кало, отражающее его бледную искаженную физиономию. Он казался маской, куклой. Чем-то нереальным. Но Лягушка-брехушка, ухмылявшаяся над его плечом, истекала злобой и энергией. Вернувшись в спальню, он вновь выудил бутылку. На этот раз ему потребовалось больше, чем обычно. Винные пары переплетали его мысли, разглаживая ужас, прогоняя страх. Он пил чаще ночами, иногда, бывало, и днями. Рут обвиняла его в том, что он платит кому-то в деревне, чтобы ему приносили выпивку. Точнее, она _так сказала_, но он прекрасно знал, что она думает. Оба они превосходно знали, что винить во всем следует Питера Лайтоулера. Саймон не мог говорить о нем с Рут. Отец попадал в число запрещенных для обсуждения тем. Саймон всегда объяснял это влиянием своей матери Алисии. Горечь, ярость... они омрачили их детство, проведенное в поместье. Действительно, оглядываясь назад, он был удивлен уже тем, что Рут сумела завести отношения с существом противоположного пола. Алисия видела в мужчинах или слабоумных детей - таковых следовало ублажать, присматривать за ними и беречь, поскольку они, безусловно, были неспособны жить своей собственной жизнью, - или жестоких насильников, лишенных чести, верности, любви, доброты. Алисия Лайтоулер не знала середины. Не то чтобы она бывала недобра к нему, Саймону. Сын Алисии, к счастью, был исключен из перечня подлежащих осуждению особ мужского пола. Но Рут взяла на вооружение такое отношение, в особенности направляя его против Питера Лайтоулера, ненавистного, недостойного доверия злодея Питера Лайтоулера. Отца Саймона. Теперь возраст позволял ему видеть, что ненависть матери была порождена нанесенной ей отцом глубокой эмоциональной раной. Питер, без сомнения, обращался с ней самым скверным образом, заводил интриги на стороне, даже не затрудняя себя ложью. Наглое осквернение чужих чувств - и ни за что. Конечно, он был много старше Алисии. Она была ослеплена его стилем, позой, состоянием, познаниями... до первого предательства, а может быть, до следующего... И потом, отец всегда, казалось, знал, что ты думаешь; предчувствовал, что можешь сказать или сделать, он _тревожил, возмущал_, в этом не было сомнения. А еще эти слуги... Их было трое: мужчина и две женщины, которые повсюду сопровождали Питера Лайтоулера. По крайней мере так считал Саймон. Месяцами не оставляя поместья, он знал, что его отец никогда не бывает один. Он слышал от Кейт о мерзком спектакле на лужайке и сразу узнал их работу. В мгновение лихорадочной интуиции, в те странные мгновения, когда алкоголь вот-вот должен затопить рассудок, он знал, что женщины эти - создания тьмы, крылатые, покрытые перьями или чешуями. Незамеченные, они вползали в его комнату со спасительной золотой жидкостью, сновали по поместью, ползали в траве, двигались среди деревьев. Они умели избегать Листовика и входить в защищаемые им пределы. Ни люди, ни животные - нечто другое: исчадия ада. Мужчина отличался от них. Ничто не предполагало в нем чего-либо нечеловеческого. Внешность его отталкивала: бледная кожа слизняка, лукавые глаза и стриженые волосы. На одной стороне его лица располагался шрам, в точности такой же, как у самого Лайтоулера. Иногда Саймон начинал видеть в нем некий аспект своего отца. Что, если злая и могущественная сторона характера Питера Лайтоулера проявляла себя в этом молчаливом создании, бдительно державшемся возле двух тварей в женском обличье? Он даже усматривал некое сходство между ними обоими - Питером Лайтоулером и мужчиной из этого трио. Алкоголь приносит странные ассоциации, когда отключаются интеллект и воля. Саймон признавал эту связь без особых раздумий. И намеревался оставить ее в покое. На какое-то время. 22 Бирн обошел кругом огород, направляясь к задней части дома. Он без труда отыскал тропку - буквально через мгновение после того, как поднялся. Бумажник оставался в кармане пиджака. Он попытался убедить себя в том, что уснул. Питер Лайтоулер и слившееся в одно существо трио представляли собой галлюцинацию, невещественную и бестелесную. Он просто задремал в лесу. И увидел сон. За прикрытыми французскими окнами Том, сгорбившись над столом, торопливо писал. Нечто в том, как он сидел, - согбенные плечи и поникшая голова - привлекло внимание Бирна, на миг задержавшегося, чтобы понаблюдать. Слова непрерывным потоком текли с карандаша Тома. Он не останавливался, чтобы подумать, не грыз карандаш, не исправлял неудачные фразы. Молодой человек был захвачен происходящим. Бирн переступил через порог, вошел в библиотеку и громко заговорил, преднамеренно разрушая чары: - Итак, вы вернулись. Дом впустил вас. И сегодня вы останетесь здесь? Рука Тома двигалась по бумаге, заполняя словами нижнюю часть страницы. Он писал, не прерываясь. Сделав еще один шаг, Бирн остановился у противоположного края стола. - Том! - сказал он уже мягче. - Том, что вы делаете? Молодой человек наконец поглядел на вошедшего. Лицо его осунулось, под глазами залегли глубокие тени, возле рта - непривычно резкие морщины. - Я намереваюсь закончить книгу. В ней будет ответ, и Кейт... я должен выяснить, что здесь случилось! - Но зачем такая спешка? - Кейт не хочет уезжать. Она сказала мне это сегодня утром. Она говорит, что даже, может быть, не станет возвращаться в Кембридж. Все дело в Рут. Это из-за нее Кейт чувствует себя неизвестно в чем виноватой. И Саймон половину времени проводит избавившийся от рассудка... Боже, что родители делают со своими детьми! - Саймон - не отец Кейт, - негромко напомнил Бирн. - И то хорошо. Он всегда был здесь, сказала она. Но как бы то ни было, она не оставит Рут перед этим поганым гуляньем в саду. Разумно. Бирн видел всю мешанину побуждений, удерживавших здесь Кейт. Он и сам оставался в поместье, чтобы помочь Рут. Она умела добиться участия всех окружающих. Как и сам дом. Его нельзя было бросить, просто уйти, оставляя на произвол судьбы. Все это дряхлое очарование - двери, которые не закрывались, пыльные окна, источенные доски - требовало починки и помощи. Наперекор всему, Рут намеревалась спасти и дом и Саймона, так что все, кто окружал ее, незаметно вовлекались в борьбу. Бирн уселся на край стола возле растущей стопки листов. - А где Рут? - Должно быть, в кухне, если ее нет в саду. Не знаю. Послушайте, мне надо работать. - Том крутил карандаш, поворачивая его напряженными пальцами. - А можно мне почитать? - Бирн понятия не имел, что можно узнать из этого сочинения, однако и Том, и Кейт явно придавали повести большое значение. Рука Тома придавила стопку бумаг. - Нет! Нет, это личное! Рукопись принадлежит семье! - Он был в гневе. - Ну хорошо, хорошо. - Бирн отодвинулся. - Значит, вы _остаетесь_ здесь? - Не на ночь. - Внимание Тома было уже полностью отдано лежащему перед ним листку, и рука его поползла по чистой белой бумаге. Питер Лайтоулер был достаточно юн, чтобы прикидываться невинным. Он мог подружиться с Элизабет и Джоном Дауни после их свадьбы; мог вкрасться в доверие к ним, мог воспользоваться очарованием юности, чтобы победить их сдержанность. Он мог... играть в теннис с Элизабет. Они познакомились в теннисном клубе и пили чай. Потом Лайтоулера пригласили в поместье, и он постарался понравиться Дауни, искалеченному мужу Элизабет. Они разговаривали о политике и экономике. Лайтоулер развлекал Дауни, льстил ему, интересуясь мнением зрелого мужа по вопросам внешней политики. Маргарет, тетя Элизабет, также жила с ними (потому что в доме всегда должно обитать трое людей). Они играли в бридж, но иногда Дауни погружался в уныние, замечая, как Элизабет смеется над шутками Лайтоулера. Однако Дауни всегда принимал Лайтоулера, понимая, что Элизабет нужно общество. Дауни боялся потерять ее, слишком укоротив цепочку... Лайтоулер должен был прогрызть себе путь внутрь поместья, словно червяк в яблоко. "Бридж затянулся надолго, роббер не складывался. Лайтоулер остается на обед, как теперь часто случалось. В конце трапезы Джон Дауни проливает вино. Оно течет по столу, пятная дамаст пурпуром, пачкает светлое кружевное платье Элизабет и вечерний пиджак Лайтоулера. - Боже мой, что я наделал! - Дауни смотрит на причиненный ущерб, и нижняя губа его дрожит. - Ничего, Джон. Все это сущий пустяк. Вскочившая на ноги Элизабет неловко промокает скатерть. - О какой позор, Питер! Ваша рубашка! - Простите, Лайтоулер, мою неловкость. - Слезы текут по лицу Джона. - Прости меня, Лиззи. - Ты устал, дорогой. Простите нас. - Она смотрит на Лайтоулера. - Конечно же. - Питер встает. - Позвольте мне. - И зайдя за кресло Дауни, катит его к двери. - Положитесь на меня, старина. Сейчас не худо бы и вздремнуть? - Речь Лайтоулера звучит непринужденно и мягко. Над головой Дауни его взгляд встречается со взглядом Элизабет. Она коротко кивает. Питер Лайтоулер наклоняет кресло назад, чтобы поднять его на ступеньку, ведущую в холл. - Надо устроить здесь рампу - и другую, ведущую в сад. - Подождите только, пока я не уйду, прошу вас! - Тихий отчаянный шепот. - Что такое, старина? - Лайтоулер наклоняется к исхудалым плечам. - Зачем нам рампы, если вас не будет? Они нужны вам. Они уже у двери в комнату Элизабет, тут их нагоняет она сама. - Все в порядке, Питер. Я возьмусь за дело. Мегс сейчас в столовой. - Она берется за кресло, и руки их соприкасаются. В молчании она катит кресло по холлу, потом из коридора в кабинет, потом в спальню Дауни. Лайтоулер следует за ними. В дверях Элизабет оборачивается лицом к нему и замирает между четырех углов в раме, которую он назвал своей. - Спасибо вам за все, - говорит она негромко. - Просто не знаю, что мы делали бы без вас. Питер делает шаг к ней, молча смотрит на нее серьезным взглядом. Он знает, что видят ее глаза, каким именно он кажется ей. Питер прикасается ладонью к ее лицу, медленно гладит по щеке. Глаза внезапно застывают, подернутые морозцем. Он проводит правой рукой по лицу, закрывая тонкие черты. Потом прикладывает пальцы к кончикам ее грудей. Левая рука опускается вниз и касается мягкой ложбинки между ног. Тут он поворачивается и уходит. ... Питер ждет ее в саду. Лишь несколько листьев и горсточка сморщенных плодов еще остаются на ветвях. Длинные травы уже умирают. Но вечер совсем не холодный, ведь ветра нет. В час ночи он слышит, как открывается западная дверь в доме. Ворона сразу взлетает, исчезая в черном небе. Он стоит в воротах, ведущих в сад, смотрит на дом. Луна на ущербе, но звезд много. Он видит ее фигуру, медленно движущуюся по лужайке через розарий. Таков обычный путь, каждый вечер она проходит здесь, прежде чем отправиться спать. Питер видел ее здесь сотню раз. Он усматривает некоторую аналогию с его собственным обходом дома, с прикосновениями ко всему. Итак, сейчас она помечает сад, делая его своим. Она не знает, что он уже побывал там и пометил собственные претензии, как сделал бы любой пес. Трава шевелится возле нее. - Питер? - Она смотрит на него. Удалось! Он не смел даже надеяться на это. - Питер, где вы? - Хелло, Элизабет. - Он стоит, распахнув объятия, обратив к ней приподнятые, открытые ладони. Он следит за движением в траве, но оно замирает выжидая. Оно признает его власть. Под его ногами жук среди листвы. Победным движением он увлекает ее вперед. Дыхание Питера окружает Элизабет, глаза ее обращены только к нему. - Не понимаю... - умудряется она сказать. - Любовь - самая странная вещь на свете, - говорит он с легкой улыбкой, наблюдая за тенями, мелькающими в ее глазах, сразу и понимающих все, и растерянных. - И это любовь? Он поднимает левую руку и проводит по другой стороне ее лица. - О да, это именно то, что люди зовут любовью. - Глаза закрываются словно в глубокой дремоте. Время пришло. Питер вновь произносит ее имя, ощущая, как оставляют ее силы. Он заключает ее в объятия, принимая на себя весь ее вес. Она принадлежит ему, она приникает к нему, дыша в лицо сладкими ароматами. Голос ее бормочет слова, которых он даже не пытается понять. И вдруг его разом охватывает бурное желание. Он срывает с нее блузку, обрывая пуговицы, так хочется ему взять ее груди, воистину вступить в обладание ими. Его руки ощущают прохладную мягкую тяжесть. Он нагибается и прикасается к соску зубами. Она уже стонет, и руки ее теребят его брюки, нетерпеливо дергают молнию, пуговицы... На траве он сразу входит в нее без дополнительных ласк. Она ведь уже открыта... Он двигает быстро и настойчиво, не позволяя ей опомниться, понять и осмыслить происходящее. Он изливается в нее с громким трепещущим вздохом и, изогнув спину, запрокидывает к звездам искаженное победой лицо. Она лежит словно ошеломленная. Он отодвигается от нее и встает. Широко раскрывшиеся глаза ее ничего не видят. Руки мечутся, прикасаясь к грудям, телу, как к чему-то странному и неведомому для нее. Словно стараясь убедить ее в том, что ее тело по-прежнему существует, как было всегда. Слишком поздно. Сделано. Он торопливо одевается, а она лежит, извечно пассивная, распростершаяся под его взглядом, и ее руки все прикасаются к коже с легкостью перышка. Потом он помогает ей встать, помогает одеться и мягко подталкивает к дому. Элизабет едва смотрит на него, глаза ее пусты и незрячи. - Я люблю тебя, - говорит он шепотом. - И ты любишь меня. Он видит, как она бредет по лужайке, как ухитряется отворить дверь. Элизабет оставляет ее чуточку приоткрытой, но он полагает, что это ничего не значит." Том спросил себя, как сумел Питер _сделать_ это. А как насчет охранителей, плюща?.. _Листовика_? - подсказало его сердце. Как насчет Лягушки-брехушки? Где они были? Почему они не остановили его? "Лайтоулер идет через сад к буковой изгороди. Он не замечает волны, катящейся за ним по траве, хотя ворона кричит, предупреждая его. С отрывистым карканьем она опускается на один из дубов, и он принимает птичий крик за возглас победы... Питер опускает свои ладони на сплетенные бледные ветви, и они тут же отодвигаются в отвращении. Дерево не желает терпеть его-прикосновения. Ему хочется осмеять этого бестолкового охранителя, выставленный против него бесполезный барьер. Питер лезет в брешь, и шип цепляется за пиджак, удерживая его. Он неловко пытается высвободиться, и что-то охватывает его - вырвавшееся из самой изгороди, слишком быстрое, незаметное ни зрению, ни слуху. Что-то хлещет его по лицу, цепляет за плоть и разрывает мягкие ткани от глаза корту. Руки его пытаются остановить, отодвинуть это, и одновременно Лайтоулер падает сквозь изгородь. Тут Листовик исчезает. Чуть пошатнувшись, Питер ощущает, что лицо его пылает от боли. Он поднимает руки к лицу и видит на них в лунном свете липкую кровь. Жуткое потрясение лишает его всякой уверенности. И он бежит по октябрьским аллеям к деревне, ощущая, как кровь капает на его рубашку. Тоже красные пятна, красные возле красных, кровь и вино. Старинная метафора, вновь выписанная во всей реальности на полотне его рубашки. Питер Лайтоулер не ведал пределов своему святотатству. Все это пустяки." Итак, Питер Лайтоулер изнасиловал Элизабет, подумал Том. Но уместно ли в данном случае слово "насилие"? Конечно, некоторая степень принуждения существовала, конечно, это насилие стало возможным благодаря чарам, странному обряду помечивания дома. Том остановился, постукивая карандашом по зубам. Неужели ты серьезно предполагаешь, что в этом доме исполняли _магические ритуалы_? Здесь в Эссексе, в двадцатом столетии, люди среднего класса, привилегированная среда? Тогда гипноз, подумал он. Гипноз - вещь возможная. Стоит только вспомнить об этих шоу, странных трюках, которыми обманывают людей, дурачащихся в кабаре, в театрах... Это, должно быть, было нечто вроде гипноза. И все же в душе своей он понимает, что в поместье орудовали другие силы. Воспоминания последних трех ночей не утратили яркости. Том вспомнил видения и галлюцинации, изгнавшие его из дома, саму силу отвержения. Это дом, решил он. Лайтоулер был зачат в его пределах, на острове в озере. Остров принадлежит сразу поместью и лесу. Он неразрывно связан с домом так же, как и Листовик, и Лягушка-брехушка. Слова проникали в его ум без всяких усилий. Саймон знает, подумал он. Саймон понимает ситуацию много лучше, чем женщины. Вот поэтому-то он и пьет, потому-то с ним так трудно. Надо переговорить с Саймоном, следует ближе познакомиться с ним. (Он - сын Лайтоулера, напомнил рассудок, а значит, часть своего отца.) Том вновь берет карандаш, пытаясь сконцентрироваться. Лайтоулер изнасиловал сестру своего отца, свою тетю... он снова проделал этот мерзкий поступок, тем более если учесть, когда все это случилось. Конечно, после войны, скажем в году 1928. Элизабет тогда исполнилось двадцать восемь, сколько и веку. Питер был на десять или одиннадцать лет моложе ее. Лайтоулеру было семнадцать или восемнадцать, когда он появился в поместье и подружился с Дауни. Питеру Лайтоулеру сейчас 84. _Подходит, это возможно_... Но так ли все было? Том решил, что не знает, да и зачем ему это знать. Так сложилась повесть. Заточив карандаш, он продолжил писать. 23 Бирн обнаружил Рут в комнате. Она как раз положила трубку и вздрогнула, когда он вошел. Он увидел, что она плачет. - Что случилось? - Он немедленно обнял ее, задумавшись не более чем если бы утешал ребенка. Рут припала к его плечу, промакивая глаза платком. - Простите, но что остается думать? - Она не стала отодвигаться от него. - Что случилось, Рут? - Это... мне по-прежнему звонят какие-то неизвестные. Они говорят _жуткие_ вещи... совершенно немыслимую странную ложь. - А вы представляете, кто это может быть? Она покачала головой. - А как насчет полиции? Они могут подслушать ваши переговоры и узнать, кто звонит. - О нет! Такого я не могу рассказать никому. - Почему же, Рут? - проговорил он мягко. - Они спросят меня, они захотят узнать... - Что? - Что мне говорят. - Пряча глаза, она чуть отодвинулась от него. - А я не могу... - Она умолкла. - Так о чем же они говорят, Рут? Бирн знал, что она собирается сказать. Знал, в чем заключалось наваждение, где прячется зло. Том открыл его в своей книге. Рут угнетала вина, а Саймон пытался допиться до забвения, чтобы избавиться от наваждения, которое сумело охватить всех, и даже Тома. И тут она все сказала, сказала вслух собственным голосом: - Речь идет о семье. Мне всегда говорят о моей матери, о моей бабушке. Мне все время говорят про инцест: что я была зачата в инцесте и _сама_ совершаю инцест. Задрожав, Рут побледнела. - Конечно, все это неправда. Смешно даже думать. Просто Саймон - мой кузен. И даже не первый! Но как ужасно слушать такие рассказы... В округе любят сплетничать. - Слова вылетали в беспомощном потоке самооправданий. Бирн взял ее за руки. - Рут, скажите мне только одно. Она умолкла, глядя на него. - Рут, кто ваш отец? Внезапно побелевшее лицо потрясало. - Не знаю, - прошептала она. - Совершенно не представляю. Она лгала. Бирн видел это в том, как она прятала глаза, как сжимала руки, угадывал в капельках пота, выступивших на верхней губе. Он отвернулся и обнаружил, что Саймон стоит в дверях. - Дорогие мои, не помешал? Не обращайте внимания. - Он аккуратно прошел через кухню к холодильнику и достал из него подносик со льдом. - Саймон, сейчас опять позвонил тот человек. - И наш добрый, милый, надежный садовник подставил тебе плечо, чтобы ты могла выплакаться? - Она была очень расстроена, - сказал Бирн. - Или я должен был невозмутимо выйти? Саймон игнорировал вопрос. - Почему ты не пришла прямо ко _мне_? Почему ты не хочешь рассказать мне об этом? - Не могу. - Значит, речь шла обо мне, так? Кто-то наговаривает тебе гадости обо мне. - Саймон внезапно повернулся к Бирну. - Нет, не уходите. Останьтесь. Это интереснее мыльной оперы, и нам теперь нужна зацепка в конце эпизода. Как насчет возвращения блудного сына? Победитель обязательно должен найтись, иначе кто же захочет включать телевизор снова. - О чем ты? - Рут изумилась. - Иногда я просто не понимаю ни слова из того, что ты говоришь. Прости меня. Извини, что я так расстроилась. Я просто устала. - А кто не устал бы на твоем месте? Еще раз говорю тебе, Рут: ты взваливаешь на себя слишком много. Ты работаешь на износ. Знакомая песня, рассудил Бирн. Довольно. Он выскользнул из двери, и никто этого не заметил. Бирн медленно возвращался в коттедж. Убирайся отсюда, твердил он себе. Все эти семейные сложности, которые затягивают тебя, ничего хорошего не принесут. Саймон уже ревнует, и Рут... Рут. В ней-то и была вся проблема. Он не мог оставить ее, тем более в такой ситуации. Речь шла о сочувствии. Он понимал, что ее битва с Саймоном уже почти завершилась. Чувство, еще связывавшее их, нельзя было теперь называть любовью, что, конечно же, не обесценивало их взаимоотношений. Иные могучие связи бессильны перед привязанностью. Однако Рут виделась ему свободной, радующейся его объятиям, желающей, чтобы он остался. Она уходила от Саймона - к нему. Но только безумец мог оставаться в поместье. Бирн посмотрел на дом, нежившийся под полуденным солнцем, на травы, мягко кивавшие вокруг него. За деревьями лучи солнца отражались от крыши. Яркое пятно отталкивало взгляд. Дом по-прежнему казался ему неприятным, неуютным, но обворожительным. Дом дразнил рассудок Бирна, и он никак не мог привыкнуть к этой игре. Его не удивляло то, что Том не мог жить здесь и не мог уехать. Как и он сам. Теперь он мог уехать с тем же успехом, что и отрезать себе руку. Могучие буки возле озера трепетали под незаметным ему ветерком. Вновь сделалось очень жарко. Бирн попробовал себе представить пекло в центре Лондона и понял, что совершенно не хочет в нем оказаться. Застрял между чертом и морскими глубинами, поместьем и городом. Он вздохнул. Быть может, осталась еще неделя, только одна, необходимая для уничтожения сорняков, душивших дорогу. Тут уж Рут приободрится - ей станет лучше, когда от ворот к дому будет вести аккуратная дорожка. В глубине души Бирн знал, что останется до конца и увидит, чем все кончится, что бы здесь ни произошло. 24 На столе в коттедже обнаружилась бутылка виски, чистого солодового напитка, и более ничего. Бирн удивился столь наглому подкупу. Нет, отвлечению: бутылки виски едва ли достаточно, чтобы выманить его из поместья. Но от чего его решили отвлечь? С внезапной тревогой он подошел к двери и взглянул на уходившую к дому дорожку, словно она могла что-то открыть ему. Тут Бирн услышал машину, поворачивающую на дорожку. Возле коттеджа остановился новый "пежо". Женщина со стрижеными седыми волосами открыла дверцу и вышла. Она посмотрела через крышу машины на Бирна. - Кто вы? - спросила она надменным тоном. - И что вы здесь, собственно говоря, делаете? - Я помогаю в саду, - ответил он терпеливо. Женщина показалась ему знакомой, и Бирн решил, что наверняка видел ее по телевизору или в газетах. На ней был великолепно сшитый, кофейного цвета полотняный костюм с черной блузкой. Она была в высшей степени самоуверенной, и тем не менее он удивился, когда она промаршировала мимо него в коттедж. Острые глаза, ничего не пропустив, немедленно остановились на бутылке виски. - Итак, это вы носите выпивку в дом? - проговорила она с пренебрежением. - И сколько он платит вам? - Простите... а какое отношение к этому дому имеете вы? Она поглядела на него как на какую-то пакость, обнаружившуюся под дверным ковриком. Тут Бирн заметил, что она старше, чем показалось ему с первого взгляда: кожу ее покрывали тонкие морщинки, костяшки пальцев раздул артрит. Неожиданная гостья быстрым движением сбросила со стола бутылку, разбившуюся о каменный пол. Резкий запах алкоголя наполнил дом. - Вы всегда так поступаете или сегодня особенный день? - Вы недостойны презрения. - Она повернулась на каблуке и вылетела из коттеджа, захлопнув за собой дверь. Хмурясь, он принялся убирать. А потом щетка замерла в его руках над совком. Бирн никогда не встречал ее, однако лицо этой женщины показалось ему знакомым, буквально как у старого друга. Она была похожа на Саймона. Более того, выражение ее глаз, без всяких сомнений, напоминало ему Тома Крэбтри. Час спустя Бирн воевал среди зарослей крапивы возле дорожки, когда Рут явилась за ним. Она раскраснелась, либо от жары, либо от набежавших слез. - Бирн, простите меня! Алисия рассказала мне о своем поступке, и я сразу поняла, что она совершила жуткую ошибку. - _Алисия_? Итак, это была мать Саймона? - Он стянул перчатки и вытер лоб. Во всяком случае, этот факт кое-что объяснял, хотя бы отчасти. - Она в отчаянии из-за его пьянства, понимаете. - Рут посмотрела на него, чуть наклонив голову. - Рут, я ничего не делал. Я никогда не приносил алкоголь в дом, ни для Саймона, ни для себя. Я вообще не представляю, откуда взялась эта бутылка виски... она не имеет ко мне никакого отношения. - О, я знаю, но... поймите, Алисия ошиблась. - Конечно. - Бирн медлил, изучая ее. Рут казалась смущенной, расстроенной, и ему более чем когда-либо захотелось увезти ее отсюда, в какой-нибудь спокойный и уединенный уголок, где нет ни обязанностей, ни родственников. - А Алисия намеревается остаться в доме? - Нет, она снимает комнаты в Эппинге. Она ненавидит поместье и поклялась, что не проведет здесь и дня, после того как мы повзрослеем настолько, чтобы взять на себя дом. Она приехала поговорить об этом празднике. У нее свое мнение о том, что здесь может быть, а что не может. - Так ей нравится ваша идея? - По-моему, она опасается за Саймона. - Рут со вздохом опустилась на траву. Бирн присел возле нее. - Ему сделалось хуже? - спросил он. Она молчала, он не хотел торопить ее. - С ним становится очень трудно. Не знаю... не знаю, сколько я еще смогу выдерживать его. Он не хочет выходить из дома, однако я сомневаюсь в том, чтобы ему было полезно сидеть взаперти день ото дня и размышлять. Доктор Рейнолдс прописывает разные таблетки, но Саймон не принимает их. Он погрузился в отчаяние. Но я просто не понимаю, как он добывает выпивку. Наверное, кто-нибудь из деревни пробирается внутрь и... - Неужели вы действительно верите в это? Чем может Саймон заплатить за выпивку? - Саймон получает пособие. Скромное, но вполне достаточное. К тому же иначе просто не может быть. Вы никого не видели здесь, правда? Кроме Питера Лайтоулера, подумал Бирн. Он давал деньги, он приказывал своим слугам оставлять записки. Бирн побывал на обоих концах линии. Впрочем, он понимал, что не должен поминать Лайтоулера при Рут. - Я пригляжу, - обещал он. - Однако сюда может пробраться всякий. В изгороди полно брешей, а от озера может подойти кто угодно. Сделать это несложно, нужно только выбрать время, когда вас с Кейт не будет дома. - Я не могу сразу оказаться всюду! - воскликнула она, словно отвечая на какой-то упрек. - Иногда мне хочется отказаться от работы, но нам нужны даже такие деньги. И я не могу попросить Кейт проследить за Саймоном, это нечестно по отношению к ним обоим. - Бедная Рут. Мне хотелось бы помочь вам. Она прислонилась головой к его плечу. Совершенно естественным образом. - С вами я хотя бы могу выговориться, потом вы творите в саду настоящие чудеса. И всегда оказываетесь рядом, когда я нуждаюсь в вас. Как плохо, как жаль, что эти отношения не могут иметь будущего. Саймон буквально разделял их физически. Бирн мягко отодвинулся. Рут продолжала говорить, будто ничего не заметив. - Я тут подумала. Надо бы выплатить вам какую-то сумму, как-нибудь поручиться за будущее... Какое же искушение - принадлежать к чему-то, находиться _здесь_, рядом с Рут. Что он _делает_, как он может думать такое? Так скоро? - Рут, у меня есть дела, которые нужно уладить. - Что? Я думала, мы с вами решили: как только вы разберетесь с армией, то сразу вернетесь сюда. Он потянул травинку, провел по ней пальцами. - Дело не только в армии. Понимаете... Кристен погибла при неясных обстоятельствах. Это была не столько диверсия, сколь обычное преступление. - А я полагала, что это была бомба террориста. - Такова официальная версия, но она неверна. - Неверна? Кто же мог тогда подложить бомбу? Дэвид, едва не выпалил он. Мой лучший друг. Но вместо этого только пожал плечами и солгал: - Не знаю. Помедлив, Рут взглянула прямо на него. В смятении он подумал, что она понимает много больше, чем он готов допустить. Впервые Бирн заметил интеллект на лице Рут, ее проницательный взгляд. Ему хотелось никогда более не лгать ей. - Тогда пусть все идет своим чередом, Бирн. А пока время идет, оставайтесь здесь, - сказала Рут, едва не прикоснувшись к его руке. Он знал, что прикосновение окажется деликатным, легким, как бабочка. - Нет нужды трогаться с места по крайней мере сейчас. Все подождет. Еще несколько недель ничего на значат. Останьтесь до праздника. Бирн уже решился на это и поэтому сразу обещал ей, со страхом заметив облегчение на ее лице. - А потом настанут летние каникулы, и тогда я смогу убедить Саймона посетить психиатра. За такое дело проще браться, когда не надо каждый день ездить на работу. - Должно быть, он очень любит вас. Еще одна из тяжеловесных пауз. Неужели она намеревается снова солгать? - Наверное, где-то в глубине души. В детстве мы были друзьями, остальной мир для нас словно не существовал. Саймон на три года старше меня. Я тогда считала его чудесным. Мы жили здесь с Алисией - воплощенный идеал, не детство, а сон. - И что же потом сложилось не так? Рут нахмурилась. - О, это было так давно. Мы отправились в разные университеты, и Алисия запирала дом на время семестров. Она терпеть не могла оставаться здесь в одиночестве. Алисия вернулась к преподаванию. Но дом после этого изменился. Он стал каким-то временным, неухоженным... как зал ожидания на вокзале или что-нибудь в этом роде. Я не виню Алисию, конечно же, нет, но после того восстановить здесь порядок можно было, лишь потратив огромные силы. Вероятно, мы тогда были слишком молоды, слишком полны амбиций и энергии, чтобы думать о старом доме. - А как относится к нему Саймон? - Когда мы были детьми, он никогда не обнаруживал каких-нибудь признаков желания что-либо сделать. Но все знали, что однажды дом станет моим. Но вот после того как Саймон побывал в Оксфорде, он сделался... весьма непредсказуемым. Он начал пить, связался с грубыми распущенными людьми. Он блистал на студенческих спектаклях, им восхищались. И это, наверное, не принесло ему ничего хорошего. Он сделался таким неуравновешенным. Завел пару интриг, одна из них закончилась скверно, но ничего к нему не прилипло. Когда мы вернулись сюда на каникулы, он показался мне другим - разочарованным и не заботящимся о себе. - И с тех пор вы пытаетесь поправить положение дел? - Саймон утверждает, что этим занимаетесь именно вы. - Она искоса взглянула на него. - Родственные души, так это называется. - Рут непринужденно рассмеялась. - Приходите сегодня к обеду, Бирн, пусть Алисия извинится. Приходите и будьте своим. - А это разумно? Как насчет Саймона? - О, нечего думать о Саймоне! Он будет занят собственной матерью и никем другим. Едва ли он заметит ваше присутствие. Бирн проследил, как она возвращается по дорожке к дому, подумал: не считает ли Рут себя такой же, как он, предательницей? Обсуждать Саймона за его спиной, сплетничать о чем бы то ни было, казалось нелояльным. И все же, если бы они не заговорили, то опять прикоснулись бы друг к другу. За пределами слов, объяснений и повествований лежал другой мир - опасный, неизвестный и разрушительный. Бирн не знал слов, способных удержать их порознь. 25 - Итак, ты взялся за книгу. Алисия стояла в дверях библиотеки с бокалом фруктового пунша в руке. Том резко обернулся. - Алисия! Я не знал, что вы здесь! Он встал, подошел, чтобы расцеловать ее в обе щеки. Такому приветствию она сама научила его, прежде чем отправить в Кембридж. Однако подобное приветствие подобает лишь ей одной. - Вы останетесь здесь? - спросил он. Она качнула головой. - Нет, в гостинице "Колокол". Теперь я никогда не останавливаюсь в этом доме. - Поставив бокал на полку, Алисия повернулась к нему. - Что с тобой происходит, Том? Ты выглядишь ужасно. Тревога, слышавшаяся в ее голосе, разоружила его. Интерес к собственной персоне всегда льстил Тому. - Я... плохо сплю. Как-то не получается в этом доме. - Только не рассказывай мне, что и ты оказался жертвой этого фокуса с тремя ночами. - Она передернула плечами, будто отмахивалась от пустяка. - Менее всего я жду этого от тебя. Он в смущении глотнул. - Это... словом, не мне решать. Просто так случилось. Недолго помолчав, Алисия посмотрела на него. - И теперь ты живешь в коттедже садовника вместе с наемной прислугой, - сказала она наконец. Том улыбнулся, радуясь тому, что тема переменилась. - Бирну не платят за его работу. - Но ты умудрился не попасть в рабочие списки Рут. - Разговаривая, она приближалась к столу и, наконец остановившись, положила руку на стопку листов, но не взяла ни одного. Только спросила: - Это твоя рукопись, Том? Ну, как здесь пишется? Он покраснел. Как сказать ей об этом? В памяти возникли кое-какие колоритные сценки. Ведь это ее семья и ее _бывший муж_. - Получается... - неуверенно начал он. - Нечто вроде семейной саги. - Женское чтение? Едва ли. - Ее проницательные глаза не оставляли его лица. Том с неловким чувством подумал, что Алисия умеет читать его мысли. Почему она всегда держит его на грани? Почему ей всегда нравится дразнить и конфузить его? - Рут говорила, что ты расспрашивал ее о Банньерах. Неужели ты нашел плодотворный сюжет? Или ты пытаешься, как я предполагала, основываться на реальных фактах? - Боже мой, нет! - Это следовало отрицать. - Не совсем. Я пользуюсь хронологией семьи в качестве основы. Ну о том, как Родерик и Элизабет росли вместе, о тем, почему его лишили наследства... - Да, _та самая_ старая история. А я не находила ее достаточно яркой для литературных целей. Мерзкий маленький инцидент, раздутый вне всяких пропорций. Так что же произошло здесь по ее мнению? - Расскажите мне об этом, - предложил он. - Все что вы знаете. Она опустилась в кожаное кресло на другой стороне стола. - Нет, давай сперва выслушаем твою версию. Тепленькую, прямо из-под пера. - Вы хотите прочесть? - Он поворошил стопку листов на столе и разделил ее пополам. В первой части не упоминалось о Питере Лайтоулере. Незачем раньше времени обращаться к этой проблеме. - Благодарю. - Алисия достала сигареты из кармана жакета и зажгла одну. Том оставил библиотеку, зная, что не сможет писать, пока она читает. Она уже читала его работы, и он знал, что может довериться ее суждению. В детстве он всегда писал ради нее, а потом она стала его наставницей. Но на самом деле он хотел переговорить с Кейт и помириться с ней. Том не сумел отыскать ее. Кейт не было в доме, и он не заметил ее из всех доступных ему окон. Наконец, он спросил у Рут; сидя на террасе, она вырывала сорняки из щелей между серыми камнями. - Кейт? Она уехала в Тейдон, к подруге. Разве она вам не сказала? - Голос ее был добрым. - Она собиралась остаться там на обед. Его как будто окатили ведром холодной воды. Неужели Кейт настаивает на своем? Неужели она действительно не понимает, почему он не может оставаться в доме? - А где живет ее подруга, вы не знаете? - Боюсь, что нет, Том. Она может отправиться к кому угодно. Кейт выросла здесь и знает всех в деревне. Она взяла велосипед. Можете искать по нему. - Спасибо. - Он отвернулся от нее и направился через двор к конюшне, где держали велосипеды. Том не видел, как нахмурилась Рут, провожавшая его взглядом. Ему незачем было ездить по деревне, Том знал, где искать ее. Он не сомневался, что обнаружит ее надежный горный велосипед прислоненным к стене георгианского дома, стоящего на краю лужайки. Том постучал в дверь. Она распахнулась. - Хелло! - окликнул он, делая шаг внутрь. - Хелло! Кейт? Мистер Лайтоулер? Но за дверью никого не было. Ответило ему только холодное эхо. Том поежился. Он открыл дверь гостиной. Нет никого. Лишь ряды книг, скрывшие стены. Остальные комнаты на первом этаже также оставались пустыми. Значит, они ушли вместе, подумал Том, и по его коже побежал холодок от мысли, что Кейт осталась наедине с Питером Лайтоулером. Том повернулся к входной двери, но, еще не оставив его, услыхал слабый шелест где-то наверху. - Хелло! - окликнул он снова. - Есть там кто-нибудь? Вновь шелест, дуновение ветра, перебирающего листья. Что-то непонятное, может быть, кошка? Или та странная женщина, дочь кухарки, о которой рассказывал Бирн? Словно сучья или ветви скребут о голые доски пола. Том нахмурился. Вдруг его охватила тревога, и в ужасе он побежал вверх по лестнице, распахивая дверь за дверью, выкрикивая имя Кейт, наполняя им весь дом. Ничего - ни ответа, ни звука. В конце площадки обнаружилась еще одна лестница, узкая и тесная. Оттуда и доносился шорох... Чердак был пуст. На задвижке фонаря висела сумка Кейт, покачивавшаяся в теплом воздухе. В ярости и отчаянии Том поймал ее руками. И увидел обращенный к нему глаз. Линза большого телескопа смотрела прямо на него, поблескивая в солнечном свете. И тут, наконец, он заметил их. Значит, они стояли здесь все время, невозмутимо ждали, пока он закричит, пока начнет бегать по дому, пока подымется на чердак. Том видел их в лесу в тот день, когда приехал сюда. Грязью назвал он их тогда и не находил причин менять свою оценку. - Кто вы? - неловко спросил он чуть дрогнувшим голосом. Стоявшая слева женщина отделилась от группы... она казалась невероятно худой, почти скелетом, кожа обтянула изможденное лицо. Глаза - крошечные темные точки в кольце черной туши, под ногтями красные полоски, на ее черных лохмотьях пятна блестящей краски. Женщина подошла ближе, и Том инстинктивно отодвинулся. Ум призывал его к бегству. Но остальные двое незаметно для него сошли с места и преградили ему путь к двери. Том не хотел даже видеть эту пару, не говоря уже о том, чтобы пробиваться мимо них к лестнице. Фонарь предлагал более привлекательный способ бегства. - Где Кейт? Что вы сделали с ней? - Она с твоим дедом, - проговорила ближайшая к нему женщина голосом хриплым и более громким, чем он ожидал. Она остановилась на расстоянии протянутой руки от него, и на Тома пахнуло кислой вонью ее тела, пробивающейся сквозь крепкий мускусный запах духов. - Не с моим дедом, - ответил он автоматически, - Куда они ушли? - Из дома, - сказала она спокойно. - Не беспокойся. Они вернутся прежде, чем стемнеет. - Куда они отправились? - В лес, куда ходят всегда. - Мужчина оторвался от стены и направился по голым доскам к Тому. - Почему бы тебе не присоединиться к ним? Я уверен, что мистер Лайтоулер будет восхищен новой встречей. Том нахмурился. - _Кто вы_? - спросил он снова. - Откуда вы знаете столько о Кейт? - Разве ты еще не понял? - Рот мужчины скривился. - У тебя уже есть все ключи, ученый мальчишка. Я подарил тебе еще один бесплатно... не благодари, не за что. Трое - это компания, четверо - толпа... Разъяренный этими играми, этими тайнами, Том ощутил внезапный гнев. - Ради Христа, почему вы не можете сказать мне, кто вы? И все же он не смел взглянуть на третью, притаившуюся у двери. Она ждала, скрывая в тени свое лицо. Мужчина усмехался. И с болезненной уверенностью Том узнал пародию на черты Питера Лайтоулера: тот же шрам между ртом и глазом, то же ровное выражение глаз. Но когда незнакомец улыбнулся, губы его растянулись, обнажая желто-зеленые зубы. Том отступил назад, споткнулся о кресло. И обнаружил себя сидящим в нем. Мужчина нагнулся к нему. Он говорил уверенным голосом старого друга, с рубленым устаревшим акцентом высших слоев общества. - Тогда намекну тебе, парнишка. Мы к тебе настолько _добры_, готовы и молоком напоить как младенца. Вот что, плоть от моей плоти, слушай меня. Ищи в северных небесах огромный кольцевой замок. Вот тебе и ответ, вот и оправдание всему. Протянув руку, он погладил волосы Тома, отводя их от вздрогнувшего лица. Мягкие сухие губы прикоснулись к коже на виске молодого человека. - Запомни, - сказал старик. - Трое - это компания, четверо - толпа. И следи за звездами, следи за северным небосводом. А потом они вдруг исчезли, все трое, и Том повалился вперед, приникнув к стволу телескопа, который, как он осознал позже, уже был направлен на северное небо. Выбежав из дома, Том сел на велосипед и бросился в поместье, ярость затмевала рассудок. Он не заметил две фигуры, стоящие у дороги в тени деревьев: старика и хорошенькую девушку в алом платье. Она держала его за руку, словно направляя. Или же он опирался на нее? Они проводили взглядом Тома, свирепо налегавшего на педали, удалявшегося от них в лес по аллее, а он даже не повернул головы к ним. Солнце, пронзавшее листву, освещало бесцветные волосы и иссохшую кожу старика. Губы Тома побелели от раненой гордости. Все здесь играли им. Пользовались. Алисия, Кейт, это ужасное трио, и все остальные. Жуткие игры: куклы и маски, кошки и мышки, игра по ролям без текста. Игры садистов. - Кейт здесь? - Он ввалился в кухню. Саймон и Алисия сидели за столом, мирно срезая стручки фасоли. Саймон пристально посмотрел на него. - В чем дело? - Она пошла к этому сукину сыну, Лайтоулеру. - Абсолютно точное описание, но ты, Том, ведешь себя неразумно. - Алисия опустила нож. - Еще эти проклятые твари, мужик и две бабы... - Том отодвинул кресло от стола и рухнул в него. - Они сказали, что Кейт отправилась гулять с Лайтоулером в лес и я, мол, могу их там отыскать. Мне это не нравится, мне это совсем не нравится. Эти трое - отбросы общества... кем еще они могут оказаться... компания скверная... Он ожидал от них недоверия, но только не презрения. - Если ты так волнуешься за Кейт, то почему _не отправился_ искать ее? Алисия опустила нож и встала, вытирая руки о чайное полотенце. - По-моему, ты достаточно вырос, чтобы не пугаться дешевой сценки, устроенной парой бродячих актеров. - Что? В них нет ничего театрального, одна грязь, мерзость... - А ты попрекаешь меня тем, что я пью, - сказал Саймон матери, игнорируя слова Тома. Алисия снимала свой жакет с крючка у двери. Она посмотрела на него пренебрежительно, будто он сделал faux pas [ложный шаг (франц.)], воспользовался не той вилкой или допустил подобный промах. - Я не пьян! - завопил Том, ударяя кулаком по столу. - Я просто хочу отыскать Кейт! - Как трогательно! - проговорил Саймон. - Какая преданность! - Скажи мне, Том, что именно тебе известно. Почему, по-твоему, она не может погостить у своего деда? - спросила Алисия. - У своего _деда_? Нет, это не так, ты все перепутала; он родственник по _вашей_ линии, ваш бывший муж, и не имеет ничего общего с Кейт или Рут. - Ты так действительно думаешь? - Саймон резанул словно бритва. - Заткнись, Саймон! - По лицу Алисии трудно было что-нибудь прочитать, но голос ее сделался яростным. - Почему ты не хочешь продолжать свою книгу, Том? - Она стояла у двери, взявшись за ручку. - Самое лучшее, что ты можешь сделать для Кейт, это написать свою книгу. В ней будут ответы на все вопросы, если у тебя хватит терпения. Однако, по-моему, материал нуждается в некоторой перекомпоновке. Ты не интересовался еще Джоном Дауни, мужем Элизабет? - О чем вы говорите? Я не хочу слушать литературную критику, мне нужно найти Кейт! - Тогда я предлагаю тебе выполнить рекомендацию слуг моего отца, его ручных актеров, - объявил Саймон. - Пройдись-ка по лесу. Идея мне кажется великолепной. Потом вернешься и вновь приступишь к своей книге или займешься чем-нибудь другим, и мы, как всегда, останемся втроем. - Трое - это компания, а четверо - толпа! - Все еще крича, Том повернулся к Алисии. - Куда вы едете? - В Эппинг. Мне надо распаковаться, - сказала Алисия, открывая дверь. - Прости, Саймон, но, похоже, тебе придется удовольствоваться обществом одной Рут. - Здесь всегда есть садовник, - с горечью проговорил Саймон. - Добрый старый Физекерли Бирн. Он никогда не остается в поместье: дом не принимает его. Нет, тебе придется остаться, Том, хотя бы до возвращения Кейт. Приступай же к своему magnum opus [великое творение (лат.)]. Мы все на это рассчитываем. - А когда она _вернется_? - Том был возбужден и расстроен. - Не беспокойся о Кейт, она вполне способна позаботиться о себе. - Алисия закрывала дверь за собой. - Только лучше не говори об этом Рут, - добавила она задумчиво. Том обернулся к пьяному Саймону. - Что вы знаете обо всем этом? - Он пытался вести себя чуточку спокойнее. - Как это ваш отец может оказаться дедом Кейт? - Все ходит по кругу, нас кружит небесный ангел, восторг греховного пола. - Почему вы не отвечаете мне прямо? Что вы скрываете? - Погляди. - Саймон указал в уголок комнаты. Там в тенях затаилась Лягушка-брехушка, и на мгновение свет сделал ее больше, окрасил рыжиной заката. - Саймон, скажите мне. Я действительно ничего не понимаю! - Ему казалось, что он что-то разбивает. - Ты знаком со звездами? Помнишь про астрономию? - О Боже! И вы туда. _Они_ - эти трое - советовали мне следить за северным небом. - За Северной Короной. Это вращающийся замок Арианрод ["Серебряное кольцо" - богиня и жена короля бриттов и волшебника Гвидиона], мы кружим вокруг него, и никто не знает, как прекратить кружение... - Саймон все больше и больше сливал слова, и Том понял, насколько пьян сейчас его собеседник. - Он кружит и кружит, а за грехи отцов будет платить и третье поколение, только пусть будет четвертое; лучше звучит - за грехи предков, а не дедов или прадедов... Их, конечно, должно быть три, три поколения, три женщины, подобные добрым богиням, чтобы можно было сосчитать по пяти пальцам... - Заткнитесь! Что это такое? Саймон нагнулся над столом, обратив к Тому затуманенный взор. - Это все есть в книгах, - сказал он. - И в том, что ты пишешь. Все приходит через слова, вдохновение поэтов... - Саймон встал и широким движением руки обвел вокруг открытой книги в бумажной обложке на подоконнике над раковиной, небольшой стопки возле телефона, кулинарных книг на полке у холодильника, журналов и газет, грудой наваленных у двери. - Я хочу увидеть Кейт, я должен поговорить с ней. Почему она ушла с этим стариком? - Похоже, ты малость опоздал с рождением. В подобном разгуле собственнического инстинкта я вижу нечто неандертальское. Ну, почему девушка не может съездить в гости к своему деду? - Он не дед ей! - Умненький маленький Том, если не он, тогда кто же? Спроси об этом себя. И по-моему, - проговорил Саймон неторопливо, - тебе пора приступить к распутыванию родословной. Книга не сложится, если ты не разберешься в ней. 26 Алисия ехала в Эппинг лесной дорогой, руки ее стискивали руль. Боже, что я наделала? Что я затеяла, что станется с нами теперь? Что сделает Кейт? Ничего, ответила она себе. Кейт отвергала эту мысль, Рут подавляла... Элла тоже отвергала ее. Алисию внезапно кольнуло острое сожаление: ведь Эллы больше нет, старой подруги, некому посмеяться в такой серьезной ситуации. Элла всегда смеялась; она всегда осмеивала все, что Питер говорил и делал. В конце концов это не помогло ей, однако Алисия не могла не сожалеть об этих тонких шутках, об их колкости. Пит, звала она его за спиной. Старина Пит нынче не в настроении, лучше убраться с дороги... Однако она не успела вовремя уйти с дороги. Да и разве могло быть иначе? Откуда она могла догадаться? Воспитанная в поместье двумя горькими любительницами тайн, Элизабет и Маргарет, она росла под их опекой и воспитывалась в невежестве. Более того, Элла выросла в невинности, каковую вовсе невозможно защитить. Эллу послали в монастырь в Эппинге, там они и познакомились с Алисией. Девочки вскоре подружились, хотя сестры-монахини не поощряли близких отношений между воспитанницами. Сами монахини с их тривиальными и забавными правилами служили легкой мишенью для насмешек. Алисия помнила, как они познакомились. Однажды в возрасте девяти лет она одела туфли из патентованной кожи. Сестра Анна возмутилась. - Подобная обувь представляет собой искушение, - сказала она, опуская уголки рта. - Другие могут увидеть отражение того, что следует скрывать. Носить такие туфли неблагоразумно, они служат приглашением для слабовольных и сладострастных. Алисия захихикала и обменялась взглядами с Эллой. Они стали делить секреты и все прочее; носили одежду друг друга, читали дневники. Иногда Элла оставалась на ночь с Алисией в Эппинге. Естественно, это всегда совершалось с разрешения Элизабет. Она доверяла отцу Алисии, доктору Шоу, старинному другу. Мать Алисии нередко приезжала в поместье на чай - уж на кого-кого, а на Шоу Элизабет могла положиться. Она была готова верить, что Алисия и ее семья позаботятся об Элле за пределами поместья. Но Джеймс и Дорис Шоу были людьми деловыми, отдавшимися чрезвычайно активной общественной жизни. Они были людьми религиозными, играли в гольф и пели в местном церковном хоре. Они нечасто оказывались рядом. Практически за всем, что могло случиться с Эллой вне поместья, могла проследить только Алисия. Даже Джейми Уэзералл появился лишь потом, много позже, а больше никого не было. Алисия и Элла встретили Питера Лайтоулера в теннисном клубе, и он постарался очаровать их. Он был таким забавным. Сложно признать это по прошествии столь долгого времени, однако Алисия до сих пор помнила, как он двигался... стремительную, изящную поступь. Он умел подражать людям, мог до смерти рассмешить их своими шутками и сатирами в потоке нелегального алкоголя и сигарет, всегда в изобилии текшего вокруг него. Им были приятны его шутки. Как и сам Питер Лайтоулер. - Он заново переживает свою юность, - сказала рассудительно Элла. - Но почему бы нам не попользоваться им по возможности? Это ведь так забавно, правда? И это было забавно. Невзирая на слова Эллы, Питер был все еще молод, когда они познакомились с ним. Той весной он перебрался в Красный дом, и девушки часто бывали у него в гостях. Он показывал им свое собрание картин, делал для них коктейли. Алисия вздохнула. Питер всегда хорошо одевался, держал в порядке волосы, поддерживал стройную фигуру. Если не считать шрама, который лишь придавал ему, по словам Эллы, лихой вид, кожа его была гладкой и не имела морщин. Он понимал, как девушкам скучно на краю Эппингского леса. Им хотелось посещать ночные клубы и дансинги... У него были записи - граммофонные, так это тогда называлось, - и они плясали под Эллингтона, Теда Хита и Каунта Бейси. И Алисия вышла за него замуж. Алисия ни в коей мере не одобряла отношений, которые завязались между Кейт и ее бывшим мужем, но теперь, во всяком случае, можно было не беспокоиться. Хотя Питер до сих пор не утратил стройности и волос, ему шел уже девятый десяток, лицо его покрылось морщинами. В Красном доме больше не будет танцулек. Сама идея казалась абсурдной. Впрочем, других способностей не отымешь. Очарования, остроумия... Потом, Кейт никогда не знала отца. Ох, и что же она наделала? Неужели Кейт встанет на сторону Питера, решит, что с ним обошлись жестоко, что Алисия и Рут заключили между собой некий феминистический заговор против старого и дряхлого человека? Теперь еще книга Тома. Уж по крайней мере она продвигалась в соответствии с планами Алисии. "Пежо" потряхивало на лесной дороге, она обратилась мыслью к странным писаниям Тома. В самом факте не было ничего нового: Алисия сама пережила подобное. Пережитое как раз и подсказало ей идею. Давным-давно, после смерти Эллы, едва став опекуншей новорожденной Рут и хозяйкой поместья, она пыталась писать в библиотеке дома. Алисия с трудом находила время для этого. С детьми ей помочь было некому: Маргарет умерла вскоре после рождения Рут. Питер уже не жил с ней. Она избегала его насколько возможно, хотя иногда ей приходилось оставлять детей в Красном доме (какая же это была ошибка!). Она пыталась заниматься своей диссертацией в библиотеке. Алисия выбрала безумную и немодную тему: фигуру Серридвен - Арианрод - Блодвидд, воспетую уэльскими бардами. Несколько лет спустя Роберт Грейвс выполнил куда более качественную работу, чем сумела состряпать она. В источниках она была ограничена и потому не подумала сравнить Арианрод с прочими проявлениями этой богини. Но и при всем этом ее диссертация получила собственную жизнь. Алисия обнаружила, что ее захватывают потоки слов, описывающих Арианрод как мстительную и страшную силу. Она подобрала литературу о кружке звезд, даже поискала на астрологической карте другие варианты местоположения таинственного замка. Северная Корона, решила Алисия и на этом остановилась. Лишь недавно, когда смерть Эллы уже отошла в прошлое, она обнаружила в прессе среди всякой трепотни упоминание о том, что северное кольцо звезд содержит катастрофическую переменную, которая в последний раз вспыхивала весной 1905 года, как раз когда строили дом. Журналисты усматривали в этом лишь забавное совпадение. Алисия не обнаруживала склонности к гороскопам и предсказаниям. Информация эта осталась на задворках ее ума - на всякий случай. И вот этим летом, перед концом века, накануне нового тысячелетия, Алисия поняла, что время пришло. Яркая звезда освещала северные небеса в короткие ночные часы, тревожа и отвлекая. И Алисия была твердо убеждена (что ни в коей мере не связано с рассудком или логикой): в поместье должно что-то случиться. Она привыкла видеть в этом доме проявление вращающегося замка, но это была всего лишь фантазия, нечто такое, о чем она не хотела говорить с другими. Возбуждение поставило ее на грань срыва, однако ужаса Алисия не ощущала. Она всегда была вне этого дома. Даже проживая в поместье, она ощущала себя чужой. Она любила Эллу, они были лучшими подругами, и хотя после случившейся трагедии казалось вполне нормальным, что Алисия должна воспитать Рут, дочь Эллы, она никогда не чувствовала себя непринужденно в поместье. Нечего говорить о том, что ее взаимоотношения с Питером давно окончились. По завещанию Эллы, которое она написала, как только узнала о своей беременности, Алисия назначалась опекуншей ребенка, если что-либо случится с Джейми или с ней самой. Она не упоминала Питера Лайтоулера. Глядя в прошлое, теперь казалось, что Элла, должно быть, предвидела недолговечность брака Алисии и Питера. Ну а ее дружба с Питером завершилась вскоре после того, как на сцене появился Джейми Уэзералл. И теперь, сорок лет спустя, Алисия решила действовать. Она успела обнаружить, что Кейт подружилась с ее бывшим мужем. К тому же осталось очень немного времени до того, как поместье должно было перейти в новые руки. Сперва Алисия не знала, что делать. Она ждала знака, события, способного вновь запустить знакомый сюжет. И почти сдалась, когда Том Крэбтри вдруг решил стать писателем. Все это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Алисия не теряла времени. Она действовала решительно и осторожно. Пригласила на ленч Кейт и случайным образом представила ее Тому. Затаив дыхание, она слушала, как они прощупывают друг друга, пытаясь завязать разговор: читали ли вы это? А нравятся ли вам "Близнецы" Кокто? [Жан Кокто (1889-1963) - близкий к сюрреализму французский писатель, художник, кинорежиссер и театральный деятель] Сходства оказалось достаточно, нашлись интригующие различия. Счастье не отказало Алисии. Она надеялась, что Кейт понравится Тому, но вскоре их связало нечто более глубокое, чем простая симпатия. Это еще раз подтвердило, что время настало и теперь ей пора действовать. - Ты по природе писатель, - сказала она Тому несколько недель спустя, когда их отношения с Кейт уже установились. - Твой ум использует правильные масштабы, видит сложности и взаимосвязи. Она видела, как он проглотил новость, начиная приспосабливаться к роли писателя, и ей стало больно. С ее стороны это было нечестно. Возможно, из мальчика и мог выйти писатель, только она не усматривала пока никаких признаков дарования, выходящего за пределы обычных академических способностей. Быть может, однажды он действительно напишет нечто значительное, но сейчас дело было не в этом. Она просто хотела, чтобы Том засел в библиотеке поместья и начал писать там все, что ему придет в голову. Она не сомневалась в том, что получится нечто достойное внимания. Обычная манипуляция, ворожба, интрига - хобби Алисии. В Кембридже она замечала, как глаза Тома просматривают каждую комнату, как выхватывают мелкие подробности, знаки, выдающие характер и настроение. Она знала, что он носит с собой записные книжки и позволил себе легкую эксцентричность: научился готовить японские блюда и начал слушать только французскую музыку. Как же это выходит, думала она, однажды завороженно слушая записи мелодий Форе, и едва не спросила: как там насчет Дюпарка, этих двенадцати песен? Но было еще слишком рано, и легко было все испортить. Она не знала, как далеко можно зайти. Что сказать, а что предоставить на волю случая. В конце концов, единственный риск заключался лишь в том, что Том с Кейт сбегут, но и это уладилось. Кейт предложила Тому посетить Голубое поместье, без всяких намеков со стороны Алисии. _Так было надо_, она знала это. И книга приняла правильный оборот, такой, какой и должна была принять... Алисия доехала до гостиницы "Колокол" и остановила машину, радуясь анонимности массового гостеприимства. В баре она заказала пакетик арахиса и большую рюмку виски. Алисия ощущала, что ее переполнила странная энергия: или искры вот-вот посыплются с кончиков пальцев, или волосы встанут дыбом на голове. Соленые орешки хрустели под ее еще крепкими и белыми зубами, она улыбалась. Алисия не чувствовала ужаса. 27 Займись родословной и тем, что случилось. А потом Алисия додумалась обратить его внимание на Джона Дауни. Следует ли доверять ей? Следует ли по-прежнему доверять Алисии, проявившей такую безумную надменность? Том сидел за столом в библиотеке, обдумывая разговор с Алисией и Саймоном. Напротив из холла доносились звуки, с которыми Саймон в кухне готовил ужин. Рут, как обычно, находилась в саду. Том посмотрел сквозь окна на листья, трепетавшие под легким ветерком, и удивился тому, что так разволновался из-за Кейт. Самым нелепым образом он уделил столько внимания этому жуткому трио: что это нашло на него? Алисия и Саймон не усматривали в отсутствии Кейт ничего ненормального. Они даже не потрудились рассказать об этом Рут. Из него сделали дурака. А жаль. Ему хотелось, чтобы Кейт поскорее вернулась, он чувствовал себя несправедливо заброшенным ею. Он сожалел, он ужасно сожалел о том, что приехал... но в самом ли деле? Он получил свою книгу, первые странноватые ее главы, повествовавшие вовсе не о том, что он хотел. Но Том не собирался сдаваться, следовало _воспользоваться_ этим летом, воспользоваться семьей и закончить свою книгу. Джон Дауни, искалеченный на войне ветеран. Как же он относился к интрижке своей жены с вездесущим Питером Лайтоулером? Дауни... такой ранимый, такой патетичный... но что еще ему оставалось? Отравленный горчичным газом калека, заточенный в кресло на колесиках. Оттуда он и идет - запах аммиака. Удобно устроившись за столом, в кресле Ренни Макинтоша, ожидая, пока в нем не пробудится вдохновение, он ощутил внезапный холод. Карандаш вывалился из рук. Аммиак сочился по длинному коридору, изгоняя дыхание из его тела. С этой вонью ему не справиться, она убьет его. И все же чистая бумага ждала, и карандаш лежал рядом - так мог бы положить его только художник, - указывая острием в начало листа. Том снова взял карандаш - медленно и нерешительно. Нужно было еще кое-что. Задержав дыхание, словно ожидая прикосновения ножа хирурга, он подошел к пианино. Ноты песен Дюпарка лежали открытыми на клавиатуре. Распахнуть объятия, усталые от ожидания, Сомкнуть их на пустоте! И все же всегда простирать к ней руки, И вечно любить ее... Карандаш был в его руке, отточенный и готовый. Том вернулся к столу и начал писать: "Руки его устают даже после того, как он расчешет волосы. Чтобы завязать шнурки на ботинке, нужно несколько минут; при этом приходится несколько раз передохнуть. Ему сказали, что лучше не будет. В легких его просто не осталось достаточно здоровой ткани, которая могла бы позволить ему дышать и делать что-либо, кроме самых скупых движений. Отчаянные были дни, когда Джон Дауни впервые начал понимать собственные возможности. Увечье простерло свое влияние на все области жизни. Самое простое - не бегать, не играть в крикет и не проехаться на коне. Все это пустяк в сравнении с истинным унижением: ему не открыть окно, когда слишком жарко, не надеть пиджак, когда холодно. Не встать, когда женщина входит в комнату. Запрещено. Не по силам. - Вы должны ограничиться жизнью наблюдателя, - увещевал его один из рассудительных докторов. - Действия теперь не для вас. Книги, музыка... культура поддержит вас. Карты, шахматы. Я могу не говорить вам. - Доктор откинулся назад в кресле, закинув руки за голову. Он был стар, лыс и не следил за одеждой. Разговор этот состоялся как раз после войны. Десять лет назад. Он провел в приюте уже десять лет. Глаза доктора лучились симпатией, в голосе слышалась доброта. - Вы из университетских? - Провел год в Кембридже, прежде чем шарик взлетел на воздух, - хрустнул он остатком своего голоса. Доктор кивнул. - Тогда читайте. Но не проводите много времени в одиночестве. И не думайте слишком много, это не поможет. В этом он был прав. Все трудности из-за мыслей. Джон Дауни старался наполнить свои дни, раскатывая в кресле по приюту, разговаривая с другими калеками, знакомясь с несчастными, которым некуда было идти. Могло быть и хуже. Все-таки его не мучила боль, он не сделался полным уродом, как Джорджи Грейвс, потерявший половину лица при мортирном обстреле. В основном все калеки считали, что Джон легко отделался, и он понимал, что собратья его правы. Так было легче примиряться с приютом, обитатели которого были изувечены телом или духом. Джон знал, как ему повезло; он видел, как соседи сражаются с искусственными конечностями, с жуткими дневными кошмарами, с изоляцией, вызванной глухотой, болью, безумием или уродством. Ему повезло и в том, что Элизабет приехала проведать молодого Джимми Чиверса. А потом познакомилась с приятелем Джимми, и он сумел рассмешить ее в первый визит. Иногда по ночам он просыпается в холодном поту, понимая, насколько все зависело от удачи. Она уже дважды посетила Джимми, а он и не знал об этом. По чистой случайности они играли в шахматы, когда Элизабет приехала. Еще - в третий раз - ему повезло в том, что ей не нужно было от него ничего, кроме дружбы. Так он мог даже подумать о браке с ней, зная, что она не потребует большего. Их соединила спокойная, благородная дружба - прекрасная, пока они не поженились и не перебрались в дом. Очутившись здесь, Джон понимает, что в Элизабет Банньер кроется больше, чем он предполагал, Невозмутимая поверхность дневной жизни скрывает непостижимые для него глубины. В ней есть нечто особенно одинокое, никогда не оставляющая ее скорбь. Джон не обладает достаточным умением, чтобы извлечь из нее секреты прошлого, он не имеет ключа к загадке. И считает это собственным недостатком. Дни его в Голубом поместье просторны. Развлечений немного, если не считать книг. Гости редки, общественные события тоже. Маргарет и Элизабет всегда жили в стороне от местного общества, и хотя Элизабет всегда готова представить его соседям, он знает, что она чувствует себя не слишком легко за пределами дома. Впрочем, скучать не приходится. Он думает, все время думает, невзирая на добрый совет доктора. Он не может понять свою жену и полагает, что знает причину. Кто он такой... сушеная скорлупа, унылый циничный обломок. Пустой человек. Он ни на что не надеется. Брак с Элизабет Банньер кажется ему случайным отклонением в череде потерь и боли, складывающихся в жизнь человека. Он никогда не думал, что брак продлится навечно, но это ничего не значит. Джон считает, что скоро умрет, что надсаженное сердце, наконец, сдастся в неравной борьбе за воздух. Можно надеяться, что брак их протянется достаточно, чтобы она проводила его, однако он не рассчитывает на это. Здесь в поместье все становится понятнее. Джон понимает, что Элизабет нуждается в большем, чем он может дать. Ее жизненный центр не сгорел посреди французских трясин. Джон начинает думать, что если он не знает свою жену, то и она не знает себя. Он внимательно наблюдает за ней этим летом и видит избыток энергии, необычайный прилив. Оттого ли, что ей удобно в поместье, что она считает себя дома? Походка Элизабет стала пружинистой, она словно готова сорваться с места в любое мгновение. Волосы ее пышут здоровьем, щеки румяны, глаза чисты и искрятся. Он старается понять, какие же перемены произошли после их брака. Отчасти это связано с теннисом, решает он, вспоминая прилив адреналина после быстрых у томительных упражнений. И сперва ощущает неподдельную радость от того, что она нашла партнера, не уступающего ей в мастерстве. Однако Лайтоулер ему не нравится. Уж в чем-чем, а в эгоизме Дауни можно обвинить в последнюю очередь. Но он достаточно восприимчив, чтобы заметить сильную ниточку самолюбования, вплетенную в характер молодого человека. Потом он понимает, что молодой Лайтоулер хочет добиться Элизабет. Его бы скорей удивило, если бы Питер оказался к ней безразличен. В нее должны влюбляться все знакомые, думает Дауни. Разве может быть иначе? Она мила как весна, нежна и благородна. Изящна как олени, которые иногда приходят из леса. Он видит, как она оживает этим летом в обществе Лайтоулера. Этого нельзя отрицать. И поэтому погружается в глубокую депрессию по мере приближения осени. Почему она должна соблюдать целомудрие? Все дело в этом, нечего сомневаться. Она заслуживает страсти, тепла и физического восторга, а не увечной дружбы, кроме которой Дауни нечего предложить. Самый неэгоистичный из мужчин, не рассчитывающий получить от брака ничего, кроме приятельских отношений, он сам пригласил Лайтоулера в их дом. Он хочет, чтобы Элизабет было легко оставаться его женой." - Ужинать! Том слышит зов Рут и распрямляется. Спина его болит, рука онемела от напряжения. Он начинает улавливать черты благородства в характере Джона Дауни, истинного великодушия. Элизабет вышла за него замуж, она действительно любила его, и это делало поступки Лайтоулера еще более ужасными. Сейчас рядом с Питером Лайтоулером Кейт. Том глубоко вздохнул. Лайтоулер стар, стар и немощен. С Кейт ничего не может случиться, она сильна, молода и способна сама позаботиться о себе. Я никогда не сумею вновь встретиться с этим человеком, с уверенностью подумал Том. Потому что повесть моя придумана, сочинена, и я знаю лишь, что правда неподалеку. Совпадения могут оказаться случайными, но эмоциональный характер моей повести достаточно справедлив. Отодвинув кресло от стола, он прогнул спину. Надо бы узнать, вернулась ли домой Кейт, и он направился в кухню. В ней полно народа. Рут, Саймон, Алисия, Кейт... Кейт сидит за столом, опасно наклонив стул назад. - Привет, Том, ну как там муза, как у тебя дела? - Она искрится жизненной энергией, счастливая и расслабленная. А он сердился. Он волновался. - А где ты была? - пробормотал Том. - Я искал тебя. - Гуляла, - ответила она, пожимая плечами. - Я думала, что ты хочешь побыть наедине с книгой. Дверь открылась, вошел Бирн, одетый в желтую рубашку, в которой его здесь еще не видели. - Ну что за веселая вечеринка у нас сегодня! - Глаза Саймона злодейски блеснули. - Простите меня, схожу и надену галстук. Надо было принести бутылку. Какое упущение. Похоже, у меня ничего нет под рукой. - Тихо, Саймон. - Рут ухмыльнулась, открывая холодильник. - Хочешь фруктовый пунш или предпочтешь безалкогольное пиво? Бирн, что вы хотите? - К пиву я даже не прикоснусь, - объявил Саймон громким театральным шепотом. - Кошачья моча. Мерзость. Лучше уж воды из-под крана. - А мне нравится пунш, - сказал Бирн. - Я должна извиниться, - напряженно проговорила Алисия. - Простите меня за... вторжение в коттедж сегодня утром. Мне жаль виски. Вполне естественная ошибка, однако я излишне поторопилась. - Все в порядке, пустяки. - Бирн сел за стол возле Тома. - А как продвигается книга? - спросил он. - Много ли вы сделали? - Достаточно. - Том терпеть не мог подобных расспросов. - Вы извлекли из него больше, чем я, - вставила с раздражением Кейт. - Том никогда ничего мне не рассказывает. - Но тебя никогда не бывает рядом, - ответил Том. - Я волновался, не знал, где ты. - А я не знала, что тебя интересует, где я нахожусь. Я не знала, что ты этого хочешь. - Я бы тоже сходил с тобой. Я люблю гулять. - Ох, _прости_! А я думала, что книга важнее всего. Я решила, что ты слишком занят сочинительством и не станешь прерывать бурный поток такими пустяками, как прогулка. - Это нечестно! - Назревала полномасштабная ссора, и Рут вместе с Бирном одновременно спросили: - А куда ты ходила? - Ты была одна? - Здесь не инквизиция! - Кейт выскочила из кресла. - Что _тебе, тебе_ и _тебе_ до того, где я была?! - По очереди она указала на Тома, Бирна и Рут. Алисия встала. - Какая смешная ссора. Кейт, никому здесь нет абсолютно никакого дела до того, где ты была. - Я была у дяди Питера! - Она была возмущена. - Да, я отправилась погулять по лесу с ужасным и злым мистером Лайтоулером, но я не знаю, какое к этому отношение имеете все вы. В молчании, последовавшем за этими словами, Том понял, что все глядят на Рут. Та открыла рот, словно собираясь что-то сказать, но губы ее испустили лишь тихий стон. На их глазах Рут соскользнула вбок с кресла и в обмороке повалилась на пол. Голова ее ударилась о плиту. Тонкая струйка крови появилась на лбу, и Бирн согнулся возле нее. Пока он исследовал рану, остальные стояли и наблюдали, явно парализованные случившимся. - Ничего страшного, просто царапина. Он принял от Алисии платок, намоченный в ледяной воде, и осторожно вытер им лицо Рут. Веки ее затрепетали, открываясь. - Кейт!.. - Я здесь, мама. - Кейт казалась бледнее ее матери. - Прости меня, прости. Я не думала... Саймон стоял в дверях, ведущих в холл. Он не сказал ни слова, буквально не проронил ни звука. Алисия зашипела на Кейт. - Ты сошла с ума? Чего ты этим хотела добиться? Неужели ты ничего не знаешь о _дяде_ Питере? - А что ты имеешь в виду? - Кейт поглядела вверх. Она отодвинула Бирна с пути и помогла Рут подняться в кресло. - _Нет_, Алисия! Не надо! - раздался слабый, полный чувств голос Рут. - Ей следует знать все. Она уже взрослая и со временем поймет, что происходит. - Тогда я ухожу, - внезапно сказал Саймон. - Я не хочу ничего слышать. - Он посмотрел на Алисию. - Пойми, это _мой отец_, ты говоришь о моем отце. - Она должна знать. - Я полностью запрещаю это! - Рут пришла в себя и встала на ноги, - Бирн, пожалуйста, останьтесь, прошу вас! Пока миссис Лайтоулер не уедет. - Не будь дурой! Кейт должна знать. Она имеет право! - Алисия была в ярости. - Я полностью не согласна. Это все прошлое, туманное и неясное; никто не знает, что действительно произошло. Истории этой следует позволить умереть. Я поднимаюсь наверх, Алисия, и если ты скажешь хоть слово о том, что случилось между Питером и мной... хотя бы одно слово о том, чего ты не понимаешь, я никогда не буду разговаривать с тобой. Рут и Саймон оставили комнату вместе. Бирн увидел, что Алисия, Кейт и Том переглядываются, обнаруживая сложную смесь сомнений, взаимного обвинения и вины. Сбоку остывала забытая пища. Алисия проговорила: - Ладно, по крайней мере я вправе рассказать вам свою собственную историю. Возможно, и вам будет интересно послушать, мистер Бирн. А тебе, Том, раз ты так заинтересовался прошлым семьи, послушать просто полезно. - А почему вы развелись? - спросил Том. Бирн отметил, что юноша уже извлек свой блокнот и сидел с карандашом наготове, как какой-нибудь зловредный старомодный журналист. Отвратительная картина. Более всего Бирну хотелось уйти отсюда. Он терпеть не мог никаких застарелых сплетен, ворошения былых грехов. Но Рут просила его остаться. Нечестно, подумал он. Какое отношение все это имеет ко мне? Зачем мне сидеть здесь посторонним наблюдателем против собственной воли, как какая-нибудь компаньонка, чтобы грязное белье этой семьи не выстирали на людях. - Много чего было. - Алисия раскурила сигарету, дав необычный для себя неопределенный ответ. Быть может, и она не посмела обратиться к прошлому лицом, когда до этого дошло дело. Но и Алисию интересовала собственная жизнь, не имевшая к нему никакого отношения. - У него были любовницы, дюжина любовниц. Я никогда не могла верить ему. Просто... с меня было достаточно. - Почему же мама ничего не рассказывает мне? - вскрикнула Кейт. Руки ее были стиснуты, на лице проступало откровенное расстройство. - Неужели она думает, что я до сих пор ребенок? - Не знаю, чего хочет твоя мать, - сказала Алисия и вздохнула. - Но я хотела только прояснить отношения, однако Рут они до сих пор не безразличны. Возможно, я неправа. Я не могу настаивать, как не могу и предать доверие Рут. У нее слишком много дел, слишком много неотложных забот. Она утомлена. - А что вы можете сказать нам? - настаивал Том. Медленный неизмеримый взгляд Алисии остановился на нем. Она проговорила: - Питер участвовал в нашей жизни многие годы, даже после того, как мы с ним развелись. И жила я в поместье с Саймоном и Рут, а Питер обитал в Красном доме в Тейдоне. Он иногда заезжал, ему были интересны дети. Так продолжалось до тех пор, пока Рут не отправилась в университет. И пока она находилась там, он посещал ее... но дальнейшее повествование уже выходит за разрешенные рамки. - Она бросила острый взгляд на Бирна и Тома, Кейт она игнорировала. - Рут утверждает, что ничего не помнит, что все забыла. - Алисия холодно отмеряла слова, падавшие кусочками льда. - Но с тех пор она никогда не могла слышать Питера Лайтоулера и переносить его общество. Его имя никогда не произносится при ней, о нем никогда не упоминают, что бы он ни делал, чем бы он ни являлся... - А чем он _является_? - вырвалось у Тома. Готовый его карандаш парил над записной книжкой. Вновь этот холодный расчетливый взгляд. - Бастардом, человеком, вырванным из своего социального круга. - Какое же это у нас столетие? - выкрикнул Том. - Я не могу поверить своим ушам! Быть незаконнорожденным теперь не позорно. Такой порок не поставит человека за пределы его собственного _класса_. - В голосе его слышалось злобное пренебрежение. - Еще бы ты говорил иначе. Бирн посчитал выпад расчетливым и оскорбительным. Глаза Алисии были прикованы к лицу Тома. - Прости меня, Том, но я знаю этого человека. Я знаю, что это для него значило. Именно так _он_ и воспринимал положение дел, что объясняет разочарование Питера Лайтоулера, его амбиции. Только представьте себе его прошлое. Он жил с матерью в одном из коттеджей возле лужайки в Тейдоне. Он бегал здесь босиком, а мать его... была проституткой. Он рассказывал мне об этом. Полагаю, он хотел сочувствия. Детство его проходило в позоре и унижении. Он был неудачником, обреченным на жизнь неудачника... Но тут вновь объявился Родерик Банньер. Ты слушаешь? Ты это понял? - Она глядела только на Тома. - Родерик, отвергнутый брат Элизабет. Он забрал своего сына, усыновил маленького Питера. И мы опять вернулись в сказку, в мир архетипов [архетип - прообраз, оригинал, прототип (греч.)]. Дитя, перенесенное в роскошь, воспитывается злобным отцом - не приемным отцом, а собственным, истинным дьяволом - и учится... Один Господь знает, чему его учили. Родерик был человеком, поглощенным навязчивой идеей: он хотел получить Голубое поместье и добиться власти над охранявшими его женщинами. - Откуда вы знаете это? - негромко спросил Бирн. Он не мог понять, чего добивается Алисия. В ней не было ничего открытого, откровенного. Он видел в ее словах дымовую завесу и не верил ей ни на грош. - Питер Лайтоулер был моим мужем, - сказала она. - И я научилась наблюдать, замечать в нем все. Речь шла о самосохранении. Я наблюдала за развитием этой повести и видела параллели. Видела, как Рут преобразилась из веселой девушки в усталую женщину, которая теперь перед вами. Я помню Эллу и кое-что еще... А теперь, по-моему, пора опубликовать все это, чтобы кое-что узнать о Питере Лайтоулере, человеке, который всегда оказывался здесь в критический момент. И нам придется воспользоваться всем, что есть под рукой, в особенности книгой Тома, прежде чем окажется слишком поздно. - Она внезапно умолкла, прекратив холодный поток слов. И даже чуть улыбнулась, взглянув на Кейт. Та опустила голову на руки, пряча лицо. - И ты считаешь пустяковыми свои прогулки с Питером Лайтоулером, неправедным путем пробравшимся в твою жизнь? Наблюдавший Бирн отметил трудную паузу между словами, пробелы в понимании, пропасти в восприятии и то, что Алисия пряталась за ними. Объяснения рождали только новые вопросы. Кейт поглядела вверх. - Если ты так ненавидишь его, то почему бы и не обнародовать? Зачем ты хранишь все эти секреты? - А кто мне поверит? Я как раз и являюсь единственной персоной, которая не может этого сделать: его разведенная жена, одинокая и разочарованная женщина. В те времена разводились не часто. Развод ставил на человеке определенную метку. К тому же Саймон - мой сын, понимаете. - Алисия говорила голосом ровным и лишенным эмоций. - Мой сын от Питера. Если я хотя бы наполовину понимаю планы Лайтоулера в отношении этого дома и живущих здесь женщин, то Саймон наверняка является их частью. Я сделала все, что могла. Я забрала сына у Питера, как только поняла суть моего бывшего мужа, но, возможно, и опоздала. - Потому что он пьет и не может уехать отсюда? - снова спросил Бирн все еще мягким голосом. - У меня не было выхода, - сказала она почти с гневом. - Рут находилась _здесь_, а она любит его, по крайней мере говорит так. К тому же, каким бы ни было _проклятие_, оно должно исполниться здесь. Поместье - место значительное; это точка приложения силы, опора... катализатор происходящего. - Чушь, чепуха, злобная чушь... Ты - истеричная старуха, и ума у тебя ничуть не больше, чем у младенца! - вспыхнула Кейт, наконец вскочившая на ноги. Лицо ее покрылось пятнами от слез и гнева. - Так ли? А почему твоя мать упала в обморок? Почему она так и не вышла замуж? Почему она ненавидит мужчин, Кейт? - Голос Алисии вновь сделался ледяным. - Тебе приходило это когда-нибудь в голову? - Она совсем не ненавидит мужчин. Ты не права, ты совершенно неправа! Ты сама сказала, что она любит Саймона. - Любит она Саймона или нет, это не имеет отношения к делу. Сама я вижу очень немного признаков этого. Ее привязывают к нему обязанность и вина. Подумай, кто такой Саймон. Он ведь тоже часть всего происходящего. Напрягись, Кейт. Саймон - сын Питера. А Питер Лайтоулер - сын Родерика Банньера. Проклятие наследуется, передается. - Он твой сын! Как ты можешь говорить подобные вещи? - Кейт судорожно терла руку об руку. - А почему, по-твоему, он пьет? Он пытается спрятаться от своей наследственности, пытается прогнать прошлое. - Но если это верно, почему ты ничего не сказала? Почему ты не остановила его? Снова молчание. Алисия глядела на свои руки. - Вы еще не знали, так? - проговорил Бирн неторопливо. - Вы не были уверены в своей правоте? Алисия посмотрела на него, и он понял истину. Она произнесла: - Рут ненавидит Питера Лайтоулера. А книга Тома открыла еще одно насилие, предшествующее. И сам Том... - Она казалась собранной, холодной и элегантной, и лишь Бирн, сидевший возле нее, заметил, как дрогнули на мгновение ее руки. - Книга Тома - это вымысел! Он все придумал! - с пылом проговорила Кейт. - Нет, ее пишет сам дом, а не я. На этот раз в наступившей тишине они услыхали голоса, звук далекого разговора. Голоса перешли на крик, но слова было трудно понять. В дальней комнате, которую Рут делила с Саймоном, послышались вопли. А потом зазвонил телефон. - Почему ты не осталась? Разве ты не хотела вновь выволочь на свет Божий повесть о моем бесчестном отце? - Нет. Мне не хочется даже думать об этом. Все кончено. - Рут казалась отчаявшейся, почти серой от утомления. Она раздевалась и пальцы ее путались в одежде. - Мне жаль наших гостей, - сказал Саймон. - Юного Лотарио (или же сойдемся на Лохинваре?), погруженного в свою книгу. Можно подумать, что до него их просто не умели писать. Ты понимаешь, что он собирается воспользоваться ею, а? И какое мутное прошлое капает из его блестящей прозы. Насилие, инцест и все прочее вылезет на свободу и примется кувыркаться и возиться под пристальным взглядом общества. Конечно, все это просто необходимо опубликовать. - Но это же _выдумка_, он все сочиняет? - Откуда ты знаешь? Ты читала? Рут нетерпеливо качнула головой. - Нет необходимости. С какой стати все это окажется правдой? Ему ничего не рассказывали. Записей не осталось, дневников нет. Это всего лишь слухи. - Гнездящиеся в кирпичах этого дома, пролетающие сквозняком по его коридорам, комнатам... и не надо говорить мне, что ты ничего не ощущаешь. - Нет. Я не знаю, о чем ты говоришь. Я не верю таким вещам. - Даже если Тому еще не наговорили ничего такого, чем же, по-твоему, занята моя почтенная мать в этот самый момент? - Она знает не все. - Хмурясь, Рут провела щеткой по волосам. Саймон опустил руки на ее плечи, когда она села перед туалетным столиком, и произнес: - Рут, дорогая, подумай. Алисия все раскрутит как ведьма, которой она и является; попытается добиться, чтобы ни одна унция греха, зла или горя не была забыта, прощена или потеряна. - Ты настолько ненавидишь ее? - Ненавижу? Нет, по крайней мере я так не думаю. Но она чертовски опасна. - Она хочет узнать правду. - Не надо говорить мне, что, по-твоему, все сразу исправится, когда каждый грязный шов окажется снаружи. Что вообще могут улучшить знания? - Но что мы еще можем сделать? Как иначе жить дальше? - Остается еще наш добрый друг Физекерли Бирн, притаившийся в коттедже в ожидании своего часа. - Что ты имеешь в виду? - Рут наконец взглянула на него. - Он добивается тебя, Рут. Или ты не заметила? - Не говори ерунды. - Любой нормальный человек уехал бы отсюда несколько дней назад. Что-то удерживает его здесь, я сомневаюсь, чтобы это было удовольствие от моего общества. - О да, я _нравлюсь_ ему, я согласна с тобой. Он из тех мужчин, которые любят защищать, хотят быть необходимыми. А я _нуждаюсь_ в нем, и ты знаешь это. - Он хочет трахнуть тебя. Она встала и подошла к постели, не глядя на него. - Какая разница, хочет или не хочет, - ответила она. - Все равно я слишком устала. Со смехом Саймон опустился в постель возле нее. - Вообще-то я бы предпочел, чтобы он убрался отсюда. Я не доверяю ему - этому безумно раздражающему медлительному голосу, этим взвешенным движениям. - Он делает дело. - Ну, пока что он не вставил тебе. - Как обычно, он повернулся к ней спиной. - Ты ведь не позволишь ему, так? - Это называется собака на сене. - Боже мой, Рут! Ты сама сказала, что очень устаешь. - А ты всегда или слишком пьян, или слишком свихнулся, или в слишком большом унынии. - Эти слова ты рассматриваешь как эротическое приглашение? - Как ты знаешь, ничего хорошего у нас не выйдет. В настоящий момент я не испытываю к тебе никакой близости. - Тогда выдай Физекерли Бирну его карточки. Отделайся от него. - Ради бога, Саймон. Он и есть то правильное, что было сделано здесь за последние годы. Зачем мне отделываться от него? Он молчал слишком долго. - Так вот куда дует ветер. Я должен был понимать, что верить тебе не следует. Ты и моя мать... проклятые женщины! Откинув назад простыни, он потянулся к халату. - Куда ты? - Напиться. - Саймон, не будь смешным, это ерунда. Но дверь уже закрылась позади него. Кейт взяла телефонную трубку. - Алло? Да-да, никаких волнений. Нет, это было отлично. Завтра? Хорошо. Спокойной ночи, дядя. Положив трубку на место, она решительно посмотрела на Алисию, Тома и Бирна. - Я отправляюсь на ленч к дяде Питеру. Потому что не верю всему этому. Я не верю ни в какие великие тайны. Прости меня, тетя Алисия, но я не могу принимать все эти разговоры всерьез. - Но мать твоя упала в обморок. Неужели тебе это ничего не говорит? - Ты сама сказала, что она никогда ни в чем не признавалась. Что она не помнит, что случилось. - Кейт возмущенно откинула голову назад. - Могло быть все что угодно... скверное путешествие или что-то еще. Он стар и одинок. И хочет принести извинения. И, по-моему, как раз вы ужасно ведете себя со всей этой ненавистью к мужчинам. - Ты прямо как твоя бабушка, - произнесла Алисия. - Она была моей лучшей подругой. Мы вместе учились в школе. И однажды она говорила мне в точности то же самое. - Почему мы все обращаемся к прошлому? Зачем все время извлекать его на свет Божий? - Потому что оно определяет настоящее, - мягко сказала Алисия. - Вот поэтому мы те, кто мы есть. - Не могу в это поверить. Ерунда. Я отправляюсь в постель. - И не глянув ни на кого, Кейт вылетела из кухни, хлопнув за собой дверью. Том, Алисия и Бирн остались втроем. - Расскажите мне о бабушке Кейт, - попросил Том. Бирн с любопытством поглядел на него. Отсутствие Кейт, казалось, не затронуло Тома, его не волновала и в высшей степени напряженная атмосфера в доме. Лицо юноши светилось энтузиазмом, озарялось стремлением к познанию. Карандаш вновь был занесен над страницей, уже наполненной аккуратными заметками. Он вел себя как человек, поддавшийся чарам истории, охваченный ее волшебством. Ничто более не существовало для него, даже Кейт... ничто. Он так глубоко погрузился в эту повесть, что забыл обо всем другом. Алисия не обнаружила удивления. - Да, конечно, тебе потребуется знать об этом. Первая тайна - и единственная, на мой взгляд - заключается в том, что Элла была дочерью Элизабет. А Джон Дауни - просто калека, лишенный каких бы то ни было сил. Следует сделать выводы. - Я могу записать это... - Тогда продолжай. Напиши это сегодня же. Выясни все об Элле, узнай, кто был ее отцом. Посмотрим, что дом скажет тебе. Дерзай. Пышная детская настойчивость этой фразы, с точки зрения Бирна, странным образом ободряла, вселяла дух. Том нервно глотнул. - Я больше не останусь в доме на ночь. - Я посижу с вами, - предложил Бирн. - Считайте себя Золушкой, а я пригляжу, чтобы мы вернулись в коттедж до полуночи. Том посмотрел на него. - Экая неожиданность. А почему? - Почему бы и нет? - Значит, и вас зацепило, правда? Хотите увидеть сами. Хотите проверить, не я ли фабрикую все эти истории с привидениями. - Мне... интересно. Да. - Это была правда. - Пусть останется, - внезапно сказала Алисия. - Он присмотрит за тобой. Том смотрел то на одного, то на другого. - Я действительно не понимаю, что происходит. Я решительно ничего не понимаю. Однако... - Он улыбнулся Бирну. - Я буду рад компании. - Хорошо, значит, решили. - Алисия встала. - Утром я проведаю вас обоих. Если вы голодны, обед там, сбоку. Они снова поставили кастрюлю на газовую плиту, а потом ложками наполнили гуляшом суповые тарелки. Говорить особо было не о чем. Бирн ведал, как перестраивается ум Тома, обращаясь от настоящего к создаваемой им фантазии. Бирн принялся за посуду, а когда он повернулся, чтобы взять кухонное полотенце, комната уже опустела. Том возвратился в библиотеку. 28 "Он старается не следить за ними. Он держится в стороне - насколько возможно, - пытаясь не думать о подобных вещах. Каждый день он подолгу задерживается в своей гостиной, каталогизируя библиотеку, читая все и вся, что сумело привлечь его внимание. Но отвлечься надолго все равно не удается. Жуткие мысли приходят снова, и Джон Дауни начинает скитаться по дому. Ему помогают рампы. С наступлением сумерек начинаются его странствия. Он переезжает на первом этаже из комнаты в комнату, не имея сил устроиться на одном месте и как-то расслабиться. Он вдруг замечает, что начал повсюду раскладывать книги в надежде на то, что какая-нибудь из них сумеет отвлечь его, направит его мысли прочь из этого неизбежного круга. Элизабет с Питером Лайтоулером гуляют, играют, разговаривают - и не только. Он видит это в ее глазах, наполнившихся новой чувственностью. Он понимает, что происходит с ними. И плоть восстает. Против его воли, против его здоровья. Он ощущает пульс желания, отвердение между ногами. Десять лет назад доктор в приюте высказался вполне откровенно, даже, можно сказать, графично. В этой стороне и лежит смерть. Он пытается утомить себя, скитаясь по дому, хотя понимает, что и это тоже безумие. Он начинает считать собственное существование нестерпимым бременем - и для себя, и для всех остальных. ... Прошло две недели после того, как Лайтоулер переехал в дом. Маргарет надолго отправилась в Штаты погостить у старой подруги, и Элизабет рада обществу. Она находит своего мужа на террасе, колени его покрыты одеялом. Джон беспокойно листает страницы книги и, когда Элизабет оказывается рядом, кладет ее на полку. - Что ты делаешь здесь, любимый? Уже полдень и тебе пора отдохнуть. Ведь перебравшись в поместье, он непременно отдыхает в это время. Она замечает маленькую морщинку между его бровями, обычно свидетельствующую об утомлении. - Я не устал. А может, и да, но я не хочу спать. Она опускается возле его кресла на низкую оградку и берет его за руку. - Не надо волноваться, Джон. Тебе не о чем больше беспокоиться, не о чем. - У Лайтоулера все в порядке, он устроился? Элизабет не глупа и понимает, что именно мешает дневному отдыху Дауни. - Сам он, похоже, удовлетворен, - говорит она медленно. - Однако я совсем не уверена в том, что он подходит нашему дому. Конечно, я знаю, что он поможет мне управляться с делами, но ему не заменить Мегс. Он не способен на это; он вообще не представляет того, что требуется здесь, не понимает нужд дома. - Что ты имеешь в виду? - Ну, дом должен быть... - Почитаем, говорит ее ум. - Ухожен, - говорит ее голос. - Он нуждается в постоянной заботе, кто-то должен менять цветы, задергивать занавески, вынимать почту, ставить книжки на место. - Ну, в этом-то виноват я. У меня вечно не оказывается под рукой нужной книги, а возвращаться в библиотеку утомительно. Поэтому приходится оставлять по нескольку томов в каждой комнате... Тебя это не раздражает? - Нотка беспокойства слышится в его голосе. Она улыбается. - Конечно, нет, дорогой. Это и твой дом. Книги меня не волнуют. Дело совсем в другом... - Выходит, он далеко не идеальный гость? - Мне не в чем укорить его. Просто он здесь не на месте. - Она смотрит ему прямо в глаза. - Сейчас его нет дома. Он отправился на целый день в город. А знаешь, Джон, мне кажется, что он тут ненадолго задержится. Она видит, как светлеет его лицо, как исчезает угрюмость. - Ладно, - говорит он порывисто, взяв ее за руку. - А теперь, может быть, полежим... не хочешь? Уж это она просто должна ему. - Что может быть лучше. ... Они заходят слишком далеко. Это опасно и глупо... Он говорит ей, что все в порядке, что он чувствует себя отлично, и она верит ему. Потом, действительно, едва ли это занятие может принести какой-нибудь вред. Они продвигаются вместе, не сомневаясь, и незаметно переходят границу. (Во всяком случае, говорит его внутренний голос, разве существует лучший конец?) Ион выдерживает все до конца, а потом задыхается как рыба на берегу... сердце колотится, словно разрывая ребра, кровь грохочет в ушах, красный туман затмевает глаза. Ужас в том, что Элизабет так испугалась. Со слезами она извлекает из-под кровати тяжелый цилиндр с кислородом и возится с краном. Руки ее прижимают маску к его рту, а нос жалостно подрагивает. Похоже, потребовалась целая вечность, чтобы стих этот грохот, чтобы умолкли вздохи. Смертельно истощенный, он лежит в оцепенении, едва сохраняя сознание. В комнате кто-то шевелится, раздаются негромкие звуки, и он постепенно приходит в себя. Он замечает, что она одета, а снаружи стемнело. - Джон? - Она наклоняется над постелью, берет его за руку. - Доставлю тебя на несколько минут, надо позвонить доктору. Говорить невозможно, и он лишь чуточку качает головой. - Надо, Джон. Надо, чтобы тебя осмотрели. Он нетерпеливо отталкивает маску. Едва слышный звук, шепот, ниточка жизни... - Не надо... не надо никому говорить... - Только доктору. Только Шоу, обещаю тебе. У него нет права остановить ее. Он лежит, терзаясь, ненавидя свои мысли, ненавидя себя таким, каким он стал, ненавидя то, что он сделал с нею. Я сделал шлюху из моей жены, думает он. Я купил ее тело и виноват в этом. Он видит ее белое лицо... руки, которые все еще дрожат от страха за него. Какой стыд. ... В ту ночь - посреди неуютной паузы между сном и бодрствованием - сердце его останавливается. Он чувствует боль в руке и груди, внезапный укол извлекает его из тяжелой дремоты. Он задыхается, погубленные легкие наконец сдали. Воздуха нет нигде. Пульс молотит во всем теле, разрывает плоть сокрушительными тяжкими ударами. Одеревенев под натиском, он не в состоянии шевельнуться. Боль везде и повсюду; она не позволяет вернуться дыханию. Чернота смыкается, смертельная чернота - страшней любой боли, страшней любого удара. Дуновение духа растворяется в черной пустоте. Все пропало, все исчезло. ... На спокойной высокой равнине, не принадлежащей ни времени, ни пространству, появляется создание. Не слышно ни звука - ни дыхания, ни движения. Оно лишь производит впечатление действия, исполненного воли и намерений. Дверь не открылась, ничто не переменилось, но нечто ощутимое пересекло ковер, направясь к бессильной плоти на постели. Бояться нечего, не о чем беспокоиться. Нет больше будущих страданий и нет боли, которую можно ощутить. Ночной свет отражается от столика. Подпертое подушками тело лежит на спине. Искаженное лицо, напрягшиеся сухожилия... сине-серая кожа, пустые выкатившиеся глаза. Все увидено, отмечено и забыто. Неужели ворс проминается под чьей-то поступью? Впрочем, этого никто не может увидеть. Быть может, рисунок на ковре дрогнул, встревоженный передвижением. Существо внезапно двигается - и дом содрогается. Конвульсивная энергия с силой ударяет по телу, сбрасывая его с постели. Грудь сжата и падением расправлена - под тяжестью этой прыгнувшей энергии. Со стуком валится столик у постели, свет бьет вверх - под немыслимым углом. Воздух в доме двигается. Что-то проносится по длинным коридорам. Легкий ветер втекает под дверями сквозь занавески, с шелестом перебирает листы книг, оставленных на столе. Темные волосы Элизабет рассыпаются и вздымаются, движение не нарушает сна. Ветер врывается в комнату, в бессильные легкие, вновь наполняет грудь. Он вылетает из открытого рта, снова ныряет в него, выталкивается, проталкивается сквозь тело; вздыхает весь дом, словно кирпичи, штукатурка и деревянные балки сами помогают дышать этому человеку. Создание ждет, красные глаза блестят, наконец грудь лежащего начинает двигаться по собственной воле. Создание вздыхает, и неестественная циркуляция воздуха постепенно ослабевает. Как раз перед рассветом оно оставляет комнату. Дом теперь очень спокоен, если не учитывать трепещущего дыхания. ... Утром Элизабет находит своего мужа на полу и вновь вызывает доктора. Шоу предписывает строгий режим, несколько месяцев в постели, диету, пилюли и микстуры. - Вам повезло, - говорит он, но Дауни не в силах ответить. Внизу хлопает дверь. Вернулся Питер Лайтоулер. ... Он сразу понимает: что-то переменилось. Только вступив в залитый зеленовато-золотистым светом холл, он видит перемену в доме. Белое лицо Элизабет, появившейся в дверях столовой, лишь подтверждает это. - Что случилось? - спрашивает он и, торопливо шагнув вперед, берет ее за руку. - Ох, Питер, Джон так заболел... - Утомленные, слишком долго сдерживавшиеся слезы льются на ее щеки. Она пытается овладеть собой, но он привлекает ее к себе. Она позволяет ему это сделать, но он не чувствует в ее теле расслабленности, даже малейшей. Он впитывает это и все прочее в доме. Над головой коридор, разверзаясь, уходит во тьму. - Что случилось? - У... у него вчера был самый ужасный приступ. Я думала, что он умирает, но кислород помог, и Шоу сказал, что все будет в порядке. Но потом, ночью, сердце его остановилось, а я нашла его только утром. Когда Шоу снова приехал, он сказал, что произошло чудо. Сейчас все прошло, но мы не знаем, как он сумел пережить эту ночь. Глаза Питера обшаривают холл, жерла коридоров, он ощущает нечто, притаившееся там. На мгновение ему кажется, что он видит, как, укрывшись в тени, нечто следит за ним. Наверное, животное, могучее, гибкое... Шрам на его щеке пульсирует. Он не обращает внимания. - Но что именно тут произошло? - У него был очень сильный приступ. Шоу сказал, что он должен был умереть. Но он свалился с постели, и сердце его каким-то образом сумело вновь забиться. Я не понимаю, как это случилось, и Шоу тоже. - Но теперь все в порядке? - На какое-то время... - Она отодвигается от него. - Не знаю, надолго ли... Мне трудно сказать такое, но тебе придется понять. Я люблю Джона и не могу - не смею - причинять ему боль. Ему потребовалось почти умереть, чтобы я поняла это. - Ш-ш-ш, маленькая. - Он прикладывает палеи, к ее губам. Слова всегда опасны, в особенности в этом доме, где не бывает незначительных событий. Ее следует остановить. - Не говори более ничего, ты пережила большое потрясение. Не беспокойся, теперь не о чем беспокоиться. А тебе не надо прилечь? Ты выглядишь такой усталой. Он окутывает ее словами, и голос ее умолкает. Он провожает ее взглядом, когда она направляется в свою комнату. Питер поворачивает в коридор, ведущий в комнату Дауни. Если Джон сейчас там один, Лайтоулер получит шанс закончить дело, начатое ядовитым газом. Он делает два шага к комнате и тут слышит движение внутри нее. Медсестра, полагает он. Дауни нельзя оставлять одного надолго. Подняв свой чемоданчик, он уносит его наверх и распаковывает - методически и задумчиво. А потом подходит к перилам и останавливается возле них, выжидая. Он всегда умел ждать, накапливая родственные силы воли и энергии, и уверенно направлять их. Он размышляет о Голубом поместье, о своем пребывании здесь. Он думает о собственном отце, о претензиях его на владение домом. И полностью идентифицирует себя с Родериком Банньером. Он разделяет ошеломление и гнев законного наследника, лишенного своих прав. Ведь он и его сын теперь лишены положения по милости женщин из их собственной с