. - Ты не фея. Они маленькие, с крылышками, и вообще. - Ну что ты понимаешь? Есть еще и другие. Древесный народ - они держатся сами по себе, помогают или чинят помехи, как им заблагорассудится. Ну и, конечно, тролли. Лесные тролли, горные тролли, хорошие и плохие. Странные, наполовину звери. По ночам лес ими прямо кишит. Тогда они охотятся. А днем они просто камни или пни. - Кто такой Всадник? Она посмотрела на него из-под насупившихся черных бровей. - Дьявол. Он ищет души. Иногда его сопровождают черные волки и человековолки. - Человековолки? Ты хочешь сказать волки-оборотни? - Все равно. Они самые плохие из всех. Переносят болезни и пополняют свою стаю, когда хотят. Жуткие твари. - Такой и гнался за нами? Она кивнула. - Жуткие твари. Деревенские люди зовут их слугами Сатаны. Они крадут младенцев и пьют кровь. Ну и потом - сам лес. Он владеет многими знаниями. И живет, как живем мы, и помнит все, что видит, - она помолчала, глядя на переплетение веток вверху. - Я люблю лес. - Я люблю тебя, - сказал он, подчиняясь безотчетному порыву. Простые слова, страшные и величественные. Она сжала его лицо в длинных пальцах, против обыкновения не улыбаясь. - Я знаю. Больше она ничего не сказала, а принялась запихивать остатки поросенка в ягдташ Майкла. - Погаси костер. Помочись в него, если можешь. Засыпь его. И кровь тоже. Пора идти. Он сбил ветками угасающее пламя и засыпал угли сырой землей. А потом Котт набросала сверху листья и ветки, так что кострище уже ничем не отличалось от того, что его окружало. В воздухе остался запах дыма, а сквозь него просачивался запах крови. Ноздри Котт затрепетали, как у оленя. - Поторопимся. Кровь привлечет сюда всяких даже днем. - Ты ведешь меня домой? - Конечно. - Так где же эта яма? Там сзади? - До нее порядочно. Но за день доберемся. Не забудь свой нож. Утро кончалось. Он решил, что дело идет к полудню. Бабушка уже стряпает обед. Они зашагали по лесу. Котт, ничем не обремененная, размахивала руками, а он изнемогал под тяжестью дробовика, ягдташа, сапог и куртки. Майкл Фей, неустрашимый исследователь неведомых земель. Полдень миновал, и косые лучи солнца, пробиваясь сквозь ветки, устилали их путь ковром леопардовых шкур с узором из непрерывно меняющихся пятен. На ходу было тепло - об осени напоминал только налетающий порывами ветер и прохладный воздух над сплетением ветвей вверху. В более густом подлеске они замечали возню и движения, вспугнули семью оленей, а на дубу увидели филина, который смерил их равнодушным взглядом круглых глаз. Натыкались они и на многое другое. Дерево, обвитое гирляндами из шиповника и жимолости, давно завядших, а под ним - куча костей и сломанных копий. Майкл вытащил обломок с искусно оббитым наконечником в форме листа и острым, как бритва. Он поглядел на Котт, но она нахмурилась и жестом приказала бросить его обратно. Святилище какого-то племени, объяснила она. Лучше ничего тут не трогать. Позднее они вышли на небольшую расчистку, уже зараставшую колючим кустарником и юными деревцами. Посреди буйной растительности виднелись остатки глинобитных стен, обвалившиеся кровли, каменные очаги, брошенные шкуры и большая мусорная куча со множеством обглоданных костей и навозных мух. И там спиной к дереву стоял человеческий скелет, обтянутый кожей, давно уже утративший всякий запах. Дожди чисто его вымыли, звери по какой-то причине не тронули. На разрушенную деревушку смотрели пустые глазницы с почерневшего лица, кожа облегала череп туго, будто натянутая на барабан. Расчистка застыла в безмолвии, солнце спряталось. Майкл почувствовал, что тут случилось что-то дурное, какая-то страшная беда. Они с Котт ускорили шаг, оставив скелет нести свою стражу. Лес становился все гуще и темнее. Им уже приходилось продираться сквозь заросли. Майкл проклинал ягдташ, который цеплялся за все подряд, и раздвигал ветки стволом дробовика. Дождь. Сначала он еле моросил там, где листья опали, но вскоре припустил: волосы Котт прилипли к спине, балахон стал почти прозрачным. Ее начала бить дрожь, и Майкл отдал ей куртку. Они брели и брели вперед, Котт у него за спиной то и дело указывала, куда повернуть. Вечер. Он нарождался в сгущающихся тенях. Майкл решил, что за последний час они не прошли и мили. - Далеко еще? - Сколько в ярдах, я не знаю, - огрызнулась Котт. Она смахнула дождевую воду с глаз. - Слишком далеко, чтобы добраться туда сегодня. Еще ночь в лесу! А Майкл уже промок насквозь. Он выругался, и его голос вдруг сорвался на низкие ноты, ошеломив их обоих. Тут Котт принялась хохотать. - Надеюсь, твои замечательные спички не намокли, любовь моя, не то ночь будет не из приятных. Она притянула его к себе, касаясь его губ, будто пчела - венчика цветка. Лицо у нее было холодным, во впадинах ключиц скапливалась дождевая вода и стекала в ложбинку между грудями. Он выпил ее поцелуями, касаясь языком ее соска под балахоном, твердого, точно камушек. Она мягко отвела его голову. - Для этого хватит времени потом. А сейчас нам нужно соорудить укрытие и разжечь костер. - Значит, спать на дереве мы не будем? - Рискнем остаться на земле. Нам нужен костер, он поможет держать зверей на расстоянии. Долгие тяжелые минуты, холодные, как кремень. Курткой он накрыл пирамидку из веток, и дрожь в руках мешала ему зажечь спичку. Одна за другой чертовы отсыревшие мертвые спички ломались, наконец одна все-таки вспыхнула, и он бережно поднес огонек к растертому в ладонях мху, который заменял им трут. Дым ел глаза, окуривал волосы. Но огонек разгорался все больше. Котт соорудила навес - сплела каркас из прутьев, нагребла на него листьев и проконопатила горстями хлюпающей глины. Походил он на мохнатый огромный кротовый холмик и стоял у самого костра, так что дым затягивало внутрь, но они все равно скорчились там, чтобы поужинать холодной свининой в застывшем сале. Впитывая тепло, они подбрасывали и подбрасывали хворост в огонь, пока он не взметнулся в высоту на ярд. Они предались любви в сырости и дыму от костра, и на этот раз пальцы Котт льнули к его плечам, точно плющ, и ее крик смешался с шумом дождя и шелестом деревьев, так что он замер, боясь, что причинил ей боль. Но она настойчиво потребовала, чтобы он продолжал, и его оргазм был точно взрыв ярко-алой крови у него в мозгу, накатившейся на них морской волной. Она расслабилась под ним, целовала его глаза, шептала слова на непонятном языке. В его ноздрях стоял запах мяты и глины, дыма и секса. И потом акт всегда ассоциировался у него с этими запахами и постанываниями ветвей под дождем и ветром. Однако было (или будет) иное время, когда запахи эти станут частью его жизни, а дремучие деревья - единственным его миром. Утром в том, ином времени холмы покрывал снег, а кожа их общей сумки задубела от холода. Здесь чувствовалась близость опушки, конец деревьев: скоро они выедут на открытую равнину, где есть дыра в сети, путь назад через пещеру, из которой они выбрались словно бы так давно. Несмотря на сковавшую его усталость, все чувства Майкла встрепенулись. Уже совсем близко. Нельзя, чтобы их перехватили почти у самой цели. На исходе дня от дерева отделился темный силуэт, и перед ними, как и обещал, возник Рингбон. От его едкого запаха лошадь и мул зафыркали, а мул, на котором ехала Котт, еще и задергал длинными ушами. - Ка спел, исемпа? - спросил Майкл. "Спел" - "новости", англо-сакское слово, но Майкл давно уже оставил попытки разобраться в языках, на которых говорили обитатели леса. Смесь старогэльского с сакским и старонорвежским, с добавками кухонной латыни. Они дразнили сознание - казалось, чуть-чуть и ты поймешь. Древние слова, погребенные в подсознании, точно драгоценные камни. Требовались огромные усилия, чтобы извлечь их оттуда, хотя некогда это был язык его снов. Он терял их, потому что он был так близок к завершению, так далеко от сердца леса. Меркади предупреждал его об этом - о том, что лес проникал корнями и щупальцами в сознание с такой же неизбежностью, с какой деревья выбрасывают ветки. Они отступали, удалялись, но, решил он, некоторые навсегда останутся там, какой бы дорогой он ни пошел в грядущие годы. Рингбон сказал им, что вокруг пусто: с переменой погоды лесные обитатели забрались в свои берлоги и норы. Даже тролли притаились, ожидая, когда холода смягчатся. Но в такую погоду запах следа сохраняется долго. Хорошая погода для охотников. Снег хрустел под копытами, и Котт ударила мула пятками, чтобы он прибавил шагу. Она откинула капюшон. - Надо ковать железо, пока горячо. Надо выбраться на опушку, Майкл, а потом уже устраиваться на ночлег. Это их последняя возможность напасть на нас из-за деревьев. Он угрюмо кивнул. Она заговорила с Рингбоном на его собственном языке, и Майкл сердито нахмурился, злясь на себя, что не может понять. Лисий человек, видимо, согласился. Он побежал вперед, маня их за собой. Рингбон был один. Его родичи - те, кто уцелел, - ушли, потому что эта часть мира лежала за их пределами. Потом деревья начали редеть. На полянах толстым слоем лежал снег. Было таким облегчением ехать, не увертываясь от веток, поднимать глаза и видеть первые льдистые звезды в бездне сгущающейся ночи. А потом деревья кончились. Майкл и Котт спешились и стояли, глядя от границы леса на безграничный распахнутый простор, на гряды низких укутанных снегом холмов, которые, мерцая в звездном свете, волнами уходили за горизонт. Наконец-то, наконец безлесый край! - Утвида, - сказал Рингбон, и изо рта у него вырвалось облачко пара. - Место Вне Леса. Через несколько минут они начали коченеть и принялись привычно готовить ночлег. Костер, часовой, лошадь и мул - у каждого были свои обязанности. И уже через полчаса они сидели перед шипящим огнем и желтый свет играл с тенями на их лицах. Они ели зайца, которого Рингбон поймал накануне в силки, а потом легли, опираясь на локоть, точно императоры, а вокруг - задумчивый мрак деревьев, чуть светлеющий с той стороны, где они кончались и начинались холмы. Завтра предстоит преодолеть сорок миль, но пока они расстелили постели на палой листве - в последний раз. Они оставляли за собой край Котт, место, которое она знала лучше всего и любила больше всего. И край Рингбона. Утром лисий человек пойдет своим путем. Майкл подумал, что, возможно, Котт предпочла бы уйти с ним, вернуться в леса к своему прежнему смутному сказочному существованию. Она забралась в объятия Майкла и свернулась, точно ребенок, а он уткнулся в ее чудесные волосы, спутанные и засалившиеся, а ее ягодицы прижимались к его паху. И там в покое усталости и костра Рингбон рассказал им историю. Майкл уже не раз слышал ее, но в иных истолкованиях. Это был миф, общий для всех лесных людей, повесть о том, как они возникли. Майкл знал ее так хорошо, что улавливал смысл слов. Он подумал, что Рингбон, наверное, рассказывает ее, чтобы успокоить их и себя здесь, на границе его мира. Это была повесть о его людях, о всех людях леса и холмов. Некогда, сказал он, его племя было воинами, и они служили тем, кто живет в деревнях и крепостях. Но им приелись их обязанности - нести дозор на стенах, сопровождать караваны, и они ушли в лес, чтобы жить там по-своему, взяв с собой женщин из деревень. Они разделились, точно дерево, расщепленное молнией, и стали племенами: барсучьи люди, лисьи люди, кабаньи люди. Число их уменьшилось в схватках с лесными зверями, а в их отсутствие пришли другие люди с севера, где деревья кончались. Эти люди были бездомны, испуганы и говорили на своем языке. Они бежали от морских разбойников, сказали они, оставив родной край объятым пламенем, и деревенские жители умудренно кивали, вспоминая собственные легенды, самые древние. Некоторые из новых людей носили длинные одежды и держали в руках кресты. Эти кресты отгоняли нечистых зверей, и обитатели деревень приветствовали пришельцев. Вот так были построены церкви, и лесные братья учредили свои приюты. Но людей Рингбона они объявили язычниками, теми же животными, и доступ в деревни им был закрыт, кроме дней торгов или ярмарок, и тогда их товары - шкуры, янтарь, охотничьи собаки и речное золото - принимались очень охотно. Но племена помнили, что не братья, а они были истинными хранителями края с того самого времени, когда хромой Старец проводил их через жуткие высоты южных гор, через неизбывный ужас Волчьего Края и через южные леса. Они явились из места ужаса и жестоких преследований, а Старец исчез, едва тяготы пути остались позади, вернулся к одетым в снега вершинам, которые, по словам деревенских жителей, вздымались там, где кончался мир. Они забыли из-за слов и веры братьев, утверждавших, что все люди пришли с севера, из края за Утвидой. Но племена помнили истину: эти братья явились из иных мест, может быть, из иного мира, тогда как истинной родиной всех людей в лесу был юг, край пожаров и ужаса, где на величавых холмах остались погибшие города и чудовища хуже троллей леса бродили по пустынным улицам. Там племена были богоподобными, владели странным оружием из дерева и черного металла - железа, которое сражало виримов даже единой царапиной, если они не успевали приложить к ней тысячелистник. Тут Рингбон сунул руку в свою сумку и поднес к огню сверточек из кожи лани, который бережно развернул. Вот часть этого оружия, сказал он, благоговейно извлекая на свет что-то вроде большого кольца из старого железа, изъеденное ржавчиной, истонченное веками, диаметром в три пальца. Майкл уже видел такие. Реликвии, которые племена хранили, как напоминание о том, кем и чем они некогда были. Рыцарями, подумал он. Из рыцарей они постепенно превратились в дикарей, и все-таки где-то в них жила смутная память о былом, сколько ни миновало времени. - Темуид гевениан, - сказал наконец Рингбон, укладывая кольцо назад в сумку. Мы вернемся. Так он закончил свой рассказ. Первую стражу взял на себя Майкл и развел большой костер, чтобы оберечь их последнюю ночь в лесу. Росистое, звенящее птицами утро. Через два часа они увидели речку и мощную массивную кладку старого моста. Когда они добрались до него, утренний свет сгустился в вечерний сумрак. Мимо шалаша Майкла они прошли, когда вспыхнули первые звезды. Словно бы все было сном, и время, потерянное в "Ином Месте", было им возвращено. Дальше на лугах мычали коровы, и там Котт поцеловала Майкла на прощание. - Я вернусь, - сказала она и исчезла. 9 - Время, - когда-нибудь скажет Котт Майклу, - подобно озеру. Можешь черпать его воду ведрами, расплескивать ее по земле, пить, вылить, а затем вернуться к озеру и увидеть, что уровень его остался прежним, и волны, которые ты поднял, давно улеглись. Он вошел в дом вечером того же дня, когда ушел из него, в грязи и глине двух суток, проведенных в Ином Месте. К ужину он опоздал, и, увидев его, тетя Рейчел всплеснула руками. - Иисус, Пресвятая Дева и Иосиф! Потом пришлось объяснять, как он разбил фляжку, а бабушка, скрестив полные руки, слушала его ложь и полуправду, словно бы понимая все. Дед и Муллан продолжали задумчиво курить у огня, хотя Майклу показалось, что старые глаза Пата оценивающе оглядывают грязный дробовик. Налили ванну и отправили его мыться. Грязь въелась в его кожу даже под одеждой. Он понюхал свои руки, вдыхая запах мяты, девушки и древесного дыма. Погрузившись в горячую воду, он постарался представить себе, где она сейчас, в каком мире, под какими деревьями. Тут он вспомнил, что в ягдташе осталась холодная свинина. Утром надо ее выбросить. Другое утро в другом мире. Он совсем недавно покинул лес, над которым высоко в небе сияло солнце, а сейчас за окном была синяя тьма и во дворе, покачиваясь, мелькали фонари - работники вышли проверить скотину на ночь. Как он устал! Спать в лесу, словно бы вовсе не спать. Все время смутно сознаешь себя. Он зевнул в горячих объятиях ванны. Где он побывал? В какое место привела она его - место чудовищ и лесов? И какая часть его существует здесь, в этом мире, которому принадлежит он? Разделяет ли эти миры ветшающий барьер, или просто все дело в нем самом, в его фантазиях, которые никому другому видеть не дано? Что-то ведь попало в капкан в лесу, что-то очень большое. И он видел жуткую тень во дворе в ту ночь. Он же выкопал череп одного из них. Да. Мир и реальный и нереальный. Он там ждет его, и Котт хочет, чтобы он вошел в него, увидел все, что там таится. Путешествие по Стране Чудес. Школа завладела им. Можно было только удивляться, как стремительно проносились дни, залитые солнцем, самые обычные и привели к осени. Казалось, она настала в единый миг. А теперь время снова замедлится: Майкл будет томиться, один убывающий день за другим в тесноте класса среди запаха мела, пыльной затхлости книг, голосов других детей. Но в уголке его сознания, будто горшок, бурлящий в глубине духовки, будет оставаться мысль, что это еще не все, что на расстоянии двух-трех биений сердца таится целый другой мир. Грамматика, алгебра, тригонометрия, ирландский язык, закон Божий - вот чему его учили, через что он пробирался вместе с остальным, декламирующим уроки классом, глядя на янтарно-бледное сжатое поле за узкими окнами. История, доисторические времена, добывание огня с помощью кремня и дерева, флора и фауна давно исчезнувших девственных дебрей, изготовление орудий, погребальные обряды, сооружение долменов. Этому он учил себя сам в сумасшедшем калейдоскопе чтения и разговоров с Мулланом. Это было пестрое сорочье образование, полное пробелов, излишне глубокое там, где не следовало, однако абсолютно необходимое, как он все больше убеждался. Оно удовлетворяло его растущую тягу к неведомому и питало убеждение его соучеников, что он чокнутый. Мисс Гловер казалась ему странной смесью ободрения и осуждающей критики. Она давала ему книги, но они были не теми, и он возвращал их непрочитанными. Все, что она предлагала, ему не подходило, и он продолжал глубоко перекапывать избранные им самим поля знания, а во всех остальных только слегка рыхлил поверхность почвы. И у нее недоумение сменилось раздражением и гневом. Она оставляла Майкла после уроков, и он сидел один в тикающей тишине над тетрадью с хитрыми математическими задачами, а мисс Гловер злобно и сосредоточенно хмурилась над своим столом, пока снаружи напрасно проходил солнечный день. Это повторялось снова и снова, а когда он возвращался домой, дед, бабушка и тетка добавляли свои наказания, и его охватывало ощущение, что он брошен в клетку, окружен, и его охватывала ярость. Иногда ему казалось, что Котт его заколдовала, притупила спасительный инстинкт делать то, что ему говорят. Потому что она исчезла и бросила его. Ни у реки, ни у моста не было никаких ее следов, а лес стоял пустой. Может быть, думал он, дело просто во времени года, однако лес выглядел вымершим. Птиц, правда, в нем всегда было мало, но встречались другие обильные признаки жизни - помет кроликов, скорлупки орехов, съеденных белкой, погадки сов, ну и, конечно, следы. А теперь ничего, кроме ветра, шумящего в деревьях. У реки покачивались высохшие десятифутовые скелеты амброзии, а воздух был полон луковым запахом черемши. Крыша шалаша Майкла рухнула, а угли в очаге были черными, твердыми и холодными. Однако что-то побывало тут. Крыша не провалилась, ее сорвали, переломав поддерживающие палки, а на земле рядом с ней - неясный отпечаток ноги, напоминающий человечий, но с когтями на конце пальцев и плоский. С подушечками, как у собаки. Майкл выпрямился и уставился на равнодушные стволы окружающих деревьев. Ветки уже совсем оголились, и землю покрывал слой опавших листьев. Он почувствовал, что он здесь не один, что кто-то там следит за ним, враждебный, злобный. Он больше не доверял дробовику - с той минуты, когда он выстрелил в чудовище в ту ночь в лесу и услышал, как оно продиралось сквозь кусты целое и невредимое. Здесь действовали иные правила. Вот еще одна причина искать Котт. Ему необходимо было узнать то, чего он не находил в книгах. Например, как сражаться с волками-оборотнями. Как отражать нападения зла. Земля замедлялась, готовясь к темному времени года. На живых изгородях покачивалась унизанная росой паутина, и в утреннем свете вспыхивала и переливалась, как драгоценное ожерелье. Тянулся сентябрь, в воздухе кружились листья, и наступали первые холода. Воздух по утрам кусался, белая от инея трава хрустела под ногами, когда Майкл шел в школу. А в классе дыхание учеников завивалось облачками, пока тепло их тел и труды печки не поднимали температуру спертого воздуха. Наступил октябрь, кусая ноги и руки Майкла, когда он сонно сбрасывал одеяло, и леденя воду в кранах. В доме Феев начали топить, сначала осторожно, будто проверяя руку, только что сросшуюся после перелома, а потом вовсю, когда холод установился. Майкл любил эти утра - спускаться к каше в большой кухне, где за столом теснились люди и звучали разговоры, а в открытой плите плясал красный дружелюбный огонь. А потом морозный воздух снаружи и запахи, которые висели в воздухе, словно оледенев. Патока и деготь, навоз и сено, овес и трубочный дым. Они окутывали утро, будто какие-то сложные духи, а под ними чувствовался острый запах холодных опавших листьев. Осень. А следом за ней уже подбирается зима. Проводить такие утра в школе Майклу казалось преступлением, если не хуже. Он ежился, ерзал, менял позу, беззвучно ругался и чувствовал, как его сознание словно захлопывается на замок. По меньшей мере раз в неделю он получал дополнительные задания за то, что не слушал объяснений, но это было лучше, чем возвращаться домой с запиской. А потом Рейчел, не спуская с него глаз, как раскормленный ястреб, держала его за столом, пока дурацкие буквы, которые считались цифрами, не приходили в порядок. А к тому времени, естественно, уже темнело, и день кончался. Конечно, можно было стоять на заднем дворе в луже света, льющегося из двери у него за спиной, и слушать, как река бормочет в темноте, как ухает сова, как пищат летучие мыши, кружась в последних полетах перед зимней спячкой. Вот где ему следовало быть, где он чувствовал себя своим... И чтобы рядом была Котт. Она снилась ему по ночам: ее пальцы впивались ему в плечи, ее тело сливалось с его телом в лесном мусоре под качающимися деревьями. Прошел октябрь, и на сцену вполз ноябрь, темный и сырой. Майклу октябрь всегда казался красивым месяцем, цветной каруселью теплых дней, к которым примешивался бодрящий холод в конце долгих вечеров. Предвестник того, что наступало, но благой предвестник. Ноябрь был темным месяцем, холодным месяцем, когда выпадал первый снег. Майклу он казался концом года, безвременьем, которое завершится только на Рождество, - или глубокой зимой, в зависимости от точки зрения. Ноябрь возвещал начало настоящих холодов, дней, когда ходить в школу было пыткой. Как-то ночью, завершившей один из этих дней, Майкл лежал в постели и слушал, как ветер гремит на крыше. Буря разразилась днем, и он с трудом добрался домой из школы, исхлестанный дождем, промокший до костей. Щеки у него горели, учебники отсырели. Он лежал, натянув одеяло до подбородка, смотрел в окно в ногах кровати и следил за клубящимися тучами над черными силуэтами конюшен. В одной светящиеся щели очерчивали прямоугольник двери - Муллан вошел взглянуть на Мечту и, может быть, растирает ее пучком соломы. В бурные ночи она всегда потела. Все остальные службы стояли темными. Вверху ревел ветер, с воем огибал крышу, заставлял скрипеть балки. Он бился в его окно, стараясь забраться внутрь, и стлался сквозняками по полу, потому что это был старый дом, привыкший ко всем временам года. Казалось, он договорился с ветром: впускал в себя легкие порывы и сквознячки, но, как утес, противостоял бешеным ударам. Майкл закрыл глаза, и ему показалось, что он на корабле, гонимом штормом: корпус скрепит, но не поддается, ветер гнет мачты. С подветренной стороны - неведомый берег, где с грохотом разбивается белый прибой. Но только он не воображал эти звуки: удары совсем рядом, стук содрогающейся оконной рамы. Майкл сел, и его ослепил льющийся в окно серебряный свет луны. Она взошла - еще полумесяц, и тучи мчались между его рогами, но в окне рисовался силуэт, скорчившийся на подоконнике. Одна ладонь была прижата к окну, и два зеленых огня горели в путанице волос, падавших на лицо, как капюшон. - _Впусти меня, Майкл_. - Господи! - он перекрестился. Окно снова загремело под ладонью, а лицо обернулось, чтобы поглядеть во двор. И он увидел профиль, такой знакомый. Ее глаза словно бы поймали луну, как глаза кошки, отражающие свет лампы. - Майкл, пожалуйста! Они здесь, внизу. Они учуяли меня. Впусти меня! Он был парализован. Она скорчилась на подоконнике, будто готовый к прыжку зверь. И от жуткого сияния ее глаза казались глазами дьявола. Лунный свет вылепил из ее лица свирепый череп, светло-темный с разметанными вокруг волосами. - _Пожалуйста_! Мольба в ее голосе вывела его из оцепенения. Он спрыгнул с постели и стал дергать задвижку. В лице по ту сторону стекла, всего в дюйме от него, был страх, было нетерпение... но и еще что-то. Торжество? Он поднял раму, и тотчас в комнату ворвалась буря, радостно ударясь в стены. Глаза Котт были устремлены на него, как две немигающие свечи. "В мире есть вещи хуже, чем грешники". Почему он вдруг так испугался, дрожал от ужаса и холода, а она скорчилась на подоконнике, словно готовая прыгнуть на него? - Ты должен пригласить меня войти, Майкл. - Что? - Это старый дом, и вера в нем крепка, я не могу войти, если ты меня не пригласишь. Попроси меня войти. Быстрее! "Я падшая женщина. Я повинна в смертном грехе, Майкл". Почему это пришло ему в голову? - Майкл! Попроси меня войти. - Ну так войди. Я... я приглашаю тебя войти. Она перелетела через подоконник и со стуком опустила раму. И немедленно буря отступила, превратилась в отдаленный рев над крышей. Майкл тихонько отступал к кровати, пока не уперся в изголовье. Глаза у нее все еще были зелеными и светились. Черная грива падала ей на лицо, и она казалась каким-то гладким хищником. От нее исходил сильный мускусный запах, опьянявший, как вино. Где-то в дальнем уголке сознания Майкла тихий спокойный голос спросил, какое существо он пригласил войти в дом своего деда и бабушки. Она на четвереньках поползла по постели, лунный свет падал в окно позади нее, глаза горели, но по мере того, как она удалялась от окна, огонь в них угас. Она улыбалась ему, блестя белыми зубами. Она прильнула к нему, щекоча волосами его лицо, нагнула голову, лизнула его шею, впилась губами в его рот, так что он почувствовал твердость ее зубов. Его окружал ее запах, пьянил. - Я сказала тебе, что вернусь, - голос у нее был почти мурлыканьем. - Кто снаружи? Кто за тобой гонится? Волки? - Да. Они бродят по границе твоего мира. И гнались за мной от опушки. Но это неважно. Тут я в безопасности. Переступить порог им не дано. Я должна остаться здесь до утра, Майкл. Она расстегнула его пижаму, поцеловала в грудь, двигалась на нем, и восхитительное напряжение накапливалось, точно заряд статического электричества. Он услышал волчий вой во дворе... или это просто завыла буря? Он напрягся, но Котт успокоила его тихим шепотом. Быстрым движением она стянула балахон с плеч, и он увидел темные кружки сосков на бледной коже, пупок - мазок в темной ложбинке мышц ее живота. Она похудела - кости таза торчали, и можно было пересчитать все ребра. Он провел по ним ладонью, ощущая жесткость костей. - Ты здорова, Котт? Она помолчала, улыбаясь - настоящей, уже не хищной улыбкой. И коснулась его носа указательным пальцем. - Странные времена, Майкл. Для всех. По Ту Сторону все в движении, все неспокойно. - Ты возьмешь меня туда снова? Я хочу увидеть все сам. Я хочу вернуться туда. Она словно бы снова сразу устала. Электричество исчезло. Ее кожа холодила его ладонь. - Дай мне выспаться, дай мне лечь рядом с тобой. Он представил себе утро и бабушку. Завтра ведь школьный день. И снова его охватило ощущение, что он в клетке. Он уложил Котт рядом с собой и накрылся вместе с ней одеялом. Она придвинулась к нему, и черные волосы легли ему на шею и плечо. - На заре меня не будет, - сказала она тихо. Она снова исчезнет. - Надолго? Когда ты вернешься? Она что-то сонно пробормотала. Во дворе хлопнула дверь конюшни. Муллан вернулся в дом. Ветер превратился в воющего баньши, метался между зданиями, бился в его окно. - Котт, я пойду с тобой. Я хочу уйти. Я не хочу больше здесь оставаться. Котт! Она уже спала. Он поцеловал ее в затылок. Ее лицо пряталось у него на плече, и он не увидел улыбки. Был самый черный час перед рассветом, ветер все еще бушевал вокруг фермы. Майкл одевался при свете свечи. Котт сидела голая на постели, обхватив руками колени, и смотрела на него. Он заботливо выбирал одежду. Теплая куртка и брюки, толстые носки, крепкие сапоги. И думал о деде, о бабушке, о Муллане, о Шоне - и даже о тете Рейчел. - Я ведь вернусь прежде, чем они узнают, что я уходил, правда, Котт? Она пожала плечами и натянула через голову балахон. И тут он подумал о Розе и ее дьявольской улыбке, такой похожей на улыбку этой девушки. Где она? Где то место по другую сторону сущего, где она еще живет, еще следит за ним? Может быть, в каком-то ином аду. Вот еще причина, чтобы отправиться туда. Котт поцеловала его, сжав его лицо в длинных пальцах, скользнув губами по его векам. - Идем. Волки все еще могут бродить тут. Нам надо поторопиться. Они вместе вышли на площадку. Котт бесшумно скользила по половицам, сапоги Майкла стучали так, что он вздрагивал. Однако буря заглушала все посторонние звуки. Дождевые тучи унеслись прочь, но ветер терзал деревья у реки. Даже отсюда они слышали, как хлещут ветки и скрипят стволы. Вниз в кухню, оставив спящих наверху. На решетке плиты тлели угли, рядом была развешена одежда для просушки. Майкл вздрогнул при мысли, что оставит безопасность и тепло дома и выйдет наружу в воющую ночь. Он забрал старый клеенчатый плащ, который подарил ему дед, ягдташ и разные предметы, которые должны были облегчить жизнь в Ином Месте: спички, нож, свечи, мыло (Котт подняла брови) и дробовик с коробкой патронов (Котт нахмурилась). Котт вошла в кладовую и начала рыться там, позвякивая и шурша. - Что ты делаешь? - спросил он свистящим шепотом. Она вышла с чугунной сковородкой, большим битком набитым мешком и куском бечевки, который сложила наподобие пращи. - Собрала провизию. Ну-ка, возьми, а я погляжу, что за дверью. Он согнулся под тяжестью и беззвучно выругался. Котт открыла заднюю дверь дюймов на шесть и осторожно выглянула наружу. Ветер отбросил волосы с ее лба. Мрак голубел, ночь уступала место утру, небо совсем очистилось от туч. - По-моему, они ушли, - сказала она наконец. - Можно идти. - Ты уверена? - его вдруг охватила неуверенность, он подумал, что это его последний шанс, то место, где дорога раздваивается раз и навсегда. Если он выйдет за дверь, уютная кухня уже не будет по-прежнему безопасной, его мир изменится. - Идем же, Майкл! Котт уже вышла наружу, ее волосы развевались и метались, словно живое существо, а ветер раздувал балахон вокруг ее ног. Во дворе кружили и летали листья, будто пепел старого костра, а шум леса под ветром сливался в непрерывный рев. - Ну ладно, ладно, - он вышел наружу, и ветер захлопнул за ним дверь. Они пошли через двор, прищуривая глаза. Он вспомнил дикие дебри, которые мельком видел один раз, огромную пустую чащу, и ему в голову пришла сумасшедшая мысль. - Одну минутку, Котт, - закричал он под вой бури. - Что? Он с лязгом отодвинул засов на дверях конюшни, и его обдало теплом лошадей и сена. Внутри невидимая Мечта ударила копытом. - Мы возьмем с собой лошадь, Котт. Будем ездить на ней там. - Майкл, погоди... Но он был весь во власти своего плана. Он схватил уздечку, седло, сунул большой палец в рот кобылке, чтобы разомкнуть ее зубы и вставить мундштук. Нетерпение Котт заразило его, и он торопился. Как захватывающе было делать все это! Головокружительное приключение! Все его сомнения рассеялись. Он смеялся, седлая удивленную кобылку, туго затянул подпругу и вывел ее во двор, где бушевал ветер. Светало, густая синева неба побелела над горами. Скоро разгорится заря, и проснется его дед, если еще не встал. Котт собрала вещи Майкла, и они зарысили со двора, как пьяные воры. Кобылка вскидывала голову, стараясь выдернуть поводья из рук Майкла. Она словно чуяла, чем все это кончится. - Куда мы? - спросил Майкл. - К мосту. Под ним самый простой путь. Мост! - Но, Котт... Она словно не услышала и, как гонимый ветром лист, побежала к низине, где ревели деревья и река вскипала белой пеной в полумраке. - Черт подери, Котт! - он кинулся за ней, а кобылка гарцевала у него за плечом. По мокрой траве луга бежать было труднее. Он не закрыл за собой ворота - нечто немыслимое! - но Котт уже была неясным пятном среди деревьев, оставив его далеко позади. - Подожди! Он выругался, сунул ногу в стремя и вскочил в седло, а Мечта в растерянности описала круг. Тогда он ударил ее каблуками и выкрикнул что-то невнятное. Кобылка рванулась к деревьям галопом, и они надвигались, как стена, но он не натянул поводья, а пригнулся к ее шее, когда первые ветки захлестали у него над головой, обдирая лицо сучками и колючками. И понукал ее бежать быстрее. Земля резко ушла вниз, и кобылка съехала по крутому склону, почти присев на задние ноги, короткими прыжками переносясь через пни и упавшие стволы. Майкл дал ей волю. Она прижала уши, сверкали белки ее глаз. Копыта скользили и срывались на глине и палых листьях. Затем она дернулась и изогнулась. Секунда свободного падения, фонтан белых ледяных брызг вокруг них, и вода захлестнула его по пах. Они были в глубокой части реки, и течение увлекало их туда, где вырисовывался мост, такой же массивный и суровый, как подъемный мост крепости. Вода исчезала в его пасти. Мечта плыла, задрав морду, вода бурлила у ее шеи. Майкл соскользнул с седла и уцепился за гриву, чувствуя, как окостеневает его тело. Он грязно выругался сквозь стучащие зубы: Котт бросила его, заманила сюда, чтобы утопить. И увидел ее на берегу. Его вещи были привязаны у нее на поясе, и она нырнула в беснующуюся реку. Котт! Но она уже цеплялась за седло, а волосы облепляли ей лицо, точно водоросли. Он завопил, перекрикивая шум реки и ветра. - Куда ты делась? Почему убежала вперед? Она махнула рукой на западный берег. Он смигнул воду с глаз и увидел среди деревьев на фоне бледнеющего неба голову Всадника. Он следил за ними. - Снятый Боже! Но они уже пронеслись мимо, течение увлекало их вперед под темные своды моста в другой мир.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИНОЕ МЕСТО *  10 Он несколько минут лежал, следя за узорами, которые лучи автомобильных фар отбрасывали на потолок, прислушиваясь к шуму моторов и людским голосам даже в такой поздний час - к звукам большого города. В постели он был один. Тактично с ее стороны уйти до утра, когда положение могло стать неловким... Конечно, при условии, что его бумажник не исчез вместе с ней. Нет, не исчез. Он прошлепал босыми ногами через крохотную комнатушку и чуть отодвинул штору, другой рукой нащупывая сигареты на комоде. В комнате было жарко, под мышками пощипывал пот. Но если открыть окно, шум машин перейдет в грохот, а душный воздух освежат выхлопные газы. Уж лучше вариться в собственном соку. Даже и сейчас эти ночные звуки не давали ему уснуть, а скрип на лестничной площадке заставлял его подскакивать на кровати. Опять этот сон! Вот что его разбудило. Он закурил сигарету и с облегчением затянулся сизым дымом. Пальцы у него тряслись, и на пол упала колбаска пепла. Столько времени прошло, а сон все тот же... Сколько миновало лет? Он запустил пятерню в волосы. Все еще не протрезвел, во рту сухо и кисло. На мгновение он пожалел, что голова у него такая крепкая. Эти алкогольные развлечения обходятся дорого, и, Бог свидетель, они ему не по карману. Он смутно чувствовал, что и со здоровьем у него неладно. Утренний кашель... и последнее время, поднимаясь по лестнице, пробуя бежать трусцой, он что-то слишком часто задыхается. Может, все дело в городе. Он дышит им днем и ночью, глотает бетонную пыль и смог, и кровь у него словно густеет и еле ползет по артериям. Иногда ему чудилось, что стоит уехать, вернуться к деревьям, траве, молодым росткам, и он все выкашлянет и вновь станет восемнадцатилетним. Что за фантазия! Но под древесными ветвями, вспомнил он, были густые тени, а там ночью светила только луна - "волчье солнце", как называла ее Котт. Он отошел от окна, плюхнулся на кровать, уже жалея, что глупая девчонка не осталась с ним на глухие часы ночи, чтобы обнимать его и болтать всякую чепуху до зари. И нечестно было заподозрить, что она могла его обокрасть. Довольно милая, молодая, чуть-чуть доверчивая. Подцепили его на крючок в баре ее темные глаза, от которых волосы зашевелились на затылке. Очередное ложное узнавание. Подшить ко всем прежним. Он всегда ловился на определенное выражение лица, изгиб бровей, цвет волос. Это перешло в привычку. Как бишь ее звали? Неважно. То имя слишком крепко засело у него в голове. То лицо, та насмешливая улыбка. Чеширский Кот и его путешествие по Стране Чудес. Ее нет. Он оставил ее там, смотрел, как ее фигура уменьшается и уменьшается, пока он уносился прочь. Назад в свой мир. Она водила его по чужим краям, по страшному месту, которое чуть не убило их обоих. И вот он видит этот сон. Этот жуткий сон, переносящий его в детство и в другой мир. Черт, как он ненавидит темноту, широкие просторы. Только в ярких огнях и хаосе города он чувствует себя более или менее в безопасности. Даже сейчас. Но как странно, как пугающе вдруг обнаружить, что воспоминания возвращаются с такой ясностью, с такой быстротой. Он вспоминал то, что считал давно забытым или надежно заблокированным. Очень странно и непонятно. И еще тоска. Он толком не знал, что именно в прошлом наложило на него такую печать, направило его брести по этой дороге все дальнейшие годы. Возможно, все сводится к простой немыслимости этого. Прожить жизнь дважды, состариться во второй раз. Он угрюмо улыбнулся. Сознание мужчины в теле мальчика. Не исключено. А может быть, причина в том, что он видел и что делал. Убивал. Или воспоминание о Котт. И вновь возникло ее лицо. Он снова затянулся. Года, потраченные на то, чтобы забыть, на отрицание, что это вообще было (и Бог свидетель, это же могло быть только сном), но деваться от кошмара было некуда. Лицо брата Неньяна перед тем, как он умер. Ужас того дня. С памятью нельзя договориться, думал он. Все козыри у нее. И никакие сделки невозможны. Он посмотрел на свои часы. Почти три. До рассвета меньше двух часов, а утром надо идти на работу. Обхохочешься. Но в бутылке, заметил он, осталось немного виски. Есть чем оглушить сознание. Он допил бутылку тремя глотками: огненная жидкость обожгла ему глотку и зажгла внутренности. Так-то лучше. В самый раз. Он снова лег и нахмурился. Он действительно сумел вечером или просто заснул, и потому она и ушла так быстро? Он не помнил, и все тут, черт подери. А, пропади оно все пропадом! Еще одно безымянное лицо и еще одна бессонная ночь. Вой полицейских сирен под окном, затихающий дальше по улицам. Звон разбитой бутылки, хохот, топот бегущих ног. Все это происходит, подумал он смутно. Все это здесь. Он вспомнил ледяную воду, кобылку, отряхивающуюся, точно собака. Вспомнил сияющее лицо Котт, и то, как первая заря разгоралась над лесами и холмами другого мира. - Мы тут, - сказала она. - Вернулись назад. Он с трудом поднялся на ноги. Холодная вода хлюпала в сапогах, скатывалась по спине. Его начинала бить дрожь. Ведь они стояли в тени деревьев, и солнце было лишь ярким осколком, запутавшимся в кронах. Ночная прохлада наполняла низину у плещущейся реки. Рядом Мечта встряхнулась, обдав их каплями. Вид у нее был ошалелый. Они, казалось, выбрались из пещеры. Река тут текла спокойно, не то что там, откуда они сюда попали, почти без ряби огибала камни и корни, безмятежно журчала что-то самой себе. Пещера была темной, глубокой, как пасть моста по ту ее сторону. Было в ней что-то зловещее. - Идем, - сказала Котт, - не то мы совсем замерзнем. Она зашагала, а дробовик Майкла, мешок и остальное свисали с ее худеньких плеч, с волос капала вода. Майкл молча взял кобылку под уздцы и пошел следом, а в сапогах у него чмокала ледяная жижа. Они взобрались по крутому склону, заросшему соснами. Ноги мягко погружались в ковер сухой хвои. В небе бесшумно всходило огромное солнце, между стволами деревьев хлынул свет, прозрачный как стекло, четко вырисовывая мельчайшие детали блеском и тенями. В лесу стояла тишина. Ее нарушали только их тяжелые шаги и дыхание. Тишина оглушительно жужжала в ушах Майкла. Пожалуй, среди высоких вершин шуршал ветерок, но и все. Они добрались до верха склона. Мечта фыркнула и втянула ноздрями пронизанный светом воздух. Они стояли у края словно бы бесконечного простора. Деревья поредели, отступили - лишь рощицы были разбросаны по огромному пространству холмистых гряд и долин, простиравшемуся миль на тридцать под углом к восходящему солнцу. А там деревья, перегруппировавшись, вновь образовали дремучий лес на южных склонах, куда хватал глаз. В лощинах колыхались знамена туманов, шириной в милю. Заря вызолотила их, превратила в мерцающую дымку, так что казалось, будто лес дымится на солнце. Туман и дымка превращали холмы в силуэты, а воздух был так прозрачен, что Майкл словно различал не только поляны и прогалины, но и отдельные деревья. Словно разглядываешь в лупу тщательно выписанную картину. - Веолдвид, - сказала Котт. - Что? - Дикий Лес, Майкл. Он тянется отсюда, почти нетронутый, отсюда и до высочайших гор на юге. У их подножья к нему примыкает Волчий Край, скверное место, где властвуют человековолки, а среди деревьев таятся другие существа, не менее опасные. Я уже говорила тебе о людях, обитающих в лесу: племена, жители деревень, странники. И, конечно, древесный народ - вирим. Сквозь сосны пробрался ветер, и Майкл снова задрожал. - А Всадник? Что помешает ему последовать за нами тем же путем и нагнать нас? Котт покачала головой. - Не думаю, что он хочет схватить нас. Он следит, но всегда держится в стороне. Пока он только наблюдает. А действуют за него волки и другие такие же его прислужники. - Замечательно! - буркнул Майкл, но почему-то им овладела непонятная бодрость. Собственно, даже раньше, чем они поднялись сюда, но теперь она обрела силу. Может быть, причиной был хрустальный воздух, игра света в росе. Или запах сосновой смолы, и гигантская панорама у его ног, оживающая в лучах восходящего солнца, будто это было самое первое ее утро, и видели его только они с Котт. Ему хотелось запеть, но он ограничился тем, что поцеловал Котт в холодные губы и был вознагражден ее незабываемой улыбкой. - Мы тут совсем заледенеем. По-моему, нам сейчас нужен костер и какой-нибудь завтрак. Что скажешь? Он радостно кивнул, и они спустились туда, где деревья обещали приют и много хвороста. Не поросенок на вертеле, но почти то же самое: скворчащая на сковородке грудинка и хлеб, чтобы собирать жир. У Майкла хватило благоразумия положить спички в герметически закрывающуюся жестянку, а валяющийся повсюду хворост был сухим, точно трут. Высокое жаркое пламя их костра было почти бездымным. Вокруг они воткнули палки и повесили сушиться одежду, а сами сидели голые, купаясь в тепле, а кобылка умиротворенно паслась рядом. Везде кругом царило полное безлюдие. Птицы были - Майкл узнал песню и дрозда и реполова, - и заяц присел на задние лапы, разглядывая их. Но никаких признаков людей. Ни дорог, ни дыма, ни шума. - Ни уроков! - весело сказал Майкл. - Ни алгебры, ни тригонометрии, ни грамматики. Котт вопросительно вздернула темную бровь, но она возилась с грудинкой, морщась, когда капельки плюющегося жира попадали ей на кожу. - Я свободен! - продолжал Майкл. - И могу делать, что захочу. - В таком случае можешь помочь мне, - сообщила ему Котт. - Подержи-ка сковородку. Ну вот, почти готова. Они завтракали в необъятной тишине, протирая сковородку кусками хлеба, чувствуя себя королями. На соседнем дереве щебетал щегол, а потом набрался смелости и спорхнул на землю возле их ног в поисках крошек. Майкл вспугнул его, внезапно засмеявшись. Он стоял, согретый огнем, над головой у него был синий купол неба, трава между пальцами ног приятно их холодила. Он чувствовал себя полным сил, непобедимым, и каждый глоток воздуха казался вкусным, как родниковая вода. Котт посмотрела на него, откинув голову, и засмеялась. Он прыгнул на нее, хихикая они покатились по росе и занялись любовью так, словно это был обычный способ избавиться от избытка энергии - быстро и бездумно. - Так куда? - спросил он, когда они лежали уже спокойно. Она прижалась головой к его груди. - Куда теперь? - Куда ты захочешь. Куда угодно. Куда угодно! Он может прожить целую жизнь здесь, в этом месте, а потом вернуться домой в то самое утро, когда ушел оттуда. Времени у них хоть отбавляй. - Котт, ты ведь знаешь, где мы? Знаешь эти места? - Мы в холмах к северу от Дикого Леса, далеко от всех селений. Я не решаю, куда выводят двери. Мост с твоей стороны, как и эта пещера, соответствующая ему в этом мире, постоянны, но остальные перемещаются, пропадают, исчезают, возникают вновь без всяких видимых причин. Пользоваться ими - всегда риск. - Ну а чтобы попасть назад? - спросил Майкл с невольной тревогой. - Чтобы вернуться в то же самое место и время, нам надо будет проплыть через пещеру назад. И мы выберемся из-под моста в твоем мире. Это его успокоило. Майкл взглянул в пустое небо. В воздухе веяло прохладой, дыханием осени, от которого его не мог уберечь даже пылающий огонь, хотя Котт была теплой и прижималась к нему. Поблизости Мечта щипала траву, будто паслась на лугу дома. В этом было что-то непонятно утешительное. День они провели под кровом деревьев, высушивая одежду, прикидывая, насколько хватит их припасов, решая, куда им направиться и чем заняться. У Майкла возникло странное ощущение, что он здесь не просто для того, чтобы странствовать и развлекаться. За всем этим крылась какая-то причина, и он не сомневался, что в свой час она станет явной. - Да ты же прямо-таки очистила чертову кладовую, - сказал он Котт, когда день незаметно сменился сумерками, и над горизонтом, ярко сияя, взошла вечерняя звезда. Он рылся в мешке, который она унесла с фермы. Грудинка и хлеб, яблоки и джем, сыр, овсяные лепешки и яблочный пирог - особая гордость его бабушки. - А чая нет, - сказал он. - Что мы будем пить? - Воду, а что же еще? - Угу... Э-эй! Минутку, Котт! Это уже воровство. Она бросила на него невинный взгляд, натягивая брюки его дяди Шона. Рядом лежала одна из его старых рубашек с открытым воротом. - Мне нужно во что-то переодеться, Майкл, - она застегнула брюки над пупком и перепоясалась бечевкой. Когда она нагнулась за рубашкой, ее груди колыхнулись, и она ответила лукавой улыбкой на пристальный взгляд Майкла. - Веди себя прилично, миленький. Майкл буркнул что-то о бесстыдстве, потом покачал головой и отошел от костра, чтобы повести кобылку ближе к свету. Со всех сторон к ним подбиралась тьма. Внезапно он словно увидел перед собой Котт в красивом платье, в туфлях, со шляпкой на голове. Но лицо под полями шляпки было лицом Розы. Потом он понял, что не знает, вообразил ли он действительно Розу. Для него их лица слились в одно, и это его встревожило. Мечта потерлась о него носом, а он сунул ей огрызок яблока пожевать и расчесал пальцами ее гриву. Всегда такая нервная, она вела себя на удивление спокойно. Может быть, причиной была тишина вокруг, хотя уже начал подниматься ветер. Майкл слышал, как он посвистывает среди ветвей. На юге распахивался простор пустоты - ни огней, ни машин, только уже поухивали совы, просыпаясь. Муллану тут понравилось бы. Это были их края до того, как Человек наложил на них свою печать, - красивые, нетронутые. Но и опасные, напомнил он себе. Странные существа бродили здесь при лунном свете. Этого не следовало забывать. - Мы тут в безопасности? - спросил он Котт, вернувшись к костру. - Или надо ночью дежурить? Она подогревала разломавшийся пирог на сковородке, оставшейся жирной после завтрака, и в ночном воздухе аппетитно пахло яблоками. - Тут мы можем быть спокойны. Остерегаться нам нужно в лесу, пора бы тебе знать, - она откинула голову, глядя на синий полог ночи за ветвями рощи. - Но здесь нам ничто не грозит, если ты не боишься сов. Он сел рядом с ней, и они вместе принялись, обжигая пальцы, брать кусочки пирога и кормить друг друга. От новой одежды Котт исходил запах его дома даже после купания в реке. Запах мыла и утюжки. Ее собственный, сочный (если это было подходящим словом), поднимался из открытого ворота, такой же неуместный, как волк в гостиной. Наевшись, они легли на седло Мечты вместо подушки, укрылись потником, а перед глазами у них плясали и потрескивали языки пламени. - Завтра мы отправимся в Дикий Лес, - пробормотала Котт в плечо Майкла. - Под настоящие деревья. Майкл зевнул. Он чувствовал себя захмелевшим от чистого воздуха. Дым костра и яблочный пирог, лошадь и выглаженное полотно - благоухание это было лучше всякой колыбельной. - Как скажешь, - ответил он ей и тут же заснул. Утром волосы у них заиндевели, а все вокруг превратилось в хрупкую белую сказку, сверкающую в солнечных лучах. Майкл, весь дрожа, подпрыгивал, чтобы согреться, а Котт ворчала, лишившись тепла его тела под боком. Она неодобрительно следила за ним, высунув порозовевший кончик носа из-под потника. - Разведи же костер, Майкл, ради всего святого. И перестань прыгать, будто лягушка на раскаленных камнях. Зубы у него стучали так, что он не сумел выговорить ни слова, белое облако его дыхания повисало в воздухе, точно пар. Он присел на корточки и начал дуть на дотлевающие угольки в куче золы. Однако пришлось истратить драгоценную спичку. - Готово, - сказал он Котт. - Можешь вылезать. А утро чудесное! - Такое чудесное, что у собаки хвост отмерзнет. И пока иней не сойдет, я буду лежать тут. Майкл пожал плечами и обернулся к Мечте, которая, казалось, отлично перенесла испытания предыдущего дня, и стояла, глядя на юг, - туда, где холмы застилал осеребренный инеем ковер деревьев. Дикий Лес. Его обвили руки Котт, холодные пальцы сцепились у него на животе, ее теплое дыхание обдало его ухо. - Он дикий, Майкл. Мы должны все время помнить об этом. Он не похож на леса в твоем мире. Человек тут не владыка. В дремучих лесах есть существа древнее, чем он, и не все они относятся к нему дружелюбно, - она поцеловала его в шею, где зашевелились волоски. - Что ты такое, Котт? Ты тоже одна из них, подмененная, или что? Она отпустила руки. - Не твое дело, - она вернулась к костру. - Лучше оседлай свою скотину. Нам сегодня предстоит немалый путь. Он смотрел, как она оттирает сковородку пучком обледенелой травы. - Ты знаешь, почему я здесь, Котт? Почему все это происходит со мной? Она замерла и несколько секунд посасывала губы. - Я знаю, что у Всадника есть с тобой какая-то связь. Ему что-то нужно от тебя. - Что? - Откуда мне знать? Нельзя сказать, что мы с ним так уж часто чешем вместе языки, - она словно бы собиралась добавить что-то, но затем плотно сжала губы. - Кто он? - Дьявол. - Ты в этом уверена, Котт? Ты знаешь, что такое Дьявол? В ее обращенных к нему глазах отразилось солнце, они были зеленые, будто изумруды с крохотными точками зрачков. - Некоторые говорят, что он отец всех вирим в Диком Лесу, что мы его дети. Так говорят деревенские жители. - Вирим? - повторил он вопросительно. - Ты кое-кого уже встречал. Тролли. Человековолки. Все они вирим. Помнишь утро, когда я убила поросенка? Они следили за тобой, древесный народ, но оставили тебя в покое, потому что с тобой была я. Он вспомнил ухающий смех в ветвях, паучьи руки и ноги, мелькнувшее треугольное лицо. - Так кто же ты, Котт? Ты выглядишь такой же, как я. Обыкновенной. По большей части, добавил он про себя. - Я одна из них, Майкл. Я тоже принадлежу этому краю. Его сок течет в моих жилах. Древесный сок и древняя магия - вот то, из чего я создана. Я не знаю, когда родилась или... или от кого, какой был мой дом и сколько времени я живу на земле, - несколько секунд она смотрела на свои тонкие руки. - Есть и другие такие, как я. Деревенские жители называют нас призраками, подмененными. Они избегают нас, чуть только обнаружат нашу истинную природу. Но когда ты здесь, я - настоящая, насколько это возможно. Я люблю тебя Майкл. Разве этого недостаточно? От слез ее глаза загорелись зеленым огнем. Майкл растерянно нагнулся и обнял ее. Она была настоящая. Его руки сжимали мышцы и кости. Теплая плоть и кровь. И он пойдет с ней хоть до порога смерти, если будет надо. Они по очереди ехали на Мечте на юг - кто-то широко шагал по мокрой траве холмов рядом с кобылкой, кто-то важно восседал на ней. Солнце поднималось все выше и становилось все теплее. Ясный, солнечный, просто сентябрьский день. Среди холмов группами бродили и паслись олени, вверху проносились пустельги, в траве шмыгали зайцы, удирая при их приближении. - А людей нет, - сказал Майкл. Как-то странно было видеть, что такую отличную землю никто не обрабатывает. Ни живых изгородей, ни полей. Это вновь и вновь изумляло его. - Так далеко на севере никто не живет, потому что именно здесь находится большинство дверей между этим миром и другими. По временам из леса появляются странные существа - не только люди вроде лесных братьев, но и невиданные звери. Для людей, живущих в лесу, эта область - средоточие колдовства. Майкл покачал головой, сдвинув брови. - В чем дело? - спросила Котт. - Теперь я знаю, откуда взялись феи и все прочие. Они отсюда - древесный народ, как ты их называешь, и волки-оборотни и еще всякие. Дома они слывут мифическими созданиями, но они отсюда, ясно как день. - Ясно как день, - повторила Котт рассеянно, вглядываясь в темную линию леса на южном горизонте. Вот так они путешествовали до вечера, грызя на ходу овсяные лепешки, запивая их водой из ручьев. Котт умудрилась в мгновение ока выхватить из воды форель - Майкл только рот разинул. Муллан всегда утверждал, что это возможно, но он не верил. Тени начали удлиняться, смеркалось, и они остановились на ночлег в первых пределах Дикого Леса. Под деревьями непроницаемый мрак нарушался только светляками, да голубоватым сиянием гнилушек, и Майкл боязливо насторожился. Он зарядил дробовик, не обращая внимания на сердитые взгляды Котт, и они поужинали форелью с остатками хлеба и сыра. Потом легли у костра, крепко обнявшись, и слушали лесные шумы, а Мечта нервно била копытами и нюхала полный запахов воздух. - Они здесь, Майкл, - сказала Котт. - Что? Кто? - его рука рванулась к дробовику, но она схватила его за запястье и прижала к земле с неожиданной силой. - Тише, милый. Пока я тут, с тобой ничего не случится. - Но кто они, Котт? Она не ответила. Волосы у него на голове встали дыбом, а удары сердца эхом отдавались в горле. Он зашептал "Отче наш". Котт заерзала словно от боли. - Нет. Не надо этого. Молчи! - она положила ладонь ему на губы. В деревьях послышался шум, словно ветки всколыхнул внезапный порыв ветра. - Меркади! - тихо позвала Котт. - Я здесь, сестрица, - донесся из темноты голос, от которого Майкл подскочил. И сразу же кругом послышались смешки, хихиканье - и пронзительные, как у маленького ребенка, и басистые. - Что ты натворила, сестрица? - сказал один. - С кем она только не водится! - фыркнул другой. - Нет, вы посмотрите, как он глазами сверкает, - вставил третий. - От него несет железом, - буркнул бас, и вновь воцарилась тишина. Но Майклу казалось, что он слышит шуршание, шелест, звуки движения в темноте. И там были глаза, десятки и десятки, за границей света, отбрасываемого костром. Одни были большие с бильярдные шары, другие мерцали, как светляки. Они непрерывно двигались, подмаргивали ему и подмигивали. Он ошеломленно оглядывался и понял, что они смотрят на него сверху, с деревьев. Ветка мелькнула в свете костра и ударила его по голове, вызвав веселые смешки. Котт крепко его обняла. - Оставьте его в покое. Он мой! Что-то дернуло его за щиколотку. Он успел заметить что-то вроде паука величиной с ребенка. Новый взрыв смеха. - Прекрати, Меркади! - крикнула Котт, и ее глаза засверкали, как у них. - Оставьте его в покое. - В какую игру ты играешь, сестрица Катерина? - спросил Меркади голосом высоким, как звуки тростниковой флейты. - Почему ты привела в Дикий Лес смертного, носящего железо? Мы тебя так ничему и не научили? - Я возьму его глаза, - заявил другой голос. - А я - его зубы. Красивое будет ожерелье. - Нет, - твердо заявила Котт. - Он из того места, которое породило лысоголовых людей. Я чую. Между древесных стволов разнеслось долгое общее рычание. Майкл вырвался из объятий Котт и вскочил на ноги. Инстинкт подстегивал его обратиться в бегство, но не успел он сделать и шага, как что-то просвистело у него над головой, и петля аркана прижала его руки к туловищу. Его втащили в темноту под насмешливые вопли и визг, а у него за спиной что-то в бешенстве кричала Котт. Он упал головой вперед, нос и рот наполнились смрадными запахами перегноя. Он пытался вырваться, а костлявые пальцы щипали, дергали, таскали за уши, тыкали в глаза. К его испугу теперь примешалась ярость, он сумел встать на колени и закричал на своих мучителей. Вокруг грянул смех, точно перезвон бубенцов, и его снова швырнули на землю. Его лоб ударился о корень, в голове точно вспыхнул фейерверк, ноздри ощутили запах крови. Он охнул от боли, и ему показалось, что у него на спине ребенок отбивает чечетку. Потом раздался вопль, и невидимый танцор исчез с его спины. Руки помогли ему встать - осторожно, но с силой, которой нельзя было сопротивляться. Он замигал, смаргивая с глаз слезы, и обрел способность видеть. Котт держала брызжущую огнем ветку из костра, ее глаза горели гневом, черные брови сошлись на переносице, как две грозовые тучи. Рядом с ней была нелепая фигура, похожая на пугало в три фута высотой. Черная кожа, глаза - две раскосые щелки, горящие зеленым светом, острый нос крючком, длинные узкие уши, копна курчавых волос, тонких, как нити мха. На нем была грубая одежда из дубленой кожи, украшенная полосками меха, рядами сверкающих бусин, кусками кварца и янтаря и маленькими черепами, - видимо, землероек, кротов, белок и полевок. От него душно пахло перегноем и сырой землей - дыханием осени, самим лесом. Майкл покосился на руки, которые его поддерживали. Массивные, волосатые, четырехпалые, с толстыми острыми ногтями, больше похожими на когти. Он извернул шею и посмотрел вверх - еще вверх - на широкое безобразное лицо с могучим носом, двумя глазами-фонарями и мокрой нижней губой, отогнутой двумя торчащими клыками. - Иисус, Пресвятая Дева и Иосиф! - охнул он. - Я Меркади, - сказал маленький, ухмыляясь так, что Майкл увидел ровные желтые зубы, которые, казалось, тянулись от одного заостренного уха до другого. - А моего друга зовут Двармо, добряк, хоть, может, умом и не блещет. Сестрица Катерина убедила нас, что с тобой следует обходиться почтительнее. Он кивнул великану позади Майкла. Петля расслабилась и упала на землю. - И еще она убедила нас, что вам может понадобиться в Диком Лесу какая-никакая помощь, а потому, думается, надо нам попить, поесть и поразмыслить, а может, и об заклад побиться, когда плоть ублаготворится? Что скажешь ты, высокий человек? Котт рядом с Меркади сосредоточенно хмурилась, будто желая что-то сказать, но ветка в ее руке то вспыхивала, то почти угасала, мешая свет и тени между деревьев, и уловить выражение ее лица было трудно. Майкл пощупал отпечатки подошв у себя на спине. - Ну, хорошо. Усмешка стала еще шире - от лица Меркади словно бы остались только насмешливо оскаленные зубы и горящие щелки глаз. - В таком случае мы приглашаем вас в свое жилище (в темноте забормотали голоса и тут же стихли) и предлагаем вам гостеприимство Древесного Народа - тут он отвесил глубокий поклон, выставив вперед тощую ногу и почти коснувшись носом колена. Внезапно ветка в руке Котт погасла и осталось только зарево костра, почему-то далеко в стороне. В этом свете лицо Меркади казалось жутким, как у химеры. Он шагнул вперед и, согнув длинный указательный палец, сделал Майклу знак наклонить голову. - Ваша супруга тревожится из-за вас, знаете ли. Лучше не перечьте ей. Она хорошая девочка, но слишком уж порывистая, - он приложил указательный палец к носу и заговорщицки подмигнул Майклу. - Что? Но Меркади уже умчался вприпрыжку, восклицая: - Домой, домой, в Провал Висельников. Другие голоса подхватили его крик. Позади Майкла раздался глубокий бас Двармо, который смешливо посапывал, как добродушный медведь. Котт взяла Майкла за руку. - Котт, что происходит? Кто эти люди? Они тебя знают! _Сестра Катерина_! Она сжала его пальцы так, что кости хрустнули. - Они друзья, Майкл. Оставайся поближе ко мне, и с тобой ничего не случится. - _Домой, домой, в Провал Висельников!_ - Это обязательно, Котт? - суеверия, укоренившиеся в нем столь же глубоко, как и вера, комом встали у него в горле. Она остановилась, взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала в губы. - У нас нет выбора. - _Домой, домой, в Провал Висельников!_ 11 Феи! Вот чем должны были быть эти существа, только в книгах, которые читал Майкл, феи выглядели совсем иначе. У этих не было прозрачных крылышек, воздушных одеяний, тонких светлых рук. Совсем не девы-бабочки, подносящие чашечки с медвяной росой. Эти были костлявыми и гротескными, будто сошли с полотен Босха. Они скакали, прыгали и плясали на пути через черный лес, и Котт с Майклом шли словно по бредовой иллюстрации Рэкхема, которая выглядела еще более фантастичной из-за огоньков тысяч летающих светляков, которые кружили и вертелись прихотливыми группами, словно крохотные ожившие китайские фонарики. Гоблины, решил Майкл. Это гоблины. И тролли, добавил он мысленно, покосившись на массивную фигуру Двармо и его клыкастую улыбку. Меркади назвал Котт "Катериной". Они шли рука об руку несколько часов. Майкл вел на поводу кобылу. Фантастические спутники ее как будто совершенно не пугали, и она не шарахалась, даже когда самые буйные раскачивались на ветвях над самой ее головой. Словно для нее они не существовали. А вот Котт сжимала руку Майкла так, что ему было больно. Он бы поклялся, что она боится, если бы хоть раз заметил в ней страх прежде. А ведь она говорила, что это ее друзья. - Оставь лошадь тут, - приказал Меркади. - Что? - они остановились. От растерянности он почувствовал себя тупым, как нож, долго бывший в употреблении. - Оставь лошадь здесь. В Провал ей нет входа, она же создание солнца и всего такого. Послушайте, сэр, неужели вы столь невежественны? - Крепок умом, как молодой дубок, - сказал кто-то. - Поистине, олух. - Я не брошу ее тут, неизвестно где, - сказал Майкл разгорячаясь. Ему уже надоело быть мишенью насмешек. Котт взяла его за локоть. - С ней ничего не случится, Майкл. В пределах Провала ей ничего не угрожает. - Кроме магии крестов, латыни и святой воды! - пискнул чей-то голос. - Молчать! - крикнул Меркади и так разинул рот, что открылась темно-красная глотка. Вокруг плясало жутковатое сияние светляков, а воздух был напоен густым запахом свежевскопанной земли, как над новой могилой. Однако к нему примешивался сладковатый запах гниения, и Майкл невольно сморщил нос. - Я не вижу никакого Провала. Между деревьями заметался смех. - Где ему! - Откройте перед ним парадную дверь! Меркади вновь отвесил глубокий поклон, и светляки опоясали его виски, точно пылающая диадема. - Прошу у вас прощения. Наши манеры оставляют желать лучшего. Так дозвольте же мне первому приветствовать вас в Провале Висельников, Майкл... - он сделал вопросительную паузу. - Фей, - ответил Майкл, а локоть Котт врезался ему в ребра так, что у него перехватило дыхание. - Фей! - лицо Меркади стало странно задумчивым. - Очень подходящее имя для заклинаний. Интересно, в какой мере, - и его адские глаза посмотрели на Майкла взвешивающе и очень серьезно. - Теперь ты знаешь, как он зовется, Меркади, - прошипела Котт. - Он открыл свое имя в слепом доверии. Если ты этим злоупотребишь, клянусь, я с тобой посчитаюсь. Меркади протянул длинную руку. - Не бойся, Котт. Быть может, я об этой драме знаю побольше, чем ты, - он улыбнулся улыбкой почти по-человечески теплой. - Да откроется дверь! Наступила глубокая тишина, и за мерцанием светляков Майкл увидел, что они стоят перед невысоким холмом. Он был темным и обнаженным, на траве не виднелось ни единого опавшего листа, а на вершине торчало старое дерево. Его ствол был таким же круглым и широким, как стог сена. Ветви у вершины тянулись горизонтально, и под ними покачивались темные узлы, одни маленькие, другие большие, - и вот от них-то и тянуло запахом тления. Трупы. Люди - некоторые, наверное, дети, - но там же с огромных сучьев болтались собаки и кошки, овцы, даже лошадь, все равно разлагающиеся, почти скелеты. Между ними свисали длинные пряди мха и плети плюща, точно полосы разорванных черных саванов, а в траве Майкл различил бугры и холмики - останки других жертвоприношений, упавших с ветвей, как перезревшие плоды. Но появилось и что-то новое. Из самого холма ударил острый клинок света, точно заблудившийся солнечный луч. Донеслись звуки музыки, изящной, как переливы серебряных колокольчиков, а полоса света расширялась, яркие лучи обдали Майкла и остальных, отбросили от них в деревья длинные тени. Из холма поднялась дверь, осиянная светом, и все время, сводя с ума, звенела эта музыка, хватала за душу, манила... Майкл вошел в свет, не думая ни о чем, кроме музыки, и смутно сознавал, что вокруг него сомкнулась толпа, множество, со смехом приветствуя его... Он запомнил высокие стены, вздымающиеся в солнечном свете, белые, как мел. Парапеты, вьющиеся по ветру знамена, мужчины в сверкающих латах верхом на могучих конях. Мост через широкую искрящуюся реку, где плескались и ныряли девушки, как серебристые рыбы. И огромный зал, увешанный золотыми гобеленами и блестящим оружием. Хлеб, который он ел там, таял у него во рту, а сыченый мед огнем разливался в животе. И такие красивые люди - величественные, царственные. Меркади, мудрый король, седовласый, благообразный, с пальцами, унизанными перстнями и короной из бронзовых дубовых листьев на голове. Двармо - широкоплечий рыцарь, чьи черные кудри ниспадали на сияющий панцирь, - чокался с ним кубками и хохотал, как ураган. Знатные вельможи и дамы в одеяниях, отороченных горностаевым и бобровым мехом с узкими золотыми обручами на голове. Мужчины были могучими, смуглыми, женщины изящными и грациозными, как полуручные лани, и они бросали взгляды из-под ресниц на гостей Меркади. Только Котт осталась прежней - в украденной одежде, пахнущая потом и землей. Полуночные волосы обрамляли ее лицо, точно капюшон, а глаза были двумя изумрудами на лице, все еще покрытом копотью костра. Страна Чудес. Он нашел ее! Потом все словно утонуло в тумане. Он помнил, как привалился к Двармо, оба пьяные в дым, но хмель только кружил голову, развязал Майклу язык, сделал его речь легкой и свободной. Они стояли на стене у парапета и смотрели на море, на океан деревьев, простиравшийся за горизонт, окутанный золотистой дымкой, которой не было конца. У Майкла возникло ощущение, что он проник _глубже_, спустился по неведомому тоннелю в еще более далекое место, и внезапно он твердо понял, что таких мест существует бесконечное множество, - быть может, по одному на каждого мечтателя. Но мгновение это утонуло в смехе, в недоступной близости Котт. Это его немного отрезвило. - Где это место? Ему ответил король, Меркади. - В Диком Лесу, где же еще? - и он улыбнулся растерянности на лице Майкла. Глаза у Меркади были зелеными, как у Котт, но более темного, более мрачного оттенка, точно ряска на поверхности застойного пруда. - Представь себе мир в виде перчатки, - сказал он. - Одна перчатка, много пальцев, и каждый ведет в свою сторону, а сама перчатка предназначена облегать что-то, что много больше. Майкл не уловил тут никакого смысла, и его искрящаяся радость была омрачена недоумением. - Мир - это земля у тебя под ногами. Пока он остается там, ты можешь ходить по нему. Такая же дорога, как всякая другая, - это сказал Двармо. Он казался статуей, высеченной из серебра, а кубок, зажатый в огромном кулаке, выглядел не больше рюмки под вареное яйцо. Когда он улыбнулся, Майкл увидел, что клыки у него длиннее, чем следовало. Он смутно пожалел, что выпил столько меда на пиру. На пиру? - Кто может сказать, где ты находишься? - мягко спросил Меркади. - Некоторые говорят, что для каждой рассказанной или нерассказанной истории есть свой особый мир, что не существует ни "здесь", ни "сейчас", а только развертывание бесконечных возможностей, и каждая из них реальна в том или ином месте. - В таком случае, - сказал Двармо, похохатывая, - ошибок не бывает вовсе. Майкл уже ничего не понимал. Парапет, лес, его собеседники - они превращались в смутные колеблющиеся пятна, словно должны были претерпеть какую-то метаморфозу. Он с трудом отвел взгляд. - Котт! - хотя бы она была реальной, неменяющейся. В золотистом солнечном свете она выглядела суровой, как монахиня... как монахини, которые увезли Розу в черной машине. В черной машине в тот вечер, а за рулем сидел высокий священник... Роза. Он не мог вспомнить лица своей тетки. Как ни старался, видел только лицо Котт. В его сознании они стали почти двойниками. Но Роза ведь умерла, верно? Умерла, рожая того ребенка, про которого сказала ему. И не вернулась домой. Голос, причитающий за деревьями... Мертвая любовь, пропавший возлюбленный. "Я повинна в смертном грехе, Майкл. Я падшая женщина". Мед (а был ли это мед?) туманил его сознание. Он чувствовал, что находится в преддверии чего-то. Оно таилось у края его мыслей, покачивалось, как пловец, собравшийся нырнуть. Похорон ведь не было. Почему? Потому что она не мертва? Потому что она просто куда-то исчезла... Глаза Майкла расширились. Трое смотрели на него без улыбки. Ему чудится, или уши короля Меркади заостряются, его рот слишком широк для человека? _Роза_. - Она здесь, - сказал он. Догадка была как взрыв. - Вот куда они ее увезли. Они увезли ее в это место. - Кто? - спросил Двармо. Его панцирь словно бы потускнел, покрылся ржавчиной по краям. - Ты знала про Розу, Котт. Вот почему ты привела меня сюда. _Ты знала_! Вновь это сходство. Почти на грани узнавания. Ни парапета, ни белых стен. Они стояли в подземной каверне, где на потолке из почвы торчали древесные корни, точно старые кости. В руках они держали деревянные чашки, а по земляному полу были разбросаны старые шкуры и меха, усеянные глиняными тарелками и кувшинами, обглоданными костями, другими объедками. Вокруг пылающего в яме огня сидели, вертясь и извиваясь, кошмарные существа, большие и маленькие, самых разных обличий. Глаза у них были зеленые, как нефрит, а нечленораздельная речь сливалась в гул, от которого резало уши. - Браво! - сказал Меркади и подмигнул Майклу горящим глазом. - Бог мой! - растерянно произнес Майкл, и гул у огня стал тише. - Твой Бог, - согласился Меркади. - Не наш. Майкл пропустил его слова мимо ушей. Он схватил Котт за плечо. - Кто ты, Котт? Откуда ты? - Меня не крестили, - сказала Котт. - Вот все, что я знаю. Поэтому вирим могли взять меня к себе. - Младенцев, которых жители деревень оставляют умирать, нежеланных и проклятых, мы объявляем своими, - сказал Меркади. - Сестрицу Котт оставил у Провала Всадник, выкрикнул в деревья имя "Катерина" и уехал. Но он всегда возвращается за тем, что ему принадлежит, Майкл _Фей_, - в голосе Меркади звучала злая насмешка. - Ты делаешь нашу сестру смертной, и она чувствует холод и голод. Ты делаешь ее человеком, и Всадник охотится за ней. - Это правда, Котт? Ты знала? Но она отвела глаза. В одежде его дяди она выглядела волнующе - одновременно и соблазнительной и совсем ребенком. - Всадник породил ее, как он породил нас всех в начале начал, - неумолимо продолжал Меркади. - Мы в родстве с волками леса. Все в Диком Лесу принадлежат Лесу, кроме тебя и тебе подобных. - Братьев, - донесся шепот от огненной ямы, и раздался общий ропот согласия. - Племена, жители деревень. Все они когда-то были единым гордым народом, изгнанным из земель за горами. Их привел в Дикий Лес искалеченный мужчина так давно, что они забыли самих себя. А потому они валят деревья, выжигают землю, выдирают из нее свои урожаи - называют их своими, - а нас, темный народец, живший здесь всегда, оттесняют в глубины Леса, чтобы мы затаились там, как в крепости. Некоторые поклоняются нам, как духам леса и земли, и обвешивают деревья своими дарами, но чаще нас ненавидят, страшатся, как детей Дьявола. - Так называй меня подмененной, - сказала Котт с горечью и вырвала плечо из пальцев Майкла. Но он почти забыл о ней, о них всех. Роза все еще где-то в этом месте. Живая. Он знал это твердо. Он может найти ее, отвести домой. - Так вот почему я здесь, - сказал он ошеломленно. Котт отошла к огненной яме и допила кем-то отставленную чашку. Она уставилась на пламя, будто вглядываясь в свой особый ад. - Нам надо отправиться на поиски, - сказал Майкл, обращаясь к Меркади. - Я должен отыскать ее, если она здесь Она же... - он взглянул на Котт. - Она из моей семьи. - Своя кровь, - сказал Меркади. Его рот был как безгубый шрам поперек треугольного липа. - Так у членов твоей семьи есть привычка бродить между мирами? - Ее сюда привезли. Мою тетку. Много лет назад. Она ждала ребенка, и ее увезли. - А отец? - спросил Меркади с внезапным интересом. Лицо Майкла запылало. - Наш работник. Томас Маккэнделс. Молодой протестант, которого его дед вышвырнул из дома. (Тот, кто лежал на Розе в лесу и вдавливал ее в опавшие листья.) - Так, значит, юный Майкл, ты намерен предпринять поиски в этом мире. Спасти девицу, быть может. Ну а наша сестра? Майкл сглотнул и посмотрел прямо в зелень глаз. - Я ее люблю. - Да неужели! Так благородно с твоей стороны. Знаешь ли ты, мой чудный друг, каким может обернуться Дикий Лес для блуждающего в нем смертного? Даже племена имеют весьма малое понятие о том, что таят его чащи, кто бродит там. В этом краю кошмары крадутся между деревьями, а на вас будет охотиться Всадник. Он последовал за вами из твоего мира в этот. Думается мне, он что-то замыслил для вас обоих. А его конь подминает копытами ветер. - Мы выживем, - ответил Майкл с уверенностью, которой не чувствовал. Может, все это ему снится и он проснется дома у себя в постели и услышит посвист ветра над крышей. Ему не верилось даже после всего, что он уже видел. Такое возможно только во сне. Но он же ощущает запах сырой земли повсюду вокруг, древесного дыма, поднимающегося из ямы и жарящегося мяса в ней. Эта земля была твердой у него под ногами, как сказал Двармо. - Ты можешь помочь нам? - спросил он Меркади, и маленький гоблин засмеялся. - Я все ждал, когда дойдет до этого. Так ты изволишь просить нас о милости, а то и о нескольких, если посмеешь. И ты любишь нашу сестру. Он умолк, и Майкл осознал, что все, кто был в пещере, молчат, а Котт смотрит на него с почти мучительным напряжением. От этого взгляда ему почему-то стало стыдно. - Мы не мудрецы, да и не провидцы, что бы о нас ни думали в деревнях. Мы не снабдим вас чарами, которые помогали бы вам в пути, и не дадим вам талисманов, которые оберегали бы вас. Но кое-чем мы можем поделиться ради нашей сестры. Меркади был теперь серьезен, из его голоса исчез смех. - Припасы, некоторые полезные вещи, даже оружие, чтобы тебе не пришлось прибегать к железной пакости, которую ты оставил привязанной к седлу твоей лошади. Ну, и одежду. Наступают холода, а пока наша сестра идет одной с тобой дорогой, она такой же человек, как ты. - Но она же человек! - возразил Майкл. Меркади покачал головой. - Тебе надо еще многому научиться, Майкл Фей, несмотря на твое многообещающее имя. Катерина - принцесса среди нас, и мы ею дорожим. Я бы не хотел, чтобы с ней случилась беда, - его тон превратил эти слова в предостережение. - Когда люди, которых вы будете встречать, догадаются, какая в ней кровь, вас будут чураться. А могут и напасть на вас. Мы не пользуемся особой любовью у христиан этого мира. Майкл покачал головой. - Но кто вы? Замок, который я видел. Зал и рыцари. Ты был королем. Двармо усмехнулся у него за спиной и утер широкие губы. - Ужиная с вирим в одном из их Провалов, чего только не увидит смертный. - Вот именно, - сказал Меркади. - Мы можем быть всем, чем ты захочешь или тем, чего ты ожидаешь. А Котт не может из-за своей человеческой части. Она и ей подобные - в тисках худшего из обоих миров, но даже еще хуже, если они связывают свою судьбу со смертным, которого... полюбили. Тогда они теряют ту защиту, какую дает им их лесная кровь, и Всадник начинает их преследовать, - он умолк и внимательно посмотрел на Майкла. - И они начинают стариться. Внезапно он задрал свое острое лицо и поглядел на сплетение корней над головой. - В мире наверху наступил вечер. И скоро придет ночь. Но раз ты решил взяться за это дело, мы отправимся в путь, когда зайдет солнце. - Мы? - Вот именно. Поговори с нашей Катериной... твоей Катериной, следовало бы мне сказать. А мне есть, чем заняться, - он прыгнул в тень и исчез. _С твоей Катериной_. Он подошел к ней у огненной ямы: в ее глазах плясали желтые языки пламени, так что они казались янтарными, как волчьи. Он знал теперь, что между ней и волками-оборотнями, между ней и всеми жуткими существами, которых он уже видел, существует связь, родство, но мысль об этом больше его не тревожила. Он положил ладонь ей на затылок и погладил мягкие волосы. Она прислонилась к его плечу, и он обрадовался. - Расскажи мне про эту свою тетку, - сказала она. - Я думал, ты все о ней знаешь. - Совсем немного. Только то, что помнит сам лес. Что она была черноволосой и высокой и любила землю. Что она пришла сюда, ища чего-то, но заблудилась, и Всадник взял ее. - Но куда, Котт? Куда он ее взял? Она пожала плечами. - Говорят, в Волчьем Краю у Всадника есть замок, и там он держит души. Но место это - в самой глубине Дикого Леса, в самой худшей его части, куда даже ведьмы боятся заглядывать. - Я не боюсь, - сказал Майкл. - Я привела тебя сюда не для этого, Майкл. - Так для чего же? - А как думаешь ты? Ты хотел этого, а я хотела получить тебя - показать тебе этот край, чудеса и всякие дива. Жить в твоем мире я не могу, а потому я привела тебя в мой мир, чтобы разделить его с тобой. А теперь ты объявляешь, что должен вести рыцарские поиски, не более и не менее. Должен спасти эту даму, - в ее голосе вспыхнуло прежнее пламя, глаза у нее сверкнули. Майкл ухмыльнулся. - Ты ревнуешь, Котт. - Ревную! Она же твоя родственница, эта женщина, и много старше тебя. - Это верно, - но перед его глазами возникла непрошенная картина: Роза в реке, и пронизанная солнцем вода скатывается с ее обнаженных плеч. Когда они покинули Провал, не звучала музыка, не сиял желтый свет, не звенели голоса. Земля перед ними раскрылась расширяющимся кругом, и внутрь ворвался ночной ветер, пропитанный запахом дождя и глины. Деревья гнулись и хлестали ветками под его ударами, и воздух был полон брызг. Майкл зажмурил глаза. Мечта терпеливо стояла у подножия холма над Провалом, прижимая уши от дождя, все притороченное к седлу было на месте. Он почувствовал себя виноватым и побежал к ней навстречу хлещущему водой ветру, но оказалось, что она почти совсем сухая. Кобылка с любопытством понюхала его новую одежду. - Сколько времени мы там пробыли? - Майкл закричал Меркади, который закрывал вход в Провал. На глазах у Майкла светящийся круг сузился и закрылся, словно задернули занавеску. На мгновение зазвучала серебристая музыка, последний клинок света скользнул по деревьям, затем они оказались наедине с деревьями и бурной ночью. - Только миг или два. В моем королевстве мы можем дать тебе столько времени, сколько пожелаешь! - улыбка его была дьявольской, а кожа блестела под дождем, как мокрое полированное дерево. - Понятно, - буркнул Майкл. Они с Котт были одеты в туники из шкур, плотно облегавшие тело и доходившие до середины бедра. Материал напоминал грубую лайку, но дождевые капли скатывались с них, будто каменные шарики. Куртки завершались капюшонами (свой Котт уже натянула на голову), а на шее затягивались шнурками. Его куртка сидела на нем, словно сшитая по мерке. Часть того, чем одарил их Меркади. На бедре Котт висел в ножнах длинный каменный нож, опасный на вид, а на спине у нее был кожаный мешок неизвестного веса. Вид у нее был совершенно средневековый. И в довершение - лук с ненатянутой тетивой и кожаный колчан, полный стрел - каждая длиной в два фута с лишним и снабжена черными перьями. Майкл сам укладывал их в колчан, и их зазубренные наконечники, руны и знаки, вырезанные на древках, произвели на него неприятное впечатление. А у него на поясе был бронзовый кинжал с широким лезвием и рукояткой, выкованной вместе с лезвием и обмотанной кожаным ремешком. Кинжал был тяжелым, некрасивым, зазубрины позеленевшего лезвия указывали на долгое употребление. Он тогда же спросил Меркади про кинжал, и маленький гоблин засмеялся. Бритвенный нож трупа, сказал он, и теперь Майкл прикасался к кинжалу с еще большей опаской. Внезапно он почувствовал себя потерявшимся, брошенным на произвол судьбы, и его охватила тоска по дому, пока он стоял там, в темном лесу, под дождем рядом со своими нечеловеческими спутниками. Ему вспомнилась его постель, плита на кухне с закипающим чайником, дед, бабушка. Муллан. К горлу у него подступил комок, и он натянул капюшон на голову и протер залитые дождем глаза. Дорога раздвоилась, он выбрал одну и уже не мог вернуться назад, чтобы пойти по другой. Ему было тринадцать лет. Они шли всю ночь. Когда Майкл спросил - и вполне разумно, подумал он, - куда они идут, ответа он не услышал. Он брел вперед, ведя кобылку под уздцы, и ноги промокали у него все больше и больше. Увидеть или услышать хоть что-то было почти невозможно. Ветер, правда, немного стих, но дождь по-прежнему шумел в деревьях. Майкл ругался про себя, спотыкался о невидимые препятствия, цеплялся за тунику Котт, чтобы не потеряться. Она и Меркади как будто были способны видеть в темноте. Когда гоблин оборачивался взглянуть на него, Майкл видел свечение его глаз в темноте, зеленое и хищное. И глаза Котт тоже вроде бы светились. И преобразили ее лицо в звериное, в морду дикого неведомого зверя. Рассвет разливался по воздуху, как жидкий холод, просачивался сквозь деревья, отделял тень от предмета, воображение от реальности. На вершинах деревьев запели невидимые птицы. Дождь перестал, но вода продолжала стекать, капать и сочиться повсюду, брызгать у них из-под ног. Майкл окоченел и устал. Когда они остановились, ему пришлось прислониться к лошади, чтобы не упасть. Котт и Меркади словно совещались. Она нагибалась над гоблином, почти прижимая ухо к его рту, капюшон ее был отброшен, и она была удивительно похожа на Мариан, возлюбленную Робина Гуда, которая советуется с лесным духом. При этой мысли Майкл засмеялся вслух, радуясь, что ночь миновала. Но что дальше? - Лошадь, - сказал Меркади, когда они сидели, запивая магический хлеб (более сытный, чем можно было полагать) темно-красным вином из бурдюка, наслаждаясь бодрящим алкогольным теплом. У них за спиной Мечта обнаружила магический ячмень и, судя по звукам, нашла его таким же вкусным, как хлеб. - У нас есть лошадь, - сказал Майкл с набитым ртом. Меркади вздохнул. - Для одного, а нас больше. - По такому густому лесу ехать верхом все равно нельзя, - упрямо возразил Майкл. - Пришлось бы весь день прижимать голову к луке седла. По-моему, одной лошади вполне достаточно для припасов и всего прочего. - Лес не везде такой густой, - вмешалась Котт. Вино окрасило ее губы, они стали темными, как синяки. - Иногда деревья редеют. Есть поляны и прогалины. И есть тропы, проложенные людьми. Мы можем ехать по ним. - Ну ладно, - Майкл пожал плечами. - А где нам взять еще лошадь, и чем мы за нее заплатим? - Железом, - ответил Меркади. - Что? Нельзя купить лошадь за кусок металла. И в любом случае, у нас нет железа. - Можно. И оно у вас есть, - сказал Меркади довольным тоном. - Железо здесь редкость, драгоценный металл. А металлическая дубинка, которую ты привязал к седлу... - Нет, - отрезал Майкл, сразу сообразив, о чем идет речь. - Его купил мой прадед, и я не отдам его какому-нибудь лесному дикарю, чтобы он орудовал им как дубиной. Это современное огнестрельное оружие. Чтобы им пользоваться, нужно разрешение. И вообще... - Ствол здесь пойдет на вес золота, Майкл, - сказала Котт нетерпеливо. - Нам он нужен. - Вы его не получите. Она свирепо посмотрела на него, но Меркади только засмеялся. - Тогда вы останетесь без денег и скоро сотрете ноги в кровь. - Мы ее украдем, - сказала Котт. - Нельзя же... - Майкл умолк под ее взглядом. Он испытывал странное желание зажать ее лицо в ладонях, прижать свои губы к этим губам, но рядом был Меркади. Котт улыбнулась ему, и ее глаза весело заблестели, словно она прочла его мысли. - Украдем в первой же деревне. Лошадь священника - у них они всегда самые лучшие. Заразившись ее шаловливым настроением, Майкл улыбнулся. - Так, значит, мы превратимся в конокрадов? А как мы отыщем эту лошадь? - Легче легкого, - ответил Меркади. - Здесь недалеко есть деревня, всего в нескольких милях от Южной дороги, которая тянется почти через весь Дикий Лес. Мы доберемся туда к полудню. - Красть лучше всего в темноте, - сказала Котт, и маленький гоблин кивнул. - Самое подходящее время для таких, как я, но теперь вдали от Провала нам надо быть осторожнее. В лесу по ночам бродят всякие: охотники и их добыча. Я их внимания не привлеку, но от вас двоих прямо разит человеческой кровью. Чудный напиток для многих исчадий ночи. Майклу показалось, что Меркади пытается вывести его из себя, а потому он промолчал. Бронзовый кинжал оттягивал пояс, холодил бедро, и он не мог представить себе, что воспользуется им. И поклялся про себя достать и зарядить дробовик при первой же возможности, ограничиваясь цивилизованным оружием. - И нам следует отыскать волчье лыко, чтобы натереть им ваши ножи, - добавил Меркади. - На всякий случай. 12 "Волчье лыко". В это время дня в баре было полно народу - все столики заняты, и между ними стоят люди. Воздух, душный от их тепла, звенел их голосами, и дым их сигарет повисал сизой дымкой в гаснущем солнечном свете за окном. Он был весь в поту: разбирался сразу с тремя заказами и качал ручку насоса, чтобы в пинтовой кружке запенилось бурое пиво. Он складывал в уме цифры, запоминал заказы и прикидывал, сколько еще остается времени, прежде чем можно будет уйти. В его ноздрях стоял дрожжевой запах пива, и его собственного пота, и дымного воздуха. Подошвы ног у него, казалось, стали совсем плоскими от долгого стояния. В двух футах от его носа на стойку наваливались посетители, зажав в кулаках деньги, требуя, чтобы их немедленно обслужили. Еще одна обычная суббота. Но он радовался этой толпе. Тишину он ненавидел не меньше, чем темноту. И эти теснящиеся тела несли в себе успокоение. Здесь ничто не могло к нему подобраться, ничто чуждое тротуарам, асфальту, конторам и выхлопным газам. Тут он в безопасности. И он очень устал, его живот нависал над поясом. Слишком много пива, подумал он, поставив пенящуюся кружку на стойку и беря пустую. Слишком мало физических упражнений. Ему всегда казалось, что его телу требуется только самое основное. Оно использовало до последней крошки любую еду, как и все остальное, что ему предлагалось, ничего не тратя зря. И вот теперь образовался избыток, избыток плоти. Он стал мягким... крупным, мягким мужчиной с толстыми огромными щеками и вторым подбородком. Живот толще, чем ему полагалось бы, и сердце, которое совсем износилось вместе с прокуренными легкими. Тут нет поросят на вертеле, подумал он, глядя невидящим взглядом на очередного клиента, выкрикивающего заказ. И нет той алмазной ясности, отличавшей его чувства, когда он путешествовал в Ином Месте. Тогда он был зверем. Обколотым, как кремневый наконечник копья, и хотя такая обработка была мучительной, она придала ему остроту и твердость и прозрачность мысли, точно сосулька... И почти каждую минуту им владел страх. Его легкие требовали сигаретного дыма, он плотно сжал губы и занялся своей работой. Подставлял высокие кружки под насос, доставал лед из ведерка, накачивал еще и еще пинты и без конца тыкал пальцами в шумные кнопки кассы, а ее ящик ударял его по животу всякий раз, когда открывался, как будто желая напомнить о себе. О себе. Он ощущал в себе совсем другого человека, совсем другую взрослую жизнь. Он ведь взрослел дважды. В первый раз он вырос в обитателя леса, в воина, знакомого с дикарями и феями. Феи! Какое детское словечко. Вирим! Странно, с каким трудом он вспомнил. Многое он забыл так же, как в свое время забывал лесной язык, чем дальше удалялся от сердца леса. Но это его другая взрослая жизнь, угрюмо напомнил он себе. Его реальная жизнь. Мир, в котором он останется и умрет, полон реальности: настойчивые лица по ту сторону стойки, вонь пива, шум уличного движения за дверью. Его собственный мир без чудес, серый, полный усталости от бесплодных попыток, мир с нависающим над поясом животом и задыханием. Тот худощавый опасный мужчина, которым он мог когда-то быть, исчез, как полузабытый сон. И в любом случае он не хотел возвращаться туда. Ночи тяжелы даже здесь, в этом городском лабиринте, в этом прирученном месте. В четыре часа перерыв, и он вышел из задней двери, чтобы подышать чуть более свежим воздухом, и на ходу нащупывал сигареты. Снаружи - красные кирпичные стены, мусорные баки, переполненные до краев, кошка, облизывающая лапы. Небо было обрисовано кирпичом. Небольшой квадрат высоко над ним, исчерченный следами реактивных самолетов и уже одевающийся темнотой ночи, освещенной уличными фонарями. Со всех сторон уходили вверх здания, на металлических пожарных лестницах сушилось белье. Откуда-то доносились детские голоса, плач младенца, смех молодой женщины. Он докурил сигарету до конца и зажег другую, присев на мусорный бак. Вечер будет долгим. Он останется до закрытия, и в заключение должен будет выкидывать за дверь упирающихся пьяниц. Управляющий возложил на него эту обязанность из-за его роста и широких плеч. Они никогда не вступали с ним в спор. Может быть, даже сейчас что-то в его глазах заставляло самых буйных покорно уходить. Эта мысль его обрадовала. Все еще след той закаленности мужчины, который был любовником Котт, другом Рингбона и убивал людей. Вечер для города выдался тихим. Что-то... кошка слетела с мусорного бака, загремев крышкой и испустив громкий вопль. Проулок тянулся в сгущающуюся тень, забитый мусором, вертикальными и горизонтальными баками, между которыми жался скелет "пикапа", брошенного и ободранного. В проулке не было никого. Он затянулся сигаретой, и она вспыхнула, как адский глаз. Иногда в проулке спали пьяные бродяги, укрывшись старыми газетами. Они рылись в мусорных баках, соперничая с крысами, и были такими же грязными и вонючими, как сами крысы. Возможно, где-то в утробе мусора такой бродяга свернулся, как нерожденный младенец, и следит за ним. Трудно поверить, что за кирпичной стеной толпа людей пьет, разговаривает, занимается тем, чем люди любят заниматься в городе, а здесь было тихо - тихо, словно в лесу в безветренную ночь. От соседних зданий падали слабые полоски света, и на одном потолке он увидел голубое мерцание телевизора. Но здесь внизу, где он сидел среди мусора, тишина казалась густой, как дым, и глубокой. Среди рваных газет, смятых банок, объедков и оберток с чипсов и сластей. Все, что выбрасывает прибой городских улиц. Он выпустил клуб дыма, уже невидимый в сумраке. Что-то двигалось в глубине прохода, таясь, покачиваясь. Когда его рука вновь поднялась к губам, пепел сигареты посыпался по рубашке. У него дрожали пальцы. Пьяница, устраивающийся на ночлег, или выискивающий чьи-то объедки. Да, за ним кто-то следил. Он чувствовал, как по его толстому телу ползает чей-то взгляд. Нет, он в проулке не один. У себя за спиной он услышал взрыв хриплого хохота, донесшегося из окна пивной. Окна теперь превратились в прямоугольники желтого света, и от этого проулок казался еще темнее. Он, что, пробыл здесь так долго? Надо вернуться, пока ему не указали на дверь. Что-то было там, среди теней. Он попятился, сигарета прилипла к одной мокрой губе. Его каблук ударился о бак, и он выругался тихим шепотом. Не здесь. Не сейчас. С этим всем покончено. Из теней донеслось рычание, низкое переливчатое рычание из самой глубины какой-то массивной груди. Сигарета выпала у него изо рта. Он повернулся и кинулся назад в безопасность толпы у стойки. Они увидели деревню после полудня и сразу залезли на дерево (дробовик больно бил Майкла по спине), чтобы разведать что и как. Мечту они оставили в полумиле оттуда, хотя Майкла переполняли дурные предчувствия. Однако Меркади объяснил ему, что ни один вирим не прикоснется к лошади, подкованной железом, не говоря уж о железных стременах и пучке остролиста (они наткнулись на него в чаще), привязанного к луке седла. От нечеловеческих обитателей леса лошади ничего не угрожает, а люди редко осмеливались уходить так далеко от деревень или Великой южной дороги. Котт его поддержала, и Майки уступил, хотя его тревожила мысль об обычных зверях, водящихся тут. Львы, тигры, медведи... Его бы ничто не удивило. И он не слишком верил в остро пахнущее растение, которым Меркади натер лезвие его кинжала. Деревня была беспорядочно разбросана в изгибе быстрого прозрачного ручья. Вырубка тянулась на сто ярдов от крайних хижин, и земля там была вся в пнях, вокруг которых уже разрослись папоротники, шиповник и крапива. За изгибом ручья Майкл углядел другие расчистки, зеленеющие сочной травой, где паслась скотина. Над деревней висел полог голубого и серого дыма, а от мусорной кучи несло теплым смрадом навоза и падали. Хижины были глинобитными или бревенчатыми, щели замазаны глиной с берега ручья. Крыты они были дерном и древесной корой, а дверями служили шкуры, утяжеленные камнями. Однако одно здание было совсем другим - построенная из тесаных досок и крытая дранкой на пригорке к северу от деревни стояла церковь, а рядом с ней - хижина побольше и поприятнее, в которой, конечно, жил священник. На выступах церковной крыши были кресты, в крохотных окошках - цветное стекло, а в звоннице колокольни медно блестел колокол. Колокольня эта была ниже окружающих деревьев. В деревне, казалось, царило спокойствие, мужчины, возможно, трудились на крохотных полях или охотились в лесу. У ручья играли дети, одетые в некрашенные холст или шерсть, босые, чумазые, а неподалеку кучка женщин черпала воду из ручья, переговариваясь на непонятном языке, и их голоса разносились далеко в окружающей тишине. Другие сидели за прялками под навесами возле хижин или ковыряли землю в маленьких огородах грубыми мотыгами. На завалинке одной из хижин сидел старик, покуривая глиняную трубку, иногда удовлетворенно сплевывая и взмахивая ногой, когда к нему слишком близко подходила свинья, разыскивающая корм. Свиньи, куры и собаки бродили по всей деревне, мешаясь с детьми. Отличала их, главным образом, худоба. Свиньи казались полудикими, куры были тощими и воинственными, а собаки - поджарыми и по виду напоминали волков, от которых их отделяло не так уж много поколений. Деревню окружал грубый частокол из заостренных кольев иногда с просветами, в которые можно было просунуть ногу. Частокол охватывал самые дальние хижины и заканчивался за ручьем, где на кожаных петлях были подвешены створки открытых ворот. Их никто не охранял. Место выглядело мирным и сонным. - Легче легкого, - удовлетворенно шепнул Меркади. - Но где мужчины? - с недоумением спросила Котт. Ответом послужили донесшиеся издали крики. Лес заслонял, откуда именно. Майкл заметил, что женщины у ручья смолкли и посмотрели в ту сторону. Одна покачала головой. - Там что-то происходит, - сказал он с разгорающимся любопытством. - Нас это не касается, - заметил Меркади. - Видишь серого мерина в загоне за церковью? Он-то нам и нужен. Поистине прекрасное животное, но, увы, на освященной земле, куда мне нет доступа. Теперь ты должен положиться на собственную смекалку. - Слушайте! - Котт пропустила его слова мимо ушей. Лошадиный топот, нарастающий прибой голосов. Глаза Меркади весело заблестели. - Свара! Сейчас самое время... В дальнем конце деревни появились люди, конные и пешие. Двое впереди, казалось, спотыкались на каждом шагу... Нет, их толкали в спину. Высокий лысый человек в коричневом одеянии размахивал руками и кричал что-то о служителях дьявола, о дикарях. - Я понимаю, что они говорят, - еле слышно произнес Майкл. Ни Котт, ни Меркади словно бы не услышали его. - Один из братьев! - Меркади сплюнул, его пальцы-сучочки нацелились на приближающуюся толпу, как два рога. Раздавались выкрики, но теперь Майкл перестал понимать слова. Способность проникать в их смысл угасала, менялась. Он сознавал, что не знает этого языка. Значение слов, проникавших в его мозг, оставалось неведомым, но иногда оно внезапно становилось ясным, будто из туч вырывался солнечный луч. Жители деревни всей ордой перешли ручей, их было человек тридцать-сорок, и все время впереди шагал высокий священник. Их злоба обрушивалась на оборванные дикого обличья фигуры, которые столкнули в ручей, так что взлетели фонтаны брызг. Майкл только сейчас увидел, что они связаны - что их руки крепко притянуты к телу. Лисьи люди! - Значит, священник вознегодовал на какое-то племя, - пробормотал Меркади, глаза у него блестели, как мокрый нефрит. - Так что с ними сделают? Утопят, сожгут или просто изобьют до бесчувствия? Всадники проскакали через ручей, нагнувшись в седлах, подхватили обоих лисьих людей и выволокли на берег. Они лежали там, без толку пытаясь высвободить руки. Лица их были в крови, а один лишился своего головного убора. Они больше не внушали страха, а казались странно уязвимыми, словно чучела, брошенные на потеху толпы. Они совсем не походили на страшные тени из прошлых воспоминаний Майкла. - За что они с ними так? - спросил он, инстинктивно сочувствуя слабым. -