его, с сомнением задержавшись на высокой темноволосой девушке, сидевшей подле чана, снова вернулся к Мышелову. В глазах у Северянина появилась тень подозрения. Мышелов сложил руки на груди, раздул ноздри вздернутого носа и вернул другу взгляд с насмешливой учтивостью парфянского посла. Затем резко повернулся, обнял и поцеловал сидевшую рядом с ним косоглазую гречанку, молча ухмыльнулся Фафхрду, отряхнул с груботканой туники из серого шелка осыпавшуюся с век девицы сурьму и снова скрестил руки на груди. Фафхрд начал тихонько постукивать донышком кубка о ладонь. Его широкий, туго затянутый кожаный пояс с пятнами пота, которым была пропитана и белая льняная туника, легонько поскрипывал. Между тем предположения относительно личности человека, наложившего заклятие на Фафхрдову галатийку, покружили по кабачку и неуверенно остановились на высокой темноволосой девушке, - возможно, потому, что она сидела особняком и в перешептываниях не участвовала. - Она слегка с приветом, - сообщила Мышелову Хлоя, косоглазая гречанка. - Многие называют ее Салмакидой [Салмакида - в греческих легендах нимфа источника, без взаимности влюбившаяся в гермафродита, отчего боги объединили их в одно существо] Молчуньей, но я знаю, что ее настоящее имя Ахура. - Персиянка? - осведомился Мышелов. Хлоя пожала плечами. - Она здесь сшивается уже не один год, хотя никто толком не знает, где она живет и чем занимается. Раньше это была веселая девчушка, не прочь посудачить, хотя с мужчинами не водилась. Однажды даже подарила мне амулет, сказала, он от кого-то защищает, я до сих пор его ношу. А потом на какое-то время она пропала, - продолжала болтать Хлоя, - а вернулась уже такая, какой ты ее видишь, - робкая, слова не вытянешь, а в глазах - выражение человека, подсматривающего в щелку в дверях борделя. - Ах вот как, - бросил Мышелов. Он не сводил одобрительного взгляда с темноволосой девушки даже несмотря на то, что Хлоя дергала его за рукав. Гречанка мысленно огрела себя палкой по пяткам: зачем она поступила как последняя дура и обратила внимание мужчины на другую девушку? Фафхрда эта немая сцена с толку не сбила. Он продолжал сверлить Мышелова взглядом с упорством целой аллеи каменных египетских колоссов. Котелок его гнева наконец забулькал. - Послушай, ты, поскребыш мудрого и цивилизованного мира, - начал он. - По-моему, это верх вероломства - пробовать на мне свое паскудное колдовство. - Полегче, извращенец, - промурлыкал Мышелов. - Подобные неприятности случались и с другими, к примеру, с одним пылким ассирийским военачальником, чья возлюбленная превратилась под одеялом в паука, или с неким страстным эфиопом, внезапно обнаружившим, что он болтается в нескольких ярдах над землей и пытается поцеловать жирафу. Воистину, для человека, знакомого с анналами чародейства и колдовства, нет ничего нового. - К тому же, - продолжал Фафхрд, и его бас зарокотал в тишине, - разве это не предел подлости - проделывать со мной свои свинские фокусы, когда я вконец расслабился? - Если б я вздумал удержать тебя от распутства с помощью чар, - гнул свое Мышелов, - мне вряд ли пришло бы в голову начинать превращения с твоей женщины. - Более того, - не унимался Фафхрд, подавшись вперед и положив ладонь на длинный кинжал в ножнах, лежавший рядом на скамье, - я расцениваю как прямое и возмутительное оскорбление тот факт, что для своих опытов ты выбрал галатийскую девушку, представительницу расы, родственной моей. - Мне уже и раньше, - зловеще заметил Мышелов, скользнув пальцами под тунику, - приходилось сражаться с тобой из-за женщины. - Но раньше, - еще более зловеще отозвался Фафхрд, - тебе не приходилось сражаться со мной из-за свиньи! На несколько мгновений Северянин застыл в весьма воинственной позе: набычившись, выпятив нижнюю челюсть и прищурив глаза. Потом он начал смеяться. Смех Фафхрда - это было нечто. Прорываясь шумным фырканьем сперва через ноздри, потом сквозь зубы, он быстро переходил в ржание, сотрясавшее все тело Северянина, и наконец превращался в громовой рев, который непременно свалил бы варвара с ног, если бы он не держался изо всех сил, широко расставив ноги и откинув назад голову, словно под напором урагана. Это был смех бичуемого бурей леса или моря, смех, вызывавший в воображении величественные картины, будто возникшие из давних, гораздо более буйных и здоровых времен. Это был смех древних богов, наблюдающих за созданным ими человеком и отмечающих свои упущения, промахи и ошибки. Губы Мышелова начали кривиться. Он скорчил страшную рожу, стараясь не поддаться этой заразе, но тут же сдался. Фафхрд на секунду умолк, немного отдышался и, схватив кувшин с вином, осушил его до дна. - Свинские фокусы! - прогрохотал он и снова заржал. Подонки тирского общества, придя в какое-то неясное возбуждение, с изумлением и благоговейным страхом пялили на друзей глаза. Впрочем, среди них нашлась одна личность, чья реакция заслуживала внимания. Темноволосая девушка жадно вглядывалась в Фафхрда, впитывала все издаваемые им звуки, в глазах у нее читалась какая-то странная жажда, любопытство, озадаченность - и расчет. Мышелов заметил это и, прекратив смеяться, стал наблюдать за девушкой. Мысленно Хлоя нанесла особенно жестокий удар по подошвам своих мысленно же связанных босых ног. Смех Фафхрда понемногу стал стихать. Гигант беззвучно выдохнул из себя все его остатки, вздохнул уже нормально и засунул большие пальцы за пояс. - На нас уже смотрит утренняя звезда, - сообщил он Мышелову, задрав голову и глядя в окошко в крыше. - Пора приниматься за дело. И без дальнейшего шума они с Мышеловом вышли из погребка, отодвинув с дороги только что появившегося и вусмерть пьяного пергамского купца, который озадаченно уставился им вслед, словно пытаясь сообразить: были ли это бог-колосс и его раб-карлик или же плюгавый колдун с покорным ему громадным автоматом. На этом все могло бы и закончиться, и тогда две недели спустя Фафхрд просто объяснял бы, что происшествие в винном погребке - это всего лишь плод пьяного воображения нескольких людей - подобные вещи случались с ним и прежде. Однако ничто на этом не закончилось. Провернув "дело" (оно оказалось гораздо более замысловатым, чем предполагалось, и превратилось из простого сговора с сидонскими контрабандистами в роскошную интригу, вовлекшую в свою орбиту киликийских пиратов, похищенную каппадокийскую принцессу, подделанное кредитное письмо сиракузского финансиста, соглашение с работорговкой с Кипра, свидание, обернувшееся на деле засадой, несколько бесценных драгоценностей, похищенных из египетской гробницы, которых никто никогда не видел, и шайку идумейских головорезов, которые на всем скаку вылетели из пустыни, чтобы спутать всем карты), Фафхрд и Мышелов вернулись в нежные объятия и к тихим многоязычным речам портовых дам, и тут с Фафхрдом снова приключился свинский фокус, на сей раз завершившийся поножовщиной с несколькими типами, которые решили, что спасают хорошенькую вифинянку от гибели в соленой и вонючей жидкости, куда заталкивал ее озверевший рыжеволосый гигант - это Фафхрд настоял на том, чтобы окунуть девицу, пока она не вернулась в первоначальное состояние, в бочку с рассолом от маринованной свинины. Это происшествие натолкнуло Мышелова на мысль, которую, впрочем, он так и не открыл Фафхрду: нанять какую-нибудь сговорчивую девицу, заставить Фафхрда превратить ее в свинью, немедленно продать последнюю мяснику, затем, когда она уже в качестве разъяренной девицы убежит от мясника, продать ее какому-нибудь любвеобильному купцу, пустить вслед за ним Фафхрда, чтобы он опять превратил ее в свинью (к тому времени Северянин научится делать это, просто строя девушке глазки), потом продать ее другому мяснику и так далее. Низкие цены, быстрый заработок. Некоторое время Фафхрд упрямо продолжал подозревать Мышелова, который иногда по-любительски занимался черной магией и повсюду таскал с собой кожаную шкатулку с различными странными инструментами, стянутыми им из карманов у чародеев, а также редкие книги, наворованные из халдейских библиотек, и это несмотря на то, что из долгого опыта Фафхрд прекрасно знал: Мышелов ничего не читал систематически, кроме предисловий (хотя нередко раскрывал книги посередине, сопровождая свое якобы чтение бросаемыми по сторонам проницательными взорами и ядовитыми замечаниями), и к тому же в процессе колдовства ему никогда еще не удавалось достичь дважды одних и тех же результатов. Мышелов вряд ли сумел бы два раза подряд совершить метаморфозу с возлюбленными Фафхрда, а уж о том, чтобы в обоих случаях получить в результате по свинье, и речи быть не могло. К тому же превращений уже было не два, а больше: собственно говоря, теперь они происходили постоянно. Более того: Фафхрд, в сущности, вообще не верил в магию, а в магию Мышелова и подавно. И если хоть малейшие сомнения у него оставались, они мгновенно рассеялись, когда смуглая египетская красотка с атласной кожей превратилась в объятиях Мышелова в гигантскую улитку. Отвращение Мышелова, увидевшего на своих шелковых одеждах следы слизи, было неподдельным и ничуть не уменьшилось, когда два наблюдавших за сценой бродячих коновала заявили, что не видели никакой улитки, ни гигантской, ни даже обычной, и пришли к заключению, что Мышелов страдает малоизученной разновидностью копытной гнили, которая вызывает у больного галлюцинации и от которой они готовы предложить редкое мидийское лекарство, причем по дешевке - всего девятнадцать драхм за баночку. Ликование Фафхрда по поводу конфуза приятеля продолжалось недолго: после ночи отчаянных и далеко зашедших опытов, в результате которых, как уверяли некоторые, от сидонской гавани до храма Мелькарта пролегла цепочка улиточных следов, наутро весьма озадачивших всех тирских дам и половину их супругов. Мышелов обнаружил нечто, о чем подозревал уже давно, но все же надеялся, что это не так: только Хлоя оставалась невосприимчивой к заразе, которую несли его поцелуи. Нет нужды говорить, что это обстоятельство порадовало Хлою до чрезвычайности. Словно два блистающих меча, ее косые глаза разили всех вокруг высокомерным самодовольством, и свои мысленно израненные ноги она теперь стала умащивать лишь дорогими благовонными притираниями, причем отнюдь не умозрительными, поскольку, воспользовавшись своим положением, она быстренько выкачала из Мышелова немало золота, которого ей хватило, чтобы купить рабыню, в чьи обязанности входило, в сущности, лишь упомянутое умащивание. Теперь Хлоя уже не старалась отвлекать внимание Мышелова от других женщин, а не без удовольствия поступала как раз наоборот, и когда в очередной раз, зайдя в таверну "Пурпурная Улитка", они встретили там темноволосую девушку по имени не то Ахура, не то Салмакида-Молчунья, косоглазая гречанка решила сообщить о последней кое-что еще. - Имей в виду, Ахура вовсе не такая уж невинная, хотя и держится особняком. Однажды она спуталась с каким-то стариком - еще до того, как подарила мне амулет, - а в другой раз я слышала, как одна шикарная персиянка кричала на нее: "Что ты сделала со своим братом?" Ахура ничего не ответила, только посмотрела змеиным взглядом, так что та выскочила как ошпаренная. Бр-р! Видел бы ты ее глаза! Однако Мышелов сделал вид, что это его не интересует. Разумеется, если бы Фафхрд вежливенько попросил, Хлоя ему тут же и отдалась бы, да и сама гречанка была не прочь получше прибрать парочку к рукам, хотя бы и таким способом. Но гордость, не позволяла Фафхрду принять от друга подобное одолжение; более того, в последние дни он не раз обзывал Хлою скучной и неаппетитной созерцательницей собственного носа. Поэтому Северянину приходилось волей-неволей вести монашескую жизнь, стойко выдерживать презрительные женские взгляды за столом в кабачке, отгонять раскрашенных мальчиков, превратно истолковывавших его женоненавистничество, да сдерживать сильное раздражение, вызываемое растущими слухами относительно того, что он оскопил себя и сделался тайным жрецом Кибелы. Пересуды и домыслы до такой степени исказили истинную картину происшедшего, что не помогало решительно ничего: хотя подвергавшиеся превращению девицы из опасения нанести ущерб своей репутации твердили, что это выдумки, но все напрасно. Одни решили, что Фафхрд впал в мерзкий содомский грех, и требовали публично отдать его под суд. Другие считали его счастливчиком, которого навещала обратившаяся свиньей влюбленная в него богиня, и который поэтому презирает всех земных девушек. Третьи шепотом заявляли, что он - брат Кирки и имеет постоянным местожительством плавучий остров в Тирренском море, где держит стадо свиней, в которых со свойственной ему жестокостью превратил многих потерпевших кораблекрушение дев. Северянин больше не смеялся, под глазами у него появились черные круги; вскоре он начал осторожные расспросы в среде волшебников в надежде отыскать какое-нибудь контрзаклятие. - Кажется, я нашел лекарство от твоего неприятного недуга, - однажды вечером беззаботно заявил Мышелов, откладывая в сторону коричневый папирус с оборванными краями. - Натолкнулся в этом заумном трактате Исайи-бен-Эльшаза по демонологии. Здесь сказано, что если любимая тобой женщина изменяет свой облик, ты должен продолжать заниматься с ней любовными играми, веря, что сила твоей страсти поможет ей обрести первоначальный вид. Отложив меч, который он точил, Фафхрд поинтересовался: - Тогда почему ты больше не целуешь улиток? - Это не слишком приятное занятие. К тому же у меня - человека, лишенного варварских предрассудков, на крайний случай есть Хлоя. - Как же! Ты не бросаешь ее просто из гордости. Знаю я тебя. Уже неделю ты ни о ком, кроме Ахуры, не думаешь. - Штучка хорошенькая, но не в моем вкусе, - ледяным тоном ответил Мышелов. - А вот тебе она, похоже, и впрямь вскружила голову. Как бы там ни было, тебе следует попробовать мое лекарство. Свиньи со всего мира с визгом побегут за тобой, вот увидишь. Между тем Фафхрд дошел до того, что, держась на почтительном расстоянии от очередной свиньи, созданной его неутоленной страстью, предложил ей лохань помоев в надежде добиться чего-либо добротой. Но в результате ему опять пришлось признать свое поражение и сунуть несколько серебряных афинских дидрахм с изображением совы, устроившей истерику скифской девице, у которой расстроился желудок. Оказавшийся поблизости безмозглый, но любопытный молодой греческий философ заявил Фафхрду, что важна лишь душа или сущность любимого человека, а его внешность не играет ни малейшей роли. - Ты принадлежишь к сократической школе? - нежно осведомился Фафхрд. Грек кивнул. - Сократ ведь был философом, способным не моргнув глазом выпить неограниченное количество вина? Снова последовал быстрый кивок. - И это потому, что его рациональная сущность главенствовала над животной? - А ты человек образованный, - ответил грек с уважительным, но таким же быстрым кивком. - Погоди. Считаешь ли ты себя истинным последователем своего учителя? На сей раз быстрая реакция грека сослужила ему недобрую службу. Он кивнул, а через двое суток друзья вынесли его из погребка, где он, словно какой-то удивительный младенец, лежал, свернувшись клубочком в разбитом винном бочонке. Он не мог протрезветь несколько дней, и за это время успела образоваться небольшая секта, поклонявшаяся ему как воплощению Диониса. Однако она так же быстро и распалась, когда грек частично протрезвел и выступил со своим первым пророчеством о пагубном влиянии пьянства. На следующее утро после обожествления опрометчивого философа Фафхрд проснулся с первыми лучами жаркого солнца, скользнувшими по плоской крыше, где они с Мышеловом решили переночевать. Лежа молча и недвижно, подавляя желание слабым голосом попросить кого-нибудь купить мешочек снега у ливанцев в белых бурнусах (солнце над ними щурилось даже в этот ранний час), чтобы охладить гудящую голову, Северянин приоткрыл один глаз и увидел то, что в своей мудрости и предполагал увидеть: Мышелова, сидящего на корточках и устремившего взгляд на море. - Сын колдуна и ведьмы, - обратился к нему Фафхрд, - похоже, нам снова придется прибегнуть к нашему последнему средству. Не оборачиваясь, Мышелов неторопливо кивнул. - В первый раз мы едва остались в живых, - продолжал Фафхрд. - Во второй раз мы отдали души Иным Существам, - подхватил Мышелов, словно друзья пели утренний гимн Пепле. - А в последний раз у нас отобрали светлую ланкмарскую мечту. - Он может втянуть нас в такую попойку, что мы не проснемся лет пятьсот. - Он может послать нас на смерть, и мы возродимся лишь через два тысячелетия, - продолжал Фафхрд. - Он может показать нам Пана [в греческой мифологии божество стад, лесов и полей, способное вселять в людей беспричинный ужас (отсюда выражение "панический страх")], или отдать нас древним богам, или зашвырнуть к звездам, или заслать в подземелья Квармалла, - заключил Мышелов. Несколько мгновений длилось молчание. Потом Серый Мышелов прошептал: - И все же мы должны посетить Нингобля Семиокого. И это было воистину так: как правильно догадался Фафхрд, душа Мышелова парила над морем в мечтах о темноволосой Ахуре. НИНГОБЛЬ И вот друзья прошли заснеженный Ливан и украли трех верблюдов - они приняли мудрое решение увести их у богатого землевладельца, который вынуждал своих арендаторов возделывать голые камни и засевать берега Мертвого моря, - мудрое потому, что предстать пред очи Наушника Богов с грязной совестью - дело гиблое. Через неделю страшной болтанки по пустыне - недели буквально огненной, когда Фафхрд проклял богов племени Муспелльхейма [в скандинавской мифологии - огненная страна, существовавшая еще до начала творения], в которых он, впрочем, не верил, - друзья добрались до Песчаных Гребней и Великих Песчаных Воронок и, со всеми предосторожностями миновав их, пока они вращались довольно лениво, забрались на Скалистый Остров. Как человек городской Мышелов заклеймил Нингобля за то, что тот обитает в такой "богом забытой дыре", хотя предполагал, что Торговец. Новостями и его подручные пользуются более удобной дорогой, чем та, что предназначена для посетителей, и так же, как и Фафхрд, знал наверняка, что Ловец Слухов (в особенности ложных, как наиболее ценных) должен обитать одинаково близко как к Индии и бескрайним садам Желтого Племени, так и к варварской Британии и воинственному Риму, как к дышащим испарениями трансэфиопским джунглям, так и к таинственным пустынным равнинам и достающим до звезд пикам за Каспийским морем. Переполняемые надеждой друзья стреножили верблюдов, взяли факелы и безбоязненно вступили в Бездонные Пещеры: опасность заключалась не в самом визите к Нингоблю, а в мучительной притягательности его советов, которая была столь велика, что человек следовал им независимо от последствий. Тем не менее Фафхрд заметил: - Земля разверзлась и поглотила дом Нингобля, но он застрял у нее в глотке. Только бы у нее не началась икота. Проходя по Дрожащему Мосту, перекинутому через Хлябь Элементарной Истины, которая могла поглотить свет десяти тысяч факелов и не стала бы от этого менее черной, приятели повстречали и молча проскользнули мимо невозмутимого типа в шлеме, признав в нем пришедшего издалека мингола. Их очень озадачил вопрос: был ли мингол посетителем Нингобля или его шпионом - Фафхрд ни на грош не верил в силу ясновидения семи глаз Сплетника, утверждая, что это все мошенничество для слабоумных, и что Нинг собирает сведения с помощью целого сонма разносчиков, сводников, рабов, уличных мальчишек, евнухов и повитух, которые числом превосходят армии двенадцати царей. С облегчением добравшись до другого берега пропасти, они двинулись мимо устьев множества туннелей, которые Мышелов изучал весьма пристально. - Может, зайдем в какой-нибудь наудачу, - пробормотал он, - и поищем другой мир? Ахура ведь не Афродита и даже не Астарта. - Не посоветовавшись с Нингоблем? - возмутился Фафхрд. - И унеся с собой наше проклятие? Давай-ка поторапливайся. Наконец на свешивающихся с потолка сталактитах они увидели слабый отраженный свет и вскоре уже лезли к его источнику по Лестнице Заблуждений - нагромождению громадных камней. Фафхрд, высоко задирая длинные ноги, шагал с камня на камень, Мышелов двигался прыжками, словно кот. На пути им все чаще попадались мелкие твари, которые сновали под ногами, задевали в медленном полете друзей за плечи или просто сверкали любопытными глазками из трещин и с уступов - приятели явно приближались к Архисоглядатаю. Они решили не терять время на рекогносцировку и вскоре уже стояли перед большими воротами, верхние прутья которых терялись во мраке, несмотря на горевший перед ними костерок. Однако друзей интересовали не ворота, а привратник - невероятно пузатое существо, сидевшее на полу подле груды глиняных черепков совершенно неподвижно, если не считать легкого движения, напоминавшего потирания рук. Руки - или что там у него было - скрывались под поношенным, но весьма просторным плащом, капюшон которого был наброшен на голову существа. Чуть пониже капюшона с плаща свешивались две громадные летучие мыши. Фафхрд откашлялся. Шевеление под плащом прекратилось. Затем из-под капюшона выползло нечто, что можно было бы принять за змею, если бы вместо головы у нее не находился переливчатый драгоценный камень с темным пятнышком посредине. И все же необычный отросток более всего походил бы на змею, не напоминай он так сильно какой-то экзотический цветок с толстым стеблем. Он принялся поворачиваться туда и сюда, пока не уставился на пришельцев. В этом положении он и застыл, а нарост на его конце засветился чуть ярче. Затем послышалось тихое урчание, и из-под капюшона быстро вылезли еще пять таких же стеблей и тоже нацелились на пришельцев. Шесть черных зрачков расширились. - Послушай, ты. Толстобрюхий Пожиратель Слухов! - нервно заговорил Мышелов. - Неужто нельзя обойтись без этой игры в гляделки? При первой встрече с Нингоблем Семиоким люди всегда чувствовали себя немного не в своей тарелке. - Это неучтиво, Мышелов, - послышался из-под капюшона тонкий дрожащий голосок. - Люди, пришедшие за мудрым советом, не должны начинать разговор с насмешек. Но сегодня я в хорошем настроении и готов выслушать ваши проблемы. Погоди-ка, из какого мира вы с Фафхрдом явились? - С Земли, и тебе это прекрасно известно. Царь Клочков Лжи и Лоскутов Лицемерия, - тонким голосом ответил Мышелов и подошел поближе. Три глаза продолжали неотступно следить за его передвижениями, а четвертый оставался нацеленным на Фафхрда. - И снова ты проявил неучтивость, - печально прошептал Нингобль и покачал головой, так что его глаза на стеблях заколыхались. - Думаешь, легко уследить за всеми временами, пространствами и многочисленными мирами? Кстати о времени: не думаете ли вы, что вам самое время оставить меня в покое? Вы непрестанно докучаете мне, и все потому, что когда-то по моей просьбе добыли мне неродившегося упыря, которого мне нужно было расспросить о его родителях. Услуга была плевая, мне только хотелось вас развеселить, и, клянусь Бесследным Божеством, я отплатил за нее сторицей. - Чушь, Повитуха Секретов, - отозвался Мышелов и бесцеремонно шагнул вперед, вновь обретя присущую ему веселую наглость. - В глубине брюха ты дрожишь от восторга, что имеешь шанс поделиться своими знаниями с такими благодарными слушателями, как мы, и тебе известно об этом не хуже моего. - Ты так же далек от истины, как я - от разгадки секрета Сфинкса, - заметил Нингобль; при этом четыре его глаза следили за передвижениями Мышелова, пятый не отрывался от Фафхрда, а шестой, изогнувшись вокруг капюшона, появился с другой стороны и подозрительно уставился друзьям в спины. - Да нет. Древний Разносчик Пересудов, я уверен, что ты был ближе к Сфинксу, чем любой из его каменных возлюбленных. Да и свою пустяковую загадку он явно почерпнул из твоих бездонных запасов. От столь приятной лести Нингобль задрожал, как желе. - Тем не менее, - голосом флейты провозгласил он, - сегодня я в хорошем настроении и готов вас выслушать. Но имейте в виду: ваша загвоздка, скорее всего, окажется и мне не по зубам. - Нам известно, какую ты проявляешь изобретательность перед лицом непреодолимых препятствий, - миролюбиво ответил Мышелов. - А почему твой друг не подойдет поближе? - внезапно снова забрюзжал Нингобль. Фафхрд ждал этого вопроса. Ему всегда было не по нутру подлаживаться под настроение того, кто называл себя Величайшим Волшебником и Наушником Богов. Но уж совершенно невыносимым было то обстоятельство, что на плечах у Нингобля висели две летучие мыши, которых он в качестве открытой насмешки над Одином называл Хугин и Мунин [в скандинавской мифологии Один - верховный бог, которому, среди прочих, служили два ворона - Хугин и Мунин]. Для Фафхрда это было делом скорее патриотическим, нежели религиозным. В Одина он верил лишь в минуты сентиментальной расслабленности. - Убей этих мышей или выкинь их куда-нибудь, и я подойду, - решительно проговорил он. - На это я вообще отвечать не стану, - обиделся Нингобль, - потому что всем известно, что пререкаться мне не позволяет здоровье. - Но, Наставник Обманщиков, - бросив уничтожающий взгляд на Фафхрда, замурлыкал Мышелов, - это очень жаль, потому что я как раз собирался попотчевать тебя замысловатым скандалом, который пятничная наложница сатрапа Филиппа утаила даже от своей доверенной невольницы. - Впрочем, - тут же уступил Многоглазый, - Хугину и Мунину как раз пора кормиться. Летучие мыши неохотно расправили крылья и неторопливо скрылись во тьме. Фафхрд сбросил оцепенение и шагнул вперед, стойко выдерживая взгляд удивительных глаз, которые он считал простыми шариками, управлявшимися с помощью хитроумного механизма. Седьмого глаза Нингобля не видел никто, и даже никто не хвастался, что видел, - не считая Мышелова, который утверждал, что это - второй глаз Одина, похищенный у мудрого Мимира [в скандинавской мифологии великан, хозяин источника мудрости, которому Один отдал один глаз за мудрость, содержащуюся в источнике]: сам Мышелов в это не верил, но любил подразнить своего приятеля - Северянина. - Здорово, Змееглазый, - прогудел Фафхрд. - А, это ты, пентюх? - небрежно отозвался Нингобль. - Присаживайтесь оба к моему скромному огню. - Неужто нас не пригласят за большие ворота разделить твою легендарную роскошь? - Не надо смеяться надо мной, Серый Мышелов. Всем известно, что я - всего-навсего сирый и убогий Нингобль. Мышелов лишь вздохнул и присел на корточки: он прекрасно знал, что Сплетник более всего дорожит своей репутацией как существа бедного, скромного, смиренного и сдержанного, потому и играет роль собственного привратника, хотя изредка за большими воротами раздавался приглушенный звон систров, сладострастные всхлипы флейты и хихиканье принимавших участие в представлениях театра теней. По на сей раз Нингобль лишь жалобно покашливал, дрожал от холода и, казалось, грел у огня свои спрятанные под плащом члены. По железу и камню пробегали смутные тени, шуршали вокруг маленькие твари с широко раскрытыми глазами и настороженными ушами, а над ними ритмично колыхались стебли шести глаз. Время от времени Нингобль, будто бы наугад, извлекал из огромной кучи черепок и быстро прочитывал выцарапанный на нем текст, не нарушая ритмичного движения стеблей и, соответственно, течения мыслей. Мышелов и Фафхрд уселись рядом с ним. Едва Фафхрд открыл рот, как Нингобль поспешно спросил: - А что там, дети мои, вы хотели рассказать мне насчет пятничной наложницы? - Разумеется, Маэстро Лжи, - быстро перебил его Мышелов. - И не столько наложницы, сколько трех евнухов - жрецов Кибелы и рабыни с Самоса - очень смачная и запутанная заварушка. Дай мне немного времени - пусть она поварится у меня в голове, чтобы я мог подать ее тебе без жира преувеличения и с приправами истинных подробностей. - А пока мы будем дожидаться, когда раскочегарится котелок Мышелова, - небрежно вставил Фафхрд, наконец-то приноровившийся к происходящему, - ты, чтобы тебе не было скучно, можешь разрешить нашу пустячную проблему. И он без лишних слов рассказал о терзаниях, связанных с превращением девушек в свиней и улиток. - Говоришь, только Хлоя оказалась невосприимчивой к этим чарам? - задумчиво переспросил Нингобль и отшвырнул очередной черепок в дальний конец кучи. - Что ж, это наводит меня на мысль о... - Крайне занятном замечании в конце четвертой эпистолы Диотимы [согласно Платону, жрица, которая должна была искупить грехи афинян во время чумы 429 г. до н.э.; Сократ заимствовал у Диотимы определение любви как стремление к прекрасному] к Сократу? - вставил смышленый Мышелов. - Я ведь прав, отец? - Нет, не прав, - холодно отозвался Нингобль и продолжал, обращаясь к Фафхрду: - Когда этот интеллектуальный клещ пытался впиться в кожу моего рассудка, я как раз собирался сказать, что Хлою явно кто-то или что-то защищает. Ты не знаешь, может, она пользуется особой благосклонностью какого-либо божества либо демона, или постоянно бормочет какую-нибудь руну либо заклинание, или все время носит либо рисует на теле какой-нибудь талисман либо амулет? - Однажды она говорила, - немного помолчав, неуверенно отозвался Мышелов, - про амулет, подаренный ей несколько лет назад какой-то не то персиянкой, не то наполовину персиянкой, наполовину гречанкой. Но это, конечно, пустяк, ерунда. - Конечно. А теперь скажи: когда девушка превратилась в свинью в первый раз, Фафхрд смеялся своим смехом? Смеялся? Это было неосторожно, а я ведь предупреждал. Не выставляйте слишком часто напоказ свою связь с древними богами, не то какой-нибудь алчный стяжатель из бездны... - Но в чем заключается наша связь с древними богами? - нетерпеливо, однако без особой надежды спросил Мышелов. Фафхрд лишь насмешливо хмыкнул. - О таких вещах вслух не говорят, - отрезал Нингобль. - А кто-нибудь проявлял особый интерес к смеху Фафхрда? Мышелов заколебался. Фафхрд кашлянул. Мышелову оставалось лишь признаться: - Да была там одна девица, которая проявила чуть больше внимания, чем другие, к его ржанию. Персиянка. Да, вспомнил: это как раз она подарила Хлое амулет. - Ее зовут Ахура, - добавил Фафхрд. - Мышелов в нее втюрился. - Выдумки! - рассмеялся Мышелов, и его полные суеверного страха глаза двумя клинками пронзили Фафхрда. - Уверяю тебя, отец, что эта робкая и глупенькая девчушка никоим образом не может быть связана с нашими бедами. - Разумеется, коли ты так говоришь, - заметил Нингобль с ледяным укором в голосе. - Одно я могу вам сказать: тот, кто наложил на вас это постыдное заклятие, является - если его можно вообще причислить к роду людскому - мужчиной... (Мышелов почувствовал облегчение. Ему становилось не по себе от мысли, что гибкая темноволосая Ахура подвергнется методам допроса, какие по слухам использовал Нингобль. Он злился на себя за неуклюжие попытки отвлечь внимание Нингобля от Ахуры. Когда дело касалось этой девушки, разум покидал Мышелова.) - ...и адептом, - заключил Нингобль. - Да, дети мои, адептом, мастером самой что ни на есть черной магии. Мышелов вздрогнул. Фафхрд только проворчал: - Опять? - Да, опять, - подтвердил Нингобль. - Хотя почему - если не считать вашей связи с древними богами - вы можете представлять интерес для этих темных людей, я просто ума не приложу. Они не из тех, кто сознательно выходит на залитую светом авансцену истории. Они ищут... - Во кто же это? - перебил Фафхрд. - Помолчи, Расчленитель Риторики. Они ищут тень, и не без оснований. Это талантливейшие любители в деле высокой магии, которые считают ниже своего достоинства достижение практических целей и лишь тешат свое ненасытное любопытство, а потому вдвойне опасные. Они... - Но как его имя? - Погоди ты. Душитель Красноречия. Эти нечестивцы по-своему бесстрашны, они считают себя равными самой судьбе и презирают полубогиню удачи, беса случая и демона невероятного. Словом, это враги, перед которыми вы должны лишь дрожать и перед волей которых склоняться. - Но его имя, отец, его имя? - взревел Фафхрд, а Мышелов, снова набравшись нахальства, заметил: - Он из Сабигунов, не так ли, отец? - Нет, не так. Сабигуны - это всего лишь невежественное племя рыболовов, живущих на ближнем берегу дальнего озера и поклоняющихся звериному богу Вину, и никому более. Этот ответ крайне развеселил Мышелова, так как, насколько ему было известно, Сабигуны придумал только что он сам. - Нет, его зовут... - Нингобль помолчал немного, потом закудахтал: - Я совсем запамятовал, что ни при каких обстоятельствах не должен называть вам его имя. - Что? - Фафхрд в ярости вскочил. - Да, дети мои, - сказал Нингобль, и его глазные стебли внезапно сделались жесткими, твердыми и бескомпромиссными. - Более того, я должен сказать, что ничем не могу помочь вам в этом деле... (Фафхрд сжал кулаки) ...и весьма этому рад... (Фафхрд выругался) ...потому что нельзя даже придумать более подходящего наказания за ваш чудовищный разврат, который я так часто оплакивал... (Фафхрд положил ладонь на рукоять меча) ...и если бы мне пришлось карать вас за ваши многочисленные грехи, то я выбрал бы точно такое же заклятие... (Это было уже слишком: Фафхрд заворчал и со словами: "Так это твоих рук дело!" - выхватил меч и начал медленно подступать к фигуре в плаще) ...Да, дети мои, вы должны беззлобно и покорно смириться с судьбой... (Фафхрд все приближался) ...А еще лучше, если вы, подобно мне, удалитесь от мира и целиком отдадитесь размышлениям и раскаянию... (Меч, блистая в свете костра, был уже всего в ярде от Нингобля) ...Будет прекрасно, если остатки этого своего воплощения вы проживете в одиночестве, окруженные преданными свиньями и улитками... (Кончик меча прикоснулся к потертому плащу) ...посвятив оставшиеся годы установлению взаимопонимания между человечеством и низшими животными. Однако... (Нингобль вздохнул, и меч замер) ...если вы все же упорствуете в своем безрассудном намерении бросить вызов этому адепту, я наверное сумею помочь вам небольшим советом, хотя предупреждаю, что вы тогда окажетесь в пучине бед, на вас будут наложены такие обязательства, что вы поседеете, их выполняя, и, кстати сказать, погибнете. Фафхрд опустил меч. Тишина в темной пещере сделалась тяжелой и зловещей. И тут Нингобль заговорил голосом отдаленным, но звучным - подобные звуки издавала статуя Мемнона в Фивах, когда на нее падали первые лучи солнца. - Вижу неотчетливо, как в заржавевшем зеркале, но все же вижу: для начала вам следует добыть кое-какие пустяки. Прежде всего покров Аримана [Ариман (Ахриман) - в иранской мифологии верховное божество зла] из тайной усыпальницы близ Персеполя... - А как же быть с воинами Аримана, отец? - возразил Мышелов. - Их ведь двенадцать. Двенадцать, отец, и все они ужасны и неумолимы. - А ты думал, я дам вам задания для щенков, которых учат приносить палку? - сердито прохрипел Нингобль. - Далее: вам следует достать прах мумии фараона Демона, правившего в течение трех жутких и неучтенных историей ночей после смерти Эхнатона... - Но, отец, - чуть зардевшись, возразил Фафхрд, - ты же знаешь, кто владеет этим прахом и чего эта женщина требует от посещающих ее мужчин. - Ш-ш-ш, я старше тебя, Фафхрд, на целую вечность. В-третьих, вы должны добыть чашу, из которой Сократ выпил цикуту; в-четвертых - побег первого Древа Жизни, и наконец... - Нингобль запнулся, словно его подвела память, достал из кучи черепок и прочел: - И наконец, вы должны найти женщину, которая приходит, когда готова. - Какую женщину? - Женщину, которая приходит, когда готова. - Нингобль бросил назад черепок и вызвал тем самым миниатюрный обвал. - Клянусь гнилыми костями Локи! [в скандинавской мифологии бог, отличавшийся насмешливым и коварным характером] - возопил Фафхрд, а Мышелов заметил: - Но, отец, никакая женщина не приходит, когда готова. Любая женщина в таком случае ждет. Радостно вздохнув, Нингобль сказал: - Не печальтесь, дети. Разве это в обычае вашего доброго друга Сплетника - давать легкие советы? - Не в обычае, - согласился Фафхрд. - Итак, собрав все, о чем я сказал, вы должны отправиться в Затерянный Город Аримана, лежащий к востоку от Армении. Давайте не будем произносить его имени даже шепотом... - Это Хатти? - прошептал Мышелов. - Нет, мясная ты муха. И почему ты перебиваешь меня, когда должен усердно вспоминать подробности скандала с пятничной наложницей, тремя жрецами-евнухами и рабыней с Самоса? - Воистину, о Соглядатай Невыразимого, я тружусь над этим, пока ум мой не устает и не начинает отвлекаться, и все из любви к тебе. Мышелов был рад, что Нингобль задал этот вопрос, поскольку сам он начисто забыл о трех жрецах-евнухах, что было весьма неосторожно: никакому здравомыслящему человеку и в голову не пришло бы утаить от Сплетника хоть крупицу обещанной дезинформации. Нингобль между тем продолжал: - Оказавшись в Затерянном Городе, вы должны найти разрушенную черную святыню, поместить женщину перед большой усыпальницей, завернуть ее в покров Аримана, дать ей выпить прах мумии в кубке из-под цикуты, предварительно смешав его с вином, которое найдете там же, где и мумию, дать ей в руку побег Древа Жизни и дождаться рассвета. - А потом? - громогласно вопросил Фафхрд. - А потом все зеркало покрывается красной ржавчиной. Я вижу лишь одно: кто-то вернется из места, которое нельзя покидать, и, кроме того, вы должны остерегаться женщины. - Но, отец, это же страшная морока - собрать по всему свету столько магической дряни, - забрюзжал Фафхрд. - Почему бы нам сразу не отправиться в Затерянный Город? - Без карты, что начертана на покрове Аримана? - прошептал Нингобль. - И ты все еще не можешь назвать имя адепта, которого мы ищем? - осмелился спросить Мышелов. - Или хотя бы имя женщины? Ничего себе щенячьи задания! Мы даем тебе суку, отец, а к тому времени, когда ты возвращаешь ее назад, она уже успевает ощениться. Нингобль чуть заметно покачал головой, шесть глаз спрятались под капюшон и засверкали оттуда таким зловещим огнем, что у Мышелова по спине побежали мурашки. - Почему, Продавец Загадок, ты всегда говоришь нам только половину? - сердито наступал Фафхрд. - Может, для того, чтобы в решительный момент наши мечи наносили удар вполсилы? Нингобль хмыкнул: - Это все потому, что я вас знаю, дети мои. Скажи я словом больше, и ты, пентюх, стал бы размахивать своим длинным мечом, угрожая совсем не тому, кому нужно. А твой друг из породы кошачьих стал бы затевать свои детские магические фокусы, причем совсем не те, что нужно. Вы ищете столь безрассудно не простое существо, а тайну, не отдельную личность, а мираж, камень, похитивший где-то кровь и жизненную субстанцию, выползший из сна кошмар. На миг друзьям показалось, что в дальнем краю мрачной пещеры нечто, долго ожидавшее чего-то, пошевелилось. Но это ощущение тут же исчезло. Нингобль самодовольно проурчал: - А теперь, когда у меня выдалась свободная минутка, я, чтобы доставить вам удовольствие, готов истратить ее на историю, которую Мышелову не терпится мне поведать. Деваться было некуда, и Мышелов начал, предварительно пояснив, что история лишь на первый взгляд имеет отношение к наложнице, трем жрецам и рабыне, тогда как ее глубинные слои касаются главным образом четырех бесчестных служанок Иштар, а также карлика, который был с лихвой вознагражден за свое уродство. Время от времени костер догорал, лемуроподобные твари бегали за дровами, и часы текли один за другим, поскольку Мышелов, рассказывая свои истории, обычно входил в раж. В одном месте Фафхрд выпучил глаза от изумления, в другом брюхо Нингобля заколыхалось, словно небольшая гора во время землетрясения, но в результате история подошла к концу, оборвавшись внезапно и будто бы посередине, как это бывает с иностранными музыкальными пьесами. Затем зазвучали слова прощания, последние вопросы, оставшиеся без ответа, и два искателя приключений пустились в обратный путь. А Нингобль принялся перебирать в уме подробности рассказа Мышелова, которыми весьма дорожил, поскольку знал, что все это была импровизация, а любимой его пословицей было изречение: "Тот, кто врет артистически, оказывается гораздо ближе к истине, нежели подозревает". Фафхрд и Мышелов почти уже спустились по лестнице из валунов, когда услышали позади легкое постукивание: Нингобль стоял наверху у самого края, опираясь на нечто вроде одной трости и постукивая о камень другой. - Дети мои! - крикнул он, и голос его прозвучал тонко, как одинокая флейта в храме Ваала. - Сдается мне, что нечто в отдаленных пространствах алчет в вас чего-то. Вы должны внимательно охранять то, что обычно охраны не требует. - Да, Крестный Отец Мистификаций. - Вы будете осторожны? - донесся до них тоненький голосок. - От этого зависит ваша жизнь. - Да, отец. Нингобль махнул еще раз на прощание и поковылял прочь. Маленькие жители тьмы последовали за ним - то ли для того, чтобы получить новые приказания и отчитаться в сделанном, то ли чтобы позабавить его своими милыми ужимками - кто его знает? Кое-кто утверждал, что Нингобля создали древние боги, чтобы люди учились угадывать и тренировали воображение на самых трудных загадках. Никто не знал, обладал ли Нингобль даром предвидения или просто умел так ловко обставлять сцену грядущих событий, что лишь ифрит или адепт мог увильнуть от исполнения отведенной ему роли. ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПРИШЛА После того, как Фафхрд и Серый Мышелов вылезли из Бездонных Пещер на ослепительный солнечный свет, след их на некоторое время затерялся. Историографы поскупились на сведения о наших героях, да это и понятно: Фафхрд и Мышелов пользовались слишком сомнительной репутацией, чтобы попасть в классический миф, были слишком загадочны и независимы, чтобы оказаться героями народных преданий, приключения их были слишком запутанны и невероятны, чтобы понравиться историкам, слишком часто они ввязывались в заварушки со всякими сомнительными демонами, разжалованными волшебниками и потерявшими доверие божествами, то есть с настоящими подонками сверхъестественного мира. И вдвойне трудно собрать материал об их действиях, когда они осуществляли свои кражи, требующие хитрости, соблюдения тайны и ловкого заметания следов. Впрочем, порой можно наткнуться на кое-какие улики, оставленные ими за этот год. Например, столетие спустя жрецы Аримана воспевали - хотя сами они были слишком умны, чтобы верить в это, - чудо похищения Ариманом своего священного покрова. Однажды ночью двенадцать ужасных воинов увидели, как грубошерстный черный покров поднимается с алтаря, словно столб паутины, гораздо выше человеческого роста, хотя фигура под покровом имела очертания человеческой. Затем Ариман заговорил из-под покрова, и воины поклонились ему, и он отвечал им темными параболами, а потом вышел гигантскими шагами из тайной усыпальницы. Сто лет спустя самый проницательный из жрецов заметил: "Это похоже на человека на ходулях или - удачная догадка! - на двух человек, один на плечах у другого". Далее следует упомянуть об эпизоде, который Никри, рабыня пресловутой Лживой Лаодики рассказала стряпухе, умащивая ушибы после очередной взбучки. Эпизод касался двух незнакомцев, посетивших ее хозяйку, попойки, в коей та предложила им принять участие, а также того, как они спаслись от черных евнухов, вооруженных кривыми саблями, которые должны были их прикончить по окончании попойки. - Ока они были чародеи, - уверяла Никри, - потому что в самый разгар оргии они превратили мою госпожу в свинью с закрученными рогами, настоящую помесь свиньи и улитки. Но еще хуже то, что они украли сундучок с вызывающими похоть винами. А когда госпожа обнаружила, что пропала и мумия демона, с помощью которой она намеревалась возбудить сладострастие в Птоломее, она заверещала от ярости и принялась охаживать меня палкой для чесания спины. Ой как больно-то! Стряпуха хмыкнула. Однако никто толком не знает, кто и в каком обличье посетил Иеронима, алчного откупщика и знатока искусств Антиохии. Однажды утром он был обнаружен в собственной сокровищнице с негнущимися и холодными, как после приема цикуты, конечностями и выражением ужаса на жирном лице; знаменитая чаша, которой он неизменно пользовался, бражничая, исчезла, хотя на столе перед ним виднелись круглые пятна от донышка. Позже он пришел в себя, но так никогда и не рассказал, что произошло. Жрецы, ухаживавшие за Древом Жизни в Вавилоне, оказалась более разговорчивыми. Однажды вечером, сразу после заката, они увидели, как на фоне сумеречного неба качаются верхние ветви дерева, и услышали щелканье прививочного ножа. Вокруг них молча замер покинутый город, откуда три четверти века назад жители были изгнаны в соседнюю Селевкию, и куда жрецы тайно и не без страха вернулись, дабы исполнять свои священные обязанности. Одни из них, мгновенно вооружившись острыми золотыми серпами, приготовились влезть на дерево, другие схватили луки, намереваясь пронзить стрелами с золотыми наконечниками неведомого святотатца, однако какая-то серая тень, напоминавшая громадную летучую мышь, внезапно снялась с дерева и скрылась за зубчатой стеной. Конечно, это мог быть человек в сером плаще, воспользовавшийся тонкой и прочной веревкой, однако в те времена ходило столько смутных слухов о существах, летающих по ночам над развалинами Вавилона, что жрецы не отважились пуститься в погоню. В конце концов Фафхрд и Серый Мышелов вновь объявились в Тире и через неделю уже были готовы к финальной части своего предприятия. Более того, они даже уже вышли за городские ворота и теперь стояли у начала построенного Александром мола - основы все расширяющегося перешейка. Глядя на мол, Фафхрд вспомнил, как однажды не представленный ему незнакомец рассказал историю о двух знаменитых героях, которые лет сто назад оказали неоценимую помощь в обреченной на неудачу обороне Тира от войск Александра Великого. Более высокий швырял громадные каменные глыбы в неприятельские корабли, низкорослый нырял в воду и перепиливал их якорные цепи. По словам незнакомца, героев звали Фафхрд и Серый Мышелов. Фафхрд тогда промолчал. Свечерело; было самое время немного передохнуть, вспомнить былые приключения, обсудить туманные, невероятные, а может, и розовые перспективы. - По-моему, сгодится любая женщина, - настаивал Мышелов, продолжая прерванный спор. - Просто Нингобль хотел напустить побольше тумана. Давай возьмем Хлою. - Если только она пойдет, когда будет готова, - чуть улыбнувшись, отозвался Фафхрд. Темно-золотой солнечный диск скатывался в морскую зыбь. Торговцы, обосновавшиеся на ближайшем к суше конце мола, чтобы в базарный день первыми встретить фермеров и пришедших из глубинки купцов, сворачивали свое хозяйство и опускали тенты. - Любая женщина в конце концов придет, если она готова, даже Хлоя, - заметил Мышелов. - Нам только придется захватить для нее шелковый шатер и кое-какие дамские мелочи. Дело нехитрое. - Вот именно, - ответил Фафхрд. - Одного слона нам, по всей видимости, хватит. Дома Тира на фоне закатного неба казались темными, лишь кое-где поблескивали медные крыши, а позолоченный шпиль храма Мелькарта опрокинулся в воду и дрожал ослепительной стрелой, летевшей навстречу широкой солнечной дорожке. Казалось, пришедший в упадок финикийский порт оцепенел, вспоминая свою былую славу и слушая вполуха последние новости о неумолимом продвижении Рима на восток, о поражении Филиппа Македонского в битве у Собачьих Голов [Киноскефалы (греч. "Собачьи Головы") - два холма в Фессалии, где в 197 г. до н.э. римляне победили Филиппа V], о подготовке Антиоха к новой битве, в которой ему должен был помочь Ганнибал из заморского Карфагена, поверженного брата Тира. - Я уверен, что если мы подождем до завтра, Хлоя придет, - гнул свою линию Мышелов. - Ждать нам придется в любом случае, ведь Нингобль сказал, что женщина не придет, пока не будет готова. С пустоши, в которую превратился Старый Тир, повеяло прохладным ветерком. Торговцы заторопились; некоторые уже двинулись вдоль мола домой, и рабы их были похожи на горбунов и тому подобных несчастных калек из-за тюков, которые они несли на своих спинах и головах. - Нет, - возразил Фафхрд, - нужно идти. Если женщина не приходит, когда готова, значит, она не женщина, которая придет, когда будет готова, а если даже она - та женщина, то ей придется постараться как следует, чтобы нас догнать. Три лошади путешественников нетерпеливо топтались на месте, лошадь Мышелова заржала. И только верблюд, на которого были нагружены бурдюки с вином, разные сундучки и тщательно завернутое оружие, стоял мрачно и неподвижно. Фафхрд и Мышелов между делом наблюдали за фигурой, движущейся по молу навстречу стремившейся домой толпе; они не то чтобы подозревали что-то, но после года столь тяжкой работы просто не имели права не принимать во внимание возможность появления грозных преследователей, которые могли оказаться или ужасными воинами, или черными евнухами с кривыми саблями, или вавилонскими жрецами с их золотым оружием, или посланцами Иеронима из Антиохии. - Хлоя пришла бы вовремя, если бы ты помог мне уговорить ее, - продолжал спорить Мышелов. - Ты ей нравишься, и вообще я уверен, что Нингобль имел в виду именно ее, потому что она - владелица амулета, защищающего от адепта. Ослепительно блеснув серебром на краю моря, солнце скрылось за горизонт. Крыши Тира сразу потухли. Храм Мелькарта черной махиной вырисовывался на фоне серого неба. Последний тент был убран, и большинство торговцев находились уже на середине мола. К берегу двигалась все та же одинокая фигурка. - Семи ночей с Хлоей тебе не хватило? - спросил Фафхрд. - К тому же, когда мы прикончим адепта и сбросим заклятие, тебе будет нужна не она. - Возможно, возможно, - отозвался Мышелов. - Но не забывай, что прежде нам нужно этого адепта поймать. И тут Хлоя может оказать услугу не только мне. Внезапно их внимание привлек слабый крик: по темной воде в египетскую гавань входило торговое судно с латинским вооружением. На долю секунды друзьям показалось, что противоположный конец мола опустел. Однако тут же на фоне моря снова показалась черная фигура, движущаяся прочь от города и не обремененная ношей. - Еще один глупец покидает милый Тир в неурочное время, - заметил Мышелов. - Ты только подумай, Фафхрд, что может значить женщина в холодных горах, куда мы идем, женщина, готовящая всякие вкусности и гладящая тебя по лбу. - Ты, малыш, думаешь явно не о моем лбе, - проговорил Фафхрд. Прохладный ветерок налетел снова, и плотно утоптанный песок чуть застонал. Тир, словно зверь, припал к земле перед таящейся во тьме угрозой. Последний торговец поспешно искал на земле какую-то оброненную вещь. Положив ладонь на холку своей лошади, Фафхрд сказал: - Двинулись. Мышелов сделал последнюю попытку: - Думаю, если мы правильно поведем разговор, Хлоя не станет брать с собой рабыню для умащивания ног. И тут они увидели, что еще один глупец, покидающий милый Тир, направляется к ним и что это женщина - высокая и стройная, в одежде, которая, казалось, вот-вот растворится в сумеречном воздухе; Фафхрд даже подумал: а не явилась ли она в Тир из какого-то небесного царства, чьи жители отваживаются спуститься на землю лишь на закате. Женщина приближалась легкой упругой походкой, и друзья увидели, что лицо ее ясно, а волосы - чернее воронова крыла, и сердце у Мышелова заколотилось: он понял, что их ожидание вознаграждено сторицей, что он наблюдает рождение Афродиты, но не из морской пены, а из сумерек, что перед ним темноволосая Ахура из винного погребка, которая больше не смотрит с холодным и сдержанным любопытством, а радостно улыбается. Фафхрд, почувствовавший нечто подобное, медленно проговорил: - Так, значит, ты и есть женщина, которая пришла, когда была готова? - Ага, - весело добавил Мышелов, - а известно ли тебе, что еще минута - и ты опоздала бы? ЗАТЕРЯННЫЙ ГОРОД В течение следующей недели, упорно двигаясь на север вдоль края пустыни, друзья не узнали почти ничего об истории и побуждениях своей таинственной спутницы сверх немногих сомнительных сведений, сообщенных им Хлоей. На вопрос, зачем она пришла, Ахура отвечала по-разному: то, дескать, ее направил Нингобль, то, мол, Нингобль не имеет к этому никакого отношения и все получилось случайно, то будто бы древние боги послали ей сновидение, в котором она искала брата, потерявшегося во время поисков Затерянного Города Аримана, а чаще ответом было просто молчание, казавшееся друзьям порой лукавым, порой мистическим. Тем не менее она стойко сносила все лишения, оказалась неутомимой наездницей и не жаловалась, когда ей приходилось спать на голой земле, завернувшись в плащ. Словно какая-то сверхчувствительная перелетная птица, она всегда стремилась как можно скорее продолжить путь. Когда представлялась возможность, Мышелов со всем усердием оказывал ей знаки внимания, причем его сдерживало лишь опасение превратить девушку в улитку. Однако через несколько дней этих мучительных радостей он заметил, что Фафхрд был бы не прочь оказаться на его месте. Очень скоро приятели стали соперниками, всякий раз оспаривая право предложить Ахуре помощь - в тех редких случаях, когда таковая требовалась, - пытаясь перещеголять друг друга хвастливыми россказнями о невероятных приключениях и следя, чтобы другой не оставался с девушкой наедине ни на миг. Никогда раньше ни один из них не был столь ошеломительно любезен. Они оставались добрыми друзьями и понимали это, однако друзьями весьма неприветливыми, и это они понимали тоже. А то ли робкое, то ли лукавое молчание Ахуры только их подстегивало. Перейдя вброд Евфрат немного южнее развалин Кархемиша, они двинулись к истокам Тигра, взяв немного восточнее того пути, которым Ксенофонт [Ксенофонт Афинский (430-355 г. до н.э.) - историк и писатель, принявший участие в походе против Артаксеркса и после поражения возглавивший отступление греческих наемников] вел свои десять тысяч. Неприветливость двух друзей достигла предела. Однажды, когда Ахура отъехала чуть в сторону, позволив своей лошади пощипать сухую траву, они уселись на валун и принялись вполголоса спорить: Фафхрд предлагал прекратить ухаживания за девушкой, пока не завершится их поиск, тогда как Мышелов упорно отстаивал свое право первенства. Они так разгорячились, что заметили подлетевшего белого голубя лишь тогда, когда он, хлопая крыльями, уселся на руку Фафхрда, которую тот выбросил в сторону, желая подчеркнуть свою готовность на время отстать от девушки, если, конечно, так же поступит и Мышелов. Прищурившись, Фафхрд снял с лапки голубя кусочек пергамента и прочел: "В девушке таится опасность. Вам обоим следует от нее отказаться". Внизу стояла маленькая печать с изображением семи беспорядочным образом расположенных глаз. - Всего семь глаз! - заметил Мышелов. - Ну и скромник! Он на несколько мгновений умолк, пытаясь представить гигантскую паутину нитей, с помощью которой Сплетник собирал сведения и вел свои дела. Однако благодаря этой неожиданной поддержке Фафхрду удалось вытянуть из него согласие, и друзья торжественно поклялись не приставать к девушке и никак к ней не подкатываться, пока они не найдут адепта и не разберутся с ним раз и навсегда. Теперь они двигались по земле, где не было ни городов, ни караванных троп, земле, подобной той, по которой вел своих воинов Ксенофонт - земле студеных и туманных рассветов, ослепительных полудней и предательских закатов, напоминающих об осторожных и кровожадных горных племенах, вошедших в общеизвестные легенды о "маленьком народце", который был так же похож на людей, как кошки на собак. Ахура, казалось, не замечала внезапного отсутствия внимания к ее персоне и оставалась все такой же вызывающе застенчивой и непонятной. Между тем отношение Мышелова к Ахуре начало претерпевать медленные, но глубокие изменения. То ли его безудержная страсть пошла на убыль, то ли его ум, не занятый более изобретением комплиментов и острот, стал прозревать глубже, но только Мышелов начал склоняться к мысли, что полюбил он не всю Ахуру, а лишь крошечную искорку в темной душе незнакомки, с каждым днем становившейся все более загадочной, подозрительной и даже отталкивающей. Он припомнил другое имя, которым Хлоя называла Ахуру, и его тут же заполонили странные мысли, связанные с легендой о Гермафродите, купавшемся в Карийском источнике и слившемся в одно целое с нимфой Салмакидой. Теперь, глядя на Ахуру, он видел лишь жадные глаза, уставившиеся сквозь прорези зрачков на мир. Ему стало казаться, что по ночам она беззвучно посмеивается над страшным заклятием, наложенным на него и Фафхрда. Его одержимость Ахурой сделалась совсем иной, он начал подсматривать за ней и изучать выражение ее лица, когда она на него не смотрела, словно надеясь таким образом проникнуть в ее тайну. Фафхрд заметил это и тут же заподозрил, что Мышелов намерен нарушить их договор. С трудом скрывая возмущение, он принялся так же внимательно наблюдать за Мышеловом, как тот наблюдал за Ахурой. Когда возникала необходимость добыть что-нибудь съестное, ни один из друзей не хотел отправляться на охоту в одиночку. Легкие и дружелюбные отношения между ними явно портились. Однажды, ближе к вечеру, когда они пересекали тенистую ложбину, откуда-то с неба камнем упал ястреб и вонзил когти в плечо Фафхрда. Северянин сжал в горсти комочек рыжеватых перьев и только потом заметил, что ястреб тоже принес записку. "Остерегайся Мышелова", - гласила она, однако в сочетании с болью от когтей ястреба оказалась для Фафхрда последней каплей. Подъехав к Мышелову, он, пока Ахура справлялась со своей норовистой лошадью, потревоженной происшествием, выложил приятелю все свои подозрения и предупредил, что любое нарушение их договоренности немедленно положит конец дружбе и приведет к смертельному поединку. Мышелов выслушал друга с отсутствующим видом, продолжая мрачно наблюдать за Ахурой. Ему очень хотелось открыть Фафхрду истинные причины своего поведения, но он сомневался, что сумеет выразить их достаточно вразумительно. Кроме того, ему было досадно, что Фафхрд неправильно его понял. Поэтому, когда Северянин резко высказал все, что думал, он ничего не ответил. Фафхрд расценил это как признание вины и в гневе ускакал прочь. Теперь они приближались к холмистой местности, откуда мидяне и персы нахлынули на Ассирию и Халдею, и где, если верить географии Нингобля, они должны были отыскать логово Князя Зла. Поначалу древняя карта на покрове Аримана не столько помогала путешественникам, сколько выводила их из себя, однако позже, благодаря на удивление толковым замечаниям Ахуры, они начали провидеть в ней какой-то тревожный смысл: там, где местность, казалось, вела к гордому кряжу с седловиной, на карте была обозначено узкое ущелье, а где по всем признакам должна была быть гора, карта указывала долину. Если карта не врала, путешественники через несколько дней должны были оказаться в Затерянном Городе. Между тем одержимость Мышелова все усугублялась и в конце концов приняла определенную, но весьма странную форму. Он решил, что Ахура - мужчина. Удивительно, однако до сих пор ни бивачная жизнь, где все постоянно друг у друга на виду, ни усердные наблюдения Мышелова не дали ясного ответа на этот животрепещущий вопрос. И, оглядываясь назад, Мышелов с удивлением вынужден был признаться себе, что не располагает никакими конкретными доказательствами. Да, судя по фигуре, жестам и вообще по всей повадке, Ахура была женщиной, однако он вспомнил раскрашенных и с подложенными мягкими частями сластолюбцев, нежных, но не приторных, которые весьма успешно изображали женственность. Нелепо - но что поделаешь. С этого момента его чрезмерная любознательность превратилась в тяжкий труд, и он усилил свою мрачную бдительность к страшному неудовольствию Фафхрда, который время от времени внезапно начинал постукивать ладонью по рукоятке меча, однако даже это не могло вынудить Мышелова отвести от девушки взгляд. Каждый из друзей пребывал в мрачной раздражительности, равно как и верблюд, который проявлял все больше и больше упрямства по мере удаления от милой его желудку пустыни. Путники неуклонно приближались к древней святыне Аримана, преодолевая мрачные ущелья и скалистые хребты, и для Мышелова настали кошмарные дни. Фафхрд казался ему грозным белолицым гигантом, смутно напоминавшим кого-то, кого он знавал в дни бодрствования, а само путешествие - продвижением наугад потусторонними путями сна. Он очень хотел бы поделиться с великаном своими подозрениями, но не мог решиться на это из-за их чудовищности, а также потому, что великан любил Ахуру. И все это время Ахура недоступным трепещущим фантомом ускользала от него, хотя когда он заставлял свой ум работать, то понимал, что поведение девушки никак не изменилось, лишь еще настойчивее стала она стремиться вперед, словно корабль, который приближается к родному порту. Наконец наступила ночь, когда он уже был не в силах сдерживать мучительное любопытство. Выбравшись из-под гнета тяжелых незапоминающихся снов, он оперся на локоть и огляделся - спокойный, как существо, в честь которого был назван. Было бы холодно, если б воздух не сохранял полнейшую неподвижность. В костре еще тлели уголья. В лунном свете Мышелов видел взъерошенную голову Фафхрда и его локоть, высунутый из-под косматого медвежьего плаща. Лунный свет падал прямо на Ахуру, лежащую у костра с закрытыми глазами, которая, казалось, едва дышала, обратив спокойное лицо прямо в небо. Ждал Мышелов долго. Наконец, беззвучно откинув серый плащ, он взял меч, обошел вокруг костра и стал на колени подле девушки. Несколько мгновений он бесстрастно всматривался в ее лицо. Но оно оставалось все той же маской гермафродита, которая так терзала его в часы бодрствования, хотя теперь он не совсем понимал, где проходит граница между сном и явью. Внезапно его руки потянулись к девушке, но он сдержался и снова замер надолго. Наконец, движением осторожным и заученным, словно у лунатика, но только еще более бесшумным, он сдвинул в сторону ее шерстяной плащ и, достав из кошеля небольшой нож, легко, стараясь не прикоснуться к коже, оттянул у шеи платье девушки и разрезал его до колен, после чего поступил точно так же с хитоном. Он был уверен, что не увидит грудей цвета слоновой кости, но они были на месте. Кошмар, однако, не рассеялся, а еще более сгустился. Внезапно Мышелова словно озарило молнией, но он даже не удивился понятому. Стоя на коленях и мрачно разглядывая девушку, он вдруг со всей отчетливостью осознал, что эта плоть цвета слоновой кости тоже не более чем маска, сделанная так же умело, как и лицо, и предназначенная для какой-то жуткой неведомой цели. Веки девушки не дрогнули, но ее губы, как показалось Мышелову, тронула мимолетная улыбка. Теперь он был абсолютно убежден, что Ахура мужчина. У него за спиной хрустнули уголья. Обернувшись, Мышелов увидел лишь полосу сверкающей стали, замершую на миг над головой у Фафхрда, словно какой-то бог, обладающий нечеловеческой выдержкой, давал смертному шанс, прежде чем метнуть в него молнию. Мышелов успел выхватить свой тонкий меч, чтобы парировать чудовищный удар. Оба клинка, от острия до рукоятки, застонали. И тут, словно в ответ на этот стон, смешиваясь с ним, продолжая его и усиливая, из абсолютного затишья с запада налетел сильнейший порыв ветра, который бросил Мышелова вперед, Фафхрда отшвырнул назад, а Ахуру перекатил через то место, где еще миг назад тлели уголья. Так же внезапно ветер стих. С последним его дуновением какой-то, похожий на летучую мышь, предмет скользнул по лицу Мышелова, и тот схватил его. Но оказалось, что это не летучая мышь и даже не большой лист. Это было очень похоже на папирус. Попавшие на пучок сухой травы уголья подожгли его. В свете этого нового костерка Мышелов расправил клочок тонкого папируса, прилетевший откуда-то с бескрайнего запада. Он неистово закивал Фафхрду, который выкарабкивался из чахлого сосняка. На папирусе жидкостью каракатицы было написано крупными буквами несколько слов, внизу виднелась замысловатая печать. "Каких бы богов вы ни чтили, прекратите ради них ссору. Немедленно отправляйтесь дальше. Следуйте за женщиной". Только теперь друзья заметили, что Ахура заглядывает им через плечо. Блистательная луна вышла из-за небольшого облачка, которое ненадолго ее заслонило. Девушка взглянула на Фафхрда и Мышелова, стянула на груди разрезанные хитон и платье и накинула сверху плащ. Путники разобрали лошадей, извлекли верблюда из зарослей колючего кустарника, где он предавался мазохистским удовольствиям, и отправились в путь. Затерянный Город отыскался неожиданно быстро, словно это была какая-то ловушка или дело рук фокусника. Ахура указала им на усеянный булыжниками утес, и через несколько минут они уже смотрели вниз, на узкую долину, загроможденную причудливо наклоненными глыбами, серебрившимися в лунном свете; на земле замысловатым узором чернели их тени. С первого взгляда стало ясно, что никакой это не город. Безусловно, в этих массивных каменных шатрах и хижинах люди никогда не жили, хотя могли поклоняться в них своим богам. Это было обиталище для египетских колоссов, каменных монстров. Но Фафхрду и Мышелову не удалось рассмотреть долину подробнее: без предупреждения Ахура пустила свою лошадь вниз по склону. Диким хмельным галопом всадники, похожие на рвущиеся вперед тени, и верблюд, напоминавший запинающееся привидение, понеслись сквозь лес свежесрубленных стволов, мимо качающихся каменных глыб размером с дворцовую стену, под арками, годными для слонов, дальше и дальше за ускользающим стуком копыт и, выскочив наконец на залитое лунным светом пространство, остановились между монументальным, похожим на саркофаг строением с ведущими к нему ступенями и грубо обтесанным каменным монолитом. Но не успели они удивиться окружающему, как заметили, что Ахура нетерпеливо подает им какие-то знаки. Друзья вспомнили инструкции Нингобля и сообразили, что вот-вот наступит рассвет. Они сгрузили всевозможные свертки и коробочки с дрожащего и кусающегося верблюда, и Фафхрд, развернув темный, редкотканый покров Аримана, накинул его на плечи Ахуре, которая молча смотрела на усыпальницу; ее лицо походило на мраморную маску нетерпения, словно девушка была каменной, как и все вокруг. Пока Фафхрд занимался другими делами, Мышелов открыл сундучок из черного дерева, похищенный у Лживой Лаодики. На него нашел шальной стих: неуклюже пританцовывая и изображая слугу евнуха, он со вкусом расположил на плоском камне кувшинчики, баночки и небольшие амфоры, извлеченные из сундучка. При этом он тоненьким фальцетом напевал: Я Селевкиду стол накрыл, И Селевкид доволен был - Душою сыт и телом, Нажравшись, прохрипел он: "В расплату оскопить его!" - А тебе шледует жнать, Фафхрд, - почему-то зашепелявил он, - што этого шеловека ошкопили еще мальшиком, поэтому это была никакая не рашплата. Что же кашается того ошкопления... - Я сейчас оскоплю тебя - отрежу твою набитую дурацкими шуточками башку! - заорал Фафхрд и схватил первый попавшийся под руку магический инструмент, однако тут же передумал. Чуть остыв, Фафхрд передал Мышелову чашу Сократа, и тот, продолжая подпрыгивать и пищать, насыпал в нее толченой мумии, добавил вина, размешал и, подскочив в фантастическом танце к Ахуре, протянул ей питье. Девушка не шелохнулась. Тогда Мышелов поднес чашу прямо к ее губам, и Ахура жадно осушила ее, не отрывая взгляда от усыпальницы. К ним подошел Фафхрд с побегом вавилонского Древа Жизни, который был на удивление свеж и весь покрыт упругими листочками, словно Мышелов срезал его миг назад. Северянин ласково разжал пальцы девушки, вложил в них веточку и сжал их снова. Все было готово, оставалось лишь ждать. Край неба зарозовел, само небо стало чуть темнее, звезды начали гаснуть, луна поблекла. Возбуждающие сладострастие зелья остыли, и предутренний ветерок больше не разносил их ароматы. Женщина продолжала смотреть на гробницу, а за ней, словно бы тоже не спуская глаз с усыпальницы, фантастической тенью сгорбился обтесанный монолит, на который Мышелов время от времени тревожно посматривал через плечо и никак не мог понять: то ли это грубая работа первобытных камнерезов, то ли нечто, намеренно обезображенное человеком из-за таящегося внутри этого камня зла. Небо постепенно бледнело, и Мышелов уже начал различать какие-то чудовищные изображения на стене саркофага - людей, похожих на каменные столбы, и животных, похожих на горы, а Фафхрд уже видел зеленые листочки в руках Ахуры. И тут произошло нечто потрясающее. В один миг листочки сморщились, а ветка превратилась в кривую черную палочку. И в то же мгновение Ахура задрожала и побелела как мел, и Мышелову показалось, что вокруг ее головы появилось чуть заметное черное облачко, как будто жившее в девушке и ненавидимое Мышеловом загадочное существо дымом выходит из ее тела, словно джинн из бутылки. Толстенная каменная крышка саркофага скрипнула и начала подниматься. Ахура двинулась к саркофагу. У Мышелова создалось впечатление, что ее, словно парус, влечет вперед черное облако. Крышка поползла вверх быстрее, будто верхняя челюсть каменного крокодила. Мышелову показалось, что черное облако торжествующе устремилось к разевающейся щели, таща за собой легкую белую фигурку. Крышка саркофага распахнулась. Ахура добежала до самого верха и то ли заглянула внутрь, то ли, как почудилось Мышелову, ее частично втянуло за собой черное облако. Девушка задрожала крупной дрожью и, словно пустое платье, плавно осела на камень. Фафхрд скрипнул зубами, в кисти Мышелова хрустнул сустав. Их пальцы до посинения стиснули рукоятки выхваченных мечей. И тут, словно бездельник после целого дня отдыха в беседке, словно индийский принц после скучного дворцового приема, словно философ после шутливой беседы, из гробницы неспешно поднялась стройная фигура. Одет человек был во все черное, лишь на туловище у него серебрился какой-то металл, его шелковистые волосы и борода были цвета воронова крыла. Но прежде всего, словно эмблема на щите человека в маске, в глаза бросался оливковый переливчатый цвет его юной кожи, какой-то серебристый отлив, наводивший на мысль о рыбьем брюхе или проказе, а также что-то знакомое в его лице. А лицом серебристо-черный человек безусловно напоминал Ахуру. АНРА ДЕВАДОРИС Опершись своими длинными руками о край гробницы, незнакомец благожелательно оглядел присутствующих и кивнул им, как старым знакомым. Затем, перескочив через каменную стену, он стал быстро спускаться по ступеням, наступив по пути на покров Аримана и даже не взглянув на Ахуру. - Вы предвидите какую-то опасность? - заметив мечи, спросил он, ласково поглаживая бороду, которая, по мнению Мышелова, могла сделаться такой густой и шелковистой лишь в гробнице. - Ты адепт? - чуть запинаясь, вопросом на вопрос ответил Фафхрд. Пропустив вопрос мимо ушей, незнакомец остановился и с довольным видом стал рассматривать нелепый набор любовных зелий. - Миляга Нингобль, - промолвил наконец он, - истинный отец всех семиглазых распутников. Полагаю, вы знаете его достаточно хорошо, чтобы догадываться, что он заставил вас притащить сюда все эти игрушки лишь потому, что они нужны ему самому. Даже в поединке со мной он не может удержаться от искушения попутно прихватить что-нибудь на стороне. Возможно, впрочем, что на сей раз старый сводник, сам того не желая, сделал перед судьбой реверанс. Во всяким случае, будем надеяться. С этими словами незнакомец расстегнул пояс и небрежно отложил его в сторону вместе с удивительно тонким мечом, заканчивавшимся серебряной рукояткой. Мышелов пожал плечами и вложил свой клинок в ножны, но Фафхрд лишь проворчал: - Ты мне не нравишься. Это ты наложил на нас свое свинское заклятие? Незнакомец смерил его насмешливым взглядом и сказал: - Ты доискиваешься причины. Ты хочешь узнать имя исполнителя, который нанес тебе вред. И едва узнав его, ты спустишь с цепи свой гнев. Но за каждой причиной стоит другая причина, и за последним исполнителем стоит еще один. Даже бессмертный не может погубить самую малую их часть. Уж поверь мне, тому, кто пошел по этому пути гораздо дальше других и у кого есть опыт в преодолении препятствий, стоящих перед теми, кто стремится жить, не ограничивая себя рамками собственного мозга и жалкого настоящего, - на пути у такого человека расставлены ловушки, он пробуждает колоссальную злобу. Я призываю вас немного погодить, прежде чем вступать в бой - так же как погожу и я с ответом на ваш второй вопрос. А свою принадлежность к адептам я охотно признаю. Услышав последнюю фразу, Мышелов почувствовал легкомысленное желание опять подурачиться, на сей раз изображая из себя мага. Перед ним стояло редкое существо, на котором он мог бы испытать хранящуюся у него в мешке антиадептовую руну! Ему захотелось процедить сквозь зубы заклинание, взмахнуть в колдовском жесте руками, плюнуть в адепта и трижды крутануться на левом каблуке против движения солнца. Но он решил пока с этим повременить. - Уж больно замысловато ты излагаешь, - с угрозой произнес Фафхрд. - Но этим-то я от вас и отличаюсь, - оживленно отозвался адепт. - О некоторых вещах говорить вообще невозможно, а о других так трудно, что человек зачахнет и умрет, прежде чем найдет нужные слова. Приходится одалживать фразы у небес, слова у звезд. А все остальное - невежественное косноязычие. Мышелов смотрел на адепта, внезапно почувствовав в нем какое-то чудовищное несоответствие, - как если бы увидел мошенничество в изгибе губ Солона, или трусость в глазах Александра, или слабоумие в лице Аристотеля. Адепт был безусловно человеком образованным, уверенным в себе и могущественным, однако Мышелову невольно пришел на мысль ребенок, патологически жаждущий набраться жизненного опыта, - робкий, болезненно любопытный маленький мальчик. Вслед за этим Мышелова пронзило непонятное ощущение, что он так долго следил за Ахурой именно ради этого секрета. Мышцы на правой руке Фафхрда напряглись, словно он собирался дать собеседнику весьма лаконичный ответ. Однако вместо этого он вложил меч в ножны, подошел к женщине и, пощупав пальцами пульс, завернул ее в свой медвежий плащ. - Дух ее отлетел ненадолго, - заявил он, - и скоро возвратится. Скажи, серебристо-серый ферт, что ты с ней сделал? - Какая разница, что я сделал с ней, с вами или с собой? - немного сварливо отозвался адепт. - Вы здесь, и у меня есть к вам дело. - Он помолчал. - Вот вкратце мое предложение: я сделаю вас адептами вроде меня, предоставлю вам любые знания, какие только сумеет вместить ваш ум, а для их расширения и углубления вы будете подвергаться всяческим заклятиям, вроде того, что я на вас наложил или решу наложить в будущем. - Погоди, Фафхрд! - взмолился Мышелов, схватив друга за руку. - Не бей его пока. Давай рассмотрим вопрос всесторонне. Почему, о благородный колдун, ты сделал это предложение именно нам и почему для этого заставил нас притащиться сюда, вместо того чтобы услышать наш ответ прямо в Тире? - Адептом?! - взревел Фафхрд, в которого Мышелов вцепился изо всех сил. - Он предлагает мне стать адептом?! А за это я должен буду и дальше целоваться со свиньями? Пойди лучше и харкни Фенриру [в скандинавской мифологии гигантский чудовищный волк] в пасть! - Что касается того, почему я затащил вас сюда, - хладнокровно промолвил адепт, - то все объясняется просто: мои способности к передвижению, точнее, к нормальному общению несколько ограниченны. Кроме этой есть и еще одна особая причина, которую я вам открою, как только мы заключим соглашение, хотя могу сказать, что вы, сами того не ведая, уже помогли мне. - Но почему именно мы? Почему? - настаивал Мышелов, с трудом удерживая Фафхрда на месте. - Некоторые "почему", если следовать за ними достаточно долго, могут увести нас за границы реального, - отозвался серебристо-черный. - Я искал знания за пределами снов обычных людей, я далеко забирался в тот мрак, что окружает умы и звезды. Но сейчас, оказавшись в самой середине этого жуткого черного лабиринта, я внезапно почувствовал, что клубок моей путеводной нити подошел к концу. Мерзкие стражи, для которых Нингобль лишь мальчик на побегушках, и даже Ормузд [Ормузд (Ахурамазда) - в иранской мифологии верховное божество, антипод Аримана] - лишь туманный символ, расставили ловушки и возвели баррикады. А мои самые яркие светочи угасли или же оказались слишком слабыми. Мне нужны новые дороги познания. - Адепт перевел на друзей взгляд, и глаза его теперь были похожи на две дырочки в занавесе. - В самой вашей сокровенной сущности есть нечто, что вы, а до вас и другие, веками стерегли пуще зеницы ока. Нечто, что позволяет вам смеяться так, как это было доступно лишь древним богам. Нечто, что позволяет вам насмехаться над ужасом, разочарованием и смертью. Разгадав это нечто, можно обрести высшую мудрость. - Ты что же, считаешь, что мы - два миленьких шарфика, которые ты можешь трепать своими склизкими пальцами? - прорычал Фафхрд. - Ты хочешь надвязать ими конец этой своей веревки и спуститься в Нифльхейм? [в скандинавской мифологии - царство мертвых] - Прежде чем трепать других, всякому адепту приходится истрепать самого себя, - серьезно ответил незнакомец. - Вы сами не знаете, какое нетронутое сокровище храните в себе или расточаете в бессмысленном смехе. А ведь в нем заключено столько богатства, столько сложностей, столько путеводных нитей, тянущихся сквозь небеса к немыслимым мирам! - Быстрые слова незнакомца зазвучали страстным призывом. - Неужто вас не подмывает понять хоть что-нибудь, неужто вы не стремитесь бросить свои детские забавы и испытать истинные приключения? Я сделаю так, что вашими врагами станут сами боги, вашими сокровищами будут звезды - только слушайтесь меня. Все люди сделаются для вас зверями, а лучшие из них - охотничьей сворой. Целоваться с улитками и свиньями? Это всего лишь прелюдия. Более великие, чем Пан, вы будете ужасом народов, бичом мира. Вселенная будет трепетать от ваших страстей, и вы обуздаете их. Этот древний смех даст вам могущество... - Да подавись ты своей мерзкой блевотиной, подонок! Заткни свое паршивое хлебало! - загремел Фафхрд. - Только покоритесь мне, моей воле! - восторженно продолжал адепт так быстро, что его борода ритмично подрагивала. - Мы поймем причину всех вещей и перекрутим их по-своему. Божественный разврат будет устилать дорогу, которой мы пойдем сквозь ненастную тьму и отыщем того, кто, таясь в бесчувственном черепе Одина, дергает за ниточки и управляет нашими жизнями. Все знание будет принадлежать нам троим. Только отдайте мне свою волю, станьте орудием моим! На мгновение Мышелова ослепил блеск столь ужасных чудес. Но он тут же стряхнул с себя морок и, пощупав бицепсы Фафхрда - они было ослабли, словно Северянин тоже начал поддаваться, но тут же вновь напружинились, - услышал собственный голос, холодно прозвучавший в гулком молчании: - Ты думаешь, тебе хватит плюгавенькой рифмы, чтобы поймать нас на свои тошнотворные посулы? Думаешь, нам интересно твое высоколобое копание в дерьме? Фафхрд, этот слизняк меня оскорбил, не говоря уж о вреде, который он нам причинил. Остается только решить, кто из нас им займется. Мне не терпится распотрошить его, начиная с ребрышек. - Да неужто вы не понимаете, какие колоссальные возможности я готов для вас открыть? Неужели у нас нет точек соприкосновения? - Только на поле боя. Зови своих демонов, колдун, или хватай оружие. Невероятное возбуждение покинуло адепта, и в глазах у него осталась лишь смерть. Чтобы решить, кому сражаться, Фафхрд подкинул в воздух чашу Сократа и выругался, когда она подкатилась к Мышелову, который с кошачьим проворством схватил свой меч по имени Скальпель. Адепт, нагнувшись, стал шарить у себя за спиной, пока не наткнулся рукой на поле с ножнами, из которых вытащил клинок, тонкий и упругий, как игла. Адепт стоял, высокий и холодно-безразличный, в лучах восходящего солнца, а черный, напоминающий человека монолит, словно напарник, склонился за его спиной. Мышелов беззвучно вытащил Скальпель из ножен и, ласково проведя пальцами по клинку, заметил на нем сделанную черным мелком надпись: "Шаг, который ты собираешься предпринять, я не одобряю. Нингобль". Раздраженно зашипев, Мышелов стер надпись о бедро и стал внимательно следить за адептом - настолько внимательно, что не заметил, что глаза лежавшей на земле Ахуры чуть дрогнули и раскрылись. - И знай, мертвый колдун, - небрежно заметил человечек в сером, - что меня зовут Серый Мышелов. - А меня - Анра Девадорис. Мышелов незамедлительно начал приводить в действие тщательно обдуманный план: сделать два быстрых прыжка вперед и в молниеносном выпаде, отбив оружие адепта, пронзить ему Скальпелем горло. Он уже увидел было, как из горла побежденного врага хлынула кровь, но на втором прыжке заметил у самых глаз жужжащий, как стрела, клинок противника. Изогнувшись так, что свело живот, он наугад отбил меч адепта. Иглообразный клинок жадным вращением захватил Скальпель, но лишь расцарапал шею Мышелова. Низко присев, Мышелов удержался на ногах, но раскрылся, и, лишь отскочив назад, ушел от второго удара Анры Девадориса, нанесенного с молниеносностью атакующей змеи. Приходя в себя для отражения очередной атаки, Мышелов удивленно таращил глаза: никогда в жизни ему не доводилось встречаться со столь быстрым противником. Лицо Фафхрда побелело. Однако Ахура, приподняв с плаща голову, улыбалась со слабой, недоверчивой, но злобной радостью - откровенно порочной радостью, совершенно непохожей на ее прежнюю, чуть заметную и насмешливую жестокость. Но Анра Девадорис, прежде чем опять пуститься в бой, с высокомерной благодарностью улыбнулся Мышелову. И вот уже иглообразный клинок устремился с виду в неторопливую, но на самом деле молниеносную атаку, а Скальпель зажужжал, неистово обороняясь. Мышелов, судорожно кружа, отступал, по лицу его струился пот, в горле пересохло, но в сердце гремело ликование: никогда еще он не дрался так хорошо, даже в то душное утро, когда с мешком на голове ему пришлось расправиться с жестоким и непредсказуемым похитителем из Египта. Внезапно к Мышелову пришла уверенность, что не напрасно он целыми днями следил за Ахурой. Мелькнуло тончайшее лезвие, и Мышелов, даже не сумев сообразить, с какой стороны Скальпеля оно чиркнуло, отскочил назад, однако недостаточно быстро, и получил укол в бок. Он жестоко резанул по рванувшейся назад руке адепта и сам едва успел отдернуть свою от ответного выпада. Противным голосом и так тихо, что Фафхрд едва услышал ее, а Мышелов не услышал вовсе, Ахура воскликнула: - Вот пробежали паучки, Анра, и пощекотали тебя своими ножками. Быть может, адепт замешкался всего на миг, а может, просто глаза его стали чуть более пустыми. Как бы там ни было, но Мышелов так и не получил долгожданной возможности начать контратаку и выйти из смертоносного круговорота своего отступления. Как он ни всматривался, ему не удалось найти брешь в стальной сети, которую без устали ткал клинок его соперника, не удавалось заметить на лице, спрятанном за этой сетью, ни единой предательской гримасы, ни малейшего намека на то, куда будет направлена следующая атака, ни раздувающихся ноздрей или приоткрытого рта, указывающих на утомление противника. Лицо это было неживым, нечеловеческим, мертвой маской машины, созданной каким-нибудь Дедалом, серебристо-лепрозной личиной монстра, вышедшего из страшной сказки. И, как и подобает машине, Девадорис черпал мощь и скорость из самого ритма боя, который подтачивал силы Мышелова. Мышелов понял: он должен нарушить этот ритм контратакой, любой контратакой, или пасть жертвой этой ослепляющей скорости. И сразу же он понял и другое: возможности для контратаки не представится, дожидаться, когда соперник ошибется в своей атаке, нельзя, нужно поставить все на карту и действовать наугад. В горле у него першило, сердце колотилось о ребра, конечности начали неметь, словно наливаясь смертельным ядом. Девадорис сделал ложный выпад ему в лицо. Одновременно Мышелов услышал глумливый голос Ахуры: - Они уже оплели паутиной твою бороду, Анра, а червячки вкусили от твоих причиндалов. Мышелов ударил наугад, и его клинок устремился к колену адепта. То ли он угадал, то ли что-то другое помешало Девадорису завершить свой смертельный выпад. Он легко парировал удар Мышелова, однако ритм уже был нарушен, и скорость замедлилась. Адепт тут же набрал ее снова, и Мышелов опять ударил наугад, опять в самый последний момент. Снова услышал он жуткую издевку Ахуры: - Личинки сплелись для тебя в ожерелье, Анра, а каждый ползущий жук останавливается, чтобы заглянуть тебе в глазницу. Это повторялось снова и снова: немыслимая скорость, догадка, мрачная издевка, но всякий раз Мышелов выгадывал лишь мгновенную передышку, не успевая начать серьезную контратаку. Он непрерывно отступал, двигаясь по кругу, ему начало казаться, что он попал в громадный водоворот. И с каждым поворотом перед глазами у него проносились неподвижные части пейзажа: сведенное судорогой белое лицо Фафхрда, громадная усыпальница, искаженное ненавистью, насмешливое лицо Ахуры, красная вспышка восходящего солнца, черный и мрачный обтесанный монолит, ряд каменных солдат, громадные каменные шатры, снова Фафхрд. Мышелов понял: еще немного - и силы оставят его раз и навсегда. Каждая удачная контратака давала ему все более короткую передышку, все слабее сбивала скорость соперника. Голова у него закружилась, в глазах потемнело. Его как будто затянуло в самую сердцевину водоворота, казалось, что черное облако, излившееся из Ахуры, окутывает его, словно вампир, отнимает у него дыхание. Мышелов знал, что у него хватит сил еще лишь на один ответный удар, поэтому решил направить его в сердце противника. Он начал готовить последнюю контратаку. Но он слишком долго мешкал. Ему не удавалось собрать необходимые для решающего удара силы, развить нужную скорость. Он увидел, что адепт готовится к молниеносному смертельному удару. Выпад Мышелова напоминал движение паралитика, который силится приподняться с кровати. И тут Ахура начала смеяться. Это был жутковатый истерический смех, несколько глуповатое хихиканье и фырканье, и Мышелов удивился, почему девушка так радуется его гибели, и, несмотря на все это, в этих звуках слышалось искаженное эхо смеха, каким смеялись он сам и Фафхрд. С удивлением Мышелов обнаружил, что иглообразный меч еще его не проткнул: молниеносное движение Девадориса стало на глазах замедляться, словно ненавистный смех петлями опутывал адепта, словно каждый его раскат прочной цепью сковывал его конечности. Мышелов согнулся над своим мечом и скорее рухнул вперед, чем сделал выпад. Послышался прерывистый вздох Фафхрда. И тут Мышелов понял, что пытается вытащить Скальпель из груди адепта и что это почему-то невероятно трудно, хотя в грудь клинок вошел легко, словно Анра Девадорис внутри был полый. Мышелов дернул еще раз, и Скальпель, выйдя наружу, выпал из его онемевших пальцев. Колени у Мышелова задрожали, голова упала на грудь, и все вокруг покрылось мраком. Мокрый от пота Фафхрд не отрывал глаз от адепта, напряженное тело которого начало покачиваться, словно каменный столб, этакий стройный собрат монолита у него за спиной. Губы Анры были растянуты в застывшей улыбке предвидения. Тело раскачивалось все сильнее, но несколько мгновений, словно жуткий маятник смерти, не падало. Наконец, похожий на каменный столб, покойник рухнул ничком. Когда его голова коснулась черной плиты, раздался ужасающий гулкий звук. Ахура вновь истерически расхохоталась. Бросившись к Мышелову, Фафхрд окликнул его по имени и принялся трясти осевшее тело. Ответом ему был храп. Словно какой-нибудь изнуренный солдат фиванской фаланги, задремавший на исходе битвы, опираясь на копье, Мышелов заснул от полной потери сил. Отыскав серый плащ, Фафхрд завернул в него Мышелова и уложил на землю. Ахура судорожно тряслась. Фафхрд посмотрел на распростертого на земле адепта, похожего на рухнувшую каменную статую. Своей худобой Девадорис напоминал скелет. Рана, нанесенная Скальпелем, почти не кровоточила, однако лоб адепта раскололся, словно яичная скорлупа. Фафхрд дотронулся до тела. Кожа была ледяной, мышцы тверды, как сталь. Фафхрду приходилось видеть людей, окоченевших сразу после смерти, например, македонцев, сражавшихся слишком отчаянно и слишком долго. Однако они перед смертью теряли силы и даже пошатывались. Анра же Девадорис до самого последнего момента выглядел свежим и уравновешенным, несмотря на то что вызывающий окоченение яд уже скопился у него в крови. На протяжении всего поединка грудь его едва вздымалась. - Клянусь распятым Одином! - пробормотал Фафхрд. - Это был настоящий мужчина, хоть и адепт. Чья-то рука легла ему на плечо. Фафхрд обернулся: перед ним стояла Ахура. Вокруг глаз у нее появились белые круги. Она косо ухмыльнулась, понимающе вздернула бровь, затем, приложив палец к губам, внезапно упала на колени перед трупом адепта. Робким движением прикоснулась она к атласному сгустку крови у него на груди. Снова заметив сходство между лицом покойника и искаженными чертами лица девушки, Фафхрд с шумом выдохнул воздух из легких. Испуганной кошкой Ахура отскочила в сторону. Внезапно она застыла в позе танцовщицы и уставилась Фафхрду за спину; невероятно мстительное злорадство появилось на ее лице. Кивнув Фафхрду, она легко взбежала по ступеням к гробнице, указала пальцем внутрь и снова кивнула. Северянин неохотно двинулся с места, не сводя глаз с ее напряженного и какого-то нездешнего лица, прекрасного, как у ифрита. Он медленно взошел по ступеням. Оказавшись наверху, Фафхрд заглянул в гробницу. Глядя внутрь, он почувствовал, что весь мир представляет собой лишь тоненькую пленку на первородной мерзости. Северянин понял: то, что показывает ему Ахура, каким-то образом связано с ее полнейшим вырождением, равно как с вырождением того, что называло себя Анрой Девадорисом. Он вспомнил о странных колкостях, которые Ахура бросала адепту во время поединка. Он вспомнил ее смех, в его мозгу забрезжили смутные подозрения относительно зародившихся в каких-то мрачных безднах непристойностях, которые она произносила. Фафхрд не обратил внимания на то, что Ахура перевесилась через стенку гробницы и ее белые руки безвольно болтаются, словно в бессильном ужасе указывая на что-то изящными пальцами. Он не знал, что проснувшийся Мышелов устремил на него озадаченный взгляд своих черных глаз. Позже Фафхрд сообразил, что изысканный и утонченный облик Девадориса навел его на мысль о том, будто гробница - это несколько своеобразный вход в какой-то роскошный подземный дворец. Но тогда он не увидел в тесном каменном мешке никаких дверей, никаких щелей, указывающих на замаскированный вход. Вышедший отсюда жил именно здесь, в каменном склепе, где по углам висели толстые слои паутины, а на полу кишели личинки, навозные жуки и черные мохнатые пауки. ГОРА Возможно, именно так и было задумано каким-нибудь кудахчущим демоном, а может, и самим Нингоблем. Как бы там ни было, Фафхрд, спускаясь по ступеням гробницы, запутался ногами в покрове Аримана и дико заорал (по словам Мышелова, замычал), пока не разобрался в чем дело, однако к тому времени покров уже был изорван в клочья. Затем Ахура, очнувшись благодаря этому шуму, навела на короткое время панику, закричав, что черный монолит и его каменное воинство идут к ним и собираются раздавить их своими каменными ногами. Почти сразу после этого чаша Сократа заставила застыть кровь в жилах друзей: она описала по земле полукруг, как будто ее многомудрый, но невидимый владелец пытался дотянуться до нее, быть может, чтобы промочить горло после диспута в пыльном подземном царстве. Высохшей ветки с Древа Жизни пропал и след, хотя Мышелов отскочил совершенно по-кошачьему, когда увидел большое черное насекомое, похожее на сучок, уползавшее с места, куда упала ветка. Но самое большое замешательство устроил верблюд, который вдруг принялся откалывать неуклюжие курбеты в не свойственной ему восторженной манере и, встав на задние ноги, попытался покрыть одну из кобыл, но та смятенно заржала и унеслась прочь. Немного позже стало ясно, что верблюд добрался до любовных зелий: одна из бутылочек была разбита копытом и на этом месте виднелось пенистое пятно, а два глиняных кувшинчика исчезли бесследно. Фафхрд вскочил на одну из оставшихся лошадей и с дикими воплями поскакал вслед за убегающими животными. Оставшись наедине с Ахурой, Мышелов был вынужден напрячь все свои способности, чтобы спасти девушку от безумия потоком болтовни, в основном пряными тирскими сплетнями, а также совершенно апокрифической байкой о том, как он, Фафхрд, и пять мальчиков-эфиопов играли однажды в майское дерево с глазными стеблями вусмерть пьяного Нингобля, в результате чего его глаза оказались развернутыми в самых неожиданных направлениях. (Мышелова очень удивляло, почему их семиглазый наставник до сих пор не прислал никакой весточки. После победы Нингобль всегда был особенно шустр в требовании расплаты и к тому же невероятно дотошен: он явно спросит с них отчет о трех пропавших сосудах с любовным зельем.) Вполне можно было ожидать, что Мышелов воспользуется представившейся возможностью и попытается добиться взаимности от Ахуры, а если повезет, то и удостовериться, что он избавился от своего улиточного заклятия. Однако, если даже не брать в рассуждение истеричное состояние девушки, он почему-то теперь робел перед ней, как будто встретился с ней впервые, хотя это была та самая Ахура, которую он любил. Конечно, со времени путешествия к Затерянному Городу она сильно изменилась, и его сдерживало воспоминание о том, как он обращался с той, прежней Ахурой. Поэтому он уговаривал и утешал ее, словно какую-нибудь одинокую тирскую бродяжку, и в конце концов принялся забавлять девушку двумя извлеченными из мешка перчаточными куклами. А Ахура все всхлипывала, вздрагивала, глядя в пространство и едва слыша болтовню Мышелова, но постепенно все же успокоилась, в глазах у нее появилось осмысленное выражение. Когда вернулся Фафхрд, ведя за собой все еще взбрыкивающего верблюда и оскорбленную кобылу, он не стал перебивать Мышелова, а с серьезным видом вслушиваясь в его слова, время от времени бросал взгляд то на мертвого адепта, то на черный монолит, то на каменный город, то на северный склон долины. Летевшая туда же, на север, стая птиц, внезапно прыснула в разные стороны, словно на нее спикировал орел. Фафхрд нахмурился. Через миг в воздухе послышалось жужжание. Взглянув вверх, Мышелов и Ахура заметили планирующую вниз тонкую тень. Они съежились, и в тот же миг белая стрела с глухим стуком вонзилась в трещину между плитами, примерно в футе от ноги Фафхрда, и задрожала. Через несколько мгновений Фафхрд вытащил ее из щели дрожащей рукой. Стрела была покрыта корочкой льда, ее оперение затвердело, как будто каким-то непонятным образом она долго летела в холодных верхних слоях атмосферы. Посередине стрела была аккуратно чем-то обернута. Фафхрд развернул задубевший кусочек папируса, сразу же помягчевший у него в пальцах, и прочел: "Вы должны двигаться дальше. Поиск еще не закончен. Доверяйте предзнаменованиям. Нингобль". Не переставая дрожать, Фафхрд принялся громогласно чертыхаться. Смяв папирус, он сломал пополам стрелу и выбросил половинки. - Ублюдочное отродье евнуха, совы и осьминога! - заключил он. - Сначала пытается пригвоздить нас, а потом заявляет, что, дескать, поиски не закончены, когда мы как раз во всем разобрались! Мышелов, хорошо зная, каким приступам ярости бывает подвержен Фафхрд после битвы - особенно после битвы, в которой он не смог принять участие, - начал было что-то хладнокровно отвечать, как вдруг увидел, что гнев из глаз приятеля исчез и остались лишь диковатые искорки, крайне не понравившиеся Мышелову. - Мышелов! - торопливо спросил Фафхрд. - Куда я зашвырнул эту стрелу? - Как куда? На север, - не раздумывая отозвался Мышелов. - Правильно, и птицы тоже летели на север, и стрела была покрыта льдом! - Диковатые искорки в глазах Фафхрда превратились в пламя, полыхающее в очах берсерка. - Он сказал предзнаменования? Чудесно, будем им доверять! Мы пойдем на север, и только на север! Сердце у Мышелова упало. Теперь ему будет особенно трудно сопротивляться давнишнему желанию Фафхрда отвести его в "эту восхитительно холодную страну, где могут жить лишь крепкие мужчины с горячей кровью, убивая свирепых мохнатых зверей", - перспектива весьма удручающая для того, кто любит горячие ванны, солнце и южные ночи. - Вот уж удача так удача! - продолжал Фафхрд нараспев, на манер скальда. - Обтираться с ног до головы снегом, нырять моржом в воду, где плавают льдинки! Мужчины моего племени ходили путем, который тянется вокруг Каспийского моря и через горы еще выше этих. Клянусь кишками Тора, тебе это понравится! Никакого вина - лишь мед, вкусно дымящиеся туши, на теле мех, от которого дубеет кожа, по ночам - холодный воздух, навевающий чистые и ясные сны, и статные женщины с могучими бедрами. А потом на корабле в студеном море взметнется парус, и в радостные лица полетят ледяные брызги. Почему мы откладывали так долго? Пойдем! Клянусь мерзлым членом, давшим рождение Одину, мы должны выступить немедленно! Мышелов подавил стон и так же пронзительно, нараспев ответил: - О мой кровный брат, сердце мое трепещет еще сильнее твоего при мысли о бодрящем снеге и прочих прелестях истинно мужской жизни, которой я столь давно жаждал вкусить. Но, - тут его голос печально пресекся, - мы забываем об этой славной женщи