Может, ты про другого Клинта? Не про того, который Карагиозис? Не про парня, который словно отлит из бетона и улыбается не чаще, чем индеец на вывеске табачной лавки? . В туалете горел нестерпимо яркий свет. Он отражался в зеркале. Белизна мойки, стен, керамических плиток резала глаза. А тут еще Бобби, который дружелюбно, но решительно гнет свою линию. У Джулии разболелась голова. - Полларда в самом деле жаль, - призналась она. - Ну так давай вернемся и дослушаем его рассказ. - Хорошо. Только не суйся ты со своими обещаниями раньше времени. Договорились? Они вернулись в комнату. Небо уже не походило на лист холодного, местами обожженного металла. Оно потемнело, плавилось, клубилось. Внизу веял тихий бриз, но наверху, как видно, хозяйничали неистовые ветры: со стороны океана наползала плотная черная туча. Тени так и льнули к углам, как металлические опилки к магниту. Джулия потянулась было к выключателю, чтобы зажечь общий свет, но поймала взгляд Бобби, который откровенно наслаждался мягким блеском полированных медных ламп, любовался, как лоснятся в теплом маслянистом свете приставные столики по сторонам дивана и журнальный столик. Джулия оставила выключатель в покое. Она уселась на прежнее место, а Бобби снова примостился на столе и заболтал ногами. Клинт включил магнитофон. Фрэнк.., мистер Поллард, - поправилась Джулия, - прежде чем вы продолжите свою историю, мне надо задать вам несколько вопросов. Итак, несмотря на кровь и царапины, вы считаете, что не способны поднять руку на другого. - Верно. Только если придется защищаться. - И на воровство вы тоже не способны. - Нет... По-моему, не способен. - Тогда почему вы не обратитесь за помощью в полицию? Поллард молчал. Он вцепился в раскрытую сумку на коленях и смотрел в нее, словно Джулия обращалась к нему изнутри. - Если вы действительно во всех отношениях чисты перед законом, то полиция гораздо успешнее поможет вам выяснить, кто вы такой и кто вас преследует. Знаете, что мне кажется? По-моему, вы не так уж и уверены в своей невиновности. Вы можете запросто завести машину без ключа. В сущности, с этим справится всякий, кто более или менее разбирается в автомобиле, и все же такой навык вызывает подозрения. К тому же еще эти деньги... Вы не помните, чтобы совершали преступление, но в душе сомневаетесь: а вдруг совершал? Вот вы и не решаетесь пойти в полицию. - Отчасти так, - согласился Поллард. - Надеюсь, вы понимаете, что, если мы возьмемся за ваше дело и в ходе расследования обнаружим изобличающие вас улики, нам придется сообщить в полицию? - Конечно, понимаю. Да ведь, обратись я сперва в полицию, они бы и не подумали распутывать эту историю. Я еще и рассказывать не кончу, а меня уже в чем-нибудь обвинят. - Мы не такие, - сказал Бобби и, повернувшись, многозначительно посмотрел на Джулию. - Станут они мне помогать, как же, - продолжал Поллард. - Пришьют какое-нибудь недавнее дело - и вся помощь. - Что вы, полиция так не поступает, - заверила Джулия. - Еще как поступает, - коварно возразил Бобби. Он спрыгнул со стола и начал прохаживаться взад-вперед между портретами дяди Скруджа и Микки Мауса. - Ты что, детективы по телевизору не смотришь? Не читала Хэммета, Чандлера? - Мистер Поллард, - сказала Джулия, - когда-то я сама работала в полиции... - Вот и выходит, что я прав, - подхватил Бобби. - Фрэнк, если бы вы сунулись в полицию, вас бы уже давно задержали, осудили и закатали на тысячу лет. - Есть и другая причина, по которой я не могу обратиться в полицию, поважнее. Боюсь огласки. Не дай бог, пронюхают журналисты и растрезвонят на весь свет про бедняжку, у которого денег невпроворот и нелады с памятью. Тогда он меня запросто отыщет. - Кто он? - удивился Бобби. - Тот, кто за мной гонялся в ту ночь. - Вы так говорите, будто помните его имя. Будто вы этого человека знаете. - Не знаю я его. Я даже не уверен, человек ли он. Но если ему станет известно, где я, придется снова от него удирать. Лучше затаиться. - Я переверну кассету, - остановил его Клинт. Пока Клинт возился с магнитофоном, все молчали. Было только три часа дня, но комнату заволакивали сумерки, неотличимые от вечерних. Бриз крепчал, силясь сравняться с буйным ветром, который нагонял тучи в вышине. С запада хлынул зыбкий туман. Обычно неспешный, сейчас он стремительно накатывал на город, клубясь и клокоча, лился, как расплавленный припой в пространство между землей и грозовыми тучами. Клинт снова включил магнитофон. - Что дальше, Фрэнк? - спросила Джулия. - Вы проснулись в субботу утром, в новой одежде, увидели на кровати пакет с деньгами, а потом? Тем дело и кончилось? - Нет, не кончилось. - Фрэнк поднял голову и устремил взгляд не на Джулию, а за окно, где сгущалась непогода. Казалось, взгляд его блуждает где-то далеко за пределами Лагуна-Бич. - Не кончилось и, возможно, не кончится никогда. Из второй сумки, где лежала пропитанная кровью рубашка и остатки черного песка, он достал стеклянную банку, в каких обычно консервируют овощи и фрукты. Массивная стеклянная откидная крышка прочно сидела на ней благодаря резиновому уплотнителю. В банке тускло посверкивали необработанные камни, похожие на драгоценные. Попадались камешки поглаже, они блестели и переливались. отошел подальше, будто ползучее чудище может каждую секунду прокусить стекло и броситься на него. Джулия взяла банку в руки и повернула, чтобы разглядеть голову жука. Черная лоснящаяся голова размером со сливу была наполовину скрыта под панцирем. По сторонам головы виднелись желтые мутные фасеточные глазки. Под ними - еще одна пара глаз, раза в три меньше, голубые, с красноватым отливом. Крошечные дырочки на голове складывались в причудливый узор, в трех местах топорщились пучки шелковистых волосков, кое-где торчали колючие шипы. Если не считать их, кошмарная головка была гладкой, блестящей. Рот - круглое отверстие, в котором кольцами шли ряды маленьких, но острых зубов, - был сейчас открыт. Еще раз бросив взгляд на жука, Фрэнк вздохнул: - Хоть я в этой истории ни черта не понимаю, но в одном убежден: я лопал в беду. Да еще в какую беду. Страшно Бобби вздрогнул. - Беда, - задумчиво повторил он, как бы разговаривая сам с собой. Джулия поставила банку на стол и объявила: - Фрэнк, мы займемся вашим делом. - Вот и отлично, - произнес Клинт и выключил магнитофон. Бобби повернулся от стола и двинулся к уборной, бросив на ходу: - Джулия, можно тебя на пару слов? Они уже третий раз за день уединялись в туалете. Бобби снова закрыл дверь и включил вентилятор. Лицо его стало совсем серым, теперь оно напоминало детальный карандашный портрет, даже веснушки поблекли. Обычно веселые голубые глаза смотрели невесело. - Ты спятила? - напустился он на Джулию. - Зачем ты сказала, что мы возьмемся за это дело? Джулия уставилась на него в изумлении. - Ты же сам хотел! - Ничего подобного. - Вот как? Значит, я ослышалась. Сера набилась в уши. Прямо не сера, а цемент. - Этот тип сумасшедший! С ним лучше не связываться. - Надо мне сходить к врачу, пусть прочистит уши. - Все его небылицы... Джулия подняла руку, оборвав мужа на полуслове. Опомнись, Бобби. Жук - не выдумка. Откуда он взялся? Я такого даже на картинках не видела. - А деньги? Он же наверняка их украл. - Фрэнк не вор. - Что? Кто тебе сказал? Господь бог? Больше некому. Ведь Поллард у нас и часа не пробыл. - Ты прав, - согласилась Джулия. - Мне сказал господь бог. А я привыкла его слушаться. Потому что ослушников он наказывает - насылает на них стаи саранчи или спалит волосы молнией. Послушай, Фрэнк такой несчастный, такой беззащитный. Мне его жаль, понимаешь? Закусив губу, Бобби пристально разглядывал жену. Наконец он произнес: - Видишь ли, нам так хорошо работается вместе, потому что мы друг друга прекрасно дополняем. Что не дается мне, легко дается тебе, с чем не справляешься ты, с тем легко справляюсь я. Мы во многом несхожи, но потому нас и тянет друг к другу, как разные полюса магнита. - К чему ты это? - Вот и в работе у нас разные побуждения. Мне нравится помогать людям, которые ни за что ни про что попадают в переплет. Люблю, когда добро торжествует. Фразочка прямо как из комикса, но я от чистого сердца. А тобой движет желание искоренять зло. Да нет, мне тоже приятно, когда какому-нибудь мерзавцу дадут по шапке и заставят плакать горючими слезами. Но для меня это не так важно, как для тебя. И ты тоже с радостью помогаешь невинным, попавшим в беду, но у тебя это на втором плане, главное - кого-нибудь прищучить. Наверно, так ты даешь выход своей ярости, которую вызвало убийство матери. - Бобби, если мне вздумается разобраться в своих мыслях и чувствах, я буду искать помощи в кабинете психоаналитика, а не в сортире. Когда Джулии было двенадцать лет, ее мать оказалась в числе заложников, захваченных преступниками при ограблении банка. Бандиты одурели от наркотиков и не знали жалости. Из шести заложников в живых остался лишь один. Этим счастливцем была не мать Джулии. Бобби отвернулся к зеркалу, словно не решался взглянуть жене в глаза. - Я веду вот к чему. Сейчас ты вдруг начинаешь рассуждать, как я. Это не к добру. Ты нарушаешь равновесие. Так наш союз потеряет прочность, а ведь только благодаря ей мы и держимся. Держимся и побеждаем. Тебе приглянулось это дело потому, что оно такое увлекательное, есть над чем поломать голову. И еще тебе жаль Фрэнка, ты хочешь ему помочь. А где же твоя обычная ярость? Почему она молчит? Я тебе скажу почему. Ей не на кого выплеснуться. Злодеев-то нет. Правда, Фрэнк уверяет, будто в ту ночь за ним кто-то гнался, но как знать, не померещилось ли ему. В общем, злодея под рукой не оказалось, ярость молчала, и пришлось мне самому и так и эдак тебя уламывать. И что же? Теперь ты меня уламываешь! Что-то тут не так. Ни к чему хорошему это не приведет. Джулия внимательно выслушала этот монолог, глядя в глаза мужа, отраженные в зеркале, и заметила: - Нет, не из-за этого ты беспокоишься. - Чего ты? - Ты же мне просто зубы заговариваешь. Что тебя тревожит? Бобби сверлил глазами отражение жены, но она выдержала его взгляд. - Ну расскажи, Бобби, - улыбнулась она. - У нас ведь нет друг от друга тайн. Бобби в зеркале казался жалким подобием Бобби настоящего. Настоящий Бобби, ее Бобби, - сильный, жизнерадостный, энергичный. Но из зеркала на нее смотрел бледный, почти сломленный человек, осунувшийся от постоянной тревоги. - Расскажи, - не отставала Джулия. - Помнишь прошлый четверг? Утром мы проснулись. Дул "санта-ана". Мы занялись любовью. Помнишь? - Помню. - Вот после этого.., у меня появилось странное, жуткое предчувствие, что я потеряю тебя, что в этом ветре кроется какая-то сила, которая подбирается к тебе. - Ты мне говорил, когда мы сидели в "Оззи" и болтали о музыкальных автоматах. Но буря кончилась, и никто меня не утащил. Вот она я - цела и невредима. - В ту же ночь мне приснился страшный сон. Да так отчетливо, прямо как наяву. Бобби рассказал Джулии про домик у океана, про музыкальный автомат на сыром прибрежном песке, про громоподобный внутренний голос, твердивший: "ИДЕТ БЕДА, ИДЕТ БЕДА!", про кислотное море, которое поглотило их обоих, разъело плоть и утащило останки в пучину. - У меня прямо сердце замерло. Ты себе не представляешь, до чего я все это отчетливо видел. Это звучит глупо, но жизнь и то выглядит менее реальной, чем этот сон. Проснулся, а сам дрожу как осиновый лист. Тебя я будить не стал. И вообще, решил ничего тебе не рассказывать - зачем зря пугать? Кроме того.., кроме того, бояться снов - это уж последнее дело: я же не дитя малое. Больше этот кошмар не повторялся. Но с тех пор - и в пятницу, и в субботу, и вчера - на меня нет-нет да и нападет тревога: а если с тобой и впрямь случится беда? И вот сегодня Фрэнк сказал, что он попал в беду. И добавил: "Да еще в какую беду". Я мигом вспомнил свой сон. Джулия, это дело наверняка грозит нам бедой, которую я видел во сне. Ей-богу, не стоит нам за него браться, а? Джулия не сводила глаз с Бобби в зеркале. Как бы его ободрить? Ну, поскольку они поменялись ролями, ей надо действовать так, как стал бы действовать на ее месте Бобби. Логика, доводы рассудка - это по ее части, а Бобби попытался бы разогнать ее страх шутками и комплиментами. Вместо прямого ответа Джулия сказала: - Раз уж мы так разоткровенничались, позволь и мне поделиться своими заботами. Знаешь, что у меня не идет из головы? Твоя привычка плюхаться на стол на глазах у потенциальных клиентов. Если бы я садилась на стол - это еще куда ни шло. Кое-кто из клиентов так бы и растаял. Особенно если я надену мини-юбку. Ноги у меня красивые, это факт. Но ты-то юбок не носишь, ни мини, ни макси. И потом, не с твоими конечностями обольщать клиентов. - При чем тут стол? - А при том, - Джулия отвернулась от зеркала и посмотрела на мужа в упор. - Чтобы сэкономить средства, мы арендовали для агентства семь комнат вместо восьми. Когда сотрудники разместились, оказалось, что нам с тобой достался один кабинет на двоих. Ладно. Комната просторная, для двух столов места хватит. Но ты объявляешь, что обойдешься без стола. Дескать, стол - это казенщина. Тебе нужна только кушетка, чтобы было где растянуться, когда разговариваешь по телефону. Но стоит в кабинете появиться клиенту - и ты вспрыгиваешь на мой стол. - Джулия.. - Пластик на столе прочный, все выдержит. Но если ты и дальше будешь его протирать, на столе рано или поздно появится вмятина от твоей сиделки. Не встретив в зеркале взгляда жены, Бобби, хочешь не хочешь, вынужден был тоже повернуться к ней лицом. - Ты слышала, что я тебе говорил про сон? - Только ты пойми меня правильно, Бобби. Задница у тебя что надо, но иметь ее отпечаток у себя на письменном столе мне, право же, не хочется. Туда будут скатываться карандаши, забиваться пыль. - Что ты несешь?! - Поэтому ставлю тебя в известность, что я намерена подключить свой стол к электросети и в случае необходимости врубать ток. Попробуй только еще раз примоститься на моем столе - и узнаешь, каково приходится мухе, когда она садится на оголенный провод. - Вот шебутная! Чего это ты расходилась? - Нервишки шалят. Давненько не наказывала всяких негодяев. Не на кого выплеснуть злость. - Эй, погоди, - догадался Бобби. - Да ты вовсе не шебутная. - Разумеется. - Это ты меня передразниваешь! - Правильно, - Джулия поцеловала мужа в правую щеку и потрепала по левой. - А теперь давай вернемся и скажем Фрэнку, что мы согласны. Она распахнула дверь и вышла из туалета. Бобби только рот раскрыл. - Ну что ты будешь с ней делать? - пробормотал он и последовал за Джулией. Тени жались по углам комнаты, как монахи по кельям, а янтарные отсветы трех ламп чем-то напоминали Джулии таинственное мерцание выстроившихся рядком церковных свечей. На столе вокруг горстки красных камней по-прежнему разливалось багровое сияние. Дохлый жук, поджав лапки, по-прежнему лежал в своей банке. - Клинт уже сообщил вам о порядке оплаты? - спросила Джулия Полларда. - Да. - Отлично. В качестве аванса нам понадобится десять тысяч на расходы. За окном из разодранного брюха тучи сверкнула молния. Истерзанные небеса наконец прорвало: по стеклу застучал холодный дождь. Глава 26 Лилли проснулась три часа назад. Вот уже час, перенеся часть своего сознания в тело ястреба, она летала в поднебесье, взмывала ввысь, подхваченная ветром, камнем падала на добычу. Распахнутое небо было почти такой же реальностью для нее, как и для ястреба, в тело которого вселился ее разум. Вместе с птицей она скользила по воздушным потокам, с легкостью рассекала воздух между нависшими серыми тучами и видневшейся далеко внизу землей. Другая часть ее сознания пребывала вместе с телом в сумрачной спальне. Был понедельник, день еще не погас, а днем сестры обычно спали, чтобы не тратить на сон лучшее время суток - ночь. В их комнате на втором этаже стояла двухспальная кровать. Сестры располагались на ней бок о бок, а чаще - обнявшись. Сейчас Вербена лежала голая ничком, отвернувшись от сестры и прижавшись к ней ягодицами, и сквозь сон что-то невнятно бормотала в подушку. Даже уносясь с ястребом в небеса, Лилли чувствовала тепло, исходящее от сестры, и прикосновение гладкой ее кожи, слышала ее мерное посапывание и сонное бормотание, вдыхала явственный запах ее тела. Долетали до нее и другие запахи: запах пыли, затхлый запах длинных, давно не стиранных простыней и, конечно, кошачий запах. Но не только обонянием ощущала она присутствие кошек, которые разлеглись тут же на кровати и на полу (одни спали, другие лениво вылизывали шерсть). Лилли буквально жила их жизнью. Часть ее сознания обитала в бледном человеческом теле, часть парила в небе с пернатым хищником, а часть переселилась в кошек. После гибели бедняжки Саманты их осталось двадцать пять. В одно и то же время Лилли воспринимала все вокруг посредством своего тела, чувствовала мир так, как чувствует его ястреб, и вдобавок ей служили пятьдесят глаз, двадцать пять носов и языков и сотня лап кошачьей стаи. Собственный запах она обоняла и своим носом, и носами всех двадцати пяти кошек. Легкий душок мыла, оставшийся после вчерашней ванны, слабый, щекочущий аромат лимонного шампуня, кисловатый залах, остающийся после сна, доносящийся изо рта запах лука, сырых яиц и сырой печенки, которые Лилли ела утром, прежде чем отправиться спать. Нюх у кошек тоньше, чем у нее, и на них эти запахи действовали иначе, чем на саму Лилли. Природное благоухание ее тела казалось им непривычным, но небудоражащим, загадочным, но знакомым. Кроме того, Лилли могла обонять, осязать, видеть и слышать через органы чувств сестры. Она без труда перемещала свое сознание в тела животных и возвращала в свое тело, но единственный человек, с которым у Лилли имелась такая связь, это Вербена. Неразрывная связь установилась между близняшками с самого рождения. Если из тела кошки или ястреба Лилли выбиралась запросто, то освободиться от восприятия сестры ей не дано. К тому же, вселяясь в тела животных, она подчиняла их своей воле. С Вербеной совсем не так. Это отношения не кукольника и марионетки, но особая, неземная связь. Лилли жила на слиянии разных потоков восприятия, через несметные органы чувств других существ ее захлестывали звуки, запахи, цвета. Еще в раннем детстве мощный наплыв ощущений так ошеломил ее, что, не совладав с ними, она замкнулась в себе и некоторое время жила лишь в своем сокровенном мирке, богатом сочными, многообразными впечатлениями. Позднее она все-таки научилась противостоять этому напору и управлять им. Лишь тогда у нее возникло желание выглянуть за пределы своего внутреннего мира и общаться с окружающими. Поэтому говорить Лилли начала только в шесть лет. И все же окончательно выбраться из этого глубокого и бурного потока невыразимых ощущений на сухой берег, где обитают обычные люди, Лилли так и не удалось. Хорошо хоть, что она более или менее успешно овладела искусством объясняться с матерью, Золтом и другими. А вот Вербена так и не научилась общаться с людьми столь же свободно, да и едва ли научится. Она предпочла навсегда остаться в мире чувств, не слишком стремилась упражнять и развивать свой интеллект или же просто им пренебрегала. Говорить она вовсе не умела, все люди, кроме сестры, вызывали у нее разве что вялый интерес. Она радостно отдавалась буйству ощущений, которые взметала в ее душе кипящая вокруг жизнь. Она скакала с белками, летала с ястребами и чайками, томилась от похоти вместе с кошками, рыскала и охотилась с койотами, пила студеную воду из ручья с енотами и полевыми мышами, переносилась в сознание суки во время течки, когда на нее взбираются кобели, трепетала от ужаса вместе с загнанным кроликом и проникалась хищным возбуждением преследующей кролика лисы. Такого разнообразия впечатлений не знал больше ни один человек, кроме Лилли. Вербена отказалась от будничного, сравнительно спокойного существования и с головой ушла в мятежную, неизменно волнующую жизнь дикой природы. Сейчас Вербена спала, однако и ее сознание вместе с сознанием Лилли отчасти перенеслось в тело парящего ястреба: даже сон не обрывал связи сестер с живыми существами. Неустанные потоки ощущений мелких тварей не только составляли саму жизнь сестер, но и питали их сны. Кружа под грозовыми тучами, которые делались все мрачнее и мрачнее, ястреб пролетал над каньоном, проходившим по земельному участку Поллардов. Далеко внизу, в завалах измятых высохших шаров перекати-поля, среди колючих зарослей утесника из укрытия выскочила жирная мышь. Она припустилась по каньону, осторожно следя, не подстерегает ли на земле враг. О смертельной опасности, грозящей с неба, она не подозревала. Ястреб инстинктивно догадался, что хлопанье крыльев, даже далекое, спугнет мышь и она юркнет в первую попавшуюся щель. Он бесшумно закинул крылья назад, почти совсем сложил их и ринулся вниз, на добычу. Лилли уже не раз случалось падать вместе с птицей с огромной высоты на дно глубоких расселин, но у нее опять захватило дух и, хотя на самом деле она преспокойно лежала на спине в своей постели, внутри все перевернулось, душу захватил животный страх, и она издала пронзительный ликующий вопль. Лежавшая рядом Вербена тоже тихо вскрикнула. Мышь застыла, почуяв близкую беду, но так и не поняла, откуда она надвигается. У самой земли ястреб резко раскинул крылья, ощутив упругость воздуха и вовремя удержав падение. Тело его качнулось вниз, он вытянул лапы, разжал когти. От резкого взмаха крыльев мышь опомнилась, сорвалась с места, но поздно: ястреб уже закогтил ее. За миг до нападения Лилли, не покидая тела ястреба, перенеслась в тело мыши. Теперь она испытывала и ледяную радость охотника, и жгучий ужас жертвы. Вместе с ястребом она чувствовала, как сильные, острые когти пронзают шкурку и впиваются в пухлое тельце зверька; вместе с мышью она вздрогнула от колючей боли и почувствовала, как цепкие когти разрывают ей внутренности. Птица взглянула на зажатого в когтях зверька и затрепетала от своего необъятного могущества и силы. Теперь она сможет снова утолить голод. Далеко по каньону разнесся победный клекот. Оказавшись в когтях крылатого супостата, мышка, жалкая и беспомощная, была поражена цепенящим страхом, таким нутряным, что удивительным образом граничил с самым изысканным чувственным наслаждением. Мышка заглянула в стальные, безжалостные глаза птицы и перестала биться, обмякла, покоряясь неизбежной смерти. Она видела, как ястреб заносит над ней ужасный клюв, понимала, что птица раздирает ее плоть, но боли уже не было. Зверьком овладела смиренная отрешенность, которая на миг сменилась исступленным блаженством, и - пустота. Ястреб закинул голову, заглатывая кровавые кишки и теплые ошметки мяса. Лилли перевернулась на бок, лицом к сестре. Возбуждение ястреба передалось Вербене, она пробудилась и погрузилась в объятия Лилли. Прижавшись бедрами, животами, грудями, близнецы дрожали безотчетной дрожью. Дыхание Лилли согревало нежную шею Вербены, но благодаря нерасторжимой связи с сознанием сестры она и сама чувствовала свое дыхание на ее коже. Сестры издавали невнятный лепет, льнули друг к другу. Только когда ястреб, оторвав от мышиной шкурки последний клочок кровавого мяса, взмахнул крыльями и взвился в небо, дыхание сестер стало ровнее. Внизу раскинулись владения Поллардов. Миртовая изгородь, видавший виды особняк с островерхой шиферной крышей, купленный лет двадцать назад "Бьюик", который прежде принадлежал матери и на котором теперь изредка ездит Золт; на тесных, неухоженных клумбах вокруг обветшалого заднего крыльца то там то сям пестреют красные, желтые и лиловые примулы. А к северо-востоку от дома, у самой границы участка, Лилли заметила Золта. Все так же сжимая Вербену в объятиях, покрывая ее шею, щеки и висок сладкими поцелуями, Лилли направила ястреба в сторону брата. Ястреб принялся описывать круги над Золтом. Его глазами Лилли видела, что брат, повесив голову, застыл над могилой матери. Сколько уже лет прошло после ее смерти, а он все убивается. Лилли не скорбела о матери. Мать была для нее такой же чужой, как и прочие люди, и Лилли приняла ее смерть с полным равнодушием. Даже Золт ей ближе - ведь он так много умеет. Но близость близости рознь. Лилли слишком плохо его знает, а значит, не очень-то он ей и дорог. Как можно по-настоящему сблизиться с человеком, если ты не в силах проникнуть в его сознание, жить с ним, жить его чувствами. Именно такая непостижимая близость привязывала ее к Вербене, ею окрашены отношения Лилли с животными и птицами, населяющими этот мир. Без этой живой подспудной связи душа Лилли была закрыта. А кого не любишь, того и не оплакиваешь. Кружащий в небе ястреб видел, как Золт рухнул на колени возле могилы. Глава 27 Понедельник. Вечереет. Томас сидит за столом. Складывает стихи из картинок. Ему помогал Дерек. Думал, что помогает. Он рылся в коробке с вырезками. Выбирал картинки и давал Томасу. Подойдет картинка - Томас обрежет ножницами и наклеит. Но чаще картинки были не те. Тогда Томас откладывал их в сторону и просил другую. И так, пока Дерек не подберет нужную. Он скрывал от Дерека страшную правду. Страшная правда заключалась в том, что Томас хочет складывать стихи сам. Но Дереку говорить нельзя: обидится. Он и так обиженный. Его судьба обидела. Он глупее Томаса, а быть глупым обидно. И с виду он глупее, а это еще обиднее. Лоб у него покатый, нос плоский - хуже, чем у Томаса. И голова сплюснутая. Вот такая страшная правда. Потом стихи надоели, и они пошли в комнату для настольных игр. Там случилась неприятность. Дерека обидели. И он заплакал. Обидела девочка. Мэри. В комнате для настольных игр. В углу играли в стеклянные шарики. Кто-то смотрел телевизор. А Томас и Дерек сидели на кушетке. Когда к ним подходили, они Общались. Им в интернате всегда говорили: "Общайтесь, Общайтесь..." А когда Общаться было не с кем, Томас и Дерек смотрели на пересмешников в кормушке за окном. Пересмешники на самом деле не пересмеивались, а только сновали туда-сюда. Так интересно... А Мэри - она в интернате новенькая - не сновала, и смотреть на нее неинтересно. Зато она всех пересмеивала. Нет, болтала. Все время болтает и болтает. Мэри разбиралась в курах <КУР - коэффициент умственного развития. Критерий оценки умственных способностей, применяющийся в ряде стран.>. Она говорит, что кур - это очень важно. Может, правда. Томас не знал, кто такой кур. Он много чего важного не знает. Про курицу знает, а про кура - нет. Может, это курицын муж? Мэри говорит, у нее кур очень высокий для дауна. - Я дебил с высокими показателями, - сказала Мэри, довольная-предовольная. Томас не знал, что такое дебил. Но у Мэри ничего высокого не было. Она толстая сутулая коротышка. - Ты, Томас, наверно, тоже дебил, но у тебя показатели ниже. Я почти нормальная, а тебе до нормального далеко. Томас растерялся. Дерек, видно, еще больше растерялся. - А я? Я не дебил, - сказал он и покачал головой. Дерек говорил хриплым голосом, иногда слов было не разобрать. - Я не дебил. Я ковбой. - Он улыбнулся. - Ковбой. Мэри захохотала. - Никакой ты не ковбой. И никогда не будешь ковбоем. Ты знаешь кто? Ты, наверно, имбецил. Томас и Дерек не поняли это слово, попросили повторить. Мэри повторила, но они все равно не поняли. Совсем как про кура. - Есть нормальные люди, - объяснила Мэри, - а есть глупее их, дебилы. А глупее дебилов - имбецилы. А еще глупее - идиоты. Вот я - дебил с высокими показателями. Я здесь долго не останусь. Буду хорошо себя вести, работать над собой и когда-нибудь вернусь в пансионат для выздоравливающих. - Во что? - спросил Дерек. Томас тоже хотел переспросить. Мэри засмеялась. - То есть буду жить почти как нормальные люди. А ты никогда не сможешь, имбецил чертов. Теперь Дерек сообразил, что она издевается и смотрит на него свысока. Ему стало обидно, он не удержался - заплакал. Покраснел и заплакал. А Мэри гадко улыбалась и задирала нос, как будто ей дали какой-то важный приз. И как ей не стыдно говорить такое нехорошее слово - "чертов". А ей не стыдно. И то, другое слово - "имбецил" - тоже, видно, нехорошее. А она его все повторяла. Дерек заплакал и убежал. А она вслед кричала: "Имбецил, имбецил!" Томас пошел к себе в комнату искать Дерека. Дерек заперся в стенном шкафу и скулил. Пришли санитарки, стали уговаривать, а он не выходит. Они уговаривали, уговаривали, и он наконец вышел, а сам все плачет. И тогда им пришлось Впрыснуть ему Лекарство. Когда заболеешь - например, когда у тебя Гриб, - санитарки просят Принять Лекарство. Это значит проглотить таблетку. Таблетки разные: большие, маленькие, и форма у них разная, и цвет. А Впрыснуть Лекарство - это когда колют иголкой, это больно. Томас всегда вел себя хорошо, и ему ни разу не Впрыскивали. А Дерек тихий, но иногда он начинал очень себя не любить, и тогда он все плакал и плакал и даже бил себя по лицу, прямо до крови - бил, бил, пока ему не Впрыскивали Лекарство, Чтобы Успокоился. Больше Дерек никого не бил, он добрый, но, Чтобы он Успокоился, его иногда приходилось даже усыплять. Так и в этот день, когда Мэри, дебил с высокими показателями, обозвала его имбецилом. Дерек уснул, а одна санитарка села за стол рядом с Томасом. Ее звали Кэти. Томас любил Кэти. Она старше Джулии, но младше, чем у людей бывают мамы. Она красивая. Не такая красивая, как Джулия, но все равно. У нее красивый голос, и ей не страшно смотреть в глаза. Она взяла Томаса за руку и спросила, как он. Он сказал - хорошо. Но на самом деле ему было совсем не хорошо. Она догадалась. И стала с ним разговаривать. И Томасу стало лучше. От того, что они Общались. Она рассказала про Мэри. Чтобы он на Мэри не сердился. И от этого Томасу стало еще лучше. - Мэри очень несчастная, Томас. Она одно время жила в большом мире, в пансионате для выздоравливающих, даже немного работала и сама зарабатывала на жизнь. Она очень старалась быть как все, но ничего не выходило. Ей пришлось нелегко, и в конце концов ее снова поместили в интернат. Она и сама, наверно, жалеет, что обидела Дерека. Просто она очень собой недовольна, вот и хочет доказать себе, что не такая уж она ущербная - есть люди ущербнее ее. - Я тоже однажды живу.., жил в большом мире. - Знаю, голубчик. - С папой. А потом с сестрой. И с Бобби. - Тебе там понравилось? - Иногда.., было страшно. А с Джулией и Бобби... тогда понравилось. Дерек посапывал в кровати. Настал уже совсем вечер. Небо затянули тучи-кучи. В комнате всюду тени. Горит только настольная лампа. При этом свете Кэти такая красивая. У нее кожа прямо как розовый атлас. Томас знал, что такое атлас - у Джулии когда-то было атласное платье. Томас и Кэти помолчали. Потом Томас сказал: - Иногда бывает трудно. Кэти положила руку ему на голову. Погладила по волосам. - Я знаю, Томас, знаю. Она добрая. А Томас почему-то взял и заплакал. Непонятно: она добрая, а он плачет. Может, потому и плачет, что она добрая. Кэти подвинула кресло поближе. Томас наклонился к ней. Она его обняла. А он плакал и плакал. Не горько-прегорько, как Дерек. Тихо. Но остановиться не мог. Хоть и старался. Плачет, как глупый. А глупым быть так не хочется. - Не хочу быть глупым, - выговорил он сквозь слезы. - Ты не глупый, голубчик. - Нет, глупый. Так не хочу, а по-другому не получается. Стараюсь забыть, что глупый, и не получается, потому что глупый. А другие - нет. Они живут в большом мире, каждый день живут, а я не живу в большом мире и не хочу. Говорю, что не хочу, а все равно хочу. Томас никогда так много не говорил. Он и сам удивился. Удивился и огорчился: он так хотел рассказать Кэти, как тяжело быть глупым, как тяжело бояться большого мира, - и ничего не получилось. Не нашел слов. Так эта тяжесть в нем и осталась. - Время. Кто глупый, кто не из большого мира, у него много времени. На все много времени. Но его мало. Не хватает научиться не бояться. А мне надо научиться не бояться, тогда я смогу вернуться к Джулии и Бобби. Я хочу к ним, а то не останется времени. Его много, но его мало. Я говорю, как глупый, да? - Нет, Томас, это не глупости. Томас так и сидел, прижавшись к Кэти. Ему нравилось, когда его обнимают. - Понимаешь, - сказала Кэти, - жизнь для всех бывает нелегкой. Даже для умных. Даже для самых умных. Томас одной рукой вытер слезы. - Правда? Для тебя тоже? - Случается. Но я верю в Бога, Томас. В том, что мы пришли в этот мир, есть Его промысел. Всякая трудность на нашем пути - это испытание. И чем успешнее мы его преодолеем, тем лучше для нас. Томас взглянул ей в лицо. Какие добрые глаза. Красивые глаза. Любящие. Как у Джулии и у Бобби. - Бог сделал меня глупым - это тоже испытание? - Ты не глупый. Вернее, не во всем глупый. Не надо так себя называть. Пусть ты в чем-то и не дотягиваешь, но это не твоя вина. Просто ты не такой, как другие. В том и состоит твое испытание, что ты.., не такой. Но держишься ты стойко. - Правда? - Просто отлично держишься. Сам посуди. Ты не ожесточился, не хнычешь. Тянешься к людям. - Да. Я Общаюсь. Кэти улыбнулась и утерла ему лицо салфеткой. - Мало кто из умных может похвастаться, что переносит испытания так мужественно. А кое-кто из них тебе и в подметки не годится. Томас поверил и обрадовался. Он только не очень поверил, что умным тоже нелегко живется. Кэти еще немного посидела. Убедилась, что все в порядке. И ушла. Дерек все посапывал. Томас остался за столом. Опять принялся за "стихи". Поработал-поработал, а потом подошел к окну. Капал дождик. По стеклу бежали струйки. Вечер кончался. Скоро - вслед за дождем - будет ночь. Томас прижал ладони к стеклу. Он мысленно устремился в серый дождливый вечер, в пустоту ночи, которая медленно подкрадывалась все ближе и ближе. Беда все еще там. Томас ее чувствует. Человек - и не человек. Что-то больше человека. Что-то очень плохое. Злючее-страшучее. Томас чувствовал ее все эти дни, но Бобби он уже не телевизил, потому что Беда еще далеко и Джулии пока ничего не грозит. Часто телевизить нельзя, а то Беда нагрянет. Томас станет телевизить, а Бобби уже не поверит. И не сможет спасти Джулию. Больше всего Томас боялся, что Беда унесет Джулию в Гиблое Место. Туда попала мать Томаса, когда ему было всего два годика. Томас ее даже не помнит. А потом в Гиблое Место попал папа. И Томас остался вдвоем с Джулией. Гиблое Место - это не ад. Про рай и ад Томас знал. Рай - это где Бог. А в аду главный - дьявол. Если рай и правда есть, то папа и мама в раю. Лучше попасть в рай. Там хорошо. В аду санитары недобрые. Но Гиблое Место - это не ад. Это Смерть. Ад - не очень хорошее место, а Смерть - самое нехорошее. Ее и представить трудно. Смерть - это когда все прекращается, исчезает и время останавливается. Конец, шабаш. Как такое представить? Томас не может вообразить себе Смерть, никак не может. А чего не можешь вообразить, того просто нет. Томас пытался понять, как ее представляют другие, - не получается. Он ведь глупый. И он вообразил себе такое место. Когда человек умирает, то говорят: "Его унесла Смерть". Вот как отца, когда однажды ночью у него сердце пошло на приступ. Но раз Смерть уносит, то она ведь куда-то уносит. В это самое Гиблое Место. Уносит и никогда уже не отпускает. Что там случается с людьми, Томас не знал. Может, ничего страшного. Но им не позволяют вернуться к тем, кого они любили, а это уже страшно. Даже если их там вкусно кормят. Одни, наверно, попадают в рай, другие в ад; их ни из рая, ни из ада не выпускают. Значит, и рай и ад - это одно Гиблое Место, просто разные комнаты. А может, ни рая, ни ада нет и Гиблое Место - холодная черная пустота. Много-много пустоты. Попадешь туда - а тех, кто оказался тут до тебя, в такой пустоте не найти. Этого Томас боялся больше всего. Не того, что Джулия окажется в Гиблом Месте, а что потом он не сможет ее там отыскать. Он уже боялся и приближения ночи. Тоже большая пустота. С мира сняли крышку. Если даже ночь такая страшная, то Гиблое Место в тысячу раз страшнее. Оно ведь больше ночи, и там никогда не светит солнце. Небо темнело. Ветер трепал пальмы. Дождинки бежали по стеклу. Беда пока далеко. Но она подойдет ближе. Скоро подойдет. Глава 28 Порой Золту не верилось, что мать умерла. Вот и сегодня, как и всякий раз, когда он входил в комнату или поворачивал за угол, ему казалось: сейчас он ее увидит. То вдруг послышится, будто она в гостиной качается в кресле, вяжет шерстяной платок и мурлычет под нос. Золт заглянул в гостиную, но кресло оказалось покрыто слоем пыли и затянуто паутиной. А в другой раз он бросился в кухню: ему почудилось, будто мать в цветастом халате и белом фартуке с оборками выкладывает аккуратные комочки теста на противень или возится с пирогом. На кухне, конечно, никого не оказалось. Или вот еще: в минуту смятения ему приходит в голову, что мать лежит на кровати у себя в спальне. Золт мчится на второй этаж, входит в спальню и вдруг вспоминает, что теперь это его комната, что мать давно умерла. Чтобы избавиться от этой странной и мучительной тоски, Золт пошел к могиле матери. Семь лет назад он похоронил ее в северо-восточном уголке их обширных владений. В тот день над одинокой могилой, как и сейчас, простиралось хмурое зимнее небо без единого просвета. И в вышине точно так же кружил ястреб. Золт сам выкопал яму, завернул покойную в саван, окропленный любимыми ее духами, и опустил в могилу. Он проделал все тайком; хоронить на частной территории, не отведенной под кладбище, запрещается законом. Но, если бы он похоронил мать в другом месте, пришлось бы туда и переселиться, ибо хоть ненадолго покинуть могилу, где покоятся бренные останки матери, свыше его сил. Золт упал на колени. С годами холмик над могилой все опускался и опускался, и сейчас на его месте виднелась неглубокая впадина. Трава здесь редела и была жестче, чем вокруг. По какой-то неведомой причине трава на месте погребения долго не росла. В изголовье не было каменной плиты с указанием годов рождения и смерти - несмотря на высокую изгородь вокруг участка, Золт побоялся, что место незаконного захоронения ненароком попадет кому-нибудь на глаза. Золт вперился в углубление у своих ног. Может, будь здесь камень, странная забывчивость и несбыточные мечты наконец оставили бы его? Если бы он каждый день видел имя матери и дату ее смерти, высеченные на мраморной плите, то эти буквы и цифры мало-помалу надежно запечатлелись бы у него в душе. Золт растянулся на могиле и приник ухом к земле, словно надеялся, что с подземного ложа донесется голос матери. Прижавшись к неподатливой почве, он с томлением ждал, не вольется ли в него жизненная сила, которую некогда излучала мать, - та особая энергия, пышущая, словно жар из плавильной печи. Ожидания были тщетны. Ничего удивительного. Мыслимое ли дело, чтобы даже такая незаурядная женщина, как их мать, по прошествии семи лет после смерти смогла одарить сына хоть малой толикой той любви, которую изливала на него при жизни? И все же Золта взяла досада от того, что святые останки под толщей грязной земли не способны наделить его даже подобием прежней материнской силы. Горячие слезы навернулись на глаза. Золт крепился, однако вслед за негромким рокотом грома брызнули капли дождя и, неудержимые, как дождь, хлынули слезы. Он силился побороть желание руками разрыть землю, раскопать тело матери. Конечно, плоть ее давно разложилась, в могиле он найдет разве что кости, облепленные невесть откуда взявшимся вязким месивом. Но ему так хочется заключить мать в объятия и сложить ее костлявые руки так, будто и она его обнимает! Золт действительно принялся было рвать траву, разгребать землю, но тут из его груди вырвались неистовые рыдания, и силы оставили его. Ему не оставалось ничего другого, как уступить реальности. Мать мертва. Больше он ее на этом свете не увидит. Никогда. Холодный дождь припустил пуще прежнего, струи яростно хлестали Золта по спине. Жгучая скорбь сменилась ледяной ненавистью. Смерть матери - дело рук Фрэнка, и он должен заплатить за нее своей жизнью. Что толку лежать на раскисшей могиле и рыдать, как дитя? Не плакать надо, а мстить убийце. Золт поднялся, опустил сжатые в кулаки руки и застыл под дождем, чтобы студеные струи смыли с него грязь, очистили душу от скорби. Он мысленно дал матери обет, что станет упорнее разыскивать убийцу и разделается с ним без всякой жалости. В следующий раз, когда он нападет на след Фрэнка, он уж его не упустит. Устремив взгляд в дождливое, затянутое тучами небо, он пообещал матери, пребывающей теперь в раю: - Я обязательно найду Фрэнка. Найду и убью. Непременно убью. Раскрою череп, искромсаю его поганый мозг и спущу в канализацию. Ледяные струи словно проникали ему в душу, холод пробирал до костей. Золта била дрожь. - А всякому, кто хоть пальцем пошевелит, чтобы ему помочь, руки отрежу. Кто посмотрит на него с сочувствием, тому выдеру глаза. Честное слово, выдеру. И вырву язык всякому мерзавцу, который скажет ему хоть одно приветливое слово. Дождь хлынул с новой силой. Он прибил траву к земле, громко застучал по листьям стоявшего неподалеку дуба, зашелестел в миртовых зарослях. Капли били Золту в лицо. Он жмурился, но глаз не опускал. - А если он завел друзей, им не жить. Я по его милости лишился тебя, так пусть теперь и он мыкается один. Выпью у них всю кровь и вышвырну, как ветошь. Вот уже семь лет он снова и снова твердил эту клятву, и каждый раз с прежним жаром. - Как ветошь! - повторил он, стиснув зубы. Жажда мести не угасала с самого дня убийства. Да что там - ненависть к Фрэнку стала еще безудержнее и беспощаднее. - Как ветошь! Молния сверкающим лезвием рассекла пополам темное, словно покрытое кровоподтеками небо. На миг Золту почудилось, будто вовсе не тучи клубятся над головой, но судорожно подрагивает плоть какого-то богоподобного существа и сквозь длинную рваную рану, оставленную молнией, ему блеснула ослепительная тайна горнего мира. Глава 29 Дождливую погоду в Калифорнии Клинт терпеть не мог. Дожди тут шли раз в год по обещанию, а последние лет десять случалась и настоящая засуха. Разве что зимой иногда разбушуется гроза. Поэтому от дождя до дождя калифорнийцы успевали забыть, как в таких условиях водить машину. Стоило сточным канавам переполниться - и на улицах то и дело возникали заторы. На шоссе и того хуже: сидишь в машине - и будто попал в автомобильную мойку, которой конца-краю не видно, а конвейер сломался. В понедельник, когда сумрак непогоды постепенно начал рассеиваться, Клинт сел в "Шевроле" и отправился в Коста-Меса, в лаборатории Паломар. Они располагались в большом одноэтажном здании из бетонных блоков неподалеку от Бристол-авеню. Медицинское отделение лабораторий производило анализы не только крови и других органических веществ, но и промышленных составов и геологических пород. Клинт оставил машину на стоянке у здания, взял с собой пластиковый пакет и, согнувшись под проливным дождем, зашлепал прямо по глубоким лужам. Когда он вошел в маленькую приемную, вода с него текла ручьями. По ту сторону барьера у окошка для посетителей сидела симпатичная блондиночка в белом халате поверх фиолетового джемпера. - Вы бы хоть зонтик захватили, - посочувствовала она. Клинт кивнул, положил пакет на барьер и принялся развязывать тесемки. - Или плащ, - добавила девица. Из внутреннего кармана куртки Клинт вынул удостоверение сотрудника агентства "Дакота и Дакота" и протянул девице. - Счет направить по адресу этого агентства? - спросила она. - Да. - Вам уже случалось к нам обращаться? - Да. - Счет в банке есть? - Да. - Я, похоже, вас тут еще не встречала. - Нет. - Меня зовут Лайза. Я здесь всего неделю. Что-то не припомню, чтобы к нам захаживали частные сыщики. Между тем Клинт достал из пластикового пакета еще три пакетика и разложил их рядком. - Звать-то как? - Девица наклонила голову набок и игриво улыбнулась. - Клинт. - Так вот, Клинт, будешь ходить в такую погоду без плаща и зонтика - заболеешь и умрешь, хоть на вид ты малый крепкий. - Сперва вот эта рубашка. - Клинт сунул в окошко один пакет. - Надо сделать анализ крови на ткани. Причем установить не только группу крови, а все до точки. Подробное генетическое исследование. Возьмите образцы с четырех разных участков: может, тут кровь не одного человека. Если это так, нам нужен анализ крови каждого. Лайза угрюмо взглянула на Клинта, перевела взгляд на пакет с рубашкой и принялась заполнять бланк заказа. - То же самое проделайте вот с этим. - Клинт протянул второй пакет. В нем лежал сложенный лист почтовой бумаги с несколькими каплями крови из пальца Полларда, который Джулия уколола прокаленной на спичке иглой. - Выясните, совпадает ли эта кровь с кровью на рубашке, - продолжал Клинт. В третьем пакете был черный песок. - Это биологическое вещество? - спросила Лайза. - Не знаю. Кажется, песок. - Если биологическое, тогда надо отправлять в медицинское отделение, а если нет - то в промышленную лабораторию. - Отправьте понемножку и туда и сюда. И поскорее. - Дороже обойдется. - Неважно. Девица заполнила третий бланк и заметила: - На Гавайях есть пляжи с черным песком. Не бывал? - Нет. - Один называется Кайму. Этот песок - он вроде как вулканический. Любишь загорать на пляже? - Да. Лайза, не дописав, подняла глаза и широко улыбнулась. У нее были пухлые губы и белоснежные зубки. - А я прямо обожаю. Наденешь бикини и жаришься на солнышке. Красота! Ну и что с того, что загорать вредно для здоровья? Жизнь и так коротка, верно? Вот я и хочу прожить ее красиво. А побалдеешь на солнышке - и такая на тебя нападет-, нет, не то чтобы лень. Лень - это когда у тебя никаких сил, а тут наоборот: откуда только силы берутся. Но ленивые силы. Знаешь, как ходят львицы: твердо, но с развальцей. Вот и я от солнца прямо как львица. Клинт молчал. - Как бы это объяснить? А, вот что: наверно, меня от солнца на мужиков тянет. Этак разморит на красивом пляжике - и чихать хотела на предрассудки. Клинт смотрел на нее молча. Заполнив наконец бланки, Лайза прикрепила бланк к каждому пакету, а копии протянула Клинту. - Слушай, Клинт, мы же с тобой современные люди, а? - сказала она. Клинт все не понимал, куда она клонит. - К чему нам эти китайские церемонии? Сейчас ведь как: понравился девушке парень - нечего ждать, пока он раскачается, надо брать дело в свои руки. "Вот оно что!" - сообразил Клинт. Откинувшись назад - наверно, для того, чтобы Клинт получше разглядел ее пышную грудь под белым халатом, - она с улыбкой предложила: - Сходим куда-нибудь, а? В ресторан, в кино? - Нет. Улыбка стала натянутой. - Ну извините, - фыркнула девица. Клинт сложил копии бланков и сунул во внутренний карман, где лежало его удостоверение. Лайза испепеляла его взглядом. "Обиделась, - догадался Клинт. - Как бы ее утешить?" И туг его осенило. - Я "голубой", - выпалил он. Девица зажмурилась и потрясла головой, словно приходя в себя от удара. Потом, как солнечный луч, пробившийся сквозь тучи, на ее лице снова заиграла улыбка. - А я-то думаю: перед такой конфеткой - и устоять. Вы уж извините. - Ладно, чего там. Против природы не попрешь, так ведь? Клинт опять вышел под дождь. На улице похолодало. Небо смахивало на пепелище, к которому слишком поздно приехали пожарные: только влажная зола да мокрые головешки. Глава 30 Был тот же дождливый понедельник. Спускалась ночь. Выглянув в окно больничной палаты, Бобби Дакота сообщил: - Любоваться здесь особенно нечем, Фрэнк. Разве что автомобильной стоянкой. Он окинул взглядом небольшую белую комнату. В больницах его всегда брала оторопь, но Фрэнку он и виду не показывал. - Конечно, этот интерьерчик не просится на страницы журналов о современной архитектуре, зато здесь есть все, что нужно. Телевизор, журналы, еду подают в постель три раза в день. Медсестры попадаются смазливые, но ты смотри к ним не приставай, лады? Фрэнк был бледнее обычного. Темные круги вокруг глаз расплылись, как чернильные пятна. Такому самое место в больнице. Больше того, по его виду можно предположить, что он лежит здесь не первую неделю. С помощью рычагов Фрэнк привел кровать в такое положение, чтобы в ней можно было полулежать. - Может, я обойдусь без этого обследования? - спросил он. - Не исключено, что причина амнезия - физическое недомогание, - объяснила Джулия. - Вы же слышали, что сказал доктор Фриборн. Мало ли что могло ее вызвать - абсцесс мозга, опухоль, киста, тромб. Вот вас и проверят. - Не доверяю я этому Фриборну, - нахмурился Фрэнк. Сэнфорд Фриборн был другом Бобби и Джулии и одновременно их лечащим врачом. Несколько лет назад они помогли его брату, которому грозили большие неприятности. - Что это вдруг? Чем вам Сэнди не угодил? - Я его совсем не знаю. - Ты никого не знаешь, - заметил Бобби. - Поэтому ты к нам и обратился. Забыл? У тебя же амнезия. Приняв предложение Фрэнка взяться за расследование, Дакоты первым делом отвезли его к Сэнди Фриборну для предварительного обследования. Сэнди удалось установить только то, что Фрэнк не помнит ничего, кроме собственного имени. Бобби и Джулия не рассказали врачу ни про сумки с деньгами, ни про кровь на рубашке, ни про черный песок, ни про красные камешки, ни про жуткое насекомое. А Сэнди и в голову не пришло поинтересоваться, почему Фрэнк обратился к ним, а не в полицию и почему Дакоты согласились взять на себя дело, которое не имеет ничего общего с их обычной работой. Он вообще отличался крайней деликатностью и не задавал лишних вопросов - одна из тех черт, которые Дакоты в нем очень ценили. Фрэнк нервно поправил одеяло. - И что, мне непременно нужна отдельная палата? Джулия кивнула. - Вы же сами просили нас разобраться, куда вы исчезаете по ночам и чем занимаетесь. Значит, нам следует с вас глаз не спускать. - Отдельная палата - дорогое удовольствие. - Денег тебе хватит с лихвой на самый лучший уход, - успокоил Бобби. - А если окажется, что деньги не мои? Бобби пожал плечами. - Тогда отработаешь в больнице. Поменяешь постельное белье на сотне-другой кроватей, вынесешь тысчонку-другую суден. Пооперируешь на мозге за бесплатно. Почем знать, может, ты и впрямь нейрохирург. Из-за амнезии поди разбери, кто ты - нейрохирург или торговец подержанными автомобилями. Вот тебе и шанс узнать. Возьмешь пилу, распилишь кому-нибудь черепушку, заглянешь внутрь - может, и увидишь что-нибудь знакомое. - А когда вернетесь от рентгенолога или еще какого врача, за вами в палате кто-нибудь присмотрит, - сказала Джулия, облокотившись на перильца, которые шли по бокам кровати. - Сегодня с вами посидит Хэл. Хэл Яматака уже занял свой пост в неудобном на вид кресле с обивкой, предназначенном для посетителей. Кресло стояло сбоку от кровати, между Фрэнком и дверью. Отсюда Хэл мог наблюдать за своим подопечным, а если Фрэнк пожелает включить укрепленный на стене телевизор - смотреть на экран. Хэл был точь-в-точь Клинт Карагиозис, только в японском варианте - такой же плечистый широкогрудый молодец, будто сработанный каменщиком, который умеет ловко подгонять кирпичи друг к другу, да так, что раствора не видать. На тот случай, если по телевизору не будет ничего интересного, а подопечный окажется скучным собеседником, Хэл запасся романом Джона Д. Макдональда. Глядя в омытое дождем окно, Фрэнк произнес: - Наверно, я просто.., просто боюсь. - Нечего тебе бояться, - заверил Бобби. - Хэл только с виду такой бука. Тех, кто ему по душе, он не убивает. - Однажды пришлось, - буркнул Хэл. - Ты убил человека, который тебе нравился? - удивился Бобби. - За что? - Он попросил одолжить мою расческу. - Вот видишь, Фрэнк, ты в полной безопасности. Только не проси у Хэла расческу. Но Фрэнку было не до шуток. - Я все думаю про кровь у себя на руках. Вдруг я кого-то поранил? Не дай бог это повторится. - Ну, Хэла тебе поранить не удастся. Он у нас грозный воин. - Точно, - подтвердил Хэл. - Рыцарь без траха и упрека. - Вез траха? Мне до твоих сексуальных трудностей дела нет, Хэл. Одно могу сказать: не ешь столько суши <Суши - японское национальное блюдо из риса и сырой рыбы со специями.> - не будешь отпугивать девочек запахом сырой рыбы. И тогда трахайся сколько влезет. Перегнувшись через перильце, Джулия взяла Фрэнка за руку. - Ваш муж всегда такой, миссис Дакота? - вяло улыбнулся Фрэнк. - Зовите меня Джулия. Всегда ли он болтает без умолку и балагурит? Не всегда, но, увы, частенько. - Слышишь, Хэл? - возмутился Бобби. - Жен-шины и те, у кого отшибло память, лишены чувства юмора. - Моему мужу только бы позубоскалить, а над чем - неважно. Хоть над автомобильной аварией, хоть над похоронами. - Хоть над зубной щеткой, - вставил Бобби. - ..Случись атомная война, он бы отпускал шуточки и насчет радиоактивных осадков. И ничего с ним не поделать. Неизлечим. - Джулия пыталась излечить, - снова ввернул Бобби. - Отправила меня в лечебницу для патологически жизнерадостных. Там мне вкатили большую дозу хандры. Не помогло. На прощание Джулия сжала руку Фрэнка. - Тут вам ничего не грозит. В случае чего Хэл будет начеку. Глава 31 Энтомолог жил в новом районе Ирвина, называвшемся Тертл-Рок, в двух шагах от университета. К неярко освещенным дверям дома вела дорожка, на которой растекались дождевые лужи и лежали круги света от невысоких, напоминавших грибы фонарей под широкими черными колпаками. Держа в руке одну из кожаных сумок Фрэнка Полларда, Клинт поднялся на узенькое крыльцо и позвонил в дверь. Из переговорного устройства под кнопкой звонка раздался мужской голос: - Кто там? - Это доктор Дайсон Манфред? Меня зовут Клинт Карагиозис. Я из агентства "Дакота и Дакота". Через полминуты Манфред открыл дверь. Это был тощий мужчина на голову выше Клинта. На нем были черные брюки, белая рубашка с расстегнутым воротом, на шее болтался зеленый галстук. - Боже ты мой, на вас нитки сухой нет! - Промок маленько. Манфред открыл дверь пошире, посторонился и пропустил Клинта в прихожую с кафельным полом. - Угораздило же вас выйти в такой вечер без зонта и без плаща, - посочувствовал Манфред, закрыв дверь. - Ничего. Это даже бодрит. - Что бодрит? - Дождь. Манфред разглядывал Клинта с нескрываемым удивлением, но, по мнению Клинта, сам энтомолог выглядел гораздо удивительнее. Он был худ до чрезвычайности, кожа да кости. Одежда была ему велика, брюки мешком висели на тощих бедрах, а острые плечи только что не прорывали рубашку, будто она напялена прямо на скелет. Угловатый и нескладный, энтомолог имел такой вид, словно его соорудил из сухих сучьев какой-то бог-недоучка. Худощавое, длинное лицо с высоким лбом и впалыми щеками было так туго обтянуто загорелой жесткой кожей, что казалось, она того и гляди лопнет на скулах. Диковинные янтарные глаза смотрели на Клинта с холодным любопытством, которое, несомненно, было хорошо знакомо бесчисленным жукам, помещенным в его коллекцию. Манфред опустил глаза и воззрился на кроссовки Клинта, вокруг которых натекла уже целая лужа. - Прощу прощения, - спохватился Клинт. - Ничего, просохнет. Я работал в кабинете. Пойдемте туда. Мимоходом заглянув в гостиную, которая располагалась справа от прихожей, Клинт успел заметить обои с геральдическими лилиями, толстый китайский ковер, множество пухлых кресел и диванов, антикварную английскую мебель, темно-красные велюровые гардины и столы, заваленные сверкающими безделушками. Эта викторианская обстановка никак не вязалась с типично калифорнийской архитектурой дома. Вслед за энтомологом Клинт миновал гостиную и направился по короткому коридору в кабинет. Манфред шел чудной походкой, почти не сгибая ноги, ссутулившись и слегка вытянув шею. Ну прямо доисторическое насекомое, богомол какой-то. Клинт думал, что кабинет университетского ученого мужа битком набит книгами, однако в единственном книжном шкафу справа от стола он увидел всего сорок-пятьдесят томов. Были тут и шкафы со множеством широких и не очень глубоких ящичков - должно быть, в них хранились всякие жуки-пауки. По стенам были развешаны застекленные коробочки с наколотыми на булавках насекомыми. Внимание Клинта привлекла одна коллекция. Заметив это, Манфред сообщил: - Тараканы. Изумительные существа. Клинт промолчал. - Я имею в виду простоту их строения и функции. Внешность у них, разумеется, отнюдь не изумительная. Клинт никак не мог отделаться от ощущения, что жуки живые. - Как вам нравится тот великан - вот там, в углу? - Крупный, сэр, ничего не скажешь. - Мадагаскарский шипящий таракан. Научное название Gromphadorphina portentosa. Этот экземпляр - восемь с половиной сантиметров. Не правда ли, красавец? Клинт промолчал. Сложив свои длинные, костлявые конечности, Манфред, словно подобравший ноги паучише, втиснулся в кресло за столом. Клинт остался стоять. Долго он тут торчать не собирается, и так весь день в бегах. - Мне звонил ректор университета, - начал Манфред. - Просил по мере сил содействовать агентству "Дакота и Дакота". ИУК - Ирвинский университет Калифорнии - уже давно старался попасть в число ведущих американских университетов. Для этого и бывший, и нынешний ректоры не скупились на оклады преподавателям и не жалели расходов, чтобы переманить ученых и исследователей с мировым именем, работавших в других учреждениях. Но прежде, чем предоставить им хорошо оплачиваемые должности, следовало убедиться, что университет потратит деньги не зря. А вдруг окажется, что талантливый физик или биолог падок на виски, кокаин или малолетних девочек? Как бы в погоне за солидными кадрами и академическим престижем не попасть в пасквильную историю. Поэтому администрация поручила агентству "Дакота и Дакота" собирать сведения о кандидатах. Дакоты справлялись с поручением весьма успешно. Манфред уперся локтями в подлокотники кресла, сложил ладони и вытянул пальцы - такие длинные, словно у них на один сустав больше, чем у обычных людей. - Так что вас ко мне привело? Клинт открыл сумку и поставил перед энтомологом банку с жуком. Жук в банке был вдвое больше мадагаскарского шипящего таракана. Доктор Дайсон Манфред примерз к креслу и как зачарованный, не мигая, уставился на тварь в банке. - Это что - мистификация? - Нет, он настоящий. Манфред склонился над столом и почти ткнулся носом в толстое стекло, за которым замерло насекомое. - Живой? - Дохлый. - Где вы его нашли? Неужели здесь, в Южной Калифорнии? - Да. - Невероятно. - Что это за жук? - спросил Клинт. Манфред угрюмо посмотрел на него. - Никогда такого не видел. А раз даже я не видел, то считайте, никто не видел. Он, несомненно, относится к членистоногим, так же как пауки и скорпионы. Но можно ли считать его насекомым, сказать пока затрудняюсь. Надо сперва его исследовать. Если это действительно насекомое, то совершенно новый вид. И все-таки, где именно вы его нашли? И с какой стати он вызвал интерес у частных детективов? - Извините, сэр, я не могу разглашать подробности этого дела. В интересах нашего клиента я вынужден хранить его тайну. Манфред осторожно вертел в руках банку, рассматривая ее обитателя со всех сторон. Куда девался холодный оценивающий взгляд! Теперь янтарные глаза энтомолога горели возбуждением. - Уму непостижимо! Я непременно должен оставить этот экземпляр у себя. - Да я, в общем-то, и принес его вам для исследования. Но если вы хотите оставить его насовсем... - Именно. Насовсем. - Ну, это решать моему начальству и клиенту. А нам надо узнать, где такие обитают, и вообще получить о нем полную информацию. Бережно, словно это не стекло какое-нибудь, а тончайший хрусталь, Манфред поставил банку на стол. - Я сфотографирую этот экземпляр в разных ракурсах и с разным увеличением и сниму на видеопленку. Потом придется его расчленить - разумеется, со всей осторожностью, за это можете не волноваться. - Как знаете. - Мистер Карагиозис, вы относитесь к этому делу крайне легкомысленно. Вы вполне уразумели мои слова? Если жук действительно принадлежит к неизвестному виду, я просто не знаю, что и думать. Как могло случиться, что наука до сих пор не ведала о существовании вида, у которого встречаются такие громадные особи? Для энтомологии это событие, мистер Карагиозис. Да-с, великое событие. Клинт еще раз взглянул на жука в банке и согласился: - Понятное дело. Глава 32 Прямо из больницы Бобби и Джулия на служебной "Тойоте" отправились на запад, в расположенное на равнине местечко Гарден-Гроув. Конечной целью их поездки был дом 884 на Серапе-уэй - адрес, обозначенный в водительских правах на имя Джорджа Фарриса, которые обнаружил у себя Фрэнк. Джулия поглядывала то в забрызганные дождем боковые окна, то через лобовое стекло, по которому мягко пошлепывали "дворники". Она высматривала номера домов. По сторонам тянулись два ряда фонарей и одноэтажные коттеджи, построенные лет тридцать назад. В смысле архитектуры дома не отличались разнообразием: нехитрые типовые сооружения, похожие на коробки. Зато отделаны они были на разные лады. У одного дома штукатурка разрисована под кирпичную кладку, другой обит кедровыми панелями, третий облицован диким камнем, четвертый - древесной корой, пятый - вулканической породой. Калифорния - это не только фешенебельные районы вроде Беверли-Хиллз, Бель-Эр или Ньюпорт-Бич, не только особняки и виллы на побережье, которые то и дело показывают по телевизору. Это еще и такие вот дешевые домики, и благодаря их дешевизне калифорнийская мечта стала явью для бесчисленных потоков переселенцев, которые десятилетиями прибывали сюда из самых отдаленных уголков мира, сколь отдаленных - нетрудно догадаться по наклейкам на бамперах автомобилей, стоящих по сторонам Серапе-уэй: надписи на них были на корейском и вьетнамском языках. - Следующий дом, - предупредила Джулия. - С моей стороны. Кое-кто считает, что такие кварталы портят городской пейзаж, но Бобби видел в них прежде всего торжество демократии. Он и сам вырос на улице вроде Серапе, только не в Гарден-Гроув, а в Анахейме, и улица эта вовсе не казалась ему некрасивой. Ему запомнились долгие летние вечера, когда он играл на улице с другими ребятишками, оранжевые и багровые отблески заката, вечернее небо, на котором, словно рисунки тушью, застыли перистые силуэты пальмовых листьев. Порой в воздухе разливалось благоухание жасмина, с запада доносился крик одинокой чайки. А уж если у тебя есть велосипед, сколько всего можно посмотреть, сколько приключений тебя ожидает! Разъезжаешь по незнакомым улицам, где стоят обычные оштукатуренные дома, и будто открываешь для себя новый, удивительный мир. Во дворе дома 884 высились две эритрины. В угрюмых сумерках на кустах отливали белизной бутоны азалий. Подкрашенные желтоватым светом фонарей струи дождя напоминали жидкое золото. Бобби быстро шагал вслед за Джулией по дорожке, ведущей к дому. Он дрожал от холода, мокрое лицо и руки мерзли, словно идет не дождь, а мокрый снег. Не спасала даже утепленная нейлоновая куртка с капюшоном. Джулия позвонила. На крыльце зажегся свет. Кто-то разглядывал их в глазок двери. Бобби откинул капюшон и приветливо улыбнулся. Дверь приоткрылась. Не снимая дверной цепочки, из щели выглянул невысокий худощавый человек азиатского вида. Ему было лет сорок, черные волосы на висках слегка серебрились. - Вам кого? Джулия показала удостоверение и объяснила, что они разыскивают человека по имени Джордж Фаррис. - Полиция? - Хозяин дома нахмурился. - У нас все в порядке, полицию не звали. - Да нет же, мы ведем расследование частным образом, - сказал Бобби. Хозяин прищурился. Казалось, еще немного - и он захлопнет дверь у них перед носом, но вдруг он просиял и улыбнулся. - А-а, сыщики! Как по телевизору. Он снял цепочку и впустил Бобби и Джулию в дом. И не просто впустил, а встретил как почетных гостей. Ровно через три минуты они уже знали, что хозяина зовут Туонг Тран Фан (он теперь называет себя на западный манер: сперва имя, потом фамилия). Что он вместе со своей женой Чин через два года после падения Сайгона бежал из Вьетнама на лодке, что здесь они сначала работали в прачечных и химчистках, а теперь и сами открыли две химчистки. Туонг настоял, чтобы гости сняли куртки, и, как ни твердил Бобби, что они зашли всего на минутку. Чин - хрупкая женщина с тонким лицом, одетая в мешковатые черные шаровары и желтую шелковую блузку, - сказала, что сейчас подаст угощение. Бобби знал, что первое поколение вьетнамцев, живущих в Штатах, посматривает на полицию с опаской, они не зовут полицейских даже тогда, когда становятся жертвами преступления. У них еще свежа память о купленой-перекупленой полиции Южного Вьетнама и беспощадных северо-вьетнамских правителях, захвативших Юг после ухода американцев. Даже прожив в Штатах пятнадцать лет, многие вьетнамцы все равно относятся к властям недоверчиво. Однако к частным детективам супруги Фан сразу же прониклись доверием. Наверно, насмотревшись по телевизору на приключения отважных сыщиков, они считали детективов этакими защитниками обездоленных, рыцарями с револьверами вместо копья. Поборников справедливости в лице Бобби и Джулии торжественно усадили на новый диван - самое удобное место в гостиной. Фаны позвали в гостиную своих очаровательных детишек и представили гостям: тринадцатилетний Рокки, десятилетний Сильвестр, двенадцатилетний Сисси и шестилетняя Мэрил. Дети, как видно, родились уже в Америке, но держались гораздо учтивее и воспитаннее своих американских сверстников. Поздоровавшись с гостями, они вернулись на кухню готовить уроки. Несмотря на вежливые отказы Бобби и Джулии, Фаны быстро накрыли на стол и угостили их кофе со сгущенным молоком и изысканными вьетнамскими пирожными. Налили по чашке кофе и себе. Туонг и Чин сели в потертые кресла, по-видимому, не такие удобные, как диван. Комната была обставлена простенькой современной мебелью неброских цветов. В углу помещался небольшой буддистский алтарь; на красной жертвенной дощечке лежали свежие фрукты, керамические подставки ощетинились курительными палочками, от одной голубоватой вьющейся лентой поднимался благоуханный дымок. Больше ничего в гостиной не напоминало о Востоке - разве что столики, сверкающие черным лаком. Джулия взяла с подноса пирожное и сообщила: - Мы ищем человека, который когда-то, вероятно, жил в этом доме. Его зовут Джордж Фаррис. - Да, он тут жил, - подтвердил Туонг. Миссис Фан кивнула. Бобби удивился. Он не сомневался, что изготовитель фальшивых документов на имя Джорджа Фарриса взял первый попавшийся адрес, что Фрэнк никогда здесь не жил. А Фрэнк был совершенно уверен, что его настоящая фамилия Поллард, а не Фаррис. - Так вы купили этот дом у Джорджа Фарриса? - спросила Джулия. - Нет, - ответил Туонг. - Он тогда уже умер. - Умер? - переспросил Бобби. - Уже пять или шесть лет как умер. Ужасный рак. Выходит, Фрэнк Поллард действительно не Фаррис и никогда по этому адресу не жил. Удостоверение - липа от начала до конца. - Мы купили этот дом несколько месяцев назад у вдова, - объяснил Туонг. Он говорил по-английски довольно гладко, если не считать некоторых грамматических погрешностей. - Нет, не у вдова - у ее наследник. - Миссис Фаррис тоже умерла? - спросила Джулия. Фаны многозначительно переглянулись. - Печальная история, - заметил Туонг. - Откуда только такой человек берется? - Какой человек, мистер Фан? - Который убил миссис Фаррис, ее брата и двух дочек. Бобби почувствовал в желудке нехорошее шевеление. Он как-то сразу привязался к Фрэнку и поверил в его невиновность, но теперь в его уверенности появилась червоточина. Случайно ли у Фрэнка оказалось удостоверение человека, вся семья которого была убита? Не причастен ли Фрэнк к этому убийству? Бобби машинально жевал пирожное с кремом. Вкусное-то оно вкусное, но ему сейчас кусок в горло не идет. - Это случилось в конце июль, - добавила Чин. - Помните, стояла жара. Адом мы купили в октябре. Она подула на кофе. Бобби заподозрил, что ошибки в речи она допускает умышленно, чтобы не казаться грамотнее своего супруга, - пример ненавязчивой, истинно восточной деликатности. - Убийцу не поймали, - сказал Туонг Фан. - Вы хотя бы знаете, как он выглядел? - спросила Джулия. - Да нет. Бобби через силу покосился на Джулию. Она, похоже, была потрясена не меньше его, но даже взглядом не напомнила мужу о своих былых подозрениях. - Как их убили? - продолжала допытываться она. - Застрелили? Задушили? - Ножом, кажется. Пойдемте, я покажу, где их нашли. В доме было три спальни и две ванные комнаты. Одну ремонтировали. Кафельная плитка со стен и на полу была отбита. Вместо старых шкафчиков устанавливали новые, из мореного дуба. Джулия и Туонг вошли в ванную, Бобби и миссис Фан остановились в дверях. Из вентиляционного отверстия под потолком доносился шум дождя. - Тут на полу лежала младшая дочь Фаррис, - рассказал Туонг. - Ей было тринадцать. Страшно смотреть. Много крови. В щели между плитками залилась, не смоешь. Пришлось отдирать кафель. Затем он повел гостей в спальню девочек. Несмотря на тесноту - здесь стояли две кровати, две тумбочки, два письменных стола, - Сисси и Мэр ил ухитрились натащить в маленькую комнату горы книг. - К миссис Фаррис приехал погостить брат, - сказал Туонг Фан. - Целая неделя жил. Тут его убили. В постели. Стены, ковер были в крови. - Мы смотрели дом еще до того, как торговец недвижимостью велел покрасить стены и убрать ковер, - добавила Чин Фан. - Это была самая страшная комната. Меня потом долго во сне мучили кошмары. Хозяева и гости перешли в скудно обставленную спальню супругов. Двухспальная кровать, две тумбочки, два ночника с прихотливо украшенными абажурами. Ни гардероба, ни комода Бобби не увидел. Одежду, которая не помещалась в стенном шкафу, Фаны хранили в картонных ящиках с прозрачными пластмассовыми крышками, стоящих вдоль стен. По всему видно было, что рачительностью супруги Фан не уступают Бобби и Джулии. Может, и у них есть своя Мечта, ради которой они и вкалывают и не позволяют себе лишних трат? - В этой комнате нашли миссис Фаррис, - продолжал Туонг. - Тоже в постели. С ней сделали одна страшная вещь. Ее искусали. В газетах про это ни слова. - Искусали? - ужаснулась Джулия. - Кто? - Наверно, убийца. Лицо, горло... Другие места. - Но раз об этом не писали в газетах, - вмешался Бобби, - то как вы-то узнали? - Соседка рассказала. Она и сейчас тут живет. Это она убитых нашла. Говорит, старшая дочь и миссис Фаррис покусанные. - Она не выдумщица, - предупредила миссис Фан. - А где нашли старшую дочь? - спросила Джулия. - Пойдемте за мной. - Туонг провел их обратно в гостиную, а оттуда через столовую - в кухню. За кухонным столом детишки прилежно готовили домашнее задание. Радио и телевизор были выключены, ничто не отвлекало их от работы. Заниматься им, как видно, нравилось. Даже Мэрил - судя по всему, первоклашка, - которой на дом еще ничего не задавали, читала детскую книжку. Бобби обратил внимание на две разноцветные таблицы на стене. На одной отмечалось, какие оценки дети получали в школе за ответы на уроках и за контрольные работы с самого начала учебного года. В другой перечислялось, какую работу по дому должен выполнять каждый из детей. Да, недаром университеты по всей стране пребывают в растерянности от того, что самыми способными абитуриентами сплошь и рядом оказываются азиаты. Негры и латиносы возмущаются, что им от азиатов совсем житья не стало, да и белые, которым из-за азиатов не удается попасть в университет, честят их на откровенно расистский лад. Поговаривают чуть ли не об азиатском заговоре. И вот в доме Фанов Бобби своими глазами видит, в чем залог их успеха. Секрет прост: они усерднее добиваются этого успеха. Они лучше прочих усвоили идеалы, на которых зиждется американское общество, - трудолюбие, честность, самоотверженность, целеустремленность, свобода в выборе своего пути. Как ни парадоксально, своим преуспеванием они отчасти обязаны нерадивости многих коренных американцев, которым трудно с ними тягаться из-за пренебрежения этими самыми идеалами. Из кухни хозяева и гости прошли в общую комнату, тоже не блиставшую обстановкой. - Старшую дочку Фаррис нашли тут, у дивана, - сказал Туонг. - Семнадцать лет. - Такая была красивая, - вздохнула Чин. - Ее тоже кусали. Как мать. Так говорит соседка. - А другие жертвы? - не отставала Джулия. - Младшая дочь, брат миссис Фаррис - на них тоже обнаружили укусы? - Не знаю, - сказал Туонг. - Их тела соседка не видела, - пояснила Чин. Все замолчали, разглядывая место, где нашли убитую девушку. Словно решили, что столь кошмарное преступление не может пройти без следа, и ждали, что этот след вот-вот проступит на новом ковре. В тишине было слышно, как по крыше монотонно барабанит дождь. - Жутковато небось жить в таком доме? - спросил Бобби. - Не потому, что здесь произошло убийство, а из-за самого убийцы: его ведь до сих пор не поймали. Не боитесь, что как-нибудь ночью он опять нагрянет? Чин кивнула. - Опасность всюду. Вся жизнь - опасность, - отозвался Туонг. - Кто хочет без риска, такой лучше не родиться. - Лицо его озарилось мимолетной улыбкой. - Бежать из Вьетнама на маленькой лодочке было опаснее. Бобби бросил взгляд в кухню. Детишки как ни в чем не бывало делали уроки. Они г-же не задумывались о том, что убийца может вернуться на место преступления. - А еще, - сообщила Чин, - мы зарабатываем тем, что ремонтируем дома, а потом продаем. Это четвертый. Поживем здесь еще год, отремонтируем каждую комнату и тоже продадим. - В этот дом после Фаррисов никто въезжать не хотел из-за убийства, - добавил Туонг. - Но мы подумали: тут опасно, зато можно заработать. - Когда мы закончим ремонт, здесь не только стены и пол будут другие. Дом станет чистым, духовно чистым, понимаете? Мы вернем ему непорочность. Изгоним скверну, которую занес сюда убийца. И в каждой комнате останется дуновение нашего духа. Туонг закивал: - Доброе дело сделаем. Достав из кармана найденные Фрэнком фальшивые водительские права, Бобби взял их так, чтобы пальцы закрывали имя и адрес владельца, и показал фотографию Фанам: - Вы знаете этого человека? - Нет, - ответил Туонг. Чин тоже покачала головой. Бобби снова спрятал права в карман. - А как выглядел Джордж Фаррис? - поинтересовалась Джулия. - Не знаю, - ответил Туонг. - Я же говорю: он умер от рака давно до того, как убили семью. - Может, среди вещей Фаррисов вам попадалась его фотография? - Нет, к сожалению. - Вы, значит, купили дом у агента по продаже недвижимости, - напомнил Бобби. - Он вам сообщил, кому достался дом после гибели Фаррисов? - Да. По наследству все имущество отошло второму брату миссис Фаррис. - Вы случайно не знаете, где он живет, как его зовут? Кажется, нам придется с ним побеседовать. Глава 33 Пора на ужин. Дерек проснулся. После укола он на ногах не стоял. И все равно хотел кушать. Томас помог ему дойти до столовой. Там покушали. Спагетти. Тефтели. Салат. Вкусный хлеб. Шоколадное пирожное. Холодное молоко. Потом вернулись в комнату и сели смотреть телевизор. Дерек опять уснул. По телевизору ничего интересного. Томас вздохнул с досадой. Посмотрел еще немного и выключил. Ни одной умной передачи. Все глупые-преглупые. Даже дебилам вроде Мэри не понравится. А имбецилам могут. Нет, вряд ли. Томас пошел в ванную. Почистил зубы. Умылся. В зеркало даже не взглянул. Не любит он зеркала. В них сразу видно, кто он такой. Потом Томас надел пижаму, забрался в постель и пригасил лампу, хотя было только полдевятого. Повернулся на бок - под головой лежали две подушки - и стал смотреть на вечернее небо в оконной раме. Звезд не видать. Тучи. Дождь. Хорошо, когда дождь. Тогда ночь как будто прикрыта крышкой. И не страшно, что тебя унесет в эту черноту и ты там сгинешь. Томас слушал дождь. Дождь шептал. Шептал и капал на окно слезами. Далеко-далеко бродит Беда. От нее злючие-страшучие волны, как круги на воде, когда бросишь в пруд камень. Беда - она тоже как камень, который бросили в ночь. Она не из здешнего мира. А волны на Томаса так и накатывают. Он мысленно потянулся к Беде, чтобы ее расчувствовать. Ух, какая холодная и свирепая. Гадкая. И вся дрожит, дрожит. Надо подобраться поближе. Узнать, что же это такое. Томас попытался ей телевизить. "Кто ты? Где ты? Что тебе надо? Зачем тебе обижать Джулию?" И вдруг Беда, словно огромный магнит, ка-а-ак потянет его к себе. С Томасом никогда еще такого не случалось. Когда он телевизил свои мысли Бобби и Джулии, они его так не хватали, не тянули. И тут же у него в голове стало что-то разматываться, как клубок ниток. Ниточный конец пролетел в окно и шмыгнул в ночь. Раз - и вот он уже около самой Беды. И как будто сам Томас уже совсем-совсем рядом с ней. А она его прямо обволакивает - непонятная такая, противная-препротивная. Вот она уже со всех сторон, словно Томас свалился в бассейн, а в бассейне лед и бритвы. Не разберешь, человек она или нет. Томас ее не видит, только чувствует. Снаружи она, может, и красивая, но Томас у нее внутри. А внутри темно, противно и все вокруг дрожит. Беда ест. И то, что она ест, еще живое - так и трепещет. До чего же Томас перепугался! Рванулся обратно - Беда не пускает. И только когда он представил, как нитка-мысль наматывается обратно на клубок, ему удалось выбраться. Намоталась нитка. Томас отвернулся от окна, лег на живот. Лежит и задыхается. И слышит, как колотится сердце. Во рту мерзкий вкус. Такой же вкус был, когда Томас однажды прикусил язык. Нечаянно. И еще когда врач выдернул ему зуб. Чаянно. Это вкус крови. Обессилевший, чуть живой от страха, Томас сел в постели и увеличил свет в лампе. Вынул из коробки на тумбочке клочок ваты и сплюнул на него - посмотреть, кровь во рту или нет. Нету крови. Только слюна. Снова сплюнул. Нет крови. Томас все понял. Он подобрался к Беде слишком близко. Наверно, на мгновение даже проник к ней внутрь. И мерзкий вкус во рту - это вкус во рту у Беды, когда она раздирала зубами живую, трепещущую пищу. Никакой крови у Томаса во рту нет. Ее вкус просто ему запомнился. Но когда прикусишь язык или выдернут зуб - это одно, а сейчас другое. Сейчас гораздо страшнее. Потому что сейчас он чувствует вкус чужой крови. Хотя в комнате было довольно тепло, Томаса начала бить неудержимая дрожь. x x x Гонимый нестерпимой жаждой, Золт крадучись пробирался по каньону под неистовым дождем, то и дело сгоняя с насиженных мест мелкую дичь. Едва он опустился в грязь на колени возле кряжистого дуба и припал к растерзанному горлу кролика, как вдруг будто кто-то положил ему руку на голову. Золт бросил кролика, вскочил на ноги и обернулся. Никого. Только две самые черные кошки из сестриной стаи жмутся поодаль - такие черные, что, если бы не горящие в темноте глаза, нипочем не заметить. Они следовали за ним по пятам от самого дома. А больше никого. Секунду-другую невидимая рука лежала на голове. Потом странное ощущение пропало. Золт пригляделся к застывшим вокруг теням, прислушался к шороху листьев под дождем. Не придав этому происшествию особого значения, он по зову жажды вновь двинулся на восток. Каньон поднимался вверх. По дну его уже бежал дождевой поток. Неглубокий: Золт запросто шел по нему вброд. Промокшие насквозь кошки не отставали ни на шаг. Вот настырные твари. Золт по опыту знал, что гнать их бесполезно. Раз уж они за ним увязались - такое, правда, случается не часто, - то никак от них не отделаешься. Пройдя еще сотню ярдов, Золт снова рухнул на колени, выставил руки вперед и послал в ночь еще одну волну. В темноте пронеслось сапфировое мерцание. Зашуршали кусты, вздрогнули деревья, застучали камни. Поднявшиеся облака пыли заколыхались, как саваны на ветру, и рассеялись. Потревоженные зверьки выскочили из укромных мест, кинулись врассыпную. Золт бросился на тех, что пробегали мимо. Кролика упустил, но поймал белку. Та попыталась его укусить. Золт схватил ее за лапу и что было силы шмякнул головой о раскисшую землю. x x x На кухне Лилли и Вербена сидели на расстеленных одеялах в окружении двадцати трех кошек. Двух не хватало. Часть сознания сестер влилась в Окаянку и Ламию <Ламия - в античной мифологии и фольклоре некоторых народов Европы - злой дух, пьющий по ночам кровь людей.>, черных кошек, которые неотступно сопровождали Золта и взволнованно наблюдали, как он расправляется с добычей. Их волнение передалось Лилли. Она следила за охотой с замиранием сердца. В промозглой январской ночи ни огонька, только на западе на низких тучах лежал отсвет пригородных кварталов. А здесь, в царстве дикой природы, рыщет самый дикий из всех его обитателей - Золт, лютый, могучий, безжалостный хищник. Пробирается быстро и тихо через непролазные теснины, распоряжается всем вокруг так, как велит ему жажда. Сильный и проворный, не идет, а течет по каньону, перемахивая через каменные глыбы и поваленные стволы деревьев, огибая колючие кустарники, словно не человек он из плоти и крови, а размытая тень в лунном сиянии, которую отбрасывает парящая высоко над землей птица. Когда Золт хватил белку о землю, по велению Лилли часть ее сознания, вселившаяся в Окаянку и Ламию, расплеснулась пополам, и одна половина перетекла в тельце белки. Зверек был оглушен ударом. Белка слабо сопротивлялась, в глазах застыл безысходный ужас. Большие, цепкие руки Золта стиснули ее тельце, а Лилли чувствовала их на своем теле. Вот они скользят по обнаженным ногам, бедрам, животу, грудям. Золт о колено сломал белке хребет. Лилли содрогнулась. Вербена заскулила и прижалась к сестре. Лапы у белки отнялись. Золт с тихим рычанием впился в горло зверька. Прогрыз шкуру, перекусил наполненные кровью сосуды. Лилли ощущала, как кровь белки вытекает из жил, как жадно Золт присосался к ране. И будто уж нет между ней и братом никаких посредников, будто это к ее горлу припали его губы, а в его рот хлещет ее кровь. Вот бы проникнуть в его сознание, объединить в себе хищника и жертву. Но, увы, она может вторгаться лишь в души животных. Лилли обессиленно откинулась на одеяла и в полузабытьи затянула монотонное: - Да, да, да, да, да... Вербена сверху навалилась на нее. Кошки вокруг сестер сбились в разношерстную хвостатую груду, из которой смотрели усатые морды. x x x Надо попробовать еще раз, решил Томас. Ради Джулии. Он вновь потянулся туда, где ворочалось холодное сознание Беды. И Беда тут же потащила его к себе. Томас не упирался. Пусть клубок в голове разматывается. Кончик нити вылетел в окно, устремился в ночь, достиг цели. "Кто ты? Где ты? - телевизил Томас. - Что тебе надо? Зачем тебе обижать Джулию?" x x x Золт бросил дохлую белку и встал. И тут кто-то снова положил ему руку на голову. Золт вздрогнул, резко обернулся и замахал кулаками. За спиной никого не оказалось. Вдалеке на бледной глине виднелись два темных пятна. Это кошки по-прежнему таращат на него янтарные глаза. Прочая живность разбежалась кто куда. Если за ним кто-то шпионит, то где же он спрятался, этот соглядатай? В кустах? В углублении на склоне каньона? Слишком далеко, оттуда он бы до Золта не дотянулся. К тому же Золт и сейчас чувствует у себя на голове эту руку. Он даже провел ладонью по мокрым волосам: может, просто лист пристал? Нет. Рука надавила сильнее. Ну да, никаких сомнений: пять пальцев, ложбинка на ладони. "Кто.., где.., что.., зачем?" - отдалось у него в сознании. Только в сознании: слух не улавливал ничего, кроме рокота дождя. "Кто.., где.., что.., зачем?" Бешенство и растерянность овладели Золтом. Он обвел каньон взглядом. С головой творилось неладное. Такого ощущения Золт еще никогда не испытывал: будто что-то заползло ему в мозг и теперь продирается сквозь него. - Кто ты? - вслух спросил Золт. "Кто.., где.., что.., зачем?" - Кто ты? x x x Томас убедился: Беда - человек. Хоть и не совсем, а все же человек. Изнутри гадкий-прегадкий. Сознание у него прямо как водоворот - стремительный, черный, чернее не бывает. Так и затягивает Томаса, так и хочет проглотить его живьем. Томас попытался вырваться, выплыть на поверхность. Куда там. Беда тащит и тащит его в Гиблое Место, а оттуда уже не уйти. "Пропал", - подумал Томас. Но тут на него напал такой страх перед Гиблым Местом, так стало горько от мысли, что он будет там один-одинешенек и Бобби с Джулией никогда его там не найдут, что Томас поднатужился, рванулся и давай сматывать клубок. Вот он и обратно в Сьело-Виста. Томас сполз на матрас и натянул на голову одеяло, чтобы не видеть ночь за окном и самому не попасться на глаза обитателям ночи. Глава 34 Уолтер Хэвелоу, брат миссис Фаррис, унаследовавший ее скромное состояние, жил в Вилла-Парк, более богатом районе, чем тот, где жили супруги Фан. Зато в смысле вежливости и обходительности ему до Фанов было далеко. Окна принадлежавшего ему английского особняка в тюдоровском стиле горели теплым приветливым светом, однако сам Хэвелоу принял Бобби и Джулию отнюдь не приветливо. Он даже не предложил им войти в дом. Стоя в дверях, он взглянул на удостоверения гостей и вернул их. - Ну и что вам? Хэвелоу был высокий лысеющий блондин с круглым брюшком и густыми, с рыжиной, усами. Проницательные светло-карие глаза светились умом, но было в этом взгляде что-то холодное, цепкое, оценивающее - ни дать ни взять бухгалтер, ведущий дела мафии. - Я же говорю: супруги Фан посоветовали обратиться к вам, - втолковывала Джулия. - Нам нужна фотография вашего покойного зятя. - Это еще зачем? - Понимаете, в деле, которое мы сейчас расследуем, замешан один человек, который выдает себя за мистера Фарриса. - Вранье. Мой зять умер. - Мы знаем. Но у самозванца такое удостоверение личности, что комар носу не подточит. Вот нам и понадобилось фото настоящего Джорджа Фарриса, чтобы его уличить. Вы уж извините, но вдаваться в подробности я не имею права: это касается личной жизни нашего клиента. Хэвелоу повернулся и захлопнул дверь перед носом у гостей. Бобби взглянул на Джулию и заметил: - Любезен до безобразия. Джулия снова позвонила. Через некоторое время дверь вновь отворилась. - Ну что еще? - Я прошу прощения, что мы не сообщили о своем приходе заранее, - начала Джулия, изо всех сил стараясь сохранить доброжелательный тон, - но фотография вашего... - А я за ней и пошел, - огрызнулся Хэвелоу. - Если б вы не трезвонили попусту, я бы давно ее принес. И он захлопнул дверь. - От нас что - плохо пахнет? - недоумевал Бобби. - Ну и фрукт. - Думаешь, он вернется? - Пусть только попробует не вернуться. Я ему дверь разнесу. Позади них по навесу, закрывавшему часть садовой дорожки у дома, яростно грохотал дождь, водосточные трубы утробно клокотали. Уже от самих этих звуков пронимало холодом. Хэвелоу вынес на крыльцо коробку из-под обуви, битком набитую фотографиями. - Пришли за помощью - имейте в виду: время у меня на вес золота, - объявил он. Джулия еле сдерживалась. Хамство всегда доводило ее до белого каления, и сейчас ее так и подмывало вышибить из рук у нахала коробку, схватить его за руку, заломить указательный палец, чтобы потянуть нерв. Неплохо бы при этом еще прижать срединный и лучевой нервы, чтобы он бухнулся на колени. Потом - коленом в челюсть, ребром ладони сзади по шее и ногой прямо в круглое мягкое брюхо... Хэвелоу порылся в коробке и достал нужную фотографию. На ней были изображены мужчина и женщина за столиком из красного дерева на залитой солнцем лужайке. - Это Джордж и Ирен. Лампочка над дверью горела неярким желтоватым светом, и все же Джулия хорошо разглядела настоящего Джорджа Фарриса. Этот голенастый мужчина с длинным и узким лицом даже отдаленно не напоминал Фрэнка Полларда. - Это ж надо - выдавать себя за Джорджа! С какой стати? - вопрошал Хэвелоу. - Человек, которым мы занимаемся, вероятно, совершил преступление, - объяснила Джулия. - У него несколько удостоверений личности, и все фальшивые. Одно - на имя Джорджа Фарриса. Скорее всего тот, кто их изготовил, выбрал имя вашего зятя почти наугад. Просто в таких случаях часто используют имена и адреса покойных. Хэвелоу нахмурился. - А этот тип с удостоверением Джорджа - может, он и убил моего брата с сестрой и племянниц? - Нет-нет, - поспешно сказала Джулия. - Это просто мелкий жулик, аферист. - Да и не станет убийца расхаживать с удостоверением мужа своей жертвы, - добавил Бобби. - Зачем ему навлекать на себя подозрения? - Этот тип и есть ваш клиент? - поинтересовался Хэвелоу и посмотрел прямо в глаза Джулии, словно пытался угадать: слукавит или не слукавит. - Нет, - солгала Джулия. - Он облапошил нашего клиента, и нас просили разыскать его, чтобы вернуть деньги. - Можно будет на время взять эту фотографию? - попросил Бобби. Хэвелоу колебался. Он все не сводил глаз с Джулии. Бобби протянул Хэвелоу визитную карточку с адресом агентства "Дакота и Дакота". - Мы обязательно вернем, - пообещал он. - Видите - вот наш адрес и телефон. Я понимаю, вам нелегко расстаться с семейной реликвией, тем более что вашей сестры и зятя больше нет в живых, но если... Очевидно, убедившись, что посетители не врут, Хэвелоу буркнул: - Черт с ней, берите. Я о Джордже и вспоминать-то не хочу. Терпеть его не мог. Дура была сестра, что вышла за него. - Спасибо, - сказал Бобби. - Мы... Но Хэвелоу уже захлопнул дверь. Джулия позвонила. - Ты уж его не убивай, - попросил Бобби. Хэвелоу открыл дверь с перекошенным от ярости лицом. Бобби мгновенно вклинился между Джулией и хозяином и показал ему водительские права Джорджа Фарриса с фотографией Фрэнка. - Еще один вопрос, сэр, и мы от вас отстанем. - У меня каждая минута на счету! - Вам случайно не знаком этот человек? Все еще кипя гневом, Хэвелоу схватил водительские права и уставился на фотографию: - Пухлая, дряблая физиономия... В округе таких до черта и больше. - Стало быть, вы не знаете? - Вот бестолочь! Вам что же, все надо разжевать? Нет, я его не знаю. Бобби забрал документ. - Спасибо, что выкроили минутку и... Хэвелоу громко хлопнул дверью. Джулия потянулась к звонку, но Бобби остановил ее: - Мы уже все выяснили. - Я хочу... - Знаю, чего ты хочешь. Но законы штата Калифорния не одобряют зверские убийства. Бобби оттеснил жену от двери. Они вышли под дождь. - Нет, как тебе нравится этот наглый, самодовольный индюк? Бобби завел мотор и включил "дворники". - Сейчас заскочим в универмаг, купим здоровенного плюшевого медведя, напишем на нем "Хэвелоу" - его и потроши. Идет? - Скажите, какая цаца! Машина тронулась. Обернувшись, Джулия напоследок еще раз окинула дом ненавидящим взглядом. - Он не цаца, малышка. Он - Уолтер Хэвелоу и останется им до конца своих дней. Перед этим наказанием все твои угрозы - сущие пустяки. Несколько минут спустя Вилла-Парк остался позади. Бобби подъехал к универмагу и поставил "Тойоту" на стоянке. Погасил фары, выключил "дворники", но двигатель оставил работать, чтобы в машине было теплее. Возле универмага стояло всего несколько автомобилей. В огромных лужах величиной с добрый плавательный бассейн отражались огни витрин. - Итак, что нам удалось выяснить? - начал Бобби. - Что нас от Уолтера Хэвелоу тошнит. - Совершенно справедливо. Но что удалось выяснить касательно нашего дела? На удостоверении Фрэнка значится имя Джорджа Фарриса, а все семейство Фаррисов уничтожено. Что это - случайное совпадение? - Что-то не верится. - Мне тоже. И все-таки я убежден, что Фрэнк не убийца. - Я тоже так думаю, хотя в жизни бывает всякое. Но в разговоре с Хэвелоу ты рассудил правильно: если бы Фрэнк убил Ирен Фаррис, он бы не стал носить при себе липовое удостоверение, которое может выдать его с головой. Ливень разошелся вовсю, капли выбивали частую дробь по крыше "Тойоты". Плотная завеса дождя заслонила универмаг. - Знаешь, что мне кажется? - сказал Бобби. - По-моему, эта история как раз и стряслась оттого, что Фрэнк скрывался под именем Фарриса. И тот, кто охотится на Фрэнка, об этом узнал. - Ты про мистера Синесветика? Про того типа, который своим волшебным синим светом разносит на части автомобили и взрывает лампы в уличных фонарях? - Вот-вот, он самый. - Если это не враки. - Так вот, мистеру Синесветику стало известно, что Джордж Фаррис на самом деле не кто иной, как Фрэнк Поллард, и он отправился по этому адресу, надеясь найти Фрэнка. Но Фрэнк там отродясь не бывал: фамилия и адрес для фальшивых документов были взяты с потолка. Не обнаружив Фрэнка, мистер Синесветик уничтожил всех, кто подвернулся ему под руку. Может, он решил, что они прячут от него Фрэнка, а может, просто рассвирепел от неудачи. - Уж этот бы Хэвелоу спуску не дал. Так ты со мной согласна? Как я - на правильном пути? Джулия задумалась. - Что ж, очень может быть. - А здорово быть детективом, правда? - ухмыльнулся Бобби. - Здорово? - в недоумении переспросила Джулия. - Ну, в смысле интересно. - Мы ведем дело человека, который не то угробил четверых, не то сам спасается от лютого убийцы, и это, по-твоему, здорово? - Конечно, не так здорово, как с тобой в постели, но гораздо занятнее, чем в кегельбане. - С ума с тобой сойдешь. И все-таки я тебя люблю. Бобби взял ее за руку. - Раз уж мы решили вести это дело, я теперь гульну в свое удовольствие. Но, если тебя что-то смущает, только скажи: отказаться от дела можно в любую минуту. - С какой стати? Из-за твоего сна? Опять ты про Беду? - Джулия покачала головой. - Ну нет. Сегодня страшного сна испугались, а завтра от собственной тени будем шарахаться. Этак мы и вовсе потеряем почву под ногами, и как тогда работать? В машине было темно, только приборы отбрасывали блеклый свет, и все-таки Джулия заметила, что Бобби сидит мрачнее тучи. - Все верно, - произнес он наконец. - Я от тебя другого и не ожидал. Что ж, давай разбираться дальше. У нас ведь есть еще одни водительские права. Судя по ним, Фрэнк Поллард - это Джеймс Роман, и живет он в Эль-Торо. Вот прямо сейчас туда и отправимся. - Уже почти половина девятого! - На это уйдет минут сорок пять, не больше. Просто съездим, разыщем дом. Время детское. - Ну ладно. Но вместо того, чтобы включить скорость, Бобби отодвинул сиденье назад и снял нейлоновую куртку на теплой подкладке. - Передай-ка револьвер. Там, в "бардачке". Теперь я без него и шагу не сделаю. Дакоты имели право на скрытое ношение оружия. Джулия тоже стащила с себя куртку, достала из-под сиденья две кобуры с наплечными ремнями и вынула из "бардачка" два короткоствольных револьвера "смит-вессон" 38-го калибра - полицейская модель, надежное и компактное оружие, которое легко спрятать под одеждой. Удобно: не выпирает, можно и одежду не перешивать. x x x Место, где должен был стоять дом, пустовало. Может, когда-то здесь и жил человек по имени Джеймс Роман, но сейчас он явно живет по другому адресу. Посреди поросшего травой участка виднелась пустая бетонная площадка, окруженная деревьями и кустами, - будто прилетели инопланетяне, подхватили дом и бережно унесли в небеса. Бобби остановил "Тойоту" возле самого участка. Супруги вылезли из машины и подошли поближе. Даже в мутном из-за дождя фонарном свете на примятой траве хорошо различались следы шин, кое-где трава и вовсе уже не росла. По участку были разбросаны щепки, куски отделочных панелей из оргалита и гипса, крошево штукатурки, тускло поблескивали осколки стекла. Стоило приглядеться к кустам и деревьям - и никаких сомнений относительно участи дома не оставалось. Кустарники возле самой бетонной площадки не то засохли, не то были основательно повреждены. При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что ветки обгорели. Росшее тут же дерево растопырило черные сучья без единого листика и всем своим видом напоминало о давно прошедшем Хэллоуине <Хэллоуин - канун Дня всех святых (31 октября). Пора самого неистового разгула нечистой силы.>. - Пожар, - догадалась Джулия. - А то, что не успело сгореть, снесли. - Пойдем расспросим соседей. По обеим сторонам участка стояли дома. Свет горел только в одном. На звонок вышел высокий крепкий мужчина лет пятидесяти пяти, седовласый, с аккуратными седыми усами. По всему видно - отставной военный. Звали хозяина дома Парк Хэмпстед. Он пригласил гостей в дом, попросил только оставить мокрую обувь у входа. Бобби и Джулия в носках прошли за хозяином в кухню. Место для беседы было выбрано весьма предусмотрительно: с гостей так и текла вода, а тут вся мебель - с желтым пластиковым покрытием. Мало того, прежде чем усадить посетителей, Хэмпстед накинул на стулья плотные светло-розовые полотенца. - Извините. Такой уж я чистюля. Это Бобби уже заметил: весь дом - пол, стены, двери из светлого дуба и современная мебель - блистал безукоризненной чистотой. - Тридцать лет в морской пехоте - не шутка. Там-то я и научился уважать порядок, дисциплину, опрятность. Года два назад, когда умерла Шарон - это моя жена, - стал я за собой замечать, что совсем свихнулся на чистоте: почитай, два раза в неделю закатываю генеральную уборку. И так почти полгода после похорон. Вроде руки заняты - и на душе не так тяжело. Сколько я потратил на всякие пятновыводители, стиральные порошки, бумажные полотенца - страшно вспомнить. Это же никакой пенсии не хватит. Я и сейчас вон какой аккуратист, но до таких крайностей, как в ту пору, не дохожу. Когда появились Бобби и Джулия, Хэмпстед как раз варил кофе. Предложил по чашечке и гостям. На чашках, блюдцах и ложках не было ни единого пятнышка. Хозяин протянул супругам две аккуратнейшим образом сложенные салфет