Наверху послышался шум, словно упало кресло, а потом какой-то далекий вой, смутный и одинокий. Все знали, что там никого нет. Без всякого смущения Питер Лайтоулер наложил себе полную тарелку. После некоторых колебаний Том сделал то же самое. В его движениях ощущалось известное безрассудство, будто завтрашний день ничего более не значил для него. Глаза Тома обратились к Саймону, с просьбой и удивлением. Тот коротко качнул головой. Скорее не отрицая, а отрешаясь. Дело твое, тебе и решать. - Видишь ли, Том, - сказал Лайтоулер невозмутимым голосом, - я знаю, что ты мой внук. - И насколько давно? - Саймон в гневе вскочил на ноги. - Некоторое время. Ты должен понимать, что я всегда... интересовался делами моей жены. И давно понял, чем она занята. - Что ты хочешь сказать? - завопил Саймон. - Манипуляциями. Она строит козни, дорогие мои. Алисия тянет за веревочки, а ты, Саймон, и твой сын Том дергаетесь, кланяетесь и выполняете все предписанные ею движения. - Докажи. - Саймон внимательно следил за отцом. - Ты знаешь все обвинения, выдвинутые против тебя. Ты знаешь, что говорили о тебе многие годы. Докажи, что они не правы, что все было иначе. - Он указал на манускрипт. - Это сделать нетрудно, - сказал Питер Лайтоулер. Он взял стопку бумаг. - Забудем об этом на мгновение. Вспомним о самом недавнем предательстве. Насколько я понимаю, Том, Алисия так и не сказала тебе, кем был твой отец, хотя она всегда знала это. Она не объяснила тебе, что является твоей бабушкой. Она позволила тебе расти в невежестве и бедности. Не надо думать, что Лоре Джеффри это давалось легко. Конечно же, нет. Но оставим на миг прошлое. Четыре дня назад Алисия прислала тебя сюда и бросила - без малейшего представления о том, что здесь происходит. Она свела тебя с отцом и ничего не сказала! Том молчал. Отрицать было нельзя. Алисия скрыла от него многое, усложнив этим знакомство с Кейт и Голубым поместьем. - Но почему? - прошептал он. - Почему она сделала это? - Она хотела, чтобы ты написал историю дома. И этим ты и занят, правда? - Да. - Так вот, Том. Мой внук Том. Позволь мне сказать тебе одну-единственную важную вещь. А потом можешь решать сам... Голубое поместье полно нечистой силы, ты это знаешь. Всякий мужчина, который жил в этом доме, не испытывал по этому поводу даже малейших сомнений. Здесь поселилось зло, потому что дом задумывали, строили и населяли женщины, мечтавшие свести счеты. Женщины, ненавидевшие мужчин. Таких можно звать ведьмами. Запомни это: дом другого не знает. Он помнит ненависть Розамунды к ее мужу, отвратительному Альфреду. Он _был_ мерзавцем. Я в этом не сомневаюсь. Неистовый ханжа, ревнующий к славе своей жены. Она правильно поступила, расставшись с ним, никто не винит ее в этом. Только дело этим не кончилось... Дом этот представляет собой памятник ненависти Розамунды и ее страху перед мужчинами. И эта ненависть распространяется на всех нас, кто сидит сейчас вокруг стола, в сердцевине этой... испытательной площадки, которой является Голубое поместье. - Он указал на манускрипт. - Мне незачем читать его, я знаю, что в нем написано. Но я прошу тебя помнить: у этих женщин были причины жаловаться на мужчин. Не стану отрицать этого. Многие женщины в тот или иной момент своей жизни могут утверждать это. И Альфред, и Родерик, и я вели себя достаточно скверно. Я, например, к собственному позору, анонимно звонил в этот дом, пытаясь переговорить с Кейт. - Он задрал подбородок, словно они могли обвинить его. - И не стану отрицать, что мои друзья, мои слуги, мучили Рут аналогичным образом... Но вот _этого_ мы не делали! - Он хлопнул пачкой бумаг по столу. - Все было совсем иначе. Дом преувеличивает, как кривое зеркало искажает события и эмоции! Конечно, ты тоже ощутил это! Он оглядел стол. Том, младший, прятал голову в руках, локти его опирались на стол. Саймон смотрел на отца с интересной смесью ненависти и надежды. Физекерли Бирн, только что листавший сборник стихов, опустил книгу. Он не был растроган. Эти звонки и расстройство Рут он помнил чересчур ясно. Взгляд Лайтоулера остановился на нем. - Ну а вы, садовник, человек посторонний. Но вас тоже затянуло сюда - да-да, - хотя в ваших жилах не течет даже капли этой проклятой крови. - Вы кое о чем забываете. - Бирн посмотрел ему в глаза. - Рут умирает, Розамунда, Элизабет и Элла мертвы. Вы обвиняете людей, не способных защитить себя перед нами. - Вы не знаете всего. Вы жестоко ошибаетесь, по крайней мере в одной части вашего заявления. _Сам дом_ является доказательством моей правоты! - Лайтоулер впервые возвысил голос. - Посмотрите на доказательства! Они вокруг вас. - На мгновение он умолк, и они сконцентрировали свое внимание на Голубом поместье. Сделалось едва ли не темно. Окна и двери были прикрыты зелеными живыми ветвями. Обступивший поместье лес не позволял шевельнуться в нем даже воздуху. В доме запахло грязью, сыростью и тленом. В коридорах первого этажа стало темнее, чем ночью. Они уходили в другие крылья дома черными тоннелями, пробуравившими сердце живого организма. Над ними царил страх. Сломанные перила бросали острые зубастые тени на потолок. Из длинного коридора доносился сквозняк, подобный дыханию огромного зверя... кислому и вонючему дыханию плотоядного зверя. В доме не было ничего свежего и здорового. Пятна, оставленные ремонтом, крашеная дверь в ночлежную, полированный буфет в холле, причудливая резьба - все было покрыто пылью; источенное червем дерево растрескалось. - Представьте себе другую версию событий - более привычную для меня. - Питер Лайтоулер посмотрел на стол, на бумаги, полные слов, историй, слухов и сплетен. - Без сомнения, здесь написано, что Родерик самым жутким образом обошелся с сестрой. Разве не так? Он поглядел на Тома. Тот кивнул, бледный и несчастный. Лайтоулер продолжал, не отрывая глаз от лица Тома. - Предполагаю, он изнасиловал ее. Здесь всегда поговаривали о некоем тайном преступлении, обвиняли, но никто ничего не мог доказать... Хорошо. Конечно, Элизабет ревновала к своему брату Родерику, симпатичному, популярному и богатому. Их разделяло десять лет. Как могли они стать друзьями, в особенности при жестких требованиях образования и стиля тех дней? Конечно, он дразнил ее, вполне возможно, относился к своей младшей сестре недоброжелательно и с презрением. Она всегда раздражала его, нечестно отвлекая на себя внимание матери... А Элизабет, несомненно, была ребенком, склонным к фантазиям. Объясняет ли твоя история происхождение Лягушки-брехушки и Листовика? Того самого Листовика, который окружает нас сейчас? Плющ, тянувшийся сквозь замочную скважину входной двери, достиг пола. Лайтоулер бросил на ветку быстрый взгляд. - Наверное, у меня не столь уж много времени. Ограничусь немногим... Теперь относительно брака Элизабет и Дауни, горького унылого калеки. Нечего удивляться, что Элла была такой сложной девушкой; ведь ее воспитывала разочарованная Элизабет - в изоляции. Элле было запрещено разговаривать с мужчинами, вы не знали об этом? Элизабет преднамеренно лишила ее... Что касается Алисии, то у нее были свои причины. Я не был ей верен. - Он улыбнулся, радуясь воспоминаниям. - Я никогда не мог устоять против их чар, понимаете, и не пропускал ни одной. Восхитительные особы, гулены, деревенские девчонки, девицы 50-х годов, с осиными талиями и полными юбками. Милашки, красотки... немногие жены сумели бы примириться с этим, а Алисия никогда не славилась терпением. О, я никогда не винил ее в том, что она захотела развестись со мной. Я был рад освободиться от нее... Вы видите, к чему я клоню? Понимаете? Женщины Банньеров не любили мужчин вполне обоснованно: им не нужно выдумывать извинения. Но та история, которую написал дом через Тома, составляет собой сборник выдумок. Ничего такого просто не могло быть... Скажи мне, Том. Ты нашел здесь какие-то дневники, беседовал с кем-нибудь из персонажей твоей истории? - Нет, - был негромкий ответ. - Насколько мне известно, из всех персонажей твоего повествования лишь я еще жив. Я был там, и события непосредственно задевают меня. Спрашивай меня, если хочешь. Я более чем готов объяснить тебе, как все происходило на самом деле. Том посмотрел на деда и увидел искренность в его старых мудрых глазах. Он видел, как стиснул руки Саймон, как смотрит он на Питера Лайтоулера - с болезненной концентрацией, с робкой надеждой. Они хотели поверить ему, более того, нуждались в этом. Питер Лайтоулер предлагал выход из охвативших всех сомнений и несчастий. Том встал, забрал рукопись у деда и подошел к камину. На доске над ним лежал коробок спичек, и, чиркнув, он поджег первый лист. Так одну за другой он сжег все страницы своей первой книги. История Элизабет Банньер взвилась к небу облачком дыма. 37 - И какого черта, по вашему мнению, вы здесь делаете? - прозвучала знакомая всем едкая нотка. В дверях, ведущих в библиотеку, стояла Алисия. Сучок застрял в ее волосах, на жакете трава оставила пятна, блузка порвана, брюки испачканы. Без макияжа, с пустыми руками, она казалась какой-то полоумной мешочницей, ее едва можно было признать. Сразу заметив Тома возле камина, она охнула, словно получив смертельную рану. Старательно избегая Питера Лайтоулера, она бросилась к Тому и, выхватив последнюю обугленную страницу из его рук, прошипела: - Как ты _посмел_? - Алисия, ну как там Рут? - ответил он на удивление ровным голосом. Та остановилась на месте, моргая. - По-прежнему. Держится. Но... - А как насчет Кейт? - перебил он. - Я оставила ее в отеле. Она утомлена. Потом, что ей делать в госпитале. А теперь, Том, скажи мне, ради бога, что ты наделал? - Это? - Он бросил последний клочок бумаги на груду пепла. - Не думаю, чтобы здесь была правда. А потому, это вредная и опасная чушь. - Ох, Том! Идиот ты или дурак? Зачем, по-твоему, я прислала тебя сюда? - Она сжала кулаки. - Ты использовала меня. Ты ничего не сказала мне, хотя ты знала, кто мой отец. Ты скрывала это. - Об этом попросила твоя мать. - Что? - Голова Тома дернулась. - Мама... - Была гордой женщиной, - сказала Алисия уже более спокойным голосом. Бирн ощутил нечто вроде уважения к ней. Да, книга Тома сгорела, однако Алисия не собиралась попусту горевать. - Твоя мать не хотела, чтобы ты знал своего отца, она сочла, что так будет лучше. - Я имею право знать, кто мой отец! - Ну и мы вправе знать, что произошло в этом доме, - продолжала Алисия. - Тебе не следовало сжигать этот манускрипт. Он был нашим единственным доказательством. Питер Лайтоулер внезапно и со всей силой обрушил свой кулак на стол. - Доказательством? И ты зовешь эту мешанину, эту паутину лжи доказательством? - О да! Того, что я уже знаю о тебе. - Она встретила его взгляд. - Ну почему нельзя _забыть_ обо всем? - прозвучал гневный голос Саймона. - Истории этой уже столько лет, она успела прогнить, давайте забудем о ней! - Но Рут умирает, - напомнил Бирн. Самый очевидный для него факт. Что бы ни происходило между Элизабет, Джоном Дауни и Питером Лайтоулером, все это было давно. Но память о Рут преследовала его как наваждение. Он знал, что, если позволит себе даже на мгновение забыть о ней, слабая ниточка ее жизни ослабнет. - Прошлое ничего не значит, - сказал он. - Существует лишь настоящее. И ничего кроме него. - Весьма здравое замечание. - Питер Лайтоулер медленно, с усилием поднялся, ни на мгновение не отводя взгляд от Алисии. - Как ты сюда вошла? - спросил он любезно. - Перелезла через изгородь или прорубилась сквозь нее? - Ты оставил открытой свою тропу, - ответила та. - Возле озера. Ты всегда приходил с той стороны, правда? Так что мне не пришлось прокладывать себе путь! - Она оглядела стол, заставленный остатками трапезы, начатые бутылки вина. - Я бы сказала, поминать еще рано, Рут пока жива. Жестокие слова. Саймон посмотрел на нее. - Почему мы не можем поесть? Чем Рут поможет наша голодовка? - Ничто не может помочь Рут. Говорят, что у нее нет шансов. - Под глазами Алисии выступили темные мешки, рот ее перехватила тонкая клетка вертикальных морщин. - А тебе, пожалуй, скорее следовало бы находиться возле ее постели, чем сидеть здесь, выслушивая всякую чушь, которую может выложить мой бывший муж... Позвольте мне одно предположение, - резко, с ударением проговорила она. - Держу пари, он повествовал вам о хитроумном заговоре женщин. О всяких кознях так интересно слушать, правда? Значит, эти женщины вступили в сговор против мужчин. - Заметив по лицам свою правоту, Алисия продолжила: - А он уже сказал вам, что я ведьма? И что умею управлять и Листовиком, и Лягушкой-брехушкой? - Она подняла руки и все увидели, что ее кожа в кровь расцарапана шипами. - Ну, видите! Хорошо я управляю ими? Изгородь не пропускала меня. Мне пришлось обойти все поместье, пока я не дошла до озера. Любимое место Питера. А теперь отвечайте сами: у кого из нас больше власти? Полный абсурд, судейская драма, подумал Бирн. Еще мгновение и оба примутся выкладывать очередные доказательства, странные слухи, раздоры, оправдания и обманы. Он сказал: - Итак, историю эту окутывает туман противоречивых мнений. Даже наш писатель не уверен в том, что он сочинял роман, а не писал историю. А доказательств не существует. Однако у нас есть известное количество более актуальных вопросов. - Бирн попытался сконцентрироваться на происходящем. - Во-первых, почему вы, - он посмотрел на Алисию, - не рассказали Тому, кто его отец? Даже если вы давали обещание матери Тома, она ведь умерла - и достаточно давно, так? Во-вторых, почему вы не сказали Саймону, что Лора родила ему сына? На мой взгляд, поступок по меньшей мере некрасивый. - Я хотела, чтобы Том держался подальше от поместья, чтобы он вырос свободным от здешних соблазнов. Я не хотела, чтобы новый мужчина еще больше запутал вопрос. Ну а Саймон давным-давно взял бы его сюда, Том познакомился бы со своим дедом и, считай, разврат начался... Бирн поднял руку. - Хорошо. Что заставило вас передумать? Почему вы познакомили Тома и Кейт? - Настало время. Схема должна была вот-вот повториться. Я видела, что Кейт начала интересоваться стариком, и понимала, что он выпускает когти. Питер Лайтоулер откинулся на спинку кресла, на губах его проступила слабая улыбка. Он молчал. - Рискованное предприятие, по-моему, - проговорил Бирн. - Если вы верите в наследственное проклятие, то уж Том в последнюю очередь способен помочь Кейт. - Положение ухудшилось, - ответила Алисия негромко, и Бирн заметил, как она поежилась. Быстрый взгляд наверх в сторону длинного коридора. Едва заметное красное пятно чуть шевельнуло отравленный темный воздух. - Я не хотела возвращаться сюда. Я хотела просто... забрать Кейт, забрать ее отсюда и держать подальше. - И что же помешало тебе? - спросил Саймон. - Ты. - Она повернулась к нему. - Ты мой сын, правда? И я не способна обречь тебя на гибель в этом проклятом месте. - Сей утешительный бальзам, я бы сказал, запоздал на многие годы. - Саймон разливал вино, внимательно наблюдая за вытекающей из горлышка струей. Алисия ненадолго умолкла, пока сын ее подносил бокал к губам, ровными глотками опорожняя его. - У нас немного времени, - заметила она почти праздным голосом. - Почему вы оставили Рут, почему вы увели от нее Кейт? Кто сейчас возле нее? - спросил Бирн. Все это время, разговаривая, он представлял себе Рут в бинтах и повязках на одной из этих узких коек, подсоединенную к машинам и капельницам. Если бы он знал, что это может помочь ей, то сейчас был бы там. Но он отвечал и за людей, которых любила Рут. За Саймона и за Кейт. Она бы отослала его сюда, а в госпитале он все равно ничего не мог сделать... Бирн даже не знал, сумеет ли выйти из поместья, пропустит ли его Листовик. - Я ничего не могла сделать, - сказала Алисия. - А Кейт переутомилась. Рут без сознания, врачи говорят, что она не очнется. Зачем же сидеть возле нее? Действительно. Но Бирн знал, что остался бы, что бы ни говорили логика и рассудок. - Почему он так ведет себя? - Том со страхом посмотрел на ветку плюща, уже тянувшуюся по полу прямо к ним. Никто не видел, чтобы она шевелилась, но она уже наполовину одолела каменный пол. Еще один клочок зелени уже пробивался из-под закрытой двери. Рано или поздно, понял Бирн, дверь сдастся, слетит с петель под тяжестью растения. - Почему Листовик так хочет ворваться сюда? - спросил он. Алисия едва взглянула на ветвь. - Дом кончает свое существование на земле, - сказала она деловым тоном. - К концу этого года он исчезнет. Листовик разрушит его. - Она встретила возмущенный взгляд своего бывшего мужа. - И все твои замыслы, все твои тонкие схемы пойдут прахом, Питер. Листовик, Лягушка-брехушка и сама великая ведьма переберутся в другое место, а здесь останется только груда щебня. - Ты говоришь чушь, моя дорогая. Как было всегда. - Питер Лайтоулер деликатно приложился к бокалу. - Подумай сам, - ответила она, пожав плечами. - Помнишь звезды? Питер, ты все еще держишь у себя дома телескоп, направленный в сторону севера? Ты тоже чувствуешь это, правда? Северная Корона... Звездный свет пронизывает этот дом, он даже отражается в вашем мерзком илистом озере. Звезды напустили хворь на поместье... северные звезды, которые принадлежат не нам - тебе, Кейт, мне, а кому-то другому. На какое-то мгновение ее глубокий взгляд остановился на Томе. - Помнишь "Белую богиню" Грейвса? Этот кружок звезд за спиной северного ветра в легендах всегда был обителью Арианрод. Там держали в заточении поэтов, ожидая, пока они обретут вдохновение. - Как романтично и возвышенно! - проговорил Питер Лайтоулер. Не обращая на него внимания, Алисия обратилась к Тому: - А теперь подумай о прочтенных здесь словах; подумай об этой библиотеке, лопающейся от слов, которые здесь даже висят на стене вместо картин. - Она указала на французское стихотворение в рамке над дверью. - Потом, поместье - это еще и нечто вроде тюрьмы; поэтому Саймон не может оставить его, поэтому здесь всегда есть садовник, поэтому Том не может уехать отсюда, хотя дом гонит его. Наступила тишина, которую нарушил скрежет в длинном коридоре над головой, словно по полу проволокли что-то усаженное шипами. - А Листовик... - Алисия выдыхалась. - Почему вы не замечаете этого? Деревья всегда сопутствуют богине, на древе она вешает своего сына и любовника. Рядом с ней всегда находится огромный пес... Вот вам и Листовик вместе с Лягушкой-брехушкой, кем же еще они могут быть? - Так где же она? Сама богиня? - Питер Лайтоулер приподнял бровь. - Где сейчас это божество во всем своем мрачном величии? Или ты считаешь себя ее воплощением? Прежде подобной мегаломании за тобой не водилось. Алисия ничуть не смутилась. - Это сам дом, - ответила она. - Его материя, очертания, существование. Дом - это живой организм, и наши действия являются его сердцебиением, причиной, объясняющей его существование. - А что, Алисия, прекрасно сшито. Ты всегда превосходно умела подмечать связи. Я всегда удивлялся, почему ты ничего не пишешь, обладая столь широким восприятием событий. - Лайтоулер блеснул на нее древним глазом. Бирн обнаружил, что отвлекся. Разговор Ал и сии с Лайтоулером, искрясь, будоражил мрачную комнату. Бирн ощущал всю тяжесть дома - его крыш, балок и арок, мертвым бременем повисших над головой. Он подумал, если не выбираться отсюда сейчас, потом этого сделать не удастся... Саймон вновь пил, глядя прямо в бокал, подчеркнуто не замечая обоих своих родителей. Бирн подумал, что он, наверное, не впервые слышит все это. Лайтоулер все еще говорил. - Откуда такая спешка? Откуда этот неотвратимый рок, ощущение близкого конца поместья, яркие поэтические конструкции? Я бы с восторгом узнал, какие сентиментальные теории ты успела возвести на основе этой поэтической выдумки. - Скоро будет затмение, но дело, вероятно, не в нем. Третье тысячелетие на пороге, но об этом помнят лишь христиане. Скоро летнее солнцестояние. Все сейчас в Стонхендже и Гластонбери, масс-медиа дают бал. Воздух полон волнения... Но это личное дело: мое и твое, Питер. Ты стар и близок к концу. И если вращающийся круг звезд вступит в другую фазу и этот дом, замок Арианрод, - зови его как хочешь - перенесет присущие ему функции чистилища в другое место, какая для тебя разница? Здесь твоя история и твоя судьба, а посему время - существенно. Тебя ждет смерть, Питер Лайтоулер. Принимай ее как реальное. И не думай, что сумеешь спастись. - Но как насчет Рут? Как насчет всего, что случилось здесь? - Саймон едва слушал. Взгляд его поднялся к обломавшимся перилам, - Почему она должна _умирать_? - выкрикнул он внезапно. - Вы оба сидите здесь... спорите, вздорите, развлекаетесь мерзкими старинными историями, а _Рут_ умирает. Быть может, она уже умерла, а мы сидим здесь, и это никого не тревожит. Отец посмотрел на него. - Я не слишком хорошо знаком с ней, - проговорил он медленно. - Хотя она, возможно, является моей дочерью, я никогда не знал ее. - Твоей _дочерью_? - Голос Саймона раздался словно из какой-то далекой пустыни, тем не менее казалось, что разум его обострился, возвысился. - О нет! Это уже лишний поворот; еще один нож в спину, попавший не туда куда надо. Я не верю тебе, отец. - Рут - дочь Эллы. Я соблазнил Эллу примерно за девять месяцев до рождения Рут. - Питер пожал плечами, явно не замечая ужаса, написанного на лице Саймона. Театральная пауза. Именно в этот миг Бирн решил, без всякой тени сомнения, что Питер Лайтоулер являет собой воплощение зла. Ему не нужны были сомнительные свидетельства книги Тома или дикие теории Алисии. Он просто видел Питера Лайтоулера, наслаждавшегося мгновением и возмущением сына. - Это, наверное, хотела бы сказать твоя мать. Все к тому. Привычное обвинение. И знакомое. И неужели ты еще удивляешься моему возмущению? Ее россказни, старушечья болтовня замарали мою старость. Это просто скандальный слух! И все потому, что твоя мать не может смириться с тем, что ее брак распался, а ее сын стал пьяницей! Он нагнулся через стол в сторону Саймона. - Впрочем, я не осуждаю тебя, - сказал он мягче. - Ее общество нестерпимо. Саймон обернулся к стоящей Алисии. - Значит, и ты считаешь, что это случилось? И я жил здесь, разделяя постель и занимаясь любовью со своей _сестрой_? И ты позволяла _этому_ продолжаться? Алисия с трудом ответила: - Я... я не знала. Наверняка. Я ничего не знала об этом. Причину нужно искать в странностях дома и странных смертях, которые здесь происходят. - Каких смертях? Кто умер здесь? Насколько мне известно, один только Джон Дауни, - заметил Питер Лайтоулер. - Рут, - негромко предположил Бирн. - Пока еще нет, она жива, - ответил Лайтоулер. - А что произошло с Элизабет? - спросил Том. - И с Эллой? - Элизабет еще жива, - ответила Алисия. - Что? - Том вскочил на ноги, глядя на нее. Бокал, выпав из рук Саймона, со звоном разбился об пол. - Да. Ей девяносто пять лет, она живет в Вудфорде в пансионате. Но Элизабет ничего не скажет вам. - Алисия качнула головой. - С ней случился удар, уже сорок лет назад, и с тех пор она не открывала рта. Я время от времени посещаю ее, но положение не меняется. - Но она... она знает, верна ли моя книга! - Какая теперь разница, Том? Ты сжег рукопись и отказал дому в праве на собственный голос. Но Элизабет все равно не поняла бы ни одного твоего слова, - негромко заметила Алисия. - Она ничего не понимает и ничего не говорит. - Но... где ключи от машины? Мне надо съездить и повидать ее... как называется это место? - _Том_, - произнес Питер Лайтоулер с ударением, - не будь смешным. У тебя ничего не получится, нельзя же разговаривать с доской. - Я попытаюсь. Разве вы не понимаете? Я должен попробовать! - И выхватив ключи от машины из чаши, стоявшей в зале, он метнулся в потемневшие окна и, хромая, исчез в густых кустах. 38 Саймон изучал его сложным, но в первую очередь все же ироническим взглядом, так что Бирн ощущал на себе его тяжесть. Останься, безмолвно говорил он. Не оставляй меня с ними. Бирн понимал, что пора идти. Сам он желал оказаться только в единственном месте. Бирн крикнул Тому: "Подожди меня!" и последовал за ним в сад. Листва оказалась не столь плотной, и Бирн скоро нагнал Тома. Живая изгородь деревьев расступалась перед ними обоими, образуя покрытый пятнами тени сводчатый зеленый тоннель, окруживший поместье. Полосу деревьев и кустов яркими лучами пронзал солнечный свет. Сквозь листву они видели окрестности, тихо дремлющие под полуденным солнцем. Выйдя, они сразу направились к гаражу. - Теперь по-новому понимаешь смысл словосочетания "зеленый пояс", - сказал Том с претензией на остроумие. - Интересно, пропустит ли он машину? Бирн не стал отвечать. Он не сомневался в том, что если Листовик выпустил их из дома, то позволит им оставить и поместье. - Вы едете со мной к Элизабет? - спросил Том. - Нет, я сразу в Эппинг, в госпиталь. Том вздохнул. - Напрасная трата времени. Зачем это вам, Бирн? Рут не выживет. И вы ничем не сможете помочь ей. Вы лучше бы остались здесь, чтобы они не вцепились друг другу в горло. - По-моему, это лежит за пределами и моих и ваших возможностей. Кроме того, кто-то все-таки должен быть рядом с Рут. - Она не заметит вашего присутствия, вы понимаете это? - Это не важно. - О'кей. - Том открыл дверцу "эскорта" и сел. Бирн дождался, пока он выедет задним ходом из гаража. Потом Том перегнулся и открыл дверцу для пассажира. - Садитесь. Я завезу вас в госпиталь. Бирн покачал головой. Ему хотелось пройтись по лесу, прийти в себя под чистым небом. - В такое время, по-моему, лучше пройтись. Эппингское шоссе будет забито. - Вы уверены в этом? - Желаю вам удачи с Элизабет. - А вы вернетесь? - встревожился Том. - Когда... вы вернетесь в поместье? Бирн медлил с ответом. Возвратиться в поместье? Когда Рут умрет? И то и другое было немыслимо. - Надеюсь на это. Может быть. Пока Том разворачивал машину, Бирн заметил, что Листовик шевельнулся снова. Теперь в изгороди появилось отверстие, достаточное для того, чтобы сквозь него мог проехать "эскорт" Рут, Бирн проводил взглядом машину, исчезнувшую на дорожке. Он надеялся, что столь же непринужденно сумеет оставить поместье. Бирн отправился дальше, мимо гаража в сторону озера. Листья раздвигались перед ним, так что он ступал по лужайке, которую косил вчера днем. Ворота в изгороди лежали к северу от озера. Бирн ощутил огромное облегчение, оказавшись за пределами поместья. Даже без помощи Листовика он знал, что поступает абсолютно правильно, направляясь к Рут. Если она все еще существовала, если по-прежнему обитала в своем теле, лежавшем в реанимационной палате, уход ее не должен был свершиться в одиночестве. Он не знал, почему кроме него никто этого не ощущает, однако ответ найти было несложно. Эти люди, замкнутые во времени узники поместья, были слишком поглощены своим прошлым. Он попрощается за них с Рут. Сквозь листья просвечивало бледно-серебристое озеро. Он намеревался обогнуть его, но тропа в изгороди привела его прямиком к берегу. Там есть кто-то... такая знакомая фигурка. Он ощутил прилив счастья, облегчения, восторга... и, не рассуждая, не ожидая, выпалил: - Рут? Рут? Что вы делаете здесь? Но фигура поворачивается, и он видит с сокрушительным разочарованием, что девушка эта не Рут. Она заметно моложе, у нее те же ласковые глаза и вьющиеся легкие каштановые волосы. Да, эта девушка моложе, много моложе, и ей не свойственны ни застенчивость, ни колебания. - Привет, - говорит она, направляясь к нему. - Заблудились? Нет, почти произносит он, я хочу пройти через лес в Эппинг, но почему-то слова выходят другими. - Я... я искал миссис Банньер, - слышит он как бы собственные слова, но тон не знаком ему, это вовсе не его голос. Не понятно. Голос его сделался тоньше, с легким акцентом, высокий и певучий... Уэльский? Потрясенный тем, что он говорит с уэльским акцентом, он едва слышит себя. - Я слыхал, что она ищет садовника? - Значит, вы ищите работу, так? - Девушка подходит к нему, ее короткие волосы прыгают вокруг лица. Пышную юбку, расшитую маками, удерживает на талии узкий кожаный пояс. Юбка скачет у загорелых ног, и он замечает, что ступни ее мокры и слегка испачканы грязью. Девушка останавливается и, следуя его взгляду, поясняет с улыбкой: - День такой жаркий. А вам не хочется походить по воде? Она юна и мила, и он вдруг ощущает насколько ему жарко. Солнечные лучи отражаются от озера и ослепляют его рассудок. Он теряет ощущение реальности. Она великолепна, ноги чуть испачканы, и отцовский костюм-тройка сделался вдруг невероятно колючим. Воротник слишком туг и ботинки жмут. - По-моему, мне нужно отыскать миссис Банньер, - говорит он, стараясь оторваться от нее. Опрятная, свежая и невинная как маргаритка, но шаловливые глаза готовы вспыхнуть и поглотить его... Он уже успел понять, что просто должен поступить сюда на работу. - Мама отправилась в город. Она вернется через час или около того. А вам жарко. Так что почему бы вам не снять пиджак? Можно закатать брюки и побродить по воде. Он нагибается и неуверенными пальцами развязывает шнурки. - Меня зовут Джеймс Уэзералл, - говорит он. - А вы... - Элла. - Она морщит нос. - Наделе я Элен, но никто не пользуется этим именем. Элла Банньер. А ваша будущая работодательница - это моя мать. - Мне сказали, что, если миссис Банньер возьмет меня, я смогу занять коттедж у ворот. - Говоря, он ступал по воде между тростниками. Вода восхитительно, благодатно прохладна. Сев на берегу, она наблюдает за ним. - Значит, вы можете жить здесь? А где ваши вещи? - У "Быка", багажа у меня немного. - Учтите, там далеко до роскоши, я надеюсь, что вы не разочаруетесь. Увы, старина Шэдуэлл устроил в коттедже нечто вроде свинарника. - Шэдуэлл? - Наш последний садовник. Он одряхлел и отправился жить к своей сестре в Чингфорд. - Она задумчиво смотрит на него. - А как насчет вашей семьи? Откуда вы родом? - Из Суонси, - говорит он, подчеркивая акцент. Она хихикает. - Родители мои там и остались. - А почему вы занялись садовым делом? - Нам выделили участок во время войны. Я любил помогать моему отцу. Они накопили денег и послали меня в агрономический колледж. Если меня возьмут, это будет моя первая постоянная работа. - А почему вы хотите сюда? - Из-за деревьев. - Он разглядывает высокие буки. Он слышит легкий шелест листвы, хотя возле озера не ощущается даже легкого намека на ветер. - Деревья - моя симпатия, а в вашем саду попадаются самые удивительные. Мне хотелось бы поработать у вас. - Да, лес у нас замечательный. Он кивает. - Я особенно интересуюсь грабами. И стрижеными деревьями. А вы знаете, что, если их не начать немедленно стричь, подлесок умрет, потому что тень сделается слишком густой? Девушка улыбается ему - чуть насмешливо. Он отвечает кроткой улыбкой. - Простите, это у меня навязчивая идея. - Он выходит из воды, садится возле нее на берегу и тянется к ботинкам. Где-то в кустах рододендрона за озером трещит сучок, словно под чьей-то ногой. Из бреши в изгороди выходит мужчина - средних лет, белокурый, в свежем светлом костюме. Издали Джейми кажется, что мужчина сердится, но когда пришелец подходит ближе, он замечает на его лице лишь радушную улыбку. - Привет, Элла, - говорит он. - Не хочешь ли ты представить меня своему другу? - Пити! Откуда ты взялся? Я думала, что ты за границей. Неужели лягушатники выкинули тебя? - Девушка вскакивает на ноги, бежит и, встав на носки, целует пришедшего в щеку. Старший обнимает ее за талию. Джейми встает. Солнце разом достало его. Девушка все трещит. - Это Джеймс Уэзералл, он собирается поступить к нам садовником. - В самом деле? А я думал, что твоя мать и Маргарет прекрасно справляются с делом. - Глаза мужчины рассматривают Джейми, и нос его морщится, словно ему не нравится увиденное. - Ну что ты понимаешь в подобных вещах? - Она хохочет. - Мистер Уэзералл, это мой кузен Питер, черная овца в нашем семействе. Впрочем, он не кусается и достаточно безвредный. - Здравствуйте, - произносит Джейми и, шагнув вперед, протягивает руку. Кузен Питер, смотрит лишь на Эллу и каким-то образом не замечает его жест. - Ну, Элла-Белла, а я было собирался пригласить тебя в цыганскую чайную. Тем более ты сегодня одета в цыганском стиле. - Он смотрит на ее босые ноги. - И день такой хороший... Или ты будешь паинькой, приоденешься, и я отвезу тебя в Гринстедскую церковь. Так куда едем? - В цыганскую чайную, - уверенно отвечает она. Надев сандалии, она как раз собирается уйти в лес с кузеном, когда вспоминает про Джейми. - Мистер Уэзералл, если вы пройдете к дому, то где-нибудь возле него обнаружите мою тетю Маргарет. Она приглядит за вами, пока мама не вернется. Оторвавшись от бледного человека, она протягивает ему руку. Мягкое, прохладное прикосновение. - Надеюсь, что вас возьмут, - говорит она, и взгляды их встречаются. - Я тоже. - Джейми, затаив дыхание, провожает ее взглядом. Он нагибается за пиджаком, а когда поворачивается, уже не видит их. От озера его отделяла густая изгородь, закрывавшая путь вперед. Часть его все еще участвовала в сценке, напоминая, что пора теперь отыскать миссис Банньер, спрашивая, почему он понравился ей и зачем ей проводить время с этим жутким человеком. Но эти мысли тают как сон. Он уже не может понять, что делает здесь и почему снял пиджак. И тут его осеняет: он шел к Рут - в госпиталь в Эппинг... Физекерли Бирн шагает вперед, и забор ощетинивается листьями и шипами прямо на его глазах. Листовик не хочет пропускать его. Бирн вздохнул с невольной дрожью, протянул руку и взял ветвь. Изогнувшаяся в его пальцах, сильная и новая поросль не ломалась. Тогда он решил перелезть и уже приступил к этому делу, однако ветви, которые казались прочными, начали ломаться под его ногами. Бирн очутился на земле. Рана на руке открылась, оставляя пятна крови на листьях. В отчаянии он бросился на изгородь, и ветки ударили по лицу, чуть не задев глаза. Он побежал вдоль изгороди и увидел, что она тянется вокруг всего поместья. Тоннель, через который только что выехал Том, затянулся. Ему не выйти. Там сзади поместье подмаргивало в солнечном свете, окутанное мантией ползучих растений. Бирн, волоча ноги, нерешительно побрел вперед. Что с ним случилось у озера? Видение еще не рассеялось. Воспоминания о происшедшем смешивалось в его уме с первой встречей с Рут, когда он попросил у нее работы. Бирн был в гневе. Личность его похитил, украл молодой уэльский садовник. Но Джеймс Уэзералл не знал, что здесь происходит, он был такой же жертвой, как и Бирн. Словно время затянул какой-то вращающийся водоворот, стягивавший вместе события, людей и эмоции. Или же здесь возникла замкнутая петля, нечто повторяющееся снова и снова. Слишком уж много аналогий - он _тоже_ садовник, он любит Рут... Ох, Рут. И никого рядом с ней в последние мгновения. Невыносимая мысль. Думая о Рут, Бирн не заметил, как зеленый занавес открыл перед ним входную дверь. Он оказался в холле, даже не осознав этого. Там никого не было. 39 Крик Бирна - "Саймон, где вы?" - поглотила мертвая тишина дома. Мгновение он оставался на месте, прислушиваясь. Листовик тихо скребся в окно под ним. Наверху угадывалось какое-то движение, негромко хлопала дверь. Ритмичные удары повиновались дуновению ветра... ни далекого топота, ни воя. Бирн мог только предполагать, где находится Лягушка-брехушка, - смущало, что она могла притаиться где угодно. Повсюду стояли книги, сложенные на буфетах неровным-и стопками, но так, словно никто не читал их. Бирн попытался представить, где могут находиться все остальные. Стол был заставлен остатками трапезы. Он взял бокал и выпил немного вина. Тут снова раздался звук. Наверху по-прежнему хлопала дверь, доносился далекий, негромкий говор. Неужели они там? Взяв биту для крикета из стойки для зонтиков, Бирн отправился наверх. Боже мой, подумал он. С крикетной битой? Что же он _делает_! Все двери на площадке были закрыты. Он вновь закричал: - Эй, Саймон? Вы здесь? Ответа опять не последовало. Стараясь держаться подальше от лифта, Бирн обошел вокруг площадки, стуча в каждую дверь. Ответа не было. Длинный коридор ожидал его. Ноги гулко стучали по голым доскам. Где-то в конце его все хлопала дверь, под порывами ветра, которого он не мог заметить. Бирн был рад тому, что бита у него в руках. Здесь он тоже стучал в каждую из запертых дверей: ему весьма не хотелось открывать любую из них. Хлопавшая дверь оказалась в самом конце. Бирн придержал ее. За дверью была лестница, ведущая на чердак. Зажженные на стенах свечи освещали ему дорогу. Наверху, посреди всякого хлама и ветхих вещей, он обнаружил Саймона - тот сидел в шезлонге и мирно курил. Возле него находилась игрушечная собачка - старинная, мех на ее шкурке вытерся, красные глаза были сделаны из стекла. - В последний раз я был здесь, наверное, век назад, - негромко заметил Саймон, увидев Бирна. - Впрочем, я не любил сюда ходить. Во-первых, из-за сырости, во-вторых, из-за всей мишуры. С битой в руке Бирн показался себе смешным. Увидев, что Саймон смотрит на него с похожим на удивление выражением, он опустил биту. - Где остальные? - Мои возлюбленные родители? Где-нибудь внизу. Сражаются в кухне, дерутся в библиотеке... Кто знает, да и какая разница? Я ушел сюда, чтобы не путаться под ногами. А где были вы? Откуда такое внезапное возвращение? - Я попытался убраться отсюда. Я... - Разве можно сказать Саймону, куда он хотел попасть? - Но Листовик не пропустил меня, хотя Том уехал. - Понятно. Видок у вас еще тот. - Саймон встал и ткнул сигаретой в блюдце, стоявшее на одном из столов; с подчеркнутой осторожностью он снял листок с отворота пиджака Бирна. - Вы еще не бывали здесь? - Нет. Я никогда не поднимался наверх. - Здесь самое скверное место, - тихо проговорил Саймон. - Тут и происходит самое худшее. Лифт связывает все. Даже поднимается, смотрите! - Он показал на железную клетку в уголке чердака. - Лягушка-брехушка всегда приходит отсюда. Бирн вновь поглядел на игрушечную собачку у шезлонга, однако она не пошевелилась, и в ней не было ничего странного. - А здесь кресло-коляска, - сказал Саймон. Он отправился в другой конец чердака к занавесу и отдернул его. Кресло со сделанной из плечиков фигурой опутывала паутина, словно оно провело здесь годы и годы. Оба они помолчали мгновение, рассматривая его. Тут Бирн понял, что листва не мешает дневному свету проникать сюда. - Что случилось? Листовик отступает? - Это следует спрашивать у вас: ведь вы только что воевали с ним. - Саймон встал возле Бирна и указал на окно. - Нет, он все еще здесь. - Пальцы плюща бахромой цеплялись за подоконник. Бирн ощущал испарения алкоголя в дыхании Саймона. Он повернулся. - Саймон, чего вы хотите от меня? - Ничего. Теперь ничего. Вы упустили свой шанс. - Я не помешал Рут упасть? - Правильно. Значит, вы собирались к ней, правда? Чтобы находиться рядом? - Жаль будет, если она умрет одна. - Со временем она, наверное, даже полюбила бы вас, - ответил ровным голосом Саймон. И, не желая глядеть Бирну в глаза, он ненадолго занялся исследованием своих ногтей. Бирн покачал головой. Какой смысл говорить от том, что могло быть? - Едва ли. Рут замужем за домом - в первую и главную очередь. И с ее точки зрения, вы составляете весьма существенную часть его. - Но дом виноват в ее смерти. - Мы еще не слышали, что она мертва. - Они всегда умирают. Все женщины, которые владеют поместьем. - Но Элизабет жива, и Кейт тоже, - сказал Бирн. - Их судьба не всегда ужасна. Неужели вы с таким доверием относитесь к этим россказням: теориям своей матери, книге Тома и оправданиям вашего отца? - Это все туман, напущенный домом, чтобы скрыть свою истинную суть. - И какова же она, на ваш взгляд? - О, дом любит шалить, преувеличивать и искажать. Он играет с людьми, идеями и прошлым и заставляет всех губить друг друга. - Почему? - Ну, не надо! Неужели вы хотите, чтобы я выступил еще с одним набором теорий в отношении дома? Наверное, во всех них есть доля правды, а может, этот дом - место очищения или суда. Лягушка-брехушка и Листовик могут сопутствовать какой-то свихнувшейся версии Великой Матери, иначе они просто реликвии, оставшиеся от дочери Элизабет. Я знаю лишь, что они существуют, что они обитают здесь вместе с нами, что они причиняют боль, оставляют шрамы... уничтожают, заточают и убивают! - Мы выберемся отсюда, - сказал Бирн. - Я не оставлю вас здесь. - Какая доброта. - В глазах Саймона вспыхнула насмешка, на мгновение он сделался отвратительно похожим на собственного отца. - А каким образом? - Минутку. - Бирн помедлил, не зная, как сказать. - Много ли все это значит для вас? Истинный облик вашего отца? Насколько вы связываете себя с ним, насколько он _важен_ для вас? - Значит, устраиваетесь в качестве советника, так? Работа в саду духовном, посадка здоровья в тело и дух, выпалывание сорняков из прошлого... - Боже мой, Саймон, если бы вы только слышали себя! Зачем эти слова? Сразу все перепутали. - Конечно, вы из сильных и неразговорчивых мужчин, и такие фривольности, как собственное мнение, не для вас. Промолчать легко, но это лишь способ уклониться от вопроса. Кристен некогда так и сказала: "Разговаривать - это не значит проявлять слабость. Почему ты никогда ничего не рассказываешь мне?" Он не стал спорить. - Нет, послушайте. Дом держит вас в заточении по какой-то причине, и мне кажется, что он кричит нам все время, что прошлое необходимо каким-то образом исправить. Дом воспользовался книгой Тома и этими призраками, чтобы напомнить нам о прошлом. Дом не выпустит нас, пока вопрос не будет улажен. - И что мучиться тем, кого он трахнет при этом? - Что может быть хуже того, что случилось за последние 24 часа? Что может быть хуже, чем смерть Рут? - Бирн знал, что голос его дрожит, но его это не смущало. - Давайте извлечем из этого хоть _что-нибудь_! - По-моему, Том все правильно понял, - сказал негромко Саймон. - Необходимо вернуться к источнику, к самому началу. Элизабет. Дом переменился. Спустившись вместе с чердака, они едва узнали его. Сделалось очень холодно. Двери в коридоре распахнулись, и холод истекал из каждой комнаты. И внезапный этот мороз приносил с собой слабый звук - столь тонкий, что он даже казался Бирну воображаемым. Сперва был самый тихий из смешков, потом зазвучала речь, но слишком невнятно, чтобы можно было разобрать слова. Пара тактов популярной мелодии. Какой же? Коул Портер, Джером Керн? А потом будто прибавили громкость, и звук стал слышен. В коридоре сделалось шумно, люди засмеялись и заговорили. Первый музыкальный отрывок превратился в симфонию звуков. Пианино, регтайм, Фрэнк Синатра, опера носились по воздуху, словно вырываясь из скверно настроенного приемника. Звякали бокалы, смеялись женщины, ледяными клубами поднимался сигарный дым. Но лишь тьма выползала из открытых комнат. Вокруг не было никого. В сумраке они с сомнением оглядели друг друга. Саймон пожал плечами и с болезненной улыбкой на лице спросил: - А вы не забыли на чердаке свою биту? Бирн покачал головой. Холодная атмосфера извлекала энергию из его тела. Бирн заметил, что оба они дрожат. Между местом, где они располагались, и площадкой стояли открытыми четыре двери. Они медленно отправились к первой. Тут женский голос позвал: "Джейми! Наконец!" - и Бирн обнаружил себя в теплых объятиях, прядка волос щекотала его щеку, хлопковая юбка коснулась ноги. - Где ты была? - спрашивает он, но не собственным голосом, а более высоким, звучащим совсем иначе, и снова с этим уэльским акцентом. Ему страшно, он хочет сохранить свою личность, но она смеется, и ему хочется одного - обнять ее, обнять покрепче. - Ну, ты всегда такой перекорщик! - Женщина в его руках припадает к нему, выдыхает сладкое тепло и увлекает его в одну из комнат - на дневной свет. Полуденное солнце светит в окно, жаворонок поет где-то над садом, которого он не может узнать. Поверх ее головы, мягких каштановых волос, таких же, как у Рут, он смотрит в окно. Перед ним парадный сад поместья, но опрятный, с клумбами, засаженными алиссумом и лобелией. Бровки подстрижены, траву косили аккуратными полосами. На краю лужайки тачка, по траве разбросаны вилы, лопаты, лейки. На дорожке стоит машина, древний "народный форд", только на удивление новый. Но какими-то старомодными кажутся и залитый солнцем сад, и комната, в которой он оказался, и духи женщины, которую он обнимает. Стены спальни оклеены красивыми полосатыми обоями, усыпанными розами. Постель покрыта сшитым из лоскутов покрывалом, на туалетном столике чаша с ароматической смесью. - Ты опять ездила к нему? - произносит его странный внутренний голос. - Я ждал тебя. Но неужели ты не могла оставить мне записку или что-нибудь в этом роде? Разве это так трудно сделать? - Ш-ш-ш! Не будь дурачком. - Она подходит к окну, и у него перехватывает дыхание, когда ветерок принимается теребить ее волосы, такие знакомые, такие родные... Яркий свет заставляет его закрыть глаза. Он знает, кто перед ним. Та девушка, которую он встретил у озера. _Элла_, подсказывает рассудок. - Элла, - говорит странный голос. - Ты прекрасно знаешь, что от него нечего ждать хорошего. Он... он плохой человек. - А ты слишком чопорный и смешной! Нечего удивляться тому, что моя мать обожает тебя! Она берет его за руку и притягивает к себе на постель. Он ощущает на своих губах ее мягкие губы, ее язык. Она крепко прижимается к нему, он с пылом обнимает ее. С закрытыми глазами он знает, что она здесь, действительно рядом с ним, рука ее тянется между его ног и потом к пряжке пояса. Своими собственными руками он охватывает ее груди и припадает ко рту. Мысли эти принадлежат не ему: почему она ездит к Лайтоулеру, откуда у этого старика такая власть над нею? И тут она говорит - негромко, на ухо: - А знаешь, я отшила его. - Что? - Кузена Питера. Он попробовал перейти к серьезным действиям. Распустил руки. Ух! А мне этого не надо, я его не хочу! Я велела ему поискать какую-нибудь ровесницу. Он отодвинулся от нее с восторгом и облегчением. - Элла, мартышка! Как ты посмела! - Ну! - Она хохочет, дразнит его, извивается под его руками. - Он же просто старый кузен, вот и все. - Он немногим старше тебя. - На двадцать лет. Древний старик. И еще мне не нравится это липучее трио, которое повсюду сопровождает его. Алисия - дело другое. Но с меня довольно, давай переменим тему. Иди сюда, Джейми! Дорогой мой, иди ко мне... И садовник Джеймс Уэзералл - или же Физекерли Бирн - занимается любовью с тенью Эллы Банньер, и не впервые... Да, он знает, что не впервые. Плотью они привыкли друг к другу, к знакам, движениям и тайнам этого акта. Элла любила Джейми и никогда не спала с Питером Лайтоулером. И отцом ее дочери Рут был Джеймс Уэзералл. 40 Вновь оказавшись в коридоре, Бирн обнаружил Саймона. Тот улыбался. - Вот, - сказал он. - Все в порядке, все будет теперь в порядке, правда? Рут мне не родственница, ее папашей был тот сельский парнишка из долин. - Что вы видели? - Бирн не знал, откуда это могло быть известно Саймону. Там его не было с ними. Саймон непринужденно припал к притолоке. - Я вошел в следующую дверь и видел там, как тетя Элла признается матери в своей беременности, - произнес он кротко. - И она обещала ей _выйти замуж_ за Джейми Уэзералла, сказала, что они любят друг друга, и все будет _отлично_! - Но они ведь не поженились? - спросил Бирн. - _Записей_, конечно, не осталось. - Саймон отодвинулся от стены и наморщил лоб. - Тетя Элла сохранила фамилию Банньер, как и все женщины в семье, но, клянусь, они были женаты. Рут была... словом, Рут есть законная дочь садовника. Смущало то, что Бирн все прекрасно помнил: запах волос Эллы, мягкую плоть ее бедер, тихие звуки, сопровождавшие их совместное движение. И все же в глубине души он знал, что занимался любовью с Рут, а не с Эллой. Как здесь перепутано время, подумал он. И мы захвачены им и не можем вырваться. Просто ведьмин котел, в котором все перемешано. Бирн проговорил: - Проклятый дом. Надо убираться отсюда. Саймон все еще улыбался. - Это всего лишь одна из проблем. Существуют и другие. Здесь можно найти многое. Он показал на соседнюю дверь. - Забудьте про всю эту чушь о вращающемся замке Арианрод. Теперь мы попали в руки Синей Бороды. Что откроет нам следующая палата? Тела обезглавленных женщин? Мне войти первым, или вы хотите сделать это? - Я хочу оказаться вне дома! - Нет-нет, это моя мечта, а не ваша. - Как ни странно, Саймон рассмеялся, словно правда о происхождении Рут освободила его от заботы. - Пойдемте, - сказал он непринужденно. - Надеюсь, вы... Саймон уже собирался войти в следующую комнату, когда они услышали шаги. Старик медленно поднимался по лестнице. Он опирался на перила, не считаясь с их хрупкостью. Бесплотное создание, подумал Бирн. Будто годы лишили его всей живости и энергии, оставив бледную и сушеную скорлупу. Он с опасением смотрел на приближающегося Питера Лайтоулера. - Ну-ну, - проговорил старик, слегка задыхаясь наверху лестницы. - Так вы оба здесь. А мы-то начали удивляться. Саймон сказал: - Зачем ты поднялся сюда? В этом не было необходимости. - И что же вы выяснили, мистер Бирн? - Питер Лайтоулер не обратил внимания на слова своего сына. - Неужели дом открыл вам новый интересный секрет? - Не исключено. - Поспорив с самим собой, Бирн решил все-таки сказать это. - Похоже, что отцом Рут был Джейми Уэзералл. Абсурдная откровенность. Взгляд Питера Лайтоулера метнулся в глубь коридора позади них. От старика кисло пахнуло потом. Неужели он испуган или рассержен? Наконец тонкие губы Лайтоулера сложились в улыбку. - Все произошло в одной из этих комнат, так? Вы вошли в спальню и вступили в другой мир? О, я люблю это место! Здесь так много сюрпризов! - По крайней мере теперь ты ушел с крючка, - заметил Саймон. - А что я говорил тебе? - спросил у него Лайтоулер. - Неужели ты действительно считаешь меня каким-то чудовищем? - Линялые глаза пристально изучали лицо сына, и Бирн видел, что старик все еще взведен и не испытывает ни малейшего облегчения. - О Боже, нет! - Саймон опустил ладони на плечи отца. Бирн видел, что он готов обнять его. - Женщины! - бросил Саймон. - У них головы всегда в облаках! - А ноги в грязи. - Но что случилось с ними? - спросил Бирн. - С Эллой и Джейми? - Они погибли, - медленно проговорил Лайтоулер. - Незадолго до свадьбы. В аварии на шоссе. Элле повезло, она успела родить. Так появилась на свет Рут. Рут. Имя ее повисло в воздухе, и Саймон разом утратил всю свою живость и поверхностное облегчение. - Она ненавидит тебя, - сказал он. - Рут воспитана моей драгоценной женой. - Питер Лайтоулер пожал плечами. - Ты ведь знаешь, что это такое. - Но _почему_? Почему Алисия воспитала дитя Эллы? - Давайте спросим ее сами. - Бирн шагнул в сторону лестницы. - В этом нет нужды, - непринужденно ответил Лайтоулер. - Они были лучшими подругами еще со школы, они поклялись быть подружками другу друга на свадьбах, хотя до этого так и не дошло. Холодок наверху лестницы сгущался. - Мне бы хотелось услышать версию Алисии, - упрямо проговорил Бирн. - По-моему, она вышла на улицу. Решила прогуляться. - _Прогуляться_? - Снаружи дом охватывали настоящие джунгли, чаща шипов и листьев. Вдали в коридоре хлопнула дверь. Она была открыта, но вдруг качнулась и ударила в раму с такой силой, что мужчины услышали треск. Они повернули к третьей комнате. И вновь послышались голоса; скользя по воздуху, звуки со злобой проникали в рассудок. Дверь теперь чуть раскачивалась - тихо и деликатно. Саймон шагнул вперед. Холод резал ножом. Он мешал Бирну дышать, колол легкие, толкая его прочь отсюда. Против воли он обнаружил, что поворачивается. Старик остался наверху лестницы. Он теперь был не один. Их было трое: две женщины и один мужчина - явно знакомый и принадлежащий семье. - Что вы делаете здесь? - спросил Бирн. Но дверь позади него вновь хлопнула, и, обернувшись, он увидел, что Саймон входит в третью комнату. В смятении, испытывая еще больший страх перед тем, что ожидало его наверху лестницы, Физекерли Бирн нырнул следом за ним. Сперва он подумал, что Листовик все-таки прорвался в дом. Повсюду были листья, огромные ветви свисали перед лицом. Какие-то шипы цеплялись за его джинсы. Время близилось к ночи, лучи неяркой луны пробивались сквозь древесный полог. В ее неровном свете он заметил Саймона, пробиравшегося между деревьев к другому источнику света. И тут Бирн внезапно понял, куда попал. На дорогу. Чудовищную дорогу, что окружает поместье, на которой визжат машины в своем непристойном полете. Что-то крича, Саймон нырнул в кусты. За шумом он не разбирает слов. Саймон кричит, машины ревут, а проклятые листья закрывают глаза, мешая смотреть. Холод не отступает. Трава под ногой заледенела от мороза, лед поблескивает на лужицах возле дороги. И машины, рыча, проносятся мимо, рокот моторов мешает ему думать. Он кричит Саймону, но голос его растворяется в шуме. И тут он видит. Видит, как Саймон выбегает на дорогу, и машина дергается, внезапно быстро поворачиваясь. Черный лед, подсказывает ум. Водитель жмет на тормоз, шины скользят по льду... Машина несется поперек дороги и ударяется в одно из деревьев. Звук лопающихся шин, звон стекла, скрежет металла. Саймон еще бежит, а вокруг сигналят машины; замедляя ход, они гневно поблескивают фарами, объезжая разбитый автомобиль. Но все торопятся в город, выезжают на обочину и, объехав, продолжают движение, словно ничего важного здесь не случилось. Машина ударилась в ствол дерева, передние колеса оторвались от земли, лобовое стекло разбито: пробив его головой, кто-то вывалился на капот, испачкав металл кровью... Никаких пристяжных поясов, отмечает Бирн. Почему они не пристегнулись?.. И вдруг понимает, что это за машина: "зефир" выпуска 50-х годов. Обтекаемые странные плавники, черные с красным сиденья... Саймон рвет дверь. Это _не_ Саймон! Не тот унылый кислолицый мужчина, которого знает Бирн. Человек с желтыми волосами, коротко и аккуратно постриженный. Длинные руки его дергают застрявшую дверь, срывая ее с петель. Она выпадает из его рук. Элизабет/Элла/Рут/Кейт. Охваченные руками Родди/Питера/Саймона/Тома. Бирн уже не способен думать. Он утратил четкое представление о прошлом и будущем. Он не может более отыскать нужный путь в меняющемся сценарии. Он чувствует, как скользит, падает, ощущает прикосновение листьев к лицу... Тело лежит на капоте, окрашенный алой кровью мужчина шевелится. Бирну знакомы признаки муки, застывший взгляд, дергающийся нос и рот. Острые боли искажают его лицо, грудь и торс. Он шевелится на облупившейся черной краске, руки его прикованы к бедрам осколками стекла. Ему не встать. Так вот как это происходит, думает он. Шэдуэлл/Уэзералл/Я. И чем же все окончится на этот раз? Он хочет схватить за плечи Лайтоулера, оторвать его от женщины. Но он скован стеклом, его удерживают злобные когти. Он кричит: - Нет! Не надо, убирайся от нее! - Но без успеха. Слышен ли его голос? Ощущения его искажены болью. Он видит, как желтоволосый мужчина извлекает из кармана узкий и острый предмет. (Нож? Неужели это нож?) Рука его решительно проходит над животом женщины. Вопли его смолкли. Мужчина поднимается, глядя на него. Этот холодный, бесстрастный взгляд! - Нет... Он подходит ближе, не отводя глаз. - О Джейми, в каком ты состоянии. Нет-нет, не пытайся подняться. Сильная рука берет его за подбородок, так что они смотрят друг другу в глаза. - Полагаю, что тебя уж я могу предоставить попечению природы. - Он улыбается. - Не могу сказать, чтобы мне было приятно наше знакомство, но какая разница в конце концов? Поддерживавшая рука исчезает, и голова падает тяжелым камнем, по шее текут струйки крови. Свет зажегся. Саймон застыл с поднятой рукой, будто только что отвел ее от шеи Бирна. Лицо его подернула масляная серость, рот в ужасе открылся. Не думая, Бирн отшатнулся назад, и плечи его наткнулись на стену. По ней ползла черная жижа, словно кровь, запятнавшая его спину. В дверях появился Питер Лайтоулер. - Вы убили Эллу! - закричал Бирн. - Вот что вы сделали! Саймон медленно поворачивался лицом к отцу. - Итак, дело в убийстве? И по этой причине ты изгнан, предан анафеме, назван злодеем... - Но дом вполне способен солгать. - Невозмутимый тон Питера Лайтоулера, наблюдающие глаза. - И почему вы решили, что новая сценка представляет нечто большее, чем новый образец его фантазии? Кстати говоря, как и предыдущая. Просто вы предпочитаете видеть одно, а не другое... Вам спокойнее считать, что отцом Рут был Джейми. Но вас расстраивает то, что я убил Эллу. Как вы можете верить чему-либо происходящему здесь? - Правильно! - вставил Саймон. - И я был там. И я тоже ударил ее! Только ты ножом, а я словом! Какая, в конце концов, разница? Я убил Рут... Ах, не надо смотреть на меня такими глазами! Это было сказано Бирну, тот оставался у стены, в ужасе наблюдая за ними. Было трудно разделить изображения, изгнать из памяти запечатлевшуюся боль, мысли об убийстве. Он попытался сконцентрироваться на Саймоне и его словах. Важно все понять. - Нет, - сказал он. - Это сделали не вы, Саймон. В случившемся с Рут не было вашей вины, так уж вышло. - Однако это случилось здесь в доме, - рассудительным тоном заметил Питер Лайтоулер. - Это злой дом, и он всех направляет ко злу. - Но вы убили Эллу, - сказал с уверенностью Бирн. - Подстроили ту аварию. - Да, я был там. - Питер вступил глубже в комнату. - И думаю, что вы правы: действительно именно я убил Эллу. А как, по-вашему, мне удалось спасти младенца? С беднягой Джейми было все ясно, Элла истекала кровью, я воспользовался возможностью и рискнул. Я сделал ей кесарево сечение. И почему вы сочли это скверным поступком? - Глаза его не отрывались от лица сына. - Иначе погибли бы и мать, и ребенок. Разве вы не понимаете? - Не верьте ему. - Бирн встал рядом с Саймоном. Он знал, что это ложь; он сам ощущал своим подбородком, как эти тонкие пальцы скрутили ему голову. Он подбирал слова. - Ну а что вы делали там? В лесу, да так поздно? Старик как будто смутился. - Я возвращался из деревни... от приятеля. - Это вы устроили столкновение, - сказал Бирн. - Вы побежали через дорогу. - Это ночью-то? На неосвещенной дороге? И как я мог узнать их машину? - Тем не менее вы ее ждали. - С Бирна было довольно. Он видел, как разрывается перед ним Саймон, сколь велико смятение, пожирающее его рассудок. Взяв за руку, Бирн потянул его к двери мимо старика. На площадке никого не было, лишь холод, как и прежде, стоял повсюду. Бирн вновь подтолкнул Саймона к лестнице. Послышался рев машин. 41 Но облегчения не было. Стоя на площадке, круглой платформе, нависшей над холлом, они вслушивались в звуки моторов: легковые автомобили, грузовики и фургоны приближались с огромной скоростью. На какое-то безумное мгновение Бирну показалось, что это полиция вместе с пожарными машинами и скорой помощью. Он буквально видел, как они мчатся по дорожке к дому, чтобы разрубить Листовика и освободить их. Но он знал, что этого быть не может. Они слышали звуки большого движения - машин, движущихся по шоссе в обоих направлениях. Точно такой же звук сопровождал вспышку воспоминаний в третьей комнате. И когда он понял, что это такое, стены куда-то исчезли. Как-то вдруг и сразу они растаяли в темноте. Пространство разверзлось вокруг, все признаки дома - потолок, стены и крыша - пропали. Глубокая пустота открылась во все стороны, позволяя ощутить движение - кружение, вращение вокруг срединного костра. А вокруг все ревели машины. - Что происходит? - Саймон оказался рядом. - Не понимаю. Где дом, _что происходит_? Виды изменились. Огонь полыхал на севере, пока звезды летели по небу. Мимо проносились созвездия, галактики струились под ногами. Горели солнца, сияли луны. Они стояли на звездах, и небеса поворачивались, кружили вокруг с великим грохотом. Разве можно сравнить "Голубой Дунай" ["На прекрасном голубом Дунае" - вальс И.Штрауса], пронеслась в голове Бирна безумная мысль, с музыкой сфер, с вальсовым ритмом света и времени? Узор света и звука прошил реальность, возвращая ее к порядку. - Это дорога! - проговорил Бирн. - Мы снова в лесу, и это дорога. И тут они сразу поняли, что приняли за звездный поток огоньки фар, мерцающие среди деревьев, а холод сочится из заледеневших лужиц и хрустящего инея под ногами. Расставшиеся с листвой деревья очерчивал лед. Мертвые репейники цеплялись за ноги, липли к одежде, но во всем этом не было ничего необычного. Никаких признаков существования Листовика, Лягушки-брехушки или кого-то еще. Только монотонное гудение машин окружало лес кольцом света. - Та же авария. - Бирн почувствовал дурноту. Он видел эту сцену там за деревьями, освещенную огнями несущихся машин. - Боже мой, что теперь? - с отчаянием проговорил Саймон. - По-моему, нам собираются предложить повтор, - хмуро сказал Бирн. - Надеюсь, что на этот раз нам не достанутся ведущие роли. Саймон идет через лес. Под ногами похрустывают замерзшие листья. И Саймон ли это? Он слегка рассеян, словно огоньки дороги отсоединили его от реальности. Лайтоулер хмурится, не зная, что делать дальше. В руках он несет крошечный сверток. И держит его осторожно - впрочем, не слишком. Сверток шевелится, размахивает крошечными пухлыми кулачками, измазанными кровью. Слабое мяуканье подобно галочьему крику. Огоньки приближаются по шоссе. Он оставляет укрытие среди деревьев и выходит на обочину дороги. Щурясь, он глядит в огни фар, хотя ему незачем доверять зрению. Он узнает тон "морриса" и решает рискнуть. Прижимая сверток к груди, он выходит на дорогу, преграждая путь автомобилю. Машина опасно поворачивает в сторону, едва уклонившись от "ровера", ехавшего по встречной стороне. Она не хочет останавливаться, не хочет свести машину с дороги. Он видит, как она сражается с ручкой, а потом выпрыгивает на дорогу, оставив дверь распахнутой. Она бежит к нему. - Что ты делаешь? Что это? Где Элла? Элизабет кричит на него. Питер Лайтоулер сохраняет спокойствие. - Моя дорогая... - Я не твоя дорогая... Где моя дочь? _Что ты делаешь здесь_? - Она подступает ближе, пытаясь взглянуть на сверток. - Элизабет, произошел несчастный случай. Соболезную. Жаль, что мне выпало принести тебе эту весть. - Что ты хочешь сказать? - Она все еще кричит, все еще волнуется. Он видит, как вздымается и опадает ее грудь, как побелели ее губы. Он делает паузу. Опасно говорить такие вещи в глуши, где некому предложить горячего чая или утешения. Поэтому-то он и произносит: - Элла погибла. Несчастный случай. Ее выбросило из машины, она ударилась головой о дерево. Она мертва, Элизабет. Он видит, что она пошатнулась, чуточку переступила. - Элизабет, она мертва, Джейми тоже. Он вылетел сквозь ветровое стекло. Я покажу тебе, если хочешь... - Нет! Нет-нет, ах... - Руки ее прижимаются ко рту. Он хватает ее за руку и тянет за собой вдоль дороги. На сгибе его локтя шевелится младенец, неслышно мяукающий свою песенку. Элизабет останавливается. - Ребенок? - Голос ее заполняет все вокруг, то громкий, то тихий. - Ты привез сюда ребенка? Он ничего не говорит, заставляя ее двигаться. Ряд темных деревьев отделяет их от дороги. Она навалилась на его руку, но ему все равно. - Понимаешь, Элизабет... Видишь, что случилось. - Врезавшаяся в дерево машина. Залитый кровью мужчина, торчащий из ветрового стекла. А возле - на земле, среди грязи, листьев и сучьев - изломанное тело ее дочери со вспоротым животом. Горло ее запрокинуто назад, глаза закрыты. Он видит, как беззвучно открывается рот Элизабет, как падает она на тело дочери, на палую листву и больше не шевелится. На мгновение он наклоняется над ней. Опустив ребенка на землю, он пытается найти пульс. Элизабет жива, но долго она не протянет. Что-то вроде удара, решает он. Встает и берет ребенка под мышку. Пусть кто-нибудь другой вызывает сюда скорую, а он отправляется домой. В Голубое поместье. Алисия открывает дверь. - Питер! Боже милосердный, что ты делаешь здесь? Что случилось? - Алисия, какой очаровательный сюрприз! - Но глаза его насторожены. Он не рассчитывал обнаружить в Голубом поместье свою бывшую жену. - Я имею право спросить то же самое у тебя. - Я приехала составить компанию Маргарет. Элла отправилась в больницу с Джейми, Элизабет собралась следом за ними. А что это у тебя в руках? - Она пытается разглядеть сверток, протискивается мимо него. - Питер, тебя здесь не ждут. Убирайся. - Но Алисия не смотрит на него, внимание ее обращено куда-то за спину, на дорожку. - Ты видел машину на пути сюда? А Элизабет? - И тут ее глаза останавливаются на том, что он держит, и на мгновение она замирает как вкопанная. - Боже мой, Питер, что ты наделал? Он держит ребенка, ибо знает, что она не предпримет ничего неожиданного, пока дитя в его руках. - Произошел несчастный случай, - говорит он. - Элла и Джейми погибли. Это дитя Эллы. - Что? Элла мертва? - Алисия сразу потеряла все краски, всю живость. Челюсть отвисла. - Да, Алисия, - повторяет он торопливо. - Элла и Джейми погибли, а это ребенок Эллы. Алисия немедленно приступает к действиям, желая отобрать младенца, но он снова уворачивается. - О нет, моя дорогая, ни в коем случае. - Они мертвы. Питер, о чем ты думаешь? Вызови полицию, скорую помощь. Дитя следует отправить в больницу. Он качает головой. - Для скорой помощи слишком поздно, моя дорогая. Много шума из ничего. С ребенком тоже все в порядке. Откуда такое горе, Алисия. Будет и подружка Саймону, маленькая приятельница. Ну а что касается того, что я делаю здесь, куда же еще можно было отвезти дитя Эллы? Она, безусловно, должна находиться там, где должна быть... Да, кстати. А ты привезла сюда моего восхитительного сына? Ты такая преданная, такая самоотверженная мать! Почему бы тебе не сходить за Саймоном, чтобы он мог познакомиться со своей новой... кем же считать? Дай-ка подумать. Она внучка Элизабет, а значит, кузина Саймона? Или сестра? - Это девочка? - Глаза Алисии остры, хотя на щеках ее слезы. - Элла родила девочку? - Это ребенок Эллы и мой. Она отступает от него. - Только не надо повторять этого слова, Питер. С меня довольно. Ты никогда не делал этого с Эллой. Она-то мне рассказывала о твоих приставаниях! Элла... Элла была моей лучшей подругой. У нас не было секретов друг от друга. Я слыхала о ваших конфиденциальных вечеринках, они с Джейми посмеивались над ними. - И ничего хорошего это им не принесло. Кстати, забыл. Элизабет плохо, быть может, ей потребуется скорая помощь. - Элизабет? Где она? Что с ней случилось? Он идет к телефону и осторожно набирает номер, держа младенца изгибом руки. - Я хочу сообщить о несчастном случае. Возле Эппингского шоссе к югу, в окрестностях Уэйк-Армс. Да, правильно, да. - Он кладет трубку, подходит к столу и, отодвигая кресло, садится. - Ну, женушка, не предложишь ли выпить отцу твоего дитяти? - Я не твоя жена! Не твоя, и слава за это Богу! Потом, почему ты решил вести себя здесь как дома? - Она, как всегда, в ярости. Наконец ее глаза замечают на лестничной площадке крохотную фигурку - черноволосого малыша, вцепившегося в балюстраду ладошками. Взволнованное личико его видно между столбиками. - Сайми, почему ты не в постели? Ребенок не отвечает, только смотрит на них большими темными глазами. Алисия подходит к лестнице. - Ну что там, малыш? Почему ты встал? - Мамочка, а зачем ты кричишь? - Детский голосок чуточку дрожит. Она вздыхает. - Ничего. Ступай в постель, Саймон. Тебе давно пора спать. - В моей комнате гадко пахнет. - Нижняя губа ребенка дрожит. - Мне не нравится этот шум. Он разбудил меня. - Прости, я больше не буду кричать. - Нет, это колеса, - шепчет он. - Это колеса. - Ты спал. - Она поднимается на верх и берет сына на руки, а потом смотрит сверху вниз на Питера Лайтоулера и на ребенка Эллы. - Ты знаешь, что не можешь остаться здесь, - говорит она спокойно. - Предлагаю сделку. Подумай, Алисия. Я спас жизнь дочери Эллы. Доставил ее домой. Я уже сыграл важную роль в ее жизни, я ее хранитель, защитник, и если она останется здесь, то вместе со мной. - Нет, этого не может быть. Лучше отдай ребенка Маргарет и ступай. Иссохшая и морщинистая Маргарет резко высовывается из кухни и вопросительно поднимает голову. - Он принес сюда ребенка Эллы, - громко говорит Алисия. - Объясню потом. Возьми у него ребенка. Маргарет не колеблется. Она всегда ненавидела Питера Лайтоулера. Она делает шаг в его сторону... Настанет день, и он еще свернет ей голову словно птице, схватит за сухую морщинистую шею и скрутит как старый сырой коврик. Маргарет протягивает руки к младенцу, но Питер небрежно, будто не замечая, отталкивает ее. Она говорит: - Питер, тебе ребенок не нужен. За ним надо ухаживать, его надо кормить. - Девица еще потерпит. - Но дитя уже отчаянно кричит, разражаясь ритмичным для новорожденных уа-уа. - Питер Лайтоулер, это не твой ребенок! Отдай его мне! - И голос Маргарет звучит сильнее, чем ему следует быть. - Но и не твой! Это не плоть твоего чрева, не жизнь, воспрявшая из твоих чресел, Маргарет! Почему ты думаешь, сушеная слива, взять на себя ребенка? И он встает, чувствуя перемену в атмосфере. Алисия все еще наверху лестницы. Она держит Саймона на руках. Вместе с Маргарет к нему приближается нечто непонятное. Вонючее дыхание обжигает его лицо, и он видит кровавые контуры, проступившие в воздухе. Он отступает. Наверху хлопает дверь, и в коридоре шелестят колеса. Саймон теперь тоже кричит, добавляя свою крепкую жалобу к плачу младенца. Алисия кричит: - Убирайся, Питер! Пока ты еще можешь! Кровавый силуэт от Маргарет вдруг бросается к нему. Рукав его распорот зубами, и он знает, что в следующий раз они возьмут кровь... Звякает дверь лифта, и запах аммиака наполняет воздух, окутывая Питера желтыми клубами, проникая в рот, нос и легкие. Их слишком много. Он не может справиться со всеми сразу. Не выпуская ребенка, он отступает к двери, и тут Маргарет бросается к нему - или это была клыкастая тварь? - и младенца вырывают из его рук; крики девочки делаются невероятно громкими. Он вываливается из двери наружу - в холодную черную ночь. Вдали раздаются сирены. 42 Молодой человек, хмурясь, последовал за медсестрой по коридору в сторону последней комнаты. Весьма бледный, он слегка прихрамывал. Медсестра стучала каблуками по полированному полу впереди него. Она остановилась у двери и повернулась к нему. - Мы написали племяннику миссис Банньер еще несколько месяцев назад (он у нее единственный живой родственник), но он так и не приехал. Старую леди не посещали много лет, но она, похоже, не жалуется. - А разве Алисия Лайтоулер не бывала здесь? - Кто? О, жена мистера Лайтоулера... нет, она давно не заезжала сюда. По-моему, ей неизвестно, что миссис Банньер теперь намного лучше. Мы всегда полагали, что племянник миссис Банньер известит всю семью. Но никто не приехал. Она подождала ответа, но глаза юноши остались пустыми. Этот молодой человек кажется ей очень усталым, словно он не спал всю ночь. Губы его на мгновение напряглись. Она вновь спрашивает себя, что он делает здесь. Решил повидать старую леди, которой много лет никто не интересовался. Под ее присмотром он постучал в дверь. Ответа нет. - Входите, - говорит она. - Она часто забывается и не слышит. Возможно, она и не сразу поймет, кто вы такой. Коротко кивнув, он распахнул дверь. Комната залита ярким солнечным светом, на миг ослепившим его. Белые стены, белая постель. Заметив фигуру, сидевшую у окна, Том замер на месте. Какое-то мгновение он не мог шевельнуться, не мог шагнуть дальше. Это была Элизабет Банньер. Медсестра, кашлянув, напомнила ему: - Я буду на посту, если вам что-нибудь потребуется. - Благодарю вас. - Ум его был занят чем-то иным. Должно быть, лицо его что-то выразило, потому что она отступила назад, быстро повернулась и торопливо направилась по коридору. Элизабет Банньер никогда не видела меня прежде, подумал он, и не имеет обо мне даже малейшего представления. Потом, как мне открыть ей все эти новости. Немыслимость затеянного им предприятия заново поразила Тома. Она не была ему кровной родственницей и не имела причин верить в то, что он хотел сказать. Да и знает ли она вообще Рут? Все это время он разглядывал старую женщину, сидевшую у окна: хрупкую тень, вычерченную на светлом фоне... птичьи черты, голову, глубоко ушедшую в плечи. Том шагнул вперед. Бесцветная кожа показалась ему почти прозрачной - как папиросная бумага. Он отметил надувшиеся узлы вен на руках и запястьях. - Миссис Банньер?.. - Слова нарушили выбеленное молчание. Бумажные веки порхнули, сухая черепашья голова дрогнула, неровно поднялась и опала грудь. - Элизабет, как вы себя чувствуете? - Руки ее больше не покоились на коленях. Узловатые суставы согнулись, чуточку дрогнули. Более ничего не свидетельствовало, что она слыхала его. - Элизабет, у меня есть для вас кое-какие новости от Алисии. Вы помните Алисию? Она посмотрела на него, напряженная морщинка залегла между полинявшими глазами. Голос ее треснул, как старая грампластинка, - проглоченный и почти не слышный. - Кто вы? Я не знаю вас. - Взгляд ее безразлично скользнул по нему. - Неужели пора пить чай? Тому хотелось повторять имя Элизабет Банньер снова и снова, чтобы доказать себе, что она существует, и наперекор всем обстоятельствам владелица Голубого поместья еще жива. Он подошел к креслу и присел перед ней на корточки. Белое лицо исчертили морщинки. Потом он вспомнил, что некогда Элизабет была красавицей, широко посаженные глаза еще сохранили отблески знаменитой синевы. Но теперь ему нужно было что-то сказать ей, что-то спросить. - Элизабет, Алисия рассказала мне, где вы живете. Алисия велела попросить вас вернуться домой. Она хочет, чтобы вы приехали в Голубое поместье. Он солгал, но другого способа вернуть ее домой Том придумать не мог. Старуха ничего не ответила, руки ее разъединились, слабые и пустые. Она как будто даже ничего не заметила. Он не мог говорить с ней о худшем, приходилось молчать о Рут, по крайней мере теперь. Он попытался снова. - Вы понимаете меня, Элизабет? Поместье ждет вас. Я немедленно еду туда. И хочу взять вас с собой. Вы можете вернуться домой. Взгляд бледных глаз вновь скользнул по нему. - Ступайте прочь. Я не Элизабет. Вы перепутали. И ко мне это не имеет никакого отношения. Я не понимаю, что вы говорите. - Утомленная долгой речью, она умолкла. - Я хочу чашку чая. Ведь уже пора пить чай, так? Этого следовало ожидать. Том хотел взять ее за руки, попытаться уговорить. Он попытается снова. Том встал и нагнулся к Элизабет, без стеснения поцеловав ее в макушку. - Я принесу вам чаю. Скоро. Ее неторопливый взгляд проводил его до двери. Мальчишка исчез. Она знала, что он вернется, в его голосе решимость смешивалась с упрямством. Такой не сдается. Ее маленькая ложь ничего не исправит. Он знает ее. Он молод, а молодым так легко дается целеустремленность. Они живут надеждой, обещанием перемен и прогресса. Впрочем, он выглядит по-другому. В его лице она заметила что-то тяжелое, что-то очень темное. Конечно же, он из поместья. Знакомый отпечаток. Элизабет вздохнула. Она считала, что находится здесь в безопасности. Эти ужасные визиты Алисии давным-давно прекратились. Приближаясь к концу жизни, она надеялась, что случившееся в поместье не будет столь тяжко давить на нее. Но бремя не исчезало. Власть дома не слабела. Она была заметна в его лице, голосе. И это было важнее всего. Ведь в ее мире - а может, и в других - осталось одно только поместье. Кирпичи и известка существуют вне зависимости от воли их обитателей. Дом ждет, сказал ей мальчишка. Конечно, он скользит по поверхности. Дом ждал всегда. В этом забытом уголке ей не о чем было думать, никакие действительно важные события не могли отметить последние пустынные дни. Старуха, которая некогда действительно была Элизабет Банньер, хотя только что пыталась отрицать это, сидела одна в тот солнечный полдень и глядела через окно на чистое небо. Время вышло теперь за пределы ее власти, превратившись в смесь воспоминаний и знаний, не имеющих ни последовательности, ни порядка. Настоящее представляло собой скучный зал ожидания. А в будущем - ведь ей уже девяносто пять лет - увы, трудно было сомневаться. Все загадки остались в прошлом. Она не могла припомнить, что носила вчера и что ела за ленчем, но почему-то ее это не волновало. Подобные вещи всегда не были для нее существенными. Время сделалось теперь для нее ненадежным якорем; она плыла, не умея ухватиться за него... время всегда оставалось за пределами ее власти. Поколения смешались в ее памяти, даже люди, которых она любила. Она прожила слишком долго. Там был мальчишка, когда-то, не Родди, кто-то другой... Но дом все еще ждал. Мальчишка напомнил ей о том, что это такое. Больше она не сумеет думать о чем-то другом. Дверь открылась. Она откинулась назад в кресле и вздохнула. Очень хорошо, подумала она. Я здесь - и рукой отодвинула эту мысль. Это дом. Память ее уверенно и спокойно вступила в поместье, хотя она не была там сорок лет. Сорок лет она прожила неизвестно где. Пустые годы, подумала Элизабет. Как мало осталось от них в памяти... Он предлагал отвезти ее домой, этот мальчишка, голосом которого говорила смерть, вернуть ее в Голубое поместье. Туда, где ей положено быть. 43 Через два часа Элизабет ожидала Тома в холле. Медсестра подготовила для нее сумку, уложив несколько вещей. Врачи рассчитывали, что старуха скоро вернется. Элизабет неуверенно моргнула сестре. Она знала, что они больше не встретятся, и пыталась понять, нужно ли ей что-нибудь говорить. Но женщина заторопилась прочь, и она опоздала. Элизабет вздохнула. Она сидела в высоком кресле, руки были спокойно сложены на коленях, сумка стояла на паркете возле нее. На решение потребовалось немного времени. К тому моменту, когда Том вернулся с чаем, она уже сделала свой выбор: надо хотя бы повидать дом последний раз перед смертью. Она поняла, что страх оставил ее. Наверное, помог возраст, решила она. Чего бояться, когда смерть и без того рядом? Что еще может ранить ее _теперь_? Все чувства давным-давно отгорели, сделались гладкими и безликими в этом долгом сне. У нее не осталось любимых, некого даже оплакать. Дверь открылась. Мальчишка - молодой человек - торопливо направился к ней через холл. Она все не могла запомнить его имя, хотя медсестра повторила ей несколько раз. Он казался таким усталым, бедный мальчик, таким серьезным. - Это все, что вам нужно? - спросил он. - Надо мне сказать, что мы уезжаем? В холле было пусто. Чай развозили по комнатам. Вдалеке нашептывал столик на колесах, стучали двери. - Нет, пойдем. - Теперь она уже не могла дождаться, когда наконец оставит это место, тихую мертвизну ожидания. Он протянул руку, и Элизабет встала, радуясь поддержке. А он подал ей две палки, которыми она пользовалась, и пошел вперед открывать дверь, взяв с собой ее сумку. В нем было столько энергии. Она коренилась не только в молодости. Этот мальчишка давно растратил излишки. Но шаги его пружинили, в них было нечто туго свернувшееся и динамичное. Он помог ей сесть в странную низкую машину. Она села спереди - рядом с ним - и позволила пристегнуть себя. Элизабет ощущала непонятную пассивность; она охотно позволяла ему руководить собой. В разговоре она ограничилась несколькими предложениями. Глянув в сторону, она видела его профиль, угрюмый и невеселый рот. - Поместье переменилось с того времени, когда вы в последний раз были там, - сказал он, нарушая молчание. - Оно, пожалуй, запущено. И нуждается в работе. Машина двигалась быстрее, чем прежде, невзирая на оживленное движение вокруг. Она не узнавала дорогу: просторное, многополосное шоссе, вьющееся по мостам и ныряющее в тоннели. Она предполагала, что они поедут через Вудфорд, потом по шоссе до Лаутона, потом - кругом - до Уэйк-Армс через леса, но они, похоже, ехали другим путем. - Мы едем не так, - проговорила она, расстроенная безжалостно урбанистическим ландшафтом. - Этот участок шоссе открылся недавно. Он идет в Кембридж, а мы свернем у Харлоу... Вы, конечно, последний раз ездили здесь очень давно. - Да, очень. - Прежде чем ты родился, едва не сказала Элизабет, но что-то удержало ее. Она не хотела воспоминаний. Приступать к ним было еще слишком рано. - Вам тепло? Я могу включить нагреватель. Она на мгновение удивилась. Стояла середина лета, от раскаленной дороги разило. На Элизабет была блузка, хлопковое платье и кардиган, и она видела, что молодой человек вспотел. Тут она поняла, что он нервничает в ее обществе: либо испуган, либо благоговеет. Что происходит? Почему ее присутствие настолько смущает его? - А кто теперь живет в поместье? - спросила она. Руки ее более не лежали на коленях. Он помедлил, прежде чем ответить, и она затаила дыхание. - Ваша правнучка Кейт и Саймон, сын Алисии. - Да, я помню Саймона. Он был очаровательным ребенком. А кто еще? Вы? Он покачал головой, не отводя глаз от дороги. - Я сейчас в коттедже садовника. - Я не хочу быть третьей, - пожаловалась она. - Могу ли и я остаться в коттедже? - Там живет и садовник! - Садовник? - она немедленно почувствовала себя иначе. Уверенной, спокойной. - Шэдуэлл? Неужели Шэдуэлл до сих пор там? - Она немедленно умолкла, потому что, конечно, Шэдуэлл просто не мог оставаться в живых. - Он зовет себя Физекерли Бирном. И провел в доме немногим больше чем я, но Рут... - Рут? Кто это Рут? Она увидела, что юноша напрягся, как его руки стиснули рулевое колесо. - Ваша внучка, - сказал он несчастным голосом. - Я... мне не хочется говорить вам, но она очень больна. Ходят слухи, что она умирает. В доме произошел несчастный случай. Она упала... - И он посмотрел на ее лицо. - Но там же был садовник?! Почему же он... - Но садовник никогда ничего не предотвращал. Он всегда опаздывал - так уж следовало из схемы. Рут. Дочь Эллы. Дитя, которого она, Элизабет, так и не узнала. - Я не знала ее, - сказала она печально. - Я... заболела, когда услыхала о смерти Эллы. - Я хочу знать, что случилось. - Он вдруг направил машину к обочине дороги, твердому бордюру. Мотор смолк. - Элизабет, ваш дом - это целая повесть, в нем есть какая-то тайна, и она все определяет. И повелевает всем. Я пытался что-то написать, но я не владею собой и не знаю, верно ли то, что говорит история. И никто не знает... Все это о вас. - Обо мне? - Она неподдельно удивилась. - О вашем брате. И о Питере Лайтоулере. Она потянулась к ручке двери. Как она работает, почему она не может... Тут дверь открывается и рев легковых машин и грузовиков ударяет ее. Она пытается вздохнуть, ощущая сжавшееся сердце, дурноту во рту. О эта белая комната! Это выбеленное молчание, благословенная тишина ожидания! Ей не следовало уезжать, не надо было соглашаться на это! А она еще не приехала туда. Впереди ее ждал сам дом. - Элизабет! - Холодные твердые ладони молодого человека прикоснулись к ее руке. - Простите меня. Это глупо, и я не должен был... - Он жив? - прошипел змеей ее голос. - Родерик? - _Не_ Родерик! Питер Лайтоулер. Его сын, сын Родерика. Он еще жив? - Да, он жив. На самом деле... Она захлопнула дверь. - Почему мы остановились? Чего мы ждем? Я хочу немедленно оказаться в поместье! - Она кричит, хотя не делала этого долгие-долгие годы. Без слов он вновь включает двигатель, и они едут дальше, влившись в общий поток. Она строго смотрит вперед, и одна мысль горит в ее голове, как горела все эти годы, в мертвом безмолвии болезни. Он был в поместье, он ожидал ее. - Я рада, что он жив, - говорит она негромко. На то, чтобы доехать до Эппинга, ушла целая вечность. Вынырнув из водоворотов памяти, Элизабет с гневом увидела, что деревья исчезли. Прежде в Эппинге было так красиво. Тихие лавочки, огромные деревья, рынок. А теперь лишь мерзкое скопище скверно одетых людей и уродливых машин. Она взглянула на юношу, сидевшего возле нее. - Почему вы позволили себе впутаться в эту историю? - Это и моя семья, - бесхитростно ответил он. - Я участвую в судьбе дома, как и мой отец и мой дед. - Ваш отец? Простите меня, я не понимаю. - Мой отец - Саймон Лайтоулер. И я хочу понять, что здесь случилось. - На его лице была написана решимость. - Итак, Питер - ваш дед. Уверены ли вы в том, что хотите сыграть свою роль? - осторожно спросила Элизабет. Она уже замечала некоторое сходство с Питером в аккуратных светлых волосах, в изяществе движений. Он больше похож на Питера, чем был при ней Саймон. - Все это не может более продолжаться. Эта ссора губит жизнь каждого. Проблему нужно разрешить и закончить. Пусть он слишком молод, но он прав. Настало время суда над Питером Лайтоулером. Он заехал в отель "Белл Коммон" и, оставив ее в машине, отправился за Кейт. Сидя под полуденным солнцем, Элизабет разглядывала деревья, качавшиеся вдали над Тейдон-Бойс. Хотя бы они уцелели. И лес остался на месте, как и прежде укрывая дом от чужих глаз. Том вышел почти немедленно и сел в машину. - Кейт вернулась в госпиталь, - объяснил он. - Рут все держится. - Заскрипев колесами, он задним ходом вывел машину со стоянки. Снова Эппинг, снова эти противные толпы, и потом прямо в госпиталь св.Маргариты. На этот раз ожидать пришлось дольше. Они спустились к ней почти через час, и Элизабет была рада отдыху. Пришедшая с Томом девушка застенчиво поцеловала ее, прежде чем сесть на заднее сиденье. Элизабет моментально ощутила, что под милой опрятностью скрывается великая напряженность. Бедная девочка, подумала она. Моя правнучка. Мать ее умирает. Что там сказал мальчик? Она упала? - Рут упала из-за Питера? Он был там? - спросила она внезапно. - Его не было рядом, но ссора случилась из-за него. - Не надо! - сказала Кейт. - Пожалуйста, не надо сейчас! - Продолжай. - Элизабет не стала обращать на нее внимание. - Я не видел, как это случилось. - Несчастный случай! - объяснила Кейт. - Обломились перила. Никто не виноват. - Ну а кто был там еще, если не считать садовника? - Саймон, мама и я. - А Саймон - сын Питера... - Элизабет смотрела на мальчика, и все становилось на место. - А ты - сын Саймона. - Эти слова она произнесла как мантру [заклинание (инд.)]. - Я только что узнал об этом. - Значит, и тебя держали в неведении? Кто это сделал? Алисия? - А откуда вы знаете? - Он настолько удивился, что машина чуть дернулась. - Она всегда любила тайные интриги. - Довольная собой Элизабет кивнула. - Мне нравилась Алисия. Я думала, что она крепкая, победительница. Молодые люди молчали. Им нечего было сказать или добавить. Элизабет вздохнула. Они уже ехали через лес, и она поежилась. Почти приехали. - Итак, теперь ты живешь в поместье. - Старуха вежливо обратилась к Кейт. - Вместе с Саймоном Лайтоулером. А садовник и Том обитают в коттедже. - Она привыкла учитывать это, помнить, кто в доме, а кто отсутствует. - А кто останется там сегодня ночью? - Вы, я надеюсь, - ответила Кейт. - Это ваш дом. - Я должен сказать вам еще кое-что, - проговорил Том, когда они уже въезжали на дорожку. - Алисия сейчас тоже в поместье. Элизабет не могла позже понять, что явилось для нее большим потрясением: то, что деревья выросли такими высокими, или то, что Алисия оказалась здесь. 44 В руках Саймона ничего не было. Глаза его закатились, белки блестели. - Проснитесь! - Бирн хлопнул его по щеке. Они стояли на площадке в Голубом поместье. Питер Лайтоулер располагался ниже их на лестнице под ними, а вокруг стола сидели две женщины и мужчина. Саймон был еще окутан видениями. - Мне снилось, я... - Нет. Это был не ты. И ты видел не сон. Так все и было. - Алисия стояла чуть подальше на площадке возле сломанных перил. Ее сходство с сыном как никогда стало более явным. Тонкое и нервное лицо, темные глаза, темные волосы. - Я была здесь, тогда и теперь. Питер вошел в дом с младенцем и, стоя на этом месте, сказал, что моя подруга мертва. Я видела, как он покинул дом. Бирн не мог отвести от нее глаз. Алисия казалась хрупкой и утомленной, но не только: она была ясна. Никакого трепета, никаких колебаний. Завороженный, он видел, как юбка Алисии взметнулась, когда некое существо замерло возле нее, и воздух обрисовал силуэт огромного пса, ставший почти зримым, почти понятным. В воздухе мешались цвета: красный, белый и серый, игравшие в сумеречном свете. Алисия опустила руку на спину этого зверя; пасть его коротко блеснула, открываясь, и к прочим оттенкам подметались новые краски: черный зев и треугольники слоновой кости. - Я спас жизнь Рут! - сказал Питер Лайтоулер. Шрам на его щеке, казалось, сделался более заметным, чем прежде. - Ты не понимаешь. И никогда не понимала. Я скорблю о том, что мне пришлось сделать это, Алисия. Ты всегда была безжалостна. Ты кормилась моей ранимостью. Ты всегда искала недостатки в мужчинах, умела использовать их слабости и зависимость. И Бирн увидел, как Питер глянул на Саймона, который и без того смотрел на него с пристальным вниманием. Голос Питера Лайтоулера, лаконичный, полный насмешки над собой, продолжал: - Все достаточно просто. Я всего лишь хотел быть своим! Знать свою семью и быть ее частью. - Он нахмурился. - Ты выгнала меня, потому что я был слишком силен и не проявлял слабости и зависимости. В холле под ними трое кукольников посмотрели вверх. Алисия вздохнула. - Питер, прекрати. Тебе здесь не место. Ни сегодня, ни когда-либо впредь. Забирай свое мерзкое трио и убирайся отсюда. Тебя не хотят видеть. - Не тебе говорить мне подобные вещи. Это не твой дом. Ты не вправе выгнать меня из Голубого поместья. - У меня здесь друзья. - Алисия подняла руку, и существо, застывшее возле нее, шевельнулось, наполняя собой пространство; красная влага блеснула в тени. Дыхание зверя теперь наполняло поместье горячей вонью плоти и крови. Алисия улыбнулась. - Да и мистер Бирн с удовольствием поможет мне. Она глянула в его сторону. Бирн кивнул. Память о разбитой машине, прикосновение к его подбородку руки Лайтоулера, повернувшей его голову в сторону, доказывали это. Он точно знал, на чьей стороне окажется. Тем не менее Лайтоулер казался невозмутимым. - Меня пригласила сюда Кейт Банньер. Дом или уже принадлежит ей, или отойдет к ней достаточно скоро, а она хотела, чтобы я пришел. Вы не можете выгнать меня. - Он улыбался, обретая новую уверенность. Трое кукольников приблизились к подножию лестницы. - Я намереваюсь дождаться ее, - сказал Питер. - И я буду добрым, когда она вернется. Я даже благословлю ее брак с моим внуком Томом. И мы трое опять заживем вместе. - Я слышала. Довольно, Питер! Убирайся! - Тварь возле Алисии обретала плоть. Уже были заметны напрягшиеся мускулы, костистый хребет. Лайтоулер посмотрел на свою бывшую жену, и лишь Бирн заметил, как указательный палец на его левой руке указал в ее сторону. Все произошло так быстро, что ничего нельзя было сделать. Как только палец Лайтоулера шевельнулся, что-то под ним вспыхнуло, движение было слишком быстрым, чтобы его можно было углядеть. Вырвавшееся из рук человека в черном серебро прочертило воздух. И тут Алисия разбилась словно стекло. Ее руки, волосы, одежда разом взметнулись, пока она падала, рукоятка ножа торчала из груди. И в этот момент движение Лягушки-брехушки разорвало тьму. Взметнулись перья, раздался птичий крик. Одна из двух женщин обрела крылья и клюв, странно соединенные когтистые конечности ударили по столу, как крошки разбрасывая фарфор и стекло. Другая припала к земле, превращаясь в черное рогатое создание, с сухим шепотом заторопившееся между обломками и поваленными креслами. И все перспективы перепутались. Бирн более не был уверен в масштабе происходящего: или это Лягушка-брехушка своими когтями и зубами наполнила весь коридор, или же этот жучок был не длиннее нескольких сантиметров. Клюв, когти и зубы слились в одну шевелящуюся, гавкающую массу. Лягушка-брехушка рычала, низкий бас ее подчеркивал карканье вороны и шелест жука. Зубы крушили полые кости, когтистая лапа стукнула по гладкому панцирю рогатого насекомого, оно свалилось на пол и ударилось о дверь в прихожую. И там разбилось, брызнув кровью и внутренностями. Весь холл мгновенно наполнился зловонными потрохами, которых не могла произвести гибель одного тела, одной женщины, одной твари. Птица билась о дверь, изломанное крыло неловко висело. Вдруг дверь распахнулась. Ветви плюща удержали ее открытой, и Лягушка-брехушка прыгнула снова. Ворона, хромая, бросилась в отверстие, и Лягушка-брехушка вцепилась в ее хвост, сильные зубы прокусили плоть. Хлынула кровь, перья посыпались на порог, и тут шум, драка и хаос внезапно прекратились. Дверь захлопнулась. Что-то шевельнулось в разгромленном холле. Темная фигура выступила из теней под лестницей. Мужчина, центральная фигура трио, тот, который бросил нож, держал на руках тело Алисии. Пустые глаза ее смотрели в никуда. Издав неразборчивый звук, Саймон шагнул в сторону лестницы, но там все еще стоял Питер Лайтоулер, вытянув вперед руки и словно перекрывая сыну путь. Старик смотрел только на своего сына. - Я спас жизнь Рут, - повторил он. - Она так и не поняла этого. Мужчина осторожно положил тело Алисии на стол. А потом повернулся к ним, и на мгновение Бирну показалось, что он бородат, что лицо его закрывают волосы. И только потом он с омерзением понял, что вся нижняя часть лица мужчины покрыта кровью, как и его руки. Мужчина отступил в сторону, и Бирн заметил, что перед жакета Алисии разодран, и в разверзшейся плоти зияет голая кость, а сердце ее вырвано. - Господи... - Он беспомощно отступил, ощущая прилив тошноты. Саймон уходил... удаляясь в коридор. От него снова донесся какой-то неясный и глухой звук. Бирн успел заметить, как он повернулся налево и бросился в дверь. Без колебаний, радуясь возможности оставить то, что произошло в холле, Бирн последовал за ним. В комнате темно, как он и ожидал. Но что-то все-таки светит, теплый, живой огонек. Кто-то приближается к нему. Здесь Рут. Лицо ее затуманено, она кажется мягче и нежнее - он не помнит ее такой. Она стала моложе. О прекрасная Рут, думает он, моя дорогая... - Погляди, кого я привела. - Голос ее нетороплив, слова чуточку сливаются. Возле нее стоит Саймон, но это не совсем Саймон, здесь что-то не то. Какой-то он размытый, нечеткий, и Бирн вдруг осознает, каким станет Саймон, когда плоть его высохнет, и выступившие кости определят характер, обитающий под кожей. Рут кажется такой молодой, но Саймон стар, и после всего, что он только что видел, Бирн ни в коей мере не удивлен. Саймон кажется здесь не на месте - в безупречной тройке и галстуке-бабочке. Волосы его кажутся серыми в этом сумраке - светлыми или седыми, и глаза полуприкрыты. Рут держит его за руку, и он улыбается ей. И тут Бирн понимает, что это не Саймон. А человек много худший. Бирн уже готов вбить зубы в глотку этого типа, потому что Рут улыбается ему. Поймав на себе его взгляд, Рут отвечает сияющей улыбкой. Она обрадована и взволнована. Но она называет его Френсисом, и Бирн вновь в смятении, захваченный реальностью, выскальзывающей из-под контроля. Он даже не знает, где находится и что происходит. Повернувшись на полоборота, Бирн пытается понять это. Но незнакомая комната заполнена движущимися силуэтами и молодыми людьми с длинными волосами, в шерстяных кофтах, марлевках и расклешенных джинсах... Он ничего не узнает. Эта комната ничуть не похожа на квартиру с репродукциями Тулуз-Лотрека и свечами, вставленными в винные бутылки, ничего подобного. Полки по краям затянуты тканью с блестящей нитью. Попал в студенческую квартиру, понимает он. Книги в беспорядке навалены на полки над современным столом, постель с подушками, а на ней пара фигур, склеившихся в усердном объятии. "Лед Зеппелин" поет из музыкального центра на подоконнике, кто-то кричит, и все возбуждены. Шумно, плывет сладкий запах гашиша и никотина, стоят затуманившиеся после пива и дешевого испанского вина стаканы. С люстры свисает омела. Он удивлен, завороженный чувством deja-vu [дежа-вю - уже виденное; явление ложной памяти (франц.)], хотя, конечно, квартира ему так знакома - стены из шлаковых блоков, теплые бурые ковры и занавеси. Он пытался чуть приукрасить ее, развесив гравюры Макса Эшера между репродукциями Лотрека, но помещение по-прежнему остается безликим. Рут что-то говорит ему, он пытается быть внимательным. - Френсис, это дядя Питер... Ну, не совсем дядя, скорее нечто вроде кузена. Дядя Пит, это Френсис Таунсенд. Мой друг. - Здравствуйте, Френсис! - Старик протягивает ему руку. - Я выбрал неподходящее время для визита. У вас вечеринка? Френсис автоматически - против желания - принимает руку старика. Человек этот не нравится ему, но по еще неизвестной причине. Старик продолжает говорить, негромко растягивая слова, почти теряющиеся в окружающем шуме. - А я как раз проходил мимо и решил поинтересоваться, чем моя дорогая племянница занимается на далеком севере. - А как там Саймон? - Голос Рут прорезал неразборчивый говор. - Я написала, но он не ответил. - Не беспокойся о нем, моя дорогая. Саймон справится. Юность, первая любовь и все прочее. - Я не хотела расстраивать его. - В голосе Рут звучало беспокойство. - Разве? - резко бросил старик. - Зачем же ты тогда написала? - Мне не хотелось оставлять его после столь долгой дружбы. - Но все изменилось, правда, Рут? Вдали от поместья все складывается иначе. - Не хотите ли выпить? - спрашивает Френсис. Старик глядит на него так, словно молодой человек только что выполз из древесины, но тем не менее просит вина, и Френсис направляется к столу с бутылками. Он не сразу находит такую, в которой еще что-то есть, и чистый бокал, а когда возвращается, то уже не видит Рут и ее дядю. Дверь открыта, за нею покрытый линолеумом коридор, по обоим бокам его разверзаются темные щели. Френсис наконец замечает Питера Лайтоулера; тот приближается к двери, держа Рут за руку. Старческая сухая рука поднимается и гладит Рут по щеке. Она отступает, и Френсис видит, как груди ее прижимаются к руке старика. Лайтоулер отодвигается, и она валится на него. Напилась, думает Френсис с раздражением. Ей надо лечь. Он пытается пробиться к ним сквозь толпу. Но Тони ухватил его руку, требуя пива или чего-нибудь еще. Руки старика крепко держат Рут, голова его медленно опускается к ней. Деталей происходящего Френсис не видит, мешает разделяющая толпа людей, но он думает: Боже, неужели Питер целуе