Лысоголовые лесные братья не любят племена, - сказал Меркади. - А племена боятся крестовых чар, которые чинят помехи вирим. Иногда какой-нибудь пустяк оборачивается оскорблением - подлинным или мнимым, либо случается кража. У них ведь совсем разные понятия о том, что хорошо, а что дурно, - у племен и жителей деревень. И происходит вот такое. Этим лисьим очень повезет, если они увидят еще один рассвет. Майкла охватило бешеное возмущение. - Они их убьют. Мы не можем позволить такое. Надо что-то сделать! Котт и Меркади уставились на него. - Мы здесь для того, чтобы украсть для тебя лошадь, или ты забыл? - ехидно спросил Меркади. - А вон тех всадников ты видишь? Их было пять-шесть, ехали они на лошадках ростом немногим больше пони, но крепких и косматых. На них были кожаные панцири с блестящими бронзовыми бляхами и меховой опушкой. На головах - неуклюжие шлемы из кожи и рога. Забрала с отверстиями для глаз и клювом, прикрывавшим нос. В них чувствовались хищность и сноровка. Вооружены они были копьями с бронзовыми наконечниками и длинными кинжалами. У одного с бедра свисал меч в ножнах из волчьей шкуры, и у всех на панцирях были нарисованы красные кресты с ржавым оттенком, словно запекшаяся кровь. - Кто они? - во всадниках чувствовалось что-то стихийное, что-то необузданное. Они хохотали, гарцуя вокруг распростертых пленников, а когда один лисий человек приподнялся и встал на колени, тупой конец копья тут же опрокинул его на землю. Священник проповедовал, воздев руки над головой, и деревенские жители притихли. Даже с такого расстояния Майкл различал злорадство на одних лицах, тревогу на других. - Это воинствующие рыцари, воинство братства, - объяснил Меркади. - Защитники Деревень и Спасители Церкви. Тупые звери. - Им неведомо милосердие, Майкл, - добавила Котт, - лучше держаться от них подальше. - Однако ее глаза пылали негодованием. - Они же их убивают! - в ужасе почти крикнул Майкл, глядя, как удары тупыми концами копий сыплются на лежащих лисьих людей. - Что это за священник, если он способен спокойно смотреть, как они совершают убийство? - Братья бывают всякими, - сказала Котт. - И хорошими, и дурными. Они здесь уже давно, может быть, века. Некоторые сами из племен. Однако в большинстве они смотрят на таких людей как на дикарей. "Хьетин" - вот какое слово они употребляют. И не любят, чтобы жители деревень имели дело с племенами. - Ш-ш-ш! Смотрите-ка! - в возбуждении сказал Меркади. - Что-то там не так! Не удивлюсь, если сейчас пух и перья полетят! Деревенские жители и рыцари явно встревожились. Священник еще сильнее замахал руками. "Племена идут!" - разобрал Майкл, и тут что-то черное впилось в горло священника, и он рухнул навзничь. Деревенские на миг замерли, а потом бросились врассыпную. Волна бегущих захлестнула лошадей, и рыцари отпихивали их копьями, угрожающе крича. Майкл заметил какое-то движение за деревьями, и в ту же секунду на расчистку выскочила шеренга лисьих людей, и они с воинственными воплями помчались вперед, перепрыгивая пни. Через частокол на ближайшую хижину полетел пылающий факел, и кровля сразу занялась: дерн и кора чернели, повалил дым. У частокола лисьи люди остановились, посылая стрелы сквозь щели. Жители укрывались за хижинами, убегали, а двое смельчаков с трудом волокли труп священника от ручья. Всадники понеслись галопом вверх по ручью в направлении дерева, где прятался Майкл. Они направлялись к воротам в намерении напасть на лисьих людей сзади - с наружной стороны частокола. Майкл увидел, как молнией блеснул обнаженный меч их начальника. Железный меч, не тускло-желтый бронзовый. Майкл спрыгнул с дерева, и рыцари от неожиданности придержали лошадей, но затем поскакали дальше. Он услышал, как Котт кричит ему вслед, но даже не оглянулся. Кровь пела у него в жилах, он чувствовал себя таким же легким и пылающим, как подхваченный ветром уголек костра, и понял команду передового всадника: "Держитесь рядом, не давайте никому прорваться!" Смысл слов был так же ясен, как если бы их произнесла Котт. Что-то в нем взметнулось и обрело свое место. На бегу он машинально зарядил дробовик и встретил рыцарей у ворот. Он увидел горящие под забралом глаза их начальника, и тут же грудь всадника словно разорвало - первый заряд попал точно в ее центр. Он не заметил ни треска выстрела, ни отдачи, и уже лихорадочно перезаряжал дробовик. Невыразимо громкий щелчок - а мимо упавшего начальника на него мчался второй рыцарь с копьем наперевес. На этот раз выше. Заряд снес верхнюю часть головы: шлем раскололся и слетел в фонтане осколков черепа, обрывков мозга и темных брызг крови. Лошадь проскакала мимо Майкла. Ее мертвый наездник медленно соскальзывал вниз. Четверо оставшихся рыцарей что-то кричали, а их лошади пятились и вставали на дыбы, напуганные громовым треском выстрелов. Майкл аккуратно переломил дробовик, выбросил две дымящиеся гильзы и перезарядил его. Все происходило, как во сне. Новые крики - теперь со стороны деревни. В воздухе висел дым, трещало пламя, вопили женщины. Майкл шагнул вперед и выстрелил еще раз... слишком низко. Заряд угодил в морду лошади сбоку, и она сразу упала, а всадник перелетел через ее голову. Лицо Майкла словно осыпали теплые поцелуи, пока лошадь билась в конвульсиях, ее жуткая изуродованная голова покачивалась, точно цветок на стебле, - блестели кости, пузырилась кровь. Воздух внезапно пропах смрадом бойни. Майкл заколебался, эйфория угасла. И он промахнулся. Дробовик выпал из его обессилевших рук, а рыцарь, которого он спешил, кинулся на него с горящими глазами, скаля зубы. ...И замер, занеся кинжал. Воздух словно потемнел, мимо Майкла замелькали черные силуэты - призраки детских кошмаров под ярким солнцем. Всюду вокруг него были лисьи люди. Пеший рыцарь зарычал и скрылся под пологом опускающихся и поднимающихся рук. Шмяканье ударов - и лисьи люди уже бежали дальше, оставив позади труп. Оставшиеся всадники повернули лошадей и ускакали в пылающий хаос деревни. Майкл согнулся пополам - его вырвало на кровавую землю. Все происходило слишком вдруг, слишком молниеносно. Он зарядил дробовик и пристрелил искалеченную лошадь, а глаза ему жгли слезы, горло щипал дым. На земле неподалеку блестел меч начальника, и он подобрал его, избегая взгляда остекленевших глаз, посверкивания обнажившейся кости. Грудь была разъята, как воскресная баранья нога. Он стоял в воротах и смотрел на деревню. Загорелись другие хижины. Лисьи люди подожгли церковь, и огонь лизал колокольню. С визгом пробежала свинья и опрокинула ковыляющего малыша, который заливался отчаянным плачем. В сгущающемся дыму схватывались тени, ржали и кружили лошади, лязгал металл, кричали и вопили мужчины и женщины. Ручей волок подпрыгивающий труп. По воздуху, точно планирующие вороны, плыли комья пепла, облачка золы. - Мой Бог! - Твой Бог, - сказала Котт, и он стремительно обернулся с мечом в одной руке и дробовиком в другой. - Ты смердишь кровью и железом, - с отвращением сказала Котт. Он снова обернулся к страшному зрелищу, покачивая головой. - Но почему, Котт? Почему они сражаются вот так? - Так уж заведено в мире. В этом мире. Тебе не нравится то, что ты видишь, Майкл? - Я был в упоении. Минуту назад, Котт, я был в упоении. Нет, правда. Сражение, казалось, подходило к концу. Громче всего сейчас звучали рев и треск огня. Колокольня с грохотом обрушилась, во все стороны полетели горящие головни. Дым окутал деревню густым туманом, разъедая губы Майкла, оседая на его коже, на подсыхающую лошадиную кровь. Из дыма появилась тень с безумными глазами, хрипло дыша. Котт поймала ее и засмеялась смехом, которого Майкл у нее никогда прежде не слышал. Она оглаживала обезумевшего от ужаса серого мерина и жгла Майкла зеленым огнем сверкающих глаз. - Во всяком случае, мы получили то, за чем явились. В дыму замаячили другие тени - цепь людей. Майкл попятился. - Котт... Лисьи люди. Они несли на плечах четверых своих товарищей и казались невероятно высокими - звериные маски на головах, торчащие острые уши. Они почернели от копоти, и их глаза жутко белели среди краски и грязи, покрывавших их лица. С поясов у них свешивались, кровоточа, отрубленные головы, и они волокли за волосы рыдающих женщин. Увидев Майкла, они завопили и бегом кинулись к нему. Они явились за ним! Он знал, что так и будет, с того первого вечера, когда мельком увидел их там, у реки. Он принадлежит им. - Котт! - его сковало отчаяние. Они окружили его. Сверкали зубы, исходившая от этих людей вонь мешалась с запахом дыма. Вблизи они выглядели не такими уж и высокими. Ниже него. Болтались и щелкали ожерелья из костей, на кремневые топоры налипли кровь и волосы. У Майкла к горлу поднялась тошнота, и он судорожно сглотнул. Дробовик в одной руке мертвым грузом тянул ее к земле. Меч в другой был будто брусок свинца. - Помоги мне, Котт! - Тебе не нужна помощь, Майкл. По-моему, они хотят тебя поблагодарить. И она быстро заговорила на неизвестном языке, однако Майкл понимал не так уж мало. Он воин, сказала она, знаменитый воин из дальнего края. Друг вирим. Самый высокий шагнул вперед, остальные расступились перед ним. Слышны были только приглушенные рыдания женщин и треск огня. Лисий человек сказал что-то, но Майкл не понял. Котт перевела ему: - Меч. Он говорит, что это хороший меч, выкован из железа. Такие ковал Ульфберт, - она ухмыльнулась. - Он говорит: береги его. Им будет сподручно убивать вирим, если колдовство твоей огненной палки тебя подведет. Лисий человек прижал кулак к груди и сказал еще что-то. - Он говорит, что его зовут Оскирл, и он военный вождь своего народа. Его имя значит "костяное кольцо" - Рингбон на твоем языке. Они оставили деревню догорать и ускользнули в лес, пока уцелевшие ее обитатели старались спасти то, что осталось от их жилищ. Было жутко смотреть, как лисьи люди скользят между деревьями. Они казались сплавленными из костей и мышц и двигались с беспощадностью и неутомимостью волков, а их ноги ступали совсем беззвучно. Они бежали через лес пятью параллельными рядами, а между ними еле поспевали их пленницы. Женщины уже не плакали. Глаза у них покраснели, лица были покрыты копотью. Они следовали за своими захватчиками, оглушенные, покорные, не в силах сопротивляться. Когда женщина спотыкалась, лисий человек чаще помогал ей встать, быстро вздернув руку. Иногда, однако, он просто волок ее за рваную одежду, пока она кое-как не поднималась на ноги. Все молчали. Они скользили по лесу, как быстрый ветер. - Майкл. Майкл Фей. Шепот прозвучал в его ухе как жужжание пчелы. Он оглянулся и увидел у себя на плече радужный блеск стрекозиных крыльев. Вздрогнув, он хотел смахнуть насекомое, но тут снова раздался тонкий голосок: - Это я, дуралей. Меркади. - Меркади! Черт подери! - Потише. У людей племен слух, как у комаров. А вирим они доверяют немногим больше, чем жителям деревень. - В чем дело? Чего ты хочешь? - Посоветовать тебе кое-что. Я ухожу. Ты как будто нашел новых друзей, и они будут тебе полезнее, чем один из вирим. Так слушай: Котт ушла. - Знаю. А куда? - За твоей бойкой кобылой. Немного погодя, она встретит тебя дальше в лесу. Но я должен сказать тебе другое: за тобой охотятся. Мои люди чувствовали, как некие следовали за вами в лесу. И Всадник где-то близко. За тобой следят, юный Майкл. И за Котт тоже. А пока она с тобой, она почти во всем человек. Будь осторожен. Научись всему, чему можешь, от лисьих людей. Верность они хранят до самой смерти. И самые закаленные среди жителей Дикого Леса. Память о том, чем они когда-то были. Он помолчал. - Тут полно колдовства, Майкл. Дикий Лес пронизан колдовством насквозь. В безопасности ты будешь только под сенью креста в приютах братьев. Это деревня... Если священник убит, то половина оставшихся там в живых, к утру станет добычей падальщиков. - Но почему? Если бы стрекоза могла пожать плечами, то эта пожала бы. Ее глаза сверкали, как призмы в солнечных лучах. - Возможно, месть. Даже народец моего собственного Провала будет рад, что участок леса возвращен ему, что магия креста ниспровергнута. Звери нападут на них сегодня ночью. - А ты? - А я порой бываю до отвращения мягкосердечен. Вот что случается, когда любишь полу-полу, как наша Катерина. - Меркади, есть вещи, которые мне необходимо узнать. Я уверен, что я тут по какой-то причине. - Конечно. Без причин ничего не случается. - Всадник. Он следует за мной? - Несомненно. - Но... - Я ухожу, юный Майкл. Я не провидец, чтобы толковать со мной о тайнах Дикого Леса. Даже вирим знают не все. Многое тебе придется узнать самому. Когда можно, я буду посылать кое-кого из наших помогать вам и сам буду навещать вас. И этот меч - поскорее научись им пользоваться. Железо - самый надежный убийца в этом краю, даже надежнее этой твоей гремящей огненной палки. И помни: остролист и волчье лыко - твои друзья. И еще лютик. Он отгоняет ведьм. И тысячелистник, чтобы лечить раны, нанесенные железом. Запомни все это, Майкл. Крылышки стрекозы зажужжали в стремительных взмахах. - Меркади... погоди... Стрекоза взвилась в воздух, лукаво помахала крылышками и взмыла к вершинам могучих деревьев. Примерно в трех милях оттуда они встретили Котт. Она стояла между Мечтой и украденным мерином. Широкий луч медового солнечного света падал на них, и ее лицо словно пылало белым огнем. Позолоченный триптих из какого-то другого времени. Но луч угас, и он увидел грязь на ее щеках и тунике. Она улыбнулась. - Ну, теперь мы будем странствовать со всеми удобствами. 13 Странствования. Они проделали долгий путь, и уже казалось, что вся его жизнь проходила под деревьями, - костры по ночам, ощущение твердой земли под спиной, вкус продымленного мяса. Долгое время - достаточное, чтобы далеко позади остался запах пожара и месть рыцарей. Достаточно времени, чтобы убрать детскую пухлость с его лица, накачать новые мышцы на его долговязой фигуре и придать ей новые пропорции. Поводья, нож и рукоятка меча натерли мозоли у него на ладонях, а его плечи раздались вширь. Рингбон многому его научил: как выслеживать дичь в густой чаще, как узнавать ее тропы, как подкрадываться. Как убивать. И лесной язык все больше и больше просыпался в сознании Майкла, так что ему было все легче и легче вплетаться в пеструю ткань Дикого Леса. Он набирался лесных знаний и обнаруживал, что по большей части они уже были скрыты в нем, как и язык. Расцветал спрятанный бутон. Вот что он видел, что узнавал, а вместе с этим взрослел. Заметил он это, когда его подбородок стал покрываться быстро растущими волосами. Люди Рингбона, следуя древнему обычаю, брили лица и коротко подстригали волосы, а потому кремневых бритв и гусиного жира для бритья было хоть отбавляй. Но волосы на его подбородке становились гуще, жестче, щетинились и царапались. В конце концов, хотя Котт возражала, он перестал их сбривать и еще до того, как ему исполнилось четырнадцать, превратился в бородатого мужчину. Это его напугало, но Котт не желала ничего обсуждать. И только посоветовала ему вспомнить притчу о том, что время подобно озеру. Но его охватило сомнение: действительно ли оно настолько неистощимо, если это место пожирает его воду. Они следовали за племенем Рингбона, когда оно, подчиняясь смене времен года, кочевало следом за дичью. Он видел, как утренний иней сменялся снегом, который превращал дремучий лес в первозданную одноцветную страну чудес, где по ночам охотились белые совы, а по сугробам бродили седые от инея волки. Он убил медведя - в достопамятный день! - и шкура пошла на плащи для Котт и для него. Он вытаскивал белок из их гнезд в дуплах, кроликов из нор, а в голодное время года не брезговал и падалью. Люди Рингбона устроились зимовать на берегу полузамерзшей реки, вдали от деревень, церквей, отрядов воинствующих рыцарей. Там они построили жилища из хвороста, шкур, дерна и всякого другого подручного материала. Женщины, похищенные из сожженной деревни, с поразительной легкостью приспособились к новому образу жизни. Они учились от женщин племени среди которых были такие же пленницы, добытые в предыдущих набегах. Они коптили мясо, дубили шкуры, собирали хворост и носили воду, не жалуясь, хотя с каждым еще более темным месяцем морозы крепчали. По ночам между жилищами бродили волки, и как-то раз волк проскочил под откинутую шкуру двери, чтобы схватить спящего ребенка. Обитателей леса тоже мучил голод. По заснеженным лесам бродили другие звери. Мужчины собирались в самом большом жилище вокруг вкопанного в землю очага, обсуждали, что предпринять весной, и неизбежно предавались воспоминаниям о прошлых зимах - страшных, темных временах. Четыре зимы назад человековолк подстерег женщину и убил ее. Следующей весной они его выследили, и на этой охоте погиб Файнос, хотя зверя они убили копьями с наконечниками, намазанными волчьим лыком. Но Файнос был еще жив, а потому им пришлось убить его, когда началась Перемена и в его жилах заструилась черная кровь волка-оборотня. А потом они съели и сожгли зверя, которым он стал, из уважения к человеку, каким он был. Ну и многое другое. Тот раз, когда явился большой отряд рыцарей, чтобы оттеснить племена на юг, в леса призраков, и они оказались прижатыми к реке. Пришлось поторговаться с троллем, которому принадлежал брод. И они ломали голову над загадками, а враги смыкались вокруг. Тролль был весельчаком, ему нравилось самому давать ответы, не меньше чем загадывать загадки. И он пропустил их (вирим относятся к племенам терпимее, чем ко всем другим людям), а затем вдоволь поизмывался над подскакавшими рыцарями и утопил троих, которые попытались перебраться через реку, не слушая его загадок. Этот зимний поселок, в котором племя дожидалось весны, был невелик, и Майкл узнал, что не все напавшие на деревню были лисьими людьми. Некоторые были барсучьими, другие оленьими. В конце-то концов они все были одним народом, разъединившимся в незапамятные времена. К жителям деревень они ненависти не питали. Иногда даже помогали им, если тамошний брат не возражал, а рыцари были далеко. Но чаще все ограничивалось ненадежным перемирием. Те двое лисьих людей, схваченных в деревне, пришли туда торговать, но их обманули, а они бросились в драку и избили одного. В деревне стоял отряд рыцарей, и потому ее жители собрались их сжечь. При других обстоятельствах и с менее ревностным священником все можно было бы уладить более мирно. Однако лисьи люди разослали быстро гонцов к соседним племенам и на деревню напал отряд по меньшей мере из сорока воинов. Самих лисьих людей было около шестидесяти, а мужчин, способных сражаться, даже меньше двадцати. Их становится все меньше, говорили они. И с остальными племенами происходит то же. Мало-помалу звери, и рыцари, и зимы истребляют их. И скоро они исчезнут. Странные люди! Они не сомневались, что обречены, но отказывались подчиниться какой бы то ни было внешней силе. Они могли бы давным-давно осесть в одном месте, стать жителями деревень, как все остальные, но отказались, подчиняясь какой-то древней традиции, теперь забытой. Они воины, утверждали они. И землю не обрабатывают. Но не могли объяснить, откуда им это известно. Рингбон, как убедился Майкл, оказался замечательным учителем и наставником. Он был серьезен, даже мрачен, но бесконечно терпелив. Лишь изредка его чумазое лицо освещалось улыбкой, и он казался почти молодым. Угадать его возраст было невозможно - как и возраст всех остальных, кроме самых старых и самых юных. Все они были худыми, смуглыми, но широкими в плечах и невероятно ловкими - такими же быстрыми и уверенными в движениях, как дикие звери. Женщины были тоненькими и тоже смуглыми. В юности красивыми, но быстро старившимися. Стариков мучили распухшие суставы и ревматизм, и они, когда чувствовали, что их время подошло, уходили и терялись среди деревьев. Иногда тело находили и сжигали, иногда его успевали съесть звери. Лисьи люди не отличались особой чувствительностью, хотя своих детей ценили превыше всего. На охоте Котт могла потягаться с любым из них и сидела с ними, когда они совещались. Ее бледное лицо резко контрастировало с их смуглыми лицами и с густой бородой Майкла. Майклу казалось, что они немножко ее побаиваются: ведь на бегу она обгоняла очень многих из них и знала повадки лесных зверей, как никто. Они считали ее отчасти колдуньей - слишком уж она любила лес. Они говорили, что деревья беседуют с ней. Она и Майкл были все время вместе. Она стала его тенью, оборотной стороной его жизни. "Огненной палкой" Майкл не пользовался, хотя она и меч снискали большое уважение мужчин. И сохранили это уважение даже после его первых неуклюжих попыток охотиться и ставить ловушки. В их глазах он был колдуном. Быть может, это объяснялось быстрыми движениями среди деревьев, когда он был с ними, или смехом, доносившимся из глубины леса. Вирим охраняют его, говорили они. И считали его удачливым. В лесу он находил подарки - букетик лесных маргариток, подвешенного к ветке фазана, связанные ленточкой веточку и два сорочьих пера - и убеждался, что Меркади держит слово. Его люди были здесь, оберегали его и Котт, которая как никак была почти одной из них. И один раз, охотясь в студеной предрассветной мгле, он увидел Всадника - на поляне под гаснущими звездами неподвижного на могучем вороном коне, точно статуя, высеченная из черного камня. У его ног стлались волки-оборотни, хищные вороны кружили у него над головой. Майкл, дрожа, побрел прочь. Лицо у него словно парализовало. Да, тот рядом и всегда будет рядом. Неведомая соединяющая их пуповина еще не разрезана. Вот так текло время - незаметно, ничем не отмечаемое. Он потерял счет месяцам, но его не оставляло ощущение дисгармонии, чего-то полузабытого в дальнем уголке сознания, и оно все усиливалось по мере того, как таял снег, а в лесу набухали почки, и зазвучало птичье пенье. Надо ехать дальше. Достигнуть самого сердца Дикого Леса. Он по-прежнему верил, что Роза, его тетка, где-то в этом мире. Может быть, в замке Всадника, о котором упомянул Меркади. Поиски звали его. Мужчины племени собрались в самом большом жилище обсудить весеннюю кочевку. Внутри было тесно, душно от запаха немытых тел и дыма. От людей веяло теплом, как от желтого огня - единственного освещения там. Котт сидела, тесно прижатая к боку Майкла. Молодые люди, вернее сказать, мальчишки, жались у стен, так как им не хватило места сесть, и нагибали головы, чтобы не стукнуться о потолок. С него сыпались кусочки глины и коры: с весной проснулись мыши. Это, сказал Рингбон, доброе предзнаменование. Оно сулит хорошую весну и плодоносное лето. Мужчины совсем исхудали. Отблески огня превращали их лица в черепа - глаза запали в черные провалы, скулы торчали. Зима выдалась не очень суровой, но в такой близости от сердца природы в темную половину года страдает все живое. Когда-то зима для Майкла была игрой в снежки, катанием на санках, возвращением из темноты к горячему какао и топящемуся камину. Теперь было другое: он ощущал зиму в своих костях, в рисунке ребер, выпирающих из-под кожи. Он видел ее в осунувшемся лице Котт. Зима была испытанием, ставила задачу выжить. По меньшей мере трое из очень старых и очень юных испытания не выдержали. Так был устроен этот мир. Обсуждение велось абсолютно демократически. Мужчины знали, что Рингбон лучше всех знает, где могут оказаться рыцари, и что они задумают, когда сойдет снег. Семуин был самым лучшим охотником, знал все звериные тропы и держал в голове пути оленьих стад. А старый Ире знал, какие места надо обходить стороной, потому что они священны для вирим. И какие дары следует подносить древесному народу, чтобы благополучно проходить их заставы и пределы, хотя присутствие Котт его как будто сердило - ведь все это она, возможно, знала лучше, чем он. Никто никому не отдавал распоряжений. Все облекалось в форму предложений, которые принимались или отвергались. Но по мере того, как наиболее знающие высказывали свое мнение, остальные начинали соглашаться. Рыцари отправятся большим отрядом на поиски тех, кто разорил деревню; весной лисьим людям нельзя будет торговать с соседними селениями, и им следует отправиться на юг в пустые леса, изобилующие дичью, хотя они и лежат ближе в Волчьему Краю. Туда рыцари за ними не последуют. Кое-кто из молодых, явно гордясь собой, заявили, что не желают бежать от рыцарей: они победят их в любом бою, когда захотят, и уж тем более с помощью огненной палки Пришельца Издалека. Наступила тишина - старшие молчали. Утвичтан - Пришелец Издалека - так они называли Майкла, а Котт называли Теовинн, Древесная Дева. Это имя ее очень радовало. Негоже втягивать Пришельца в ссору, которая касается только их самих, сказал Рингбон. Рано или поздно Пришелец пойдет своим путем, и ему совсем не нужно, чтобы его преследовала свора рыцарей. Он теперь совсем не похож на мальчишку, который сразил рыцарей осенью, и они его не тронут. Лучше оставить все так. Рингбон посмотрел в глаза Майкла по ту сторону огня, и Майкл понял, что по мнению лисьего человека, он не останется с племенем еще на зиму и что тот никак не хочет стеснять его волю. - Я пойду на юг с племенем, - сказал Майкл, подумав, что его путь в любом случае лежит туда, а ехать с одной только Котт ему не хотелось. Он чувствовал себя в этом краю совсем ребенком и знал, что ему необходимо научиться еще многому. И в полутьме он чувствовал на себе ее взгляд. Она стиснула его плечо под толстой шкурой. - Ты рад отправиться на юг? Он не сумел ответить ей. - Никто не приходит в Волчий Край и не покидает его, кроме тех, кого приводит и уводит Всадник, - сказала она, словно читая его мысли. - Даже вирим не ходят туда. А его замок, быть может, лишь сказка, легенда. Этого не знает никто. - Он там. Я знаю. - Откуда? - В волшебных сказках всегда есть заколдованный замок, - улыбнулся он. - Дурень! - но ее пальцы не разжались, и она положила прелестную головку ему на плечо. И они двинулись на юг через тающие сугробы под мелодию бегущей воды. Шестьдесят душ пробирались по воскресающему лесу, неся на себе все свое имущество, самые свои жилища. Что-то было приторочено на спинах двух лошадей - исхудалых, со свалявшейся длинной шерстью, с костями, выпирающими из-под кожи холмистым рельефом голода. Мужчины шли далеко впереди, сзади и по сторонам, чтобы заранее обнаружить врага. Они, мелькая среди деревьев, напоминали больших обезьян, разгуливающих на задних лапах, - туловища закутаны в меха и шкуры, на головах дикарские лисьи маски. Они припадали к земле, отправляясь в разведку, сливаясь с черными древесными словами, а когда за деревьями раздавался их птичий щебет, растянувшаяся толпа женщин, детей и стариков застывала на месте и терпеливо ждала нового сигнала. А Котт что-то нашептывала Мечте и серому, чтобы они не двигались. И только из ноздрей у них вырывались облачка пара. Так проходили дни, а лес мало-помалу изменялся. Он выглядел гуще, темнее, а среди деревьев преобладали тисы, ели, остролист и сосны, с березой на более высоких холмах. Но погода становилась теплее, и они могли сбросить кишащие насекомыми меха, а Котт вымылась в озерке, хотя и взвизгивала от холода. Племя остановилось возле него на ночлег и ужинало вокруг костров копченой олениной, а патруль из молодых людей обходил лес вокруг, высматривая опасных зверей. Но лес казался безжизненным: даже птицы попадались лишь изредка. И уже раздавался ропот: разумно ли было забираться в ту часть леса, где почти нет дичи. Среди ночи Майкл внезапно проснулся и увидел над собой звезды и черные ветви деревьев. Котт прижималась к нему, а от ближайшего костра остались лишь тлеющие угли. Темные бесформенные фигуры лежали вокруг других догорающих костров. Холод был пронзительным, а его мысли - четкими-и острыми, как осколок кремня. Что его разбудило? Он осторожно выбрался из-под медвежьей шкуры. Котт что-то сонно пробормотала, лишившись источника тепла. Он поцеловал ее ухо и выпрямился, нащупывая в темноте кинжал. Что-то там? Но дозорные заметили бы. Он выбрался за пределы лагеря, кивнув по дороге воину, который привалился к комлю дерева темным бугром. - Тайм мэ, Утвичтан. Элмид на ситан, - и часовой махнул копьем: проходи. Он аккуратно ступал по хрустящей инеем опавшей хвое и вытащил кинжал, жалея, что не взял меч. Железо тут могло оказаться лучше бронзы. Ничего. Он отошел шагов на сто пятьдесят от костров, вокруг стоял смоляной мрак, вверху безмолвно мерцали звезды, его дыхание обволакивало лицо еле заметной белесой дымкой. Глупость какая! Зачем было оставлять теплую близость Котт? Холод впивался в его мочевой пузырь, и он помочился на ствол ближайшего дерева. В тишине громко застучали капли, поднимался пар. И тут он увидел его - силуэт на фоне более светлого куста. Уши в темноте высокие и острые, точно рога, два вспыхнувших огонька - его глаза. Он бесшумно шагнул вперед, и в слабом свете звезд различил длинную морду, зубастую пасть, костный гребень над глазами и шерсть, плотно прилегающую к огромной голове. На шее до широкой груди свисала складка кожи. Он внушал впечатление поджарой массивности, черноты, возникающей из деревьев. И тут зловещие глаза уставились на Майкла, сузившись в две горящие точки. Он невольно отступил, ничего не соображая от ужаса. В этом взгляде была такая злоба, такая сфокусированная ненависть, такой голод, что он ощутил его почти как физический удар. Зверь прыгнул, и с пронзительным воплем, забравшим весь воздух из его легких, он повернулся и припустил во всю мочь. Мимо проносился освещенный звездами лес. Колючки вцеплялись ему в ноги, нависающие ветки хлестали по лицу. Ему казалось, что он оторвался от земли, и его увлекает немыслимый ураган. Воздух вырывался у него изо рта, затем засасывался, леденящий, как растопленный снег. Он услышал у своего плеча жуткое рычание в тот миг, когда увидел багровые костры лагеря. Прямо у него на пути стоял дозорный и кричал. - Вервулф! - вскрикнул Майкл, и тут же на его спину обрушился сокрушающий удар, что-то впилось в тунику, которую ему подарил Меркади, и разорвало ее, как мокрую бумагу, сбивая его с ног. Воздух со свистом вырвался из его легких, когда его грудь стукнулась о землю, и он замер, ничего не сознавая, кроме смрада вокруг - тошнотворного, сладковатого, как запах разлагающегося трупа. И еще, кроме вздыбившейся над ним огромной тени. Крики - но слишком далеко. Оборотень наклонялся над ним, протягивая руку. Майкл почувствовал, как холодная когтистая лапа с жуткой нежностью погладила его лицо, а гнусная вонь дыхания закупорила ему легкие. И сердце у него отчаянно заколотилось, он задыхался с открытым ртом, точно вытащенная из воды рыба, ему выворачивало внутренности, и слепая паника гнала адреналин по его артериям. Он увидел в восьми дюймах над собой глаза: радужка светилась, и желтизну пронизывали алые линии, точно прожилки - цветочный лепесток. А в центре - вертикальная, как у кошки, щель зрачка. Глаза казались огромными, как теннисные мячи, и вся их черная сила изливалась на лицо Майкла, точно лучи какого-то прокаженного солнца. Челюсти разинулись. В мгновение ока зверь выпрямился и отбил лапой летящее копье. Раздались крики, заколебалось пламя факелов. Зверь замер, оттянув черные губы с клыков. Еще одно копье было отброшено. Подскочил человек с коротким колющим копьем в руке, и оборотень сорвался с места. Прыгнул, отбил оружие так, что оно вырвалось из руки. Человек отлетел, нащупывая на бедре нож, но зверь ухватил его за плечо, притянул к себе на грудь и сомкнул челюсти. Хруст прозвучал в ночи как выстрел. Человек был отброшен - его шея была перекушена почти пополам. У остальных лисьих людей вырвался вопль горя и ярости. Они кинулись вперед, окружили зверя, замахиваясь длинными копьями с кремневыми наконечниками. Вервулф лязгнул зубами и перекусил древко, потом ухватил другое копье, подтянул воина к себе и еще одним свирепым укусом переломил ему позвоночник, а труп швырнул на остальных, сбив кого-то с ног. Кольцо было разорвано. Зверь ринулся вперед, ободрал лицо третьего человека молниеносным ударом когтей и вырвался из их круга. Ему вдогонку полетели копья, но в темноте нельзя было определить, попали ли они в цель. Зверь, ломая кусты, исчез среди деревьев. Он сел на кровати, дрожа, мокрый от пота. Морда... Боже великий!.. Эта морда в каких-то дюймах от его лица, жуткое смрадное дыхание в его легких. В комнате стояла тишина, светящиеся стрелки часов показывали половину четвертого. Даже шум машин за окном стих. Он нащупал сигареты на тумбочке, чуть не сбросив их на пол, а потом зажег лампу, и оазис света оттеснил темноту по углам. Ароматный дым успокоил его дыхание, утишил биение сердца. Волки-оборотни. Черт! Его томил страх - он еще никогда так не боялся с тех пор, как странствовал по волчьему лесу так давно в прошлом. Ведь этот лес, этот мир добирался до него и здесь. Он был уверен в этом. Столько признаков - рычание неведомого зверя в проходе в этот вечер, эти сны, в которых он заново переживал то, о чем успел забыть. Напоминания о том, как все было... словно его подготавливают... К чему? К возвращению туда? Оборони Бог! Наверное, воображение. Параноидные фантазии. Кошмары мучают всех, а рычала, конечно, собака. Просто он ее не разглядел в темноте. Однако домой он вернулся на такси. Просто не мог себя принудить пройти какие-то жалкие полмили по ночным улицам. И ведь вовсе не темным и не пустынным - фонари... машины... Сумерки большого города, полумир. Безумие! И тут труднее верить во все это. В Ирландии легче - среди безмолвных лесов, крохотных полей, пустынных дорог. Ему и в голову не приходило, что и у этого города достанет души, чтобы так его потрясти. И вот он закуривает третью сигарету подряд в четыре утра, трясущиеся руки сбрасывают пепел на одеяло, а глаза то и дело пугливо скашиваются на окно. Эти глаза! Ему уже чудилось, что они горят в полутьме за кругом света, отбрасываемого лампой. Странно, сколько ушло из памяти за долгие года: он уже почти забыл Рингбона, Меркади, брата Неньяна. Но только не Котт и не Розу. Слишком глубоко вошли они ему в душу, чтобы можно было исцелиться. Но все остальное расплывалось в тумане - детские сны, и фантазии, и полузабытые истории. Так было годы и годы. И вот теперь и наяву, и во сне он с каждым днем вспоминает все больше и больше. И не просто вспоминает, а видит... На прошлой неделе в метро. В вагоне они были набиты как сардинки, дышали в лицо друг другу, утыкались локтями в чужие ребра. Было душно, и все-таки какие-то чертовы идиоты пытались читать "Файнэншл таймс". Смешно было смотреть, как они тщатся разворачивать широкие листы в плотном скоплении человеческих тел. Он, как всегда, отключился и уставился в грязное окно. Темные туннели, тускло освещенные станции, приливы и отливы входящих и выходящих пассажиров. И вдруг по ту сторону стекла - треугольное лицо, сверкающие щелки глаз, красно ухмыляющийся рот... Кровь отлила у него от щек, горло мучительно сжалось. Вирим здесь, в городе... В двух-трех футах от него. Дверь! С рычанием он растолкал стоявших рядом, опрокинул троих с "дипломатами", как костяшки домино, заработал локтями. Двери почти сомкнулись. Он вдвинулся между ними под испуганные и сердитые возгласы, раздвинул их с усилием, от которого на его толстой шее вздулись жилы, и почти упал на жесткий бетон платформы, вертя головой, как маньяк. Люди пятились. Поезд тронулся. Где же он? Где? И тут это лицо проплыло мимо, смеясь, скаля белые зубы. В вагоне поезда, уплывая в темноту туннеля. И он услышал его хохот, злорадное хихиканье. Он согнулся, хватаясь за колени, с трудом переводя дух, а кто-то в синей форме спрашивал, какого... он вытворяет? Случилось это три дня назад. Плод разгоряченного воображения? Перенапряжение нервной системы, ведущее к срыву? Или попросту алкоголь будоражит укрытое в мозгу? Что с ним происходит? Начинается снова? Даже царапина от когтей или зубов волка-оборотня убивает, заражая жертву. В ту ночь, когда племя подверглось нападению, Майкл находился на четверть дюйма от смерти. Спасла его только толщина туники, подаренной Меркади, хотя когти и сорвали ее с его спины. Вот так - все время совсем рядом, пока он бежал по лезвию ножа вместе с Котт. В Ином Месте смерть всегда находилась на расстоянии плевка, а расстояние это было жизнью, напряженной, нагой жизнью с кожей куда более тонкой, чем у него сейчас. Жизнь на бегу, расцвеченная страхом, и настолько полная насилия, что оно превращалось во вторую натуру. Если человека разломать, внутри он неотличим от зверя. Но все это уже позади него - такова его нынешняя мантра. Эти мышцы, развиваясь во второй раз, развились по-другому. Он - другой человек, даже бороды не носит. Все это не имеет права снова вторгаться в его жизнь. Волки-оборотни, только подумать! Никакого права! Даже Котт. Хотя порой случайное сходство заставляет его замереть на секунду, он не хочет вновь забираться на эту карусель. Даже с ней жизнь не была сплошными розами. Иногда он видел ее нечеловеческую часть, видел в ней вирим. Он взмолился, чтобы все это не настигло его вновь. 14 Они сожгли убитых и продолжали свой путь на юг, следуя через лесные чащи по редким звериным тропам. Теперь они стали еще более осторожными, выискивали волчье лыко, чтобы сделать свое оружие надежнее. А Майкла преследовала неотвязная мысль, что в ночь нападения волка-оборотня, он ответил на зов, и он не мог забыть, как когти волка коснулись его лица почти вопросительно перед появлением воинов. Весна была в полном разгаре. Подснежники под деревьями уступали место нарциссам, коврам колокольчиков, примулам. Лес светлел, оживал у них на глазах, а ночи укорачивались. Когда первое потрясение прошло, племя заметно ободрилось. Через две недели они наткнулись на широкую звериную тропу, и несколько охотников отправились по ней попытать удачу, потому что вяленое мясо просто не лезло в горло. Майкл с ними не пошел. С каждой новой милей, уводившей на юг, в нем росла безотчетная тревога. Они с Котт ушли из лагеря и поднялись на лесистый холм над протянувшейся на запад долиной. До самого горизонта протянулась она, будто удлиненная чаша, наполненная деревьями в зеленой дымке развертывающихся почек и более темными вкраплениями не меняющихся хвойных. - Ни людей, ни домов, ни дорог. Ничего. - Это глушь, Майкл, дикие места. А чего ты ждал? Он взглянул на нее. Котт ладила с лисьими людьми, но ни с кем не подружилась. Они еще ее побаиваются, решил он. Вероятно, вирим в ней им виднее, чем ему. Для него она оставалась такой же прелестной: тоненькая, как ветка ивы, закаленная, как стальной клинок. У него екало сердце, когда ее губы изгибались в улыбке, зеленые глаза вспыхивали. На ней был балахон из кожи лани, мягкой, как шелк. Он открывал матово-кремовую шею по ключицы. За пояс она заткнула кремневый нож. - Деревенские жители так далеко на юг не заходят, - продолжала она. - Лес тут слишком дик, слишком много хищников, а по ночам поляны объезжает Всадник. И до Волчьего Края всего лишь несколько жалких лиг. - Ну а твои? Они обитают тут. Или и они боятся? Она невесело улыбнулась ему. - Они все - мои, и волки, и вирим. Мы все одинаковы. - Неправда, Котт. - Разве? Спроси любого брата, любого купца, который странствует по большим дорогам под охраной наемных воинов. Спроси рыцарей, - она протерла глаза, словно устав. - Тут есть тролли. Темные, те, что не терпят солнца. И... гоблины. Так, по-моему, ты их называешь. У них есть крепости в некоторых долинах. Они сами по себе. Меркади рассказывал мне, что они едят все живое, а оружие изготовляют из мозговых костей, но он мог и шутить. Иногда они охотятся вместе с волками. - А Рингбон знает про это? - внезапно лес показался ему полным тайн и коварства. Он уставился на пустельгу. Она кружила над залитыми солнцем древесными вершинами, а под ними его воображение, на миг вырвавшись на волю, рисовало зловещие тени. - Конечно. Он ведь живет здесь. - А я нет, - всегда чужой. Какая-то его часть навеки останется мальчиком с фермы. Он знал это. Вот почему он не пошел на охоту с остальными. Что-то в нем было против. Она поцеловала его в шею, пока он смотрел, как пустельга камнем упала на добычу. - Эти братья. Они тоже не дома тут, - сказал он. - Мне кажется, они из твоего мира. Возможно, порождение иных времен, но дышавшие тем же воздухом. Наверное, Рингбон может сообщить тебе больше, чем я. - От Рингбона и его людей не услышишь ничего, кроме мифов и легенд. Поверить ему, так они по прямой линии происходят от владетельных князей или королей-воинов. Но они - дикари, Котт. Она шутливо подергала его за бороду. - А тогда, кто же мы? - Чужаки. Иноземцы. Ты тут не больше дома, чем я. - Мой дом здесь - рядом с тобой. Если мне достаточно этого, почему не тебе? Он ответил ей растерянным взглядом и увидел, как по ее лицу разлилась краска. - Проклятая женщина, которая, по-твоему, здесь! - сказала она. - Ты все еще думаешь так? - Меркади сказал это. - Меркади будет учить лису, как летать. Не все, что он говорит, правда. Он не все время заботится о твоем благополучии или о чьем-то еще. Таков обычай его народа. - Твоего народа, - заметил он с улыбкой, но она не улыбнулась в ответ. - Если эта твоя родственница и правда здесь, Майкл, то она потеряна для тебя, пропала навсегда. Этот мир не слишком приспособлен для счастливых концов. Смерть - вот что ты найдешь, если думаешь о поисках серьезно. - Я люблю тебя, Котт. Она растерянно промолчала. На ее лице радость боролась с раздражением. Потом она рассмеялась - громко и звонко. - Дурень! - и она целовала его, пока у него не заболели губы. - Я хочу, чтобы ты проводила меня в Замок Всадника. Она сразу же перестала смеяться и рассердилась. - Ты что, глухой? Не слышал, о чем я тебе говорила? Это невозможно, Майкл. - Все равно, - упрямо сказал он. - Ты боишься. Я чую твой страх. Теперь настала его очередь промолчать. - Какой демон у тебя за плечом подстрекает тебя? И сюда ты отправился со мной только ради нее? - Нет, Котт, конечно, нет, - он не стал говорить ей, что отчасти подстрекнула его она, посулив средневековую страну чудес, которая оказалась этим суровым беспощадным миром. Не сговариваясь, они пошли дальше, взметывая прошлогодние опавшие листья, будто гуляли по парку. Они направились вверх по откосу южной стороны долины и по безмолвному согласию остановились только, когда добрались до верха и между деревьями увидели густые заросли внизу, среди которых кое-где поблескивала река, и почти вертикальные столбы дыма над верхушками деревьев, скрывавших их лагерь. Майкл споткнулся обо что-то, погребенное под листьями и землей. Он нагнулся из любопытства и извлек человеческую бедренную кость с остатками хрящей и мышц. Полный отвращения он отшвырнул ее. Смерть и тление повсюду. Насильственная смерть - один конец кости был обломан. Он пнул ее ногой, чтобы она отлетела подальше. Котт уставилась на него, потом вошла в свою лесную ипостась и начала, принюхиваясь, бродить по зарослям у начала склона. - Котт, пошли! Пора возвращаться. - Погоди! Она пролагала себе дорогу через кучи хвороста, перевитые высохшими плетями плюща. Он нагнал ее. - В чем дело? - Я что-то чую. И тут он тоже уловил легкий смрад в весеннем воздухе. Вонь разложения, застарелая, но заметная. Они выбрались на полянку, где земля была почти голой, а ветви над головой сплетались в такие плотные арки, что солнечный свет почти не пробивался сквозь них, и они с Котт заморгали, пока их глаза привыкали к внезапному сумраку. Старый, очень старый дуб - такой старый, что от него остался только обломок ствола, оболочка с черной гнилью внутри, но крепкая, как коренной зуб. Он казался косматым от плюща-душителя и был окружен кустами шиповника. У его корней покачивались широкие обвислые листья дурмана, словно встревоженные их вторжением. Смрад гнили и разложения был здесь таким сильным, что Майкл уткнул нос в рукав, но Котт словно бы неприятных ощущений не испытывала. На земле валялись кости. Одни блестели белизной, другие были зеленовато-серыми от остатков мышечных волокон. Из-под спутанных черных волос им ухмылялся череп, а рядом костлявая пасть казалась огромным окаменелым пауком. Длинные кости были расколоты, чтобы добраться до костного мозга, а между ними валялись позвонки, точно причудливые камни. Полянка выглядела не то вандальски разрытым кладбищем, не то местом людоедского пиршества. - Майкл, сюда. Следом за Котт он углубился в заросли папоротника. Из них поднималось более высокое дерево - бук, на ветках которого кое-где сохранились перезимовавшие медного цвета листья. Тут было еще темнее. Деревья обступали их стеной, смыкались над ними мрачными сводами. Тишина и сумрак были как в церкви. На широком комле дуба был распят человек. В его запястья и лодыжки были вбиты темные колышки из какого-то твердого дерева. Живот зиял раной, а внутри нее чернело что-то вроде ягод ежевики. От него воняло, но не очень сильно, так как погода оставалась прохладной, а он, решил Майкл, провисел тут меньше недели. Лицо у него еще выглядело человеческим, хотя вороны выклевали глаза. Ожоги и порезы у локтей, колен и в паху говорили о пытках. - Его они не съели, - пробормотал Майкл. На земле рядом виднелось кострище. Судя по глубине золы, они терзали его долго. Ветки терновника были согнуты в кольцо и нахлобучены ему на голову так, что шипы вонзились в кожу. У Майкла по спине побежали мурашки. Он шагнул ближе. То, что он принял за язык, на самом деле оказалось деревяшкой, торчащей изо рта. Он осторожно дернул ее. Крест! - Он был одним из братьев, - глухо сказала Котт. - Вот почему они не стали его есть. Боялись, а потому убили его так, как был убит его бог, - чтобы уничтожить его магию. - Магия! - Майкл сердито фыркнул. В нем поднималась ярость. - Это твой чертов древесный народ? Меркади и все прочие? Она покачала головой. - Это плохое место, Майкл. Уйдем. Надо предупредить племя. - О чем предупредить? - О гримирч. О гоблинах. Возможно, они сейчас следят за нами. Он выхватил Ульфберт из ножен. В смутном свете железо выглядело совсем черным. - И пусть, погань проклятая. - Не глупи! Если бы им был нужен ты, они схватили бы тебя ночью или когда ты был бы один. По отдельности они не сильны, но смертоносны, когда действуют скопом. Набросятся на тебя со всех сторон. Идем же! - Погоди. Он вытащил колышки, и труп упал на землю. Пригнуть руки к бокам было нелегко, а когда он почувствовал, как кожа сдирается у него под ладонью, к горлу подступила жгучая желчь. Он укрыл мертвеца листьями и хворостом, затем перевязал плющом две обгорелые палки и воткнул это подобие креста в землю. Странно, что подобная смерть священника так его возмутила, хотя, наблюдая, как другого священника поразила в горло стрела, он остался совершенно равнодушен. Быть может, дело было в уединенности этого места - он умирал совсем один, ведь кости пролежали тут уже долго. А быть может, причиной стал варварский способ убийства. Все еще мальчик с фермы, подумал он с горькой улыбкой. Все еще не потерял способность ужасаться. Воздух был пронизан насилием не меньше, чем запахом разложения. Оно вызывало тошноту и питало его гнев. Кем был бедняга? Отшельником, искавшим озарения или миссионером, охотником за душами? Они вышли из чащи и с облегчением вдохнули чистый холодный воздух долины. День склонялся к вечеру, и они торопливо пошли вниз по склону. Один раз Котт остановилась и прислушалась, наклонив голову набок. Но только ветер посвистывал в деревьях, и не шаги приминали листья, а начали падать первые тяжелые капли ливня, который продолжался до ночи. Дождевая вода разливалась лужами, струилась с ветвей. В лагере женщины готовили укрытия, подвешивая шкуры к нижним сучьям, и невозмутимо следили за кострами, ожидая, когда вернутся мужчины. Воины, охранявшие лагерь, стояли, опершись на копья, а струйки дождя промывали канавки в их раскраске, каплями падали с носа. Младенец заливался плачем, пока мать не дала ему тощую грудь. Майкл и Котт молча сидели у своего костра, а мир вокруг одевали синие вечерние тени, и тяжелые тучи нависали над долиной совсем низко. Они предупредили старика Ире, оставшегося в лагере, что поблизости могут прятаться гримирч, и он обходил лагерь круг за кругом. Лес в этот вечер выглядел зловещим, тени таили коварные угрозы. Майкл почувствовал, что племя вторглось туда, куда людям вход возбранялся. Только бы с охотниками ничего не случилось! Гримирч. Они принадлежат к вирим, сказала ему Котт, - и не принадлежат. Их ветвь древесного народа давно отделилась от родичей и выбрала иной путь, темный путь. Люди Меркади были способны на свирепую жестокость, но равно могли терпеть или даже приветствовать присутствие чужака, человека, в зависимости от того, как он щекотал их воображение или давал пищу для размышлений. Они были капризны, разборчивы и столь же непредсказуемы, как погода, а гримирч были черным воплощением зла, немногим выше зверей. Вирим и гримирч давно стали врагами, не терпели друг друга, и ненависть между ними возгоралась тем сильнее, что они видели в своих врагах что-то, присущее им самим. Для лисьих людей гоблины были просто легендой, одной из многих хранившихся в их памяти. О древесном народе они знали - те принадлежали к известной им части Дикого Леса. Но услышав от Майкла об этих новых невиданных чудовищах, которых затем описала Котт, старый Ире встревожился. Уж лучше рыцари, сказал он Майклу, чем опасности этого нового края, этой неведомой области Леса. Со времен Великого Странствования племена так далеко на юг не заходили, а тогда они двигались все вместе от гор на юге к северу, где леса были приветливее. Это было еще до того, как часть ушла и поселилась в деревнях, еще до рыцарей и братьев, до того, как были проложены Четыре Дороги. На мгновение он напомнил Майклу Муллана - с такой же ностальгией тот говорил о лошадях под Ипром. Сходство было поразительным, но длилось не более секунды - Ире вновь стал седовласым дикарем с выкрашенной мареной кожей выдубленного непогодой липа и гнилыми зубами. Охотники вернулись поздно вечером, ухмыляясь в ответ на приветствия женщин, радостно засмеявшихся при виде добычи, которую они несли на шестах. Три лани. Правда, худые, но взрослые. Несколько дней племя будет есть досыта. Рингбон подошел к вновь разожженному костру, у которого сидели Майкл и Котт. Он жевал кусок сырого мяса, и по его подбородку стекала темная кровь. Другой кусок он протянул Майклу, и тот взял его с благодарностью, вонзил зубы в сочное мясо и почувствовал, как кровь соскальзывает ему в глотку. У других костров разделывались туши. Лани были уже выпотрошены, а внутренности уложены в грудную полость. Теперь они, поблескивая в свете костров, вывалились наружу. Ножи влажно сверкали в руках женщин, которые умело сдирали шкуру, отправляя в рот кусочки мяса. Дети постарше расставляли у костров глиняную посуду, какая только имелась у племени, а двое мужчин сгребали угли под коптильный навес. Настроение было почти праздничное, и Семуин выглядел довольным. Охотой распоряжался он, и в случае неудачи вина в значительной мере пала бы на него. Рингбон сел к костру напротив Майкла, снял головной убор и принялся скрести затылок, покрытый короткими волосами. Поймал вошь и бросил ее в огонь. Она звонко лопнула. Лицо у него посерьезнело. Он стер кровь с подбородка и сказал Майклу, что разговаривал с Ире. Старик напуган. Они пришли в худой край, сказал он: слишком тут много опасных зверей и всякой нечисти. Надо вернуться на север, рыцари там или не рыцари. А что скажут на это Утвичтан и Теовинн? Майкл заколебался. Да, ответил он Рингбону, в этих краях есть странные люди и странные звери, так что племени лучше быть все время настороже, потому что где-то близко бродят гримирч. И он рассказал Рингбону о том, что они с Котт нашли на верхнем краю долины. Лицо лисьего человека утратило всякое выражение, как всегда, когда он размышлял. У Котт он спросил, что она знает про этих гримирч. Опасны ли они для отряда воинов, вот как у них? Каковы их обычаи? И, как ей кажется, насколько близко от лагеря они находятся. Котт ничего толком не ответила. Сверх того, что она сказала Майклу и Ире, ей почти ничего не было известно. Лицо Рингбона вновь стало пустым. Ему надо поразмыслить над этим, сказал он, - по меньшей мере до утра. Тут Майкл выпалил, что расстается с племенем, пойдет дальше на юг с Котт. Он идет в Волчий Край. При этих словах Котт обожгла его взглядом. Головня в костре брызнула угольками, хворост зашуршал, как серебряная фольга. Теперь, когда дождь перестал, ночь была очень тихой. Чего хочет Утвичтан - его дело. Ни один человек не может указывать другому, куда ему идти, ответил Рингбон, но глаза у него, устремленные на Майкла, стали черными, как кусочки угля. На секунду Майклу показалось, что обычная сдержанность лисьего человека оставит его и посыплются вопросы. Но Рингбон хранил молчание - только покачал головой и на миг уставился на пылающие головни. А когда вновь поднял глаза, в них было горе. Он протянул руку через костер, и Майкл крепко ее пожал. Огонь слизнул волоски с их кожи. Их снабдят тем, что может пригодиться в пути - пищей, одеждой, шкурами для навеса. А их лошадей хорошо разотрут и накормят остатками ячменя. Затем Рингбон гибким движением поднялся на ноги и отошел к другим кострам, где кромсали туши и пировали. - Так, значит, ты сделаешь по-своему, что бы я тебе ни говорила? - спросила Котт тихим напряженным голосом. - Я должен. По-моему, у меня нет выбора. Ради этого, по-моему, я и оказался тут. И воспоминание о Розе с блеском молнии в глазах. "Ты отыщешь меня, что бы они ни говорили? Обещаешь?" Да, она где-то здесь. Каким-то образом она знала, что с ней случится. - Котт, прости, я не могу иначе. - Нет, Майкл, ты меня убьешь! - Не говори таких вещей даже в шутку. Наступила ночь, настоящая ночь, непроглядный мрак в безветренном лесу. Майкл научился теперь и любить ее, и страшиться. В мире, правда, были ночные чудища. На самом деле, а не в сказке, и они рыскали во тьме за кругом света, падавшем от костров. Однако в деревьях была неизреченная красота, и в запахе дыма, завивавшемся у их стволов, и безмятежный покой, какого он не знавал даже в деревенской тиши Антрима. Иногда он спрашивал себя, сможет ли он жить, не тоскуя о них. Лагерь затих, костры догорали, и почти все его обитатели спали, наевшись до отвала. Даже лошади стояли, закрыв глаза, подогнув одну заднюю ногу. Майкл слегка задремал (он только так и спал все последние месяцы), но тут Котт легонько подергала его за плечо. Он, моргая, сел, уже хватая меч. По лагерю бесшумно двигались фигуры, исчезая из багрового марева угасающих костров. Воины. - Что случилось? - шепнул он Котт и тут же понял сам. Огни. Мерцающие синие огни среди деревьев. Они то слабели, то загорались ярче, как пламя тающего огарка, но были льдисто-синими. - Злые огни, - пробормотала Котт. Они, конечно, видели их и раньше, но не в таком множестве. Бабушка Майкла назвала бы их блуждающими огоньками и напомнила бы ему, что они заманивают путников на гибель. Здесь, в Диком Лесу, они были игрушками древесного народа, безобидными, если не обращать на них внимания. Но теперь их собрались сотни и, встав на ноги, Майкл увидел, что они окружили лагерь плотным кольцом, будто костры осаждающего войска. Он нашел Рингбона, а Котт вскинула на плечо лук и колчан, прежде потерев кремневые наконечники стрел высушенными лютиками. Магия лютика была слабой, но ничем другим они воспользоваться не могли. Самым грозным оружием в лагере был железный меч Майкла. В деревьях перекликались совы, и один раз издали донесся волчий вой, но больше не было слышно ни единого звука. Лисьи люди набросали хвороста в костры, и вскоре лагерь стал похож на пронизанный солнцем янтарь в сердце ночи. Женщины усадили детей рядом с собой, а мужчины обходили лагерь по периметру. Миновал час, и ничего не произошло; Майкл пошатывался, глаза у него слипались. Однако Котт была начеку, а мужчины стояли, опершись на копья, и тихо переговаривались или сидели на корточках, привалившись к стволам. Костры вновь догорали, потому что Рингбон запретил выходить за хворостом за пределы света, а тут его уже собрали весь. Две-три женщины бросили на угли сырые ветки, но они только шипели и дымили. Почти все дети уснули, прижавшись друг к другу - бесформенный бугор под шкурами и мехами. Напряжение рассеялось. Раздался отчаянный вопль боли и сразу оборвался. Тут же полдесятка воинов устремились на звук, бесшумно осматриваясь. Они увидели валяющееся копье и брызги крови, а чуть дальше на опавших листьях лежали три пальца, точно три огромные личинки. - Господи! - охнул Майкл. Мерцающие злые огни внезапно погасли. В те мгновения, пока его глаза свыкались с более глубоким мраком, Майкл ощутил, как колотится его сердце, как бьется пульс на шее. И словно взрыв бредового безумия. Кипящая волна приземистых черных теней будто вырвалась из земли вокруг всего лагеря и накатилась на него. Они были черными, как смоль, широкими, как древесные комли, и ковыляли на коротких ногах с помощью непомерно длинных рук с ловкостью обезьян. Они хранили полное молчание, только поблескивали костяные украшения и костяное оружие. Страшная орда опрокинула ближайшего воина, и он исчез под массой черных тел, закопошившихся на нем, точно черные личинки на падали. Видна была только его рука, все еще размахивавшая дубиной. Они с ужасающей быстротой ворвались в смутный свет костров, и тут их встретили люди Рингбона. Женщины подсаживали детей на ветви деревьев и влезали туда сами с самыми маленькими, а мужчины образовали кольцо, которое мало-помалу сжималось все больше, и вели отчаянный бой, отстаивая свою жизнь. Для Майкла все слилось в нереальный кошмар смутных абрисов и когтящих рук. Гоблины скопились перед ним - по пояс ему и такие темнокожие, что и в отблеске костров он не различал их лица. Он ощущал удары когтей, в его ноги впивались клыки, и он пинками отшвыривал тела, плотные, тяжелые, покрытые мехом, похожим на кроличий. Он видел горящие глаза без зрачков, пустые, как голыши на речном берегу, и вновь, вновь, вновь опускал железный меч - хруст костей, чмоканье рассеченной плоти... штанины у него намокли от крови. Только когда он наносил им раны, они издавали звуки: пронзительное верещание, точно попавший в силки заяц. После того, как он одного за другим сразил троих, они начали избегать смертоносного железа его меча - даже легкая царапина была для них смертельным ядом - и набросились на другую жертву. Майкл опустил налившуюся свинцом руку и быстро оглянулся по сторонам. Справа и слева от него лисьи люди продолжали сражаться. Но врагов было слишком много. Он увидел Котт - кремневый нож поднимался и опускался, волосы вороновыми крыльями взметывались вокруг ее головы. Он увидел, охваченный страхом за нее, как она перерезала горло одному противнику, другого отбросила ударом ноги, а третьего поразила в самое сердце, ловко уклоняясь от костяных стилетов, которыми были вооружены многие гоблины. Поблизости бился Рингбон, с угрюмой расчетливостью, экономя силы, сосредоточенно хмурясь. Головной убор с него свалился, торс у него был в крови - его или врагов, Майкл решить не мог. Упал Семуин - его повалили и вонзили в глаз острую кость. Майкл прыгнул на его место, рассек длинноухий череп, разбил оскаленные зубы ударом рукоятки, вогнал острие в рот третьего. Остальные попятились оскалившись. Даже клыки у них были черными, как уголь. Круг быстро сжимался все больше. За их спиной были деревья в середине лагеря, на ветвях там укрылись женщины и дети, хотя некоторые женщины схватили оружие и дрались рядом с мужчинами. Майкл увидел, как одну женщину втянул черный водоворот, а потом десяток гоблинов утащили ее. Она отчаянно кричала. Ее сожитель бросился к ней на помощь, оказался в самой гуще гоблинов, и они искромсали его. "Мы умрем здесь!" - ясность этой мысли поразила Майкла. Теперь он дрался рядом с Котт, и его тело словно все делало само. Его переполняло пьянящее чувство, он изгибался, рубил, колол, бил ногами. Все было по-прежнему бредово нереальным, и, может быть, поэтому ему казалось, что если он умрет здесь, то проснется в своей кровати дома и увидит за окном осеннее утро. Но он устал. И уставал все сильнее, уже больше защищаясь, чем нападая, утрачивая стремительность, так что гоблины перед ним успевали уклоняться от его ударов. В руку ему повыше локтя впились когти и потянули вперед, туда, где ждала ощеренная пасть. Он споткнулся, ударил кулаком, разбив костяшки о зубы, и упал на колени в общей свалке, не в силах взмахнуть мечом. В бедро ему с невероятной силой вонзился сверху костяной нож, он закричал от боли и ярости, опрокинулся навзничь и почувствовал, что черные тела смыкаются над ним. В следующий миг Котт и Рингбон разбросали врагов, расчищая путь для него. Его потащили назад: одной рукой он сжал нож, омерзительно торчавший из его бедра, а другая стискивала рукоятку меча. Враги остались в стороне. Он выдернул узкую кость, снова закричав, и брызнула струя крови. На него навалилась слабость, ночь закружилась перед глазами. Рингбон и Котт уже вернулись в кольцо. Над его головой плакали дети, и, подняв глаза, он увидел, что гоблины забрались на нижние ветки. Кольцо было разорвано. Лошади ржали в панике, и Мечта вздыбилась, стараясь сбросить черное чудище, вцепившееся ей в шею. Строй обороняющихся распался на отдельные кучки людей, окруженных бушующим морем звероподобных чудовищ. Ребенка сбросили с дерева, и он исчез в их гуще. Воин бил но челюстям, впившимся ему в запястье. Другой воин оттаскивал в сторону своего оглушенного друга, а на плечах у него висел гоблин. Вот и все, подумал Майкл. Заглушая шум сражения, вопли и стоны, над поляной прокатился громоподобный рев, и в тылу гоблинов возникла огромная тень с пылающими в голове двумя огнями, с двумя длинными руками, сокрушавшими все вокруг. Она схватила двух гоблинов за ноги и принялась орудовать ими, как дубинками, громя атакующую орду, а когда первая пара разлетелась в клочья, сцапала еще двоих. Враги в беспорядке пятились, и Майкл услышал, как они кричат от страха. Вверху среди ветвей и стволов загорелся зеленый свет, будто магическое электричество, и гоблины, которые забрались туда за детьми, завопили, почувствовав прикосновение этой силы. Они дымились, загорались, объятые пламенем падали на землю и, волоча за собой шлейф огня, устремлялись к своим собратьям. Едва пламя, распространявшее запах горелого мяса, достигло остальных гоблинов, оно, словно живое, начало прыгать с одного на другого. Лес осветился этими адскими факелами. Гоблины прыгали и верещали в огненных муках, хотя пламя, казалось, не причиняло никакого вреда деревьям. Ряды врагов стремительно таяли. Десятки чудовищ горели, и многие устремлялись в лес, точно обезумевшие светляки. Огромная волосатая тень, разделавшаяся с ними, теперь обрела зримый облик. Лицо было грубым, но веселым, глаза - два зеленых огня под тяжелыми надбровными дугами, нижняя челюсть, выпяченная вперед, чтобы огромные клыки не мешали смеяться. - Двармо! - радостно воскликнула Котт, а Майкла по голове хлестнула ветка, и, поглядев вверх, он увидел, что с сука на него щурится Меркади. - Я же говорил тебе, что буду присматривать за вами, - сказал он со смешком. А на коре вокруг него безобидно колыхалось зеленое пламя. - Верно, - пробормотал Майкл. Все вокруг словно кружилось в сумасшедшем танце, пронизанном удаляющимся светом горящих гоблинов. Их вопли затихали в глубине леса. А рядом двигались темные тени, и он услышал, как Котт говорит быстро-быстро, успокаивая уцелевших воинов. - Кимбр, - повторяла она; - Друг. На огромном лице Двармо, лице тролля, все еще играла веселая улыбка. Но женщины рыдали, а воздух смердел запахами крови и гари. Он обволакивал Майкла, как туча, и Майкл уносился в его черную сердцевину. 15 Жаркое безоблачное небо серым смогом ложилось на верхние этажи наиболее высоких зданий, подпертое ревом уличного движения, придавленное сокрушительным солнечным светом. Он глотал сажу с каждым вздохом, его толкали и отпихивали, и он описывал на тротуаре сложные кривые, как шарик в игральном автомате. То шагай широко, то семени - идти ровной быстрой походкой удавалось не больше десятка секунд. Широкий шаг, семенящий шаг... от замусоренного тротуара в лицо ему бил отраженный жар. Как летит время, думал он. Да нет, не летит - его смывает, точно водой в унитазе, и оно столько уносит с собой. А вот воспоминания остаются, даже самые нежеланные. Пятна, которые не вывести никакими химикалиями. Отрыжка. Он соскальзывал то туда, то сюда, в его сознании толпились образы былого. Палящее солнце было забыто - он остановился, положив руку на бутылку, не замечая свирепых взглядов прохожих, не сторонясь, чтобы дать им дорогу. Он снова был в прохладном лесу, и темные лесные запахи туманили его мозг. Он оглянулся на толпы, на кишение улицы, на могучие двухэтажные автобусы, на мчавшиеся легковушки. Как решить, что - что? Дикий Лес был тут, в городе. Волки в проулках. Гоблин, прыгающий в вагон метро. Он хрипло усмехнулся и вновь зашагал по тротуару. Когда он в этот вечер добрел до своих дверей, она ждала его. На лестничной площадке. У него перехватило дыхание при виде волос цвета вороного крыла, бледной щеки, смутно освещенных тусклой лампочкой вверху, и в этот миг он отрезвел, весь поглощенный за вечер алкоголь тотчас улетучился. Тут она обернулась, и боязливое изумление, вспыхнувшая радость рассыпались прахом. Опять эта проклятая девка. Забыла губную помаду? Алкоголь начал просачиваться обратно, смазывая четкость его мыслей. - Майк! Вот и ты, - она употребила его имя неловко, словно заставляя себя. - Вот и я. Он поднялся по лестнице, тяжело дыша, изображая улыбку, которая с тем же успехом могла быть сальной усмешкой. Мышцы, заведующие улыбками, у него уже давно не использовались. - И как раз вовремя. Я только что пришла. Проверяла, не ошиблась ли этажом, - она держалась робко, нервно и отводила глаза, пока говорила. - Час поздний, - сказал он ворчливо, но мягко в последней попытке быть вежливым. - Знаю, - она кивнула на закрытую дверь. - Можно мне войти? Он пожал плечами. Что же, пусть так. От беспорядка внутри ему стало тошно. Он включил слабую лампочку, отшвырнул ногой подушку и, подойдя к окну, открыл его. Секунду-две он смотрел вниз и вдаль на набитый людьми город, оранжевые уличные фонари, глаза машин. Где сейчас волки и где вирим, если они вообще тут, если его сознание не играет само с собой. Покашливание. Он обернулся с виноватой улыбкой. - Извини, задумался. Садись, пожалуйста. Выпьешь? Она присела на краешек большого дивана. Он побрел к бутылке на комоде, но передумал, вздохнул и тоже сел. Ну вот, подумал он. Молоденькая. Она выглядела до жалости молоденькой в своем городском костюме - блестящие туфли, тугие брючки, модная курточка и "дипломат", черт подери! Лежит поперек коленей, будто секретное оружие. Она, что, работала до этого-то часа? Черные густые волосы, чуть касающиеся плеч. Большие глаза, темные, под бровями, которые были бы много шире и гуще, если бы она их не выщипывала. Круглое курносое лицо, умело накрашенные губы. Нет, не деловая женщина, скорее, деловой ребенок Он попытался вспомнить, какой она была тогда. Смутно вспомнились белые изгибы тела, мягкость. Груди, скорее крупные. Он положил между ними голову, некоторое время испытывая почти безмятежность. А она разговаривала с ним. - ...я вовсе к этому не привыкла, а ты не позвонил, и вообще. Ну, я и подумала, что... - Почему ты ушла ночью? Она замялась. Ему показалось, что она покраснела, но свет был слабым. - Ты был пьян. Болтал всякую чепуху, о деревьях, гоблинах и котах. А потом начал бормотать непонятно что, будто на иностранном языке. Я подумала: по-гэльски, или еще как. Я подумала, что прыгнула в постель к психу. Против воли он улыбнулся, и на этот раз она улыбнулась в ответ. - И мы?.. - Нет. Ты был слишком пьян. Но как-то даже мило. Все время извинялся. - Ах, так. Тишина, если не считать городского шума. Внезапно ему захотелось, чтобы эта девушка осталась с ним скоротать ночь. Но предстояло еще одно унижение. - Я забыл, как тебя зовут. Глаза было вспыхнули. Гневно. Он подумал, что она встанет и уйдет, но она ответила спокойно: - Клэр. Он кивнул. - Я записала его. И мой телефонный номер. Оставила листок у кровати. - Почему ты вернулась? - спросил он без обиняков, слишком устав, чтобы ходить вокруг да около. - Не знаю. Наверное, проверить, сумасшедший ли ты или все-таки нет. Они обменялись взглядом. Два чужих друг другу человека, стыдящиеся мимолетной близости. Но как ни странно, это породило в комнате ощущение товарищества. - Так как насчет выпить? - спросил Майкл, словно предлагая перемирие. Она покачала головой. - А вот кофе я выпью, - в первый раз "дипломат" соскользнул с ее колен. Ей было двадцать. Интонации указывали на престижное учебное заведение, от нее веяло дорогими духами. Он не мешал ей говорить, остро чувствуя, насколько непрезентабельно выглядит сам, надеясь, что она не заметит пустую бутылку, оттягивающую карман его пиджака, складку живота над поясом. Тщеславие, подумал он с иронией, забавная штука. Было уже поздно, и город погрузился в свой краткий сон. Веки у него слипались от усталости, и вдруг он сообразил, что больше не воспринимает ее слова. Только приятный культурный голос, отгоняющий безмолвие. Он готов был сидеть вот так и бороться со сном всю ночь, лишь бы голос не умолкал. Пока она говорит и элегантно благоухает, лес не проникнет в комнату, и призраки не вырвутся из памяти, где их место. Но она наконец умолкла и сидела, балансируя на колене пустой чашкой, будто в королевской гостиной. Другая рука опустилась на "дипломат", словно касаясь талисмана. - Утром мне надо на работу. - Мне тоже. Наступила пауза, исполненная безмолвного общения. - Мне надо встать рано. - У меня есть будильник. Работает почти без сбоев. Новая пауза. Темные глаза впивались в него. Внезапно ему стало ясно, что по-своему она страшится одинокой ночи не меньше, чем он. Однако он сохранял внешнее безразличие, убежденный, что переступил границу, нарушил обоюдный уговор избегать серьезности. Внезапно она улыбнулась - широкой великодушной улыбкой. - Обещай, что не будешь болтать во сне по-гэльски! - Обещаю. Теперь он не был ни слишком пьян, ни переутомлен. Они были бережны, нежны, старательно избегали всего, что могло бы неприятно задеть. Земля пребывала почти в полной неподвижности. А потом он положил голову между ее грудями и наслаждался ощущением рук, обнимающих его. Никакая глушь не заставила ее исхудать, никакие раны не покрыли рубцами ее кожу, и он прильнул к ее спелой плоти, словно мог укрыться в ней, а снаружи черное небо отступало перед зарей, а среди затененных улиц внизу в сумрачных закоулках несли свою стражу обитатели леса. Словно бы очень долго он парил в какой-то неопределенности, в каком-то Неведомом Краю среди кружения знакомых и незнакомых лиц. Котт... но она изменилась - стала полненькой и широкоглазой. И его дедушка - старый Пат. И Роза. Она плакала. _Майкл, забери меня отсюда. Забери меня домой_. Домой. Черной стеной встал Всадник, заслоняя ее. Он был огромен и черен, как беззвездная ночь. Он рос и рос - достиг высоты холма и превратился в замок с толстыми стенами на гранитном утесе. Полуразрушенный. На такой неимоверной высоте, что тучи завивались вокруг его парапетов, и капли сырости покрывали его, точно капли пота. У его колен поднимались деревья, могучие, старые, переплетенные, точно проволочная ограда. Корни они запустили глубоко в почву и каменные породы под ней. Их слившиеся воедино кроны казались ковром, сотканным, чтобы по нему ступали великаны; из-под них доносился вой волков, которые тысячами размножались там и убивали. Он с криком открыл глаза. Котт крепко обняла его и зашептала: - Все хорошо, милый, все хорошо. Был день. В воздухе едко пахло дымом костров, где-то негромко причитали женщины. Люди вокруг приглушенно переговаривались. - Меркади... - просипел он. В горле у него пересохло. - Я тут, любезнейший! - и дьявольское лицо ухмыльнулось на расстоянии фута от его собственного. Майкл закрыл глаза, и тепло Котт обволокло его. Голос Рингбона совсем рядом. Разные шумы. Он открыл глаза и поглядел в лицо Котт. - Они уходят, так? Возвращаются на север? Она кивнула. Позади нее маячила массивная фигура с клыкастым ртом. - Эта часть леса не для человеческого племени, - сказал Двармо. - И потери их велики. - И станут еще больше, прежде чем они пробьются назад в Человеческие леса, - подмигнул Меркади. Майкл еле удержался, чтобы не ударить его, но ограничился тем, что сел прямо. Рана в бедре была точно раскаленный докрасна гвоздь, который пригвождал его к земле; боль пронзала его тело повсюду. Сбоку лежал Ульфберт. Повернув голову, он увидел погребальный костер, который оставалось только поджечь. Рядом черный бугор - сваленные в кучу вражеские трупы. Видимо, сотни и сотни. Жалкие остатки людей Рингбона собирали убогие пожитки. Женщины в кровавых порезах (знак скорби) с опухшими красными глазами, мужчины, будто двигающиеся мертвецы. У некоторых из ран все еще сочилась кровь. Уцелело их десятка два, не больше, а тех, кто еще держался на ногах, Майкл насчитал менее десятка. В середине лагеря стояли две лошади. Бока у них были искусаны, но они остались живы. Перед ним на корточки опустился Рингбон. Предплечье и бицепс у него были в лубках из коры. Среди обитателей лагеря никто не остался цел и невредим. Включая Котт. - Кадъей? - спросил лисий человек. Майкл ответил, что чувствует себя хорошо. Рингбон на миг наклонил лоб почти к самой земле, а потом спросил, все ли еще они с Котт намерены и дальше держать путь на юг. Майкл покосился на Котт, и она подмигнула ему, но глаза Меркади потемнели. Рингбон не обращал внимания на двух вирим, будто их тут и не было вовсе. Он молчал, и Майкл заметил борение чувств на обычно непроницаемом лице. - Лучше пусть Утвичтан и Теовинн вернутся назад с людьми, - сказал Рингбон, словно эта мысль только-только пришла ему на ум. Майкл покачал головой. Рингбон кивнул, точно отвечая себе же и расплылся в одной из редких своих улыбок. Если... то есть когда они вернутся на север, племя они найдут в четырех днях пути от сожженной деревни. Совет решил, что уж лучше рыцари, чем древесный народ... На секунду его взгляд скользнул в сторону безмолвного Меркади. - Дханвей моих, - сказал он в заключение. И Майкл в свою очередь пожелал ему доброго пути. Затем Рингбон молниеносно встал и отошел, чтобы помочь в сборах уцелевшим. И они исчезли - не столько скрылись, сколько растворились среди деревьев. Сорок душ в поисках безопасного убежища. У Майкла возникло ощущение, что он присутствовал при неизменном древнем повторяющемся ритуале. Стремление людей кочевать в поисках лучших мест казалось таким же естественным, как смена времен года, пусть оно и приводило их к гибели. С уходом лисьих людей воцарилась глубокая тишина. Майкл, Котт, Меркади и горбящийся Двармо поднялись по склону долины подальше от трупного запаха и дыма погребального костра. И развели собственный костер, чтобы вскипятить воду и заняться своими ранами. На них коршуном упала ночь. На границе света от костра бессменным часовым стоял Двармо, точно широкий мегалит. Меркади вслушивался в шум леса, и его длинные уши поворачивались то туда, то сюда. Майкл с Котт выпили настой лесных маков, чтобы притупить боль, и раскаленными ножами очистили раны друг друга. Майкл, прижигая располосованные ноги Котт, думал, что шрамы останутся навсегда. И от мысли, что он своей рукой губит ее совершенство, ему стало невыносимо тяжело. Она была поджарой и налитой силой, как борзая, и ее груди выглядели совсем маленькими - два темных соска и почти ничего больше. Она распростерлась под ножом, и он поцеловал ее живот. - Тебя надо подкормить, Котт. - А тебя? С этой бородой ты смахиваешь на изголодавшегося пророка, хотя шириной плеч и поспоришь с Двармо. Как это ты умудряешься? - Все дело в костях. Они ели оленину, поджаренную с лесным луком и запивали ее ячменным спиртом, которым Рингбон поделился с Котт. Этот очень крепкий спирт был одним из сокровищ племени, так как они выменивали его у деревенских жителей. Он был прозрачным, но пахучим, словно к нему добавили капельку ржаного запаха и запаха летней пыли. Они смочили им раны, и Меркади давился смехом, глядя, как они вздрагивают и морщатся от боли. Сам он отказался пригубить спирт, напомнив им, как сладок сыченый мед его Провала. Они подбросили хвороста в огонь - ночной мрак сгустился еще больше, потому что с запада наползли тучи, пряча звезды и обещая дождь к утру. Деревья покачивались и тревожно гнулись под ветром, их верхушки наклонялись, опускались и поднимались, точно волны бескрайнего темного моря. Огонь их костра был крохотным рубином, яркой булавочной головкой в мутной лесной тьме - погребальный костер догорел, и мертвые соплеменники Рингбона разлетелись по ветру, точно тучи черных бабочек, устремляющихся к дальнему пламени. - Так вы направляетесь на юг, - сказал наконец Меркади, и в глазах его не было и следа насмешки. Майкл зевнул. Его руки обвивали Котт, он упирался подбородком в ее макушку, а ее холодные пальцы переплелись с его пальцами. - Может, вам известно, в какой край вы вступаете, - продолжал Меркади. - Его назвали Волчьим не зря. И волки, это еще самое безобидное из того, что вас ожидает там. - Мы знаем, - твердо сказал Майкл. Ему почудилось, что Котт вздрогнула, и он обнял ее еще крепче. - Да?.. Сестрица Катерина, ты-то знаешь. Тебе известно, что рассказывают о юге. Почему, ты не отговоришь его? Котт изогнулась в руках Майкла и потыкала палкой в костер. - Его не отговорить. Он ищет и не откажется от поисков. В ее голосе слышалась усталая горечь. - Родственницу, которую забрал Всадник? Так-так. Значит, ты надеешься отыскать ее, Утвичтан? Майкл промолчал. - Дай-ка я расскажу тебе одну историю, Нездешний, такую старинную, что и твоей даме она, наверное, неведома. Как и все хорошие истории, она правдива и, быть может, объяснит тебе, куда ты рвешься. - И он начал: - Несколько лет тому назад - десять раз по пятьдесят или меньше, что для Дикого Леса не более одной дождевой капли, братья порешили обратить в свою веру людей в лесу и отправили посланцев в дальние деревни. Деревенских жителей убедить оказалось нетрудно, ведь кресты и святые слова отгоняли зверей. Ну и люди, те, что теперь образовали племена, хотя тогда они звались мерканами, те, что охраняли деревенских, остались не у дел. Их отличала - и отличает - гордость, и, когда они увидели, что в них больше не нуждаются, тотчас покинули своих былых подопечных. Ведь те утратили доверие к ним, а они в те дни были несравненными воинами, преданными своему ремеслу, - даже вирим их уважали. Но теперь их чурались и мало-помалу они превратились в жалких кочевников, какими мы видим их сегодня. Но я уклонился. Эти братья в своей надменности замыслили подчинить кресту весь мир. Число их росло я росло, и все больше простых людей стекалось служить им. Вскоре они уже силой подчиняли деревни, которые уклонялись от обращения или хотели, как прежде, жить под охраной мерканов. Вот тогда-то воины лесных братьев и стали именоваться воинствующими рыцарями. Даже древесный народ, питающий к братьям отвращение и презрение за то, как они своей святостью отравляют лес, даже мы знавали среди них истинно хороших людей, которые проповедовали всеобщую гармонию и хотели пребывать в мире со всеми, включая и древесный народ. На первых порах таких было немало, но со временем терпимость обеих сторон пошла на убыль. Сначала с церковных кафедр поносили вирим, а вот теперь дело дошло и до племен. В Диком Лесу идет своего рода война. Вновь я отвлекся. Извините меня. Вирим ведь стоит начать, а дальше им удержу нет. Истории для них как вкусный напиток, который хочется посмаковать. Каждую надо расшить узорами и проникнуть в нее поглубже. И всякий раз, пересказывая ее, будто опять добываешь руду, выплавляешь и куешь заново. Ну, как я уже упомянул, надменность братьев и их вооруженных прислужников была такой, что порешили они возвестить свою благую весть на всех прогалинах в Лесу, а значит, и в запретных местах на юге, где звери бродили, как хотели. Эта часть Леса в те дни была еще не столь губительной, а человеческие общины, которые охотились и обрабатывали землю внутри ее пределов, оставались такими малочисленными, что их и замечать не стоило. Некоторые осмеливались забираться даже южнее, даже в Волчий Край... и не возвращались. Впрочем, точно неизвестно, каким был Лес в те времена. Остались только легенды - мифы вирим и сказания людей, от которых пошли племена. Но среди сказаний есть и рассказы о том, как люди в свое время миновали южную часть Леса, двигаясь от гор на север. Жуткое это место, говаривали они. Ни единый человек там жив не останется. Но почему, они объяснить не могли. А братья, Нездешний, пришли не из-за гор. Они пришли из твоего мира или другого, похожего на него. Они пришли через дверь на севере, а потому не изведали ужасов и невзгод пути через южные леса. Их кресты, говорили они, остановят любого зверя, и они избавят деревенских жителей от суеверного страха перед Волчьим Краем. Они и его возьмут под крыло своей церкви. И они собрали отряд под началом брата, звавшегося Епископ, который пользовался у них большой властью. И он повел этот отряд на юг в запретные здешние леса. С ним отправились двадцать пять братьев, полсотни рыцарей и вдвое больше простого люда. У них были мулы и лошади, чтобы везти снаряжение, и они гнали с собой коровье стадо и овечью отару, так как надеялись основать там священное селение - наполовину храм, наполовину крепость. Говорят, они взяли с собой как талисман кусочек плоти своего бога, но, думается мне, даже братья на такое непотребство не способны. Итак, в одно весеннее утро они с песнопениями отправились в путь и скрылись в лесу. Больше их никто не видел. Годы и годы до людей в деревнях доходили всякие слухи. Они построили свою крепость, но она подверглась осаде. Они превратились в дикарей, точно племена. Они погибли от рук вирим или гоблинов. В глубине Леса колдовство братьев утратило силу. Они добрались до гор и ушли в страну за ними. Всадник забрал их к себе в замок. Через два года собрали второй отряд. С ним отправились только три брата, и один из них прежде был мерканом. Фелин, Финн и Дермотт. Их сопровождали сорок рыцарей. Лес поглотил и их. (Костер перед ними трещал и плевался угольками. Двармо стоял неподвижно, наклонив голову - он тоже слушал рассказ Меркади.) На этом походы на юг кончились. И с тех пор в эти места не решался проникнуть ни один человек. Постепенно леса, граничащие с Волчьим Краем - вот эти леса вокруг нас - тоже были покинуты. Говаривали о черных тенях среди деревьев, о вампирах, которые крали детей и выпивали всю кровь из коров. Об оборотнях, пожирающих человеческую плоть... - Гоблины! - перебил Майкл. - Гримирч. Да. В те дни они были более робкими. С тех пор увеличилась и их уверенность в себе и их численность. Об этом позаботился Всадник. Говорят, тени погибших братьев, рыцарей и простолюдинов все еще бродят здесь среди деревьев, а души их заперты в замке Всадника. - Так что же случилось с ними на самом деле? - спросил Майкл, не сомневаясь, что вирим это известно. Меркади зловеще улыбнулся. - Почему ты думаешь, что я осведомлен об их судьбе? - Ты и твои как будто знаете все. - Что так, то так, - последовал небрежный ответ. - Просто мы не болтаем об этом всем и каждому. - Так что же произошло? - повторил Майкл. Меркади уставился на пламя костра. - Некоторое время наши следовали за ними на почтительном расстоянии. Подойти ближе мешали кресты, мессы и все такое прочее. Они находили одинокие фермы, крохотные деревушки - мы знали их и не тревожили. А некоторые так даже знакомились с тамошними обитателями. Крепкие были ребята. Да и как же иначе, раз они жили совсем уж под боком у Волчьего Края. Но жили они в ладу с лесом, а не вопреки ему, и между ними и вирим был мир. Так вот, братья обращали их в свою веру либо убеждениями, либо силой. В селениях побольше оставался брат и пара рыцарей приглядывать, чтобы вера их не оскудела, а отряд двигался дальше. К тому времени, когда он углубился в Волчий Край, они оставили позади десятки и десятки своих. Останавливаясь на ночлег, они воздвигали кресты на камнях с мыслью впоследствии проложить между ними дорогу. Они придавали крестам магическую силу дымом своих кадильниц и святой водой, так что, возможно, они стоят там и по сей день. Братья выбирали для них самые крепкие дубы. В первые дни у них все шло гладко. Они видели злые огни, но не обращали на них внимания, и разбивали для ночлега укрепленный лагерь, что в лесной чаще не так-то легко. Но затем начались беды. Скот и овцы норовили разбежаться, и часть пропала. Люди, рискнувшие выйти ночью за пределы лагеря, не вернулись. Два посланных за ними рыцаря тоже не вернулись. Тогда они начали соблюдать больше осторожности. Им пришлось забивать скот, чтобы есть, - дичи не попадалось вовсе, а отправиться на охоту подальше они не могли. Волки следовали за ними большими стаями, и братьям пришлось стоять по ночам на страже, чтобы отгонять зверей, и они все больше уставали, а необходимость все время быть начеку подтачивала их стойкость и спокойствие духа. Они уже заметно углубились в Волчий Край и все чаще видели зверей, им совсем незнакомых. Тролли крались по их следам, с древесных ветвей за ними подглядывали гоблины. Простой люд начал роптать на братьев, говоря, что их затея не имеет смысла, что за деревьями нет ничего, кроме смерти. Некоторые потребовали повернуть назад, но Епископ и старший рыцарь усмирили их. Однако ночью многие ушли, перетянув на свою сторону трех братьев и горстку рыцарей. Они вломились в деревья, уповая вернуться тем же путем и добраться до лесов человеческих. Не добрался туда никто. Шли недели, и на каждую утреннюю мессу сходилось все меньше молящихся. Когда их осталась сотня. Епископ решил, что разумнее повернуть обратно, и решение его было встречено общей радостью. Только в ту же ночь их лагерь окутался густым туманом. Одни впали в панику и убежали в лес. Других зарубили рыцари, когда они бросились грабить припасы. И сами братья поддались страху, а он подточил их силу. Звери проникли в лагерь, где люди метались, оставшись без пастырей. Только несколько братьев сохранили твердость веры, и вокруг них сплотились самые мужественные рыцари и простолюдины. К утру в живых их осталось не больше двадцати, и сам Епископ погиб. Лагерь был опустошен, залит кровью, всюду валялись разбросанные запасы и убитые животные, но нигде не было видно ни единого человеческого трупа. Что произошло потом - неясно. Вера уцелевших была крепка, и между ними не возникали раздоры. Вирим оставили их на милость гримирч, но до меня доходили слухи, что этот маленький отряд направился на юг в поисках места, где деревья кончаются, и над ними вновь распахнется открытое небо. Кое-кто из наших утверждает, что это им удалось, что гоблины потеряли их след в самой глухой части леса, и они в конце концов добрались до Гор На Краю Света. Но это более предположение. Вполне возможно, что их кости тлеют на прогалинах, куда даже гоблины не заглядывают. Или же их забрал Всадник. То же самое произошло и со вторым отрядом, который вели три брата. Волчий Край поглотил их всех. - Ты говоришь так, словно сам был там, - заметил Майкл, вглядываясь в лицо Меркади. Тот испустил опасный дребезжащий смешок. - Вирим и правда помогали гоблинам, волкам, человековолкам. Мы же как-никак дети одного отца. Наступило молчание. Двармо шагнул к костру, поднял пухлый бурдюк, который оставили им люди Рингбона, и приложился к нему, делая огромные глотки и причмокивая толстыми губами, из-под которых торчали клыки. По его лицу разлилось блаженство. - Теперь ты знаешь, навстречу чему идешь, Нездешний. Чему ты обрекаешь нашу сестру, - негромко сказал Меркади. - Они следят за нами, - добавил Двармо. - И давно напали бы на нас, да только боятся вирогня. Майкл поднялся, охнув от боли в бедре, и обнажил меч. Однако за кругом света он увидел только переплетение древесных ветвей и темную стену стволов. Заухала сова и где-то скрипуче закричал фазан. Майкл словно бы вернулся в лес у фермы, только деревья там были пониже. Тут его окружали могучие великаны со стволами шире его роста. Он вложил меч в ножны и рассеянно погладил морду Мечты. Лошадей привязали поближе к костру, и они вели себя очень спокойно, если вспомнить безумие предыдущей ночи. - Я все равно пойду. Даже один. - Один ты не пойдешь, - мрачно сказала Котт и хмуро уставилась на лес. - Да будет так! - Меркади сплюнул в костер. Раздалось шипение не по величине его плевка. Пламя резко затрещало. Майкл стремительно обернулся. - Что ты затеваешь? - Пытаюсь охранить ваши шкуры, насколько хватает моей силы. Вирогонь, Майкл Фей. Мой дар тебе. Пламя взметнулось выше, доставая ему до пояса, до плеч - и вот уже заколебалось у него над головой узкой огненной спиралью. Быстро менявшей цвет. Она стала голубой, затем зеленой, и их лица внезапно омыл мерцающий подводный свет, того же оттенка, что и пламя, пожравшее гоблинов. - Вирогонь, - повторил Меркади. - Милость леса, дарованная вирим. Сок земли, претворенный в свет. Он наклонился вперед, и языки пламени погладили его треугольное лицо, взбежали по всклокоченным волосам, лизнули глаза. Их изумрудный цвет был почти таким же, как цвет пламени. Несколько секунд казалось, будто оно вливается в его глаза и выливается из них вращающимися слезами. Затем Меркади сделал глубокий вдох, его птичья грудь неимоверно расширилась, и пламя втянулось в его открытый рот, влилось ему в глотку, точно вода. Огонь костра вновь стал оранжево-желтым, но Меркади раздулся так, что, казалось, вот-вот лопнет. Он шагнул к Котт и внезапно прижал черные кожистые губы к ее губам, Майкл вздрогнул, а Меркади словно бы подул. Котт рванулась, но пальцы, впивавшиеся ей в плечи, удержали ее, а на шею Майкла легла широкая тяжелая ладонь, мешая ему вскочить, и бас Двармо пророкотал над ним: - Не бойся. Меркади оказывает вам великую честь, расщедрясь на такой дар. Сиди тихо. Меркади отпустил Котт. Она чуть не упала навзничь, белки ее глаз были заведены кверху. Майкл судорожно дернулся, но не ему было тягаться силой с Двармо. На его губы легли губы Меркади, сухие и легкие, как опавшие листья. У него возникло ощущение, будто в его рот врывается ураганный ветер, жаркий ветер, обжигающий ему глотку, как крепкое вино, которое разлилось по всем его нервам и жилкам, и ему почудилось, что он светится, точно неоновая вывеска, точно рождественская елка, обвешанная гирляндами лампочек. Оно взорвалось у него в мозгу, фейерверком пронизало каждую часть, каждый нейрон, каждую клетку - и озарило лес в его сознании. Он вырвался из жаркой тьмы сквозь камни, глину, почву - слой за слоем оставался позади, - а потом, уже медленнее, по клубкам корневой системы, вверх по древесным стволам, ощущая стремительную смену времен года, как дыхание ветра сквозь толстую кору. И вот - плещущие листья, где солнечное тепло согревает и бодрит его, а воздух бежит по жилам, точно кровь. И вот он брошен, скользит вниз, назад в почву, в глину, в камень под ней, чтобы начать с нового начала. И на его лице - теплые желтые отблески костра, а груз у него на плече - рука Двармо, помешавшая ему упасть. Он посмотрел по сторонам: у костра развалился Меркади, ухмыляясь и храня серьезность в одно и то же время. Котт, по виду такая же ошеломленная, как и он сам, встряхивает головой, будто отгоняя назойливую муху. - Что ты сделал? - спросил он Меркади и пошатнулся, потому что Двармо наконец отпустил его. - Наградил тебя даром, который лесовики почуют за мили и мили. Вирогонь. Теперь вы можете сами им воспользоваться - ты и Катерина. Вместе, но только один раз. Лесовики будут принимать вас за вирим до тех пор, пока и если вы не воспользуетесь огнем. Когда он вас покинет, вы вновь обретете человеческую сущность, а люди тут считаются просто скотиной. Не забывайте этого. - Как мы можем извергнуть его? - Узнаешь, Нездешний, когда это будет по-настоящему нужно. Но помни, воспользоваться им можно только один раз. От кромки света донесся глубокий бас Двармо: - Тебе... оказана честь. Наши редко делятся этим даром с другими. - Ради чего? - спросил Майкл у Меркади. - Потому что я люблю твою даму, - они с Котт обменялись взглядом, а Майкл смотрел на них с недоумением. - И еще, думается мне, ты предпринял нечто важное. Нечто предопределенное. По-моему, сюда тебя привел не просто каприз, и, по-моему, причину ты не знаешь. За этим кроется что-то большее. Вирогонь тихонько пел в костях Майкла, чуть щекотал его. - Ты знаешь дорогу к замку Всадника? Меркади кивнул. - Мы все ее знаем. И Котт тоже. Он - точно тень на краешке зрения, всегда там. Майкл посмотрел на нее. - Так ты знаешь? Ты знаешь, что он существует, что он реален? Она промолчала. Ее губы были сжаты в узкую гневную полоску. - Далеко до него? - спросил Майкл у Меркади. - На расстоянии дурного сна. В этом краю расстояния обманчивы, а прямые линии - одна насмешка. Будете идти, пока не найдете... Все, кто является сюда, рано или поздно, находят его, если Всадник этого захочет. Может, до него только лига, а может, тысячи и тысячи. Ты найдешь замок, когда он этого захочет. Когда решит, что ты готов. - Готов к чему? - Готов отдать ему свою душу. Утром Меркади с Двармо исчезли, хотя на земле возле костра было нарисовано ухмыляющееся лицо. Майкл прислушался. Долину заполнял густой туман, колыхавшийся, точно океан. Над ним возвышались вершины деревьев - косматые великаны, бредущие к берегу. В лесу стояла тишина, и бледное солнце только-только раскинуло первые лучи над восточным горизонтом, и пары в воздухе заиграли маленькими радугами. Котт лежала по другую сторону погасшего костра и смотрела на него. Ночью он мерз без ее тепла в его объятиях, но она не приближалась к нему с той минуты, как в нее был вцелован вирогонь. Чудится ли ему или правда что-то новое появилось в ней, что-то связанное с народом Меркади, а не с человечеством? Неужели глаза у нее стали уже, а уши длиннее и заостреннее? Но едва она встала, откинув меха, как он выругал себя за дурацкие фантазии. Перед ним была та гибкая прелестная девушка, какой он ее знал, и в нем проснулась страсть. - Котт? - Что? - спросила она, продолжая укладывать вещи в сумку. Он прикоснулся к ее плечу, и она замерла, не поднимая на него глаз. - Нет, Майкл. - Но почему? Мы целую вечность... - Я не буду любить тебя, пока ты продаешь душу ради другой женщины. Она плакала. По ее щекам струились слезы, хотя лицо хранило неумолимую твердость. - Она же моя родственница! Черт побери, Котт, я думал, мы с этим разобрались. Я думал, ты перестала тревожиться из-за этого. Ведь ты - та, кого я люблю. - Тогда найди мне мою душу, Майкл. - Что? - Если я подмененная, моя душа тоже в замке Всадника. Отправился бы ты на ее поиски? Он не сумел ей ответить. Его охватила растерянность. Она была непредсказуема, как дождь. Черт его побери, если он знает, что сказать, чтобы умиротворить ее. Он отвернулся. - Займусь завтраком, - проворчал он, ошарашенный обидой. Все в здешних местах было не тем, чем казалось. Он уже жалел, что не послушался Рингбона и не ушел с ним на север. Если Рингбон еще жив. Возможно, и он и его племя уже превратились в груду трупов. Ему на затылок легла рука Котт, и он сразу обернулся, чтобы встретить ее поцелуй. Они жадно прижались друг к другу, и он тут же задрал ее тунику. - Прости, - сказал он, уже взяв ее, и она повторила "прости". И так они просили прощения друг у друга во внезапном порыве страсти, превратив это в подобие молитвы, и вскоре уже мнилось, что они испрашивают прощения не только за прошлое, но и за все грядущее. Они винили себя в том, что все сложится в будущем так, как сложится. 16 Вечер выдался тихий. Он стоял за стойкой и наливал кружки. То есть наливал бы, если бы кто-нибудь потребовал пива. Зал был почти пуст. Двое-трое завсегдатаев пялились на дно кружек, а в углу старики метали дротики, медленно шаркая к мишени и обратно. Снаружи долгий день сменялся ясным голубым вечером, и уличное движение казалось совсем спокойным в сравнении с ревом и грохотом часа пик, который он ненавидел. Иногда слышалось рычание проезжающего мимо красного автобуса. Он оперся о стойку и закурил сигарету, что хозяйка строжайше запрещала. Клэр. Вот в чем загвоздка. Не слишком умно спутываться с девушкой на десять лет моложе тебя, верящей в истинную любовь, благородство и все такое прочее. Но очень приятно. Ему нравилась ее элегантность, городская подтянутость. В ней не было ни на йоту ничего сельского. Город был для нее всем. В окне бара на миг возникло лицо. Оно ухмыльнулось до ушей, глаза превратились в щелочки, полные зеленого света, уши заострялись, как листья. Меркади? Он проковылял через зал, с треском распахнул дверь и уставился свирепо на вечернюю улицу в свете фонарей. Ничего и никого. Сердце у него колотилось, рвалось из груди. Он прижал кулак к ней, стараясь отдышаться, а все вокруг подпрыгивало и танцевало, а фонари рассыпали блестки звезд. Он, пошатываясь, вернулся за стойку под недоуменными взглядами посетителей. Грудь ему сжимал железный обруч, затягиваясь все туже, все невыносимее, перекрывая доступ воздуха в легкие. Он качнулся к ряду бутылок, звякнул рюмкой о коньячную, плеснул. И огненная жидкость обожгла ему рот, согрела глотку. Двое посетителей у стойки спрашивали, не помочь ли ему. Он отмахнулся от них и подумал: "Черт! Я же старею. Я умираю тут". В окне мелькнул Меркади? Он уже не был так уверен. Столько прошло времени, что одно дьявольское лицо мало чем отличалось от других. И его губы растянулись в жуткой мертвой усмешке. Обруч распался, легкие заработали. Мир вокруг перестал шататься, и у него хватило сил засмеяться тревоге стариков. Остаток коньяка окончательно его исцелил, а один из пенсионеров заплатил еще за одну рюмку для него. Щедрый жест! Он благодарно поднял рюмку. Что с ним происходит? В любой тени ему мерещатся чудовища. Город, когда темнело, чем-то напоминал Дикий Лес. Слежка