ться о стену, пока он шел, иначе он бы тут же потерял равновесие. Он отыскал комнату с дедушкиными часами. Стеклянная дверца футляра была открыта, замазана кровью. Медный маятник, заброшенный на долгие годы, был покрыт налетом и такими же темно-красными пятнами. - Амелия! - Он думал, что окликнул ее по имени. Но когда прислушался к себе, то услышал бессловесный крик, крик, вырывавшийся из сухого, потрескавшегося горла. Он повернулся и пошел обратно по коридору, заглядывая в каждую комнату, не зная наверняка, что сделает, когда найдет ее. А потом он наткнулся на нее; она уже вернулась в детскую и стояла на коленях у колыбелей, прямо в красных лужицах. Она не смотрела на него. Через прутья колыбели Ланы она вглядывалась в скрючившееся там безжизненное тельце. Ее волосы в беспорядке свисали по щекам, сворачиваясь над воротником, как будто заряженные статическим электричеством. Ее одежда была перепачкана и смята, покрыта огромными пятнами пота. Сколько бы ни длилось охватившее ее днем сумасшествие, оно нанесло ей тяжелый урон, прежде чем произошла кульминация - убийство двойняшек. - Амелия, - негромко позвал он, стоя посреди комнаты, на полпути между колыбелями и дверью. На этот раз он не мысленно окликнул ее, а действительно заговорил с ней. Он перестал кричать. Пока. Она подняла взгляд. - Они никак не переставали плакать, - сказала она. Хуже всего был ее голос. Он был совершенно нормальным. В нем не было ни малейших признаков сумасшествия. Он был холодный, грудной и, как всегда, чувственный. Прежде это было одной из ее самых привлекательных черт. Теперь это казалось непристойно и отвратительно. - Ты убила их, - произнес он. - Если бы только они не плакали так много, - повторила она. Он не нашелся что сказать. - Я завела дедушкины часы, - сообщила она. - Ты видел? - Она вытерла руку в красных пятнах о прядь волос. - Когда часы ходили, у нас не было никаких двойняшек. Теперь они снова идут, но двойняшки по-прежнему здесь. Я хочу, чтобы они ушли. Я хочу, чтобы все стало так же, как раньше. - Часы не ходили пять лет, - заметил он. Это было совершенно бессмысленно. Его речи становились такими же безумными, как ее. - Теперь они идут, - сказала Амелия. - И совсем скоро дело пойдет на лад. Все будет замечательно. Двойняшки уйдут, и я снова буду счастлива, и мы с Ли сможем разъезжать повсюду, как раньше. Двое детей - это более чем достаточно, Джейк. Ли согласится. Я просто-напросто обратила время вспять. Он прошел остававшееся до нее расстояние, избегая смотреть на мертвых близнецов. И промолвил: - Ты убила их! - Обратила время вспять, - возразила она. Несмотря на растрепанные волосы и плачевное состояние одежды, лицо ее было торжествующе-красивым. Это тоже показалось ему не правильным. Он хотел дать ей понять все это, а потом посмотреть, как она в один миг станет старой и уродливой. - Ты кромсала ножом своих собственных детей, снова, и снова, и снова. Ты - убийца, Амелия. - Разве ты не видел часы? По какой-то причине, что была выше его понимания, он должен был причинить ей боль, и понял, что часы - направление атаки, в котором она наиболее уязвима. Он объявил: - Часы не ходят! - Ходят! - Я только что заходил посмотреть на них, - сообщил он. - Они снова остановились. - Нет. - Детали заржавели. - Нет! - Часы никогда больше не пойдут. Она вскочила на ноги, лицо ее внезапно перекосилось. Она оскалила зубы в дикой, широкой и злобной ухмылке. Ноздри раздулись. Ее глаза раскрылись широко и потрясение, уставились куда-то вдаль. Он потянулся к ней. Она попятилась, занесла нож и бросилась на него. Джейкоб то ли забыл про нож, то ли подумал, что она его выронила. Она держала его у бока, наполовину скрытый ладонью и складками одежды. Он попытался отскочить назад, но не успел уклониться от удара. Лезвие распороло ему плечо и причинило жестокую боль, от которой он истошно закричал. Он упал, схватившись за руку, чувствуя, как кровь побежала у него между пальцами. Забытье обрушилось на него, как огромная темная птица. Он знал, что должен перебороть его, иначе Амелия его убьет, пока он будет лежать без сознания. Но птица была слишком тяжелая и слишком настойчивая. Она устроилась у него на лице и заслонила собой весь белый свет. К тому времени, когда он очнулся, он потерял с чашку крови или больше, хотя кровь из раны теперь текла лишь тоненькой струйкой. Он лежал в детской наедине с трупами, но ему безумно хотелось выбраться оттуда, даже если это означало привлечь Амелию шумом своих движений. В коридоре он добрел до лестницы и стал спускаться вниз, настороженный густым сумраком на первом этаже. Но когда он добрался до нижней площадки, то понял, что волноваться теперь нечего. Она, должно быть, споткнулась на ковровой дорожке, пока бежала сверху, и упала на ступеньки. Ее шея была сломана, и она лежала на последней ступеньке неопрятной грудой. Любопытно, что теперь, сознавая, что лично ему ничто не угрожает и что этот кошмар близится к концу, когда он сможет получить помощь, он отреагировал не так логично, как должен был бы. Он стоял там, над мертвым телом сумасшедшей женщины, и еще долгое время кричал, Как будто сотрясение воздуха могло изгнать из него отчаяние. Сочельник, 1957 год. Глава 8 Элайн закрыла дверь комнаты Джейкоба Матерли и прислонилась к косяку в поисках опоры. Она сумела усидеть на протяжении всей ужасной истории об убийствах в Сочельник и дождаться вместе с Джейкобом, пока вечерняя доза снотворного возымеет действие и он уснет. На протяжении всего этого времени она старалась напоминать себе, что ее собственная реакция не важна. Что имело значение - так это успокоить Джейкоба и не дать ему повода разволноваться еще больше. Он был, уже не говоря обо всем остальном, ее пациентом, единственной причиной, по которой она находилась здесь, средоточием ее новой жизни. Потому она сочувствовала ему и пыталась утешить его, прищелкивая языком и похлопывая рукой, загоняя свой страх глубоко внутрь, где он не смог бы его разглядеть. Теперь же, наконец вне поля видимости старика, страх поднялся и бешено забурлил в ней самой. Что она делает в этом доме? Да, тут есть работа, деньги, комната и питание - и чувство, что в первый раз в своей жизни она добилась успеха, встала на ноги. Но этого не достаточно, чтобы удержать ее здесь, ведь так? Она могла так же легко получить работу в более счастливом доме, вдали от столь долго вынашиваемого зла, которое нависло, словно саван, над владением Матерли. Прежде всего это было двойное убийство пятнадцатилетней давности и весь этот кошмар, который остался после него, остатки сумасшествия, которые никто никогда не сможет вытравить из этих комнат или из сознания людей, переживших последствия убийств. А совсем на поверхности было пьянство Пола Хоннекера, которое выводило ее из равновесия больше, чем она сама прежде думала. Ей никогда не нравилось находиться среди пьяниц, потому что они неуравновешенны, отрезаны от реальности, слишком склонны к пустому фантазированию. И еще был Деннис Матерли и его легкомыслие. Он и этот дом вместе внушали ей ужасную тревогу. И были, конечно, удары ножом, нанесенные Силии Тамлин. И возможно, самое страшное из всего - это упорство Джейкоба Матерли относительно того, что виновный - один из членов его собственной семьи. Оставить. Уехать прочь. Найти другую работу. Но она не могла этого сделать. Она не могла главным образом потому, что это было бы все равно что убежать от проблемы, отказаться посмотреть в глаза реальности. А она никогда не убегала. Ни от чего. Были времена, когда ее, еще ребенка, больно ранили и внушали страх холодность и бесчеловечность приюта и его персонала, так что она даже подумывала о побеге. Она мечтала о том, чтобы ее нашла богатая супружеская пара и взяла к себе в дом, кормила, и нежила, и одаривала любовью. Но вскоре она отринула эти мечты и научилась справляться с тем, что есть на самом деле. Теперь, много лет спустя, она не могла поддаться детскому порыву бежать от своих напастей. Но были, как она понимала, и другие вещи, удерживающие ее здесь. Был Ли Матерли, чья сила духа на протяжении всего этого ужасного происшествия с Силией Тамлин была просто восхитительна. Он был сильным и мужественным и молодцом перенес последний удар судьбы, пусть даже и стал чуть более бледным и не таким бодрым. Он, как считала Элайн, был воплощением отцовства. Он был строгим, умелым отцом, о котором она всегда мечтала и которого на самом деле никогда не знала. А еще был Гордон. Ей не хотелось думать об этом, потому что она боялась, что обманывает себя. И все-таки, проходя мимо друг друга по коридору или встречаясь за столом, они обменивались взглядами, которые давали ей уверенность, что он испытывает к ней ту же привязанность, которую она осторожно начинала позволять себе по отношению к нему. Зато Джейкоб Матерли явно отказался от мысли, будто кто-то из членов семьи виновен в случае с Силией Тамлин. Старик уверял ее, что он больше не придерживается мысли, что сумасшествием, которым страдала Амелия Хоннекер-Матерли, заразился также кто-то другой с ее кровью. Теперь он от чистого сердца соглашался с версией капитана Ранда насчет автостопщика. От этого ей должно было бы стать спокойнее. Не становилось. Она признавалась себе, что не верит во вновь обретенный стариком оптимизм. Слишком уж рьяно он стремился принять версию Ранда. Слишком уж шумно поддерживал вероятность того, что преступление совершил посторонний человек. За всем его видом, выражающим облегчение, и его озабоченностью тем, чтобы этого незнакомого автостопщика нашли и наказали, таились те же сомнения, которые он выказывал раньше, в те времена, когда он хотел быть более честным с самим собой. Джейкоб Матерли по-прежнему считал, что виноват Деннис, или Гордон, или Пол. Он был напуган чуть ли не до смерти, ожидая, что вот-вот что-то грянет. И она тоже, как наконец-то поняла Элайн. - Теперь вас наняли в качестве телохранителя? - спросил Гордон Матерли. Он поднялся на лестничную площадку прежде, чем она успела сообразить, что он здесь. В какой-то момент она выглядела смущенной. - Оставили обязанности медсестры, чтобы сторожить дедушкину дверь? Она улыбнулась: - Нет. Я направлялась в свою комнату, но, похоже, на этом месте силы меня покинули. Он поинтересовался, уводя ее от двери: - Как он? - Похоже, приступы его больше не беспокоят, несмотря на продолжающееся возбуждение. Я бы сказала, что в общем и целом дела его пошли на поправку. - Я волнуюсь за него, - сказал Гордон. - Я не хочу его потерять. Она улыбнулась: - Он чудесный старикан. Гордон с воодушевлением согласился, а потом заявил: - Я пришел спросить, не хотели бы вы спуститься вниз и сыграть со мной несколько партий в бильярд. Девушка хмыкнула и тут же поразилась самой себе. Зардевшись, она призналась: - Я не умею играть. Я никогда не играла. - Я вас научу, - пообещал Гордон. Это был один из самых приятных вечеров в ее жизни. В середине вечера Бесс принесла им напитки и закуски, но все прочее время они оставались в игровой комнате с глазу на глаз. Обычно Элайн не слишком интересовалась играми, потому что считала их пустой тратой времени. Но Гордон старательно объяснил ей, что пул, в отличие от многих других игр, полезен, поскольку проверяет математическое мышление игрока и чувство соотношения. Он учил ее игре, как будто это была головоломка, которую предстоит решить, объясняя удары от борта и то, как ударить по шару, чтобы послать его влево или вправо. Все это было очень захватывающе, а его общество делало это вдвойне стоящим. Когда где-то в одиннадцать тридцать она пошла спать, она чувствовала себя окрыленной. Несмотря на то, что случилось с Силией, несмотря на уныние, нависшее над домом, несмотря ни на что, она чувствовала себя замечательно. Из-за Гордона. Когда она уснула, ей приснился Гордон. Они гуляли вместе по бескрайнему саду, где вся трава была подстрижена и все кусты ухожены. Дикие фрукты росли на многих деревьях. Птицы пели над головой и сопровождали их, словно особые слуги, куда бы они ни пошли. Небо было синим, воздух - теплым, а весь остальной мир - за миллион, за миллиард лет от них. Она проснулась от грома, который ударил над крышей, словно бомба... Сперва она не распознала источник шума и даже комнату, в которой проснулась. Гром сотрясал плоское небо снова и снова, обрушивал бесплотные кулаки на дом Матерли, дребезжал оконными рамами и заставлял сам воздух одобрительно дрожать. Молнии, вызванные из другого измерения тяжелой канонадой, поигрывали желто-белыми пальцами по стеклу и отбрасывали ломкие крупицы призрачного света на кровать, в которой она лежала. И только когда полдюжины вспышек этой стробоскопической иллюминации ударили в тускло освещенную комнату, она вспомнила о доме Матерли, своей работе, своем пациенте, о нападении на Силию Тамлин, об истории про Сочельник... Ее безмятежный сон ушел. Ее сон о Гордоне улетучился. Она встала и подошла к окну. Утро было совсем темным, низкое небо набрякло от пелены холодного дождя, который прорывался сквозь деревья на ухоженный сад в хозяйских угодьях. Гроза была такой неистовой, дождь - таким плотным, что она даже не могла рассмотреть колониальный особняк Бредшоу, который обычно был виден из ее окна даже в сумерки. Особенно яростный удар грома заставил ее вздрогнуть и отскочить назад. Когда он миновал, она рассердилась. Было время - и совсем недавно, - когда она ни за что не испугалась бы грома, когда она сочла бы его всего лишь шумом, безобидным шумом. Этот дом изменил ее, а она не оказывала ему достаточного сопротивления. Элайн отвернулась от грозы, приняла душ, оделась и отправилась осмотреть Джейкоба. Он по-прежнему был полон ложной уверенности, что несостоявшийся убийца Силии Тамлин - посторонний человек. Комнаты внизу были темные, освещенные только пробивавшимся сквозь облака солнцем, которое тускло светило в глубоко посаженные, исполосованные дождем окна. На кухне она обнаружила грязные тарелки, составленные в раковину. Бесс не убирала накопившийся с утра мусор и не готовила дневную еду, хотя было уже начало одиннадцатого. Это, как она решила, означало, что у пожилой четы выходной и они уехали за покупками или в гости. Бесс была просто помешана на чистоте, чтобы оставить невыполненной свою работу. Она приготовила себе тост и кофе, поела за кухонным столом, откуда ей были видны задняя лужайка, бегущие облака, ивы, которые трепал ветер. Она неспешно пила вторую чашку кофе, когда дверь в кухню открылась и вошел Деннис Матерли. Лицо его вдоль левой щеки было заляпано алой краской, а руки покрыты зелеными пятнами. На нем были истрепанные джинсы и рабочая рубашка - гораздо менее претенциозное одеяние, чем то, в котором она привыкла его видеть. - Доброе утро! - поздоровался он, бодрый, несмотря на дождь и настрой в старом доме. Она сдавленно произнесла: - Доброе утро, Денни. - Я вижу, вы сварили кофе. - Я не наполняла кофейник, - сообщила она. - Но там, наверное, еще хватит на пару чашек. Он налил чашку, положил сахар и сливки, чересчур много, как ей показалось, потом сел за стол, прямо напротив нее, осторожно отхлебывая дымящийся напиток. - Вы слышали про Силию? - спросил он. Элайн обнаружила, что ей не хочется смотреть прямо на него. Она сказала, по-прежнему глядя мимо его плеча, на дождь: - Нет, не слышала. - У нее миновал кризис, - г выдал новость Деннис. Она посмотрела на него: - Очнулась от комы? Он нахмурился и вытянул губы. - Еще нет. Но доктора говорят, что ее шансы на полное выздоровление очень неплохие. Они намерены давать ей сильное успокоительное, когда она придет в себя, так что, вероятно, мы какое-то время не узнаем, кто виноват. Она не знала, что сказать в ответ. Она вообще не хотела с ним говорить, и особенно о том, как ударили ножом молодую девушку, которую он до этого привел в этот дом. Глядя на него, отчасти завороженная его приятной внешностью, она увидела в его глазах нечто, с чем ей не хотелось иметь дело и что она не могла ясно определить, нечто немало ее пугавшее. - А что, у Бесс и Джерри выходной? - поинтересовалась она, надеясь, что разговор сам собой угаснет в банальностях. - Да, - кивнул он. - И Бесс будет кричать как оглашенная, когда увидит тарелки, которые здесь понаставили. - Он хмыкнул и сделал последний глоток кофе. Она тоже допила свой и поставила чашку в раковину, после того как сполоснула ее. Он подошел к ней, поставил свою чашку рядом с ее и осведомился: - Вы не хотите подняться в мою мастерскую и посмотреть на последние несколько "шедевров", над которыми я так усердно работал? Она не хотела. И протянула: - Вообще-то у меня есть дела и... - Идемте, - настаивал он. - Отец уехал по делам в город. Гордон отправился вместе с ним. Некому повосторгаться миниатюрой, которую я только что закончил. А я просто гибну без поклонников. - Дядя Пол, похоже, ваш величайший поклонник, - сопротивлялась девушка. - Да, но он тоже уехал. Сегодня тот день месяца, когда он получает свой чек. К этому времени он уже взял его в банке, но не вернется домой до ужина. Он любит отмечать получение каждого чека в каком-нибудь из его любимых баров. - Деннис улыбнулся, говоря это, и она увидела, что в его лице или голосе нет ни гнева, ни упрека. Ему, казалось, вообще все равно, что его дядя - пьяница. Потом ей пришло в голову, что, если не считать Джейкоба Матерли, они одни в доме. А Джейкоб - инвалид, не способный помочь ей, если... Если - что? - Идемте, - звал Деннис. - Вы еще не ходили наверх посмотреть на мои работы, а вам давно пора это сделать. Он взял ее за руку. Его рука была теплая, большая, сухая и твердая. Она не знала, почему следовало ожидать чего-то другого, но, когда она почувствовала его руку и обнаружила, что она не холодная, она удивилась. - Мне на самом деле нужно заглянуть к вашему дедушке и посмотреть... - С ним все будет в порядке! Всего на несколько минут, - говорил он, уводя ее из кухни в нижний коридор. Элайн не видела никакого способа вежливо отклонить его приглашение и не хотела его злить. В конце концов, он был любимым сыном своего отца. И в нем текла кровь Хоннекеров... - Мне нужна честная оценка, - заявил Деннис, когда они двинулись по лестнице на второй этаж. Она не ответила. Не могла ответить, потому что у нее перехватило горло и, казалось, она вовсе потеряла дар речи. - Я ненавижу людей, которые говорят, что им все нравится. Дядя Пол - мой лучший критик, потому что он честный. Он никогда не забывает указать на мои недостатки и покритиковать просчеты в технике. Он сам немного учился искусству - в числе многих других вещей. Элайн вспомнила честность Пола Хоннекера за ужином, в тот первый вечер, когда Силия развивала свои идеи относительно полного возрождения особняка. Ей хотелось самой быть такой же правдивой. Ей хотелось преодолеть свой страх перед Деннисом и свое нежелание пойти на риск и оскорбить его. Если бы только она смогла сказать: "Я боюсь вас! Я не хочу подниматься туда с вами, пока мы одни в этом доме. Отпустите меня!" Если бы только.., если бы только она могла убежать. В конце коридора на втором этаже они открыли дверь и поднялись по крутой узкой деревянной лестнице к второй двери, которая вела на мансарду. Они вошли в большую комнату, где Деннис Матерли спал и работал. Стены сияли белизной и были увешаны примерно двадцатью его полотнами и рисунками. Полированный пол был наполовину покрыт истрепанным восточным ковром, скрадывавшим шаги. Потолок был с открытым балочным перекрытием, отполированным до тусклого блеска. Большое окно проливало солнечный свет на чертежный стол и крутящийся стул, которые занимали середину комнаты. Было много и другой обстановки, хотя вся она имела сугубо практическое предназначение, - кровать, кресло, письменный стол и стул, книжные полки, до отказа набитые книгами по искусству, четыре мольберта, шкаф с припасами, ксерокс, стационарная камера для фотоувеличения и маленький холодильник, где можно было хранить охлажденные напитки. - Не густо, но для меня это дом, - заявил он. - А мне нравится, - сказала она. Она сказала правду. Она готовилась увидеть комнату, полную плюшевой дорогой мебели, ковров с глубоким ворсом, никчемных безделушек, - какой, по представлению плейбоя, выглядит мастерская художника. Это было скорее место, где она могла почувствовать себя непринужденно, практичное, удобное. - Я рад, что вам тут нравится, - улыбнулся он. Он закрыл дверь на лестницу, Так что они остались совершенно одни, в большей степени, чем когда-либо. Глава 9 Здесь, на самом верху особняка, гроза была ближе, и ее яростные порывы ревели оглушительнее, чем внизу. Временами приходилось даже приостанавливать беседу и ждать, пока раскат грома утихнет, прежде чем продолжить. Молния расколола небо прямо над головой, пронзив сине-черные облака. Элайн не мнила себя критиком-искусствоведом, но, даже несмотря на это, она почувствовала, что у Денниса Матерли действительно есть талант. Больший, чем она могла судить, пока не увидела его работы. Да, действительно, полотна были слишком яркими, чтобы радовать глаз, усеянные фантастическими, отделенными от туловищ лицами, причудливыми, неземными ландшафтами, деталями, порой настолько выразительными, что это граничило с безумием, - тратить столько времени, чтобы выводить мельчайшие контуры. Но они были хороши, без всякого сомнения. Хороши, как она решила, не совсем в профессиональном смысле. Кто, в конце концов, сможет жить среди таких безудержных фантазий и такого нереалистичного буйства красок, развешанных по стенам? Возможно, он талантлив, но финансового успеха ему не добиться. Прохаживаясь по комнате, она остановилась перед портретом поразительно красивой женщины. Весь холст занимало ее лицо и несколько тщательно выписанных, но не поддающихся расшифровке теней позади нее. Женщина смотрела в комнату взглядом, который казался пустым, бесцельным - и удивительно бесчеловечным. Ее кожа имела легкий голубой оттенок, как и почти все на портрете. Только зеленые капли какой-то жидкости, блестящие у нее на лице, отличались от преобладающего голубого. - Вам нравится? - спросил Деннис. Он стоял от нее так близко, что она чувствовала его дыхание. Но ей было некуда подвинуться, пока она смотрела на странное лицо этой женщины. - Да, - призналась она. - Это одна из моих любимых. - Как она называется? - "Безумие", - сообщил он. Когда Элайн посмотрела снова, ей стало видно, что это очень подходит. И в следующий момент она поняла, кто здесь изображен. Амелия Матерли. Его собственная мать. Сверкание молнии, отраженное окном в крыше, делало зелеными капли на ее лице блестящими и выпуклыми, как будто они были настоящими каплями влаги, а не высохшими масляными. - Зеленые брызги - это кровь, - сказал он. Элайн стало дурно. А Деннис говорил: - Думаю, сумасшедший человек вряд ли имеет на смерть ту же точку зрения, что и здоровый. Сумасшедший или сумасшедшая, наверное, хорошо видят смерть как начало нового, как шанс стартовать. Для них, возможно, это не конец, не финальный акт. Вот почему я выбрал зеленый для капель крови на картине. Зеленый - цвет жизни. Она ничего не могла сказать. И только обрадовалась, когда удар грома освободил ее от этой обязанности. - Женщина на холсте - убийца, - сказал он. Она кивнула. Деннис спросил: - Вы знаете, кто? - Я слышала эту историю, - еле выдавила из себя Элайн. - Я любил свою мать, - вздохнул он. - Она всегда делала странные вещи и странно реагировала. Но я все равно любил ее. Элайн ничего не сказала. Она уже подумывала о том, чтобы извиниться и пойти к двери, но у нее было ужасное предчувствие, что она не доберется до нее. Лучше подождать. - Когда я узнал, что она сделала с двойняшками, что она пыталась сделать с дедушкой, я едва не потерял рассудок. Молния и гром. А дверь - так далеко. Деннис рассказывал: - Вы не представляете, какой я был неприкаянный. Больше года мне хотелось умереть. Я так сильно рассчитывал на свою мать, так глубоко зависел от ее любви. А потом она ушла - перед этим безжалостно уничтожив двоих своих детей - и могла уничтожить меня, если бы я оказался там в то время. Я был охвачен мрачной уверенностью, что никому в этом мире нельзя доверять, и не решался поворачиваться спиной ни к кому, даже на миг, сколько бы они ни заявляли о своей любви ко мне. Элайн наконец сумела отвернуться от картины и посмотреть на него. Его широкое красивое лицо было опустошенным, перекошенным от усталости и бледным от воспоминаний. - Представляю, как это было ужасно, - кивнула она. - К счастью, мой отец понимал это. Он видел, что со мной творится, и из кожи лез вон, чтобы я знал - меня любят. На долгие месяцы он оставил дела в руках своего бухгалтера и провел бесчисленные часы, стараясь успокоить меня, сделать так, чтобы я забыл. В конечном счете ему это удалось. Но без его заботы, боюсь, я бы уже давно сломался. Внезапно он отвернулся от девушки и пошел к самому большому мольберту, где была прикреплена неоконченная работа. И предложил: - Посмотрите. Она неохотно подошла к нему сбоку. - Как вы считаете - здесь вырисовывается что-нибудь путное? - спросил он. - Это Силия, да? Он подтвердил. Половина ее лица была нарисована краской, в то время как другая половина до сих пор существовала в виде наброска, нанесенного розово-коричневой пастелью. - Я думала, портреты плохо вам даются, - сказала она. - Самое смешное, что это так. Но с моей матерью, а теперь с Силией у меня не было никаких трудностей. - Вы, должно быть, очень ее любите. - Силию? Вовсе нет. Она чудесная девушка, но я не испытываю к ней чувств. Просто.., просто оказалось, что я могу рисовать лица лишь тех, кто пострадал от хоннекеровского безумного наследия. У меня есть два других портрета, младенцев. Они получились не так хорошо, потому что были слишком маленькими, чтобы обладать четко выраженным обликом, индивидуальностью. - Я вижу, здесь вы увлеклись оранжевыми тонами, - показала она. - За исключением крови, - поморщился он. - Когда я рисую кровь, я делаю ее красной. Ярко-ярко-красной. Силии смерть виделась не как начало, а как конец. Она не была сумасшедшей. Он взял мастихин и попробовал его пальцем. Тот был не острый, но длинный и гибкий. И только конец острый. Он принялся за участок холста, который ему, похоже, не нравился, соскребая шершавые пупырышки масляной краски. - Получится замечательный цикл - вот это и портрет моей матери. - Действительно, - согласилась Элайн. Она видела, что теперь Деннис стоит между ней и дверью, и не понимала, как могла допустить это. "Перестань! - приказала она себе. - Ты ведешь себя как дура, глупенькая, пустоголовая дурочка". Он выдавил немного краски на палитру и начал смешивать ее мастихином. Это была алая краска. Она приставала комками к серебряному инструменту, как.., как... - Кровь, - сказал он. Элайн вздрогнула, хотя он не заметил этого, и она переспросила: - Что? - Я хочу посмотреть, какой эффект даст кровь на фоне оранжевой бледности ее кожи. "Стой на месте, - говорила она себе. - Не нужно бояться. Он всего лишь человек, а ты научилась обращаться с людьми". Но она также знала, что он может быть сумасшедшим, таким же сумасшедшим, как в свое время Амелия Матерли, и она понимала, что ей никак не справиться с чем-то подобным. В ее мире логики и здравого смысла сумасшествию не отводилось никакого места. Сумасшествие было осложнением. Ей же хотелось, чтобы все было просто. Он поднял нож, уставившись на него, в то время как красная краска медленно бежала вниз, к ручке и его пальцам. - Хорошо смотрится, - заметил он. Дождь забил еще резче по окну в крыше, еще более крупными каплями, звук от которых получался почти как от града. - Ну что же, - объявила она, - мне пора идти. Он продолжал смотреть на нож. - Но вы только что пришли. - Тем не менее ваш дедушка... - Ему не понравилось первое полотно - с мамой. Его голос казался таким далеким и не связанным с этим моментом, что она не поняла, что именно он имеет в виду. Элайн спросила: - Кому не понравилось? - Дедушке, - сказал он. - Почему нет? Деннис повернул нож, соскребая краску со своих пальцев, и снова вскинул лезвие. - Дедушка взглянул на него лишь один раз и отказался рассматривать. Он сказал, что совсем не хочет вспоминать что-нибудь о том дне и о том, что он видел, и что мое полотно слишком яркое и слишком достоверно для него, чтобы изучать его спокойно. Он всегда интересовался моей работой, но совершенно не выносил этого полотна. А оно, как мне кажется, лучшее, что я когда-либо делал. - Мне оно нравится. - Спасибо. - А реакцию вашего дедушки можно скорее истолковать как похвалу, а не как неприятие. - Наверное. Она вздохнула: - Пожалуй, я все-таки пойду. Он вытер алую краску с ножа. - Вы не возражаете? - спросила она. - Он - ваша работа, - хмыкнул Деннис. - Да, это так. И я не могу оставлять его без присмотра. Спасибо вам за то, что показали мне свою мастерскую. Ваши работы очень интересные, это чистая правда. Ну что же... Немного алой краски попало ему на пальцы. Он стоял там, пристально глядя на нее, как будто видел что-то на поверхности темно-красного пятнышка, какой-то образ, который ему предстояло использовать в своей живописи. Она отступила от него на шаг. Он не повернулся. Она прошла к двери, уверенная, что теперь он в любой момент может броситься за ней. Когда она достигла двери, то оглянулась назад и увидела, что он рисует темно-красные капли на лице Силии Тамлин. Он, казалось, вообще забыл, что Элайн была здесь. Она припустила по ступенькам мансарды, перепрыгивая сразу через две, хотя и понимала, что он может услышать ее топот. Она открыла дверь внизу, вышла в коридор и закрыла за собой створку. Дыхание ее было частым и прерывистым. Она каждый раз втягивала воздух полной грудью, как будто совсем не ожидала, что ей придется выйти из этой мансарды. Воздух был прохладный, и чистый, и вкусный. Когда нервы ее несколько успокоились, она пригладила волосы и расправила блузку. То, что она сосредоточилась на своем туалете, помогло ей еще больше успокоиться. Оправившись, она спросила себя, что ей теперь следует делать. Следует ли ей немедленно пойти в комнату к Джейкобу Матерли и сказать старику, как себя вел Деннис и к чему, как она боялась, он клонил? Нет. Это не принесет никакой пользы. Что, в конце концов, Деннис такого сделал? Говорил о своей матери. Рисовал портреты сумасшедших. Выказал нездоровое влечение к крови. Поигрывал мастихином так, как будто мог броситься на нее и пустить его в ход. Ничто из этого само по себе не было убедительно и не давало ни малейшего повода для обвинения. Только находясь там, можно было понять, что он собой представлял. Дело было не только в том, что он делал, но в том, как он это делал, в его настроении, выражении его лица, интонации его голоса. А поскольку никто, кроме Элайн, не видел этих вещей и не мог постичь, как это было, остальное казалось глупым. Кроме того, Джейкоб лишь сказал бы, что не нужно беспокоиться, что, в конце концов, убийца - человек посторонний. Автостопщик. Должен им быть. Капитан Ранд сказал, что это так. Все, чего она могла добиться от Джейкоба Матерли, - это короткий разговор, минутное бегство из темного дома и от погруженных в раздумья людей, которые тут жили. Он был единственным островком света в этом месте. Но этого было достаточно. Вместо того чтобы сидеть одной в своей комнате, она отправилась поговорить со стариком. Назревала катастрофа. Она чувствовала ее в воздухе, придавившем ее своей тяжестью. По крайней мере, когда катастрофа разразится, она будет с кем-то еще. Не в одиночестве. Лишь бы не в одиночестве. Глава 10 Если прежде казалось, что с момента покушения на Силию Тамлин события в доме Матерли, описывая круг, снижаются к отдаленной точке ужаса, то вечером третьего дня они устремились к этому ужасу подобно падающей звезде. Ночь постепенно превратилась в некое подобие кошмарного сна, который, как казалось Элайн в некоторые худшие его моменты, никогда больше не кончится. Это начиналось постепенно, за ужином. Деннис, поглощенный портретом Силии Тамлин, не явился к столу, и еду отнесли ему наверх. Это, казалось, обрадовало Ли, Джерри и Бесс. Они отреагировали так, как будто его внезапный сильный интерес к работе - признак возвращения в нормальное состояние. Неужели они не понимали, что это за живопись? Неужели его ярко выраженный интерес к сумасшествию не беспокоил их? Как они вообще могли выказывать удовольствие от такого порочного занятия? Впрочем, как бы Деннис ни поднимал им настроение, Пол с лихвой это компенсировал. Он еще не вернулся из своей поездки в город и, очевидно, до сих пор пребывал в каком-нибудь баре, проматывая львиную долю той суммы, что получил по чеку. Время от времени Ли Матерли бросал раздраженный взгляд на пустой стул, как будто надеясь, что однажды чудесным образом обнаружит там Пола. Они узнали, что Силия Тамлин вышла из комы, но еще не подвергалась допросу и не подвергнется еще по крайней мере двадцать четыре часа. Доктор продолжал давать ей сильное снотворное. Эта последняя новость, как полагала Элайн, должна была бы стать ободряющей. Но она лишь заставляла ее испытывать более сильное, более глубокое напряжение. Если несостоявшийся убийца принадлежит к дому Матерли, не подтолкнет ли его ближе к пропасти угроза того, что к Силии скоро вернется сознание? Если он боится, что она укажет на него пальцем, не выльется ли его пограничное с сумасшествием состояние в вакханалию лихорадочной деятельности, при котором никто из них не будет в безопасности? Обед стал бы ужасно тягостным делом, если бы не усилия Гордона. Он вовлек Элайн в разговор, и ему удалось вытянуть из нее то, о чем она в обычной ситуации ни за что ни стала бы говорить. Его спокойная, несколько застенчивая манера, так сильно напоминавшая ее собственную, придавала ей уверенности. Они доедали десерт - землянику с персиками в густых сливках, когда Пол Хоннекер наконец-то вернулся домой. Он так сильно хлопнул входной дверью, что грохот прокатился по всему дому, как от пушечного выстрела. Потом он некоторое время стоял в вестибюле, невидимый из столовой, и довольно громко ругал кого-то - возможно, себя. - Вы меня простите? - спросил Ли Матерли, вытирая губы салфеткой и вставая. Ему было неловко за своего шурина. Гордон умолк и внимательно прислушивался к тому, что говорилось в вестибюле, а Элайн делала вид, что ее занимают последние сочные красные ягоды земляники, плавающие в сливках у нее в тарелке. - Какого черта тебе надо? - выпалил Пол Хоннекер. По звуку его голоса, по слегка смазанным словам было ясно, что он и в самом деле сильно пьян. - Говори потише, - попросил его Ли Матерли. Его собственный голос был спокойным, даже сочувственным. - Какого черта? Почему я не могу орать все, что захочу? У меня был такой день, после которого только и станешь орать! - Пойдем наверх, и ты сможешь мне об этом рассказать, Пол. - Я сейчас тебе расскажу. Эти проклятые городские... - Наверху, Пол. - Я хочу выпить что-нибудь. - Ты, похоже, и так уже много выпил. - Я хочу еще, - рявкнул Пол. Голос у него стал плаксивый, но в нем проскользнула затаенная ярость, какой Элайн прежде никогда не слышала. - У тебя в комнате есть бутылка? - спросил Ли. - Да. - Тогда пошли наверх. Ты выпьешь и расскажешь мне об этом. На какой-то момент стало тихо, как будто этот верзила обдумывал предложение. Потом внезапно раздался взрывной звук разбитого стекла. - Проклятые зеркала, - заявил Хоннекер. - Ненавижу эти проклятые зеркала. Вы знаете, что я их ненавижу, и все-таки понаставили зеркал. Какого черта? Что, все здесь против меня? Что, все меня ненавидят? - Конечно нет, - вздохнул Ли. - Я собираюсь выпить, - провозгласил Хоннекер. Он ругался и вопил все время, пока поднимался по лестнице, и его голос медленно угасал до отдаленного ворчания, пока они шли в его комнату. Гордон отодвинул недоеденный десерт. Его лицо побелело, губы плотно и гневно сжались. - Мне так жаль, что вам приходится этому подвергаться. - Все в порядке, Гордон. - Совсем не в порядке, - отрезал он. - Пол отвратительный человек. Я не люблю людей, которые ничего не добиваются. Он ленивый и слишком много пьет. Я думаю, несмотря на завещание матери, отцу следует позаботиться, чтобы Пол жил на собственные средства. Это, возможно, пошло бы ему на пользу. Она согласилась, но ничего не сказала, потому что считала, что это дело семейное, которое ее совершенно не касается. Гордон продолжал: - Мой брат - еще один человек, которому нужно бы чуточку дисциплинированности. Жить здесь, ничем не заниматься, кроме своей живописи, мечтать о признании критиков. Это было бы смешно, если бы он не напоминал мне так сильно мать. - Вот как? - Да. Взбалмошный, легко приходящий в волнение. Сильно подверженный фантазиям. У Пола это тоже есть. Ужасно, что отец ничего не делает, чтобы обуздать эти качества. Порой меня это пугает. Элайн понимала, что именно он имеет в виду. *** Проверив самочувствие Джейкоба Матерли и услышав его обещание принять снотворное, как только он закончит читать свою книгу, Элайн пошла в собственную комнату и переоделась ко сну. Она собиралась почитать что-нибудь легкое, какой-нибудь приключенческий роман из тех, что купила перед приездом сюда. Но роман был чересчур уж глупым на ее вкус, и, кроме того, периодическое шумное бормотание Пола Хоннекера не давало ей сосредоточиться больше чем на несколько страниц без того, чтобы ее не отвлекли. Когда стало ясно, что повествование не захватит ее, она положила книгу и занялась разными мелкими делами. Она выстирала две пары чулок в ванной, примыкавшей к ее комнате, и повесила их сушиться. Пол Хоннекер все еще бормотал. Она подпилила ногти и покрасила их светлым лаком, чтобы не ломались больше обычного. На самом деле ее не так уж волновал вид своих ногтей, но это как-никак помогало скоротать время. Она вытерла пыль в комнате и немного привела в порядок вещи - вещи, которые по большей части не требовалось приводить в порядок. Она написала короткое письмо подруге, которая вместе с ней училась на медсестру. Они не были так уж близки, и прежде Элайн собиралась дать этой дружбе постепенно угаснуть, когда пути их разойдутся. Но теперь это было замечательно - иметь возможность установить даже такой ограниченный контакт с внешним миром. Она посмотрела телевизионный документальный фильм про экологическое движение. Как правило, она не интересовалась комедиями или вестернами, предпочитая те передачи, которые считала познавательными. Однако сегодня вечером, когда экологический час закончился, она посмотрела несколько невыносимо смешных программ. Более того, она смотрела, пока ее не сморил сон. Через несколько минут после полуночи она выключила телевизор, перевернулась, натянула на себя одеяло и потянулась к светящейся ауре сна, которая мерцала совсем рядом. Ей приснилась картина. На картине было ее лицо, такое огромное, что заполняло собой все горизонты. Ее лицо на картине было усеяно каплями крови. Ее собственной крови. Ее глаза слепо уставились со вселенского холста, ее рот приоткрылся в бессловесном крике боли... Она проснулась от звука звонка срочного вызова и соскочила с кровати: профессионализм взял верх над сонливостью. Она набросила халат и поспешила по коридору к комнате Джейкоба. Дверь была приоткрыта, но она не остановилась, чтобы поразмыслить, что бы это значило. Она вошла, включив свет, когда проходила мимо выключателя, и застала старика согнувшимся пополам, натужно кашлявшим, жадно ловившим ртом воздух, с жесточайшим, как никогда, приступом. Она достала две глицериновые пилюли из аптечки, налила стакан воды. Поддержала его голову, пока он глотал первую таблетку, и снова опустила его на подушки. Лицо его было невообразимо красным; пот каплями усеял лоб и струился по щекам. Влажные волосы промочили и наволочку под ними. Она дала ему вторую таблетку, потом стала наполнять шприц дозой морфина. - Ключ... - прохрипел он. Голос у него был тонкий и похожий на птичий, почти неразличимый. - Ключ? Он показал на верх тумбочки, где лежало кольцо с ключами, его длинные пальцы безотчетно дрожали. - Ключ.., от этой комнаты, - пояснил он. - Не волнуйтесь, - сказала она ему, изобразив улыбку, которая, как она считала, успокоит его. - Заприте меня.., когда вы.., когда вы уйдете! - Пожалуйста, отдыхайте, мистер Матерли. Не волнуйтесь, и очень скоро вам станет лучше. - Поклянитесь.., поклянитесь, что вы.., запрете меня. - Давайте-ка закатаем вам рукав, - предложила она. - Поклянитесь! - Он побагровел от бешенства. Все его тело сотрясалось, как будто кто-то снова и снова ударял по нему. Она увидела, - что проигнорировать его пустые речи - еще хуже, чем уступить им. И сказала: - Я это сделаю. Он откинулся назад, лицо его быстро бледнело, губы приобретали синюшный, мертвенный оттенок. Она закатала ему рукав, протерла тампоном участок на внутренней стороне локтевого сгиба и ввела морфий. Вскоре румянец вновь проступил на его щеках. Взгляд у него был тяжелый, но в нем уже не царило прежнее страдание. - Полегчало? - спросила она. - Устал, - сказал старик. - Очень устал.., так устал. Она послушала его сердце стетоскопом, слушала долго. Поначалу удары были такими прерывистыми, что это напугало ее, и она решила вызвать "скорую помощь", если в ближайшее время оно не заработает более размеренно. Но через некоторое время удары все-таки смягчились и обрели устойчивый ритм. Лицо Джейкоба снова было здоровым и по цвету, и по выражению - за исключением, конечно, поврежденной половины, - а с его губ сошла мертвенная бледность. Она наполнила тазик водой в примыкавшей ванной и вытерла ему лоб и лицо холодной салфеткой. Закончив с этим, она поменяла старику постельное белье и уложила его поудобнее. - А теперь? - спросила она. - Лучше. - Я останусь с вами до тех пор, пока вы не заснете. - Вы не забудете про свое обещание? - Я запру дверь, - заверила она его, хотя не знала, почему ей следует это сделать. - Я не хочу, чтобы он снова зашел. - Кто? - Я не знаю, кто это был. Все, что я видел.., я видел нож в свете из окна. Она почувствовала, как ее собственное сердце забилось быстрее. Вошедшая в свою профессиональную роль, глубоко поглощенная исполнением своих обязанностей медсестры, она на какое-то время забыла про дом Матерли и его наследие безумия. - Уж не хотите ли вы сказать, что кто-то снова пытался вас убить? Он кивнул. Она знала, что ей следует оставить эту тему, но не могла. И спросила: - Но почему вы не смогли рассмотреть, кто это был? С ночником можно было бы... - Когда я проснулся, ночник не горел. Тут она поняла, что все это происшествие ему приснилось, потому что здесь всегда горел ночник, по его собственному настоянию. Она ясно помнила, как лично проследила за этим вечером, прежде чем покинула комнату. Он продолжал: - Он разбудил меня, когда в темноте наткнулся на стул. Когда я открыл глаза, ночного освещения не было. Только тусклый свет из окна. Я дотянулся до шнура от звонка и потянул, чтобы привлечь ваше внимание, потому что обнаружил, что у меня в легких недостаточно силы, чтобы закричать. - Сейчас здесь никого нет, - сказала Элайн. - Когда зазвонил звонок, он убежал. - А теперь отдохните, - велела она. - Он ушел и не причинит вам вреда. - Вы мне верите? - спросил Джейкоб, превозмогая действие лекарств. - Конечно, - солгала она. Он откинулся назад, обессиленный, и вскоре погрузился в сон. Элайн снова послушала его сердце, пощупала пульс. Удостоверившись, что приступ прошел, она повернулась, чтобы уйти, - и увидела маленькую синюю лампочку ночника. Она валялась на полу, где кто-то бросил ее, выкрутив из патрона. Онемевшая, девушка подняла лампочку и снова ввинтила в патрон; та засветилась и озарила ее ладонь. Когда она вошла в комнату и включила главное освещение, она была слишком озабочена состоянием Джейкоба, чтобы заметить, что ночник не горит. Выходит, старику ничего не приснилось. Когда она уходила из комнаты, то старательно закрыла его дверь, как он и просил. В коридоре она постояла в темноте, держа связку ключей и спрашивая себя, какие шаги ей предпринять дальше. Снова лечь спать? Или следует разбудить Ли Матерли и рассказать ему о том, что случилось? Темнота, казалось, подступала, словно живое существо, и от этого ясно мыслить становилось невозможным. Она поспешила по коридору к своей комнате, затворила за собой дверь и заперла на замок. Она не могла уснуть. Гроза началась снова, сопровождаемая раскатами грома и тяжелым стуком дождя по крыше и окнам. Молния вспарывала облака и отбрасывала темноту на короткий миг, потом снова уступала место ударам грома. Но не гроза заставляла ее бодрствовать. Она смогла бы спать и во время урагана, если бы только ей Не приходилось справляться с тем непреложным фактом, что по дому Матерли посреди ночи бродит какой-то сумасшедший. Возможно, ей не следовало оставлять Джейкоба одного. Она сомневалась, что убийца выломает дверь. Но если бы она осталась со стариком, то не была бы сейчас одна... Элайн вспомнила сон, от которого ее разбудил звонок, вспомнила гигантское полотно, которое заполняло вселенную искусно выполненным портретом с ее залитым кровью лицом. И это вовсе не способствовало улучшению ее душевного состояния. Более того, это настолько встревожило ее, что поначалу, когда она услышала шум у двери своей комнаты, то подумала, что это не что иное, как плод ее собственного воспаленного воображения, порожденный этими неприятными воспоминаниями. Она попробовала отвернуться от двери и сосредоточиться на том, чтобы снова заснуть. Но шум продолжался. Звук был такой, как будто кто-то пробует замок. В конце концов, не в силах больше игнорировать это, она повернулась. При свете лампы у изголовья, которую она не смогла заставить себя выключить, она посмотрела на дверь. Бронзовая ручка медленно двигалась. Она повернулась вначале влево - потом вправо. Девушка села в кровати. Кто-то по ту сторону двери поворачивал ручку влево до отказа, потом осторожно налегал своим весом на панель. Она видела, как дубовая створка слегка выпирает за косяк, и радовалась, что дверь толстая, как старая столешница. Она выскользнула из кровати и сунула ноги в шлепанцы. Оглушительный удар грома прокатился по дому и заставил ее ахнуть и резко обернуться, как будто ее невидимый враг каким-то образом оставил дверь и вошел через окно у нее за спиной. За дверью будущий незваный гость крутанул ручку обратно, до отказа вправо, и снова поднажал, пробуя, нельзя ли сорвать замок. Она подумала, не позвать ли ей на помощь, и поняла, что это будет не самый разумный шаг. Как она, в конце концов, может быть уверена, что ее услышит кто-то, помимо человека, который пытается взломать дверь в ее комнату? Стены у старого дома толстые; гроза тоже способствует тому, чтобы уменьшить действенность крика. А если на ее крик ответит знакомый голос и скажет ей, что все в порядке, как она может быть уверена, что, когда откроет дверь, он не окажется убийцей - держащим нож и улыбающимся ей? Движение дверной ручки прекратилось. Некоторое время не раздавалось ни малейшего звука, свидетельствующего о каких-то дальнейших действиях. Элайн подошла к двери, ступая тихо, надеясь, что, кто бы это ни был, он оставил свои попытки и ушел. В этот момент сильного страха ей не пришло в голову, что, если убийца ушел, он, вполне вероятно, мог отправиться, чтобы напасть на кого-то еще в доме. Она совсем не задумывалась, что ее собственная безопасность, возможно, куплена ценой другой жизни. Единственное, что имело значение, - это что по какой-то причине он оставил ее в покое. Раскаты грома стали несколько более отдаленными, чем прежде, хотя по-прежнему достаточно громкими, чтобы действовать на нервы. Молния вспыхивала, словно какая-то одинокая, забытая, оплывшая свеча. Когда она прильнула к двери, чтобы лучше услышать, что происходит в коридоре, в щель между дубовой панелью и косяком скользнуло тонкое лезвие длинного ножа, почти так, словно убийца видел ее и знал, куда ударить! Как будто он мог наблюдать за ней сквозь два дюйма прочного дуба! Она отскочила назад, слишком напуганная, чтобы закричать. Возможно, она даже онемела, потому что ее губы шевелились и горло работало, не издавая ни звука. Лезвие убралось. И вернулось обратно. Оно металось вверх-вниз по крошечному зазору, где дверь соединялась с косяком, щелкая по механизму замка. Тогда она поняла, что убийца не видит ее, а всего лишь пытается открыть замок лезвием. Теперь она плотнее прильнула к двери и произнесла негромким голосом, который, казалось, был совсем не похож на ее собственный: - Кто это? Лезвие продолжало работать. - Кто это? - На этот раз она прошептала вопрос громче. Лезвие остановилось. Потом убралось. Молчание... - Вы еще здесь. Снова молчание. Она прождала, казалось, столетия, хотя, согласно часам у изголовья кровати, прошло только десять минут. Даже прижав ухо к двери, она не смогла ничего расслышать там, в коридоре. Элайн вернулась к кровати и присела на край смятой постели, облокотившись о старомодное изголовье. Понимая, что опасность, возможно, не миновала, она не сводила глаз с дубовой двери. Проходили долгие минуты, и она перебирала в уме десятки воспоминаний, как будто стараясь убежать от этого зловещего момента. Она вспоминала свой первый взгляд на дом Матерли с дороги и первые недобрые предчувствия, которые охватили ее. Еще раньше этого она вспомнила окончание учебы в университетской больнице и то нетерпение, с которым она собирала вещи, чтобы покинуть общежитие ради этой работы и нового будущего. А перед этим - сиротский приют, сменяющиеся воспитательницы и заведующие, дети, с которыми она редко уживалась. Еще раньше - работники социальной сферы, принесшие весть о катастрофе, старающиеся сообщить известие о гибели ее родителей с наименьшим количеством страшных подробностей... Внезапно она вскинула взгляд, сознавая, что ее стало клонить в сон. Незваный гость за дверью снова водил ножом в щели, настойчиво стремясь взломать замок. Она призвала на помощь все свои силы, чтобы встать, подойти к двери и прислониться к ней, пока он работал, стараясь расслышать какой-нибудь другой звук, который бы его выдал. Но все, что девушка смогла расслышать, - это его тяжелое дыхание, которое только еще больше напугало ее. Оно напоминало дыхание какого-то обезумевшего животного. - Уходите, - приказала она. Нож перестал двигаться, но оставался просунутым в щель. - Уходите. Он ничего не сказал. - Я ведь ничего вам не сделала, - взмолилась она. В какой-то момент у нее возникло такое чувство, что она сама сейчас сойдет с ума, доведенная до помешательства простейшими вещами - тишиной, глубокой и зловещей; непрекращающимся ветром, завывавшим в окнах, напиравшим на стекло и будто пальцами водившим дождем по стеклам; ударами ее сердца, бившегося так неистово и так громко, что оно наверняка должно было разорваться; поблескивающим лезвием ножа, неподвижным большую часть времени, но порой покачивающимся, оттого что рука его дергалась... Минуты проходили так, словно их отлили из свинца и наделили крошечной толикой жизни, ползущие минуты, которые в конце концов привели к тому, что лезвие ножа вытащили из щели. А потом, слава Богу, проходящие минуты также принесли с собой звук его шагов, когда он уходил по коридору. Он шел тихо и вскоре удалился. Она едва не рассмеялась, но сумела сдержать свой порыв. Она боялась, что, раз дав волю смеху, она уже не сможет остановиться. Она находилась на грани истерики. Она снова прошла к кровати, залезла на нее и приподняла простыни, чтобы завернуться в них. Но она понимала, что это бесполезно. Этой ночью она не осмелится заснуть снова: а вдруг у убийцы снова поменяется настроение и он снова придет за ней. "Я ведь ничего вам не сделала", - сказала она ему. И он, очевидно, удовольствовался этим. Но возможно, не будет довольствоваться очень долго. Ее руки вспотели. Она вытерла их о пижаму. Рот у нее был сухой, как песок, но она боялась, что ее стошнит даже от стакана воды. Двадцать минут спустя она обнаружила, что стоит посреди комнаты, раскачиваясь взад-вперед, уставившись в никуда, ни о чем не думая. На треть часа она утратила всякое представление об окружающем мире, укрылась в защитную скорлупу. Это было опасно. Она встряхнулась, в переносном смысле и в буквальном, и сердито отчитала себя за то, что не в состоянии совладать со своим страхом. Ей нечего бояться. Ничего конкретного. Ничего - до тех пор, пока он не вернется, если он вернется. Она всегда считала, что нужно стремиться к наибольшей простоте, как только возможно, ведь так? Значит, все в порядке. Опасность миновала. "Не волнуйся. Не позволяй разыграться своему воображению". Она поставила стул на расстояние в десять футов от двери и села на него, лицом к единственному входу в комнату. Она будет сохранять бдительность. И она сохраняла. До тех пор, пока двумя часами позже не заснула, вконец измотанная. Глава 11 На следующее утро, когда Элайн проснулась, было 9.45, и сознание того, что она опоздает с утренним осмотром Джейкоба, помогло ей занять свой ум и не дать воли ужасу предшествующей ночи. Тем не менее, когда она приняла душ и привела себя в порядок, она обнаружила, что колеблется - открывать ли ей дверь. Но поскольку она припозднилась и была прежде всего профессионалом в выполнении своих обязанностей, она быстро преодолела нерешительность. Коридор был пуст, в доме стояла полная тишина. Она отперла дверь Джейкоба и, войдя в комнату, застала его над остатками завтрака, погрузившимся в чтение утренней газеты. - А-а, - кивнул он, - доброе утро! Вы, как всегда, прекрасно выглядите. - Благодарю вас, - улыбнулась она, немного смущенная, как и всегда, когда кто-то делал ей комплимент. - Надеюсь, ваша запертая дверь не причинила никаких хлопот. Мне следовало встать пораньше, но... - Ничего, ничего, - сказал он, отмахиваясь от любого извинения или предлога, который она заготовила. - Бесс отперла ее и заперла за собой. - Итак, приступим к ритуалу? - Доставайте ваши адские приспособления. - Он покосился на шкафчик с шутливым волнением. - Посмотрим, жив я или нет. Когда осмотр показал, что все настолько хорошо, насколько они могли ожидать, она поинтересовалась: - Сегодня утром Ли дома? - Они с Гордоном снова в городе, по делам. Если бы я в молодости работал так же усердно, как они, то никогда бы не дожил до того времени, когда мне полагается хорошенькая медсестра! Элайн не понимала его бодрости и почему он решил так легко отнестись к происшествию прошлой ночи. Было не похоже - если не считать настойчивого требования, чтобы дверь оставалась запертой, - что он боится кого-то или чего-то. Она надеялась выяснить то, что хотела знать, и облегчить душу перед Ли Матерли. Если его нет дома, то следующий по счету сочувственный слушатель - Джейкоб. - Полиция уже разговаривала с Силией? - спросила она, внимательно наблюдая за стариком. - Да, - сообщил он. "Так вот почему у него отлегло от сердца, - подумала она. - Наверное, девушка уверенно определила нападавшего на нее как постороннего человека. Но если дело обстоит так, почему он по-прежнему хочет, чтобы дверь его была заперта?" - Что она им сказала? Джейкоб сделал вид, что хочет вернуться к своей газете, но все-таки ответил ей: - Она совсем ничего не помнит. Это было слишком сильным потрясением для нее, бедной. Последние несколько минут, с момента, когда она свернула на подъездную дорожку, - пробел. О них не осталось никаких воспоминаний. Девушка ничего не сказала, пока размышляла над последствиями потери памяти Силии. - Ее доктор собирается привести психиатра - посмотреть, не сумеет ли тот восстановить у нее в памяти эти выпавшие минуты, - пояснил Джейкоб. - Они считают, что ему удастся это сделать? - Он использует гипноз, чтобы вызывать возрастной регресс у своих пациентов и заставить их вспомнить травмирующие эпизоды детских лет. Он постарается вернуть Силию к времени нападения. - Старик вглядывался поверх оправы своих очков в заметку на спортивной полосе. - Когда? - спросила девушка. - Простите? - Он вскинул вопрошающий взгляд, как будто настолько быстро погрузился в статью, что потерял нить беседы. Было ясно, что он не хочет размышлять на эту тему и ломает комедию, которая, как он надеется, отобьет у нее охоту расспрашивать его. - Когда психиатр займется Силией? - Возможно, сегодня. - Возможно? - Или завтра, - буркнул он. - И капитан Ранд собирается просто ждать? - А что ему еще делать? - хмыкнул Джейкоб, наконец положив газету, убедившись, что его уловка бесполезна. - Вы говорили ему, что случилось прошлой ночью? - Ничего не случилось, - отрезал он. Элайн была настолько удивлена его заявлением, что лишилась дара речи. - Мы все скоро узнаем, - уверенно заявил Джейкоб. - Когда психиатр добьется того, чтобы Силия описала нападавшего, они мигом его обложат. - Прошлой ночью вы не считали, что это чужак, - напомнила она. - Прошлой ночью мне приснился плохой сон. - Это было кое-что другое. - Нет, - упорствовал он. - Ночной кошмар. Она поняла, что старик снова сопротивляется тому, чтобы принять правду. Он колебался между рациональностью и почти абсурдной степенью бегства от действительности, с прятаньем головы в песок. В данный момент он разыгрывал свою страусиную роль. Элайн решила, что бесполезно говорить ему о вывернутой лампочке ночника. И вероятно, он наотрез откажется принять ее историю о человеке, который пытался взломать ее дверь лезвием ножа. Он не хочет верить, а значит, не поверит. Ей придется подождать Ли Матерли и все ему рассказать. Он разберется, как поступить. Скорее всего, он сразу же позвонит капитану Ранду. - Ну что ж, - вздохнула Элайн, - пожалуй, я схожу посмотрю, найдется ли у Бесс что-нибудь на завтрак в столь поздний час. - Идите, - разрешил старик. - Со мной все будет хорошо. - Я проведаю вас после ленча. Но когда она открыла дверь, Джейкоб подался вперед в своем кресле, наугад складывая газету на коленях. - Пожалуйста, заприте дверь. Она повернулась к нему, спрашивая себя, улетучится ли его напускная бодрость. - Зачем? - Мне так будет спокойнее. - Почему? Старик смотрел на нее с болью, как будто имел дело с ребенком, которого любит, а ребенок твердо вознамерился ему насолить. Лицо его было напряжено, таило в себе лавину чувств. Глаза его переполняла печаль, вынашиваемая долгое-долгое время, печаль, ставшая столь же глубокой, как его душа. Он явно был не в силах предложить ей другую причину. А если бы ему пришлось рассказать правду, объяснить природу страхов, которые ему хотелось отрицать, он бы не выдержал и расплакался - и у него вполне мог случиться еще один приступ его тяжелой болезни. Она считала себя его другом, что означало - она не допустит слез. А как его медсестра, она не могла допустить нового приступа болезни. - Хорошо, - кивнула она. Элайн закрыла дверь и заперла ее на замок, проверила ручку, потом поспешила вниз по лестнице и вдоль узкого коридора на первом этаже в направлении кухни. Когда она открыла дверь кухни, Бесс завывала, как будто ее ударили, - отрывистым, пронзительным воем от боли. Глава 12 В первый раз за много лет Бесс лишилась дара речи и была не в состоянии выполнять свои обязанности. Обычно седовласая веселая женщина была живой и разговорчивой, суетящейся со своими делами, словно заводная машина, которая не может остановиться, пока ее ходовая пружина не распрямится. Однако теперь ее румяное лицо было пепельно-серым, болезненным и обреченным и ее обильная энергия почти иссякла, так что она поникла и согнулась. - Мне просто не верится, - причитала она, и казалось, что в основном кухарка разговаривает со стеной перед собой. - Ну не надо, успокойтесь, - уговаривала ее Элайн. - Теперь уже все позади, ничего не поделаешь. - И как же я сразу не догадалась, - всхлипывала Бесс, принимая стакан воды, которая медсестра передала ей, но не удосужившись отпить и глоток. - Он пропал этим утром. Я сказала Джерри, сказала, что он не ушел бы, пока мы не встали и не приготовили ему завтрак, конечно нет. А если он уходил куда-нибудь в ночное время, то ему пора было вернуться. Если только с ним ничего не случилось. - Она невольно содрогнулась и сморгнула слезы с глаз. - И ведь действительно случилось, так? Элайн часто управлялась с ситуациями, когда детям требовалось утешение по поводу смерти родителей или когда родители были вне себя от горя, потеряв ребенка. В больнице это была обязанность, с которой училась справляться каждая медсестра, пусть даже ей это не слишком нравилось. Но тут она в первый раз столкнулась со скорбью по поводу погибшего домашнего животного, черного с желтовато-коричневым кота смешанной породы. - Бобо жил у нас восемь лет - до прошлой ночи, - рассказывала Бесс. - У него был маленький лаз в нашей входной двери, которым он пользовался, чтобы входить и выходить, когда ему заблагорассудится. Хотя, учитывая все, что происходит с семейством Матерли, мне следовало запереть этот лаз. Следовало. - Вы не могли знать, - вставила Элайн, беря руку пожилой женщины и похлопывая по ней. - Никто не мог ожидать, что вы... - Мне следовало, - повторила Бесс. - Мне следовало знать. После мисс Тамлин мне следовало быть осторожной даже с Бобо. - Она посмотрела на Элайн ясными голубыми глазами. - Бобо был пугливым котиком. Он не пошел бы к кому-то, если бы не знал его. Вы понимаете, что это означает, мисс? - Вы думаете, что его убил кто-то в этом доме? Бесс посмотрела очень трезво, и глаза ее были наполнены страхом. - В некотором роде, мисс. В некотором роде это сделал кто-то из этого дома. Элайн подумала о кошачьем трупе, который видела лежащим в мешке для мусора. Его несколько раз ударили острым ножом, потом, в качестве завершающего жеста, вспороли живот. Он пролежал в том пластиковом мешке все утро, пока Бесс готовила завтрак, прикрытый другим мусором, который аккуратно сложили вокруг. Если бы кровь не просочилась и Бесс не заметила бы ее и не решила опорожнить мешок, чтобы выяснить, откуда та взялась, его бы так и не обнаружили. Она не знала, хорошо ли это, что Бесс нашла труп кота, или было бы лучше во всех отношениях, если бы кот просто исчез. Это ужасным образом доказывало, что убийца действительно принадлежит дому Матерли, - если они сумеют убедить полицию, что существует связь между покушением на убийство Силии Тамлин и жестоким умерщвлением кота. С другой стороны, как кто-либо из них, увидев бессмысленное насилие, учиненное над котом, сможет мыслить достаточно ясно, чтобы справиться с кризисом, если таковой случится? Девушка понимала: все те страхи, которые одолевали ее, стали разрастаться, как раковые клетки, и ей представлялось, что то же самое верно в отношении всех в этом доме. - Возможно, нам следует позвонить капитану Ранду, - сказала Элайн. - От этого не будет никакого проку. - Бесс вытерла глаза носовым платком. - Но вы сказали, что виноват кто-то в этом доме. Кажется, вполне вероятно, что тот же самый человек напал с ножом на Силию, кто-то, обезумевший настолько, что... - Я сказала, что это в некотором роде был кто-то в этом доме, - поправила ее Бесс. Элайн не могла понять, что пытается подчеркнуть пожилая женщина. - То же самое... - Давайте пойдем и расскажем Джерри про Бобо, - предложила Бесс. - Он будет ужасно переживать из-за этого. Элайн казалось, что вначале им следует позвонить в полицию, но она была медсестрой, которая всегда ставит на первое место ценности своего пациента, - а Бесс, в своей скорби, на время стала ее пациенткой. Джерри и Бесс жили над гаражом. Джерри вышел навстречу им на верхнюю площадку наружной лестницы, которая вела к их задней двери. Внутри, пока Бесс сквозь слезы излагала историю находки изуродованного тела Бобо, Элайн оглядывала большую, скудно освещенную гостиную, заинтересовавшись вначале странной коллекцией мебели, а потом - необычными томами, которыми были уставлены книжные полки за диваном во всю стену. Мягкие, заново обитые кресла с крепкими подлокотниками и высокими, глубокими спинками соседствовали-с тяжелыми, необитыми качалками, которые носили на себе шрамы от долгого употребления. Все освещение давали торшеры, последний был куплен не позднее чем в сороковых, вещь с шелковым абажуром, золотыми кисточками, свисающими вокруг обода, притягивающими свет, как волосы, и рассеивающими его. Некоторые другие предметы обстановки были викторианскими, некоторые - раннеамериканскими, а некоторые в стиле, который она не сумела определить. Комната имела вид сельских аукционных подмостков. Возможно, каждый предмет здесь хранил в себе фамильные воспоминания и передавался из поколения в поколение шестьдесят, или восемьдесят, или сто лет. Она полагала, что последнее больше соответствует истине, поскольку Бесс и Джерри наверняка платили достаточно, чтобы позволить себе все, что пожелают. Очевидно, они потратили изрядную сумму на книги. Да еще такие странные книги... Она прошлась вдоль полок, наклонив голову, читая названия: "История и практика магии" Пола Кристиана, "Язычество в христианстве" Артура Уэйгалла, "Натуральная хиромантия" Рампайе, две "Книги заклинаний пенсильванских голландцев", "Давно потерянный друг" и "Шестая и седьмая книги Моисея", множество подборок необъяснимых, возможно сверхъестественных, событий под редакцией Фрэнка Эдвардса или Брэда Стейгера, "Изучение хиромантии" Сен-Жермена... Она внезапно подняла взгляд, сознавая, что Джерри обращается к ней. - Простите? Я засмотрелась на ваши книги. - Я спросил, знаете ли вы о призраке, - повторил Джерри. Он стоял возле своей жены, там, где она устроилась в затхлых объятиях большого и совершенно непривлекательного кресла. - Что за призрак? - Призрак Матерли, - пояснил он. - Призрак Амелии, - добавила Бесс, как бы для большей ясности. - Я не верю в призраки, - заявила Элайн. Пожилые супруги понимающе посмотрели друг на друга, потом снова на Элайн - как будто сожалели о ее невежестве. - Нет, в самом деле, - сказала Элайн. - Когда ты медсестра и тебе приходится изучать медицину и биологию с химией и когда ты немного почитываешь о других науках, это просто невозможно - продолжать верить в подобные вещи. - Она хотела сказать больше, но сдержала свой лекторский порыв. Теперь она поняла, что ей следовало ожидать чего-то подобного с того момента, когда она разглядела, что собой представляет их библиотека. Это была не первая супружеская чета из встреченных ею, которая искренне исповедовала веру в оккультизм, в сверхъестественные явления, проклятия, ведьм и призраки. Одно время она злилась и пыталась в споре избавить суеверных от их глупых представлений, но теперь она понимала, что это непомерно трудная задача, почти невозможная. В конце концов, не все смотрят на мир так здраво, как она. Ей приходится терпеть самые причудливые философии у других людей - но ей не обязательно должно это нравиться. И ей не нравилось. Обычно, когда она видела, что сцены, подобные этой, неизбежны во взаимоотношениях с другими людьми, то уходила под каким-нибудь предлогом. Однако находка мертвого кота и предшествующая напряженность в доме Матерли несколько притупили ее восприятие. - Мы тоже занимались самообразованием, - сообщила Бесс, оправдываясь, хотя Элайн вовсе не хотела намекнуть, что они малообразованны. Даже прекрасно образованные и умнейшие люди ударялись в оккультизм в поисках некоего утешения, которого, очевидно, не находили в повседневной жизни или в регулярном посещении церкви. - Мы не углублялись в науки, которые вы упомянули, - медицину, биологию и тому подобное, - добавил Джерри. - Но мы изучали оккультные науки. - Однако едва ли это науки, - вздохнула Элайн. - Некоторые считают их таковыми. Элайн не ответила, она чувствовала себя гораздо лучше, держа язык за зубами. Ей нравились эти пожилые люди и не хотелось ввязываться в мелочный и ожесточенный спор о чем-то настолько глупом, как существование демонов и ведьм - и призраков. Но Джерри не удовлетворился этим. Он продолжил: - Вероятно, если бы вы услышали об убийствах в Сочельник, то в конце концов поверили бы в призраки. - Я слышала о них. - От кого? - спросила Бесс. - От Джейка? - Да. И от Бредшоу. - Никто из них не рассказал бы всего, - повернулся Джерри к своей жене. - Конечно нет, - согласилась Бесс. Джерри уточнил: - Они не рассказывали вам про нож. - Я слышала и про это, во всех ужасных подробностях, - поморщилась Элайн. - Разве Бредшоу или Джейк рассказывали вам, что нож, которым орудовала Амелия, так и не нашли? Элайн вспомнила историю так, как ее поведал Джейкоб Матерли. Амелия убила двойняшек, а потом пырнула его. Она убежала из комнаты и сломала шею на лестнице, когда убегала от того, кто, как представлялось сумасшедшей женщине, гнался за ней. Нож должны были найти рядом с ней или где-то между детской, в которой она ранила Джейкоба, и местом, где нашли ее тело. - Тайна, разве нет? - спросила Бесс. Казалось, она уже оправилась от скорби по Бобо и теперь наклонилась вперед в своем кресле, глаза ее блестели, губы изогнулись в ласковой улыбке. - Она где-то его спрятала, - предположила Элайн. - С чего бы сумасшедшая женщина стала тратить время на то, чтобы спрятать нож, когда ее вина и без того была достаточно очевидна? - А зачем вообще сумасшедшие что-нибудь делают? - ответила девушка вопросом на вопрос. - Помните, что она утратила всякий здравый смысл. Она действовала нелогично. Нельзя пытаться разумно обосновать то, что она делала и почему. - Может быть, все было так, как вы говорите, - допустил Джерри. Он говорил с придыханием, что-то предвкушая, и это внушало Элайн тревогу. - Но тогда почему нож не обнаружили при поисках? - Кто его искал? - Полиция. Бесс добавила: - Они всем нам устроили на какое-то время скверную жизнь, когда не смогли найти нож. Особенно бедняге Джейку. - Почему особенно Джейку? - спросила Элайн. - Дурачье! - хмыкнул Джерри, качая головой при одной лишь мысли о полиции. - У полиции были какое-то соображения насчет того, что Джейк мог.., мог напасть с ножом на детей, столкнуть Амелию с лестницы, а потом порезать себя, изобразив все так, будто на него напали. - Бесс поцокала языком. - Вы знаете Джейка. Мог ли он совершить такое черное дело? - Нет, - сказала Элайн. - Я не могу себе этого представить. - Наконец легавые выяснили, что дед Амелии, содержался в сумасшедшем доме, и перестали рыскать. У Элайн слегка закружилась голова. Ей хотелось глотка свежего воздуха и немного света - ни на то, ни на другое ей не приходилось рассчитывать в этой плотно закупоренной, тускло освещенной комнате. А Джерри продолжал спорить насчет существования призрака: - Потом, примерно через год после убийств, мы стали слышать поздно ночью рыдания ребенка. Они разносились по всему дому, по большинству комнат. - Гордон и Деннис были тогда детьми. - Это другое, - заявила Бесс. - Это было жуткое завывание, не похожее на то, как ребенок просит воды или утешения. Это одна из мертвых малюток взывала к нам, вот что это было. Немного свежего воздуха. Да, все, что ей требовалось. И конечно, немного света. - А потом карты, - вставил Джерри. - Карты поведали нам, что призрак однажды вернется. - Карты? - переспросила Элайн. Она надеялась, что, поторопив их, она сможет раньше уйти. - Мы с Джерри ходили к гадалке в Питтсбурге, - призналась Бесс. - Ее звали Джейн Мозес. Вы о ней слышали? - Нет. Джерри поделился: - Она была одной из самых известных гадалок на Востоке, а может, и самой известной. Ее мать и отец были цыганами. Мать - албанской цыганкой, а отец - польским. Мать ее матери была знахаркой, которая зарабатывала себе на жизнь тем, что лечила болезни, после того как умер ее муж. А ее брат Лерой был седьмым сыном седьмого сына - и он умер на руках у Джейн. Бесс тоже хотелось рассказать часть этой истории. Она заерзала в кресле и вмешалась: - "Джейн Мозес" было лишь частью ее имени, самой простой для произношения частью. Она разложила карты, и погадала нам на них, и сказала, что нож вообще не прятали. Она сказала, что дух Амелии Матерли, когда он изошел из ее мертвого тела, унес нож. И она сказала - это верный знак того, что призрак собирается однажды вернуться. И она была права. Он вернулся. - Спустя столько лет, - согласился Джерри. Немного света, прочь от этого полумрака... Немного воздуха... Это все, что было нужно Элайн. - Простите меня, - извинилась она. - Мне пора сходить к Джейкобу и посмотреть, как он там. Более того, это уже давно надо сделать. На самом деле время еще не подошло, но предлог сработал. Минуту спустя она уже торопливо спускалась по лестнице к лужайке. Оттуда она направилась к кухонной двери основного здания. Она остановилась на пороге, внезапно осознав, что дом - ничуть не лучшее место, чем сумрачная гостиная в покоях пожилой четы. В этой кухне лежал мертвый Бобо. И где-то в этом огромном доме лежал нож, которым Амелия Матерли расправилась с детьми, спрятанный там, где окровавленные пальцы поместили его перед самой смертью... Элайн отвернулась и поспешила на солнечный свет, который разливался по ухоженной лужайке. Она не знала наверняка, куда идет, но понимала, что ей какое-то время нужно побыть одной, чтобы обдумать события. Глава 13 Элайн нашла ровную лужайку на опушке большой сосновой рощи во владениях Матерли и уселась там в ярком свете утреннего солнца, предоставив жаре выпарить из нее часть смятения и страха. И только когда она почувствовала, что успокоилась и снова владеет собой, начала размышлять над тем, что с ней приключилось, что все это значит и через что ей, возможно, придется пройти, прежде чем этот кошмар закончится. Она не могла бросить работу и уехать, не поставив никого в известность, хотя такая мысль приходила ей в голову. Она просто не могла позволить себе такой роскоши. Когда несколько дней назад она приехала в дом Матерли, все, чем она владела на этом свете, находилось в "фольксвагене" - одежда и немногочисленные безделушки, память о детстве и тех годах, что она провела в университетской больнице. В ее бумажнике лежало лишь семьдесят долларов; у нее не было банковского счета и тайных сбережений. Даже машина пятилетнего возраста стоила не слишком много. То, что Ли Матерли любезно выдал ей вперед в счет жалованья, было весьма кстати и давало ей ощущение стабильности, какого у нее никогда в жизни не было. Если она бросит работу, не поставив никого в известность, то, по совести, ей придется вернуть чек, который он ей выдал. Потом она останется без работы - и, хуже того, без хорошей рекомендации для получения другого места. У нее даже не хватит средств, чтобы снять комнату более чем на месяц, на то время, пока она будет пытаться найти работу, и ей, вероятно, придется наняться официанткой или кем-нибудь в этом роде, и за это время ее навыки медсестры будут пропадать впустую. Нет, она не может оставить работу; она, наверное, скорее умрет, чем согласится на неустроенность безработицы. Но помимо финансовых соображений были и другие. Во-первых, это противоречило ее профессиональной этике - оставлять пациента без помощи. Конечно, с жалованьем, которое они в состоянии предложить, и с дополнительными льготами, перепадавшими тем, кого они нанимали, Матерли сумеют найти другую медсестру за день-два, от силы за три. Но Элайн не могла заставить себя бросить пациента даже на такой короткий период времени. Она считала, что Джейкоб нуждается в ней и что было бы верхом эгоизма оставить его одного, когда у него в любой момент может разыграться новый приступ. Она понимала: ей следует также подумать о том, что будет означать уход от работы с точки зрения самоуважения. Она никогда ни от чего не убегала. Она никогда не позволяла себе поддаваться страху перед чем-либо. Если сейчас она не выдержит, если сбежит, то никогда больше не сможет думать о себе как о здравомыслящей, умной, трезвой молодой женщине, какой ей всегда нравилось себя считать. А еще был Гордон. В средней школе и позже на курсах медсестер никто не выказывал к ней большого интереса. Нет, время от времени ребята заговаривали с ней и просили о свидании. Но никто из них не назначал свидания дважды. И кажется, всегда поговаривали, что она "слишком серьезная" или "холодная". Ей никогда не нравилось заниматься вещами, которые нравились большинству людей. Игры навевали на нее скуку. Все фильмы, за исключением лучших и наиболее подстегивающих мысль, казались ей напрасной тратой времени. Ей не нравилось пить, даже коктейли, даже изредка, и она не находила ничего особенно интересного в танцах. Конечно, она могла понять, почему большинство молодых людей легкомысленны. Их вырастили любящие родители, и они не имели ни малейшего понятия о том, насколько холодным может быть мир. Она же имела понятие об этом и о многом другом - еще в раннем возрасте - и знала, что в мире, сплошь состоящем из западней, нужно быть трезвой, нужно быть серьезной, нужно работать, чтобы не прийти к катастрофе. Занимайся самообразованием, трать свое время разумно, всегда будь готовым к схватке с жизнью - вот что было ее кодексом с детства. И из-за этого в ее жизни не было романтического интереса к свиданиям. До Гордона. Гордон был так похож на нее, настолько осознавал жестокость жизни и так рвался работать, чтобы этого избежать, что ее непреодолимо влекло к нему. Она считала, что таким же образом и его влечет к ней. Она надеялась на это. О Господи, пожалуйста, пусть это будет так! Остальные причины, по которым ей следовало остаться на этой работе, были убедительные, логические. Эта же была эмоциональной. И девушка, не знавшая прежде таких эмоций, позволила им овладеть собой более полно, чем когда-либо признала бы возможным. Она еще не стала бы говорить, что любит его. Для этого было слишком рано. Она недостаточно хорошо его знала. Но сильная, очень сильная привязанность, да... Итак, если она останется, если начнет строить свою жизнь в это время и в этом месте, ей придется подумать, как выявить убийцу, который бродит по дому Матерли. Хотелось бы, чтобы, когда она расскажет капитану Ранду о пережитом прошлой ночью, ей удалось четко ответить на любые вопросы, которые он задаст, и предоставить ему свои собственные прогнозы, если они ему понадобятся. Призраки? Это глупо. Возможно, нож исчез. И возможно, детский голос вскрикивал в ночи, на весь дом, наподобие призрака. У этих двух происшествий должны быть рациональные причины. Тем не менее ее визит к Джерри и Бесс не был совсем напрасным. Она узнала, что полиция в свое время подозревала Джейкоба Матерли в убийствах в Сочельник, пусть даже и недолго, и она решила, что теперь включила бы его в любой список подозреваемых, который могла составить, - как бы смехотворно ни было включать его туда. Джейкоб Матерли. Хотя она была уверена, что старик не способен на такое бесчинство, как нападение на Силию Тамлин, и, уж конечно, не способен на жестокости, которые имели место в этом доме пятнадцатью годами ранее, ей пришлось признать: у него была возможность, не исключено, что более благоприятная, чем у кого бы то ни было. После ее вечернего медосмотра его не беспокоили до утра, если только кто-то из членов семьи не проводил с ним время. В злосчастную для Силии ночь он оставался в своей комнате до тех пор, пока она, Элайн, не пришла проведать его. То есть он так сказал. Он вполне мог побывать снаружи дома и без особых сложностей вернуться, когда все остальные побежали смотреть, что случилось. Он был защищен своим положением наполовину инвалида, и полиция проявляла к нему мало интереса или вообще не проявляла. Деннис Матерли. Предположительно, он был в кухне один, пил молоко, когда услышал крик Силии. Это, конечно, объяснило бы, почему он поднялся наверх той ночью и спросил, не кричала ли Элайн. С другой стороны, если это он орудовал ножом, то он мог так же вернуться с дороги, где пытался убить девушку. Она вспомнила его странные полотна, его маниакальное легкомыслие. Она вспомнила благосклонность Ли к Деннису и то, как Деннис признал, что испытал глубокое психическое потрясение из-за сумасшествия матери. Мог он быть потрясен настолько, чтобы сам постепенно потерять рассудок? Пол Хоннекер. Он имел тех же родителей, носил в себе те же гены, что и Амелия. Передались ли ему, так же как и его сестре, порочные гены, дурное семя, которые имел его дедушка? Она вспомнила о его пьянстве, его неспособности удержаться на работе на долгое время, хотя он был взрослым человеком, приближающимся к среднему возрасту. Безусловно, это свидетельствовало о неуравновешенности. А то, как он крушил зеркала, не в силах смотреть на себя! Уж не оттого ли, что он знал, кто он такой, и помнил об ужасных вещах, которые в свое время совершил? Она вспомнила также его увлечение жутковатыми картинами, над которыми Деннис Матерли трудился в своей мастерской в мансарде. Гордон Матерли. Ей приходилось брать в расчет и Гордона, как бы он ей ни нравился. В конце концов, он произошел из того же самого генофонда, что и Деннис, и отчасти из того же самого наследия, что и Пол Хоннекер. Она вспомнила его мгновенную реакцию на ее упоминание об убийствах в Сочельник, то, как он охладел и отстранился от нее. Это можно было приписать обоснованному стыду за фамильную историю - или чему-то более мрачному. Таков был список, который она предоставила бы капитану Ранду. Все домашние, за исключением ее и Ли Матерли, который явно был потрясен попыткой убийства Силии Тамлин и в котором, кроме того, не было крови Хоннекеров. Внезапно Элайн вспомнила, что Джерри и Бесс тоже принадлежат к домашним. Хотя она не видела никакого мотива для их участия во всем этом, но не могла сбрасывать их со счетов. Когда она поразмыслила о книгах в их гостиной и непоколебимой вере в призраков, которую они продемонстрировали в их недавнем разговоре, ей пришлось рассмотреть возможность какой-то неприятной связи между пожилой четой и убийцей. В конце концов, один из них или оба вместе могли пырнуть Силию и убежать к себе домой без всякого риска быть увиденным, возвращаясь в основное здание с места преступления. Паранойя? Может быть, и так. Здравый смысл? Определенно. Ей придется подозревать каждого - или почти каждого - до тех пор, пока истинного виновника не арестуют и вина его не будет доказана. Это не может продлиться более чем несколько дней, пока Силией будет заниматься психиатр. А если она поможет капитану Ранду сейчас, сегодня, развязка может наступить еще быстрее. Элайн встала, потянулась и отряхнула сзади пыль с юбки. Небо было удивительного голубого оттенка. Возможно, это было добрым предзнаменованием, обещанием того, что придут лучшие времена. Где-то рядом запела птица, выводя долгую, переливчатую трель, и это в некотором роде тоже было хорошим предзнаменованием. Она решила не звонить капитану Ранду по своей инициативе. Во-первых, возможно, окажется, что дозвониться ему - дело сложное, а она не хотела бы сообщать свою информацию клерку или полицейскому рангом пониже, который не сохранит это в секрете. Этим вечером, после ужина, она в точности расскажет Ли Матерли о том, что слышала и видела прошлой ночью, о взломщике у ее двери и о покушении на жизнь Джейкоба, которое он теперь отрицал (а может быть, никакого покушения и не было и его история придумана лишь ради нее, чтобы вызвать у нее сочувствие). Если потом Ли передаст ее слова капитану Ранду, это будет иметь большую убедительность, большую достоверность. Элайн не верила, что в ее устах важная новость прозвучит действительно важной. Она посмотрела на свои часы. Было 1.18, и она просидела здесь гораздо дольше, чем думала. Пришла пора в очередной раз осмотреть Джейкоба. Элайн побрела обратно в дом, чувствуя себя гораздо лучше. Сегодня вечером. Возможно, сегодня вечером все откроется. И она снова сможет жить спокойно... Глава 14 Ли Матерли допил свой кофе и обвел взглядом стол, улыбаясь всем, как будто все они были его дети, даже Элайн и Пол Хоннекер. Он пребывал в чрезвычайно хорошем настроении с тех пор, как явился к столу, хотя причина этого не была вполне ясна. Выглядело почти так, решила она в конце концов, как будто он обладает каким-то большим секретом, который скрывал от них, но который он вскоре откроет. Как выяснилось, дело обстояло именно так. - Сегодня днем я разговаривал с капитаном Рандом, - наконец сообщил Ли. - У него есть очень интересная информация. Все за столом посмотрели на него, забыв про последние куски десерта и последние глотки кофе. - Даже без помощи Силии они немного продвинулись вперед с этим автостопщиком. - Да ну?! - воскликнул Деннис. - Ты мне не рассказывал, - вставил Гордон. Днем он был с отцом, но не тогда, когда с ним разговаривал Ранд. - Я решил приберечь это для вечера, - признался Ли. - Я знаю, как все чувствуют себя в связи с этим, и мне хотелось быть тем, кто подбодрит вас. - Что сказал Ранд? - спросил Деннис. - Они знают, что автостопщик направлялся в Филадельфию, - веско произнес Ли. - Черт возьми, Ли, не будь таким таинственным. Выкладывай все! - Пол Хоннекер весь покраснел. Он не был пьян, но перед этим явно пару раз приложился к бутылке. - Очевидно, полиция располагала этим уже пару дней - с тех пор, как они обыскали машину Силии, - но они держали это при себе, потому что не хотели, чтобы убийца знал, что они напали на его след. - Что именно? - спросил Деннис. Лицо у него было изможденное, зубы оскалены. То, как он наклонился над столом, напомнило Элайн - возможно, в этом была некоторая мелодраматичность - животное, напрягшееся перед прыжком. - Плакат, - выдал секрет Ли Матерли. - Вы знаете, как автостопщики носят плакаты, на которых написано, куда они направляются? Они сигналят ими, чтобы было видно из подъезжающей машины. - И они нашли плакат в машине? - спросил Гордон. - Да. Засунутый между сиденьем и спинкой кусок картона, на котором выведено: "ФИЛАДЕЛЬФИЯ". Они рассудили, что Силия подобрала его в городе или около и провезла нашей дорогой, до ответвления от главного шоссе. От того места он заставил ее поехать сюда. Бог знает, что у него было на уме, - возможно, захватить нас в заложники или еще что-нибудь. Когда она заехала в сад, он, очевидно, передумал, заставил ее выйти и попытался убить прямо там. Деннис снова успокоился: - Она всегда подбирала автостопщиков. Мы постоянно предостерегали ее от этого. - Я не понимаю, - нахмурился Пол Хоннекер, - отчего этот плакат такая уж важная улика. Если только они не сняли отпечатки пальцев с него и с машины. - Нет, - пояснил Ли. - Ранд объяснил, что бумага не слишком хорошо сохраняет отпечатки и что ни один из отпечатков в машине никуда их не привел. - Тогда как это может иметь какое-то значение? - поинтересовался Пол. Ли объяснил: - Они собираются при необходимости воспользоваться плакатом, чтобы подстегнуть память Силии, когда психиатр загипнотизирует ее. Пол засомневался: - Они считают, что это сработает? - Психиатр считает, что может. Так или иначе, это зацепка. А мы все сможем свободнее вздохнуть, когда они его поймают, кем бы он ни был. Элайн поняла, что Ли Матерли тоже спрашивал себя, не является ли злоумышленником кто-то из домочадцев, и эта новость от Ранда, какой бы она ни была незначительной, немного освободила его от ужасного груза сомнений. Ее это не убедило. Она очень сильно сомневалась, что автостопщик прошлой ночью вернулся с тем, чтобы бродить по коридорам дома. Это был член семьи. - Ну что же, - объявил Ли, вставая, - мне нужно взглянуть в кое-какие гроссбухи, прежде чем я смогу считать, что вечер принадлежит мне. - Он кивнул им и ушел из столовой в свой кабинет на первом этаже. Вскоре вышли и остальные, все, кроме Элайн и Гордона, как будто они оба задумали остаться наедине. - Приходите ненадолго в гостиную, - попросил он, вставая и подходя к девушке, чтобы проявить галантность, выдвинув для нее стул. - Я ожидал, что отец расскажет всем о психиатре, который лечит Силию. Мы оба знакомы с ним, с доктором Картером. Я попросил разрешения посидеть на его сеансе, и он позволил мне, сказав, что разрешит, когда Силия будет загипнотизирована. Это было очень захватывающе. - Представляю себе, - сказала Элайн, когда он взял ее под руку и провел из столовой через дверь, потом по толстому ковру к дивану, где сел возле нее. Она почувствовала тепло и защищенность и на какой-то момент совсем забыла о том, что хотела рассказать Ли Матерли свою историю. - Вы общались с психиатрами на курсах медсестер? - осведомился Гордон. Элайн припомнила: - Не очень много. Знаете, медицинская наука до сих пор относится к психиатрии с некоторым неодобрением. - Ну, - протянул Гордон, - я не знаю, является ли доктор Картер примером среднего психиатра, или он выше среднего уровня, но он в высшей степени впечатляющий человек! Она почувствовала, как улыбается, и поняла, что Гордон внушает ей большее чувство спокойствия, чем она когда-либо испытывала последние несколько дней. Она слышала, как Бесс убирает со стола. В кабинете Ли запустил свой арифмометр. Наверху патефон играл классическую музыку. В первый раз показалось, что в этом доме люди живут, а не умирают. Ей это очень понравилось, и она почувствовала себя принадлежащей к ним, а не посторонним человеком. - В каком смысле? - спросила она. Гордон пояснил: - Он высокий, и, как мне представляется, женщины нашли бы его очень красивым. Он, наверное, лет тридцати пяти или около этого, необычайно молод для психиатра, по крайней мере, я так считаю. - Ему удалось вызвать у Силии регресс под гипнозом, вернуть ее к моменту, когда ее ударили ножом? - Нет, - вздохнул Гордон. - Но он подошел близко к этому. Позвольте мне рассказать в точности, как это было. *** Силия сидела на больничной кровати, когда доктор Картер ввел в комнату Гордона. Она была бледная, но такая же хорошенькая, как перед происшествием. Казалось, она немного потеряла в весе, но ничто другое не указывало на ее состояние. - Она не может увидеть меня? - спросил Гордон. - Она видит только меня и слышит только то, что я ей говорю, - сообщил ему Картер. - Садитесь вон там. Она даже не знает, что вы здесь. Доктор Картер подошел к кровати сбоку и встал возле Силии. Он прикоснулся к ее лицу пальцами, но она едва ли это заметила. Он взял подбородок девушки своей ладонью и приподнял ее лицо так, чтобы она смотрела прямо ему в глаза. - Здравствуй, Силия, - поздоровался он. - Здравствуйте, доктор Картер. - Как ты себя чувствуешь? - Никак не чувствую, - отозвалась она. - Сколько тебе лет? - У меня нет возраста. - Вообще никакого возраста? - настаивал он. - Вообще никакого возраста, - подтвердила она. Тогда доктор Картер повернулся к Гордону и, улыбаясь, объяснил, что он сделал посредством гипноза. Первым шагом в возрастном регрессе было заставить пациента привыкнуть к плаванию во времени, допустить изменчивость возраста. Не давая ей вообще никакого возраста, он мог предложить гипнотически, что ей сейчас только двадцать лет. А теперь девятнадцать. А теперь восемнадцать. И так далее, пока она не станет ребенком. В этом случае, однако, требовалось вернуться лишь на несколько дней назад, к вечеру понедельника. - Сколько сейчас времени? - спросил он Силию. - Нисколько. - Какой день? - Я даже не знаю, - сказала она. И застенчиво хмыкнула. - Не нужно стесняться того, что не знаешь день недели, - произнес врач дружелюбно, все так же прикасаясь к ее лицу. - Хорошо, - сказала она, моментально уступая всему, что он говорил. - А теперь ты видишь перед собой часы, Силия? - Нет. - Посмотри внимательней. - Вижу. - Наблюдай за стрелками, - приказал он. - Смотрю. - Они не поворачиваются вспять? - Вспять? - Поворачиваются, ведь так? - Да, - подтвердила она с озадаченным выражением на хорошеньком лице. - Пусть тебя это не беспокоит. Они должны повернуться вспять. Это то, что мы от них хотим. В данном случае это совершенно естественно. Неодобрительное выражение сошло с лица девушки. - Сейчас утро среды, вчерашнее утро, - говорил Картер., - Ты помнишь вчерашнее утро? - Я проснулась в больнице. - Правильно. - Мне было очень больно, - добавила она. - Я трогала себя, и у меня болело там, где я трогала, потом пришли сестры, и в моей руке была игла, через которую мне вводили глюкозу, и... - Ну вот, замечательно, - оборвал он пациентку. - Теперь ты в порядке. Вчерашняя боль не имеет значения, если сегодня ты в порядке. Ведь так? - Да, - сказала она, тут же успокоившись. - А сейчас, - заявил доктор Картер, - уже не среда, правда, Силия? - Он погладил ее подбородок. - Правда. - Сейчас утро понедельника, не так ли? - Да. Затем Картер повернулся к Гордону и объяснил, что не хочет сразу возвращать пациентку в момент нападения, предшествовавший ее коме. Это было бы слишком травмирующим, слишком внезапным. Вместо этого он собирался вернуть ее к утру понедельника, а потом медленно провести по дню до того момента, когда на нее напали. Так оно и было, пока Картер не сказал: - А теперь поздний вечер понедельника, и ты кладешь чемодан в свою машину. Ты собираешься уехать, чтобы провести где-то уик-энд. Правильно? - Да, - промолвила Силия. Но на ее лице уже появилось встревоженное выражение, тень беспокойства. - Куда ты едешь, Силия? Она не ответила. - Куда ты едешь на уик-энд? - вновь спросил Картер. - Я... - Ну? Она не могла ничего выговорить. - Чего ты боишься? - потребовал он. - Ничего. - Хорошо. Бояться нечего, совершенно нечего. Итак, куда ты едешь на уик-энд? В этот момент она вырвалась из мягких рук доктора и начала кричать. - Это было ужасно, - поделился Гордон, прерывая повествование, чтобы сделать свой первый собственный комментарий с тех пор, как начал рассказывать историю. - Это было так, будто ее ударили ножом прямо там, в госпитале. Доктор Картер был не слишком уж встревожен ее внезапной буйной реакцией. Он лишь приказал: - Перестань кричать, Силия. И она перестала. А доктор продолжил: - Никто не сделает тебе больно. Никто никогда не сделает тебе больно, потому что ты слишком хорошенькая и очаровательная. Ты веришь, что кто-то когда-нибудь тебя обидит? - Нет, - сказала она. Но неохотно. - Сейчас утро четверга. - Четверга, - повторила она. - Где ты? - В больнице. - Посмотри на часы. Стрелки движутся вперед. Ты видишь, что теперь они движутся вперед? - Да. - Сейчас утро четверга, не так ли, Силия? Она сказала, что так. В этом месте Картер повернулся к Гордону: - Мне придется разбудить ее сейчас, а завтра попробовать снова. Не могли бы вы уйти? Если она узнает, что за ней наблюдают, ее, возможно, будет сложнее контролировать на последующих сеансах. *** - И я ушел, - закончил Гордон. - Я был просто потрясен. - Представляю себе, - кивнула Элайн, у которой из рассказа постепенно складывалось впечатление, насколько жуткой на самом деле была эта сцена. - Поначалу, - признался Гордон, - я подумывал о том, чтобы вернуться и понаблюдать за другими сеансами до тех пор, пока он не закончит с ней. Я уверен, что Картер разрешил бы мне. Но когда я услышал ее крик и посмотрел на ее лицо под конец сеанса, я понял, что не хочу быть там, когда она наконец восстановит в памяти момент нападения. Это было бы слишком. Какое-то время они оба молчали, и наконец Элайн проговорила: - Гордон, вы верите в эту версию про автостопщика? - А какая есть еще версия? - Я не хочу вас сердить, - пробормотала девушка. Он наклонился вперед: - Вам это не удастся. Что у вас на уме, Элайн? Она поколебалась всего один момент, потом все ему рассказала. Он слушал внимательно и, когда она закончила, решил: - Идемте. Мы должны сообщить об этом