етиции необычайная вялость Ноббсовой руки занимала Голдвассера все больше и больше. Насколько он мог судить, вялость была не совсем природная. Ноббс культивировал вялость руки при рукопожатии, где-то вычитал, что крепкая хватка, которую он напускал на себя в мальчишестве, чтобы создать впечатление твердого характера, - всего лишь аффектация, напущенная, чтобы создать впечатление твердого характера. Но ведь и бороду Ноббс отрастил просто потому, что раз, по общему убеждению, бороду носят лишь мужчины с безвольными подбородками, значит ни один человек с безвольным подбородком бороды не отпустит - иначе все заподозрят, будто у него безвольный подбородок; отсюда следует, что у бородачей подбородки волевые; вот потому-то Ноббс отрастил бороду, скрывавшую его безвольный подбородок. Во всяком случае, так рассудил Голдвассер. Вообще было в Ноббсе что-то двуличное... Вернее, не столько двуличное, сколько трехличное, причем одно лицо следило за двумя другими. - Давайте повторим с самого начала, - сказала миссис Плашков. - Всех попрошу в исходную позицию. Раздался стон изнеможения. Голдвассер почувствовал, как его наболевшие кишки проваливаются куда-то в тартарары. - Джелликоу, - обратилась миссис Плашков к швейцару, пока все выстраивались на улице перед входом, - хоть на этот раз не хлопайте дверцей автомобиля, прежде чем Ноббс не отойдет от нее на безопасное расстояние. Запомните, вам дается семь секунд на то, чтобы она-он-Ноббс сошел на тротуар. Ну, готовы? Начнем с... Давайте. Джелликоу выступил вперед и открыл воображаемую дверцу. Ноббс выкарабкался из воображаемого автомобиля. - Спокойнее, Ноббс, - предупредила миссис Плашков. - Добрый день, сказал Чиддингфолд и провел Ноббса вдоль почетного караула, укомплектованного из лаборантов. - Стоп! - воскликнула миссис Плашков. Раздался повальный вздох. Джелликоу извлек карманное зеркальце и принялся обозревать свои усы. Ноббс присел на край тротуара. Голдвассер все норовил перенести хотя бы часть собственного веса на узенький декоративный выступ здания. Он-то знал чем обусловлена пауза. Стихийно началось очередное чрезвычайное заседание комитета неофициальной беседы. Наверняка обсуждают, не должен ли Чиддингфолд ввернуть в приветствие какую-нибудь светскую реплику. Одна фракция ратовала за то, чтобы директор высказался о погоде. Другая считала, что замечания о погоде не поддаются хронометражу, ибо невозможно предугадать оставшееся время до знаменательного дня, и лучше остановиться на реплике по поводу королевского автомобиля. Большинство склонялось в пользу вопроса: "Сколько миль проходит машина на одном галлоне бензина, государыня?" Но комитет неизменно натыкался на одно и то же препятствие - доложить об этом Чиддингфолду было невозможно - и голосовал за то, чтобы отсрочить решение до следующего заседания. Голдвассер безнадежно уставился себе под ноги, на клочок земли площадью примерно с квадратный фут. - Продолжим, пожалуйста, - крикнула миссис Плашков. - С того, на чем мы остановились. Ноббс заковылял по тротуару к почетному караулу лаборантов. - Смир-рна! - взревел старший лаборант. - Линейки на пле-чо! - Вверх, два, три, - командовала миссис Плашков. - Вниз, два, три. Неслаженно, очень неслаженно. Ноббс неуклюже протрусил вдоль строя, умудрясь наступить на ногу правофланговому и выбить из рук одного лаборанта логарифмическую линейку. - Спокойно, Ноббс, - сказала миссис Плашков. - Движки на взвод! - взревел старший лаборант. - Недорасход трех секунд, - заметила миссис Плашков, - срезаете углы, Ноббс. Ноббс протопал к подножию лестницы, принял букет от малолетней дочки Чиддингфолда (ее изображала мисс Фрам) и ворвался в коридор, к сотрудникам и гостям. - Стоп! - вскричала миссис Плашков. - Титулатурный комитет, попрошу ко мне! Голдвассер бессильно привалился к стенке. Титулатурный комитет лежал целиком и полностью на его совести. Как-то в озорную минуту Голдвассера угораздило съязвить насчет того, что называть Ноббса "ваше величество", мягко говоря, попахивает мятежом, а через два дня этот вопрос уже горячо обсуждали во всех тридцати семи комитетах. Почти все согласились, что деяние и впрямь отдает мятежным духом и что упорствовать в этом означает подвергать институт опасности судебного преследования или шантажа. Но тут возник практический вопрос: как же именовать Ноббса, если не "ваше величество"? В одном все были единодушны: смешно, если люди будут склоняться перед ним в поклонах и реверансах и в то же время называть его просто "Ноббс". Не успел Голдвассер согнать с лица улыбку после той злополучной шутки, как уже был учрежден титулатурный комитет для составления формулы, в которой почтительность сочеталась бы с неким соответствием реальному положению Ноббса в жизни. Вот что пока произвели на свет всевозможные рабочие комиссии и подготовительные группы: Ваше смиренство ваше раболепие ваша посредственность ваше человечество ваша анонимность ваше полномочие ваша бородатость ваше сНоббство ваше старшее научное сотрудничество Как и предвидел Голдвассер, решение опять-таки пришлось отложить до лучших времен. - Продолжим с того, на чем остановились, - прогремела миссис Плашков. Сегодня по-прежнему называем Ноббса "ваше величество". Разрешите еще раз напомнить, что каждый должен проявлять тактичность и не трубить об этом на всех перекрестках. Последовали рукопожатия (по пяти секунд на руку), затем приступили к обходу учреждения (со скоростью два фута в секунду). Типичный отдел. Знакомство с типичным научным сотрудником (первого класса) и осмотр типичной вычислительной машины (12 секунд). Типичный вопрос о вычислительной машине (допустим, пять секунд). Типичный ответ (15 секунд). Словесная оценка проделанной работы (допустим, 4 секунды). Опять по коридору, со скоростью два фута в секунду, вверх по лестнице (две секунды на ступеньку), и следующий отдел. Знакомство с типичным научным сотрудником (второго класса) и типичный бытовой вопрос (допустим 10 секунд). Типичный скромный ответ (1 секунда). Реплика насчет того, как красив вид из окна (допустим, 5 секунд). Разъяснение заместителя директора о том, насколько повезло институту в этом отношении (31 секунда). Корректная шутка (3 секунды). Смех (26 секунд). Общее восхищение простотой и обаянием Ноббса (4 секунды). Выход: нескладный Ноббс бедром таранит стол, грохает на пол три папки, склянку чернил и 140 листов какой-то рукописи самого большого формата. Шквал взаимных попреков (20 минут). К вечеру Голдвассер ходил как во сне. На какой-то миг его разбудил сильный удар оконным карнизом в висок: карниз изображал золотую газовую свечу, которой предстояло зажечь неугасимый огонь - вечную память о жертвах луддитских бунтов. Потом Голдвассер вдруг почувствовал, что в его руку властно втискивается чужая, вялая рука и знакомый голос говорит: "Баю-бай, агусеньки, брат". А еще был светлый промежуток восхитительного отдыха на стуле - это когда комитет особого назначения собрался, чтобы еще раз обсудить, нужно ли предоставить Ноббсу время попудрить нос. Потом все перебрались в новый корпус, и Роу, исполняя роль Мак-Интоша, показывал Ноббсу установленное там оборудование: несколько столов и какое-то количество стульев. Последним, что слышал Голдвассер, был голос Роу, читавшего по бумажке: - А вот это, государыня, стол. Состоит в основном из горизонтальной прямоугольной плоской поверхности и четырех вертикальных столбчатых опор, так называемых ножек. В нашей лаборатории, государыня, столы по своей конструкции не уступают стандартам любой страны мира. Вот так-то и случилось, что, пока все стоя внимали государственному гимну, Голдвассер вдруг очутился на полу, растянувшись ничком в весьма фривольной позе. Нунн, с почтительного расстояния обеспечивающий безопасность во всех ее аспектах, ни капельки не удивился. Дело о Голдвассере было уже начато и закончено; в знаменательный день Голдвассеру не удастся продемонстрировать свое отношение к государственному гимну. Куда сильнее тревожили Нунна Ноббсовы бедра. Чем больше он любовался на них в действии, тем меньше они ему нравились. Не секретное ли это оружие в руках Голдвассера? Не похоже было, чтоб они служили самому Ноббсу. Нунн внимательно следил, как они сшибают предметы с письменных столов и ломают стулья, что попадаются на дороге. По всей видимости, они осуществляют свою диверсионно-вредительскую программу совершенно независимо от Ноббса. Не исключено, конечно, что Ноббсовы бедра - бессознательные агенты Голдвассера. Возможно, Ноббс, сам того не подозревая, подвергся у Голдвассера промыванию мозгов. Но ведь то же самое могло произойти с каждым из присутствующих. Такие случаи известны. Специалисты службы безопасности знают, чего в наши дни добиваются промыванием мозгов. Вдруг, чего доброго, и сам Нунн подвергся промыванию мозгов. С тем же успехом и он, сам того не подозревая, стал агентом Голдвассера. Что, если вся его кампания против Голдвассера - результат постгипнотического внушения и продиктована самим Голдвассером? В самом деле, даже догадка, что он, вероятно, исполняет приказы Голдвассера (хотя сам Голдвассер отдыхает со всеми удобствами на полу), может быть, не что иное, как нужная Голдвассеру реакция. Как только покончили с гимном, Нунн удалился к себе в кабинет и там долгое время вдумчиво созерцал любимую клюшку для гольфа. Ввязался он в крупную игру, а в крупной игре надо все время быть начеку да ждать благоприятного случая. Он вздремнул, чтобы восстановить ясность ума, и, когда репетиция уже кончилась, проснулся вполне освеженный, услышав, как директор тяжело плюхнулся в кресло у себя в кабинете, смежном с кабинетом Нунна. Когда Нунн зашел к директору, тот выглядел поразительно старым и усталым; Нунн убил чуть ли не час, пытаясь развлечь Чиддингфолда подробным пересказом историй болезни всех бегунов, павших мертвыми во время марафонского бега. 26 В конце концов Мак-Интош в глубине души признал, что схема этического поведения у "Самаритянина-2" неудовлетворительна, он не желает бросаться за борт ради спасения мешка с песком и в итоге тонет вместе с эти мешком. Мак-Интош разработал "Самаритянина-3" - этот не только не жертвовал собой ради менее сложного организма, но и удерживал плот на плаву, спихивая менее сложный организм за борт. - Смотрите-ка! - воззвал он к Голдвассеру, потрясенный делом своих рук: оба они наблюдали, как "Самаритянин-3" безжалостно сталкивает в воду сперва мешок с песком, а затем овцу. - Ужасное зрелище, Голдвассер, величественное и ужасное. В нем заключены весь драматизм и вся грандиозность человеческой борьбы за существование. А ведь тот же самый "Самаритянин-3", сталкиваясь с человеком в лице Синсона, без колебаний бросается в воду. Наверно, здесь можно провести аналогию с интуитивным представлением человека о божестве. Без сомнения, перед нами упрощенная, но в общих чертах точная модель поведения этического и в то же время оптимального. Голдвассер вздохнул. Если и было что-нибудь более противное его натуре, чем вера в умственное превосходство макинтоша, то это была лишь уверенность в своем умственном превосходстве над Мак-Интошем. - Попробуйте усадить на одном плоту двух "Самаритян-3", - посоветовал он мрачно. Мак-Интош усадил на одном плоту двух "Самаритян-3", и в результате ему опять пришлось занять оборонительную позицию. Поначалу, когда оба "Самаритянина-3" дружно бултыхались в воду, он пытался доказать, что все идет в полном соответствии со здравым смыслом и естественной справедливостью. - В их решимости погибнуть вдвоем есть какое-то благородство, напоминающее высшую этику романтической трагедии. У меня из головы не выходят Ромео и Джульетта. Голдвассер нервно потирал подбородок и упорно избегал встречаться взглядом с Мак-Интошем, чем здорово поколебал весомость его аргументов. Мак-Интош ввел в механизм "Самаритян" мелкое конструктивное новшество, и теперь, вместо того чтобы самим кидаться за борт, они скидывали друг друга. Он пригласил Голдвассера полюбоваться, как два этических автомата, схватившись не на жизнь, а на смерть, топят друг друга в воде. - Вот, - сказал Мак-Интош, - перед нами вся ничтожность и весь трагизм человеческого бытия; его неумолимая логика заставляет людей бороться за жизнь с себе подобными, пусть даже эта борьба грозит истребить весь род человеческий. - Похоже на первую мировую войну, - вставил Голдвассер. - Именно. - Или на обезьянью ловушку. - На обезьянью ловушку? - На бутылку с бананом внутри. Обезьяна просовывает руку и хватает банан, но тогда уже не может вытащить кулак из бутылки. Движимая неумолимым инстинктом, который запрещает ей отдавать пищу, обезьяна остается прикованной к бутылке и дохнет с голоду. Мак-Интош позволил себе обидеться на сравнение. Время от времени он разрешал себе обижаться, когда ему казалось, что в своей разгромной критике Голдвассер переходит допустимую грань: он верил, будто в небольших дозах его обида Голдвассеру на пользу. Он перестал с ним разговаривать и по обычным каналам провел анонимное предложение - назначить Голдвассера председателем комитета по эксплуатации нового корпуса. Назначение это кочевало взад-вперед по административным маршрутам и, хоть не сразу, достигло Голдвассера. Прослышав о нем, он тотчас же поспешил в лабораторию Мак-Интоша поделиться новостью. В отделе этики переполох был еще более страшный, чем обычно. Голдвассер еще на дворе услышал шум, словно бушевала запертая в ванной толпа футбольных болельщиков. Распахнув дверь, Голдвассер понял, в чем дело. Испытательный резервуар со всех сторон окружали орущие зрители. Тут были не только сотрудники отдела, но и институтский садовник, и кое-кто из уборщиц, и многие секретарши, и юные лаборанты из других отделов. Пока Голдвассер расталкивал их локтями, пытаясь пробиться и посмотреть, отчего они так орут, ему пришло в голову, что многие из тех, кто отпихивает его с такой безличной грубостью, вообще не имеют никакого отношения к институту. - Что здесь творится? - спросил он молодого человека, по фамилии скелет, младшего техника его же отдела. - А, здорово, - отозвался скелет. - Это все "Самаритяне-4". - Задай ему перцу, малыш! - крикнул рядом с Голдвассером какой-то потасканный коротышка. - Не жалей его, малыш! Чего же ты ждешь, парень? - Навались! - взревел за спиной Голдвассера некто в расстегнутой серой шинели с болтающимся ремнем. - Задави его! Растопчи! Когда Голдвассер протолкался к резервуару, толпа уже затихла, точно убаюканная. В воде ходуном ходил, то появляясь, то исчезая, один из испытательных плотов, а на нем восседал робот "Самаритянин-4". Внезапно Голдвассер различил в воде возле плота барахтающийся предмет. На поверхности ненадолго появились два диска вариометров, и в течение какой-то секунды бессмысленно таращились на толпу. Это был другой "Самаритянин-4". - Какого дьявола? - шепотом осведомился Голдвассер у видавшего виды коротышки. - Ему каюк, - ответил коротышка. - Судья должен прекратить бой. Но как раз в этот миг "Самаритянин", что был за бортом, вскарабкался на плот и ухватил своего собрата за опорную пластину. Толпа взвыла. Хозяин плота принялся лупить новоявленного пассажира по дискам. Каждый удар сопровождался треском или звоном, и с каждым новым ударом толпа ярилась все пуще. - Полюбуйтесь! - рыкнул человек в шинели. - Научный подход к борьбе! Где-то прозвучал гонг, лаборант на портале перегнулся с багром в руках и разнял этические автоматы. Подплывшие на яликах рабочие отбуксировали их в противоположные концы резервуара и принялись орудовать отвертками и гаечными ключами. Голдвассер заметил, что у одного автомата из батареи течет кислота. - Ставлю шесть против четырех за мальца в синем углу! - крикнул какой-то человек на другом краю резервуара и мелом вывел предложенное соотношение на доске. - Три против одного, что нокаута не будет! Ну же, решайтесь, джентльмены. Где ваш азарт? Голдвассер увидел, что Мак-Интош ставит два фунта на фаворита. - Может, это и не по правилам, - сказал Мак-Интош, - чтоб устроитель боя держал пари насчет результатов этого боя. Но, по-моему, в таком этическом конфликте, как нынешний, это вполне возможно. Понимаете? Я думаю, перед нами характерная этическая ситуация с ее ничтожеством и трагизмом. Надеюсь, я устранил возражения, которые выдвигались против прежних систем? - Послушайте, Мак-Интош, - сказал Голдвассер. - Меня назначили председателем комитета по эксплуатации нового корпуса этики. - Поздравляю, - ответил Мак-Интош. - Да нет же, это ведь не моя идея. - Все равно чертовски приятное назначение. - Послушайте, я не хочу перебегать вам дорогу. - Уверяю вас, меня оно радует. - Вы серьезно? - Конечно. Вы же знаете, что я не желаю этим заниматься. - Да. Ну и я тоже не желаю. То есть я хочу сказать, что у меня и без того дел по горло. - Тем не менее вас, вероятно, гнетет какой-то долг, не правда ли, Голдвассер? - Меня? - Мне представляется, что элементарный самоанализ напомнит вам о существовании какого-то обязательства. Раздался гонг, извещающий новый раунд. Голдвассер стал хмуро пробираться к выходу, раздвигая незнакомые плечи и тыча локтями в чужие животы, и со всего размаху наступил на чью-то ногу в парусиновой туфле. - Очень здорово, - мужественно хмыкнул обладатель ноги и сжал руку Голдвассера. Это был Нунн, ставивший пятерку фунтов за автомат в красном углу. Он задумчиво проводил Голдвассера взглядом, ломая себе голову, кто же мог назначить его главой такого тонкого в политическом отношении инструмента, как комитет по эксплуатации нового корпуса этики. Учитывая сложнейшую организационную структуру института, ломать голову было бесполезно. Вообще-то диву даешься, почему не Мак-Интошу поручили ставить опыты в новом корпусе. В конце концов он же начальник отдела. Однако это его по-видимому не касается. Странно. Быть может, ему не доверяют, ибо располагают компрометирующим материалом. Маловероятно - Мак-Интош ведь человек благонадежный. Но все же кто его знает. Работник безопасности не может ручаться ни за кого. Только за самого себя. После того как пятерка пошла коту под хвост, Нунн удалился к себе в кабинет, чтобы все тщательно обдумать в окружении клюшек для гольфа, хоккейных шайб, боксерских груш, ботинок на шипах и кожаных шапочек для регби - они как плотина ограждали его от постепенного просачивания Голдвассера во все закоулки мироздания. В эти свои игрушки он закутался точно в одеяло. Он один в поле воин, он притаился в горных высях своей неприступной крепости, он дождется момента, когда железо будет горячо, а будет железо горячо - хоп! - он тигром выскочит из засады и покажет всем класс игры. Пробьет его час, и в этот час Нунн будет грозен. - Очень здорово, - поведал он клюшкам и битам. 27 Роу принялся за вторую главу, но, желая подчеркнуть, что он отказался от устаревшего стиля главы первой, дал роману новое название "Стеклянные черепа" <пародия на Айрис Мердок, в частности на роман "Отсеченная голова">. "Когда Рик и Нина, - печатал он, - присоединились к остальным на террасе под сенью развесистого винного дерева, атмосфера уже явно накалилась. Хозяин - несметно богатый нефтяной магнат по фамилии Фиддингчайльд - был мрачнее тучи. Его любовница Анна Ребс, прелестная пышная смуглянка, нетерпеливо постукивала огромным изумрудом кольца по бокалу с коктейлем, глядя на повесу - грека Ставроса Нунополоса, который развалился в соломенном кресле и отпускал дурацкие шуточки, еще более отточенные, чем всегда. С одного взгляда на Нунополоса Рик проникся почти полной уверенностью, что Анна изо всех сил презирает Фиддингчайлда за то, что тот не способен понять его, Нунополоса, побудительных мотивов. Анна знала, что Нунополос догадывается об ее отношении к Фиддингчайлду, и знала, что Нина знает, что она знает о догадках Нунополоса... А если Нина знает, то можно считать, что по многозначительному взгляду, который Нина бросила на Рика, Фиддингчайлд догадается, что Нунополос предполагает в Анне эмоции, которые могут быть вызваны лишь его, Фиддингчайлда, недостаточной тонкостью по сравнению с Нунополосом. Все это Рик ясно прочел в глазах Анны. Лишь секундой позже до него дошло, что депрессия Фиддингчайлда вызвана не интуитивной догадкой, что Нунополос догадывается о чувстве Анны, а пониманием (основанным на абсолютной бессмысленности отточенных шуток Нунополоса) того, как безмерно забавляет Нунополоса недогадливость Фиддингчайлда: тому невдомек, чем он заслужил презрение Анны, которая своим видом безжалостно напомнила ему о том взгляде Нины. Рик посмотрел на Нину. На ее лице можно было прочесть охватившие ее чувства. Прежде всего она завидовала Анне, которая окольными путями пришла к цели, вызвав в Фиддингчайлде такое бурное ответное чувство. Но примитивная зависть окрашивалась примесью Shedenfreude <злорадство> при мысли о том, какое смятение ждет Фиддингчайлда, когда он полностью разберется в чувствах Анны. К этому примешивались также проблески искреннего сочувствия Анне как женщине, обуреваемой теми же страстями, что и она сама. Но главное - ее захлестнуло чувство явного облегчения, ибо наконец-то все было выведено на чистую воду". Роу сделал передышку и мысленно проанализировал описываемую сцену. Поднимет ли Фиддингчайлд потупленные глаза на срок достаточно долгий, чтобы сообразить, что отеческая заботливость, с какой Рик подает Нине рюмку водки, вызвана чисто детской непосредственностью, которая выражается в реакции Нины на реакцию Анны, что заметно по складкам в уголках ее губ? Или он (избави боже!) решит, что выражение лица Рика просто результат легкого приступа изжоги? Нельзя же быть до такой степени слепым. Однако, судя по тому, что его стремление выявить причину презрения Анны зашло в тупик, этот человек того и гляди превратится в законченного кретина. Роу представил себе рецензии: "Грубая карикатура на скотскую тупость - травести человеческого разума". Скорее за диалог! "- Ходили к морю вдвоем? - спросил вдруг Нунополос, глядя на Рика с Ниной. Вопрос был задан достаточно небрежно, и все же по тому, как Нунополос обвил свою рюмку мизинцем, Рик понял, что по существу этим вопросом Нунополос отрицает право Рика интересоваться побуждениями Нины, пока он, Нунополос, на пару с Фиддингчайлдом занят бесплодным взаимным анализом побуждений. - Да, - ответил Рик, и это было непростое "да", а категорическое отрицание права Нунополоса что-то отрицать, опасное утверждение своего права думать и действовать с предельной непосредственностью. Рик видел, что Нунополос понял это мгновенно. Он покосился на Анну и увидел, что она сознает, что Нунополос это понял. Краешком глаза он заметил, что Нина чуть ли не против своей воли уловила реакцию Анны на Нунополоса. Он оглянулся, чтобы посмотреть, как Фиддингчайлд воспринял выражение лица Нины. Но Фиддингчайлд давно заснул." Вздрогнув, Роу очнулся от одолевающей его сонливости. Случилось нечто ужасное. Что именно? Он быстро перечитал последние два абзаца. Фиддингчайлд заснул! Праведный боже, откуда только взялся этот кретин? Как может человек, в венах которого течет красная кровь, заснуть в такую минуту, когда есть и побуждения, и побуждения побуждений - их надо проинтуировать, и реакции, и реакции на реакции - их надо пронаблюдать? Роу разбудил Фиддингчайлда, но его тут же кольнули угрызения совести. Быть может, этот человек все-таки вправе вздремнуть и набраться свежих сил? Безотказной восприимчивости Нины, Анны, Рика и Нунополоса хватит на то, чтобы все они сидели за рюмкой водки в руках и щеголяли друг перед другом интуицией сквозь весь сюжет, не пошевелив и пальцем и не проронив ни слова. Одно заседание, растянувшееся на сутки без перерывов, - можно считать, что автор как нельзя более толково распорядился героями. Внезапно распахнулась дверь лаборатории, и на пороге, прислонясь к косяку, возник Голдвассер. Роу посмотрел на него рассеянно. В выражении лица Голдвассера было нечто такое, что, казалось, требовало ответной реакции, - какая-то странность во взгляде. - В чем дело? - нетерпеливо спросил Роу. - А как по вашему? - ответил Голдвассер. - Да не знаю я. - Будет вам, Роу. - Понятия не имею. Пришли попросить сигарету? - Вы же знаете, что я не курю, Роу. - Значит, насчет того, как я проголосовал о закрытии прилегающих улиц на время торжественного открытия? - Нет. - Умоляю, Голдвассер. Я же не ясновидец. - Обеденный перерыв, Роу. Я просто подумал, может, пообедаем вместе? - А-а! - сказал Роу. - Попозже. Я занят. Станет он отгадывать такую чепуху! На чем он остановился? Ах да: надо показать, что Фиддингчайлд не такое уж слабоумное ничтожество. "Фиддингчайлд посмотрел на Рика снизу вверх. В мгновенье ока понял он, что означали знаки, которые делала ему Нина относительно Нунополоса: Нунополос осознал, что Анна презирает Фиддингчайлда за неспособность понять, почему Нунополос с такой явной неохотой выпил рюмку водки. Фиддингчайлд загадочно приподнял бровь. Вся компания мгновенно уловила суть. Контрапункт интуиции увял, и Фиддингчайлд понял, что они поняли, что он понимает, что они понимают, что... пора обедать". 28 Если разобраться, должность председателя комитета по эксплуатации нового корпуса доставляла Голдвассеру удовольствие. Газеты обрыдли ему до тошноты, и как же приятно было рвать их в клочья и делать из клочьев папье-маше, а уж из этой массы плюс картон, фанера, проволока, просмоленная бечевка и разношерстные электронные детали, позаимствованные в других отделах, он вместе с бригадой рабочих из декоративной мастерской монтировал бутафорское оборудование для бутафорских опытов в новом корпусе отдела этики. Спору нет, занятие было веселое. Они устанавливали всевозможные машины - самоосвещающиеся, жужжащие, тикающие машины и машины, создающие многоцветные эффекты северного сияния в газоразрядных лампах. Устанавливали сотни всяческих "ографов", клетки с хомяками и белыми крысами, батареи осциллоскопов, свинцовые экраны защиты от излучения и операционный стол. Когда они кончили, бутафорская лаборатория походила на лабораторию гораздо больше, чем настоящая. Гордостью реквизита была "машина этических решений", которую Голдвассер построил специально для демонстрирования. Назвал он ее "Дельфийская Пифия-1". Это был здоровенный пульт из серой стали с телепечатающей клавиатурой и набором градуированных дисков. Когда на клавиатуре набирали моральную дилемму, диски указывали глубину, ширину и интенсивность протекающих процессов, замеренных соответственно в павлах, кальвинах и моисеях, а телепринтер печатал машинное решение. Можно было, например, спросить: "Должен ли человек ценить красоту превыше добра?" Машина тогда бы ответила: "Истинная красота должна быть доброй; истинное добро должно быть прекрасным". К тому же Голдвассер научил машину присовокуплять: "Ваше величество". В последний вечер перед генеральной репетицией Голдвассер по собственной инициативе допоздна засиделся в новом корпусе - доводил "ографы" до кондиции, устраивал на ночь белых мышей. Только он собрался выключить свет и уйти, как его взгляд скользнул по "Пифии-1", Голдвассер вернулся и стал ее глубокомысленно созерцать. Ему казалось, что во многом она - гораздо более солидное и убедительное достижение, чем все его, Голдвассера, печальные схватки в родном отделе с вопросником по убийствам и с парализованной девушкой. Он улыбнулся машине, погладил ее, и на какую-то секунду ему даже почудилось, будто машина в ответ замурлыкала. Он уселся перед клавиатурой и, опустив голову на руки, мечтательно глядел на нее до тех пор, пока она со всей мыслимой плавностью не раздвоилась у него в глазах, предоставив ему рассуждать о вакууме мысли в промежутке между двумя изображениями. Рука его машинально потянулась к клавишам, и он одним пальцем отстучал вопрос: "Что такое хорошая жизнь?" Он снова дал изображению раздвоиться. И тут на каждом изображении увидел нажатую клавишу. Он вздрогнул и выпрямился на стуле. Машина успела отпечатать: "%" "%"? Это еще что за этический совет? Не для того Голдвассер отлаживал машину, чтобы она выдавала загадочные ответы вроде "%". А пока он хлопал глазами, появились новые буквы: "Нп от? верл". Кровь чужеродной жидкостью застыла у него в венах. "Нп от? верл" положительно сделало бы честь любой дельфийской пифии. К тому же машина не присовокупила "ваше величество". Голдвассер почувствовал себя доктором Франкенштейном. Творение его рук вышло из под его власти. Машина продолжала печатать: "Неч ссссссссссссссссссссссссссссссссссссбббб". Оправившись от шока, Голдвассер начал приходить в себя. Тут явно орудует чужая сила, естественная или сверхъестественная. В машину вселился бес. Голдвассер простер руки, трясущиеся от нервной дрожи, и неритмично отстучал на послушных клавишах: "Кто там?" Пауза. Потом машина отозвалась: "Ннечего сссссооббббббщитть". Голдвассер уставился на эти слова, пытаясь их осмыслить. Машина вновь заработала по собственному почину: "Нне нее ене нечего сообщить". Голдвассер стал делать выводы. "Нп от? верл" - это, может быть, язык домовых, но ни одно сверхъестественное существо не скажет "нечего сообщить". "Что вы затеяли?" - отстучал он. Ответа не было. На мгновенье зажглась красная лампочка, датчик моральной интенсивности зарегистрировал было вялый один моисей, но на бумажной ленте не отразилось ничего. "Ну?" - отстучал Голдвассер. Машина заколебалась. "П-по вполне понятным п-причинам, - отпечатала она, - не имею права разглашать сведения о своей работе". "Вот как?" - отстучал Голдвассер. "Да", - подтвердила машина. "Тогда я вам объясню, что вы делаете, - отстучал Голдвассер. - Вы посягаете на мою машину". Машина призадумалась. "С-служу ее величеству к-королеве", - отпечатала она довольно сухо. "Серьезно?" - не поверил Голдвассер. "Да". "Ну, тогда дело другое". "Я забрался в эту машину в порядке исполнения служебного долга". "Чего?" "Долга". "В таком случае, я вас выпущу". "Очень обяжете". Голдвассер поднял пульт машины. Из ее чрева вылез немолодой человек в плаще с поясом и мягкой фетровой шляпе Трильби. - Добрый вечер, - сказал он. - Добрый вечер, - сказал Голдвассер. - Ну, мне пора. - Вы не останетесь? - К сожалению, тороплюсь. - Правда? Что ж, если вам действительно надо... - Очень мило с вашей стороны, что вы приглашали меня остаться. - Может, как-нибудь в другой раз? - С большим удовольствием. - Доброй ночи. - Доброй ночи. Человек приподнял шляпу и юркнул в стенной гардероб, а дверцу за собой прикрыл тщательно, но с таким расчетом, чтобы осталась небольшая щелка, через которую можно было бы по-прежнему следить за Голдвассером. "Усиленная служба безопасности в связи с королевским визитом", подумал Голдвассер. Он чувствовал, что защита у него на диво. 29 Как и следовало ожидать, на генеральной репетиции все пошло вкривь и вкось. Впервые во плоти и крови явились все гости, которых пригласили пожимать королевскую руку. Была, естественно, большая группа из Объединенной телестудии во главе с Ротемиром Пошлаком и сэром Прествиком Ныттингом. Были директора строительных фирм. Были промышленники - изготовители вычислительных машин, члены правительства и муниципалитета. Были представители фирм, поставлявших институту кровельные материалы, паркет, батареи центрального отопления, водопроводные трубы, электропроводку, оконные стекла, малярные краски, обои, аппараты электросварки, бетономешалки и строительные леса; представители подрядчиков от ассенизаторов и сантехников; представители поставщиков бумажной ленты и самописцев, фанеры и просмоленной бечевки; представители фирмы проката, предоставившей красный ковер, и представители компании "Имперские товары для церемоний". Все явились с женами. Никто не знал, куда податься. Выжидательно слоняясь, они забрели в коридор, но миссис Плашков не могла перекрыть своим голосом общий шум, и они снова поразбрелись: жены - на поиски места, где можно присесть, мужья - на поиски уборных, к тому времени благополучно забитых досками и закрашенных под цвет стен. Все вполголоса осведомлялись друг у друга: "Послушайте, какого черта, неужто здесь все терпят до вечера?" Это вводное замечание дало толчок великому множеству бесед, кое-кому удалось убедить кое-кого приобрести вычислительные машины или подписать контракты на застекление окон и вывозку нечистот. Один доверительно брал другого за локоть, и собеседники плутали среди неразберихи лестниц и чехлов, там, где рабочие заканчивали последнюю отделку всевозможных церемониальных сооружений, а жены плелись следом, толкуя о недостатках иностранной прислуги и о сравнительных преимуществах нефти перед углем для центрального отопления. Сэр Прествик Ныттинг вместе с постоянным вице-секретарем из министерства уселись на свежевыкрашенную скамью, и у обоих сзади на брюках появилось по зеленому пятну. Жена заведующего отделом сбыта бумажной ленты лишилась туфли, застрявшей в бетонной кашице. Малолетнюю дочку Чиддингфолда начало тошнить, и она, не выпуская букета из рук, заперлась в дамском туалете. К тому времени как сотрудники института загнали для рукопожатий всех до единого в коридор, было уже поздно и в воздухе реяло заразительное чувство паники. Пробило три часа, а люди все еще толпились в беспорядке. Но вот на подъездную дорожку свернул автомобиль Ноббса, и ансамбль институтских магнитофонов грянул государственный гимн. Джелликоу выступил вперед, отдал честь и ухватился за ручку двери. Дверца не поддавалась. - Не открывается, ваше величество! - взвыл Джелликоу. - Что? - переспросил Ноббс, прижав лицо к боковому стеклу наподобие зверя в клетке. - Дверца, по-моему, заперта, мистер Ноббс! - Заперта? - Нажмите кнопку, мистер Ноббс, ваше величество! - Какую кнопку? Не вижу! Где она? - Ради всего святого! - заорал Нунн. - Мы уже запаздываем на пятнадцать секунд! Открывайте другую! - Она тоже заперта! - взвизгнул Ноббс, окончательно пав духом. - Бога ради, водитель, - воскликнул Нунн, - отоприте ему дверцу! - Не могу, сэр, - сказал водитель. - Мне нипочем не просунуть руку через стеклянную перегородку. - Лезьте через борт, машина-то без верха! - скомандовал Нунн. Ноббс повиновался, весь дрожа, мокрый от пота. - Добрый день, ваше величество, - сказал Чиддингфолд, пожимая ему руку. - А теперь бегом, Ноббс! - заорал Нунн. - Мы на полторы минуты отстали от графика. Ноббс пустился бегом. Сначала вдоль почетного караула, потом наперерез за причитающимся ему букетом. - Где букет? - воскликнул он, в отчаянии озираясь по сторонам. - Неважно, - сказал Нунн. - Пошевеливайтесь! Не забывайте, у нас всего лишь генеральная репетиция. В сопровождении Чиддингфолда и Нунна Ноббс взбежал вверх по лестнице, врезался в суматошную толпу и начал пожимать руки, применяя метод случайного отбора. - Да шевелитесь же, Ноббс! - подстегивал его Нунн, пока они продирались через толпу. - Мы задержались уже на две с половиной минуты. Наконец, отстав от графика на шесть минут, группа высоких гостей приступила к обходу учреждения. - Возьмите ноги в руки, - заорал Нунн. - Попробуйте наверстать время в коридорах. Добежав до отдела спорта, Ноббс до того запыхался, что не мог произнести заготовленные вопросы. А сэр Прествик Ныттинг, одним махом преодолев два лестничных марша, ведущих к отделам моды и прессы, свалился с легким сердечным приступом. - Так держать! - вскричал Нунн. - Вечером все образуется. Когда они примчались к буфету, выстроенному специально для торжественного случая, у Ноббса кололо в боку и болел живот, а отставание от графика возросло до девяти минут. - Ешьте же, Ноббс, - задыхаясь вымолвил Нунн, когда Чиддингфолд подскочил с "максимально вероятной закусочной нагрузкой" - тремя бокалами шампанского, четырьмя чашками чая, пятью сандвичами, двумя эклерами и наполеоном. - Посмотрим... Посмотрим, можно ли это проглотить... За пять с половиной минут. Шумная была трапеза. Каждый прилагал все усилия, чтобы не задыхаться и не пыхтеть, но воздух так и гудел от грома топочущих ног в дальних коридорах, пока остальные участники забега преодолевали дистанцию и один за другим вваливались в комнату. Мужчины напряженно и нетерпеливо спрашивали друг друга: "Куда же, к дьяволу, запропастился у них туалет?" Из угла, где комнатные растения образовали густую зеленую стенку, явственно доносились забористые словечки, смех и звон бьющегося стекла. Это веселились шестеро лаборантов, которых посадили в загончик для прессы, поручив испытать прочность загородки на швыряние бутылками и сандвичами. В конце концов держащегося за живот Ноббса спешно выпроводили из института и запихнули в автомобиль, а упавшего сэра Прествика нашли и отправили в больницу. - Сами виноваты, Прествик, - мягко упрекнул его Пошлак, провожая носилки до дверей. - Вечно вы стараетесь, взваливаете на себя непосильное бремя, правда ведь? Гости попарно разошлись, а сотрудники института повалились на стулья, отыскивая их методом случайного отбора. Над разбитым стеклом, над объедками сандвичей, над явными отпечатками двух телес, над модельной туфлей, застрявшей в бетоне, и несколькими десятками протрезвевших кибернетиков нависла гробовая тишина. - Очень здорово! - сказал наконец Нунн. Никто ничего не ответил. - Чем хуже генеральная репетиция, - хлопнув себя по колену, продолжал Нунн, - тем лучше премьера. Так говорили в драматическом кружке нашего гарнизона. Чиддингфолд встал и чуть приметно повертел головой, чтобы охватить взором все общество. - Благодарю вас, - сказал он. Уголки его губ благородно изогнулись в вымученной улыбке, подобно двум раненым героям войны, вставшим при звуке государственного гимна. 30 К третьей главе Роу изменил название романа на "Слушайте все, острить буду", а рассказ повел от первого лица, Рика Роо. Было в фамилии "Роо" нечто такое, что вызывало в душе Роу отклик, своеобразное эхо солидарности, что ли - он никак не мог точно определить свое ощущение. Во всяком случае, вовсе не было неожиданностью, что Роо все излагал подчеркнуто разговорным языком, каким хотел бы писать сам Роу. "Фу-ты ну-ты, и наползли же они на меня, - отпечатал Роу, - этот жалкий слизняк Фиддингчайлд и Нунопулос - ходячий покойник - и давай жрать и ржать, пить и бить, кутить и шутить, и так всю дорогу, пока мы обедали. Я уж не говорю об Анне-стерве, великой княгине Анна-Феме, царице всех подонков. Уверяю тебя, парень: для меня единственным утешением за тем сволочным столом была Нина, скромница, умница Нина, она смотрела на меня во все глаза, и это ужасно щекотало мое самолюбие. Стоило ей взять меня взглядом на крючок, как сразу захотелось, чтобы голос у меня взыграл на манер окарина <небольшой глиняный или фарфоровый музыкальный инструмент, по звучанию близкий к флейте> в медленном блюзе и взвился, точно дым сигарет на хорошей вечеринке к исходу ночи, - а если я говорю "исход ночи", парень, значит, я имею в виду разгар веселья. Я еще не описал Нину, что о ней напишешь, если она - чудо всех стран света, Макро-Нина! Пагода Запада, Восторг Востока, Вьюга с Юга, а темперамент более чем северный. И уж кто-кто, а она умеет показать товар лицом. - Сыграй нам, Рик, - пискнула Анна-стерва. Не помню, успел ли я сообщить, что я пианист, исполнитель блюзов. Да вы и сами могли бы догадаться. У меня это недурно получается, если говорить откровенно. Так меня уверяют. Самому-то трудно судить. - Да, сыграй нам, - елейно подхватил Нунополос. - Когда запретят все войны, - ответил я. - При чем тут войны? - взвизгнула Анна-стерва. - Молчание пушек - лучшая музыка, - прошептал я. - Не очень-то красиво, скажем прямо, впутывать во все политику, - возмутилась Анна-стерва. - Говори прямо, голубушка, говори квадратно, можешь говорить даже кубически. Лично меня всегда тянуло на кубу. Я скис. Все они - сплошная липа, хоть липовый чай заваривай; впрочем кто станет заваривать чай из Нунополоса и Анны-стервы? Еще пронесет, чего доброго. - Сыграй для меня, Рик, - мягко попросила Макро-Нина. Я посмотрел на нее. Она хорошо смотрелась. - Только для тебя, Нина. Я подскочил к пианино и открыл крышку. Мне улыбнулись восемьдесят восемь маленьких друзей. Черные и белые вперемежку - в этой забегаловке нет сегрегации. Я взял два или три мягких блюзовых аккорда, только для того чтобы сообщить моим добрым друзьям, что я вернулся в родные края, а потом рванул "старье берем". Играл я быстро, но не слишком быстро, чеканные звуки вытягивались в бесконечно текущую дорогу, такты грохотали по шпалам, как старинный паровоз. Мы с черными и белыми друзьями выбрались из тональности "ля" и ураганом перешли в ми-минор. Я знал только одно: лихо получалось. Оседлал я "старье берем", как парящего орла, и бедное измученное сердце у меня аж зашлось от радости. Я забыл про Нунополоса, Фиддингчайлда и Анну-стерву. Забыл даже про Нину... Пока не увидел, что она стоит рядом со мной возле пианино и глаза у нее сияют точно звезды. Красноречивые были глаза. Они умоляли: "Ах, Рик, давай вместе. Здорово будет, Рик". Вот я и кивнул ей, и мы начали вместе. Ее голос рванул по шпалам со мной бок о бок. - Старье берем! - Старье берем! - Старье берем! - Старье берем! - Давай, давай, давай, старуха! - крикнул я. И она дала, дала, дала. - Старье берем! - Старье берем! - Старье берем! Голос ее впивался в меня кандалами. А мои аккорды оставляли на ней следы, как поцелуй. Вот это жизнь! - Старье берем! - Старье берем! - Подсыпь еще! - Подсыпь еще! Мы закруглились и глянули друг на друга, точно впервые увидели, а может, так оно и было. - Ну и ну, парень! - сказала она. - Не нукай, не запрягла, - сострил я и сразу увидел, что она любит слушать остроты не меньше, чем я острить. Потому-то мы и стали самой неразлучной парочкой-перестарочкой к западу от Голд-Хок Род". Роу дал отбой при помощи бесстрастной точки и уставился на нее, точно впервые увидел, а может так оно и было. Он глянул на двадцать шесть своих маленьких друзей - клавишей, не говоря уж о сумасшедшей точке, или апострофе, или запятой, и прочих двоеточий, рад был познакомиться, si vis pacem n'est prie na rojon, пусть даже она и наборно-пишущая, но кому какое дело, если на тебя снизу вверх смотрят двадцать шесть сияющих пластмассовых мордашек и говорят: "Наше вам с кисточкой"... - Ладно, ваша взяла, - сказал Роу двадцати шести маленьким друзьям. - Вас двадцать шесть, а я один, придется капитулировать безоговорочно. Клянусь, больше я вас и пальцем не трону. 31 День пламенел. Час пробил. Близилась роковая минута. В этот день Нунн отложил в сторону клюшки и фехтовальные маски, и встал, и принял бразды правления. На всем поле в то утро царила нервозность и отчаянная сумятица последних приготовлений. Только Нунн был спокоен и безмятежен: человек, рожденный повелевать и командовать битвой, дождался наконец своего Азенкура <Азенкур - селение во Франции, где в 1415_г. английские войска под командованием Генриха V нанесли французам тяжелое поражение>. Тревожное ожидание и поиски стратегии остались позади. Решения приняты; теперь пусть хлопочут подчиненные, приводя их в исполнение. Утро Нунн провел за игрой в гольф. Днем, когда он приехал в институт после восемнадцати партий альпари и неторопливого ленча, над главным входом уже красовался навес, а впереди на улице уже был расстелен ковер. Все это Нунн осмотрел досконально, пребывая в приятном расположении духа. Когда он проходил под открытыми окнами нового корпуса, в нос ему шибануло нитроэмалью от четырех картонных вычислительных машин, которые были установлены тем же утром в отчаянной попытке заполнить пустынные акры лаборатории. Нунн улыбнулся. У себя в приемной он застал мисс Фрам; она срочно звонила слесарю, чтобы тот пришел устранить громоподобный рык, внезапно начавшийся в трубах августейшей уборной. Вид у мисс Фрам был усталый и слегка взвинченный. Нунн пристально поглядел на нее, преисполненный жалости к ее тяжким трудам, связанным с честью находиться от него в вассальной зависимости. И осчастливил ее словом одобрения. - Очень здорово, - сказал он. В своем кабинете он задержался перед шкафом, где стояли серебряные кубки, выигранные им при катании на салазках, стрельбе по глиняным голубям, игре в теннис и хоккей, а также при ужении на муху. Неторопливо осмотрев их, он препоручил свою душу верховному командующему, которому верил всем сердцем, чьим нерассуждающим и покорным слугой был всегда и во всем. - О Чиддингфолд, - произнес он молитву, - опора моего существа и оправдание всей моей жизни, Чиддингфолдни мне и этот день. Сквозь замочную скважину он заглянул в кабинет Чиддингфолда, желая удостовериться, что его молитва услышана. И действительно, Чиддингфолд был на месте - массивная голова подперта руками, губы готовы искривиться в любезной улыбке при виде первого же вошедшего, локти прочно покоятся на полированной крышке стола - директор директоров, плоть от плоти института, отрада всех сотрудников, вечный и неизменный, если не считать того, что сегодня он облачился в парадный костюм. Не приходилось сомневаться, что Чиддингфолд по-прежнему был таинственным источником власти и могущества, а он, Нунн, по-прежнему оставался узаконенным каналом, по которому текли эти власть и могущество, изменяя облик всего мира. Славный день пройдет своим чередом, триумфально и неотвратимо. Простые, но решительные меры предосторожности, продуманные Нунном, чтобы обезвредить зловещую угрозу, нависшую над церемонией, выбраны правильно. Нунн подвел черту под благочестивыми размышлениями. Он выпрямился, постучал, вошел в дверь. - Добрый день, директор, - сказал он. - Время не ждет. Час настал. Мне кажется, все мы готовы, не так ли? Надеюсь, пока я играл в гольф, не было никаких ЧП? Очень здорово. По-моему, можно потихоньку топать в конференц-зал на маленький междусобойчик с начальниками отделов. Чиддингфолд склонил голову, и они потопали потихоньку, и Нунна снова охватила благоговейная радость при мысли, что власть, нисходящая к нему от Чиддингфолда, чудотворно действует даже на самого Чиддингфолда. В конференц-зале их ждали собравшиеся начальники отделов, чопорно сидевшие в парадных костюмах. Ребус накрутила себе какой-то невообразимый перманент, и лицо ее выглядело неудачным, наспех сделанным привеском к нему. Миссис Плашков все репетировала внутреннюю невидимую улыбку, не сознавая, что при каждой такой попытке на губах у нее призраком возникает улыбка видимая. Голдвассер все прокашливался. Часы показывали половину третьего. - Добрый день, - с застенчивой улыбкой поздоровался Чиддингфолд. Он опустил свое массивное тело на стул во главе стола, подпер голову руками и погрузился в неизбывное молчание. Нунн успел уже вынуть из кармана тоненькую книжицу, озаглавленную "Молитвенник регбиста". - Господи! - требовательно взмолился Нунн. - Боже ты мой! - невольно вырвалось у Ребус. - Господи! - повторил Нунн. - Выйди с нами на сие оспариваемое поле. Направь стопы наши по путям твоим, когда мы пасуем мяч. Будь с нами в свалке. Не покидай нас в строю. Вселись к нам в ключицы и защити наши коленные чашечки. А если суждено нам получить травму и пасть, то прими нас в добрые и вездесущие руки свои. Боже, присутствуй в мяче. Лети к нам в руки и легко отбивайся. Да не попрут тебя враги, о боже, и не забьют в наши ворота. Не забывай, господи, врагов наших. Будь милосерд к ним в их слабости, упаси их от тяжелых увечий. Утешь их после поражения. Аминь. Начальники отделов забормотали что-то неразборчивое, очи их приличия ради были открыты, но опущены долу, дабы не приводить в замешательство сидящих рядом. Нунн посмотрел на часы. - Может быть, прежде чем мы разойдемся по боевым постам, вы скажете напутственное слово, директор? - предложил он. Чиддингфолд едва уловимо склонил голову и встал. - Благодарю вас, - сказал он. Он улыбнулся смутной микроулыбкой и, стараясь по возможности незаметно пронести свое огромное тело, вышел из комнаты. Начальники отделов неуверенно повставали и, косясь на часы, потянулись за директором. Над ними возвышался Нунн на боевом коне, за его спиной пылал Харфлер <порт близ Гавра, захваченный в 1415_г. английскими войсками под предводительством Генриха V>, а Нунн милостиво улыбался всем сверху вниз и выговаривал: "Очень здорово", пока мимо проплывали раболепные лица с отведенными в сторону глазами. - Да, - сказал он непринужденно, когда в дверях исчезли последние спины, - Голдвассер! 32 К кабинету Нунна они с Голдвассером шагали по совершенно пустынным коридорам. Их преследовал отдаленный гул, подобный отзвуку моря в раковине. Доносился он из фойе, в нем слилось шуршанье сотни шелковых платьев, прокашливание двух сотен глоток, топтание четырех сотен ног и шепот от произнесения четырех тысяч нервозных шуточек. - Без десяти три, - откашлявшись, заметил Голдвассер на ходу. - Это не займет и двух минут, - успокоил его Нунн. - А не лучше ли отложить на потом? - Дорогуша, потом будет слишком поздно. Голдвассер в нерешительности остановился. Он не понимал, отчего такая срочность, и было нечто ирреальное, почти кошмарное в ледяном спокойствии Нунна. - Мы ведь можем обсудить все и здесь, не так ли? - сказал он. - Стоит ли идти к вам в кабинет, в такую даль, а? - Тема довольно деликатная, - возразил Нунн. - А что за тема? Они стояли лицом к лицу в пустынном коридоре. Нунн медленно потирал нос. - Если начистоту, - сказал он, - речь идет о безопасности. - О безопасности? - Боюсь, что в цепи есть слабое звено, и совершенно необходимо изъять его до приезда королевы. - Кто же это? Нунн посмотрел Голдвассеру прямо в глаза. - Чиддингфолд, - ответил он. Голдвассер был ошеломлен. Безмолвные, продолжали они путь к кабинету Нунна. Голова у Голдвассера пухла от множества разных вопросов. Что? Как? Почему? Когда? Чиддингфолд? ЧИДДИНГФОЛД? Какой-то участок мозга понимал, что вся идея явно абсурдна. Но другой участок подсказывал, что эта гипотеза проясняет многие странности в поведении Чиддингфолда. Его молчаливость... Его отчужденность... Его холодность... Сознание своего превосходства над другими... - Словно прокрутили от конца к началу кинопленку, где заснято, как разбилась ваза, а потом кусочки чудесным образом соединяются воедино, рисуя четкий и безошибочный образ человека, чья лояльность подвергнута сомнению. - Одному мне не справиться, - сказал Нунн. - Нужен помощник. Вас я предпочел всем остальным, потому что вы человек надежный, на вас можно положиться в минуту опасности. - Да я... Собственно... Мне не совсем... В смысле... - От вас мне только и надо, чтобы вы следовали моим инструкциям. Не задавая вопросов. Идет? - Что ж, пожалуй, наверное... - Очень здорово. Вот мы и пришли. Стремглав миновали приемную Нунна. Там никого не было; мисс Фрам давно уже спустилась вниз и заняла свое место в фойе. В кабинете Нунн снял с кресла лыжную палку. - Садитесь, - приказал он. - Пойду принесу досье Чиддингфолда. И пистолет. Нунн вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Голдвассер сел. У него тряслись колени. Пистолет! Он же не умеет... надо объяснить Нунну... есть еще время позвать кого-нибудь другого... о боже, ему дурно. Какой же с него прок, если ему дурно? Он бы с радостью сделал все, что нужно, не будь ему так дурно. Панический ужас исчез, сменившись отрешенностью и отчаянием. Трус он. Теперь уже неважно, кто умнее - он или макинтош, какой у него мозг - Cerebrum Dialectici или Cerebrum Senatoris, читает ли он книги от конца к началу или кверху ногами. Когда настало время претворить его бесспорно емкий умственный потенциал в физическое действие, а в случае неудачи - понести заслуженную кару, весь мозговой аппарат Голдвассера отказал. Какой контраст с Нунном! Невыносимо! У него несомненно, cerebrum Ridiculum, но когда доходит дело до мгновенных решений, оперативных действий и ответственности за все последствия, то Нунн оказывается на высоте, а он - нет. Его захлестнула теплая волна восхищения Нунном. И вдруг он посмотрел на часы. Было без трех минут три. Где же Нунн? Что они предпримут? Через три минуты оба должны стоять в строю пожимающих руки, иначе разразится невероятный скандал. Он вскочил. Но Нунн велел ему сидеть. Он сел. Прошло двадцать секунд. Просто безумие - сидеть так, сложа руки. Он заставил себя пробыть в кабинете еще двадцать секунд. Потом снова посмотрел на часы. Почти без двух минут три! Он вскочил, на мгновение заколебался, затем решительно направился к двери. Дверь была заперта. 33 Поспешно, хоть и без суетливости возвращаясь в фойе, Нунн испытывал душевный подъем. Есть еще порох в пороховницах! Ему пятьдесят четыре года, из них последние девять он прожил среди разлагающих побрякушек штатского быта. Однако он систематически тренировался - играл в спортивные игры, надевал и снимал спортивные костюмы, шнуровал кожаные щитки, предохраняющие самое святое достояние мужчины, возился с пряжками шингардов, не терял выправки, смазывал мазью футбольные бутсы, а льняным маслом - крикетные биты, принимал душ и растирался махровым полотенцем, натягивал и стягивал теннисные сетки, вгонял в землю спицы крикетных воротцев, извлекал из кустов теннисные мячи, а из густой травы - шары для гольфа, помнил с каким счетом выиграла глостерская команда у ланкаширской в Олд-Траффорде <одна из главных крикетных площадок Англии> в 1926 году, а главное, разговаривал об играх, очках, льняном масле, душе и посещении спортивных мероприятий - и благодаря всему этому был в отличной форме. И вот он опять выиграл. Ко всяким там террористам, смутьянам и неблагонадежным, которых он отправил на тот свет в заморских краях, - к М'ловово, Папалуазу, Абдулле, Рам Сингху и Мендельсону - прибавился теперь Голдвассер, пойманный с поличным в самой метрополии. Нунн добрался до фойе и скромно юркнул на отведенное ему место, как раз когда из "роллс-ройса" высадился последний гость, Ротемир Пошлак, пожал Чиддингфолду руку и стал подниматься по лестнице. Все шло строго по графику. Нунн огляделся. Войска выстроились на плацу. Фойе заполнили шеренги парадных костюмов и бесформенных набивных платьев, и при каждом костюме, при каждом платье на правом боку болталась рука, предназначенная для рукопожатия, и каждая рука кончалась судорожно стиснутым, в меру потным кулаком. Здесь был даже сэр Прествик Ныттинг в кресле на колесах. Очень, очень здорово. Было почти без двух минут три. Над фойе сгустилась гробовая тишина. Где-то приглушенно хлопнула дверь. Кто бы это мог хлопать дверьми в такое время? Не... не Голдвассер ли явился на пир наподобие духа Банко? Нунн обернулся. Действительно, кто-то торопливо пробирался бочком сквозь шеренги. Нунн вытянул шею. Это был вовсе не Голдвассер, это была телефонистка цинния, вся красная, она спешно протискивалась в передние ряды. Нунн хмуро проводил ее взглядом. Что она там затевает? Был же ей отдан приказ - оставаться у коммутатора на случай непредвиденных обстоятельств. И нате вам, пожалуйста... Вот она мчится вниз по парадной лестнице! Мчится к подножию, туда, где в ожидании королевского автомобиля стоит Чиддингфолд. Ради всего святого, к чему бы... И вдруг Нунн все понял. Он не выключил телефонов у себя в кабинете. Тотчас же он почувствовал себя дряхлым стариком. Вот маху дал! Он, конечно, и раньше давал маху. Был такой М'ловово, так тот умудрился дать себя вздернуть за преступление, совершенное кем-то другим. Был такой Мендельсон, все считали его членом "Иргун Цвей Лойми" <националистическая военная организация в Израиле>, в 1947 году его труп сбросили в колодец, а нынче он живой и здоровый, заведует детским домом в Тель-Авиве. Были и другие. Неужто, несмотря на неистребимую бдительность, подстегиваемую систематическими тренировками, ему всю жизнь суждено расправляться с невинными, а виновных изолировать в кабинете, оставив им два телефона для общения в внешним миром? Слезящимися старческими глазами он смотрел, как цинния дергает Чиддингфолда за рукав. Он смотрел, как Чиддингфолд слегка подпрыгивает, наклоняет голову, чтобы лучше слышать, мельком глядит в ту сторону, куда указывает цинния, потом обводит глазами фойе, колеблется, глядит на улицу, снова колеблется, затем устремляется вверх по лестнице за бегущей циннией. Нунн приготовился встретить Чиддингфолда и в присутствии всех гостей выслушать нагоняй за свою промашку. Но Чиддингфолд, понурив голову, прошагал мимо, рассек шеренги ожидающих и вместе с циннией скрылся в помещении коммутатора. Нунн пытался завести свой ветхий, ржавый мозговой механизм, чтобы тот подсказал ему план действий. Побежать за Чиддингфолдом и все объяснить? Но до прибытия королевы ровно одна минута. Уложится ли он в такой сжатый срок? Что Голдвассер скажет Чиддингфолду по телефону? Поверит ли Чиддингфолд, что Голдвассера запер на ключ Нунн? А если поверит, то как отреагирует? Хватит ли у него соображения оставить Голдвассера там, где он есть, до конца церемонии, а уж потом разобраться? Или с перепугу Чиддингфолд выпустит его сразу? А если так, то воспользуется ли Голдвассер случаем расчистить путь для своих злодейских замыслов и не запрет ли его, Нунна, как преступного, а возможно и невменяемого субъекта? - Очень здорово, - буркнул Нунн себе под нос. Окружающий мир, казалось, утопал в странном апокалиптическом освещении, холодном, тусклом и потустороннем. На какой-то миг у Нунна мелькнуло кошмарное ощущение, будто в этом чудном мире Голдвассер вообще не вынашивает преступных замыслов, что состряпанное на него дело - никакой не верняк, а просто галлюцинация. Вселенная вокруг крошилась как хлебный мякиш. Он опасался, что вот-вот потеряет сознание. В какой-то миг ему даже явственно почудилось, будто он при смерти. На мгновение он закрыл глаза. Открыв их снова, он увидел, что Чиддингфолд вышел из помещения коммутатора и пристально смотрит на него, Нунна, поверх голов всякой мелкой сошки. Взгляд у Чиддингфолда был озабоченный, нерешительный, почти отсутствующий. Нунн глубоко вздохнул и собрался с мыслями. Оставалось всего десять секунд; единственный выход - стоять на месте и надеяться на лучшее. Но вопреки рассудку Нунн сдвинулся с места и против своей воли, ломая шеренги, пошел к Чиддингфолду у всех на глазах, ускоряя шаг, чуть ли не с нетерпением стремясь к суду и расправе. Чиддингфолд втолкнул его в помещение коммутатора, сам вошел следом и закрыл дверь. С секунду они смотрели друг на друга; на их лицах запечатлелись следы страданий. - Я вам все объясню, директор, - сказал Нунн. Но Чиддингфолд не слушал. - Королева, - сказал Чиддингфолд. - Видите ли, - начал было Нунн, но умолк. Только тут до него дошло, что Чиддингфолд сказал "королева". Не "добрый день". Не "доброе утро". Не "благодарю вас". Он произнес настоящее информативное слово, имя существительное, с которого начинается фраза. - Заговорили! - воскликнул Нунн до того неожиданно даже для себя, что застигнутые врасплох голосовые связки издали лягушачье кваканье. Чиддингфолд не расслышал. - Королева, - продолжал он. - Звонили, э, из аэропорта. Сказали, э, сказали, э, там... Мелкая неисправность. В самолете. И поэтому, э, его пришлось, э, задержать. А приезд... Приезд, э... Откладывается. 34 С четверть минуты оба смотрели друг на друга, причем Чиддингфолд старел на глазах, а Нунн молодел. По мере того как сознание медленно впитывало истину, точно сухая земля влагу, Нунн снова обретал чувство собственного достоинства. Безопасности ничто не грозит; промашка не всплыла на свет божий; если Голдвассеру вздумается теперь позвонить, Нунн сам перехватит звонок; если все же что-то пойдет не так, Голдвассеру злой умысел ни к чему - королевы-то нет; а Чиддингфолд, директор из директоров, капитан Нунновой души, не только назначенный высшими инстанциями руководитель, узаконивающий власть Нунна, но и, как показали последние события, податливый комок глины, на который отныне можно без зазрения совести распространять свою законную власть. Беспомощным взглядом Чиддингфолд обвел сплоченные шеренги молчаливых гостей, виднеющихся сквозь окошко; всех обуревало волнение перед ужасным головокружительным прыжком в экстаз августейшего рукопожатия. - Как же нам, э, быть? - беспомощно спросил Чиддингфолд. Нунн снова почувствовал себя хладнокровным хозяином положения. - Придется довести дело до конца, - сказал он. - Надо все-таки открыть новый корпус. Не объявлять же всем приглашенным, что можно временно разойтись по домам! Чиддингфолд наклонил голову. - И если мы не хотим, чтобы все пошло наперекосяк, надо продолжать в точности как на репетициях. Нельзя же на этом этапе затевать все снова-здорово. - Но как же, э? - Надо еще раз положиться на славного старину Ноббса. Цинния отправилась за Ноббсом, извлекла его из шеренги старших научных сотрудников. Общество беспокойно загалдело. Люди крутили головами, пытаясь обнаружить причину затяжки. Стеклянная дверь коммутатора стукнулась о Ноббсово бедро с таким дребезжанием, что отголоски пошли по всему фойе и все головы повернулись на шум. Чиддингфолд, казалось, старел и буквально усыхал на глазах. - Очень здорово, Ноббс, - сказал Нунн. - К сожалению, должен вам сообщить, что в последнюю минуту визит королевы отложили и вам еще раз придется нас выручить. - Что? - вскрикнул Ноббс. - Мне очень жаль, - сказал Нунн. - Но я уверен, вы первый согласитесь, что так надо. - Да пропади все пропадом! - Очень здорово. Я же знал, что вы не подведете. - Да что вы ко мне привязались? - Начать придется немедленно. - Да почему все я да я? - Значит, заметано? Ну, вперед. Ноббс в отчаянии переводил взгляд с Нунна на Чиддингфолда. - Благодарю вас, - вымолвил Чиддингфолд замогильным голосом, и уголки его губ попытались по привычке подняться на высоту положения. - Но... - заикнулся Ноббс. Однако все трое были уже в пути и шли через фойе. Исполним все с самого начала, - сказал Нунн, когда они вышли на улицу. - Как говорится, в чрезвычайных обстоятельствах важны три вещи: дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина. Ну-ка, Ноббс, представьте себе, что вы сию минуту вышли из машины, и пожмите руку директору. Обменялись рукопожатиями. - Добрый день, ваше величество, - обреченно сказал Чиддингфолд. Они уделили должное внимание почетному караулу, приняли букет от малолетней дочки Чиддингфолда и наткнулись на Ротемира Пошлака. - Что здесь творится? - нервозно спросил Пошлак. - Надо продолжать как ни в чем ни бывало, убеждал его Нунн тихим, но повелительным голосом. - Королевский самолет задержан... Визит отложен... Этот малый будет дублером. Пожмите ему руку как ни в чем не бывало. Пошлак не совсем понял. Он с сомнением протянул руку. Ноббс ее сгреб. - Рад познакомиться, - нерешительно произнес Пошлак. - Черта лысого, - ответил Ноббс. Подошли к миссис Пошлак. Она тупо покосилась на мужа, затем пожала руку Ноббса и сделала компромиссный жест намека на реверанс. Ноббс застонал. Следующими в строю стояли сэр Прествик и леди Ныттинг. Видя пример мистера и миссис Пошлак, они обменялись рукопожатием и изъявили почтение без лишних расспросов. - А это мой заместитель мистер Нунн, ваше величество, - сказал Чиддингфолд. - Здравствуйте, ваше величество, - склонил голову Нунн. После этого все пошло гладко. Каждый гость видел, что кто-то рядом с ним пожимает руку, кланяется, приседает в реверансе и шепчет: "Ваше величество", и каждый в свою очередь проделывал то же самое, не задавая вопросов. Бесспорно, кое у кого на душе скребли кошки, оттого что августейшая особа, представшая перед ними во плоти, оказалась неуклюжим молодым бородачом, который в ответ на воздаваемые почести стонал и бормотал: "Черта лысого!". Однако его сопровождал директор института с председателем Объединенной телестудии, его окружали все атрибуты королевского достоинства. Нельзя же было срывать тщательно продуманный спектакль королевского визита сомнениями насчет личности главного исполнителя. К тому же о привычках и внешности августейших особ все были наслышаны только из газет, а пресса наверняка искажает или чрезмерно упрощает истину. Да и вообще Ноббс подходил, тряс руку и отходил, прежде чем люди успевали опомниться. В конце концов были пожаты все двести потных рук, и процессия бодро двинулась прочь по фойе, вверх по лестнице, знакомиться с типичным ученым ассистентом (первого класса) в политическом отделе. На этом этапе Нунн откололся, локтями пробил себе путь против течения (толпа беспорядочно толклась на лестнице, все рвались вслед за главными действующими лицами). - Очень здорово, - восклицал Нунн, подобно нападающему в регби, распихивая кричаще разодетых жен сотрудников, и наконец добрался до коммутатора. - Цинния, - сказал он, - если будут еще звонки - откуда бы ни звонили и кому бы ни звонили, - переключайте на меня. Лично. И снова вышел в фойе, уже почти пустое. Последние отставшие солдаты наступающей армии покидали поле боя. Все было взято под контроль - под его, Нунна, контроль. Он боролся против несметных полчищ и ухватил победу за хвост на самом пороге поражения. Он, бесспорно, взял верх. Теперь он не мог не чувствовать некоторого самодовольства. - Очень, очень, очень здорово, - сказал он. 35 Наконец-то до Голдвассера дошло, что дверь заперта. Нормальный и разумный человек, он не стал терять времени на нелепые гипотезы, а решил, что раз дверь не открылась, значит, ее заклинило. Он налегал на дверь, и его постепенно охватывал страх. Он стал ее трясти. Уперся ногой в стену и снова налег. Дверь не поддавалась. Он огляделся по сторонам, заметил дверь, ведущую в кабинет Чиддингфолда, и подбежал к ней. Подергал ее. Она не шелохнулась. "Естественно, - со свойственной ему кристальной логикой подумал Голдвассер, - ею не пользуются, поэтому она и заперта". Он метнулся к окну, выглянул во двор, но и там не было пути к отступлению. Он снова метнулся к входной двери и яростно дергал ручку, пока у него не заныли мышцы. Он посмотрел на часы. Ровно три. Теперь не было смысла рваться на волю; все равно нельзя спускаться вниз, после того как приехала королева. Он плюхнулся в кресло. Больше всего удручало, что он выглядит дурак дураком. Как похоже на него - в такую ответственную минуту не справиться с дверью! Он слышал у всех на устах слова: "Как это типично для старины Голдвассера! Какой осел этот старина Голдвассер!". Никому и в голову не придет винить Нунна. А ведь Нунн виноват ничуть не меньше. До чего же идиотское время выбрал он, чтобы вербовать подмогу! Почему бы не потолковать с Голдвассером раньше, не дать ему времени опомниться, подготовиться к решительным действиям? А все же он не мог избавиться от ощущения, что подвел Нунна. Какой от него прок, если он ухитрился заклинить дверь? Но, собственно, если поразмыслить, где сам Нунн? Он ведь так и не принес пистолета. Может быть, у него все сошло как по маслу, и он спустился в фойе, занял свое место на церемонии, не потрудившись даже поставить Голдвассера в известность? Или, может, Чиддингфолду как-то удалось подстеречь Нунна и помешать ему вернуться? Голдвассеру мерещилась страшная картина: Чиддингфолд запирает беспомощного Нунна в другом кабинете, а сам приступает к осуществлению своих злодейских замыслов. Чудовищно. И все-таки было в этой картине что-то правдоподобное, не позволяющее Голдвассеру отмести ее целиком. Что же именно? Внезапно он понял, и ему стало скучно. Что бы там не случилось с Нунном, его-то, беднягу Голдвассера, запер в этом кабинете Чиддингфолд! Он медленно поднялся в кресле, будто его потянули за ниточку, привязанную к голове. И содрогнулся. Разгул фантазии! Если серьезно поверить, что его запер Чиддингфолд, то недолго и поверить в теософию, и услышать голоса призраков. Он снова сел, криво улыбаясь. Но тут опять нахлынули подозрения, и Голдвассеру пришло в голову, что его рабочую гипотезу можно проверить простейшим способом. Стоит лишь осмотреть дверь и узнать, действительно ли ее заклинило. Он приник глазом к дверному косяку. Когда он снова распрямился, ему показалось, что рухнула вся его жизненная философия, все представление о вселенной. Он чувствовал себя глубоко несчастным, почва уходила из-под ног. Если он так долго заблуждался относительно Чиддингфолда, то, может быть, он заблуждается и относительно Роу, Ребус и Нунна. Может быть, он заблуждается даже относительно макинтоша. Если необъятная, ослепительная респектабельность Чиддингфолда - ложь, значит, в мире вообще все лживо, нет ничего святого. Надо немедленно предупредить кого-нибудь насчет Чиддингфолда. Но кого? И как? Он отчаянно рыскал по кабинету в поисках сам не зная чего - горючего для дымовых сигналов, трубы центрального отопления для отстукивания азбуки морзе, чего угодно. Тут его взгляд упал на еще более остроумное средство связи - телефоны на столе Нунна. Телефон! Боже правый, можно ведь просто позвонить в полицию! Он снял трубку городского телефона, но запас энтузиазма истощился прежде, чем он поднес ее к уху. Как приступить к объяснениям? "Извините, но директор института имени Уильяма Морриса запер меня в кабинете своего заместителя..."? "С целью обеспечить немедленную реализацию своих злодейских замыслов против королевы директор..."? "Королеве грозит опасность, а я заперт в кабинете там-то и там-то..."? Чуть ли не с облегчением он установил, что телефон не работает: мисс Фрам не включила основной аппарат в приемной. Он положил трубку городского телефона и снял трубку внутреннего. Она с готовностью загудела у него над ухом, и он протянул было руку набрать номер. Но какой? Во всем здании никто не сидит за своим столом; все собрались в фойе - приобщиться к историческому рукопожатию. Звонить некому. Он положил трубку и задумался. Насколько он понимал, выход был только один: дождаться, когда торжественное сборище покинет фойе и отправится осматривать помещение. В первую очередь они посетят политический отдел, и там-то Голдвассер их перехватит. Он расположился ждать - сидел совсем тихо, напряженно вслушиваясь в неумолчный хор слабых будничных шумов и пытаясь расшифровать каждый из них. Дальний отзвук ревущих моторов. Недолгое завывание самолета, прочертившего уголок неба. Негромкое хлопанье открытого окна на ветру. Едва уловимый пульсирующий гул какого-то механизма (генератора? холодильника? вентилятора?) в чреве здания. И еще что-то. Шелест рукопожатий, бормотание "ваше величество", приглушенный треск немолодых суставов, согнутых в реверансе? Прошло десять минут. Вдруг смутный, неопределенный шум стал чуть отчетливее; где-то открылась дверь. Послышались шаги - сперва две пары ног, затем три, затем десяток, и вот все это переросло в частый топот, словно ливень обрушился на натянутый брезент. Ошибки быть не могло: это двести человек поднимались по лестнице. Голдвассер потянулся к внутреннему телефону. Очевидно, Чиддингфолд еще не начал срывать распорядок дня. Голдвассер выжидал, пытаясь по шуму определить, успело ли торжественное сборище дойти до политического отдела. Он отчетливо представил себе всю сцену: Чиддингфолд с натянутой предательской улыбкой сопровождает королеву, делая неуклюжие микрожесты; Пошлак напускает на себя деятельный и заинтересованный вид; все начальники отделов в противоестественно чистых, накрахмаленных, тугих воротничках, все никак не сообразят, куда девать руки: то заложат их за спину, то развязно сунут в карманы, то, спохватившись, поспешно выдернут оттуда, скрестят их на груди, а сами поражены гнетущей неестественностью осанки соседа. Он представил себе, как выталкивают вперед типичного ученого ассистента (первого класса), как осматривают типичную вычислительную машину, как задают типичный вопрос. И в разгаре всего этого в углу вдруг звонит телефон. Двести голов оборачиваются, потом все делают вид, будто ничего не слышали. Типичный научный сотрудник дает свой типичный ответ под телефонное дребезжание, пока кто-нибудь, стоящий рядом с телефоном (кто? Роу? миссис Плашков? неведомый лаборант? может быть, Ноббс?), не очухается и не снимет трубку. И услышит, как какой-то псих (он, Голдвассер!) рассказывает бредовую, путаную историю: его, мол, заперли в кабинете, и надо безотлагательно арестовать Чиддингфолда. Голдвассера так и передернуло, он явственно слышал достойное жалости смущение в голосе собеседника, который пытается прекратить разговор и замять скандальный инцидент. Голдвассер видел каменные физиономии всех остальных. Люди прилагают все усилия, чтобы сосредоточиться на августейшей оценке работы отдела и не слышать мучительной неловкости в приглушенном голосе коллеги. У Голдвассера взмокли ладони. Все его естество запросилось прочь от телефона. На такое он не решится. Он положил трубку на место и попытался ни о чем не думать. Но ведь снести можно что угодно, только не собственную трусость. Надо решиться! Только теперь уже, наверное, поздно; торжественная процессия направляется сейчас в отдел спорта. Голдвассер дал себе клятву, что туда-то он позвонит непременно. Он опять прислушался, и действительно, спустя несколько минут до него донесся приглушенный топот четырех сотен ног, шагающих по коридору. Еще не пора, еще не пора. Дай им время войти в отдел. Пора! Нет-нет, рано, сейчас там, в пустой лаборатории, только королева со своей ближайшей свитой. Погоди. Истинная смелость - смелость ожидания. Может, теперь? Но топот уже стихал - все двести голов были уже в отделе спорта. Слишком поздно; никакие силы не заставят его звонить всем двумстам. Мысленно Голдвассер нанизывал довод за доводом в объяснение того, почему звонить не следовало. В отделе просто сняли бы трубку с рычага, ничего не ответив. А если бы и ответили, то не поверили бы. К телефону подошел бы сам Чиддингфолд. Заслышав телефонный звонок, Чиддингфолд бы сразу обо всем догадался и умертвил королеву на месте. Тем не менее каждый раз, слыша, как гости перемещаются из одного отдела в другой, Голдвассер тянулся к телефону и уверял себя, что сейчас решится, и каждый раз не решался. Самые жестокие муки он испытал, когда услышал, как все пересекают двор, направляясь в новый корпус отдела этики. Если он их и тут не поймает, они перекочуют в фанерную пристройку "буфет", а уж там поминай как звали. Голдвассер с таким болезненным усердием напрягал барабанные перепонки, что ему казалось, будто он различает звон золотого мастерка о мемориальный камень, гудение неугасимого огня в вечную память о событии, звяканье золотых ножничек, щелчок золотого выключателя, скрежет золотого ключа. Но он так и не позвонил. Наконец он услышал дальний топот - толпа перебиралась по двору из корпуса этики к закускам. Голдвассер пал духом. Провалился он позорно, с треском. Топот затих, совсем прекратился, наступила гробовая тишина. Общество углубилось в сандвичи с огурцами и шампанское. Голдвассер углубился в мрачные мысли. Тут ошеломительно громко и внезапно зазвонил телефон. Голдвассер ринулся к нему так порывисто, что опрокинул кресло. Телефон, трубку которого он шесть раз снимал и шесть раз вешал, звонит теперь сам! Голдвассер виновато нащупал трубку и поднес ее к уху, не в силах вымолвить хоть слово. - Вам звонят по городскому, мистер Нунн, - сказала телефонистка цинния. - Если вы не возражаете, я переключу этот вызов на вас лично через внутренний. Абонент, соединяю с заместителем директора. - Алло, это заместитель директора? - заговорил мужской голос. - Вас вызывает кавалер воздушного пирога <автор пародирует старинные, поныне сохранившиеся названия придворных должностей типа "дама королевской опочивальни", "кавалер чайного сервиза" и т.п.>. - Кто-кто? - вскрикнул Голдвассер. Ему не ответили, только что-то щелкнуло в трубке. В приливе отчаяния Голдвассер понял, что все это время мог соединиться с коммутатором. - Алло, это заместитель директора? - сказал кавалер воздушного пирога. - У меня для вас хорошая новость. Неисправность в самолете устранена. Просто какой-то прибор разладился. Самолет взлетел четверть часа назад, и ее величество пожалует к вам минут через тридцать пять. 36 Славно открыли новый корпус этики. Задали все положенные вопросы, выразили все положенные чувства. А после, потягивая в буфете шампанское, жены только и говорили, что о Ноббсе. - Она совершенно не похожа на свои фотографии. - Мне показалось, что у нее вроде как борода. - Да это же не королева. - Разве? - Говорят, это молодой служащий из института. - Правда? - Очень отважно заменил королеву в последний момент, потому что она не смогла приехать. - Что ж, по-моему, он был изумителен. - Такой естественный. - И человечный. - Вовсе не задавался. - Совершенно изумительный. - Как-то чувствовалось, что с ним можно поговорить, верно? - Да, у него нашлось словечко для каждого. Вы заметили? - Через одного человека от меня стояла женщина, так он ей сказал: "Рад познакомиться". Я чуть не умерла. - А мне он, знаете, что сказал? - Что? - Он сказал: "Черта лысого". - Не может быть! - Разве не изумительно? - Так естественно и непосредственно. - Так освежающе-бесцеремонно. - По-моему, он изумителен. Ноббс поистине сиял. В промежутках между бокалами праздничного шампанского он все тыкал Чиддингфолда локтем в бок и весело спрашивал: - Ну как получилось, а? Чиддингфолд, которого успех операции вернул к нормальному уровню натянутости, не переставал улыбаться своей замороженной улыбкой. Нунн был в великолепной форме, он без конца делал официанту знаки, чтобы тот принес еще шампанского. Он даже вспомнил о циннии и послал в коммутатор официанта, чтобы тот привел ее на празднество. - Звонков не было? - спросил он. - Только тот последний. - Очень здорово. Только звонок из аэропорта. Очень здорово, потрясающе удачно, что Голдвассеру не пришло в голову воспользоваться телефоном. Теперь, когда цинния здесь, Голдвассер, конечно, может звонить сколько душе угодно. У Нунна было смутное ощущение, будто он слышит, как где-то вдали стучат кулаками в дверь и кричат, но все это тонуло в шуме празднества. Крики и стук, надо же! Нунн сообразил, что склонен был переоценивать умственные способности противника. Все-таки не очень смышленый человек этот Голдвассер. Голдвассера искала Ребус. - Как, разве его здесь нет? - удивился Роу. - Что-то не видно. По-моему, его уже давно нет. - Да он где-то тут, - сказал Мак-Интош. - И при рукопожатии его не видели. - Нет, я его, кажется, видел, - сказал Мак-Интош. - И я видел, это уж точно, - сказал Хоу. - По-моему, я его видел, когда перерезали ленту, - сказал Роу. - И я, - сказал Хоу. - Он где-нибудь тут, - сказал Мак-Интош. Ноббс, который уже начал было швырять через плечо пустые бокалы из-под шампанского, теперь снова пожимал руки. Он пожал руки мистеру и миссис Чиддингфолд, мистеру и миссис Пошлак, миссис Плашков. - Рад познакомиться, - приговаривал он. - Крайне интересно. Очень рад видеть проделанную вами работу. До чего же интересно. Людской ручеек струился вокруг миссис Плашков, ее поздравляли с умелой организацией мероприятия и особенно с тем, как она ловко подыскала Ноббса на роль королевы. - По слухам, здесь присутствует ваш муж, - говорили ей все. - Я очень надеюсь, что вы нас познакомите. Мы все так давно хотим его увидеть. - Он где-то здесь, - отвечала миссис Плашков. - Но где он сейчас, я сама не знаю. Мак-Интош отвел Роу в сторонку. - Да, повторял Роу. - Да. - Понимаете, ведь будет куда быстрее, если на выполнение этой операции запрограммировать вычислительную машину. - Да. Да-а-а-а. - Нет ничего принципиально невозможного в том, чтобы запрограммировать машину на сочинение романа. - Нет. Нет-нет. - Мы можем с легкостью запрограммировать на эту работу "Эхо-4", новую вычислительную машину, которую установили в корпусе этики. Пусть на первом этапе это не будет ни глубокий, ни оригинальный роман. Пусть он даже не будет качественный. Не такой сложный, многоплановый труд, как задумали вы. Но тем не менее роман. - Да-а-а-а, - произнес Роу. Нунн отправил официантов за ящиком виски, заблаговременно припрятанным, чтобы в одиночестве пропустить рюмашку-другую после отъезда королевы. Он как нельзя лучше поладил с Пошлаком, который фамильярно облокотился на спинку больничного кресла сэра Прествика и выкладывал Нунну всю подноготную о программах Объединенной телестудии. - Мы не презираем популярность, - говорил он. - Мы не стыдимся, что "Обхохочешься"... на каком счету у нас "Обхохочешься", Прествик? - Делит четвертое место с "Деньгами на кон", Эр-Пэ, - ответил сэр Прествик; он потягивал напиток с глюкозой и едва ворочал языком. - Очень здорово, - сказал Нунн. - Но мы также почитаем за честь и удовольствие еженедельно давать интеллектуальную программу под названием... как называется наша интеллектуальная программа, Прествик? - "Северные Афины", Эр-Пэ. - Это тематическая дискуссионная передача на древнегреческом. Ее никто не смотрит - в буквальном смысле, почти никто. Каковы показатели восприятия, Прествик? - Слишком малы для подсчета, Эр-Пэ. - А все же мы и не помышляем с ней распрощаться. - Очень здорово. - Почитаем за честь и удовольствие. - Еще каплю виски, мистер Пошлак? - предложил Нунн. - Спасибо. Почту за честь и удовольствие. Вот я и говорю... Что это за шум, Прествик? Ноббс стал обходить помещение, пожимая руку всем и каждому. - Чрезвычайно приятно, - приговаривал он. - В восторге от знакомства. Очарован. - Ну разве он не изумителен? - снова зашептались жены. - На самой дружеской ноге со всеми. Один-два человека помоложе - сотрудники менее чопорных отделов пустились в пляс. Ребус исчезла. Хоу поддакивал заведующему сбытом из паркетной фирмы, что, вне всякого сомнения, мир был создан между восьмым и четырнадцатым июля 5663 года до нашей эры. Пошлак обвил рукой плечо Чиддингфолда. - Мы почитаем за честь и удовольствие ставить "Обхохочешься", мистер Чиддингфолд. За честь и удовольствие. - Еще глоточек виски? - спросил Нунн. - Почту за честь и удовольствие. Мне на донышко, Кен, плесни самую малость на донышко. За честь и... ради бога, Прествик, примите меры, чтобы прекратить этот адов грохот! Окружающий мир казался Нунну тепленьким, веселым и приветливым. Словно вернулись былые времена, когда после жаркого трудового денечка, извлекши информацию из какого-нибудь непокорного туземца, Нунн, исполненный тихого торжества, возвращался в столовую, а там его ждала чертовски симпатичная рюмашка. В какие же игры они тогда играли? Комнатное регби. Английские бульдоги. "Где ты, Мориарти?" Все игры были чертовски симпатичные. Он поднял пустую бутылку из-под виски и огляделся, ища, кому бы ее отпасовать. - Давайте же! - крикнул он. - Посмотрим на вас в деле! Но никто не обратил на него внимания, и в конце концов Нунн провел быстрый пас какому-то человеку, смотревшему совсем в другую сторону, - просто проучить его за то, что он такой дрянной спортсмен. - Давай же! - призвал он, но человек раскричался, стал потирать колено и прыгать на одной ноге. Вокруг него собралась горстка сочувствующих. В центре этой группы, на полу, Нунн увидел бутылку, послужившую мячом для регби, и почуял запах битвы. Он согнулся, защищая живот, и врезался в самую гущу, руками обхватил талии соседей справа и слева, проорал: "Трусы! Трусы, черт бы вас взял!" В пляс пускалось все больше и больше народу. Ноббс стал проделывать свой обход с самого начала, на сей раз пожимая людям левую руку, чтобы никто не заподозрил, будто он слишком консервативен или высокомерен, чтобы распространить королевскую милость на левые руки. - Какое у него чувство юмора! - шептались жены, правыми руками помогая ему сохранять вертикальное положение. - Честное слово, по-моему, он замечательный. Пошлак тяжело опирался на плечо Чиддингфолда, другой рукой стискивая локоть миссис Чиддингфолд. - Ваш муж поставил чудесный спектакль, - сообщал он ей. - За честь и удовольствие почитаю здесь находиться. Все прошло без задка без сучоринки. Без задка без сучоринки? Что я хочу сказать, Прествик? - Без судка без заборинки, Эр-Пэ, - поправил его сэр Прествик, у которого лицо стало необычайно землистым и измученным. Нунн выбрался из свалки и теперь вел отряд лаборантов швырять сандвичи с крабами и пустые бутылки из-под горячительного в двух репортеров и фотографа, плененных в загоне для прессы. Вошел Джелликоу, потянул Нунна за рукав. - Прошу прощения, сэр, - сказал он. - Но там прибыла еще одна компания из привилегированных слоев, этакий похоронный кортеж на "роллс-ройсах" и "даймлерах". - Очень здорово, - сказал Нунн. - Зови всех сюда. Друзья моих друзей - мои друзья. Со стороны политического отдела в буфетную пристройку ворвалась Ребус с пунцовыми щеками и пылающими глазами, а за нею плелся потрепанный сутулый коротышка, улыбаясь терпеливо и смущенно. - Я хочу познакомить вас с мистером Плашков, - сказала она всем, кто находился в пределах слышимости. - Мы с ним женимся. 37 "Эхо-4" - сочиняло "Эхо-4" в мирном уединении нового корпуса имени Ротемира Пошлака - блистательная новая фигура на литературной арене. "Оловянные солдатики" - первый его роман, и критики, рецензировавшие это произведение перед выходом в свет..."