орого зрения. Бог знает, какими еще силами я обладаю, но мне это неизвестно. Как знать, может быть, я молился слишком горячо и своими молитвами вызвал это зло? С первого взгляда я захотел, чтобы она была моей, а когда болезнь изуродовала ее... - Вздох пошевелил его усы. - Они хотели подвергнуть ее Чистке, еще когда она лежала, изо всех сил цепляясь за жизнь. Ведь когда они узнали, что с ней такое, она потеряла для них всякую ценность. Поэтому я вступился и сказал, что мне пригодилась бы служанка. Джед смеялся, потом решил, что шутка недурна, и отдал ее мне. Женственные руки карлика сжались. - За Силу надо платить. Ни одно исполнение молитв не дается просто так. - Ее ребенок... твой... - Гилбер никак не мог найти нужных слов. - Бог дает, - сказал Виджи, снова поглядев на сидевшую в углу немую, - а Господин наш Царь отнимает. Иногда он даже не ждет, пока ребенка положат в колыбельку. Иногда его меч пронзает чрево. Травница приехала уже после родов. Я ждал ее снаружи. Когда мы вошли, она лежала без движения, а ребенок, совсем синий, в ногах кровати. - Кулаки Виджи били по столу, пока плоть их не ощерилась занозами и не побагровела от прилива крови. Лепестки закрывались сами по себе, хладный, срезанный цветок памяти умирал с наступлением заката - железной тюрьмы прошлого. Шифра все еще жадно сосала грудь немой девушки. Бекка взяла хромой табурет и придвинула его к немой так близко, что та не могла ее не заметить. - Ты ведь можешь говорить, правда? - Вопрос Бекки звучал так, будто она полностью была уверена в ответе. Так, будто в правильном ответе вообще не было нужды. - Ты же была взрослой, когда пришла та лихорадка... Поэтому ты должна говорить. Так почему же ты не хочешь говорить теперь? Девушка упорно вглядывалась в Бекку поверх головы Шифры и злобно улыбалась. Ее глаза не отрываясь смотрели в лицо Бекки, и взгляд был необычайно упорен. - Почему ты не говоришь? - повторила Бекка. - Если бы ты вообще не издавала никаких звуков, я бы подумала, что лихорадка отняла у тебя и голос, но я же слышала, как ты кряхтишь, рычишь, хрипишь, будто целый Ноев Ковчег. Ты просто избрала молчание. Почему? Ответа она не получила; только тот же упорный взгляд да волчья ухмылка. Бекка откинулась назад так, что табуретка чуть не опрокинулась. - Бесполезно. Может быть, ты и умеешь говорить, но я-то не могу заставить тебя понять, о чем спрашиваю. Может, Пречистая Богоматерь сделает Так, чтобы Виджи не вел себя как грубый мужлан и уделял бы Шифре хоть час в день, пока она будет здесь. Если с ребенком не разговаривать, то он и не научится этому. Надо будет серьезно побеседовать с Виджи, когда он вернется... - А что ты хочешь, чтобы я ей сказала? - Голос был грубый, гнусавый, некоторые слова не договаривались. Как ни странно, но Бекка ничуть не удивилась, услышав его. Ей было только интересно. - Ты меня слышишь? Опять те же зубы, та же улыбка, что не была улыбкой, то же отрицательное мотание головой. - Я ничего не слышу. А затем, беззвучно, она начала выразительно шевелить губами, формируя слова: "Но зато я вижу". Бекка смешалась, она не в состоянии была прочесть это послание, хотя губы девушки двигались весьма отчетливо. - Я знаю, как выглядят слова, - объяснила девушка. - На губах. - Тебя научил Виджи? Смех девушки был смесью визга и скрипа: - Он учит меня быть его собакой. Он пускает меня в кровать, только когда я могу принять в себя его штуку. А они еще зовут его маленьким человечком! - От ее жуткого хохота дрожали стены. Бекка уже стала жалеть, что она вообще начала этот разговор с девушкой Виджи. - Ты была бы мертва, если бы не он, - сказала она, хотя Червь, что сидел в ней, уже высекал своим железным языком мелкие злые искры: "Как бы гордилась Хэтти, если бы могла слышать тебя! Как это прекрасно - защищать мужчину от неблагодарной женщины! Вот она - моя девочка, - истинная дочь Праведного Пути!" - А я и так рано или поздно умру! - Девушка отбросила возражение Бекки как ветер - полову. - Как только они решат. - Она указала подбородком на окно, выходившее на хутор Благоговение. - Они определяют мою жизнь, они определяют мою смерть, они решили, что будет хорошо, если этот недомерок возьмет меня к себе, чтобы трахаться (это слово вызвало краску стыда у Бекки) и засунуть в меня ребенка. - Она перегнулась через Шифру и с нежностью во взгляде, достойной самой Богородицы, промурлыкала: - Но я решила, что его ребенок должен умереть. - Ты... убила его? - Бекка почувствовала, как привычная ровная пульсация ее сердца внезапно оборвалась. Девушка не ответила. Бекка заставила себя снова поднять лицо и дать ей прочесть вопрос на губах: - Ты убила ребенка Виджи? - А тебе-то что? Эту я не убью. Эта - не его ребенок. - Но во имя самого Неба, почему? Прежде чем ответить, девушка одним пальцем нежно заставила Шифру отпустить левый сосок и переместила ее к правому. - Я же сказала тебе. На этот раз решала я. Не он. Не они. Когда ребенок вышел из меня, я задушила его бечевкой. Ну и что? Еще один голос, который я слышу. Ты же знаешь - ночные голоса с холма. Бекка не могла бы сказать, что поразило ее больше - спокойное признание девушки в хладнокровном убийстве или тот вопрос, который теперь ей предстояло задать, и еще не полученный ответ на него, которого она так боялась... - Какие голоса? Какой холм? Резкие черты лица девушки выразили огромное удивление: - Ты не знаешь? Холм, куда они складывают кости детей. Это их голоса. Я слышу их. - И я тоже. Мое имя... Та ночь бдения, что давно миновала... Я слышала их плач. И они плакали обо мне... Девушка расхохоталась прямо Бекке в лицо: - Сумасшедшая! Вроде меня. Ладно, тем лучше. Ты никому не расскажешь, как я убила своего ребенка, а я буду хорошо заботиться о твоем. Честно. Да все равно, даже если ты и расскажешь, что я с тобой говорила, они решат, что ты спятила. Все же знают, что я не могу говорить, - заключила она уверенно. Больше Бекка от нее ничего не узнала. Гилбер и Виджи явились домой по прошествии полусуток, незадолго до заката. Карлик собрал им продовольствие и вещи на дорогу, понемногу таская их с хуторских складов. Он же пересказал им разные слухи, которые могли помочь им выбрать более безопасную дорогу к Побережью. Уроженец лесов - Гилбер - на месте изучил начало тропы, которая вела от Благоговения к океану. - Он показал мне карты, а я ему - какой из городов Коопа связан с Праведным Путем. Бекка, - сказал Виджи, - вы сможете добраться туда месяца за два, если пойдете быстро. - При удаче примерно так, - вмешался Гилбер. - Удача? А хочешь, я отстегну тебе полную тыквенную фляжку моей удачи, чтоб путь был полегче? - Виджи подмигнул Бекке, но ей даже думать не хотелось об острозубом оскале этого счастья Виджи, об остром ноже, который оно носит, о той отточенной ненависти, которую это счастье накопило в сердце своем ко всем мужчинам, лишившим его права на выбор, кроме самого последнего. Она готова была немедленно покинуть этот дом, и с радостью. Теперь, как никогда раньше, она ощущала физическую потребность добраться до города, найти Елеазара, с его помощью побудить всесильных горожан проводить ее до Праведного Пути и очистить Праведный Путь от скверны. Необходимость оставить Шифру на попечение немой приводила Бекку в ужас; брать ребенка с собой в город было нельзя, но что будет тут с брошенной девочкой? - Но куда же ее девать? - вопрошало ее собственное темное "я". - Даже когда Праведный Путь будет очищен, разве в нем найдется место для калеки? "Должно же быть такое место! - упрямо кричала Бекка самой себе. - Должно быть! Мне просто нужно время, чтобы продумать это хорошенько". "Тут и думать нечего", - сказал Червь очень мягко и показал это место Бекке. И черный призрак Поминального холма преследовал ее во снах, пока она не покинула Благоговение ради дальних краев. 24 Слышал я, что Бог повелел Аврааму принести ему в жертву сына своего Исаака; заметьте, что у Авраама было двое сыновей, хотя старший был чернее полуночи в коровьем брюхе, да и времена были тяжелые. Но если у человека остается один сын, это не так плохо, и даже не имеет значения, какого он цвета. Это лучше, чем если оба сына умрут с голоду, раз нечем ему накормить обоих. Так что тут все ясно. Но Авраам, как вы знаете, не был христианином, а потому он сказал Богу: "Нет!" Гордыня это, вот что: думал, будто ему известны ответы на все вопросы, как все эти люди. И тогда Бог... ну, я полагаю, Он считал, что пока следует Ему сделать вид, что ничего особенного не случилось, потому что если Он уничтожит Авраама, то тогда, ясное дело, не появятся на свет ни Давид, ни Сын Человеческий, который должен был произойти из рода Давидова. А если б он и появился, то тоже был бы черным, а уж это... ну это было бы богохульством. А Сын Человеческий должен был появиться обязательно, ибо так предсказали Пророки. Поэтому Бог послал Аврааму и сыновьям его, чтобы прокормиться, большую жирную овцу. Так говорится в Писании. Можете сами прочесть и убедиться. - Да не убьет же он тебя, - поддразнивал Гилбер, протягивая Бекке листик. Бекка сидела на корточках, с подозрением рассматривая зубчатые края листа. Он совсем не походил на то, что ей приходилось видеть дома. - Что это такое? - спросила осторожно. - Думаешь, я тебя отравить хочу? - расхохотался Гилбер. - Столько времени мы с ней одни в пути, я ей ни разу грубого слова не сказал, ни разу не оскорбил ее права на уединение, а она все еще не верит мне, - обратился он к обступившим их деревьям. По правде говоря, она ему действительно не доверяла. Думая о прошлом, она с большим трудом могла припомнить человека или поступок, которым она могла бы доверять. Вещи, казавшиеся ей надежными, как земля под ногами, вдруг разлетались на куски, как стекло, так что ей приходилось ступать босиком по блестящим острым, как нож, осколкам, и это было похоже на спуск в самый что ни на есть всамделишный ад. "Город, - думала она. - Вот там я всегда буду знать, где правда, где ложь. Горожане, они все расставят по местам, и тогда..." А что тогда? Эта мысль была, как туннель, ведущий в ночь. И у нее не хватало мужества дойти до его конца. Лучше мысленно вернуться к настоящему и к этому листику сорной травы, который Гилбер хотел засунуть ей в рот. - Я только хочу знать, как ты называешь его. - Она сложила руки, демонстрируя решительное и упрямое неприятие. - И пробовать не стану, пока не скажешь. - Ты полагаешь, что одно название вещи доказывает ее полезность? - Оно делает ее знакомой, и для меня этого достаточно. Гилбер с видом отчаяния закатил глаза и, откусив большой кусок пилообразного листа, стал жевать его с видимым удовольствием. - Львиный зуб, - сказал он. - Листья одуванчика, насколько мне известно, никогда и никого еще не убивали. Дома моя мама посылала нас собирать их бушелями. Да они к тому же и вкусные... Впрочем, если ты предпочитаешь жевать пересохший хлеб до самого океана... Бекка выхватила у него из рук остаток листа и храбро сунула его в рот. И тут же поняла, что только ради того, чтобы изгнать изо рта его вкус, она готова питаться застревающим в горле сухим черным хлебом Виджи аж до Судного Дня. Все что угодно, лишь бы избавиться от этого вкуса! И все что угодно, лишь бы стереть это выражение насмешливого превосходства с лица Гилбера Ливи. Все что угодно, только не эта горечь, от которой ее щеки втянуло внутрь, а рот наполнился слюной. Вкус этого львиного зуба был горше самого горчайшего греха! Она сжала губы, но щеки ее распирало от полуразжеванной зеленой массы. Гилбер закусил губу, чтоб удержаться от смеха. Она выплюнула бы эту гадость прямо ему на сапоги, если бы хитрый огонек в его глазах не говорил ей, что он ждет от нее именно этого. Да будь она проклята навеки, если доставит этому полумужчине такое удовольствие! Еще раз двинув челюстями, она протолкнула всю эту мерзейшую массу в желудок. - Вот и умница! - Гилбер похлопал ее по коленке, будто поздравлял с чем-то. - А ведь неплохо, а? Конечно, листья эти вкуснее, если их сварить... во всяком случае, в это время года. Теперь я припоминаю, что моя мать никогда не делала из них салат, кроме как весной. Бекка вытерла все еще влажный от слюны рот тыльной стороной ладони. - Я когда-нибудь убью тебя, Гилбер Ливи! - Значит, ты практиковалась и теперь стреляешь лучше? - Ты же знаешь, что нет. Его провоцирующая усмешка исчезла так же быстро, как вспугнутая пичуга. - А может, и следовало бы... - Каким это образом? - поинтересовалась она. - Патронов у меня мало. Когда они кончатся, то где я возьму новые, пока мы не доберемся до города? - Если ты думаешь, что они там сразу же преподнесут тебе коробку патронов, то... - Продолжение его слов звучало как неясное бормотание. Бекка пощупала узел, завязанный на подоле одной из юбок, где сейчас покоился револьвер. - Вероятно, надо было отдать его тебе, - сказала она, стараясь, чтобы голос не выдал сомнений, обуревающих ее. - Ты хоть стрелять из него умеешь, так, чтобы попадать в цель. - У меня уже есть собственное оружие, и этого достаточно для любого мужчины. Так что твое пусть останется при тебе. - Он даже не подозревал, как обрадовали Бекку его слова. - Хоть ты и не сумеешь им хорошо распорядиться, зато знаешь, что за штука - отдача. Наверняка ты с ним управишься лучше, если будешь защищаться на близком расстоянии. - Думаешь, я сумею? - А почему бы и нет? На тебя не похоже, чтобы ты кинулась с визгом бежать, услыхав револьверный выстрел. - Тень прежней улыбки приподняла уголки его губ; - Хотелось бы мне познакомить тебя с моей матерью. В тебе хватит мужества, чтоб она воспитала из тебя настоящего бойца. - Твоя мать тренирует бойцов? - Бекке показалось, что вот сейчас Гилбер Ливи расскажет ей, что в тех местах, откуда он явился, мужчины рожают детей. И она ему поверит. Кем бы он ни был, но он не настоящий мужчина. За многие дни, проведенные ими в пути, он ни разу не попросил у нее ни Поцелуя, ни Жеста. Может, это потому, что он, по его словам, сын священника, а может, с ним случилось что-то непоправимое. Она все же надеялась, что это не так. - Там, откуда я родом, все обучаются защищать себя, - сказал он. - Не все делают это ружьями - их у нас очень мало и боеприпасов - тоже. Но раз уж мы выбрали свой образ жизни, никому из ваших не придется считать нас легкой добычей. Бекке показалось, что она понимает: - Войны из-за земли обычно случаются между соседями. И мне очень жаль, что они все еще бывают в ваших краях. - Нет, наши земли никому не нужны, - ответил Гилбер. - Никто, кроме нас, в этих горах жить не захочет. - Он оглянулся назад, на тропу, по которой они пришли. За полосой деревьев солнце уже склонялось к западу. - Кроме умения обращаться с оружием, Бекка, есть многое, чему тебе следовало бы поучиться. Моя мать учит детей нашего племени тому, чтобы каждый мог выжить, если он останется совсем один. Вот что ты станешь делать, если что-нибудь приключится со мной? - Ничего с тобой не приключится. Бекка говорила со свойственным ей ослиным упрямством, но страх уже пропитывал ее голос - он дрожал. - Так в чем же дело? Почему ты боишься овладеть лесным знанием? Бекка вспыхнула: - Я никаких знаний не испугаюсь! Гилбер потянулся за кожаной сумкой, висевшей у него на боку, и высыпал горсть странно выглядевших растительных огрызков, чтобы Бекка могла их хорошенько разглядеть. - Ты говорила мне, что училась траволечению, так что готов спорить, ты многое знаешь о лекарствах. Однако беда в том, что не все, что хорошо для тела снаружи, годится и для желудка. - Я немного знаю и о том, как готовить разные чаи, отвары... - Если ты попытаешься заменить еду твоим чаем, то в брюхе у тебя засвистит ветер! - Гилбер явно не собирался обижать ее. - Вот погляди-ка на это. - Он показал на листья, стебли, корни и кожистые пластинки грибов. - Все это я собрал сегодня днем. Это только образцы, но я знаю места, где растут еще такие же. Их можно есть. Если мы будем идти и дальше так же, обходя хутора, запасы Виджи кончатся задолго до того, как мы дойдем до берега. Я знаю, как можно прожить на таких вот дарах леса, но мне было бы спокойнее, если б и ты знала о них. Я вовсе не думаю, что со мной произойдет несчастный случай... Мои дела в городе слишком важны для моего народа в горах... и все же, на всякий случай... - Ничего с тобой не случится, Гилбер, - повторила Бекка, стараясь превратить свои слова в заговор, отгоняющий зло. - Но если тебе будет так спокойнее, то учи меня. - Если говорить правду, мне будет не только спокойнее, - признался он. - Земли, по которым мы пойдем уже завтра, очень скудны. Если мы оба будем знать, что съедобно, а что - нет, мы сможем в этом лесу собрать столько еды, что обеспечим себя до будущего шаббита, а большую часть того, что нам дал Виджи, оставим как неприкосновенный запас. Когда Гилбер упомянул о завтрашнем марше, Бекку пробрал озноб. Гилбер принял эту дрожь за дрожь от холода. Он взял длинную палку и разворошил маленький костер, который развел на месте их стоянки. Это была последняя роскошь, которую они могли себе позволить, и оба хорошо это знали. Следующий переход будет проходить по безлесным местам - по пустошам, где разрушение почвы, вызвавшее впоследствии Голодные Годы, было особенно сильным. Земля там, по словам Гилбера, умерла. Зерновые там расти не могли, да и дикая растительность - тоже. Правда, земля теперь не была и совсем голой - уж больно много лет прошло, - однако все, что росло на этой изуродованной земле, было как лишаи на трупе. Огонь, разведенный в пустошах, мог бы стать маяком для любого хуторянина, чьи глаза случайно глянули бы в том направлении. После того, что Бекка сделала Адонайе, нельзя было рисковать ничем, что могло привлечь к ним внимание и отдать Бекку в руки любого альфа. Дьяволица - так в присутствии мужчин ее звали другие женщины, но кто знает, может, в глубине своих сердец они ее превозносили? Ни один альф не мог спать спокойно под собственной крышей, пока рассказы о ее деяниях шуршат над сжатыми полями и передаются от одной женщины, сидящей у камина, к другой. Бекка присвоила себе право решать, тогда как Мужской Обычай утверждал, что она лишена права на выбор. Безумная обладательница каменного сердца, живущая у Виджи, показала, как далеко может зайти женщина, чтобы вернуть себе право решать и обладать выбором, хотя бы в мелочах. Бекка противопоставила себя новому альфу хутора, сказала ему "нет!" и всадила ему в глаза два острых и тонких стальных зуба в подтверждение своих слов. Она сделала то, о чем многие женщины лишь мечтают, выполняя непосильную работу, рожая детей и видя, как этих детей у них отбирают по воле альфа. Бекка стала легендой. Но если легенду изловят и покажут, какого цвета ее кровь и как громко хрустят ее кости, тогда... Бекка целиком отдалась уроку Гилбера. Это отвлекало ее от мыслей о том, что все еще разделяло ее и город с его правосудием. - Ну, эти я хорошо знаю, - сказала Бекка, беря в руку маленькие, похожие на бутончики грибы. - Кэйти клала их иногда в похлебку. - А Кэйти говорила тебе, как отличить один вид от другого? - спросил Гилбер. - Еще бы, конечно. Одни белые, другие коричневые, третьи достаточно мягкие, чтобы их есть сырыми, другие же надо сначала варить, а еще другие... - ...Могут тебя убить, - перебил ее Гилбер, кладя конец оживленному перечислению Бекки. - Знаешь ли ты, как отделить хотя бы смертельно опасные? Белая изнанка, маленькая шляпка с краями, свисающими почти до корня, а ножка под ней украшена несколькими бахромчатыми кольцами. - Гилбер с помощью охотничьего ножа заточил конец палочки, которой ворошил костер, и начал рисовать на земле, сопровождая рисунки словесными описаниями. Вскоре голова Бекки закружилась от множества указаний и предостережений: грибы, что растут на деревьях, тверды, но безопасны; грибы, ножки которых розовеют или желтеют при срезании, отпугивают грибника, советуя ему заняться менее опасным делом; грибы, чьи шляпки загибаются по краям вверх, образуя чашечку, могут оказаться и деликатесными, и причиной вашей гибели, если вы не знаете мелких примет, позволяющих отличать один вид от другого. - Дождевики годятся в пищу, - говорил Гилбер, - и их трудно спутать с другими. Они растут на земле, большие, округлые, белые. Некоторые из них достигают размеров твоей головы. Отличная еда, а кроме того, если их положить на рану, они останавливают кровотечение. Бекка медленно покачала головой: - Слишком трудно все это запомнить сразу. - А ведь это еще только грибы, - отозвался Гилбер. - С ними лучше всего поступать так: запомнить два или три вида, которые наверняка безопасны, а остальных избегать. Я покажу тебе несколько, которые я захватил с собой, с этого ты и начнешь. Что до других растений, то я научу тебя, как отличать полезные. Но это потребует времени, а на пустой желудок заниматься таким делом трудно. - Ты покажешь мне, что и как, а уж со своим животом я как-нибудь разберусь, - отозвалась Бекка. У нее были учителя и получше, но никого из них она не слушала так внимательно, как Гилбера. Пока он обучал ее искусству выживания в лесах, с его губ часто срывались упоминания о том, как он сам обучался этому. Его племя жило преимущественно собирательством дикорастущих растений, и им удавалось существовать так с самых Голодных Годов. - Нас изгнали с той земли, которая осталась плодоносной. Кто-то выдумал, будто мы были причастны к ее отравлению. Тогда мы ушли в места, которые никому не были нужны, но иногда нас настигали даже там. Однажды ваши здоровенные правоверные хуторяне надумали, что земле можно вернуть плодородие, если окропить ее нашей кровью. Был и такой хутор, который стал посылать своих юношей в наши края, чтобы те доказывали свою лихость, воруя наших детей для своих жертвоприношений. Они это называли "отправиться в Морию" - так именовалась местность, где праотцу Аврааму было навек заказано проливать человеческую кровь в приношение Господу. - Этот рассказ я знаю, - сказала Бекка, и в той части ее памяти, где хранились фантомы Поминального холма, зазвучал испуганный детский плач. Это не были хуторские дети, но смерть не знает различий. Ей было трудно говорить - горло будто засыпало сухим песком. - Они будут гореть в огне, эти люди с того хутора. - Им пришлось куда хуже, - сказал Гилбер, - когда мы их поймали. - Ты там был? Ледяной холод, появившийся во взгляде Гилбера Ливи, принудил Бекку замолчать. То, как он говорил об этом богопротивном хуторе, заставило ее вспомнить лицо па, когда он читал о делах Патриархов и о жестоком правосудии в жестокие времена. Каждое слово, каждый поступок отделяли Гилбера Ливи от других известных ей людей, пока наконец в ее представлении ему стало не хватать только хвоста или крыльев, чтоб стать чем-то совершенно неземным. - Ты пошел со своими людьми, чтобы... чтобы остановить их? - Это было давным-давно, - ответил он. - Задолго до того, как родился мой отец или отец его отца. Точно никто не знает, как давно, но, надо думать, ближе к тем временам, когда воды стояли еще высоко, а голод... - Он четырежды сплюнул на землю, очищая рот, оскверненный названием этих проклятых годин. - Тем не менее мы заставили их вспомнить об ангелах смерти, когда сошли к ним с гор, могучие и наконец-то во всеоружии силы. Мы исполнили то, что надлежало исполнить, чтобы больше ни один хутор не смел счесть нас легкой добычей. Думаю, это сработало. Ты можешь увидеть то место на моих картах; мы отметили этот ныне не существующий хутор именем Джихинном. Теперь там нет ничего, но мы обязаны о нем помнить. Не знаю, как его звал тот народ, который там жил. Это не имеет значения, все равно они все давно погибли, и среди ваших людей не нашлось таких дураков, которые бы поселились на том месте, где когда-то жили эти подонки. - Гилбер был человеком, излагавшим только факты и не нуждающимся в чужих оценках его действий - хороших или плохих. - Они убивали наших детей, пока мы не сказали им: никогда больше! Мой народ не собирается ждать, пока твой Бог начнет карать грешников. Он поглядел на запад, где поднимались горы и где солнце медленно опускалось в закат. - Видишь, уже поздно. - Казалось, он сам рад возможности переменить тему разговора. - Скоро лягут сумерки и наступит шаббит. Знаешь, Бекка, возьми образцы, которые ты уже запомнила, и отправляйся вон в ту рощицу, погляди, может, что и найдешь там съедобное. А я пока подготовлю кое-что, а уж потом посмотрю, что ты нашла и как хорошо усвоила искусство лесных сборов. - Он бросил ей кусок аккуратно сложенной материи и велел использовать его в качестве мешка. Бекка поступила как велено. Ее мозг был до отказа забит знаниями насчет сбора дикорастущих растений, полученными от Гилбера, а потому она забыла спросить его про этот шаббит, о котором он упоминал не в первый раз. Это слово всегда ее удивляло, но постоянно подворачивалось какое-нибудь дело, которое отвлекало ее от вопросов о его значении. Что бы там ни было, а ожидавшее ее дело было гораздо важнее. Она должна доказать своему другу, что хорошо усвоила его уроки, и обязательно выполнит это. Она принесет полный платок отличной еды, и там не найдется ни одного кусочка, который он выбросит как ядовитый. В общем это оказалось не так уж и трудно. В этом году почти сразу же за праздником Окончания Жатвы наступила такая холодная погода, какой никто не ожидал. Бекка припомнила разговоры женщин о том, что будто бы холод с каждым годом проникает все дальше и дальше в глубь страны. Они даже расспрашивали Бабу Филу, не может ли та подтвердить их более краткосрочные наблюдения, и вещунья пустилась в пространный рассказ о том, что в ее девичьи годы вообще не было времен года, которые можно было бы назвать холодными. Но пусть времена года крутятся как хотят, а заморозки принесли великолепный урожай диких ягод. Даже Бекка знала, что они вкусны, хотя бы по той причине, что всякая птичья мелочь охотно поедала их на кустах. К ягодам она добавила несколько древесных грибов и листики львиного зуба, найденные там, где деревья стали реже. Были там и орехи - что-то вроде странных желудей с маленькими чашечками, которые упали с тех же деревьев, на которых росли грибы. Гилбер говорил, что они вкусны, но только не в сыром виде. Она уже так уверовала в свой взгляд грибника, что добавила к сбору несколько земляных грибов, которые тщательно осмотрела в поисках признаков ядовитости, прежде чем окончательно решить вопрос об их пригодности. К тому времени, когда Бекка подошла к лагерю, солнце уже почти зашло. Дорогу она отмечала - еще один урок, преподанный Гилбером, и ей даже не требовалась подсказка в виде дыма или огня, чтобы привести ее обратно. И вдруг она услышала голоса. Дерево дружески предоставило ей свой толстый ствол в качестве прикрытия, когда она прокралась поближе, чтоб узнать, что за незваные гости пожаловали к ним в лагерь. Их было всего четверо, но это были как раз те люди, лиц которых она надеялась никогда больше не видеть: Лу, Сарджи, Корп и Мол - все с длинными ружьями. Ружье же самого Гилбера находилось от костра гораздо дальше, чем помнила Бекка; оно стояло прислоненным к стволу дерева вместе с большим кинжалом ее друга и тремя меньшими клинками, которых она раньше не видела. На землю был небрежно брошен кусок веревки, как бы окружая ствол дерева. Вожак скадры почесывал свои стоящие дыбом волосы и спокойно сообщал Гилберу, как именно они будут его убивать. Окруженный ими Гилбер слушал вожака, стоя на коленях, с лицом слишком безмятежным, чтоб предположить, что за этой внешностью скрывается ум, лихорадочно изыскивающий лазейки для спасения. Мол разглагольствовал о предательстве, обмане товарищей и о воровстве. За каждый проступок по законам скадры полагалось свое наказание, и нельзя сказать, чтобы приятное. Огонь и ножи имели множество форм применения на человеческом теле, которые Бекке и не снились; в данный момент Мол со знанием дела рассуждал о том, какие возможности предоставляют мягкие ткани глазного яблока, если их подвергнуть крайне неприличным и болезненным формам разрушения. Любой чувствительный человек от одного этого разговора начал бы просить пощады. Но Гилбер даже глазом не моргнул. Сумерки уже прокрались в редкий лесок; их наступление сдерживалось колеблющимся светом жалкого костра и спокойным золотистым светом двух толстых белых свечей, стоящих в голубых керамических чашечках. - Я же говорил, что заплачу, - сказал Гилбер Молу спокойным ровным голосом. Его смуглые щеки горели. Третья голубая чашка стояла между свечами, а рядом с ней лежал маленький питьевой мех; все это было столь же ново для Бекки, как и три ножа у обвязанного веревкой дерева. - Заплачу и за тот путь, что прошел с вами, и за девушку. - А за девчонку? - вмешался костлявый Сарджи. - Да кому она нужна-то? Эта сучка с провонявшей ногой давно уже сдохла. И говори, только когда тебе разрешат! - Мол ударил юношу по лицу, как будто это было в порядке вещей. - Ты меня не так понимаешь, Гилбер Ливи, - продолжал он со вздохом. - Ты служил моей скадре хорошо и честно во время нашего общего марша, и этого вполне хватило, чтобы расплатиться и за себя, и за целый мешок баб. Но я не могу менять законы скадры. Размер платы определяет весь личный состав, и им так понравилась эта девчонка, что... Черт, ну, словом, они жутко расстроены ее бегством. Вот почему я тут с группой - отыскать ее, хотя вы и находитесь за пределами предписанных нам маршрутов. - А я-то считал тебя вожаком, Мол, - сказал Гилбер, - а не мальчиком на побегушках у твоих людей. Глубокие шрамы на лице Мола побледнели. - Я - вожак, но мои люди знают, что они имеют право высказать кое-что, прежде чем следовать за мной. Когда к нам обращается за защитой женщина, мы имеем право попытаться с ее помощью влить в наши ряды свежую кровь. Достойная благодарная женщина это понимает. Та девка, которую ты украл, будет просто оскорблена, если мы не позволим ей высказать нам благодарность за все, что мы для нее сделали. Улыбка Гилбера была ясной и спокойной. - А ты никогда не встречался с недостойной женщиной? Корп испустил рев и ударил Гилбера по лицу прикладом винтовки. Лесовик поскользнулся в грязи и рухнул на бок, приземлившись прямо на маленький питьевой мех. Затычка выскочила, темная пахучая жидкость выплеснулась в костер, где зашипела и вспыхнула. Мол развернулся и со страшной силой врезал кулаком в живот Корпа. - Ах ты, деревенский говнюк затраханный, - закричал Мол, когда тот согнулся, не в силах вздохнуть. - В следующий раз жди приказа, а то я воткну тебе в брюхо что-нибудь поострее. Гилбер медленно поднялся и выплюнул на землю сломанный зуб. Изо рта текла кровь, а еще сильнее - из раны на щеке, которую рассек острый край приклада. - Я сказал не подумав. Мол, - с трудом выговорил он, так как губы уже распухли, а крови набежало столько, что ему снова пришлось сплюнуть. - И за это приношу свои извинения. Мол поморщился. - Что-то я тебя таким слабаком еще не видывал, Гилбер Ливи. Когда ты к нам присоединился, Яйузи увидел тебя случайно со спущенными штанами и натрепался насчет того, что он там усмотрел; тогда ты его так оттрепал, что он годился только в похлебку. Корп нарушил порядок. Ты же знаешь, я бы и пальцем не пошевельнул, если б ты бросился на него. А ты просто валяешься на земле. Я знаю, что в тебе много силы и много смелости. Так что это дело очень странно попахивает. Чего ты добиваешься, а? - Ничего, - ответил Гилбер. - Клянусь Всемогущим Богом и невестой его. - И еще такую клятву услыхать от тебя! Ха! Век живи, век учись, а дураком помрешь. Но смотри, если ты со мной хитришь, то вряд ли проживешь столько. Гилбер сел и потянулся за своим сильно сморщившимся мехом, чтобы заткнуть его. Он потряс мех и, видимо, пришел в уныние от того, как мало там осталось жидкости. - Если хочешь, чтобы я дрался, приходи завтра. Сейчас - мир. Вы можете убивать меня, если на то будет воля Господа, можете забрать все, что у меня есть, в оплату моего долга и долга двух женщин. Но вы не можете заставить меня нарушить шаббит. Я сын священника. - Ты просто кусок дерьма, - сказал Мол без всякой злости. - Знаешь ли, нам вовсе не нужно, чтоб ты сказал нам, где найти эту девку. Я умел читать следы еще до того, как твоя мать трахалась с каждой бородатой образиной из вашего безбожного племени. Гилбер замер. Бекка видела, как напрягается каждая мышца его тела в жажде вцепиться в горло Мола. Большим усилием воли он подавил в себе желание прыгнуть на врага и вместо этого сделал тяжелый спазматический вздох. Мол продолжал: - Мы ее и сами найдем. Похоже, ты мало чего сможешь сделать, чтоб помешать нам взять то, что принадлежит скадре по праву. Бекка опустилась на колени за стволом дерева и отползла немного назад от лагеря в спасительную тень темной рощицы. Патроны, которые она вытряхнула на ладонь, звенели, как ей казалось, слишком громко, но она действовала хладнокровно и быстро, с искусством, удивившим ее. Второй раз в жизни она заряжала свой револьвер, и теперь это ей далось куда легче. - Он взбрыкивает, - пробормотала она. - Надо помнить, что он взбрыкивает вверх. И надо подойти к ним поближе, иначе толку не будет. Ближе, будь оно проклято! Она слышала, как Мол приказал Сарджи попытать счастья и поискать ее след. Тощий парень шумел, пробираясь меж стволов, как целых четыре Бекки. В руке он держал пучок горящих сучьев, чтобы освещать дорогу, глаза были прикованы к земле. - Хуторской говнюк, - прошептала с презрением про себя Бекка. Она знала, что, кем бы она ни была, слово "хутор" сейчас не будит в ней ничего, кроме отвращения. Она взяла револьвер обеими руками и осторожно двинулась к лагерю. О, как возликовал Червь, когда Корп подпрыгнул в воздух: из лесных теней вылез серебристый ствол револьвера и ткнулся ему меж ребер! Если целишься в упор, удержать револьвер одной рукой нетрудно, а второй рукой Бекка вцепилась в спутанную шевелюру Корпа и рванула его голову назад. Главное дело - привлечь его внимание! Этот конец какой-то старинной байки, которую рассказывал приятелям ее па на празднике Окончания Жатвы, она случайно подслушала. Теперь фраза промелькнула в ее уме, хотя будь она проклята, если поняла, чему они тогда все смеялись! Потом Корп дрожащим голосом крикнул: - О Мол... - И она с трудом подавила приступ безумного смеха, когда его ружье, выпав из рук, плюхнулось на землю. - Оставьте нас в покое, - сказала она. - Идите своей дорогой. Мол обернулся. Если он когда-нибудь и видел подобную картину за все годы пребывания на посту вожака, то он ничем этого не выдал. - Не могу этого сделать, миз, - сказал он. - Те, что остались в лагере, ждут, чтобы я привел вас обратно. - Пусть ждут. Скажешь, что не сумел нас найти. - Миз, это будет неправда. - Мол поглядел на нее с явным неодобрением. - Я не могу предать моих братьев. - Тогда отвали им какую хочешь долю правды, но только убирайся отсюда. Я ведь могу сильно повредить этого парня, да и тебя тоже. (Молю Бога, чтобы это было так, подумала она. Он стоит слишком близко ко мне. Вверх! Помни, револьвер взбрыкивает вверх!) И его - тоже... - Она кивнула на конопатого Лу. - И того дурака, которого ты послал за мной, - тоже. - Не сомневаюсь, - ответил Мол, почесывая подбородок. - Благодарение милости Господней, теперь я видел все, что можно увидеть на свете. Что ж ты за тварь такая? Ты ведь не женщина. - И не та, которой интересно, что ты о ней думаешь, - бросила ему в ответ Бекка. - Я сама знаю, кто я такая, и этого мне хватит. - Это-то так. - Мол обмозговал сказанное и заключил: - Не думаю, чтобы я оказал услугу своим людям, приведя в нашу скадру такое отродье, как ты. Нам никогда бы не удалось определить, мужчина ты или женщина, это уж точно. Не стоит ради этого терять мужчину, даже если это такой хуторской говнюк, как Корп. Тупая деревенщина, позволил бабе вот так обойти себя. - Мол говорил все это без злобы, но Корп съежился. - Ладно, мы уходим. Ты, должно быть, совсем спятила, но Гилбер Ливи еще больше охренел, если связался с ошибкой природы вроде тебя. Впрочем, кто знает, где такие, как он, проводят границу между тем, с кем можно трахаться, а с кем - нет? Вожак скадры пронзительно свистнул сквозь зубы. Бекка услыхала хруст и треск веток под ногами Сарджи, который галопом несся на призыв своего господина. Мальчишка выскочил в круг света, задыхаясь от быстрого бега. Потребовалось несколько секунд, чтобы он понял, что тут происходит, и тогда его глаза чуть не выскочили из орбит. - Ч-ч-что? - выдавил он. - Заткнись, - сказал Мол. - Побереги глаза до лучших времен. И ты тоже, Лу. Хорошенько запомните ее лицо. Сейчас она находится на чужой территории, но если вы встретитесь с ней на нашем маршруте, то можете не соблюдать законов: делайте с ней что захотите, каким захотите способом, столько раз, сколько захотите. Она не желает, чтоб с ней обращались как с достойной женщиной, и мы ей такое удовольствие доставим. - Я это тоже запомню, - ответила Бекка, напрягая все силы, чтоб голос ее звучал ровно. - И лица ваши тоже запомню. А теперь убирайтесь прочь, чтобы глаза мои на вас не смотрели. Я отпущу этого вашего парня на свободу, когда вы уйдете и сосчитаете до ста. Только не вздумайте возвращаться. - Зачем? - полюбопытствовал Мол. - За тобой, что ли? - И с хохотом увел своих людей на запад, откуда они недавно пришли. Бекка сдержала слово, в душе надеясь, что и Мол сдержит свое. Она сосчитала до ста, а затем приказала Корпу уходить. Он наклонился за своей упавшей винтовкой, но Бекка поставила ногу на ствол и позволила ему понюхать пахнущее порохом дуло ее револьвера. - Она останется тут, - заявила Бекка. Корп было заколебался, так что она успела пересчитать все капельки пота, выступившие у него на лбу, пока наконец не понял, что она говорит серьезно, после чего помчался догонять своих товарищей. Даже не приподняв свои юбки, Бекка плюхнулась в грязь рядом с ружьем Корпа. Она выронила револьвер в подол платья и откинула назад влажные от пота волосы, купая лицо в освежающей прохладе ветерка. - Пречистая Мария, никогда бы не поверила, что справлюсь с таким делом! - Ну ты и штучка, Бекка, - сказал Гилбер, на лице которого светилось искреннее восхищение. - Ты просто... победоносная! - Ладно, пусть я штучка! - Ее нервы были слишком туго скручены, и она не знала, что делать со все еще бушующими в ней неизрасходованными остатками энергии и силы. Легче всего было выплеснуть их в гневе. - А кто же тогда, во имя Господа, ты? Да простит меня Святая Дева, Мол был прав. Что с тобой случилось, что ты мог рассиживать тут и выслушивать спокойно то, что они говорили тебе? С кривой усмешкой Гилбер спросил: - Уж не думаешь ли ты, что это было связано с тем, что их было четверо? Бекка с силой хлопнула ладонями по коленям. - Ты мне зубы не заговаривай! Ладно, их было четверо, и ты был бы идиотом, если б полез с ними в драку. Но чтобы не найти ни единого мужественного слова и не швырнуть им его в зубы? Ты слыхал Мола: он не вступился бы, если б ты свалил Корпа на землю. Я хочу знать правду! - Ты хочешь... - Это был не вопрос, скорее утверждение. - Да, хочу! Их было, как ты сказал, четверо, но из них трое ничего не знали о жизни в лесах, так что даже я услыхала их приближение. Гилбер хмыкнул. - Да, этот Сарджи мастер производить шум. Ему еще предстоит подучиться, иначе Мол... - Гилбер Ливи! Видно, он перестал находить в этой истории смешную сторону. - Хорошо, Бекка. Ты ведь не дура. Ты знаешь, что я слышал их шаги. В любой другой день я взял бы свою винтовку, ушел бы в тень и встретил их на полпути. Мол единственный, с кем справиться нелегко, но я думаю, что одолел бы и его. Но не в этот день. Это шаббит. Я зажег свечи, налил вино и благословил их. Посмотри туда. - Он показал "на дерево, где лежали винтовка и ножи. - Быть внутри этого веревочного круга значит быть вне моей жизни в этот день мира и покоя. Если б я дотронулся до них, я потерял бы все, ради чего родился на свет. Я тебе уже говорил: я сын священника, и мир шаббита - моя нареченная. - Да какие же священники учат такому? - Священники Израиля. - О Господи! - По спине Бекки прополз холодок ужаса, а ее глаза уставились на эту беззаконную тварь, вылезшую из древних легенд. - Ты - жид! 25 Благословен будь Бог Израиля, поставивший меня щитом жизни. Первый шаббит, который Бекка провела с Гилбером Ливи, больше всего напоминал ей сидение на колючем кусте. После того, как она пережила первый кошмар, узнав, кто он такой, она все время настороженно следила за ним: не попытается ли он выкинуть один из своих безбожных фокусов, на которые его соплеменники большие мастера. То, что они пропутешествовали вместе уже более двух недель, теперь ничего не значило. Эта штуковина - шаббит - была для него священна, а Знание гласило, что евреи обладают силами, позволяющими им притворяться обыкновенными людьми, но только за исключением этого священного для них времени. Разумеется, священного только для них! Все происходящее доставляло ей неприятности. Во-первых, он дал костру почти что угаснуть, хотя сидел рядом с охапкой сухих сучьев. И только когда она увидела, что он и не думает подкормить пламя, она взяла эту обязанность на себя. Во-вторых, с ним чуть не приключился припадок, когда ее длинная юбка почти коснулась пламени одной из его приземистых свечей, и Бекка заявила, что этот огонь опасен и она его сейчас задует. - Лучше ты смотри, куда идешь, - сказал он ей, сжав зубы до скрипа. - Свечи оставь в покое. - Видимо, шаббит запрещал ему заниматься всем, кроме соблюдения покоя. Однако лицо его вполне красноречиво говорило, что завтра Бекка поплатится своей шкурой, если сегодня не подчинится его требованиям. А она и без того была слишком сильно напугана, чтобы начинать спор. Бекка попыталась возродить тот дух товарищества, который существовал между ними раньше, показав ему ее лесную добычу и предложив продолжить ее обучение. Он же ответил, что обучение - тоже работа, а работа - это то, чего его невеста шаббит терпеть не может. - Она хочет иметь меня всего, целиком, - усмехнулся Гилбер. - Ну и пусть забирает! - проворчала Бекка. О готовке еды этим вечером и речи быть не могло. Бекка не была близко знакома с его новой суженой, но шаббит сказала, что готовка - работа, а Гилбер не только сам не работал, но запретил это делать и Бекке. Он отобрал несколько принесенных ею из леса растений, которые можно было есть сырыми, и разделил их с Беккой, добавив к ним по крошечному кусочку твердого, как глина, хуторского хлеба. Была еще вода для питья, но совсем немного. Большую ее часть Бекка использовала, чтобы омыть избитое лицо Гилбера, а идти за новой он отказался. - Завтра на закате, - пообещал он. - Через пустыню без воды не пойдешь. У меня в рюкзаке есть несколько пустых мехов, а к северо-востоку от нас я видел признаки, говорящие, что там есть вода. - Мы что - целый день должны потерять? - взвизгнула Бекка. - Это шаббит, - ответил он ей, и вопрос был исчерпан. Может, невеста Гилбера и принесла ему покой, но Бекку она ввергла в полную тоску. Гилбер завернулся в свои одеяла и храпел, а она даже смежить глаз не могла от страха, что костер погаснет, а это страшное существо - шаббит - заявится сюда с новыми распоряжениями для Гилбера, например, чтоб он впал в яростное безумие, по-прежнему именуя это святым делом. Следующий день начался серебристым восходом, подчеркнувшим красоту леса, но Бекка вылезла навстречу ему измотанной и полной ярости. Ночь без сна не оставила ей никаких чувств, кроме гнева. В час раннего рассвета, промокшая от ледяной росы, Бекка смотрела, как он спит спокойным сном, - до тех пор, пока чувство зависти не переросло в туманящее зрение исступление. Теперь она ждала только его первого слова, которое бы вывело ее из себя, чтобы начисто срубить с плеч эту голову вместе с каштановыми волосами. Но Гилбер не пожелал подставляться. Он проснулся, потянулся, убрал свою постель и начал распевать нечто, казавшееся Бекке набором бессмысленных звуков. Он все пел и пел; Бекка еще никогда не слыхала, чтоб он так долго занимался подобной чепухой. Потом вынул из рюкзака полоску белой ткани в палец шириной, украшенную голубой бахромой, и повесил ее себе на шею. Это деяние подвигло его на еще более громкое исполнение очередного кошачьего концерта, причем было очевидно, что он совершенно не думает о других людях, которые дико устали и очень хотели завтракать. Завтрак. Его не было вовсе. Из вчерашнего лесного сбора остались лишь желуди да несколько древесных грибов, слишком жестких, чтобы их есть сырыми. Желуди же требовали специальной готовки, иначе их нельзя было есть, но инструкции, как их готовить, наверняка подпадали под понятие обучения, а это категорически запрещалось. Бекка полезла в мешок Гилбера, даже не испросив разрешения, молчаливо вызывая его на вспышку по поводу такого нахальства. А он раскачивался взад и вперед, распевая нечто, в чем ни один нормальный человек не усмотрел бы ни единого понятного слова, и не обращал на Бекку ни малейшего внимания. "Ведет себя так, будто у него в объятиях настоящая новобрачная, - дивилась Бекка, глядя на выражение глубокой радости, все шире и шире разливавшееся по круглому лицу Гилбера, чем дольше он пел или читал что-то речитативом. - Он скрылся с ней и бросил меня одну". Эта мысль заставила ее ощутить свое полное ничтожество. Кусочек затхлого хлеба, который она взяла из рюкзака, казался ей еще менее съедобным, чем раньше, а она не осмеливалась снова подойти к мешку и порыться там. В конце концов Гилбер временно кончил свои занятия и отправился в лес, не сказав Бекке ни слова. Волна злости накрыла ее с головой. Насколько она знала, колдовские песни, которые он бормотал, были жидовскими заклинаниями, имевшими целью заставить шаббит принять объемную телесную форму женщины. Сейчас он ушел, чтобы обрести свою невесту, а когда это свершится, он навсегда позабудет о Бекке. Она очертя голову кинулась за ним, ибо была обессилена бессонницей и голодом, а потому и не вспомнила о ряде других обстоятельств, которые тоже требовали уединения. Бекка даже не подозревала, как далеко она сумела отправить свой здравый смысл, пока не услышала тонкого журчания жидкости, падающей на дубовую кору, и почти наткнулась на Гилбера, только-только закончившего свои дела. - О Боже! - Бекка слишком поздно закрыла руками рот - эти слова уже успели вылететь. Но она просто не могла оторвать глаз от того, что сейчас было на виду. И оно было совершенно не похоже на те деревянные изображения, которые женщины использовали для обучения девушек там - в Праведном Пути. - Ты! - Гилбер чуть было не задохся и быстро повернулся к ней спиной, лихорадочно натягивая штаны. На считанные секунды Бекке показалось, что она нашла магический ключ, с помощью которого можно прогнать всю эту гилберовскую чушь насчет шаббита, ибо он уже открывал рот, чтобы произнести самую сочную, самую яркую, самую яростную речь, которую когда-либо произносил мужчина. Однако он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул воздух из легких, повторил это еще раз, а потом спокойно сказал: - Когда зайдет солнце, Бекка. Она низко опустила голову. Ее сжигал стыд. Гилбер прошел мимо нее так, будто она была камнем. А потом она услышала, что он снова принялся напевать на тот же странный мотив, сидя возле дымящегося янтаря углей. День разматывал пряжу часов. Около полудня Гилбер сделал перерыв, достаточно долгий, чтобы можно было взять небольшую частицу запасов для трапезы. На этот раз это были два ломтика, отрезанные от коричневого засаленного брусочка. - Виджи называл это "брикетом путника", - объяснил Гилбер. - Он не мог дать нам много, так что мы постараемся сэкономить его, насколько это возможно, но это шаббит. Благоговение славится изготовлением этой штуки. Даже маленького кусочка хватает, чтоб поддержать силы на долгом отрезке пути. Городские торговцы скупают все, что производят хуторяне. Бекка послушно покатала во рту маленький откушенный кусочек, но особо благоприятного впечатления о нем у нее не сложилось. - Возможно, это неплохо, - сказала она. Но вложить много искренности в эти слова ей не удалось. Вкус был жуткий. Может, люди Коопа вовсе не так уж хорошо во всем разбираются? - Виджи сам это делал? - Изготовление "брикетов путника" не мужское дело. Он просто раздобыл его, пока я уходил. - Уходил? - Вот это была новость! - Ты же знаешь. Те два или даже три дня, когда мы оставляли тебя с Шифрой и с этой странной молчаливой девушкой. Я очень сожалею, Бекка, но мне надо было скрыться куда-нибудь, чтобы встретить свою невесту, не опасаясь, что кто-то обнаружит меня. Виджи сказал, что, пока меня не будет, ему удобнее всего совершать набеги на хуторские склады, чтоб снабдить нас пищей. - Значит, вот где... - Отдельные детали загадочного поведения Гилбера теперь начинали становиться на свои места. А он снова вернулся к своим напевам и занимался этим, пока солнце не опустилось довольно низко. Когда легли первые длинные вечерние тени, он снял с себя тот бахромчатый кусочек материи и аккуратно спрятал его. Сумерки сгущались, а Гилбер все рылся в своем рюкзаке, на дне которого он отыскал небольшую деревянную шкатулку. Она была обтянута самой лучшей замшей, один вид которой соблазнял взгляд обещанием ощущения необычайной мягкости при прикосновении. Внутри находились как бы три подносика, стоявшие один на другом. Он вынул самый нижний, с которого взял небольшое яйцо из ажурного серебра, и потряс его. Внутри что-то постукивало. Гилбер поднес яйцо к носу и сделал глубокий и продолжительный вдох, после чего передал его Бекке. Она взяла его с опаской, как будто ожидала, что из одного из отверстий вылезет ядовитый змееныш. Но все, что там было, - это запах выдыхающихся специй. На том же подносике лежала и свеча - витая, как девичья коса. Гилбер зажег ее, поднял лицо к небу и запел новую песнь, понять которую Бекка, конечно, была не в силах. Допев, он задул свечу. И свеча, и серебряное яйцо отправились обратно на свой подносик. Над ним располагалось отделение, на треть заполненное простыми толстыми и короткими свечками. Три голубые чашки Гилбер вставил в специальные углубления верхнего подносика, после чего закрыл шкатулку на замок. - Ну вот она и ушла, - сказал он Бекке, раскачиваясь на каблуках. - Кто ушел? - Моя невеста, конечно. - Он покачал головой, будто сожалея о ее непроходимой тупости. Именно так поступала Кэйти, когда кто-нибудь из ребятишек не мог ответить уже давно пройденный урок. Ружье и ножи Гилбера уже Докинули свое прежнее место возле дерева: ножи спрятались на поясе и в сапогах, ружье лежало под рукой, свернутая веревка улеглась в рюкзак. За ней последовала и деревянная шкатулка. Очень серьезно Гилбер произнес: - Надеюсь, остальное ты усвоила лучше. В следующий шаббит ты будешь зажигать свечи - это будет твоя забота. - Моя? О нет! - Она взмахнула руками, как бы отталкивая даже самую мысль об этом. - Меня это не касается. Я все-таки христианская женщина! - Это я знаю. - Голос Гилбера звучал мрачно. - Тем труднее тебе будет учиться. - Он взял из сумки на поясе кремень и стальной брусок, с их помощью разжег новый костер, который разогнал сгущавшуюся темноту. Танцующее пламя высвечивало его суровое лицо. - Но такие вещи случались и раньше. Наш праотец Авраам взял в жены Агарь - египтянку, когда Сарра не могла больше рожать. Иосиф тоже женился на египтянке... Ты не египтянка, но, полагаю, сойдешь. В конце концов, важен ум, а не что-то иное. Ты не настолько ниже меня, чтобы моей матери пришлось... - О чем ты говоришь? - потребовала Бекка объяснений. - О нашем супружестве, конечно, - ответил он таким тоном, будто ее непонятливость для него полный сюрприз. - Нам же предстоит вступить в брак. - Ты что - рехнулся? - Воспоминание о противоестественном половом признаке Гилбера до сих пор не покидало Бекку. Мысль о том, что он ей сейчас предлагал, и о тех последствиях, которые это должно повлечь за собой, взвинтила ее нервы, вызвав вопль: - Чтоб я вышла за тебя замуж?! - Мне это тоже не по душе, но тут ничего не поделаешь. - Гилбер говорил, продолжая в то же время готовить скудный ужин. - Вы - хуторские - тоже воспитаны на Писании, так что тебе полагалось бы знать. Ты видела мою наготу, Бекка. Такой проступок и у вашего народа, и у нас считается грехом. Разве не так? С этим ей пришлось согласиться. Если только женщину не просили о Поцелуе или Жесте, ей следует с почтением относиться к тайным частям мужского тела. В противном случае это расценивается как тяга к распутству. Гилбер говорил истинную правду. Когда Бекка кивнула в знак согласия, ее голова показалась ей такой тяжелой, как будто могла сама собой сорваться с ее плеч. - Вот и я так думаю, - сказал Гилбер, видимо удовлетворенный, что она признала его правоту. - У тебя и без того уйма неприятностей, и добавлять к ним еще один грех просто стыдно. Поэтому я согласен ради тебя принести себя в жертву. - Твоя нагота... О Боже! - Это ты уже раньше говорила... - Гилбер передал ей порцию хлеба и немножко сушеных яблок. Появился на свет и брусочек высохшего сыра, откуда предстояло отрезать по кусочку. - Но как это может быть? Я хочу сказать, что у твоего народа наверняка есть брачные обряды. Мы, например, отправляемся в Имение, но ведь мне-то и близко теперь нельзя подойти к этому поселению. - Впервые за все время Бекка нашла в этой мысли нечто утешительное. Гилбер пожал плечами. - У нас принято только, чтоб мужчина сказал: "Haray at mikoodeshti bita". Как же там дальше, а? "Bibet, мне кажется, zokid... zokid..." А, ладно, смысл я помню, так что не обязательно повторять дословно на языке Скрижалей, чтобы слова стали действительны. - А мне кажется, что тут очень важна точность, Гилбер, - быстро вмешалась Бекка. - Иначе твой Бог может впасть в ярость... - Да что ты знаешь о моем Боге? - ответил он. - И что ты знаешь о моем народе, если уж говорить прямо? - Я слыхала... - Она запнулась. Слишком многим она была обязана Гилберу, чтоб передать ему все, что она слышала о евреях там - в Праведном Пути. - Не очень много, - закончила она неловко. - Готов биться об заклад. - Он доел свой ужин до конца и только тогда заметил, что ее порция не тронута. - Ты поешь получше, Бекка. Я намерен жениться на тебе сегодня ночью, и я хочу, чтоб ты вошла в мое племя не на пустой желудок. От этого портится мясо. Ешь. Сыр очень вкусный. Она даже не взглянула на сыр, не взглянула и тогда, когда он взял ее порцию и съел сам. - Портится... мясо? - Ее руки рванулись к пистолету, но Гилбер был быстрее. Он схватил ее за руки и прижал их к своему сердцу. - О, Бекка, моя милая Бекка, клянусь, я буду тебе хорошим мужем! - Его глаза закатились, а в словах звучала жаркая страсть, о которой она и не подозревала: - В каждом моем вздохе звучит твое имя. Когда я уложу тебя в постель, я буду бесконечно нежен с тобой! Встань, встань, моя любовь, и приди ко мне, ибо нет больше ни зимы, ни дождя, и цветы расцветают по всей земле... - Он отпустил одну ее руку только для того, чтобы схватить револьвер и отшвырнуть его в сторону. - И я обещаю, что похороню все, чего не смогу съесть. Крик ужаса, зародившийся где-то в желудке Бекки, должен был вырваться из ее глотки с дикой силой, но оказался всего лишь жалобным стоном. - Любимая, в чем дело? - Гилбер пощекотал ее под подбородком. - Ты как будто удивлена? Я готов поклясться, что хуторяне рассказали тебе о нас все - о евреях, я хочу сказать. Я думал, всем известно, что если мы женимся на христианках, мы всегда съедаем их на следующий день после свадьбы. - Просто... сырьем? - пискнула Бекка. - Сырьем? - Гилбер казался оскорбленным. - Нет, это было бы нецивилизованно. - Его слова звучали бы столь же убедительно, как и сказанное раньше, если б последнее слово не заглушилось фырканьем, перешедшим в смех, вырвавшийся из-под контроля и раскатившийся хохотом. Необузданное веселье выжало Гилбера, как тряпку для мытья посуды, и он рухнул на землю рядом с Беккой, сотрясаясь от смеха. Он лупил по земле каблуками, не замечая, что они находятся в опасной близости от горящих сучьев, и вопил так, что, казалось, звезды должны слететь со своих орбит. Если бы чувства Бекки можно было облечь в меха, то сейчас у Гилбера Ливи печень и легкие терзал бы медведь размером с Имение Добродетель. Ее глаза не могли убивать, но зато они вполне годились, чтобы выбрать кое-что подходящее для этой цели из груды заготовленного для костра топлива. - Ох-ха-ха! - Между приступами смеха Гилберу явно не хватало воздуха. Обеими руками он стискивал ребра, чтоб они не поломались на куски. - Видела бы ты свое лицо! Сырьем? - она спрашивает! Да смилуются над нами Небеса, она проглотила все целиком! Ты небось думала, что и я проглочу тебя целиком? Готов спорить на что угодно! Я надеюсь, ты позволишь мне прожить достаточно долго, чтобы я успел рассказать эту историю всему моему народу, и я... Ой! - Ты подонок! - Бекка снова опустила палку на плечи Гилбера. - Ты жалкий, набитый дерьмом, вонючий объедок для полудохлого шмыгаря! - Она еще раз замахнулась на него, но он быстро откатился в сторону и вскочил на ноги, все еще продолжая смеяться. Дразня ее взглядом, Гилбер одним прыжком преодолел расстояние, сделавшее его недосягаемым от ее диких и хлестких ударов. - Стой на месте, проклятый трус! - вопила она. - Это еще зачем? - вопросил он, легко уклоняясь от ее следующего удара. - Я-то учусь на прежних ошибках. Это ведь больно, моя маленькая женушка! Нет, думаю, в конце концов я тебя не стану кушать. - Новый взмах палки, и еще один быстрый, дразнящий прыжок. - Твое мясо, должно быть, такое же жесткое, как твоя белая кожа. Бекка уже не могла найти в себе ни одного нового ругательства. Та ярость, что кипела у нее где-то в животе, сейчас вырвалась наружу в рвущем барабанные перепонки вопле. Не испытывая ничего, кроме жажды убийства, она кинулась на Гилбера. Он легко отступил в сторону, а затем вытянул ногу и наступил на подол ее юбки, когда та пролетала мимо него. Материя туго натянулась, и Бекка рухнула на землю вопящим комком, от которого во все стороны летели сломанные сучья. Гилбер бросился на землю рядом с ней, пригвоздив ее руки своими и навалившись телом на ее брыкающиеся ноги. - Ну а теперь скажи, в какие еще идиотские истории о нашем народе я смогу заставить тебя поверить? - Ты... ты... - Бекка напрягала все силы, извивалась; она была слишком взбешена, чтоб вспомнить боевые приемы, перенятые ею у Марты Бабы Филы. Ее возбуждение постепенно ослабевало. Гнев - великолепная штука, чтобы скрыть весьма неприятное чувство, возникающее от понимания того, какого дурака ты сваляла; но такой гнев долго длиться не может. Когда она перестала сопротивляться, Гилбер отпустил ее и позволил ей сесть. - Прости меня, - сказала она тихо, низко опустив голову и закрыв лицо спутанными волосами. Ему все же удалось расслышать ее слова. - Все в порядке. Я не могу винить тебя в том, чему тебя учили... Вернее сказать, обманывали, но зато я буду считать тебя ответственной за любую дурацкую идею обо мне, которую ты придумаешь самостоятельно. Она сдвинула в сторону почти всю завесу своих золотых волос и искоса поглядела на него сквозь несколько оставшихся на лице прядей. - Значит, мне не надо выходить за тебя замуж? - И быть моим завтраком - тоже. Ха-ха-ха! - Он поднял палец, показывая, чтоб она перестала сжимать кулаки. - Я больше не стану так шутить, обещаю. - Гилбер... - То, о чем она хотела спросить, было очень трудно выговорить. - Мне так стыдно, что я видела твою... я очень сожалею, что нарушила... а это... когда его обрезали... ему... это было... Это болит до сих пор? - Болит? Отчего? - Потом он понял, о чем она спрашивает, и с большим трудом удержался от нарушения только что данного обещания. - Бекка, это было сделано со мной, когда мне исполнился всего лишь один шаббит в этом мире. Сейчас мне нисколько не больно и ничуть не мешает быть мужчиной. - И поэтому ты не пришел ко мне, когда все остальные пришли? - Этот вопрос дался ей тоже нелегко, но было просто необходимо выяснить все до конца. Гилбер кивнул. - Я подозревал, какова будет твоя реакция, если ты увидишь. У тебя и без того было тяжело на душе из-за всего, что ты перенесла, из-за девчушки и прочего. Ну и из-за этих мужиков. Я не хотел подвергать тебя новым испытаниям в ту ночь. - Прежнего смеха будто и не бывало. - Даже несмотря на то, что мне очень хотелось... Она обхватила его шею руками и прижалась щекой к щеке. Щека была покрыта колючей сине-черной щетиной, царапавшей ей кожу. Он побрил усы накануне шаббита, но эта колючесть Бекке не мешала. Сладкий сильный запах зеленого леса был крепче всего где-то вблизи макушки. Она позволила своим пальцам погладить струны мышц, спускавшихся по шее вниз, прослеживая их ход вплоть до ключиц, скрытых под рубашкой. - Бекка! - в этом шепоте слились желание и боль. - Ш-ш-ш... - Она расстегнула его кожаную куртку и помогла снять ее. Пальцы легко скользнули под грубую ткань рубахи, чтоб гладить ему грудь; огрубелые от работы подушечки пальцев, описывая концентрические круги, приближались к его соскам. Когда они напряглись, он застонал и сжал ее. - Внемли, - задыхался он. - Внемли, ты моя по законам Моисея и Израиля. Может, для нее это и были только слова, но для него это значило, что он поддается ее обжигающим прикосновениям и жаждет ответить ей тем же. Он освободил ее от одежды, действуя как мужчина, снимающий покров со статуи своей богини. Когда же она попыталась повести себя с ним так, как следует поступать порядочной благодарной женщине, он отстранил ее. До сих пор Бекка была всегда подательницей ласк или той, кто принимает мужчину. Теперь же его ласки сами превратились в дар, приносимый ей застенчиво, почтительно и без нахальной уверенности, что она примет их. Все слова, все обязательные слова, которым ее так тщательно обучали, вдруг были забыты. Во рту почему-то держался вкус теплого свежего хлеба. Ее руки нежно гладили израненные щеки Гилбера; она одновременно и страшно боялась причинить ему боль, и жаждала вечно прижимать его рот к своим губам. Руки Гилбера блуждали по ее телу, они ласково касались ее груди, большие пальцы нежно дотрагивались до розовых вершин, пока боль от грубого насилия Адонайи наконец не исчезла из памяти под влиянием жара, разожженного Гилбером в ее душе. Когда же руки спустились ниже, Бекка в страхе рванулась прочь. - Тебе не будет больно, - шептал Гилбер прямо в буйство ее волос. - Клянусь всем, что для меня истинно и свято, тебе будет только хорошо, моя возлюбленная. Она позволила ему поступать так, как он хотел, и у нее перехватило дыхание сначала от изумления, потом от восторга перед той магией, которую таили в себе его пальцы. Кремень и сталь и высеченные ими искры уже затеплили где-то в глубине ее тела сначала слабый огонек, который вдруг взметнулся ослепительным пламенем в каких-то тайных вместилищах, а потом с быстротой молнии помчался по крови, распространяясь от живота и куда-то к мозгу. Теперь весь ее мир содрогнулся от счастья, и она уже не могла молчать, она чувствовала, что иначе все ее естество разлетится в пыль, взвихряющуюся к миллионам светлых звезд. И тогда из Бекки исторгся крик, который поднял бы людей из их постелей в миле или даже больше отсюда, услышь они его. Впрочем, для Бекки это не имело значения. А потом она еще долго не могла заговорить своим нормальным голосом. - Что?.. - Это слово так и не стало звуком, оно сложилось лишь движением губ. Бекка положила ладонь на грудь Гилбера и подняла глаза к его лицу в поисках ответа. - Что?.. - Ш-ш-ш... Все хорошо. Даже лучше, чем ты думаешь. - Он снова поцеловал ее, а потом его поцелуи начали спускаться по тем же тропам, которым ранее следовали руки. На этот раз ее страх исчез гораздо быстрее, и она с радостью отдала себя в его власть. Новые содрогания потрясли ее и оставили в его объятиях дрожащей и опустошенной. - Пусти меня! - Она попыталась высвободиться. Даже в теплой дымке, окутавшей ее, голос долга, голос приличий, требующий, чтоб достойная женщина выполнила свой долг благодарности, не позволял ей лежать спокойно. - Я должна... Он мягко заставил ее лечь обратно. - Ты должна спать, - сказал он. И она повиновалась. А на восходе опять была любовь. Его обжигающие прикосновения снова зажгли ее, и только потом она обнаружила, что он завернул их обоих в одеяла, сделав из них что-то вроде кокона, царапавшего ей кожу. О подобных мелких неудобствах она вскоре забыла, и Гилбер доказал ей, что вчерашние ночные события не были ни сном, ни чудом. - Как бы я хотела... как бы я хотела быть в поре, - прошептала она. - Зачем? - Потому что впервые у меня не было страха перед этим. - Она вздохнула. - Я знаю, что сейчас нам не до этого. Обычно после таких вещей бывают дети, а перед нами еще такая далекая дорога... - Ребенок... - Тон был мечтательный. - Здоровый маленький ребенок. Возможно, судьба предопределила мне вернуться домой со здоровым ребенком на руках. Бекка нахмурилась, ей не очень нравилось то, что она слышала. - Что ты этим хочешь сказать? - Просто думаю о том, что будет после. - После чего? - Ну после того, как мы доберемся до города, и после того, как я получу то, зачем туда иду. - Он пододвинулся, чтоб она легла поудобнее, но эти - странные, еще ни разу не слышанные фразы Гилбера оставили ее напряженной и настороженной. - Нам нужна их помощь, - продолжал он. - Моему племени и даже другим. Никто из старейшин не соглашался... Они говорят, будто единственное, что мы можем получить от твоего народа, - это смерть. Но есть одна вещь, с которой мы одни справиться не можем. Она касается детей. Перед мысленным взором Бекки замаячили крошечные скелетики. - Они болеют? Сильно болеют? - Кое-кто из них уже рождается больным. Другие рождаются мертвыми, а выжившие часто... - Он не мог продолжать. - А выжившим было бы лучше, если б они не выживали, да простит меня Господь. - Почему? - Его горе заставило Бекку еще сильнее прижаться к нему, чтобы хоть чем-нибудь помочь. - Что с ними такое? Я знакома с траволечением. Я могу отправиться с тобой в горы и помочь. И тебе не придется терять время, добираясь до города. - А как же твои собственные дела, те, что зовут тебя в город, моя родная Бекка? - Они подождут. - Ее прежнее упрямство вернулось к ней. - Шифра в безопасности, а само наше путешествие - оно сколько времени может занять? Раз дети страдают... Его объятие сделалось еще крепче, так что Бекке стало не хватать воздуха. - Ты - чудо! Готова рисковать своей жизнью на дороге к горам, где каждый хутор, что лежит между нами и горами, разыскивает тебя! Но ради детей... Как бы мне хотелось, чтобы одного твоего сердца было довольно для их излечения! Но если б дело было только в траволечении, я сейчас сидел бы дома. Дело зашло гораздо дальше, Бекка. Мне нужно городское Знание. И он поведал ей жестокую историю о том, как его племя бежало в горы вместе с другими племенами много столетий назад; как каждое племя получило в удел большой кусок территории суровой земли и стало жить в изоляции. Шло время, и голод пришел в горы, племена стали все дальше уходить друг от друга, некоторые из них вообще утратили все связи с родичами. Что же касается тех, кто остался... - Нас совсем мало, Бекка, - рассказывал Гилбер. - Да и раньше не было много, а расстояния между племенами столь огромны, что мы почти не видимся. Поэтому семьи держатся особняком и практически знаются только с ближайшими родственниками. Я изучал старинные рукописи, я спрашивал себя, не нарушили ли мы какого-либо закона, который требует, чтоб мы ушли отсюда и соединились с другими племенами, а не бросали бы их прозябать в горных дебрях. Ничего я там не нашел, как не нашел и ни единого слова о том, почему наши дети иногда родятся физическими, а иногда умственными уродами. Мой собственный двоюродный брат по возрасту уже должен был бы стать полноправным членом конгрегации, но этого не будет никогда. Он говорит всего несколько слов, а все остальное - кряхтенье и хрюканье. - И как давно уже? - спросила Бекка. - Ему почти тринадцать. И в последнее время такие, как он, родятся все чаще и чаще. В городах знают многое. Я слышал, что они знают так много, что их дети родятся живыми, здоровыми и умными. Может, в этих людях проснется жалость, и они поделятся со мной жалкими крохами своих знаний, чтобы я мог унести их домой? Если да, то мой брат станет последним таким. - Этому твоему брату тринадцать, и он недоумок. А когда это выяснилось? - Выяснилось? Да думаю, когда он еще лежал в колыбельке. Бедный Иешуа. - Но если так, то почему, когда это стало ясно, вы не... - Не убили? - рявкнул Гилбер. - Так, как это делают ваши? - Это задело Бекку, и он сразу почувствовал ее боль. - Извини, дорогая. Тебя нельзя винить за то, что тебя так воспитали. Мы не отнимаем жизнь у тех, кто не угрожает нашей. - Но разве он не ест? - Иешуа? Да он пожирает все, будто лесной огонь, - засмеялся Гилбер. - Сам он даже голод удовлетворить не может. Сидит на пороге шатра матери и стучит камнями друг о друга, пока кто-нибудь не принесет ему поесть. - Не работает, а вы его кормите. Слабоумный, а вы даете ему жить. - Бекка долго обдумывала эту мысль. - Гилбер, если вы будете оставлять в живых всех детей, невзирая на то, что они бесполезны, как твой брат, вы в ваших горах все вымрете от голода. - Так бы и случилось давным-давно, - согласился он, - если бы мы плодились подобно вам. Но мы знаем, сколько народу может прокормить наша земля от года к году. В соответствии с этим мы определяем время, когда супружеская пара может попробовать зачать ребенка. Если он родился мертвым, они могут сделать еще попытку; если же он такой, как Иешуа... - Он пожал плечами. - Такие обычно долго не живут, а по характеру они добрые. И они живые. Мы жалеем жизнь. Бекка подумала о мужчинах и подростках в Праведном Пути и попробовала представить себе, как они ожидают одобрения своего племени, чтобы взять женщину в поре. Представить такое она не смогла, о чем и сказала Гилберу. - Знаешь, мне, пожалуй, больше нравилось, когда вы нас воображали людоедами, - засмеялся Гилбер, когда она кончила делиться с ним своими мыслями. - Вот уж поистине, будешь взбивать глину, прослывешь святым! Мужчины и женщины делают все то, что всегда делали, когда женщина в поре; ну а когда она в поре, всегда отыщется способ насладиться, не зачиная ребенка. - Какие это способы? - Бекка навострила уши. Тут было что-то интересное! Гилбер ответил, что ее это не касается. - Насколько я знаю хуторских, ты бы сочла меня чудовищем, расскажи я тебе об этом подробно. - А я и так знаю, что ты не настоящий мужчина, - поддразнила его Бекка. - И как ты дошла до этого умозаключения? - Настоящий мужчина позволил бы женщине доказать свою благодарность, как положено. Гилбер потянулся всем своим сильным худощавым телом и с наслаждением выгнул спину. - Да кто я такой, чтобы противиться правилам приличия? - Вот и прекрасно, - ответила Бекка, принимаясь за дело, которым занималась до тех пор, пока они не забыли о всех своих тревогах, думая лишь о той радости, которую способны принести друг другу. 26 - Малышка, скажи мне, куда ты бежишь? - Под бледной луной я бегу танцевать. - Там ждет тебя милый, мой славный малыш? - Я девушка, сэр, да и где ж его взять? - А хочешь ты чудо узреть из чудес? - О сэр, мне навряд ли оно по плечу... - Ты женщиной станешь, войдя со мной в лес... - Вот чудо так чудо! На крыльях лечу! Какая-то часть души Бекки жаждала, чтобы пустоши тянулись бесконечно; эта часть сейчас так ревниво льнула к Гилберу, что даже одна мысль, что его опять придется делить со всем миром, была для Бекки пыткой. А другая часть - та, которая прислушивалась к рассудку, - хотела, чтобы бесплодные земли поскорее остались позади и чтобы глаза ее на них больше никогда не глядели. Гилбер почему-то звал их "священными землями". Бекка никак не могла понять, что священного в этих мертвых просторах. Повсюду, куда только падал ее взгляд, местность выглядела злобной пародией на зеленые поля Праведного Пути. Все, что знала Бекка об изобилии, связывалось у нее с памятью о хуторе. Иногда, правда, ей вспоминались картинки в книгах Кэйти, в сравнении с которыми урожай Праведного Пути был нищ и убог, но если сравнить с этими голыми и истощенными пустошами, Праведный Путь - настоящий Эдем. Даже солнце над головой и то казалось здесь каким-то скупым, раз лучи его падали на эту Богом забытую страну, где холодный северный ветер с воем разносил леденящие вздохи по всей равнине. В пустошах встречались развалины, жалкие остатки того, что Гилбер называл поселениями. Каждый раз, когда путники приближались к такому месту, Бекка думала: а не станет ли это чем-то вроде репетиции того, что ожидает ее в городе Коопа? Она боялась, что там ей будет неуютно, ведь она не имеет представления, как ей искать Елеазара, и даже не уверена, пустят ли ее вообще в город. Она была бы благодарна даже за намек на то, что же такое город. Однако развалины в пустошах совсем не соответствовали сложившимся у нее представлениям о городах. - Разрушены сверху, разворованы снизу, - пробормотала она, когда они шли мимо очередных развалин. Все подобные места они обходили стороной. Считалось, что эти мрачные руины не сохранили ничего, что можно было бы использовать, и, насколько Бекка могла судить на таком расстоянии, эти слухи были правдивы. Кто-то уже побывал здесь и обглодал их дочиста. - Их тут побывало без счету, - сказал Гилбер, не оглядываясь. Такое отношение он демонстрировал ко всем этим безымянным останкам поселений, мимо которых они шли, - отводил глаза и шел дальше. Бекке не надо было говорить, что библейская история о жене Лота горит в его памяти особенно ярко именно здесь - при виде городов, лежащих во прахе, подобных которым не мог бы вообразить ни один житель Содома. - Я слышал, что когда пришел Голод, - он несколько раз сплюнул, упомянув это слово, - то и большие города, и малые поселения сначала надеялись выжить за счет тех запасов, которые в них имелись. Но возникли пожары, как мне говорили, а потом и схватки из-за того, что люди хотели захватить себе больше той доли еще остававшихся на складах запасов, которая им полагалась. Люди грабили все, что попадалось под руку, лишь бы выжить, а то, что не годилось в пищу, они превращали в товары, которые меняли на еду. Как муравьи, объедающие кость. Мы тогда были как животные, нет, даже хуже, чем они. - Я знаю. - Мерзости и богохульства, творившиеся в те времена, старательно запечатлялись в умах всех послушных детей на хуторах кистью, которую обмакивали в память о реках человеческой крови. - Большая часть горожан в конце концов, как я слышал, - продолжал Гилбер, - ушла и осела на землю. Когда города больше не смогли поддерживать существование своего населения, когда они съели последнюю крошку своих запасов, сожгли последнюю каплю горючего и обменяли последнюю вещь, которую вообще хоть как-то можно было использовать, горожане разбежались в разные стороны. - И там ничего не осталось? - с тоской спросила Бекка. - Ничего. - Трудно поверить. Может быть, если тропа подведет нас поближе к следующим развалинам, мы могли бы попытаться... - И пытаться не буду... - Для Гилбера это было дело решенное. - Те, кто не бежал из городов ради спасения жизни, остались и жили в руинах, пока это было возможно. Говорили, что они постепенно вырождались - те, которые еще могли плодиться. Их глаза стали красными, как угли, на руках отросли когти, а уши стали огромными, ибо они все время прислушивались, прислушивались, прислушивались, не раздастся ли звук преследующих их шагов. Зубы выросли длинные и острые, потому что ими рвали плоть грызунов, живших под развалинами, а если кто-то из чужаков осмеливался ночью проникнуть на их территорию, они накидывались на него черным облаком и съедали живьем. - Ты забыл насчет хвостов, - сухо напомнила Бекка. - Что? - Забыл ту часть этой сказки, где говорится, что все они отрастили длинные, голые, розовые хвосты. Или ты думаешь, я не знаю, как выглядят крысы? Женщины заставляли меня убивать их во множестве, когда я была маленькой. Гилбер подмигнул ей: - Не нужно было валять дурака и пытаться напугать тебя детскими сказочками. Я просто искал предлог, который заставил бы тебя залезть ко мне под бочок сегодня ночью. - Будто бы тебе для этого нужен особый предлог! - И они пошли дальше. Пустоши были обширны и по большей части безлюдны. По меньшей мере три дороги пересекали их, играя роль торговых путей, которые в сезон использовались караванами разных городов Коопа. Широкие, хорошо видные на местности, относительно ровные, утрамбованные многими годами путешествий по ним, эти дороги тщательно обходили скелеты древних поселений. Иногда, когда Бекка и Гилбер поднимались на вершины невысоких холмов, они видели какую-нибудь из этих дорог - желтый шрам на буро-серой мертвой земле. Что касается их самих, то они шли где-то посередине между дорогой и руинами и спускались к дороге лишь там, где карта Бекки показывала существование источников. Уже несколько недель шли они по пустыне, а воды в запас могли брать очень немного; к концу пути им стало ясно, что они могут оказаться и без пищи. - Нам надо идти к берегу главной дорогой, так будет ближе, да и шагать легче; кроме того, в этом случае у нас останутся еще кой-какие припасы, когда мы доберемся до цели, - спорила Бекка с Гилбером, когда он еще до начала похода прокладывал их маршрут. - Ну и что, если мы встретимся с другими путниками? Даже если они и знают, что меня разыскивают, все равно городским до меня дела нет. - Городские и хуторские помогают друг другу, - ответил он. - А если нет, то зачем же ты суетишься и идешь в город за правосудием? Почему бы не предположить, что горожане с той же легкостью согласятся помочь альфу своего любимого хутора свершить месть, осудив тебя? - Выдадут меня Праведному Пути? - возмутилась Бекка. - Не сделают они этого! За то, что я защищала себя, за то, что я восстала против лжеца и обманщика, укравшего у моего отца его хутор? Адонайя нарушил закон, а не я! - И все-таки он еще жив, - спокойно сказал Гилбер, - и именно по его приказу были разосланы послания по всем ближайшим хуторам с известием о тебе. Где гарантия, что там написана правда? Откуда ты знаешь, в каких преступлениях он тебя обвиняет? Об этом мы можем лишь догадываться. Если тебя схватят обыкновенные горожане, то их умы могут быть настолько отравлены его ложью, что они просто препроводят тебя домой для суда, и ты можешь кричать, что хочешь повидаться с братом, пока не посинеешь и срок твоей жизни не истечет. Бекка поняла справедливость точки зрения Гилбера, хотя ей того и не очень хотелось. Они продолжали идти, избегая насколько возможно дорог и постоянно обходя руины. По ночам оба заворачивались в свои одеяла и тесно прижимались друг к другу, чтобы согреться. Даже если бы Гилбер и не боялся, что огонь привлечет к ним чье-то внимание, все равно в пустошах не росло ничего такого, что могло бы гореть. И все же Бекке снилось, что в пустошах жизнь есть. Червь в ней спал, спал с тех пор, как Гилбер разбудил ее своей любовью. Червю теперь нечего было ненавидеть, незачем кидаться на что-то, не было цели для ядовитых укусов. Недавно еще громогласный и циничный, ее собственный внутренний голос тоже утих, и тогда, к своему удивлению, она услышала множество голосов, которыми говорила пустыня. Когда они остановились в четверти дня пути от колодца, она услышала какое-то стрекотание и шуршание в жесткой и низкой растительности пустоши. Луна круглилась в небе, кропила серебром эту потерянную страну, так что та становилась почти прекрасной. Бекка откатилась от Гилбера и приложила ухо к земле. Неужели это пение? Неужели даже для этой страны, ставшей пустыней уже многие века назад, все еще существует надежда, что наступит день, когда она вернется к жизни? Она струилась под почвой подобно скрытому ручью, стремительно, пузырясь обещаниями, зовя следовать за собой, шепча о семенах, которые спят до тех пор, пока кто-либо не отыщет тайное заклинание, которое разбудит их, и они начнут плодоносить. Это была чудесная фантазия - ловить слова древней песни земли, но вокруг раздавались и другие звуки, которые явно не были иллюзией. В ночной тиши громко щебетала какая-то мелкая живность, а топот маленьких быстрых лапок под землей заставлял Бекку настораживаться даже во сне. Ведь то, что они маленькие, вовсе не значит, что они безвредны. Во всяком случае, не там, где спящего путника так легко укусить какому-нибудь родичу крысолюдей из сказок Гилбера. Любые укусы, полученные им или ею, могут оказаться губительными, даже если сначала это крохотные ранки. Перед глазами Бекки возникла распухшая ножка Шифры. Рисковать нельзя. И все же, хотя она знала о присутствии этих маленьких торопыг и это мешало ее отдыху, в глубине души Бекка благословляла упорство, благодаря которому жизнь торжествовала даже здесь, где на первый взгляд могла царить только смерть. Еще хуже бывало, когда они ночевали возле руин. Тогда никакого пения слышно не было, а во тьме шевелились лишь ночные кошмары Бекки. - Вблизи колодцев, может быть, и живут какие-то существа, - согласился Гилбер, - но в развалинах нет ничего, что могло бы поддерживать жизнь. Раньше тут, возможно, обитали твари - настоящие звери, Бекка, я не о дурацких сказках говорю. Но они или вымерли из-за отсутствия добычи, или были уничтожены людьми. - Трудно представить себе более безжизненное место, - сказала Бекка, глядя на дальние отброшенные луной тени острых зубцов руин. - Все съедено, - ответил Гилбер. - Вплоть до самых мелких существ, которых можно было ловить руками, все съедено. Когда отчаяние становится таким всеобъемлющим, что значение имеет только сегодня, мало найдется людей, способных сдержать себя и отпустить маленькую жалкую зверюшку живой, чтобы она могла размножиться. А потом приходит неизбежное завтра. Вот почему, когда чьи-то приглушенные шаги, хрустевшие сухой растительностью пустыни, донеслись до слуха Бекки, знавшей, что поблизости колодцев нет, она мгновенно поняла, что опасность рядом. - Гилбер, проснись! - Она схватила обнимавшую ее руку и крепко сжала ее; Голос Бекки был тих и настойчив. - Спи, Бекка, - пробормотал он. - Тебе что-то приснилось. Вокруг нас на многие лиги нет ниче... - И тут на его висок обрушился камень... Бекка закричала и рывком села. Залитая сзади лунным светом, над ней громоздилась тощая фигура, явно человеческая, но безликая. Бекка рванула к себе одеяло, чувствуя, как безжизненное тело Гилбера откатывается вбок, и зная, что клейкое вещество, замаравшее подрубленный край одеяла под ее пальцами, - кровь Гилбера. Ее револьвер, завернутый в дневную одежду, лежал на расстоянии протянутой руки от того места, где они спали. Что до ружья Гилбера, то оно уже было в руках неизвестного грабителя. Тот обходился с ним без приобретенной долгим опытом ловкости Гилбера, но Бекке казалось, что он достаточно хорошо владеет оружием, чтобы пристрелить ее на месте, если она попробует кинуться к своему револьверу. Глупое геройство означало бы прыжок в объятия смерти. Бекке оставалось только сидеть, дрожать и стараться удержать свое сердце от вопроса о том, жив ли Гилбер. Ствол ружья опустился и нацелился прямо на середину ее груди. - Вставай! Ей был известен этот голос, хотя разум отвергал такую догадку. - К... к... Корп? - Не смей меня так звать! Это вонючая дерьмовая кличка, данная мне скадрой. Я с ней покончил. Я вернул себе свое прежнее имя и не желаю, чтобы на меня навешивали бирку этого старого кровопийцы. А теперь, женщина, вставай, да побыстрее, когда с тобой говорит настоящий мужчина. Бекка, дрожа, поднялась. Теперь это был совсем не тот застенчивый боязливый человек, которого она пригласила на свое ложе, чтоб дать ему Жест. Вся его внимательность, вся мягкость взгляда, вся почти женская благодарность за ее услуги исчезли, как будто их пожрала эта высохшая земля, запив съеденное его душой. Сколько времени он шел по их следу? Своим внутренним оком она видела его ползущим за ними на животе, пользующимся любым укрытием, распластавшимся на земле, перебегающим под прикрытием холмов. Если бы сейчас было светло, мелькнула мысль, его одежда оказалась бы вымазанной грязью и пылью, чтобы его не было видно на расстоянии. Конечно, ему помогло то, что ни она, ни Гилбер - дураки - не ожидали преследования. А еще больше ему на руку было то, что Гилбер не хотел оборачиваться, проходя мимо руин. За пунктуальное следование своему драгоценному Писанию он заплатил почти так же, как жена Лота. Ночной воздух холодил ее кожу, но другой, гораздо более могучий холод проникал в самую глубину ее плоти. В этом хрустальном и льдистом холоде Марта Бабы Филы казалась состоящим из инея призраком, нападающим, уклоняющимся, танцующим, быстро катящимся по ступеням всех боевых приемов, которые они с Беккой репетировали. "Но я так не смогу", - рыдал ее разум. "Но ты должна, - издевался над слезами и громко шипел ей прямо в ухо Червь. - И это будет так приятно! Только дай ему время положить ружье..." Бекка умела узнать истину, если видела ее в лицо. Да, было бы приятно испытать все известные ей приемы на этом человеке. Сначала следовало организовать все так, чтобы ошеломить его еще сильнее, чем он ошеломил Гилбера (нет, только не думать сейчас о Гилбере!)... Что ж, на это не нужно больших усилий. Сначала следует убедить его, что она боится его куда больше, чем на самом деле. Притвориться нетрудно. Тревога о судьбе Гилбера, терзающая ее, ужас незнания - жив ли он вообще, все это копилось где-то на дне ее желудка и превращало любые сказанные ею слова в жалкое мяуканье. - Чего ты... Чего ты хочешь? Зачем?.. - Заткнись! Я дам тебе кое-что, от чего ты завопишь, и очень скоро! Из-за тебя меня вышвырнули из скадры, сука! На любой другой промах они бы посмотрели сквозь пальцы, сказал мне Мол, но не на то, что женщина взяла надо мной верх... Вонючий лидер! Я ему эти слова засуну обратно, и мы еще посмотрим, кто из нас по большому счету лучше! - Винтовкой он указал Бекке на полоску земли между лагерем и развалинами. - Туда! И ложись! Бекка сделала вид, что хочет взять с собой одеяло, но винтовочный ствол дернулся и ударил ее в челюсть так, что зубы лязгнули. - У-у-у, думаешь устроиться со всеми удобствами? Чтоб было не колко? Ты это брось! Выбора не было. Если она побежит, он просто пристрелит ее. Если даже он такой же плохой стрелок, как она, и ей удастся бежать, то куда она пойдет? Может, Гилбер пока еще дышит, но это продлится недолго, если она предоставит Корпу возможность прикончить его. После того, как он добьет Гилбера, он с легкостью унесет из лагеря все - достаточно силен для этого. Одна, нагая, без карт, которые показывают тропу, она не доберется живой даже до границы пустошей. А если она выйдет на дорогу... Как говорил Гилбер, хуторам разослали вести, чтобы ее задержали. Выбора нет. Она пошла туда, куда он велел ей идти, пока новая команда не остановила ее. - Достаточно далеко. Хватит. Ложись. Она почувствовала, как жесткая растительность пустыни щекочет и царапает ее обнаженные ягодицы, плечи, тыльную поверхность ног. Ее волосы смешались с пылью. Она лежала, будто ждала собственных похорон - колени и ступни сжаты, руки плотно прижаты к бокам. Сейчас и здесь было не до скромности, не до стыда. С высоты над ней издевательски смеялись звезды. Корп ответил им тонким смехом. Она заметила, что смех у него был такой же, как у большинства ее юных братьев, - нервное женское хихиканье, заставляющее почему-то вспомнить о безумии. - Вот это правильно, - сказал он, кивая в знак одобрения. Он стоял над ней, широко расставив ноги. Кривой костяк древнего города торчал сзади, пририсовывая к силуэту Корпа два теневых рога над головой, тогда как две полуобрушенные стены образовывали как бы два огромных черных крыла. Он отшвырнул винтовку Гилбера подальше, так далеко, чтоб Бекка не могла и надеяться дотянуться до нее, даже если бы он не выхватил из ножен охотничий нож с длинным клинком. Он прижал нож к ее горлу одновременно с броском, который позволил ему навалиться на ее тело сверху. Она даже не успела подумать о том, как бы врезать ему в низ живота, а теперь было уже поздно. Вес неожиданно навалившегося на нее Корпа вышиб из нее дух, а сталь клинка была холодна и пахла кожей ножен. Корп дышал тяжело. - А теперь я расскажу тебе, как все сложится дальше, сука, - хрипел он. Он немного сдвинулся, нависая над ней, как ночной кошмар. Ногами он прочно прижимал ее руки к бокам. - Я все равно убью тебя так или иначе, это должно быть тебе ясно. Ты же в поре, верно? - Она закатила глаза и помотала головой, стараясь избежать поцелуя ножа, насколько это было возможно. - Нет? Это плохо. Потому что я все равно возьму тебя так, как альф берет своих жен. И если ты узка, я разорву тебя, и когда ты станешь исходить кровью, молись, чтоб подохнуть от кровотечения прежде, чем я кончу, ибо есть еще одна вещь, которую я сделаю с тобой до того как уйду. Когда его свободная рука схватила ее внизу, Бекка вздрогнула так сильно, что чуть не выполнила за него его работу, перерезав себе горло. - Тебе эта штука больше не потребуется, после того, как я с тобой покончу, - пробормотал он, и его зубы обнажились в страшной ухмылке, такой же опасной, как лезвие ножа в его руках. - Мол хотел ее так сильно, что я думаю принести ее в лагерь и швырнуть ему. Швырну ему прямо в рожу, ага! А потом пусть попробует сказать, что женщина обошла меня! - Если ты сделаешь это, - еле прошептала Бекка, - Мол убьет тебя. - Черта с два убьет! Ты же сама слышала его. Ты ведь больше не женщина - после того, как сыграла с нами ту шутку. Мужчина рождается для того, чтоб защищать только настоящих женщин. А ты - выродок. Твой родитель должен был выкинуть тебя подыхать сразу же, как ты родилась. Поздно, конечно, но я сделаю это за него. - Корп устроился поудобнее, но его нож не отклонялся от ее шеи и на два дюйма; он был ловок. Теперь он уже лежал на ней, и она слышала звук рвущейся материи, когда его свободная от ножа рука рвала завязки штанов. - Ну, начинай молиться, чтоб истечь кровью, - шепнул он и вошел в нее. В ее крике была боль, но не та рвущая боль, которой она ждала. Скорее удивление, которое сопровождалось хрюканьем с его стороны, тоже означавшим шок. - Ах ты, вонючая дырка, ты ж говорила, что не в... Бекка воспользовалась его растерянностью; она мгновенно схватила за запястье его руку, вооруженную ножом, приставленным к ее горлу, и с силой вцепилась в нее зубами. Он вскрикнул, пальцы автоматически разжались. Нож упал на ее шею, к счастью плашмя, а затем соскользнул на землю. Бекка чувствовала, что он лежит где-то совсем рядом. Во рту стоял привкус меди от крови Корпа, зубы болели, скользнув по кости, но ум был ясен. Марта Бабы Филы стояла над задыхающимся стонущим человеком, и ее глаза сверкали ярче звезд, когда она выкрикивала свой главный совет, который женщина должна зарубить на носу, если она собирается драться: дерись без правил, но дерись до победы. Бекка схватила нож и вонзила его в ту небольшую впадинку, что находится как раз над ключицей. Клинок наткнулся на хрящ, но ей хватило сил, чтобы вонзить его глубже. Лезвие вошло почти на треть длины и там застряло. Корп издал чудовищный булькающий и задыхающийся стон и замер. Кровь ручьем хлынула на рукоятку, которую Бекка все еще сжимала в руке, и на Бекку, пятная ее груди багровым блеском. Теперь Бекка билась и изворачивалась, чтобы выбраться из-под Корпа, чтобы спихнуть с себя труп. Второпях она ухватилась за нож. Кровь сразу же ударила фонтаном из развороченной глотки, заливая ей руку. Она бросила взгляд на свои окровавленные пальцы и без всякой разумной причины разрыдалась. - Чего ты ревешь, дура? Разве ты не хотела, чтоб он сдох? Голова Бекки при этих словах, произнесенных незнакомым тонким голоском, непроизвольно дернулась. В тени руин стоял ребенок, опирающийся на сломанную мотыгу, спокойно глядя на нее древними пустыми глазами. 27 Иаков пошел своей дорогой и встретил ангелов Господних. [цитата из Библии (Книга Бытия, гл. 32), где повествуется о борьбе Иакова с ангелом] - Она не знает, сколько ей лет, - сказал мальчик. - Перестань приставать к ней с этим. Бекка подняла взгляд от своего последнего пациента - крошечной девчурки с копной рыжевато-коричневых волос. У нее была лишь неглубокая царапина - явление вполне естественное, учитывая, где и как она жила; она пришла к "чужой леди-целительнице" как за лекарством, так и за каплей ласки. - Я просто хотела поговорить, - ответила Бекка. - Это еще зачем? - Она напугана. Разговор ее успокоит. Ты возражаешь? Мальчик пожал плечами. Для него это значения не имело. Да и вообще для него мало что имело значение, как успела заметить Бекка за те два дня, которые она провела тут. Мальчик слегка изменил положение своих тощих ягодиц на цементном выступе, продолжая внимательно озирать равнину в поисках движения, жизни, чего угодно, что могло заставить его нападать, идти на воровство или бежать. К своим обязанностям он относился очень серьезно, и вряд ли кто-нибудь это знал лучше Бекки. Все, чего он просил взамен, - чтобы его оставили в покое. Такое она могла понять. В эти дни быть оставленной в покое казалось ей наивысшим благом. - Ну вот, милочка, и все, - сказала она девчушке. Она погладила всклокоченные русые локоны и встала, чтоб потянуться и ослабить напряжение мышц шеи и спины, уставших от длительного сидения на месте. Девочка поглядела на нее круглыми совиными глазами, а затем исчезла в одной из тысяч щелей и ходов в развалинах. От девочки в сердце осталась тупая боль. Все это место напоминало Бекке кусок сотов, состоявший из множества ячеек и закутков, со всех сторон закрытых от света. Дети не могли, дети не должны были жить так, прячась под землей в поисках убежища, как то делает мелкая живность пустынь. Но кто они были по существу, как не родичи этих мелких животных, шуршащих в истощенной умирающей почве? Никто, кроме Бекки, вообще не знал, что они существуют, да никому и не было до этого дела. - Кто-нибудь еще придет? - спросила Бекка у мальчика, сидевшего рядом. - Почем я знаю? - отозвался он, не отводя глаз от опасной шири горизонта. - Думаю, они уже были бы тут, если б собирались приходить. - У него была манера взрослого мужчины - отвечать так, будто вопрос Бекки был недостойной внимания мелочью или даже глупостью. - Если хочешь заниматься своим мужчиной, валяй. Вирги скажет тебе, когда придет время еды. - Кто эта Вирги? - Та, кого я пришлю за тобой, ясное дело. - Он издал подавленный смешок по поводу женской глупости и сплюнул по ветру. Бекка в последний раз сполоснула руки в миске грязной воды, стоявшей возле нее. Привыкшую к чистоте Бекку прямо передергивало оттого, что ей приходилось пользоваться одной и той же водой, осматривая своих пациентов, но когда она обмыла рану первого из них и потребовала чистой воды, мальчик напрямик сказал ей, что воды больше нет. Она заставила себя заниматься своим делом, решив, что дети тут видели вещи и похуже и все-таки выжили. Похуже. О да, еще бы! Она вытерла руки о юбку, ибо каждый лишний кусочек материи был нужен для перевязок. Коробка с травами принадлежала Гилберу. Бекка быстро и аккуратно разобрала ее содержимое, уложила все на место и закрыла коробку, прежде чем отправиться в глубь развалин, где лежал, ожидая ее прихода, Гилбер. Она могла уходить и приходить, когда хотела, - мальчик дал ей это понять с самого начала. Ему было двенадцать лет, но здесь он был повелителем царства рухнувших камней, разбитого стекла и пересохших фонтанов. Все остальные дети, которых видела Бекка, были ростом меньше его и наверняка моложе. Она насчитала их девять или десять - они двигались так быстро и носили столь неотличимые друг от друга лохмотья, что точный подсчет был невозможен. Сколько из них было девочек, а сколько мальчиков, можно было только гадать, исключая те случаи, когда дети сидели перед ней достаточно долго, пока она лечила их. Да и тут возможны были ошибки: они носили такое тряпье, где нельзя было обнаружить различия между мужским и женским. Раз оно закрывало их срам, их оно вполне удовлетворяло. Насколько могла судить Бекка, у них не было имен, которыми она могла бы их называть, видимо, они были неизвестны даже их молодому хозяину, за исключением таинственной Вирги. Вплоть до самых маленьких они хранили полное молчание. Все это место было погружено в молчание. Хотя в радиусе многих лиг здесь не жил никто и некому было услышать их смех, чтобы потом доставить неприятности, но дети вели себя так, будто были мертвы. Бекка физически ощущала этот груз тишины, эту бездонную яму, скрытую где-то в глубине руин, которая вбирала в себя малейший шорох жизни. Если б тут было какое-нибудь другое укрытие, она никогда бы не позволила мальчику перенести Гилбера в это непотребное место. Вход в глубины развалин пугал ее. Слишком много воспоминаний о голодной утробе Поминального холма вылетало на нее из тьмы, скользя на бесшумных крыльях сквозь ее душу. Идти к Гилберу было все равно что навещать его в его же гробнице. Она остановилась, положив руку на гладкий как стекло розовый камень, и крикнула мальчику: - Кто-нибудь отведет меня к нему? Древние глаза ни на минуту не перестали прощупывать горизонт. - Я велел Ти разметить дорогу. Там есть скользкота, которая покажет тебе, откуда начинается путеводный провод. Положишь на него руку и пойдешь. - А что такое скользкота? Снова смех, скорее похожий на икоту. - Ничего-то ты не знаешь, эх ты, женщина! - В его тоне было больше презрения, чем в грязной брани, извергнутой на нее Корпом. Больше никакой помощи он не предложил. Он считал, что ничем ей не обязан. Даже меньше, чем ничем. Пока Гилбер не выздоровеет, она не посмеет сказать ни слова. Она была тут чужой, которая даже не зна