и. Одетая в черный купальник, она возилась со шлангом на полянке перед домом. -- Жирная сука, -- выругался Фрэнк, хотя его мысли, я это чувствовал, отнюдь не были злобными. Скорее это можно было назвать злым вожделением. Некоторое время мы ехали в молчании. Фрэнк опустил стекло в машине и постоянно высовывал голову наружу, подставляя разгоряченное лицо холодному вечернему воздуху. Ветер безжалостно трепал его густые черные волосы, но его, похоже, это не тревожило. Иногда Фрэнк что-то бормотал, но я не прислушивался. Мы ехали в сторону океана. Вечер был тих и прохладен. Я смотрел на дорогу и размышлял о том, что наша жизнь полна мелочей, которые зачастую заслоняют главное. Однажды по телевизору показывали гипнотизера. Он работал с молодой женщиной, которая в состоянии гипнотического транса спокойно рассказывала о своей прошлой жизни в Нюрнберге в 1830 году. Причем приводила цифры и факты. Сначала я был потрясен. Женщина без акцента говорила по-немецки, хотя была американкой в четвертом поколении, описывала людей и здания, называла даты, имена, адреса. А потом начали появляться небольшие пустячки, мелочи. Сперва я почувствовал, что на сиденье моего стула имеется большая твердая выпуклость и сидеть на нем крайне неудобно. Потом у меня зачесалась голова. Захотелось пить. Я отхлебнул глоток колы из стоящего передо мной на столике стакана и тут же отвлекся снова -- заскрипел диван, на него усаживалась Энн. Когда я снова взглянул на экран, он мне показался слишком маленьким для такой большой комнаты. Тут же я услышал звук пролетавшего низко самолета и заметил, что книги на полке запылились. А женщина на экране продолжала говорить, но ощущение необычности и невероятности уже исчезло. Некоторое время я еще продолжал смотреть на экран, но уже без прежнего интереса. А потом вообще переключил на другой канал. Сейчас со мной происходило то же самое. Я чувствовал жесткость сиденья, вибрацию руля в руках, слышал ровный звук работающего двигателя "форда", краем глаза смотрел на ерзающего рядом Фрэнка и проносящиеся мимо огни. Все вокруг было осязаемым и реальным. А остальное отошло на второй план. И моя способность чувствовать мысли Фрэнка и Элизабет казалась не более чем фантазией, игрой не в меру развитого воображения. Через двадцать минут мы остановились у бара на Ридондо-Бич, удобно расположились за столиком и заказали пиво. Фрэнк залпом осушил три больших стакана, после чего принялся за четвертый, но уже медленнее. Он вытер запотевшее дно стакана о покрывавшую столик скатерть и теперь тупо таращился на мокрое пятно. -- Зачем? -- вздохнул он. -- Зачем -- что? -- Все! Семья, дети и все, что с ними связано... -- Он с шумом выдохнул воздух и неожиданно спросил: -- Ты действительно хочешь ребенка? -- Разумеется. -- Он у тебя будет, -- фыркнул Фрэнк и отхлебнул глоток пива. -- Насколько я понял, ты ребенка не хочешь? -- спросил я. -- Ты правильно понимаешь, старина, -- буркнул он. -- Иногда мне хочется так врезать по ее проклятому животу, чтобы выбить... -- Он с силой стиснул в руке стакан, как будто душил ненавистного противника. Стакан оказался достаточно крепким и устоял. Фрэнк со злостью покосился на него и продолжил: -- Скажи, ну зачем мне ребенок? Что, черт возьми, я буду с ним делать? -- Что ты, Фрэнк, они такие забавные! -- Конечно, -- скривился он, -- милые и забавные. Жизнь вообще забавна, когда так мало денег в банке и еще меньше уверенности в завтрашнем дне. -- Они же не едят деньги, -- засмеялся я, -- только немножко каши и молока. -- Они питаются деньгами, -- убежденно заявил Фрэнк, -- так же как жены, дома, мебель и чертовы занавески. Все они жрут деньги. -- Старик, ты рассуждаешь как старый холостяк. -- Старый муж, -- фыркнул Фрэнк. -- Ты даже не представляешь, старина, как бы мне хотелось остаться холостяком. Чертовски хорошее было время. -- Неплохое, -- согласился я, -- но я бы выбрал то, что имею сейчас. -- А я нет. -- Фрэнк задумчиво вертел в руке стакан. -- Даже когда она была нормальной, ее приходилось всякий раз просить, а уж сейчас у нее в запасе чертова уйма причин, чтобы не пустить меня в свою постель. Кажется, я рассмеялся. -- Так вот что тебя тревожит! -- В тот момент все мои телепатические способности куда-то подевались и я был просто удивлен. -- У нее сексуальности не больше, чем у бабочки, -- упрямо продолжал Фрэнк, -- даже когда она нормальная, а уж сейчас... -- Фрэнк, -- сказал я, -- уверяю тебя, беременность не является ненормальным состоянием. -- Черта с два, -- немедленно отреагировал Фрэнк, ухмыляясь, -- телом-то пользоваться нельзя. Ну ничего, я своего не упущу. Есть у меня одно маленькое рыжеволосое дельце на заводе. Честно сказать, я удивился. -- Старушка Лиззи в курсе дела, она все знает, -- хмыкнул Фрэнк, -- а чего еще она могла ждать? Мужчина без этого не может. Ему это необходимо. А мне это нужно даже больше, чем другим. Он еще долго рассказывал мне о своем "дельце". Я узнал, что у нее ярко-рыжие волосы, миниатюрная фигурка, потрясающая грудь, она носит облегающие свитера и умопомрачительные слаксы. Она ежедневно приносит в бухгалтерию бумаги и забирает их оттуда. -- Кажется, я не наелся за ужином, -- вдруг ни с того ни с сего заметил Фрэнк, растерянно моргая. Глава 8 -- Я не переношу его! -- воскликнула Энн, когда мы уже собирались ложиться спать. -- Он отвратителен! Он доведет бедную Лиз до нервного срыва! Я стянул второй носок и аккуратно положил его в туфлю. -- Ты, пожалуй, права. -- Она просто очень хочет ребенка. -- Голос Энн дрожал от возмущения. -- А с его слов можно подумать, что она желает луну с неба! Она ничего у него не просит, понимаешь, вообще ничего! Он ей ничем не помогает, живет в свое удовольствие. Он попрекает ее каждым потраченным центом, хотя она очень экономная хозяйка. Он без конца орет и оскорбляет ее. Представь, он даже бьет ее! Я своими глазами видела синяки! А она молчит. Она хочет ребенка. После семи лет замужества это ее единственное желание. А он... -- Может быть, она сама виновата? -- заметил я. -- Слишком много ему позволяет? -- А что она может сделать? -- Энн расположилась перед зеркалом и взяла в руки расческу. -- Пусть оставит его. -- И куда она пойдет? -- Энн начала злыми, резкими движениями расчесывать волосы. -- У нее никого на свете не осталось. Ее родители умерли девять лет назад. Если мы с тобой когда-нибудь расстанемся, я смогу вернуться домой к маме с папой, по крайней мере на какое-то время. А ей некуда идти. Ее дом здесь, а эта свинья превращает его в ад. -- Понятно, -- вздохнул я и лег в постель. -- Интересно, она действительно знает, что он завел интрижку на заводе с... Еще не высказав эту мысль до конца, я уже знал, каким будет ответ. -- Что он сделал? -- очень медленно переспросила Энн. Несколько секунд мы молча глядели друг на друга. -- Вот это здорово, -- наконец выдохнула Энн. Преувеличенное спокойствие в ее голосе не могло меня обмануть. Именно так разговаривают женщины, когда их ярость достигает наивысшей точки. Ситуация показалась мне забавной. -- Значит, она ничего не знает, -- улыбнулся я, -- а Фрэнк сказал, что жена в курсе событий. Тебе не кажется, что это похоже на мыльную оперу? С одной стороны, мы имеем жену, которая поедом ест мужа, а с другой -- мужа-работягу, но гуляку и бабника. -- Я укрылся прохладной простыней. -- На твоем месте я бы ей ничего не говорил. -- Сказать ей? -- удивилась Энн. -- Что ты, я никогда бы не осмелилась. Такое известие ее убьет. -- Энн зябко поежилась. -- Ни за что на свете! Я даже боюсь подумать, что с ней будет, если она случайно узнает. -- Значит, она не узнает, -- подвел я таким образом итог дискуссии о чужих проблемах. Мы лежали молча. Я таращился на потолок, гадая, как пройдет ночь и явится ли ко мне снова женщина в черном. А мои мысли, словно отделившись от меня, робко и неуверенно бродили по дому, несмело заглядывая в каждый уголок, готовые пугливо отскочить и спрятаться при малейшем прикосновении к неведомому. Но все было нормально. Я даже предположил, что способности, которыми наградил меня Фил, постепенно исчезают, осталось совсем немного, и я стану таким же, как раньше. Честно говоря, я почувствовал себя разочарованным и обманутым. Я даже попытался оживить в памяти испытанные мною ощущения, но ничего не получилось. Несколько минут спустя Энн погасила свет. -- Как ты думаешь, тебе снова приснится этот сон? -- тихо спросила она. -- Не знаю. Мне кажется, что нет. -- Думаешь... все прошло? -- Возможно. -- Милый, -- Энн говорила напряженно, с трудом подбирая слова, -- я хотела извиниться. Вчера ночью я позволила себе лишнее... -- Тебе не в чем себя винить, дорогая. И давай больше не будем об этом. Обменявшись нежными поцелуями, мы пожелали друг другу доброй ночи и затихли. Часы на тумбочке у кровати показывали половину двенадцатого. -- Нет! Меня подбросило на постели. Женщина в черном ждала меня в гостиной. Это знание тончайшим лезвием вонзилось в мой мозг. Широко открыв глаза, я не мог отвести взгляд от двери. Энн тоже проснулась. Сдерживая дыхание, она лежала неподвижно, прислушиваясь. -- Опять? -- спросила она чуть дрогнувшим голосом. -- Д-да. -- О нет! -- Теперь ее голос звучал громко, пожалуй, даже сердито. В спальне было тихо. Ночное спокойствие нарушало только мое громкое хриплое дыхание. -- Что ты намерен делать? -- А что я могу? -- Встань и посмотри, -- зло выдохнула она. -- Милая, ты о чем? -- Ты отлично знаешь о чем, -- всхлипнула она. -- Вставай и иди туда. Я прилагал отчаянные усилия, но все же не мог сдержать дрожь. И чувствовал себя совершенно беспомощным. Перед глазами стояла она, бледная, растрепанная, молящая о чем-то, зовущая меня. -- Хорошо, -- сказал я, адресуясь не зная кому -- Энн или женщине в черном, решительно отбросил простыни и спустил босые ноги на ковер, собираясь встать. -- Подожди, я пойду с тобой. -- Ты останешься. -- Трясущейся рукой я вытер пот со лба. Я знал, что она должна остаться. -- Хорошо, -- с удивлением услышал я тут же свой собственный голос, -- пошли. Тихо прошелестела ночная сорочка, и я увидел темный силуэт Энн на фоне окна. Стиснув зубы, чтобы не заорать от ужаса, я сжал ее руку, и мы двинулись к двери. Вряд ли было возможно идти медленнее. Мы шли, словно на наших ногах висели свинцовые гири, будто мы были мраморными статуями, ожившими только наполовину. Но, несмотря ни на что, спустя некоторое время мы все-таки приблизились к двери. Я слышал гулкий стук своего сердца. Руки ходили ходуном. Энн тоже дрожала. Но в таком состоянии я не смог бы ее успокоить. Меня бы кто успокоил! Мы вышли в холл и, не сговариваясь, остановились. Нас и темную гостиную, в которой ожидало необъяснимое, разделяла только дверь. У себя в комнате беспокойно заворочался Ричард. Тревога за сына отвлекла нас и немного ослабила напряжение. И Энн сказала уже почти спокойно: -- Открывай. И я решился. До боли стиснув ладонь жены, я резко распахнул дверь. В ожидании самого страшного мы замерли на пороге. Но ничего особенного не произошло. Наоборот. Неведомое, сгустившееся вокруг нас, внезапно исчезло. Я почувствовал, как утихает пульсирующая боль в висках, прекращают судорожно дергаться мышцы живота. Мы медленно вошли в гостиную. Она была пуста. Энн в изнеможении прислонилась к стене. -- Ты подонок, чертов подонок, -- простонала она, только в ее голосе не было злости. В нем слышалось огромное облегчение и откровенное торжество. -- Милая... -- Я еще раз посмотрел по сторонам. Ничего! Никого... -- Я был уверен, что она здесь. -- Конечно, дорогой, конечно. -- Она похлопала меня по плечу и сладко зевнула. -- Может быть, мы, наконец, пойдем спать? -- Иди, я сейчас. Еще несколько минут я молча стоял в пустой гостиной, бесцельно глазея на место, где, я знал, еще недавно стояла она, потом ссутулился и медленно побрел в спальню. Устроившись рядом с Энн, я не стал ей рассказывать о порыве ледяного ветра, который едва не сбил меня с ног, когда я выходил из гостиной. Глава 9 -- Теперь у нас есть няня, -- радостно сообщила Энн, когда я вернулся с работы в четверг, -- сегодня вечером мы свободны. Я снял с плеча сына, который, судя по всему, был вполне доволен жизнью. -- Я очень рад. Куда пойдем? -- А уж как я рада, -- усмехнулась Энн. -- Последнее время я чувствую себя старой заезженной клячей. -- А как себя чувствует малыш? -- Я нежно погладил живот жены, увеличивающийся с каждым днем. -- Значительно лучше, благодарю вас, мистер Медиум. -- Еще раз назовешь меня так, стукну прямо по этому огромному животу! Шутка получилась неудачной. Я не мог рассказать жене о нудной, изматывающей головной боли, целый день не дававшей мне покоя, о неприятных ощущениях в животе, о том, что я чувствовал себя больным и совершенно измученным. Она была так весела и беззаботна, так радовалась предстоящему отдыху, что у меня язык не повернулся огорчить ее. И, кроме того, я не был ни в чем уверен. Как всегда, то, что меня посетило, было зыбким, неопределенным, непонятным. Чувства... ощущения... и никаких достоверных фактов. Умывшись перед ужином, я поинтересовался: -- А кто няня? -- Девочка, которую порекомендовала Элси. Мы уже договорились. Правда, берет она пятьдесят центов в час. -- Ты уверена, что ей можно доверять? -- Если помнишь, Элси заверила нас, что девочка совершенно надежна. Это я помнил. Я отправился за нашей новой няней около восьми. Она жила примерно в четырех милях от нашего дома. Далековато, конечно, но мы так долго ее искали, что я решил не быть слишком привередливым. Энн очень нужно было иметь возможность немного развеяться. Я затормозил перед домом няни и уже собрался выйти из машины, но в это время на крыльце появилась девушка. Она имела довольно внушительную, по моим понятиям, комплекцию, и надетые на ней обтягивающие джинсы отнюдь не скрывали ее формы. На ней был коричневый кожаный пиджак, в темных волосах виднелась узкая желтая лента, напоминающая полоску масла, круглое лицо отнюдь не украшали очки в толстой оправе. -- Привет, -- улыбнулся я, -- меня зовут Том Уоллис. А тебя? -- Здравствуйте, -- еле слышно прошептала она, глядя куда-то в сторону. Я отпустил ручной тормоз и, убедившись, что дорога пуста, резко развернулся и поехал обратно. Не дождавшись ответа, я повторил: -- Как тебя зовут? Если не ошибаюсь, Дороти? -- Да. -- Она говорила так тихо, что я скорее угадал, чем услышал, ее ответ. Проехав несколько кварталов, я искоса взглянул на нее. Она выглядела очень хмурой и недовольной. Кажется, именно в этот момент меня кольнуло смутное недоброе предчувствие. И в душе появился непонятный дискомфорт. Мне что-то определенно не нравилось, но я не мог понять, что именно. -- Как твоя фамилия? -- не отставал я. -- Мюллер. Я свернул на проспект и набрал скорость. -- Ты долго сидела с девочкой Элси? -- Нет. Болтливость явно не была ее отличительной чертой. Это, конечно, хорошо, но... что-то с ней было не так. Я кашлянул и решил докопаться до истины. -- Скажи, а у тебя много свободного времени? -- Да. -- Я имею в виду, -- заторопился я, -- у тебя же школа, дом, еще всякие дела. Может быть, мама возражает против твоей работы? -- Нет. В моем мозгу всплыло ощутимо и ясно: у нее нет матери. Не подумав как следует и не вполне осознавая, что говорю вслух, я спросил: -- Твоя мама умерла? Она резко повернулась и изумленно уставилась на меня. Хотя при этом она не произнесла ни слова, я точно знал, что не ошибся. Я смущенно хмыкнул и отвел глаза. -- Мне Элси сказала, -- сообщил я, отлично понимая, что Элси, скорее всего, никогда не интересовалась ее семьей. -- А-а... -- По ее тону я так и не понял, поймала она меня на вранье или нет. Она смотрела только на дорогу. Я тоже. Оставшийся путь мы проделали в молчании. А я все пытался разобраться в собственных ощущениях: почему мне так неуютно рядом с ней? Вскоре мы подъехали к дому. Так же молча Дороти вышла из машины и направилась к крыльцу. У дверей она остановилась, ожидая, когда я подойду и впущу ее в дом. Я машинально отметил, что она очень маленького роста. -- Заходи. -- Я старался казаться приветливым и беззаботным, но в душе крепло предчувствие чего-то ужасного. Оно еще более усилилось, когда я остановился рядом с Дороти. Что же происходит? А я так надеялся на спокойный вечер с Энн, когда можно позволить себе расслабиться и ни о чем не думать. И, как назло, тревоги и волнения нахлынули вновь, непонятные, на первый взгляд беспричинные и, должно быть, поэтому приводящие в бешенство. Из комнаты Ричарда вышла Энн: -- Привет. Губы Дороти сложились в механическую улыбку, не добавившую привлекательности ее бледному лицу, покрытому мелкими точками угрей. -- Ребенок спит, -- сообщила Энн, -- у тебя не будет с ним хлопот. Дороти кивнула, а я внезапно почувствовал где-то внутри настоящий взрыв тревоги. Ощущение было коротким, но таким сильным, что у меня перехватило дыхание. Исчезло оно почти сразу же, оставив после себя только противную слабость. -- Я сейчас буду готова, -- сообщила Энн и отправилась с расческой в ванную. Не помню, что я ответил, да это и не важно. Я не мог отвести взгляд от Дороти, которая стояла у окна на том же самом месте, где мне являлась женщина в черном. Я почувствовал уже знакомое напряжение в животе, вслед за тем тело охватила ставшая привычной дрожь. Пытаясь взять себя в руки, я нервно рассмеялся и не очень твердой рукой указал на книжные полки: -- Если захочешь почитать, не стесняйся, книги в твоем распоряжении. Дороти молча стояла у окна. Пиджак застегнут на все пуговицы, руки глубоко в карманах. Она взглянула сначала на книги, потом на меня и поспешно отвела глаза. -- Сними пиджак, жарко, -- гостеприимно предложил я. Она молча кивнула. Я разглядывал ее с искренним недоумением и никак не мог объяснить не покидавшее меня смутное, расплывчатое чувство тревоги. -- Телевизор там, -- я снова подал голос, -- включай, если хочешь. Дороти хранила молчание. Я отправился в кухню и налил себе воды. Ее вкус показался мне настолько отвратительным, что я сумел сделать только один глоток. Стиснув зубы, я посоветовал себе расслабиться и не паниковать. И преисполнился решимости во что бы то ни стало весело провести вечер и получить удовольствие. Даже если это меня убьет. -- Если проголодаешься, -- я сделал еще одну попытку пообщаться с девочкой, -- поищи что-нибудь в холодильнике. В ответ ни звука. В доме было тепло, и Дороти решила все-таки снять пиджак. Я невольно заметил, что у нее слишком тяжелая для ее возраста грудь. Правда, свободная шелковая блузка, мягкими складками спускающаяся на бедра, скрадывала ее полноту. Приблизившись, я машинально отметил, что ее иссиня-бледные щеки тронул едва заметный румянец. Волнуется? Я вошел в ванную и посмотрел в зеркало через плечо укладывающей волосы Энн. Еще раз мысленно приказав себе расслабиться, я улыбнулся ее отражению. Поздравить себя было не с чем. Улыбка получилась кривой. -- Ты в порядке? -- удивилась Энн. -- Конечно, а почему ты спрашиваешь? -- По-моему, ты какой-то взвинченный. -- Тебе показалось. Я достал из внутреннего кармана расческу и начал сосредоточенно причесывать и без того безукоризненно лежащие волосы. Любопытно, заметила ли Энн, что моя рука с расческой слегка дрожит. Еще более интересно, догадывается ли она, что я всерьез обдумываю вопрос, не сошел ли я с ума. -- Кстати, Дороти, -- спохватилась перед уходом Энн, -- тебе придется закрыть входную дверь изнутри. Снаружи она не запирается. Не могу описать ужасное чувство, буквально парализовавшее меня при звуке защелкнувшегося замка. На несколько секунд я застыл, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Ничего не заметившая Энн взяла меня за руку и потянула к машине. Нацепив на лицо вымученную улыбку, я двинулся следом. -- Я уже говорил, что ты сегодня изумительно выглядишь? Комплимент оказался весьма кстати. Энн улыбнулась и одарила меня легким поцелуем. На секунду я прижал ее к себе, вдохнул тонкий, чуть горьковатый аромат духов и поклялся себе, что сумею остановить преследующую нас чертовщину. Хватит! -- Ты так хорошо пахнешь. -- Спасибо, милый. Не удержавшись, я оглянулся на наш дом и сразу же увидел Дороти, которая наблюдала за нами через раздвинутые планки жалюзи. -- Милый, что с тобой? Я рассмеялся, но, пожалуй, невесело. Мне было страшно. -- О чем ты? -- упорно глядя в сторону, полюбопытствовал я. -- По-моему, ты нервничаешь! -- Милая, видишь, что со мной делает любовь. Неужели ты не поняла, что всему виной страсть... желание. Энн слегка склонила голову: -- Даже так? -- Конечно, и не думай, что сможешь отвертеться, прикрываясь своим положением. -- Должна признать, -- Энн приняла правила игры, -- что ты самый сексуальный водитель из всех, которых я когда-нибудь нанимала. Я довольно ухмыльнулся и повернул ключ зажигания. На повороте я еще раз оглянулся. Жалюзи уже были на месте. В моей душе что-то дрогнуло, и я почувствовал непреодолимое желание ударить по тормозам и со всех ног бежать обратно в дом. Уже в который раз посоветовав себе не пороть горячку и не совершать необдуманных поступков, я нажал вместо тормоза на газ, и машина резво рванулась вперед. -- Полегче, любезный, -- улыбнулась Энн. -- В вашем присутствии, мадам, ноги меня не очень-то слушаются, -- заявил я тоном профессионального слуги, искренне надеясь, что мне удалось скрыть владевшее мной смятение. Руки не дрожали только потому, что я мертвой хваткой вцепился в руль. Злость на самого себя оказалась плохой помощницей. -- Кстати, ты спросил у Дороти, сколько у нее свободного времени? -- вспомнила Энн. -- Она совершенно свободна, может сидеть у нас хоть всю ночь, -- сообщил я и пожалел, что не соврал. Надо было сказать, что нам придется вернуться к одиннадцати, нет, лучше -- к десяти. -- Прекрасно, -- воодушевилась Энн, -- значит, мы можем наслаждаться жизнью, не глядя каждую минуту на часы. -- Я так рад, дорогая. Видимо, что-то заставило Энн усомниться в моей правдивости. Я заметил ее пристальный взгляд, за которым последовал вопрос: -- В чем дело? -- Все в порядке, милая, -- промямлил я. Если бы я мог объяснить, что со мной происходит, не употребляя слов "телепатия", "предчувствие", "ощущение"... Сознавая свою беспомощность, я снова почувствовал себя виноватым. -- Просто... я думаю, не следует оставлять ее слишком долго в первый раз. -- Согласна. Мы вернемся к полуночи. Полночь! Я только скрипнул зубами. Мне так хотелось вернуться домой немедленно и отправить странную девчонку подальше. Но это было по меньшей мере глупо. Так я себе и сказал. Мы решили отправиться в небольшой бар, недавно оборудованный на маяке Хемона-Бич. Там можно выпить, послушать музыку. К тому же он недалеко. В предвкушении приятного вечера Энн оживленно болтала. -- Дорогой, тебе плохо? -- прервавшись на середине слова, спросила Энн. Я действительно чувствовал себя отвратительно. Голова с каждой минутой болела все сильнее. -- Нет, -- снова соврал я, -- просто немного беспокоюсь, оставив Ричарда с незнакомой девчонкой. -- Том, Элси уже пользовалась ее услугами и осталась довольна. -- Понимаю, но... -- я пожал плечами и неуверенно улыбнулся, -- мне бы хотелось быть уверенным. -- Дорогой, неужели ты думаешь, что мне хочется чего-то другого? Я устроила Элси допрос с пристрастием, а вечером разговаривала с отцом Дороти. -- Ее мать умерла? -- зачем-то спросил я. -- Да, а откуда ты знаешь? -- Дороти сказала, -- опять соврал я. По натуре я исключительно правдив, и необходимость врать совершенно выбивает меня из колеи. Мне очень хотелось сказать Энн все как есть. Ничего не кончилось, в моей несчастной голове продолжают мелькать обрывки мыслей и чувств других людей. И я совершенно не доверяю нашей няне. Но с другой стороны, я ничего не знал точно, ни в чем не был уверен, не мог предъявить никаких фактов. И вполне могло получиться, что я напрасно огорчу Энн и возведу напраслину на девочку, чья вина состоит всего лишь в избыточном весе. Разве я не ошибся относительно женщины в черном прошлой ночью? Я во всем сомневался, и это сводило с ума. Ощущения невозможно подчинить логике. Вообще-то и прошлой ночью я не был так уж уверен в своей ошибке. Энн еще продолжала рассказывать о Дороти, но я ее почти не слушал. Мысли метались между основательностью логических доводов и необъяснимостью чувств и эмоций, не давая покоя, заставляя мучительно искать выход из тупика. Девочке всего пятнадцать, живет с отцом и восьмилетним братом. Ходит в школу, подрабатывает няней. Отец работает сварщиком на нашем заводе. На первый взгляд ничего настораживающего. Но это не успокаивало. Мне не давало покоя смутное чувство, которое нельзя было выразить словами, неясная мысль, скрывающаяся за плотной завесой ее молчания. Неожиданно я вспомнил об Элси. Очень похожее чувство я впервые ощутил в ее присутствии. В нем было смутное беспокойство, безотчетный страх, неприязнь, переходящая в отвращение. На какую-то долю секунды я почувствовал облегчение. Теперь ситуация поддавалась логическому объяснению. Так же как и Элси, Дороти была мне неприятна чисто физически. Это бывает. Не всегда мужчину тянет к женщине. Случается и наоборот. -- Теперь ты не сомневаешься? -- Оказывается, Энн как раз закончила подробнейший отчет о Дороти. -- Нет, дорогая, -- я заставил себя улыбнуться как можно беззаботнее, -- сражен твоей безупречной логикой, сдаюсь под напором очевидных фактов и готов слушать музыку. Энн засмеялась и придвинулась поближе ко мне. А я сумел убедить самого себя, что мне не о чем беспокоиться. Я был почти спокоен, когда мы припарковались у маяка, вошли, выбрали столик недалеко от оркестра, заказали напитки и окунулись в изысканный мир джазовых импровизаций. Исполняли пьесу под названием "Океан". И вдруг это началось снова. Я судорожно сжимал в нотной руке стакан водки со льдом, тупо рассматривал извивающегося на сцене гитариста и думал о Дороти. Дурное предчувствие усиливалось с каждой минутой. Что было не так? Почему я ее так боялся? Что она могла сделать Ричарду? Вопросов было много. Только ответов не было. -- Том, что с тобой? Я смущенно улыбнулся и покачал головой. Энн обиженно отвернулась. А во мне все кричало: "Скажи ей, ради бога! Лучше ошибись, но только не молчи, не сиди здесь, полумертвый от ужаса". Я робко коснулся ее руки. Энн внимательно посмотрела на меня, потом решительно встала и взяла в руки сумочку. Оказавшись на улице, я бегом бросился к машине. Энн торопливо шагала следом. -- Дорогая... -- Не надо, Том. -- Послушай, -- во мне неожиданно проснулось раздражение, -- неужели ты думаешь, что я тревожусь о себе? Энн не ответила. На секунду мне захотелось махнуть на все рукой и вернуться за столик, заказать еще выпивку и попытаться забыться под оглушительный грохот джаза. Но я точно знал: нельзя. Я завел двигатель и сильно надавил на газ. Машина послушно набрала скорость. На углу у светофора пришлось затормозить, и я даже сплюнул от досады. Я знал, что Энн внимательно следит за мной, но не отводил глаз от дороги. Я гнал машину так быстро, как только мог. Не уверен, понимала ли Энн, что со мной творится, но в тот момент мне было все равно. Меня пожирал отчаянный, животный страх. Моя душа, казалось, покинула тело и теперь неслась к дому, где-то далеко впереди, обогнав машину. И я видел: вот я уже на крыльце, вхожу в дом. Холл, гостиная, комната Ричарда. Везде темно. И пусто. По-моему, я издал сдавленный стон. Энн хотела что-то спросить, но не решилась. А "форд" продолжал полет по шоссе. Даже не знаю, какая часть меня следила за дорогой. Потому что весь я, охваченный паникой, метался по дому в поисках сына. Ричард! Еще никогда машина не казалась мне такой тихоходной. Шестьдесят миль в час представлялись мне передвижением улитки, пятьдесят -- торможением, а уж сорок -- просто стоянием на месте. Остановки у светофоров были пыткой, агонией измученного предвидением беды разума. Но все когда-нибудь кончается, в том числе и безумные гонки. Мы доехали. Я выскочил из машины и взлетел на крыльцо Закрыто. Не задерживаясь, я ринулся вокруг дома. -- Ты куда? -- спросила спешащая за мной Энн. -- К задней двери. -- А почему нет света? -- удивленно начала она, но я уже не слушал. Задняя дверь была распахнута настежь. Я вбежал в дом, но тут же, круто развернувшись, выскочил обратно. Причем успел отметить, что мне откуда-то точно известно, куда именно надо бежать. Она забилась в самый темный угол заднего двора. Там я ее и нашел. В руках она держала закутанного в одеяло Ричарда. Я молча взял у нее ребенка. Ужасный, полусумасшедший звук вырвался из ее горла, но мне было не до нее. С Ричардом на руках я шел к Энн, которая, ничего не понимая, стояла около дома. Увидев нас, она жалобно вскрикнула и зажала рот ладонью. -- Не волнуйся, с ним все в порядке, -- быстро сказал я, -- он даже не проснулся. Войдя в дом, я уложил Ричарда в кроватку и развернул одеяло. Вошедшая следом Энн с немым ужасом уставилась на малыша: -- Что с ним? -- По-моему, ничего. -- Я чувствовал, что страх постепенно покидает маленькое тельце. Ричард удобно устроился в постели и мирно засопел. -- Боже мой! -- потрясенно прошептала Энн и пошатнулась. Но я успел ее поддержать. -- Все в порядке, не волнуйся, дорогая. -- А если бы мы не вернулись? -- Ее лицо было белее мела. -- Мы вернулись, -- сказал я, -- и это главное. -- Как же так, Том? -- Жену била дрожь, а мне нечем было ее утешить. Я молча сидел рядом и, как маленького ребенка, гладил ее по голове. Через несколько минут я встал и решительно направился к двери. -- Я отвезу девчонку домой. -- Ну уж нет, -- губы Энн дрожали, но голос звучал весьма решительно, -- я вызову полицию. -- Не стоит. От этого никому не будет легче. -- Но, Том! Завтра она может попытаться украсть другого ребенка! -- Она больше этого не сделает, -- тихо сказал я, не в силах объяснить, откуда явилась эта уверенность. -- Она же сидела с другими детьми, и все было в порядке. Не знаю, что на нее нашло сегодня, но больше она ничего подобного не натворит. Я хотел уложить Энн в постель, но она решительно воспротивилась. Когда я уходил, она все еще стояла в комнате Ричарда и не сводила с него глаз. Во дворе Дороти не было. Я увидел ее на улице -- шатающуюся фигурку, бредущую в сторону бульвара. Я сел в машину и не спеша поехал за ней. Она двигалась нетвердыми шагами, опустив голову и содрогаясь от рыданий. Я медленно ехал следом, пока не увидел, что она упала на траву и, похоже, бьется в истерике. Пришлось подойти. Она лежала, вцепившись зубами и скрюченными пальцами в траву, и подвывала, словно раненое животное. Я попробовал ее поднять. -- Нет, нет, нет! -- отчаянно закричала она, вырываясь. Со стороны казалось, что у нее эпилептический припадок: губы дергаются, по подбородку течет слюна, тело сведено судорогой, глаза безумные. -- Пойдем, Дороти, -- спокойно сказал я. Мне пришлось применить изрядную силу, чтобы запихнуть ее в машину. Всю дорогу Дороти не переставала плакать, закрывая лицо руками. Через некоторое время я понял, что сквозь слезы она безуспешно пытается что-то сказать. И хотя невозможно было разобрать ни слова, я знал, что именно она хочет сказать. -- Можешь не волноваться, я везу тебя не в полицию. И ничего не скажу твоему отцу. Но ты мне должна обещать, что я больше никогда не увижу тебя в нашем квартале. О последних словах я впоследствии пожалел, но сказанного не вернешь. Высадив все еще рыдающую Дороти из машины возле ее дома, я развернулся и немедленно уехал. В тот момент мне хотелось только одного -- никогда больше ее не видеть. Когда я пришел домой, Энн все еще сидела в гостиной. -- Как Ричард? -- Спит. Я раздела и осмотрела его. Вроде бы все в порядке. Энн была очень бледна. Мне так хотелось помочь ей, защитить, вернуть улыбку на ее заплаканное лицо. Не зная, что сказать, я устроился рядом и прижал ее к себе. -- Все кончилось, дорогая, -- шепнул я. В ней словно что-то сломалось. Она всхлипнула, дрожа уткнулась мне в грудь и разрыдалась. Через несколько долгих минут она спросила: -- Ты знал? -- Да. -- Значит, это не ушло, -- вздохнула она, -- оно все еще с нами. -- Ты жалеешь? -- удивился я. -- Если бы не мое предчувствие, мы бы все еще сидели в баре и считали, что все в порядке. -- Замолчи! -- Она отодвинулась от меня и закрыла лицо руками. А я начал смеяться. Причем остановиться я не мог. Из глаз градом катились крупные слезы, а я все еще хохотал. -- Очень надежная сиделка, -- сквозь смех и слезы с трудом выговорил я. Глава 10 В ту ночь мне ничего не снилось. Но мы и так знали: мой дар никуда не делся, остался при мне. На следующее утро Ричард долго спал. Ночью мы не удержались, еще раз раздели и осмотрели его: хотели окончательно убедиться, что у него нет никаких следов на теле. Малыш проснулся и долго капризничал. Теперь он наверстывал упущенное, а мы не торопясь допивали кофе. -- Ты собираешься к доктору? -- Зачем? -- Ты хочешь, -- Энн сумела сдержать возмущение и говорила почти спокойно, -- чтобы... это осталось с тобой? -- Не знаю, как объяснить, -- я лениво помешал кофе, -- пойми, дорогая, я не болен. И, кроме того, согласись, именно мои... необычные способности сегодня ночью спасли жизнь нашему сыну. -- Не спорю, -- кивнула Энн, -- только это ничего не меняет. Она была, конечно, права. Разрывающая голову боль, подкатывающая к горлу тошнота, преследующие меня воспоминания о женщине в черном и отчаянный страх перед неведомым и непознанным -- все это отнюдь не украшало жизнь. -- Я все понимаю, но все равно не считаю свой дар опасным, способным принести вред. -- А если ты начнешь читать мои мысли? Ты ведь уже пытался! Представь, как бы ты себя почувствовал, обнажив передо мной не только тело, но и душу? -- Дорогая, -- возмутился я, -- я вовсе не собираюсь намеренно лезть тебе в душу. Я случайно уловил какие-то обрывки твоих мыслей, но это произошло неосознанно. И потом: разве тебе есть что скрывать? Шутка получилась неудачной. -- Любому человеку есть что скрывать! -- воскликнула Энн. -- Если бы мы лишились этой возможности, в мире воцарился бы хаос. Сначала я искренне удивился. Но, как следует поразмыслив, понял, что она права. Каждый человек вправе иметь что-то личное, глубоко интимное, принадлежащее только ему. -- Да, ты права. Только мне кажется, чтобы прочесть чьи-то мысли, я должен специально настроиться, сконцентрироваться. Иначе ничего не получится. Так что можешь не беспокоиться. Я не собираюсь этим заниматься. А все остальное -- чувства, ощущения, их я действительно воспринимаю неосознанно. Только позволь тебе напомнить, именно эти ощущения не далее как сегодня ночью сослужили нам хорошую службу. -- Сколько можно меня терзать! -- Терзать? Послушай, Энн. Ты заставляешь меня постоянно чувствовать себя виноватым. Но ответь, в чем я провинился? Не я же все это начал, а твой идиот братец. Шутка снова не получилась. Во всяком случае, Энн не восприняла мои слова как шутку и предпочла их вообще проигнорировать. -- Значит, ты не пойдешь к доктору? -- вновь спросила она. -- А что доктор сможет сделать? -- Мне пришлось снова в срочном порядке занимать оборону. -- И что я ему скажу? Я не болен! -- Объяснишь мне это ночью, когда проснешься. Вечером, подъезжая к дому, я увидел Элси, усердно поливающую лужайку. На ней были короткие желтые шорты и такого же цвета свитер, на несколько размеров меньше, чем ей требовалось. Открывая дверь гаража, я заметил, что она устанавливает на газоне разбрызгиватель. Покончив с делами, она выпрямилась и с удовольствием потянулась. Странно, но ее свитер при этом не лопнул. По моим понятиям, ткань не может выдерживать такие нагрузки. Тут я почувствовал, что в мозг, помимо моей воли, тонкой струйкой вливается что-то чужое, очень неприятное и я не могу этому противостоять. Оставалось только стиснуть зубы и постараться быстрее скрыться с ее глаз. Но не тут-то было. -- Эй, -- позвала Элси, -- что у вас вчера случилось? Я позвонила Дороти, а ее отец заявил, что она больше не сидит с детьми. Что ты с ней сделал? Загипнотизировал? Ручеек стал быстро превращаться в мутный поток. Я уже знал, что именно она вообразила. В висках снова застучало, желудок, селезенка -- все внутренности ожили и угрожающе зашевелились. -- Ничего не случилось, -- выдавил я, быстро спрятался в машину и въехал в гараж. Но всю жизнь в гараже не просидишь. Я вышел и затравленно огляделся, прикидывая, как бы проникнуть в дом, не попадаясь на глаза навязчивой соседке. Но, разозлившись на самого себя за трусость, я выпрямился и гордо прошествовал к крыльцу. -- Эй, -- снова окликнула она, -- завтра вечером у меня собираются друзья. Почему бы вам с Энн не присоединиться? -- Большое спасибо, Элси, -- с чувством ответил я, -- мы бы с удовольствием зашли, но завтра мы ужинаем у матери Энн. -- Так далеко? Мать Энн жила в Санта-Барбаре. -- Да, -- я мысленно обругал себя за неуклюжее вранье, -- но что делать! Мы очень редко видимся. Элси изобразила на лице сексуальную улыбку -- так ей, во всяком случае, казалось -- и вызывающе погладила себя по крутым бедрам. -- Ты уверен, что не внушил Дороти под гипнозом, чтобы она больше на меня не работала? Ее голос, внешность, жесты, одежда -- все для меня олицетворяло порок. -- Нет, -- пробормотал я, -- гипноз -- это по части Фила. Передай привет Рону. И извини. Элси не ответила. Должно быть, все-таки поняла, что я не хочу продолжать разговор. Неловко, конечно, но я не мог больше выносить контакта с ее мыслями. В доме ко мне сразу бросился Ричард. И я почувствовал идущую от него взрывную волну любви и тепла. Первобытная, не воплощенная в слова, она проникала в мою душу целительным бальзамом. Я с жадностью впитывал излучаемые сыном импульсы слепого доверия и безграничной преданности, прижимался лицом к его теплой шейке, вдыхал его запах и думал, что ради этого стоит жить. Из кухни вышла Энн, и волшебное ощущение исчезло. Она улыбалась, но я не мог не почувствовать ее напряжение и отчужденность. Она словно стремилась отгородиться от меня. -- Сегодня я был у врача, -- сообщил я, и меня моментально коснулся радостный всплеск надежды в ее душе. Потом в мозгу отчетливо всплыл ее вопрос: ну и что? -- Ну и что? -- поинтересовалась она. -- Ничего. Я в отличной физической форме. -- Вижу. -- Дорогая, я же сделал то, о чем ты просила. -- Извини, -- Энн поджала губы, -- не могу сдержаться. Я еще немного поболтал с Ричардом и пошел умываться. -- Девчонка забыла у нас очки, -- сказала Энн, когда я уселся за стол. -- Не думаю, что мне хочется их ей отвозить, -- поморщился я, -- может быть, пошлем по почте? -- Я их выбросила на помойку, -- вяло сообщила Энн, и я отчетливо почувствовал, что она хочет скрыть от меня свои чувства. Ее душила ненависть, но она изо всех сил пыталась это не показать. Мысли Энн были теперь настолько для меня открыты, что я посоветовал себе быть осторожным и стараться не отвечать на вопросы раньше, чем она их задаст. -- Ты отдала Элизабет ее расческу? -- Нет, -- покачала головой Энн, -- забыла. -- Ты хочешь отдать, малыш? -- Я с улыбкой повернулся к Ричарду. -- Что ж, думаю... -- Том! -- воскликнула Энн, выронив вилку. -- Он же ничего не говорил! Некоторое время я виновато смотрел на нее, потом опустил глаза и уставился на лежащую в тарелке еду. -- Мама, -- удивился Ричард, -- что случилось, мама? -- Ничего, -- рассеянно откликнулась Энн, -- ешь, детка. -- Забыл сказать, дорогая, я завтра не работаю. -- Замечательно. Я проснулся от собственного крика. Все потеряло смысл. Не было ни прошлого, ни будущего. Существовал лишь миг внезапного пробуждения. И уверенность в том, что женщина в черном стоит у окна в гостиной. Она ждет меня. Она меня зовет. Энн тоже проснулась. Она не произнесла ни слова и лежала очень тихо, но я точно знал, что она не спит. Злится. Что-то чужое, живущее внутри меня, требовало, кричало, чтобы я немедленно встал и пошел к той, что меня зовет. Но я решил не поддаваться. Первым делом я лег и приказал себе дышать ровно. Получалось плохо. Сдерживая дрожь, я закрыл глаза, а пальцы продолжали судорожно мять ни в чем не повинные простыни. Мозг был просветлен знанием, а тело болело им. Я продолжал лежать, старательно делая вид, что ничего не происходит. Не могу сказать, как долго я боролся с зовом женщины. В тот момент я ее ненавидел, как ненавидел бы любое живое существо, без спроса вторгшееся в мою жизнь и разрушающее ее. Ненавидел за то, что она стоит там, у окна, за то, что зовет меня требовательно и властно, за то, что желает привязать к себе, подчинить. Я обязан был преодолеть ее притяжение. Через некоторое время я понял, что ее сила начинает ослабевать, но все равно оставался в напряжении, готовый в любой момент снова вступить в борьбу. Только почувствовав, что ее больше нет, я позволил себе немного расслабиться. Измотанный и опустошенный, я лежал, невидящими глазами рассматривая потолок. И снова испуганно вздрогнул от щелчка выключателя. Энн зажгла лампу. Она внимательно посмотрела на меня, и я ощутил, что ее злость постепенно уходит. Теперь ее глаза светились сочувствием. -- Ты сильно вспотел, дорогой, -- шепнула она. Я чувствовал стекающие по лицу холодные струйки пота, но был не в силах пошевелиться. Энн принесла из ванной полотенце, осторожно вытерла мне лицо и нежно провела рукой по влажным от пота волосам. Должно быть, я выглядел очень напуганным и совершенно несчастным. -- Том, прости меня, пожалуйста, -- Энн с виноватой улыбкой наклонилась ко мне и прижалась щекой к щеке, -- я должна была помогать тебе, а не злиться и вредничать... Она была здесь? -- Да. -- Как ты думаешь, -- спросила Энн, -- если бы ты пошел в гостиную, ты бы ее увидел? -- Понятия не имею! -- в сердцах воскликнул я. -- Но тем не менее ты уверен, что она существует? -- Она существует! -- Я знал, что Энн хочет спросить, не живет ли женщина только в моем воображении, но не решается. -- Я не знаю, кто она и чего хочет, но она существует... или существовала. -- Ты считаешь, она... -- Не знаю, Энн, -- скривился я, -- но не вижу в этом смысла. Откуда в этом доме взяться призраку? Он построен совсем недавно. И жила здесь до нас только сестра миссис Сентас, которая уехала на восток, -- я невольно фыркнул, вспомнив Фила, -- а не на запад. Энн улыбнулась: -- Кстати, Том, напомни, чтобы я не забыла как следует дать в зубы моему единоутробному братцу, когда мы в следующий раз увидимся. -- Ладно. -- Том, как ты думаешь, может быть, мы... -- Не стоит, -- ответил я, позабыв о своем решении не отвечать на вопрос раньше, чем мне его зададут, -- не думаю, что Фил сможет нам помочь. Хотя, конечно, не помешает написать ему, чтобы он прекратил свои идиотские эксперименты с гипнозом, если не ведает, что творит. -- Утром напишу. Мы долго лежали молча, обнявшись. И ко мне снова явилось озарение. Я уже начал рассказывать Энн о своем новом знании, но прикусил язык. -- Что ты хотел сказать? -- не поняла Энн. Пришлось выкручиваться. -- Это... понимаешь... я не хотел идти завтра на вечеринку к Элси, -- обрадованно вспомнил я, -- и сказал ей, что мы ужинаем у твоей матери. -- Молодец! -- засмеялась Элси. -- А что будем делать? Пойдем в кино? -- Договорились! Я еще долго лежал без сна, прижимая к себе тихо посапывающую Энн. Я принял решение не говорить ей о моем новом знании. Я не был уверен, захочет ли она это знать, независимо от того, поверит или нет. Тем более, что я чувствовал: после всего происшедшего она мне поверит. А я точно знал: у нас родится девочка. В конце концов, в любом случае вероятность ошибки составляет пятьдесят процентов. Глава 11 Письмо принесли утром. Я отнес его Энн, недоумевая, почему на душе вдруг стало так тревожно. Я узнал почерк отца Энн на конверте, и меня будто кольнуло в сердце: вчера я соврал Элси, что мы едем к матери Энн. Что это, просто совпадение? Энн быстро распечатала конверт, пробежала глазами первые несколько строчек и озабоченно нахмурилась. В моем мозгу отчетливо возникла мысль: "С твоей матерью случилось несчастье". -- Мама заболела, -- сказал она, на секунду оторвавшись от письма. Я не мог отвести взгляд от ее милого встревоженного личика. Раздражающе громко тикали часы. -- Нет, -- еле слышно проговорил я. Не обратив внимания на мою последнюю реплику, Энн продолжала читать. -- Папа пишет, она... -- начала Энн и внезапно, не договорив, замолчала, уставившись на меня с немым изумлением. А я почувствовал, что где-то внутри меня возник комок, который каждую секунду становился больше, тяжелее и постепенно заполнил меня всего, мешая дышать, пригибая своей тяжестью к земле. -- Что ты сказал? -- низким испуганным голосом спросила Энн. -- Ничего. -- Я ожесточенно замотал головой, но голос от этого не стал более естественным. Энн не сводила с меня испуганных глаз. Я тоже смотрел только на нее, не слыша ничего, кроме ее тихого голоса и оглушительного стука собственного сердца. -- Я хочу, чтобы ты мне сказал, в чем дело. -- Ничего. -- Я осознавал, что твержу одно и то же слово, как безмозглый попугай, но был не в силах что-нибудь изменить. Комната плыла и кружилась вокруг, к горлу подступила тошнота. Я понял, что вот-вот упаду. И в эту минуту зазвонил телефон. Звук, вырвавшийся из моего горла, был ужасен. Это был мучительный стон, последний вздох бьющегося в предсмертной агонии живого существа. Энн даже съежилась от испуга. А телефон продолжал звонить. Я честно пытался заговорить, но, похоже, способность к связной речи меня окончательно покинула. И я снова замотал головой. Оказывается, все на что я способен в критический момент, -- это молча трясти головой. Всхлипнув, Энн рванулась к телефону. Звонки прекратились. -- Алло, -- донеслось до меня, -- папа? И все. Гробовое молчание. А я так и остался стоять в кухне, в изнеможении прислонившись к стене. Я слышал, как она повесила трубку. Но продолжал стоять истуканом на том же самом месте, мысленно умоляя ее: "Не надо, не входи и, ради бога, не смотри на меня". Я слышал ее медленные, тяжелые шаги. Я слышал, что она остановилась возле двери. И приказал себе обернуться. Я не мог больше вынести напора ее невеселых мыслей. И я обернулся. Энн молчала. Но такой взгляд мне довелось видеть только один раз в жизни у маленькой девочки, которая смотрела на свою только что сбитую машиной собаку. В нем непостижимо смешивались боль, немой ужас и нежелание верить своим глазам. -- Ты знал, -- выдохнула Энн, -- ты знал раньше, чем он позвонил. Вскрикнув, она отвернулась и так быстро, как ей позволяла ее комплекция, бросилась прочь. Я нерешительно последовал за ней. Она закрылась в ванной, и до меня доносились ее разрывающие душу рыдания. Я пытался стучать, умолял выслушать меня, но в ответ получил только совет убираться ко всем чертям. Я еще долго стоял около двери ванной, беспомощно переминаясь с ноги на ногу, и слушал, как рыдает моя жена, как она горюет о матери, которая рано утром умерла. Через несколько часов Энн уехала в Санта-Барбару. Ричарда она взяла с собой. Я даже не осмелился спросить, хочет ли она, чтобы я поехал с ними. Потому что точно знал: не хочет. С того момента, как она вышла из ванной, и до самого отъезда Энн не произнесла ни слова. Преувеличенно спокойная, с сухими, хотя и опухшими глазами, она упаковала вещи, одела Ричарда и уехала. Я даже не решился к ней приблизиться, заметив, что при виде меня в ее глазах загорался ужас. И омерзение. Я долго стоял на крыльце и смотрел на место, где наш "форд", последний раз мигнув фарами, свернул на бульвар и скрылся из виду. Солнце припекало довольно сильно, и вскоре я весь вспотел. Но упрямо продолжал стоять на том же месте, ощущая ужасную усталость и пустоту. И смерть. -- И ты здесь? Я оглянулся на голос и увидел Фрэнка, который выходил из гаража, одетый только в грязные шорты, держа в руке газонокосилку. -- А я думал, что ты все субботы работать, -- ухмыльнулся он и, положив газонокосилку на траву, направился ко мне, явно намереваясь поболтать. Непроизвольно вздрогнув, я отвернулся и пошел в дом, машинально отметив, что с правилами хорошего тона у меня в последнее время имеются проблемы. Закрывая дверь, я заметил, что он вернулся к брошенному инструменту и занялся его наладкой, с откровенным недоумением поглядывая в сторону нашего дома. Я в изнеможении рухнул на диван, закрыл глаза, и передо мной снова возникло лицо Энн. И еще я вспомнил, как после злополучного сеанса гипноза сказал ей, что, вероятно, в каждом из нас где-то глубоко внутри живет чудовище. Около половины третьего я тоже вытащил из гаража газонокосилку и начал приводить в порядок лужайку перед домом. Сидеть без дела стало совершенно невмоготу. Поэтому я решительно натянул старые шорты и теннисные туфли и посоветовал себе забыться в работе. Однако результат оказался прямо противоположным. Однообразное передвижение газонокосилки взад-вперед по лужайке творческим процессом никак не назовешь, это только активизировало процесс самоанализа. Хотя я находился в таком состоянии, что, наверное, ни одна работа на свете не смогла бы меня отвлечь. Проще говоря, жизнь превратилась в кошмар. С той злополучной вечеринки у Элси прошло меньше недели, а со мной произошло больше невероятных событий, чем за все двадцать семь лет жизни. Причем чем дальше, тем хуже. Я начал опасаться будущего. Я думал об Энн и том ужасе, который она испытала, когда поняла, что я знал о смерти матери задолго до звонка ее отца. Попробовав поставить себя на ее место, я не мог не признать, что ее реакция была вполне естественной. Двойной шок от горя и от страха способен сбить с ног кого угодно. -- Эй, вы, там! Я недоуменно обернулся. Гарри Сентас стоял на крыльце своего дома и, нахмурившись, следил за моими манипуляциями: Я увидел, что забрался со своей косилкой уже на его лужайку и даже прошелся по краю клумбы с цветами. Смущенно извинившись, я вернулся к дому, а Гарри Сентас побрел на лужайку оценивать нанесенный мной ущерб. Я сходил в дом за полотенцем, сел на край крыльца и, вытирая пот, уставился на дом Фрэнка, стоящий на противоположной стороне улицы. Я думал о нем и об Элизабет, о его интрижке с рыжеволосой красоткой на заводе. Я думал об Элси, прячущей плотское вожделение под маской детской невинности и безжалостно помыкающей собственным мужем, о Сентасе и его жене, о постоянно присутствующем между ними напряжении. Я думал об алкаше-водителе автобуса, живущем в конце квартала, который большую часть жизни проводил в полицейском участке, о домохозяйке с соседней улицы, которая спала с мальчиками из колледжа, пока ее муж-коммивояжер колесил по дорогам штата. Я думал об Энн, о себе и о невероятных событиях, которые с нами произошли. И все это соединилось в маленьком квартале аккуратных домиков, лениво подставляющих свои крыши солнцу. Это напомнило мне историю Джекила и Хайда. Наш квартал был одновременно двумя существами, имел два лица. Одно -- чистое, умытое, доброжелательное -- он выставлял на всеобщее обозрение. Но за благопристойным фасадом существовало и другое лицо -- грязное, злобное, порочное. Именно тогда я снова вернулся к мысли, что, вероятно, схожу с ума. Я понял простую истину: мой разум -- призма, преломляющая лучи мыслей и рассеивающая их, создавая образы и впечатления. Сложность состояла в том, чтобы определить, где находится источник этих лучей -- внутри моего мозга или вне его. Я еще косил траву на лужайке, когда из дома появился Рон. Он приветливо помахал рукой и сел в свой "понтиак". -- Можно я возьму твой точильный камень? -- крикнул я. -- Конечно, поищи в гараже. И я отправился в гараж Элси. Так же как и дом, гараж ассоциировался только с Элси. Оглядевшись в полутьме, я нигде не заметил необходимого инструмента. Наугад вытащил иллюстрированный журнал из лежащей на старом столике стопки и пролистал его. Другой литературы Элси не признавала. Однажды она случайно купила небольшой, оригинально отделанный книжный шкаф и пришла одолжить у нас несколько книг, чтобы поставить на полки и продемонстрировать на очередной вечеринке друзьям. Причем ей нужны были книги в красивых переплетах. Названия, а уж тем более содержание ее не интересовали. Думаю, ее гостей тоже. Я вернул на место журнал, вышел из гаража и столкнулся с Элси. -- Эй, -- радостно воскликнула она, -- что ты делаешь в моем гараже? -- Развожу костер, -- буркнул я. -- Лучше не надо. -- Она многозначительно улыбнулась. На ней снова был сильно облегающий купальник. Я отметил, что она здорово загорела. Сказались регулярные поездки на пляж. -- Тебе что-то нужно? Сперва я хотел ответить, что мне ничего не нужно, и ретироваться. Но потом порекомендовал себе не смешить людей и спокойно сказал, что хотел взять точильный камень, но не нашел. -- Да? -- Она приблизилась ко мне вплотную и в упор разглядывала своими темными зовущими глазами. -- Пойдем, покажу. "Ты мой хитрюга!" Эти слова совершенно отчетливо прозвучали у меня в голове. Мне очень захотелось ответить ей: "Нет, что ты!" -- и посмотреть на реакцию. Не сомневаюсь, что она потом поклянется на Библии, что никогда не имела в мыслях ничего подобного. Я вернулся вслед за ней в полутемный, пахнущий маслом гараж. -- Он где-то здесь, я точно знаю, -- сказала она и медленно двинулась вглубь, скользя глазами по полкам, -- может быть, завалился куда-то? -- Она стала на колени на старый, покрытый одеялом диван и заглянула за него. -- Вот он валяется, -- удовлетворенно сообщила она, -- наверное, Кэнди забросила. Элси наклонилась, но не смогла достать инструмент. И оглянулась на меня, словно приглашая подойти и попробовать дотянуться самостоятельно. От резких телодвижений ее тесный купальник немного съехал, открыв моему взору полоску белой кожи на груди. У меня в животе опять что-то зашевелилось, мускулы напряглись, дыхание сбилось. "Иди же ко мне, Томми, милый!" Чужие мысли звучали в моем мозгу совершенно отчетливо, даже яснее, чем мои собственные. "Иди ко мне, милый. Обещаю, тебе понравится". -- Ты не можешь его достать? -- хрипло полюбопытствовал я. Можно сказать, в гараже разыгрывалась пьеса из театра абсурда. Все актеры вслух произносили реплики, соответствующие роли, но мысленные реплики были совершенно другими. -- Никак не дотянусь, -- подтвердила она. "Врешь", -- устало подумал я, но снова промолчал и, как механическая кукла, на негнущихся ногах двинулся к дивану. Опустившись на колени, я сразу увидел лежащий на полу точильный камень. Элси была рядом, очень близко. Я чувствовал тепло прижимающейся ко мне женской ноги. -- Ты сможешь его достать? -- проворковала она. -- Думаю, да. -- Я отлично знал, что должен встать и бежать куда глаза глядят, но уже не владел своим телом. Должен признать, пресловутый инструмент действительно лежал довольно неудобно и достать его было нелегко. Я полез за диван. Элси прижалась еще теснее. Я чувствовал запах ее слегка вспотевшего тела, ее волос, слышал ее дыхание. И наконец дотянулся до точильного камня. Элси не отодвинулась. Ее глаза, в упор смотревшие на меня, потемнели, дыхание стало хриплым. Ее мысли опутывали меня, сковывали, мешали двигаться и дышать. Сердце колотилось гулко и громко, будто в груди стучал большой барабан. Кажется, она потянулась ко мне. Хотя, возможно, мне показалось. До сегодняшнего дня не знаю, как было на самом деле. У меня сильно кружилась голова, меня тошнило. -- Что-нибудь еще? Она стояла очень близко, я чувствовал на лице ее легкое дыхание, ее тело излучало тепло. Это было хуже, чем гипноз, когда невидимая сила окружает тебя, лишает сил и воли. Я уже не очень твердо держался на ногах. -- Нет, спасибо, -- прохрипел я. И все вокруг снова стало обычным. Женщина передо мной уже не была воплощением грязи и порока, а стала просто пухленькой соседкой Элси с немного глуповатой улыбкой на лице. И я пошел домой, рухнул в кресло и задумался. Я был чем-то вроде актера, который одновременно играл две роли, в одних и тех же декорациях. Если бы за нами кто-то наблюдал со стороны, он увидел бы только безобидную сцену легкого флирта. Слава богу, никто ничего не мог ни видеть, ни слышать. Мне стало очень страшно, потому что внезапно я осознал: мысли Элси настолько захватили мой мозг, что я не мог с этим справиться. Моя защита оказалась слабой и неэффективной. Собственная уязвимость казалась странной и необъяснимой. Я стал заложником. Раньше я считал, что могу управлять новыми возможностями. Оказалось, что я не только не способен ничем управлять, но даже не в силах контролировать ситуацию. Я был не прав, убеждая Энн, что ничего не потерял, только приобрел. У меня не прибавилось силы, которой я мог бы пользоваться. В моей голове поселилось безмозглое чудовище, которое творило что хотело, не спрашивая меня. А я был беспомощен. Глава 12 Ночь. Я сидел на кухне, пил пиво и бессмысленно глазел на скатерть. И ненавидел Энн за то, что оставила меня одного. "Почему, -- повторял я снова и снова, будто она могла меня слышать, -- почему ты не позволила мне ехать с тобой? Разве я виноват, что знал о смерти твоей матери? Разве я просил кого-нибудь наделять меня этими способностями? Почему ты меня здесь бросила?" Я устало закрыл глаза. Должен признаться, я с непривычки здорово вымотался, прошагав полторы мили до кинотеатра. Только для того, чтобы уйти из дому. На обратном пути я заглянул в бар, выпил пару кружек пива и посмотрел какую-то ерунду по телевизору. После наведался в винный магазин, где купил еще две кварты пива и воскресные газеты. Я их прочел от корки до корки, но так ничего и не понял. Дома, покончив с одной квартой пива, я обнаружил, что с чтением наблюдаются проблемы -- буквы стали двоиться и перескакивать с места на место. Тогда я бросил газеты и включил телевизор. Происходящее на экране раздражало невероятно. Пришлось выключить. Я еще несколько минут постоял, всматриваясь в черный экран, -- там ничего нового не появилось, -- и побрел в кухню, решив заняться второй квартой пива. И ждать. Иного выхода не было. Я не мог спать на улице. Рано или поздно придется лечь в постель. Тогда она придет. Я был уверен в этом, так же как и в том, что после похорон Энн и Ричард вернутся домой. "Слишком поздно, -- я старательно посылал жене ругательства на расстояние в восемьдесят миль, -- ты вернешься, но будет слишком..." И замер. Что за звук донесся из гостиной? Стиснув зубы, я напряженно прислушался: ничего. Вздохнув, я так и застыл, уставившись невидящими глазами на скатерть, почему-то опасаясь поднять голову. -- Ты там? -- бормотал я. -- Скажи, ты там? Ее там не было. Кажется, я всхлипнул. Мне было очень страшно. Я чувствовал себя ребенком, боящимся темноты, маленьким мальчиком, напуганным страшными сказками о привидениях. У меня словно больше не было опыта прожитых лет. Я пил пиво, в надежде избавиться от того нового и неведомого, что без спроса вторглось в мою жизнь. Но получилось наоборот. Алкоголь снизил порог сопротивляемости сознания. Никогда не пейте, если хотите снять напряжение. Алкоголь легко открывает ворота, которые сознание держит до поры до времени на запоре. И наружу вырываются томящиеся в заточении пленники. -- Я тебя ненавижу, -- пьяно бормотал я. -- Что ты за жена, если могла так жестоко поступить? Ты же знала, что она здесь и я ей для чего-то нужен. Ты... -- Я вздрогнул, услышав громкий смех, донесшийся из соседнего дома. Кажется, я даже узнал голос Элси. -- Мы все в глубине души чудовища, -- продолжал я, -- но самые отвратительные из всех -- чудища женского пола. Они самые хитрые, лживые, они ловко прячут свою сущность под фальшивой маской любви и преданности, потому что не могут жить без обмана. Неожиданно для самого себя я решил отправиться на вечеринку к Элси. Но уже в следующий момент эта идея не показалась мне такой уж привлекательной. -- Энн, почему ты... Я не договорил, взял бутылку и вылил пиво в мойку. Проследив, как исчезла коричневая пенистая жидкость, я швырнул бутылку на пол. Один!.. -- Я один в этом доме. -- Со всего размаху я треснул кулаком по столу. -- Ну почему ты бросила меня одного? Стоять посреди кухни мне в конце концов надоело, и я медленно потащился к двери. Шатало меня довольно сильно. Я несколько раз натыкался на стулья, потом налетел на косяк и остановился. Именно здесь утром стояла Энн, с ужасом вглядываясь мне в лицо. -- Можно подумать, я кого-то просил, -- продолжал бурчать я, нетвердым шагом двигаясь в сторону гостиной. -- Ладно, где ты там? Покажись, черт бы тебя побрал! Мою гневную пьяную речь прервал громкий звонок. К телефону я летел как на крыльях. -- Энн? -- Том, где ты был? Я звонила весь вечер. Я с облегчением закрыл глаза. Напряжение постепенно отпускало. -- Не мог сидеть дома. Ходил в кино. -- У тебя странный голос. -- Со мной все в порядке, дорогая, я очень рад, что ты позвонила. -- Том, не знаю, как сказать, я очень виновата, но столько всего сразу навалилось... -- Милая, не надо ничего объяснять. Я все понимаю. Только скажи, что не таишь на меня зла. -- Дорогой, -- воскликнула Энн, -- о чем ты говоришь? Я вела себя глупо! -- Нет, не вини себя. Поверь, если ты не чувствуешь ко мне ненависти, все в полном порядке. -- Дорогой, у тебя очень расстроенный голос. -- Это во мне говорят две кварты пива, -- рассмеялся я. -- Я утешался. -- Прости меня, Том. -- Когда похороны? -- Завтра во второй половине дня. -- А как отец? -- Неплохо. Жаль, что тебя нет со мной, Том. -- Мне тоже. Хочешь, я приеду автобусом? -- Не стоит, милый, завтра вечером мы будем дома. Отдыхай... и расслабься. Последние слова почему-то заставили меня насторожиться. Не знаю как, но я понял: она что-то скрывает. Мы еще произносили какие-то слова, обменивались заверениями в любви, а я пытался разобраться: что же меня встревожило? Почему мне так тяжело? К тому моменту, как мы пожелали друг другу спокойной ночи, и Энн повесила трубку, я уже чувствовал себя так же плохо, как и до ее звонка. Что, черт возьми, это было? Я замер, сжимая в руке телефонную трубку, из которой доносились резкие короткие гудки. И понял. Она считает, что я схожу с ума. С этим невозможно было согласиться. Да, мне самому такая мысль приходила в голову, причем неоднократно. Но в глубине души я в это не верил. А Энн верила, поэтому и разговаривала со мной нежно и ласково, как с больным ребенком. Руки сами собой сжались в кулаки. -- Всегда разговаривайте очень вежливо с пускающим пену психом, чтобы он не обиделся и не пришиб вас! -- вызывающе выкрикнул я в темноту. Ответа не последовало. Я рухнул на диван и с размаху стукнул себя кулаками но коленкам. Ох, больно! И тогда это снова началось во мне. Наверное, больше часа я сидел, откинувшись на спинку дивана и уставившись в потолок. Ждал. И опять в голове застучало. Только на этот раз я не сопротивлялся. Совершенно спокойный и сразу протрезвевший, я решил посмотреть, что же будет дальше. Я даже хотел помочь, не знаю, правда, чему. Поэтому погасил лампу, лег и сосредоточился на встрече с неведомым. В какой-то момент я понял, что моя сосредоточенность только мешает. Тогда я расслабился и закрыл глаза. Никогда еще я не осознавал яснее, что являюсь просто руслом, каналом. Через меня протекает некий поток. Ему не надо противиться. Я был зол на Энн, да и на весь белый свет. Что ж, если им нравится думать, что я ненормальный, это их личное дело. Но вскоре я почувствовал, что злость и обида, как и любое сознательное проявление воли, мешают движению потока. И еще раз приказал себе расслабиться и ни о чем не думать. Я вдруг понял, почему мне было так тяжело, когда это случилось впервые. Я бессознательно изо всех сил противился. А этого не надо было делать. Этой ночью все повторилось, только намного быстрее. Были искры мыслей и блеск эмоций, опутанные жгучей болью воспоминаний. Мелькали незнакомые лица, смутные образы и неясные видения. Чужие идеи и гениальные замыслы ярко вспыхивали и гасли, как падающие звезды на темном небосводе. Затем движение достигло наивысшей точки, но не пошло на убыль, а как бы перешло в новое качество. А я парил у вершины, охваченный озарением. Пора! Я медленно повернул голову и посмотрел в сторону окна. Сон? Нет, более отчетливую реальность невозможно даже представить. Я чувствовал ее гладкое белое тело, плотную ткань платья, мягкость спутанных волос. Я даже ощутил смутное удовлетворение, словно ее появление доказало мою правоту. И понял, что той, другой ночью не видел ее только потому, что ее влияние было ослаблено присутствием Энн. Но вскоре пронзительный взгляд черных глаз начал тревожить и в сердце появились первые ростки страха. -- Кто вы? -- еле слышно прошептал я. Ответа не последовало. Я чувствовал вокруг себя какое-то движение, словно дул легкий прохладный ветерок. Голову слегка покалывало. -- Чего вы хотите? Нет ответа. Я смотрел на нее во все глаза, стараясь запомнить даже мельчайшие детали: старое изношенное платье, жемчуг, часы на левом запястье, колечко с жемчугом на среднем пальце левой руки, замшевые туфли, чулки. Даже отметил ее соблазнительные формы. Женщина не двигалась. -- Чего вы хотите? -- повторил я. Темные глаза о чем-то молили. Я заметил, как дернулись бледные губы, словно она пыталась заговорить, но не могла. Неожиданно для самого себя я подался к ней и жалобно попросил, понимая, что она вот-вот исчезнет: -- Скажите, пожалуйста, чем я могу вам помочь? Но я уже разговаривал с темной и пустой комнатой. У окна не было никого. Осталось только одно: слабый душераздирающий звук сдерживаемого рыдания. Но и он через мгновение стих. Мне очень хотелось спросить у миссис Сентас, как выглядит Элен Дрисколл, но я никак не мог придумать, как объяснить ей причину столь странного интереса. Ведь не скажешь ей, что в нашей гостиной постоянно появляется привидение, и я хочу выяснить, не ее ли это сестра. Между тем я уже не считал женщину привидением. В воскресенье я проснулся около девяти и еще долго нежился в постели, разглядывая странный узор, нарисованный на потолке яркими солнечными лучами. Средь бела дня меня снова посетили сомнения, но на этот раз они быстро исчезли. Я был уверен, что мне ничего не пригрезилось, даже если бы не было обычной после выпивки головной боли и неприятного ощущения в желудке. Было довольно странно осознавать, что все невероятные события, происшедшие со мной, имеют свою меру объективности, что я не спятил, просто некоторые вещи человеческий разум еще не в состоянии постичь. Лежа в залитой солнцем комнате, я слышал, как кто-то рядом косит лужайку, на соседней улице мальчик запускает модель самолета, ярко светит солнце, люди идут в церковь. Вот что мы называем жизнью. А в действительности все это лишь крохотная частица бескрайнего мироздания. Я обладал этим знанием. Все сомнения исчезли. После завтрака, окончательно отказавшись от мысли поговорить с миссис Сентас, я отправился к Элизабет. Она сидела в кухне за столом и пила кофе. -- Заходи, Том. -- Улыбка очень украшала ее бледное лицо. -- Доброе утро, -- усмехнулся я в ответ. -- Твой бездельник еще спит? Она кивнула. -- А как дела у Энн? -- спросила она. -- Я ее вчера не видела. Я рассказал Лиз о несчастье и об отъезде Энн с Ричардом в Санта-Барбару. -- Ужасно, -- расстроилась она. Я чувствовал, что она хочет спросить, почему я остался дома, но не решается. -- Значит, ты один, -- сказала она, решив не лезть не в свое дело. -- Фрэнк сказал, что хотел поговорить с тобой вчера, но ты... -- Она замолчала, так и не сумев подобрать нужного слова. -- Я не заметил его, -- фальшиво удивился я, -- наверное, задумался. -- Я ему тоже так сказала, -- кивнула Элизабет. -- Хочешь кофе? -- С удовольствием. -- Я решил, что за кофе сумею что-нибудь узнать об Элен Дрисколл. Отхлебнув глоток крепкого ароматного напитка, я наконец задал интересующий меня вопрос. -- Как она выглядит? -- удивилась Элизабет. А в моем мозгу отчетливо отразилось: "Зачем тебе?" Вслух этих слов она так и не произнесла. -- Я ее почти не знала. Мы переехали сюда примерно за полгода до ее отъезда, но она ни с кем не общалась, жила очень замкнуто. Что касается ее внешности... высокая, черные волосы, темные глаза. Забыв о кофе, я подался вперед. -- А у нее было черное платье? -- спросил я, стараясь не показать, насколько интересен для меня предмет беседы. Элизабет смотрела на меня с откровенным изумлением, причем к любопытству теперь добавилась изрядная доля подозрения. -- Да, -- сообщила она, -- я ее часто видела в черном платье, если не ошибаюсь, она купила его в Тихуане, на нем еще был очень странный узор, по-моему из ацтекских символов. -- И она носила это платье с ниткой жемчуга? Мне показалось, что Элизабет испуганно съежилась. Видимо, я все же походил на безумца. Но мне нужен был ответ, и я его дождался. -- Да. Глава 13 Мои руки слегка дрожали. -- Тебе, наверное, любопытно, почему я спрашиваю? -- поинтересовался я, стараясь, чтобы голос звучал безразлично. -- Ну... -- Элизабет явно не знала, как себя вести, и поглядывала на меня немного испуганно. -- Все очень просто. Я нашел в одном из шкафов маленькую фотографию и решил, что это прежняя хозяйка нашего дома. Захотелось убедиться. -- Ах вот оно что. Кажется, Элизабет мне поверила. Во всяком случае, в ее мыслях теперь не было подозрительности. Я неторопливо допил кофе, мы еще немного посплетничали о жизни нашего квартала, и я собрался уходить. И тут Элизабет снова вспомнила о своей расческе. -- Как, разве она еще у нас? -- удивился я. -- Сейчас же принесу. Выйдя на улицу, я торжествующе рассмеялся. Итак, женщина в черном -- Элен Дрисколл. Это, может быть, и не означает, что существует жизнь после смерти и мне является призрак, но, безусловно, доказывает кое-что другое. Элен Дрисколл, находясь за три тысячи миль отсюда, испытывает такое сильное желание оказаться в нашем доме, что передает это желание мне. И я действительно вижу ее в гостиной. Жаль, что Энн нет рядом. Мне безумно хотелось поделиться с ней своими открытиями, убедить, что нет причин сомневаться в моем психическом здоровье. Кстати, я вовсе не осуждал ее. В сложившихся обстоятельствах такое отношение было вполне естественным. К тому же сами обстоятельства находились за пределами ее понимания. И она вполне может мне не поверить. Но я надеялся, что поверит. Элизабет -- мой свидетель. Я никогда в жизни не видел Элен Дрисколл. Но знал, как она выглядит. Продолжая размышлять, я вошел в дом и сразу увидел искомую расческу. Она спокойно лежала в кухне на подоконнике. Решив незамедлительно вернуть ее хозяйке, я протянул руку и... -- Ой! Мой крик прозвучал довольно громко. Так вскрикивает человек, прикасаясь к чему-то живому, когда он меньше всего этого ожидает. Дело в том, что безобидная расческа будто ударила меня током. Впечатление было такое, что я притронулся к оголенному проводу, находящемуся под напряжением. Я инстинктивно отдернул руку, и расческа шлепнулась в мойку. А я остолбенело таращился на злосчастный кусок пластмассы, не понимая, что произошло. В какой-то момент меня кольнул в сердце смертельный ужас. Ощущение было слишком кратким, чтобы его объяснить, но слишком сильным, чтобы не обратить на него внимания. Я снова потянулся к расческе, но не решился дотронуться. От нее веяло смертью. Я в полном недоумении разглядывал пластмассовую вещицу, начисто забыв об Элен Дрисколл. Мои мысли были заняты уже другим. Я пытался найти объяснение новой загадке. И не мог. Вообразите: однажды утром вы выходите из дому и отправляетесь на работу. Спокойно идете по знакомой улице, в нужном месте поворачиваете за угол, и тут вам дорогу преграждает семиглавый дракон. Представьте, что вы при этом чувствуете, как лихорадочно пытаетесь поверить собственным глазам, найти разумное объяснение увиденному, подогнать его под привычные представления. И при этом никак не можете осознать, что все происходит не в сказке, не во сне, а в жизни, причем именно с вами, что не кто иной, как вы, обычным утром идете на работу и своими глазами видите то, чего не может быть. Наш мозг не может быстро и разумно реагировать на непонятные явления, поэтому первая и самая естественная реакция -- страх. Вот я и стоял, глупо и испуганно глазея на расческу, периодически протягивая к ней руку, но не решаясь дотронуться. Уже в который раз мой мозг отказывался верить в очевидное. В конце концов я вытащил из ящика кухонный нож и ткнул им злосчастную расческу. Ничего. Я повторил попытку. Эффект тот же. Наконец я решился: положил нож и осторожно взял расческу. Удар был уже не такой сильный, как в первый раз. Но теперь мне почему-то стало очень грустно, я чувствовал полную беспомощность, сердце сжала ледяная рука страха. Вокруг все потемнело. Смерть! Я не мог ошибиться. Уронив расческу, я смотрел на нее уже с откровенным испугом и отвращением. Должен признаться, лежащая на полу маленькая пластмассовая вещица на первый взгляд казалась вполне безобидной. Но что она в себе заключала? Меня сотрясала крупная дрожь. Я очередной раз убедился, что совсем не могу управлять своей способностью к восприятию. Это приходило всегда внезапно, когда я меньше всего ожидал чего-то подобного. Я вспомнил жестокие эксперименты, проводившиеся некоторыми психологами над собаками. Когда пес совершенно спокоен и меньше всего ожидает неприятностей, например, когда он склоняется над миской с едой, раздается громкий вибрирующий звук, очень нервирующий собаку. Если экзекуция повторяется много раз, собака теряет ориентиры, весь свой опыт и навыки и превращается в запуганное, затравленное существо. Похоже, я испытывал то же самое. Это приходило всякий раз внезапно, когда я совершенно не был готов к неожиданностям. Для моей психики такие эксперименты не проходили бесследно. Если это повторится еще несколько раз, наверное, я тоже стану жалким, затравленным созданием, забившимся в угол и со всех сторон ожидающим удара. Чтобы окончательно отделаться от мыслей о злосчастной расческе, я положил ее в конверт и отнес Элизабет. И только когда я стоял у нее в кухне, до меня дошла очевидная истина. Я держал в руках именно ее расческу, когда у меня в голове так отчетливо возникло слово "смерть". Этот день стал сущим кошмаром. Теперь я знал, что нашей соседке осталось жить совсем не долго. Оптимизма мне это знание не прибавило. Я сидел и ждал, что же еще сегодня случится. Хотя больше не произошло ничего примечательного, однако к вечеру я уже находился на грани нервного срыва. От детских криков на улице я испуганно вздрагивал. А шорох потревоженных ветром жалюзи заставлял меня так быстро вертеть головой, что в шею впивались тысячи иголок. А когда в пять часов зазвонил телефон, я, подпрыгнув на стуле, выронил чашку с кофе. Хрупкая посудина, выплеснув коричневое содержимое на ковер, разбилась. Звонила Энн. Она сказала, что похороны прошли нормально, она собирается съездить к отцу повидаться с родственниками, а около восьми поедет домой. Повесив трубку, я решил больше не связываться с кофе. Лучше перейти на пиво. Глядишь, оно поможет мне хоть немного расслабиться. Энн оказалась права, думал я, собирая осколки и тщетно пытаясь оттереть пятна кофе с ковра. Мне следует обратиться к Алану Портеру. Я так и сделаю... выберу время на следующей неделе. Но чем он мне поможет? Я знал, что не болен. Просто излишне восприимчив. Что он сможет сделать? На мой взгляд, я был чем-то вроде беспроволочного приемника, работающего одновременно на всех частотах. Сигнал мог поступить в любой момент, внезапно, не спрашивая моего согласия и не оставляя времени на подготовку. А ничто так не пугает, как внезапность. Я уже начал набирать номер телефона Алана Портера, но передумал и бросил трубку. Нет, решил я, он ничего не сделает. Он лечит больных, а я здоров. Жаркий день постепенно перешел в довольно прохладный вечер. Стемнело. Я надел теплый свитер, но так и не согрелся и решил разжечь камин. Принес несколько поленьев, положил их на решетку, добавил щепок, чтобы быстрее разгорелись, и устроился рядом на диване. Было около восьми. В темном небе пламенели обагренные заходящим солнцем облака. Я смотрел на танцующие в очаге языки пламени и думал об Элизабет. Проще всего, конечно, убедить себя, что всему виной мое больное воображение. Я попробовал. Не получилось. Имея так много доказательств своей правоты, я и в этом случае был уверен, что не ошибаюсь. Меня приводила в ужас поселившаяся во мне сила, но отрицать ее существование я не мог. Но Элизабет... бедная милая Элизабет! Было невыносимо сидеть и думать, что она скоро умрет. Теперь я точно знал, что дар пророчества -- это страшное проклятие, возможность видеть события, скрытые за завесой будущего, -- мучительная агония. Какой нечеловеческой силой воли должны были обладать великие пророки прошлого, обладая знаниями об отдаленном будущем! Но отчего она умрет? Ответ возник в тот же миг. При родах. Она была худой, с узким тазом и никогда не рожала. И еще я слышал от Энн, что в ее семье были случаи неудачных родов. Я прикусил губу и почувствовал себя совершенно несчастным. Энн однажды сказала, что Элизабет хочет только ребенка и больше ничего ей в этой жизни не надо. Это было чистейшей правдой. Только ожидание ребенка давало ей силы жить и выносить деспотизм Фрэнка. Как несправедливо! Она умрет, так и не увидев свое дитя. Я сидел в маленькой уютной гостиной, глядя на огонь сквозь пелену набежавших слез. Я плакал по Элизабет. И по себе самому. Потому что мы оба нуждались в помощи и никто на свете не мог нам помочь. Постепенно дрова прогорели. В комнате стало совсем темно. Пришлось сходить за другими. Я встал на колени перед камином и потянулся за кочергой. -- А-а! Вопль, вырвавшийся из моего горла, был больше похож на рев смертельно раненного животного. Кочерга выпала из рук и послушно замерла на ковре. -- Нет! -- всхлипывал я. -- Нет, нет, нет. От боли, страха и ярости я боялся сойти с ума. Мне хотелось съежиться, заползти в маленькую раковинку и спрятаться в ней от жестокости мира, в котором на каждом шагу нас подстерегают силки и капканы. Все, на что я смотрел, было злом, все, к чему прикасался, -- кошмаром. Я свернулся клубочком на полу, прижав колени к груди, и еще долго лежал, дрожа и всхлипывая, чувствуя подступившую тошноту. Я лежал, хрипло дыша и кашляя, и ждал, что меня вот-вот стошнит. В тот момент даже эта ужасная процедура, казалось, должна принести облегчение. Но и этого не произошло. Время замерло, и я вместе с ним, испуганный, одинокий, беспомощный, больной. Не знаю, сколько прошло минут или часов, прежде чем я смог встать. Нетвердо держась на ногах, я с трудом сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на диван. Огонь в камине давно погас, и я зажег все лампы, до которых смог дотянуться с дивана. Я нашел глазами лежащую на ковре кочергу. Совершенно ничем не примечательная черная железяка. Машина или человек загнули один ее конец под прямым углом, а другой был снабжен декоративной витой ручкой. Простой функциональный предмет, весьма полезный в домашнем хозяйстве. А для меня эта железка стала воплощением кошмара. Не думаю, что смогу когда-нибудь еще без опаски взять ее в руки. Когда приехала Энн, я был в кухне. Я там сидел уже два часа, опасаясь выйти в гостиную, хотя я предварительно зажег все имеющиеся там лампы. Я сидел, пил пиво, бездумно уставившись на страницу воскресных комиксов. Увидев появившуюся на пороге Энн, я непроизвольно всхлипнул. Должно быть, выглядел я ужасно. И, к сожалению, она заметила выражение моего лица до того, как я сумел овладеть собой и украсить физиономию приветливой улыбкой. А когда я обнял ее, она, разумеется, не могла не почувствовать так и не унявшуюся противную дрожь. -- Здравствуй, дорогой, -- шепнула она. -- Здравствуй! Не представляешь, как я рад тебя видеть. А где Ричард? -- Спит на заднем сиденье. Я не стала его поднимать, сам понимаешь, в моем положении. -- Конечно. -- Я нервно улыбнулся. -- Сейчас я за ним схожу. Раскрасневшийся Ричард крепко спал в машине. Из-под одеяла виднелась только головка с румяными щечками. На секунду я замер, охваченный чувством безмерной любви к малышу, потом наклонился и осторожно поцеловал теплую щечку. Он зашевелился и вытащил из-под одеяла ручонку. -- Боже, как я люблю тебя, мое солнышко, -- прошептал я и взял его на руки. Когда я вошел в дом, Энн стояла в гостиной с кочергой в руке. -- Что тут было? -- немного натянуто поинтересовалась она. -- Я разжигал огонь, -- скороговоркой выпалил я, -- уронил кочергу и забыл поднять. А те пятна -- это я случайно пролил кофе. -- Да? -- Она положила кочергу на место. В ее голосе звучало недоверие. В ее мыслях оно тоже занимало не последнее место. Она уселась на диван и указала мне на место рядом с собой. Я весь напрягся, отчетливо осознавая, что она чувствует, и понимая что я ничего не смогу ей рассказать -- ни об Элизабет, ни об Элен Дрисколл. Я сел рядом и, хотя ощущал стену между нами, был по-детски счастлив, что она вернулась. Ее любовь и преданность давали мне силы жить. -- Расскажи мне о... -- Я всеми силами старался избежать разговоров о своей особе. -- Все было довольно обычно, -- вздохнула Энн. Только сейчас я заметил, какие у нее красные, опухшие глаза. Обругав себя за эгоизм, я нежно поцеловал заплаканное лицо. -- Очень было тяжело? -- Да, хорошего мало, -- прошептала Энн и отвела глаза, -- особенно когда после кладбища собрались все родственники. Не понимаю, почему некоторым людям бывает так весело на похоронах. Наверное, радуются, что их черед еще не настал. -- Может быть... А как папа? -- В общем, неплохо. Он собирается немного пожить с дядей Джоном. Думаю, будут ездить на рыбалку, как всегда. -- Ему это пойдет на пользу. Последовало довольно долгое молчание. У меня не было ни малейшего желания его нарушать. Тем более, что я знал: рано или поздно разговор вернется к моим проблемам. -- Том! -- наконец не выдержала Энн. Я отлично знал, что творится у нее в душе. Больше всего она боялась обидеть меня, причинить боль неосторожным словом, однако считала своим святым долгом довести разговор до конца. И еще я понимал, что обязан ей помочь. -- Ты сомневаешься в моем психическом здоровье, не так ли? -- спокойно спросил я. Энн нервно вздрогнула, чувствуя себя очень неуютно. -- Как тебе сказать, я бы, пожалуй, не стала выражаться так грубо. -- А что может изменить формальная вежливость? -- обозлился я. -- Слушай, давай не будем играть словами. Я понимаю тебя и считаю твое отношение совершенно естественным. Мне ужасно хотелось рассказать ей об Элен Дрисколл, но что-то мешало. Я был недопустимо резок с ней, но никак не мог остановиться. -- Чего ты от меня хочешь? -- Я уже почти кричал. -- Могу порадовать: я не сумасшедший. В этом нет ни малейшего сомнения. Имей в виду, я отлично знаю, что отрицание самого факта болезни -- первый признак психического заболевания. Но тем не менее я здоров. Насколько я понимаю, у меня внезапно появился дар, но я не знаю, что с ним делать. Тут я предусмотрительно замолчал, понимая, что еще немного, и я выложу ей все о последних событиях. А время для этого еще не пришло. -- Не знаю, что сказать, -- грустно улыбнулась Энн. -- Когда я приехала, ты выглядел так странно... -- Я просто устал, слишком много работал, да и переживал, все ли в порядке с вами. -- Нет, -- нахмурилась Энн, -- я же чувствую: тут что-то другое. И еще эта кочерга посреди комнаты. Не знаю, почему ты ее не поднял, но уверена, не потому, что не захотел. -- Я просто забыл про эту чертову железку, -- тут же отреагировал я. Что ж, хорошим лжецом я никогда не был и, видимо, уже не стану. -- Послушай, Том, -- неуверенно заговорила Энн, -- ты должен пообещать мне одну вещь. Напиши своим родственникам и узнай, не было ли у вас в родне... неуравновешенных людей. Кажется, я не смог скрыть обиду. А Энн разозлилась: -- Том, ты должен понять. Я ношу нашего ребенка, и мне нужна уверенность в будущем. Сколько можно выносить постоянное напряжение и неизвестность! Я ужасно устала. К тому же ты сам рассказывал о фокусах, которые так любил показывать твой отец. Моему удивлению не было предела. Безмозглый осел! Как же я сам об этом не подумал! Они ведь действительно существовали, знаменитые отцовские фокусы. Неужели она права и тут есть какая-то связь? Я вспомнил, как это было. Отец давал нам толстую телефонную книгу, предлагал выбрать оттуда любое имя, адрес и номер телефона и уходил из гостиной. Мы делали то, что он просил, и захлопывали книгу. Отец возвращался и всегда точно находил нужную строчку. Но при этом он был так весел и небрежен, что мы воспринимали происходящее как простой фокус. Так я впервые подумал о наследственности. -- Хорошо, я напишу, может быть, мой дед был медиумом, а прабабка -- ведьмой. -- Том! -- возмутилась Энн. -- Это не шутки! Потом я долго умывался, а Энн мыла в кухне посуду. Казалось, мы оба оттягивали момент, когда снова останемся вдвоем. Войдя в спальню, Энн спросила: -- Ты отдал Элизабет ее расческу? -- Да, -- ответил я, только вынужден был отвернуться, чтобы Энн не увидела моего лица. -- Вот и хорошо. Глава 14 Энн попросила меня сходить к Элси и забрать наши формы для кексов. Элси довольно часто забывала возвращать чужие вещи. Я послушно направился к двери, не забыв при этом переступить через кочергу, которая так и валялась посреди комнаты. На улице я увидел лежащую на траве возле своего дома Элизабет. Над ней склонились люди в белых халатах. Мне было ее жаль, но остановиться я не мог: я шел за формами для кексов. В дом Элси я постучал с заднего крыльца. Кстати, на двери оказалась табличка: "Дом Элси". Раньше я ее не замечал. На Элси был желтый, плотно облегающий тело халатик. Почему-то влажный. Когда она наклонилась за формами, халат приподнялся, обнажив полные ноги. Элси обернулась и зазывно заулыбалась: "Иди сюда, Томми". Она протянула мне форму, но та ударила меня током. А Элси начала гладить мои волосы, целовать щеки, глаза, губы и все шептала: "Томми, Томми, Томми". Желтый халат распахнулся. Как выяснилось, белья на ней не было. Я рванулся прочь и выскочил на крыльцо. Но не мог освободиться из когтистых лап соседки. Она осыпала поцелуями мое лицо, шею... А на нашем крыльце стояла Энн и молча наблюдала безобразную сцену. Я отчаянно пытался вырваться, но ее хватке мог бы позавидовать бульдог. Элси тоже заметила Энн и, продолжая цепляться за меня, закричала, чтобы я немедленно ее отпустил. Я кинулся к Энн, стал объяснять, что не виноват, но она меня прогнала. Тогда я вернулся и от души влепил Элси пощечину. Она шлепнулась на пол и завопила, что убьет меня. Я выскочил на улицу и побежал в сторону бульвара. По дороге заметил Дороти и рявкнул, чтобы она убиралась из нашего квартала, но она послала меня к черту. И я продолжал бежать. Увидел, как Фрэнк помогает своей рыжеволосой подружке выйти из машины. Потом они, обнявшись, пошли к дому мимо стонущей на траве Элизабет. А я бежал дальше. Дома проносились мимо. На бульваре я увидел железнодорожные пути. "Забавно, -- подумал я, -- никогда не замечал здесь железной дороги", -- и побежал вдоль нее. Впереди я увидел множество огней. Они меня заинтересовали, и я побежал быстрее. По дороге я сообразил, что где-то потерял формы для кексов, значит, Энн будет ругаться. Потом вспомнил, что она меня вообще выгнала. И рванулся дальше. Впереди что-то происходило: свет прожекторов, снующие повсюду люди, звуки сирен. Затем я увидел ужасную сцену. Крушение поезда. А я стою среди обломков. Рядом лежит на боку локомотив. Причем колеса еще вращаются, а из трубы со свистом вырывается пар. Я не мог пошевелиться, просто стоял и смотрел по сторонам. Везде лежали тела. Деловитые санитары сновали взад-вперед с носилками. Подъезжали все новые машины "Скорой помощи". На куче щебня лежала голова. Меня попросили отойти в сторону, и полицейский провел еще группу врачей к пострадавшим. Насколько я понял, поезд сошел с рельсов. Я еще раз оглядел сцену крушения. Теперь я видел, что произошло. Локомотив налетел на посторонний предмет, который лежал на рельсах, и накренился, потащив за собой вагоны. Он еще какое-то время волок их за собой по покрытой гравием насыпи, потом перевернулся и остановился, а более легкие вагоны продолжали по инерции двигаться, сминая друг друга, калеча людскую плоть. Нет, боже мой, нет!.. Я сел. Темнота прохладной ладонью поглаживала мое разгоряченное лицо. Рядом крепко спала Энн... До сих пор не знаю, зачем я это сделал, но только я встал и потащился в кухню. Там я зажег свет, нашел карандаш, блокнот, уселся за стол и записал все детали моего сна скупыми, короткими фразами. Поезд сошел с рельсов. Протащил вагоны по насыпи. Перевернулся. Люди выпадали из окон. Мне потребовалось пять минут и полтора листа бумаги, чтобы изложить все детали. Затем я отложил карандаш и пошел спать. Меня почему-то не удивило, что этой ночью я не имел удовольствия видеть Элен Дрисколл. Но вместе с тем меня очень занимал вопрос, с чего это я вдруг решил среди ночи встать и заняться эпистолярным творчеством. Так и не найдя ответа, я уснул. На следующее утро будильник зазвонил, как обычно, в шесть сорок. Я открыл глаза и сморщился. Голова болела так, что трудно было даже моргать. Все внутренности во мне переплелись, а в отдельных местах, по-моему, даже завязались узлами. Я пошевелился и жалобно застонал. Энн нажала на кнопку будильника и встревоженно подняла голову: -- Что с тобой? -- Не очень хорошо себя чувствую, -- выдавил я. Боль волнами накатывала на мою несчастную голову. Я лежал, боясь пошевелиться. Даже когда Энн села рядом, потревожив матрас, это болезненно отдалось в моей несчастной головушке. -- В чем дело? -- Голова болит. И живот. -- Опять то же самое, -- констатировала Энн, -- хочешь, я вызову врача? -- Не надо. Пройдет. Просто позвони на завод и... -- Договорить я не сумел, скорчившись от судорожной боли в животе. Я заворочался, пытаясь найти положение, в котором боль была бы не такой сильной. Кажется, отпустило. -- Я полежу немного. -- Лежи, я позвоню на завод. -- Энн направилась к двери, но по дороге остановилась. -- Думаю, будет лишним предлагать тебе завтрак... -- Да, не стоит. Энн снова присела рядом и ласково погладила меня по голове. Но даже легкое прикосновение ее нежных пальцев причиняло мучительную боль. Наверное, я скривился, потому что она, словно обжегшись, отдернула руку. -- Дать тебе аспирин? -- М-м... -- согласился я, отлично понимая, что таблетка нужна мне меньше всего. -- Том, ты... -- Энн замялась, подбирая нужное слово. -- Нет, -- уже не имело смысла скрывать, что ее мысли -- не секрет для меня, -- сегодня ночью я ее не видел. Энн еще немного молча посидела рядом, потом принесла мне аспирин и тихонько закрыла за собой дверь. Я тщетно пытался заснуть. Только сон не шел ко мне, будто прятался нарочно. Поэтому я просто лежал и прислушивался, как Энн и Ричард возятся в соседней комнате. Ричарду очень хотелось поиграть со мной, но Энн решительно пресекла его попытку проникнуть в спальню. А я принялся настойчиво уговаривать себя, что уже пора принимать меры. Энн права. Возможно, наш друг Алан Портер сумеет помочь. Конечно, у моего нового дара есть определенные преимущества. Только недостатков значительно больше. Через десять минут в комнату зашла Энн. Ее лицо было абсолютно белым. Такими глазами она смотрела на меня в то утро, когда умерла ее мать. В руках она держала листок с моими ночными каракулями. -- Ты услышала это по радио? -- глухо пробормотал я. Не в силах открыть рот, Энн молча кивнула. -- О господи... Когда это случилось? -- Ночью. -- Голос наконец вернулся к Энн. -- А когда ты это написал? -- Ночью, -- ответил я. -- Мне все это приснилось, а потом, сам не знаю почему, я встал и... Теперь ты мне веришь? Энн несколько минут молча разглядывала листок с моими записями, потом вышла и принесла позаимствованную у Элси утреннюю газету. Следующие полчаса мы провели сравнивая мои записи с газетной статьей. "Поезд сошел с рельсов", -- написал я. "По свидетельству кочегара Максвелла Тейлора, -- было сказано в газете, -- на рельсах оказалось препятствие, в результате чего поезд сошел с рельсов". Прожекторы, машины "Скорой помощи", санитары. "Это был кошмар, -- говорилось в газете. -- Под лучами прожекторов санитары с носилками сновали между машинами "Скорой помощи" и многочисленными жертвами, тела которых были разбросаны на площади сто квадратных ярдов". "Голова на земле", -- нацарапал я ночью. Репортер Пол Коутс написал: "Я увидел лежащую на земле голову. Одну только голову. Подоспевший санитар накрыл ее одеялом". Энн с ужасом переводила глаза с газеты на меня. Потом мы вместе уставились на броский заголовок на первой странице: "ПРИ КРУШЕНИИ ПОЕЗДА ПОГИБЛО 47 ЧЕЛОВЕК". Слова были бесполезны. Я все-таки провалился в сон, глубокий, тяжелый, словно после наркотиков. Мое тело восстанавливало силы. Около трех я проснулся и, чувствуя себя довольно неплохо, встал. Ричард и Кэнди играли во дворе. Они нашли котенка и, восторженно повизгивая, наблюдали, как он гоняется за своим хвостом. Энн в кухне сидела за столом и чистила горошек. -- Ты выглядишь намного лучше, -- отметила она. -- Голоден? -- Нет, только кофе хочется. -- Сделав несколько глотков, я поинтересовался: -- Ты кому-нибудь рассказывала о моем сне? -- Разумеется, нет, -- возмущенно фыркнула Энн, -- и не собираюсь. -- Немного помедлив, она решительно отложила в сторону нож, оставив в покое горошек. -- Том, скажи мне, что произошло, пока я была в Санта-Барбаре, -- попросила Энн и, покосившись на меня, добавила: -- Не волнуйся, после того, что случилось сегодня, я уже не могу тебе не верить. И я рассказал ей все: об Элен Дрисколл и о расческе Элизабет, о кочерге и об Элси (правда, о сне я предусмотрительно умолчал). Повествование не было долгим. Внимательно выслушав его, Энн тяжело вздохнула и снова занялась горошком. На меня она не глядела. -- Ты веришь во все это? -- спросила она. -- А ты -- нет? -- Не спрашивай, -- вздохнула она, -- я не хочу об этом думать. Кстати, если у тебя появятся сведения о моем будущем, не говори мне, пожалуйста. -- Не скажу. -- Ты имеешь в виду, что они у тебя уже есть? -- вздрогнула Энн. -- Не волнуйся, нет. Энн снова отложила в сторону нож. Очевидно, горошку сегодня суждено долго ждать своей очереди. -- Том, что ты собираешься делать? Неужели все так и будет продолжаться? Я боялся поднять глаза на расстроенную жену. Да и ответа у меня не было. -- Я же сказал, что не допущу ничего непоправимого, -- промямлил я. Прозвучало, по-моему, неубедительно. -- Я что-нибудь сделаю. Скоро. Не знаю, что именно, но сделаю. Энн недоверчиво покачала головой, но не стала продолжать разговор. -- Отнеси Элси ее газету, -- сказала она, -- и, кстати, забери у нее наши формы для выпечки кексов. Еще не осознав, о чем речь, я машинально согласился. И оцепенел. Такие простые слова!.. Жена велела забрать у соседки формы для кексов. Элементарно. До абсурда. Но в какой ужас они меня повергли! Словно я утонул в пучине безумия, где все окружающее вызывает только панический страх. Сперва я собрался снова лечь в постель и сказать, что мне плохо, дурно, что я умираю. Пусть отправляется к Элси сама. Но, поразмыслив, решил не давать повода для подозрений и вышел из дому, хотя все мое существо противилось этому поступку. Сон становился явью. Вечер, хмурое небо, я иду к заднему крыльцу, почти не сомневаясь, что увижу на двери табличку. Элси открыла дверь. На ней был желтый халат. Правда, уже не влажный. -- Добрый вечер, -- сказал я голосом механической куклы, -- я принес твою газету. -- Давай. -- Она взяла газету и, видя, что я топчусь на месте, спросила: -- Что-нибудь еще? -- Наши формы для кексов. -- Ах да! -- Она направилась к шкафу и наклонилась, чтобы достать формы из нижнего ящика. Обнажились полные ноги. Я попятился. Элси вроде бы сделала попытку прикрыть ноги, но халат был слишком коротким и тесным. Уже почти ничего не соображая, я распахнул дверь и выскочил на улицу. Элси что-то кричала мне вслед, но я уже ничего не слышал. Я сбежал с крыльца, в два прыжка преодолел аллею и оказался за забором. Резво миновав ворота нашего гаража и оказавшись за углом дома, я притормозил и прислонился к стене, ощущая острую необходимость перевести дыхание. Я ужасно вспотел и дышал как загнанная лошадь. И отчаянно дрожал. Сон и реальность слились воедино. Я уже не мог отличить одно от другого. Если бы сейчас Элен Дрисколл вышла из дверей нашего дома, я бы испугался, но не удивился. Если бы я увидел лежащую на траве Элизабет и суетящихся вокруг врачей, я бы не счел это невероятным. Я чувствовал, что мой разум достиг вершины, вот только не знал, какой именно. Внезапно я вспомнил о формах для кекса и ужасно разволновался. Я не мог без них вернуться. Энн будет сердиться. Мне нужны были эти чертовы формы. Любые. Я отклеился от стены и побежал к дому Фрэнка и Элизабет, машинально отметив, что Элси стоит на крыльце и с из