительно устойчивыми. Один огромный камень с человека ростом пробил своим весом куполпузырь и рухнул неподалеку от Найла, размолотив ступени. Однако в большинстве своем камни оставляли на стекле лишь заметные трещины; несмотря на прозрачность, оно, очевидно, прочностью не уступало стали. Удивительно, но среди людей не возникло давки. Каждый понимал, что под куполом безопаснее, и все оставались на своих местах. Дети, притихнув на полу, смотрели во все глаза на стекло, потемневшее от навалившего мусора. Одина стиснула руку Найла и уткнулась лицом ему в плечо. Сотрясающие, грохочущие раскаты постепенно унялись, и наконец все стихло окончательно. - Пойду посмотрю, как там Доггинз, - сказал Найл. Цепляясь за перила, он двинулся вниз по лестнице, обогнув на пути дыру, проделанную свалившимся камнем. От пыли и гари в горле першило так, что невозможно было сглотнуть. Идти приходилось, будто через густой туман. Когда осела пыль и свет солнца, просеявшись, обеспечил видимость, Найл понял, как все-таки повезло, что все находились под куполом-пузырем. Все палатки и аттракционы просто смело. Там, где находился остров, теперь на дне кратера была глубокая воронка. Гора, в которой находился пороховой погреб, просела, подножие представляло собой горбатую груду обломков. Найл отыскал Доггинза. Тот, пропыленный и злой, угрюмо глядел в воронку. - Хвала небу, с тобой все в порядке! - обрадовано воскликнул Найл. - Со мной-то да. Но я лишился сотни тонн взрывчатки, черт бы ее побрал, - он с гневливым отчаянием указал на кучу мусора. - А что с рабами? - Получили по заслугам, недоумки чертовы. А вот где мне брать теперь взрывчатку до конца года? - Может, лучше сходишь поищешь свою жену? Она, наверное, за тебя переживает. - Найл никак не мог привыкнуть говорить о женах во множественном числе. - Да, пожалуй. Доггинз, досадливо вздохнув, повернулся в направлении зрительских мест, купол над которыми был покрыт пылью и мусором; местами пыльный осадок имел зловещий красноватый оттенок. Тут снова донесся гулкий раскат, вместе с которым просела еще одна, отдаленная часть склона. Мостиг, лысый помощник Доггинза, выскочил из подземного кратера, что под зрительскими местами. К удивлению, он улыбался от уха до уха. С коротким смешком он шлепнул Доггинза по плечу. - Чудесно! Тебя теперь повысят в чине! Доггинз сердито сверкнул на него глазами, очевидно, подозревая что над ним просто подтрунивают. - Ты о чем? Мостиг понизил голос. - Они полагают, что так и было задумано. Я бы на твоем месте именно так все и представил. В это время из-под купола высыпала беспорядочная толпа жуковбомбардиров и окружила Доггинза. Они размахивали щупиками и пронзительно цвиркали - даже Найл понимал, что выражают одобрение. Доггинз поворачивался от одного к другому с ошалелой, блуждающей улыбкой, всем своим видом выражая застенчивый протест. Найл опешил, когда самый крупный из жуков поднял переднюю лапу и возложил ее Доггинзу на голову; сам Доггинз тотчас простерся ниц. - Что все это значит? - шепотом спросил Найл у Мостига. Мостиг наблюдал за происходящим так пристально, что пришлось повторить вопрос. - Это значит... значит, что он говорит: дескать, относимся к тебе, Доггинз, как к равному, - выговорил наконец Мостиг. Он сам, похоже, не смел поверить своим глазам. - А это что, большая честь? - Какой разговор! Это все равно что... взять и короновать. Доггинза подтолкнули, чтобы вставал на ноги, и он сделал это со смиренной покорностью. Найл на секунду повстречался с ним глазами и испуганно удивился стоящей в них горькой муке. Дым понемногу начал рассеиваться, жуки и люди расходились со зрительской площадки. Лукреция, стряхивающая пыль со своей черной тоги, готова была разрыдаться. Лица у остальных жен и ребятишек были тоже совсем унылые. Увидев, что мужа обступили жуки, Лукреция взглянула с интересом, а когда вслушалась в высокое цвирканье, лицо ее выразило восторженное изумление; затем она, похоже, вообще перестала верить своим глазам. До остальных жен и детей тоже дошло, что происходит нечто важное, и они также приумолкли, навострив уши. Когда жуки повернулись уходить, Доггинз снова распростерся на земле и лежал не поднимаясь, пока они не скрылись. К поднявшемуся мужу уже спешила Лукреция; подбежав, обвила ему руками шею, остальные жены и детвора стайкой стеснились вокруг. - Эх, везет же кому-то с рождения, - пробормотал Мостиг Найлу на ухо. Найл искал глазами Одину; через минуту увидел ее в толпе, потоком сходящей со зрительской площадки. Она, судя по всему, тоже разыскивала его. Найл начал протискиваться в ее сторону. Но не успел пройти и нескольких метров, как кто-то сзади схватил за руку. Доггинз: - Не уходи. Мне надо тебя на пару слов. - Хорошо. Только сначала переговорю с той вон служительницей. Он махнул Одине, но та смотрела в другую сторону. - Успеешь еще, погоди! - нетерпеливо перебил Доггинз. Он крепко взял Найла за обе руки и решительно повел его в сторону эстрады. Она надежно скрыла их от толпы. - Та крепость - ты можешь мне показать, где она? - В общем-то могу. Только надо изобразить план. - Да ну его, план. Ты провести меня туда можешь? Найл посмотрел на него в замешательстве, такая напористость сбивала с толку. - Но это же в городе, в квартале рабов. - Знаю, знаю, - кивнул Доггинз нетерпеливо. - Так берешь меня? - Когда? - Найл думал об Одине. - Нынче вечером. - Извини, но это невозможно. - Почему? - не сказал, взвыл от отчаяния Доггинз. - Потому что я обязан вернуться к паукам. Доггинз потряс его за плечо. - Ты о чем говорил, дурище? Я же сказал, что все беру на себя. - Но это было до того, как вон та служительница... Доггинз досадливо застонал. - Ты хочешь сказать, что взят под стражу? - Не совсем так. Просто я ей обещал... - Что между вами двоими происходят? - Найл смущенно отвел глаза. - А, я вижу, и впрямь что-то заварилось. - Она хочет взять меня в мужья, - тихо сказал Найл, словно извиняясь за Одину. Доггинз, к удивлению, издал облегченный вздох. - Слава богу! - Он хлопнул Найла 00 плечу. - В таком случае, коль ты ее будущий муж, ока ведь не подставит тебя раскорякам, правда? - Но она просит, чтобы я вернулся, и я обещал... - На этот счет все в порядке. Ты можешь это сделать завтра. Ведь ты привел сюда рабов нынче утром, так что вечером вести их назад тоже тебе, верно? - Рабов-то? - Найл растерялся. - Так точно, рабов. - Доггинз лукаво подмигнул. Тут до Найла стало доходить, что у того на уме, и пробрало волнение. От нарождающейся надежды сердце забилось быстрее; Доггинз же истолковал это как нерешительность. - Давай-давай, тут делов-то! Найл глубоко вобрал воздух. - Мне бы вначале переговорить с Одиной. Доггинз стиснул ему руку. - Я сам пойду ее приведу. Пока Доггинз ходил, ум юноши метался. Он сам не смел поверить, что все складывается так удачно, в облегчении была еще доля сомнения. Несколько часов назад он размышляя, как склонить Доггинза к взаимодействию, а теперь, похоже, тот шел на это сам, совершенно добровольно. Вопрос был лишь в том, что подвигло его на такой риск. Одина пришла одна. Едва увидев ее, Найл понял, что она сделает все, о чем бы он ни попросил. Вытянув руки, он взял ее ладони в свои, а Одина обняла его за шею. - Слушай, мы нынче собираемся на вечер задержаться здесь, - сказал он. - Тебе это не запрещается? Она покачала головой. - Хорошо. А то я уже обещал Доггинзу, а от своего слова тоже отказываться неудобно. И без того было понятно, что в объяснениях нет смысла: она согласится со всем, что он ей скажет. - А другие служительницы тебя разве не хватятся? - Нет. Мы имеем полное право оставаться где угодно. Одина поцеловала его частыми маленькими поцелуями, и у Найла в голове сложился почему-то до смешного неуместный образ: вспомнилось о крохотной ложноножке, пытающейся обвиться вокруг пальца. Образ мелькнул и пропал, а Одина вот она, прижимается нежно. Просто счастье! Из-за края эстрады вынырнул Доггинз. так неожиданно, что они оба вздрогнули. - Прошу прощения, - улыбнулся он виновато. - Пора идти. Когда вышли, над дорогой стоял легкий серебристый туман, и тени на фоне взошедшей луны казались живыми. Влажная прохлада воздуха составляла приятный контраст мягкому, обволакивающему внутреннему теплу: прежде чем отправиться, они сообща распили чашу горячего вина с пряностями. Найл шагал впереди, остальные тянулись следом двумя разрозненными вереницами. На всех были затасканные серые рубахи, и любой встречный принял бы их за измотанную колонну рабов, возвращающихся после долгого, утомительного дня. Кстати, за Найлом шел ни кто иной, как давешний "предводитель" пиратов; у него в самом деле одно плечо было выше другого. А вон тот, горбатый (под рубаху специально пришит валик) - тоже неподале