емьи. Овладеть поместьем для них - дело чести; ради этого можно собрать все свое воображение, всю энергию и умение, которым владеют они оба. Тем не менее оказывается, что даже у Джона Дауни больше законных прав на поместье, чем у них. Этот бледный и хилый калека здесь у себя дома, так что Лайтоулеру остается только завидовать: чудо спасает его жизнь, доктор мчится бегом, и Элизабет Банньер плачет. Дауни преодолел даже совращение Лайтоулером Элизабет. Ну что ж, посмотрим. Наконец дверь в комнату Дауни открывается. Свет косо бьет в коридор. Женщина в накрахмаленном фартуке и косынке выходит, повернув в кухонное крыло. В руках у нее кувшин. Это медсестра, быть может, она пошла сменить воду... Это шанс. Питер тихо спускается по лестнице и пересекает холл. Он прикладывает руку к двери в библиотеку. Она распахивается под его прикосновением, и он обнаруживает, что глядит в глаза Джона Дауни... ... Темные лужицы глазниц следят за его приближением, черные дыры, зияющие в восковой белизне. Лайтоулер ощущает внезапное желание бежать, забыв про дом, чтобы убраться подальше от того, что он замечает в глазах Дауни. Смешно. Он отворачивается от недвижной фигуры в постели. Окно чуть приоткрыто, холодный сквознячок теребит занавеску. Он видит пятиконечные листья плюща, похожие на ладони, машущие над подоконником. Он быстро пересекает комнату и, стукнув, закрывает окно, прекрасно понимая, что за ним следят. - Ну как вы, старина? - Надо говорить, иначе безмолвие дома может извлечь из него правду. - Я слыхал, что вам пришлось тяжело. Жаль, что меня здесь не было, ведь Элизабет наверняка перепугалась. Заметив, как шевельнулись серые губы, Питер склоняется над постелью. - Так что же случилось? - Он вслушивается, ожидая возвращения медсестры. Руки его начинают поправлять подушку под головой Дауни. - Обещай мне. - Голос больного едва уловим. Серое лицо чуточку порозовело от напряжения. - Обещай мне не причинять боли Элизабет. Обещай. Бессильная рука Дауни прикасается к его ладони. Больного было бы легко лишить жизни, придавить словно муху. Ничто крепко не привязывает этого человека к жизни, убить его было бы даже слишком легко... Но наглый язык ведет Лайтоулера дальше. Он наклоняется еще ближе к постели. - Я не стану причинять вреда Элизабет. С чего бы вдруг? Ведь она носит моего ребенка. Улыбаясь; он ждет эффекта от своих слов. Он хотел бы увидеть слезы, стоны, терзания. Похоже, он мог бы потешиться, замедлив конец этого человека. Убийство уберет его слишком легко, слишком быстро. Он смотрит в черные ямы, в которые превратились глаза Джона Дауни, и ожидает реакции. Веки медленно опускаются, больной не хочет продолжать разговор. Легкое оживление оставляет его щеки. Лайтоулер смотрит на смертную маску, вдруг прикрывшую лицо Дауни, и неловко отодвигается от постели. Дауни слышал все, что сказал Лайтоулер. И слова эти отравят каждое мгновение его бодрствования, каждую секунду, которую Дауни проведет с Элизабет. В ее чреве растет дитя Лайтоулера, пусть на палец ее надето золотое кольцо Дауни. Злорадствуя, Питер выходит из комнаты, в триумфе своем не понимая, что он зашел слишком далеко. Он дал обещание и сдержал его. И теперь не может повредить Элизабет Банньер." 29 Дверь в библиотеку распахнулась. - Пора идти, Том, - сказал Бирн спокойным голосом. - Как по-вашему? Не без колебаний Том опустил карандаш. - Еще немного, - проговорил он. Лицо Бирна едва заметно. Наступила почти полная темнота, и все освещение в библиотеке производит обычная лампа на письменном столе. Свет неровно ложится на лицо Бирна, подчеркивая глубокие морщины. - По-моему, уже пора идти. - Бирн показывал глазами на потолок. - Прислушайтесь. Разве вы не слышите? Слабый шелест колес доносится из длинного коридора, выкатывает на площадку, огибает угол. Том поджал губы, побелевшие по краям. - Не понимаю... - Звякнула дверца лифта, запели блоки. - Кто это? - Он еще не продумал эту мысль. Имя Джона Дауни даже не приходило ему в голову. - Пошли! - Бирн схватил юношу за руку и потянул в сторону одного из французских окон. Вздрогнув, остановился лифт, заскрипела дверца. - Подождите минутку... Не понимаю. Здесь кто-то есть. - Дверь заперта! - Бирн сражался с задвижкой. - Не может быть, я никогда не закрываю ее. - Ключ с другой стороны. Том тоже увидел его - снаружи в замке. Воздух вокруг него наполнился странным запахом, чем-то химическим и едким. Тут только он вспомнил этот звук и понял его природу. Колеса оставили холл и медленно покатили в сторону библиотеки, истинный ужас и паника охватили его. - Господи! Он едет к нам! Кулак Бирна пробил стекло, пальцы ухватили за ключ, повернули. Дверь открылась, аммиачная вонь ударила в нос, наполнила пазухи. Они вывалились на террасу - слишком близко, совсем рядом с домом. Запах аммиака уже проникал в тихий ночной сад. Позади что-то звякнуло, и перекосившийся на мгновение свет выхватил их напряженные бледные лица; не оглядываясь назад, они поняли, что лампа погасла. Он - кем бы он ни был - уже находился возле французских дверей. И всю террасу окружали рампы, спускающиеся с уровня на уровень... Спотыкаясь, они сбежали по ступеням на лужайку и, поднырнув под нижние ветви деревьев, бросились к дорожке. Неровный хруст гравия под ногами радовал душу. Ноги их цеплялись за мелкие камни, сердца грохотали, в ушах гудело. Тихие деревья вокруг них внимательно наблюдали. Они остановились, только оказавшись в коттедже. Когда дверь захлопнулась за ними, Том услышал, что Бирн с неразборчивым ругательством потянулся к выключателю. - Боже мой, _что это было_? - Том отметил необычайную бледность лица Бирна. Нетрудно было догадаться, что и сам он выглядит не лучшим образом. Бирн сунул руку под кухонный кран, потом перевязал ее платком. На хлопковой ткани немедленно проступило ярко-алое пятно, продолжавшее расползаться. Ощутив, что губы его пересохли, Том облизнул их языком - без особого успеха. - Я думаю... я думаю, что это был призрак Джона Дауни. Если вы верите в подобные вещи. - А вы? - Другой возможности не остается. - Голос его прозвучал неожиданно сухо. - Решать не мне. Всем этим кто-то распоряжается. - Том еще раз посмотрел на побагровевшую ткань на руке Бирна. - Надо бы показать вашу руку. - Все будет в порядке. - Бирн возился с повязкой. Холод в его голосе сделал последующие слова почти невозможными. - Итак, вы думаете, что это был призрак? Существо сверхъестественное? - А что же еще? - Том взглянул прямо ему в лицо. - Подумайте сами. Вы согласитесь немедленно вернуться в поместье? Рискнуть, предположив, что мы ошиблись - и в источнике шума, и в запахе? Увидели один и тот же сон. - Он подошел к окну и посмотрел вдоль дорожки, на опутанное паутиной деревьев поместье. - Итак, вернемся? - Нет, - ответил Бирн. - Ни за что. - Боже, что за вечер! Отдам все что угодно за пиво! - с пылом проговорил Том. - Пабы как раз закроются, пока мы до них доберемся, - сказал Бирн. - Придется ограничиться кофе. Или вы хотите чаю? - Лучше кофе, - вздохнул Том. - Крепкого и черного. Бирн взял кувшин и наполнил чайник. - Я тут... кое-что экспроприировал в поместье. Том остался на своем месте. - Вижу, вы устроились как дома. - Часть сделки, - кротко ответил Бирн, - жилье и пансион. Так же как и у вас. - Простите, но я ни в коей мере не осуждаю вас. - Глупые слова. Том вернулся в комнату и заставил себя сесть за стол. Оба не хотели говорить о поместье, которое было так близко - как раз в конце дорожки. Но что еще могло там сейчас находиться? Разговор вышел скомканный и неловкий. Процветали нейтральные темы - политика, музыка, образование. Никому из них даже не пришло в голову лечь в постель и попытаться уснуть. - А у вас есть братья или сестры? - спросил Бирн спустя какое-то время. - Нет, я единственный ребенок. Моя мать... я не знаю своего отца. Они разъехались до моего рождения. - А вы знаете, кто это был? - Какой-то знакомый мамы по университету. Прогостивший у нее одну ночь, как сказала она, особа незначительная. Не такая, чтобы можно было рассчитывать на совместную жизнь. - Тем не менее он сумел начать вашу жизнь... - Именно так. - Том допил кофе. - А как насчет вас? Откуда вы? - Я родился в Лондоне, хотя до недавних времен жил в Йоркшире. - И что же вы делаете здесь? Бирн откинулся на жесткую спинку кухонного стула. - Провожу время, устроил себе перерыв... - Я бы сказал, что быть садовником в поместье - это не отдых. - Смотрите, кто говорит! Знаете что, это должны были делать вы. Кейт попросила меня остаться, чтобы дать вам свободу. - Боже, а я провожу все время в этой проклятой библиотеке... Я действительно не понимаю, что происходит. - Том взъерошил пальцами волосы. Здесь он чувствовал себя скованно, вокруг было слишком неопрятно, слишком грязно. - Я хочу сказать, что всякий может попытаться написать книгу; и почти все, кого я знаю (сотни человек... и вы тоже), считают, что все это выдумано, однако нельзя сказать, нельзя сказать наверняка... Бирн посмотрел на напряженное лицо Тома, на его угрюмые глаза. - А чем же еще вы заняты? - Это... это какое-то нагромождение совпадений. Мне все время кажется, что я имею дело с альтернативным ходом событий, с неким нелинейным, холистическим [холизм - философское течение, утверждающее, что мир является результатом творческой эволюции, направляемой нематериальным фактором целостности] подходом к прошлому... - Противоречие в терминах. Время _прямолинейно_, по крайней мере таким мы воспринимаем его. Рождаемся, живем, умираем. Что бы вы ни делали, из этой последовательности не выпрыгнуть. Но все это несколько... старомодно, правда? А я никогда не замечал в вас склонности к кристаллам и гороскопам. Но Том ничего не ответил, даже не улыбнулся на легкий укол. Бирн попробовал снова. - Почему вы не уезжаете из поместья? Что держит вас здесь? - Вся беда в этой работе. - На миг глаза Тома закрылись. - Слова текут, повествование приобретает форму. Здесь обитает нечто реальное, такое, о чем должны узнать люди... - Итак, вы здесь не из-за Кейт? - Кейт? - На мгновение Том отвлекся. - Я... я не знаю. Она целиком впутана в эту историю, и я еще не способен освободить ее... - А Питер Лайтоулер? - Жестянка с червями, древними и гниющими, но все еще ползающими, шевелящимися... Бирн спросил: - Но что вы собираетесь делать со своими записями, Том? Неужели ваше повествование способно каким-то образом все уладить? - Боже мой, я не знаю! Я надеюсь на это, но хотелось бы знать... Боюсь, что одной книги не хватит. Мне почему-то кажется, что я связан с происходящим более непосредственным образом. - Как это может быть? - Не знаю. Похоже, я говорю непонятно. - Том вздохнул. Утомление после трех бессонных ночей наконец одолело его. - Не знаю, как насчет вас, но с меня на сегодня довольно. - Согласен. - Бирн указал на софу. - Вам не надо укрыться? - Нет, - ответил Том, распрямляясь на ней во весь рост. Глаза его немедленно закрылись, и через считанные секунды он уснул. Том думал, что утром ему будет трудно вернуться в поместье, однако на деле все оказалось наоборот. Он торопливо проглотил завтрак, кивком распрощался с Бирном и едва ли не бегом бросился к дому. Торопливо поприветствовав Кейт и Рут, он сразу направился в библиотеку, где его терпеливо ожидали стол, листок и карандаши, выстроившиеся возле бумаги. Кто-то убрал разбитое стекло и собрал лампу, хотя к ремонту еще не приступали. Этим займется Бирн, подумал Том рассеянно. В конце концов, его собственная работа... Запах аммиака выветрился; ничто не напоминало о случившемся, если не считать разбитого окна. Неужели остальные тоже слыхали это? - подумал он. Неужели тень Джона Дауни прикоснулась вчера не только к нам? Но он уже сидел за столом с карандашом в руке, и чистый лист бумаги манил его ровной поверхностью. Том начал. 30 "Он видит их. Каждый день, каждый час дня. На той стороне лужайки, за нагими деревьями он видит их сплетающихся, словно ползучие растения. С помощью бинокля, который дала ему жена, Дауни разглядывает их, пока Элизабет не исчезает из поля зрения, страстно опираясь на руку Лайтоулера. Их отношения могут быть вполне невинными. Дауни готов допустить это. Когда-то он сам и свел их, даже поощрял эту дружбу. Играй в теннис, сказал он. Тебе нужны упражнения. (Сам пригласил Лайтоулера в поместье, продолжает негромкий голос. Сам накликал эту интригу...) Он вспоминает слова, которые Питер Лайтоулер шепнул ему на ухо. Она в тягости, и в этом все дело. Ребенок Лайтоулера. Будущий наследник поместья, который будет бегать по его коридорам, садам и лесам, как полноправный его хозяин или хозяйка. Ревность одолевает его, доводит до безумия. Как могла она сделать это, как могла Элизабет лечь с этим... мальчишкой, этим щенком? Он ни на мгновение не сомневается в истинности слов Лайтоулера. Погруженный в мрачные раздумья, прикованный к кушетке в библиотеке, слабый как кукла, бесполезный во всем... жуткие мысли размножаются и сплетаются. Неужели она лгала и о том, что была изнасилована в детстве? Быть может, они устроили заговор с целью лишить ее брата наследства? Неужели уже тогда она была лживой и жадной? Нет-нет, возражает часть его души. Только не Элизабет, она не из тех, кто способен на подобные действия. Неужели она алчна и безнравственна? Мглистыми зимними вечерами ум его скитался по злым тропам. Она была с ним близка перед тем, как он едва не умер. И притом знала, что это опасно. Боже милостивый, неужели она понимала, что произойдет? И надеялась на это, желая отделаться от него? Постоянное ее внимание к его здоровью и комфорту, с его точки зрения, свидетельствует лишь о вине. Слабость и переутомление не позволяет ему заметить печали в ее глазах. При этом он только рад, когда она начинает находить причины, чтобы не быть возле него. Он знает, что она делает, и даже с непонятным удовлетворением отмечает всю истинность своих подозрений. Он держит бинокль под рукой и ждет - уже с нетерпением. Когда он поправится и вернется в свое кресло, то можно будет пользоваться всем домом. Тогда он сможет следить за ними из любого окна. Тут уж окажется бесценным лифт, который она установила, это надо признать. Из верхних комнат он будет видеть их - куда бы они ни пошли - всю зиму, пока деревья не спрячут поместье в тени своих листьев. Тогда она не сумеет более скрывать. Дитя станет заметно, ей придется объяснить, и тогда он все узнает. Узнает наверняка. ... Беременность - это как сон, думает Элизабет. Она прижимает пальцы к вздувшейся талии. Тело становится странным и незнакомым, и ты понимаешь, что в нем происходит чудо. Ты думаешь о том, насколько подрос твой будущий сын или дочь. Сформировались ли ручки, открылись ли глазки. Мир вокруг более не имеет значения. Он превратился в бледную страну теней, сделался самым слабым из воспоминаний. Цвета теряют свою яркость, люди не вызывают интереса. Странные пробелы в ее памяти не удивляют. Для нее существенно только это чудо: растущий внутри нее человек. Не первой из женщин Элизабет спасается от трудностей мира в мечтах беременности. Она лишь самым смутным образом представляет, что происходит. Возле нее нет старшей женщины, у которой можно было бы спросить: Мегс гостит у старых друзей в Америке, книги и журналы повествуют о беременности и деторождении только в самых общих формах. Но собственное незнание не смущает ее. Она верит, что все будет в порядке. Вещь совершенно естественная, мир не знает более естественного события. Легкое любопытство преображается в любовь. Не думая о будущем, Элизабет позволяет себе любить нерожденного ребенка всем сердцем. В конце концов у нее никого больше нет. Джон чувствует себя много лучше - физически. Все свои дни он проводит в каталке и разъезжает по всему дому с биноклем на коленях. Следом за Шоу она надеется, что увеличившаяся подвижность прогонит депрессию, но до этого еще не дошло. Она сказала о ребенке, но ничто не переменилось. Он даже особенно не заинтересовался. Джон в библиотеке; разглядывает ружье, прибывшее сегодня утром. Чтобы пугать ворон, утверждает он. Джон устал от этого постоянного мерзкого карканья. Он смотрит на нее, иронически подняв брови. - Ребенок?.. Ну, Элизабет, ты потрудилась. Она не понимает его. - Подумай только, какое это чудо! - говорит она с надеждой. Элизабет присела на стол и листает страницы оказавшейся перед ней книги; заголовок "Искусство стрелка", подзаголовок "Для джентльменов". Или она недостаточно подготовила почву? Неужели она торопит события и сделала все не так - без такта и чувствительности? Она ожидала от него радости, восторгов. - Подумай, что один-единственный раз... боги были очень добры к нам. - Ты в это веришь? - Голос его так резок. - Значит, Бог совершил очередное чудо? Она хмурится. - Но мы ведь и не надеялись на детей? - И какое же имя ты дашь ему? Намереваешься следовать семейным традициям? - Я... я еще не думала. Я думала, что ты будешь так рад... - Бога нет, Лиззи. - Голос его бесстрастен. - Тебе следовало знать это. Нет Бога и нет чудес. А потом он разворачивает свое кресло назад и по паркетному полу направляется к лифту, вновь отступая на верхние этажи поместья." 31 - Вы слышали что-нибудь этой ночью? - спросил Бирн у Рут, стоя возле дорожки. Она остановила свою машину по пути в школу. - Что именно? Помню, кричала сова. Я спала крепко и ничего не слыхала... что вы имеете в виду? - Она ничего не изображала, карие глаза теплились кротким удивлением. - Том считает, что мы видели призрак Джона Дауни. Я слышал шелест колес, чувствовал запах аммиака. В общем, что-то там определенно было. Нам пришлось разбить окно, чтобы выбраться из библиотеки. - Бирн видел, что Рут не слушает, что внимание ее приковано к чему-то еще. - Слишком буйное воображение, в этом беда Тома. - Рут, я тоже все слышал. - Бирн протянул вперед руку, все еще обмотанную окровавленным платком. - Иначе зачем мне потребовалось бы заработать вот это? Рут глядит на руку, и Бирну кажется, что она бледнеет. Однако голос ее остается сдержанным. - Ох, значит, вы хотите съездить в Эппинг? Показать свою руку доктору? - Рут! Послушайте, что я вам говорю! - Я... я не могу, Бирн. Я не могу себе этого позволить. Во всяком случае, сейчас. - Руки ее на рулевом колесе напряглись. - Я поговорю с вами, обещаю. А сейчас я уже опаздываю. Простите. - Она бросает на него торопливый взгляд, и тело выдает ее - напряжением рук, паникой в глазах. Рут наклонилась вперед, включив зажигание. - У меня есть идея. Вместо праздника мы устроим распродажу растений, пригласим владельцев местных питомников, пусть у каждого будет прилавок. Бирн не сдавался. - В Голубом поместье нечисто, Рут! - Вот что, Бирн, вы явно наслушались Саймона. Никаких призраков здесь нет. Мне действительно пора ехать. Пока, до вечера... - Она нажала на педаль, и машина тронулась с места. Бирн, хмурясь, проводил ее взглядом. Какое-то упорное, почти невротическое сопротивление. Она не хотела, чтобы открылось прошлое, и не могла управиться с настоящим. Интересно, когда оно сломится - упрямое отвержение обстоятельств? Когда она поймет простую истину: в этом доме обитает нечисть, взявшая ее вместе с родственниками в заложники? Потом, какую роль здесь исполняет он сам? Почему она с такой непреклонностью настаивала на том, чтобы он остался здесь, почему Алисия захотела воспользоваться его присутствием? Да почему и сам он захотел остаться? Вчера он по собственной воле решил вызволить Тома и сделал это без чьих-либо просьб. Дом что-то значил и для него. Следовательно, и он сам входит в историю поместья. Бирн медленно повернулся и посмотрел вдоль дорожки на поместье, которое выжидало, затаив дыхание. Он нерешительно направился к дому. Стены уходили вверх так высоко, словно собирались рухнуть и похоронить его под своими обломками. В окно был виден Том, писавший за столом в библиотеке. На мгновение Бирн позавидовал столь легкому бегству, обещавшему спасение от реальности. Бирн не мог смаковать предстоящее ему дело. Когда он открыл заднюю дверь, дом охватил его железной хваткой. В кухне так обычно не бывало. Обычно сдавливало только в холле и дальше. Но дверь чуть скрипнула, когда он открыл ее, а солнечный свет, втекавший в окно, казался жестким и тяжелым. Он нашел Саймона в кухне занятым чисткой картошки и произнес без всякой преамбулы: - В этом доме обитает нечисть. Что вы знаете об этом? Саймон остался сидеть спиной к нему. Только перестал возиться с картошкой, наклонился вперед, уронив голову. - Саймон! Отвечайте же! Тот неторопливо повернулся. Кожа его сделалась восковой в этом тяжелом свете, и потрясенный Бирн заметил слезы на щеках Саймона. Но когда он наконец заговорил, голос его был на удивление ровным. - Мне лично известна только Лягушка-брехушка. Другие исчадия ко мне не добираются. - Саймон указал в угол комнаты, на упавшее на пол старое пальто. Только это не было старое пальто. И никакое воображение не могло превратить эту тварь в дворнягу. Там, сверкая красными глазами, сидел огромный пес. Грубая серо-белая шерсть покрывала выпуклые напряженные мышцы. Кончики ушей его были красными, когти запятнаны кровью. Открытую свистящую пасть окаймляли багровые губы. Прямо на глазах Бирна тварь поднялась и, раздувшись так, что стала ему по грудь, потопала к нему через комнату. Бирн невольно отступил назад, спиной толкнув шкаф. Звякнул фарфор, Саймон расхохотался. - Не беспокойтесь, - сказал он. - Она симпатизирует вам. - А откуда вы знаете? - Бирн буквально лишился дыхания. Яростные и безумные красные глаза внимательно разглядывали его. - Вы видите ее и тем не менее живы. Вам оказана _великая_ честь. Как и мне. К тому же вы работаете в саду. - А причем здесь моя работа? Лягушка-брехушка отвернулась от него и, ступая по плиткам, направилась к Саймону. Существо, остановившись возле него, село, преднамеренно придавив лапой ноги Саймона. - За садом следит Листовик. Разве вы не замечали этого? И тем, кого он невзлюбит, приходится плохо... Вы встречали моего отца, не так ли? Этот шрам на его лице оставил Листовик. - И вы не решаетесь выходить из-за него? - Боже мой, наконец хоть кто-то понял! - В словах звучала насмешка, но глаза говорили совсем иное. - Следовало бы отпраздновать, предложить вам выпить, но мои поставщики еще не прибыли. - Расскажите мне о Листовике. - Все это время Бирн разглядывал невероятное создание, сидевшее у ног Саймона. Глаза его были закрыты, оно казалось меньше, не таким грозным. Он перевел взгляд на Саймона, а когда оглянулся, Лягушка-брехушка исчезла. Но память о белой шкуре, багровых кончиках острых зубов и ушей осталась. - _Где же_ она? Куда она девалась? - Здесь, - ответил Саймон спокойно. - Вот тут, или там... Он обвел рукой кухню, и Бирн повсюду видел - нет, ощущал - присутствие пылающих глаз, напряженных мышц и острых терзающих когтей. - Господи! Как вы можете _переносить_ это? - Выпивка помогает и еще то, что вы тоже видите ее. Значит, я не такой безумец, каким меня считают. Выходит, болезнь заразна, раз вы тоже видите ее. - Нет. Она существует на самом деле. И никто из нас не безумен. - Бирн сел у стола. - Рассказывайте. Говорите же. - Вы спросили меня о Листовике. _Забавное создание_. Он живет в зеленых вещах, во всем, что растет. Можно провести руками по зеленой изгороди и ничего не почувствовать, а потом попробовать снова и ощутить, что она живая, обитаемая и сознательно ожидает вас. Вы, должно быть, замечали это - в деревьях, в розах, на грядках капусты. Вы же садовник в конце концов. Какую-то излишнюю живость, реакцию, действие... он любит прикидываться травой или шипастым растением, способным нанести рану. - Но почему никто не видит его? Или они не знают о нем? - Ну, это часть мифологии дома. Женщины _знают_ о его присутствии, как и о Лягушке-брехушке. Но для них Лягушка-брехушка что-то вроде нечистопородного колли. Ну а Листовик... пустяковый и безобидный лесной дух или что-то в этом роде. Они вообще очень редко о них думают, словно их рассудок отказывается признать существование обеих тварей. - Даже Алисия? - Моя дорогая матушка? Да, вы правы. Она здесь лишняя. В ней нет крови Банньеров. Она никогда не видела Лягушку-брехушку или Листовика, но, по-моему, все-таки знает об их существовании. Очевидно, у Элизабет Банньер, бабушки Рут, был воображаемый друг или игрушечная собачка, которую она звала Лягушкой-брехушкой, и девочка считала, что они охраняют сад. А хорошо получается: хранитель сада прямо из ада... - Прекратите, Саймон, это серьезно! - Да, это серьезно настолько, что я готов сделать _все что угодно_, лишь бы убраться отсюда. - Тогда выходите. - Бирн открыл заднюю дверь. - Я отвезу вас в Эппинг. - Вы кое о чем забываете. - Красноречивые руки распахнулись, путь к двери Саймону перекрывала Лягушка-брехушка, полные жизни багровые кончики ушей и зубов просто пылали. Неужели эта тварь все время пыхтела, открыв пасть? Существо шагнуло к нему, раздуваясь, и в ужасе Бирн отступил. Все вокруг было жутко искажено. Тварь плыла, наполняя собой всю комнату. Кухня съежилась, Саймон стал похож на куклу, мебель превратилась в спичечные коробки. Лягушка-брехушка сделалась выше Бирна, огромная голова нависала над ним, горячая кровь капала на его плечи. - Убирайтесь отсюда! - Откуда-то из иных измерений донесся голос Саймона, хрупкий словно тростник. Оцепенение оставило Бирна, и он бежал из кухни. 32 Споткнувшись на террасе, он сделал шаг к саду. _Листовик любит быть травой_, вспомнил Бирн, запрещая себе беззаботно ступить на лужайку. Безопасно ли на террасе? Где вообще можно считать себя в безопасности? Какая причудливая разновидность безумия овладела им, позволяя непринужденно разговаривать с человеком в присутствии создания, чье существование его рассудок даже не мог признать? _Было ли_ оно реальным? Разум его уже не допускал существования этого колосса, чье жаркое животное дыхание только что вырвалось из пасти, нависшей над его головой. Поежившись, Бирн поглядел назад в кухню. Ничего особенного. От двери начинался чистый плиточный пол, в окне виднелась голова Саймона, согнувшегося над картошкой, словно ничего не случилось. Да и _что_, собственно, произошло? Неужели он обезумел, грезил наяву? Тем не менее Бирн знал, что это не сон и не галлюцинация. Руку все еще дергало там, где он порезался стеклом вчера вечером, выбираясь из дома. Бирн не знал, осмелится ли он войти в него еще раз. Дом не хотел его и не нуждался в нем... А это еще что такое? ДомА не живут, у них нет воли. Дом этот не что иное, как обычное сооружение из камня, кирпичей и раствора, мрачный пример эдвардианской напыщенности. С чего это он убеждает себя в том, что дом этот жив и обладает сознанием? Бирн спустился по ступеням с террасы, вышел на лужайку. Сошло. Трава под ногами казалась гладкой, ровной, зеленой, отнюдь не живой в своих растительных глубинах. Листья над его головой едва шевелились. За ними пылало безукоризненно синее небо, раскинувшееся обжигающим пологом. Вдруг рядом с ним оказалась Кейт в милом алом платье, с сумочкой на длинном ремешке. Она шла к нему от ступеней. - Привет, Бирн. - Кейт одарила его улыбкой. - Что с вами, киска язык откусила? Он посмотрел на нее. - Расскажите мне о Лягушке-брехушке. - Имя это становилось испытанием, едва ли не паролем. Что еще могло доказать, что эти люди, так же как и он, не расставались с рассудком? Испытание чесноком, сценка с вампиром и зеркалом? Видит ли Кейт ее? Отмахнется, решил Бирн. Скажет, что мне показалось, что ничего тут нет... - Я опаздываю, - объяснила она радостным голосом. - Я отправляюсь пить кофе к достопочтенному дядюшке, можете сказать им. - Она искоса взглянула на него и подняла подбородок, словно рассчитывая, что он попытается остановить ее. - Встретимся позже, Бирн. И не перерабатывайте. День будет жаркий. Он видел, как она выкатила велосипед из гаража и налегла на педали, направляясь в деревню. Девица раскусила его: частью души своей он и в самом деле хотел крикнуть ей, запретить оставлять поместье. Но как это сделать? Не его дело, не его роль, и незачем вмешиваться. Оставалось косить траву. Бирн топнул, приминая переросшие травины, и, не сходя с места, решил немедленно взяться за лужайку. Физическая работа - в ней-то он и нуждается больше всего. Честный труд на свежем воздухе, где нет странных теней и осложнений. Рут тоже обрадуется: сад приобретет более опрятный вид. Скосив траву, он преобразит облик всего поместья, охватив его аккуратной изумрудной полосой. Даже дом станет выглядеть менее запущенным. Того и гляди - он едва не расхохотался - сойдет за пригородный. Бирн отыскал в гараже древнюю бензиновую косилку. Горючего хватало. После нескольких попыток косилка обрела свою вонючую жизнь. Он выкатил инструмент на луг перед домом, решив начать именно отсюда, - чтобы Рут, возвращаясь домой, увидела его работу, - и приступил к косьбе. _Листовик любит быть травой_, припомнил Бирн снова. А теперь посмотрим - любит ли он, когда его косят. Трава разлеталась из-под ножей зелеными каскадами. Потом приехала Алисия. Она подъехала к поместью и заметила занятого делом Бирна, но не остановилась рядом с ним и даже постаралась не обнаружить этого. Лицо ее показалось одеревеневшим. Она оставила машину перед гаражом и вошла в заднюю дверь. Оказавшись внутри кухни, она мгновение постояла спокойно, словно прислушивалась к тишине дома. Глаза ее обежали уголки комнаты, уделив особое внимание пальто, упавшему на пол. Потом она кивнула и направилась в холл. Алисия вошла прямо в библиотеку, заглянула в дверь. Том, согнувшись над столом, лихорадочно писал. История глубоко увлекла его. Алисия удовлетворенно улыбнулась. Потом она аккуратно прикрыла дверь, и на ее лице сохранилась прежняя сосредоточенность. Она старалась не помешать своему протеже. Именно поэтому она и пришла, ради этого все и затеяла. Дело было в Томе и его книге. И в доме. Она обнаружила своего сына в комнате, где стоял телевизор. Там было темно и тесно, задвинутые шторы закрывали солнечный свет. Алисия наморщила нос, ощутив застоялый запах табака и алкоголя. Перебирая каналы, Саймон горбился в кресле спиной к ней. Алисия молчаливо поглядела на него. Как и Том, он не заметил ее. Не говоря ни слова, она прошла мимо сына к единственному окну и раздвинула занавеси. - Доброе утро, дорогой. Тебе не кажется, что здесь слишком мрачновато? Он опустил пульт и вздохнул. - Иначе экран отсвечивает, и ты прекрасно это знаешь. Хотя смотреть, собственно, нечего. - Тогда ты можешь поговорить со мной. - Алисия села напротив него, окинув комнату острым взглядом. Ни бутылки, ни бокала. Лишь одна из кухонных кружек пристроилась на твидовой ручке кресла Саймона. Выглядел он ужасно, много старше своих лет. Утомленный и унылый, как старый ботинок. Она решила воздержаться от комментариев. - А где Кейт? - спросила Алисия. - По-моему, поехала к старику. - После того, что мы рассказали ей? - Алисия нахмурилась. - А что ты еще ожидала? Ты не помнишь, как поступают в двадцать лет? Или ты сама следовала в этом возрасте советам старших и более умных людей? - ответил он с горечью. - На деле, дорогая матушка, ты просто толкнула Кейт в лапы папаши. Алисия качнула головой. - Она не такая дура. - Но любовник засел безвылазно в библиотеке, а в саду от нее толку немного. Что еще ей остается делать? Смотреть со мной телек? - Есть и худшие занятия. Почему вы не заведете видео? - Рут не одобряет, а сам я не могу съездить. Алисия листала "Рейдио таймс". - По четвертой сегодня "Некоторые любят погорячее". Его темные бездонные глаза сверкнули. - Видел и часто. Но посмотреть всегда стоит, как по-твоему? Она улыбнулась. - О'кей. - И задвинула занавески. Дом охватил их. День тянулся. Бирну - вспотевшему, фут за футом выхаживающему в этом пекле, - он казался бесконечным. Косилка то и дело глохла, и ему приходилось, пожалуй, уж слишком много времени проводить на коленях, сражаясь с грязной машиной, марая маслом одежду и руки. Раненая рука ныла. Короб для травы был слишком мал, и на то, чтобы освободить его, уходило известное время; наконец он решил оставлять траву на лужайке. Пусть ее уберут потом граблями. Он-то здесь долго не пробудет. Хватит. Кого же ты дурачишь? - усмехнулся тихонький голосок, окопавшийся на задворках его ума. Ты начинал с этого, но не собираешься покидать Рут - ни сегодня, ни завтра. (И никогда?) Оставалась проблема прошлого, пронизывавшего жизнь всех обитателей поместья: оно прошивало его собственную память всеми оттенками отчаяния. Тут он почти остановился, повернулся и едва не ушел. Он мог бы оставить косилку посреди лужайки, зайти в коттедж, взять свой пиджак и бумажник... Деньги. Ну что ж, их можно вернуть Питеру Лайтоулеру, завезти в Тейдон-Бойс по пути... Бирн нетерпеливо тряхнул головой. Было слишком жарко, мысли его путались. Ему хотелось холодного пива. Избежать судьбы нельзя никаким способом. Мысль эта все время сновала на задворках его ума: а как насчет твоего собственного прошлого? Как отнестись к тому, что ты бежишь, не смея признать, не смея помнить, что жена твоя - возлюбленная, ненаглядная и беременная - путалась с лучшим другом? Бирну сделалось тошно, шаги его замедлились, он почти останавливался. Перед домом все было закончено, но он не намеревался ограничиваться этим. Он не хотел останавливаться и думать. Намеренно отбросив все мысли, он покатил косилку через террасу к той стороне дома, где за французскими окнами работал Том. Помешает ли ему шум? Бирн пожал плечами, запуская машинку. Тому нетрудно будет попросить его заткнуться. Но молодой человек за открытыми окнами лихорадочно писал, словно от этого зависела деятельность его рассудка. Том не обращал внимания на поднятый косилкой шум, и Бирн направился дальше. Рука ныла. Том выронил карандаш на стол и встал, проведя пальцами по волосам. Он прошелся по библиотеке. Кто-то принес сандвичи и оставил их на столике возле двери, а он даже не заметил этого. Рассеянным движением он взял кусок хлеба и начал жевать. В голове чуть шевелилась боль, где-то за глазами. Наверное, перенапрягся, подумал он, или дело в адском шуме, поднятом косилкой? Тем не менее Том не ощущал раздражения. Против всяких ожиданий Физекерли Бирн понравился ему - даже притом, что он поднял здесь шум. Он ничуть не напоминал того тупицу, которым изобразил его Саймон. Том подметил в нем наблюдательность, терпеливую чувствительность, которой, по его мнению, были наделены только писатели. Писатели... труд сочинителя. Том взял со стола стопку страниц и принялся читать их, расхаживая по библиотеке. С его точки зрения, в истории Голубого поместья зияла дыра, впрочем, особо его не тревожившая. Она ощущалась - эта зияющая пустота на месте одной из центральных фигур. Родерик Банньер. Брат Элизабет и отец Питера Лайтоулера. Что случилось с ним? Где находился он, пока Питер змеем вползал в жизнь Элизабет и Джона Дауни? Все здесь началось с Родерика. Он изнасиловал свою сестру, изнасиловал на озере и Джесси Лайтоулер, тем породив Питера. Он-то и находился в центре всей паутины, однако центр этот скрывался где-то за пределами его поля зрения. Родерик, несомненно, не хотел разрывать контактов со своим сыном. Но как это было? Как общались отец и сын, как это происходило? Том вновь оказался за столом перед аккуратно исписанными страницами. Покоряясь почти бессознательному порыву, пальцы его отыскали карандаш. Конечно, они - Родерик и Питер - писали друг другу. Тоже были писателями. "Дорогой отец, Полагаю, что жизнь на Итаке продолжает развлекать тебя. Безусловно, я в Эссексе не скучаю. Все делается по твоему плану. Доволен ли ты, оживляет ли сознание этого часы твоего отдыха под южным солнцем? Трудами своими я хочу лишь доставить тебе удовольствие. Дело сделано. Пашня засеяна. Напрягаться мне не потребовалось: твоя сестра до сих пор прекрасна. Должен ли я теперь похитить ее и доставить в твой дом на острове? Я часто думаю о том, какой она была тогда. Теперь груди ее налились... зрелая женщина, элегантная и остроумная. Осторожная, чуточку неуверенная, и, конечно, теперь в легком смятении, которое лишь добавляет ей очарования. Коротко остриженные волосы, такая блестящая черная шапка... Может, мне лучше нарисовать ее портрет, если тебе интересно? Дауни не создает никаких проблем, поневоле он занят руинами, оставшимися от его тела. Муравей или муха способны оказать более значительное влияние. Я пометил дом, как ты велел... ... Родерик Банньер опускает письмо, слегка хмурится. Он не одобряет любви своего сына к литературным причудам. Официальная цветистая интонация раздражает его. Но Питер еще очень молод. Он успеет научиться. Стоя у окна простой выбеленной комнаты, он следит за птицей, ныряющей в густоцветное море. Чайка или кто-то еще. Глаза его щурятся на солнце. Питер поработал хорошо, в этом нет сомнения. Он действовал быстро, и это славно. Слишком много времени уже ушло впустую. Портрет Элизабет? На мгновение он позволит своему уму отвлечься на воспоминания о сестре. Она всегда была такой наивной и смешной - при всей невинности. В ней никогда не было хитрости, умения защитить себя. Могла ли зрелость переменить ее? Он сомневается в этом. Есть женщины, которые проживают свою жизнь как во сне, продвигаясь к старости без явной цели или амбиций, к которым не прикасается воля. Безмозглые коровы, особенно доступные для того, кто умеет манипулировать ими и эксплуатировать. К пренебрежению его подмешивается нечто опасное. Теперь он охладел. Он стал бесстрастным, свободным от всяких чувств. Это был долгий процесс, цепь событий началась еще в детстве. Мать забыла его. Она всегда то уставала, то отдыхала, то упражнялась. У нее никогда не хватало на него времени. Еще шестилетним малышом он скитался по улицам Лондона в обществе одной только собаки. Потом пес пропал, и он плакал всю ночь. А отец еще побил его - за шум, за слюнтяйство и за то, что потерял пса. Его отдали в школу, чтобы научить заботиться о себе, и тут родилась сестра. Событие это навсегда осталось в его голове связанным с отвержением и изгнанием. Он всегда ненавидел ее. И тем не менее не мог забыть эту черноволосую девушку, которая поверяла ему свои секреты, называя деревья своими друзьями, и верила в существование придуманного ею пса. Уютные, легкие воспоминания, память о ней никогда не оставят его. Ему не нужны ни рисунки Питера, ни слова, чтобы вспомнить, какой она была. Родерик торопливо добирается до конца письма сына, сминает его и отбрасывает. Снаружи у виллы, невзирая на жару, устроились две женщины, как раз за раскаленными скалами. Их черная одежда выбелена песком и пылью. Они сидят у моря, и едва живая волна лижет их лохмотья. Они с чем-то играют, рвут на части, кровь и перья липнут к их губам. Та птица, которую он только что видел. Родерик вспоминает ее крылья, неуверенные и неуклюжие в горячем восходящем потоке. Они приманили ее к берегу. Эта пара любит играть. Родерик Банньер останавливается на мгновение. А потом звонит в колокольчик на столе. Они мгновенно оказываются рядом... кровь и перья на бледных лицах, подолы мокры. Он скупо улыбается и говорит: - Мы отправляемся домой. Настало наше время. Их охватывает необычное молчание. - Нет, - говорит низкая, та, которая всегда так пристально следит за ним. Ее черные сальные волосы рожками поднимаются по обе стороны лба, в злых глазах нет ничего человеческого. Родерик Банньер не доверяет ей - как и другой. Он подозревает, что обе чего-то хотят от него. - Нет, - повторяет она. - Ты никогда не сможешь вернуться в поместье. Родерик хмурится. - Кто ты, чтобы говорить мне подобные вещи? Я здесь главный! Но на деле он прекрасно понимает суетность своих слов. У него нет истинной власти над этой парой. Они не повинуются ему. Уже не впервые. В этой выбеленной комнате дома на берегу невысокая обращает свои бесцветные глаза к Банньеру. - Нет. Живым ты никогда не вернешься в поместье. - Не говори ерунды! - Когда это мы ошибались? - произносит другая женщина, не знающая ни имени, ни семьи, ни прошлого. Эта странная женщина, в черной одежде, с темными крысиными хвостиками на голове, подступает к Родерику. - Довольно. Мы ждали достаточно долго. Пора платить. - Что ты имеешь в виду? - Он не представляет, о чем она говорит, но плоть его съеживается от страха. - Ты должен стать более... гибким. Во всех отношениях. Женщина делает шаг к Родерику Банньеру, другая заходит за его спину, ее пустые глаза смотрят в никуда. Она улыбается, ее раскрашенный рот перевернулся в насмешке. - Что вы хотите сказать? - шепчет он, отступая, но женщина остается рядом. - Живым ты никогда не вернешься, - повторяет она. - Я не понимаю! - кричит он. - Я не живая, - отвечает женщина, и Родерик осознает правду того, что он всегда отрицал. Эти двое не живы. Они не из плоти и крови в обычном смысле этих слов. Что-то вроде насекомого или птицы... среднее между хитином и пером. Они принадлежат к поместью, они - часть его странной судьбы. Он сжимает кулаки, и она говорит снова. Она? Почему он пользуется этим местоимением? - Я не живая, и теперь тебе пора узнать, кто мы такие на самом деле. Ладонь ее поднимается и перехватывает шею Родерика Банньера. - Тебе пора жить внутри тройки, в рамках схемы. И пока кровь барабанит в его ушах, пока лопаются сосуды в глазах, окрашивая мир кровавыми метками, пока он ощущает, что в мире для него больше нет воздуха, он осознает некую истину. Живым ты никогда не вернешься в Голубое поместье. Мертвым ты можешь попытаться." 33 - Где Кейт? - Рут бурей ворвалась в комнату. Алисия и Саймон уже сидели за чаем. - Ее велосипеда нет в гараже. Где она? Какое-то время все молчали. - Саймон! Скажи мне! - Рут дрожала от гнева, губы ее сделались тонкими. Она хлопнула сумкой по столу, рассыпая бумаги. Саймон ответил: - Рут, возьми себя в руки. Она уехала на весь день к подруге. - Она отправилась к этому человеку. Как могли вы ее _отпустить_? Как вы могли позволить ей? - Чем я мог остановить ее? Что я должен был сделать? Проколоть шины ее велосипеда, лечь поперек дороги, стукнуть по голове и уволочь за волосы в кусты? Ради бога, Рут, она же взрослая! Взрослая! И вправе принимать решения самостоятельно. - В голосе его слышалась скука. - Но не в этом случае. - Рут внезапно опустилась к столу и уткнула голову в руки. Алисия молча следила за ней. А потом поставила у локтя Рут кружку чая. - Не надо. Рут, это на тебя не похоже. Тебя что-нибудь расстроило? - Только моя дочь, завязывающая дружбу с мужчиной, который... который... я презираю его! Как вы могли отпустить ее! - От нас ничего не зависело, - сказал Саймон. - От тебя никогда ничего не зависит. Ты ни за что не отвечаешь и увиливаешь от всего. Словно ты вовсе не понимаешь того, что происходит вокруг. - Да ладно, оставь это, Рут! В чем дело? Он стар, слаб, беспомощен и одинок. - Он отбирает у меня мою дочь! - Это смешно. Ты должна понимать это. - Я знаю лишь то, что вижу! Я вижу, что все вы в заговоре против меня. Вы вступили в сговор, чтобы вернуть этого человека в мой дом, отобрать его у меня... - Рут, ты говоришь безумные вещи; какой-то параноидальный бред, - произнесла Алисия преднамеренно рассудительным тоном. - Сегодня было три телефонных звонка, - сказала Рут снова негромко, и они едва не пропустили эти слова мимо ушей. - На работу? - спросил Саймон. - Неизвестные звонили тебе во время занятий в школе? - Дважды во время уроков и один раз за ленчем. - Моя дорогая! - Алисия села рядом, обняв рукой Рут за плечи. - Как это ужасно, нечего удивляться, что ты расстроена. - Понимаешь, звонил он. Он или его твари. - В голосе Рут слышалась убежденность. Она встала, отстранив Алисию, подошла к раковине и, взяв один из бокалов из сушилки, решительным движением разбила его о плитки пола. - Мне бы хотелось убить его. Мне бы хотелось... - Она умолкла. - Эти твари повсюду сопровождают его, они стоят за всем. Они звонят мне и рассказывают, что он делает с Кейт. Они говорят такие жуткие вещи, которых я потом не могу забыть... - Почему бы тебе просто не бросить трубку? - отозвался Саймон без особого сочувствия. - Зачем слушать такое? Раз это не твои любимые ягнятки, самаритянка, значит, можешь и отключиться. - Я слушаю потому, что хочу узнать, _почему_ он делает это! Чего он хочет, чего добивается? - Ты сама это сказала, - спокойно ответила Алисия. - Он хочет получить дом и выгнать тебя. В этом все дело. - Но я _никогда_ не впущу его, никогда, что бы он ни делал! В дверях в холл послышался звук. Подняв глаза, они увидели Тома, глядевшего на разбитый бокал на полу. В руках его была стопка листов. - Я... простите, я случайно подслушал. - Он прочистил горло. - Я решил прогуляться, подышать воздухом. Я не хочу ужинать. Если вы увидите Физекерли Бирна, не могу ли я вас попросить, чтобы он пришел и забрал меня из библиотеки попозже - часов в десять? После необычайно официальной фразы он чуть запнулся. Все молчали. - Пожалуйста, передайте ему вот это. - Том положил листки на стол. - Я хочу, чтобы он прочитал их. - Он оглядел их лица и, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь, сказал: - Простите. - Проклятая книга! - воскликнула Рут. - Если бы только он больше уделял внимания Кейт. - Безразлично, - отозвалась Алисия. - Это происходит само собой. - Я знаю, чего ты добиваешься. - Рут посмотрела на Алисию с презрением. - Ты хочешь форсировать события, правда? И управлять всеми нами в ходе своей давней свары? Ты прислала сюда Тома, поскольку знала, что он будет писать эту проклятую повесть, а твой бывший муж попытается в очередной раз наложить свои загребущие лапы на мой дом. Словом, за всем этим надо искать тебя, так? - Какую чушь ты порешь, моя дорогая. - Алисия ласково взяла Рут за руку. - Почему бы тебе не прилечь?.. Вот что, прими ванну или душ перед обедом. А мы с Саймоном все приготовим... - Не смей заботиться обо мне, Алисия! _Не смей_ заботиться обо мне! Я не позволю, чтобы ты манипулировала мной! - Растрепанные волосы окружали лицо Рут. Глаза ее пылали яростью. Повернувшись, она вылетела из комнаты. Шаги ее простучали в холле, потом в библиотеке, с певучим звуком упала крышка фортепиано. Эти повторяющиеся, постоянные ноты, а потом ее сильный голос во всей первозданной красе наполнил дом. Внезапной и прожорливою пастью Как пес впилась в меня любовь... - Мне ненавистна эта песня, - сказал Саймон. - Из немногих шедевров Дюпарка я терпеть не могу лишь ее. Рука Алисии дрогнула, останавливая его резким жестом. - Как по-твоему, когда в последний раз пела Рут? - спросила она негромко. - Почему же она поет сейчас, почему именно сейчас? Они глядели друг на друга, песня приближалась к своему загадочному концу. "- Почему ты теперь никогда не заходишь к Джону? Лайтоулер отрывается от наброска в альбоме, они рисовали западный фасад дома, и в библиотеке что-то блеснуло. Бинокль, отметил он. Дауни следит за нами. - По-моему, Джон еще не принимает гостей, - отвечает он кротко. - Ты скорее похож на члена семьи, - говорит Элизабет. - Яне сомневаюсь в том, что он будет рад твоему обществу. Он живет очень уединенно, ты это знаешь. - Разве может мужчина предпочесть твое общество чьему-нибудь другому? - Лайтоулер опускает альбом. Он принял решение. Довольно прятаться в темноте. Следует устроить свое положение в доме, прежде чем Маргарет вернется из США. Пора отделаться от Дауни. Срок Элизабет близок. Глаза его останавливаются на ней ненадолго, и она покоряется их привычным чарам. Пальцем поворачивает к себе ее подбородок. Губы его грубо впиваются в ее рот; остекленевшие глаза Элизабет едва ли что-нибудь замечают. Их разделяет ее раздувшийся живот. Ему все равно. Он находит в этом что-то волнующее. Он разворачивает ее, задирает юбки, а другой рукой спускает верх брюк. Входя в нее, он смотрит поверх склоненной головы на библиотеку, в которой еще поблескивает бинокль. Рот его в восторге растягивается. Закончив, он не дает ей времени привести в порядок одежду или поправить волосы. Он вновь привлекает Элизабет к себе и впивается в ее рот, прикусывая губы, так что проступает кровь, - не выпуская ее из ловушки своего взгляда, удостоверясь, что транс не оставил ее. А потом хватает ее за руку и увлекает через лужайку, через розарий - на террасу к дверям в библиотеку. Распахивая их, врывается в комнату. Книги падают с полок, распахиваются на полу, разбивается фарфор, рассыпаются цветы. Он обнаруживает перед собой ствол ружья. ... - Оставь ее. - Шепот Дауни едва слышен. Он держит винтовку у плеча, Лайтоулер знает, что калека не сумеет долго продержаться в этом положении. Дыхание его и так уже дрожит. Глаза его похожи на черные ямы. - Ну как, понравилось представление? Правда, волнующее зрелище? Лайтоулер каменеет восторгом. Он привлекает Элизабет к себе так, чтобы она стала перед ним, закрывая его от ружья. Подхватывает рукой левую грудь, сжимая ее пальцами. В зеркале за головой Дауни он видит ее пустые глаза и кровь, выступившую на губах... Он никогда не воспользуется ружьем, пока Элизабет в моих руках, думает Лайтоулер. Дауни стреляет. Пуля ударяет в стену слева от головы Лайтоулера, заставив его дернуться в сторону; лишившийся дыхания от удивления, он наполовину прикрыт столом. Отдача откатывает коляску к стене, ствол ружья в руках Дауни опускается. Белый как лист, калека задыхается. Вокруг него рассыпались книги, страницы загнуты и помяты. Не выпуская Элизабет, Лайтоулер увлекает ее за собой. Кто бы подумал, что старик осмелится? - Ты обезумел? - кричит он, повинуясь приливу адреналина, с восторгом обнаружив, что ему предстоит схватка. - Ты собираешься убить свою жену? Своего ребенка? - Это твой ребенок и тобой драная шлюха. - Тоненький голос пронзает уши шипением змеи. Дверь в коридор открыта. Лайтоулер поворачивает голову, встревоженный внезапным движением. Бесконечно более опасная, чем Дауни, более опасная, чем эта женщина, которая со стонами и рыданиями пытается освободиться от его чар, невидимая для Элизабет или Дауни, перед ним появилась Лягушка-брехушка в ее истинном обличьи." Оторвавшись, Том поежился. Она там - сидит у двери, как и должно быть. Он придерживает дыхание, вдруг ощущая, как заныли едва зажившие раны на его спине. Она сидит и следит, как его карандаш выписывает на этих страницах подробность за подробностью - отвратительный неестественный образ, а ум его осиливает сам факт существования этого создания. "Мечется раздвоенный язык, белый мех растет прямо из костей, словно какие-то серо-белые хлопья облаком окружают его. Дикая энергия обитает в глазах этого существа, готового остановить взглядом и лишить подвижности жертву. Мускулы напрягаются, готовые к движению. Она делает шаг в сторону Лайтоулера. Дыхание сочится мерзостью, зубы явно острее бритвы. Огромные когти, обагренные кровью, торчат из широких лап. Уши с алыми кончиками заложены назад, с них на пол и мебель слетают красные капли. Элизабет падает из рук Лайтоулера, ее плач остается где-то вдали. С Дауни можно не считаться; он до сих пор пытается справиться с ружьем. Хранитель вступает глубже в комнату, и Питер пытается взять себя в руки, вспоминая все заученные трюки и фокусы. Теперь это не игра. Он знает, что где-то там Дауни вновь готовится к выстрелу, что Элизабет пришла в чувство и приближается к нему... Ему все равно. Время остановилось. - Убирайся. - Элизабет стоит у стола, и Лайтоулер видит, как ее руки стискивают тяжелое пресс-папье. Возле нее скалится Лягушка-брехушка. Лайтоулер делает шаг в сторону Элизабет - с отчаянным лунатическим риском. Он не считается с Дауни, все еще старающимся поднять ружье. Значение имеет Элизабет. Лишь они опасны друг для друга. Тварь эта - нереальный фантом, явившийся сюда из другого измерения. Дауни стреляет и вновь промахивается, разбивая оконное стекло. Калека оседает в кресле, ружье падает на пол. Даже не глядя, Лайтоулер понимает, что он умер. Он пытается вспомнить все, что выучил, все, что знает. Он пытается сконцентрироваться, вновь завладеть глазами Элизабет, отвлечь ее ум от тяжелого стекла в ее руке, но пол начинает трястись под ногами. У него ничего не получается, он ничего не может понять. Это не Элизабет. Это не она, что-то другое воюет с ним. Пес лишь часть происходящего. Пол уходит из-под него, наклоняясь, двигаясь. Он оскаливается, выставляет руки. Но дом все еще сопротивляется ему. Он скорее ощущает, чем видит, как комната движется вокруг него. Падают книги, разбивается мебель, муж ее мертв, но Элизабет стоит рядом с проклятым псом и повторяет снова и снова: "Убирайся, убирайся! Дом не твой, и никогда не будет твоим". Стеклянное пресс-папье ударяет его в голову позади уха. Новое движение, и пол встает перед ним. Лишившись равновесия, он отчаянно тянется к Элизабет, но ее нет на месте. Голова наполняется ее словами и болью, конечности ослабевают. В гневе, с отчаянием он понимает, что падает, падает все быстрее и быстрее; голова кружится вихрем. Дом вращается вокруг него и изрыгает его в парк. А Элизабет падает на колени возле тела своего мужа и охватывает живот: ей предстоит новое испытание." 34 - Они всегда ненавидели мужчин. - В голосе старика, сидевшего на софе рядом с Кейт, не слышалось пыла. Они разглядывали альбом, полный старых фотографий и памяток. - В женщинах этого дома всегда было что-то самодостаточное, даже неуязвимое. О, конечно, скорбная и прекрасная Розамунда... твоя прапрабабушка, дорогая, создательница дома. Красавица, как и все женщины рода Банньеров. - Он показал на концертную программу, раскрашенную бледно-розовой и светло-зеленой сепией. Fleur jetee, утверждал причудливый почерк. La belle chanteuse [забросанная цветами... прекрасная певица (франц.)] поет снова. - Я не знал ее, и воспоминания моего отца Родерика обнаруживали некоторую неопределенность. Она никогда не жила здесь, сказал он однажды. Розамунда разъезжала по свету, выступала в "Ла Скала", "Гранд-Опера", в нью-йоркском "Метрополитен-Опера". Ее никогда не было дома, когда они жили в Англии. Тогда мой отец и взбесился. - Но ты знал Элизабет, правда? Кейт не впервые расспрашивала Питера Лайтоулера о прошлом. У них были и другие встречи: ленчи, послеполуденный чай, прогулки по лесу - за последний год или около того. Сперва Кейт было просто интересно. Мать и Алисия запрещали ей любые контакты со стариком. Поэтому, достигнув девятнадцати лет, Кейт, естественно, посетила Лайтоулера, оставив праведный путь, чтобы выслушать его вариант истории. Не из простого упрямства. Вокруг было столько тайн. Рут и Алисия всегда отвечали обиняками и изменяли тему или вообще уклонялись от ответа. Кейт сердилась на них, особенно теперь. Она хотела понять, она должна была знать. Но Кейт не была безрассудна или глупа: она пережила не одно мгновение физического страха и нерешительности, поскольку Питер Лайтоулер был жутко стар. Кожа его сделалась ломкой словно бумага, седые волосы поредели. Прикасаясь к его руке или ладони, она ощущала кости под кожей, покрывавшей прежде теплую оболочку из плоти, жира и мышц. Руки его всегда оставались холодными. Глубокая жалость, которую Кейт испытывала к старику, придавала ей уверенности во время их встреч. Не то чтобы она хотела оправдать его; просто ей нужно было знать. Она хотела узнать, что он натворил, чем так ужаснул Рут и Алисию. - Видишь ли, я был в доме, - объяснил Питер Лайтоулер, - когда умер Джон Дауни. Он вбил себе в голову дурацкую мысль о том, что у меня роман с его женой, прекрасной Элизабет. Словом, довел себя до безумия, бедняга. Он попытался застрелить меня, но, к счастью, промахнулся. И в результате расстался с жизнью, а у Элизабет начались преждевременные роды. В ту ночь родилась твоя бабушка Элла. - Так, значит, у тебя была связь с Элизабет? Лайтоулер взял альбом и мягко закрыл его. Старик умолк на мгновение, и она уже подумала, что он собирается солгать. - Я хотел, - сказал он негромко. - Я перепробовал все способы. Я втерся в их жизнь, я играл с ними в бридж и с ней в теннис, говорил о политике с Джоном. Я попытался стать для них близким другом. Я старался, чтобы Элизабет начала поверять мне свои мысли. Я представлял, как ей одиноко. Джон время от времени погружался в черную депрессию, он был ужасно искалечен. В отсутствие Маргарет я даже жил в поместье, чтобы помочь Элизабет. Но на твой вопрос я отвечу отрицательно. У меня не было интриги с Элизабет. Элла Банньер была дочерью Джона Дауни. - А я думала, что он не мог иметь детей! - Кто тебе это сказал? - Бледные глаза настороженно следили за ней. - Алисия говорила... - Алисия. Моя дорогая и единственная жена. - Питер Лайтоулер откинулся на спинку дивана. - Ну вот теперь ты услышала. И чьему слову ты намереваешься верить? Этим все всегда и кончается. Кто из нас говорит правду? Есть ли на это строгий и быстрый ответ? - В наше время существуют тесты, исследования крови, генетический анализ отпечатков пальцев. Питер Лайтоулер пожал плечами. - Но Элла давным-давно умерла. Как и Джон Дауни. Тела их уже распались в земле (или кости могут что-нибудь помнить?), если их не кремировали. - А ты не знаешь этого? - Кейт наклонилась вперед, сомкнув руки. - Меня и близко не подпустили. И на похороны Дауни, и когда умерла Элла. Ни его, ни ее нет ни на одном из местных кладбищ или могильных дворов. Я знаю потому, что искал. Но мне ничего не сказали, никто и никогда не говорил мне об этом. Я всегда был... персоной нон-грата. - Кейт заметила легкую дрожь, охватившую его руки. - Я выясню, - сказала она. - Это надо выяснить, как ты считаешь? - После всех этих лет? - Питер положил свою старую, холодную, покрытую пятнами ладонь на журнал с реликвиями. - Если сумеешь, милая Кейт, если сумеешь. Мне было бы приятно умереть оправданным, но вопрос слишком серьезен, моя дорогая, даже для тебя. Слишком давние корни отягощают всю эту историю, к тому же существует и нечто другое... - Что именно? - Дом. Не следует забывать о самом поместье. - Как я могу это сделать? - спросила она. - Я родилась здесь. - Как и я, - сказал он. - По крайней мере был зачат. Рассказать об этом? - Это неправда! - Распахнув дверь, Кейт встряхнула мать за плечи. - Признайся, что ты была неправа! - Она кричала, лицо ее побледнело, слабый свет, сочившийся из коридора, подчеркивал кости лица. Пальцы ее впивались в плоть Рут. - Что?.. - Ничего не понимая, Рут оттолкнула от себя руки дочери. Транквилизатор, который она приняла, еще притуплял ее реакцию. Саймон повернулся на бок, натягивая покрывало на уши. Опершись на локоть, Рут потянулась к выключателю лампы. - Кейт, где ты _была_? - спросила она, начиная приходить в себя. - Почему так поздно? - Еще не поздно, сейчас только одиннадцать часов. Ты прекрасно знаешь, где я была... и я хочу услышать твой ответ _сейчас же_! - Ради бога, Кейт! Разве нельзя подождать до утра? - Нет, нельзя! Вот что, мама, отвечай! Значит, тебя изнасиловали? И это сделал дядя Питер? А ты хочешь услышать _его_ мнение об этом?! - Какая разница! Он всегда _лжет_, ты должна это знать! - Рут отбросила назад свалившиеся на глаза волосы. - Почему ты так его ненавидишь? Почему ты продолжаешь этот раздор? - Это не я продолжаю, а он! Это он не дает ничего забыть! - Рут выбралась из постели и туманным взглядом отыскивала шлепанцы. Но рядом с ней одеяло прикрывало лицо Саймона, словно его не было здесь. - Скажи мне! - Ничего хорошего ты не услышишь. - Значит, ты считаешь, что он - мой отец? - Жуткий в этом сумраке голос ее разносился в открытую дверь, по коридорам. - Почему ты не хочешь сказать мне? - Иди спать! - вмешался наконец в разговор Саймон, откидывая назад простыни. Он встал с постели, и Кейт отступила на шаг. - И что же ты сейчас делаешь, Кейт Банньер? Чего ты хочешь этим достичь? Или просто хочешь устроить цирковое представление, мерзкую двухгрошовую мелодраму? - Он кричал, стоя в своей смешной полосатой пижаме. Она ответила: - Значит, мы сестра и брат? Скажи тогда мне ты, _дядя_ Саймон, у нас один отец? - Ради всего святого, _оставь_ эту тему, Кейт. - Рут шагнула мимо нее на площадку. - Незачем извлекать на свет эту старую историю. Ты не знаешь, что делаешь. Ты ничего не понимаешь. - Каштановые волосы Рут были взлохмачены. - Не выпить ли нам теперь чаю, раз мы все равно проснулись? Кейт вышла за ней в коридор. Их слова отдавались в провале лестничной клетки, но в доме было тихо. Решительным движением она скользнула вперед, перекрывая матери дорогу к лестнице. - Только одно слово. Одно слово и все. Это пустяк. Скажи мне: Питер Лайтоулер действительно мой отец? Рут оперлась руками на балюстраду, отвернув лицо от дочери, пряча глаза. - Нет, я так не считаю, - произнесла она негромко. - Я бы сказала тебе, если бы только была уверена, но это не так. Там была неразбериха во времени. Кейт повернула ее. - Я не верю тебе! Разве можно _спутать_ такое? Ты же была там! - Это было давно, Кейт. Мы накурились всякой дряни, еще были таблетки, словом, вечеринка. Я напилась... и просто не помню! Кейт смотрела на мать. - Выходит, ты у нас была чем-то вроде шлюхи, так? И сколько же было кандидатов? Сколько мужчин ты можешь еще вспомнить за туманом алкоголя и наркотиков? Ну, если ты так вела себя, незачем настолько уж ненавидеть дядю Питера. - Будь осторожна, Кейт. - Саймон встал теперь между ними. - Ты должна помнить, что моя дорогая мамаша обязана ответить за многое. - Не за столь многое, как твой отец, - ответила Рут все еще негромким голосом. - Что ты хочешь этим сказать, светоч моей любви? - Да погляди на себя самого! - Да? - Словно молния пронзила воздух между ними. Кейт смотрела на них, не замечая, что внизу в коридоре открылась дверь. Тени в центре дома вспорол свет, Физекерли Бирн снизу глянул на них. - Вот что, наша добрая и мудрая самаритянка. Выкладывай все до конца, советчица. Каким еще жутким наследием наградил меня мой отец? - Ну хорошо. Хорошо. Ты сам напросился и знаешь, что я собираюсь сказать. Это все не ново, - ответила Рут голосом неровным и дрожащим. - Ты - пьяница, слабый и никчемный невротик, трус и, к сожалению... - И ты жалеешь меня, так? - Все это вина твоего проклятого отца, - продолжала она. - Это он превратил тебя в пьяницу, бросив тебя вместе с матерью... - Это она выкинула его! - Ей пришлось это сделать! Чтобы выжить! - Ерунда! Ее гордость задевало то, что он находил привлекательными и других женщин. - Ну, уж в этом я не могу тебя обвинить! - Не тебе говорить. Ты нашла себе утешение достаточно быстро. - Что ты имеешь в виду? - Бирна, в конце концов. Я видел вас вместе в саду. Я видел вас близко, так близко... - Ты безумен! Между нами ничего нет! - Не лги мне, Рут, я не дурак. - Ты смешон. Это параноидальный бред. - Шлюха! Ты... - Он не смог договорить и, шагнув вперед, ударил ее. Не сильно - просто отпустил резкую пощечину. Но ковер смялся за ее ногами, и, споткнувшись, она повалилась назад на перила, вдребезги разлетевшиеся под ее плечом. Рут упала. Лететь было недалеко, всего лишь один этаж, но пол холла был сложен из камня. Рут падала головой вперед, белая ночная рубашка трепетала вокруг тела. Кейт закричала. Внизу шагнула из двери фигура... слишком поздно, слишком поздно! Тошнотворный шлепок, треск кости о камень, а потом гаснущий вздох. Дом усилил этот звук, разнося по коридорам, по комнатам, чердакам и подвалам. А потом наступила тишина. Никто не шевелился, никто не смел подумать об этом. Потрясение словно лишило их жизни. Первым рядом с Рут оказался Бирн. Он опустился на колени возле нее, опытные руки его отыскивали пульс на шее. Глаза Рут были закрыты, голова свесилась на пол. Струйка крови вытекла изо рта. Он пригнулся, прослушивая сердцебиение. - Вызовите скорую. Немедленно! Какую-то секунду никто не шевелился. Потом Кейт заторопилась по лестнице, спотыкаясь и скользя на коврах. Задыхаясь от страха, она назвала адрес. Бирн поглядел вверх на Саймона. Бледный, с отвисшей челюстью, он упал на колени, вцепившись в остатки перил. - Рут жива, - сказал Бирн. - Она ударилась головой, по-моему, сломана и ключица, но она жива... Тут дверь в библиотеку открылась; привлеченный общим смятением, в ней появился Том. Ошеломленный, он застыл в дверях, приподняв руки. Бирн сказал ему: - Принести одеяло, лучше стеганое. Но наверх бросилась Кейт, будто это имело какое-то значение. Том занял место у телефона. Он набрал другой номер и что-то негромко проговорил. Закончив, он повернулся к Бирну. Каким-то образом все поняли, что распоряжается здесь Бирн. - Я позвонил Алисии, - объяснил Том. - Она уже едет. Кейт уехала в скорой, Том и Алисия последовали за ней на машине. Перед отъездом они спросили Саймона, не хочет ли он присоединиться к ним, но тот лишь тупо качнул головой. - Я не могу, вы знаете это. - Даже сейчас? - В голосе Тома слышались жестокие нотки. Саймон пропустил их мимо ушей и остановил за руку выходившую из двери Алисию. - Позвони, - сказал он. - Когда вы приедете туда, когда что-нибудь станет ясно... - Да, конечно, - отрывисто ответила Алисия и обняла Кейт за плечи. - Пойдем, дорогая. Нам сюда. 35 Бирн проводил взглядом огни. Саймона не было рядом. Едва скорая отъехала, он отправился прямиком в ночлежную и включил телевизор. Коротко глянув на него, Бирн извлек бренди, который привезла Алисия, и налил Саймону - и себе - по изрядной дозе. Но Саймон даже не прикоснулся к выпивке. Лицо его, освещенное серыми мерцающими отблесками экрана, абсолютно ничего не выражало, взгляд неподвижен. Звук был приглушен, и оркестровое сопровождение эпической индийской пьесы звучало оловянной дешевкой. Опустившись на софу, Бирн посмотрел и эпос, и американскую комедию, которая последовала за ним. Спустя полчаса позвонили из госпиталя. Том сказал, что Рут находится в критическом состоянии, врачи подозревают перелом основания черепа; они ожидали результатов рентгеновского исследования. Телевизор жужжал. Бирн заварил кофе и налил себе еще бренди. Саймон ничего не пил. Потом начался ужастик, за ним последовала другая комедия. Все это время они ждали звонка, но аппарат в кухне молчал. Беспрерывное беспокойство охватывало каждую мысль и стирало ее в пыль. Жива ли она, умрет ли? Бирн тупо уставился в телеэкран. Живи. Живи, не умирай. Мысли грохотали в его ушах, и Бирну казалось, что Саймон должен был слышать их. Он ощущал настоятельную необходимость желать Рут жизни. Если бы этого можно было добиться одной только мыслью, если бы могла помочь молитва... - Не понимаю, зачем все они отправились в госпиталь? - вдруг вспыхнул Саймон. - Зачем там нужен Том... да и все остальные? - Не волнуйтесь, он скоро вернется. - Да, конечно, вы правы. Он вернется. Он или Кейт, или моя мать. В доме должны находиться трое. А мы, если вы не разучились считать, сейчас здесь вдвоем. - Какая разница? - Бирн не имел желания продолжать эту игру. И в это мгновение - весьма кстати - снаружи загудела машина. Входная дверь открылась. Не осознавая, они обнаружили себя в холле. В дверях замер Том, опустив ладонь на ручку двери. Он казался стариком, слишком усталым, чтобы шевельнуться. Все молчали, такси отъехало. Где-то вдали бормотал телевизор. Они все поняли по его лицу - по жестким линиям вокруг рта. - Саймон, негромко сказал Том. - Я должен передать вам, что Рут находится в коме. Мозг поврежден... кровоизлияние. Врачи говорят, что она не поправится. Они ничего не могут сделать. Саймон молчал, лицо его не переменилось. Он повернулся к ним спиной и закрыл за собой дверь ночлежной. Телевизор не умолкал. Рассвет не приходил. Тьма окутала Голубое поместье. Дом совсем притих, темнота, угнездившаяся в сердцевине его, всасывала свет. Наверху, возле комнаты, которую Рут делила с Саймоном, тварь царапала доски пола, кружила и кружила, словно пытаясь улечься. Время от времени она поднимала голову, и негромкий вой проносился по длинному коридору. Но никто не мог услышать ее, никто не мог увидеть безумное отчаяние в красных глазах. Внизу стены отяжелели. Все эти книги, все старые повествования как бы вминали стены внутрь себя, стремясь обрушиться и раздавить троих мужчин. Они пойманы здесь и понимали, что неотвратимая смерть топором висит над их шеями. Трепет пробежал по деревьям парка. Волна пробежала от сада к лесу, на опушке которого неожиданно запищала лесная мелочь, и птицы вдруг взлетели во тьму, отбросив ветви деревьев, чтобы начать свое расширяющее кружение. Все кружило и плясало вокруг. Неслись машины по кольцу дорог, искрились огни фар в своем бесконечном потоке. Вращалась Земля - крошечная точка в кружащем вихре спиральной галактики. На севере мерцало, искрилось звездное кольцо. Но в Голубом поместье, в сердце всего, ничто не переменилось. Наверное, прошли часы, прежде чем кто-то пошевелился. Бирн побрел через холл из кухни, не в силах скрыть свое горе. Он открыл дверь ночлежной, поглядел на Саймона, стоявшего там между кресел спиной к окну. Он отодвинул занавеси. Небо уже светлело. Снаружи скоро начнется день. Силуэт Саймона вычерчивался на сером окне, сутулые плечи его горбились. Саймон не шевельнулся - только заморгал от внезапного света. Бирн сказал: - Я был свидетелем. Вы не виновны в случившемся. - Невиновных на свете нет. - Пустые слова, мелодраматические. Он уставился глазами на Бирна. - Вы тоже виноваты. Вы любили ее, разве не так? - Лишенный выразительности, его голос был едва ли не академическим и сухим. Бирн не мог найти слов. Шагнув вперед к стоящему перед ним мужчине, он повторил: - В случившемся не было вашей вины. - И положил руку на плечо Саймона. Тот чуть вздрогнул. Бирн ощутил под пижамой его кости - хрупкие, как стекло. - Грехи отца да отметятся... - Саймон обратил свой взор на Бирна. - Почему вы не оказались на месте? Это же ваша роль, или вы не поняли? Садовник всегда все исправляет. Почему же вы _не спасли ее_? Где вы были и почему не сумели выполнить свою работу? - Поток слов убыстрялся. - И куда запропастилась Лягушка-брехушка, почему она не оказалась рядом, почему не выполнила свою работу? - Саймон уже кричал. - Боже, куда подевались все эти проклятые хранители... Листовик, тварь, садовник, и никто - ни один из вас - не смог предотвратить несчастье. Бирн стоял, не зная, что делать. Он видел, что Саймон дрожит. За открытой дверью Том недвижно сидел за кухонным столом. Время идет быстро. Каким-то образом его следовало заполнить делами и словами. - Вы замерзли, - сказал Бирн. - Ступайте одеваться. Я заварю чай. - Все они явно замерзли, воздух в поместье сделался ледяным. Снаружи солнце уже сжигало росу. Позже на кухне, за следующим чайником, Саймон и Том завели разговор. Бирн же обнаружил, что не в силах оставаться на месте. Он вышел в холл и бесцельно слонялся там от книги к журналу, подбирая их и возвращая на место. Он видел, как Саймон делает то же самое: бродит по безжалостному дому. Косые ранние лучи осветили вымытый кухонный стол, заставленный кружками и стаканами. Никто не спал (чему удивляться?), но Том уже зевал. Саймон отодвинул кресло назад, согревая руки о наполовину наполненную кружку. - Итак, теперь мы здесь. Нас трое. Порядок не нарушен. - В голосе слышалось возбуждение, даже безрассудство. - Дом бдит? Вы это хотите сказать? - устало отозвался Том. - Нас здесь столько, сколько нужно дому. Вы должны были заметить это: вы у нас наблюдатель, историк. - Я не понимаю вас. - Подумайте, в этом доме живут лишь трое людей. Вас выставили отсюда через три ночи, правда? - Тяжелые веки прикрывали глаза, обращенные к молодому человеку. - Это случилось потому, что вы стали четвертым. Здесь не нужно четверых. Дом этого не любит. Ему нравится, когда здесь трое: мать, отец и дитя, или мать, сын и кузина, или женщина, муж и любовник. - Внезапно дрогнув, голос его умолк. А потом послышалось негромкое: - Ну, вы знаете, как это происходит. Боже, как я ненавижу это место. Как я ненавижу все эти правила. - Здесь всегда было так? - Том обнаружил, что ищет листок бумаги и карандаш, чтобы записать слова. Раз он не может уснуть, следует воспользоваться ситуацией. Материал этот пригодится для книги. Он осадил себя, ругая за подобные мысли, за жуткий эгоизм: ведь Рут сейчас в больнице и умирает. Но Кейт вместе с Алисией отправилась в отель, и повесть звала Тома. Он нуждался в ней или в некотором откровении. Повесть объясняла причины его пребывания в поместье, придавала ценность самому его существованию. Саймон, похоже, ничего не заметил. Если Том хотел писать, он хотел выговориться. Взяв бокал с бренди, Саймон отпил добрую треть его. - О'кей. Значит, нам нужно каким-то образом скоротать эти часы. Это самое худшее в смерти. В неотвратимой смерти. Надо дождаться ее прихода. А потом привыкнуть к ней, Боже милосердный. Потом... всегда наступает это "потом". На него уходят годы. Так мне сказали (в действительности это сделала Рут) в те далекие дни, когда мы еще любили болтать. Эти бедные ублюдки, которые ей звонят, очень горюют. А не кажется ли вам, мой новорожденный писатель, что горевать - это почти все равно что любить? Правда, схожие чувства? Мучает бессонница, не хочется есть, все вокруг не так и не на месте. И как медленно тянется время! Саймон остановился, взгляд его мельком пробежал по лицу Тома. - Ну что ж, все знают об этом, так? А потому давайте подыщем нейтральную тему, сухую и академическую. Не провести ли урок истории, чтобы заполнить некоторые пробелы? У вас есть чем писать? - Он покопался среди груды газет сбоку от себя. - Вот возьмите. И протянул ему перо и блокнот, в котором Рут иногда записывала перечень покупок. Рука его дрожала. - Готовы? Будем считать, что вы интервьюер, а я знаменитость... "Мистер Лайтоулер, когда вы впервые осознали, что этот дом отнюдь не относится к ординарным сооружениям?" Это вы говорите. А я отвечаю: "Я просто люблю этот дом, ребенком я обожал приезжать сюда и хочу остаться здесь навсегда". - Крайняя искусственность покинула голос. - А теперь, похоже, так и будет. - Саймон умолк, основательно приложившись к бренди. - Не хотите ли? Помогает при шоке, так говорят... По-моему, это началось, когда я вернулся сюда в 60-х годах. В Оксфорде я вел себя плохо. Виновата была Рут, хотя говорить об этом в нынешнем положении бестактно; такие вещи не рассказывают в милых семейных беседах. Тогда она не хотела связываться со мной. Сказала, что слишком молода, словом, что-то в этом роде. И с меня уже было довольно. Потом... Девушка, которую я знал в университете, забеременела... - Он нахмурился. - Рут это тоже не понравилось. Я думал, что Лора избавилась от ребенка. Мама сказала, что она так и поступила, но, возможно, случилось иначе... Она не хотела брать от меня денег. В общем, одни неприятности в Оксфорде и неудача в любви. Потом я сочувствовал оставленной мной Лоре. Он посмотрел на Тома. - Мне было только двадцать. Немногим старше, чем сейчас Кейт. Я хотел академического успеха и Рут. Но она не желала меня, и эта девушка заполнила пробел. - Так, значит, ее звали Лора? Ничего не замечая, Саймон пожал плечами. - Да, это была жуткая ошибка, первая в долгом-долгом ряду. Черная дыра на совести, повод не спать по ночам. Пятно на карме, если хотите. По-моему, я расплачиваюсь за нее до сих пор. Впрочем, не только занес... - А где вы познакомились с ней? - Не помню. В Оксфорде, но неважно... во всяком случае, я вернулся сюда в поместье. Здесь был папаша. - Он взял бокал и пригубил бренди. - Великий негодяй Питер Лайтоулер. Он перебрался сюда в деревню, в Красный дом, и я был рад его обществу, был рад какой-то... защите. - Защите? - Но ум Тома был обращен к другому. Он мчался по совсем неожиданной тропе. Шариковая ручка выпала из его рук. Он прекратил писать. - Этот _дом_! - прошипел Саймон. - Этот проклятый, запятнанный кровью дом! Он напоминает бифштекс... Красный, сырой, кровоточащий. Смешанный из событий, не пропеченных как надо... _не годный_, не подготовленный. С этой Лягушкой-брехушкой, Листовиком и странными колесами, шелестящими по ночам, - о, вы их тоже слыхали? Наверное, в третью же ночь. Дом выкатил всю артиллерию. - Саймон помедлил. - Какие же выводы, Том, сделает из этого ваша юная головушка? Том игнорировал выпад. Даже не заметив его, он настойчиво спросил: - А вы помните фамилию Лоры? - Разве это существенно? Что она может вам дать? - Что-то в голосе Тома зацепило его. - Что вы _хотите сказать_? - Вы помните фамилию Лоры? - криком ответил он. - Джеффри, но зачем она вам? - О Боже! Я не могу... - Он умолк, смахнув волосы со лба, и сказал: - Меня зовут Том Джеффри Крэбтри. Мою мать звали Лора Джеффри, прежде чем она переменила фамилию. Я никогда не знал своего отца. - Слова торопливо сыпались друг за другом, слишком громкие, невероятные. Мгновение они глядели друг на друга, слушая, как Бирн расхаживает в холле. - Теперь ты знаешь, - сказал Саймон. Слова упали в тишину. - Этого не может быть! Это совпадение, шансы... - Какие шансы? - Губы Саймона искривляла пародия на улыбку, насмешка над иронией. - Никаких совпадений, никаких как и что. Вспомни, как ты познакомился с Кейт, как ты оказался здесь. - Алисия... Господи, она твоя _мать_! - Да, моя удивительная мамаша. Она была так _добра_, так помогла мне, когда я рассказал, что связался с этой девушкой, и мы попали в передрягу. Она обещала все уладить. - А что, - близкий к истерике, Том почти хохотал, - она так и сделала! В дверях кухни появился Бирн, привлеченный их голосами. - Похоже, - проговорил Саймон медленно, - что мы с Томом родственники. Пока они объясняли, Бирн подумал, что эта мерзкая шутка приобретает какой-то мюзик-холльный поворот. Так кто же этот мужчина, с которым я видел тебя прошлой ночью? Это не мужчина, это мой отец... - Теперь ты знаешь, - сказал Саймон Тому. - Теперь ты знаешь, на что это похоже. - На губах его заиграла улыбка, которой глаза не вторили. - Ты унаследовал фамильного беса. Но есть одно утешение. Дом тебе не достанется, скоро он будет принадлежать Кейт. Голубое поместье никогда не было моим, не станет оно и твоим. А значит, нечего беспокоиться. Голос его умолк. Дом все еще ждал. 36 Вскоре после того Физекерли Бирн оставил дом, сказав, что ему нужно сходить в коттедж умыться и переодеться. На деле он просто хотел убраться из дома. Насыщенная клаустрофобией истерическая повесть со всеми перепутанными взаимоотношениями мало что говорила ему. И его не слишком волновало, следует ли считать негодяем Питера Лайтоулера или нет. Пустяк в сравнении с проблемой, стоявшей перед ним. Рут. Случившееся ярко напомнило ему смерть Кристен. Застигнутой под перекрестным огнем - как и Рут. Под перекрестным огнем непонимания и смятения. Бомба в Мидлхеме предназначалась ему самому, но здесь ее заменили слова. Рут приближалась к смерти - из-за всех этих россказней, лжи и тянущихся из прошлого обвинений. Он представил себе стопку исписанных Томом листов, уставленную книгами библиотеку. И ущерб, который наносят слова. Коттедж расплющился у ворот подобно изъеденной проказой жабе. Бирн не хотел заходить внутрь. Он мог бы направиться по дороге до А11. Можно взять и лесом, чтобы выйти на дорогу возле Вудфорда... Эппингский лес кончался на границе Лондона, возле Ист-Энда - вот и дорога к городу. Можно дойти пешком, если он не попросит, чтобы его подвезли. И оставить за своей спиной этот дом - со всеми событиями его истории и следствиями из них. Он миновал коттедж. Рут умирает. Следует ли ему побыть возле нее? Посидеть рядом с ней эти последние несколько часов, какими бы долгими они не оказались? Бирн знал, что такое больница. Он вспомнил, как сидел возле обожженного тела Кристен, пока врачи сражались за ее жизнь. Он вспомнил, как смотрел на ее ногу, выставившуюся из-под серебристого одеяла, и думал, что это не она. Что эта нога не имеет никакого отношения к женщине, которую он любил. Ее больше нет в этом обгорелом теле. Вся ее сущность находится где-то в другом месте. И он сидел в зале возле реанимации, листая журналы. Напротив него молодой человек читал Пруста, ожидая смерти подружки. Произошло крушение поезда, надеялись, что она выживет, но, увы... Бирн просидел так, ожидая, две недели. И ни разу не подумал, что лежавшее там тело - в повязках, трубках и лентах - имеет какое-нибудь отношение к его жене Кристен. Смерть приходит раньше, чем перестает дышать тело, раньше, чем мозг прекращает свою электрическую активность. Его Кристен умерла, когда взорвалась машина. Рут умерла, когда головой ударилась об пол. Он не хотел ожидать конца - окончательного и официального расставания души и тела. Теперь во всем этом мире не было даже малейшей причины, способной задержать его в поместье. Скоро сюда приедет полиция; она займется расследованием, начнет выяснять причины смерти Рут. Он знал, что должен остаться и дать показания, но сейчас об этом не могло быть и речи. Описание его внешности известно и военной и гражданской полиции. Начнутся сомнения. Конечно, подозрительная картина: дезертир Физекерли Бирн объявился на сцене другого убийства. Однако он не был единственным свидетелем, Кейт тоже видела, как все произошло. Он может и не потребоваться. Он вновь прокручивал случившееся в уме... ссору наверху лестницы. Смявшийся ковер, падение, гнилые перила, сломавшиеся под весом упавшей... ...Рут, которая теперь ждет смерти. И мертвая тишина в доме, углы, стягивающиеся вокруг них. Он ненавидел Голубое поместье, ненавидел его за то, что дом этот потребовал всю жизненную энергию Рут, сломал и забрал даже ее жизнь. Поместье требовало слишком многого. Оно заходило слишком далеко. Вдали он слышал дорогу. По ней уже устремился поток автомобилей. Летом рассвет приходит рано, но те, кому надо в Лондон, всегда стремятся опередить основную волну. По мере приближения дня поток будет усиливаться, отчаянно и тщетно стремясь попасть в город до затора. Там существовал другой мир, другой набор приоритетов. По-прежнему ли они нужны ему? Том и Саймон ожидают его возвращения. Проскользнула мысль сквозь переплетенный клубок смятения и горя. Да, горя! Он уже начал влюбляться в Рут. Он мог бы... Нелепые мысли. Прежде, а тем более теперь. Рут жила с Саймоном и была обвенчана с поместьем. И тут, на ходу, он вспомнил вырвавшиеся у Саймона слова: "_Почему вы не оказались на месте? Это же ваша роль, или вы не поняли? Садовник всегда все исправляет. Почему же вы не спасли ее? Где вы были и почему не сумели выполнить свою работу?_" Слова эти громко звучали в его памяти. Моя роль? Моя работа? Что хотел этим сказать Саймон? Бирн знал, что дом полон оживших ужасов, он знал, что внутри его орудует такое, чего он решительно не понимает. Его выставило из дома создание, просто не способное существовать. Саймон понимал это, он провел здесь заложником много месяцев. Случившееся с Рут каким-то образом было связано с историей поместья, и Саймон считал, что он, Бирн, должен был каким-то образом спасти ее. Это было нечестно, Бирн знал, что это нечестно. Но эта мысль витала в воздухе вокруг него, проникала в его разум. Бирн не мог уйти из поместья. Хотя бы потому, что Саймон увидит в этом бегство, уклонение от ответственности. И - как ни странно - ему было важно, что подумает Саймон. Не вызвано ли это чувством вины, потому что они с Рут успели настолько сблизиться? Независимо от причин, Бирн не хотел сейчас бросать Саймона Лайтоулера на растерзание Голубому поместью. Пусть даже ради этого ему придется вернуться туда - под его крышу. Придется пережить все до конца, понять, действительно ли он не выполнил свое предназначение. Потом, Рут еще жива. Бирн проглотил комок. Возвратиться в поместье, жить в его стенах. Саймон и Том уже в доме, но их всего двое. Выбора нет, придется вернуться: им необходим третий. Он повернул обратно. Под ранним утренним светом дом казался мирным, как было всегда. Солнечный свет падал на водянистые черепицы, превращал их в серебро и голубизну, проглядывавшую сквозь прорехи в зеленой листве. Было еще рано, и свет не мог коснуться окон... вблизи они показались ему глубокими жерлами, уходящими в прошлое. Фантазия. Но теперь он знал, что тайны поместья скрывались в его прошлом. Бирн решил прочитать книгу Тома. Потом придется расспросить Саймона и расположить события в перспективе. Шаги его замедлились. Бирн вспомнил свое появление здесь и жуткое трио. Он смотрел на дом, но фокус сместился. Они ждали его. Обогнув угол коттеджа и выходя на дорожку, он увидел всех троих: обеих женщин в черном и этого мужчину, столь похожего на Питера Лайтоулера. На мгновение понимание его углубилось и расширилось. Мужчина, стоявший в середине, и _был_ Питером Лайтоулером. Бирн видел, как они слились на гребне в лесу. Черный Лайтоулер, темная половина Саймона, его злой гений и вдохновитель. В тот же момент он понял, что видит перед собой не живых. Мужчина не умирал. Это представление устроили, чтобы обманом отпугнуть его от поместья. Они стояли на дорожке, перекрывая путь. Бирн ощущал вонь старых духов и пота. Инстинктивно наморщив нос, он отвернулся, не желая смотреть на них. Незачем обращать внимание на новое представление, каким бы оно ни оказалось. Он шел прямо к поместью, и они расступились, пропуская его. Уголком глаза Бирн заметил, как они поклонились ему с иронической любезностью. Вонь от тел наполняла летний воздух. Его приглашали домой, в поместье, к которому он теперь принадлежал. Ему не понравилась эта идея... чувство сродства. Бирн не хотел подчиняться ему. Но в доме его ждали Саймон и Том. После смерти жены он погрузился во мрак. Бирн не намеревался более разрешать себе эту слабость. Бирн обернулся уже у двери, ведущей на кухню. Он не знал, что заставило его повернуться: не было ни звука, ни шороха. Он даже не подозревал, что за его спиной происходит нечто необычное. Позади него лес сомкнулся. Глухой подлесок выползал на дорожку, продвигался по лужайке, охватывая террасу. Там, где он только что шел, уже стояли папоротники, на месте клумб поднимались деревья, под высокими буками низкорослая ольха жалась к ольхе, падуб к падубу. Плющ и дикий виноград оплетали объемистые стволы. Белые и черные шипы сплетались в непроходимый барьер. Лес густел перед застывшим в изумлении Бирном. Ничто, казалось, не шевелилось, лианы и ползучие растения не крались в траве, тем не менее стена деревьев становилась более плотной, более заплетенной листвой и ветвями. Она приближалась. _Листовик_, пронеслось в голове Бирна. Листовик окружает дом, замыкая его перед последней битвой. Он открыл дверь. - А вот и вы. - Саймон стоял у раковины, наполняя чайник. - Я было решил приготовить завтрак, но у нас почти ничего нет. Будете кофе или предпочтете чай? Выглядел он ужасно. Бирн рассчитывал увидеть его таким, но спокойный тон Саймона потряс его. - Пусть будет кофе, - сказал он, осторожно пододвигая кресло. Лягушки-брехушки не было видно. - Что слышно из госпиталя? - Никаких перемен. Вам сахара или молока? - Похоже, Саймон не хотел разговаривать о Рут, словно Бирн не вправе был вспомнить о случившемся. Бирн не знал, как принять эту новость. Можно было ожидать худшего, много худшего. Но жуткая тяжесть не исчезала. Он подумал о другом. - А вы позвонили ей на работу, предупредили их? - Это сделаете вы. - Саймон пододвинул ему телефонную книгу. Пока чайник закипал, Бирн позвонил в школу. Потом спросил: - Где Том? - А где он может быть? Мы здесь, и можно не беспокоиться - каждый на своем месте. Том сидит в библиотеке, как ему и положено. - Он указал на манускрипт, лежащий на столе перед Бирном. - Так что ищите его там. Почему же вы не прочли рукопись? Он сказал, что вы собирались. Взяв листки, Бирн пролистал их. Страницы, полные чувств и драмы. Он замечал слова: _прикосновение, дом, озеро_... Сделав над собой усилие, он попытался читать, отчасти рассчитывая, что вот-вот войдет Рут, утомленная работой в саду, и откинет такую милую каштановую прядку, свалившуюся на лоб... Он опустил бумагу. - А вы не находили в рукописи что-нибудь неожиданное для себя? - Неожиданное? - Саймон запустил пальцы в волосы, поднимая их. Лихорадочный и слегка отчаянный жест. - Неожиданное? Что вы... _все_, даже говорить смешно! - Почему же вы тогда так расстроены? Или Том что-нибудь не так понял? - Ах, дерьмо. - Трудная пауза. - Начнем лучше с вас. Или вам всегда все рассказывают? И за прожитую жизнь вы успели привыкнуть к тому, что все открывают струны своего сердца для вашего обозрения? Выходит, у нас вы нечто вроде гуру - целителя и советника? Вы действительно хотите знать? - Саймон продолжил прежде, чем Бирн успел ответить. - Я... расстроен, как вы сказали, поскольку не думаю, чтобы Том ошибался. Наверное, все так и было, и он прав во всем. - Рука, наливавшая воду в три стоявшие на столе кружки, отчаянно тряслась. - Мой отец... мой отец - чудовище, как утверждает его книга. Кошмарный обманщик, гипнотизер, наделенный ужасной злой силой. Черный маг, если угодно. - Согласен, - трезво произнес Бирн. - Ну, прочтите, увидите. Я взялся за книгу после рассвета. А это я отнесу Тому. - Саймон направился к двери в холл. - Только, Бирн, не надо подниматься наверх, ладно? - Почему? - Впрочем, он не знал, зачем это может ему понадобиться. - Это выходит за рамки. - Кто говорит так? - Дом. И Лягушка-брехушка. Она наверху. И не хочет никого видеть. - Хорошо, - ответил Бирн ровным голосом. - Понимаю. - Возможно, и так... - С затихающим на ходу бормотанием Саймон оставил кухню. Он прочитал все целиком; бредовую последовательность наваждений и одержимости, откровенно говоря, невозможно было принять. Но в доме, где резвилась на свободе Лягушка-брехушка, где по ночам раздавался шорох колес, нормальный ход событий не мог существовать. Бирн вполне готов был признать, что Питер Лайтоулер и его отец являлись чудовищами - черными магами, как сказал Саймон. На чтение повести Тома, должно быть, ушло больше времени, чем предполагал Бирн. Свет в окнах померк, и последние несколько страниц он дочитывал щурясь. А ведь стояла середина лета, и до темноты было еще далеко... Встав, Бирн поглядел в окно. Листва уже затянула его. Живая изгородь покрыла террасу и тянулась в дом. Он не мог выйти. Преграда листьев чуточку подалась и шипастая ветвь хлестнула из двери, зацепив его за руку. Пригнувшись, Бирн захлопнул дверь и заложил ее. А потом направился из кухни в коридор. Там царил зеленый подводный свет. Мебель пряталась в густом тумане. Переднюю дверь тоже закрыли. В доме было душно, не хватало воздуха. Он закричал: - Саймон! Том! Где вы? Ответа не было. Дом поймал его слова и оставил при себе. Они не произвели нужного эффекта, ответа Бирн не получил. На какое-то мгновение он даже запаниковал, представив их удушенными, удавленными в одном из пустых коридоров... А потом вспомнил про библиотеку. Конечно же, они там. Бирн обошел стол, темневший посреди погрузившегося в зеленые сумерки холла, и толкнулся в дверь. Комната была наполнена ясным светом. Саймон и Том, стоя спиной к нему, смотрели в сад. - Вы не слышали, как я зову... - И тут Саймон отчаянно взмахнул рукой, призывая его к молчанию. Бирн не стал оглядываться. Саймон и Том стояли около стола перед настежь распахнутыми окнами. Из них шел дневной свет. Здесь солнцу не мешали деревья. Изгородь отступила, образовывая широкую дорогу через земли поместья. По ней, ступая по скошенной траве, к ним приближался человек. Старик, Питер Лайтоулер. Он шел спокойно и уверенно, словно поместье уже принадлежало ему. За ним летела огромная черная птица. - Не впускайте его! - В памяти Бирна возникла сцена: молодой Питер Лайтоулер стоит в этой самой комнате, перед ружьем Джона Дауни. - Закройте двери, пусть он останется снаружи! - сказал он настоятельно. И Том шевельнулся. Он закрыл окна и подвинул тяжелый письменный стол. Саймон оставался на месте, на бледном лице его застыло страдание. - Ну же, шевелитесь! - Бирн отодвинул его в сторону. - Зачем? Это _его_ дом... - Голос был полон муки. - Пока еще это дом Рут. И более ничей. Она не хотела, чтобы он бывал здесь. И мы должны его выгнать. - Вы ошибаетесь. Можно считать, что теперь дом принадлежит Кейт, а она _симпатизирует_ старику и даже пригласила его. - Откуда вы знаете? - Я сам и передал ему. - Лицо Саймона было покрыто слезами. - Он мой отец. И все это ложь, Том не знает правды. Том повернулся лицом к нему. - Я так не считаю, - возразил он негромко. - В любом случае я не могу... пойти на это. Питер Лайтоулер добрался до террасы. Тут Том внезапно взорвался. - Что мы намереваемся _делать_? - В словах звучала неуверенность. - Перед нами всего лишь человек, - холодно сказал Бирн. - Старый человек, но из плоти и крови, как и вы сами. - _В самом ли деле_? И Бирн не сумел ответить, он просто не мог открыть рот. Питер Лайтоулер оказался уже по другую сторону французских дверей. - Убирайтесь! Вы не смеете войти! - завопил Том. Хрупкий, как лед, голос прорезал воздух сквозь разбитое стекло. - Как вам известно, меня пригласили. А приглашения всегда следует принимать. Тень, летевшая позади него, тяжелая крылатая тварь, хрипло каркнула. Она летела к стеклянным дверям. Блеснув глазами, приоткрыв клюв, птица бросилась на окно. Стекло не было вставлено. Хрупкий барьер взорвался. Силой своего удара ворона заставила стол отодвинуться внутрь комнаты. Тумба ударила Тома по ногам, и юноша повалился спиной на стенку с книгами. Они посыпались вниз, открываясь, заминая страницы, ломая переплеты. Стекла и перья носились в воздухе, ударяя по коже, одежде и поверхностям. - С тобой все в порядке? - Отодвинув стол с дороги, Бирн попытался поднять Тома на ноги. Но с ногой его что-то случилось. Не сумев устоять, Том вновь опустился на пол. Бирн увидел, как рука Лайтоулера змеей скользнула в открытое окно и повернула ключ в двери. В библиотеку немедленно вбежал огромный черный жук и, дергаясь, принялся пробираться по замусоренному полу. Над ним летела ворона; столкновение с дверью явно не причинило ей вреда. Лицо Тома сделалось пепельным. - Господи, выгоните ее отсюда, выгоните ее совсем... Питер Лайтоулер поглядел на него. - Ты знаешь, что это ложь, не так ли? - произнес он негромко, голосом сухим и бесстрастным. Прекрасный бледно-серый элегантный костюм его ничем не напоминал о том, что его владелец только что силой пробился в Голубое поместье. - Что вы хотите сказать? - Том держался за лодыжку, он пытался развязать шнурки. - Все ложь: и то, что сказала тебе Алисия, и то, что ты написал. В этом нет даже капли правды. Ни одного предложения, ни одной идеи. - Он наклонился к своему внуку. - Том, убирайся отсюда, тебе нужно оставить поместье. Ступай в тихое место, где ты сумеешь спокойно подумать и постепенно со всем примириться. И с тем, что ты способен принять, и с тем, что не способен. - Докажи это! - Позволь мне кое-что сказать тебе. Позволь мне объяснить... - Нет! - теперь кричал Саймон. - Рут умирает! Все объяснения запоздали. Она упала через перила и ударилась головой. Мы поссорились, мы опять взялись за эту тему, пытаясь объяснить, пытаясь понять... - Слушай. - Питер Лайтоулер едва глянул на своего сына. - Мне жаль Рут. Я никогда не хотел причинять ей плохого. Я всегда вешал трубку, когда она отвечала, потому что знал, как мои звонки расстраивают ее. Но разве ты не знаешь? Неужели ты не понял, что это задом? - Он посмотрел на Тома, ожидая ответа. - Это дом Рут! И Кейт! И Элизабет! И Эллы... - Голос Тома внезапно сделался неуверенным. Этот старик не был чудовищем, злым насильником и чародеем. Под ярким летним светом Том мог разглядеть каждую морщинку на его лице. И он видел теперь перед собой лишь исстрадавшегося старца... Руки Питера Лайтоулера тряслись, тряслись от возраста, страха или чего-то еще, тряслись самым жалким образом. - Том, - сказал Питер Лайтоулер. - Слушай. Дом этот населен призраками, но не по моей вине. - И еще кое-что, - продолжил Питер Лайтоулер, опускаясь у длинного стола в коридоре, как будто он имел на это право. В зеленом свете лицо его сделалось бледным, как слоновая кость. Манускрипт Тома белел на столе перед ним. Бирн и не заметил, как рукопись попала сюда. - Этот дом может вскоре легально перейти к Кейт, но здесь всегда распоряжался кто-то другой. И не я, и не Рут или бедная Элла, и даже не Элизабет. Нет, этим поместьем командует ведьма - я использую это слово совершенно осознанно. Ведьма, которая виновата во всем случившемся, которая подстроила всю эту прискорбную ситуацию. И ведьма эта - моя дорогая жена. Он перегнулся через стол и пристально посмотрел в глаза Саймону. Тот передернул плечами. - Ну почему ты всегда _лжешь_? Мы знаем, что это не так. Питер Лайтоулер покачал головой. Он снова встал и медленно направился в кухню. Звякнули стекло и фарфор, открывались и закрывались буфетные дверцы. - Мистер Бирн, - послышался вежливый голос Лайтоулера, - не поможете ли? Физекерли Бирн вошел в кухню и обнаружил блюдо, полное фруктов, хлеба и холодного мяса. Возле двух бутылок охлажденного золотистого вина стоял хрустальный графин с водой... ножи, вилки, фарфор и бокалы. - Вот. Видите, я еще помню порядки в доме, - сказал Лайтоулер приветливо. - И я знал, что пить будет нечего. Держу пари - никто из вас не завтракал. Бирн внес тяжелое блюдо в холл. Саймон мрачно бросил: - А это что такое? Подкуп? Ты уже отравил вино? И тот, кто съест шесть долек сацумы [разновидность мандарина (яп.)], будет вынужден каждый год проводить здесь по шесть месяцев? - Ты бы, конечно, обрадовался, - сказал лукаво Лайтоулер. - Мой бедный невротичный отпрыск. Шесть месяцев свободы от дома, езжай куда захочешь. - Он вздохнул. - Нет, обойдемся без подобной экзотики. Я жил здесь и знаю местные порядки. К тому же я полагаю, что нам придется пробыть здесь какое-то время. - Бледные глаза его указали на входную дверь, где щупальца плюща уже пробивались через замочную скважину. Потом он любезно налил им вина, смешав собственное с водой. - Уже не способен, - скорбно заявил он. - Желудок не выдерживает. Тут все вспомнили, где они расположились. Рут упала лишь в нескольких футах от этого стола. Бирн с негодованием отодвинул кресло назад, оно заскрипело по полу. Звук пронесся по коридорам. Было очевидно, что дом опустел: не было хозяйки, следившей за его комнатами и коридорами.